"Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии" - читать интересную книгу автора (Ахмедов Исмаил)

Ким Филби

В своем странном повороте судьба опять меня свела лицом к лицу с КГБ (тогда он имел уже название МГБ), хотя в то время я об этом не знал и знать не мог. Несколько недель Ким Филби[13] брал у меня интервью и я не мог даже представить о его намерениях.

Это было время после обеда мягкого и солнечного дня 1948 года. Довольно усталый от восхождения на гору рано утром, я расслаблялся в лобби отеля Эге в Манисе. В это время года здесь обычно бывает немного приезжих в Манисе и отель, где я проживал, был почти пустым. Было тихо и спокойно. Воздух благоухал многими запахами и ароматом, несущимися с близлежащих полей и садов.

Внезапно послышался визг автомобильных тормозов и два мужчины зашагали из машины по направлению ко мне. Мужчина, шагающий впереди, был незнакомцем, до этого я его никогда не встречал. Он был европейцем, по-видимому, англичанином, высоким, сухощавым и белокурым. Я знал второго человека, который, по-видимому, сопровождал первого. Это был начальник измирского офиса службы турецкой национальной безопасности. Назову его м-р Р.

М-р Р. представил мне незнакомца как высокопоставленного члена английской секретной службы, который прибыл повидать меня по некоторым вопросам, однако, он не стал уточнять его имя, ранг или официальное положение. В мире шпионажа люди привыкают к безличным и безымянным личностям. Тот простой факт, что глава измирского офиса службы турецкой национальной безопасности привез незнакомца из Измира, расположенного в 50 километрах от Маниссы и сопровождал его, оказывая всякие знаки уважения и внимания, было для меня достаточным свидетельством важности их путешествия в этот уголок Турции. Мы пожали друг другу руки и я пригласил их на верх в свою комнату.

Англичанин вежливо спросил, могу ли я кратко рассказать ему о моем дипломатическом, военном и разведывательном прошлом; об обстоятельствах вокруг моего побега; и также о кратком резюме по любой значительной разведывательной информации, которой я, возможно, располагаю.

Сидя в комнате моего отеля, мы проговорили, по меньшей мере, три часа. Скорее, говорил я, а англичанин внимательно слушал меня и записывал в своем блокноте. Мы говорили на английском, и м-р Р. лишь слушал, пытаясь понять нашу беседу, поскольку его английский был явно недостаточным для этого. После некоторого времени англичанин предложил остановиться, объяснив, что становится поздно.

«Ваше прошлое зачаровывает; ваша информация также имеет большое значение и интерес», сказал он. «Мы должны сесть с вами на несколько месяцев и обсудить все в деталях. Это можно сделать лишь в Стамбуле, где имеется надлежащие атмосфера и условия. Я поставлю в известность моих начальников в Лондоне, получу от них разрешение для приглашения вас в Стамбул и также попрошу разрешения у турецкого правительства на интервью с вами. Я надеюсь, что турки пойдут навстречу. Вы будете оповещены, когда все устроится. Между тем, мы благодарим вас за вашу любезность. Было приятно встретиться с вами». М-р Р. был доволен и взволнован по неизвестной мне причине. На этом мы расстались, оставляя меня в состоянии крайнего любопытства. «Где же они были с 1942 года? Я разорвал с Советами в 1942 году; сейчас 1948 год! Почему английская секретная служба так долго искала меня? Разумеется, англичане знали об этом задолго перед тем, как я бежал!» Таковы были мои мысли, непрерывно вертящиеся в моей голове. «Возможно, изменились времена. После того, как волнения от победы над Германией улеглись, Запад, наконец, начинает узнавать настоящее лицо Советов. Может быть, я найду свой новый дом и работу на Западе». Мои надежды вновь ожили. Надежда! Без нее человек ничто. Он так может умереть. Он уже опустошен.

