"Бернард Найт" - читать интересную книгу автора (Иван)

Глава первая, в которой коронер Джон садится на своего коня

— Гляди, Гвин! Я обхожусь и без этого клятого ящика!

Пару месяцев спустя Джону де Вулфу покажется странным подобное ликование по столь пустяковому поводу. И все же тем утром обитатели переулка св. Мартина стали свидетелями нескрываемого восторга коронера. Он радовался, как маленький ребенок новой игрушке. Двое наблюдавших за ним мужчин, похоже, были в таком же восторге, но служанка Мэри, стоявшая в дверях дома коронера, лишь тихонько хмыкнула при виде этих ребячьих, по ее мнению, забав.

«Клятым ящиком» были неотесанные деревянные ступеньки, сколоченные Гвином Полруанским в виде небольшого крылечка и надежно служившие де Вулфу последние две недели, позволяя ему забираться на своего нового коня, Одина. Но этим утром удалось обойтись без изобретения Гвина и встать на раненую левую ногу, чтобы поднять другую в стремя. И когда Джон прочно уселся на спину терпеливого жеребца, его обычно суровое лицо расплылось в улыбке.

— Лучше пока поносить с собой эту клюку, коронер, — посоветовал Гвин, великан-корнуоллец с лохматой рыжей шевелюрой, уже почти двадцать лет служивший оруженосцем коронера, и подал своему господину палку, которой де Вулф пользовался с тех пор, как три недели назад выбросил костыль. Коронер прогарцевал несколько ярдов, управляя конем с нескрываемым наслаждением. Хотя верхом он ездил уже десять дней, но лишь сегодня впервые смог сесть на коня без помощи «крылечка» и от этого почувствовал себя наконец независимым.

С притворным отчаянием встряхнув темными волосами, Мэри исчезла в недрах дома и принялась за стряпню. В душе она радовалась не меньше мужчин. Хозяин почти оправился физически, а значит, кончится наконец его недовольное ворчание по поводу домашнего заточения.

Ногу Джон сломал в начале января, на турнире на Бычьем лугу. Его любимый конь, Бран, упав в смертельной агонии, подмял коронера и сломал ему большую берцовую кость. Но, слава Богу, перелом был закрытым, и спорые действия Гвина, привязавшего ногу к доске кожаными ремнями, позволили избежать смещения обломков кости. Корнуоллец видел, как это проделывали рыцари-госпитальеры в Палестине. Благодаря постоянному присмотру брата Солфа, монаха из небольшого госпиталя св. Иоанна у Восточных ворот Эксетера, нога заживала быстро. Крепкое здоровье де Вулфа, закаленное годами солдатского ремесла, вместе с неослабной, пусть и неулыбчивой заботой его жены Матильды, уже через три недели поставили его на ноги.

Теперь, спустя два месяца, он снова был в седле.

— Проедусь к замку, Гвин, — крикнул де Вулф и повел шагом черного жеребца по узкому переулку к главной улице. Его оруженосец побежал трусцой следом, тряся лохматыми волосами, ниспадающими на воротник потертого кожаного жакета.

Главная улица была запружена народом, у лотков толкались покупатели, телеги и тачки с трудом пробивали себе в толпе дорогу. Со всех сторон на де Вулфа сыпались приветствия и поздравления с благополучным выздоровлением. Несмотря на холод, в воздухе уже пахло весной, и бледно-голубое небо было ясно. Дождя не было уже целую неделю, и обычная жижа под ногами подсохла, превратившись в комковатую массу.

Дома и лавки на главной улице пестрели разнообразием форм и размеров, они были в основном деревянными, но уже начали появляться и каменные постройки. В большинстве высокие и узкие, они тесно жались друг к другу, как горох в стручке. У одних крыша была соломенная, у других — из сырого дерна, у третьих — из дранки, а у четвертых — из черепицы. Тонкий дымок сочился из-под крыш большинства жилищ, и только некоторые были оснащены новомодными трубами.

Неторопливо проезжая по переполненной улице, де Вулф внезапно почувствовал, как на затылке зашевелились волосы. Не будучи мнительным, по опыту он понял, что за ним следят. Шестое чувство, таинственный дар, несколько раз спасавший ему жизнь во Французском и Ирландском походах, а также в Палестине, не могло обмануть коронера. Такое же ощущение было и вчера, когда он возвращался домой из трактира и мельком увидел какого-то человека, наблюдавшего за ним из-за угла. Следивший исчез сразу же, как только Джон повернулся в его сторону. Черты лица показались коронеру смутно знакомыми, но как он ни ломал голову, ему так и не удалось припомнить, кто бы это мог быть.

И вот теперь — снова. Де Вулф оглянулся — тот же человек, закутанный в темную мантию, смотрел на него с паперти церкви св. Лаврентия. Через долю секунды он повернулся и исчез в церкви. Де Вулф понял, что пока он спешится с коня, парень успеет раствориться в толпе. И он еще раз напряг память, чтобы вспомнить, где он мог видеть это лицо, но ничего так и не пришло на ум. Пожав плечами, коронер двинулся дальше. Маловероятно, чтобы это был наемный убийца — хотя пару месяцев назад на Джона замышлялось покушение. Теперь, хотелось бы надеяться, это все позади.

За сотню ярдов до Восточных ворот Джон развернул коня влево и повел его вверх по склону к замку, громоздившемуся в верхнем углу города. Из-за красноватого цвета местного песчаника замок получил название Ружмон. Его у древних римских стен возвел Вильгельм Завоеватель. Проехав через проделанные в деревянном частоколе ворота, де Вулф попал в огромный внешний двор, где хижины солдат и их семей покрывали склон до внутренних укреплений. Еще несколько ярдов, и коронер подъехал к башне у ворот, где у него была тесная комнатка на верхнем этаже. Одинокий страж на крутом подъемном мосту поприветствовал де Вулфа поднятием копья. Коронер остановился напротив узкой двери сторожевой башни. Тут же появился солдат с бляхой старшинства на кожаной куртке, его резкие черты лица смягчились приветливой улыбкой.

— Рад вас видеть, коронер! Как нога? Де Вулф окинул приветливым взглядом Габриэля, сержанта замковой охраны, старого друга и тайного союзника в непрекращающейся вражде Джона со своим шурином-шерифом, сэром Ричардом де Ревеллем.

— Все лучше и лучше, Габриэль! Сегодня смог сам сесть на коня.

