ГЛАВА 18

Несколько следующих месяцев я редко появлялась в своем новом жилище. Каждый день меня вызывали к фараону; его нога полностью зажила, и я сопровождала его на прогулках, или рассказывала истории об Асвате, которые он, казалось, никогда не уставал слушать, или делала ему расслабляющий массаж. Каждый вечер устраивались празднества, увеселительные речные прогулки. Часто проходили храмовые церемонии, так как в дополнение к семи дням празднований каждый месяц, по древней традиции, Рамзес добавил к жреческому календарю еще дни почитания Амона, что проводились раз в три дня. Иногда мы отправлялись на скифах по болотам Дельты, и, пока мы с Рамзесом сидели, развалясь на подушках, его придворные стояли с костяными палицами в руках, балансируя на носах своих лодок и сбивая уток, что во множестве водились в высоких тростниковых зарослях.

Вернулся Атирма. Он пошел ко мне в сопровождении высокой, бронзово-смуглой женщины с приятным, старательно накрашенным лицом и ясным взглядом. Они поклонились, и Атирма представил ее:

— Приветствую тебя, госпожа Ту. Разреши представить тубу Вию, она смотрительница угодий и скота Мастера.

Я опустила взгляд стараясь скрыть свое удивление. Никогда еще я не видела женщину-смотрителя. Я украдкой разглядывала ее. В ней не было ничего мужского, и, хоть она выглядела очень уверенно, я не могла представить ее важно расхаживающей по полям. Она осторожно улыбнулась мне, легко опустилась в предложенное кресло и положила свиток, что держала, себе на колени. Я заметила, что ногти на ее несколько грубоватых руках были сострижены очень коротко.

— Рада приветствовать тебя, — радушно сказала я, а Дисенк уже разливала темное пиво, оно светилось теплым светом в лучах солнца, проникавшего из высоких окон. — Какие новости, Атирма?

Он откашлялся.

— Земля действительно прекрасная, — ответил он. — Оросительные каналы между полями обсажены роскошными пальмами. Небольшая финиковая рота, а прямо на границе с пустыней — дом, очень ветхий, правда, но окруженный гранатами и сикоморами. Около дома есть маленький сад, несколько запущенный.

— А что с границами?

— С границами все в порядке. — Он порылся в своих записях. — На севере твоя земля граничит с землей храма Себека, за его владениями расположен город. На юге к участку тоже примыкают земли храма, там владения Херишефа. На запале — пустыня, на востоке, конечно, канал, который питает озеро. Я нашел архивные записи, согласно которым границы проведены надежно и точно. Их невозможно оспорить.

Себек — это крокодил, а Херишеф — баран. Моя драгоценная земля расположена между владениями двух могущественных богов плодородия. На самом деле Себек был еще тем-кто-вызывает-беременность, и многие бесплодные женщины совершали паломничество к озеру, чтобы накормить священное олицетворение бога, обитавшего в его волах. Если зверь, чьи уши и передние лапы были усыпаны золотом и драгоценностями, которыми его украшали жрецы, принимал пишу — это был добрый знак. Мне следовало быть очень осторожной. Мне, разумеется, ни к чему была поддержка Себека. Я повернулась к Вие.

— Смотрительница, — церемонно обратилась я к ней, — а что ты скажешь о почвах? Что можешь посоветовать взращивать на моих ароурах?

Вия развернула свой свиток. Ее крепкое запястье охватывал широкий серебряный браслет.

— Земля там черная и очень хорошая, — ответила она. — Но обращались с ней плохо, она заросла травой после разлива, и потом на ней пасли скот, но, по моему мнению, участок может дать много зерна, если после каждого урожая запахивать жнивье и регулярно чистить оросительные каналы, — Она взглянула на меня. — Все подробности можно найти в моем отчете, госпожа Ту, я оставлю его тебе. Финиковая роща также запущена, но, если подрезать деревья, они будут плодоносить. Сад возле дома будет, естественно, приносить плоды, но их недостаточно для торговли.

