Глава 27. А как же Ева Браун?!

Если Евой Гитлеру пришлось пожертвовать, то можно с высокой долей вероятности предположить, что жертва эта не была для Гитлера слишком тяжелой, вопреки мифам об идиллической любви этой пары.

Фюрер был страстно влюблен в себя; эта любовь поглощала все его душевные силы. На сильное чувство к кому-либо еще их не хватало. В жизни Гитлера Ева Браун играла весьма скромную роль. Свои отношения с ней он не афишировал. Считалось, что у фюрера нет личной жизни — всего себя он без остатка отдает Германии.

В отличие от любовницы Муссолини Клары Петаччи, Ева не пользовалась ни почти официальным статусом «первой синьоры», ни влиянием на фюрера и его окружение. Начальник охраны Гитлера генерал Раттенхубер утверждал обратное: Ева Браун играла в жизни фюрера большую роль и имела влияние на него: некоторые из ближайшего окружения Гитлера ее опасались [118]. Однако слишком многие факты противоречат этому. Она никогда не присутствовала на официальных мероприятиях — приемах, парадах, выставках и оперных спектаклях, не сопровождала фюрера в поездках по стране и за рубеж, ограничиваясь скромной ролью хозяйки летней его резиденции в Берхтехсгадене.

Взгляды Гитлера на отношения полов были банальны и примитивны; эмоциональная сторона для него особой роли не играла, и он считал ее значение преувеличенным, а женщину — существом неполноценным: «Мир женщины — это мужчина. Обо всем остальном она думает только время от времени… Интеллект в ее жизни вообще не играет никакой роли» [119]. В этом отношении Гитлер твердо следовал заветам своего кумира — Фридриха Ницше; хотя он не был белокурым, но уж бестией — на сто процентов! Заповедь Ницше: «Если идешь к женщине, не забудь плетку» — он воспринял буквально. Вплоть до 1933 года он не расставался с плетью и носил ее с собой повсюду; когда же главе великой державы стало невозможным представительствовать с плетью в руках, он велел поместить ее в своей машине на специальных держателях [120]. Это был символ его самоутверждения, его воли, которой ничто, по его мнению, не могло противостоять. Вот так, с плетью в руке, он предстал впервые перед юной Евой Браун.

Мы уже цитировали ее дневниковую запись, где она жалуется, что нужна фюреру «лишь для определенной цели» [121].

Камердинер Линге во время пребывания в лагере для военнопленных дал подробные показания об интимной жизни своего шефа. Гитлер многократно изменял своей великой любви, даже в первые годы их связи. Вот цитата из «Застольных рассуждений» Гитлера: «Счастье некоторых государственных деятелей, что они не были женаты: иначе произошла бы катастрофа». (Здесь на полях записи рукой Бормана написано: «Фюрер говорит о себе».) «…К тому же очень мучительно подчиняться воле жены. У меня было бы угрюмое помятое лицо, или я бы перестал выполнять супружеские обязанности. Поэтому лучше не жениться. Гораздо разумнее иметь возлюбленную. Никаких тягот, и все воспринимается как подарок. Разумеется, это относится только к великим людям» [122].

Для простых смертных постановка вопроса иная: «Брак как основа семьи есть залог жизни и будущего народа… Сохранение в чистоте его устоев есть нравственный долг» [123]. Впрочем, если необходимо улучшение расовых показателей некоторых областей Германии, то для этой цели допустимо расквартирование там нескольких подразделений СС, которые быстро улучшат породу. Буквально перед самым концом фюрера осенила еще одна демографическая идея: после войны в Германии будет ощутимый дефицит мужчин репродуктивного возраста, посему следует узаконить двоеженство… [124].

