"Большой горизонт" - читать интересную книгу автора (Линьков Лев Александрович)

Глава четвертая Обыкновенная операция

Из кожаной байдары с подвесным мотором на пирс ловко взобрались двое статных широкоплечих мужчин. Смуглолицые, бородатые, кареглазые, с прямыми чертами лица, они не походили ни на кого из жителей северо-восточной Азии и, хотя и были одеты в парки из нерпичной шкуры, скорее напоминали кавказских горцев.

Поздоровавшись с пограничниками, как с давними друзьями, мужчины передали Баулину шляпу, искусно сплетенную из птичьих перьев.

— Твоей дочке, начальник, — улыбнулся старший. Окладистая седая борода покрывала всю его грудь.

Он еще что-то негромко сказал капитану 3 ранга, и тот пригласил гостей в штаб.

— Айны, — кивнул вслед им боцман Доронин. — Отец и сын.

— Откуда это они на такой утлой лодчонке?

— С И., — назвал боцман один из соседних островов. — Храбрый народ. На И. несколько семей обитают. Раньше их на Курилах много жило, да японцы чуть ли не всех поистребляли.

Айны… Так вот какие они, айны, некогда населявшие и острова Хонсю и Хоккайдо, и Южный Сахалин, и Курилы. Свободолюбивый бескорыстный народ, даже под вековым чужеземным игом сохранивший свою самобытную культуру и обычаи. Пожалуй, на всей земле нет народа, о происхождении которого было бы высказано столько противоречивых мнений. Одни ученые считают, что айны — северяне, другие ищут их родину в тропиках, в Индонезии, третьи относят айнов к восточно-азиатским материковым народам, а некоторые — даже к кавказской расе.

— Теперь-то у нас на Курилах и на Сахалине они вздохнули свободно, — сказал Доронин. — Из хижин в новые дома перебрались.

— Зачем они приплыли?

— Наверно, за каким-нито советом, а может, и сами новость привезли…

— Да, новость, — проводив гостей, подтвердил часом позже Баулин. — И очень важную: близ острова И. вторую ночь подряд курсирует японская шхуна.

— В наших советских водах?

— Пока нет. Да ведь так, ни с того ни с сего появляться по ночам на одном месте шхуна не станет. Японские повадки айны хорошо знают, на своем горбу испытали. Они не первый раз нам помогают, мы с ними в дружбе. Их подсказка, к слову говоря, помогла нам и вовремя операции в тот самый день, когда мы встретились с тайфуном «Надежда».

Баулин посмотрел на Маринку, вместе с другими юными островитянами сооружавшую неподалеку от пирса дворец из обломков скалы.

— Тогда наша мама в клубе базы кружок математики вела, — сказал он. — «Надежда» нагрянула на Курилы за год до моретрясения…

Ветер дул с северо-запада, в лоб. Океан дышал тяжело, вздымая крупные отлогие волны. Как обычно, небо закрывали тучи. За целое лето метеорологи зарегистрировали у Курил всего-навсего тринадцать солнечных дней. Мелкий моросящий дождь высеивался почти не переставая.

«Вихрь» возвращался после двухсуточного дозорного крейсерства в районе островов И. и П. Барометр продолжал падать, и Баулин приказал прибавить ходу, торопясь до наступления шторма поспеть на базу.

Начиная с Олюторки и Карагинского острова, что у северо-восточной оконечности Камчатки, и до Курильских островов Баулина знали как смелого командира, готового в любую погоду выйти в море. Из этого, однако, вовсе не следовало, что он предпочитал ровным попутным ветрам крепкие «лобачи» и безразлично относился к солнцу.

И он обрадовался, когда вдруг в мрачных сизо-серых тучах проглянула узкая голубоватая полынья. Полынья увеличивалась на глазах и вскоре стала похожа на гигантский моржовый бивень. Острие бивня вспыхнуло оранжево-красным огнем и вонзилось в солнце. Паутинная сетка буса оборвалась.

Появление солнца в этих широтах Тихого океана было событием столь редким, что Баулин счел необходимым занести в вахтенный журнал: «1 сентября 195… года, 10.06. На траверзе мыса Сивучий показалось солнце». А сигнальщик Петро Левчук скатился по крутому трапу в кубрик, где свободные от вахты пограничники сражались в домино и слушали радиоконцерт, и гаркнул:

— Свистать всех наверх, солнце!

Первым, как положено, поднялся на ют боцман Семен Доронин. Прищурившись, поглядел из-под широкой ладони на солнце.

— Давно не видались, соскучилось!

— Сейчас опять спрячется, — сказал Алексей Кирьянов.

— Извиняюсь, оно телеграмму вам прислало? — Левчук, закинув нога на ногу, небрежно облокотился о шлюпку-тузик.

— Целых три, когда некоторые еще не протерли глаза!

«Вот так да! — в удивлении оглянулся боцман. — Видано ли, чтобы бирюк, молчальник Кирьянов произнес при народе столько слов подряд?»