Началась пора ожидания. Медленно, проходили дни за днями, итак, все три месяца. Затем, наконец, в одно утро пришла новость. Посыльный, специальный агент от м-ра Р., прибыл с известием. Я должен немедленно ехать в Измир и там приготовиться к дальнейшему пути. Конечный пункт моего путешествия не был указан, но м-р Р. прислал свою официальную машину со своим военным водителем. До этого такая щедрость мне еще не оказывалась.

Очень скоро я вместе со специальным агентом прибыл в Измир. М-р Р. был весь в улыбках. «Здесь ваш авиабилет в Стамбул. Вы улетаете первым самолетом. В аэропорту вас встретит заместитель начальника нашего стамбульского офиса м-р Т. (которого я уже знал)». М-р Р. не знал или прикинулся, что не знает, причину моей поездки в Стамбул.

Полет в Стамбул занимает час. Около полудня мой самолет приземлился на Yeshil Kцy и меня здесь встретил м-р Т., который повез меня в стамбульские штаб-квартиры службы турецкой национальной безопасности, где меня встретил ее начальник м-р Й.

Здесь, в прекрасном городе Стамбул, состоящей из смеси многих культур и являющийся как бы их плавильным котлом, меня формально представили к англичанину, моему недавнему знакомому в Манисе. М-р Й. представил его как «М-р Филби, начальник английской секретной службы в Турции. М-р Филби является сыном уважаемого и заслуженного исследователя арабов Джона Филби, который стал мусульманином. Это есть желание м-ра Филби иметь долгое интервью с вами, интервью, которое, возможно, займет несколько недель. М-р Филби подчеркнуто попросил нас, чтобы никто из наших людей не был представлен во время ваших бесед. Эта просьба удовлетворена. Вы также абсолютно свободны передвигаться по вашему желанию в Стамбуле и устраивать свои свидания с м-ром Филби. Вот вам тысяча пятьсот турецких лир, равных пятистам американских долларов, для ваших расходов в Стамбуле. Они предоставлены нам в качестве вашего аванса м-ром Филби. В качестве жилья мы зарезервировали для вас номер в прекрасном отеле».

Затем все пошло своим чередом. Моим посетителем в недавнем прошлом в Манисе был Филби, глава английской секретной службы в Турции, сын известного Джона Филби. Когда-то в будущем я спрошу себя: как я мог заподозрить в нем агента смертельно опасного КГБ? Его собственная служба не заподозрила его, также не смогли этого сделать турки. Он был любезным и приятным, всегда улыбающимся.

Для меня он был законным офицером английской разведки, интересующимся советскими проблемами.

Было договорено с Филби, что член его штаба, с неясными чертами, будет меня забирать в каждое утро в девять часов и доставлять на место моего интервью. Он также будет меня привозить обратно в отель вечером после завершения нашей работы. Между тем, м-р Й., которого Филби позднее назовет в своей книге My Silent War как «тетя Джейн», препроводил мне личную записку, где было написано: «Исмаил бей, не беспокойтесь за свою безопасность. Вы находитесь под нашей защитой и предприняты все необходимые меры для защиты вашей жизни». Это сообщение успокоило меня.

На следующее утро, точно в 9 часов, человек с неопределенными чертами повез меня на место нашей встречи. Это была роскошная квартира в Джигангире, окна которой смотрели на прекрасные виды Босфора и Мраморного моря. Дверь открыл гигант курд с темной кожей. Один его вид посреди ночи в темном углу поверг бы любого в шоковое состояние. Он раболепно взглянул на моего сопровождающего и посмотрел на меня с необъяснимой враждебностью. «Да», сказал я себе, «такой может очень легко задушить человека и потащить в мешке на Босфор, чтобы потопить». Мы вошли в квартиру. Это был охраняемый дом Филби. В своей жизни я немало повидал такого рода домов, но этот был более чем рядовой дом. Прежде всего он был весьма комфортабельным, богато и со вкусом меблированным. Полы были покрыты ценными восточными коврами, а в центре пола в гостевой лежала шкура крупного полярного медведя. Как только мы вошли в гостевую, нас встретил Филби, который представил меня молодой и очаровательной английской леди, которая была для нас как хозяйка и стенографистка во все последующие дни. Англичанин с неопределенными чертами ушел, напомнив мне, что он заберет меня обратно вечером.

