"Мед для медведей" - читать интересную книгу автора (Бёрджес Энтони)

Глава 1

– Зачем, позвольте полюбопытствовать, вы направляетесь в Санкт-Петербург? – очень громко, чтобы перекричать музыку, проговорило дряхлое существо по имени доктор Таерсис, сидящее в инвалидной коляске. Его ноги были заботливо укрыты теплым шотландским пледом, и не было никакой возможности определить, брюки на нем или юбка.

– Туризм, – соврал Пол Хасси.

В это время духовые инструменты, выводившие мелодию на раздражающе высоких, пронзительных нотах, наконец умолкли, вступили струнные, и раздались плавные звуки вальса.

Воспользовавшись временным затишьем, в разговор вмешался человечек с влажно поблескивающими глазами, стоящий за спинкой инвалидной коляски. Он был необыкновенно похож на конторского клерка.

– С гомосексуалистами и коммунистами дела обстоят совершенно одинаково. Люди почему-то считают, что эти качества должны проявляться в человеке постоянно. Но это немыслимо! Невозможно, к примеру, быть гомосексуалистом, когда спишь. И коммунистом тоже.

– Довольно, Мэдокс, – снисходительно обронил его хозяин или хозяйка. Физиономию сидящего в кресле создания покрывала сетка глубоких морщин, очевидно, сказывалось пагубное влияние разгульной юности. Голова была маленькой, усохшей, но гордо сидела на сморщенной старческой шее. Пол Хасси решил, что эта древняя мумия, имевшая чрезвычайно высокомерный вид, лишена всех признаков пола с какой-то высшей целью.

Престарелое существо с аристократическим презрением взирало на многочисленных представителей новой интеллигенции, заполнивших кают-компанию. Глаза, цветом напоминающие устрицы, неодобрительно поглядывали из-под полуопущенных век.

– Если позволите, доктор, – снова заговорил Мэдокс. – Не все, что люди делают, является политикой. Вспомните хотя бы тех дипломатов, которых мы встретили в прошлый раз. Их нисколько не интересовали вопросы дипломатических отношений, потому что они отчаянно страдали от несварения желудка. Между прочим, знаете, Пол, в России ни у кого не бывает кишечных расстройств. Там все готовят на хорошем масле. Все-таки это страна рабочих, – пояснил он.

– Ну хватит, Мэдокс, – поморщилось древнее создание. Оно извлекло из-под пледа изуродованную артритом руку, корявые пальцы которой были сплошь унизаны золотыми перстнями, сверкающими и переливающимися даже на неярком балтийском солнце. Между двумя пальцами подрагивала сигарета.

Мэдокс щелкнул зажигалкой, и, словно повинуясь этому сигналу, невидимые музыканты перешли к шумному, бравурному финалу. Их музыка должна была возвестить всему миру о триумфальной победе советской идеологии. Под нее хорошо было маршировать по Красной площади и торжественно обнимать друг друга перед глазами телекамер, отмечая очередной советский праздник. Хотя временами сквозь грохот триумфального марша все-таки прорывались щемящие нотки истинно славянской грусти, которую, как ни старайся, невозможно уничтожить. Но вот прозвучали завершающие аккорды, потом пластинка еще некоторое время пошипела и окончательно замолкла.

Студенты (направляющаяся за границу миссия доброй воли, называющая себя «Маленький Спутник»), зааплодировали.

Советские музыканты (возвращающаяся из-за границы домой делегация) зааплодировали.

Композитор Степан Коровкин, обладавший внешностью и манерами не слишком трезвого водопроводчика, зааплодировал тоже.

– Хлопает сам себе, – заметила многократно окольцованная мумия, – ни дать ни взять дрессированная обезьяна. А такую музыку можно исполнять только в цирке.

