"Утро в Нормандии." - читать интересную книгу автора (Ховарт Дэвид)

Глава III. Американский воздушный десант

В пятидесяти милях к западу от того места, где происходили описываемые события, на полуострове Шербур находилась 709-я немецкая пехотная дивизия. Разбросанная по отдельным фермам и деревням дивизия уже целый год бездействовала. Это было соединение, которое не могло похвастаться ни славными традициями, ни высокой организованностью, ни своей сплоченностью.

Дивизия была сформирована восемнадцать месяцев назад. Ее костяк составляли ветераны войны, прибывшие с русского фронта, а основная масса солдат состояла из мобилизованных, которые не проявляли особого энтузиазма, находясь на военной службе. Большинство солдат были или слишком молоды, или слишком стары, или слишком больны, чтобы их можно было послать на более важные участки фронта.

Словом, 709-я дивизия представляла собой третьесортное боевое соединение. Она, безусловно, не была типичной для немецкой армии, но эта армия, оборонявшая обширные гитлеровские рубежи и ослабленная потерями в России и Африке, была вынуждена разбросать свои силы, и поэтому для таких сравнительно спокойных участков, как Атлантический вал, у нее уже не оставалось ничего лучше. Дивизия находилась в этом районе очень долго. Солдаты начали ворчать, жаловаться, что их заставляют выполнять явно никому не нужную работу.

Весь личный состав дивизии — от высших чинов до рядовых — по своим взглядам разделялся на два лагеря: в одном находились люди, которые все еще верили в идеалы нацизма и в своего фюрера, а в другом — те, кто либо никогда не верил в это, либо давно уже разочаровался в Гитлере; первыми были преданные рейху солдаты, готовые умереть за фюрера; вторыми — те, кто считал, что война уже проиграна и что ее не следует продолжать. Ни одна из сторон не доверяла другой. Преданные шпионили за сомневающимися, а новичков, прибывавших в часть, встречали с осторожностью и подозрением — надо было узнать, как они настроены.

Вся дивизия знала о том, что вторжение неминуемо и что есть основания ожидать этого вторжения именно на их участке, но лишь очень немногие верили в возможность остановить противника с помощью тех средств и сил, которыми они располагали. Командиры бригад проводили с солдатами воодушевляющие беседы, но эти беседы не столько укрепляли уверенность солдат в себе, сколько внушали им надежду на какую-то помощь извне. Солдатам говорили, что их прикрывают береговые артиллерийские батареи, достаточно мощные, чтобы держать под огнем все побережье, и что существует секретное оружие, которое пока не применяется, но обязательно будет введено в действие в случае нападения противника и уничтожит его еще до того, как он ступит на сушу. Однако очень мало кто верил в это!

В ночь на 5 июня солдаты, как обычно, находились на своих постах. Они и не подозревали, что их судьба уже предрешена.

Около полуночи в дивизии была объявлена воздушная тревога. В этом не было ничего необычного, так как уже один раз в эту ночь воздушная тревога была, а через полчаса был дан отбой. Да и, по правде говоря, редкая ночь за последние недели обходилась без воздушной тревоги. Все это порядком уже надоело. В одном отделении пехотного взвода, расположенного на ферме юго-восточнее города Монтебур, объявление воздушной тревоги встретили даже с облегчением — оно положило конец спору, который начинал принимать опасный характер.

Одним из споривших был солдат по имени Фридрих Буш, который до войны был директором школы в Дрездене. Находясь в состоянии крайнего угнетения и подавленности, он опреметчиво заявил, что сыт по горло солдатской службой во имя цели, в которую никогда не верил, и что единственное его желание — поскорее вернуться домой к жене и ребенку. Слова солдата услышал унтер-офицер, который заявил, что единственное, на что Буш еще годится и что он способен сделать для Германии, так это постараться дать себя убить в первом же бою. Разгорелся ожесточенный спор, и товарищи Буша уже начали побаиваться, как бы он не угодил под арест по обвинению в призывах к мятежу. Среди присутствовавших находился немец Эрвин Мюллер, который очень внимательно прислушивался к спору. Его жена была датчанкой, да и сам он в течение двадцати лет жил в Дании и поэтому считал себя тоже датчанином. К сожалению, он своевременно не получил датского гражданства, в результате чего сразу же после захвата Дании Германией был призван в немецкую армию. Боясь навлечь на жену, детей или проживавших в Германии родителей какие-либо неприятности, он безропотно пошел на военную службу.

Мюллер в душе соглашался с Фридрихом Бушем, но считал, что тот напрасно рискует, открыто заявляя о своих настроениях. Уходя из дому, Мюллер обещал своей жене вернуться домой целым и невредимым, и его единственная забота теперь состояла в том, чтобы выполнить свое обещание. Он давно уже тщательно продумал, как вести себя: надо будет держаться подальше от всякой опасности и тщательно скрывать свои мысли от всех, кроме надежных друзей. Если дело дойдет до боя, то следует драться, но только в том случае, если это будет необходимо для спасения жизни. Если же выгоднее окажется сдаться в плен, то этим нужно будет обязательно воспользоваться. Он считал, что драться ему все-таки придется, так как, по всем расчетам, дивизии предстояло встретиться с парашютистами, а солдатам разъяснили, что американские и английские парашютисты пленных не берут. Что же касается того, чтобы воевать за нацистскую Германию, то подобной мысли у Мюллера даже и не возникало.

Когда во второй раз был дан сигнал воздушной тревоги, Мюллер почувствовал некоторое облегчение за судьбу Буша. Отделение выбежало, чтобы занять свои посты, и он слышал, как Буш напоследок бросил унтер-офицеру: «Надеюсь, мы еще увидимся с тобой в бою. Посмотрим, кто из нас раньше получит пулю».

Заняв свои места в окопах и блиндажах, солдаты взвода начали обсуждать, будет ли это обычный налет или же за ним еще что-нибудь последует. Им показалось, что на этот раз в воздухе было слишком много самолетов и что некоторые из них подавали какие-то световые сигналы. Вскоре после полуночи взвод получил приказ быстро построиться на дороге и направиться к деревне Азвиль. Приказ удивил их, но в то же время и несколько успокоил. Дело в том, что во время учений солдаты всегда носили в своих подсумках и магазинах только холостые патроны, а боевые находились у них в ранцах. Поэтому они не без основания считали, что смогут точно узнать о начале боевых действий, когда им прикажут перезарядить оружие боевыми патронами. Однако в эту ночь такого приказа не последовало, и поэтому они двинулись в путь, уверенные в том, что вся эта суматоха есть не что иное, как очередная, надоевшая всем учебная тревога. Но когда на окраине деревни Азвиль взвод был обстрелян со стороны кладбища, то никто уже не сомневался в том, что по ним ведет огонь противник.

