"Собрание сочинений в 4 томах. Том 4" - читать интересную книгу автора (Довлатов Сергей)На литературные темыУроки чтенияБыл чей-то день рождения, не помню… Собрались писатели, художники, так называемая вторая культурная действительность. Хозяин в шутку предложил: — Давайте объявим конкурс на лучшее… постановление. Художник Енин[1] голосом знаменитого диктора Левитана произнес: — Отмечая шестидесятилетний юбилей Советского государства, ленинский Центральный Комитет выносит постановление: «НЕЛЬЗЯ!..» Слово взял поэт Антипов: — Ленинский Центральный Комитет постановляет также: «За успехи в деле многократного награждения товарища Брежнева орденом Ленина — наградить орден Ленина орденом Ленина!» Высказался и прозаик Машков: — В целях дальнейшего усиления конспирации групком инакомыслящих постановляет… Машков дождался полной тишины, оглядел собравшихся и хмуро закончил: — Именовать журнал «Континент» журналом «КонтинГент»… Кто-то рассмеялся. Я задумался. Действительно, конспираторы мы неважные. Звонит приятель: — У тебя есть… ну, этот… «Дед Архип и Ленька»? Достань. Можешь достать? — Да зачем тебе? Ты что, Горького перечитываешь? — Какой ты, ей-богу!.. Да «Архипелаг» мне нужен, «Архипелаг ГУЛАГ», по-нашему — «Архип»… Ведь знаем, что телефонные разговоры прослушиваются. Ведь обыски были у знакомых. Кто-то работы лишился, а кто-то и сидит… Вот уже третий год я читаю одну нелегальщину. К обычной литературе начисто вкус потерял. Даже Фолкнера не перечитываю. Линда Сноупс, мулы, кукуруза… Замечательно, гениально, но все это так далеко… Снабжает меня книгами, в основном, писатель Ефимов. То и дело звоню ему: — Можно зайти? Долг хочу вернуть… Наконец Ефимов рассердился: — Мне тридцать человек ежедневно звонят, долги возвращают… Меня же из-за вас посадят как ростовщика… Придумайте что-нибудь более оригинальное… В «Континенте» появляется мой рассказ. Об этом знают все. Да я и не скрываю. В борьбе тщеславия с осторожностью побеждает тщеславие. Заглянул на книжный рынок. Хожу, присматриваюсь. Мелькнула глянцевая обложка «Континента». Так и есть, одиннадцатый номер. Мой. С моим бессмертным творением. — Сколько? — интересуюсь. Маклак, оглядываясь, шепчет: — Тридцать… Затем, нахально усмехнувшись, добавляет: — А с автора — вдвойне!.. «Континент» в Ленинграде популярен необычайно. Любым свиданием, любым мероприятием, любой культурно-алкогольной идеей готов пренебречь достойный человек ради свежего номера. Хотя бы до утра, хотя бы на час, хотя бы вот здесь перелистать… Вспоминается несколько занятных историй. И даже в каком-то смысле показательных. «Континент» стал печатать записки Лосева. В одной из глав был упомянут редактор детского журнала Сахарнов, функционер и приспособленец. (В Ленинграде шутили: «Почти однофамилец», «НО» мешает…») В записках говорится, как редактор журнала наедине с Лосевым превозносил Солженицына. Печатая, естественно, в своем журнале разных там Никольских и Козловых… Как-то захожу в редакцию. Навстречу Сахарнов. — Привет, — говорит, — есть разговор. Заходим к нему, садимся. — «Континент», где обо мне написано, читали? — Нет, — солгал я. — Читали, читали… Я же знаю… В коридоре Пожидаевой рассказывали… Редактор вздохнул, снял трубку, положил на кучу гранок. — Как вы думаете, может у нас что-то измениться? — Где, в редакции? — Да не в редакции, а в государстве. — Вряд ли, — уныло сказал я. Тут же опомнился и добавил с большим подъемом: — Никогда. — А я не исключаю, — задумчиво произнес Сахарнов, — не исключаю… Экономика гибнет, сельское хозяйство загнивает… Не исключаю, не исключаю… Я этот номер «Континента» буду хранить… Я у Лосева справку возьму… — Какую справку? — Что я восхищался Солженицыным. Вы полагаете, не даст мне Лосев такой справки? Даст. Он честный, непременно даст. И буду я по-прежнему редактировать журнал. А вы — короткими рецензиями перебиваться, — закончил Сахарнов. Помню, меня его цинизм даже развеселил. Был у меня знакомый юрист. В последние годы — социолог. Выгнали из коллегии адвокатов. Кого-то не того рвался защищать. Хороший человек, однако пьющий. Назовем его Григоровичем. Взял у меня однажды Григорович номер «Континента». — Домой, — спрашиваю, — едешь? — Домой, прямым ходом, не беспокойся… — Смотри, поосторожнее… По дороге Григорович встретил знакомого. Заглянули в рюмочную — понравилось. Потом зашли в шашлычную. Потом на лавочке в сквере расположились… Очнулся Григорович в вытрезвителе. Состояние — как будто