И, демонстрируя свою удаль, Джон осторожно спустился со спины жеребца и с палкой в левой руке решительно захромал через караульное помещение к подножью узкой винтовой лестницы, ведущей на верхний этаж. Гвин и Габриэль встали у него за спиной, с тревогой наблюдая за де Вулфом. На третьей ступеньке коронер поскользнулся, и только сильные руки Гвина спасли его от падения с лестницы.

Де Вулф разразился потоком брани, добавив в сердцах несколько сарацинских проклятий, но вынужден был признать, что подобные упражнения ему еще не под силу. — Эта чертова палка путается под ногами! — кипел он от злости. — Придется подыскать другую комнату на первом этаже.

И, оставив Одина у ворот, направился по покрытому грязью и мусором внутреннему двору к главной башне, защищавшей дальнюю стену.

— Останься и присмотри за конем, Гвин, — крикнул он через плечо. — Я к шерифу — выклянчивать новую комнату.

Опираясь на палку, коронер быстро передвигался по треугольному дворику, окруженному высокими стенами с бойницами. Слева располагалась коробка Большого зала графства, здания суда, где Джон проводил большинство городских расследований, а справа — крохотная гарнизонная часовня Св. Марии. Повсюду высились бараки, сараи и хлипкие пристройки; в некоторых квартировали солдаты и несколько семей, другие служили складами, конюшнями и сараями для телег. Главная башня представляла собой приземистое, двухэтажное здание над подземельем, где размещалась темница замка. В двух верхних этажах располагался зал и палаты для шерифа, коменданта, писарей, слуг и нескольких рыцарей и оруженосцев.

Ричард де Ревелль проводил здесь, большую часть времени, изредка наезжая в свои поместья: в Ревелстоук возле Плимптона и в Тивертон, где постоянно жила его сварливая жена, которой не по нраву были спартанские условия Ружмона. Джон подозревал — впрочем, доказательства были налицо, — что шурин предпочитал холодные покои замка обществу своей супруги: так он мог потакать своей слабости к горожанкам, подальше от глаз благоверной.

Ступая тяжело и неуклюже, де Вулф взобрался по деревянным ступенькам к двери башни, где ему приветливо улыбнулся стражник. Коронер пользовался популярностью среди солдат, как в силу репутации бывалого крестоносца, так и благодаря тому, что был верным сторонником и личным другом короля Ричарда Львиное Сердце.

Страж смотрел, как коронер хромает к арочной двери: высокая, худая фигура, всегда в черном или сером, с волосами цвета воронова крыла до плеч, густыми черными бровями и неизменной темной щетиной на безбородом лице. Нетрудно было понять, почему во время Ирландских войн и крестовых походов солдаты называли коронера «Черным Джоном». Своей сутулостью, выдвинутой вперед головой и длинным худым лицом с большим крючковатым носом он напоминал какую-то хищную птицу.

Большую часть среднего этажа башни занимал сводчатый зал, где царила страшная суета. Здесь семенили писари и купцы с пергаментами, слуги разносили яства по столам, приставленным к стенам, а у огромного камина толпились всевозможные сплетники и интриганы. Не обращая ни на кого внимания, коронер проковылял, постукивая палкой по плитам пола, к небольшой двери. Там стоял еще один часовой. Он находился здесь скорее из-за желания шерифа подчеркнуть свою значимость, чем из соображений безопасности. В Ружмоне уже более пятидесяти лет, после осады во времена Стефана и Матильды, не слышали бряцанья оружия в бою.

Кивнув стражу, Джон толчком отворил дверь и вошел в канцелярию шерифа. Это была официальная палата, где де Ревелль вел дела представителя короля в графстве Девоншир — работа, теперь повисшая на волоске, так как недавно шериф был изобличен де Вулфом в участии в неудавшемся восстании принца Джона против короля Ричарда.

Ричард де Ревелль поднял глаза от пергаментов на столе и, увидев пришедшего, нахмурился. Худощавый и стройный, довольно щегольского вида, шериф не мог себе позволить открыто выказывать неприязнь к своему зятю, который вместе с влиятельной верноподданнической фракцией в графстве пристально следил за ним. После невнятного приветствия, в котором он даже не осведомился о состоянии ноги де Вулфа, шериф швырнул ему через стол свернутый пергамент.

— Что скажешь на это, коронер? — рявкнул он, воинственно выставив вперед остроконечную бородку.

Де Вулф знал, что у его собеседника не было ни малейшего интереса к его мнению о документе и что это просто было мелочной попыткой показать свое превосходство: шериф мог бегло читать и писать, тогда как солдат-коронер никогда не ходил в школу. Но впервые он мог побить ненавистного шурина его же оружием. С нарочитой небрежностью подняв пергамент, коронер пробежал по нему глазами. Скорее догадавшись о содержании, чем поняв его, Джон бросил свиток на стол и уставился глубоко посаженными темными глазами в лицо шерифа.

— Ничего нового! Они и раньше пытались завладеть островом, но получили отпор. Никто не может утвердиться там без армии, даже тамплиеры.

Шериф снова нахмурился, и его узкое лицо с тонкими усиками порозовело.

— Отлично, Джон! Я слышал, ты брал уроки у соборных каноников, — покровительственно произнес он.

Де Вулф улыбнулся.

— Мое почти двухмесячное заточение дома дало моему писарю шанс, которого он так долго ждал, — ежедневные уроки чтения и письма.

Де Ревелль ткнул палец, украшенный перстнем, в пергамент.

— Ты, когда был в Заморье, должно быть, узнал этих рыцарей-храмовников лучше, чем большинство из нас. Неужели они позволят Уильяму де Мариско вечно показывать им кукиш? Им пожаловали Ланди уже много лет назад, но этот негодяй отбивает все их попытки высадиться.

Коронер присел на край стола шерифа, чтобы дать отдых ноге.

— Эти тамплиеры — весьма разношерстная компания. Многие из них одержимы битвой, как и сам Львиное Сердце, вот почему король так их уважает. А некоторые, как мне кажется, просто сумасшедшие. Они могут быть безрассудны до безумства, совсем как магометане, которыми они восхищаются, несмотря на то, что те являются их врагами.

Он провел палкой по плитам пола, мысленно переносясь в пыльную Святую Землю.

— Я видел, как они вели себя так, словно искали славной смерти, в самоубийственных атаках, иногда ненужных. И все же все больше и больше тамплиеров становятся изнеженными, особенно те, которые остались в Европе и не рискуют отправиться в Левант.

Чувствуя себя на твердой почве, далекой от щекотливой темы заговоров, шериф закивал с умудренным видом. — Они далеко отошли от своего звания бедных рыцарей Христа и Храма Соломона. Теперь это богатейший орден в христианском мире, с огромными поместьями, способный занимать деньги королям.