Солдаты немедленно залегли в кюветах вдоль дороги, не ожидая приказа, вытащили из ранцев боевые патроны и перезарядили оружие, а затем по команде унтер-офицеров двинулись вперед, намереваясь окружить кладбище. Между ними и неизвестным противником, засевшим за кладбищенскими памятниками, началась смертельная игра в прятки. Нервы солдат были напряжены до предела. Когда же они наконец сомкнули кольцо вокруг кладбища, какие-то темные фигуры пронеслись мимо них и исчезли во мраке ночи. На ступенях сельской церкви лежал раненый. Мюллер нагнулся, увидел на нем форму американского парашютиста и понял: роковой день настал!

После этого события в Азвиле стали быстро развиваться. Мюллеру и еще нескольким солдатам было приказано расположиться у ворот крестьянского двора и внимательно наблюдать. Они тревожно всматривались в окружающую темноту и вдруг увидели, как в небе над ними показалось множество парашютистов: это спускались десантники. Солдаты поняли сразу: дело проиграно. Они сознавали, что сейчас на них надвинется такая сила, противостоять которой их маломощная дивизия будет совершенно не в состоянии.

Прошло немного времени, и первые американцы вошли в деревню. Они попали как раз в тот двор, где притаились Мюллер и его товарищи. Отделению Мюллера было приказано очистить двор от противника. Первым через ворота пробрался командир отделения, вторым — Фридрих Буш. Когда он входил во двор, раздался выстрел — и Буш был сражен наповал.

Эта была первая смерть в бою, и она потрясла Мюллера до глубины души. Воспоминания об этой страшной ночи преследовали Мюллера в течение многих лет.

Между тем бой в этой маленькой деревушке продолжался, и поскольку Мюллеру казалось, что иного выхода у него нет, он сражался с отчаянием обреченного.

К рассвету выяснилось, что деревня захвачена десантниками, а взвод окружен. Командир взвода приказал сержанту с группой солдат попытаться пробиться к штабу бригады. Сержант выбрал Мюллера и еще двоих солдат помоложе. Между сержантом и командиром взвода разгорелся жаркий спор. Командир взвода советовал ехать на велосипедах, а сержант считал, что это было бы просто безумием, поскольку на улице стало уже совсем светло. Вскоре четыре человека вышли из деревни и двинулись напрямик через поле. Они осторожно крались вдоль плетней, пробираясь через «ничейную землю». Внезапно они услышали чужую речь и увидели на огороженном лугу двух американцев. Мюллер с сержантом осторожно поползли по канаве вдоль плетня и вскоре добрались до места, где находились американцы. Противников разделял только плетень. Сквозь его прутья Мюллер, к своему удивлению, разглядел на спине одного американца большой портрет какой-то полуголой кинозвезды, а у другого на рубахе крупными буквами было намалевано: «Встретимся в Париже». Мюллер, живя в Дании, немного научился говорить по-английски. Не долго думая, он просунул ствол винтовки сквозь прутья и сказал:

— Хэлло!

Услышав неожиданное приветствие, американцы быстро обернулись.

— Руки вверх! — крикнул Мюллер, а затем вместе с сержантом быстро перелез через плетень.

— Извините, — сказал Мюллер, — но мы должны обыскать вас.

— Ну что ж, — ответил один из американцев, — если вы так считаете — валяйте.

Когда Мюллер начал обыскивать его карманы, он попросил:

— Только не трогайте карточку моей девушки.

— Я не возьму ничего, кроме оружия, — сказал Мюллер.

То, что он нашел в карманах американцев, очень его удивило: здесь был шоколад, шелковые чулки и тонкое дамское белье.

— Зачем вам все это? — сердито спросил Мюллер.

— Для девочек в Париже, — ответил американец. — А сладости для меня. Хочешь? Кстати, парень, не скажешь ли, сколько отсюда до Парижа?

— Не знаю. Никогда там не был, — проворчал Мюллер, беря шоколад.

— Не ешь его! — закричал вдруг сержант. — А вдруг он отравлен?

— Что он говорит? — спросил американец. Мюллер перевел. Американец рассмеялся.

— Нет, не отравлен, — сказал он. Их взгляды встретились, и Мюллер почувствовал нечто вроде симпатии к этому спокойному, уверенному в себе парню, который столь просто относится к войне. Ему показалось, что их связывают какие-то невидимые узы и что они вместе могли бы посмеяться над всякой подозрительностью и неверием.

Среди огромного количества парашютистов, на которых Мюллер со страхом взирал в ту памятную ночь, был молодой крестьянский парень из Северной Каролины по имени Джеймс Блю. Он все время смотрел вниз, как его учили, и изо всех сил пытался разглядеть район высадки, но под собой он видел только светящиеся пулеметные трассы. Немного в стороне находился совершенно темный участок без малейших признаков того, что на нем идет бой, и Блю был рад, что ветром его сносит на этот участок. Он изо всех сил стремился опуститься именно там. Между тем земля приблизилась, однако вместо ожидаемого удара о землю послышался сильный всплеск — и Блю очутился в воде, которая тут же сомкнулась у него над головой. В ужасе (он не сразу понял, что произошло, и решил, что здесь очень глубоко) Блю начал отчаянно барахтаться, уперся ногами в илистое дно — и тут же выскочил на поверхность: глубина здесь не превышала и метра. Но едва он успел стать на ноги, как его парашют наполнился ветром, лямки натянулись, и Блю, упав на спину, снова погрузился в воду.

Блю страшно измучился, пока сумел освободиться от лямок парашюта и выбраться из трясины. Тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь в кромешной мгле, он почувствовал себя потерянным и страшно одиноким. Но тут он услышал громкие проклятия, неизвестно кому предназначавшиеся. Блю сразу узнал голос своего приятеля, выпрыгнувшего из самолета как раз перед ним.

Путешествие Блю из Северной Каролины до болот в Нормандии длилось два года. Это было путешествие без особых приключений, и предпринял его Блю по своей доброй воле. Он никогда не жалел об этом, за исключением, пожалуй, того момента, когда угодил в болото.

Армейская жизнь нравилась Блю. Военные науки давались ему легко, очевидно потому, что он вырос в семье, где привыкли много работать, а также и потому, что был славным, добродушным парнем, хотя иногда был не прочь и подраться. Если это случалось, он всегда оказывался победителем, да и не удивительно: рост его был около двух метров.