Красивая переводчица торжественно объявила:

– А сейчас товарищ Коровкин расскажет нам о целях, которые он ставил перед собой при создании своей симфонии номер четырнадцать, финал которой вы только что прослушали, а также о том, насколько ему удалось воплотить свои идеи в жизнь.

Ее английский был безупречен, но мумия все равно презрительно фыркнула и выдохнула в сторону девушки клуб дыма. Товарищ Коровкин неторопливо встал, приосанился и начал свой страстный монолог. Он вещал громко, вдохновенно и со знанием дела, как выступающий на рабочем митинге профсоюзный лидер. А тем временем мумия снова заговорила с Полом:

– Хотя, может быть, еще не все потеряно. В конце концов, у нас достаточно опытнейших управляющих, много лет отработавших в колониях, которые теперь скучают без настоящего дела в Истборне и Танбридж-Уэлсе. Думаю, они сумели бы привести этих людей в человеческий вид…

Мэдокс грыз ногти.

– Ш-ш-ш. Вы же мешаете, – обернулся кто-то из студентов.

– …Стремления советского человека, – закончил Коровкин первую часть своего выступления и сел, чтобы перевести дыхание. Снова заговорила переводчица:

– Отдавая себе отчет в наличии отдельных мелких погрешностей…

А мумия продолжала вполголоса рассуждать:

– Если разобраться, они всего лишь азиаты, вечно униженные и абсолютно безграмотные. Поверь, я знаю этих людей ужасающе давно. В те времена о Ленине и Троцком еще даже и не слышали. Представляешь, эти несчастные даже считают с помощью специальных бусинок, называемых счетами.

– …Стремления советского человека. Пожалуйста, – менторским тоном обратилась переводчица к слушателям, – очень тяжело выступать перед аудиторией, когда в зале еще кто-то говорит. Если вы не хотите слушать, вам следует попросить разрешения и покинуть помещение.

– Деточка, – ничуть не смутившись, проговорило древнее создание, протянув окурок Мэдоксу.

Тот разок затянулся, словно удостоверившись, что с окурком все в порядке, и погасил его о столешницу.

– Так вот, деточка. Мое первенство, я имею в виду пребывание здесь, неоспоримо. Это может подтвердить мой секретарь, с которым мы вместе сидим тут уже довольно давно. Не могу не признать, что, когда эти дурно одетые люди ворвались сюда со своим дешевым, заикающимся граммофоном и старыми пластинками, они нам помешали. Более того, мое первое путешествие по этому маршруту состоялось в те годы, когда вас еще и на свете не было. Я помню Санкт-Петербург в те прекрасные времена, когда в Зимнем дворце еще жили его истинные хозяева.

Советские музыканты слушали, нервно переглядываясь друг с другом. Единственным иностранным языком, который был им хоть немного знаком, был итальянский, международный язык всех музыкантов мира.

– Да, деточка, – продолжало древнее создание, – в моей памяти живет Санкт-Петербург тех времен, когда он был гордым имперским городом, где дамы появлялись на балах в платьях, заказанных в Париже, а джентльмены носили визитки от лучших лондонских портных.

– Ну и заглохни, – злобно прошипел кто-то из студентов. – Умри.

– Послушайте, давайте обойдемся без политики, – забеспокоился Мэдокс и обратился к Полу: – По-моему они сейчас полезут в драку. Я этого не вынесу. Ради бога, отвлеките этих людей, задайте им какой-нибудь вопрос. Что-нибудь нейтральное, безобидное.

Неожиданно для самого себя Пол встал и выкрикнул:

– А как насчет Опискина?

Аудитория потрясенно замолчала. Некоторое время стояла такая тишина, что было слышно тиканье чьих-то часов.

