"Подкидыш" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)

Глава 19

Элеонора закончила читать письмо вслух и окинула взглядом свою семью.

– Ну, – проговорила женщина, – что вы на это скажете?

– Война с Францией? – задумчиво и с сомнением в голосе промолвил Эдуард. – Не знаю.

– А почему бы и нет? – воскликнула Хелен. – Почему мы не можем забрать назад земли, которые нам принадлежат?

– Это может оказаться не так-то просто, – ответил Эдуард. – Я вот думаю о торговле – как война отразится на торговле? Не забывайте, что наши дела в немалой степени зависят от продажи наших тканей во Франции.

– Ах, ткани! Да тьфу на эти ткани! – импульсивно вскричала Сесили. – Что значат все ткани по сравнению со славой Англии – марширующими и сражающимися солдатами...

– Помолчи, Сесили, – резко оборвала её Дэйзи. – Не забывай, что этих солдат могут убить и что среди них вполне может оказаться твой брат Нед.

– Не накличь беду! – упрекнула её Хелен, и рука её, лежавшая на плече молчавшего Эдмунда ясно говорила без всяких слов, что тот, слава Богу, еще слишком мал, чтобы идти на войну.

– И тем не менее это так, – ответила Дэйзи. – Вспомни... – Но она так и не произнесла вслух имен Томаса и Гарри.

– А меня не убьют, если я пойду, – закричал Том, аж подпрыгивая от возбуждения при этой мысли. – Я буду умным-умным. Я возьму свой меч вот так...

– Никуда ты не пойдешь, – презрительно прервала его Сесили. – Ты еще слишком мал для этого.

– Ему уже почти девять, – отважно бросилась защищать своего брата Маргарет, но он вполне мог постоять за себя и сам.

– Я-то когда-нибудь вырасту и пойду на войну, – заявил он, – а вот ты навсегда останешься девчонкой и никогда не сможешь стать солдатом.

– О, я ненавижу быть девчонкой! – пылко воскликнула Сесили. – Это нечестно! Я так хотела бы вместе с Недом сражаться за короля, но это невозможно – и только потому, что я девочка.

– У тебя будет чем заняться, – успокоила её Дэйзи. – Тебе не придется скучать; когда выйдешь замуж, ты подаришь своему мужу нескольких прекрасных сыновей. Вот это и будет твоим вкладом в общее дело.

– Я хочу выйти замуж за солдата, – быстро отозвалась Сесили.

– Ты выйдешь замуж за того, за кого тебе скажут, – резко проговорила Элеонора. У неё уже был на примете жених для Сесили, которая в свои четырнадцать лет была достаточно взрослой для того, чтобы обручиться и выйти в следующем году замуж. Элеонора завязывала сейчас деловые контакты с мануфактурщиком по имени Дженкин Баттс, у которого было двое сыновей и куча золота. В качестве будущего мужа Сесили Элеонора наметила старшего из них. Сам Дженкин Баттс был по происхождению простым йоменом, но удачно женился на дочери джентльмена и поднялся в этом мире достаточно высоко, чтобы его называли «господином» за его собственные заслуги. Может быть, из-за схожести судеб Дженкина и её Роберта Элеонора очень быстро нашла с Баттсом общий язык и с удовольствием подумывала о тех временах, когда они с ним породнятся.

– Не очень-то хорошо, что слово «хочу» слишком часто слетает с твоих губ, – сказала она сейчас Сесили, которая смотрела на бабушку дерзко и вызывающе. – Ты должна исполнять свой долг и слушаться старших, и этого должно быть для тебя довольно без всяких там «хочу это» да «хочу то».

– Но я не могу перестать хотеть чего-то, бабушка, – ответила Сесили. – И я уверена, что вы тоже много чего хотели, когда были в моем возрасте.

– Помолчи! И попридержи язык! – сердито оборвала её Элеонора.

Дэйзи строго покачала головой.

– Ты не должна огрызаться, Сесили. Наверное, лучше тебе пойти в классную комнату, прочитать еще раз, что наш Создатель говорил о почтительности, и оставаться там, пока не выучишь Его слова наизусть.

Сесили угрюмо посмотрела на мать и почти бегом вылетела из комнаты. Когда дверь за девочкой захлопнулась, Элеонора сказала:

– Этот ребенок становится неуправляемым.

– Я как раз недавно подумал, – неуверенно проговорил Эдуард, – не стоит ли нам подыскать ей новую воспитательницу. У меня пару раз появилось такое чувство, что Энис слишком стара, чтобы справляться с ней.

– Чепуха, – ответила Элеонора. – Энис моложе меня.

– Но вы – необыкновенная женщина, матушка, – улыбнулся ей Эдуард. – Даже бедняге Джобу становится трудно держаться с вами наравне, а у меня уже появились седые волосы. Что же до вас... – Он посмотрел на мать с восхищением. Элеоноре было сейчас почти пятьдесят девять лет, но она все еще сохраняла девичью стройность, хорошую фигуру и черные волосы, нигде не тронутые сединой; и даже если у Элеоноры и были кое-какие секреты, касающиеся цвета её волос, никто, кроме её горничной, ничего об этом не знал. Глаза у Элеоноры, как и много лет назад, блестели, подобно сапфирам, и она была все такой же неутомимой. Энис могла располнеть и отдуваться на ходу, когда ей приходилось бегать за девочками; Джоб мог жаловаться на боль в суставах и на ломоту в костях при перемене погоды; но Элеонора, казалось, оставалась женщиной без возраста, которой не коснулся и не смел коснуться иссушающий перст времени. – Что же до вас, – продолжил Эдуард, подходя к ней, чтобы поцеловать в щеку, – то вы не стареете! И неудивительно: недаром говорят, что в зайцев вселяются души ведьм.