Подобная безграничная самоуверенность была свойственна солдатам американских воздушнодесантных войск. Возможно, что причины этого кроются в национальных особенностях американского характера, хотя нельзя не учитывать и роли старших начальников. Любая армия всегда стремится внушить своим солдатам мысль о том, что они являются лучшими в мире. Это постоянно вдалбливалось в головы немецких солдат; англичане тоже вели такую пропаганду (хотя, пожалуй, и не в столь хвастливой манере), и американцы не хотели отставать. Однако у них вера в свою доблесть принимала порой прямо-таки невероятные формы и порождала то легкомысленное отношение к войне, которое так поразило Мюллера. Многие совсем зеленые американские юнцы приклеивали себе на спину всякие лозунги, размалевывали лица на манер индейцев, брили головы, оставляя только одну прядь, придумывали для своей части невероятные, прямо-таки адские прозвища. Они, например, верили, что немцы со страхом и трепетом относятся к американским парашютистам и называют их «дьяволами в широких штанах».

Блю, как и большинству других парашютистов, становилось подчас неловко за эксцентричные выходки своих соотечественников. Это оскорбляло его чувство гордости за свою часть; к тому же Блю считал, что, чем храбрее человек в действительности, тем меньше он нуждается в рекламе своей доблести. Тем не менее во время полета над Ла-Маншем он ни на минуту не сомневался в том, что их группа призвана решить главную задачу — «вытрясти душу» из немцев. И здесь самоуверенность его зашла, пожалуй, слишком далеко. Кое-кто из старших начальников, стремясь подбодрить своих солдат, уверил их в том, что вторжение будет очень легким, и некоторые из них, особенно новички, впоследствии тяжело поплатились за свою беспечность.

Как только Блю услышал голос своего приятеля, овладевшее им вначале чувство страха одиночества сразу же исчезло. С трудом пробираясь через болото, они подошли друг к другу. Вокруг них, насколько хватал глаз, простиралась ровная поверхность воды, покрытая густыми водорослями.

По западной стороне неба полыхали огненные пулеметные трассы — там шел бой. Однако Блю и его друг решили пробираться в ту сторону, где не было слышно стрельбы, чтобы сначала в спокойной обстановке привести себя в порядок, а уже затем вступить в бой.

Джеймс Гэвин, у которого сейчас в подчинении находилось всего лишь несколько десятков стрелков, был молодым, но знающим свое дело генералом.

Гэвин с частями 82-й дивизии участвовал в десантных операциях в Сицилии, а после этого работал в штабе верховного главнокомандующего войск союзников в качестве советника по воздушнодесантным операциям при разработке планов высадки в Нормандии. Эти планы часто менялись. На первых этапах разработки плана намечалось произвести высадку десанта вблизи Парижа. Затем было решено, что десантные войска будут выброшены на прибрежных участках с целью нанести удар с тыла по береговой обороне. Вскоре, однако, и этот план был пересмотрен, и десантникам была поставлена задача захватить город Байё и взять под контроль долину реки, находившейся за плацдармом «Омаха». В марте был подготовлен новый план, который всем тогда казался окончательным. По этому плану в операции должны были участвовать две воздушнодесантные дивизии: 101-й предстояло высадиться за плацдармом «Юта», на восточном побережье полуострова Шербур, а 82-й — на западном. Дивизии должны были наступать навстречу друг другу и перерезать полуостров у его основания. Однако и этот план, потребовавший нескольких месяцев кропотливой работы, не был осуществлен. Приказ о его отмене был подписан всего лишь за какую-нибудь неделю до начала вторжения.

Все эти бесконечные изменения создавали очень большие затруднения для командования воздушнодесантных войск, хотя происходили они вовсе не по чьему-либо злому умыслу. Восточная граница района высадки на протяжении всего периода планирования была точно установлена у Кана и реки Орн, зато западная постоянно менялась в зависимости от имевшихся в наличии сил. Требование Монтгомери об увеличении сил вторжения было поддержано Эйзенхауэром. Были выделены дополнительные войска, и граница района высадки отодвинулась на запад до полуострова Шербур. Таким образом, районы высадки англичан были точно определены с самого начала; что же касается районов высадки американских войск, то они все время менялись.

27 мая во время совещания высшего американского командования в Бристоле был утвержден новый план действий — обе воздушнодесантные дивизии должны были сбрасываться вместе, поблизости от плацдарма «Юта».

Одним из результатов всех этих изменений явилось то, что у командиров американских воздушнодесантных частей никогда не было достаточно времени, чтобы тщательно изучить предполагавшиеся районы высадки и отрепетировать десантирование.

Окончательный американский план (равно как и английский) составлялся в первую очередь с учетом наличия в районе высадки рек и зон затопления, а также мостов через них. Зоны затопления, созданные немцами на полуострове Шербур, были даже более обширными, нежели в районе высадки англичан. Находящиеся за прибрежными песчаными дюнами низины и высохшие лиманы были затоплены немцами, в результате чего образовалась сплошная полоса воды шириной примерно в милю. Эту водную преграду пересекало с полдюжины дамб, захват которых был крайне необходим для того, чтобы обеспечить продвижение морского десанта в глубь территории. К югу от этого района и примерно в семи милях от побережья немцы, по имевшимся данным, затопили долину реки Дув. Полоса суши шириной семь миль между двумя зонами затопления представляла собой типичный для Нормандии луг, покрытый высокой густой травой, перегороженный живыми изгородями, делившими его на небольшие участки. Между изгородями извивались дорожки и тропинки. Вот в этом-то районе и должна была высадиться основная масса американских парашютистов. 101-й воздушнодесантной дивизии была поставлена задача: захватить те дамбы, которые находились в глубине территории, захватить или уничтожить мосты и шлюз на реке Дув и, таким образом, обеспечить южный фланг района высадки, а затем организовать оборону с северной стороны. 82-я дивизия десантировалась по обоим берегам небольшого притока реки Дув — Мердеро. Ее задача заключалась в захвате города Сент-Мер-Эглиз, что давало возможность контролировать главное шоссе и железную дорогу из Карантана в Шербур. Одновременно дивизия должна была захватить два моста через Мердеро и обширный район за рекой, который в дальнейшем мог бы быть использован морским десантом при продвижении к основанию полуострова. Именно этой группой парашютистов в ту ночь и командовал генерал Гэвин.

Во время полета над Ла-Маншем Гэвин рассеянно оглядывал небо. При свете луны были отчетливо видны двадцать самолетов, летевших в сомкнутом боевом строю, а за ними шли все новые и новые самолеты, на которых находилось семь тысяч его парашютистов. Пока все шло хорошо. Воздушная армада достигла французского побережья и у западной части полуострова Котантен свернула влево, направляясь к восточной его стороне. Здесь зенитный огонь был сильным. Сквозь открытую дверь самолета Гэвин внимательно наблюдал за обстрелом и вскоре сделал вывод, что местом, где виднелось особенно много орудийных вспышек, являлся, безусловно, Барневиль, в отношении которого было известно, что там сосредоточено много немецкой артиллерии.