Таким образом, Гитлер считал, что его, как великого человека, связь с Евой Браун ни к чему не обязывает. По крайней мере в одном случае Гитлер был прав: в жизни Евы Браун интеллект действительно никакой роли не играл. Его просто не было. Все содержание ее жизни сводилось к обожанию фюрера: божество избрало ее и приблизило к себе… Миллионы немок отдали бы все, чтобы очутиться на ее месте! Это была еще одна овчарка Блонди в образе женщины. Все мемуаристы, знавшие ее лично, отмечают духовное убожество подруги фюрера. За двумя исключениями: Кемпка [125] и Юнге [126] вспоминали о ней с теплотой. А Линге называет ее «холеной женщиной с кукольным личиком». Вообще же о Еве Браун довольно мало известно — не потому, что она была скромной, скрытной, замкнутой и «засекреченной», а потому, что о ней нечего сказать. Все ее представления о жизни были почерпнуты из пошлых романов и кинофильмов, которыми она увлекалась еще в монастырском пансионе (что губительно повлияло на ее успеваемость). И не удивительно: в лапы к сорокалетнему Гитлеру она попала семнадцатилетней девчонкой, чуть ли не сразу после пансиона и всю жизнь прожила под сенью этой личности, которая ломала, подавляла и подчиняла себе и не таких, как она. Гитлер воспитал ее по-своему: когда ее сестра Ильзе поинтересовалась у будущего шурина причиной гонений на католическую церковь, Ева резко отчитала ее: «Имей в виду: ни слова о политике. Если фюрер когда-нибудь отправит тебя в концлагерь за твой длинный язык, не надейся, что я стану тебя выручать». Ева не запугивала сестру. Это была ее принципиальная позиция. Когда 27 апреля 1945 года фюрер приговорил генерала Фегеляйна к смертной казни за попытку дезертировать, он послал верного человека к Еве Браун, умоляя ее повлиять на фюрера и склонить к помилованию. Гитлер колебался: Фегеляйн был его шурином. Кроме того, в боях при подавлении Словацкого восстания он получил Рыцарский крест… Но посланцу осужденного не удалось пробиться к Еве Браун: на пути его встала камеристка, которая сослалась на приказ хозяйки не беспокоить ее — фрейлейн Ева легла спать… (описание этого эпизода содержится в показаниях Линге; протокол его допроса представлен на выставке). Некоторые источники утверждают, что именно фрейлейн Браун настояла на утверждении Гитлером смертного приговора. Она обвинила мужа сестры не в дезертирстве, а в измене — он намеревался выдать фюрера русским, чтобы единственным повелителем Германии стал Гиммлер. Фегеляйн — напомним — был представителем рейхсфюрера СС в ставке Гитлера.

Еще в мюнхенский период к фрейлейн Браун обращалось множество людей, чьи близкие попали в концлагерь или гестапо — она никому не помогла. Так что в характеристику Евы Анны Паулы Гитлер, урожденной Браун, вполне можно было вписать фразу: «беспощадна к врагам рейха», хотя она — чуть ли не единственная из обитателей фюрербункера — не состояла ни в нацистской партии, ни в СС, ни даже в «Союзе Германских Женщин». Фюрер не желал, чтобы его любовница «засветилась» где бы то ни было.

Чтобы завершить ее характеристику, приведем два эпизода: в феврале в ставке Гитлера отмечали день рождения Евы — ей исполнилось 33 года. В этом возрасте полагается чтото соображать. Рушилась империя, надвигалась расплата, ежечасно гибли тысячи людей… Но фрейлейн Ева в тот день была опечалена тем, что среди приглашенных нет хороших партнеров для танцев!

За 12 дней до финала она жаловалась в письме своей сестре, что портной содрал с нее 10 марок за шитье синего платья…

