"Созвездие Видений" - читать интересную книгу автора (Грушко Елена, Дмитрук Андрей, Кочетков...)

Часть вторая. ДИВА

Поезда ходили из рук вон плохо, и Сокол и Дива долго стояли в полутемных недрах подземки, среди скопища усталых людей. Вверху парили сизые облака табачного дыма. Время от времени народ вдруг оживлялся, бросался к краю платформы: из тоннеля доносился обнадеживающий гул, вспыхивали огни… но поезда один за другим проносились мимо: то запломбированные товарняки, то мелькали, сливаясь в серые пятна, невыспавшиеся лица милиционеров, а то вдруг громыхал мимо совсем пустой, сверкающий огнями поезд, лишь в одном каком-нибудь вагоне которого метались в развеселой пляске фигуры, приникали к окнам, скалясь на темную толпу, бессмысленные, пьяные лица.

— Никакой управы на них! — ругался тогда кто-нибудь, а другие подхватывали: — И карсы их не берут!

«Карсы», — отметила Дива незнакомое слово и вопросительно взглянула на Сокола. Он пожал плечами.

Но вот наконец-то поезд появился! По счастью, то была пересадочная станция, и вагоны почти опустели — чтобы тотчас же вновь до упора набиться людьми.

Всех ритмично качало, а то и резко подбрасывало, и Дива никак не могла поймать равновесие. Наконец она покрепче уцепилась за Сокола и даже подбородком оперлась о его крутое плечо. Сокол легонько дунул ей в волосы, и она быстро улыбнулась в ответ.

Глаза скользили по лицам пассажиров. Они в полумраке казались одинаковыми: черты затеняла глубокая усталость, чудилось, въевшаяся в поры, как несмываемо въедается угольная пыль… Но иногда промельки тоннельных фонарей ударяли в лицо одному или другому, и Диве удавалось рассмотреть то, что было сильнее усталости: тайный страх.

Поезд вновь резко качнуло, и в просвете меж фигур Дива увидела совсем другое лицо, вмиг приковавшее ее внимание.

То был молодой человек, чем-то напоминавший Диве Сокола: очень высокий, бледный, светлые волосы серебрятся… о, да ведь он совсем седой! А черты резче: горбатый нос, тонкие губы. В нем было что-то от хищной стремительной птицы, но уж страха в этом лице не было! Его широко расставленные голубые глаза напряженно вглядывались в окружающих, словно он искал, выбирал среди них кого-то. Когда они скользнули по Диве, она ощутила этот взгляд как бесцеремонное, оценивающее прикосновение и вспыхнула возмущенно, но тут же холодные глаза обратились к Соколу, и тот парень чуть заметно кивнул, будто одобрил что-то, и продолжил пристальный осмотр пассажиров. Но все чаще на лице его появлялось выражение досады, и нервно раздувались тогда ноздри короткого, крючковатого носа.

Внезапно Диве почудилось, что по душному вагону прокатилась холодная волна… сразу стало тесно: люди отпрянули от дверей, окон, стиснув тех, кто стоял в проходе. Поезд медлил, скрипя тормозил, и в темноте за окнами проблескивали искры — как подумала Дива, их высекают из рельс колеса.

Поезд стал. Сделалось так тихо, что было слышно тяжелое, неровное дыхание оцепеневших людей. И вдруг тревожный свист ударил в уши, а на потолке замигала тусклая красная лампочка.

Закричали, застонали люди, вжимаясь друг в друга, чтобы как можно дальше оказаться от дверей и окон, и Дива расслышала одно пролетевшее среди них слово:

— Карсы! Карсы!..

Человек, чья пола еще при посадке оказалась защемлена дверью, рвался к центру вагона с перекошенным лицом. Издалека донесся всплеск~воя, треск… выстрелы?!

— Тихо! — скомандовал тот светлоглазый парень и распахнул ворот своей темно-серой куртки так, что стали видны сине-белые полосы его майки. — Вагон охраняется. Пока спокойно!

Люди сразу замолкли, с покорным безумием глядя на него, и только тот, чья одежда была захвачена дверьми, все дергался и сопел.

— Где они? — прошептала женщина, стоявшая вплотную к Диве, и ей показалось, что лицо женщины расцвечено лишь двумя красками: белая кожа и угольно-черные ямы глаз.

Кто-то шепнул в ответ:

— Вагона за два… — И тут дикий вопль разорвал непрочную тишину!

В дверях послышался скрежет, и тот человек, которого уже пытался освободить парень в полосатой майке, стал как-то странно заваливаться назад, в темноту тоннеля… вытягивая худые руки, торчащие из рукавов пальто, хватаясь за воздух… Вдруг он умолк, и видно стало в приоткрывшейся двери что-то острое, черное, словно клюв или огромный коготь, и тотчас голова и лицо человека, застрявшего в дверях, залились кровью, он захлебнулся, падая в разошедшиеся под его тяжестью двери, — и тогда парень, отпустив его» вскинул руку, что-то вспыхнуло, затрещало, послышался пронзительный визг — и двери вновь сомкнулись, но того человека в пальто уже не было, только по темному, мутному стеклу струились красные потеки.

Кто-то ахнул… Дива с изумлением узнала собственный голос… остальные молчали, цепляясь друг за друга. Дива увидела оцепенелое от изумления лицо Сокола, потом тот парень крикнул:

— У кого есть оружие — сюда!

Сокол дернулся — но не двинулся с места. И никто не вышел из толпы.

Рот парня искривился злой усмешкой. Он рванул куртку так, что она распахнулась чуть не до пояса.

— Вы что, не видите! Я из боевого охранения!

Поезд резко рванулся, все повалились друг на друга, и Дива услышала шелест голоса той бледной женщины:

— Может, еще обойдется?

— Может, обойдется, если машинист жив, — ответил кто-то, и Диву поразило, что люди теперь не мечутся, не кричат, а только шепчут, словно опасаясь звуком голосов накликать то неведомое чудище, которое вдруг набросилось на поезд.

Состав опять затормозил, не успев набрать ход, и вновь визг сирены прокатился но вагону — и смолк, захлебнувшись. И снова треск выстрелов и крики вдали.

Дива ничего не понимала, ей казалось, что она не боится, но пальцы, которыми она цеплялась за рукав Сокола, оледенели.

Рой огненных вспышек пронесся за стеклом, ахнула женщина рядом, и снова, уже с отчаянием, выкрикнул тот седоволосый парень:

— Да неужели ни у кого нет оружия? Вы что, не соображаете, что следующая наша очередь?!

Сокол быстро склонился к Диве, коснулся лицом ее лица, разжал пальцы на своей руке— и встал рядом с парнем, снимая с пояса искрил:

— У меня есть оружие.

— Ого! — присвистнул тот, бросая оценивающий взгляд. — Я тебя не зря сразу приметил. Лазерный? Не то что мой автоматик! — И протянул руку: — Фэлкон.

— Сокол, — назвался тот, и парень вскинул брови:

— Да мы тезки, слушай!

— Почему это?

— Фэлкон по-английски сокол!

— По-английски?.. — Сокол оглянулся на Диву, и она попыталась улыбнуться в ответ: да есть еще, есть кое-что на Земле, чего они все же не знают, как ни старались там… те…

Этот обмен репликами занял лишь миг, и Фэлкон, резко оглянувшись, крикнул:

— Вторая дверь! Всем лечь!

Люди повалились на пол, увлекая за собой Диву, и та заметила, что они норовят свернуться клубком, поджимая колени к животу, а голову — к груди, прикрывая сплетенными руками шею сзади. И в тот же миг раздался отвратительный, раздирающий уши скрежет по стеклу, лязгнули створки дверей… тьма за окном разошлась, рассеялась от тысяч огненно горящих глаз, и Дива разглядела зверей, атакующих вагон.

Были они серо-рыжие, побольше кошки, но прыгали на задних лапах, держа передние странно согнутыми, однако, видимо, лапы эти обладали страшной силой, потому что разрывали резину меж дверей и процарапывали железо, и оно так и гнулось под натиском этих, покрытых короткой шерстью, длиннохвостых тел!

Автомат Фэлкона зарычал, затрясся, и дверь, раздвинувшаяся было, вновь сомкнулась, но тут послышался истошный вопль, и Дива увидела, что в третью дверь лезут всем скопом карсы, Давя друг друга, и самый проворный уже протиснулся, подскакал к сжавшемуся в комок старику, уцепился за него верхними лапами, а потом мгновенным движением нижней, оснащенной острым когтем, располосовал его одежду, оставив кровавую борозду на худой спине.

Ударил искрил — и карс кучкой пепла осыпался на пол вагона, а Фэлкон подхватил старика, глянул в помертвелое лицо, остановившиеся глаза — и зашвырнул его в самую гущу людей.

— Вытрите кровь! — крикнул он. — Карсы идут на запах! Но люди шарахались от старика, боясь испачкаться в крови и привлечь зверей, метались, лезли под скамейки… Крики, стоны! Диву ткнули ногой под ребро так, что сердце зашлось, и вдруг чем-то нереальным показались эти черные, мечущиеся тени, и скрип когтей, и вспышки глаз карсов, и треск автомата, и пламень искрила, и сорванный в хрип голос Фэлкона:

— Сокол! Первая дверь!.. Вторая дверь! Окно!.. Смотри, сзади! Сокол!..

И казалось, все это длится бесконечность, и в полуобмороке Диву вдруг осенило: да ведь все это уже было! Она видела все это, видела! Так же, было так же, и этот парень с лицом гордой птицы, и серо-рыжее зверье, и они вдвоем… Да! И она, она тоже стояла тогда против нежити злобной, лукавой, не только Сокол и этот новый друг, но и она!

Кое-как поднявшись, она протиснулась к Соколу.

— Погоди, не стреляй! Мы видели это там… у Девы-Всевидицы, ты помнишь?

Темные пятна глаз на осунувшемся лице Сокола просветлели.

— Третья дверь!..

Разряд — поблекший, или это кажется? И все реже, реже очереди — Фэлкон бережет патроны.

— Вспомни, Сокол… сокол ясный…

Он опустил искрил, и на лицо его словно бы легла смертная тень. Тяжело сдавил плечо Дивы:

— Вспомнил. Я понимаю, что ты задумала. Но я не пущу тебя.

— Что? Почему?!

Он молча смотрел на нее, и на мгновение она зажмурилась, еле удерживая слезы счастья — да, счастья.

— Но как же иначе? — шепнула Дива виновато. — Иначе-то как? Ты не страшись — все сладится.

О, как она старалась, чтобы голос ее звенел уверенностью…

— Ты только поглядывай, чтобы никто ко мне не прикасался. А то… сам знаешь…

— Да.

Повернувшись к Фэлкону, Сокол велел:

— Собери людей в углу и стань перед ними с автоматом — это на всякий случай. Третья линия обороны. А я буду между тобой и Дивой. А она… Надо только, чтобы ее никто не трогал, не мешал. Стреляй в руку, ногу, если кто-то бросится. Иначе всем здесь смерть. Не понимаешь? Ладно, потом… может быть, поймешь.

Фэлкон на мгновение задержал взгляд на его лице, на Диве, кивнул и начал сгонять людей в угол напротив четвертой двери, почему-то всего реже подвергавшейся атакам карсов. Ему пришлось дать две-три очереди поверх голов, прежде чем люди начали понимать, что от них требуется.

Наконец повернулся к Соколу:

— Сделано. Только надо спешить.

— Сделано, — Сокол, отбивавший зверей от второй двери, кивнул, увидев, что все они прихлынули к первой.

— Мне бы лучше выйти, — сказала Дива, окинув взглядом вагон и увидев, как прижаты люди к стенкам.

— Ох… — Сокол побелел. — Да, пожалуй, лучше выйти. А как открыть? Если ты…

— Нет, нельзя, посмотри на них. Быстро разожми створки стволом искрила, я успею проскочить.

— Хорошо.

И он опять слегка коснулся лицом ее лица.

— Я тебя люблю.

— Я люблю тебя…

Дива стала вплотную к двери, и ствол искрила над ее головой раздвинул опаленные створки.

Карсы ринулись в просвет, расширяя щель, по ним ударило пламя, спину Дивы окатило жаром, но она уже выскользнула из вагона, и дверь вновь сомкнулась, давя застрявших карсов.

Если бы кто-то смотрел… пауза меньше мгновения, пока Дива и ошеломленные такой наглостью карсы смотрели друг на друга… но вот они уже ринулись к ней все разом, воздевая лапы, уснащенные боевыми когтями. Медвежья пасть, волчьи губы, свиные зубы!

Дива резко прижала ладони ко лбу — и вытянула вперед.

Холод опалил руки, и перед глазами мелькнула та чернота, которую ей довелось видеть лишь раз в жизни, там… и которая теперь навсегда связана с прикосновением… красный, будто выжженный след на небосклоне… все заструилось в глазах, какие-то серые водопады… нет, это сыплется серый прах — все, что осталось от карсов, которых коснулась она, которые коснулись ее, которые коснулись тех и других, на всем пути, во всем тоннеле, сколько это длится, никто не знает, и вдруг голос Сокола — волной в мозгу:

«Стой. Стой. А если кто-то из них держит людей? Стой. Стой. Мы сами добьем оставшихся!»

Ладони чуть потеплели..

— Да. Тогда вперед, — с трудом проговорила она, опуская руки, и Сокол промчался мимо, наставив в тоннель искрил.

Оглянулся, сверкнул улыбкой — и дальше. Фэлкон следом — нет, задержался: — Уже все, да?

— Все, — сказала она чужим голосом, так звенело в ушах. Он коснулся ее плеча, как давеча Сокол, сказал:

— Да… Если б я вот так же мог там!

— Там — где? — спросила Дива, не вполне понимая, о чем говорит.

— Там, в яме… И побежал догонять Сокола.

— У меня с крысами свои счеты!

Рот Фэлкон а сжался, судорога прошла по лицу.

— С крысами? А что, карсы… ну да, слово похоже.

— Не только слово. Это же крысы-мутанты. Супер-крысы такие. Что характерно; появились как-то разом, никто и не обращал внимания, не заметил, когда эта гадость, что всегда селилась в закоулках подземки, так изменилась, так озверела, что стала нападать на людей. В подземке теперь черт знает что творится. В машинисты идут одни зэки: проведешь столько-то рейсов и останешься жив — свободен.

— Зэки — заключенные, — кивнув, сообразила Дива. — Ясно. Но ведь они могут убежать?

— Как? На станциях охрана, а бежать по тоннелю — никакого шанса. Карсы за версту учуют, ну что ты? По идее, нужны бронированные вагоны, как те, в которых перевозят войска, да кому это надо! Люди не имеют права даже оружие с собой брать: найдут — сразу за решетку.

— А ты?

— Ну, я ведь из боевого охранения. Мы добровольцы, организовали сперва один такой отряд, потом еще несколько. Правда, власти на нас косятся, как бы вообще не распустили. У нас ребята из армии демобилизованные, есть милиционеры, есть и штатские: в основном спортсмены, но костяк — мы, афганцы.

Так, афганцы. Это слово им известно — известно и все, что с ним связано. Дива с Соколом разом кивнули.

Фэлкон. погладил на груди свою полосатую майку — Дива вдруг сообразила, что она-то и называется странным словом тельняшка, а потом увидела, что мизинец его левой руки торчит криво, не разгибаясь.

— Десантные войска. Правда, я захватил только два последних месяца, ребята там служили-переслужили, но все же успел хлебнуть.

— Это… с крысами-то? — осторожно спросила Дива.

— Да. В яме.

…Взяли нас глупо — сонными. Вырезали часовых. Я сначала не понимал, зачем им тащить нас, мальчишек, на себе, в мешках, через горы, через границу, когда проще шлепнуть на месте… — Он скривился усмешкой: — Это я только так говорю, шлепнуть, а на самом деле все было бы гораздо дольше… Ну вот, а потом уже я узнал: они думали, что один из нас — сын нашего Генерала. То ли обман, то ли ошибка, но нас пока оставили в живых и даже не пытали. А потом стали уводить по одному.

За мной пришли за последним: на шестой день после того как увели Бубенца, самого первого. Я сидел в их складе, ноги связаны, есть-пить давали, не били. Провели через двор — солнце такое! — и обвязали веревкой под мышками. Я от солнца и воздуха был как пьяный, знаете… и вдруг меня спускают в какую-то шахту. Осторожно так… и кричат: «Веревку развяжи!»

Я развязал, веревку втянули наверх, а мне крикнули: «Жить хочешь — не спи!»

Там такой был всегда полумрак, в яме той, день от ночи, конечно, можно отличить, но скоро я к этому бессветью привык и вижу: сижу я в земляной яме, снизу просторнее, а вверху тесно, узко, в стене какие-то пятна темнеют, в углу лежат кости. Скелеты человеческие.

Фэлкон встал, подошел к окну.

В его комнате было довольно просторно, однако Диве почудилось, что на нее надвигается потолок. Она не глядя нашла пальцы Сокола.

— Ладно. Сел я подальше от этих скелетов, сижу, жду. Тихо. Никого. Ничего.

Глаза устали, дрема берет. Начал кемарить, вдруг что-то как хватанет меня! — Он хлопнул себя по бедру. — Вскочил — нет ничего! Но заметил — в тех темных пятнах что-то посвечивает и пищит.

Крысы. А ямы — их норы.

Кругом эти норы, и нет их только в одном углу — где скелеты.

Сокол быстро глянул на Диву, но она покачала головой: пусть Фэлкон рассказывает, ничего.

— Скоро я их повадки изучил. Они не очень агрессивными были, эти крысы. То ли боялись, то ли не выносили человеческого взгляда. Пока я сидел и пялил глаза, они ко мне и не подступались. Мелькали, пищали, а то и вовсе уходили в норы. Но стоило чуть завести глаза… И главное, этот изматывающий вечный полумрак!

Там был бочонок с тухлой водой и еще один — с сухарями. Я ел — крысы к этой еде не лезли. Возможно, кормились еще где-то, или их кто-то подкармливал, чтоб они так сразу не кидались, а лишь на спящих…

Я исщипал, исцарапал себе руки, я то сидел, то стоял, то прыгал, то бросался на стены… чтобы не спать.

Я знал: у тех, которые остались наверху, нет к нам милосердия — так же, как у нас к ним. И не они, которые меня сюда бросили, были теперь моими врагами, а крысы. Только крысы.

Прошло, наверное, суток трое, и я подумал: больше не выдержу. Надо хоть на полчаса… лучше на час… И я решил — а стены там были мягкие, земляные — сделать себе такие выемки в стене, на уровне моего роста, такие вроде как норы для рук и ног. Если честно, плохо пока представлял, что это. должно быть, голова плыла, но, думал, начну работать — хоть сон разгоню. — Он махнул рукой и умолк.

— Ну? — не выдержала наконец Дива. — И что? Вырыл?