– Тише, мой мальчик! Никогда не говори небезопасных вещей, – выбранила его Элеонора, но сама расплылась при этом в довольной улыбке. – А теперь, если мы покончили со всеми этими сантиментами, давайте лучше вернемся к вопросу о войне. Нашему благословенному сюзерену королю Эдуарду нужны деньги. Он просит нас проявить щедрость и одарить его золотом. Ну, как мы все с вами знаем, эта так называемая «щедрость» лишь вежливая форма поборов, так что вопрос о том, заплатим мы или нет, даже не стоит. Вопрос только в том, сколько мы заплатим.

– Я думаю, мы не должны скупиться, – сказал Эдуард. – Нам следует помнить о том положении, которое занимает сейчас Нед. Если мы пожадничаем, это может повредить ему, да и вообще, мальчику будет неудобно, ведь он все-таки состоит в ближайшем окружении короля.

– Я рада, что ты так думаешь, – отозвалась Элеонора, – потому что, какой бы глупостью ни была эта война, король все равно пойдет на неё, а с ним отправится и Нед.

– Есть одна вещь, матушка, – подал голос молодой Ричард; до сих пор он слушал молча, как обычно. Он всегда был тихим, еще с детства, а после шести лет пребывания в монастырском приюте вообще стал больше слушать и наблюдать, чем говорить. Сейчас он вернулся домой, чтобы решить, чем ему хотелось бы заняться в будущем: то ли примкнуть к какому-нибудь монашескому ордену, то ли уйти в святую обитель, то ли вернуться к мирской жизни. В свои шестнадцать лет Ричард превратился в симпатичного молодого человека приятной наружности. У него было доброе лицо с нежным ртом, однако умные глаза уже смотрели чуть насмешливо. Теперь Ричард уже не был прежним мечтательным ребенком. Годы, проведенные в тихом уединении Колледжа Святого Уильяма, неожиданно приблизили юношу к повседневной жизни, а не отдалили от неё, как следовало бы ожидать.

– Да, сын мой? – сказала Элеонора. Она всегда со вниманием прислушивалась к словам Ричарда.

– Эта война может послужить тому, чтобы отвлечь людей от распрей внутри страны. Возможно, наш лорд король считает, что если мы развяжем войну во Франции, то в Англии воцарится мир.

В январе пришло послание от Ричарда Глостерского. Он просил направить в его распоряжение людей, которые должны были влиться в отряд, идущий с ним во Францию. Глостер пообещал королю и Кларенсу, что выставит 120 тяжеловооруженных всадников, одним из которых будет он сам, и тысячу лучников. Получив письмо Глостера, Элеонора решила снарядить из числа своих людей троих тяжеловооруженных всадников и двадцать лучников. Но как раз тогда, когда она села писать ответ, к ней подошел Ричард и спросил, не может ли он отправиться вместе с милордом во Францию.

– Ты, Дик? – изумилась Элеонора, вздрогнув при мысли о том, что её мягкому и ласковому сыну, её младшему, может захотеться идти на войну. Как же так, он ведь уже почти священник, всем сердцем призванный служить Богу, в этом она была уверена. – Но почему ты решил отправиться с солдатами?

– Я чувствую, что обязан это сделать, – ответил Ричард.

– Но, дитя мое, я считала, что ты собираешься посвятить всю свою жизнь служению Богу. Я не сомневалась, что ты намерен стать монахом.

Ричард подошел к окну и окинул взором далекие зеленые холмы на юге.

– Я много думал о своей жизни, пока был в Святом Уильяме, – сказал он, – и все больше и больше убеждался, что я не тот человек, который может быть избран Господом, чтобы замкнуть себя в келье и пребывать в спокойном единении с Ним. Я чувствовал, что Богу угодно, чтобы я был с Ним, творил Его дела, но совершал это в миру, там, где живут люди, там, где их подстерегают соблазны и где творятся несправедливости, где добро и зло непрерывно борются за людские души. Я должен быть среди людей, как был отец Томас; именно там я смогу приносить пользу. Но если я хочу помогать ближним, я должен знать все те вещи, которые знают они, и испытать на себе то, что испытывают они. Вот поэтому-то я и хочу отправиться во Францию. Вы понимаете меня?

Последний вопрос был задан таким жалким голосом, словно Ричард ожидал, что мать высмеет его. Но когда юноша повернулся от окна, чтобы взглянуть на неё, глаза Элеонора сияли любовью и восхищением, а сама она показалась ему в этот миг настоящей красавицей.

– Я понимаю тебя, сын мой. Я напишу милорду Глостерскому, что ты хотел бы служить под его началом. И, ах, Дикон, я так счастлива! Ты родился последним из моих детей, и хотя я и не пожелала бы отдать тебя Господу, если бы Он призвал тебя в один из своих орденов, но я так рада, что Ему угодно использовать тебя в миру!

Так что милорду Глостерскому было отправлено письмо с обещанием прислать четырех тяжеловооруженных всадников, в числе которых будет господин Ричард Морлэнд, и двадцать лучников. В конце января 1475 года к Морлэндам наведался главный оружейник Глостера, некий Бланк Санглар Персиваант, чтобы авансом заплатить своим будущим воинам четверть причитающихся им денег из расчета один шиллинг в день на каждого всадника и шесть пенни в день на каждого лучника, а заодно и проследить за тем, как обмундировывают солдат: на доспехах каждого из людей Глостера обязательно должна быть эмблема герцога – белый вепрь, – откуда бы воин ни пришел.

– Сбор назначен на двадцать шестое мая у Берхамской низины, неподалеку от Кентербери, – было сказано Морлэндам. – Милорд по пути туда проследует мимо Йорка, так что вы можете присоединиться к нему прямо здесь.

– Удалось ему собрать такой отряд, как он обещал? – из любопытства спросил Эдуард.

Оружейник усмехнулся с неподдельным удовольствием.

– Белый вепрь столь храбр в бою, что люди толпами стекаются под его знамена, – гордо заявил он. – Сейчас у нас уже на триста человек больше обещанного.