Меня поразила скрупулезность, с которой она произвела осмотр.

— И что ты посоветуешь?

Она свернула свиток.

— Подготовить почву и засеять ее ячменем. Подрезать и подвязать деревья. Часть сада пока засадить горохом и чесноком. Они хорошо продаются. Если ты воспользуешься моими советами, обещаю хороший доход.

Я села и задумалась. Я хотела отремонтировать дом для себя. Естественно, время от времени мне придется навещать свои ароуры, чтобы знать, как там идут дела, и, кроме того, меня будоражила мысль о собственном доме. Для моего смотрителя тоже нужно построить жилище. Нужно нанять феллахов, закупить зерно, и до первого урожая все расходы будут лежать на мне.

— А есть ли там еще какие-нибудь постройки, кроме дома? — поинтересовалась я.

Атирма кивнул:

— Да, кухня, жертвенник и помещения для слуг, но все это в очень плохом состоянии. Однако, поскольку все построено из кирпича-сырца, ремонт можно сделать очень быстро и недорого.

«Недорого — это мне подходит», — подумала я. А вслух сказала:

— Благодарю вас обоих за работу. Если вы предоставите мне счет, я обещаю оплатить его со своего первого урожая.

Вия улыбнулась. Атирма деликатно кашлянул:

— Так получилось, что Мастер уже заплатил нам. Он не хотел, чтобы ты начинала хозяйствовать с долгов, госпожа Ту.

Мгновение я не знала, что сказать, повисла пауза. Я непонимающе смотрела на Атирму, охваченная потоком смятения, дурных предчувствий и разочарования. Я все еще ребенок для Гуи, безропотно думала я. Он считает себя великодушным отцом, расточающим свою заботу и покровительство. Я могу вырваться из-под его опеки, лишь разом разорвав все нити, которыми он привязал меня к себе, но с чего начать? Как заплатить за все? Я встала, и они немедленно поднялись тоже. Вия положила свой свиток на стол.

— Пожалуйста, передай Мастеру мою благодарность, — медленно произнесла я, — и скажи, что я очень ценю его доброту. Я сейчас же надиктую ему письмо.

Они поклонились и вышли, а я снова села в кресло, облокотилась на стол, задумчиво подперев голову рукой. Я, конечно, поблагодарю Гуи, но в душе я не чувствовала благодарности. Мне казалось, что я задыхаюсь; неожиданно мне вспомнился последний прием у Гуи, странные, настойчивые расспросы мужчин, их пытливые, слишком внимательные глаза, и еще я чувствовала страх; почему — я не знала. Гуи любил меня. Он хотел только помочь. Но тогда почему у меня такое ощущение, будто я сунула руку в разверстую пасть Смам-хефтифа? Испытывая одновременно и стыд и тревогу, я обратилась к Дисенк:

— Принеси мою шкатулку с драгоценностями.

Я уселась, поставила на колени эбеновую шкатулку с костяной резьбой и стала перебирать ее содержимое — большей частью разнообразные серьги, браслеты для рук и ног, украшения для волос, которые мне щедро и беспечно подбрасывал Рамзес. Я выбрала серебряное ожерелье, усыпанное солнцами из яшмы, и серебряный браслет, увешанный золотыми слезинками богов, на котором в ряд были выгравированы изображения Ока Гора. С большой неохотой я вручила все это служанке. Сколько это могло стоить? По меньшей мере дебен. И сколько рабочих можно прокормить на эти деньги в течение года? Пусть двое будут ремонтировать дом и дворовые постройки. Один надсмотрщик. Трое — для работы в поле и в саду. На дебен можно купить зерна, овощей, рыбы и пива для них, если быть экономными.

— Отнеси это Амоннахту, — приказала я Дисенк. — Скажи, что я хочу за это равноценный запас еды на целый год, начиная от сегодняшнего дня. — Видя ее недоумение, я пояснила: — Мне нужно заплатить своим работникам. Амоннахт не станет обманывать меня.