Буквально через минуту после того как самолеты прошли над береговой чертой, они попали в столь густую облачность, что генерал не мог разглядеть даже крыльев своего самолета. У него сразу же мелькнула мысль, что, возможно, придется прыгать вслепую: ведь через семь с половиной минут они будут уже в районе десантирования, а еще через одиннадцать минут под самолетами вновь откроется море — уже по ту сторону полуострова. Но едва он успел подумать обо всем этом, как самолеты уже вышли из облачности. Гэвин поглядел вниз и, к своему удивлению, увидел широкую полосу воды. Судя по размерам, это, очевидно, была затопленная долина реки Дув. Генерал никак не мог узнать место и не мог сориентироваться. Когда же он оглянулся назад, то увидел, что летевшие в сомкнутом боевом строю самолеты куда-то исчезли. Он обнаружил всего лишь два самолета, да и те вынырнули из облаков на большом расстоянии от него. В самый решающий момент генерал не знал, где он находится и что стало с его соединением. В этот момент вспыхнула зеленая лампочка. В течение нескольких секунд Гэвин напряженно всматривался вниз, пытаясь разглядеть хоть какой-нибудь ориентир. Так ничего и не увидев, он прыгнул в темноту.

Приземлился он благополучно. Вокруг никого не было — ни немцев, ни американцев, ни французов. Гэвин двинулся на восток, рассчитывая собрать хотя бы тех двадцать человек, которые прыгали вместе с ним.

Розыски привели его к водной преграде, которую он заметил еще с самолета. Прошло несколько часов, прежде чем он собрал своих людей и сумел сориентироваться. На противоположном берегу он увидел какой-то огонек и послал туда одного офицера выяснить, что там такое. Офицер возвратился примерно через час и доложил, что перешел водную преграду вброд (местами вода была ему по шею) и по пути наткнулся на железнодорожную насыпь. Обстановка сразу же прояснилась. Ведь во всем районе была только одна железнодорожная насыпь — в долине реки Мердеро, к северу от Сент-Мер-Эглиза. Стало быть, этим водным рубежом могла быть только Мердеро. Но Мердеро на всех снимках, полученных от воздушной разведки, выглядела узеньким извилистым ручейком.

Гэвин был весьма озадачен тем, что значительный район затопления, который расстилался перед ним, не был заранее обнаружен воздушной разведкой. Возможно, это объяснялось тем, что в зоне затопления трава и кустарник поднимались над водой и тем самым скрывали водную гладь от воздушного наблюдателя, создавая иллюзию твердой поверхности. Это ввело в заблуждение и Джеймса Блю. Что же касается генерала Гэвина, то он заметил воду с самолета, очевидно, только потому, что ее поверхность отражала лунный свет. Однако как бы там ни было, а положение оставалось тяжелым: Гэвин вскоре убедился, что почти весь его полк высадился на воду. Туда же было сброшено и все снаряжение. Многие солдаты, как, например, Блю, сумели спастись; что же касается техники, то спасти ее было гораздо труднее.

В течение ночи удалось собрать около 150 солдат и офицеров из разных подразделений. Многие из них промокли до костей, некоторые были ранены во время перестрелки с немецким патрулем, находящимся в районе высадки. Единственным оружием, которым располагали солдаты, были винтовки и карабины. Гэвин собрал весь состав на небольшом лугу у кромки воды. Выставив сторожевые посты вдоль изгородей, он приказал всем остальным искать в воде сброшенное с самолетов снаряжение. К этому времени немцы подтянули к месту сбора своя силы и атаковали американцев.

Блю и его приятель пробирались через болото до тех пор, пока наконец не увидели железнодорожную насыпь, на которой сидели двенадцать насквозь промокших десантников из разных частей. Хотя Блю никого из них не знал, тем не менее он очень обрадовался этой встрече. Когда начался рассвет, они все вместе двинулись на юг. Пройдя одну-две мили, они выбрались на сушу и вскоре увидели дорогу. Это была дорога из Сент-Мер-Эглиза к мосту у деревушки Ла Фьер, захват которого являлся одной из главных задач дивизии.

Здесь, у дороги, собрались остальные десантники. Вся группа, в которой теперь было около сорока человек, двинулась развернутым строем по обе стороны дороги к мосту. С собой они несли одну базуку и пулемет. «Наконец-то, — подумал Блю, — начинается интересное!»

В этот момент он увидел, как с моста съехал мотоцикл с коляской. Сидевший на нем немец сначала не заметил десантников, а когда увидел, то останавливаться уже было поздно. Он помчался вперед и пролетел мимо них буквально под самым носом. Они могли застрелить его в упор, но побоялись сделать это из опасения попасть в кого-нибудь из своих по ту сторону дороги. Казалось, что немцу удастся спастись, но тут пулеметчик послал вдогонку ему очередь — и мотоцикл на полном ходу врезался в изгородь. Через некоторое время американцы были обстреляны из крестьянских домишек, находившихся у самого моста. Завязался бой. Это был первый бой для Блю, так же как и для большинства остальных. Офицеры приказали не стрелять из базуки, так как мин было очень мало. Солдаты открыли такой сильный огонь из винтовок и пулемета, что немцам вскоре пришлось выбросить белый флаг. Лейтенант подошел к двери одного из домов, толчком открыл ее, и в тот же момент оттуда раздался выстрел. Лейтенант схватился за ухо — пуля оторвала ему мочку. Вне себя от злости он приказал обстрелять немцев из базуки. Мины пробили окна, взорвались внутри дома, и он запылал. Через несколько минут из горящего дома вышли с поднятыми руками пятнадцать немецких солдат и один офицер. Блю был в восторге от столь быстрой и легкой победы.

Дорога за мостом шла через болото. Основная группа рассредоточилась и вскоре скрылась из виду, а Блю в составе отряда из четырех офицеров и двенадцати солдат был оставлен для охраны моста. Обстановка не внушала ему ни малейших опасений.

Контратака немецких танков свалилась на американцев буквально как снег на голову. У американцев не было никаких противотанковых средств, кроме одной базуки. А танки грохотали уже совсем рядом. В этот момент кто-то крикнул: «Спасайся, солдат!» Блю вскочил и стрелой понесся вперед. Пули свистели со всех сторон, но он уже был на противоположном берегу и, тяжело дыша, упал на землю, на то самое место, где лежал всего лишь час назад.

