ГЛАВА 8

Так проходили недели. Хотя внешне в моей жизни ничего не изменилось, я почувствовала едва уловимую перемену в отношении ко мне окружающих. Нет, они не стали со мной более фамильярны или грубы, не стали более сурово оценивать мои успехи в учебе. Было трудно определить, в чем именно состояла разница, но мне показалось, что обитатели дома прониклись доверием ко мне, что я будто стала теперь одной из них. А может быть, это было просто оттого, что изменилась я сама. И я больше не тосковала по дому.

Письма родным со временем стали более формальными, хотя я пыталась наполнить их теплотой и сердечностью. Я рассказывала о каких-то незначительных мелочах, Ани усердно записывал, но я ни словом не обмолвилась о том, что меня действительно волновало. А что я могла им сказать? Что царь, которого они боготворят, слабый, беспомощный человек? Что, возможно, он также убийца? Что святые люди, о которых мы всегда говорили с благоговением, были хищными животными, охваченными жаждой наживы? Я хотела бы сесть рядом с Паари и поделиться с ним своей болью. Паари, однако, был далеко и, судя по его письмам, приударял за танцовщицей, о которой упоминал раньше. Нас разделяло теперь не только расстояние. Наши жизненные дорожки разбегались все дальше и дальше.

А в моей новой жизни тем человеком, с которым я могла поделиться своими мыслями и чувствами, стал Каха. Я думала, что мы подружимся с Дисенк, но наши отношения не вписывались в четкие рамки. Она была моей личной служанкой, следовательно, должна была мне подчиняться. Но она также была и моей учительницей, и моей тюремщицей, непосредственно выполнявшей указания Харширы, и меня обижало, что я могла командовать ею по мелочам, но в главном она мне не подчинялась. Полагаю, что для нее эта ситуация тоже была трудным испытанием; ей, с ее утонченностью и даже некоторым снобизмом, наверное, было непросто кланяться невежественной крестьянке из затерянного в пустыне селения. Я ждала, что она, в свою очередь, хоть иногда будет выказывать недовольство, но, как всякая хорошая служанка, она умело скрывала свои чувства.

Поведение Дисенк я заносчиво считала мелочно угодливым, и мужская прямота Кахи была мне больше по сердцу. Я знала, как говорить с Кахой и даже с Харширой. Но я не умела поддерживать вежливую беседу с Дисенк. Конечно, я всегда была склонна слишком пренебрежительно относиться к женщинам, но однажды Дисенк удивила меня. Я спросила, откуда она. Она неправильно поняла мой вопрос.

— Я была в услужении в доме Узермааренахта, верховного жреца Амона, — ответила она, к моему большому удивлению.

В этот момент я валялась на подушках на полу своей комнаты, а она чинила одно из моих платьев, умышленно порванное мною по шву в борьбе за свободу движений. Я делала это как само собой разумеющееся, когда одевалась, и Дисенк так же систематически зашивала платья снова. Это превратилось в наше негласное противостояние. — Я также была главной личной служанкой его жены, — добавила она. Потом замолчала.

Тут уж я приподнялась:

— Ну? — Меня распирало от любопытства. — Продолжай, Дисенк! Какой дом у Первого пророка? Что он за человек? И почему ты стала работать у Мастера?

Дошив, она уверенным движением маленького острого ножичка отрезала нитку и потянулась за другой. Дисенк сидела за низеньким столиком у окна, так чтобы свет падал на работу; когда она склонялась ниже, послеполуденное солнце освещало ее блестящие, туго стянутые полосы.

— Жена Первого пророка была подругой детства госпожи Кавит, сестры Мастера, — объяснила она, протягивая нить между пальцами. — В то время они со школьными подругами каждый месяц устраивали праздники. Мне полагалось присутствовать там, чтобы иногда, если нужно, подправлять им краску на лицах. Госпожа Кавит хвалила мою работу и в конце концов убедила меня оставить службу у верховного жреца и пойти служить к ней в дом. — Она продела нитку в иголку и подцепила ткань платья. — Это было выгодное предложение. Но когда Мастер привез тебя, он попросил сестру отказаться от моих услуг. И вот теперь я служу у него. — Она старалась не смотреть на меня, и у меня сложилось впечатление, будто она сочла, что сказала слишком много.

— Ты говоришь, что Гуи одолжил тебя у сестры исключительно для того, чтобы ты заботилась обо мне? — Я была озадачена. — А что его сестра? Где она живет?

— Госпожа Кавит и ее муж живут в поместье недалеко от городской черты, — спокойно ответила Дисенк.

Я ждала продолжения, но она, сжав искусно накрашенные губы, усердно орудовала иглой.

— Скажи, а тебе здесь нравится? — поинтересовалась я. — Или ты сердишься, что тебе приходится мне прислуживать? А как скоро ты должна вернуться обратно к госпоже Кавит?

Она улыбнулась, разгадав подвох в моем невинном вопросе.

— Теперь я служу у Мастера, Ту, — повторила она, послушная долгу, и я поняла, что мне больше не удастся вытянуть из нее ничего на эту тему.

— Ты была счастлива в доме верховного жреца? — не унималась я.

Ее тонко вырезанные ноздри слегка дрогнули. Она положила платье на стол и расправила его, придирчиво осматривая свои стежки; я подумала, что она снова откажется отвечать. Она бросила на меня быстрый взгляд и возобновила работу. Я заметила, что она стала проходить шов но второму разу. Дисенк расстроилась или же твердо решила сделать шов прочнее самого платья, чтобы ткань порвалась прежде, чем мне удастся раздергать шов.

— Не подобает служанке сплетничать о своем хозяине, — сдержанно сказала она.

— Но разве две служанки не могут немного посплетничать? — быстро нашлась я. — Меня ведь тоже готовят в служанки, просто я буду выполнять другую работу! И потом, я же не прошу тебя сплетничать, а спрашиваю о том, что ты чувствуешь.

Она вздохнула:

— Ты гиппопотам, Ту. Ты катишь по мне, словно боевая колесница. Нет, я не была счастлива в том доме. Мне было больно и обидно.

— Они забывали пользоваться чашей для омовения пальцев при смене блюд? — подколола я.

Выщипанные брови сошлись на переносице.