проглотил ондатровую шапку. Портфель отсутствует. А в портфеле — номер «Континента»… Слышит: «Григорович, на выход!» Выходит из камеры. Небольшой зал. Портрет Дзержинского, естественно. За столом капитан в форме. Что-то перелистывает. Батюшки, «Континент» перелистывает… Григорович испугался. Стоит в одних трусах… — Присаживайтесь, — говорит капитан. Григорович повиновался. Сиденье было холодное… — Давайте оформляться, Григорович. Получите одежду, документы… Шесть рублей с мелочью… Портфель… А журнальчик… — Книга не моя, — перебил Григорович. — Да ваша, ваша, — зашептал капитан, — из вашего портфеля… — Провокация, — тихо выкрикнул обнаженный социолог. — Слушайте, бросьте! — обиделся капитан. — Я же по-человечески говорю. Журнальчик дочитаю и отдам. Уж больно интересно. А главное — все правда, как есть… Все натурально изложено… В газете писали: «антисоветский листок…» Разве ж это листок? И бумага хорошая… — Там нет плохой бумаги, — сказал Григорович, — откуда ей взяться? Зачем? — Действительно, — поддакнул капитан, — действительно… Значит, можно оставить денька на три? Хотите, я вас так отпущу? Без штрафа, без ничего? — Хочу, — уверенно произнес Григорович. — А журнал верну, не беспокойтесь. — Журнал не мой. — Да как же не ваш?! — Не мой. Моего друга… — Так я же верну, послезавтра верну… — Слово офицера? — При чем тут — офицера, не офицера… Сказал, верну, значит, верну. И сынок мой интересуется. Ты, говорит, батя, конфискуй чего-нибудь поинтереснее… Солженицына там или еще чего… Короче, запиши мой телефон. А я твой запишу… Что, нет телефона? Можно поговорить с одним человеком. Я поговорю. И вообще, если будешь под этим делом и начнут тебя прихватывать, говори: «Везите к Лапину на улицу Чкалова!» А уж мы тут разберемся. Ну, до скорого… Так они и дружат. Случай, конечно, не типичный. Но подлинный… Дело было в шестидесятом году. Жил в Ленинграде талантливый писатель Успенский. Не Глеб и не Лев, а Кирилл Владимирович. И жил в Ленинграде талантливый поэт Горбовский. Его как раз звали Глебом. Что, впрочем, несущественно… Был тогда Горбовский мятежником, хулиганом и забулдыгой. А Кирилл Владимирович — очернителем советской действительности. В прозе и устно. (Над столом его висел транспарант: «Осторожнее. В этом доме аукнется — в Большом доме откликнется!») Однажды Горбовский попросил у Кирилла Владимировича машинку. Отпечатать поэму с жизнеутверждающим названием «Морг». Успенский машинку дал. Неделя проходит, другая. И тут Кирилла Владимировича арестовывают по семидесятой. И дают ему пять строгого в разгар либерализма. Отсидел, вышел. Как-то встречает Горбовского: — Глеб, я недавно освободился. Кое-что пишу. Верни машинку. — Кирилл! — восклицает Горбовский. — Плюнь мне в рожу! Пропил я твою машинку! Все пропил! Детские счеты пропил! Обои пропил! Ободрал и пропил, не веришь?! — Верю, — сказал Успенский, — тогда отдай деньги. А то я в стесненных обстоятельствах. — Кирилл! Ты мне веришь! Ты мне единственный веришь! Дай я тебя поцелую! Хочешь, на колени рухну?! — Глеб, отдай деньги, — сказал Успенский. — Отдам! Все отдам! Хочешь — возьми мои единственные брюки! Хочешь последнюю рубаху! А главное — плюнь в меня!.. Прошло десять лет. Горбовский разбогател, обрюзг. Благоразумно ограничил свой талант до уровня явных литературных способностей. Стал, что называется, поэтом-текстовиком. Штампует эстрадные песни. Как-то раз Успенский позвонил ему и говорит: — Глеб! Раньше ты был нищим. Сейчас ты богач. И к тому же не пьешь. У тебя полкуска авторских ежемесячно. Верни деньги за машинку. Хотя бы рублей сто. — Верну, — хмуро сказал Горбовский. Прошло еще два года. Терпенью наступил конец. Успенский снял трубку и отчеканил: — Глеб! У меня в архиве около двухсот твоих ранних стихотворений. Среди них есть весьма талантливые, дерзкие и, мягко говоря, аполитичные. Не привезешь деньги — я отправлю стихи в «Континент». Уверяю тебя, их сразу же опубликуют. За последствия не отвечаю… Через полчаса Глеб привез деньги. Мрачно попрощался и уехал на какой-то юбилей. Его талантливые стихи все еще не опубликованы. Ждут своего часа. Дождутся ли… Сентябрь. Вена. Гостиница «Адмирал». На тумбочке моей стопка книг и журналов. (Первые дни, уходя, механически соображал, куда бы запрятать. Не дай бог, горничная увидит. Вот до чего сознание исковеркано.) Есть и последний номер «Континента». Через неделю он поедет в Ленинград со знакомым иностранцем. В Ленинграде его очень ждут. |
||
|