Обогнув мыс Сивучий, «Вихрь» пошел параллельно берегу. Теперь задувало уже не в лоб, а в правую скулу форштевня. На фоне посветлевшего неба скалистые кряжи острова, круто опускающиеся в океан, казались еще более высокими. Тут не надейся укрыться от непогоды. На Курилах мало бухт, где бы корабль мог спокойно отстояться во время шторма или тайфуна. Недаром капитаны торгового флота предпочитают поскорее миновать эти мрачные скалы. А пограничники плавают тут каждый день — что поделаешь, служба.

Прибрежные утесы отливали то иссиня-черным, то белым, будто по ним пробегала рябь. Казалось, каменные громады ожили — со стороны острова доносился непрерывный гул, напоминающий гул могучих порогов: на утесах шумел «птичий базар», миллионы кайр и гаг.

Стаи кайр то и дело поднимались в воздух. Когда они дружно, крыло к крылу, летели навстречу сторожевику, то напоминали стремительно несущееся облачко: грудь и шея птиц были белыми. Неожиданно они поворачивали обратно, и в мгновение облачко превращалось в черную полость, падающую в океан. Но пограничники не обращали внимания на птиц. Зато как только сторожевик миновал «птичий базар», все, даже невозмутимый сибиряк Иван Ростовцев, перешли на левый борт, и никто уже не отрывал глаз от берега. «Вихрь» поравнялся с лежбищем ушастых тюленей-котиков. Баулин еще издали увидел, что берег заполнен пугливыми животными, и скомандовал в машину сбавить ход. Зачем их тревожить!

Котики располагались на узкой каменистой береговой полосе «гаремами», по тридцать — сорок коричневато-серых, окруженных детенышами маток. В середине каждого «гарема», словно часовые на страже, бодрствовали рослые, темно-серые самцы.

— Нежатся! — с ласковым восхищением произнес Доронин. — Небось тут их на полмиллиона рубликов, не меньше.

— А вон тот секач здоров, пудов за сорок! — показал Левчук.

— Который это? Который? — заинтересовался Кирьянов, вновь порадовав Доронина своей необычной оживленностью: «Неужто хандре конец?»

— Да вон там, правее рыжей скалы.

— Ревнует, старый шельмец! — усмехнулся боцман.

Огромный секач, о котором шла речь, был явно встревожен. Он поводил из стороны в сторону усатой мордой и, обнажив клыки, зло поглядывал на четырех расхрабрившихся, совсем близко подползших к «гарему» молодых котиков — холостяков.

За бухтой, где утес был совсем отвесным, на камнях, едва возвышавшихся над водой, нежились морские бобры-каланы.

Опершись о поручни ходового мостика, Баулин с любопытством наблюдал морских зверей в бинокль.

Вот плывет на спине самка, и на груди у нее пристроился смешной круглоголовый бобренок, а вот этому бобру то ли не хватило места на камнях, то ли такая уж пришла охота — он тоже перевернулся на спину и блаженствует, покачиваясь на волнах.

Интерес пограничников объяснялся не только свойственной всем добрым людям любовью к мирным животным, но и тем, что эти животные были частью богатств, которые пограничники охраняли. Мех котиков и морских бобров — заманчивая приманка для хищников-зверобоев самых различных национальностей. Пренебрегая тайфунами и рифами, нарушители частенько норовят подплыть к островам. Авось зеленый вымпел советского сторожевика не покажется над волной. Тогда риск окупится с лихвой.

Баулин выпрямился, сунул бинокль в футляр и, заложив руки за спину, — первый признак плохого настроения — посмотрел на голубую полынью в небе. Тучи почти совсем затянули ее. Ветер заметно посвежел. Сомнительное удовольствие— попасть в шторм! И без того двое суток уткой ныряешь в волнах. Вспомнилось, что сегодня — четверг. Ольга уйдет в клуб базы заниматься математикой с матросами и старшинами. Значит, Маринка опять останется вечером одна с соседским Витюшкой: его бабка ложится с петухами. Чего доброго, Витька опять вспорет ножницами подушку и разукрасит себя и Маринку перьями. И убрала ли Ольга спички? Не учинили бы малыши пожар…

Шторм навалился раньше, чем его ждали.

Смахнув с лица соленые капли, Баулин натянул капюшон и пошире расставил ноги. Мысли о доме нарушил взобравшийся на мостик вестовой. Он передал донесение радиста. Радист сообщал, что где-то поблизости сыплет «морзянкой», старым шифром какое-то судно.

«Ого! Пожаловали!» Баулин скомандовал лечь на обратный курс, и через несколько минут «Вихрь» уже мчался по направлению к нарушителям. Судя по пеленгу, незваные гости находились где-то у западного берега острова И.

Через полчаса хорошего хода среди волн показалась стройная двухмачтовая моторно-парусная шхуна. «Хризантема»! Баулин сразу узнал ее по рангоуту. Высокие, слегка наклоненные к 'корме фок- и грот-мачты, изящные длинные реи, гордо вздернутый над заостренным форштевнем бушприт придавали шхуне тот особый щеголеватый вид, который так ценят истые моряки. Старая знакомая!..