— Нет. Когда начал выбирать место, то увидел, как раз над скелетами… такие же норы. Уже до меня их кто-то додумался вырыть. И еще увидел — а к тому времени глаза мои привыкли к темноте — увидел на стенах рядом с этими норами, высоко, следы когтей. Крысы прыгали… может быть, стащили того человека… Или он сам упал.

Я не знал, кто из тех двоих, чьи кости белели в яме, был Бубенец, а кто Ярый. Но я уже понял, что это они. И один из них сорвался со стены прямо в зубы крысам… я не хотел повторения. Самым ужасным была даже не смерть… я не мог представить, как они у меня, еще у живого, будут выгрызать глаза, глотать мою кровь… а я буду только кричать, выть, бнться… но недолго!

И тогда вспомнил, где-то читал раньше: судьба любого, человека, как бы сложна и длинна она ни была, на деле заключается в одном-единственном мгновении — в том мгновении, когда человек раз и навсегда осознает, кто он.

Что же, я родился для того на свет, чтобы раз и навсегда осознать себя жратвой для этих гадов?!

Нет, решил я. Не буду спать. И тогда придумал, что надо делать.

Сон можно разогнать болью! И я решил ломать себе пальцы.

Дива уставилась на его левый мизинец.

— Да, — сказал Фэлкон. — Вот именно. Я начал с левой руки, потому что еще надеялся, а вдруг меня спасут, и когда-нибудь придется стрелять… а если не спасут, я смогу отбиваться какое-то время одной правой.

— Ну? — нетерпеливо спросил Сокол.

— Ну что… Бо-о-ольно было, — с запинкой протянул Фэлкон. — Больно. Однако через сутки я опять изнемог. Но тут…

— Тут что? — подалась к нему Дива.

— Отбили! Эти, которые меня взяли, поозорничали в деревне, где стоял их отряд, за жителей вступились части ООН… отбили деревню, а заодно и меня.

Он сидел на диване, чуть склонив голову, и слабо улыбался.

— Это я про то, почему пошел в боевое охранение против карсов. Всем все ясно?

Дива кивнула молча. Сокол тоже не говорил ни слова. О чем? За тем, что рассказал Фэлкон, стояло больше чем слова… куда больше… не испытанное, не представимое ими… никогда.

— Ну хорошо! — Фэлкон встал. — А теперь — могу я спросить вас?

Дива глянула на него и опустила глаза. Она поняла, о чем спросит Фэлкон. Да. Так и есть.

— Ребята, как вы это смогли?..

Дива почувствовала, что рука Сокола окаменела под ее пальцами. Оба упорно молчали, но… Фэлкон, казалось, уже не ждал ответа.

За окном что-то резко прошумело, словно крылья огромной стаи птиц.

Фэлкон прислушался… потом одним прыжком оказался у окна и осторожно глянул в щель между шторами. И присвистнул.

— Ого! Вот это сила!

— Что там? — спросил Сокол, радуясь возможности сменить тему.

— Там, кажется… за мной приехали. Примчались!

— Кто?

— Похоже на спецотряд Президентского Совета.

— Что?!

— Сокол, стой! Не подходи к окну! Идите сюда, — Фэлкон схватил их за руки, повлек в угол. — Умоляю вас: тихо. Если удастся — отсидитесь здесь. Я слышал, что готовится указ правительства об аресте организаторов боевого охранения… у нас же нет разрешения на оружие, якобы подрываем общественный порядок.

— Как же арестовывать? — не поняла Дива. — Ведь вы спасаете!.. Это нелепо!

— Да, — кивнул Фэлкон. — Но земля, на которой мы живем, это просто ошибка, неумелая пародия. Это не мои слова, тоже где-то вычитал, но они сказаны о нашем времени. Пошли, пошли!

«Ошибка… неумелая пародия…» Сердце Сокола сжалось.

Фэлкон говорил торопливо, на ходу, буквально заталкивая Сокола и Диву в тесную нишу-кладовушку, за какие-то коробки, узлы и даже вывернув там лампочку из патрона.

— Ребята, если вам негде приткнуться, — живите у меня. Держите — карточки, деньги, ключи. Дождитесь меня!

— Ты что?!. — Наконец к Соколу вернулся дар речи. — Я тебя так просто не отдам! — Он хлопнул по искрилу за поясом.

— Тогда возьмут и тебя, и ее, — настойчиво проговорил Фэлкон. — А кто же останется против карсов? Ребята, не вылазьте, прошу! И еще… карсов раньше не было, вы понимаете? Они появились, они порожденье чье-то или злая воля — не знаю пока. Надо найти… Все, тихо. Они идут. Тихо! Попробую устроить так, чтобы не сунулись в квартиру. Резко звякнул звонок.

Сильным толчком Фэлкон задвинул Сокола за коробки и прикрыл дверь.

Темнота. Слышны шаги Фэлкона. Щелкнул замок. Неразборчивые голоса, возня. И вдруг выстрел! Очередь!

Топот множества ног по лестнице. Еще, еще выстрелы…

И затихающий шум крыльев, словно мимо окон опять пронеслась птичья стая.

Даже когда вышли из душной ниши, Дива все никак не могла перевести дух. Сейчас хуже всего было ей почему-то оттого, что они так ничего и не ответили Фэлкону, так и не пояснили ничего.

Но как это можно было бы сделать? Начинать пришлось бы издалека, а разве выбрать; с чего именно? Может быть, с того, как «Инд» приближался к орбитальному кольцу…

«Инд» приближался к орбитальному кольцу, и Север уже решил было, что самостоятельный взлет куда легче посадки.

Да, он знал, что «Род-1990» ему придется искать, так же, как искали бы когда-то свой «Род-1» Первые, поставленные с космосом лицом к лицу. Их дело было проложить тоннели от кольца… они все исполнили и не виноваты, что их последователи не смогли теми тоннелями воспользоваться.

«Инд» уже миновал густой рой астероидов, окруживший одну из планет, отстоявшую от солнца куда дальше, чем Земля, и лишенную даже признаков жизни. Причудливо сверкающая игрушка, прихоть богов, создавших Вселенную!.. Близилась грань небес Солнечной системы, а там курсирует по орбитальному коридору в ожидании «Род-1990».

Север взглянул на Зорянку..

Она уже успокоилась немного, уже не лились слезы от страха, от надсады сердечной но разлуке с Землей. «Инд», искупавшись на прощанье в солнечных лучах, отдалился от родного воздушного пламени, наводившего страх на тьму; чернота захватила пространство. Неровный рокот двигателей «Инда», чутко реагирующих на мало-малейшее изменение среды, чудился Зорянке страшным, захлебывающимся шепотом, как будто под полом избы Лнховидовой, вмиг обернувшейся летучей колесницей, завелись какие-то потайные существа… или то были здешние домашние боги? Зорянка пошептала в углах, пытаясь их умолить, умолвить, но тщетно — они продолжали ворчливо переговариваться между собой, и Зорянка с опаской поглядывала в круглые окошки: как бы их голоса не потревожили покой обитателей неба!

Небо, родина звезд, открылось ей… совсем иным, чем казалось с Земли, — необразимым, беспредельным. И. хоть и впрямь не было ему конца-краю, Зорянке все ж казалось, что и дальние звезды, и летающая колесница, и сами они с Лиховидом здесь пленники, потому что нет в безоглядности ни входа ни выхода, и каждой частичкой этого гигантского мира управляют великие силы, как управляют они судьбами людей.

Так вот где живут светозарные боги! Зорянка напрягала взор, силясь разглядеть их, но тщетно. Колесница Лиховидова продолжала свой лет средьнебесный, а вокруг царила все та же вековечная ночь и безмолвие.

А Севера все преследовали, не отступая, картины их земного бытия. Он даже сам не ожидал, что все это произведет на него столь сильное впечатление. Да, конечно, прошло совсем мало времени… Однако же Зорянка куда скорее пришла в себя (ну, возможно, ей помогла приспособиться к новой обстановке новая одежда: Северу пришлось отдать ей запасной комплект формы, ведь Зорянка бежала с Земли, так и не успев наготы прикрыть, и теперь, в мягких сапожках до колен, в мягко спускающихся серебристых шароварах и кольчуге, она мало чем отличалась от звездопроходцев с Ирин, только буйными кудрями). Да, она скоро пообвыклась и с «Индом», и с новой своей ролью — межпланетной путешественницы, а Севера точно бы какая-то внутренняя оторопь взяла, и он никак не может приноровиться именно к этой ее роли — его спутницы, подруги, что ли… Звезды, подумать только, что натворил он, куда занесло его бурей страстей! Что скажут на Ирии… и еще раньше, в эскадренном корабле?

Нет, лучше уж пока не думать об этом. Хорошо хотя бы то, что орбитальный коридор приближается, и на экране скоро покажутся очертания «Рода». Нет, право же, эти путешествия по-старинке не так уж и трудны, как принято считать…

Страшный удар выбросил его из кресла прямо на пульт! Север ударился об экран, потом проехал по лобовому обзорному окну… по еще чему-то вогнутому, и с изумлением он увидел собственное кресло привинченным теперь к потолку, а не к полу… ударился локтем о распахнувшуюся дверь ниши — посыпались в разные стороны круглые кассеты имитограмм, потом он увидел изумленные глаза Зорянки, которая пролетела над ним к противоположной стене, и наконец до Севера дошло, что не кресло переместилось на потолок, а поменялись местами потолок с полом, «Инд», крутился, подобно распечатываемой имитограмме!

Север стер кровь с подбородка и кинулся к пульту. Вспыхнул экран, заработали все камеры, но и без них Север успел увидеть мелькнувшую в иллюминаторе огромную змеиную голову, оснащенную устрашающим клювом. Сверкнул гигантский глаз — иллюминатор затянула солнечно-пламенная мгла, словно бы «Инд» завис над жерлом вулкана, — и опять ночь, разрезаемая лишь мертвенно-белыми вспышками…

И тут экран выдал проекцию ближнего пространства: «Инд» в виде шара, окруженного голубой пульсацией защитного поля, а к нему с трех сторон несутся, широко размахивая крыльями, силуэты невиданных птиц: маленькая (то, что Север видел в иллюминаторе, было просто малюсеньким по сравнению с другими частями тела!) плоская головка с резко загнутым клювом, длинная, напряженная шея — нечто змеинообразное; тяжелое, брюхастое тело; длинный, почти как шея, хвост и перепончатые крылья.

Птицы?! Их силуэты были окружены такой же голубой пульсацией как «Инд», из чего Север понял, что эти междузвездные летуны тоже обладают могучим защитным полем и прекрасно приспособлены к безжизненным, бездушным просторам.

Замелькали переключатели объектов, выдавая на экран серию изображений, и у Севера зарябило в глазах от чудовищных подробностей, от мешанины этих могучих крыл, тяжелых, когтистых лап, поджатых под брюхо, от посверкивания сабель-зубов в хищно разинутых пастях — о, неужто они еще и клекочут?! И клекот их несется сквозь извечное беззвучие космоса? Благодарение тем, кто оснастил «Инд» столь совершенной изоляцией, ибо эти голоса лишили бы Севера слуха так же, как промельки взглядов в иллюминаторе лишают его сил.

Птицы — да какие птицы! летающие ящеры, драконы, крылатые змеи, воплощения вселенских бурь! — что-то напоминали Северу при всей могучей неповторимости их чудовищного облика, и он скорее интуитивно, чем сознательно включил хроновизор, вычерчивая траектории их полета в прошлое, настоящее и будущее.

Как можно было предполагать, прошлое их терялось в беспросветной дали миллионолетий, и, может быть, их произвели на свет те же непредставимые силы, кои когда-то изваяли планеты, солнца и рассыпали первые семена живой жизни. Настоящее в понимании хроновизора тоже исчислялось, даже не тысячелетиями, а потому Север увидел мгновенно разложенную на множество составляющих схему развития этих диковинных организмов, попавших в атмосферу кислорододышащей планеты, вроде Земли, и лишившихся в ней своего защитного антигравитационного поля, а потом и способности летать, и самих крыльев, странно видоизмененного зверя, отупевшего и отяжелевшего… эти подвиды вымирали, а тем, которые оставались парить в космосе, суждена была жизнь столь же предолгая и предлинная, сколь и самому времени.

И ещё Северу показалось, что он уже видел, — без сомненья, видел этих средьзвездных драконов, стражей пустоты… и не на картинах, не на застывших снимках в архивах и музеях, а в сверкании полета, сражения… мелькнуло темное воспоминание… он напрягся, как вдруг увидел, увидел на экране нечто, заставившее его обо всем забыть.

Голубой ореол защиты, окружающий. «Инд», словно бы потускнел. На схеме появились какие-то черточки и точки, во множестве истекающие к защитным полям драконов. И чем дальше, тем обширнее становился этот поток, и тем явственнее тускнела голубая пульсация вокруг схемы «Инда»…

Что же получается? Выходит, что эти вселенские ящеры питаются защитной энергией «Инда»?!

И не успел Север до конца осмыслить, чем это грозит, как в мозгу его. вспыхнуло забытое: он, подброшенный взрывом, взлетает над поляной, внизу, на траве, безжизненно распростерт имит Невр… а из разрушенного огнем хранилища Первых вырываются имитограммы, и среди этого веера ослепительных картин — имит Тор сражается среди звезд, в открытом, космосе, со змееглавым и огромнокрылым, чудовищем.

Значит, Первые тоже схватились с ними!

Спасибо за подсказку, Первые! Очевидно, вами были использованы все средства противодействия этим владыкам черных пространств, если вы решились на выход из корабля. Конечно, если бы Север был сейчас на борту «Рода-1990», там, возможно, сыскалось бы оружие помощнее того, которым обладали первые, но «Инду» по оборонной оснащенности далеко даже до «Рода-1», «Инд» — обычный тоннельный спусковик, не рассчитанный на столь серьезные встряски. Хорошо. Докажем, что и мы не хуже Первых! В конце концов, в составе Великой Экспедиции мог быть Север Старший, он мот оказаться и на месте Тора в той схватке, так пусть насладится космос зрелищем новой битвы, в которой лицом к лицу с порождениями вековечного мрака окажется Север какой он есть!

И, распахнув энергетический саркофаг, он лег туда.

Щупальца датчиков разбежались по его телу, словно проворные пальцы. Пронеслось вдруг в памяти: чьи-то легкие прикосновения срывают с него одежду там, в лесу, а Меда извивается среди танцующих рысеней.

И тут же он ощутил мгновенную слабость, легкий укол в мозг и сердце, а потом прозрачная крышка саркофага отъехала, дно упруго выгнулось, приподнимая его и заботливо поддерживая.

Еще полулежа, он протянул руку, включил все камеры, силясь глядеть разом и на экран, и в иллюминаторы, где было видно, как наперерез стае межпланетных чудовищ бросился он сам, Север, — нет, имит Север: с искрилом в руке, с разлетающимися серебристыми волосами, в блеске кольчуги — неправдоподобно маленький рядом с огненноглазыми монстрами.

Вот он вскинул искрил, легким рывком оказываясь на расстоянии выстрела от первого дракона, чудилось, замершего от неожиданности, а потом… а потом рядом вдруг раздался сдавленный крик, корабль содрогнулся, ударило мертвенным холодом, словно стены его разъялись на миг и вновь сомкнулись, корабль выровнялся — и все поплыло в глазах. Севера, потому что там… там, за бортом, в межзвездной черноте, рядом с имитом встала против стаи ширококрылых покорителей тьмы… Меда!

Меда, Зорянка.

Бред.

Он и забыл о ее существовании.

Нет, не может быть, это призрак, призрак. Мелькнуло глупое удивление: «Откуда она знает, как пользоваться энергетическим саркофагом?» — и тут же, оглянувшись и окинув безумным взором рубку, он понял: там, в космосе, не призрак, не имит. Там она — живая.

Зорянка!

Кто, какой волхвун злодейный изурочил их путь так, что востряслась летучая колесница, налетели со всех сторон исчадия злосчастные, чудища мраковидные, обуянные жаждою разбоя! И Лиховид бросился против них в битву — один, почти и без оружия, забыв и о Зорянке, и о всех подспорьях своих, орудиях звездочетных, которые тут же изобразили во всех сторонах его битву с чудовищами, что разом набросились на него, грозя разорвать!

Так сжалось от любви и тоски сердце Зорянки, что в очах стемнилось, померещилось, что все стороны, света замкнулись. Случись что с ним — не жить и ей на свете белом.

Но разве выстоять ему в одиночку противу целой стаи? Иное дело — спиной к спине.

Где тут двери? Как бы усноровнться?.. Зорянка прильнула к стене колесницы Лиховидовой и всей силой боли своей разомкнула ее, выбежав наружу.

Куда?.. Не иначе, в злачные поля Чернобоговы, ибо царили вокруг та же тьма и холод, что и в царстве смерти.

Она охватила себя за плечи, и ей почудилось, что ладони ее обмерзли, но телу стало тепло, и она помчалась по небесной тьме, полетела по ней, словно падучая звезда, жаром своим растопляя незримые, немыслимые льды, и добежала до Лиховида в тот миг, когда чудища нависли над ним, заключая в смертельное кольцо своих злозрачных морд.

Исполинские змеептицы с острыми зубами, не ведающие пощады. Тела их не кровью налиты, а ядом. Ужас — броня их, и раньше погибнешь от него, чем от удара их клюва, когтя, шипастого хвоста! Какова же мрачная та звезда, под коей рождены они?!

А Лиховид мечется от одного к другому и не видит, что сзади уже разинута пасть, исполненная пламенем страшным.

Смерть это, смерть!

«Ну что же, значит, смерть, — подумала Зорянка отрешенно. — А милого оберегу!»

И она взакличь произнесла то заветное, что надлежало таить пока жива, открыв лишь в последний срок свой:

— Мое имя Дива! Отвори врата тьмы, Хорст! Прими меня в свои владения, Ниян!

С этими словами она метнулась прямо к морде крылатого червя, оставляющего- кроваво-огненный след средь небес, да изо всех сил хлестнула его. ладонями.

Ей показалось, что она горит, как горят звезды — бесконечно, всенощно и вседневно, а потом перед ее помутившимся взором чудище рассыпалось серым пеплом… и другое, задевшее его крылом, и третье, как раз потянувшееся к Зорянке шипастым хвостом… а остальные, то ли смекнув, то ли почуяв неладное, в несколько взмахов исчезли с глаз. И злобный ветер, поднятый их крыльями, заметался, сломался — и лег у ее ног.

Север глазами своего имита — по сути дела, своими — встретился с глазами Зорянки. И сжалось сердце…

Он стоял лицом к лицу с силой — злой ли, доброй, не понять, но с дикой, неуправляемой, необъяснимой — со стихией, и, чудилось, взоры двух цивилизаций, скрестившись, высекают огонь. Темное предчувствие, мгновение страха…

И тут Лиховид кинулся, схватил Зорянку в охапку — и таково-то сердито! — и вместе с нею вновь очутился в летающей колеснице.