– Ну что же вы, – уже мягче проговорил Пол, – расскажите нам об Опискине. Мы хотим знать, что вы с ним сделали…

Ни за что на свете он не сумел бы объяснить даже самому себе, почему вдруг его так заинтересовал этот самый Опискин. Пол Хасси был заурядным торговцем антиквариатом, спокойно жил вместе с женой в Восточном Суссексе, а в Россию ехал с единственной целью – помочь кое-кому. Его никогда особенно не интересовала ни музыка вообще, ни композитор Опискин в частности. Ему даже показалось, что в тот момент им просто-напросто завладела странная высшая сила, и это именно она была чрезвычайно заинтересована в Опискине, а он просто повторял то, что ему было приказано.

– Опискин, Опискин, Опискин… – возбужденно заговорили все вокруг. Повторяемое одновременно десятками людей слово шипело вокруг Пола, как вырывающийся из многочисленных щелей пар. Он сел.

Зато встал товарищ Ефимович, тоже композитор, только обладающий еще более мощным телосложением и устрашающей внешностью, чем Коровкин. Этот уже. ничем не напоминал водопроводчика. Вероятно, он принадлежал к профсоюзу рабочих котельных и бойлерных. Он возмущенно погрозил кому-то кулаком размером с голову взрослого человека и оглушительно заорал. Быстро оправившись от шока, к нему присоединились и другие музыканты.

– Варвары! – вздохнул доктор Таерсис. – Вы можете представить себе великого Глинку, ведущего себя таким образом? Или Джона Филда?

Сквозь шум, создаваемый возмущенными музыкантами и оживленно галдящими студентами, слышался отчетливый и хорошо поставленный голос переводчицы, ни на минуту не забывающей о своих обязанностях.

– Формалистический уклонист! – бодро вещала она. – Дезертир! Перебежчик, подло предавший советское искусство! Отступник, умышленно искажающий образ Революции! Лакей!

Пол почувствовал, что кто-то осторожно похлопал его по плечу. Ну вот, началось. Значит, сейчас на него наденут наручники, возможно, даже закуют в кандалы, в которых он проведет остаток пути. Но это оказалась всего лишь Татьяна Ивановна, каютная горничная. Чудо что за девушка. Аппетитная, как сдобная булочка.

– Пожалуйста, – робко проговорила она, – врач, врач.

Пол сперва удивился, но потом вспомнил, что сам же просил судового доктора зайти и осмотреть его жену, у которой на шее появилась странная сыпь. Он оставил ее в каюте и уговорил поспать, справедливо полагая, что сон лечит любые недуги, а сам отправился на музыкальный симпозиум. Вот он и явился. Пол вежливо поблагодарил горничную и направился вслед за ней к выходу из кают-компании. Студенты, мимо которых он проходил, поглядывали на него весьма злобно. Аудитория продолжала публично разоблачать и осуждать Опискина. Впрочем, другой доктор, старый, сморщенный и бесполый, сидя в своей инвалидной коляске, весьма громко и авторитетно высказывал свою точку зрения:

– Если этот Опискин сумел привести в столь сильное негодование таких мелких людишек, как вы, он, несомненно, весьма достойный человек…

В средней части судна располагались в основном административные помещения. Стены были увешаны плакатами. На одном высились мрачные башни Кремля. На другом торжественно обнимались Хрущев и Юрий Гагарин, демонстрируя всему миру белизну своих зубов. Из-за двери доносился стрекот пишущей машинки. Очевидно, печатали завтрашнее меню. Скоро оно появится на своем обычном месте. Но уже сейчас можно безошибочно сказать, что в нем будет написано. На завтрак будет предложен рисовый пудинг, кровяная колбаса и красная икра. На обед – мясные фрикадельки с макаронами, а на ужин – жалкий кусочек тушеного мяса, гордо именуемый «украинское жаркое по-крестьянски». На сладкое каждому полагался один апельсин.

На следующем плакате Хрущев стоял один. «Маленький папа», задрав голову, смотрел на небоскребы Манхэттена.

