"Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год." - читать интересную книгу автора (Губенко Олег Вячеславович)

Дезертиры

Может показаться, что прямая причастность к боевому пути Ермоловского батальона должна поневоле заставлять меня идеализировать некоторые события, и людей, в них участвовавших. Однако история воинской славы — это не лубочная картинка, это не сказочка о прекрасных принцах с одной стороны и коварных злодеях с другой. И славный боевой путь батальона, и героизм его казаков являются таковыми только потому, что они стали реальностью на фоне и рядом с трусостью, предательством и равнодушием, и состоялись вопреки всему этому.

И одними из самых позорных страниц батальона явились факты коллективного дезертирства, о которых вспоминать вдвойне тяжело и неприятно. И вдвойне неприятно видеть, как спустя годы, воспользовавшись тем, что настоящих бойцов — очевидцев тех событий, обличавших дезертирство и готовых впредь и впредь обличать его, становится всё меньше (смерть всегда нещадно косит тех, кто верен долгу), беглецы стали «выползать» из небытия, желая реабилитировать себя в своих собственных глазах и в глазах неискушенных слушателей историями о несуществующих подвигах.

Впервые мы столкнулись с дезертирством после первого боя в Грозном.

Проявление трусости у отдельных солдат случается намного реже, чем проявление коллективного состояния паники. Страх на войне чаще всего бывает стадным, и заражает этот вирус толпу с поразительной скоростью.

Морально подавленные предательством неизвестных лиц, кинувших нас накануне в хорошо устроенную засаду, хмурым утром 9 марта казаки батальона выходили на общее построение.

Разноречивые слухи о потерях боевиков, которые позднее в более полном объеме принесли нам стоящие на блокпосту у въезда в Грозный ОМОНовцы, пока были очень скудны, и они ещё не вложили в нас чувство гордости за итоги вчерашнего боя.

Мы пришли в Чечню, в большинстве своём, окрыленные красивой, но далеко не сбыточной мечтой установления казачьей справедливости на левобережье Терека. Мы верили в эту сказку, лелеяли её в многочисленных беседах у костров, в палатках, в окопах в те дни, когда батальон базировался на окраине станицы Червлённой. Мы верили в неё даже сидя верхом на броне на марше по хребту, огибающему Грозный с севера, когда нас оторвали от древних гребенских земель и кинули для освобождения города, который опять почему-то оказался в руках боевиков.

И где была эта мечта теперь, на второй день после боя?

Да и была ли эта мечта вообще? Казалось, что суровая реальность, увиденная нами теперь, была единственной главной составляющей того мира, в котором мы очутились.

Единственной… И более кругом ничего…

Посреди полевого плаца на носилках лежали тела погибших казаков…

Мы шли прощаться с товарищами…

Строимся… Выступающие офицеры о чём то говорят, но слова их не доходят до сознания, как будто слова эти существуют в отдельном мире, отгороженном от нас невидимой преградой.

Тоскливо и гадко на душе… Хочется курить…

Ш-ш-ш-ш…

Дуновение некоего шороха пронеслось среди казаков, на какое-то мгновение перенацелив их внимание на отдельно стоящую группу бойцов.

— Дезертиры…

Это была серая безликая масса. И характеризуя так эту толпу, я не погнался за красивым звучным словом — дезертиры для нас были именно серыми и безликими. Они стояли безоружные, и глаза их уткнулись в землю. Они боялись поймать взгляд ненависти и презрения, и утопали всё больше и больше в трагедии своего самоуничтожения.

У них отсутствовали лица… Дезертиры потеряли их, потому что прятали глаза, а значит, прятали душу и хранящуюся в ней совесть, которая через взгляд, устремлённый в наш мир, могла возроптать против творящего человеком беззакония.

Ещё вчера они были нам друзьями, братьями по оружию, а теперь они превращались для нас в касту неприкасаемых. И в этот момент многие из нас, увидев воочию страх, получили прививку от него.

Нет, это не значит, что не было больше на войне ситуаций, когда мне не приходилось испытать это чувство, и об этом было уже сказано, но многие из нас тогда поняли, как страшно быть дезертиром. Ведь и у этих упавших в наших глазах людей где-то в глубине души жила совесть, и им, я думаю, было несносно мучительно стоять перед теми, кого уже нет, и перед теми, кого может не стать завтра.