Потом, на Ирии, Север наслушался об этом эпизоде множества предположений. Строились догадки о фантастическом даре Зорянки создавать вокруг себя живое защитное поле, о разрушении материи с помощью отождествления себя с нею, ну и так далее. Потом она научится управлять своим страшным и странным умением, подчинять его воле, а не буре чувств. Однако Север-то понял сразу и навсегда: все это сотворило чудодейное безумие Любви.

С утра лил дождь, и радно начало передачи с предупреждения Службы экологической охраны: без надобности на улицу не выходить, содержание ОВ в осадках превышает допустимые нормы.

Сокол и Дива почти и не были на улице. Пока дождь еще не разошелся во всю мочь, проскользнули в подземку, и вот уже много часов подряд переходили с ливни на линию, с поезда на поезд, из вагона в вагон.

Они решили, что должны освободить Фэлкона. Но где искать его? Хотя бы след, ведущий, куда он заточен? Они знали достаточно об этой новой для них обоих Земле, чтобы понять: здесь нелепо задавать прямые вопросы властьнмущим и знающим ответы. Надо искать обходные пути, хотя они долги и не всегда приводят куда надо.

Для начала было решено поискать в поездах подземки товарищей Фэлкона из боевого охранения. Неужто все они арестованы?! И вот Сокол и Дива обшаривали глазами лица, пытаясь уловить то же выражение скрытого напряжения и отваги, которыми вчера обратил на себя внимание Фэлкон. Искали — и не находили.

Может быть, напади на поезд карсы, тот человек как-то проявил бы себя, но шли часы, шли поезда, а порождения тьмы тоннельной не давали о себе знать. Возможно, приходили в себя после вчерашнего шока.

Сокол и Дива прислушивались к разговорам. О карсах говорили очень мало. Сокола это удивляло, а Дива понимала людей: боятся накликать беду, назвать ее.

О вчерашнем эпизоде тоже почти молчали, только раз Соколу удалось уловить слова о каком-то новом порошке, которым якобы придумали посыпать карсов, отчего они и сами рассыпаются в порошок.

— Да вот же! — воскликнул говоривший, повернувшись к окну.

Поезд в это время. замедлил ход, и всем удалось увидеть в боковом тоннеле группу людей в защитных костюмах, сыпавших что-то прямо на землю из тяжелых коричневых мешков.

— Додумались, слава те, Господи! — вздохнула какая-то женщина. — Может, на Комбинате научились делать?

«Что же там такое? — подумал Сокол. — Может, песок какой-нибудь… как это?.. отсылка для рельсов?»

Это было единственным отголоском боя, разыгравшегося вчера.

К вечеру устали и проголодались так, что Дива еле держалась на ногах. Они вышли на первой попавшейся станции, где сквозь столетнюю копоть и грязь еще проблескивала мраморно-позолоченная лепнина стен и потолка, а в массивных люстрах кое-где сохранились настоящие электрические лампочки, а не вонючие факелы, и потащились вместе с сотнями людей вверх по неподвижному эскалатору, туда, где высоко-высоко брезжило смутное пятно дневного света. Ступеньки были мелкие, неудобные, у Дивы тотчас заныли ноги, и она тупо брела, уцепившись за рукав Сокола, как вдруг эскалатор дрогнул, затрясся мелкой дрожью и пополз — обратно, вниз.

Поднялся негодующий шум. Одолеть чуть не две сотни неудобных ступеней — и вновь опуститься к началу лестницы?! Сокол рванулся было вперед, потащив за собой Диву, но, как ни старались они опередить неуклонно ползущую вниз лестницу, тотчас запыхались и решили покориться. Нелепей всего оказалось то, что соседний эскалатор, по которому текла вниз река спускающихся людей, заработал на подъем, и шум от возмущенных, воплей сделался вовсе уж непереносимым. Правда, наконец этот эскалатор все же переключили, и теперь оба они несли людей вниз, так что скоро у подножия движущихся лестниц образовалась огромная толпа.

Как назло, поезда сегодня шли один за другим, из них высаживались новые и новые пассажиры, и вот уже давка на станции достигла предела, а ни один из эскалаторов по-прежнему не работал на подъем, не останавливался.

— Не нравится мне все это, — мрачно пробормотал Сокол, утыкаясь в самое ухо Дивы, и та заметила, что лицо его покрылось крупными каплями пота.

Да и ей было невыносимо жарко, свитер и джинсы, земная униформа, прилипли к телу, она задыхалась.

— Не могу больше!

Ее мутило от духоты, пальцы, которыми она пыталась поднять липнущие к шее волосы, дрожали и не слушались.

— Давай-ка доедем до какой-нибудь другой станции, — предложил Сокол. — Неизвестно, сколько тут все продлится.

И, подхватив Диву под локоть, он начал проталкиваться к краю толпы.

Но люди, чудилось, были сцементированы друг с другом, на Сокола и Диву посыпались тычки, брань. Он не отвечал, напрягал мускулы, рвался из толпы. А Дива, у которой уже болела рука от его железной хватки, думала, точно сквозь сон, что от всего этого давно можно было бы сойти с ума, если бы не адаптизин, который влили им в вены еще там, на Ирин, — проклятый и благословенный адаптизин, который изменил состав их крови, заставил мгновенно приспособиться к происходящему на Земле, воспринять его как данность, все понимать и все прощать, подобно тому, как, повинуясь инстинкту самосохранения, все понимают и все прощают люди, — и от этого иной раз недалеко до истерики, потому что немыслимо же, невозможно, непредставимо, непростительно нормальному человеку — живому, думающему, чувствующему — видеть эту жизнь, жить ею — и не перервать зубами жилы, не размозжить голову о стену, не облить себя керосином и не поджечь, не сойти с ума, наконец, от ежедневных, утонченных пыток быта и бытия, — а воспринимать реалии земной жизни как данность, все понимать и все прощать. «Им вливают адаптизин при зачатии, — тупо подумала Дива, — не иначе! Или он уже передаётся из поколении в поколение. Но с каких, пор? Я ведь помню их другими!» Нет, тут же одернула она себя, нет, она помнит другими невров, а это потомки иных племен, невры исчезли с лица земли несколько тысячелетий назад, вымерли, как динозавры, ихтиозавры и прочие потомки тех средизвездных драконов, которые встретились Зорянке и Лиховиду недалеко от Сатурна…

А потом все смерклось в ее глазах, и она, почти не ощущай тычков, тащилась за Соколом, пока не раздался вдруг истошный вопль:

— Карсы! Ка-арсы!.. — и голос смолк на самой высокой ноте, словно в глотку кричавшему уже впились острые зубы и когти, — но был тотчас подхвачен тысячеголосо, смятенно:

— Карсы! Карсы! Карсы!..

Сокол и Дива уже почти добрались до края платформы, куда как раз подошел поезд. Новый поток пассажиров хлынул на станцию, но, услышав о карсах, увидев охваченную ужасом толпу, они бросились назад в вагоны.

— Карсы! Карсы!

Диву оторвало от Сокола, завертело… она еще успела увидеть, как обратный поток втащил его в вагон, Сокол рванулся, вцепился в створки дверей, но поезд сорвался с места и унесся вглубь тоннеля. И Дива осталась одна.

Одна! В этой тысячеглавой, тысячеглазой сумятице она была так же одинока, как и в беспредельности космоса, и последние силы покинули ее.

— Карсы! Карсы!..

Почти в беспамятстве, она отдалась на волю людского водоворота, цепляясь трясущимися пальцами за чьи-то плечи, чтобы не упасть, не быть затоптанной. Все сливалось, мелькало, вой, крик то пропадали, и тогда она видела лишь раскрытые в ужасе рты и обезумевшие глаза, а то вновь звук обрушивался на нее, подобно гулкому урагану.

Наконец ее приткнуло к темной чугунной статуе человека, припавшего на одно колено и настороженно глядящего куда-то вдаль пустыми черными глазами, и она чудом вжалась в тесную нишу за его спиной, — и тут последние силы оставили ее, и как нечто совершенно нереальное видела она, как толпа, наконец-то, начала редеть: наверное, все же эскалаторы заработали, повлекли ее вверх. Слышался гаснущий рокот голосов, все реже прерываемый криками о карсах…

Нескоро ясность сознания вернулась к Диве. «Сокол! — была первая мысль. — Что с ним? А если карсы остановили поезд?!» Карсы?..

Прикосновение стылого камня и чугуна ободрило ее, легче стало дышать, и Дива смогла вспомнить, что именно подспудно удивляло ее, пока она носилась по воле человеческих волн: всякий раз, когда раздавались крики «Карсы!», начинали эту смятенную разноголосицу одни и те же голоса — молодые, сильные. А ведь карсы так и не появились… И вместе с мгновенной надеждой, что Сокол благополучно добрался до следующей станции и ждет Диву где-нибудь наверху, например, в доме Фэлкона, к ней вдруг пришла догадка: а не была ли паника кем-то спровоцирована? И тут Диву поразила наступившая тишина. Почему-то не подходили больше поезда, не спускались в подземку люди… и, высунувшись из ниши, она поняла, почему: эскалаторы стояли, тоннели перекрывались решетками. Станция была блокирована. И окажись здесь люди, они стали бы добычей кар-сов и не смогли бы убежать.

А может быть, это были меры защиты. Дива пока не понимала,

И вдруг смех раскатился под высокими потолками! Смеялись, заливались молодые голоса… и. Диве отчего-то стало не по себе от этого смеха.

Она выскользнула от своего укрытия и, таясь за колонной, осторожно выглянула в зал.

Их было пятеро — молодых наголо бритых людей, одетых небрежно и даже бедно, в какие-то темные обноски. Они стояли, превесело глядя друг на друга, видимо, очень довольные. Время от времени кто-нибудь из них истерически выкрикивал: «Карсы!» — а остальные вновь заливались хохотом.

Было что-то неестественное в их позах, голосах, а главное, в этом смехе — неестественное и почти нечеловеческое, в том, как они отделяли один звук от другого, как вдруг вздрагивали и умолкали, как пялились при этом в глаза друг другу, деревянно подергиваясь…

И Дива подумала, что, пожалуй, ей лучше бы вернуться в ту нишу, укрыться за спиной чугунного человека, и если там надо будет просидеть до утра, пока эти пятеро не уйдут и станция вновь не откроется для пассажиров, — что ж, она просидит и до утра, только бы не попасться на глаза этим, смеющимся!

Дива неслышно отступила на шаг, как вдруг чья-то рука легла на ее плечо.

Это был шестой, Дива не заметила его раньше. Он стиснул ее плечо — холод его пальцев она ощутила даже сквозь одежду — и медленно подтягивал окаменевшую от ужаса девушку к себе, неотрывно глядя ей в глаза своими странно расширенными глазами, сплошь залитыми чернотой зрачков.

Тонкие губы его ощерились.

— Хо-ро-шая де-воч-ка, — медленно, неразборчиво протянул он, так сильно впиваясь тощими пальцами в плечо, словно хотел пронзить ее насквозь. — Такая мя-гонь-кая-а…

Он хихикнул, и брызги слюны попали на лицо Диве. Она рванулась из его пальцев, метнулась в сторону — и тут же еще чьи-то руки ухватили ее за талию.

Оглянулась — те пятеро стояли вокруг, и глаза их одинаково неподвижно устремлены были на ее лицо.

И Дива наконец поняла, что же было в них самым пугающим. Все шестеро были одинаковы. Одинаково одеты, с одинаковыми круглыми жирными печатями на грязных куртках, одинаково обриты, с одинаковыми лицами — тощими, обтянутыми зеленовато-бледной кожей, с одинаково темными впадинами глаз, с одинаково возбужденно раздувающимися ноздрями, — словно они вывелись в одной скорлупе, пили и ели одно и то же, дышали одним воздухом… точно бы одно и то же безумие владело ими!

Да. Они были безумны, вот почему ужас обуял Диву при виде их!

— Хо-ро-шая де-воч-ка, — произнесли они хором, одинаковыми гнусавыми голосами. — Та-кая мя-гонь-кая-а…

Сокол все еще стоял, припав к двери, которую так и не смог открыть, весь во власти ужасной, неодолимой тоски, словно чьи-то злые руки вырвали у него из груди сердце, — а за его спиной кипел котел человеческого страха..

— Карсы! Карсы!

Вагон мотало на рельсах, а люди в панике метались по вагону. Повторялся вчерашний кошмар, только не было рядом Фэлкона. И не было Дивы!

«Звезды! Спасите ее для меня. Я не боюсь смерти — только бы не разлука. А если суждена гибель ей — я готов быть рядом, чтобы это была и моя гибель».

Кто-то охватил его ногу, дергал, тряс.

Сокол перевел вниз затуманенный взор.

Мальчик лет пяти таращил полные слез глаза.

— Дяденька, мама упала, — всхлипывал он. — Дяденька…

Его мать, бледная до синевы и такая тоненькая, что Сокол сморщился от жалости, лежала, свернувшись, в углу вагона.

Сокол оттолкнул кого-то, посадил мальчика на лавку, уложил его маму, пристроив ее голову на колени сыну.

Мгновение, сведя брови, сурово смотрел на охваченных страхом людей, а потом потянул из-за ремня искрил.

— Тихо! — выкрикнул он, невольно подражая интонациям Фэлкона и жалея только, что не может так же, как тот, распахнуть свою ветровку и~ показать поношенную тельняшку. — Вагон охраняется! Пока спокойно!

Эффект оказался поразительным. То ли внезапность окрика подействовала, то ли необычный вид искрила, то ли властный голос — но паника мгновенно улеглась, будто на жалкий костер опрокинули большую цистерну воды. Люди выстроились по центру вагона спина к спине, доверчиво поглядывая на Сокола, который патрулировал с искр илом наизготовку от двери к двери. Какие-то женщины, устыдившись, занялись упавшей в обморок мамой того мальчика, и она вскоре пришла в себя.

Перегон был очень длинным, но наконец-то поезд подошел к станции. Пассажиры высыпали из вагонов, бросились друг к другу, с жадным любопытством выспрашивая, видел ли кто-то карсов, слышал ли крики жертв.

Нет. Никто ничего не видел и не слышал. Обошлось! А может, ошибка вышла… Но спасибо и на том!

Сокол же кинулся к противоположной платформе, чтобы вернуться туда, где осталась Дива. Однако оказалось; что поезда в ту сторону больше не идут.

Словно пропасть разверзлась перед ним. Оказывается, соблюдать спокойствие, помогать кому-то, вообще держаться заставляла лишь надежда на то, что он сможет вернуться к Диве, найти ее, прижать к себе… И ничего?!

Он готов был кинуться бегом по рельсам, но не представлял, как выберется из переплетения тоннелей, да еще из обрывков разговоров узнал, что станции, где возникает угроза нападения карсов, теперь блокируются решетками и туда никак не попасть.

Искрил мог одолеть любую решетку, но куда идти?!

Не помня как, Сокол очутился на эскалаторе и начал медленное, унылое восхождение по ступенькам. Он отупел от внезапной боли и не замечал ни пути, ни тяжелого дыхания вокруг, ни усталости, пока не поднялся, наконец, в наземный павильон и не вышел сквозь турникет на площадь, темно блестящую еще мокрым после недавнего дождя асфальтом.

Кто знает, может, и были в этом дожде какие-то ОВ в предельно допустимых концентрациях, но, Звезды, как же вкусен был влажный воздух, как свеж ветер, как чисто сияла вечерняя синева небес в заходящих лучах светила!

Мгновение Сокол стоял опьяненный, и сейчас все казалось просто: он найдет Диву и, несмотря на волю судеб, они еще будут счастливы на этой Земле!

И тут что-то резко прошумело за спиной, его ударило порывом ветра, а с обеих сторон под локти ухватили чьи-то сильные руки.

Другие руки ловко пролетели по телу, и не успел Сокол опомниться, как искрил оказался выхваченным из-за пояса, а его самого почему-то начали тянуть вверх, земля ушла из-под ног… он огляделся — и не поверил своим глазам.

Его крепко держали под руки люди в черной с золотыми галунами форме, в черно-золотых касках со щитками во все лицо, на их поясах болтались кобуры и резиновые дубинки, которые, как знал Сокол, в просторечии именовались «демократками», на рукавах были мотоциклетные краги, но самым невероятным оказалось то, что за спинами этих черно-блестящих были… крылья!

Отряд несся метрах в десяти над мостовой. Сокола волокли. Двое дюжих парней, и он беспомощно болтался между ними.

— Что это? Кто вы такие?!

— Специальный отряд Президентского Совета! — пролаял хриплый голос. — Вы арестованы, за ношение оружия и нарушение общественного порядка!

— Но ведь карсы!.. — выкрикнул было Сокол, невольно перебирая ногами, словно при ходьбе, — и умолк, подавившись этим словом.

Фэлкон. То же самое вчера произошло с ним. Ведь за ним тоже приходили… прилетали! Вот что значил шум крыл за окном!

Так. Сопротивляться пока не стоит. Возможно, его волокут туда же, где находится Фэлкон. И тогда они вдвоем… Вдвоем? А Дива?!

При мысли о ней Сокол рванулся так, что двое его стражей, не ожидавшие этого, невольно потеряли высоту.

И тут раздался грохот. Ослепительный свет ударил по глазам. Мгновение тьмы — и снова взрыв, свист осколков!

Стражники Сокола резко пошли на снижение, и он увидел, что с земли летят какие-то огненные стрелы, которые достигают летящих стражников — и разносят их в клочья.

Очередной снаряд угодил в одного из тех, кто держал Сокола, и он почувствовал под ногами землю.

От неожиданности упал, и сверху что-то мягко спланировало на него.

Крыло. Это было крыло!

Сокол машинально пощупал его.

Нет, не искусственная конструкция, как решил он вначале, — настоящее крыло, настоящие гибкие сочленения, одетые настоящими черными перьями. И настоящая кровь сочится из разорванных мышц.

Второй стражник уже лежал недвижимо на асфальте, широко раскинув руки и крылья. Каска его свалилась, и Сокол смог разглядеть его лицо.

И отшатнулся, и замер, едва сдерживая спазм в желудке.

У стражника был лишь один глаз посреди лба и щель рта — настолько узкая, кривая, что казалась прорезанной не природой, а лезвием скальпеля. Ни носа, ни бровей. Плоская мертвая маска.

Сокол стоял недвижимо, покрывшись от омерзения липким потом, как вдруг сильный толчок в плечо вернул его к действительности.

— Беги, дурак! Чего стал!

Мимо мчались какие-то люди, вдали раздавались свистки, сирена, выстрелы, и Сокол тоже бросился бежать, стараясь не отставать от других.