— Мастер тоже не станет, — запротестовала Дисенк. — Обратись к нему, госпожа. Он возьмет твое серебро, и ты не будешь проводить ночи, не сомкнув глаз, волнуясь, что тебя обманут.

— Нет. — Я мягко вложила безделушки в ее ладошку. — Нет, Дисенк. Я хочу сделать это по-своему. Возьми у Хранителя дверей подтверждение.

Но где искать работников, с тревогой размышляла я, когда она ушла. Я твердо решила не просить помощи у Гуи. Мне не хотелось быть еще больше обязанной ему, потому что чем сильнее я буду чувствовать себя в долгу перед ним, тем большую вину буду испытывать за свое растущее нежелание поддерживать его честолюбивые замыслы относительно фараона; но тем не менее других источников у меня не было. Я также не хотела просить помощи и у Рамзеса. Земля моя, она подтверждение моей зрелости, ее почва — символ моего успеха, и я хотела взлелеять ее возрождение так заботливо, будто она была плодом моего собственного чрева. Этот образ, живо возникший в моем воображении, был мне не так приятен, как следовало бы, и я палила себе ароматного ячменного пива и быстро осушила бокал.

В конце концов надежного надсмотрщика для меня нашла Гунро; им оказался человек, который работал в имении ее брата Банемуса помощником главного надсмотрщика и был достоин дальнейшего продвижения по службе. Я встретилась с ним, осталась довольна его ответами и наняла его; получив первую партию продовольственных запасов от Амоннахта, я отправила нового служащего на юг. Я проделала это с огромной гордостью и с еще большей гордостью месяц спустя получила от него письмо, где содержался подробный отчет обо всем, что было сделано, и перечень его издержек. Я была на пути к стабильному достатку, к которому всегда так стремилась.

Прошло два месяца с тех пор, как я написала Паари. Но Асват ответил на мое письмо глубоким молчанием, и, хотя оно беспокоило меня, я удержалась от того, чтобы написать снова. Главный царский вестник Дома женщин заверил меня, что свиток был доставлен в сохранности, и я не стала снова упрашивать Паари приехать ко мне. Однако письма от моего управляющего приходили регулярно, и я с наслаждением читала, что он со своими людьми уже отремонтировал помещения для слуг, чтобы в них можно было сразу поселиться, и уже много сделал по ремонту дома. Финиковые пальмы подрезали, а поля расчищали от сорной травы. Я очень хотела увидеть все это, но решила дождаться окончания работ.

Я не упоминала о своих делах при Рамзесе, а он не спрашивал, как я себя ощущаю в новом качестве землевладелицы. Ему доложили, что египетские торговые корабли уже входят в доки Пи-Рамзеса. Плавание прошло исключительно успешно, и фараон был поглощен планированием церемонии чествования членов экспедиции и распределения привезенных товаров. Они с главным распорядителем церемонии проводили вместе долгое часы, и, как мне сообщила Дисенк, верховный жрец Амона уже выехал из Фив.

Я была с фараоном, когда Техути принес ему свитки с перечислением привезенных богатств. Я сидела на его ложе, накинув на плечи простыню; вино и фрукты были под рукой, от стоящей в углу жаровни но комнате разносился сладкий аромат курящейся оливковой коры, а лампы горели ровным, спокойным пламенем. Вечер выдался холодный, и, когда Рамзесу доложили о приходе писца, он уселся в кресло, набросил шерстяную накидку поверх короткой юбки.

Писец, поклонившись, вывалил на стол груду свитков, фараон кивнул, выбрал один из них и развернул. За его спиной двое других писцов опустились на пол и положили на колени свои дощечки. Одного я узнала. Это был помощник Техути. У другого на руке была повязка золотого цвета с изображением Амона. Двойное перо бога, изящное и величественное, возвышалось над его короной, и его лицо, казалось, излучало удовлетворение и покой. Этот писец прибыл из Фив, из храма Амона. Рамзес вздохнул и улыбнулся, и только я заметила покорство, скрывавшееся под маской радушия.