— О нет, — сказала она. — Они очень богаты, очень образованны. Отец верховного жреца Мерибаст — главный сборщик налогов и надсмотрщик над всеми пророками Хмуна. Сам верховный жрец имеет очень влиятельных друзей, и в доме всегда было полно важных гостей. — Нож опять сверкнул на солнце, Дисенк отрезала нитку, сложила платье и начала убирать свои швейные принадлежности. Я улыбнулась про себя и подумала, как, наверное, ей приятно было такое общество, но она серьезно посмотрела на меня. — Но это все были люди не того сорта, — продолжала она. — Первый, Второй и Третий пророки Амона, и Монту, и Некхбета, и Гора, танцовщицы, и храмовые певицы, и погонщики их скота, и хранители их сокровищ. Среди них не было ни одного царевича, ни одного человека истинно знатного рода. Но верховный жрец и его жена вели себя как особы царской крови. Дом их был полон необыкновенных и прекрасных вещей. Сами они носили серебро и электрум.[56] Они позволяли себе пренебрежительно говорить о царской семье. Власть можно унаследовать, — назидательно закончила она, — но властью не может быть дарована благородная кровь. Кто-то рождается аристократом, кто-то нет. Верховный жрец был не знатного происхождения. Я только благодарна богам, что фараон не внял уговорам и не разрешил своей знати заключать браки с теми, кто ниже по происхождению.

Так, подумала я, она говорит то же, что и Каха.

— Должно быть, тебе ненавистно прислуживать мне, — сухо сказала я, и она подскочила, взмахнув руками.

— Нет, Ту, нет! — горячо заверила она. — Вовсе нет. Я счастлива повиноваться Мастеру, поэтому прислуживать тебе — для меня удовольствие.

— А Мастер — он принадлежит к знати? — язвительно спросила я.

Она удивленно взглянула на меня:

— Ну конечно!

Она дала мне богатую пищу для размышлений. Я была молода, но далеко не глупа. Сознательно ли Гуи собрал всех этих мятежников под своей крышей, или дом любого аристократа также полон недовольства? У меня не было возможности узнать это, и, кроме того, все это мало меня касалось. В конечном счете я собиралась заниматься тем, к чему меня готовили, а важные дела пусть решают важные люди.

Меня больше заинтриговала информация о семье Гуи. Несколько месяцев назад я слышала, что у него есть родственники, но забыла об этом. Он всегда казался мне единственным в своем роде, отчужденным, одиноким и как бы сам себя воспроизводящим, а у него, оказывается, есть сестра, госпожа Кавит. Интересно, какая она? Тоже серебряно-бледная, как сама луна? Дисенк этого не сказала, но Дисенк всегда строго держалась в рамках приличий.

Иногда во время ночных бдений я видела Мастера, проходившего почти под самым моим окном. Как всегда закутанный в полотно, он направлялся в бассейн на ночное купание, за ним следом всегда тащился Кенна. Я лишь однажды окликнула его, в ту ночь, когда Дисенк рассказала немного о себе. Это был порыв, я высунулась из окна и тихо окликнула его, не надеясь, что он услышит, но он остановился и посмотрел наверх. Луны не было, и лицо его казалось неразличимым пятном.

— Это ты, Ту? — тихо отозвался он. — Ты здорова? Счастлива?

— Да, — ответила я, зная, что говорю правду. — Но скажи мне, Мастер, у тебя есть родственники, кроме госпожи Кавит?

Я озадачила его. Он вздрогнул, потом тихо засмеялся.

— Чрезмерное любопытство не украшает молоденьких девушек, — сухо ответил он. — Кроме Кавит у меня есть еще брат и сестра. — Он подал знак Кенне и отвернулся от окна, но я высунулась еще больше и окликнула его снова:

— Мастер! — Мне было стыдно за себя, но я сгорала от любопытства. — Они… они…

Он быстро оглянулся.

— Нет, Ту, — невозмутимо ответил он. — Они — нет. — И, как привидение, пошел через двор, его величественный, призрачный силуэт вскоре растворился во тьме.

— Нахальная девчонка! — прошипел Кенна и поспешил вслед за Мастером.

Я опустила занавеску и на цыпочках бросилась к постели; я подумала, что Кенна, прежде чем поступить на службу к Гуи, наверняка является надсмотрщиком над арестантами, работавшими на золотых рудниках на раскаленных просторах Нубийской пустыни. Я легко представляла, как он стегает и истязает несчастных преступников, облизывая губы от удовольствия, как они умоляют его о глотке воды, а он отказывает им.

В ту ночь мне приснилось, что я тот надсмотрщик с кнутом, а Кенна — униженный раб. Он был грязный, изможденный, объятый ужасом. И совершенно голый. Я проснулась от внезапного прилива жара, который не был связан с появлением Ра над восточным горизонтом, мои соски затвердели и чресла были влажные; я впервые явилась на утренние занятия в бассейн раньше Небнефера. Меня переполняла энергия.

Там, в другом мире, были засеяны поля, взошли и созрели посевы и были собраны урожаи. Начался шему. В Египте наступила засуха, как всегда в этот сезон. Земля потрескалась и обратилась в пыль. Все живое старалось заползти в тень, какую только могло найти, и лежало, иссохшее и беззащитное, под яростным натиском свирепого солнца.

По крайней мере так всегда было в Асвате. Здесь, в Дельте, в имении Гуи, конечно, тоже было очень жарко и воздух был сухим. Но орошаемые сады оставались пышными и зелеными, густая листва на деревьях все так же благоухала. Время бежало месяц за месяцем. Пахон уступил место паини, потом пришел эпифи, а с ним — мои именины. Мне исполнялось четырнадцать лет.

День начался с раннего подъема и прогулки к бассейну в утреннем воздухе, который уже успел потерять свою мимолетную свежесть, потому что Ра приоткрыл уста и дохнул на землю своим огнем. Небнефер был странно не в духе. Стоя по пояс в воде, он сжимал кулаки и все время покрикивал, понукая меня двигаться энергичней и плыть быстрее; к тому времени, как я вскарабкалась на край бассейна и приступила к упражнениям на растяжение, я думала только о том, что лучше бы мне было не родиться вовсе. Правда, мне было очень себя жаль. Дома мои именины начались бы с того, что мне бы дали выспаться всласть, а во время утренней трапезы у моей тарелки лежали бы какие-нибудь незамысловатые подарки. Потом мы всей семьей отправились бы в храм, чтобы возблагодарить богов за мою жизнь и здоровье. Я бы положила несколько дорогих для меня вещиц к ногам верховного жреца Вепвавета — любимую игрушку или бутылочки с маслами, которые приготовила сама, — а вечером друзья нашей семьи собрались бы выпить вина и полакомиться особыми засахаренными фруктами, что мать готовила для меня раз в году. Не то чтобы я особенно радовалась приходу друзей. В те немногие случаи, когда несколько деревенских девчонок переступали порог нашего дома, меня ужасно возмущало, как они сметали угощение и истощали скудный запас дорогого отцовского вина.

