"Рассказы о Дзержинском" - читать интересную книгу автора (Герман Юрий Павлович)

В ШКОЛЕ

Однажды весенним утром Дзержинский шел к себе на работу. В Москве было грязно, пыльно и голодно: это был год разрухи, тяжелый год в жизни Советского Союза.

Перед Дзержинским шла старуха с палкой. Кто не знает этих старух, согбенных временем, с угасшим взором, шамкающих, почти страшных? Она шла медленно, но и Дзержинский не торопился: хотелось подышать весенним воздухом, отдохнуть, собраться с мыслями...

Но чем дальше он шел за старухой, тем больше она привлекала его внимание. Скорбными глазами он смотрел на ее лохмотья, на ее согбенную спину, на трясущуюся голову, покрытую драным серым платком. Кто она? Как, должно быть, страшна ее одинокая старость! Куда она идет? И как помочь всем этим людям - малым и старым, голодным и убогим, больным и хилым, когда везде фронты, когда голод душит страну, когда сырой черный хлеб - это лакомство, а картофель - чудо?

Старуха шла, тяжело опираясь на палку и с трудом передвигая ноги, а за ней шел Дзержинский в длинной шинели и думал о том, что надобно выяснить насчет богаделен и подумать, чем может чекистский аппарат помочь таким вот старухам и старикам.

У школы, из окон которой несся веселый гам детских голосов, старуха присела отдохнуть на тумбу. Дзержинский вынул спички, чтобы закурить папиросу, и, закуривая, увидел, как из окна второго этажа кто-то высыпал на старуху пригоршню пепла. Старуха сидела не двигаясь, ничего не замечая, что-то шептала беззубым ртом, а пепел медленно падал на ее сутулую спину, на руки, покрытые узловатыми венами.

Швырнув на тротуар незакуренную папиросу, Дзержинский вошел в школу и спросил у толстой сторожихи, где учительская. Сторожиха, занятая тем, что держала за шиворот грязного мальчишку, отчаянно верещавшего, сказала, что учительская будет налево и опять налево и опять налево.

- По колидору. Только ноги не поломайте, бо там так темно, что только свои могут безопасно ходить. А чужие завсегда падают. А один родитель Хрисанфова Петьки папаша - завчера от такую гулю себе набил...

Зажигая одну за другой шипящие, сырые спички, особые спички тех лет, Дзержинский вошел в узкий коридор, удивительный тем, что в нем были и стены, и потолок, но пола не было вовсе. Весь настил был содран, и идти приходилось по каким-то ямам и выбоинам - то по кирпичу, то по камням, накиданным без всякого порядка, то вдруг по одной доске, проложенной как прокладывают кладки над речкой.

Повернув два раза налево, Дзержинский отыскал дверь и вошел в учительскую как раз в ту секунду, когда бородатый сторож зазвонил в большой медный колокол, к которому была приделана для удобства деревянная ручка. Учителя, один за другим, стали выходить в коридор, и очень скоро Дзержинский остался вдвоем с полной седой женщиной в пенсне. Женщина, не обращая на Дзержинского внимания, писала в большой книге, хмурилась и глядела порой в другую большую книгу, раскрытую перед ней. Одета она была дурно, и цвет лица ее, несмотря на полноту, говорил о том, что она не просто недоедает, а голодает в прямом и страшном смысле этого слова.

- Мне бы нужно видеть директора школы, - сказал Дзержинский.

- Я директор, - ответила женщина. - Чем могу служить?

И, сняв пенсне, она взглянула на Дзержинского большими светлыми глазами так прямо, просто и спокойно, как смотрят только очень честные люди.

- Я директор, - повторила женщина. - Что вам угодно?..

Очень вежливо и лаконично Дзержинский рассказал о том, как нищую старуху обсыпали из школьного окна и как вообще хулиганят школьники этой школы.

- Я довольно часто хожу здесь, - говорил Дзержинский, - и волей-неволей бываю свидетелем многих неприятных сцен. Дети из вашей школы дерутся камнями, пристают к прохожим, ругаются и...

- Это сейчас, - спокойно перебила женщина, - а в недалеком будущем они станут убивать, поджигать дома, красть всё, что им заблагорассудится.

- Вот даже как! - произнес Дзержинский.

- Да, вот как.

Помолчали.

- И... ничего с ними нельзя сделать? - спросил Дзержинский.

- Ничего.