Мелькали узкие проулки, проходные дворы, мусорные свалки. Вдруг проблескивали огнями модные подвальчики-кафе, визжали тормоза автомобилей, играли светофоры на широких перекрестках, а потом снова — переулки, подворотни, пока свистки не затихли вдалеке, и те, кто бежал рядом с Соколом, не остановились, тяжело переводя дух, на берегу небольшого пруда, медлительно струящего свои — глинисто-желтые воды меж берегов из щебенки.

К Соколу подошел высокий мальчишка, светлобровый, зеленоглазый и веснушчатый. Его лицо еще горело от бега.

— Твое? — спросил он дружелюбно, держа за ствол искрил.

— Мое, — Сокол недоверчиво протянул руку, но мальчишка без спора отдал орудие.

— Хорошая машинка, — с уважением и легкой завистью сказал он. — Новая модель?

Сокол кивнул.

— Афганец?

Сокол глянул в его зеленые с рыжими крапинками, словно бы тоже веснушчатые глаза, и опять кивнул.

«Это за Фэлкона», — подумал он себе в оправдание.

— Здорово! — воскликнул мальчишка. — Мы вчера еще несколько ваших отбили.

— А среди них есть Фэлкон? — обрадовался Сокол. Мальчишка пожал плечами:

— Пойди да сам посмотри. Они вон там, в ангаре, — он указал на уродливое длинное строение неподалеку. — Но я что-то не помню такого…

Сокол понурился, от этих слов оживление оставило его. Левая рука его была вымазана чем-то липким, противным. Глянул — кровь.

— Я сейчас, — сказал он мальчишке и вспрыгнул на каменную осыпь, ограждающую пруд.

Он уже почти спустился к воде, когда его спаситель оказался рядом и так рванул за плечо, что оба они не удержались на ногах и плюхнулись на щебенку.

— Ты что? — шепнул парень, словно голос перестал ему повиноваться. — Ты куда?

— Руки помыть… — растерянно ответил Сокол, показывая окровавленную ладонь.

— А-а, — протянул мальчишка. — Ру-уки! Вон что! Лучше бы сразу сказал, что жить надоело.

Он встал и, оглядевшись, подобрал на берегу иссохший голый прутик. Подойдя к воде, окунул туда.

Раздалось странное потрескивание, мальчишка поднял руку — и Сокол увидел, что прутик… горит.

— Хорошая водичка, да? — сказал мальчишка. Тени метались по еголицу, делая- старше дет на двадцать. — Это один из сливных прудов Комбината. Промышленные стоки. Ходят слухи, что когда-то здесь был пляж.

Соколу стало жутко.

— Тебя как зовут? — спросил он, отбирая прут и забрасывая в воду, где тот мгновенно вспыхнул — и исчез.

— Вообще-то Лех, — ответил парень. — Но ты зови меня лучше Колос.

— Почему Колос?

— Не знаю. Я сам придумал. Просто так. А что?

— Колос… это такой стебелек… росток, а на нем сидят рядками зерна — пшеницы, ржи, овса. Семена, понимаешь? Из них потом вырастают злаки и травы, — пояснил он сам себе.

— А, — откликнулся Колос безо всякого выражения. — Я не знал.

— То есть как?!

— Ну откуда? Здесь же ни черта не растет, а из города нас не выпускают: закрытое производство.

— Но в книгах…

— Я не умею читать. Я ж нормальный!

Помолчали Сокол ничего не понимал, но спрашивать пока не решался. Наконец отважился:

— Скажи, Колос, кто были эти… летучие? Мальчишка даже рот приоткрыл от изумления.

— Не знаешь? Да ну, иди ты?

— Не знаю. Я нездешний.

— Да про них все знают! Ты что, с другой планеты?

— Ну, с другой, — покладисто согласился Сокол. Колос хмыкнул.

— Шутки у тебя! Эти бедолаги начали рождаться после первых выбросов на Комбинате. О нем-то слыхал?

На всякий случай Сокол сделал какое-то движение, которое равным образом можно было счесть и неопределенным пожатием плеч, и согласным кивком.

— Ну вот. С тех пор рождается всякого!.. Такого, что… — Колос махнул рукой. — А были среди них и с крыльями. И наш Президентский Совет, он, понимаешь, вдруг ощутил свою особую ответственность за все происходящее в державе, во-первых, отдает на содержание и обучение таких вот детей все свои международные награды, а во-вторых, начал из летучих формировать спецгвардию. Вроде, как из чувства особого к ним доверия. Они — вроде как его, Совета, подопечные, а он — их. Понял? Житуха там у них не хилая: Только не долгая, сам понимаешь.

— Почему?

— Ну, если честно, за месяц мы их сотню повыбили, — не без гордости сообщил Колос.

— Они вас преследуют?

— Да я бы не сказал… Ну, отбиваем у них арестованных это, само собою, без жертв не обходится. Но и вообще мы охотимся на них, понимаешь?

— Да зачем?!

— Жалко же их, таких, неужто не ясно?! — Голос мальчишки сорвался. — Разве они люди? Исчадия! Больно земле от них. Вот мы и взялись ее избавлять…

И опять воцарилось молчание возле горючего пруда, пока Сокол не нашел сил спросить:

— Тебе сколько лет?

— Пятнадцать, — буркнул Колос. — Ладно, пошли, поищем твоего Фэлкона.

Сокол молча двинулся следом. Он подумал, что пламя и тени не солгали недавно. Душой этот мальчишка давно и безвозвратно постарел и ожесточился.

Или… или существует нечто, чего ему не дано понять в этом мире… отчасти порожденном им тоже, ведь он плоть от плоти и кровь от крови Ирия, «отца» этой Земли?!

И сердце его заныло от одиночества и тоски так, что он невольно прижал его рукою.

Дива, Меда, Зорянка, твердил он все ее имена в надежде, что хоть одно долетит до нее, заставит отозваться.

Почему ты молчишь? Почему не даешь о себе знать? Ведь ты можешь мысленно, помнишь, как тогда, — помнишь, Зорянка!

Какое-то время они стояли рядом, Север и его имит, немые от только что пережитого кошмара, гневно глядя на Зорянку. Имит все еще не выпускал ее из своих объятий, и Север внезапно ощутил приступ жестокой ревности к нему за то, что тот так вцепился в Зорянку, а она — в него. И, не сводя с них глаз, потянулся к пульту, ощупью нашел нужную клавишу, нажал.

Имит исчез, как морок, как сон, и Зорянка, которая только, что переводила изумленный взор с одного лица Севера на другое, испуганно уставилась на свои руки, обнимающие теперь пустоту.

Увидев это. Север невольно рассмеялся, оттаивая, но тут же оборвал смех, потому что Зорянкины глаза налились слезами, и, обхватив себя руками, словно ее вдруг обдало студеным ветром, она в голос заплакала.

И Север понял, что выскочила она из «Инда» вгорячах, и, сама не ведая как, расправилась с драконами, и только сейчас ей стало страшно, и холодно, и жутко, и надо ее поскорее согреть и утешить. И во всем свете только один Север знал, как, — и только он один мог это сделать.

Когда они наконец разомкнули объятия и Север перевел дыхание, ему показалось, что в окружающем что-то изменилось. И понадобилось какое-то время, чтобы его затуманенный разум осознал — не слышно работы двигателей. «Инд» стоит… нет, висит в пространстве, прекратив продвижение вперед, несомый лишь волнами пустоты, словно цветок, подхваченный недоброй волей.

Как это случилось? Что-то повредили могучие клювы вселенских крылатых разбойников? Или Зорянка нарушила некое равновесие своим рывком сквозь корпус «Инда» и обратно? Приборы не уточняли причину аварии, они просто констатировали полное отсутствие согласия между деталями механизмов всей двигательной системы. И замолкли, перестали выдавать какую-либо информацию, оказавшись, как почудилось Северу, перед неразрешимой проблемой: какой дать совет человеку, оказавшемуся в безнадежной ситуации?

Ситуацию Север мог оценить и сам, «Инд» медленно, но верно отклонялся от курса, который должен был привести его к «Роду». Только «Род» способен был одолеть гигантское пространство, разделяющее Солнечную систему и Созвездие Видений, только «Род» и только по межпространственному и межвременному тоннелю, проложенному еще Великой Экспедицией и лишь недавно, после сооружения «Рода-1990», точной копии «Рода-1», восстановленному, что и дало потомкам возможность поглядеть на деяния предков своих, добравшись до Земли. Вернуться на Ирий по старинке, тащиться мимо звезд и планет, обходя черные дыры, как было принято еще в эру сверхзвуковых и даже сверхсветовых звездолетов, было бы нелепо, невозможно: корабль доставил бы на родину лишь прах и тлен, да еще и неизвестно, что сталось бы с тем кораблем! И что говорить об «Инде», не обладавшем и сотой долей мощности «Рода», об «Инде» — к тому же лишенном сейчас всякой возможности передвигаться.

И с невыразимой отчетливостью Север осознал: его странствие по жизни истекает!..

Мысль эта была так внезапна, что дыхание его пресеклось, и Зорянка, которая уже успела задремать, прильнув щекой к его груди, резко подняла голову, словно уловила в стуке сердца своего Лиховида нечто необычное.

Ее глаза, потемневшие от тревоги, уставились в его глаза, пытаясь прочесть в них, что произошло. Нелепым было бы говорить ей об остановке двигателя, потере скорости и направления, но она уже и сама услышала внезапную тишину, увидела смертный ужас в глазах Севера.

…Плохо ли, хорошо ли, но Зорянка никак и никогда не умела объяснить потом, каким же образом и почему совершает она то или иное свое чудо, и Север мог лишь полагаться на собственное восприятие и оценку случившегося.

А случилось вот что.

Зорянка вскочила и пошла в обход рубки, «Инда», то и дело приникая к стенам, словно бы всем телом вслушиваясь в происходящее там, за ними, в открытом космосе.

Северу даже почудилось, что она снова намерена туда броситься, и он схватил было ее за руку, но она только погрозила пальцем и вновь пошла по кругу, все с тем же выражением отрешенного внимания.

И вдруг улыбка легла на ее губы. Лицо засняло солнцем, так что теплее стало и на душе Севера, и тьма безнадежности на миг разошлась.

Зорянка шлепнула ладонью по стене и приникла к ней всем телом и лицом, маня при этом к себе Севера. А когда он подошел, Зорянка заставила его стать с нею спина к спине.

Удивленный и даже слегка раздосадованный ее странным поведением, Север тем не менее послушался.

Они стояли так некоторое время, и Север не заметил, когда его досада сменилась сосредоточенным, оцепенелым вслушиванием в те голоса, которые внезапно пришли откуда-то извне.

Сначала это была гулкая, протяжная мелодия то в предельно низких, то в раздирающе высоких тонах, и от этих перепадов обрывалось вдруг сердце, занимался дух… но постепенно Север начал привыкать к звуковым переливам, а еще через несколько мгновений он вдруг различил человеческую речь… О Звезды! Люди говорили по-ирийски, более того — на жаргоне звездопроходцев, он даже узнал их голоса!.. То были дежурные штурманы «Рода» Айну и Пилон, а еще механик, врач, и даже два голоса своих коллег-разведчиков узнал Север — видимо, они со своими аппаратами уже вернулись с Земли. И — кто бы мог подумать! — речь шла именно о нем, о Севере, о том, что он пропал и не подает о себе никаких вестей…

А вслед за этим словно бы тоненькая игла пронзила мозг Севера. То был приказ… чей — он не знал, но этого приказа невозможно было ослушаться. Надлежало звать, звать «Род» на помощь, веля экипажу для начала определить местонахождение «Инда», а потом соединенными мыслительными усилиями притягивать, подтаскивать его к «Роду», сквозь разделяющие их дали.

Севера трясло как в лихорадке, болезненные токи пронзали его, словно молнии, и краешком сверхнапрягшегося разума он ощущал, что, как и волны космоса, является лишь проводником, сквозь который осуществляется связь двух могучих сознаний: коллективного — экипажа «Рода» и еще чьего-то — властного, неодолимого и гораздо более сильного, И невозможно было поверить, что все это свершает Зорянка.

И вдруг новым, неизвестно почему проявившимся зрением, он увидел словно бы издалека, как в черных провалах Вселенной, озаряемых лишь тусклым мерцанием звезд, несется обретший силу и направление «Инд» — белая причудливая светящаяся изнутри полусфера, увенчанная хрустально звенящими колокольцами антенн и опоясанная сверкающими шарами оборонительных устройств, словно причудливый цветок, попавший, наконец, на ровное, спокойное течение Обимура.

А потом, потом, когда они с Зорянкой были уже на «Роде», и проходили тоннель, и на Ирии Север то и дело допытывался у нее, как, как же она смогла это, и Зорянка повторяла растерянно:

— Мне всегда чудилось, что небо — это такое поле безоглядное, а над ним кружатся птицы незримые — мысли… нас, невров, и еще других, всех, всех; что обитает на Земле, и мысли бессмертных богов, и твоих сородичей. Вот я и начала их скликать, будто птиц… Они и послушались!

Ну разве это объяснение?! Но Север всегда считал, что если в мире существует лишь то, что поддается объяснению и толкованию, то жить не стоит!

На нее нашло какое-то внезапное оцепенение, и она глядела, глядела в черноту их глаз, тупо ловя там отражение своего помертвелого лица. Они суетились вокруг, кто дергал за руки, кто за ворот свитера, толкали от одного к другому, а она все никак не могла сбросить морок ужаса. Но вот один из безумных крепко прижал ее к себе, и она почувствовала, что его рука жадно шарит по ее ремню, пытаясь расстегнуть.

Все еще ничего не соображая, повела глазами, и увидела, что остальные пятеро торопливо сбрасывают с себя одежду прямо иа грязный, затоптанный пол, и кто-то уже двинулся к. ней, неловко ступая босыми ногами и прикрываясь, щеря в улыбке рот, из которого тянулись ниточки слюны.

Внезапно он замер, отпрянул. Разжались ледяные влажные пальцы, тискавшие ее талию, безумные сбились кучкой — их потряс какой-то звук, пронзительный, резкий, дикий, ударивший в потолок и стены, и не сразу Дива, поняла, что это ее крик. И вместе с болью в надорванной гортани к ней вернулась ясность мысли, и страх уже не сковывал ее, а подгонял, и юна стрелой пронеслась мимо еще не очнувшихся безумных и взлетела на эскалатор.

Не чуя ног, она взбежала одним махом чуть ли не до середины, когда неподвижная лестница вдруг затряслась — и поползла вниз, и Дива поняла, что недавнюю панику на станции устроили именно эти шестеро: они гоняли людей по эскалаторам и пугали карсами, чтобы очистить станцию для каких-то своих забав непотребных, и теперь норовят забрать в свои мерзкие лапы и ее, Диву.

Она перемахнула через утыканный поломанными светильниками барьер на параллельную лестницу и снова зачастила по ступенькам, но через минуту и этот эскалатор потащил ее обратно.

Дива снова вскочила на барьер и принялась карабкаться по, его скользкому склону, хватаясь за опоры светильников, подтягиваясь от одного к другому н упираясь в них ногами.

Она задыхалась, руки ломило, ноги срывались, но вдруг осознала, что эскалаторы идут не вниз, а вверх! Обрадованная, соскочила на ступеньки… и только для того, чтобы угодить прямо в руки двоим безумным, которые как раз догнали ее.

Они тотчас начали тянуть ее каждый к себе, грубо лапая, но Дива сильно рванулась, упала — и все трое покатились по эскалатору, который вновь сменил направление, к его изножию, под хохот столпившихся внизу безумных.

Те двое не сразу смогли подняться, неловко завозились у края эскалатора, мешая друг другу и цепляясь за одежду Дивы, но ей все же как-то удалось вырваться, и, вскочив на барьер, она сильным прыжком миновала других безумных и оказалась чуть ли не в центре зала. Мелькнула мысль, что ей стоит лишь призвать свои тайные силы, стоит лишь протянуть к этим тварям напрягшиеся ладони — и от них не останется ничего, кроме серого мусора, однако она усилием воли заставила себя не останавливаться, заставила себя, бежать, ибо это все-таки были люди… или так походили на людей, что она не хотела их убивать!..

И началась погоня — от колонны к колонне, от статуи к к статуе, по рельсам, снова по затоптанному мрамору пола… Ее гнали как неугомонного зверя, безумные глаза сверкали, тощие грязные тела лоснились от рота, Широко разинутые рты хватали воздух, но они не унимались, метались за ней все с тем же одинаково безжизненным выражением лица, и Диве вдруг почудилось, что у них в руках растянуто еще и непроницаемое грязно-белое полотнище.

Что это? Мерещится? Да нет же, нет ничего… а между тем Дива отчетливо видела эту плотную ткань, преследующую ее!

Такая белесая… кое-где с промельками кроваво^:красных пятен, то вспыхивающих, то затухающих… ох, да ведь это мысли!.. нет, бесцветное излучение мозга безумных, которое различил обостренный ужасом внутренний взор Дивы, а красные пятна — это слабые вспышки страха.

Чего же оди боятся, спрашивала себя Дива, из последних сил увертываясь от жадных рук и зловонных ртов. Чего они могут бояться?

Людей?..

Стоило ей так подумать, как красные пятна стали ярче, безумные сбились с бега и начали озираться, тяжело переводя дух, но тут же и возобновили погоню.

Чего они боятся, чего?.. И вдруг словно ударило: карсов!

Карсов они должны бояться!

И, не давая себе ни мгновения передышки, она напрягла память, стараясь как можно отчетливее представить весь кошмар вчерашнего вечера: когти, царапающие стекла, зубастые морды, смертоносные серпы на нижних лапах, вспарывающие тела жертв, кровь, кровь, кровь!

И словно бы кровавый дождь окропил тупо-белую сеть, преследующую Диву… что дождь! — кровавый ливень, кровавая волна нахлынула. Нечеловеческий вой забился под с водами станции, разрывая слух Дивы.

Она стояла неподвижно, глядя широко открытыми глазами на мечущихся безумных, а взбудораженный мозг уже против, воли ее гнал и гнал импульсы смертельного ужаса — полчища, сонмы, тьмы карсов!

Безумные лезли на статуи, шныряли в ниши и с воплями вываливались оттуда, отбиваясь от незримого врага, скрючивались, защищая животы от невидимых когтей, разжимали на горле хватку несуществующих зубов, хрипели, задыхались… и через несколько минут затихли в нелепых позах на полу станции, уставясь в потолок выпученными, стекленеющими глазами.

Не веря в спасение, Дива прислонилась к стене, и это ледяное прикосновение к горящему телу отчасти вернуло ей силы. Кое-как оттолкнувшись от стены, она пошла на подгибающихся ногах к лестнице, стараясь не глядеть на неподвижные тела безумных, но все-таки не удержалась, посмотрела — и с криком бросилась вверх по эскалатору.