А здесь, размышляла я уныло, плетясь к дому в сопровождении раба, что нес надо мной балдахин, — здесь вообще никакого праздника. И никому нет дела, что сегодня мне исполняется четырнадцать лет, в селении это уже возраст помолвки, возраст наступления женственности. Я угрюмо покорилась ежеутренним процедурам: массажу, одеванию и нанесению краски на лицо, — обычно все это доставляло мне удовольствие; остановившись за дверью своей комнаты, я беспощадно разорвала шов на платье и живо пошлепала в своих прелестных сандалиях к кабинету Кахи на первый урок. Дисенк ждет сюрприз. Нитки держались крепко, но ткань, такая тонкая, такая прозрачная и мягкая, с треском разорвалась вдоль шва. Я забыла, как еще год назад подобная ткань вызывала во мне трепет, как я прикасалась к ней с кротким благоговением. Теперь я сбежала вниз по ступенькам, прошагала но коридору и постучала в дверь Кахи, злорадно думая лишь о том, что вечером Дисенк проведет много времени за шитьем. Или мне выдадут новое платье. Возможно, на этот раз желтое. Я надеялась.

Каха открыл дверь, но, вместо того чтобы пригласить меня войти, он вышел из комнаты и взял меня за руку. Он улыбался.

— Пойдем, — сказал он и повел меня по коридору. — Школа для тебя закончилась, моя маленькая царевна либу. Закончились твои уроки с Кахой.

Мы быстро прошли в конец коридора и остановились перед массивными двойными дверями. От них исходил изысканный аромат кедра. Каха легко постучал дважды, потом наклонился и поцеловал меня в щеку.

— Я поздравляю тебя. — Он расплылся в улыбке. — Полагаю, теперь ты попадешь в руки намного более сурового учителя, я с готовностью передаю тебя ему и отправляюсь до конца дня бродить по городским рынкам. Да улыбнутся тебе боги, Ту.

Он развернулся на месте и зашагал обратно по коридору. Я была слишком ошарашена, чтобы окликнуть его; тут створки дверей плавно открылись. Я обернулась. Ани с поклоном пригласил меня войти. Довольно неуверенно я проследовала в комнату, и он закрыл за мной дверь. Я оглянулась. Ани и след простыл.

— Не стой здесь на одной ноге, как удивленная цапля, — услышала я раздраженный голос. — Разве ты ничему не научилась за прошедший год? Иди сюда.

Сердце глухо колотилось о ребра, ладони вдруг сделались влажными. Я повиновалась. Гуи поднялся из-за стола. На нем была свободная белая туника, многочисленными гофрированными складками спадавшая с плеч, такая же юбка до колен.

На бледном теле никаких украшений, хотя его красные, пугающие демонические глаза были обведены черной краской. Пугающее и привлекательное зрелище. Его совершенно белые волосы были откинуты с лица и заплетены в одну толстую косу, спускавшуюся между лопаток. Он медленно положил ладони на стол.

— Вернись наверх, — холодно сказал он, — и смени платье. Если ты еще будешь разрывать швы, станешь зашивать их сама. Тебе понятно? — (Я молча кивнула.) — Хорошо. Я не хочу каждое утро видеть тебя здесь неопрятной. Иди.

Я поспешила исполнить приказание. Он сказал: каждое утро. Каждое утро! Моя жизнь снова менялась. Я взбежала по лестнице и ворвалась в свою комнату, мои глаза сняли.

— Свежее платье, скорее! — крикнула я Дисенк. — И обещаю, что с сегодняшнего дня буду вести себя как госпожа! Я буду работать с Мастером!

Она улыбнулась, совершенно не удивившись, и, подойдя к сундуку, вытащила новое одеяние. Я едва не сорвалась с места, пока она снимала с меня порванное платье. Я была безрассудно счастлива.

Перед его дверью я еще раз разгладила на боках свежее платье, расправила по плечам концы красной ленты. Руки у меня были чистые и кожа на пятках гладкая. Я глубоко вдохнула и, постучав, вошла. На этот раз он улыбнулся.

— Намного лучше, — сказал он. — Садись, Ту. Я знаю, что сегодня твои именины. Поэтому у меня есть кое-что для тебя.

Он встал из-за стола и подошел к полкам, тянувшимся вдоль степ; у меня появилась возможность осмотреться. Не знаю, что я ожидала здесь увидеть, может, какие-нибудь внешние проявления богатства или власти, мебель, инкрустированную золотом, сундуки с драгоценностями, но увиденное слегка разочаровало меня. Обстановка в кабинете Гуи была очень простой и мало чем отличалась от кабинетов Ани и Харширы. Хотя окно здесь было меньше и выше. На рабочем столе Гуи, большом и массивном, но совершенно пустом, стояла только красивая белая алебастровая лампа, изображавшая Нут, богиню неба. Камень был ошлифован так тонко, что звездный узор с внутренней стороны было видно, даже когда лампа не горела. У другой двери, справа от него, вплотную к стене стоял столик намного меньшего размера. Половина полок пустовала. На остальных стояли ящики, но, судя по их простоте, я решила, что вряд ли в них хранятся сокровища этого дома.

Гуи повернулся ко мне и положил передо мной писчую дощечку. Она была совершенно новая, полированная, гладкая, без единой царапины, поверхность ее мягко блестела. На ней был также желобок для кистей и углубление для чернильницы. Дощечка была черного цвета, инкрустированная серебром. На рабочей поверхности красовалось изображение бога Тота, выполненное изящными серебряными линиями. Его длинный изогнутый клюв ибиса нависал над писчей дощечкой, которую он держал в руке. Другой рукой он сжимал перо. Работа была такой тонкой, что у меня от восторга перехватило дыхание. Я бережно рассматривала дощечку, и мои пальцы не находили ни одной неровности, пи разу не наткнулись на малейшую трещинку, куда кисть могла бы западать во время работы.