— Начинай, — приказал он.

Техути взглянул на меня и набрал воздуха в грудь:

— Две тысячи слитков меди, три тысячи слитков свинца и семьсот мешков с благовониями. — Он остановился. Пухлые пальцы Рамзеса выстукивали неровный ритм на поверхности стола.

— Одна тысяча слитков для царской казны, — наконец произнес он, — Триста для Птаха, двести для Ра в Оне и пятьсот для Амона. Что касается свинца, две тысячи для армии, остальное для Птаха. Двести мешков благовоний для дворца и его собственных жертвенников, сто для армии и остальные четыреста распределить между храмами.

Снова послышался короткий вздох, и, хотя Рамзес не смотрел на жреческого писца, казалось, он ждет его вмешательства. Писец положил перо.

— Прошу прощения, великий фараон, — мягко сказал он, — но Амону требуется больше меди, чем мой повелитель готов выделить. Храм Амона жертвовал золото и посылал людей для этой экспедиции. Более того, ремесленники Амона делают из меди сундуки, чтобы хранить подношения богу, и, кроме того, его храм в Такомпсо очень давно нуждается в медных дверях.

— Но Амону уже выплатили в двадцать одни раз больше меди, чем остальным храмам, вместе взятым, — ответил Рамзес. — И я не вижу причин, по которым я должен выделить им дополнительные слитки. Возможно, смотрители Амона небрежно распределяют металл.

— Прошу прощения, Могучий Бык, но в прошлом году у повелителя было иное мнение, когда потребовалась медь, чтобы изготовить новое снаряжение для его армии, — решительно возразил писец. — Если мой повелитель не увеличит долю, Амон, возможно, без воодушевления отнесется к новым просьбам, которые могут появиться в будущем. Амона обеспечивают восемьдесят семь тысяч человек во всем Египте. Медь, помимо прочего, является важным средством обмена. Однако мы довольны нашей долей свинца и благовоний.

— Я рад, — пробормотал Рамзес, — что свинец используется главным образом в фаянсовых мастерских, а Амон выращивает много деревьев, из которых получают фимиам. Хорошо. Возьмите еще двести слитков из царской казны.

Оба писца склонили головы, послышался тихий скрип

— Что дальше? — спросил Рамзес.

— Сто мешков благовоний, выращенных в Пвене для личных нужд моего повелителя, прибыли одновременно с товарами экспедиции. Сейчас это не должно нас заботить, — громко сказал Техути. — Золото в гранах, шестьдесят тысяч. Серебро в слитках, двадцать пять тысяч. Синий камень из Тафрера, шесть пирамид. Зеленый камень из Рошаты,[79] пять пирамид — Он остановился.

Рамзес очень медленно закрыл и открыл глаза. Он выглядел не столько усталым, как в высшей степени снисходительным, даже равнодушным. О моем присутствии все забыли, и я жадно внимала.

— Ввиду того что Амон ежегодно добывает двадцать шесть тысяч зерен золота на собственных землях, я не вижу причин наделять их золотом, — сказал Рамзес. — Я беру тридцать тысяч зерен, остальные могут поровну разделить Птах, Ра и Сет.

— Но, мой повелитель, — горячо воскликнул храмовый писец, — я прошу учесть, что требуется двенадцать условных золотых единиц в год, чтобы заплатить за зерно, которое уходит на одного работающего на строительстве гробницы! Ты сам возложил строительство всех царских гробниц в Фивах на служителей Амона. Если доля золота для Амона не будет увеличена, есть опасность, что твоим рабочим не смогут заплатить, и что тогда? Беспорядки, возможно, даже кровопролитие. Амон не может себе позволить платить этим людям из собственных запасов. У него есть свои слуги, которых надо кормить. Твоим рабочим и без того часто платят из сокровищницы Амона. Мой повелитель, твое решение несправедливо! Разве не Амон — бог всех твоих побед? Разве не он неоднократно приводил Египет к торжеству над врагами? Разве не заслужил он доли, пусть и малой, от того богатства, что привезли корабли?