Стояло ясное майское утро, когда все домочадцы собрались во дворе «Имения Морлэндов», чтобы проводить своих ратников на встречу с герцогом Глостерским. Элеонора обошла их всех, чтобы благословить каждого, её воспоминания неизменно возвращались к такому же утру – неужели это было четырнадцать лет назад? – когда она отправляла двух своих сыновей на войну и больше никогда не видела их живыми. Хелен, тоже, наверное, вспомнив своего обожаемого мужа, который был вместе с ними в тот день, стояла на ступенях дома со слезами на глазах рядом со своим милым Эдмундом. Одежды мужчин были яркими, голоса – радостными и возбужденными, каждый носил эмблему с изображением белого вепря, и все рвались в бой под началом доблестного Глостера, они ждали от будущего волнующих приключений, славы и, возможно, хорошей добычи, с которой вернутся домой, – если вернутся.

Последним, к кому подошла Элеонора, был её сын, сидевший на гнедом Лайарде Изабеллы, теперь уже повзрослевшем, но все еще игривом десятилетке.

– Дикон, – сказала женщина, протягивая руку и кладя её юноше на колено. Он сверху вниз улыбнулся ей, скорее как друг, чем как сын. её сын, её младший сын, дитя, которого Роберт так никогда и не увидел. – Твой отец гордился бы тобой, – проговорила Элеонора. – Будь храбр в бою и преданно служи своему лорду, как это делали твои братья. И, если на то будет воля Божья, возвращайся невредимым ко мне. Заменить тебя уже некем, дорогой мой мальчик.

– Я вернусь, матушка, – уверенно пообещал он, словно мог предвидеть будущее и наперед знал, что произойдет.

– Может быть, ты встретишься с Недом – надеюсь, что встретишься. Передай ему нашу любовь и скажи, что мы все мечтаем увидеть его после окончания похода. А теперь вам пора ехать. Да благословит вас Господь.

– Да поможет вам Бог, матушка! – С этими словами он взмахнул рукой, и, как только Элеонора отступила в сторону, колонна двинулась вперед и вышла из ворот, возле которых, не помня себя от восторга, плясали Том и Маргарет, а все остальные долго махали ратникам с крыльца и выкрикивали им вслед добрые пожелания, прежде чем повернуться и войти в дом.

– Я так надеюсь, что Ричард и Нед будут вместе, – сказала Дэйзи Эдуарду. – Он хотя бы позаботится о Неде, он такой благоразумный. Прямо и не скажешь, что ему всего шестнадцать лет.

Ровно шестнадцать лет исполнилось и Гарри, когда он вот так же выезжал с этого же двора.

Силы Эдуарда – лучшая армия из тех, что какой-либо английский король когда-нибудь водил во Францию, – состояли из 1500 тяжеловооруженных всадников, 12 100 лучников и огромного количества артиллерии. Английские отряды должны были соединиться с армией кузена Эдуарда, Карла Бургундского, но еще до того, как англичане пересекли Ла-Манш, стало известно, что Карл увел свои полки, чтобы заняться какими-то своими делами, и не будет ждать Эдуарда на побережье, как было условлено. Когда же бургундцы все-таки прибыли в английский лагерь, оказалось, что это всего лишь несколько человек из свиты герцога, приехавшие с охраной – и твердым убеждением, что армия Эдуарда достаточно сильна, чтобы покорить Францию в одиночку; посланники герцога Бургундского заявили, что, возможно, будет лучше, если Карл встретится с Эдуардом в Реймсе, когда все уже будет позади; тогда герцог Бургундский с удовольствием поприсутствует на коронации.

Казалось, что с этого момента кампания обречена на провал. Когда новость просочилась в лагерь, что было неизбежно, моральный дух солдат резко упал. Некоторые считали, что лучше всего немедленно повернуть назад и отправиться домой; другие заявляли, что без бургундцев будет даже лучше и что сражаться с Людовиком можно и в одиночку. Нед и Ричард так же взволнованно обсуждали этот вопрос, как и все вокруг. В последнее время юношам приходилось встречаться довольно часто, поскольку оба состояли оруженосцами при своих лордах, а те, будучи родными братьями, частенько проводили время вместе.

– Я бы все-таки предпочел, чтобы мы не возвращались домой, – говорил Нед. – Я знаю, что король вроде бы пока не намерен этого делать, но каким будет его окончательное решение, твердо сказать не могу.

– Милорд Глостерский выступает за сражение, – отвечал Ричард.

– Ну, если все наши военачальники будут похожи на него, у нас может появиться шанс, но в нынешнем положении... – Нед пожал плечами и поддернул рукава своего камзола. Многие его манеры теперь выдавали в нем настоящего придворного, а одевался он столь щегольски, что превосходил в этом даже своего помешанного на моде отца. Разница между Недом и Ричардом просто бросалась в глаза. Между ними сложились несколько странные отношения, поскольку Ричард фактически приходился Неду дядей, да к тому же был на год старше его, но то, что Нед вот уже два года состоял на королевской службе и жил при дворе, делало его вроде бы более опытным. Однако они всегда нравились друг другу и вместе росли, как братья, в одной детской, так что сейчас юноши прекрасно ладили и дружили.

– Эй, эй, Нед, попридержи-ка язык.

– Ну, Дикон, ты же не хуже меня знаешь, что... А вообще-то ты прав, надо быть поосторожнее.

– И все-таки, почему тебе так не хочется, чтобы мы возвращались домой?

– Я хочу драться. Для этого я сюда пришел, и мне совсем не нравится мысль о том, чтобы развернуться и убраться восвояси, признав тем самым, что, зайдя так далеко, мы потом испугались и не решились двинуться вперед. И кроме того, придворная жизнь так... э-э-э... скучна, и все там вертится вокруг женщин. Мадам королева и все эти её дочери... и вообще, все это вялое существование... ну, я думаю, что разговоры об этом докатились уже и до Йоркшира.