— Это эбеновое дерево из Куша, — говорил Гуи, пока я нежно гладила ее. — Мастер самого фараона изготовил ее по моему эскизу. Она твоя.

Пока я смотрела на него разинув рот, он снова повернулся к полке и теперь положил рядом с дощечкой кипу девственно-чистого папируса и длинный узкий пенал, тоже из эбена. На его крышке, украшенной серебряными узорами, были глифы[57] на преуспевание, здоровье и долгие лета.

— Твои кисти и бумага, — продолжал Гуи. — Закрой рот, Ту. Я сейчас не испытываю желания любоваться твоими гландами. В пенале есть еще эбеновый скребок, с золотым наконечником конечно. Серебро слишком мягкое для папируса. Ты довольна?

У меня не было слов. Я обежала вокруг стола, бросилась ему на грудь и страстно обняла. На мгновение он задержал меня, прижав щекой к груди. Я чувствовала спокойное биение его сердца. Потом он мягко отстранился.

— Это не игрушки, — предупредил он, когда я на дрожащих ногах вернулась обратно и опустилась в кресло. — Ты теперь официально мой писец. Твоя работа будет очень необычной, — Он сел и сложил руки. — Ани мой главный писец. Он управляется с моими письмами, реестрами, со всеми мелочами в моих поместьях. Но мне нужен еще человек, которому я мог бы доверять в своей работе. Я же не только прорицатель и провидец, — объяснил он. — Это правда, я провожу много времени в храмах, вглядываясь в священное масло, и вещаю от имени фараона. Я также толкую движения священного быка Аписа и хожу рядом с Амоном, когда его носят но городу от гробницы к гробнице в святой ладье, пока он выносит приговоры и заслушивает прошения.[58] Ты мне нужна не для этого, — Он поерзал в кресле. — Ты, возможно, не знаешь, что я еще и целитель. Я лечу тех, кто мне нравится. Это, конечно, в первую очередь моя семья и люди из моего дома. Мне очень интересны как исцеляющие, так и пагубные свойства растений и некоторых химических веществ. В этих ящиках находятся мои записи обо всех болезнях, их протекании и лечении но каждому случаю, с которым мне пришлось столкнуться. — Он кивнул на полки. — Естественно, сведения, содержащиеся в них, — сугубо личные. Никто не может читать их, кроме нас с тобой. Также должны оставаться в секрете результаты моих экспериментов с веществами, для получения которых я езжу во многие экзотические места. При необходимости ты всякий раз будешь сопровождать меня. Будешь записывать под мою диктовку. Если я позволю, можешь задавать мне вопросы касаемо моей работы, потому что, как я подразумеваю, ты должна не только записывать за мной, но и понимать, что я делаю. Почему ты хмуришься?

— Но почему не Каха или кто-нибудь еще из младших писцов? — нерешительно возразила я. — Почему я? Потому что у меня уже есть знания о целительстве?

Он вдруг рассмеялся.

— Тех знаний, что ты получила от матери, не хватит даже, чтобы наполнить крошечный горшочек с краской для век, — резко возразил он. — Я искал невинный, чистый в своей первозданной свежести ум. Рассудок, не отягощенный предубеждениями и не испорченный стриктурами традиционного образования. Ты великолепно подходишь для моих целей, Ту. Ты очень сообразительна. Ты честолюбива, иначе ты не вломилась бы ко мне на ладью той ночью в Асвате. Единственное, что ты получила до сих пор, — это самое примитивное начальное образование, со своим братом и потом более интенсивное с Кахой по тем направлениям, которые я сам для тебя определил.

— Так ты не видел моего лица в масле, до того как мы встретились, — медленно произнесла я. — Ты просто воспользовался случаем, чтобы провести еще один опыт.

Он развел руками и наклонился над столом так внезапно, что я испугалась. Его красные глаза сузились.

— Неправда! — яростно опроверг он меня. — Я не шарлатан. Больше ничего не скажу. Но если ты будешь работать со мной, могу обещать тебе будущее более славное, чем то, о чем ты когда-либо мечтала. — Он улыбнулся, и атмосфера в кабинете изменилась. Это твоя последняя возможность сказать прощай моему гостеприимству и отправиться домой. Дощечку ты, конечно, можешь забрать с собой. Думаю, навыки, которые ты приобрела, пригодятся тебе, когда ты будешь сидеть посреди своего селения и писать письма за плату. — Он не пытался скрыть сарказма.

— Ты говоришь о секретности, о тайнах, — сказала я. — А ты не боишься доверять такой молодой и неопытной, как я?

— Я никому не доверяю, — скучным голосом ответил он, — Не льсти себе на этот счет, Ту. Поверь, я не полагаюсь ни на твою честность, ни на верность, возможно присущие тебе. — Он снова выпрямился в кресле, потом встал. — Я возлагаю большие надежды на твои собственные сокровенные мечты. Ты знаешь, о чем я говорю, не правда ли? Кроме того, если твой язычок развяжется, я отрежу его и отправлю твоему отцу.

Он взмахнул рукой, давая мне знак встать, и я пошла за ним к двери у маленького столика. У меня не было сомнения, что он не шутит, и на мгновение я испугалась. В какое странное путешествие я отправляюсь? Куда приплывет мой корабль, если за рулевое весло возьмется Гуи?

В глубоком волнении я стояла рядом с Мастером и смотрела на замысловатый веревочный узел, завязанный на закрытой двери. Я вдыхала мускусный аромат его кожи, думая лишь о манящей и отталкивающей белизне его рук, о том, как бы мне хотелось к ним прикоснуться. Моя судьба была решена.

— Эти узлы я придумал сам, — пояснил он, методично работая над веревкой, — Они позволяют мне быть уверенным, что никто не войдет в эту комнату без моего ведома. Когда у меня разыгрывается воображение, я придумываю новые. Ночью я еще и опечатываю их, и выставляю стражу. Ты тоже должна изучить эти узлы, Ту. Или придумать собственные, чтобы я не мог распутать! — Он рассмеялся, веревка наконец ослабла и развязалась. Он толкнул дверь.