Рука Рамзеса теперь безвольно покоилась на поверхности стола Он смотрел на лазуритовые плиты пола, что слабо поблескивали синим. Его лицо выражало полнейшее спокойствие, однако я знала, что он злится, и в любой момент ожидала взрыва божественного гнева, но его не последовало. Лишь только негодующая диатриба[80] писца иссякла, Рамзес поднял взгляд.

— Несмотря на то что золото непрерывным потоком льется в хранилища Амона, кажется, его слуги встречают определенные трудности в том, чтобы обеспечивать достаточное количество зерна и платить моим рабочим больше минимальной платы, определенной начальником царских работ, — спокойно сказал он. — Интересно, почему это так? И если Амон действительно бог всех побед, почему его слуги так часто скупятся на пожертвования для воинов Египта? Я не нуждаюсь в том, чтобы вы напоминали мне об обязательствах, которые взял на себя мой отец. Так же как не намерен отказываться от своих слов, данных мной богу, которого я люблю и почитаю. Это звучат голоса его слуг, а не голос самого бога, и это утомляет и печалит меня.

Писец вспыхнул, но, подметив, как сверкнули его глаза, я поняла, что он не уступит.

Рамзес снова заговорил. Пойдя на уступки, он выделил Амону столько-то золота, столько-то драгоценного синего и зеленого камня, и я села, съежившись под покровом простыней, обхватив руками щиколотки и стиснув зубы. «Кем ты вообще себя вообразил? — гневно набросилась я мысленно на храмового писца. — Ты всего лишь мелкая сошка. Где верховный жрец? Это он должен был почтить Престол Гора своим присутствием, но явно показал свое неуважение, послав вместо себя ничтожного мелкого младшего писца. Узермааренахт понимает, что это не торговые переговоры. Знает это и Рамзес. Это всего лишь привычная формальность, при соблюдении которой храм получает то, что хочет, а царь сохраняет лицо».

Я больше не прислушивалась к подробностям их прений, которые были лишь пустой тратой слов, времени и папируса. Завтра в большом внешнем дворе дома Амона в Пи-Рамзесе все драгоценности и безделушки, все сокровища и диковины разделят на кучи, над которыми посланники храмов будут дрожать во время долгой, тщательно продуманной церемонии празднования. Во дворце устроят большое торжество. Жрецы, храмовые стражники, храмовые писцы будут наслаждаться угощениями Рамзеса и пить его лучшие вина. Они будут рукоплескать изысканному представлению и заигрывать с его прекрасными женщинам. Они получат свою добычу, потому что это именно добыча, погрузят ее на баржи и исчезнут, как крысы, как саранча, утомленная после набега. Слова смутно доносились до моего слуха… Бирюза, сундуки, вазы, изображения экзотических животных, иноземцы, приплывшие в Египет с торговой флотилией, чтобы выразить свое почтение самому могущественному богу в мире… «Какому богу? — цинично подумала я. — О Рамзес, дорогой мой царь, ты такой милый, по-детски восторженный, такой беззаботно щедрый, почему ты позволяешь так унижать себя?»

Когда я пришла в себя, писцы уже ушли, Рамзес неуклюже поднимался с кресла. Паибекаман принес подогретое пряное вино, и его аромат мгновенно разнесся по комнате, смешиваясь с дымом оливковой коры. Рамзес взял бокал, сбросил покрывало и, потянувшись так, что я услышала, как у него хрустнул позвоночник, подошел к ложу. Его пухлые щеки выглядели одутловатыми, глаза покраснели.