– Да, мой хозяин считает так же, – тихо проговорил Ричард, удостоверившись, что никто их не слышит. – Королева его недолюбливает – так же, как и он её. Герцог не одобряет её поведения, вот они и обмениваются комплиментами, находясь в разных концах страны. Но в один прекрасный день его заставят приехать в Лондон, и тогда – хлоп! – Ричард сделал такое движение, словно поймал муху. – И деваться Глостеру будет некуда.

Нед рассмеялся.

– Ты знаешь столько же, сколько и я, Дикон, хотя никогда и не был при дворе. Ну да ладно, мы слуги своих, господ и все равно будем делать так, как нам скажут. Но если бы королем был я, я бы дрался, и дьявол побери всех этих французов!

– Ты говоришь как англичанин, а не как добрый христианин, – рассмеялся Ричард. – Пойдем-ка разыщем хоть глоток эля в нашем замечательном лагере, споем парочку песен и представим себе, что мы опять в «Имении Морлэндов», где мужчины – это мужчины, а не комнатные собачонки!

– Ну вот, теперь ты смеешься надо мной, – сказал Нед и, конечно, был прав.

Все было так плохо, что хуже некуда. К середине августа армия подвинулась в глубь страны на много миль, построила на своем пути множество лагерей, имела даже несколько мелких стычек с небольшими отрядами противника, но так и не повстречалась с французской армией и не провела ни единого крупного сражения. Становилось трудно добывать провиант в необходимом количестве, так как французский король Людовик, отступая и петляя по стране, безжалостно выжигал за собой поля собственных крестьян. Герцог Карл частенько наезжал в английский лагерь, чтобы выпить и закусить с королем, но полки бургундцев оставались в такой же туманной дали, как и армия Людовика. Потому-то двенадцатого августа Эдуард с пленным переправил Людовику послание, в котором выражал готовность начать переговоры о мире.

От Людовика очень быстро пришел ответ; французский монарх соглашался повести мирные переговоры и намекал на весьма выгодные для англичан условия... С этим письмом в кармане Эдуард и созвал своих генералов – Глостера и Кларенса, Норфолка и Суффолка, Дорсета, Нортумберленда, Пемброка, Риверса, а также лордов Гастингса, Стэнли и Говарда. Нед как королевский оруженосец был при Эдуарде во время этой встречи и по её окончании поспешил как можно скорее рассказать все Ричарду.

– В своем письме Людовик чуть ли не умоляет заключить мир, – начал Нед – и более-менее ясно намекает, что согласен заплатить – лишь бы мы убрались отсюда.

– Ну, вряд ли ему нравится, что, такая огромная армия бродит взад-вперед по его королевству, даже если она практически не ведет сражений, – мягко заметил Ричард.

– Его королевству, как же! – издевательски воскликнул Нед. – Он украл его у нас.

– А мы украли его у французов, – ответил Ричард. – Давай-ка лучше продолжай и постарайся, чтобы твое краснобайство не уводило тебя в сторону. Садись, может, так в твоих речах поубавится пафоса. – Он похлопал рукой по земле у лагерного костра, возле которого юноши встретились, Нед с гримасой присел на корточки рядом с Ричардом, и они продолжили разговор уже более спокойно.

– Ну хорошо, – вздохнул Нед. – Теперь я могу продолжать? Прекрасно. Как только король закончил, все наши генералы загалдели разом; мне удалось разобрать, что большинство из них толковало о том, какая это замечательная мысль. Милорд Дорсетский заявил, что это будет гораздо лучше, чем еще месяц ходить здесь кругами и в конце концов подохнуть с голоду.

– Почему мы должны подыхать с голоду? – возразил ему милорд Говард. – В городах полно припасов. Нам надо только захватить их.

– «Только захватить их», – передразнил его Гастингс. – Зачем нам рисковать и ввязываться в бой, если нам согласны заплатить за то, чтобы мы ушли домой?

И тут милорд Глостерский сказал:

– У нас лучшая армия из всех, что появились когда-либо в этой стране. Мы ничем не рискуем.

Тут все замолчали и стали слушать. И только Гастингс опять вскричал:

– Но зачем нам сражаться? Не лучше ли просто взять деньги?

А Глостер ответил:

– Потому что это запятнает нашу честь. Братья обменялись взглядами.

– Могу поклясться, что кое-кому это здорово не понравилось, – заметил Ричард. – Такие слова – как пощечина...

– Ты прав, – ответил Нед. – После этого там повисла мертвая тишина, и под взглядом Глостера все опускали глаза. Ты же знаешь, как он умеет смотреть...

– Еще бы мне не знать! – воскликнул Ричард – Говорят, у его отца был такой же взгляд, заставлявший человека чувствовать себя словно бы прозрачным и ощущать, что герцог видит его насквозь.

– Да, слышал. Ну вот, а потом кто-то пробормотал: «Вам хорошо говорить, Глостер, у вас в отряде порядок, а вся остальная армия уже неуправляема». А милорд отвечает: «Это потому, что солдаты хотят драться. Они пришли сюда воевать и до сих пор ждут, когда же начнутся сражения».

– А потом король тихо так говорит: «Я за мир, Дикон», как бы предупреждая брата, чтобы тот ему не перечил. Но милорд храбро отвечает государю: «Я тоже, Ваше Величество. Поэтому-то я и считаю, что нам надо драться, и вот тогда-то мы и сможем потолковать о мире, но уже на собственных условиях, как победители». А король говорит: «Нет никакой необходимости воевать» – и полуотвернулся, словно вопрос уже решен.

– Но милорд, конечно, не допустил этого, – предположил Ричард.

