6
ВСТРЕЧА

Был декабрьский морозный вечер. Легкий, но колючий ветер гнал из Александровского садика мелкую снежную пыль. Пламенели многоцветные огни реклам. Ровным молочно-белым светом заливали улицу гроздья фонарей. Неудержимый людской поток стремительно заполнял широкие тротуары. Шум автомобильных моторов, гудки клаксонов, оживленный говор — все сливалось в один неумолчный шум большого города. В этот послеслужебный час Москва была особенно оживленной и шумной.

Патрик Роггльс в нерешительности задержался на углу, затем пересек улицу Горького и вошел в кафе «Националь».

Во втором малом зале — мягких цветов золотистой осени — оказалось свободным одно место. Роггльс направился к столику:

— Разрешите?

— Прошу! — не глядя на него, резко бросил человек, углубленный в чтение газеты. Его прямые жесткие рыжеватые волосы, серые глаза за толстыми стеклами очков, брезгливо опущенная нижняя губа, как бы висящая на двух складках, показались Роггльсу знакомыми. Он еще раз внимательно посмотрел на соседа, на его светлый, явно не по сезону костюм и яркий галстук, но так и не вспомнив, опустился в кресло.

Смяв и швырнув газету на подоконник, человек в очках, вглядываясь в Роггльса, произнес скрипучим фальцетом:

— Где-то я вас видел… Не помню… Да! — воскликнул он. — Я видел вас в конце сорок седьмого в Лондоне, в Ланкастр-Хаузе, на заседании Совета министров иностранных дел четырех держав.

— В Ланкастр-Хаузе… Нет, я вас не помню… — все еще напрягая память, сказал Роггльс.

— Я был от «Марсонвиль Стар», мое имя Уильям Эдмонсон.

— Теперь я вспомнил — Уильям Эдмонсон! Джентльмен пера, так, кажется, звали вас парни из пресс-рум?[5] Мое имя Роггльс, Патрик Роггльс.

— Черт возьми! — вместо приветствия бросил Эдмонсон. — Стоит ближе к ночи упомянуть черта, как он тотчас появится!

— Нельзя сказать, чтобы это было любезно, — заметил Роггльс.

— Я читал, — указав на смятую газету, проскрипел Эдмонсон, — читал и удивлялся! Вот в моем кармане лежит ваша книжка «Предатели нации». — Он вынул книжку и потряс ею в воздухе. — Она мне не по зубам: я плохо знаю русский язык, но я прочту ее! Обязательно прочту! Какого дьявола вам, Роггльс, понадобилось так обеспокоить сенатора Поджа?

— Беспокойному сенатору я предпочитаю спокойную совесть.

— Стало быть, ваш «Сталинград сегодня» и эта книжка — не рекламный трюк? — спросил Эдмонсон.

— Нет, это объективный репортаж.

— После такого объективного репортажа вы знаете, что вас ожидает за океаном?

— Знаю, — со спокойной улыбкой ответил Роггльс и заказал себе кофе с коньяком и русский пирог с яблоками.

Эдмонсон не был пьян, но, судя по уже почти пустому графину коньяка, можно было предположить, что Джентльмен пера был основательно под градусом.

Смешивая очередную порцию коньяка с боржомом — эта смесь напоминала ему виски-соду, — Эдмонсон рассматривал Роггльса. Так знатоки рассматривают произведения искусства, наклонив голову и прищурив глаз. Он даже вынул книжку и, сравнив портрет Роггльса на обложке с оригиналом, не без зависти обронил:

— Черт возьми, вашему фасаду позавидовал бы и сам Морис Подж! Это единственное, чего ему не хватает!

Эдмонсон был прав, лицо Патрика Роггльса бросалось в глаза: у него были темные, отливающие бронзой, слегка вьющиеся волосы, большой, немного покатый лоб, выразительные карие глаза, правильная линия носа, рта и подбородка. Черты его лица создавали ощущение силы и строгой мужской красоты. Он располагал к себе, вызывая ничем непреодолимое доверие.

Пропустив мимо ушей комплимент Эдмонсона, Роггльс спросил его:

— Чем вы думаете, Эдмонсон, удивить читателей вашей газеты?

— Не знаю, Роггльс. Правда, только неделя, как я в России, но еще ни одной строчки не передал в редакцию. Был я в раменском колхозе, смотрел здание университета, автозавод…

— Теперь вам необходимо посмотреть балет «Лебединое озеро» в Большом театре. Кстати, вы это можете сделать сегодня, — с легкой иронией сказал Роггльс.

— По-вашему, это и есть главное? — не почувствовав иронии, спросил Эдмонсон.

— Это символ современной России, если «Марсонвиль бэнк билдинг»[6] или бронзовая группа Марса и Меркурия у пирса Марсонвильской гавани являются символом нашей родины.

— А что же, по-вашему, является символом нашей родины?

— Трущобы Марсонвиля и дворцы пригорода, бараки химического концерна «Фроман», Марсонвиль-авеню, богатство и нищета, высокий уровень производства и низкий уровень потребления.

— Да, вы действительно красный, Роггльс!

— Скорее розовый, — парировал Роггльс и рассмеялся. — Однако я вижу, вы с успехом «Скотч» заменили русским коньяком.

— Здесь нет шотландского виски, к тому же русский коньяк не хуже, — согласился Эдмонсон. — А что, если нам действительно пойти посмотреть балет?

— Могу доставить вам это удовольствие, у меня свободен один билет.

— Я мог бы обойтись, Роггльс, и без вашей любезности…

— Каким образом?

— Купить билеты у перекупщика, переплатить…

— Положительно, Эдмонсон, вам не хватает знания России. Здесь частнокапиталистическая инициатива — преступление, бизнес наказуем законом. Близкий нам по детским рассказам рождественский мальчик, сделавший свой первый бизнес на коробке со спичками, здесь попал бы в лагерь малолетних преступников!

— Холодная, непонятная страна, — проскрипел Эдмонсон, прижимаясь спиной к деревянной обрешетке отопления. — Холодная… — еще раз повторил он и, подтянув портьеру, отгородился ею от окна.