Де Вулф пожал плечами, что было его излюбленным ответом: коронер слыл молчаливейшим из людей.

Шериф взял документ и с угрюмым видом вновь принялся его читать.

— Надеюсь, они не рассчитывают на мое вмешательство. Мне, что же, посылать несколько людей в лодках сгонять Мариско с его скалы?

— Пусть чертовы тамплиеры сами делают свою грязную работу, — резко заметил коронер. — Если король пожаловал им Ланди, это их дело утвердиться на нем.

Де Вулф прочистил горло — была у него и такая манера, предвещавшая обычно смену темы разговора.

— Мне нужна другая комната, Ричард. Я не смогу влезать под крышу этой проклятой сторожки, пока с ногой не станет получше. У тебя должно быть место где-нибудь пониже.

Последовало пять минут споров и требований. Наконец шериф неохотно, сетуя на недостаток помещений, согласился предоставить коронеру небольшую кладовую в подвале, и то на условии временного пользования. Еще шесть месяцев назад де Ревелль постарался сделать максимально неудобной канцелярию над воротами, что подчеркивало его отношение к назначению де Вулфа на должность коронера. Ранее шериф обладал абсолютной властью во всем, что касалось закона в Девоншире, и это предоставляло ему широчайшие возможности для мошенничества и мздоимства. Как и большинству других представителей шерифской братии, ему сильно не нравилось, когда другой блюститель законности высокого ранга совал нос в его дела и отнимал как часть его власти, так и часть материальных ее плодов. Но коронеры назначались от имени Львиного Сердца его хитрым главным юстициарием, Хьюбертом Уолтером, именно для того, чтобы собрать каждое пенни для королевской казны, истощенной дорогостоящими войнами Ричарда. В немалой степени успех в этом деле должен был достигаться борьбой с ненасытностью шерифов, и у де Ревелля не оставалось другого выбора, как подчиниться королевскому повелению. Назначение мужа своей сестры он поддержал не только потому, что сестрица его запилила, но еще и потому, что надеялся удержать свояка под каблуком — надежда, оказавшаяся несбыточной.

Де Вулф направился к двери, постукивая палкой.

— Спущусь осмотреть этот чулан, который ты мне столь любезно соблаговолил предоставить, — не скрывая сарказма, пробормотал он. — Гвин и Габриэль могут перенести туда мой стол и стул. Это вся мебель, которой обладает королевский коронер для исполнения своих обязанностей!

И с этим прощальным едким замечанием захромал из комнаты, оставив терзаться раздражением шерифа, бессильного что-либо возразить в своем нынешнем непрочном положении.

Велев лохматому валлийцу заняться переносом вещей и документов в жалкую келью под башней, Джон сел на Одина и поехал шагом вниз по городу. Утро было в самом разгаре, и до обеда, который стряпала Мэри, оставалось еще не менее двух часов.

Коронер решил поехать в трактир «Ветка плюща» и распить кварту эля с Нестой, своей пассией-трактирщицей. Он знал, что Матильда будет все утро молиться в церквушке св. Олафа на Передней улице. Он подозревал — почти надеялся, — что его супруга увлечена тамошним приходским священником, жирным, напыщенным клириком. Матильда ходила туда по несколько раз в неделю на различные непонятные мессы, что позволяло де Вулфу наносить дневные визиты своей любовнице-валлийке.

Трактир «Ветка плюща» располагался неподалеку от церкви св. Олафа, и, хотя было маловероятно, что его жена выйдет из церкви во время службы, Джон решил не пренебрегать осторожностью и направился в трактир по Соборной площади, а затем по закоулкам нижнего города. Когда он выехал с Соборной площади через Медвежьи ворота и обогнул бойню, где в крови и визге забивали овец, свиней, коров и быков, у него снова появилось ощущение, что за ним следят. Возможно, став более восприимчивым из-за опасения встретиться с женой, он окинул взглядом запруженную людом улицу и тут же заметил человека, пристально глядящего на него из-за будки, торгующей горячими пирожками. Спустя секунду человек исчез в толпе, но де Вулф был уверен, что это был тот, кого он видел уже дважды, впервые вчера, и второй раз час тому назад, когда ехал в Ружмон.

Выведенный из себя ужимками своего преследователя и собственной неспособностью вспомнить его имя, де Вулф направил Одина вниз по склону улицы Священников, где проживали многие из викариев и соборных служек. Внизу был переулок, примыкавший к внутренней стороне городской стены, а за ним набережная и река Эксе, но коронер свернул на полпути с улицы, заставленной неправильной формы деревянными домами, в Пустой переулок. Переулок этот получил название благодаря голому пустырю, на котором располагался постоялый двор «Ветка плюща». Его крутая соломенная крыша громоздилась на низком каменном здании, зияющем дверным проемом и четырьмя окнами со ставнями.

Джон привязал поводья Одина у постоялого двора, где уже стояло несколько других лошадей, и, обойдя вокруг здания, направился к входной двери. Оказавшись в огромной, низкой комнате, заполненной легким дымком, исходившим от широкого каменного очага, коронер прошел к своему любимому столу у камина, и — таким авторитетом он пользовался в «Ветке плюща» — прежде чем успел опуститься на нестроганную скамью, перед ним со стуком опустил глиняную кружку с квартой эля старик Эдвин, одноглазый помощник хозяйки. Спустя несколько секунд округлые бедра Несты плавно опустились рядом с коронером и с любовью прижались к его здоровой ноге.

Фигура рыжеволосой двадцативосьмилетней Несты, имевшей высокий лоб и вздернутый носик, напоминала песочные часы. Вдова лучника-валлийца, с которым де Вулф познакомился в Уотерфордском походе много лет назад, она стала обожаемой любовницей Джона — хотя, как было прекрасно известно и ей и Матильде, далеко не единственным блюдом для его ненасытного аппетита по части амуров. В зеленом платье, прикрытом полотняным фартуком, и белом платке, из-под которого выглядывали медные локоны, Неста выглядела обворожительно. Она опустила руку под стол и ткнула пальцем коронеру в бедро.

— И как сегодня чувствует себя твой нижний член, Джон? — поинтересовалась она с шаловливой двусмысленностью.

Обняв красивую вдову, коронер одарил ее кривой усмешкой, столь редко появлявшейся на его лице.

— Спасибо, немного немеет по утрам — вероятно, от недостатка ночных упражнений.