– Точно. Он снова заговорил, и воцарилась такая тишина, что можно было расслышать каждый шорох. Впервые в жизни Глостер выступил против короля, и уж, наверное, у него наболело, коли он пошел на такое. «Народ Англии платил налоги и делал добровольные пожертвования, чтобы послать эту армию воевать во Францию, – вскричал он. – Люди пришли сюда для того, чтобы воевать. Просто взять французское золото и убраться восвояси, не сражаясь, будет позором для нас, ляжет несмываемым пятном на нашу честь». И один или двое с ним согласились, но чуть ли не шепотом, чтобы их не заметили. Король мрачно посмотрел на милорда, потом покачал головой и слегка улыбнулся. «Очень хорошо, – сказал он. – Если ты настаиваешь на своем, будем голосовать».

– Дальше можешь не рассказывать, – печально вздохнул Ричард. – Я могу и сам догадаться. Глостер оказался единственным, кто стоял за войну.

– Не совсем, – сказал Нед. – Лорд Говард и милорд Норфолкский были на его стороне. Все прочие вместе с королем проголосовали за мир, и было решено начать переговоры.

– Ну что же, может быть, они и правы, в конце концов, – задумчиво проговорил Ричард. – Какой смысл людям умирать? Пусть идут по домам к своим женам, пашут землю и растят сыновей.

– Но это же бесчестно! – пылко воскликнул Нед. – А если бы даже кто-нибудь и погиб, то пал бы во славу Англии и короля!

– Я думаю, что славной смертью умирают только великомученики, – заметил Ричард. – Что же до остальных, то все мы умрем когда-нибудь, раньше или позже, но хотелось бы попозже.

Нед презрительно фыркнул, и Ричард добавил с улыбкой:

– Тебе не приходило в голову, что сейчас я согласен с твоим хозяином, а ты – с моим? Утешься, Нед. Хоть ты возвращаешься домой и без шрамов, ты вполне можешь заработать себе один, если уже дома на тебя накинется разъяренный баран. А еще ты можешь утонуть в морс, когда мы будем плыть назад, подумай об этом!

– Ты можешь смеяться, сколько хочешь, – непримиримо сказал Нед. – Но я все равно хотел бы, чтобы мы сражались.

– Откуда ты можешь знать?.. – ухмыльнулся Ричард. – А что, если бы мы потерпели поражение?

Условия, предложенные Людовиком, были весьма выгодными, и Эдуард их тут же принял. Англичане должны были немедленно отплыть восвояси, подписав семилетний договор о перемирии и торговле. В обмен Людовик должен был выложить 75 000 крон единовременно и потом ежегодно платить Эдуарду еще по 50 000 крон в качестве контрибуции, а также женить своего наследника на старшей дочери Эдуарда – Елизавете. Кроме того, короли заключили между собой частное соглашение о взаимной помощи в подавлении мятежей. Герцог Карл услышал о подписании договора и в большой спешке прискакал в лагерь Эдуарда, где всячески ругал английского монарха и даже отказался принять часть денег, прежде чём опять умчаться к своим все таким же неуловимым войскам. Бургундец-то надеялся, что Эдуард разобьет Людовика, а он, Карл, пожнет плоды победы! Он даже не мог предположить, что они, наоборот, договорятся между собой.

Двадцать пятого августа обе армии построились и торжественным маршем двинулись к городу Амьен, где Людовик выставил английским солдатам сто бочонков вина и накрыл для них столы, ломившиеся от пирогов с олениной и прочих отменных яств, и предоставил ратникам возможность ублажать себя, в то время как сам он ублажал Эдуарда. Потом Людовик попросил всех желающих быть гостями Амьена, предложив солдатам бесплатную еду и питье и отдав распоряжение горожанам хорошенько развлечь англичан.

Солдаты повалили в город в праздничном настроении – пусть им не удалось повоевать и пограбить, зато здесь их ждало не менее интересное развлечение – бесплатная пирушка! Только люди герцога Глостерского держались в стороне – они и вообще-то разбили свой лагерь в некотором отдалении от других и продолжали поддерживать в нем воинскую дисциплину и порядок, правильно разбив шатры, выставив охрану и водрузив в центре лагеря штандарт с белым вепрем, развевающийся на ветру.

Нед разыскал Ричарда.

– Пойдем! Разве ты не собираешься со всеми в город? – крикнул он.

Но Ричард только слегка улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Ты же видишь этот герб, – произнес он, показывая на белого вепря на своей груди. – Я один из людей Глостера.

– Какое это имеет значение? – нетерпеливо уговаривал его Нед. – Все приглашены. Король Людовик сам сказал...

– А! Но милорд сказал «нет», а здесь он хозяин.

– Нет? Милорд Глостерский сказал «нет»? – Нед не верил своим ушам. – Но почему?

– Он сказал, что мы солдаты, а не какие-нибудь там пахари, собравшиеся на воскресную ярмарку, и должны вести себя как солдаты до тех пор, пока нас не распустят по домам. – Ричард очень умело воспроизвел голос и манеру говорить своего хозяина. – А вести себя как солдаты – значит оставаться в лагере и соблюдать воинскую дисциплину. Нам запрещено даже близко подходить к городу, и любого, кого найдут пьяным, велено драть плетьми.

– Господи! – проговорил Нед в благоговейном ужасе. – И люди не ропщут?

– Плохо ты знаешь людей, Нед, дитя мое, – рассмеялся Ричард. – Люди любят Глостера, боготворят его. «Старина Дик строгий хозяин, – говорят они, – но он солдат и стоит всех этих придворных вместе взятых». Наверное, это единственный лагерь во всей армии, где слово «придворный» является ругательным. Так что давай, мой дорогой Нед, беги, развлекайся и постарайся не слишком нализаться. И смотри, чтобы тебя не пырнули ножом в одной из этих таверн в нижней части города.

– Ладно, поберегусь. Последую твоему совету и вообще не буду заходить в эти нижние таверны. Но как бы я хотел, чтобы ты пошел со мной, Дикон!