«Хризантема» нередко шныряла близ Курил, явно занимаясь не столько хищническим ловом рыбы, сколько разведкой, и ловко уходила от пограничников, ни разу еще не попавшись им в советских водах. Как-то она якобы ловила на траверзе мыса Туманов горбушу и, вовремя успев выбрать сети, удрала от «Вихря» в нейтральные воды; потом «Хризантема» — боцман Доронин уверял, что он узнал ее тогда, — пользуясь густым туманом, вильнула перед «Вихрем» в Малом проливе и выбросила за борт анкерок, тот самый, который Доронин и Кирьянов достали с отмели. В дубовом бочонке были обнаружены портативный киносъемочный аппарат с телеобъективом и пять кассет с отснятой пленкой — улика (попадись «Хризантема»!) была бы неопровержимая. Безусловный шпионаж!

«Интересно, что ты сейчас у нас забыла? — глядя на «Хризантему», хмурился Баулин. — За рыбой на сей раз пришла?»

Хмуро смотрели на незваную гостью и другие пограничники.

— Зарятся на наши Курилы, — сказал Кирьянов.

— Не по зубам лакомство, — Левчук с раздражением сплюнул за борт.

— Оно, конечно, после сорок пятого им только и оставалось что зариться: ученые стали. А до войны, знаете, до чего дело доходило? — Доронин обернулся к молодым матросам. — Как выйдешь в дозор, обязательно их встретишь. Эти их кавасаки в наши воды за сельдью и за треской, будто мухи на мед, слетались. Схватишь за шиворот, бормочут: «Мы не знали, мы ошиблись». А где уж там — «ошиблись»! Под самый берег, черти, подваливали. За крабами к Камчатке японцы с целыми плавучими заводами приплывали.

— Извиняюсь, товарищ боцман, сколько же вам тогда было лет? Двенадцать? — с самым серьезным видом спросил Левчук.

— При Чем тут я — командир рассказывал, — спокойно возразил Доронин.

— На юте, отставить разговоры! — оборвал с мостика Баулин и нажал кнопку. На сторожевике зазвенел колокол громкого боя — тревога!

Пограничники заняли места согласно боевому расчету.

Не разворачиваясь против ветра и не обращая внимания на свежую волну, Баулин с ходу подошел к японской шхуне.

Он сам отправился на борт нарушительницы с осмотровой группой (боцман Доронин, Кирьянов и Левчук).

«Теперь-то уж мы тебя схватим за руку!» — обрадовался капитан 3 ранга. Однако ему пришлось разочароваться: на шхуне не оказалось ни одной рыболовной снасти, ни одной рыбьей чешуйки на палубе и в трюмах. Не в пример другим японским рыболовецким судам, «Хризантема» блистала чистотой. Что за чертовщина!..

Шкипер «Хризантемы», маленький, черноволосый, вертлявый человечек (так вот ты каков!), не скупился на извинения за невольное, как он заявил, пребывание в советских водах. Льстиво кланяясь и прижимая к животу судовые документы, он с готовностью предложил обыскать всю. шхуну. Он очень рад видеть советского офицера своим гостем. О! Неужели русский офицер сомневается в искренности его слов? У него абсолютно ничего нет. Он не собирался ловить рыбу или бить котиков. Он никогда бы не позволил себе этого, никогда! Скоро начнется тайфун, очень сильный тайфун. «Хризантема» надеялась получить приют в советской бухте.

Баулину надоела болтливость шкипера. Японцы — опытные моряки, им ли бояться тайфуна, да еще на таком отличном судне, как «Хризантема». И к тому же берега острова И. не имеют бухт, защищенных от штормового наката. Господину шкиперу должно быть это хорошо известно.

Самый тщательный обыск не дал никаких результатов. Правда, пограничники обнаружили на шхуне первоклассную радиостанцию. Но в этом, собственно, нет ничего предосудительного. Каждое судно вправе иметь радиостанцию. Баулин был удивлен другим: в кают-компании «Хризантемы» оказались два иностранца. Развалясь в кожаных креслах, они пили виски. Из паспортов, снабженных всеми положенными визами, явствовало, что это заокеанские корреспонденты. Они путешествуют по Дальнему Востоку.

«Хозяева!» — решил Баулин. Он возвратил пассажирам «Хризантемы» документы и сказал по-английски, что впредь не рекомендует им плавать на судне, шкипер которого не считается с международным морским правом.

Путешественники поблагодарили за совет и предложили Баулину стаканчик сода-виски. Жаль, что господии офицер отказывается. Сода-виски отлично согревает организм, а сегодня такая мерзкая погода!

Шкипер улыбался и пространно выражал свое восхищение отвагой русских пограничников, рискующих выходить в океан на небольшом судне.

— Предлагаю в течение пятнадцати минут покинуть советские воды, — сказал Баулин.

Шкипер был удивлен. Как, его не арестовывают и не ведут в бухту? Как, с него даже не берут штраф? Какие благородные советские пограничники! Склоняясь в бесчисленных поклонах, он проводил Баулина до трапа.

— Так запросто наглецов и отпустили, — в недоумении проговорил Алексей, услышав о решении капитана 3 ранга. Впервые встретился он лицом к лицу с явными врагами родины, впервые видел их обличье, наспех прикрытое маской учтивости, чуть ли не доброжелательности. Нет, он, Алексей, не позволил бы им уйти безнаказанно! Неужели Баулин не понимает, что делает грубую, грубейшую ошибку?