Пол вошел в каюту и увидел сидящую на своей койке и сморщившуюся от боли Белинду. Девушка в дешевом и плохо сидящем платье, с массивными сережками в ушах осторожно смазывала ей покрытую сыпью шею. Интересно, а как она будет выглядеть, если ее одеть получше? Девушка, слегка приоткрыв рот, осторожно и аккуратно рисовала на шее больной замысловатую паутину. Но Белинда недовольно ойкала. Что поделаешь, истинная американка! У двери стояла еще одна русская девушка, симпатичная блондинка из Пскова по имени Лукерья. В своем городе она работала учительницей английского языка в школе. А на судне находилась с целью усовершенствовать свое произношение и пополнить словарный запас. Увидев Пола, она торопливо заговорила:

– Это врач. Сейчас она наносит на кожу вашей жены целебный лосьон, сделанный в Советском Союзе. У вас в Англии ничего подобного нет. Это замечательное и высокоэффективное средство.

Пол сосредоточился и заговорил по-русски, четко выговаривая слова:

– Добрый день, товарищ доктор. Как вы поживаете?

– Врач поживает вполне нормально, – ответила Лукерья, – лучше спросите у своей жены, как она. Я имела в виду, как она себя чувствует, – добавила переводчица.

Пол вопросительно взглянул на жену.

– Я хочу получить пенициллин, – заныла Белинда. – В мою кровь попала какая-то инфекция. Спроси их, почему они не дают мне пенициллин. Ой!

Ее полная красивая грудь вздрогнула. Лукерья, бросив завистливый взгляд на изящную ночную сорочку, отреагировала довольно быстро:

– Она все время требует пенициллин. Надо полагать, потому что это английский препарат.

– Производитель медицинских препаратов здесь ни при чем, – поморщился Пол, – моя жена вовсе не англоманка. Она богатая (а значит, глубоко порочная) американка.

В этом месте Пол улыбнулся, увидел свою физиономию в висящем над умывальником зеркале и решил, что выглядит весьма глупо. Возможно, антиквары вообще не должны улыбаться?

– Да? – сказала Лукерья. – Я не знала. Я думала, ваша жена – англичанка.

Она разразилась длиннейшей русской фразой, наверное, передала содержание разговора доктору. Та буркнула в ответ что-то неразборчивое. Лукерья сказала:

– Ваша супруга страдает от недостатка витаминов. Проще говоря, от плохого питания. – Она ободряюще улыбнулась. – Ну ничего, не расстраивайтесь. В Советском Союзе вы будете хорошо питаться. Она быстро поправится.

В это время доктор прекратила разрисовывать шею Белинды и начала сосредоточенно что-то смешивать в стакане.

– Нет! – хором воскликнули Пол и Белинда.

– Не могу поверить! – пробормотала Белинда.

– Вы ошибаетесь, – спокойно заговорил Пол. – Мы хорошо питаемся. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно просто на нас посмотреть.

Он улыбнулся, легонько похлопал себя по небольшому округлому животику и обернулся к жене. Яркий солнечный луч, заглянувший в иллюминатор, осветил пышную фигуру сидящей на койке Белинды.

– Этого не может быть, – повторил Пол. – Поймите, мы путешествуем первым классом, следовательно, отнюдь не бедствуем. Возможно, рабочий люд действительно плохо питается, но к нам это не относится.

– Пол, все-таки ты – идиот, – простонала Белинда.

Лукерья перевела все сказанное доктору. Та кивнула и протянула Белинде стакан с неприятным содержимым белого цвета.

– Вы должны это выпить, – перевела Лукерья.

– Она хочет меня отравить, – закричала Белинда, – потому что я – американка. А ты – кретин.

– Это была шутка, – уныло промямлил Пол, – о рабочих. А моя жена уже давно живет в Англии. Мы женаты больше двенадцати лет.

Наверное, пора прекращать эти шуточки.

Белинда покосилась на стакан и ожесточенно замотала головой. Она так плотно сжала губы, словно боялась, что жидкость вольют в нее насильно. Докторша пожала плечами и, отвернувшись, заговорила с Лукерьей. При этом она несколько раз употребила слово «аллергия».

