"Юри" - читать интересную книгу автора (Пукк Холгер Янович)2Юри стоит возле раскрытого окна и смотрит вниз, в сад. Жёлтая, посыпанная свежим песком дорожка ведёт к низкой калитке из зелёных планок. За калиткой — улица. Юри поднимает голову. Позади яблонь, цветущих в соседском саду, виден уголок бульвара Раннапуйестээ. На этом месте, уходя в воскресенье утром на прогулку, он обернулся и помахал матери рукой. А мать стояла вот здесь, где сейчас стоит он. Она высунулась из окна и махнула ему в ответ красной косынкой. Юри переводит взгляд опять в сад. На жёлтой дорожке лежат мелко нарубленные еловые ветки. Они зелёной лентой тянутся из калитки на улицу и сворачивают влево, в ту сторону, где находится Горное кладбище. Юри кажется, будто он и сейчас ощущает острый запах еловых веток. В его ушах всё ещё звучит похоронное пение женского фабричного хора. А сквозь грустную мелодию словно бы слышатся голоса тех, кто так много хорошего говорил о матери Юри возле её могилы. Как Юри ни пытается, он не может припомнить ни одного слова. Лишь голоса гудят в его ушах: низкий и грустный голос директора, сильный, уверенный голос Аарне… Да, Аарне тоже был там. И Акси, и Эндель… Вирве, Нээме, почти весь их класс. А классный руководитель стоял возле Юри. Мальчик закрывает окно и останавливается посреди комнаты. Мебель отодвинута к стенам, на полу — осыпавшиеся с цветов листья и лепестки. «Надо прибрать комнаты, — устало думает мальчик. — Мама никогда не потерпела бы такого беспорядка». Юри идёт на кухню за шваброй и только теперь замечает, что он всё ещё в пальто и в шапке. Классный руководитель и тётя Эрна, Аарне и Вирве проводили его с кладбища до самых дверей дома. Они хотели было подняться вместе с ним наверх, помочь ему, хотели приготовить что-нибудь поесть. Но в ответ им Юри лишь покачал головой. Тогда они стали звать его к себе. Но он отказался и от приглашений, ему хотелось побыть одному дома… А к ним он может пойти завтра или послезавтра. Вот уже квартира прибрана. Столы, стулья опять на своих старых местах. Ковёр — на полу, журналы — на углу стола. Только от сосновой смолы, от еловых веток и от цветов в комнате остался какой-то особенный, тяжёлый запах… Мебель-то на месте, но… как холодно и пусто в доме. Такой гнетущей пустоты Юри ещё никогда не ощущал. Она давит на него, словно камень, и мальчику становится жутко. Он садится на край кушетки. Садится, но сразу же опять вскакивает. Ему кажется, будто он должен куда-то спешить, что-то исправить, что-то доделать, ввести в прежнюю колею. Но что именно? Он ходит по комнате, передвигает стулья, поправляет стопку журналов. Потом открывает дверцу книжного шкафа. На полке стоит деревянная шкатулка, в ней мать хранила свои украшения и дорогие её памяти вещички. Когда Юри был маленьким, он частенько упрашивал мать позволить ему порыться в этой шкатулке. И когда мать в конце концов вытаскивала заветный ящичек из шкафа и ставила перед ним — какое это было счастливое мгновение! В течение нескольких последних лет Юри уже не испытывал интереса к этой шкатулке. Но сейчас мальчик принёс её на стол. Повернул ключ, поднял крышку. И сразу же его охватило такое знакомое волнение. Словно что-то живое было спрятано здесь, в шкатулке. Юри перебирает материнское ожерелье, приколки и большую брошку с красным камнем. А вот и ещё старые знакомые — дедушкины часы с серебряным корпусом, правда, насколько Юри помнит, они никогда не тикали. На дне шкатулки какие-то бумаги. Они разделены на две пачки, каждая перевязана синим шнурком. Юри развязывает узелок на той, которая поменьше. По столу рассыпались письма — и длинные, написанные на двух-трёх страницах, и такие, где всего несколько слов. Он узнаёт почерк. И от волнения у него перехватывает горло. Это его письма, те, что он посылал матери из пионерского лагеря, из больницы… И не только письма, а и записочки, которые он иногда оставлял ей на столе. Мама сохранила каждую написанную им строчку. Юри держит в руках обрывок листа, вырванного из тетради в клеточку. На нём слова: «Мама! Не сердись. Я всё-таки пошёл в кино. Завтра этот фильм уже не идёт». Перед мальчиком с удивительной ясностью возникает тот воскресный день, два-три месяца назад. Юри как раз выздоравливал после сильного гриппа. Мать не разрешала ему ещё выходить на улицу. Но в кино последний день демонстрировался какой-то увлекательный фильм. Как же он назывался?.. Не вспомнить… Юри тогда оставил на столе эту записку и ушёл. Когда он вернулся домой, мать уже пришла с работы и готовила на кухне обед. На ней был надет тот самый передник, который Юри подарил ей на Новый год из сэкономленных карманных денег. — Здрасьте! — воскликнул он как можно веселее. Но мать не ответила на его приветствие, а с упрёком сказала: — До чего же мы в конце концов докатимся, если я не смогу доверять тебе?! Юри не сразу понял, что именно мать имеет в виду, и, запинаясь, ответил: — Но… ведь я написал записку… — Написать-то написал. Это хорошо. Но я верила тебе, думала, ты не нарушишь моего запрета. А как поступил ты? Он тогда сказал матери, что это пустячное дело. Стоит ли из-за такой мелочи сердиться. Но мать ответила: когда речь идёт о доверии, тут нет мелочей. Да и как можно верить человеку в серьёзных вопросах, если он по пустякам тебя обманывает. Юри даже испугался, услышав такое. Если бы мать сказала, что он может снова заболеть, у него нашлось бы множество возражении: он, мол, тепло оделся, погода, мол, была хорошая, и он шёл медленно, чтобы не вспотеть… Но то, что пустячный поступок мог обернуться таким серьёзным делом, — это ему и в голову не приходило. И вдруг Юри почувствовал, как было бы хорошо, если бы мать сейчас стояла в дверях кухни и ворчала бы на него. Желание мальчика настолько сильно, что он поднимает голову и смотрит в ту сторону, где… Но на пороге кухни пустота. Только пёстрый передник матери висит на стене возле косяка двери. Из кармана передника торчит уголок красной косынки. Юри вновь связывает письма шнурком и кладёт их назад, на дно шкатулки. Во втором пакете писем гораздо больше. Целые листы заполнены неровным беспокойным почерком отца. Мать и их тоже сохранила! Сохранила, несмотря на то, что однажды весенним вечером отец долго с издёвкой смеялся над нею и, наконец хлопнув дверью, навсегда ушёл из дому. С недоумением перелистывает Юри письма отца. Почему мать не выкинула их? Не нашла в себе силы? Неужели она всё ещё любила этого человека? Наверное, да. «А разве я сам не думаю о нём? Как было бы хорошо, если бы отец стоял сейчас здесь, рядом со мною, и мы были бы вместе. Пускай бы пил, пускай бы не ночевал дома, только бы приходил опять. Приходил хотя бы изредка. Сказал бы, что мне теперь делать». И эту пачку писем Юри засовывает назад, на прежнее место. Он знает: отец не придёт. Если отец мог так надсмеяться над Юри и его матерью, то он не придёт. Поставив шкатулку обратно в шкаф, Юри замечает в прихожей рюкзак Вирве. Мальчик находит иголку, дратву, шило и приступает к работе. Скоро рюкзак в полном порядке. Юри относит его назад, в прихожую, и ложится на кушетку — он хочет немного отдохнуть и подумать. Но приходит сон и вытесняет все заботы, все мысли. Когда Юри вновь открывает глаза, в комнате уже сумерки. Пока