— Командир знает, что делает, — отрезал Доронин. По правде говоря, вначале он был удивлен не меньше Кирьянова: задержать нарушителя в советской зоне — и отпустить на все четыре стороны! Но он верил в мудрость капитана 3 ранга. Раз Баулин принял это решение, значит, так сейчас и нужно…

Переваливаясь с борта на борт, «Вихрь» снова повернул к северу.

— На сколько часов хватит еще горючего? — позвонил Баулин в машинное отделение.

— Часов на двадцать, — последовал ответ.

— Добро!

Вскоре «Хризантема» скрылась за гребнями волн. А минут через пятнадцать радист «Вихря» перехватил новую шифрованную радиограмму. Шифр был известен пограничникам. Шхуна предупреждала кого-то о близости советского сторожевика.

— Так я и знал! — повеселел Баулин. — Правильно нас предупредили айны. Теперь всю сеть вытащим. — И отдал команду: — Право руля на обратный курс!

Накануне выхода «Вихря» в дозорное крейсерство айны с острова И. сообщили пограничникам, что видели «Хризантему». И опять она здесь! Ясно, что она не заблудилась в океане. Радиосигналы и излишняя болтливость шкипера, который хотел подольше задержать пограничников, подсказали Баулину решение сделать вид, что его удовлетворили объяснения японца, и отпустить шхуну с миром.

«Вихрь» вторично развернулся к югу.

— Зачем мы пошли обратно? — удивился Кирьянов. — Отпустили, а теперь снова догоняй»!

— Потерпи малость, — нахмурился Доронин. — Не иначе командир чего-то задумал.

Вскоре вновь показалась стройная шхуна. Словно играючи, она неслась по волнам.

— Хорошо идет, чертовка! — не удержавшись, произнес рулевой Атласов.

— Моряки приличные! — подтвердил Баулин и приказал повернуть корабль на тридцать градусов к западу.

Похоже было, что «Хризантема» дразнит пограничников: завидев советский сторожевик, она быстрым маневром ушла на полмили в нейтральные воды, но через полчаса снова приблизилась. А Баулин будто не замечал ее и продолжал путь на юго-запад.

— Опять упустим! — досадовал Алексей, неотрывно следя за «Хризантемой».

Пожалуй, впервые за многие-многие месяцы он отрешился от навязчивых, тяжелых дум, не оставлявших его ни днем ни ночью. Пожалуй, впервые почувствовал себя не покорившимся неизбежной судьбе, а деятельным участником общего, нужного, важного дела. Ведь в какой-то мере, пусть еще самой малой, от него, как и от всех членов команды «Вихря», зависит успешная охрана границы. На миг ему зримо представилась она вся. Все шестьдесят с лишним тысяч километров советской государственной границы. Льды Заполярья. Леса и болота Карелии. Пески Кара-Кумов. Кручи Памира…

Граница СССР охраняется в любое время суток, на любой местности, при любой погоде… Эти слова обрели для него реально ощутимый, глубокий и необходимый смысл. Где-то сейчас, сию минуту, в морозной мгле, в топях, в чащах, в разреженном горном воздухе, и дрожа от холода, и изнывая от жары, и промокая до костей под ливнем, и мучаясь жаждой, лежат и стоят в «секретах» и засадах, плывут по штормовой волне, бегут по вражьему следу, спотыкаются, падают и снова бегут, а может быть, и бьются с врагом в смертной схватке такие же молодые советские ребята, как он, Алексей Кирьянов. У них, как и у него, тоже были до службы на границе свои радости и заботы, мечты, успехи и неудачи. Им тоже бывает тоскливо вдали от дома, от родных краев. Но они делают свое дело и не ропщут, не плачутся…

«Вихрь» снова миновал траверз мыса Сивучий, а «Хризантема» все еще шла с левого борта параллельным курсом и не собиралась отставать от сторожевика.

В третий раз вестовой принес на ходовой мостик перехваченную радиошифровку. И тут «Хризантема» резко вильнула в советские воды. Теперь форштевень ее был направлен прямо на «Вихрь». По-видимому, присутствие на шхуне иностранцев вернуло юркому шкиперу наглость, и он прибег к старому приему японских пиратов — угрозе тараном.

Легко было представить, чем это могло кончиться для относительно небольшого сторожевика: «Хризантема» — форштевень у нее со стальной оковкой — попросту рассекла бы его, как топор щепку.

— Вежливые: хотят поздороваться за ручку! — деланно ухмыльнулся сигнальщик Левчук.

«Пусть только попробуют, пусть только попробуют», — шептал Алексей.

Чтобы прибавить ход, японец, не считаясь со свежим ветром, рискнул поднять все паруса. Усы бурунов у форштевня «Хризантемы» вспенились. Накренясь на правый борт, она понеслась еще стремительнее.