В тот же миг я ощутила до боли знакомый запах — пряный аромат высушенных трав, я вдохнула его глубоко и радостно, и в моей голове тут же ожил образ матери, склонившейся над грудой пыльных растений. Но почти сразу я смогла различить другой запах, гораздо более слабый, и комната в Асвате исчезла. Этот запах был горьковатый, мускусный, незнакомый и какой-то волнующий. Я не могла распознать его, потому что он сливался с более сильным ароматом целебных трав. Комната была без окон. Свет проникал только из кабинета, и наши тени ложились на идеально чистый, выложенный плиткой пол и на стол напротив. Насколько мне удалось заметить, стол был мраморный и тоже идеально чистый. Вдоль стен тянулись полки, на которых стояли склянки, банки, тигли всех размеров. Под столом я увидела две огромные каменные бутыли.

— Уверен, знаешь, что травы нужно хранить в полной темноте, — сказал Гуи. — Но когда я работаю, я приношу сюда несколько ламп. — Он улыбнулся. — Тогда здесь бывает уютнее, чем кажется на первый взгляд. Все, что я буду диктовать тебе относительно того, что здесь будет происходить, должно оставаться в этой комнате. У тебя озабоченный вид, Ту. В чем дело?

Я попыталась прогнать беспокойные мысли и улыбнулась ему в ответ:

— Ничего, Мастер. Все ли сосуды подписаны?

Он заулыбался еще шире и в этот момент выглядел как мальчишка, я поняла, что он был доволен. И надеялась, что в этом была и моя заслуга.

— Нет, не все, — ответил он. — Если по какой-нибудь невероятной случайности вору удастся пройти днем мимо нас с тобой, когда мы работаем в кабинете, или мимо стражника ночью и он распутает мои узлы, то все равно не будет знать, что украсть. — Он потянул дверь на себя, закрыл ее и стал вновь завязывать узлы, проворно и деловито орудуя пальцами. — Он не осмелится откупоривать все сосуды подряд, для того чтобы отыскать то, что ему нужно. Вор, который сумел пробраться так далеко, догадается, что это смертельно опасно.

— Значит, у тебя там яды?

Повинуясь его жесту, я села на свое место. Я была не особенно поражена. Мать часто показывала мне ядовитые растения. Прекрасный олеандровый куст, например, со сладко пахнувшими розовыми цветами был особенно опасным. Дым от горения его древесины мог вызывать тошноту. Медовая вытяжка из его цветов смертельно ядовита. Как и его листья, и сок, и даже вода, в которой цветы постояли. Азалия тоже ядовита. И голубиный помет, и сок клещевины, если его не прокипятить.

Гуи кивнул.

— Одни яды действуют при попадании на кожу. Другие достаточно просто понюхать, поэтому наклоняться над склянками тоже опасно. — Неожиданно он сменил тему, будто ему наскучило говорить об этом. Он подвинул мне прекрасную дощечку и пенал. — Надеюсь, ты появишься здесь завтра утром, готовая к работе: с чистыми руками, с накрашенным лицом и в платье с одним приличным разрезом, — сказал он. — А теперь иди и поиграй со своим подарком, Ту. Сегодня весь день можешь делать все, что тебе нравится.

Обеими руками я прижала дощечку к груди и поднялась.

— Я бы хотела пойти к месту поклонения Вепвавету, если такое есть в Пи-Рамзесе, — сказала я, — и возблагодарить его в день своих именин.

— Безусловно, — ответил он равнодушно. — За исключением того, что здесь нет места поклонения Вепвавету. Зачем, ты думаешь, я проделал весь этот путь до Асвата в прошлом году?

— Тогда я бы хотела взять Дисенк и стражу и погулять по городу.

— Нет.

Ощущение прохладного эбенового дерева под руками придало мне храбрости. Он достаточно заботился обо мне, чтобы помнить о моих именинах.

— Тогда позволь мне побродить у озера и посмотреть на лодки. Ты говоришь, что я могу делать, что мне нравится, но мне нечего делать в доме, если я не учусь. Почему ты держишь меня в такой изоляции? Ты боишься, что я убегу?

Он закатил свои страшные горящие глаза, потом остановил на мне пристальный красный взгляд.

— Почему бы тебе не поспать? — сказал он язвительно. — Молодые девушки должны много спать, не правда ли? Поговори с Кахой, если он еще здесь, в чем я сомневаюсь. Иди и понадоедай Харшире. Попроси еще раз сделать тебе массаж. В саду есть место поклонения Тоту. Поклонись ему. Ну, придумай что-нибудь сама, Ту! В доме полно занятий. И потом, я не боюсь, что ты убежишь. Ты вольна это сделать, если захочешь, но, если ты это сделаешь, ты уже не сможешь вернуться.

Деревянной походкой я пошла к двери.

— Мне нельзя в зал для гостей, в помещения для слуг или в общее место в саду, — напомнила я ему. — Там, может быть, и нашлось бы чем мне заняться, но мне туда нельзя. Это очень несправедливо.

Я не стала ждать ответа. Поклонившись, я вышла. Я знала, что лучше не хлопать так сильно дверью, но мне захотелось. Я также знала, что лучше не размышлять над мелкими ограничениями, потому что эти размышления все равно ничего не изменят в моей жизни.

Я вернулась в свою комнату. Дисенк там не было. Бросившись на кушетку, я стала рассматривать свой драгоценный, волшебный подарок, и мое восхищение им быстро рассеяло подступившее раздражение. И вот, когда я вертела свою дощечку и так и эдак, любуясь солнечными вспышками в тонких серебряных линиях, мне пришло в голову, что это всецело практическая вещь, которая выдается каждому прошедшему обучение писцу. И при этом не важно, какого пола этот писец. Правда, все, которых я знала или слышала о них, были мужского пола, но не это главное. Главное, что Гуи совсем не считался с тем, что я женщина, когда заказывал для меня эту дощечку. Он заботился только о моем профессионализме. Гордость, что я испытала при этой мысли, смешивалась с каким-то романтическим разочарованием. Может быть, я предпочла бы получить в подарок какую-нибудь брошь, или украшение для волос, или, возможно, браслет? Какое-нибудь подтверждение того, что он видит во мне женщину? Что бы я почувствовала, если бы могла поцеловать те бледные губы, запустить руки в те молочно-белые волосы? Я знала, откуда берутся дети. Это знала каждая деревенская девчонка, выросшая в естественной близости к животным, — не могла не знать. Но мне было четырнадцать лет. Если бы я осталась в Асвате, молодые парни уже начали бы приходить к моему отцу, сидели бы на циновке в общей комнате и нервно отвечали бы на его вопросы, искоса бросая на меня взгляды, которые, я была уверена, плавились бы от желания. Потом были бы приличные свидания под суровым присмотром матери, прогулки вдоль реки, возможно даже прижимания и ласки под пальмами во время тайных ночных встреч. В конечном счете я бы отвергла их всех, я знала это. Мое тело созревало, его желания были пока ещё противоречивы и непонятны.