Филби был весь в улыбке и любезности: весь во внимании, безупречный английский джентльмен. Для начала мы выпили и затем перешли к делу, которое продолжалось почти четыре недели, ежедневно с девяти до пяти часов с короткими интервалами для обеда, которого доставляли в ту же комнату.

Ох, мой бог. Если бы я знал, что улыбающийся, любезный англичанин по имени Филби был человеком, который сдал КГБ советского вице-консула Константина[14] и отправил его тем самым на верную смерть!

Но как я мог бы это знать? Даже, когда мои интервью были завершены, и я немедленно уехал в Измир на корабле, у меня имелись некоторые мелкие опасения об этом человеке, Филби, однако, я их отверг. Кому я мог об этом рассказать? Одно дело было заподозрить старшего офицера английской разведки. Рассказать об этом было равносильно самоубийству. Кто бы стал меня слушать и если бы даже я нашел, кому рассказать об этом, кто бы поверил мне? Меня немедленно обвинили бы в советской провокации или сказали бы, что я человек «слегка не своем уме». И какое доказательство я мог бы предъявить, кроме своих умозаключений? Поэтому по возвращению в Измир я решил держать свои подозрения о Филби при себе до надлежащего времени.

Сейчас, ретроспективно оглядываясь назад и восстанавливая в своей памяти мои беседы с этим мастером обмана, после многих прошедших с тех пор лет, я вижу некоторые изъяны в стратегии Филби, использованной в вопросах ко мне, некоторые изъяны в поведении Филби и наиболее очевидные теперь крупнейшие ошибки, допущенные с его стороны.

Разумеется, из предварительного, краткого разговора Филби узнал об объеме и ценности моей информации. Намного позднее в Стамбуле стало ясным, что перед тем, как встретить меня вновь в Стамбуле, Филби получил инструкции КГБ, чтобы узнать о моих мотивациях, насколько я был информирован о советских военных, дипломатических, разведывательных и технологических секретах, кому и по поводу чего я рассказывал об этих вещах.

Соответственно, программа моего интервью, определенная Филби, приблизительно выглядит следующим образом:

— Мое происхождение и биографические данные.

— Мотивы моего побега.

— Подробные детали моего побега к туркам.

— Все высокопоставленные советские военные офицеры и другие общественные фигуры, известные мне, и их характеристики и стили их работы.

— Советское верховное командование, генеральный штаб, политическое управление Советской армии и флота, их организация, политика, контроль, стратегия и доктрина. Военные школы и академии. Весь мне известный персонал по именам и их характеристики. Советские военные, научные и исследовательские организации, их задачи, персонал и их характеристики и т. д.

— Корпус связи Советской Армии.

— Пограничные войска.

— Чистки в советских вооруженных силах; советское нападение на Финляндию в 1939 году.

— Советская военная разведка — функции ГРУ, стратегия, операции, тактика, его история, начальники и заместители, организация. Цели разведки, политические аспекты, т. е. отношение между партией, советским правительством и ГРУ. Финансы, доктрина действий и методов, работа с агентами и модус операнди и коммуникации. Советские дипломатические, коммерческие и некоторые другие учреждения, такие, как ТАСС в качестве прикрытия действий советского шпионажа. Профессиональные стандарты, эффективность, безопасность и др.; учреждения для обучения.

— История КГБ, организация, отношения между ГРУ и КГБ.

— Действия ГРУ за границей, легальные и нелегальные сети в Турции, Европе, США, Азии.

— Состояние моего духа и мои планы на будущее.

Все беседы проходили в малой комнате типа передней, с моим креслом перед стеклянной дверью, ведущей на балкон, смотрящий на Босфор. Я думаю, что это было на пятом или шестом этаже, внизу находилась узкая улица с мостовой, идеальное место для так называемого прыжка самоубийцы.