В тот момент, когда немцы отбили у американцев мост, в район боя вошел генерал Гэвин со своей группой. Гэвин уже выдержал продолжительный бой, причем сражалась лишь одна половина его людей; другая же занималась поисками в болоте сброшенного туда снаряжения и техники. Однако поиски ни к чему не привели: до наступления рассвета так и не было найдено никаких противотанковых средств. Отряду Гэвина предстояло либо с боем пробиваться вдоль западного берега реки, либо форсировать район затопления и затем двинуться вдоль железнодорожного полотна, в районе которого, по имевшимся сведениям, находились остальные части дивизии. Гэвин выбрал последнее. На рассвете его отряд двинулся под огнем немецких снайперов через водный рубеж. Большая часть отряда благополучно преодолела это препятствие. Однако из-за задержки, вызванной поисками оружия в болоте, они не успели добраться до моста вовремя.

В результате потери моста дивизия оказалась расчлененной на две части. Причина потери моста заключалась в том, что основная масса солдат и офицеров, которые прошли по этому мосту, была по ошибке сброшена совсем не на той стороне реки, где следовало. Поэтому они двинулись через мост только для того, чтобы добраться до отведенного им района. При этом они были уверены, что сзади находятся другие подразделения, предназначавшиеся для удержания моста. Однако сзади никого не было, кроме небольшой группы парашютистов, в которой находился Блю.

Но у Гэвина не оставалось времени выяснять, почему был потерян мост, — он готовился переправиться через реку, воспользовавшись для этого мостом у деревни Ла Фьер, а также бродом. Но у парашютистов не было средств огневой поддержки, а без этого они не имели никаких шансов выбить немцев с занимаемых ими позиций. Поэтому, до тех пор пока на помощь к американцам не подошли доставленные морем танки (а это случилось только четыре дня спустя), ни одному человеку не удалось переправиться на противоположный берег реки.

Хотя американцы не смогли удержать мост, они воспрепятствовали переброске немецких танков к прибрежному плацдарму и к находившемуся в миле от моста городу Сент-Мер-Эглиз.

Сент-Мер-Эглиз — небольшой городок, расположенный по обе стороны главного шоссе, ведущего из Шербура на юг. Здесь есть старинные памятники, построенные еще в те далекие времена, когда по французским дорогам шагали римские легионеры. Но после этого в течение нескольких веков городок жил тихой и спокойной жизнью; жители занимались торговлей сельскохозяйственными продуктами, скотом, сыром и совсем не интересовались военными событиями. И хотя в ту памятную ночь Сент-Мер-Эглиз неожиданно превратился в место напряженных боев, это можно считать лишь чистой случайностью. Сент-Мер-Эглиз оказался как раз в самом центре района высадки воздушного десанта и в результате этого стал первым городом во Франции, который намеревались освободить союзники.

В течение почти четырех лет флаг с нацистской свастикой висел на городской ратуше. Сент-Мер-Эглиз помнил начало 1940 года, когда по его улицам грохотали коваными сапогами немецкие солдаты, горланившие: «Мы идем покорять Англию». В последующие годы жители Сент-Мер-Эглиза были свидетелями тех изменений, которые происходили с терпящей поражение немецкой армией. Мало-помалу из города исчезли отборные немецкие части, которые направлялись в Россию, Северную Африку, Италию. На смену им сначала пришли старики и безусые юнцы, инвалиды и калеки, а потом всякий сброд из числа иностранцев, мобилизованных в немецкую армию.

Слушая передачи Би-Би-Си, жители Сент-Мер-Эглиза были в курсе военных событий и с нетерпением ожидали высадки союзников. В начале весны 1943 года Би-Би-Си стала советовать жителям уходить в глубь страны, подальше от побережья, так как ожидалось большое весеннее наступление. По радио выступил Черчилль с заверениями, что не успеют еще с деревьев опасть листья, как союзники высадятся во Франции. Но листья опали, а никакого вторжения так и не произошло. Жителями Сент-Мер-Эглиза овладело уныние: им предстояло пережить еще одну долгую и тяжелую зиму.

В апреле 1944 года немцев охватило необычайное возбуждение. В городе появилась новая зенитная батарея, а в близлежащих деревнях был расквартирован пехотный батальон. Военные учения шли одно за другим. Ожидалось прибытие войск Роммеля и переброска еще одной немецкой дивизии, которая впоследствии сильно затруднила высадку воздушного десанта союзников. В мае немцы потребовали, чтобы все трудоспособные французы приняли участие в строительстве противопланерных препятствий. Чем скорее будет выполнена эта работа, говорили они, тем будет лучше для самого населения: ведь тогда «томми»[5] ни за что не смогут высадиться у Сент-Мер-Эглиза и город с прилегающими к нему деревнями избегнет разрушений.

Местное население было буквально ошеломлено, когда узнало, что немцы совершенно серьезно относятся к возможности высадки союзников в их районе.

Мэром города Сент-Мер-Эглиз был господин Рено, который одновременно являлся владельцем аптеки, находившейся на центральной площади города. Он выглядел тихим и безобидным человеком, и никому в голову не могло бы прийти, насколько он мог быть хитрым, проницательным и твердым. В течение четырех мрачных лет оккупации он строго стоял на страже интересов горожан.

Господин Рено был ветераном французской армии. Он гордился тем, что воевал под Верденом. Как старый солдат, он хорошо разбирался в людях и мог дать отпор любому из тех немецких офицеров, которые сменяли друг друга на посту начальника гарнизона города. Большинство из них интересовались лишь тем, как выполняются их приказы. Одни из начальников гарнизона были грубиянами, другие даже не скрывали того, что им претит роль зрителей. Командиры обеих частей, находившихся в районе города, — пехотного батальона и зенитной батареи — были людьми совершенно противоположного склада. Командир пехотного батальона считал мэра города тихоней и тряпкой, каким тот казался на первый взгляд. Он пытался оскорблять, унижать, запугивать его, а когда из этого ничего не вышло, то стал угрожать, что в случае высадки «томми» немедленно его расстреляют. Возможно, конечно, это была пустая угроза. Вскоре пехотный батальон ушел в другой район, и в городе осталась только зенитная батарея, которой командовал пожилой австриец.