Однако этот маневр произвел на Баулина не большее впечатление, чем новая порция брызг, брошенная волной в лицо, — так, по крайней мере, подумалось рулевому Атласову. Капитан 3 ранга только прищурился. Уже отчетливо были видны фигуры стоящих на баке «Хризантемы» иностранных корреспондентов, когда он, не сворачивая с курса, дал команду сделать предупредительный выстрел из носового орудия, того самого орудия, комендором у которого стоял Кирьянов. Орудие рявкнуло, обдав Алексея кислым запахом взрывчатки. Первый не учебный, а боевой выстрел! Алексей облизал враз пересохшие губы…

Суда находились в это время всего в кабельтове друг от друга. «Хризантема», накренясь еще больше и едва не касаясь реями волн, свернула в сторону.

Баулин взглянул на ручные часы, недобро усмехнулся: слабоваты нервишки у «путешественников».

Ровно через десять минут все объяснилось. И тревожные радиодепеши, и настойчивые попытки шхуны отвлечь «Вихрь» подальше на юг, и пиратская угроза тараном — все это было звеньями одной цепи. Слева по носу появились два кавасаки — небольшие моторные рыболовецкие боты.

«Издалека их принесло! — посуровел Баулин. — Своим ходом они бы сюда не добрались, тут не обошлось без буксира «Хризантемы». И яснее ясного, что они пришли не за сельдью, и не за камбалой — чересчур уж роскошно: двухмачтовая шхуна для каких-то двух кавасаки! Не зря, не зря торчат на баке заокеанские хозяева…»

«Так вот в чем дело, вот почему командир давеча отпустил «Хризантему» — она отвлекала нас». — Алексею стало стыдно за недавние мысли о Баулине. Хорошо, хоть никто не слышал его недоуменных слов, кроме одного Доронина.

Кавасаки вслед за шхуной полным ходом удирали в океан, но у «Вихря» было неоспоримое преимущество в скорости, и он отрезал им путь к отступлению.

К борту первого кавасаки он подошел с такой стремительностью, что от резкого трения завизжали и задымились кранцы.

По приказу капитана 3 ранга Доронин и Кирьянов прыгнули на палубу бота. Девять «рыбаков» что-то поспешно выбрасывали за борт. Однако оклик боцмана, хлопнувшего ладонью по прикладу автомата, заставил их нехотя поднять руки. Зажав румпель руля под мышкой, поднял руки и шкипер. Моторист заглушил мотор.

— Так-то оно лучше! — кивнул Алексей.

Над океаном густели сумерки, и под их покровом второй кавасаки попытался улизнуть, но пулеметная очередь, выпущенная «Вихрем» в воздух, заставила и его застопорить машину.

На этот раз обыск дал совершенно неожиданные результаты: в рыбном трюме восемь отсеков были заполнены столитровыми бидонами со смолой и креозотом; бидоны из двух последних отсеков команда успела повыбрасывать в океан. Трюм второго кавасаки оказался пустым, но едкий запах креозота не оставлял сомнений, что груз обоих ботов был одинаков.

— Вот подлые, вот гады! — в гневе сказал Доронин.

— А что? Зачем им креозот? — не понял Алексей.

— Тут нечего и гадать: полей креозотом и смолой лежбища котиков или бобров — и они вовек больше к нам не вернутся. Ничем их не заманишь. Чуткий зверь.

— К себе хотели загнать, на свои острова?

— Нет, к бабушке…

Едва сдерживая гнев, смотрел на «рыбаков» и Баулин.

Котики водятся в северном полушарии лишь на Командорских и Курильских островах, на маленьком, советском же островке Тюленьем и на островах Прибылова, принадлежащих Соединенным Штатам Америки. Безусловно, не хуже, чем Баулину, это было известно и хозяевам «Хризантемы». На какие только подлости не готовы они, чтобы потолще набить карман!

Забуксировав оба кавасаки, «Вихрь» лег наконец курсом на север, к острову Н., к базе. Можно было бы заставить нарушителей идти за сторожевиком своим ходом, да в надвигающейся ночи могло приключиться всякое, тем более что лица «рыбаков» были мало сказать угрюмы — злы. Упрямо, зло сжаты губы, зло глядели из-под припухших век черные, немигающие глазки. На каждом кавасаки Баулин оставил по два пограничника: на первом — Доронина с Кирьяновым, на втором — Левчука и Ростовцева. Только бы никого из них не укачало!..

Шторм разыгрывался. К ночи он достиг шести баллов. Валы громоздились друг на друга. Ветер срывал с гребней пену, расстилал ее белыми полосами. Волны захлестывали бак, обдавали брызгами ходовой мостик.

Хоть и привычны к непогоде пограничники, но и они утомились от двухсуточной болтанки. А тут еще новость: командир базы предупредил по радио, что с юга идет тайфун «Надежда».

«Надежда» могла нагрянуть с минуты на минуту, и, чтобы не быть застигнутым врасплох, Баулин развернулся носом к ветру, который вроде бы приутих, лишний раз подтверждая, что перед бурей бывает затишье.

Темнота пала почти мгновенно, будто сразу, все небо задернули гигантским черным парусом» Ни малейшего просвета, ни единой звезды, словно их никогда и не было в черном, необъятном, раскачивающемся мире. Только светящаяся доска приборов да компас напоминали, что в этом мире существует свет.