Они говорили на валлийском, который Джон освоил еще ребенком, а умение говорить на нем совершенствовал годами, общаясь с Гвином на корнуолльском, который практически ничем не отличался. После недолгой нежной воркотни, на которую только такая женщина, как Неста, могла вызвать обычно мрачного коронера, разговор перешел на более общие темы. Рассказав ей о своей новой каморке в замке и быстром улучшении в «нижнем члене», позволившем ему самостоятельно сесть на коня, де Вулф упомянул о раздражении, вызванном у него следившим за ним человеком.

— До вас доходят слухи обо всем, что происходит в Эксетере, сударыня! Не известно ли вам о каком-нибудь недавно приехавшем чужеземце, которому зачем-то понадобилось меня преследовать?

Неста сразу же стала серьезной — ее беспокоило все, что могло представлять потенциальную опасность для ее любовника. Ее серо-зеленые глаза расширились, и Неста озабоченно взглянула на коронера.

— Постоянно кто-то приезжает и уезжает, и многие проходят через этот трактир, Джон. Купцы, моряки, паломники, солдаты, воры — да их может быть несколько десятков за день. И как он выглядел? Де Вулф пожал плечами.

— Я не могу описать его лицо — его все время затеняют поля шляпы, — но в нем нет ничего необычного, насколько можно судить по тому короткому мгновению, пока оно было на виду. Я бы сказал, что он примерно моего возраста. — О, ты имеешь в виду, старик — согбенный, с нетвердой походкой и палкой? — насмешливо заметила она, за что тут же получила крепкий щипок в пухлое бедро.

— Знаю, что уже встречал этого парня, но никак не могу вспомнить где, — раздраженно произнес коронер, грохнув сжатым кулаком по столу.

Неста решила, что лучше сменить тему, прежде чем ее гость окончательно разозлится от бессилия.

— А как поживает твоя дорогая женушка? Она все еще утирает твое пышущее жаром чело?

Несте, этой доброй и великодушной женщине, иногда не удавалось скрыть ревности к Матильде, которая по праву делила кров, ложе и стол с этим смуглым мужчиной, которого Неста любила. Валлийка знала, что ее социальное положение было слишком далеким от положения нормандского рыцаря, и даже мечтать не смела стать для него кем-то большим, чем любовницей, несмотря на то, что Джон де Вулф по-настоящему глубоко любил ее. Хотя он и его жена непрестанно ссорились, жесткие условности феодальной и религиозной жизни делали их союз нерасторжимым. И хотя Матильда два месяца назад на время оставила мужа, его сломанная нога снова свела их вместе: Матильда угрюмо объявила о своем намерении ухаживать за ним, пока он не поправится, и делала это с ледяной решимостью монахини бенедиктинского ордена, ставшей тюремщицей.

— Она снова превращается в прежнюю Матильду, — с грустью признался Джон. — Сначала она совсем со мной не говорила, кроме как приказывала сесть или лечь, или сползать к ночному горшку. Затем к ней постепенно вернулись прежние манеры, и она стала обращаться со мной сначала как с непослушным школяром, затем как с одним из новобранцев Габриэля. — Он задумчиво смотрел на подпрыгивавшие языки пламени в камине. — Но, клянусь седой бородой Всевышнего, ее метод сработал! Она запихивала в меня еду, как в гуся на откорме, чтобы вылечить мою ногу, и даже терпела присутствие в доме Гвина, когда понадобилось, чтобы тот помогал мне начинать ходить. Она даже смирилась с беднягой Томасом, которого ненавидит пуще яда, когда тот приходил развлечь меня уроками чтения.

Неста прижалась к плечу Джона, затем потянулась, чтобы отпить из его глиняной кружки.

— Вы говорите о ней с любовью, сэр коронер, — молвила она с оттенком легкой зависти.

Де Вулф энергично затряс черными локонами.

— С любовью? Нет! С жалостью — несомненно. Я обидел ее, когда допустил, чтобы ее унижали из-за тебя и Хильды, — хотя в этом нет моей вины. Это льстивый ублюдок де Ревелль радовался позору своей сестры. Но мы квиты после того, как я вступился по настоянию Матильды за ее брата.

— Должно быть, ей стоило большого труда переступить через свою гордость, чтобы просить за брата.

Неста почувствовала жалость к сопернице, как это часто бывало и раньше. Как бы сильно валлийка не любила коронера, она прекрасно понимала, что жизнь с Джоном де Вулфом не была бы устлана розами.

Коронер допил остаток эля и жестом остановил Эдвина, который намеревался вновь наполнить его кружку из своего большого кувшина.

— Пора домой — к вареной свинине с капустой. А после обеда придет Томас со своими пергаментами. Так что я должен возвращаться к своим обязанностям.

По пути домой де Вулф размышлял, как привести в порядок свои служебные дела, весьма запущенные за два месяца, хотя за несколько последних недель ему удалось рассмотреть несколько дел в городе и ближайших деревнях. Но в более отдаленных местах случаи смерти не расследовались, нападения, изнасилования и многочисленные административные дела рассматривались в отсутствие ответчика. Де Ревелль с удовольствием указывал на то, что они веками — до прошлого сентября — прекрасно справлялись без коронера, и что, несомненно, могли бы справляться и впредь. Последнее обстоятельство более всего подстегивало де Вулфа вернуться к работе.

У него не было ни помощника, ни заместителя, хотя эдикты Королевского совета постановляли назначить коронерами в каждом графстве по три рыцаря. Обязанности были столь обременительными — а также неоплачиваемыми, — что в северном Девоншире нашли только одного желающего, да и тот свалился с лошади спустя несколько недель, после чего умер от перелома позвоночника. Так как замены найти не смогли, де Вулфу пришлось одному присматривать за огромным графством, одним из крупнейших в Англии. Иногда было просто физически невозможно преодолевать столь огромные расстояния и исполнять все свои многочисленные обязанности. Но до того как он сломал ногу, Джону удавалось разоблачать почти каждого подозреваемого в убийстве либо другом серьезном преступлении и доводить большинство виновных до виселицы, невзирая на их обращения в церковь за убежищем.

Доехав до переулка св. Мартина, де Вулф медленно спешился, оставив Одина под опеку кузнеца. Когда Джон переходил улицу, направляясь к своему дому, в левой ноге толкнулась боль, напоминая, что он еще не совсем в норме. Толкнув потемневшую от времени дубовую дверь, коронер прошел в переднюю, где повесил серый плащ и стянул сапоги. Старый гончий пес Брут просеменил по крытой галерее на задний двор, в котором в одной из построек располагались кухня и спальня Мэри. Следом за псом, который ткнулся мордой в де Вулфа, таким образом приветствуя хозяина, прибежала служанка и, вытерши руки о фартук, объявила, что обед готов.