он спал, солнце скатилось с середины небосвода за крыши домов. Лишь по слабому красноватому зареву над цветущими яблонями соседского сада можно было угадать место, куда оно опустилось. Юри поднимается. Пальто, которым он укрыт, сползает на пол. Босые ноги вздрагивают от прикосновения к холодному крашеному полу. «Когда это я успел так основательно устроиться спать? Видали, даже подушка под головой! Что-то не припоминаю. Я ведь прилёг просто так, на минуточку, — рассуждает Юри и трёт припухшие от сна веки. — Здесь кто-то был, не иначе!» Да. Стоило ему взглянуть на стол, и сомнений в этом не осталось — там что-то лежит, покрытое белой салфеткой. Еда! На тарелке котлеты и поджаристая картошка. В бутылке молоко. На блюдечке — сладкие булочки. А рядом — записка. Юри нет надобности переворачивать листок на другую сторону и смотреть подпись, он и без того знает, писала Вирве. Это её размашистый почерк. Юри невольно усмехнулся. Ишь как подписалась: Непоседа. Однажды девочка — такой уж у неё характер — чем-то сильно увлеклась. Ну и суетилась, ну и шумела — весь класс гудел, словно осиное гнездо. Юри тогда возьми и скажи, дескать, вот непоседа-то! А ребята сразу это слово подхватили да так и прозвали Вирве Непоседой. Теперь это прозвище звучит в школе чаще, чем настоящее имя девочки. От записки, от поставленных на стол тарелок на душе Юри становится теплее, словно всё опять — как прежде. Но в кухне висит передник, из его кармана торчит красная косынка… И они не понадобятся маме уже никогда. Отступившая было на секунду пустота вновь заполняет квартиру, проникает в каждый угол и смотрит оттуда своими грустными глазами. Как видно, она неистребима. Юри садится за стол, но аппетита у мальчика нет. А ведь он сегодня почти ничего не ел, только выпил чашку молока да проглотил кусочек хлеба. Вообще в последние дни его чуть ли не насильно кормили соседи. Есть надо, даже когда и не хочется. Не зря же об этом изо дня в день твердила ему мать. Юри всегда был никудышным едоком. Мальчик отчётливо слышит слова матери, словно она стоит тут, рядом: «Поешь же, наконец. Иначе ты не сможешь бегать. Отстанешь от других и будешь плестись в хвосте. Неужели тебе не стыдно!» Юри кажется, будто он слышит даже скорбные нотки в её голосе. Рука Юри словно сама собой поднимается и наливает в стакан молоко… Скоро тарелки на столе опустели. А Вирве словно только и ожидала этого момента — она уже открывает садовую калитку и спешит вместе с Нээме к дому. Втроём дети моют посуду, прибирают комнату и, покончив с делом, садятся к столу. Сразу же наступает тишина. Что сказать? С чего начать? Скорбь пережитого угнетает их, делает робкими и неразговорчивыми. Наконец Юри, словно бы между прочим, спрашивает: — Что новенького в школе?.. Я ведь уже пропустил три… нет, четыре дня. Напряжённость исчезает. — Ничего особенного! — отвечает Вирве. — Прошла спартакиада. Нээме бежал быстрее ветра, только пятки сверкали. Ну и орала же я, чтобы его подбодрить! Вот он и прибежал первым. — А то как же! Воодушевлённый нашим председателем совета отряда, я добился выдающейся победы! — подхватывает Нээме и, словно заправский оратор, с преувеличенной торжественностью размахивает своими длинными руками. У Юри лишь уголок рта дрогнул в улыбке. — Придётся мне вас догонять, — произносит он тихим голосом, словно говорит это не столько для других, сколько для себя. Вирве поднимает вверх тонкий палец, он у неё совсем почернел от постоянной возни на грядках. — Знаешь что?! Только имей в виду. Это большая тайна. Мне, может, и не следовало бы говорить тебе об этом. Ну да пусть. Расскажу. Знаешь