А за спиной, чудилось, все ближе и ближе шуршанье, возня, писк не отстающих карсов, а за спиной тускло светящиеся мертвые глаза безумных, которых она все-таки убила… убила страхом.

Фэлкон действительно оказался в том ангаре, куда Колос привел Сокола. И при виде только вчера обретенного и тут же потерянного друга тот ощутил такое облегчение, словно встали рядом с ним плечом к плечу сразу обе эскадрильи «Рода», от Невра, Стриба, Словена до Айну, Родона и Смысла. И если Фэлкон помыслить не мог об Ирин и подвигах Великих Экспедиций, то тем более» не снилось там все, что досталось испытать ему!

Узнав об исчезновении Дивы, Фэлкон встревожился. Да и лицо Колоса вытянулось, едва он услышал название станции, на которой отстала Дива.

— О карсах, говоришь, кричали? — спросил он задумчиво.

— Что ей карсы! — отмахнулся Фэлкон. — Карсы ей не опасны!

Изумление зажглось в глазах Колоса зелеными, огоньками, а Фэлкон продолжал:

— Куда хуже, если она попалась пестикам. «Пестики… пестики…» — впустую защелкала память.

— Пестики? — переспросил Сокол, холодея от самого звучания этого пустого слова.

— У нас так дебилов называют.

— Да, это их территория, — озабоченно кивнул Колос. — И приемчики их. Говорят, они нарочно поднимают панику и хватают отставших девчонок. Одна такая потом… после них… утопилась.

— Утопишься, наверное! — с отвращением сплюнул Фэлкон и осекся, увидев потемневшее лицо Сокола. — Да погоди ты! — воскликнул он. — Может, она вообще уже дома, ждет тебя! Спокойно, погоди ты! — твердил Фэлкон уже на бегу, потому что Сокол сорвался с места, едва до него дошло, что Дива и впрямь вполне может уже оказаться дома!

Они выбежали из ангара и бросились — вперед, перегоняя друг друга, когда сзади внезапно затрещало, ударило светом, и через миг их догнал Колос верхом на каком-то гусенично-колесном сооружении с одной фарой и рогами рукояток, называвшемся, как вспомнил Сокол, мотолет.

— Куда? — крикнул. Колос из-под щитка черно-золотой каски, не иначе, принадлежавшей раньше одному из летучих. — На патруль наскочите! Садитесь, живо!

Сокол и Фэлкон нахлобучили поданные им точно такие же каски, вскочили за спиной Колоса на длинное, узкое сиденье, покрепче уцепившись за ремни. Колос дал газ, мотолет привстал на дыбы, взрычал — и понесся со страшной скоростью, почти не касаясь земли, только на самых крутых поворотах слегка опираясь на нее.

Конечно, их, бегущих, схватили бы не более чем через десять минут, потому что ночной город оказался наводнен военной и милицейской техникой, кругом мелькали фонари патрулей, но стоило в луч света попасть черно-золотой нагло сверкающей каске, как встречные поспешно отворачивали с дороги, по счастью, не задавайсь простым недоумением, почему летучие на мотолете, а не на крыльях, — и мотолет, ни разу не остановившись и Даже не снизив скорости, домчался до дома Фэлкона. и, проскочив настеж распахнутую дверь подъезда, взметнулся на третий этаж.

Они отомкнули дверь и втащили мотолет в коридор.

— Угонят в два счета, — объяснил Колос извиняющимся тоном, и Фэлкон кивнул:

— Пусть тут живет тоже.

Сокол не слушал. Он Молча стал у окна, глядя в глухую тьму..

Дивы не было.

Он вцепился в подоконник, чтобы унять дрожь пальцев, и почему-то вспомнил, что ощущал уже вот такое же мучительное, разрывающее раздвоение: спешил спасти Зорянку, которую невры, наущенные Нецыем, хотели зарыть в основание нового поселения, а был вынужден ждать, пока не догорит изба Валуна, имита Невра, — чтобы уничтожить какую-то заразу, возникшую из подпространственного тоннеля…

И бесполезность всего, что делал он, безысходность отчаяния обрушилась на него с такой силой, что он прижался лбом к ледяному стеклу.

— Ладно тебе, — тихо сказал Фэлкон. — Сейчас мы двинем на станцию…

— Бесполезно, — перебил Колос. — Уже не проскочим.

— Почему? Только что проскочили ведь! Колос поднял левую руку и поглядел на часы.

— Ровно два. Теперь все улицы перекрыты. По магистральной сейчас пойдут машины с экспортным грузом из Комбината. И так до пяти утра.

Фэлкон беспомощно свистнул.

— Я и забыл. Да… если только по воздуху.

— И по воздуху не добраться. Там же летучие. Ну и вертолеты висят по всей магистрали.

И, словно в подтверждение его слов, вдали гулко зарокотало.

— Даже мы, истребители, в эту пору не выходим, — сказал Колос. — Мертвое время.

— О-ох, — простонал Фэлкон, с силой надвигая штору на окно, за которым вдруг разлился по улицам мертвенный свет прожекторов. — Чтоб им всем провалиться вместе со своим Комбинатом!

Из всего этого Сокол понял только одно: даже для того, чтобы попытаться найти Диву, надо ждать еще три часа.

Поглаживая подбородок, чтобы не было видно, как дрожат его губы, сел в углу дивана.

Три часа.

Три часа.

Череда картин неслась перед взором его памяти: вот Меда провожает глазами тающую имитограмму, смотрит с жалостью на Лиховида, упакованного в уродливый скафандр, а потом, торопливо приблизившись, срывает с себя влажные лохмотья. «Переведайся со мною!..»

Прощально махнув, бежит через поляну, и вот уже ноги ее взлетают над вершинами деревьев, и самые тонкие ветви не гнутся под ней…

Вот они со Звериной кружат меж деревьев, награждая друг друга сильными ударами…

Вот поднимается с травы, гори от студеной росы, смотрит смущенно: «Девок лихих гоняю. Теперь всякая хворь тебя минет…»

И вопреки всему нахлынула надежда, остудила жар, ути-Шила боль, словно сама она, Меда, Зорянка, Дива подошла, коснулась лбом — его лба, а губами — губ: «Все хорошо. Не тревожься обо мне!»

Итак, она все же дала о себе знать!

— Эй, ты что! — послышался вдруг испуганный голос, и Сокол увидел близко-близко глаза Колоса. — Что ты?!

Фэлкон поддерживал его за плечи, лицо у него тоже было встревоженное, й Сокол понял, что на миг не то уснул, не то впал в беспамятство.

— Ничего, со мной, ничего. И Дива тоже сейчас в безопасности. Мы встретимся с нею утром… там где-то такой серый забор… и здание, очень высокое, узкое, серое, зеркальные окна… — с трудом пытался он передать словами ту картину, которая вдруг мелькнула перед ним в тумане беспамятства.

— Зеркальные окна? — Колос даже присвистнул. — Так это ж Комбинат! Точно — та станция рядом с ним.

— Опять Комбинат! Что-то у вас тут все на этот Комбинат зациклилось! — покачал головой Сокол. — Рассказали бы хоть.

Теперь, когда тяжесть отлегла от сердца, он мог и слушать, и улыбаться, и говорить.

— Щас, расскажу, — неразборчиво пробурчал Колос, набрасываясь на бутерброды, которые принес из кухни Фэлкон. — Щас!

Хлеб был черствый, а колбаса почему-то сиреневой. Сокол так и не решился ее попробовать, так, пожевал только хлеба, а Фэлкон и Колос ели, хотя Фэлкон и не скрывал брезгливости.

— Тоже комбинатский, между прочим, продукт, — сказал он, — отодвигая недоеденный кусок. — Быстронасыщающий и быстроусвояемый.

— Ага, — хихикнул Колос. — И быстровыводимый. — И схватил новый бутерброд.

— А, ваш Комбинат пищевой, что ли?

— В том числе. Но основное — это мелиоративный гигант!

«Мелиорация — осушение болот и водоемов для расширения сельскохозяйственных угодий…»— вспыхнуло в памяти, как надпись на экране.

— Наша область утыкана всяческими заводами, как грибами после дождя, — начал было Фэлкон, но Колос перебил его:

— Чем, чем?

— Ну, гриб, не знаешь, что ли? — нетерпеливо сказал Фэлкон. — Это плесень так называется. В сырую погоду от нее же спасу нет, вот и говорят: растут, как грибы после дождя.

По мнению Сокола, это выражение имело несколько иной смысл, но он остерегся спорить.

— Ну так вот. Полно, значит, всякой промышленной мощи. И у каждого завода — отходы, выбросы, сточные воды. Мало, что повытравили все озера и речушки, так и еще рукотворные водоемы расплодили…

— Вроде того пруда, где ты вчера хотел руки помыть, — опять вмешался Колос

— А, комбинатский сточный? — догадался Фэлкон. — Давно им пора его сгрести. Сапожники без сапог… Руки помыть!. Это надо ж додуматься! Ну ладно. Слушай дальше. Лет этак двадцать назад неподалеку отсюда, в лесу в бывшем, нашли месторождение белопраха.

«Белопрах… белопрах…» — защелкало незнакомое слово, но опять впустую.

— А про белопрах ты знаешь? — не унимался Колос, у которого, чувствовалось, давно чесался язык. — Это такое полезное ископаемое…

— Полезное! — хмыкнул Фэлкон, но Колоса было не так просто сбить:

— Похожее на белый очень легкий порошок, его насыпаешь в воду или какую-то еще жидкость, хоть в бензин, хоть в горючку, а вскоре она каменеет.

— Вернее сказать — кристаллизуется, — добавил Фэлкон. — Представляешь, как удобно: какое-нибудь загнивающее озерко посыпаешь белопрахом, а через пару часов подгоняешь бульдозер и гребешь на свалку белую пыль. А на этом месте хочешь в футбол гоняй, хочешь — что хочешь делай.

— И что тут началось! — всплеснул руками Колос. — Это же был выход из всех проблем с отравленными водами. Понятное дело, белопрах где еще ни искали, но он пребывал только здесь, у нас

— Разумеется, Президентский Совет тотчас вообразил, что нашел спасение от инфляции: бездонную бочку валюты. Белопрах гребли да гребли и продавали и в Европу, и в Штаты, и Африку, и продавали бы на Марс, будь у них там химическая промышленность да валюта.

«Инфляция… валюта… Штаты… Марс…»

— Но… бочка оказалась отнюдь не бездонной. Вычерпали ее довольно скоро. Да еще в шахте случился взрыв, и выход к источнику местонахождении, даже если там еще какие-то крохи и оставались, наглухо закрылся. И вот тут-то Совет очухался: белопраха больше нет, а чуть не полстраны покрыто всякой жидкой гадостью. Ну и началось… Во всем мире наперебой пытались синтезировать белопрах. Напрягли умы до предела — и добились своего. Наши добились. Было это десять лет назад. Тотчас соорудили по этому поводу Комбинатище и запустили на полную катушку… Но потом оказалось, что лаборатория — это одно, а промышленный цикл — совсем другое. И этот цикл производства белопраха занимает от 5 до 10 лет, в зависимости от каких-то там факторов. Так что основную продукцию Комбинат начал выдавать недавно, всего ничего. Но какие-то цеха там профилированы были сразу на ширпотреб, в том числе — пищевой, и он себя окупал это время. И все бы ничего, если бы сразу после пуска всех его котлов и реакторов не случился выброс. Сначала один, а потом они стали регулярными, и мир словно взбесился.

— Да, — сказал Сокол. — Я видел. — Он вспомнил крыло, мягко спланировавшее на него с вышины, кровь, пятнающую черные перья, — и передернулся.

— Летучие, ползучие, шары, головастики, пестяки — это ужасно, да. Но это лишь верхняя часть айсберга, то, что мы видим и знаем. Никому толком не известно, что может быть с людьми… и что уже произошло, и что живет, тлеет в каждом из нас, грызет исподволь, преобразуя нас в чудовища, в монстров — может быть, еще и похлеще, чем бедняги летучие.

При этих словах Сокол быстро взглянул на Колоса. Мальчишка дожевывал последний бутерброд, и нос его лоснился от удовольствия.

«Да. Вот оно — то, что ужаснее…»

— Конечно, умные люди провидели последствия этих выбросов, — продолжал Фэлкон. — Тот человек, который синтезировал белопрах (его звали Пестик, кстати), повесился, когда увидел своего собственного ребенка, родившегося после первого выброса. Первого маленького пестика… Но дело его живо в веках! — крикнул Фэлкон с лютой торжественностью, потрясая воздетым кулаком. — И никогда, похоже, не умрет… Да, все свои сбережения он оставил на лечение таких детей. Для них построили приюты, школы, их назвали в его честь. Кстати, учат в нашем городе только пестиков — и подобных им. А нормальные предоставлены самим себе — мол, и так вырастут.

— А где еще есть такие Комбинаты? Еще где-нибудь производят белопрах?

— Нет. Нигде. Мы единственные и неповторимые… самоубийцы. Понимаешь, когда еще только нашли секрет белопраха и строили Комбинат, во всем мире начался настоящий бенц!.. Промышленный шпионаж никогда не принимал такого размаха. Город стал не просто закрытым — на семь печатей запечатанным! Жили на военном положении. Но после того аварийного выброса, когда слухи о нем просочились в мировую печать, ажиотаж постепенно спал. Тут бдительность несколько ослабела — сейчас это лишь жалкие отголоски того, что было. И знаешь, Сокол, я ничуть не удивлюсь, если узнаю, что секрет производства белопраха на Западе давно известен… но они же не безумцы! Они не хотят изводить свой народ под корень ради валюты. Им не нужно без конца латать одно и то же латаное одеяло. И они не строят своих таких комбинатов. Они не производят белопрах. Они покупают его у нас! За любые деньги! Чем больше — тем лучше! И Комбинат наращивает мощность.

Фэлкон понурился, умолк.

Колос подремывал в уголке дивана:

— Тебе сколько лет? — негромко спросил Фэлкон.

— Двадцать пять, — с запинкой ответил Сокол. Да, на этот вопрос он должен был отвечать именно так.

— Мне тоже. Нам еще повезло. И ему повезло, — кивнул Фэлкон на Колоса, — хотя он и родился уже в эру выбросов. Он — один из десяти. Ты понимаешь? Один нормальный ребенок из десяти родившихся!

Сокол молчал. Он вспоминал вчерашний разговор у горящего пруда и думал, что статистика, и сожалению, ошибается.

Чуть рассвело, когда они двинулись в путь. Шел седьмой час утра, но на улице было еще полутемно. Тяжелые тучи сдавили небо.

Шли пешком: появиться на патрульном мотолете при белом дне было бы смерти подобно.

Скоро они добрались до набережной. Меж серых парапетов струила тяжелые воды широкая река. Она чудилась отлитой из свинца — непроглядная, темно-серая, тусклая.

«Обимур! — узнал Сокол. — Да это же Обимур!»

…По Темной, спокойной, еле волнуемой ветром воде плывут меж зеленых берегов синие, белые, алые цветы. И небо над ними сияет прозрачной голубизной, И чудится тоже рекою безбрежной, по коей плывет цветок-Солнце…

Не было ни цветов, ни голубизны небес, ни блеска солнечных лучей. Над мутной водой плыл белесый туман. Вдали проглядывали очертания высокого серого здания с зеркально посверкивающими стеклами множества окон.

— Кто это? — послышался вдруг голос Колоса, и Сокол увидел, что его лицо под загаром залилось яркой краской.

Он повернулся. Неподалеку стояла Дива.

Сокол бросился к ней, обнял.

Это было все то же навек любимое им лицо… теперь утончившееся страданием как особенной, несравненной красотой. И она смотрела в его глаза, не стыдясь слез.

А на них смотрели оторопев. Колос и Фэлкон, и чудилось им, что сейчас, прямо на их глазах, вдруг встретились две души, проросшие из одного семени, которые трепетали, умирали от одиночества в необъятной Вселенной, вились, искали друг друга, и наконец…

Колос отвел глаза, а Фэлкон сказал хрипло:

— Ребята, идите лучше домой поскорее. Ключ-то у вас есть?

И Сокол ощутил, что вот — опять наступило, нахлынуло на них то самое — неодолимое, непереносимое, всегда и везде отделяющее их от других людей; принадлежащее только им двоим — и в бездцах, и в горных высях, то, от чего они не могли отрешиться ни на прежней Земле, ни в черном-космосе, ни в блаженстве Ирия, их последнее прибежище и спасение здесь, на грани смерти, — благодарение их и проклятие!..

На самом краю утеса, крепко упираясь босыми ногами, чтобы удержать равновесие, стояла Меда. Она подхватила свои тяжелые желтые кудри, чтобы их не трепал, не швырял ей в лицо ветер, и, запрокинув голову, смотрела в небо.

А в небе, чудилось, звенел чей-то хрустальный голос, таким оно было высоким, просторным и чистым, и эта беспредельность синевы, эта красота заставляли сжиматься ее сердце и высекали слезы.

Вокруг громоздились причудливые золотистые скалы. Нет, это самые ближние казались золотистыми, а в отдалении меняли цвет, сперва на охряной, потом на серовато-сиреневый и наконец — на густо-синий, сливающийся с синевой небесной.

Гора Птичьих Перьев, Гора Блеска, Утренняя Гора и Вечерняя…

Ветер, которому не удавалось позабавиться с ее длинными волосами, вцепился в платье Меды, рвал его с ожесточением обезумевшего любовника, и особенно яростно теребил широкий и легкий прозрачный пояс, так что Северу, который смотрел снизу, чудилось, что за спиной Меды играют легкие белые крылья.

— Ме-да-а! — позвал он так громко, что от напряжения с головой погрузился в воду. И засмеялся, когда увидел, вынырнув, что она все так же стоит, чуть отклонясь назад, борясь с порывами ветра, упруго толкающего ее в это голубизной подобное небу горное озеро, где ждал Север.

А она все медлила, боролась с ветром, но тот оказался сильнее и наконец все же сбросил ее со скалы.

Север с замиранием сердца следил ее полет: Меда, там, на Земле, носившаяся по ветвям и вершинам, будто птица, боялась сама прыгать в воду с такой высоты и всегда ловила миг, когда ветер пожелает не только сбросить ее, но и мягко донести до самой воды.

Она вошла в волны почти без брызг и тотчас угодила в объятия Севера. И они долго еще нежились на мягкой глади озера, зная, что никто, кроме послушных крылатых леопардов, ничей глаз не увидит их здесь и не спугнет. Ведь сегодня на Ирии был день возрождений, и весь народ толпился у храмов: одни — чтобы войти туда и к вечеру выйти обновленными, другие — чтобы проводить родственников или друзей, а потом, встретив по выходе, облегчить первые шаги в новой жизни, новой судьбе.