Как ни силился Баулин, он не мог рассмотреть ни орудия на баке, ни лебедки, ни крышки носового люка — ровнешеньки ничего! Эта внезапно навалившаяся со всех сторон тьма усиливала ощущение опасности. Баулин не боялся рифов и мелей, их попросту нет в этой части океана. Не опасался он и столкновения с каким-нибудь другим судном — обычные дороги кораблей находились в стороне, вероятность случайной встречи с заблудившимися кораблями была почти исключена. Да к тому же, для чего имеется на «Вихре» радиолокатор?

Опасность грозила лишь от океана. Океан был сейчас единственным, но свирепым, всесильным противником. Один океан. Не видя его, трудно, почти невозможно предугадать направление волн, определить их высоту, а следовательно, трудно маневрировать ходом и с помощью руля.

Шторм раскачивает судно более или менее равномерно, и, судя по тому, что сторожевик заметался вдруг, несколько раз ухнул носом в водяные ямы и чуть ли не в то же самое время стал накреняться и вправо и влево, Баулин понял: это «толчея», их настиг тайфун:

Одинокая, далекая молния вспыхнула на мгновение, как будто бы лишь затем, чтобы показать людям всю безмерность предстоящих им испытаний. В призрачном ее всплеске Баулин увидел пятиэтажный гребень, загнувшийся над баком, головокружительный крен палубы. Боковое зрение успело схватить перекошенное страхом лицо рулевого Атласова.

Мгновение есть мгновение, и вновь все поглотила плотная, казалось, еще более непроницаемая тьма, черная пропасть. «Вихрь» лег на бок. дрожа, словно раненое живое существо. Нелепо ковыляя, кое-как выравнялся только затем, чтобы тотчас же беспомощно завалиться на другой бок. Новая немыслимо огромная волна обрушилась на бак, подминая под себя корабль, втягивая его в свое холодное, ненасытное нутро.

Баулин вцепился в поручни. «Выбирайся, выбирайся…» Он разговаривал с «Вихрем», словно тот и впрямь был живым.

Бывают секунды, кажущиеся часами. Именно долгим, страшным часом показались мгновения, в которые «Вихрь» выкарабкивался из тяжелой, соленой волны.

В лицо наотмашь ударил упругий ветер… «Слава тебе, выкарабкались!»

А что же делается на кавасаки?!

Кто это хватает за ноги?.. На полу барахтался в воде помощник, лейтенант Гриднев.

— Спокойнее, спокойнее! Держитесь! — крикнул Баулин, схватив лейтенанта.

— Есть, спокойнее… — пробормотал Гриднев. И снова тяжелая волна лавиной ударила в рубку, и снова накрыла ее гребнем. Штормовые раскаты слились в сплошной грохот, перемешавшись с воем и свистом ветра. Океан распоряжался небольшим кораблем как хотел.

Надо держаться против ветра. Только бы не лопнули от перенапряжения приводы руля, не сдвинулись бы от чудовищных рывков и стремительного, резкого крена дизеля…

«Вихрь» должен выдержать, он выдержит!

Баулин любил свой корабль той строгой любовью, какая знакома лишь капитанам, летчикам и машинистам. Он знал корабль, как самого себя, знал весь, от форштевня до кормы и от киля до клотика грот-мачты. Он не уставал любоваться и гордиться им, как отец любуется и гордится единственным сыном. Но главное — Баулин знал свою команду, своих ребяток, смело мог на них положиться в любой, самой трудной, самой тяжелой обстановке.

— Так держать! — скомандовал он рулевому.

«…ать!» — едва расслышал Атласов, выравнивая корабль вразрез атакующим его волнам.

В «Вихре» Баулин не сомневался, но его не оставляла мысль о кавасаки, о находящихся на их борту четырех пограничниках. Целы ли они, не утонули ли? Нужно немедля отдать буксир — он не дает ботам свободнее взбираться на волну.

Каждый моряк на корабле, попавшем в свирепый шторм, думает о судьбе судна и о своей судьбе. Капитан, командир должен думать о всех. Один о всех. И решать один. Такова извечная обязанность командира, в этом его долг. Он не имеет права ошибаться, медлить, склонять голову перед разбушевавшейся стихией, какой бы грозной ни была опасность. И зная все это, даже не видя командира, экипаж судна верит в него, в его опыт, находчивость, мудрость, выполняя любые его приказы, не обсуждая и не оспаривая их.

— Отдать буксир! — крикнул Баулин помощнику. (Вахтенные на корме не услышали бы команду, кричи ее хоть в десять рупоров.)

«…буксир!» — скорее догадался, чем расслышал Гриднев.

Ухватившись за поручни, он соскользнул по трапу. Густая волна щепкой приподняла его над палубой и, не вцепись он в поручни, смыла бы в океан. В следующее мгновение «Вихрь» переложило на другой борт. Гриднева швырнуло на металлические ступени трапа.

Невольно вскрикнув и не услышав собственного голоса, он хлебнул горько-соленой воды. Отфыркиваясь, отплевываясь, нашел правой рукой протянутый вдоль палубы штормовой леер и тогда только рискнул расстаться с поручнем трапа.

Приняв попутно с десяток ледяных ванн, Гриднев добрался наконец до кормы и обнаружил, что буксирный трос болтается свободно. Однако лейтенант был еще на полпути к цели, когда в том же убедился и Баулин: «Вихрь» рванулся вперед, будто бы у него вмиг прибавилась мощность машины. Два кавасаки с четырьмя пограничниками остались где-то позади, в слепой ночи.