Очаровательная английская леди стенографировала, но в некоторых местах осуществлялась магнитофонная запись, по-видимому, через запрятанный где-то передо мной микрофон.

Наши дискуссии о моем происхождении и разговоры, касающиеся моих биографических данных, были поразительно коротки. Возможно, они заняли лишь несколько часов. Как правило, любая секретная служба (определенно КГБ) гораздо дольше проверяла бы происхождение человека. Ничего не было бы упущено в этом отношении. Была бы проверена вся семейная история со всеми родственниками. Затем на протяжении допросов, касающихся друзей, коллег, образования, профессиональных навыков, языков, военной обязанности, названий и дат школ, в которых он учился, записей о службе, одноклассников, переводов и переездов с одного места на другое; все это должно было быть проверено и тщательно просеяно через сито вплоть до второстепенных деталей. Необходимы несколько дней, иногда неделя и более, чтобы эффективно оценить человека, представляющего интерес. Чем более человек под расследованием является зрелым, тем больше он имеет информацию; чем более он опытен, тем больше необходимо время для его понимания и оценки. Это делается для того, чтобы его понять, установить его bona fides, оценить материалы и информацию, которые он представит.

Короче, необходимо много времени для проверки человека со всех точек зрения. Тем не менее, здесь был я, бывший начальник Четвертого отдела ГРУ, офицер советского Генштаба, подполковник, сидящий лицом к лицу перед главой британской секретной службы в Турции и он, фактически, не проявил никакого интереса ко мне, к моему происхождению, к моему bona fides. Я был озадачен и обижен, поскольку я надеялся, что такой высокопоставленный офицер английской разведки должен был понять мои проблемы и, возможно, мог бы мне помочь по поводу моих планов перебраться на Запад.

Через многие годы стало ясно, почему Филби не имел интереса к моему происхождению. Оно уже было известно его хозяевам в Москве и Филби не было причины, чтобы он тратил на это свое время. Это была ошибка, допущенная как Филби, так и его хозяевами. Каждая игра должна играться согласно ее правилам. И, разумеется, с этой точки зрения он не стал помогать мне покинуть Турцию. Наоборот, он сделал все, чтобы препятствовать мне ехать на Запад.

Даже если моя личная история была лишь слегка затронута, Филби не позабыл спрашивать меня о моих близких родственниках в Москве. Он хотел узнать их имена и адреса; когда я упомянул имя, адрес и место работы сестры моей жены, очаровательнейшей и прекрасной женщины высокой культуры, Филби немедленно спросил меня, не желаю ли я написать ей кратенькое письмо. «Кто-либо из английского посольства в Москве найдет ее и вручит ваше послание». Обрадованный возможностью информировать ее о моей свободе, я написал короткую записку и отдал Филби. Она и ее муж были в оппозиции диктатуре Сталина, хотя они и не были антисоветчиками. К моему большому несчастью, я лишь спустя годы догадался об этом грязном обмане, использованном Филби для расправы над невинной женщиной.

Во время разговоров о высокопоставленных советских военных офицерах Филби достиг успеха, выудив у меня имена нескольких сот офицеров и инженеров, связанных со мной или по школе, академии или по назначениям.

Я дал эту информацию для того, чтобы показать свободному миру, что имеются много старших советских офицеров, мыслящих реалистически и достаточно умных, чтобы понимать порочность сталинского господства во всех сферах советской жизни; эти офицеры достаточно образованны, чтобы придти к пониманию важности взаимного сотрудничества с людьми западного мира. Они были людьми, подобными мне, людьми, которые могли бы показать Западу, что не все люди СССР являются догматичными или согласными, чтобы быть использованными в качестве антизападных инструментов Сталиным и его сторонниками.

Судьба холодна и жестока. Когда Филби раскрылся, мне стало ясно, что весь этот материал был растолкован хозяевами КГБ как обычно. Нужно лишь просмотреть прессу, чтобы придти к выводу, что сталинисты продвигались все выше и выше, в то время как другие снимались со своих постов и подвергались к унижениям.