— Мне нужно было давно отпустить тебя, Ту, — устало сказал он, когда я подвинулась, и без сил опустился. Откинувшись на подушки, он набрал в рот вина, задержал его, потом шумно проглотил. — Совсем забыл, что ты здесь. Тебе следовало напомнить о своем присутствии. Мне бы так хотелось прямо сейчас заняться любовью, но я слишком устал. Завтра на рассвете я должен быть в храме, чтобы лично выполнить священный ритуал, а потом буду сидеть перед храмом и раздавать богатства, что привезли корабли.

Кто-то из личных слуг снял с него сандалии, другой вошел с горячей водой, чтобы омыть его. Он лежал неподвижно, как уродливая тряпичная кукла, набитая соломой, когда они благоговейно поднимали ему ноги и руки.

— Но ведь эти богатства уже розданы, — сказала я. — Все, что от тебя требуется, мой повелитель, — это посмотреть, как они исчезнут.

Мой голос, должно быть, прозвучал более язвительно, чем мне бы того хотелось, потому что он вдруг жестом повелел слугам удалиться и сел, пристально глядя на меня.

— Моя маленькая наложница имеет смелость выражать неодобрение воли своего царя? — резко сказал он. — Возможно, она хотела бы примерить двойную корону и попытаться проявить большую прозорливость, чем ее владыка?

Я знала, что он устал, что он на грани срыва, потому что весь вечер ему приходилось сдерживать себя, и это совсем испортило ему настроение, но, несмотря на это, во имя преданности, которую я еще питала к Гуи, я решилась высказаться. Мое положение никогда еще не казалось таким прочным. Я очень много значила для Рамзеса, и он мог послушаться меня. Нахмурив брови, он внимательно разглядывал меня налитыми кровью глазами поверх края золотого бокала. Я откинула назад спутанные волосы — этот жест, я знала, очень нравился ему — и пустила в ход все очарование своих синих глаз, глядя на него из-под полуопущенных век.

— Мой повелитель, — мягко начала я, — мне больно видеть, как младший писец, человек, занимающий столь низкое положение, не оставляет тебе выбора, видеть, как ты раздаешь плоды своего труда и своей заботы. Ты — живое воплощение бога, и весь Египет принадлежит тебе по праву. Почему тогда ты позволяешь всем этим жрецам оскорблять твою щедрость и растаскивать твою добычу, подобно полчищам муравьев, пожирающих зрелый финик? Разве их сокровища уже не превзошли сокровища Великого Дома? Прости меня, Гор, но я разгневана их ненасытностью. Я не понимаю.

Он долго смотрел на меня, и в его пристальном взгляде постепенно проступала догадка. Этого холодного выражения глаз я никогда у него не замечала прежде. Мне стало тревожно. Продолжая разглядывать меня, он осушил свой бокал, с усилием поднялся и покинул ложе, потом подвинул кресло и сел напротив меня. Закинув ногу на ногу, он резким движением подставил бокал Паибекаману, подождал, пока тот снова наполнил его, и все это время не сводил глаз с моего лица Под глазами у него стали заметны темные мешки, от света лампы на столе на лицо ложились серые тени, придавая коже каменно-серый оттенок. Когда он заговорил, его голос звучал хрипло.

— Я разгневан на тебя, Ту. По какому праву ты, простая наложница, подвергаешь сомнению мудрость своего бога? Лишь потому, что я люблю тебя, потому что общение с тобой доставляет мне огромную радость и потому что ты достаточно умна, чтобы лечить меня; я ныне склоняюсь к тому, чтобы просветить тебя в том, что касается истинного положения дел в Египте. Это большая честь для тебя. Я обсуждаю эти проблемы только с некоторыми своими управителями и со Старшей женой Аст-Амасарет. Слушай внимательно и больше не оскорбляй меня своей невежественной и глупой озабоченностью. — Он покачал босой ногой; ступня у него была широкая, с голубыми прожилками вен; тень от нее то становилась больше и четче на плитах пола, то уменьшалась, превращаясь в размытое пятно.