Гриднев вернулся на ходовой мостик, крикнул на ухо Баулину:

— Оборвало трос, оборвало!..

— Право руля на обратный курс! — скомандовал Баулин.

На обратный курс? На какое-то, пусть самое малое, время поставить судно бортом к волне? Игнату Атласову подумалось, что он ослышался, не так понял командира, но Баулин круговым взмахом руки повторил команду.

В рулевой рубке, сотрясаемой ударами волн и неистовыми порывами ветра, было так же мокро и пронизывающе холодно, как на палубе. Крупные, тяжелые, словно град, брызги слепили глаза, трудно было смотреть не только вперед по носу корабля, а и на светящуюся картушку компаса, который раскачивался и вертелся в кардановом кольце.

Сжимая ручки штурвала, силясь разглядеть на компасе курсовую черту, Атласов весь напружился, чувствуя, как немеют и руки, и плечи, и ноги. Не свалиться бы! Сердце колотилось частыми, порывистыми толчками.

Такого испытать Игнату еще не доводилось. Разве сравнить шторм, в который он попал три года назад у Командор, с тем, что творится в океане сейчас? Легкая болтанка была, не шторм, а ведь тогда скрепя сердце рыбакам пришлось повыбрасывать за борт весь улов. Отец (Игнат ходил в то время за сельдью в бригаде отца) начал было оправдываться перед председателем артели, когда они возвратились домой, а председатель в ответ: «Ты что, старина, сдурел? Кто вас винит? Людей спас — низкий поклон тебе, а рыбы в океане хватит, да еще и останется…»

— Оборвало буксир! Там кавасаки! — крикнул над ухом Атласова Баулин, встав рядом с ним за штурвал.

Четыре пограничника могут погибнуть или попасть в плен! Сколько уж раз иностранные разведки пытались насильно захватить советских граждан, как то по-пиратски учинили они с командой танкера «Туапсе».

Четыре пограничника… Боцман Семен Доронин — он Баулину всегда и во всем правая рука… Алексей Кирьянов, с которым так много было хлопот, прежде чем он как будто бы образумился… Иван Ростовцев, старшина 2-й статьи, обстоятельный и немногословный… Петр Левчук, горячий, но отходчивый, смекалистый одессит…

Что ответит Баулин в случае беды их близким, командованию? Чем оправдается перед своей совестью?..

Семен Доронин с детских лет отлично знал сетеподъемный бот кавасаки. Однако никогда еще ему не приходилось попадать на кавасаки в такой шторм, как сегодняшний, да к тому же имея на борту девять нарушителей границы, которые только и ждут, как бы свернуть тебе шею.

Кавасаки — суденышко маленькое, всего шестнадцать метров в длину, и экипаж его — обычно не более шести рыбаков — во время непогоды с трудом размещается в носовом кубрике. Сейчас же на борту, не считая Семена с Алексеем, было девять человек. Вероятно, для того чтобы побыстрее разлить креозот и смолу по лежбищу котиков, хозяева «Хризантемы» намеренно увеличили команду бота.

Семерых «рыбаков» Доронину кое-как удалось втиснуть в кубрик, заперев его снаружи на задвижку, двоих же пришлось оставить вместе с Алексеем в будке машинного отделения. Сам Доронин стоял на площадке рулевого, у румпеля, глядя то вперед, где в темноте были едва различимы два белых топовых огня «Вихря», то за корму: там тускло мигали зеленый и красный отличительные огни второго кавасаки с Левчуком и Ростовцевым.

Сдерживаемый буксирным тросом, кавасаки ковылял, то и дело зарываясь носом в высокие валы и черпая тонны воды. Хорошо еще, что удалось заблаговременно наглухо задраить трюм с бидонами, а то бы он в момент наполнился до краев — и гуляй на дно.

Нужно ослабить натяжение троса. Приоткрыв дверь в машинную будку, Доронин приказал Алексею запустить мотор. (Вся команда «Вихря», исключая самых уж новеньких, была обучена обращению с моторами.)

Мотор чихнул раз пять, прежде чем ритмично застучали клапаны, но Доронин не услышал этого: на кавасаки рухнула волна и накрыла боцмана. Она была так тяжела, словно по спине прокатились пятипудовые мешки. Доронин согнулся в дугу, едва не выпустив из рук румпель руля.

Баулин не зря думал, что его ребяткам на кавасаки куда труднее, чем на «Вихре». Волны почти беспрерывно покрывали маленький бот, он трещал, кланялся, нырял и все-таки выбирался на свет божий, послушный твердой руке Доронина.

Площадка рулевого находилась на самой корме, за будкой машинного отделения; борясь с крутой, злой волной тайфуна, Доронин то и дело больно ударялся лицом в дверь будки и не мог уж разобраться — от океанской ли воды или от крови у него солоно на губах, вода или кровь застилает ему глаза.