– Не могу доставить тебе такого удовольствия, – сказал Ричард. – Иди один! И будь осторожен!

Праздник продолжался четыре дня, и уже скоро все военачальники стали с завистью поглядывать на лагерь Глостера, раскинувшийся на фланге армии, такой спокойный и содержащийся в образцовом порядке. Ни пьянства, ни драк, ни воровства, ни женщин, от которых одни неприятности, палатки в лагере Глостера не завалились, часовые стояли на местах, ели все как положено. Один или два генерала начали было что-то ворчать насчет Ахилла, сидящего с мрачным видом в своем шатре, но Эдуард публично похвалил своего брата и подарил ему несколько прекрасных имений, чтобы доказать, что ценит его не меньше других, несмотря на то, что Глостер выступал против перемирия.

Через четыре дня обоим королям уже не терпелось побыстрее подписать договор из боязни, что солдаты окончательно выйдут из повиновения. Эдуард попросил у Людовика разрешения вышвырнуть всех английских солдат из города, чтобы он, Эдуард, мог собрать их и погонять немного строем перед торжественной церемонией. Люди потихоньку начали стягиваться назад в лагерь, кто – веселый и отдохнувший, кто – уставший от обилия развлечений, кто – еще пьяный, а кто – и вовсе больной. Вот тут-то милорд Глостерский и позвал к себе в палатку Ричарда. Тот явился моментально, низко поклонился и вопросительно взглянул на своего повелителя. Лицо Старины Дика было мрачным, но где-то в самой глубине его ясных серых глаз вспыхивали веселые искорки.

– Король сообщил мне, что один из его придворных до сих пор не вернулся из города, – сказал Глостер. – Речь идет о твоем брате, мистере Морлэнде. Последний раз его видели на городской площади; он прелестно проводил там время, танцуя с некоей молодой особой. Это было вчера вечером. Полагаю, что он и сейчас еще с ней. Разрешаю тебе поехать и найти его. Заставь этого юнца, если сможешь, прекратить делать из себя дурака.

– Благодарю вас, милорд.

– Ты парень твердый и уравновешенный, Ричард. Поторопись. Используй там свои мозги. Езжай.

Ричард опять поклонился и вышел. Через несколько секунд он уже вихрем летел к городу на своем Лайарде.

Нед был удивлен не столько тем, что его разбудил Ричард, сколько тем, что кому-то вообще удалось его разбудить.

– О, моя голова! – простонал юноша. – Если ты меня любишь, Дикон, перестань меня трясти. Я еще жив? И что ты делаешь здесь – где бы это «здесь» ни находилось?

– Ты, молодой идиот! – сказал Ричард.

– Полегче с этим! Ты всего на год старше меня.

– Но у меня гораздо больше здравого смысла, – упрекнул племянника Ричард.

– Это еще надо посмотреть, – с достоинством ответил Нед. – Просто ты никогда не подвергался соблазнам. – Он опять закрыл глаза. – Кроме того, напиваться – это не такой уж большой грех, если только не делать этого слишком часто. И к тому же вино само наказывает невоздержанных людей. Я чувствую себя ужасно.

– Нед, – мягко сказал Ричард, – что ты помнишь о последних трех днях?

– Ничего, – радостно сообщил тот, все еще не открывая глаз. – Ни единой вещи. Должно быть, я прекрасно провел время.

– Ты не помнишь Джокозу?

– Нет. Кто она такая? И вообще, где я?

– Джокоза – это дочь Жана де Трувиля, мясо-торговца из этого города. Довольно богатый человек, но несколько вульгарный, несмотря на приставку «де» в его фамилии; дворянство, между прочим, он получил, не хлопоча и ни перед кем не заискивая, – исключительно за свои успехи в торговле. Это его дом, ты лежишь в его комнате для гостей, а Джокоза, твоя жена, ждет тебя внизу.

Глаза Неда моментально открылись.

– Моя – что? – юноша попытался сесть, застонал и схватился за голову. – Я совсем больной, – всхлипнул он. – И не надо так глупо шутить с утра пораньше.

– Сейчас уже далеко не утро, и я не шучу, – ответил Ричард.

– Шутишь. Должен шутить. Ты сказал – моя... Мне даже противно произносить это слово... Моя жена. Я не могу жениться. Я состою в свите короля.

Никто из свиты короля не может жениться без разрешения Его Величества.

– Я рад, что ты понимаешь всю серьезность положения, – спокойно проговорил Ричард. – Я предлагаю тебе встать и привести себя в относительно божеский вид, насколько это возможно без бритья. Побриться же тебе удастся не раньше, чем ты вернешься в лагерь.

– Хорошо, хорошо, только, Бога ради, скажи мне, что это за ерунда насчет моей жены?

Ричард помог племяннику подняться на ноги, и, пока тот умывался, склонившись над тазом, поведал юноше всю историю.

– Насколько я сумел понять из рассказов самого купца, чей французский разительно отличается от того, чему нас учил мистер Дженни, должен я добавить, – ты предложил этой девице руку и сердце во время танцев, которые вы устроили на городской площади вчера утром. Видимо, дочь торговца пошла посмотреть на эти пляски и в толпе потеряла особу, которая её сопровождала. Ты набрел на девушку, когда ей докучали пьяные солдаты, и, будучи не менее пьяным, чем они, но более благородным, послал их подальше и предложил девушке свои услуги.

– Мне нравится, как ты выражаешься. Докучали, как же! Ну и что дальше?

– В вихре веселья, которое, как я понимаю, становилось все более буйным, ты поведал этой девице, каким прекрасным молодым человеком являешься, и попросил её выйти за тебя замуж. Она привела тебя домой; её семейство встретило тебя с распростертыми объятиями и принялось всячески ублажать, без сомнения считая, что ты – прекрасный улов для их дочери.