Ночь высадки союзников началась с того, что в доме, который находился на центральной площади города, как раз напротив аптеки, начался пожар. Господин Рено только что улегся в постель. Он чувствовал себя очень неспокойно, так как до этого весь вечер простоял у окна, наблюдая за отдаленными взрывами и вспышками, которые свидетельствовали о сильном воздушном налете где-то в районе побережья. Проснулся он оттого, что кто-то сильно барабанил в дверь, — пожарники требовали, чтобы все, кто мог, пришли к ним на помощь. Мэр быстро собрался, надел пальто и шляпу и, наказав жене присматривать за детьми, вышел на площадь. Каштаны и липы, росшие перед церковью, были освещены заревом пожара. Никто не знал, отчего он начался. Вполне возможно, что возник он просто в результате какой-либо оплошности. Но поскольку в небе было полно самолетов, то всем казалось, что причиной были только они, и хотя бомб они не бросали, но, очевидно, сбросили ракету, которая попала на крышу дома и вызвала пожар. Пожарники изо всех сил старались уберечь от огня соломенную крышу стоявшего за домом сарая, на которую с горящего здания снопом летели искры; собравшиеся жители таскали брезентовые ведра с водой. Огонь пожара озарял высокую церковную колокольню, на которой сидели немецкие пулеметчики, непрерывно строчившие по самолетам. Ночное небо было все перечеркнуто огненными трассами, а земля вздрагивала от далеких взрывов.

И вдруг над городом поплыли тяжелые удары церковного колокола. Этот непрерывный, тревожный звон заполнил все вокруг. Господин Рено, бежавший с ведром к колонке, застыл на месте. Сердце сжалось: не предвещает ли нового несчастья этот колокольный звон? Инстинктивно он посмотрел вверх на колокольню и в этот момент увидел, как низко, над самыми крышами домов и верхушками деревьев, шли эскадрильи самолетов. На них светились опознавательные огни, а фюзеляжи и крылья при свете луны казались совсем черными. В тот момент, когда первая волна миновала город, все небо покрылось куполами парашютов.

Господин Рено и пожарники застыли в изумлении, забыв о пожаре. Они никак не могли осмыслить, что то, чего они ждали столько времени, наконец-то свершилось, и свершилось не где-нибудь, а именно здесь, в их родном Сент-Мер-Эглизе!

Между тем парашюты продолжали снижаться. Уже стали видны висевшие на стропах солдаты. Пламя пожара освещало их. Немецкие пулеметчики на церковной колокольне также увидели парашютистов и открыли по ним стрельбу. Стоявшие на площади люди в ужасе наблюдали, как один из опускавшихся парашютистов вдруг несколько раз дернулся и затих. Через мгновение они оказались свидетелями того, как опустившийся парашют запутался в ветвях дерева. Парашютист начал спускаться по стволу, но в этот момент раздалась пулеметная очередь — и безжизненное тело повисло на стропах. Еще один из парашютистов упал прямо на охваченную пламенем крышу горящего здания и исчез в снопе взметнувшихся искр.

А тем временем в небе проносились все новые и новые эскадрильи самолетов, непрерывно гудел церковный колокол, на площади трещали выстрелы.

Парашютный полк приземлился точнее остальных частей, участвовавших в ту ночь в выброске десанта. Из двух тысяч человек личного состава полка тысяча солдат и офицеров опустилась точно в назначенном месте. Большинство остальных парашютистов приземлились неподалеку и присоединились к основной массе еще до рассвета. По истечении часа после высадки полк приступил к выполнению своей ближайшей задачи: освобождению Сент-Мер-Эглиза и блокированию дорог, ведущих к нему.

На рассвете в дом мэра постучался американский офицер в форме капитана воздушнодесантных войск. Капитан справился у мэра, как пройти к дому, где помещался немецкий комендант. Господин Рено вызвался проводить его. Придя на место, они убедились, что комендант и все его люди уже успели удрать. Исчез и флаг со свастикой — на его месте развевался американский флаг.

Итак, Сент-Мер-Эглиз удостоился чести стать первым французским городом, освобожденным союзниками. Об этом жители города не забывают и до настоящего времени. Но за эту честь они заплатили дорогой ценой. Многие из земляков господина Рено, которые пережили четыре страшных года немецкой оккупации и все это время только и мечтали об освобождении, погибли в первые два дня от артиллерийского огня немцев, который они вели по городу.

Американские десантники начали боевые действия в гораздо более медленном темпе, чем англичане. И к этому у них были основания. Во-первых, в связи с бесконечными изменениями плана у американцев оставалось гораздо меньше времени для подготовки к десанту. А во-вторых, их высадка проводилась намного хаотичнее и беспорядочнее, чем высадка англичан. Отведенный же им участок территории Нормандии оказался еще более трудным, чем участок их союзников.

Столь же большое значение, как ночной бой у Сент-Мер-Эглиза и моста вблизи деревни Ла Фьер, имели и многочисленные стычки, происходившие в ту ночь в темных лесах и лугах Нормандии. Это была гигантская игра в прятки, ставкой в которой являлась жизнь. В ней участвовало более десяти тысяч американцев и, очевидно, не менее пяти тысяч немцев. Она происходила на площади, представлявшей собой прямоугольник со сторонами длиной примерно десять миль каждая; некоторые из стычек происходили даже на расстоянии двадцати миль от центра этого прямоугольника. В этом беспримерном поединке американцы знали, что происходит, но лишь немногие из них имели точное представление о том, где они находятся. Немцы же, хотя и знали свое местонахождение, не могли понять, что происходит.

Вначале все парашютисты были просто одиночками, затерянными в темноте, в чужой, незнакомой стране. Даже командир 101-й дивизии генерал Максуэлл Тейлор в течение получаса был один на поле боя, разыскивая хоть кого-нибудь из своих семи тысяч солдат и офицеров. Впоследствии генерал рассказывал, что если бы он в ту ночь вздумал отдать какой-либо приказ, то единственными живыми существами, которые бы его услышали, были пасшиеся на лугу коровы. Он чувствовал себя настолько подавленным этим одиночеством, что когда наконец ему встретился столь же одинокий парашютист, то они буквально бросились друг другу в объятия.

На протяжении четырех часов — с начала высадки парашютного десанта и вплоть до рассвета — сотни американцев, маленькими группами и в одиночку, бродили по французской земле. В любой момент они готовы были открыть огонь, но сложившаяся обстановка располагала скорее к обороне, нежели к активным действиям.

Эта странная война не предусматривалась никакими планами. Ее могло вообще не быть, если бы высадка десанта прошла более удачно и не так разбросано. И все же в течение почти восьми часов десантники буквально парализовали силы немцев. Гарнизоны немцев не имели радиосвязи и поддерживали связь между собой только по телефону или с помощью посыльных. Парашютисты всюду разрушали телефонные линии, и в результате немцы оказались в полном неведении относительно того, что происходило, боясь тронуться с места. А высшее немецкое командование, не получая никаких донесений снизу, не знало, какие из их гарнизонов еще существуют и действуют. Немецкие дивизии, безусловно, имели значительное превосходство в тяжелом вооружении над американцами, но их артиллерия и танки были совершенно бессильны что-либо сделать: ведь десять тысяч американцев были разбросаны на огромной площади.