Мое сердце впервые хотело быть завоеванным, но моя жизнь была строго определена и ограничена. Девчоночьи выходки, беспричинные перемены настроения, жаркие фантазии, что вторгались в мои сны, — все это бродило во мне, не смея вырваться наружу, подавляемое жестким укладом жизни. Конечно, оно не могло исчезнуть. Неудовлетворенное желание обращалось внутрь, будто подводное течение, набирало силу.

Юноши не стучались в дверь Гуи и не просили моей руки. У меня не было подруг, с которыми можно было пошептаться и похихикать в жаркие сонные часы шему, лежа на циновках и сплетая бесстыдные фантазии вокруг ничего не подозревающих деревенских мальчишек. Я была одинокая, брошенная всеми девчонка, неуверенно шагнувшая в возраст помолвки. Неудивительно, что Гуи начал вторгаться в мои сны и беспокоить мои мысли при свете дня. Ани был слишком стар, чтобы заинтересовать меня. Каха просто заменил мне брата. Массажист был слуга. Странно, но иногда мне снился Кенна, всегда голый и страшный, и я, тоже всегда голая, подчиняла его своей сладострастной воле. Но из них всех только Мастер обладал такой странной, магнетической внешностью, и к нему, тайно и незримо, потянулась я душой и телом.

Конечно же, он знал о моих чувствах, использовал их и играл на них, грамотно направляя мои порывы и пробуждение плоти на достижение своей цели — формирование моего разума. Он был хитроумный и холодный, но я всегда буду верить, что если он и мог испытывать привязанность хоть к кому-нибудь, то этим кем-то была я. Мы были во многом похожи — но даже когда я думаю об этом, то начинаю сомневаться. Потому что я пришла к нему ребенком, непокорным и нескладным, куском глины, который он взял и бросил на гончарный круг и сформовал по собственному замыслу. Его цели стали моими, или, скорее, это мои цели стали его целями. Кто может сказать, какой бы я выросла, если бы осталась в Асвате? Да, строить подобные догадки — дело бесполезное и опасное. Мы сами делаем свой выбор, и только трусы отказываются брать на себя ответственность за последствия таких решений.

На следующее утро, одетая в ослепительно чистое свежее платье, с белой лентой, вплетенной в волосы, с безупречно накрашенным лицом, я постучала в дверь Гуи, и мне разрешили войти. Я послушно вошла, поклонилась, приветствуя его, поставила чернильницу в свою дощечку и потянулась за папирусом, что был приготовлен для меня на маленьком столике. Дверь во внутреннюю комнату была уже открыта, и на этот раз свет оттуда потоком лился в кабинет. Бросив оценивающий взгляд, Гуи дал мне знак проследовать туда.

— Положи свою дощечку на стол, — сказал он. — Твое первое задание будет заключаться в том, чтобы научиться распознавать содержимое этих склянок. Я буду показывать тебе их поочередно, зачитывая свойства трав. Ты запомнишь, что я тебе скажу, и на следующий день запишешь, что запомнила накануне. Так мы будем работать до тех пор, пока ты полностью не ознакомишься со всем этим.

Я кивнула, осторожно положила дощечку на холодную мраморную поверхность стола и стала ждать. Он достал банку с верхней полки и вынул пробку. Я вдохнула, наморщив нос, — аромат был очень резкий и свежий и мне понравился.

— Не бойся, — сказал он мне. — Как ты уже заметила, у этого растения очень сильный запах. Я прописываю вдыхать его больным, ослабленным давними недугами. Кроме того, его можно измельчать, разводить водой и пить — в этом случае оно излечивает желудочные расстройства. — Он вручил мне банку, и я вытащила из нее несколько длинных и тонких темно-коричневых стружек хрупкой коры. — Твоя мать наверняка нашла бы этому исключительно полезное применение, — заметил он, когда я осматривала коричневые завитки. — Но она никогда не смогла бы себе позволить это приобрести, потому что его привозят из одной варварской страны на краю земли. Оно называется корица.

Я вернула ему банку, и он подал мне большую коробку. Открыв ее, я увидела сморщенные и сплетенные корни. Снова запах был резкий, но слабее.

— Это тоже привозят издалека, — продолжал он. — Это корень кессо.[59] Ты, конечно, знаешь о свойствах мака. Этот корень тоже может вызывать состояние сумеречного сна и притуплять боли. Цветки кессо можно сушить и заваривать как чай, он убивает в кишках ленточного червя. У меня сейчас нет цветков, чтобы показать тебе. Я жду караван, мне должны привезти еще несколько заказанных мною растений.

Я закрыла коробку и отдала ему. Он сунул мне охапку сухих листьев и рассмеялся.

— Листья ката[60] — пояснил он. — Если я буду сурово наказывать тебя за какие-нибудь ошибки, которые неизбежны, в минуты печали замочи один из них и пожуй, когда он станет мягким. Но только один, дорогая Ту. Иначе он заставит тебя поверить, что ты можешь завоевать весь мир и улететь в руки Ра, катящегося по небу. И не ходи сюда за ним слишком часто, иначе, несмотря на все твое здоровье, без ката потом не сможешь радоваться жизни. На вот.

На этот раз у меня в руках оказался крошечный каменный пузырек, наполненный маслом без цвета и запаха.

— Масло ягод дикого можжевельника,[61] — пояснил Гуи. — Любопытное масло. Следи, чтобы твои руки не дрожали, Ту, достаточно попадания одной капли на кожу, чтобы она стала пузыриться и гнить. Это одновременно и друг женщин, и страшная кара. В малых дозах оно вызывает месячные кровотечения. Женщины спрашивают его у меня через месяц-другой после какой-нибудь неосторожно проведенной ночи, о которой их мужья ничего не подозревают. Но взятое в достаточных количествах, чтобы, скажем, вызвать аборт, оно становится смертельным ядом. Судороги, зеленая рвота, невозможность мочиться и, наконец, удушье. Смерть наступает медленно. Агония может продолжаться несколько дней.