Поразительно: в мемуарной и исторической литературе ее собственные высказывания почти отсутствуют. Как правило, она пересказывала слова Гитлера (см. гл. 25). Если кому-либо из приближенных фюрера требовалось узнать его мнение по некоему вопросу — достаточно было поинтересоваться у фрейлейн Браун, что она об этом думает. Если только она была в состоянии ответить — можно было не сомневаться, что точка зрения фюрера именно такова. Неудивительно, что Гитлер легко обходился без общества Евы. Его страстью было изумлять окружающих своим всеведением, грандиозностью идей, тонкостью анализа. Он жаждал поразить слушателя, подавить и покорить его. Начальник отдела печати имперского правительства Отто Дитрих, тесно связанный с Гитлером еще в 20х годах, вспоминает: «Гитлер был неистощим в своих речах: говорение было стихией его существования» [127]. Перевод неудачный — точнее выразиться так: «Разглагольствование было формой его существования». Даже во время переговоров с главами других держав он никому не давал рта раскрыть. Бедняжка Ева, разумеется, была плохой аудиторией: она не в состоянии была постичь всю глубину и мудрость его речений, а лишь смотрела на него с немым обожанием и хлопала длинными ресницами. Что касается сексуальной стороны их отношений, то, судя по документам медицинского архива, «пациент А. Г.» не страдал импотенцией, вопреки распространившимся о нем слухам. Но начиная с 1943 года лейбмедик Моррель был вынужден прибегнуть к инъекциям специального гормонального препарата, чтобы поддерживать фюрера «в форме». В 1944 году Ева Браун жаловалась министру Шпееру: фюрер посоветовал ей завести любовника, ибо он все свои силы израсходовал на служение фатерланду [128]. Камердинер Линге вспоминал, что Гитлер и его возлюбленная всегда спали в разных комнатах, причем Гитлер свою запирал на ключ [129]. В этой ситуации стремление фюрера дистанцироваться от своей «великой любви» выглядит вполне естественным… При первой возможности — с началом войны — Гитлер отослал свою возлюбленную в Мюнхен: «Теперь каждый обязан исполнить свой долг!»

«Мобилизованной на трудовой фронт» подруге жизни фюрера пришлось вернуться в фотоателье придворного фотографа Гоффмана, где в 1929 году она работала ассистенткой и где впервые повстречала Гитлера. Теперь ей поручили ведать распространением открыток с его фотопортретами, и утешением в разлуке могли ей служить тысячи изображений самодовольной усатой физиономии, которые ей доводилось созерцать ежедневно.

Гитлер каждые несколько дней писал ей нежные письма (напечатанные на машинке, по всей вероятности, продиктованные секретарше) и часто звонил в Мюнхен по телефону [130]. Как многие изуверы и садисты, он был сентиментален. Кроме того, он постоянно любовался собой со стороны и был весьма озабочен тем, как он выглядит в глазах ближайшего окружения и как будет выглядеть в глазах потомков. Это так трогательно — повелитель Европы не забывает о своей возлюбленной, находясь в полевой ставке, почти на фронте… «И сегодня в его тщеславии виден ранимый и чувствительный мальчик переходного возраста», — писал в 1939 году основоположник «гитлероведения» Герман Раушнинг, имевший возможность наблюдать фюрера достаточно долго и с достаточно близкого расстояния [131].

После покушения 20 июля 1944 года Гитлер посылает в Мюнхен свой прожженный и изодранный китель — пусть она воочию убедится, какой страшной опасности он постоянно подвергается. (Письма наших фронтовиков, адресованные матерям, женам, невестам, были сплошь успокоительными, как бы тяжко ни приходилось их авторам. Если судить по ним, пребывание на фронте никакой опасности не представляет.)

Отношения между фюрером и его подругой жизни отнюдь не являлись идиллией. Были и слезы, и бурные объяснения — об этом поведала Л. А. Безыменскому Ильзе Браун, сестра Евы, с которой вместе они жили в подаренном Гитлером доме в Мюнхене.

Из всего сказанного следует, что сладенькая «лавстори» о возвышенной любви повелителя рейха и скромной Золушки из мюнхенского фотоателье — не более чем пошлый миф, сочиненный желтой прессой на потребу публики. В обстановке интриг, доносов, демонстративных проявлений чувств и грандиозной показухи, которая царила на нацистском Олимпе, не могло быть места простой человеческой любви.

Заветной мечтой Евы Браун было — после того как фюрер осуществит все свои великие замыслы — поехать в Голливуд и там сняться в главной роли в фильме, посвященном небывалой любви Адольфа Гитлера и Евы Браун [132]. Похоже, что она всю жизнь репетировала эту роль. Жизнь оказалась талантливым драматургом, и финальные кадры сценария этого будущего фильма получились весьма эффектными. Однако все же не настолько эффектными, как показано во многих фильмах и описано во многих книгах, где супруги Гитлер рука об руку удаляются в свои апартаменты — в вечный покой.