В то время как Филби пренебрегал моим происхождением, он проявил большой интерес к причинам моего побега, обстоятельствам вокруг него, как со мной обращались турки и, наконец, к попыткам, если они были, со стороны КГБ, меня выкрасть или ликвидировать. Он был помешан даже в мельчайших деталях о моей защите турками. Я не постеснялся давать ему знать, как я политически был мотивирован для побега, как не был согласен со сталинским руководством и всевластием КГБ исключительно во всех сферах советской жизни.

Я сообщил ему, как ГРУ смог узнать заранее о данных, показывающих степень готовности и силы, о концентрации германских войск для вторжения в Советский Союз, о стратегических планах германского верховного командования и о приблизительной дате предстоящего вторжения в Советский Союз. Я подчеркнул, что все наши сообщения по этим вопросам были отклонены Сталиным и генералами, близкими к нему. Сталин, не принимая во внимание значение информации ГРУ по германскому вторжению, предпочитал ставить на них штамп, что все они являются продуктами английских провокаций. Я также объяснил, что Сталин и некоторые близкие к нему высшие военные офицеры недооценили силу и мощь германской армии и в результате принимали ошибочные решения по фундаментальным стратегическим мерам. Когда кто-то говорит, при условии, разумеется, что он является человеком из разведки, то он может судить по выражению лица и непосредственной реакции своего слушателя, по проявленному с его стороны интересу и родам вопросов, которые он задает, насколько и как глубоко этот слушатель понимает рассказываемое. Это было очевидно мне. Филби, действительно, не демонстрировал большое понимание или желание узнать трагедию этой борьбы в советском генеральном штабе накануне вторжения. Я рассказывал ему о глубоко укоренившихся подозрениях советского руководства по отношению к союзникам, когда война шла в 1942 году. Лозунгом Сталина было «Нашим врагом номер один являются Соединенные Штаты. После победы над Германией мы займем бескомпромиссную позицию против Соединенных Штатов».

Наконец, я рассказал ему о моем отзыве в Москву советским правительством в мае 1942 года. Разумеется, у меня не было намерений стать козлом отпущения за кровавых мясников из советской секретной службы.

Через годы, оглядываясь назад на эти напряженные моменты, касающиеся всех моих раздумий по поводу побега и затем по поводу оповещения об отзыве, я могу вспомнить кратковременный блеск гнева в глазах Филби на его лице с фальшивой улыбкой. Я помню, что удивлялся: почему? Может быть, это был гнев за меня и на то, как со мной несправедливо обращались? Это были мысли, пробегающие через мою голову в тот летний день 1948 года. Как я был неправ! Как я мог знать, что этот человек, высокочтимый старший офицер английской разведки, мог быть и был на самом деле волком в овечьей шкуре?

Тем не менее, я заметил, что у него определенно имеются трудности в схватывании значения многих военных терминов, которых я употреблял, как то, стратегический эшелон, операционная глубина, начальный период войны, операционное искусство как независимая часть стратегии и т. д.

«Он не военный человек, он гражданское лицо», говорил я себе.

Что касается защиты, предоставленной мне турками, то я говорил о ней как о превосходной, за пределами всяких ожиданий. «Меня всегда сопровождали телохранители. Даже, когда я был свободен передвигаться на данной местности, они всегда принимали меры для защиты меня от неожиданностей. Вы, кажется, озабочены моей безопасностью здесь в Стамбуле. У меня превосходная защита». Я продолжал рассказывать ему о прошлом. Немедленно после моего побега КГБ старался проследить меня, чтобы выкрасть или убить, но ему это не удалось. Вновь, я обнаружил мгновенный проблеск гнева в его глазах.