Не далее как сегодня утром, направляясь в горы, Север с Медой встретили Нинну, которая шла к храму в сопровождении своего лишь недавно возрожденного — старшего брата, и рядом с его свежим румянцем и блестящими глазами ее длинные седые волосы и морщинистый лик являли глубокие лета — даже слишком!

— О, Север! — сказала Нинна дребезжащим голосом, с трудом усмиряя одышку. — Рада видеть тебя живым и здоровым после такой трудной экспедиции. А это и есть та красавица, которая последовала за тобою с Земли?

Ее тусклые глаза придирчиво уставились на Меду. Та вдруг смешалась и, чтобы обрести уверенность, схватила руку Севера.

Губы Нинны дрогнули. Север знал, что иногда он и Меда шокируют ирийцев своей откровенной, неприкрытой тягой друг к другу. И Нинна изрекла — но не прямое осуждение, а, как это было принято на Ирии, некую сентенцию, не сомневался Север, принадлежащую кому-то из наидревнейших мудрецов:

— Нрав юных девиц и жен — будто текучая вода. Нальешь в квадратный сосуд — она квадратна. Нальешь в круглый — она кругла…

Меда вздрогнула, но Север подал традиционную вежливую реплику:

— Благодарю за новое знание, Нинна. Желаю тебе счастливого возрождения!

И он потянул за собою Меду, однако Нинна тронула его за рукав кончиками иссохших пальцев:

— Мне было бы приятно увидеть тебя у храма в час моего возрождения. И тебя, чужеземка.

Меда снова вздрогнула, но Север стиснул ее ладонь и почтительно поклонился, ибо никто на Ирин не мог отказать идущему во храм в подобной просьбе:

— Почту за великую честь, Нинна, приветствовать тебя после возрождения. И Меда тоже…

— Да, — принужденно улыбнулась она, — да, бабушка! Теперь передернулась Нинна. Но улыбка ее была по-прежнему мудра и спокойна:

— Мы еще поговорим о том, кого как следует называть. До встречи.

— До возрождения, — откликнулся Север.

Да, солнце скоро пойдет к закату, н надо спешить, чтобы встретить Нинну. Он сказал об этом Меде, и она сморщилась: Такая противная старуха! Зачем она тебе? На нее и смотреть тошно.

— Уверяю тебя, ты ошибаешься! — расхохотался Север. — Вот увидишь! Вот увидишь!..

Когда они на своих крылатых леопардах добрались до Горита, одежда Меды уже просохла и снова пенилась на ветру. Брат Нинны помахал им со ступенек храма:

— О ее возрождении уже сообщили. Жду с минуты на минуту!

— Привет, Север! — крикнул кто-то, и Север увидел Тихона, приятеля еще Старого Севера по экспедициям к ядру Рода, солнца. Он спешил от храма и весь сиял, как новенькая монетка.

— Тихон, брат! — раскрыл объятия Север. — Сегодня твое возрождение! Я и забыл, прости.

— Ничего, я же знаю, как ты занят. Только я больше не Тихон. И путешествовать к ядру Рода больше не стану. В этой жизни мне хочется побывать где-нибудь подальше. Мечтаю о косморазведке. И звать меня теперь — Аскалон!

— А я решила оставить свое прежнее имя, — раздался рядом надменный свежий голос. — И меня по-прежнему зовут Нинна…

Все оглянулись, и Аскалон не сдержал восхищенного восклицания.

Да… Север и забыл, какая Нинна красавица! Эти гладкие черные волосы, и полукружья шелковых бровей, и мягкое мерцание черных глаз, и улыбка…

— Мне хотелось сделать тебе приятное, Север! — Ее губы дрогнули. — Тебе ведь так нравилось мое имя… всегда, ты помнишь? Еще когда звезды были к нам благосклонны…

И даже не удостоив Мёду взглядом, она оперлась на руку своего брата и прошествовала мимо. Аскалон потащился следом, как привязанный, а за ним бросилась толпа пришедших встретить его приятелей, о которых он забыл и думать.

— Кто это, Лиховид?! — разомкнула, наконец, уста Меда.

— Это Нинна, — ответил он, все еще качая головой от неожиданности, хотя видел возрождения не раз и не два, да и сам испытывал их многократно.

— Иночь твои былая? — Голос Меды задрожал.

— Ну… ты же знаешь, у нас не бывает мужей и жен. Люди сходятся… расходятся…

— Ты с ней… — Меда не стала продолжать. — Чтоб ее сухотка обуяла!.. Вот, значит, как… и потом, когда мы оба состаримся, ты вот так. же сделаешься вновь молодцем, а я — останусь старухой? И умру? И ты тогда будешь… сходиться с нею?

Она повернулась так резко, что взвихрился порыв ветра и полетел по площади догонять Нинну.

Север представил, что сейчас может произойти… и едва нашел в себе силы говорить, так смешно ему стало, когда он вообразил ледяную красавицу Нинну, несомую над улицами Горита злой ревностью Меды. И схватил Меду в объятия, сжал так, чтобы она не могла шевельнуться.

— Никогда этого не будет, — сказал твердо, глядя в заплывающие слезами глаза. — Никогда я не стану стариком, а ты — старухой, никогда мы не уступим друг другу в силе объятий и жаре поцелуев. Ведь мы оба омыты водами Любви!

— Вековечной Любви, — тихо добавила Меда. — Но звезды… — Ничего, со звездами мы как-нибудь поладим!

А наутро появился посыльный и принес Северу приказ явиться в Большой Совет Ирия.

Он воспринял это спокойно. Затревожилась Меда.

— Что им нужно, твоим старейшинам? — спрашивала она без конца.

— Думаю, что речь опять пойдет о моем полете, о «Роде».

— Ты ведь уже все им сказал.

— Конечно. Но вдруг какие-то вопросы остались.

Меда смотрела на него странно неподвижными глазами.

— Смутно мне нынче. Сон злой виделся… дерево засохшее. Это не к добру! Дозволь хоть проводить тебя.

В голосе ее звенели слезы, и Север не смог отказать.

Путь их лежал мимо белого Дворца Прорицалищ, и Меда вдруг захотела войти. Север согласился неохотно: ее беспокойство передалось и ему, он тоже начал нервничать и хотел как можно скорее узнать, зачем вызывает Совет. Пожалуй, если б речь шла об экспедиции, его призвал бы сперва Звездный Командор, Причем тут вообще совет! Значит, дело в другом…

И пока они с Медой ожидали у входа в Прорицалище, когда уйдет предыдущий посетитель, у Севера мелькнула мысль, а не спросить ли у Девы-Всевидицы и о сегодняшнем вызове, а не только попросить предсказания дальнейшей судьбы.

— Что там за знаки? — спросила Меда, глядя на изречение, начертанное на фронтоне Прорицалища, и Север прочел вслух слова, принадлежащие, как считалось, непосредственно Богам, создавшим Вселенную:

«КТО ПРОХОДИТ ВСЕ ОБЛАСТИ ЗНАНИЯ, ПРИОБРЕТАЕТ ВЕНЕЦ МАГА; НО ДЛЯ ТОГО, КТО ПРИПОДНЯЛ ЗАВЕСУ ТАЙН, НЕТ ВОЗВРАТА!»

Но вот наконец из дворца донесся серебристый звон, возвестивший, что посетитель ушел, и Меда с Севером вступили под его своды.

В серебряном зале их встретил жрец в серебристой тоге.

— Кто из вас желает быть первым, господа? Север сделал было шаг, но Меда схватила его за руку.

— Мы вместе!

— Нет, — покачал головою жрец. — Вы пойдете по одному.

— Мы вместе! Пойми, — она доверчиво глядела в стальные глаза жреца, — мне без него, без Лиховида, ни жизнь, ни смерть не милы и не надобны. И не хочу я никакой судьбы, где его не будет!

Жрец, казалось, растерялся. И Север его понимал. Но не вмешивался, зная, что бывает, когда это не только бесполезно, но и опасно.

— Ну а если Дева-Всевидица предречет вам разные судьбы? — сказал наконец служитель не то неуверенно, не то хорошо скрывая насмешку.

— Ох, зря… — протянула Меда. — Худо ей тогда придется…

Среагировав на биотоки угрозы, из стенной ниши выкатился охранник Прорицалища с парализатором наизготовку, но Меда только махнула ему — и механический страж ретировался.

— Удержи свой гнев! — велела она и жрецу, и тот стушевался, а Север с Медой торопливо прошли туда, где окруженная мелодичным журчанием струй, восседала беломраморная Дева с зеркалом Судьбы во лбу. И Север задумался, хорошо или плохо, что он не пришел сюда, в отличие от своих товарищей по эскадрилье, перед экспедицией на Землю, поддавшись внезапной браваде: мол, будь что будет! Поведала бы ему Всевидица про Меду? Или не нашлось бы у нее сил предсказать такое? Ведь Дева милосердна…

— Ох, — выдохнула рядом Меда, — она!..

— Кто? — так же тихо спросил Север, почему-то не спеша приблизиться к прорицательнице.

— Она, с зеркалом во лбу. Мне ее наречницы показывали в своих нитях! А что ж там было, в зеркале?.. Не помню я.

— Ну, поглядим? — И она решительно взбежала на ступеньки, увлекай за собою Севера, так что пророческое зеркало дрогнуло и заколебалось, пытаясь вместить в свой овал оба их лица.

Сначала там играла серебристая рябь, а потом Север и Меда увидели, широкое, широкое поле… пустое и безжизненное, накрытое глухо-серым колпаком небес. Север и Меда, одетые во что-то синее и серое, узкое, стояли, крепко обнявшись, и с ужасом смотрели вокруг.

— Где это? — невольно воскликнул Север. — Где это место? Зеркало вновь заиграло — и явило другую картину, оказавшуюся куда страшней первой.

Там было множество людей, но вот они расступились, и осталось трое: Север, Меда и какой-то парень, чем-то похожий на гордую птицу, — а на них лезли серо-рыжие звери, мелкие, но клыкастые, с острыми серпами когти на задних лапах.

— Вот оно! — вскрикнула Меда. — Вот оно что было! Я это видела!

Север стиснул ее руку» призывая к молчанию, потому что пророческое зеркало вновь засветилось, а в нем — в нем они увидели Меду, стоявшую в каком-то огромном круглом зале, где громоздился белый куб — он то фосфоресцировал, то тускло поблескивал. Одной рукой Меда цеплялась за грань этого куба, а другую протягивала к Северу, который стремительно бежал к ней через весь зал. И в тот миг, когда руки их соприкоснулись, зеркало залилось ярким зеленым сиянием — и погасло.

Меда подняла глаза на Севера, и он увидел там ужас.

— Что это?

Север покачал головой.

— Не знаю.

— Страшно…

— Да.

Правда, ему тоже было страшно.

— Но ничего, — глубоко вздохнув, сказала наконец Меда. — Ты ведь все-таки добежал, успел! Сокол ты мой ясный…

Он обнял ее, и они так стояли перед белыми, пустыми глазами мраморной пророчицы, пока не прозвенел гонг, извещая, что их время истекло, и Север вспомнил, что пора в Совет.

Его уже ждали.

Едва Север вступил под полутемные своды Дворца Большого Совета, как к нему подошел молодой человек в форме звездопроходца и предложил как можно скорее пройти в Большой зал.

Север был озадачен. Форма означала, что на Совете присутствует и Звездный Командор. И эти слова: «Вас ждут… как можно скорее…» означали, что его вопрос не один из множества, а основной, а может быть, даже и единственный.

Так и оказалось. Огромный амфитеатр для приглашенных и зрителей был пуст. И когда Север появился, на самом верху лестницы, среди Советников произошло движение, и ему вдруг стало ясно, что его вызвали не затем, чтобы выслушать, а затем, чтобы высказать ему нечто столь, чрезвычайно важное, что сделать этого не смог бы никакой посыльный, никакой живой или механический порученец по особым делан и даже никто из членов Большого Совета наособицу — только все вместе могли они сказать это, они — избранники и представители Ирия, и сейчас их устами с ним говорит словно бы сам Ирий.

Это был монолог. То есть говорил только «Ирий» — Большой Совет. Север молчал, слушал… И в памяти остались Лишь немногие рваные фрагменты этого всепланетного монолога — реплики, такие весомые, такие бесспорные сами по себе, но, в общем, кажущиеся теперь Северу противоречивыми и совсем не бесспорными.

Остальное забылось, забылось… может быть, намять не выдержала напряжения. Может быть, к адаптизину милосердно примешали некое забудящее зелье, как уверяла Меда, чтобы не рвали память и сердце воспоминания о блаженном Ирий. А может быть, остальное просто не стоило и помнить?..

— Тысячелетия и тысячелетня живет Ирий по подсказке звезд. Тысячелетия и тысячелетия наша мудрость гласит языком формул и правил, проверенных опытом поколений. И вступать с ними в спор — значит грозить благоденствию планеты.

— Понятия о вселенской и всечеловеческой морали менялись по мере развития общества. Несомненно, что в пору, когда было принято решение о Великой Экспедиции и заселении Земли людьми, те понятия, о которых я говорю, не могли быть столь же совершенны, как сложившиеся теперь. Конечно, с нашей стороны было бы неблагородно упрекать в неосмотрительности своих предков… по сути дела — самих себя, подобно тому, как наши потомки — мы грядущих веков — не будут вправе осуждать наши мнения; ведь каждый век вносит свое в сокровищницу опыта. Однако же…

— На Ирии отсутствует понятие «исторический процесс» в том смысле, который свойственен большинству других разумных народов, населяющих различные планеты, в том числе — когда-то освоенную Землю. Тысячелетние стабильность и благоденствие как в экономике, так и в политике, содержат в основе своей культивирование всего наиболее разумного и рационального, тем более, что благодаря возрождениям мы избавлены от ошибок, вызванных отсутствием жизненного опыта у новых поколений. И один из залогов этой безмятежной стабильносхи — отторжение чужого, чуждого, постороннего, пусть даже это будет плод, выросший из нашего семени — на иной почве!

Не сразу Северу стало ясно: причина внеочередного заседании Совета — Меда! В ней видят — не больше и не меньше — угрозу стабильности и благополучия Ирия, считают, что те видоизменения, которые претерпела психика и физиология ирийцев на Земле, могут иметь разрушительные последствии для стерильной планеты — если не сейчас, то в будущем наверняка. Уже и теперь среди «молодежи» — так называли на Ирии тех, кто родился недавно и еще не испытал ни одного возрождения — распространяются мнения, что вовсе нет, например, такой уж подавляющей необходимости во всеобщем обязательном воспитании, принятом на Ирин, раскрывающем способности и склонности каждого и указывающем, что и с кем каждый должен делать дли благоденствии планеты. Люди должны решать за себя сами. Во всяком случае, вовсе незачем, полагает молодежь, распространять это воспитание на сферу чувств. Не пора ли предоставить выбор не звездам, а сердцам, чтобы общение между мужчиной и женщиной имело целью не только необходимые для здоровья, зачатия или малопродолжительного физического наслаждения манипуляции, но и радость, любовь, страсть — пусть даже чреватую опасностью и безумием!..

«Почему безумием? — подумал тогда Север. — Волей покорить небо и землю, изведать разом жизнь и смерть, найти грань меж бытием и небытием!» Но тут же он вспомнил изречение на фронтоне Прорицалища — и покачал головой, ощутив внезапный страх и слабость.

Итак, залог дальнейшего благоденствия Ирия Совет видел в исчезновении Меды. Она должна вернуться на Землю — и как можно скорее. Для этой великой цели всепланетного спасения будет пущена в ход экспериментальная модель энергетического саркофага, которая не просто создает сверхсильного имнта, но и осуществляет переброску оригинала сквозь пространство и время в любую точку.

Север долго смотрел на лица членов Совета. Мудрые лица. Печальные от мудрости глаза.

Что он мог сказать в свою защиту? В защиту Меды?

«Звезды! — чуть не воскликнул он. — Как же все они, мудрые и печальные, безнадежно и скучно стары!.. Скажи я им, что не имеет смысла жить, не зная любви… они…» — Он усмехнулся, представив, какай буря презрения обрушится на него — мужчину, звездопроходца, героя, осмелившегося изречь такое, и сказал только — слова, чудилось, дрожали, страшась исторгнуться, страшась своего смысла:

— То же место. Тот же день и час. Но… не ее одну. Нас вместе!

В глазах, устремленных на него, он не нашел ни изумления, ни осуждения, ни жалости. Общее молчание — выражение единодушного согласия — было ответом.

Они знали это заранее, мудрые и печальные!

Выйдя из Дворца Советов, Север как оглушенный пошел мимо блаженно шумящего Сада новорожденных. В честь появления ребенка — не частное событие на Ирин, где люди рождались лишь, чтобы заменить безвременно погибших, — здесь сажали дерево, и по древним поверьям, духи их должны были оберегать своих близнецов-людей. Это было прекрасное место, радостное и печальное разом, потому что души погибших ирийцев возвращались на посвященные им деревья в виде диковинных плодов, и родственники безвестно сгинувших звездопроходцев приходили сюда как на могилы.

Север вдруг вспомнил сон Меды. И подумал: а если он сейчас войдет в сад и попытается найти свое могучее, раскидистое дерево — не увидит ли он на его месте чахлую сухостоину?

Север не обольщался. Возвращение на Землю равносильно… он решил не думать дальше. Видимо, все же именно так судили Звезды!

«Каждому свое счастье, — так говорила Меда. — В чужое не заедешь!..»

И вот они уже стоят с Медой посреди серого поля, накрытого тусклым серым колпаком неба… как они очутились здесь, несколько мгновений назад войдя в энергетический саркофаг на Ирин… и где лес — лес, который шумел здесь так недавно, когда «Инд» поспешно стартовал с заветной поляны?

Головокружение прошло, взамен явилась странная ясность мысли. И Север смотрел в глаза Меды, видя в них тот же, еще не до конца укрощенный адаптазином ужас того, что знают они теперь о лютичах и обрах, древлянах и полянах, Владимире Мономахе и князе Игоре с его походом, об Андрее Рублеве и Аввакууме, о женах Ивана Грозного и кладах Стеньки Разина, Пушкине, Одоевском и Блоке, о Тунгусском метеорите и Октябре, обо всех мировых войнах, расщеплении атомного ядра и Полынграде, об Афганской кампании и еще о великом, непредставимом множестве всяческих иных событий, а значит, Прошло, промелькнуло времени с «Того же дня И того же часа» слишком много, ибо Север не назвал года… да ведь он его и не знал!

И Север и Меда укрылись в единственное свое прибежище от всех и всяческих бед — на этом сером поле, под этим серым небом, на этой новой Земле, у врат новой жизни, более похожей на врата смерти… ибо тому, кто приподнял завесу тайн, нет возврата…

Полумертвый свет луны пролился сквозь черные ветви.