– Аллергия? – удивился Пол. – Что за ерунда!

Но советские женщины его уже не слушали. Одна из них в мгновение ока переместилась к шкафу и начала вытряхивать из него одежду, а вторая принялась вытаскивать чемоданы.

– Мы должны осмотреть одежду вашей жены, – пояснила Лукерья. – Она носит что-то, оказывающее неблагоприятное воздействие на ее кожу. Конечно, дело может быть и в плохом питании, – пробормотала она, увлеченно перебирая висящие платья, – но мы обязаны все проверить. Мы не должны ничего упустить. Ничего.

Представительница советского пролетариата с наслаждением вдыхала сугубо капиталистические запахи одежды Белинды. А докторша в это время вытащила на середину каюты один из чемоданов и решительно произнесла: «Открывайте!»

Громкий стук в дверь зимней ночью, громкое: «Открывайте!», грязные сапоги, сжатые кулаки, склоненные головы. Не это ли случилось с Опискиным?

– Не знаю, где ключи, – заявил Пол, – и, кроме того, я решительно протестую. Черт побери, вы не имеете права рыться в наших вещах. Вы же не таможенники!

– Понятно, – сказала Белинда, – значит, все подстроено. Я вообще не верю, что она – доктор. Они обе из тайной полиции. Я так и знала, что все раскроется. Черт возьми, зачем я дала себя уговорить! Ой!

Видимо, сыпь ее сильно беспокоила. Хотя, возможно, теперь неприятные ощущения вызывало то средство, которым ее смазали.

– Самый лучший способ развеять любые подозрения, – скороговоркой проговорил Пол, уверенный, что быструю речь Лукерья не поймет, – это ничего не скрывать. Считай это репетицией перед завтрашним спектаклем. Если все раскроется, это, конечно, будет очень плохо. Но убить нас они все равно не смогут.

Он вытащил связку ключей из заднего кармана и открыл старый, потрепанный голубой чемодан. Лукерья жадно заглянула внутрь. Десять дюжин дрилоновых платьев – половина общего количества – всевозможных цветов и оттенков: бледно-голубые, темно-синие, коричневые, лимонные, бледно-розовые, кроваво-красные, оранжевые. Две женщины на минуту позабыли о преимуществах советского образа жизни и завистливо вздохнули.

– Все это, – поинтересовалась Лукерья, – принадлежит вашей супруге?

– Да, – подтвердил он. – Видите ли, она любит часто менять платья. Очень часто. Дело в том, что она сильно потеет. Но думаю, что потери двух из них она даже не заметит. Не правда ли, дорогая?

Белинда не ответила. Он все время чесалась, морщилась и охала.

– Вот, пожалуйста, – сказал Пол докторше и сунул ей в руки платье густого малинового цвета, сделанное из химического волокна. Она не отказалась. – Подарок от благодарной пациентки. А это для вас. – Он протянул Лукерье такое же платье, только ядовито-красного цвета. – За доброту и бескорыстную помощь.

– У нас в Советском Союзе, – заявила Лукерья, прижав к груди платье, – пока нет таких вещей. Но скоро будут. Обязательно. Зато у нас бесплатная медицина и дешевый хлеб. И еще мы успешно покоряем космическое пространство, – поразмыслив, добавила она. – Это главное. А потом настанет черед и второстепенных вещей, таких, как красивая одежда. – Решив, что она успешно справилась со своей официальной миссией, Лукерья чисто по-женски с восторгом уставилась на яркую тряпку. – Хотя это платьице, конечно, очень миленькое.

Вслед за этим она объяснила не понимающей ни слова по-английски докторше, что платье ей вручили в благодарность за квалифицированно оказанную помощь, и в заключение добавила:

– Ваша супруга чрезвычайно добра и очень похожа на англичанку.