— И она вернулась, — добавила Мэри, кивнув головой на внутреннюю дверь.

Двадцатилетняя красавица Мэри тайно поддерживала Джона в противостоянии с мрачной Матильдой и ее брюзгливой служанкой-француженкой Люсиль. В прошлом Мэри неоднократно делила с Джоном свой тюфяк, но в последнее время отказывала: Люсиль начала что-то подозревать, Мэри же ценила свою работу больше, чем удовольствие, доставляемое сладострастным коронером.

— Иди помирись, — предложила служанка. — Она, вероятно, догадалась, где ты был этим утром.

Когда Мэри исчезла в конце галереи, де Вулф вздохнул и поднял щеколду на внутренней двери, ведущей в зал. Дом в переулке св. Мартина представлял собой высокую, узкую конструкцию из дерева с крышей из дранки. Он почти полностью состоял из одной высокой комнаты, но сзади в верхней части зала была пристроена антресоль, в которую можно было попасть по наружной лестнице с заднего двора. Антресоль служила и спальней и убежищем Матильды, где та коротала часы, когда не молилась или не склонялась с безразличным видом над каким-нибудь шитьем.

В глубине зала большую часть стены занимал огромный каменный камин, сужающийся конус трубы которого поднимался к стропилам. У очага полукругом стояли две скамьи с высокими спинками и пара кресел с капюшонами, а основную часть пространства этой мрачной комнаты занимал длинный дубовый трапезный стол. Тяжелые панели стен были увешаны унылыми гобеленами, помогавшими бороться со сквозняками. Пол был выложен каменными плитами — еще одно модное нововведение Матильды, презиравшей обычный камыш или солому, разбросанные по утоптанной земле.

Когда Джон вошел, Матильда сидела за дальним концом стола в ожидании обеда. Хотя с обеих сторон стола стояли лавки, в каждом конце был высокий, с прямой спинкой стул. Вулф и Матильда сознательно занимали их, чтобы держаться как можно дальше друг от друга. Джон закрыл за собой дверь и захромал к жене.

Матильда подняла голову и окинула мужа злобным взглядом — выражение ее лица, напоминавшего квадратную мордашку мопса, было напрочь лишено радушия.

— Ты снова, полагаю, переутомился! А я тебе говорила, что еще слишком рано ездить на таком звере. Одному Богу известно, где ты был, но, думаю, можно догадаться.

Коронер со стуком швырнул палку на стол и пристально посмотрел на жену.

— Я был в Ружмоне, у твоего чертового братца, если хочешь знать! Мне нужна новая комната, желательно не на крыше этого клятой сторожевой башни, а все, на что сподобился твой братец, — это чулан размером с нашу уборную.

Доковыляв до камина, де Вулф бросил в него пару поленьев. Брут неслышно подошел сзади и прилег понежиться в тепле. После упоминания имени шерифа наступила зловещая тишина: Матильда никогда не говорила о брате после того, как ей пришлось просить мужа не разоблачать де Ревелля как потенциального мятежника.

Гревшийся у разгоравшегося огня де Вулф оглянулся на сидевшую к нему спиной угрюмую жену. Хотя та никогда не была красавицей, шестнадцать лет назад, когда его отец устроил эту партию с именитым родом де Ревеллей, она была стройнее и имела хороший цвет кожи. Теперь же, в сорок шесть— на полдюжины годков старше де Вулфа — Матильда растолстела и превратилась в приземистую бабу с короткой шеей, грубой кожей и редеющими светлыми волосами. У нее появился двойной подбородок, а припухшие веки придавали ей узкоглазую, почти восточную внешность. Джон относил это на счет какого-то внутреннего расстройства ее жизненных соков, что, впрочем, вовсе не умаляло ее аппетита ни к еде, ни к вину.

— Теперь, когда ты снова можешь сидеть в седле, полагаю, ты будешь сутками в разъездах, — пожаловалась Матильда стене напротив, не поворачивая к мужу головы.

— Господи, да ведь это мой долг, — огрызнулся Джон. — Ведь это тебе так хотелось, чтобы я стал королевским коронером.

— Тебе обязательно богохульствовать всякий раз, когда ты открываешь рот? — столь же резко ответила Матильда, все еще глядя прямо перед собой. — Тебе бы приличествовало почаще бывать в церкви, а не в трактире.

После унижения, свалившегося на Матильду два месяца назад, она также избегала упоминать имя Несты, хотя, как и большинство жителей Эксетера, прекрасно осознавала притягательную силу постоялого двора «Ветка плюща» для сэра Джона де Вулфа.

— Я не исполнял своих обязанностей слишком долго, хотя Гвин и Томас старались изо всех сил эти последние несколько недель. Я дольше не могу оставлять все на них и приказчиков. Мне необходимо выходить из дому и ходить столько, сколько позволит нога, — а она быстро приходит в норму, мне с каждым днем все лучше и лучше.

И после паузы с явной неохотой добавил:

— И в огромной степени благодаря тебе, Матильда, за что я искренне признателен.

Последние слова были явно лишними, так как даже намек на близость был чужд их взаимоотношениям.

Матильда развернулась на стуле, и тяжелый подол ее платья зашуршал по плитам пола.

— У тебя долг коронера, а у меня свой— жены. Не могла же я позволить залечивать твою рану этой потаскухе-служанке или той ведьме из нижнего города. Достаточно с меня и того, что в доме почти весь день крутится это лохматое корнуолльское животное или этот извращенец — бывший священник.

Де Вулф вздохнул, чувствуя, что после относительного перемирия последних двух месяцев все в их отношениях вновь возвращалось на круги своя. Но от надвигающейся ссоры спасло появление Мэри с подносом, на котором стояла огромная деревянная миска с бульоном и лежали куски хлеба со свининой и капустой. За ней появилась чахлая фигура старика Симона, их дворового слуги, в чьи обязанности входило колоть дрова и присматривать за камином и уборной. Он принес кувшин горячего вина с двумя оловянными кружками, и еда да питье отвлекли вечно голодную Матильду от недовольного ворчания.

Проглотив добрую половину принесенного, включая ломоть хлеба, служивший тарелкой на скобленых досках стола, и поглотив с полпинты глинтвейна, Матильда резко прервала молчание, объявив, что пойдет наверх, чтобы ее расчесала Люсиль, хотя де Вулф подозревал, что ей просто необходимо было переварить тяжесть в набитом брюхе.

