"Искатель. 1982. Выпуск №6" - читать интересную книгу автора

XXI

Милицейский «газик» лихо притормозил около массивных металлических ворот. В дверях небольшой деревянной пристройки показалось безусое лицо часового, а вскоре вышел он сам — девятнадцатилетний, с автоматом за спиной и с погонами внутренних войск на плечах. Проверив документы у Гридуновой, он сказал ломающимся юношеским баском:

— Прямо и налево. Второй этаж. Вас ждут.

Нина Степановна прошла на территорию колонии, где до побега отбывал наказание Монгол, осмотрелась. Вместительный двор, за которым, отгороженные двойным рядом колючей проволоки, начинались производственные мастерские, был тщательно выметен. На длинных каменных бараках были прибиты транспаранты, призывающие искупить свою вину перед народом и выйти на свободу с чистой совестью. Было тихо. Рабочий день еще не закончился, и заключенные, выведенные с территории на работу, не тревожили застывшую тишину двора и бараков своим разноголосием.

Сегодня утром Нина Степановна сошла с поезда на маленьком полустанке, чтобы встретиться здесь, в колонии, с офицером-оперативником и начальником отряда, под началом которого жил и работал осужденный Валентин Приходько — Монгол.

…Старший лейтенант, начальник отряда № 3, достал из объемистого сейфа синюю папку, в которой хранилось дело Приходько, развязал, серые тесемки, положил перед Гридуновой стандартный бланк характеристики заключенного.

— Посмотрите вот это. Может, даст что. Я ее писал после первых шести месяцев пребывания здесь Приходько.

Нина Степановна кивнула согласно, быстро пробежала глазами ровные, убористые строчки: «Вспыльчив. С более сильным старается в ссоры не ввязываться… Дневные нормы выполняет на 100–110 процентов. В беседах полностью не раскрывается, но пытается вызвать к себе сочувствие… Иногда впадает в транс. В какое-то время бывает особенно резок с другими осужденными, пытается уйти в себя. Интересовался, что требуется для досрочного освобождения…»

Удивленно качая головой, Гридунова дочитала характеристику до конца, аккуратно положила ее на стол, задумалась, внимательно рассматривая приклеенную на картоне фотографию Монгола. Спросила:

— Матвей Павлович, вы хорошо помните Валентина Приходько во время его последних двух-трех месяцев пребывания в колонии? Я имею в виду до побега.

— Еще бы, — усмехнулся начальник отряда.

— А не могли бы вы объяснить, что произошло с ним? Почему вдруг из замкнутого, как вы пишете, но все-таки где-то раскаявшегося парня, который даже готов перевыполнять нормы, лишь бы досрочно освободиться, родился обозленный, жестокий рецидивист?

— Отчего же не объяснить, — тяжело вздохнул старший лейтенант. — По крайней мере, психологи этот парадокс объясняют следующим. Есть тип людей, особенно это относится к тридцатилетним и «неплохо погулявшим» до ареста, которые физически и морально не могут выносить неволи. Когда такой человек попадает, как говорят в народе, за решетку, он поначалу впадает в транс, начинает метаться в поисках выхода, работает как проклятый, рассчитывая на досрочное освобождение, а потом вдруг что-то ломается в нем. Он понимает, что восемь лет — это восемь лет, и становится вспыльчивым, озлобленным, зачастую начинает верховодить над какой-то группой заключенных и, будучи человеком изворотливым, хитрым и, если хотите, умным, начинает изыскивать другие способы досрочного освобождения.

Нина Степановна внимательно слушала старшего лейтенанта, а перед глазами, словно наяву, стоял теперешний Монгол, коварный и жестокий, полная противоположность тому бармену с «Советской Прибалтики», который был ею арестован два года назад и сумевший скрыть от следствия и суда что-то настолько важное, что позволило ему взять на себя всю тяжесть преступления. Теперь она знала, кого покрывал Приходько, но это требовалось еще доказать, нужно было его признание, а на первом же после ареста допросе, который вел следователь, Монгол только зло сузил глаза и сказал, едва разжимая зубы: «Говорить ничего не буду. Копайтесь и доказывайте сами. На то вам и деньги платят».

— Значит, Приходько, судя по вашему наблюдению, патологически не выносит неволи? — спросила Гридунова. — Ну а если он в первый раз сел за кого-то, взяв на себя вину с тем умыслом, чтобы потом сорвать с него приличный куш за молчание, и вдруг оказывается, что тот арестован тоже?.. — пытаясь нащупать единственно верную нить предстоящего разговора с Монголом, спросила Гридунова.

Старший лейтенант задумался, качнул головой.

— Трудный, конечно, случай. Но я представляю, как может возненавидеть Приходько этого человека. Понимаете, крушение всех жизненных надежд.

— Матвей Павлович, еще один вопрос: вы никогда не слышали от Приходько такую кличку — Акула? — с надеждой спросила Нина Степановна.

— Н-нет, не помню, — пожал плечами начальник отряда. — Впрочем, может, какие данные есть у нашего оперативника?

В дверь кабинета уверенно, видимо для порядка, постучали, и тут же на пороге выросла коренастая фигура конвоира. — Разрешите ввести задержанного? — спросил он.

— Давайте.

Конвоир сделал шаг в сторону, и в проеме двери появился Монгол. Он окинул скучающим взглядом кабинет и, еще не успев сообразить, что за женщина в легком цветастом платье сидит у стола, вытянулся в струнку. Его лицо начало приобретать осмысленное выражение, он вдруг улыбнулся, захлопал глазами.

— Крестная?..