Дни проходили почти бесцветно. Мы находились где-то в середине нашего расписания. В один день, обсуждая методы агентуры, используемые ГРУ, Филби внезапно спросил: «Расскажите, пожалуйста, мне, как Советы обращаются со своими двойными агентами?» Мой ответ, разумеется, был длинным и я не могу помнить каждое слово из него, но сущность его была в виде: «Советы не любят двойных агентов. Он смотрят на них на что-то грязное, работающих лишь за материальное вознаграждение. В советской разведке слово «двойной» является грязным словом; работа должна быть идейной», сказал я. «Именно из-за идеи так много советских офицеров в ГРУ и в других отраслях военной службы пытались противостоять диктатуре одной личности на каждом аспекте жизни в СССР. Именно из-за идеи так много известных коммунистов, как Николай Бухарин, Григорий Зиновьев, Карл Радек, Томский, Гамарник, Тухачевский и другие были подвергнуты к пыткам и лишены жизней.

Вот почему честный гражданин Советского Союза, будь он военным или политическим деятелем, или государственным служащим, колхозником, ненавидит от всего своего сердца КГБ, зловещего наследника царской охранки. Именно КГБ широко использует двойников, доносчиков и других отбросов, завербованных среди советских граждан и иностранцев», сказал я. «Посмотрите на длинный список руководителей ЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ, который я вам представил. Все они были унижены, расстреляны, ликвидированы или исчезли в борьбе за власть. Здесь не было никакой идеологической подоплеки».

Лицо Филби стало маской со странным выражением, полным тревоги, страха, гнева и страдания. Мы остановились на время, чтобы выпить крепкое и затем Филби спросил: «Пожалуйста, расскажите опять, как советская разведка, согласно текущей доктрине ГРУ, обращается с иностранцами, работающими на нее».

«Следует знать, что существовала сильная фобия относительно иностранцев в России со времен татарского нашествия. На непродолжительное время правления Ленина фобия стала меньше и иностранные коммунисты, даже туристы, могли находить безопасное убежище в России, им могли доверять в какой-то мере и предлагать работу. Со времен чисток, однако, все изменилось. Ныне советская секретная служба видит в каждом иностранце шпиона. ГРУ, используя один предлог за другим, отозвало почти всех иностранных агентов и многих ликвидировало. Лишь более умные спаслись, оставаясь за границей». Таков был мой ответ и для усиления моих доводов я привел много конкретных фактов, касающихся данного вопроса. Мы опять выпили, и опять в глазах Филби замелькала тревога и страх. Явно такое состояние не было вызвано спиртным. Медленно потягивая виски с содой, я отметил про себя, как мало эти иностранцы знали о настоящем Советском Союзе.

Дни пролетели почти незаметно. Филби и я завершили наши беседы. В последний день Филби спросил меня, не использовали ли турецкие власти все рассказанное мною. «Нет», ответил я. На самом деле, турки никогда не допрашивали меня. Разумеется, он спрашивали меня детально о том, что я делал в Турции, работая в качестве пресс-атташе и какие советские разведывательные сети действовали в Турции, но они не проявляли никакого интереса за пределами своей сферы».

Филби был обрадован этим. «Это замечательно!», сказал он.

«Службы разведки всегда ревнивы по отношению друг к другу и хотят всю информацию использовать сами», я заметил, потягивая виски. Наши разговоры пришли к концу. Я говорю «разговоры», поскольку наши встречи никогда не принимали вид формального допроса. Последний едва ли был возможен, поскольку я был слишком большой «рыбой» для такого рода разговора. Наши встречи были больше смесью дискуссий о разведке широкого масштаба и типа умно дирижируемого допроса. Филби не мог задавать экспертные вопросы по отношению к ГРУ, к его организации, доктрине, военным и политическим проблемам. Он не был профессионалом по этим вопросам. Однако, я могу сказать, что он был основателен и педантичен по вопросам контрразведки как в пределах СССР, так и вне его. Он проявил чрезвычайный интерес для того чтобы установить, насколько я знаю о советском шпионаже в Англии. Здесь он делал все свое лучшее, чтобы меня подогреть. Разумеется, я также старался выкладывать свое лучшее обо всем, что я знал об этих вещах, поскольку я хотел раскрыть весь масштаб повсеместного советского шпионажа, проводимого по всем каналам. Также, я надеялся, что в результате нашего сотрудничества в продолжение долгих бесед он мог бы мне помочь устроиться в Англии. Я говорил ему, что турки весьма любезны и защищают меня, но жизнь в Турции является жизнью в ссылке и я предпочел бы жить свободно в Европе и работать там в качестве профессионала в технической сфере.