В действительности дело обстояло не совсем так: сначала Гитлер окончательно попрощался со своим преемником на посту канцлера — Геббельсом и его супругой. Прощание происходило в кабинете Геббельса. Затем фюрер пересек коридор и приемную и скрылся в своем кабинете.

Через несколько минут туда, постучавшись, вошел Линге. Фюрер стоял, облокотившись руками на стол и низко наклонив голову. Когда вошел Линге, он поднял голову и недовольно спросил: «Что еще?» Линге доложил, что фрау Геббельс просит его зайти к ней еще раз. (Одна из секретарш Гитлера не успела с ним попрощаться и, не посмев обратиться прямо к Линге, попросила об этом Магду Геббельс). После того как он снова вернулся в кабинет, Ева Браун, попрощавшись с обеими секретаршами и поварихой, удалилась в свою комнату (незадолго до того она призналась Гертруде Юнге, что ей нестерпимо страшно). В свою, а не в кабинет Гитлера! Возможно, там хранилась ее ампула с ядом. Комната Евы Браун через другую дверь сообщалась с апартаментами фюрера (см. схему рис. 13). Вошла ли она туда, или ее, уже мертвую, перенесли в кабинет — мы никогда не узнаем.

Гертруда Юнге в своих воспоминаниях [133] описывает, как она посетила кабинет Гитлера сразу после того, как из него вынесли трупы: «На круглом столике, рядом с квадратом розового шелка, лежал маленький револьвер Евы. На полу, возле кресла фрау Гитлер, я увидела желтую металлическую ампулу изпод цианида. Она была похожа на пустой футляр от губной помады… Я не могла вынести горького миндального запаха яда».

Внимание! Во-первых, в кабинете Гитлера круглого столика не было. Там стоял прямоугольный канцелярский стол и еще один — прямоугольный маленький — с радиоприемником в углу. Круглый (или овальный) туалетный столик находился в комнате Евы Браун.

Во-вторых, кресла в кабинете фюрера тоже не было. Там по обе стороны стола стояли два стула с прямыми полуцилиндрическими спинками. Мягкое кресло — единственное в фюрербункере — также стояло в комнате Евы Браун. Кресло и столик входили в один гарнитур.

Фрау Юнге явно перепутала зрелище, которое представилось ее глазам в кабинете фюрера, с тем, которое она увидела в будуаре его жены.

Эти подробности весьма существенны. Они позволяют предположить, что фрау Гитлер покончила счеты с жизнью, сидя в кресле у туалетного столика в своей комнате. Видимо, не хотелось ей входить в кабинет, где на диване сидел мертвый эрзац-Гитлер, тем более садиться рядом с ним.

А это, в свою очередь, означает: покойник не был тем страстно обожаемым мужчиной, с которым она прожила 16 лет и за которого готова была умереть! Если же на диване сидел еще живой Гитлер, то почему она не захотела занять место с ним рядом? Объективности ради (мы объективны до такой степени, что самим противно) можно привести еще одну простую версию: фрау Юнге врет. Не входила она ни в кабинет, ни в комнату Евы Браун, а написала все это, чтобы придать остроту и занимательность своим мемуарам. Их никто не хотел издавать — все, что там написано, было к тому времени всем известно [134]. На Западе, разумеется. При этом память изменила автору мемуаров, и она «переставила» столик и кресло из будуара в кабинет.

В данных ранее показаниях она утверждала, что после того как шеф с ней попрощался, она ушла к себе в убежище рейхсканцелярии и по пути на лестнице услышала два выстрела [135] (см. гл. 24).

Как уже упоминалось, в письме сестре от 18—19 апреля 1945 года Ева выразила сожаление по поводу того, что не может покинуть Берлин изза воздушной блокады. Стало быть, несостоявшаяся звезда Голливуда, возможно, пожертвовала собой не вполне добровольно, а отчасти вынужденно.

Впрочем, высока вероятность того, что никакой жертвы и не было. Вы помните, Читатель, что зубной протезист Эхтман изготавливал зубные протезы в двух экземплярах не только для Гитлера, но и для его любовницы.