Я старалась смотреть вниз, чтобы не видеть его лица, потому что его слова оскорбили меня, я чувствовала себя ребенком, которого наказали, но тем не менее заставила себя взглянуть, ему в глаза. Они были похожи на твердый изюм.

— Прежде всего, — отрывисто продолжал он, — ты должна понять, что по вековой священной традиции все храмы освобождены от уплаты налогов Престолом Гора. Это данность. Боги изливают свое благословение на Египет. Зачем же тогда вынуждать их перераспределять дары, коими они так щедро и свободно делятся? Их слуги приносят им жертвы, что поступают на их территории от верующих и просителей, и посвящают им урожаи со своих полей, пастбищ и виноградников. А почему должно быть иначе? Было бы великим святотатством пытаться завладеть собственностью богов. Могут сказать, — продолжал он, предвидя мое молчаливое возражение, — что тот, кто сидит на Престоле Гора и является живым воплощением самого Амона, имеет право распоряжаться любыми богатствами и получать их откуда хочет. Но воплощение бога на земле — это еще не сам бог, хотя в нем и есть его частица. Не во власти фараона изменить сущность древней Маат. Не в моей это власти. — Он замолчал и отхлебнул вина, над которым витали ароматные пары, но его ступня продолжала раскачиваться, он все еще был раздражен. — Итак, — хрипло продолжат он, — этот способ обогащения невозможен для двойной короны. Во-вторых, обещания, данные жрецам моим отцом в смутное время в обмен на их поддержку, вынуждают меня всячески умиротворять Амона. Мне прекрасно известно, что его жрецы удерживают политическую и экономическую власть. У моего отца не было управителей, которым он мог бы доверять, и действительно, задолго до смутного времени государственные посты перешли к жрецам и стали передаваться по наследству, поэтому один и тот же человек может быть царским казначеем и одновременно верховным жрецом и передать обе должности своему сыну. Знатные семьи Фив и Пи-Рамзеса удерживают позиции и в храме, и во дворце. Почему я позволяю это? — Он грустно улыбнулся. — Потому что у меня нет выбора. Власть у них. Она глубоко пустила корни в землю Египта. Моя власть коренится в более зыбкой почве. Мне по наследству досталась лишь армия, состоящая в основном из иноземных наемников, которых нанял мой отец для подавления номархов на местах, те восстали, когда ослабела центральная власть. Каждый город, каждый ном стремился ограбить соседа, брат пошел на брата Чтобы восстановить мир в собственной стране, отец набрал отряды из сирийцев и либу. Только они да еще иноземные рабы, захваченные мною, и остались моим единственным оружием. А им нужно платить, потому что они хранят верность золоту, а не трону. Но где взять средства, чтобы им платить? — Он поерзал в кресле, тени по-новому легли на его лицо. — Конечно, налоги. Но какие налоги у фараона? Ему принадлежит одна десятая часть всего зерна и скота со всех земель и всего населения, которые не являются собственностью богов. А это не много, моя госпожа Ту. Он может собирать пошлины, он может обложить налогом монополии, находящиеся в руках знати, он может проводить реквизиции. У него есть рудники, где добывают золото, но добыча падает. Ты ведь не знала всего этого, правда? Каждый год добывается все меньше зерна, чтобы поддерживать казну, а расходы все увеличиваются. Да, у царя есть свои торговые корабли. Но торговля тоже приходит в упадок. Амон владеет собственной флотилией на Великой Зелени и на Красном море, он ведет торговлю с Финикией, Сирией и Пунтом и может предложить больше товаров для обмена, чем фараон. Амон богаче. Птах и Ра тоже имеют свои корабли, но храмовые записи этих богов принадлежат храму Амона в Фивах. Жрецы Амона следят за ведением дел во всех других храмах. Они также следят и за моим государственным управлением, потому что они также являются моими смотрителями и управителями. Это тоже наследие предков. Поэтому могущество Фив растет, а Пи-Рамзес приходит в упадок. И я позволяю это.