Для нас осталась за ширмой прошедшего вечера причина их отъезда, которую они пытались обосновать сами для себя и друг для друга, но как этот процесс происходил, мы смогли представить для себя из событий, случившихся вечером 9 марта.

Батальон базировался на территории среди голых холмов между Заводским районом Грозного и Алхан-Калой.

Горели костры; в нашей роте практически у каждого отделения был свой. Тогда мы, казаки-минераловодцы, сформировавшие один из взводов, ещё не доросли до понятия большой дружной семьи, да это и понятно — путь испытаний только начинался.

Каждая группка имела свои сокровенные запасы, и поначалу делилась ими с соседями довольно неохотно. Когда снайпер первого отделения Ворончихин Вовка пригласил меня к своему костру попить крепкого чайку — «купчика» — его одёрнул радеющий об интересах своих бойцов командир отделения:

— У них там свой чай заварили…

Немного повозмущавшись, мы с Вовкой, прихватив котелок и удалившись на некоторое расстояние от костров, всё равно пьём чай вдвоём.

Кажется, что уже никто не в силах помешать нашему сложившемуся ритуалу: отпив два обжигающих глотка, передаёшь котелок товарищу и затягиваешься сигаретой. Вовка в свою очередь делает так же. Настоящее блаженство!

Из ночной темноты к нашему костру шагнули двое; хорошо было видно первого, седовласого пожилого казака, выделяющегося своей осанкой и высоким ростом. Второй находился за спиной своего товарища, и нам было сложно разглядеть черты его лица.

Бойцы были не из нашей роты, и минераловодцы глядели на них с интересом, ожидая услышать причину позднего визита.

— Здорово дневали, казаки, — поздоровался седой.

— Слава Богу…

Первый гость обратился к нам без лишних предисловий, и было видно, что сказанные нам фразы уже не раз исходили от него и были опробованы в других казачьих взводах.

— Я вот что вам скажу, уходить нам надо отсюда… Нас предали, обманули…Обещали службу на левом берегу Терека, а оно вот как вышло: кинули нас в самое пекло…Терцев спасать надо, казаков и так мало по России осталось, а враги нас «подставили», хотят, чтобы мы здесь, в Грозном все полегли…

Вокруг гостей образовалась какая-то гнетущая атмосфера, явно чувствовалось нарастание недовольства среди наших бойцов тем, что они услышали. Казаки обступили гостей со всех сторон, и вдруг нарастающая волна негодования, сначала только угрожающе нависшая над агитаторами, обрушилась на гостей со всей своей силой.

Первыми взорвались братья Юрченко. Петро схватил говорившего казака за грудки и встряхнул его что есть сил. Его старший брат Виктор, широкоплечий кузнец, взмахнул увесистым кулаком и взревел:

— Убью!.. Гады!.. Шкуры продажные!…

Гости попятились от костра в темноту. Седовласый казак ещё некоторое время делал вид, будто он совершенно спокоен, и пытался сказать что-то ещё, но казаки-минераловодцы выдавливали их в ночь, своим криком выражая всё своё отношение к дезертирской агитации.

Изрядно помятые, гости исчезли в темноте, и уже оттуда, недосягаемые, наградили нас на прощание эпитетами, самое мягкое из которых было «придурки».

На следующий день мы увидели плоды вчерашней работы агитаторов — пожилой седовласый казак смог склонить на свою сторону кое-кого из бойцов батальона. Как и в предыдущей группе, они стояли безликими, превратившись в серую массу, но тот, кто по достоинству получил вчера от братьев Юрченко по физиономии, держался гордо и независимо. Нахмурив брови, он смотрел, казалось, сквозь нас, пропуская мимо ушей все те колкости, которыми награждали дезертиров казаки.

Они уехали, пожелав сохранить жизнь, и не понимая, что для нас, оставшихся лицом к лицу со смертью, они раз и навсегда умерли…

И только в одном для нас был плюс от их позорного поступка. Как и есть плюс в том, что нам противостоял серьёзный противник, через противостояние с которым мы закалялись и учились переступать через страх и быть воинами. И плюсом было то, что через искушение дезертирством мы вышли, вспомнив и по-новому оценив такие понятия, как воинский долг и присяга.

