"Кровь времени" - читать интересную книгу автора (Шаттам Максим)

9

Джереми Мэтсон стер чернильное пятно с указательного пальца и вернулся к своему рассказу. Керосиновая лампа горела над письменным столом, подвешенная к балке железнодорожного вагона. Ковер возле входа был исполосован бороздками цвета янтаря — это скопления песчинок, их переливающихся струек, которые появились из-за привычки стряхивать песок с подошв сразу за порогом, прежде чем снять обувь. Количество песчинок свидетельствовало о большом числе гостей. Возле двери висел термометр с метр в высоту, показывающий температуру по шкале Фаренгейта. Жара еще давала себя знать, несмотря на то что ночь уже наступила.

По мере того как взгляд посетителя уходил дальше, в глубь вагона, свет становился все более тусклым, как будто боялся приоткрыть тайны личной жизни Джереми Мэтсона. Хорошая мебель отражала или поглощала отблески пламени; лакированное дерево не новое, но крепкое, а бархат, покрывавший стены, сохранил мягкость. Подальше от двери, у большого письменного стола, где работал детектив, располагались напротив друг друга два кожаных дивана; обивка потрескалась от жары. Между диванами — журнальный столик с инкрустациями. На сиденьях диванов валялись смятые листки с машинописным текстом и печатью полиции Каира. Несколько черно-белых фотографий выглядывали из кипы бумаг, нагревшихся от сильной летней жары.

Первая из фотографий перечеркнута длинной линией, проведенной красными чернилами, будто в знак резкого осуждения. На ней виднелась белая стена и одетый в костюм человек; увидеть его лицо было невозможно, так как он наклонился и опустил голову вниз, схватившись за рукоятку лопаты; ниточки слюны тянулись у него изо рта до самой земли, напоминая паутинки, только что сплетенные пауком. В левом углу фотографии — стена, выходящая к неясно видимой боковой аллее; густые тени делали почти неразличимыми силуэты людей, собравшихся вокруг какой-то массы на земле.

На второй фотографии — снятая крупным планом большая плетенная из соломы кукла. Очень потрепанная, она, видимо, тут же развалилась бы на части, тронь ее кто-нибудь; на корпусе куклы неумело изображено некое подобие платья — то ли рисунок, то ли пятно, темное и влажное.

На третьей фотографии запечатлены ботинки горожанина, причем ботинки западного типа, недавно навощенные, хотя и покрытые слоем пыли; между ними что-то лежало на земле. Очевидно, вокруг стояло много людей, однако в кадр попали только ступни и икры ног. Фокус снимка приходился на маленькую, пухленькую ручонку, лежавшую на утрамбованной поверхности, — как видно, на земле той же улочки. Кисть руки слегка сжата; кожа слишком гладкая для взрослого человека; запястье покрыто тем же смолистым веществом алого цвета, что и на кукле.

Другие фотографии, около десятка, налезали одна на другую, но все были повернуты лицевой стороной к кожаной обивке дивана. Пламя лампы больше почти ничего не освещало, во тьме оставалась часть помещения, которая постепенно сужалась — проход в ванную комнату. С правой стороны еще один проход вел в спальню. Большое наклонное зеркало на ножках придавало комнате иллюзию глубины, отражая самые дальние углы. Напротив туалетного столика, занятого номерами фотожурнала, возле вольтеровского кресла, заваленного одеждой, стояла большая кровать с измятой простыней; у ее ножек, на ковре, валялась перевернутая вверх дном резная деревянная миска; из нее высыпалась куча окурков и целое море пепла…

На ночном столике фотография женщины — проникающего через два небольших окошка света звездной ночи недостаточно, чтобы различить черты ее лица.

Тут в другом конце вагона зашипел чайник, поставленный на чугунную кухонную плиту. Джереми встал, снял его с огня, обхватив ручку грязной тряпкой, и заварил чай. Благоухание сухих листочков мяты тут же распространилось по всей комнате; прислонившись к спинке дивана, Мэтсон с удовольствием сделал глоток обжигающего напитка. Вопреки обыкновению он не снял сапоги и ноги его внутри буквально горели. На нем была рубашка с множеством карманов; подбородок зарос щетиной — утром не хватило времени побриться. Впрочем, это ему шло, делая немного полнее на редкость впалые щеки и несколько менее мясистым рот.

Джереми прикрыл лицо рукой — тонкий нос с горбинкой, брови цвета воронова крыла. Керосиновая лампа бросала на открытый лоб медно-красный отблеск; черные волосы зачесаны назад. По словам женщин, которые потягивали салеб[26] и предавались болтовне на террасах перед клубами, где он время от времени бывал, Джереми Мэтсон был «пламенным красавцем»: в этом человеке будто смешались звериная сущность Африки и британская элегантность.

Все знали, что он детектив и к тому же великолепный охотник: участвовал в дерзком сафари на бескрайнем диком Юге. И еще все знали: ни одна женщина Каира не могла похвастать, что делила ложе с Джереми Мэтсоном. Шептались о том, что он однолюб, говорили о какой-то связанной с ним тайне, распускали разные слухи…

Стакан с тихим звяканьем опустился на поверхность стола; Джереми Мэтсон с хрустом расправил длинные сильные пальцы — эти руки заставляли учащенно биться сердца женщин из высшего общества колониального Каира. Джереми открыл дверь вагона: тропинка вела к навесу. Под ним — ковер, полностью засыпанный песком, шезлонги, деревянный шест из-под зонта, многочисленные ящики с имуществом и продуктовыми запасами; на ящиках этикетки — «Собственность армии». Джереми лениво передвинул одно из кресел и устроился рядом с навесом.

Ночи удалось утихомирить ярость солнца: стало гораздо прохладнее, но пройдет еще час или два, прежде чем в вагоне спадет духота. Прямо напротив Мэтсона рельсы вплетались в столь любимый им пейзаж: череда стальных червей, поблескивающих под луной, уходящих в бесконечность, подобно нитям судьбы, разворачивающимся из клубка… Немного ниже, за зданием, где располагался Музей железной дороги, за гигантским ртом-аркой из покрашенного в оранжевый цвет камня, высиживал стальных змей Центральный вокзал. Под этим сводом находили временное убежище безвестные путешественники. В сотне метров от вагона, в котором жил Джереми Мэтсон, с громыханием проехал трамвай с пучком голубых искр на короне токоприемника. Трамвайная линия вела в шикарные кварталы Гелиополя, расположенные к северо-востоку от города. Женщины и мужчины ездили в разных вагонах; на многих лицах улыбки, какая-то девушка даже громко смеялась — здесь было много молодых европейцев.

Джереми провожал трамвай взглядом, пока от вагона не осталась лишь сияющая дымка, подсвеченная красными фарами. Губы его сжались так плотно, что начали бледнеть; он громко сглотнул; рука шарила в кармане штанов из бежевой ткани… Наконец он вытащил оттуда порванный листок бумаги. Несколько строчек текста, написанного красивым почерком, покрывали верхнюю половину записки. Рука Джереми закрывала ее почти целиком, за исключением самой последней фразы: «Самир. 5 лет». Он сжал кулак, но все попытки справиться с комком в горле оказались тщетными — глаза затуманила влажная пелена; под чисто выбритой кожей скул перекатывались желваки.

Ночь смотрела на него миллионами звезд — ясными, слегка подрагивающими глазами небесных циклопов. Капля упала на записку рядом с именем Самир и тут же впиталась в бумагу. Жидкость расплывалась по волокнам, влажное пятно росло, становилось все больше и наконец достигло имени мальчика.