— А, ну, теперь все ясно, — сказал Колос с облегчением. — Уже понял, где мы. Почти дотопали.

Мотолет пришлось оставить под завалом из сухих веток у дороги: ехать дальше мешал бурелом. Пока шли, ежеминутно рискуя переломать ноги, Колос дважды сбивался с пути. Фэлкон ворчал что-то насчет беспамятных мальчишек, но не вмешивался: сам он, по его признанию, был здесь лет пятнадцать назад, когда кое-где еще можно было увидеть на земле травинку, а на дереве — сохлый листок, а сейчас все было одинаково пусто, мертво, голо…

Дива молчала, но Сокол, державший ее под руку, чувствовал, что она еле идет. И адаптазин не помогал здесь, в этой могиле прежнего леса, в котором она родилась, где умерла ее мать, где она плакала и любила, откуда бежала безоглядно — и куда наконец вернулась…

Вдруг Дива замерла.

— Вот здесь… — вымолвила она почти беззвучно, но Колос услышал и с изумлением оглянулся на нее.

Колос еще не отвык то и дело изумляться. Фэлкон — тот давно ни о чем не спрашивал, не таращил глаза, не столбенел; все воспринимал как должное, только иногда резко, темно краснел, когда приходилось за чем-либо обращаться к Диве.

— Нет, вроде бы еще метров пятьдесят, — сказал Колос с сомнением.

— Пахнет гарью… здесь стояла дедова изба, которую ты сжег, помнишь? — повернулась Дива к Соколу.

Сокол кивнул. Помнит ли он! Прошло не так уж много времени, чтобы забыть… каких-то несколько тысячелетий.

— Точно, здесь! — возбужденно крикнул Колос и тут же опасливо прихлопнул рот ладонью, озираясь. Но кругом было тихо, безлюдно.

— Точно! Вот и шахта! — перешел он на громкий шепот. — Все уже обрушилось, да и завалено было всяким мусором. Раньше тут вообще стояли такие противотанковые ежи, охрана, а потом все забросили, как обычно.

— Да и кому нужна пустая шахта! — Фэлкон развязал загодя припасенную связку колышков, обвязанных смоченными в смоле тряпками — дли факелов.

— Погоди, — сказала Дива. — Не надо пока. Светло ведь. И как тихо!

Да, лунный свет заливал поляну, плыл, колеблясь, и чудилось, что голые, черные деревья, в отчаянии воздев искалеченные ветви, только что метались в каком-то изломанном, уродливом танце, — но застыли на миг. И тихо было, тихо… До звона в ушах, до ломоты в висках, до боли в сердце, и Сокол невольно задержал дыхание, чтобы не нарушать этой потусторонней, воистину — мертвой тишины.

— Э-эй… — прошелестело где-то рядом, и он вздрогнул, но тут же узнал голос Дивы.

Зовет кого-то.

— Ате-эй!.. Дед!.. Отзовись!

— Не надо! — невольно вскрикнул Колос, и Сокол увидел, что мальчишку трясет. — Не надо! А вдруг отзовется что-то?!

Дива опустила голову, умолкла.

— Давайте все же посмотрим шахту, — сказал Фэлкон хрипло, и Сокол догадался, что и ему страшно до дрожи, и он хочет как можно скорее зажечь факел, словно из тьмы на них наступали, неуклонно сужая кольцо, лютые звери.

Фэлкон чиркнул спичкой. Тряпка, хорошо пропитанная смолой, вспыхнула, и гнетущий бледный полусвет сменился рваной пляской чадящего пламени.

Фэлкон пошел к шахте.

— Что ты хочешь делать? — спросил Сокол.

— Ничего особенного. Посвечу туда. Ты же сам хотел посмотреть.

«Не надо! Там тоннель!» — осенило вдруг Сокола, но он не успел крикнуть: Фэлкон уже поднес факел к черному еле различимому отверстию в земле.

Сокол На мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что огонь мигом погас, словно пламень слабенькой лучинки.

— Ух ты! — сказал Фэлкон удивленно. — Сквозняк! Откуда же…

Дива насторожилась, глаза ее встревожено блеснули… и стал слышен грозный гул, доносившийся откуда-то снизу.

Земля чуть дрогнула, а потом из тоннеля, послышался рокот, рев… пахнуло лютым, непереносимым холодом — и ударило ветром, да таким, что Сокола отшвырнуло в сторону. Он видел, что Фэлкон и Колос тоже откатились прочь, а Дива успела уцепиться за искореженный ствол и прижаться к нему всем телом.

Вихрь, пронзительно взвыв, взвился ввысь, и гарь, поднятая им с земли, черной клубящейся завесой заслонила луну.

Стало темно, темно, и Сокол, которому наконец удалось подняться, уставился в эту глухую тьму, крикнув:

— Дива!..

И тут же увидел ее.

Нет… сначала лишь контур, очерк ее фигуры, отделенной от кромешной ночи искристым ореолом, словно она сама была деревцем, мгновенно охваченным изморозью. Затем этот сверкающий контур начал меркнуть, меркнуть… но он не исчезал, а ширился, обращаясь в некое радужное облачко, все также обнимающее Диву… Нет, не Диву! — Зорянку!

Под зеленокудрой, белой-белоснежной березой, крепко обнимая ее стройный ствол, стояла, прижавшись щекой к шелковистой коре, Зорянка — в том самом голубом, дареном Лиховидом платье, с подпояской, в узор расшитой, с небрежно заплетенной желтой, спелой косой. А рядом с ней — понуро, словно винясь — или прощаясь, застыли имит Невр, Зверина, чернобородый Нецый, Шишко и Подкустовинк, вместе державшие корзину, из которой таращился сухонький, сивенький старичок, и еще какая-то зеленоволосая толстуха, увитая гороховыми стеблями, а за ними светились еще, еще лица, лица людей и нелюдей, и все они стояли молча, глядя на Зорянку, а она — на них, и вот наконец та, что была повита гороховыми стеблями, выступила вперед и протянула Зорянке нечто круглое, тяжелое, металлически сверкнувшее, с углублением посредине.

И, приглядевшись, Сокол едва не закричал от изумления, ибо узнал в этом похожем на сковороду предмете еще одну деталь экипировки Первой Экспедиции, вернее, ее службы слежения за безопасностью экипажа. Переносной стереовизор!

Экран был запылен, но Зорянка быстро протерла его ладонью, к стало видно…

Стало видно то, что Север уже повидал когда-то: пожар в хранилище. Огонь выползал из-под блокирующих перегородок, уже тлели, плавились два запасных скафандра, а в третий, задыхаясь от дыма, ничего не видя слезящимися, воспаленными глазами, неуклюже влезал Нецый. Тотчас скафандр послушно закрылся, Нецый попятился — и тяжело перевалился в черное отверстие тоннеля.

И тотчас же Сокол увидел, как блокирующая стена заслонила этот коридор.

Направленный, могучий поток протащил Нецыя сквозь беспредельное пространство и наконец поднес к самому борту «Рода-1990». Тот недвижимо висел у выхода на орбитальное кольцо.

Корабль весь сиял, светился огнями, неподалеку мелькали белые полусферы спускаемых аппаратов, бригада киберов-ремонтников сковала по обшивке… Но когда Нецый приблизился; защитные устройства, видимо, уловили чужие биотоки и окутали Нецыя изолирующей завесой — незримой, но обозначенной на экране и виде голубоватой штриховки.

И в это самое мгновение что-то нарушилось в мире. Почти неуловимая взором вспышка поколебала устойчивость изображения, очертания тоннелей прогнулись, сместились… Возможно, метеорит размером не больше песчинки, кто знает…

Повреждение обшивки тоннелей было исправлено в ту же секунду, однако Нецыя отшвырнуло в противолежащий тоннель и вновь повлекло куда-то, а изолирующее вещество вступило в реакцию с веществом метеорита.

Завеса сделалась похожей на кристаллическую решетку и, словно метельный вихрь, повлеклась за Нецыем, оседая на стенках тоннеля и на скафандре в виде слабо мерцающей белой пыли.

— Белопрах! Да это же белопрах! — послышался голос Фэлкона, и… вздрогнула Зоряяка, выронив стереовнзор, метнулись испуганно и сжались цветные тени прошлого, поблекли, растаяли… Радужная пелена, из которой они возникли, отплыла от Дивы, растворилась в свете луны, вновь появившейся из?за облаков, озарившей черный, мертвый лес, где носятся меж деревьев, рыдают, хохочут, катятся клубком по тропинкам незримые теперь призраки стародавней любви, ненависти, злодейства и печали. И будь жива здесь трава, она, наверно пела бы, шумела под порывами ветра голосами всех усопших, угасших, забытых, как стертый след…

— Ребята, — молвил Колос — и запнулся, но тут же нашел смелость продолжить: — Ребята, вы… вы оттуда? Вы Пришельцы?..

Ох, как пели слезы надежды в его голосе!

Сокол хотел было усмехнуться, но не мог — у него тоже перехватило горло.

Но отошла, наконец, от дерева Дива, и отвела со лба Колоса спутанные русые волосы.

— Какие же мы Пришельцы! Ты сам видел — мы свои. Мы отсюда. Но не зря говорят мудрецы: всё дольнее — отображение горнего. И нет богов, которые не были бы когда-то людьми!..

Наверное, круговорот веков растревожил все-таки силы небесные, и луну вновь затянуло тучами.

Тьма упала — хоть глаз выколи. Ощупью нашли бревно, сели рядом — куда идти в такой беспроглядности!

Тишина была и тьма, и Дива прильнула к Соколу, прикорнула под обнимающей ее рукой, тихонько поглаживая его пальцы. А он вновь и вновь пытался понять: по добру или по злу, или во какому-то еще непостижимому замыслу обрушили на них боги эту любовь, силу изначально добрую, ввергнув за это в мир зла и научив злу, ибо на сердце каждого теперь камнем лежал грех: Север убил Нецыя, и Дива — пестиков…

— Чей грех — того и беда, — чуть слышно вздохнула Дива, и Сокол понял, что оба они, как всегда, думали об одном и том же.

— Что, что? — встрепенулся вдруг Фэлкон. Вскинулся и Колос:

— Я было задремал… Жутко здесь. Давайте говорить, что ли.

— Давайте! — отозвался Фэлкон, — Вот, слушайте, что скажу.

— Откуда ты знаешь? — спросила Дива, помолчав. — О чем?

— Как у нас все было? Как он… нашел меня?

— Что ж я, без глаз? — Голос Фэлкона пресекся. — А ты… у тебя есть?..

— Нет. — Как отрезал.

— Почему?

— А дети? Какие будут дети?! Я ведь после армии успел поработал на Комбинате… Знаете, вам, наверное, не понять, но я слышал такую сказку: жил некогда могучий народ. Когда их женщины хотели иметь детей, они шли к волшебному озеру и омывались в нем. И могли зачать и родить. Но вот какая-то из них, чтобы отомстить своей сопернице, бросила в озеро злое зелье — и оно омертвело. И тот народ исчез с лица земли. Так и мы… так и нас…

Дива содрогнулась так, что Сокол схватил ее за плечи. И, словно вся теперешняя жизнь была лишь тенью воспоминаний, он увидел — как бы со стороны, как бы глазами Дивы: костер на берегу Белоомута — и его отражение в неподвижных, словно бы усталых водах, пламя играет, страшно меняет цвет… какие-то причудливые фигуры мечутся над ним. Женщина швыряет уголья в Белоомут — и огонь освещает искаженное лицо Зверины! И потом поверхность Белоомута медленно подернулась сетью трещин, вздыбилась, ломаясь на куски, рассыпаясь белой пылью…

— Нет!.. — вскочила Дива… — Я теперь поняла — это не Зверина! Она не виновата! Это же… — Она умолкла, но Сокол в темноте чувствовал ее взгляд, ее догадку: Нецый! Нецый, принесший из тоннеля белопрах, случайное порождение космоса.

Да, Нецый — лишь средство, лишь орудие. А виновник — был ли виновник? Нет спасения от непредсказуемой власти небес!

— Светает, что ли? — вдруг нарушил Колос их тяжелые мысли.

— Рано еще, — буркнул Фэлкон. — Говорю тебе, светает. Вон!

И все увидели, что и впрямь вдали зародилось какое-то блеклое свечение — почему-то в форме подковы. Начался ветер, и первые порывы принесли оттуда запах свежести.

— Водой пахнет, — сказала Дива. — Рекой. Там где-то Обимур!

— Точно, — согласился Фэлкон. — Как раз в той стороне, где брезжит. Но только это не рассвет. Какие-то фонари, что ли.

— Надо поглядеть! — И с этими словами Колос бесшумно прянул во тьму.

— Эй! Стой!

Все бросались за ним, слепо шаря руками, цепляясь друг за друга и спотыкаясь. Ничего не было видно, однако казалось, что они поднимаются по пологому склону… как вдруг и вправду оказались на вершине небольшого холма, и стало ясно: это он заслонял свет прожекторов. Один за другим вспыхивали мощные огни в низине, и ночь враз исчезла, сделалось светло как днем.

Все трое стояли, остолбенев от неожиданности, но откуда ни возьмись налетел Колос, толкнул Диву на землю. Остальные упали рядом.

— Вы что выстроились! — шепотом бранился Колос, — Там, внизу, полно милиции и летучих, и вообще сплошь какие-то важные шишки. Что-то здесь затевается. Надо поглядеть, только вот если начнут летучие патрулировать, они нас сверху враз засекут. Замаскироваться бы!

Через несколько минут Сокол, Фэлкон и Колос натаскали изрядно сломанных веток и, нагородив их над Дивой, тоже заползли под эту кучу, схожую с буреломом, наваленным туг и там.

Площадку для наблюдения они избрали выгоднейшую. Немного внизу как на ладони был виден пологий берег, на котором выстроилось множество машин, от леговушек с выразительными номерами до бульдозеров. Виднелось также оцепление, а с земли и впрямь то и дело взмывали темными тенями летучие и носились над лесом, над берегом, над прибрежными водами Обимура, и Сокол увидел, что какая-то часть реки отделена дамбой — не очень высокой, только чтобы не перехлестывало волной.

Несколько человек в беспокойстве расхаживали по берегу, словно бы не решались на что-то очень важное. Наконец один из них злобно махнул рукой, вскочил в автомобиль, и укатил прочь.

Тогда все заметно оживились, словно бы только из-за него не могли отважиться выстроиться у самой воды, а вскоре отойти от нее. Некоторые уселись в машины, отдыхая. Некоторые курили, нетерпеливо поглядывая на Обимур.

И вдруг порыв оживлення вновь сбил их в группку. Они ринулись к самой кромке реки и оттуда призывно замахали руками. Раздался рокот, и один из бульдозеров напористо ринулся на зов.

— Нет… — прошептал вдруг Фэлкон. — Да нет же! Не может быть!..

Остальные недоуменно покосились на него, ничего не понимая.

Близился рассвет, и ветер нагонял на берег редкую завесу белёсого тумана, в которой тускнел свет прожекторов. И какое-то время чудилось, что бульдозер диковинным образом приподнялся над землей и ползет по этому туману, тараня его своим скребком. Но присмотревшись, Сокол увидел, что бульдозер уже сошел с берега и сгребает воду… нет, не воду, хотя она плескалась на этом самом месте лишь несколько мгновений назад, а что-то белое, сыпучее, оставляя за собою сиротливо оголенное дно.

— Сне-ег! — протянул Колос растерянно. — Откуда же здесь вдруг?.. — И осекся.

— Это не снег, — раздался неживой голос рядом, и Диве пришлось повернуть голову, чтобы увериться, что это — Фэлкон. — Белопрах. Они добрались и до Обимура!

Дива застонала, наконец осознав, что видит перед собою. Обимур! Волна шумливая, стремглав бегущая меж утесов, и алое золото закатного солнца, и отражение звезд… и мягкий шелест во отмелям…

Сперва Белоомут — теперь Обимур! Но если Белоомут был сгублен цепочкой несчастных случайностей, то против Обимура встала стальная сила каменноглазых людей, кои обрекли его на погибель, чтобы отвоевать у реки новые земли — зачем? вскоре превратить и их в кладбище для всего живого? Как же не запекается пеплом, не сочится ядом, не разверзается в преисподнюю след их на земле?.. Или каждый из них уверен, что Свершает благо?!

— Нет! — послышался вдруг крик. — Не смейте! Не троньте его!

И, расшвыряв ветки, Фэлкон вскочил на ноги и бросился вниз по склону.

Его появление было, столь внезапным, что минутное оцепенение сковало людей внизу и летучих в небе. И Фэлкон успел добежать до бульдозера, вскочить в кабину, мощным толчком вышвырнув водителя, который с воплем покатился в сугроб белопраха, и, развернув бульдозер, погнать его на берег, наставив стальные ножи на бросившихся врассыпную людей.

Но сверху уже пикировали летучие, уже трещали автоматы, и пули вгрызались в железо кабины, крошили стекло, кромсали в кровь тело Фэлкона, который упал вперед, на рычаги, словно и теперь посылал бульдозер вперед.

И недвижными взорами глядели на него плоский вытоптанный берег, мертвый лес и затравленный Обимур.

И развеялось его дыхание по чистому полю, расточилось по зеленым дубравам, по крутым берегам и синим волнам…

В неодолимом оцепенений, будто околдованные, смотрели Сокол, Дива и Колос, как мертвого Фэлкона, раскачав, зашвырнули в кузов грузовика… а в мире ничего не изменилось! Опять двинулся бульдозер сгребать обращенную во прах волну обимурскую, наблюдали за ним довольные люди…

Появились еще какие-то черные, как летучие, только непомерно толстые, вроде огромных шаров, и начали ручищами как лопатами сгребать ставшую белопрахом воду в длинные коричневые мешки с круглыми жирными клеймами.

Клейма на одежде безумных… коричневые мешки, из которых люди, в защитных костюмах сыплют что-то во тьме подземки… «карсов раньше не было, вы понимаете? Они появились… порождение чьей-то злой воли…» Кажущиеся бессмысленными аресты участников боевого охранения, последних защитников всех этих отравленных, изъязвленных, напуганных и пугающих, обезумевших — но все еще живых, живущих и своим обликом, своим образом бросающих позорную тень на правительство, сделавшее их такими. Хорошо бы не обращать внимания на эти порождения неудавшегося эксперимента, но… невозможно! Так пусть же таятся в тоннелях подземки карсы… санитары-убийцы! И кто знает, где, в каких тоннелях вспучиваются, как нарывы, новые орудия зла?..

Казалось, от страшных догадок вздыбилось Время, прошел в размышлениях целый век, но это. был лишь миг. И ничто не менялось, словно в этом мире любой благой поступок или мысль есть лишь жест отчаяния, луч, пронзающий тьму безысходности, но не рассеивающий ее…

Там, внизу, уже сгребли обратившийся в белопрах участок реки, погрузили мешки, захлопали дверцы, заревели моторы, и колонна машин тронулась к городу.