Лишь бы не выпустить румпель руля, лишь бы удержать! Не удержишь — и конец, гибель… Не легче, чем Семену Доронину, было и Алексею. Машинное отделение называлось так будто в насмешку. В середине узкой, низкой, раскачивающейся будки помещался мотор, в проходах по сторонам его можно было стоять только боком, пригнувшись, чтобы не стукаться головой в потолок, обитый листами жести. От непривычного напряжения сводило шею; того гляди, упадешь во время крена на рычаги или на горячие цилиндры мотора. Грудь спирало от духоты, от копоти. К тому же Алексей находился в этой тесноте не один: с него не спускали глаз двое «рыбаков», обозленных и, как понимал он, готовых на любую подлость.

И потому что нужно было следить и за мотором, и за нарушителями границы, а может быть» и потому что он впервые попал в этакую непогодь и не представлял, чем она грозит кавасаки, Алексей не думал об опасности.

Беда пришла, когда кавасаки вслед за «Вихрем» угодил в «толчею». Бот закачался во все стороны, как ванька-встанька, и тут-то вдруг сорвалась с болтов сетеподъемная машинка. Со всей силой двухсот пятидесяти килограммов стальная штуковина скользнула наискось по палубе и задела краем угол будки. Угол дал трещину, в нее, как только бот оказывался под волной, тугой струей начинала бить вода.

«Тонем?!» Не думая уже о том, что можно упасть на мотор, забыв в страхе, что с «рыбаков» нельзя спускать глаз, Алексей скинул бушлат и стал затыкать им трещину. В этот момент, воспользовавшись растерянностью Алексея, один из японцев выхватил из пазов в бортовой рейке гаечный ключ и наотмашь ударил пограничника. Не накренись кавасаки — удар пришелся бы по голове. Падая, Алексей успел вскрикнуть, но разве мог в грохоте бури услышать его Доронин?

«Почему замолчал мотор?..» Чувствуя недоброе, бросив румпель, — тут уж некогда мешкать! — боцман рванул дверцу машинного, отделения. В тесном проеме на полу боролись Алексей и один из «рыбаков». Доронин ринулся на помощь товарищу. Тем временем второй японец проскользнул с противоположной стороны мотора на площадку рулевого, захлопнул за собой дверь и запер ее задвижкой. Рискуя быть смытым за борт, он пробрался на нос и сбросил с крюка провисший на миг буксирный трос.

Скрутив «рыбака», Доронин кинулся обратно. Кавасаки неуправляем, его вот-вот перевернет! О черт! Второй японец успел запереть их снаружи. Неужто он успеет и выпустить остальных из кубрика? Раз, раз, раз! Доронин с остервенением ударял плечом в крепкие, обитые листами жести доски. Раз, раз, раз!.. Наконец щеколда не выдержала, отлетела, дверь распахнулась, и вместе с ветром в машинное отделение хлынула вода.

Только на рассвете, когда тайфун умчал на восток и приутихла волна, «Вихрь», перекладываемый Баулиным с одного параллельного курса на другой, обнаружил первый кавасаки. Сторожевик настиг его, поравнялся, включил прожектор.

Баулин махнул рулевому Атласову, тот понял, прицелился взглядом к очутившейся внизу палубе бота и прыгнул. Как он устоял на ногах?!

— Целы-целехоньки, — встретил его Доронин. — Верно, «рыбаки» повылазили было на палубу, ну да мы с Алехой загнали их обратно в кубрик.

Минут ерез сорок был обнаружен и второй кавасаки, и скоро оба они вновь следовали за сторожевиком, будто за ночь ничего и не произошло.

— Ну и командир у нас! — воскликнул Алексей.

— А что тут особенного: для капитана третьего ранга — это самая обыкновенная операция, — ответил Доронин, поворачивая румпель, чтобы поставить бот в кильватер за «Вихрем».

— Жаль, «Хризантема» удрала.

— Не все сразу. Повадился кувшин по воду…

— А как это получилось, что японец было черепушку твою не расколол? — совсем невпопад спросил Доронин.

— Вода хлынула. Пробоину я затыкал, — вспыхнул Кирьянов.

— Из глаз, значит, врага упустил. Хорош пограничник! — боцман не любил думать одно, а говорить другое.

Всю радость Алексея будто водой смыло. Ведь он уже считал себя если не морским волком, то, во всяком случае, достойным одобрения, хотя бы самого малого одобрения. Оно было нужно ему! Именно сознание того, что во время тайфуна он держал себя как настоящий пограничник, искупило бы в его глазах то позорное, страшное, случайное (да, случайное!), что произошло с ним на Черном море во время первого шквала…

Доронин искоса наблюдал Алексея. Это хорошо, что парень переживает свою промашку. Можно было бы и похвалить его: вел он себя прилично, а растерялся, видно, потому, что впервой повстречался с врагами, да еще, можно сказать, один на один. Но, пожалуй, лучше обождать с похвалой, промолчать.

Молчал и Алексей. Разве мог он обижаться? Конечно, он опять виноват…

— Гляди, гляди, — крикнул вдруг Доронин, показывая на острые плавники, вспарывающие волны. — Касатки плывут. Ох, и подлые твари! Должно, добычу почуяли. Так и есть — киты.

В версте от кавасаки над водой забили фонтаны; штук десять или двенадцать высоких, мощных фонтанов…