Последняя прискорбная страница истории Ермоловского батальона пришлась на первые числа апреля, когда нас на позициях в Орехово окончательно поменяли подразделения Внутренних войск, и мы вышли оттуда, уставшие и измотанные, на базу у Ачхой-Мартана.

Там ранним утром, в клочковатом тумане, состоялся единственный в истории батальона стихийный Круг.

Дело в том, что ещё изначально, при нахождении на территории Прохладненской бригады, казаки приняли решение во время службы в Чечне Круги не проводить. Но ситуация складывалась так, что именно сейчас из этого правила необходимо было сделать исключение.

Мы сладко досыпали утренние часы, когда нас разбудили крики:

— Казаки! Казаки! Все на Круг!

Выползаем, потягиваясь из палаток. К группе из двадцати-тридцати казаков, окруживших что-то, со всех сторон стягивались бойцы, представлявшие все подразделения батальона.

— Что случилось? — спрашиваю у казаков.

— Дезертиры… Поймали тех, кто ходил от костра к костру и подбивал ребят оставить батальон…

Казаки кольцом обступали двоих лежавших на земле бойцов. Кое-кто норовил пнуть их сапогом по рёбрам; терцы шумели, и, раскаляя ситуацию, «заводили» друг друга.

Ваня Уваров, молодцевато выглядевший широколицый усатый казак средних лет, вскинул автомат и, передёрнув затвор, затрясся, готовый разрядить в дезертиров «магазин».

— Застрелю!.. Суки продажные!..

Бойцы оттаскивают Ивана, но он на прощание, с размаху, бьёт одного из дезертиров прикладом по затылку. Окунувшись в лужу, лежавший на земле агитатор поднял лицо. Оно было покрыто толстым слоем грязи, и мы увидели его широко раскрытые, полные ужаса глаза.

Над дезертирами стоит широкоплечий казак, его движения степенны, и в словах, лишённых эмоциональности, чувствуется уверенность. Он говорит, обращаясь к казакам, медленно, растягивая слова:

— Этих негодяев казаками называть нельзя… Они позорят наш Терек… Таким, как они, наше общее презрение…

Кто-то сзади меня в полголоса комментирует:

— Коля Литвинов… Это он этих козлов вычислил, наблюдал за ними, и «накрыл» их как раз во время агитации…

Казачье «море» шумит. У некоторых бойцов сдают нервы, они рвутся к лежавшим в луже дезертирам, а те, кто ещё могут себя сдерживать, стараются удержать и остальных. Однако, не смотря на слабую защиту, ещё не раз агитаторов пинали, окунали лицом в лужу, и плевали в их замазанные грязью физиономии. И только когда Круг выплеснул все свои эмоции, дезертиров повели куда-то под прицелом автомата, как преступников.

Я думаю, что некоторых казаков этот показательный случай удержал от плохого поступка, но, тем не менее, масса дезертиров оказалась довольно большой — более пятидесяти человек, и только потом мы поняли, что все их действия случились не спроста.

Для чего прибыли эти бойцы в Чечню? Что искали они на войне? Ну, уж точно не казачьей славы…

Когда дезертиры шли к вертолётной площадке, оказалось, что они тащат с собой узлы и баулы. И этим они тоже отличались от нас, оставшихся казаков, прибывших на войну за-ради идеи, помнящих о долге и с омерзением наблюдающих, как некоторые тыловые идут вслед за штурмовыми подразделениями с одним единственным лозунгом: «Пограбить-то как хочется!». А оказалось, что и среди наших были такие же…

Все вещи, кроме уставных, у дезертиров отбирали, и, собрав большую кучу, подожгли её.

Они уходили от нас в состоянии страшного самоопустошения, похожие на толпу пленных румын. И ведь прав был Колька Литвинов, сказав про них: «Не казаки…».

Заканчивая повествование о дезертирах — чёрной странице истории батальона, хочется сказать и о том, что и в этом было испытание казаков на прочность. До Чечни мы были рудой, а теперь, пройдя через горнило боёв, раскалённые, легли на наковальню, и от металла отбился шлак и окалина. И эта ситуация с дезертирами была для нас остужающей водой, в которой металл получил закалку.

И благодарю Тебя, Господи, что дал ты мне и моим братьям сил, чтобы остаться верными Тебе и верными присяге. Не отвернись по милости Своей от нас, и не оставь тех, кто когда-то по человеческой слабости присягу нарушил, и через это, по незнанию, оставил Тебя…