Насытившаяся благоверная прошествовала прочь, не проронив ни слова, а благодарный за это судьбе де Вулф, прихватив свою кружку, прошел к очагу и опустился в одно из обитых рогожкой кресел с деревянными подлокотниками и колпаком, защищавшим от сквозняков, которые дули из незастекленных окон, затянутых полотном. Подошедший Брут положил большую коричневую голову на колени хозяина, и Джон погладил собачьи уши, рассеяно глядя в огонь.

Появилась Мэри, чтобы унести остатки трапезы и убрать со стола.

— Заходил Томас. Сказал, что примерно во втором часу принесет какую-то работу. Она кивнула головой в направлении соседнего собора, колокола которого помимо множества служб еще и сообщали городу время.

— Я дала ему немного поесть. Бедняга похож на скелет, — с укоризной добавила Мэри, намекая на то, что де Вулф недоплачивал своему писарю. Тщедушный бывший священник получал пенни в день из собственного кармана коронера, что— поскольку ему бесплатно стелили тюфяк в лачуге для прислуги в одном из домов каноника на Соборной площади — вполне должно было хватать на еду. И уж определенно, это было намного больше того, что Томас имел до прошлого сентября: после того, как его вышвырнули из Винчестера, где у него была должность преподавателя в кафедральной школе, он испытывал крайнюю нужду. Одна из учениц обвинила его в непристойных домогательствах. После неудачной попытки хоть как-нибудь заработать на жизнь написанием писем для купцов, Томас подался в Эксетер, где сдался на милость своего дяди, архидьякона Джона де Алансона. Будучи хорошим другом де Вулфа, каноник уговорил нового коронера взять Томаса писарем, ибо коротышка в совершенстве владел пером и пергаментом.

Наевшись до отвала и напившись теплого вина, коронер уже почти задремал, когда вдруг скрип двери по камням заставил его вздрогнуть. Он повернулся, ожидая увидеть своего писаря, но это был Гвин Полруанский, прозванный так по названию родной деревни. Верзила сначала просунул голову, опасаясь застать Матильду: та смотрела на всех ненормандцев, как на каких-то нелюдей, особенно это относилось к кельтам. Ее коробило от мысли, что ее муж был наполовину валлийцем, что было основным источником ее ожесточенной неприязни к свекрови.

— Входи, Гвин, она наверху, — усмехнулся де Вулф, догадываясь о причине нерешительности своего оруженосца. Сказано это было тихо, так как под потолком зала была узкая щель, сообщавшаяся с антресолью.

Корнуоллец глухо протопал от двери и встал у кресла коронера. Де Вулф был выше среднего роста, но Гвин не уступал емy и обладал крупным телосложением, отчего по сравнению с ним коронер выглядел просто худышкой. Еще у него была непослушная копна жестких волос и густые усища, свисавшие по обе стороны рта почти до груди, а ярко-голубые глаза сияли над внушительным носом.

— Я перенес наши вещи вниз в эту гнилую нору, которую шериф так великодушно, нам предоставил, — прогремел Гвин. — Уповаю на Бога, чтобы ваша нога заживала еще быстрее, и мы смогли бы вернуться в нашу прежнюю комнату.

— Что нового сегодня? — поинтересовался Джон. — Кто-нибудь умер или был ранен?

Гвин покачал лохматой головой.

— Сегодня ничего. Будет два повешения на улице Магдалины, на которых следовало бы присутствовать.

Одной из обязанностей коронера была конфискация имущества осужденных преступников в казну и запись факта казни и дохода — если таковой имелся — в свой архив. Его вместе с записями всех прочих правовых аспектов жизни в Девоншире нужно было предъявлять королевским судьям, когда те в конце концов добирались до графства на Общую выездную сессию. Королевские судьи должны были приезжать каждый квартал для слушания серьезных дел, но часто сессия запаздывала на целый год.

— Снова видел того парня сегодня — даже дважды, — заметил де Вулф. — Уверен, что он меня преследует, но с этой ногой у меня нет никаких шансов поймать его.

Гвин насупился. Все, что угрожало его хозяину, даже отдаленно, воспринималось им серьезно. Хотя город, благодаря своим прочным стенам и замыкавшимся после сумерек до рассвета воротам, был довольно безопасным местом, Гвин знал, что у сэра Джона де Вулфа было немало врагов, злые намерения большинства из которых были вызваны пылкой лояльностью коронера по отношению к королю.

— Я должен зорче высматривать его, — прогремел Гвин. — Буду ходить за тобой, конным или пешим, по улицам. Если увижу кого, или ты мне дашь знак, что это он, я его сцапаю, будь уверен!

С этим мрачным обещанием он тяжелой поступью удалился. Однако де Вулфу не удалось вновь погрузиться в дрему, так как почти сразу же за оруженосцем дверь вновь отворилась. Томас де Пейн протиснулся бочком между деревянными ширмами, установленными для защиты от сквозняков.

Писарь был жалким представителем рода человеческого: костлявый коротышка с небольшим горбом на спине, прихрамывавший на левую ногу — последствия перенесенной в детстве чахотки, унесшей его мать. Редкие, прямые каштановые волосы, слегка косившие глазенки, длинный вострый нос и безвольный подбородок— все это вместе взятое делало его самым непривлекательным из мужчин, что еще больше подчеркивала поношенная одежда — серая туника под тонким черным плащом. Хотя и изгнанный почти два года назад из духовенства, он все еще сильно тосковал о прежнем роде занятий, и люди, не знавшие его истории, по-прежнему считали Томаса священником. Проживая в жилье для прислуги в доме каноника и ежедневно общаясь с духовной братией, он был в курсе всех церковных сплетен, что бывало часто полезно Джону де Вулфу.

Однако, несмотря на свою непривлекательную внешность, Томас обладал живым и хитрым умом и имел замечательный каллиграфический талант. Его знания в области истории, политики и классической литературы были удивительны, и хотя де Вулф и Гвин делали вид, что презирают его за тщедушное телосложение и робкую натуру, они втайне весьма приязненно относились к этой бывшей духовной особе.

Томас прошел по залу с привычной нерешительностью, неся писчие принадлежности, как обычно, через плечо.

— Ты вписал все последние события в свои свитки? — встретил его вопросом хозяин.

Писарь откинул клапан своей сумы и достал два палимпсеста — пергамента многократного использования: старые записи соскабливались, а поверхность натиралась мелом, чтобы подготовить ее для новых чернил.

— Это два последних дознания, коронер. И имена повешенных за две последние недели с описью их имущества, каковое имелось.