— Здравствуй, крестничек. — Нина Степановна встала из-за стола, подошла к Приходько, внимательно вгляделась в его лицо и только после этого кивком головы отпустила конвой. — Здравствуй, Валентин, здравствуй… Ну что же, присаживайся.

На какое-то мгновение Приходько скривился в усмешке, сказал негромко:

— Спасибо.

— За что? — удивилась Нина Степановна.

— Что не побрезговали поздороваться и не бросили этакое веское — «садись». Знаете, некоторый молодняк из следователей любит пощеголять такими «шуточками», — как-то очень устало объяснил Приходько.

— М-да. — Гридунова села напротив, внимательно посмотрела на него, взяла со стола пачку «Явы», ловко, одной рукой прикурила, протянула сигарету Монголу. — Кури.

Приходько засуетился, торопливо обтер ладонь о брюки и, словно боясь, что Гридунова раздумает, жадно выхватил сигарету из пачки.

— Смотри-ка, — удивилась Нина Степановна, все это время внимательно наблюдавшая за арестованным. — Рука-то у тебя как железная.

— Еще бы, — усмехнулся Монгол. — На бетономешалке отбарабанишь день, так не то что ладони, зубы стальными станут. — Немного освоившись, он искоса посмотрел на Гридунову, добавил: — Я-то перед побегом стуфтил малость, вот меня и перевели в деревообделочный цех.

Он в несколько затяжек докурил сигарету, внимательно посмотрел на Гридунову.

— Чего тянете, Нина Степановна? Ведь вы свое дело сделали — взяли, можно сказать, тепленьким. Теперь вроде не вы, а следователь со мной возиться должен.

— Это точно. — Нина Степановна, ожидавшая этого вопроса, подошла к окну, посмотрела на резвившихся в тени разлапистого дерева воробьев, резко повернулась к Монголу, кивнула ему на стул. — Садись, Валентин, садись. А то, не дай бог, упадешь.

Она заколебалась на какую-то долю секунды, поймав себя на мысли, не будет ли лучше, если она соврет сейчас и скажет, что Акулу уже взяли. Это было заманчиво и даже в чем-то оправданно, но она тут же отогнала от себя эту мысль и, присев на стул против Монгола, сказала, четко отделяя слова:

— Сегодня или не позже чем завтра мы возьмем Акулу, Валентин.

Пожалуй, это был все тот же Монгол, помотавший немало нервов милиции и дружинникам. Гридунова, внимательно наблюдавшая за его реакцией, заметила только, как чуть-чуть сузились раскосые глаза, но ни один мускул не дрогнул на похудевшем, заострившемся лице.

— На фуфло ловите, крестная? Обижаете. Адресок-то не тот. Не знаю я никаких Акул, а значит, и навести на нее никак не могу. — Он поудобнее уселся на стуле, улыбнулся нахально. — Закурить не дадите еще? По старой памяти.

— Да-да, конечно, кури. — Рассчитывавшая на такую реакцию, Нина Степановна достала из сумочки непочатую пачку «Явы», протянула ее Приходько, а в голове, словно заноза, билась непрошеная мысль: «Неужели Лисицкая не Акула? Господи, с ума можно сойти. Да нет же, нет. Здесь не должно быть ошибки».

Заставив себя успокоиться, Нина Степановна сказала тихо:

— А от тебя никаких наводок и не требуется, Валентин.

Она замолчала, собираясь с мыслью, изучающе посмотрела на Монгола: сейчас, именно сейчас должен быть получен ответ на главный вопрос. Почувствовала, как учащенно бьется сердце. Притих и Монгол, почуявший недоброе. Изо всех сил засмолил сигаретой, пытаясь скрыть волнение.

— Акула — это Лисицкая Ирина Михайловна. Директор ресторана на теплоходе «Крым»! Достаточно? Или, может, еще шестерок назвать?

Приходько пальцами затушил горящую сигарету, воровато сунул окурок в карман.

— Кто? — на выдохе спросил он.

— Лариса Миляева — парикмахерша, Парфенов, Рыбник Эдуард Самуилович. Кстати говоря, взваливший на себя твою роль, — больно и расчетливо ударила Нина Степановна. Она перечисляла выявленных «шестерок» Акулы, которые, подобно рыбам-прилипалам, крутились вокруг нее, а в голове все увереннее и увереннее билась жаркая, радостная мысль: «Она! Значит, она».

— Что я должен сделать? — неожиданно, почти грубо оборвал Гридунову Монгол.

— Что?.. — Нина Степановна на минуту задумалась, сказала негромко: — Пиши чистосердечное признание.

— Но… я же тогда… — Монгол замялся, — все рассказал…

— Неправда. — Голос Гридуновой стал жестким, и она, как на безнадежного больного, посмотрела на Приходько. — Валя, Валя! Тебе уже тридцать, а жизнь так ничему тебя и не научила. Ну скажи, какой тебе прок выгораживать Лисицкую? Сейчас дело практически заканчивается, и на свет божий вынырнет все, а там… Могу уверить, что она-то тебя не пощадит.

Сгорбившись на стуле, Монгол долго молчал, безучастно уставясь в пол, и только вздрагивающие пальцы рук выдавали его состояние. Наконец он поднял голову, спросил глухо:

— Вы обещаете, что это поможет мне?

Нина Степановна с жалостью посмотрела на парня. Султаны и Утюги, Монголы, Князья и Серые, короли Дерибасовской и Пересыпи — они теряли свою индивидуальность, лоск и независимость, как только попадали в кабинет следователя. И почти у всех был один и тот же вопрос: вы обещаете, что это поможет мне?

— Я могу обещать тебе одно: суд учтет твое чистосердечное признание.