что сказал старик? — Ну? — оживляется Юри. — Старик сказал, дескать, стоит ли Юри ещё приходить в школу до конца занятий. Если чего и не успеет пройти, то небось за лето сам подгонит. Этому мальчику можно доверять в таких вещах. Так именно и сказал: «можно доверять»! — Когда он это говорил? — смущённо спрашивает Юри. — На собрании совета отряда. Там о тебе зашёл разговор. С Юри происходит что-то такое, отчего он вскакивает из-за стола, делает круг по комнате. Но, заметив, с каким удивлением смотрят на него друзья, поспешно садится на место. …Значит, так сказал старик! А ведь из его уст, из уст классного руководителя Антона Роозма слово похвалы не часто услышишь. «Об этом непременно надо будет рассказать маме!» — проносится у мальчика в голове. Делиться с матерью всеми новостями стало для него привычкой. Но он тут же спохватывается. Юри отводит глаза в сторону и бормочет: — Нет, я всё-таки завтра приду в школу. — Прекрасно! — восклицает Нээме. — Мне уже стало скучно. Сидишь пень пнём. Не с кем… — Тебе бы только болтать без умолку. Словно девчонка какая-нибудь! — с ехидством перебивает его Вирве. — Это что, самокритика? — так же ехидно осведомляется Нээме. Но девочка уже стала серьёзной. — Когда же ты переезжаешь к тёте Эрне? — спрашивает она Юри. — Завтра, — отвечает мальчик. — Сегодня вечером соберу свои пожитки, а завтра за ними придёт машина. Остальные вещи останутся пока здесь. Потом видно будет. Тётя обещала всё устроить. Несколько минут в комнате царит молчание. По-видимому, все трое думают об одном и том же: как сложится жизнь Юри у тёти. — А у неё большая семья? — вновь спрашивает Вирве. — Нет. Тётя совсем одна. У неё места достаточно. Две комнаты, кухня. Возьмём отсюда письменный стол, книжный шкаф. И все книги, конечно. — Это хорошо, — кивает Вирве. — Тётя у тебя, кажется, человек неплохой. Когда мы с кладбища возвращались, она всю дорогу так ласково со мной разговаривала. Юри оживляется. И тихо, с улыбкой говорит: — Да, она хорошая! Бывало, когда ни придёт к нам, всегда у неё с собой коробка пирожных. Маму называла дочкой, а меня — сынком и всё обещала научить нас, как надо жить на свете. Счастье, что у меня есть такая тётя! Вирве и Нээме повеселели. — Ты приходи теперь к нам почаще, — предложила Вирве. — Только не сюда, на улицу Кырре, а к нашему новому дому. Мы теперь все дни напролёт проводим там. — А осенью приходи к нам. Каждый день. Вместе будем делать уроки. Ладно? — вставляет в свою очередь словечко Нээме и добавляет, словно извиняясь: — Летом нам с тобой, наверно, не придётся видеться. Мы всей семьёй отправимся к бабушке, это уже дело решённое. Юри провожает друзей до угла бульвара Раннапуйестээ. Идти дальше он отказывается, ведь ему надо ещё успеть упаковать вещи к завтрашнему переезду. Сбор вещей окончен лишь далеко за полночь. Конечно, можно было бы управиться и раньше, но то один, то другой предмет вызывает воспоминания, и тогда руки останавливаются. Память уводит Юри то в магазин, где они с матерью покупали куртку, то возвращает его домой: вот он сидит на краешке дивана и учится штопать носки, вот стоит на пороге кухни, где у него с матерью происходит серьёзный разговор, о котором ему напомнила заплата на штанах. Воспоминания дороги его сердцу, но радости с собою не приносят… Юри приходят в голову слова классного руководителя. Мальчик улыбается. В комнате становится вроде бы веселее. Вспоминается хлопотливая и заботливая тётя Эрна. Пустота и печаль отступают. Юри хватает школьный портфель, засовывает туда учебники и тетради — они понадобятся завтра в школе — и быстро ложится спать. |
||
|