Внутренне содрогаясь, я вернула ему пузырек.

— Я сам не очищаю масло, — сказал он и поставил пузырек на полку. — Это занимает слишком много времени, и результаты не всегда хороши. Я покупаю его уже готовое. И мак я тоже покупаю уже истолченным в пудру. А это я выращиваю сам. Зловонный запах, верно? Это дурман. Вижу, ты с ним знакома. Твоя мать, несомненно, предупреждала тебя о том, насколько опасны его белые или пурпурные цветы. Это смертельный яд.

На протяжении урока я была сначала заинтригована, потом испытала сильное возбуждение, потом потрясение. Я не задавала вопросов. Я глубоко сосредоточилась на том, что мне предстояло запомнить: цвет и консистенция масел, порошков, корней и листьев, способы применения лекарств, безопасные и небезопасные дозы. Моя мать была бы очень счастлива узнать, чему я начала учиться, но я смотрела на полки и понимала, что ни одна деревенская повитуха никогда не смогла бы заполучить такие экзотические снадобья, которые хранились здесь.

Наконец Гуи налил в чашу воды из большой бутыли под столом и вручил мне блюдо с натроном.

— Вымой руки, — приказал он.

Когда я закончила, он сделал то же самое, потом наклонился и задул лампы. Я взяла свою дощечку, и мы вышли в кабинет. Солнечный свет показался мне чистым и прозрачным, я набрала побольше воздуха, внимательно глядя, как Гуи снова завязывает шнур на двери.

— Теперь, — сказал он, проходя к своему столу и усаживаясь в кресло, — пора подкрепиться. — Он хлопнул в ладоши, и тут же двойная дверь отворилась. Вошел Кенна и поклонился. В мою сторону он не смотрел. — Принеси пиво, холодного гуся и сухих лепешек, — сказал ему Гуи. — Если есть гранаты, которые не совсем ссохлись, их тоже принеси.

Кенна снова поклонился и ушел.

— Мастер, помогает ли тебе Кенна и твоей работе? — спросила я, напустив на себя простодушный вид.

Гуи покачал головой.

— Кенна натирает полы и отчищает стол, но ему не позволено прикасаться к лекарствам, — ответил он, проницательно взглянув на меня. — Он во всех отношениях прекрасный слуга, и я бы не хотел, чтобы он нечаянно отравился. Но не думай, что тебе можно задаваться, царевна либу, из-за того лишь, что тебе позволено то, что запрещено Кенне. Возможно, это потому, что я ценю его услуги больше, чем твои. Маленьких девочек легко заменить. А вот хорошо вышколенный, зрелый личный слуга с таким опытом, как у Кенны, — это большая редкость.

— Думаю, мне пора пожевать листик ката, — сказала я угрюмо, и он оглушительно рассмеялся:

— Нет, не стоит. Откупоривай чернила и приготовься слушать диктовку.

Я послушно взяла свою дощечку и опустилась на пол у его ног в извечной позе всех писцов. Я на самом деле не обиделась. Он хорошо меня знал, этот необычный человек; действительно, с моей стороны было довольно дерзко вообразить, будто мы понимаем друг друга. Мое обучение стоило ему больших неудобств и расходов, и, хотя я упорно подозревала, что истинная причина, побудившая его пойти на это, была далека от потребности в новом писце, я доверяла ему. Я осторожно положила новую блестящую дощечку себе на колени, откупорила чернила, открыла пенал и выбрала кисть. Теперь я ждала. Гуи устроился в кресле и сидел откинувшись, сложив руки на груди. Он взглянул на меня сверху вниз.

— Ты кое о чем забыла, — сказал он.

Я быстро окинула взглядом свои приготовления. Все было на месте. Лист папируса под рукой, такой мягкий, что его не нужно было шлифовать. Потом до меня дошло. Наклонив голову, я прошептала молитву Тоту, преисполненная чувства благодарности и гордости. Теперь я имела право произносить молитву писца. Я была истинной служанкой бога словесности. Завершив ее, я счастливо улыбнулась Гуи:

— Я исправилась, Мастер.

— Тогда начнем. «Его превосходительству Панауку, царскому писцу гарема владыки Обеих Земель, приветствие. Относительно кишечного расстройства госпожи Верет я посылаю через своего управляющего микстуру шалфея и мака. Госпожа Верет должна поститься три дня и принимать четыре раза в день по одному ро этой микстуры, заедая куском заплесневелого хлеба. Сообщите мне о результатах в конце недели. Что касается глаз маленького Тутмоса, продолжайте лечение, которое я назначил прежде, добавив рябиновой коры и мелового бальзама, чтобы впитывать гной и успокаивать зуд. Наденьте ему на руки перчатки, если он попытается чесаться. Относительно довольно опрометчивой просьбы царицы Туосрет, я понимаю так, что вы вынуждены ставить меня в известность о нуждах женщин царя. Однако я полагаю, что вы уже предостерегали ее, прежде чем передать мне ее просьбу. Скажите ей с наибольшим почтением, что я не могу исполнить ее просьбу, но буду ждать ее в любое время, когда ей будет удобно, чтобы обсудить любые проблемы, которые у неё могут возникнуть. Счет на оплату расходов за это врачевание и за мой совет будет направлен во дворец царскому казначею. Рукой моего писца Ту, ваш покорный слуга Гуи, прорицатель богов и мастер врачевания». — Он опустил руки. — Ты успеваешь, Ту? Дай мне взглянуть, что ты написала.

Я молча гордо вручила ему папирус.

Он кивнул:

— Хорошо. Аккуратно, и, я вижу, ты записала все правильно. Сделай свиток и отдай его Харшире, чтобы запечатал и отправил. Где же Кенна с нашей едой?

Слуга будто ждал этого вопроса, тут же раздался стук в дверь, и он вошел с подносом. Он поставил его на стол и удалился, не сказав ни слова. Я вдруг сильно проголодалась, и, когда Гуи пригласил, встала и начала отрывать себе кусок холодной гусятины.

— Кто такая царица Туосрет? — спросила я.