Это может означать, что у Евы Браун тоже был двойник. Однако в нужный момент его под рукой не оказалось. Авторы плана спасения фюрера не могли предугадать, что в феврале фрейлейн Браун, никого не спросясь, приедет в Берлин; что ее не удастся своевременно эвакуировать, так как кольцо окружения сомкнулось уже 25 апреля, а полеты по маршруту Берлин — Берхтехсгаден пришлось прекратить за несколько суток до этого. Если у нее был двойник, то в Берлин его доставить не успели. Видимо, первоначально Евой хотели пожертвовать, но в последний момент решили ее кемто заменить.

Именно к такому заключению пришел X. Томас, исходя из двух соображений.

Первое соображение: вынесенные через запасный выход трупы были положены в неглубокую траншею рядом лицами вверх. Поэтому осколки разорвавшегося снаряда не могли поразить покойницу в левый бок, даже если они летели горизонтально. Тем более это исключено в случае, когда осколки летят по баллистической кривой — а дело обстояло именно так: шесть осколков на излете поразили «предполагаемую Еву Браун» в левый бок и застряли в теле. Таким образом, версия председателя комиссии, проводившей в мае 1945 года экспертизу, подполковника Ф. Шкаравского о том, что осколки поразили труп в то время, когда он горел, несостоятельна. Кроме того, согласно акту № 13 от 8.04.1945 г. в левой плевре (внутри легкого) было обнаружено 0, 5 литра крови, а мелкие осколки, застрявшие в желудочке сердца, оказались окруженными сгустками запекшейся крови. Это неопровержимо доказывает, что «предполагаемая Ева Браун» не умерла ни от яда, ни от пули, а была убита попавшими в нее осколками снаряда или мины. (Томас почему-то называет их «шрапнелью», хотя Красная Армия во Второй мировой войне шрапнельные снаряды не применяла.) А до того, как в нее угодили эти осколки, она была жива — сердце билось и легкие дышали.

Второе соображение: У Евы было 24 своих зуба, из них 3 запломбированы; остальные — превосходные изделия протезиста Эхтмана. Помимо показаний Блашке и Хойзерман, это подтверждается ее медицинской картой. Мостов у нее не было, один единственный (но изготовленный в двух экземплярах) мост профессор Блашке собирался ей поставить, но не успел этого сделать. В целом же зубы Евы были в превосходном состоянии — она всю жизнь трогательно заботилась о своей внешности. Отличное состояние ее зубов подтверждают многие свидетели.

Между тем зубы «предполагаемой Евы Браун», как рассказала К. Хойзерман X. Томасу, были в плохом состоянии — сильно запущены, пожелтели, содержали множество пломб и коронок, причем качество стоматологических работ было весьма средним. Клиникой профессора Блашке тут и не пахло. Наконец, часть зубов была поражена кариесом, а у Евы Браун кариеса не было и не могло быть при том внимании, которое она уделяла уходу за своими зубами. И еще один интересный факт: у покойницы из «ямы Чуракова» своих зубов лишь 11. Именно так указано в документах медицинской экспертизы.

Но самое интересное не это. В нижней челюсти женщины из «ямы Чуракова» было удалено несколько зубов и на их место поставлен незакрепленный мост, в котором Эхтман сразу же опознал свое изделие. Тот самый мост (или его копия), который не успели поставить истинной Еве Браун!

Одной лишь этой улики достаточно, чтобы признать факт подмены. Как рассказала К. Хойзерман автору «Двойников» [136], она обратила внимание полковника Горбушина на этот феномен, но тот проигнорировал ее слова и она, естественно, не посмела настаивать. Профессор Блашке, в свою очередь, подтвердил на допросе в Берхтехсгадене, которому его подвергли офицеры американской разведки, что он намеревался установить Еве Браун мост, но не успел этого сделать в связи со срочной эвакуацией из Берлина.

Итак, «предполагаемая Ева Браун», очевидно, таковой не является. Подмена сделана грубо, она носит следы импровизации и спешки. Видимо, соответствующее решение было принято в последний момент. Принять такое решение мог только сам Гитлер.

Из двух обнаруженных в «яме Чуракова» трупов женский обгорел значительно сильнее мужского — видимо, на него была вылита большая часть бензина. Случайно ли это или же за мужской труп можно было не беспокоиться — он был точным двойником, тогда как женский труп внушал опасения в этом смысле — русские могли обнаружить подмену?