Он передал свитки де Вулфу, который прочитал по несколько первых строк каждого, произнося про себя латинские слова, которым Томас столь усердно обучал его эти последние недели.

— Может, прочтете вслух, для практики? — нерешительно предложил Томас.

Иногда у де Вулфа просто не было настроения совершенствоваться в чтении, и сегодня, похоже, был один из тех случаев.

— Слишком устал, черт возьми, Томас! Может, моя жена права. Езда на этом коне отняла у меня последние силы.

На самом деле причиной усталости были скорее несколько кварт эля в «Ветке плюща» и вино за обедом.

— Еще какие-нибудь происшествия?

Его писарь был самым большим пронырой в Эксетере и часто приносил Джону сплетни, державшие коронера в курсе многих городских интриг.

Томас угрюмо покачал головой. Ничто так не нравилось ему, как чувствовать себя частью команды коронера, и оттого, что сейчас он не мог рассказать даже о самом пустяшном скандале, Томас чувствовал себя уклоняющимся от своих прямых обязанностей.

— Ты видел, как этот чертов парень таращится на меня из-за угла эти последние несколько дней? — поинтересовался де Вулф.

Блестящие птичьи глазенки Тома метнулись к закрытому ставнями окну.

— Того человека на улице, о котором мне рассказал Гвин? Нет, я писал эти свитки в нашей канцелярии. Но теперь буду глядеть в оба, с Гвином. У вас есть какое-либо представление о том, кто бы это мог быть?

— В том-то и дело, что нет. Я подумал, что ты, быть может, слышал о ком-нибудь, кто недавно появился в городе и мог бы быть похож на этого плута? Ему около тридцати пяти лет, на вид крепыш, бритый, в ничем не примечательной серовато-коричневой одежде и широкополой шляпе, затеняющей глаза.

Лицо писаришки приняло озабоченный вид, словно неспособность знать о каждом проезжавшем через Эксетер была его личным недостатком.

— Возможно, это паломник — или маскирующийся под паломника. Будьте осторожны, коронер, у вас есть враги в этом графстве.

В этот момент дверь со скрипом растворилась, и в зал прошествовала Матильда, свежая после короткого сна, в тяжелой зеленой накидке поверх киртла, и белом полотняном каверчифе, благопристойно окутывающем виски и шею и закрепленном шелковой лентой на лбу. За ней следовала Люсиль, землистое лицо которой окаймляла коричневая шерстная шаль.

— Тебе не следует позволять этому извращенцу-коротышке приносить сюда свою работу и выматывать тебя, Джон, — раздраженно бросила Матильда.

— Это не его работа, женщина, это моя работа! — огрызнулся де Вулф. — Слава Богу, я могу вернуться к чему-то, приближающемуся к моим обязанностям.

Не обращая внимания на сердитый тон мужа, Матильда тяжело опустилась на одну из скамей возле камина.

— Давай взглянем на твою ногу, муженек. Брат Солф предупреждал, что необходимо следить за тем, чтобы от чрезмерного напряжения снова не появилась опухоль.

— К черту, женщина, не на что там смотреть! Нога почти как новая.

— Делай, что тебе говорят, Джон. Я не для того заботилась о тебе все это время, чтобы сейчас все мои хлопоты пошли насмарку из-за твоей небрежности.

Де Вулф неохотно присел на стул и, поймав на себе взгляд Люсиль, обнажившей от любопытства свои кроличьи зубы, поднял подол своей длинной туники и приспустил до лодыжки серый шерстяной чулок.

— Вот, я же тебе говорил. Никто и не догадается, что с ней было что-то неладно.

Нога определенно выглядела хорошо, и последние следы красноты на голени слились с нормальным цветом кожи вверху, а небольшая деформация почти исчезла. Матильда протянула украшенный перстнем палец и несколько раз ткнула им в ногу, но не почувствовала никакой припухлости. Под кожей не было ничего, кроме своеобразного гладкого гребня в месте срастания концов сломанной берцовой кости.

— Я же тебе говорил, я снова в норме. И тебе не следует возмущаться тем, что я езжу верхом. Бог свидетель, во времена военных походов у меня были раны и посерьезнее.

Подтянув чулок, Джон встал.

— Теперь, когда твой братец предоставил нам новую комнату, можно вернуться к делам.

Упоминание о брате заставило Матильду замолчать, После того как шериф едва избежал позора, это стало действенным аргументом против нее в скандалах с мужем. Но уже через мгновение Матильда, резко сменив тему, вновь принялась за свое.

— Давно пора юстициарию, или кому-нибудь в Винчестере или Лондоне заполнить вакансии коронеров, — заметила она. — Вальтер Фитцрого упал с коня уже более полугода назад, а его так и не заменили. Даже до этого в графстве не хватало одного коронера, — а потом ты занимаешься этими глупостями и ломаешь ногу. Разве так управляют страной?

Возможно, она бы добавила, что для Англии было бы лучше, если бы король оставался дома и уделял больше внимания делам своего королевства, но Матильда понимала, что, критикуя Ричарда Львиное Сердце, она наверняка спровоцирует мужа на страстную речь о преданности своему сюзерену.

— Ну никому не нужна эта работа, так что приходится с этим мириться, — проворчал Джон, устав от таких знакомых жалоб жены. Он чувствовал, что та уже готова начать следующую тираду о том, что он так подолгу не бывает дома, пренебрегает ею и не участвует в светской жизни аристократии графства, так много значившей для нее.

— Ты будешь заставлять себя карабкаться на этого громадного коня круглые сутки, лишь бы сделать мне что-нибудь назло! Но ты еще пожалеешь об этом — твоя нога не позволит тебе ездить верхом. Вот вывалишься из седла, как Фитцрого, или загноится кость. Полагаю, тебе хотелось бы сделать меня вдовой, просто мне назло!

Раздосадованный точностью своих предчувствий, Джон направился к двери.

— Можешь не бояться этого, женушка! Я не выходил за стены Эксетера последние два месяца. Самое время приниматься за работу. И именно это я сейчас и сделаю. Я не проезжал через городские ворота с тех пор, как меня привезли домой на телеге с Бычьего луга.

Он хлопнул за собой тяжелой дверью, и когда присел на скамейку в передней, чтобы натянуть сапоги, из галереи появилась Мэри.

— Неужели я слышала сердитые голоса? — полюбопытствовала она.

Эта темноглазая, привлекательная женщина была внебрачной дочерью нормандского воина, чьего имени не знала ни она, ни ее мать-саксонка.