Гуи отхлебнул вина

— Не разговаривай с набитым ртом, — раздраженно оборвал он меня. — Это одна из младших цариц Рамзеса, из племени пелесетов. Рамзес привез ее с войны пять лет назад. — Взяв медный нож для фруктов, он аккуратно отрезал кусочек сморщенного граната и с отвращением осмотрел содержимое. — Она премиленькая малышка, но довольно глупа. Она родила Рамзесу дочь, и с тех пор он к ней не прикасался.

— Ты хочешь сказать, что он взял ее в плен? — Я подхватила оставленный гранат и начала вычерпывать его содержимое серебряной ложкой.

— Конечно, это я и имел в виду. Полагаю, ты думаешь, что это романтично. Рамзес победил в великой битве на суше и на море. Он взял три тысячи пленных, обратив их в рабов и раздарив своим сановникам и военачальникам. Плохо, что внутри страны он не действует столь же решительно и быстро. Если бы он рассматривал Египет как поле боя и соответственно планировал свои кампании, страна не находилась бы сейчас в таком упадке.

Я никак не отреагировала на его горькое замечание о политической несостоятельности фараона. К этому времени я уже много раз слышала в этом доме подобные высказывания. — Какая ужасная судьба! — воскликнула я, заинтересованная историей царицы, — Избежать смерти, быть спасенной с поля брани, притащиться в Египет в цепях и быть выбранной в жены для величайшего в мире правителя, это чудесно, — Произнося эту речь, я пыталась подцепить из граната последнее кислое зернышко. — Потом подарить ему маленькую царевну — и в награду за это быть отвергнутой и забытой в гареме! Это непростительно. В чем заключалась ее опрометчивая просьба, Мастер?

— Тебя это не касается, скандальный ребенок, — твердо сказал Гуи. — А что до ужасной судьбы, то разве может фараон регулярно обслуживать каждую из своих женщин? Их сотни в гареме. Едва ли Туосрет была отвергнута. Как царица она имеет собственные апартаменты, и как мать законнорожденной царевны она в любое время имеет прямой доступ к Могучему Быку. Она также наслаждается привилегиями высокого положения в иерархии гарема, потому что она царица, а не просто наложница.

— Как госпожа Верет?

— Как Верет. Неужели мысль о том, чтобы попасть в гарем Рамзеса, так отвратительна для тебя, Ту? — Он поднес к носу бокал с вином, вдыхая букет и насмешливо улыбаясь. — Мне казалось, что создание, которое так любит роскошь, как ты, должно бы завидовать ей. — Взгляд его налитых кровью глаз был непроницаем.

Я проглотила последнее гранатовое зернышко, ополоснула пальцы в чаше и задумалась. Мне вдруг пришло в голову, что один из немногих способов для крестьянской девушки перескочить бездну, отделяющую ее от благородных аристократов, и привлечь внимание сильных мира сего — это попасть в гарем.

— Не отвратительна, — решила я, — Но радоваться царской благосклонности, а потом быть изгнанной с его ложа мне было бы тяжело. Я бы хотела всегда быть самой красивой, самой избалованной, самой изнеженной. В самом деле, а что эти женщины делают целыми днями, если они не во дворце?

Гуи выпил вино и взял сухую лепешку. Он вертел и вертел ее в своих белых, тонких пальцах.

— Они сплетничают. Они пьют и едят. Они играют своими драгоценностями и заказывают новые платья. Слуги приносят им последние косметические средства и бальзамы. Некоторые из них, однако, не поддаются расслабляющему влиянию гарема. Они занимаются торговлей и другими делами. Они поддерживают в форме свое тело и занимают свой ум. Но эти женщины — исключение.

— Конечно, — медленно сказала я, — если женщина достаточно красива и умна, чтобы обратить на себя внимание фараона, то удержать его уже не составляет большого труда.

Гуи откусил от своей лепешки, медленно прожевал, потом откашлялся.

— О! — отозвался он. — Это главная трудность. Как ты думаешь, моя милая Ту, много ли найдется женщин, что столь же умны, сколь красивы? В гареме их можно сосчитать по пальцам одной руки. Великая царская супруга Аст-Амасарет именно из таких. Она, как и царица Туосрет, иноземка, сирийка, тоже приведена в Египет в цепях, как ты выразилась, после одной из кампаний Рамзеса. Она не более красива, чем Туосрет, но умна и коварна. Главная цель ее — предугадывать желания супруга, всячески ублажать его, изучить его слабые и сильные стороны. Рядом с царской супругой есть еще госпожа Обеих Земель — Аст, она наиболее могущественная женщина при дворе и в гареме. Она удерживает свое положение, проявляя постоянную бдительность и великую мудрость.

— Тогда почему она не сама Старшая жена, если она такая совершенная? — Я сердито взглянула на него, неясно почему раздраженная его словами.

Он ухмыльнулся.

— Потому что она не настолько умна или хитра, как Аст-Амасарет, — ответил он, — и потому что Аст — мать старшего сына фараона. Теперь, если ты насытилась и удовлетворила свое любопытство, мы продолжим занятия. Я сегодня свободен.

— Я бы хотела побывать в гареме, — сказала я без особой надежды, раскладывая на дощечке свои принадлежности. Можно мне как-нибудь пойти с тобой, Мастер, когда ты будешь помогать женщинам?

К моему великому удивлению и восторгу, он кивнул, потом обошел вокруг стола, взял мою голову двумя руками и поцеловал мои волосы.

— Я обещаю тебе, Ту, — ответил он спокойно, — что однажды возьму тебя с собой в гарем. Даю слово. — Он выпрямился. — Теперь, — оживленно продолжал он, — настало время тебе изучить мету[62] — каналы, что начинаются у сердца. Их четыре для головы и для носа, четыре для ушей, шесть для рук, шесть для ног, четыре для печени, четыре для легких и селезенки, четыре для прямой кишки, два для яичек, два для мочевого пузыря. Они несут воздух, кровь, слизь, питание, семя, выделения. Закупорка крови или слизи может вызвать болезнь. Закупорка прямой кишки может затронуть конечности и даже само сердце. Мету также несет вехеду — вещества, что приносят боль. Ту, ты слушаешь? Я буду спрашивать тебя об этом завтра. Прекрати тратить зря мое время!

Вздохнув, я оставила мечтания и вернулась к своим обязанностям, стараясь не отвлекаться. Однажды я увижу гарем изнутри. Я была удовлетворена.