– Бог мой, теперь я начинаю вспоминать! Я еще подумал, как они ко мне хорошо относятся – похлопывали по спине, угощали вином. Должен признаться, что девушку я совсем не помню, но ведь их столько было вокруг... Значит, ты хочешь сказать, что весь этот теплый прием объясняется тем, что они думали, будто я собираюсь жениться на их дочери? Тогда все в порядке. Можешь растолковать им, что все это было ошибкой.

– Я должен растолковать? – с кривой улыбкой спросил Ричард.

– Но ты же говоришь по-французски лучше меня! Только из-за того, что мой французский не очень хорош, и произошла эта ошибка. Они поймут. Как бы то ни было, они не могут принудить меня к браку – я скоро уезжаю. Они же не последуют за мной в Англию?

Ричард печально посмотрел на Неда.

– Как мне кажется, теперь уже ничего нельзя исправить.

– Что ты имеешь в виду, Дикон? Ну ладно, не можешь же ты всерьез думать, что я не могу расторгнуть помолвку, об объявлении которой даже не знал? Меня совсем не удивит, если девица устроила все это нарочно... Я даже не помню, как она выглядит; похоже, она не больно-то хорошенькая.

– Хорошенькая или нет, но тебе придется на ней жениться, – отрезал Ричард. – Прошлой ночью ты – ну, скажем, – забежал несколько вперед официальной церемонии бракосочетания. Мистер Трувиль не слишком рад этому обстоятельству, но согласен списать все на высокие чувства и любовь.

– Ты хочешь сказать, что я?.. – пробормотал Нед, и улыбка медленно расплылась по его лицу. – А я правда это сделал?

– Ты что, не помнишь даже этого?

– Это-то я помню, хотя и смутно, а вот девушку не помню совсем. Было темно, ты же понимаешь. – Улыбка на его лице погасла. – Пути назад нет? – взмолился он.

Ричард покачал головой.

– Господи, что скажет король?

– Забудь про короля, думай о том, что скажет моя мать, – мрачно напомнил ему Ричард.

– Господи Иисусе, я совсем забыл про бабушку! Она же спустит с меня шкуру!

– Очень может быть.

– Слушай, Дикон, она очень страшненькая, эта девица?

– Вовсе нет. Довольно пикантная штучка, насколько я могу судить, к тому же весьма хорошенькая, если теперь это имеет какое-то значение. Но младшая дочь какого-то там мясоторговца для наследника «Имения Морлэндов» – это не то, что надо, ты сам понимаешь. Однако тебе все равно лучше бы спуститься вниз и потолковать с родителями. Они ждут.

Нед застонал, однако пригладил руками волосы и последовал за своим дядей.

– Теперь я знаю, почему нам не велели напиваться. Больше в жизни капли в рот не возьму.

Вся семья ожидала их в зале, пребывая в весьма подавленном и тревожном состоянии, ибо, естественно, у них были сомнения, согласится ли этот богато одетый английский воин подтвердить свои намерения, учитывая, что у французов нет никаких возможностей надавить на него, особенно если принять во внимание, что он покинет страну в течение ближайших недель. Дочь их тогда окажется обесчещенной, и выдать её замуж будет потом очень трудно.

Больше всех переживала сама Джокоза, успевшая влюбиться в молодого красавца Неда и позволившая себе в пылу страсти забыть о необходимом свадебном обряде, хотя, в принципе, помолвка считалась столь же обязывающей, как и сам брак. Отец и мать Джокозы, не переставая, ругали её все предыдущие полчаса, и она уже готова была разрыдаться: ведь перед тем, как они начали браниться, ей и в голову не приходило, что Нед может уехать без неё.

Двое молодых людей вошли в комнату, и состоялся весьма нервный обмен приветствиями на французском языке. Нед с интересом посмотрел на свою «жену» и, к своему облегчению, обнаружил, что она – вполне хорошенькая, пухленькая и темноглазая, с мягкими каштановыми волосами, выбивающимися из-под чепца, и нежным, совсем еще детским лицом. Конечно, она была не такой красавицей, как его мать, но уродиной её никто не назвал бы. Сейчас он начал смутно припоминать, как встретил её на городской площади, но все, что произошло потом, за эти три дня, было покрыто полным мраком.

Нед молча слушал, как Ричард ведет переговоры на французском; дядя объяснялся на этом языке не намного лучше племянника. Французский, которому их учил мистер Дженни, был для Трувилей столь непонятен, как и их французский для юношей. Трувиль-отец был высок и худ – что, в общем-то, довольно странно для торговца мясом – и совершенно лыс. Его кожа имела тот болезненно-желтоватый оттенок, который англичане уже привыкли замечать у жителей Франции. Эта кожа туго обтягивала лицо мясника, на котором выделялись меланхолические карие глаза, сейчас беспокойно перебегавшие с одного англичанина на другого. Жена торговца отличалась плотным телосложением и выглядела обрюзгшей, словно хорошо подкормилась на мужниных скотобойнях, моря его самого при этом голодом; когда-то, наверное, она была хорошенькой, но наслоения жира стерли её черты, и сейчас лицо у неё было красным и грубым. «Совсем не те люди, которые могли бы понравиться бабушке», – подумал Нед.

Он понимал тот французский, на котором изъяснялся Ричард, настолько, что ухватил суть сказанного дядей. Тот объяснял, что Нед состоит в свите короля – лица мясоторговцев при этих словах заметно просветлели – и что для венчания Неду необходимо разрешение Эдуарда; поэтому юноша должен сначала испросить согласия Его Величества на брак и только после этого сможет вернуться к Джо-козе. Потом Ричард осведомился о приданом Джокозы и поинтересовался, готовы ли родители сразу вручить его зятю, ибо Неду предстоит отбыть из Франции вместе со всей армией, как только он получит приказ. Нед не понял ответа и с волнением спросил Ричарда:

– Что он говорит?