— К мотолету, быстро! — велел Сокол, и они побежали сквозь лес, и, казалось, сучья и выворотни, заграждавшие путь ночью, сейчас сами разлетаются, освобождай дорогу.

— Знаешь, где можно их обойти? — спросил Сокол, нахлобучивая каску, и Колос, разворачивая машину, ответил без раздумий:

— Там, у пруда, помнишь? — Гони!

Ударил в лицо ветер, заставил пригнуться, и, придерживая за плечи Диву, сидевшую впереди, между ним и Колосом, Сокол удивился странному, леденящему спокойствию, которое вдруг овладело душой и рассудком. Все действия, которые им придется совершить, были ему зримы, и он был рад, что Диве сейчас ничего не надо объяснять, она и сама все понимает… И еще он думал, что Фэлкон был бы доволен, узнав, что они намерены сделать…

Пролетели мимо, сливаясь в однообразную пелену, серые пустынные поля, и Колос осадил мотолет на кромке пруда, неподалеку от ангара, где только лишь вчера Сокол нашел спасенного Фэлкона… Оттуда выбежали мальчишки-истребители, шумно приветствуя своего атамана; однако Колос, мановением руки установив тишину, спросил:

— Здесь засядем?

— Здесь, — кивнул Сокол. — Займи круговую оборону и держись сколько можешь. Нам нужно около получаса с учетом всяких неожиданностей. Да и территорию Комбината мы не знаем. Так что — держись. Как насчет оружия?

— Ну, этого добра… — отмахнулся Колос. — Только я тут не останусь. Ребята проверенные, боевые, и без меня справятся. Я с вами, а то как же вы вдвоем?..

— Мы вдвоем, вот именно, — кивнул Сокол. — Ты, главное, их тут приостанови. И еще, Колос… Если вы будете крепко держаться, они, конечно, вызовут подкрепление. Имей в виду — в бой с превосходящими силами не ввязываться! Бросайте все н разбегайтесь кто куда, понял? Поберегите себя, если будет такая возможность. Особенно ты… росток, стебелек, на котором — зернышки… помнишь?..

Он оседлал мотолет.

— Нет! — крикнул Колос, цепляясь за Диву, и зеленые глаза его налились слезами. — Я не могу!

Дива мягко разжала его пальцы и улыбнулась, одним прикосновением своей улыбки словно бы стирая его отчаяние, злые слезы и рвущий сердце страх.

— Ты не бойся, Колосок, — сказала она и легко вскочила в седло позади Сокола. — Родятся, знаешь, на смерть, а умирают — на жизнь!

Она уткнулась в плечо Сокола, и мотолет ринулся по дороге к серому зданию Комбината.

Стрельбу они услышали, еще не достигнув ворот, и Сокол недовольно качнул головою: рановато! Успел ли Колос как следует подготовить укрытие для ребят?

Оставив мотолет на набережной, они пешком, как можно медленнее, пошли к Комбинату, пытаясь разглядеть, где же в плотной ровной стене забора могут быть ворота.

Конечно, Дива могла бы начать прямо отсюда, а Сокол шел бы следом, прикрывая ее из искрила, но обоих сдерживала мысль: а не окажутся ли на пути ее разрушительной силы люди? Абсолютно не зная территории Комбината, ничего нельзя было предположить, поэтому решили повременить. Да и силы пока поберечь не вредно — кто знает, что там впереди.

Сокол надеялся, что подкрепление против Колоса и его истребителей будет вызвано именно отсюда, с Комбината. А придется же им как-то выезжать! Вот и видны станут ворота. Конечно, может случиться, что к месту боя помчатся войска и милиция с других участков. Тогда будет хуже…

Но им повезло… Когда дальняя перестрелка достигла своего апогея, за стеной завыли сирены, и прямо против того места, где стояли Дива и Сокол, начала раздвигаться бетонная щель, образуя проем, сквозь который вывалился броневик, а за ним цепью выметнулись мотолеты.

— О… — прошелестела Дива. — Им не выстоять, ни за что не выстоять!

— Будем надеяться, они не станут и пытаться, — буркнул Сокол, напряженно следивший за движением ворот. — Все, пошли!

Колонна боевого подкрепления на предельной скорости ушла за поворот, и Сокол, уже не опасаясь их, коротко хлестанул лучом искрила в проем, на который медленно наползала серая плита.

Зашипела оплавленная, пузырящаяся масса, и движение створок прекратилось.

Сокол кинулся вперед, протиснулся в щель, упал, перекатился На спину, ведя стволом искрила вокруг, ежесекундно готовый нажать на спуск, вскочил, махнул Диве, и она проскользнула следом, быстро огляделась — и побежала к серому зданию с зеркальными окнами.

Прямо напротив открылась небольшая дверь и оттуда, поправляя каску, выбежал шарообразный охранник в сером, — очевидно, проверить, почему заклинило ворота.

Сокол наклонил ствол и взрыл асфальт прямо у ног охранника. Того шатнуло к стене, и Сокол стремительным движением выжег на ней контур фигуры беззащитно припавшего к ней шара.

Тот выпал из дымящегося ореола и повалился лицом вниз, конвульсивно царапая ногтями асфальт.

Сокол кивнул: просто шок, но сделано хорошо!

И он метнулся в ту дверь, откуда только что вышел охранник, опять махнув Диве.

Сразу от входа шла наверх крутая винтовая лестница, и оба взлетали по ней, задыхаясь и оглохнув от шума крови в ушах, пока она не перешла в узкий металлический мост, огражденный по краям перилами, нависший над переплетением белых, круглых, эмалево сверкающих труб.

Теперь Дива побежала впереди, а Сокол прикрывал ее пятясь, и они удачно достигли просторного белого коридора и замерли перевести дух.

Пока их появление не замечено… а если и замечено, то утерян след. Выиграны минуты, которые скоро станут решающими… А пока можно и оглядеться, и сориентироваться.

Сокол немного прошел по коридору. В него выходило множество дверей. Рискнул толкнуть одну — та не поддавалась.

Сокол вернулся к Диве.

Она стояла напряжённо вытянувшись, полузакрыв глаза, прислушиваясь.

Это огромное серое здание чудилось ей лютым существом со множеством хитро прищуренных глаз, источающих смерть… До сердца чудища надо было добраться, но как? Где его искать? И она слушала, слушала всем телом своим, выискивая в сонме глухих дальних шумов злое биение его сердца.

И услышала!

Быстро оглянувшись на Сокола, который настороженно обегал взором и стволом искрила коридор, она метнулась вперед и с силой толкнула одну из дверей.

Та открылась неожиданно легко, и Дива оказалась в новом коридоре, напоминающем внутренность, трубы, освещенной тусклым синим светом. Но едва нога Дивы коснулась мерно вибрирующего пола, как послышался резкий свист, а следом — тяжелое соление и странный мягкий топот.

В ту же секунду Сокол сильно толкнул Диву вперед и, захлопнув дверь, прижал ее всем телом.

— Собаки! — бросил он. — Беги! Я подер… — Он не договорил, опрокидываясь на спину, смятый лавиной серых тел, молча, напористо ввалившихся в узкую дверь.

Эта давка дала ему миг передышки. Сокол успел нажать на спуск, и на него повалились раскромсанные, обугленные чудища, только отдаленно напоминающие овчарок: с тяжелыми квадратными пастями, сплошными пластинами зубов, способных переломить хребет быку, с мощно-мускулистыми кривыми лапами.

Отшвырнув Диву к стене, Сокол прижал ее спиной, щедро поливая уродов-чудовищ лучами искрила, желая сейчас иметь еще одно — парализатор!..

Наконец атака была отбита, противник, воя, отступил в главный коридор, и Сокол с Дивой помчались — она впереди, он, полубоком, сзади, ныряя под какие-то арки, взлетая по лестницам, грохоча по мосткам, протискиваясь меж переплетеньями труб, пока сине-темные недра не сменились вновь просторным белым коридором, а потом широкой лестницей.

Три пролета вверх они миновали благополучно, а четвертый вдруг разверзся под ногами.

Что успела почувствовать Дива, неизвестно, однако что-то, видимо, успела» потому что она всем телом толкнула Сокола к перилам, тот ударился о них, грохоча стволом искрила, и когда ступеньки исчезли, оба не провалились вниз, туда, где, медленно, тяжело скрежеща, перемалывали что-то невидимое тускло мерцающие зубья, а повисли: Сокол — держась за искрил, застрявший меж прутьев, а Дива — уцепившись за его пояс.

Сокол глянул вверх. Искрил-то застрял надежно, а вот прутья разгибались под тяжестью двух тел.

— Наверх! — выдавил он сквозь зубы, и Дива, оторвав одну руку от пояса, вцепилась в его плечо, тут же перехватив и второй рукой и оплетя ногами его ноги.

Ее кроссовки скользнули, и Сокол, поняв, медленно подогнул колени, стараясь дать ей точку опоры.

Толчок! Дива мгновенно оперлась о его согнутые ноги и, распрямившись упруго, уцепилась за перила рядом с ним.

Прутья, освободившись от двойной тяжести, тотчас перестали пружинить, и уже не трудно было Соколу подтянуться повыше, а лотом забраться и сесть на перила верхом.

Понадежнее зацепившись ногами, он помог забраться и Диве, а потом осторожна высвободил искрил. После этого, стараясь не глядеть вниз, они проползли несколько метров по перилам вверх, опираясь ногами о прутья и перехватывая руками, пока не достигли площадки и не свалились на нее.

За все это время они обменялись лишь несколькими быстрыми взглядами, похожими на вспышки мыслей, да короткими репликами, и сейчас Дива обессилено припала к тяжело вздымающейся груди Сокола, а он, перебирая окровавленными пальцами ее распустившуюся косу, подумал опять, что все это время она вела себя как самый обыкновенный человек, словно бы лишилась всех своих необычайных способностей. Но нет, это не так. Похоже, она чует, что в решающий момент, когда они доберутся до синтезатора, ей понадобится все умение, все силы, все чары, и нельзя пока расточить их ни одной, даже для того, чтобы облегчить путь.

Какой-то стук привлек их внимание, и они увидели, что ступени вновь наползли на свои места, закрывая страшный провал и образуя обычную белую лестницу. И эта лестница уже гудит под множеством бегущих ног, а снизу доносятся голоса.

— Эва, когда хватились! — усмехнулась Дива.

— Давай-ка быстро, — велел Сокол, и она вскинулась, насторожилась:

— Уже где-то близко… совсем близко бьётся…

Да и сам Сокол уже различал предельно обострившемся слухом, а может быть, всем существом своим, какой-то неровный рокот, и впрямь напоминающий биение сердца.

Они поднялись, потом Сокол для надежности выжег ведь последний пролет, заодно скосив лучом перила, да еще и заплавил за собой дверь, сквозь которую они проскочили в новый коридор, с красными стрелами и предостерегающими знаками на стенах, а с потолка здесь пялились темные глаза телекамер.

Теперь впереди опять шёл Сокол, методично, словно осиные гнезда, выжигая их.

Сыпалось стекло, слышались громкие хлопки, как вдруг из потолка вывалилась металлическая стенка и, ударившись в пол так, что тяжкий гул пошел по коридору, преградила им путь.

Сокол только усмехнулся, вырезая в ней аккуратное овальное отверстие, но когда вторая стенка через несколько секунд, обрушилась уже не впереди, а на дюйм позади их, он понял, что это не автоматические ловушки, а тщательно наведенные преграды.

Теперь они шли медленнее, приглядываясь к. потолку, но он казался сплошным, гладким, без единой трещинки, и Сокол почти упустил тот момент, когда начала падать новая стена.

И теперь наводчик рассчитал безупречно. Сокол только успел чуть посунуть Диву плечом, а сам упал, придавленный непомерной тяжестью, приняв ее на ствол искрила, перехваченный обеими руками.

Дива обернулась было — глаза ее стали огромными на враз осунувшемся лице, — но в ту дверь, которую он замкнул огнем, уже ломились, через нее стреляли, и хоть пулям мешала вторая металлическая стенка, но она могла подняться так же неожиданно, как и рухнула, и Сокол прохрипел:

— Вперед! Я сам!..

И она, дрогнув белыми губами, словно что-то шепнув на прощанье, полетела, как осенний лист, подхваченный ветром, и скрылась за поворотом.

Сокол проводил взглядом ее высокую фигуру в узких синих джинсах и сером свитере, с разлохмаченной косой, вьющейся меж лопаток, и перевел налитые кровью глаза на стену, которую он держал… пока держал.

Тяжесть была слишком велика, и, как ни напрягал он руки, они уже ходуном ходили и медленно сгибались в локтях.

Сокол знал, что его стремительности не хватит, чтобы отшвырнуть искрил и перекатиться в сторону, потому что для этого уже утомленному телу понадобилось бы два мгновения, а стене, чтобы расплющить его, хватит и одного.

Пожалуй, можно было бы попытаться, так же поддерживая стену, чуть отползти в сторону, но едва ли удастся удержать тяжесть одной рукой — и тогда ему оттяпает руку.

Сокол вспомнил Фэлкона и то, как он рассказывал про яму, про крыс, про сломанный палец, а потом, очнувшись от этого воспоминания, увидел, что плита заставила его руки согнуться еще сильнее.

Лицо Зорянки всплыло перед ним, но он отогнал ее, потому что побоялся: а вдруг она услышит его мысленный призыв о помощи и бросит все… а это нельзя! И вдруг измученные руки его согнулись так резко, что он едва успел поймать плиту на ствол и остановить над самым своим лицом!

Возможно, в полу были еще и магниты, Потому что чем ниже, тем неуклоннее, тяжелее делалось чудовищное давление, и Сокол понял, что он сейчас будет уничтожен, если не предпримет хоть что-нибудь!..

Он зажмурился, вздохнул, из последних сил отжимая плиту вверх и оттаскивая непослушное тело в сторону, безнадежно надеясь, что, может быть, рука, защищенная стволом искрила, все же не очень пострадает, но тотчас представил себя, лежащего рядом с этой плитой, которая защемит его разможженную руку… и холодно решил: пусть уж лучше рубит!.. как вдруг плита с гудением резко пошла вверх и застыла, не достигнув потолка на каких-нибудь полметра, а лампочки в коридоре погасли. И Сокол сперва отодвинулся из-под плиты, а потом только смог сообразить: Дива дошла-таки… она на месте…

Да, она дошла, добежала, она была на месте.

Последние минуты чудилось, что идет она уже по самому сердцу чудища, так сотрясался, рокотал под ногами пол, а когда открылась еще одна дверь, поняла: так и есть!

В центре огромной полусферы стоял белый куб выше человеческого роста, и то фосфоресцировал, то медленно тускнел.

Дива осторожно приблизилась.

Так вот оно, сердце чудовища! И эта игра света — биение его крови.

Ну что же… за Белоомут, за Обимур, за Фэлкона, за Колоса, за всех!

И она приникла всем телом к прохладной белой грани.

И тело ее словно бы рассыпалось миллиардами пылинок, расточилось миллиардами капель, проникая в каждый атом этого рукотворного злобного животного, впитываясь в его кровь, внедряясь в его мозг, включаясь в биение его сердца, подчиняя его себе и передавая приказ, которого не мог ослушаться никто, услышавший от Дивы мысленное: «Смерть тебе!»

Куб задрожал… встрепенулось все существо серого зверя со множеством зеркальных глаз… И Дива словно бы увидела, как крошатся, ломаются, кристаллические решетки металла, камня, дерева… погас свет… но незыблемо оставалось вещество, рождаемое Комбинатом, и Диве показалось еще, что сквозь неистовый ток крови она слышит голос злого чудища:

— Тебе не совладать со мною! И она поняла, почему.

Созданный когда-то по воле бесстрастных сил Вселенских и теперь скрупулезно точно воспроизведённый вновь, белопрах все еще остаётся созданием не-человеческим, над-человеческим, и слишком мало сил даже у Дивы, если она хочет отнять что-то у Вселенной, не дав ничего взамен, чтобы заполнить создавшуюся пустоту.

Она отстранилась от куба и постояла так, сосредоточенно глядя, как вновь вспухает внутри его белое свечение и начинает нарастать рокот.

Она вздохнула. Лицо Лиховида возникло перед ней — серебряные волосы, синие глаза, улыбка….

Дива медленно подняла руку. Теперь все будет просто, если она решилась.

Да.

И, чуть нахмурясь, она легко коснулась стенки куба, мысленно сказав:

— Ну, я готова.

Следующий миг был растянут до беспредельности — и тут же вечность оказалась вновь спрессованной в миг. Ничего не произошло!

Стрелой пронзила догадка, что ее жертвы мало, еще мало для Вселенной, потому что не все сковавшие цепочку погибельных случайностей, приведших к рождению белопраха, понесли наказание.

И Дива содрогнулась, ибо ей стало вдруг ясно хитроумие богов, о нет, не Рода, не Стрибога, не Зевеса, не Христа и Аллаха, а тех Богов… может быть — одного Бога, единого и единственного Творца и Созидателя, который замыслил и сотворил не только малую песчинку, но даже самую черноту межзвездную… да, стало ясно: все в этом мире, и добро, и зло, и незло, и недобро — обречено быть наказуемо… просто потому, что оно существует!..

С громом — так показалось ее обостренному до боли слуху — распахнулась дверь. На пороге — Лиховид.

Жизнь ее и погибель!

Мгновенно облегчение от того, что не одна перед лицом бесстрастно высчитывающей свои выгоды пустоты.

И ощущение новой опасности — близки преследователи, надо спешить.

И она беспомощно тянется к Лиховиду, и он в три прыжка преодолевает зал и хватает Зорянку за руку…

Она еще успела увидеть его улыбку, прежде чем раздался вздох Вселенной, принявшей наконец жертву.

А Колос, который в этот миг дотащился до серого забора Комбината, придерживая раненую руку, увидел… Он увидел, как разом, вспыхнули, взрываясь, слепые окна… огромное здание качнулось, поплыли, дрожа и колебаясь, его стены… разваливаясь на куски, среди которых мелькали черные фигуры летучих; чудовищно раздутых шаров; уродливого сторожевого пса с перебитой лапой», и вот все это мягко, беззвучно осело на землю пушистым зеленым облаком.

Вот опять взметнулась зеленая метель — и улеглась, накрыв землю тонким ковром молодой травы…

На ней лежали оглушенные падением люди… люди!

И молодой волк, упруго вскочив на высоких сильных лапах, воздел точеную голову к небу.

Муть и гарь, взброшенные взрывом в вышину, постепенно расходились, и внезапная звезда взошла между востоком и полуднем, словно брильянтовый костылик вбили в грязь.

Тихо было, тихо, и только ветер шептал меж трав и звезд.