- Во что бы то ни стало они будут убивать, поджигать дома и красть всё, что им заблагорассудится?

- Да, я так полагаю.

Опять помолчали.

Дзержинский смотрел на женщину серьезно и внимательно, и только в глубине его глаз то вспыхивали, то гасли лукавые огоньки.

- Так, - сказал он. - Что же все-таки делать?

- Не знаю.

- Но ведь все эти истории имеют какую-то причину?

- Да, имеют.

- Тогда разрешите узнать, почему ваша школа будет выпускать убийц, поджигателей и воров? - сказал Дзержинский.

- Потому, что Советской власти нравится товарищ Кауфман, - загадочно ответила директорша.

И, внезапно покраснев от гнева, она рассказала, что до революции здесь была гимназия, а после революции сюда въехал Кауфман со своим учреждением. И у него, у этого Кауфмана, есть даже такая теория - самопоедание. Вы не слышали?

- Нет, не приходилось, - вежливо ответил Дзержинский.

- Теория очень простая. Так как в Москве нет дров и за дрова можно получить любые жизненные блага, то Кауфман со своим проклятым учреждением непрерывно кочует. Он ездит со своим учреждением и занимает дома. Для его учреждения нужна одна комната, а он занимает десять и девять из десяти сразу же ломает на дрова. Понимаете? От дома остается одна скорлупа, а там внутри - ничего нет. Все деревянные части выломаны - и полы, и стены, если там дерево, - всё! Вот это и есть самопоедание.

- И вашу школу он так съел?

- Да. И я ничего с ним не могу сделать. Он провалился, как сквозь землю, вместе со своим учреждением. Нету ни учреждения, ни Кауфмана.

- Пожалуй, это не удивительно, - сказал Дзержинский.

- Но ведь кто-то же должен отвечать за эти безобразия! - воскликнула директорша. - Ведь я всюду пишу о Кауфмане, а его покрывают. Его просто скрывают от нас всех. Вы думаете, он съел одну только мою школу? Он бог знает сколько домов съел... И вот извольте теперь воспитывать детей после Кауфмана, когда даже полов нет в классах... В школе темень, грязь, ужас... А товарищ Кауфман разъезжает, наверное, в шикарном автомобиле, ему и горя мало...

- Кому же вы писали? - спросил Дзержинский.

- Всем, - ответила директорша, - и даже председателю ВЧК писала, Дзержинскому, но толку никакого. Полы мне все равно новые никто не делает...

- Так ведь для полов нужны доски, - сказал Дзержинский, - а где их сейчас возьмешь?..

- И даже телефон сорван, - не слушая, сказала директорша, - вы подумайте! Вот здесь висел телефон, а он его сорвал. Ну зачем ему телефон?

Дзержинский поднялся.

- Ну, до свидания, - сказал он, - авось как-нибудь вашему горю можно будет помочь. Но только, мне кажется, вы не правы насчет детей: нельзя их так распускать, даже если в школе все изломано.

В Чека он спросил о деле Кауфмана. Ему сказали, что дело это давнее, что Кауфман умер за день до ареста и что остальных хищников осудили.

Потом Дзержинский позвонил по телефону в Наркомпрос Луначарскому и рассказал о школе, в которой побывал.

- Надо им помочь, Анатолий Васильевич, - говорил он, - это ведь просто невыносимо. Я знаю, что вам трудно; давайте вместе, соединенными усилиями и Народный комиссариат просвещения и ВЧК - займемся этим делом. Идет?

И, прикрыв телефонную трубку ладонью, Дзержинский спросил у секретаря:

- У нас во дворе лежали доски, - есть они или их уже нет?

- Сегодня утром были, - сказал секретарь.

- Ну, так вот, - опять в трубку заговорил Дзержинский, - вы слушаете, Анатолий Васильевич? У нас нашлось немного досок, теперь вы поищите у себя, потом мы сложимся и осуществим это дело. Будьте здоровы.

На следующий день Луначарский заехал в школу.

- Здравствуйте, товарищ, - с порога сказал он. - Что у вас тут за несчастье с полами? Давайте поговорим... Мне вчера звонил Дзержинский. Он побывал у вас...

- Какой Дзержинский? - спросила директорша.

- Ка-к какой?

- У нас тут никого не было, - сказала директорша, но вдруг, взявшись пальцами за виски, тихо ахнула.

- Ну, вот видите, - сказал Луначарский, - а вы - какой Дзержинский! Рассказывайте, что у вас с полами?