Молодой солдат Фриц Мюллер служил санитаром в самоходном артиллерийском полку, который был переброшен в этот район всего лишь за две недели до вторжения специально для борьбы с воздушнодесантными силами противника.

Фриц Мюллер оказался во Франции потому, что до этого он был тяжело ранен в России и его признали негодным к строевой службе.

Мюллеру, как, впрочем, и другим солдатам, вовсе не нравилось ночью бродить по лесу. Однако у него в отличие от других было задание — командир подразделения послал его с двумя солдатами на поиски раненых. С вершины холма Мюллер видел, как немецкие пулеметчики уничтожили многих парашютистов еще в воздухе, на его глазах многие солдаты противника опустились прямо в реку Дув. Кое-кому из немецких солдат самому приходилось быть свидетелем того, насколько беспощадны к противнику были их парашютисты в Северной Африке. Да и сам Мюллер видел в России, как немецкие парашютисты расстреливали русских военнопленных. Поэтому ему не очень-то хотелось спускаться с холма и отправляться на поиски раненых в темный лес.

Санитаром Мюллер стал еще в России. Он носил на рукаве повязку с красным крестом, но не расставался и с винтовкой, пуская ее в ход всякий раз, когда считал это нужным. Он привез ее с собой и во Францию.

— Учти, — сказал ему командир, — что высадились англичане или американцы и поэтому теперь тебе винтовку брать нельзя.

— Это все равно что посылать меня в клетку со львом, — отвечал Мюллер, — и говорить, что меня там никто не укусит.

Приказ есть приказ, однако существует еще и здравый смысл, поэтому Мюллер на всякий случай сунул себе в карман револьвер.

В лесу было тихо и мрачно. На многих деревьях висели парашюты. Лямки некоторых из них натянулись под тяжестью убитых солдат. По всей вероятности, это были жертвы артиллерийского огня, который вела батарея Мюллера во время высадки десанта. Через некоторое время Мюллер услышал немецкую речь. Двигаясь в этом направлении, он вскоре вышел на небольшую полянку, где на земле лежал не то убитый, не то потерявший сознание американец. Около него стоял на коленях немецкий солдат, который обыскивал карманы американца, сопровождая это занятие непристойными замечаниями относительно женской фотографии, найденной им в бумажнике. Это покоробило Мюллера, и он прямо высказал немцу все, что он думает о подобных делах. В ответ солдат посоветовал ему не совать нос куда не следует, а затем снял с пальца американца кольцо, поднялся и пошел прочь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг откуда-то прозвучал винтовочный выстрел, и он упал как подкошенный.

Неподалеку от того места, где находился Фриц Мюллер, по лесу бродил американский парашютист Джексон. В эту ночь он случайно натолкнулся на немецкий орудийный расчет в количестве шести человек. Немцы не заметили, как американец в темноте подкрался к ним и забросал их гранатами. В коротком бою немцы были убиты, и этот легкий успех вскружил голову Джексону. Однако его беспокоило, что время уходит, а он все еще не может установить, где он находится, и до сих пор не приступил к выполнению своих основных обязанностей.

Джексон был капралом в одной из частей 101-й дивизии. Ближайшая задача дивизии заключалась в захвате дамб, которые вели от побережья в глубь территории через зоны затопления у плацдарма «Юта». Задача батальона, в котором служил Джексон, состояла в том, чтобы атаковать батарею, которая находилась на позиции у деревни Сен-Мартин и могла бы вести огонь по всему району высадки. В соответствии с планом высадки Джексону следовало приземлиться в полумиле от этой деревни, и он не ожидал встретить никаких трудностей. Однако вот он уже на земле, а деревни Сен-Мартин все еще не видно.

Больше всего его озадачивало то, что не один он бродил по лесу: ему попалось немало людей из его батальона. Они брели в самых различных направлениях и чувствовали себя столь же одинокими и потерянными, как и он сам. Джексону было ясно, что никто из личного состава не мог сориентироваться на местности. А причина этого заключалась в следующем. Головной самолет из-за низкой облачности и сильного зенитного огня сбился с курса и вышел на световой ориентир, который находился в совершенно другом месте — в трех милях от района высадки батальона, и там выбросил своих десантников; остальные же двадцать семь машин слепо последовали его примеру.

Такая ошибка имела тяжелые последствия для флота, который в это время сосредоточивался вблизи побережья и готовился к высадке своего десанта. Ведь батарея в Сен-Мартине представляла весьма большую опасность. Командиру батальона подполковнику Чапюи предстояло решить проблему посложнее той, которая стояла перед подполковником Отуэйем, штурмовавшим артиллерийскую батарею в Мервиле; Отуэй сумел собрать 150 своих солдат, а в распоряжении Чапюи было всего лишь двенадцать американцев, с которыми он поспешно двинулся по направлению к батарее. К своему удивлению, он нашел батарею разрушенной и покинутой. Воздушные налеты последних дней сделали свое дело: немцы увезли отсюда пушки и оставили позицию.

Капрал Джексон ничего не знал об этом и тщетно до самого рассвета искал батарею. На рассвете он набрел на лежавший на земле разбитый планер, около которого валялись убитые. В живых остался лишь один человек — офицер. Он сидел на земле и, по-видимому, не был даже ранен. Джексон спросил его, как он себя чувствует. Офицер ответил, что почти не пострадал, отделался лишь несколькими ушибами. Джексон присел на траву возле него, и офицер, оживившись, начал его расспрашивать о жизни дома, в Америке. Джексон рассказал ему о Вашингтоне, откуда был призван в армию, о том, что стал десантником только для того, чтобы доказать всем, что он такой же хороший солдат, как и его отец, флотский офицер. Этот разговор в окружении мертвых казался ему странным и совершенно бессмысленным. Внезапно Джексон догадался: офицер, очевидно, получил тяжелое ранение, ему очень больно и поэтому он стремится как-то отвлечься от действительности и перенестись в прошлое.