Филби говорил мне, что устроиться в Англии невозможно и этот вопрос находится вне обсуждения. Он предложил, чтобы я продолжал жить в Турции, в ссылке или не в ссылке. Эта страна является для вас лучшим местом, сказал он, и вручил мне сумму, эквивалентную пятистам долларам в турецких лирах для покрытия моих личных расходов.

Больше я его не видел. Многие годы спустя я узнал, что Филби доставил лишь малую часть бумаг, которых он составил во время наших бесед, английской и американской разведкам. Важным фактом для того, чтобы помнить это, является то, что дело происходило в 1948 году, когда все в моей памяти было свежим. Я уверен, что он составил объемистые отчеты о результатах наших встреч и поспешно направил их русским хозяевам своей двойной жизни.

Ныне, когда все это раскрыто и проявлено, за что он в действительности стоял и кем он является, обо всем можно говорить. Он совершил, однако, другие смертельные ошибки. Как можно представить, чтобы он, допросив бывшего подполковника ГРУ, отправил домой лишь минимальную часть информации, полученную от него! Этим самым он загнал себя в ловушку и в конечном счете был пойман.

Годами позднее западный мир был шокирован и поражен раскрытием Филби. Советы предоставили ему гражданство и наградили орденом красного знамени. Такая награда обычно присваивается военным людям за храбрость на войне. Какой печальный комментарий был сделан КГБ награждением охотника за людьми домогаемым орденом! Филби представили как великого поборника «идеи».

Для меня, все это является не более, чем болтовней. Этот предатель никогда не воевал за идею. Он был и все еще есть слабовольный алкоголик. Действительными борцами за идеи свободы, демократии и человеческое достоинство, являются советские офицеры, которые бежали на Запад, порвали все связи с коммунистами и раскрыли всем отвратительную действительность советского полицейского государства. Другими действительными борцами являются современные советские писатели, поэты и те офицеры, которые требуют изменения советской системы. Старые большевики, которые боролись со Сталиным и испытали на себе все виды пыток в камерах Чека и КГБ, многие из которых были уничтожены из-за их убеждений, являются действительным борцами за идеи.

Филби был завербован в сеть контршпионажа ОГПУ под руководством печально известного Менжинского. Он был полон социалистическими мечтами. Будучи однажды пойманным в сеть КГБ, чтобы порвать с ним требуется чрезвычайная храбрость, мудрость, предвидение и глубокое понимание и симпатии к человеческому достоинству. Он тайно работал на советскую секретную полицию, которой руководили последовательно Феликс Дзержинский, Яков Петерс, Вячеслав Менжинский, Генрих Ягода, Николай Ежов, Лаврентий Берия, Сергей Круглов, Всеволод Меркулов и компания, все кровавые палачи советского народа.

Его третья жена Элеанора, женщина, с которой он завел связи, когда его вторая жена была на смертном одре, сказала о нем в своей книге «Кim Philby: The Spy I Married», «Он никогда не жаловался и никогда не уронил ни слова критики о советском образе жизни». А как он мог бы? Его критика никогда не достигла бы свободного мира. Он не свободен. Все, что сказано от имени Филби, является чистой пропагандой.

Чтобы полностью завершить круг, он уйдет в забытье, в пустую бездну своих бесконечных часов выпивки, как это делал Бёрджесс, чтобы составить компанию палачам, прихвостням, охотникам за головами, назовите их как хотите, презренным врагам несчастного советского народа, все еще жаждущего своей свободы.