Ричард повернулся к племяннику:

– Все гораздо лучше, чем я думал. Я боялся услышать, что у неё вообще нет никакого приданого, но он говорит, что даст за ней 50 золотых крон, весь гардероб и лошадь.

– Да, вот уж богатство! – присвистнул Нед. – Но ведь если бы он сказал, что у неё нет приданого, я мог бы отказаться жениться на ней, так ведь?

– Ты уже женат на ней, не забывай, – жестко напомнил ему Ричард. – Коли уж позволяешь себе вытворять такие вещи, то будь готов за них расплачиваться. Я скажу ему, что нам надо съездить в лагерь и что мы вернемся за Джокозой, как только уладим все дела.

Вскоре юноши были уже на пути к лагерю; Трувили проводили их, все еще встревоженные, но все-таки чуть повеселевшие: теперь французы по крайней мере знали, где можно отыскать суженого их дочери. Ричард посадил Неда на седло позади себя и погнал Лайарда галопом в лагерь йоркширцев; там, по наущению Ричарда, Нед попросил встречи с милордом Глостерским, чтобы посоветоваться с ним. Двое молодых Морлэндов предстали пред лицом сурового генерала, и Нед изложил свою историю.

Ричард Глостерский внимательно все выслушал, встал и принялся мерить шагами свой шатер.

– Итак, ты хочешь жениться на этой девушке – или, скажем так, сдержать свое слово?

– Да, ваша светлость, – выдохнул Нед, поникая под пристальным взглядом этих серых глаз.

– Ну и дурака же ты свалял! Впрочем, думаю, тебе это известно и без меня. Однако я согласен, что женитьба для тебя дело чести, и, как я понимаю, ты хочешь, чтобы я похлопотал за тебя перед королем?

– Я ничего не хотел... ваша светлость... я надеялся... я хотел только спросить вашего совета, – заикаясь, проговорил Нед.

Лицо Ричарда Плантагенета осветила улыбка, присущая лишь ему одному.

– Тебе надо было попросить его прежде, чем отправляться в Амьен, парень. А что скажет твоя бабушка, а?

Нед потупился.

– Это мне еще предстоит услышать, ваша светлость.

– Ладно. Сейчас король занят – он подписывает договор с французским монархом. О да, я остался в стороне, – ответил он на их недоуменные взгляды. – Я не желаю в этом участвовать, даже если это теперь уже fait accompli. Однако к вечеру Эдуард должен вернуться в свой лагерь, и тогда я постараюсь найти возможность переговорить с ним о твоем деле.

– Благодарю вас, ваша светлость. Вы очень добры! – пылко ответил Нед. Все знали, что король обычно прислушивался к советам своего брата.

Затем Глостер повернулся к Ричарду.

– Ты сегодня поедешь со мной. Может быть, нынче вечером вы с Недом свидитесь в последний раз перед долгой разлукой. Мы выступаем буквально через несколько дней.

Встреча Неда с королем была короткой, и время для неё Эдуард нашел, оторвавшись от важных государственных дел. Неду при этом вспомнились бабушкины рассказы о том, что, когда Эдуард был королем в первый раз, он всегда выкраивал несколько минут, чтобы выслушать своих приближенных.

– Я так понял, что ты хочешь получить мое разрешение на брак? – осведомился король. Он все еще казался ослепительно-прекрасным, хотя спокойная жизнь в почти исключительно женском окружении и бесконечные развлечения уже наложили отпечаток на его лицо, да и тело Эдуарда стало более тучным за годы, пролетевшие со дня коронации.

Нед с мрачным видом согласился. Король улыбнулся.

– Мой брат заявил мне, что я буду не прав, если откажу тебе в этом, коли и сам я сочетался тайным браком, который многие осудили. Ты согласен с этим?

– Ваше Величество, я...

– Я знаю, ты не можешь себе позволить обсуждать мои поступки. Но зато ты можешь себе позволить жениться на этой девушке, и тут мы уже ничего не в силах поделать, не так ли? Очень хорошо, мой мальчик, можешь завтра отправиться в город и исполнить там свой долг. Венчайся с ней и скажи её родителям... Что у нас сегодня? Двадцать девятое? Значит, завтра – тридцатое. Ну так вот, мы отбываем на рассвете первого сентября, так что предупреди её родителей, что к этому сроку она должна быть готова ехать вместе с нами.

– Благодарю вас, Ваше Величество. Я вам очень признателен!

– Ну, а теперь иди. Надеюсь, что ты будешь с ней счастлив, Нед. По крайней мере, её семейство будет далеко от тебя.

И, выходя из королевского шатра, Нед почему-то вдруг подумал, что Эдуард, наверное, очень устал от своей супруги и её родственников, если позволил себе показать это столь открыто.

Но тут король позвал юношу назад.

– Между прочим, – улыбнулся Эдуард, – а ты хотя бы подумал, что скажет обо всем этом твоя семья? А, так я и предполагал. Я знаю, каково тебе сейчас, мальчик мой, не волнуйся – я все устрою.

– Благодарю вас, Ваше Величество! – на этот раз от всей души воскликнул Нед. Дома не станут устраивать скандала, если король попросит этого не делать.

Серым туманным утром первого сентября английская армия двинулась к побережью, а затем – домой. Все её генералы, за исключением Ричарда Глостерского, изрядно обогатились за счет всякого рода взяток и обещанных им в будущем выплат. К имуществу же Ричарда Глостерского прибавилось лишь серебряное блюдо и лошадь; это были дары, которые герцогу преподнесли, когда поняли, что подкупить его невозможно. Солдаты приобрели богатый опыт, и для них это было вполне достаточно. А Нед заполучил пышную француженку, которая ехала теперь вслед за ним на таком же кругленьком, как и она сама, белом пони, все время громко и безутешно плача. Так Джокоза навеки прощалась со своей родиной... Солдаты, мимо которых проезжали молодожены, отпускали на счет француженки грубые шуточки, но, к счастью, только Нед мог понимать их смысл.