Джексон отправился дальше. Вскоре он заметил на поле человека и, подойдя к нему поближе, увидел, что это был полковник, командир его полка. Во время приземления он сломал себе ногу, так что не мог двинуться с места, и вот уже пять часов лежал там, где упал. Полковник приказал Джексону оттащить его на край поля, где можно было укрыться в небольшом овражке, по дну которого протекал ручей. Но не успели они сделать и шагу, как кто-то обстрелял их. Джексон успел заметить немца, быстро юркнувшего за изгородь. Он оставил полковника и погнался за немцем, улепетывавшим вдоль проселочной дороги. Джексон дал по изгороди наугад несколько очередей из автомата. Воздух тут же огласился криками и воплями, и над изгородью появился белый платок. «Камрад! Камрад!» — закричал Джексон, рассчитывая, что немец поймет его крик как приказание сдаться. Так оно и получилось. Но, к удивлению Джексона, из-за изгороди с поднятыми руками вышел не один человек, а целая дюжина. Одного из них, раненного в живот, несли на руках товарищи. Несколько человек буквально обливались кровью. Среди пленных был даже один юнец, которому по какой-то нелепой случайности пуля раздробила кисти обеих рук. В это время на звук стрельбы начали сбегаться парашютисты. Передав им пленных, Джексон вернулся к полковнику и оттащил его к ручью. Однако у полковника был очень сложный перелом, и ему необходимо было оказать срочную помощь. Во дворе заброшенной фермы Джексон отыскал тачку и встретил человека, который объяснил ему, где они находятся, — в четырех милях к югу от батареи. Джексон уложил своего командира в этот импровизированный экипаж и двинулся вперед по дороге. «Ему, очевидно, было чертовски больно, но, скажу я вам, у него еще хватало сил орать на меня и отдавать приказания», — с восхищением вспоминал впоследствии Джексон.

Генерал Тейлор встретил первого солдата своей дивизии в половине третьего ночи. Но и спустя сутки штаб дивизии все еще не был организован и не имел связи со многими частями. Повсюду царила неразбериха. Генерал, правда, не знал такого важного обстоятельства, что и у немцев в это время путаницы было не меньше, чем у американцев. Утром он объехал некоторые из своих частей и лично проверил, как выполнялась самая главная из стоявших перед ними задач — захват дамб, ведущих к береговым плацдармам.

Генерал приземлился очень близко от места, намеченного по плану операции. Это место находилось к западу от деревни Сент-Мари-дю-Монт и в четырех милях к юго-востоку от города Сент-Мер-Эглиз. Но даже и он не мог точно определить свое местонахождение. Совершенно очевидно, что сбрасывать парашютный десант в этой части Нормандии и рассчитывать, что в темноте можно собрать всех людей вместе, было абсолютно нереальной задачей. Хорошо, если парашютисту везло и ему удавалось заметить тот или иной ориентир за несколько секунд до момента приземления. Но такие случаи были единичны. В большинстве же случаев люди, приземлившись, дальше сотни метров уже ничего не могли увидеть.

Генерал двинулся на восток, к берегу моря. В пути ему встретилось немало всяких групп и подразделений, причем по какому-то странному стечению обстоятельств здесь было почему-то очень много офицеров. К тому времени, когда начало светать и побережье стало содрогаться от посыпавшихся на него бомб и снарядов, Тейлору удалось собрать около восьмидесяти человек. Среди них был еще один генерал — командующий артиллерией Мак Олиф — и четыре полковника. По мере того как небо на востоке все больше светлело, можно было различить на нем четкий силуэт высокой, красивой, весьма своеобразной колокольни церкви в деревне Сент-Мари-дю-Монт. Итак, они находились не далее чем в двух милях от оконечности самой южной дамбы. Ни один из бывших с генералом офицеров и солдат не принадлежал к тем двум батальонам, которые должны были атаковать и захватить эту дамбу. Но один из старших офицеров — подполковник Юлиан Ивелл — являлся командиром батальона, составлявшего резерв группы, а почти половина солдат, находившихся вместе с генералом, была также из этого батальона. Генерал Тейлор назначил Ивелла командиром этой группы и приказал ему сделать все возможное для захвата южной дамбы. Генерал Мак Олиф и полковники шли с ним в качестве наблюдателей, майоры и капитаны командовали отделениями; на долю же лейтенантов солдат не осталось. Когда группа двинулась в путь, Тейлор заметил Ивеллу, что, по-видимому, никогда еще столь большое количество командиров не вело в бой столь карликовое войско.

Юлиан Ивелл был кадровым командиром. Он окончил училище в Вест-Пойнте и имел для своего возраста (ему было двадцать восемь лет) весьма высокий чин. Это был его первый бой, который мог сыграть большую роль в его карьере, и, конечно, он предпочел бы вести операцию силами своего хорошо подготовленного батальона, а не кучкой солдат и офицеров, которые никогда не бывали вместе и даже не знали, как кого зовут.

Двухмильный марш прошел без особых осложнений: первые выстрелы по немецкому патрулю, первые убитые немцы, первый военнопленный (который, правда, оказался поляком), первая жертва — санитар, выбежавший на открытую лужайку, чтобы оказать помощь раненому офицеру. К тому времени, когда группа миновала Сент-Мари-дю-Монт, она значительно увеличилась за счет примкнувших к ней солдат, шедших по двое и по трое вдоль дороги. Некоторые из них приземлились прямо в деревне и, по их словам, уже успели побывать у немцев в плену и бежать из него.

У дороги, которая вела к дамбе, как раз у небольшого солончака, залитого водой, расположилась маленькая деревушка Пуппевиль. Когда Ивелл со своей колонной подошли к этой деревушке, они были обстреляны из ближних домов. Колонна остановилась.

Разгоревшийся вслед за этим бой был очень напряженным, хотя впоследствии Ивелл вспоминал о нем не иначе как о небольшой стычке. Немцев пришлось выбивать буквально из каждого дома. Сам Ивелл, хотя и пытался грамотно провести бой, почти до самого конца не вполне осознавал всю его серьезность. Он понял это только тогда, когда неосторожно высунул голову из-за угла и в тот же момент почувствовал удар по каске — это была пуля немецкого снайпера. Ивелл стал теперь более осторожным. Он пробрался вдоль улицы, укрылся за забором, который огораживал школьную спортивную площадку, и тихонько выглянул из-за него. Прямо навстречу ему с крыльца школы сбегал что-то кричавший немецкий лейтенант. Ивелл выстрелил в него из пистолета, но промахнулся. В тот же момент немец поднял руки. Следом за ним из школы вышло еще около тридцати немцев. Первый бой Ивелла был проведен успешно.

Сразу же за школой виднелась дамба — узкая прямая дорога, по обе стороны которой стояла вода. А вдали можно было разглядеть песчаные дюны участка «Юта». Сначала на дамбе не было ни единой живой души. Однако затем в кустах около нее появились оранжевые флажки — это был сигнал, оповещающий, что воздушный десант встретился с морским.

Ивелл отправил вдоль дамбы несколько своих солдат, и вскоре они возвратились в сопровождении офицера, который представился генералу Тейлору как капитан Джордж Мабри из 8-го пехотного полка. Парашютисты глядели на него так, словно перед ними был выходец с другого света — ведь он прибыл морем! Это было в 11 часов 5 минут пополудни.