— Старая песня о том, что меня всегда нет, и что я ею пренебрегаю. Матильда возвращается к своему обычному состоянию, в этом-то вся и беда, — пробормотал Джон. — Если кому-нибудь понадоблюсь, я за городской стеной.

Подавая ему пестрый плащ из серой волчьей шкуры, Мэри фактически повторила предостережение Матильды.

— Будьте осторожны с ногой, сэр коронер! Помните, вы уже не так молоды.

Набрасывая плащ на плечи, де Вулф быстро поцеловал ее. — Я еще достаточно молод, чтобы забраться к тебе под одеяло сегодня ночью, если ты мне позволишь!

Мэри оттолкнула его с притворным раздражением, опасаясь, как бы не появилась Матильда или ее служанка, но де Вулф уже толчком отворил окованную железными полосами входную дверь и шагнул на узкую улочку.

Спустя несколько минут он уже степенно огибал на Одине здание храма на Соборной площади, пробираясь по перекрещивающимся дорожкам между куч мусора и земли из свежих могил, что так неприглядно контрастировали с взмывающей ввысь церковью и ее двумя огромными башнями. Вокруг сновали с криками или гоняли мяч сорванцы-мальчишки, а уличные торговцы нахваливали покупателям сморщившиеся яблоки и мясные пирожки. Джон выехал через Медвежьи ворота на улицу Южных ворот и стал проталкиваться в толпе, собравшейся вокруг мясных рядов, где было еще больше уличных торговцев, сидевших на корточках за корзинами с товаром. Коронер миновал арку Южных ворот, в башнях по обе стороны которых находились тюремные камеры, и впервые за много недель вынырнул из города. Впереди, за домишками, хижинами и лачугами, быстро выросшими за городскими стенами, была развилка на Холлоуэй и улицу Магдалины, ведущую в Хонитон, Йовил и, наконец, дальний Винчестер и Лондон, до которых, в представлении большинства жителей Эксетера, было так же далеко, как до Луны.

Де Вулф повернул вправо и поехал по крутому спуску вдоль городской стены к реке, на илистом берегу которой лежало несколько суденышек, Булыжная набережная и несколько каменных домов под соломенной крышей располагались у стыка стен, где линия древнеримских оборонительных укреплений поворачивала к Западным воротам и дороге в южный Девоншир и Корнуолл. Джон медленно ехал, наслаждаясь знакомым видом широкой, но мелкой реки, петлявшей между болотистых островков, усеянных убогими лачугами работников сукновальных фабрик, на которых перерабатывали шерсть — основное богатство Англии.

Направив Одина к краю одной из широких проток с мутной водой, отделявшей остров Эксе от берега, Джон стал наблюдать за людским потоком, выливавшимся из Западных ворот. Пешие, или с ручными тележками, некоторые верхом на ослах или лошадях, люди использовали шаткий деревянный пешеходный мостик, перекинутый через реку и заросшее травой болото, чтобы перебраться на другой берег. Крупному транспорту, такому, как воловьи упряжки с огромными деревянными колесами, а также всадникам, приходилось переходить реку вброд — до этих мест еще доходила приливная волна.

Взгляд коронера переметнулся к каменному мосту, представлявшему собою сейчас огромную незавершенную стройку. Строители, Николай Герваз и его сын Вальтер, закончили семь из восемнадцати арок, необходимых для перекрытия болотистой реки, но, несмотря на то, что Гервазы были зажиточными сукноделами, их средства иссякли. И пока им не удастся собрать деньги у граждан и служителей церкви, путникам придется карабкаться по убогому мостику или переходить Эксе вброд. Несмотря на незавершенность, на мосту со стороны города уже возвели часовню, в которой поселился священник, что было знаком признательности Николая своим церковным покровителям.

Расслабившийся на широкой спине жеребца, наблюдая за ходом жизни с почти ленивой удовлетворенностью, Джон де Вулф услышал за спиной цокот копыт лошади, скакавшей рысью. Ему не нужно было оборачиваться, так как он уже понял, что это большая гнедая кобыла Гвина, и ощутил мучительное раздражение при мысли, что нуждается в няньке даже для столь короткой вылазки, как эта.

Затем он подумал, а не удалось ли корнуолльцу схватить его таинственного преследователя, но когда его оруженосец остановился рядом, Джон сразу понял, что обе его догадки не соответствуют действительности.

— Мэри сказала, что ты будешь где-то за городскими стенами, — пробормотал Гвин. — И я подумал, что лучше

разыскать тебя сейчас, на тот случай, если ты захочешь отдать какие-нибудь распоряжения.

Черные брови де Вулфа полезли на лоб.

— Какие распоряжения?

— В Ружмон только что прискакал гонец от приказчика Оливера де Трейси из Барнстейпла и сообщил об убитом на потерпевшем крушение у Илфракума корабле.

Джон присвистнул сквозь зубы.

— Кораблекрушение и убийство? И то и другое — дело коронера. Есть какие-нибудь подробности?

Великан отрицательно покачал лохматой рыжей головой.

— Гонцу известно очень немного. Он выехал вчера в полдень. Похоже, тело было найдено накануне ночью.

Коронер потер обтянутой в перчатку рукой крючковатый нос— привычка, которая, казалось, способствовала мышлению, точно так же, как у Гвина — чесать пах, а у Томаса — креститься при любой неординарной ситуации.

— Мертвый человек на корабле означает либо бунт, либо пиратство. Мы должны поехать и узнать, что именно.

Тень озабоченности легла на лицо Гвина.

— До северного побережья далековато. Как ты вытерпишь этот путь на спине коня? У тебя больная нога, коронер. Позволь мне поехать вместо тебя.

Коронер наклонился и похлопал оруженосца по плечу.

— Но все же не так далеко, как до Палестины, приятель. Мы отправимся не позднее, чем через час, и не будем торопиться. С наступлением ночи мы сможем добраться до Кредитона, найдем там ночлег, и с утра пораньше поедем в Барнстейпл.

Корнуолльца все еще не покидали сомнения.

— Твоей супруге это не понравится, ведь тебя не будет по меньшей мере три дня.

Но де Вулф уже был охвачен перспективой вернуться к активной деятельности, и у него не было настроения думать о реакции Матильды.

— К черту ее ворчание, Гвин! Езжай и передай этому вшивому писаришке, чтобы он был на своей кляче у Северных ворот к четвертому удару колокола.

И, коснувшись шпорами боков Одина, де Вулф развернул коня и направился назад к городским стенам.

— И прихвати что-нибудь перекусить и выпить. До Илфракума скакать долго, — крикнул он напоследок.