Воцарилось долгое молчание. Подбородок Рамзеса опустился на ладонь, но внимание фараона по-прежнему было приковано ко мне. Я не смела пошевелиться. Я ощущала его гнев и обмирала от ужаса при мысли о том, что своей неслыханной дерзостью навлекла на себя его гнев и вечную немилость. Я слышала и понимала все, что он говорил, но смысл его слов затушевывало мое внутреннее смятение.

— И я позволяю это, — наконец повторил он. — Но почему? А потому что я не верю своим военачальникам, я не верю членам правительства, и я не верю своим сыновьям. Если я избавлюсь от бремени, которое вынужден нести на себе, Египет может еще на хентис рухнуть в пучину анархии и кровопролития. Кому можно доверять? Большинство моих высших государственных и придворных сановников, которые не принадлежат к кланам жрецов, — иноземцы. Из моих одиннадцати дворецких пятеро — сирийцы или либу. Его я не имею в виду, — кивнул он на Паибекамана, неподвижно стоящего в темноте, вдали от света лампы. — Он потомственный египтянин. Но пытаться изменить установленный порядок значило бы подвергнуть их всех испытанию, которого они могут не выдержать. Амон правит Египтом, а не я.

Я попыталась откашляться. В горле были сухость и жжение, я чувствовала, что задыхаюсь.

— А что твои сыновья, мой царь? — прошептала я. — Ведь царевич Рамзес со своими людьми…

Он резко рассмеялся.

— Сыновья, говоришь, — сказал он. — О да, мои маленькие птенцы Гора. Со своими военными забавами, ссорами и глупой ревностью. Ты знаешь, сколько у меня сыновей, Ту? Парахерунемеф, Монтухерхепеш, Меритем, Хемуасет, Амонхерхепеш, Рамзес-Мери-Амон; все они законнорожденные, все вспыльчивые и горячие, и каждый из них страстно желает стать моим преемником. И конечно же, старший царевич Рамзес. Он непостижимый, и загадочный, и божественно красивый. Ему верить? Верить кому-нибудь из них? Нет! Нет, потому что они заискивали, и льстили, и не гнушались подкупа, и были готовы участвовать во всех дворцовых и храмовых распрях, если дело касалось притязаний на власть Египта. Лишь только я попытаюсь объявить кого-то из них Гором-в-гнезде, остальные сразу возмущенно завопят и торговцы властью быстро встанут на ту или иную сторону. Нет. Пусть все будет, как будет. Когда я почувствую, что бог коснулся моего плеча и мои дни сочтены, тогда я объявлю преемника, который сможет распутать клубок внутренних неурядиц, опутавших Египет, если ему достанет сил и мудрости. Я выполнил то, что должен был выполнить. Я уберег границы Египта от вторжения волков-иноземцев. А он пусть воюет с крысами внутри страны. Что касается тебя… — Он выбрался из кресла, сорвал с меня простыню и указал мне на мои сандалии. — Оставь меня и впредь не досаждай своими глупыми и самонадеянными высказываниями о том, что и как должно быть. Ты похожа на младенца, который пытается прочесть «Наставления Имхотепа[81]».

Он вдруг стал могущественным и холодным незнакомцем, этот человек, с которым мы играли и смеялись, который ласково гладил меня по голове, когда я сидела у его ног во время праздников, и сиял от удовольствия, осыпая меня подарками. Я не смела взглянуть на него. Быстро соскользнув с ложа, я обула сандалии и распростерлась перед ним, чувствуя его неприязнь и презрение. Склонив голову, я попятилась, но в дверях все же рискнула взглянуть на него. Он уже отвернулся и разговаривал с Паибекаманом. Совершенно раздавленная, я выскользнула в темноту.