"Город павших ангелов" - читать интересную книгу автора (Депп Дэниел)

Глава 2

Офис агента располагался девятью этажами выше бульвара Уилшир в здании, стоившем тридцать миллионов долларов, но походившем на нечто среднее между часами с кукушкой и мавзолеем в Форест-Лон.[2] Принадлежало оно самому крупному и влиятельному в мире агентству по поиску талантов, но при таком количестве стекла кондиционеры работали впустую, а окна не открывались, чтобы ни у кого не возникло искушения прыгнуть вниз. Из окон начальства открывался вид на Тихий океан. У этого агента окна позволяли любоваться панорамой восточного Лос-Анджелеса и пеленой смога, которая тянулась до самого Редлендса. И даже здесь было слышно, как гудит Сан-Бернардино.[3]

— …это не какой-нибудь торговец подержанными тачками из Резеды,[4] который потребует, чтобы вы снимали, как его жена трахается с кем попало. И я им сказала, что нужен человек хоть с каплей такта, а не урод, ни хрена не соображающий в нашем деле. И в том, как общаться с талантом такого калибра. В общем, человек, способный воспринимать…

Она распиналась уже минут пятнадцать, но ничего полезного ему пока не сообщила. Выглядела она вполне ничего, если вам по сердцу цветущие женщины с Восточного побережья. Ему такие приходились по сердцу, хоть и не всегда.

У нее были золотисто-каштановые волосы, полные алые губы, светлая кожа и манеры ядозуба.[5] Фантазия рисовала ему картины того, как она днями напролет кромсает человечину, а потом приходит домой и сюсюкает со своими кошками.

— … проницательный, мать его, и чтоб не вваливался в помещение как слон в посудную лавку…

На ней было простое черное платье от «Бален-сиага»,[6] и он уловил аромат «Опиума»,[7] когда она продефилировала мимо. В вопросах одежды она обладала превосходным вкусом, но метафора со слоном и посудной лавкой была не в бровь, а в глаз. Большой палец у него ныл и без бинта походил на немного согнутый баклажан.

— … умел держать рот на замке и не рванул к желтым журналистам, чтобы разболтать то, что способно…

Кабинет у нее был маленьким, что-то вроде закутка, который выделяют среднему звену в страховых компаниях. Не хватало только семейных фотографий и календаря с видами какого-нибудь национального парка. Отсутствовал любой намек на ее личную жизнь. Одну стену закрывал шкаф от пола до потолка, забитый сценариями. По корешкам он насчитал шесть, уже получивших «Оскара», и четыре, на него претендующих. В Голливуде подобная самоотдача начинает восхищать. Но он давно решил, что ему плевать.

Палец начал пульсировать, и в придачу заболела спина. Болеутоляющие он принимать отказывался, а вот сигаретку сейчас выкурил бы. И «Джека Дэниэлса» выпил бы. Неделю назад на родео в Салинасе его сбросила лошадь по кличке Секач, и он потянул спину. А потом еще умудрился вывихнуть большой палец, когда накидывал лассо на бычка.

Он сунул его между веревкой и рожком седла — типичная ошибка для новичка, вызвавшая только смех и ни капли сочувствия у остальных. Все это родео в Салинасе было сплошным недоразумением. Но в конце месяца намечалось еще одно, в Бейкерсфилде. Он как раз прикидывал, хватит ли у него отгулов в счет отпуска, чтобы съездить туда, но тут заметил, что она умолкла.

— Черт подери, вы что делаете?

Она стояла рядом с ним, уперев руки в бедра, и смотрела на него так, словно его вдруг подкосил синдром Туретта.[8] Спустя минуту до него дошло, что он в задумчивости достал сигарету и попытался закурить.

— Господи Иисусе! — воскликнула она. — В этом здании не курят. Как и повсюду в этом штате!

Он убрал пачку в нагрудный карман пиджака. Ко всему прочему его стало клонить в сон. Всю ночь он провел за рулем: ехал из Флагстаффа,[9] от сестры. Два дня отпуска не догулял, поскольку Уолтер, его начальник, сказал, что он категорически необходим для расследования. И клиент очень важный.

— Да вы же ни слова, мать вашу, не услышали из того, что я сказала. Гири о вас хорошо отзывался. Но вот гляжу на вас и сдается мне, что для вас и улицу-то перейти — проблема. Уж не говоря о таком деле.

Пол Гири был телепродюсером, для которого он выполнил одно задание. Именно Гири и рекомендовал Шпандау агентству «Объединенные таланты», которое и соорудило это самое убожество с кондиционерами. А они уже перенаправили Шпандау к ней.

И вот теперь она любезно сообщила ему, что это ее совсем не радует. Энни Майклз была одним из лучших агентов в своей области и славилась чрезвычайной преданностью клиентам и заботой о них. А еще она была чемпионкой Голливуда по сквернословию.

И Шпандау начал уставать от того, что она направила этот свой талант на него.

Дэвид Шпандау поднялся и тщательно застегнул единственную пуговицу на пиджаке от «Армани». Росту в Энни было не больше метра шестидесяти, и он возвышался над ней сантиметров на тридцать. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть на него, и она умолкла. Как говаривал старый учитель Шпандау Бо Макколей, если больше ничто не помогает, просто будь выше.

— Благодарю вас, — начал он. — Было приятно познакомиться с вами. — Шпандау протянул руку. Энни тупо посмотрела на нее.

— Вы куда намылились, мать вашу? — недоверчиво поинтересовалась она. Голливудские агенты привыкли к тому, что люди пытаются прорваться к ним, и часто забывают, что они могут захотеть и уйти.

— Для начала, — сказал Шпандау, — выйду из вашего прелестного здания и закурю, если, конечно, никто не выскочит, чтобы полить меня из огнетушителя. Затем, вероятно, загляну к «Муссо и Френку», съем яичницу с ростбифом. А там видно будет. Говорят, в окружном музее выставка немецких экспрессионистов. Хотя мне нравятся гравюры Эмиля Нольде,[10] не уверен, что вынесу это буйство после ростбифа.

Но хорошего агента голыми руками не возьмешь. Они привыкли, что люди перед ними на задних лапках танцуют. И стоит им встретить того, кто способен послать их к чертовой бабушке, как у них двигательные нейроны перестают функционировать. Энни продолжала пялиться на него, пытаясь уяснить, как это Шпандау намерен вот так запросто взять и уйти. Она смерила его взглядом, словно впервые увидела. Высокий, смуглый мужчина. Сломанный нос. Усталые глаза. Большой палец поврежден. Хороший костюм — настоящий «Армани». Но что это за уродские ковбойские сапоги? Шпандау показался ей немного похожим на Роберта Митчема.[11]

Но Роберта Митчема она находила немыслимо сексуальным, поэтому не стала сосредотачиваться на этом сходстве. Крутой парень, решила Энни. Настолько крут, что может позволить себе послать все к черту. У такого и мозги могут быть. Наконец программа в ее голове завершила цикл, и Энни одарила Шпандау злобной улыбкой.

— Хитрожопый, — похвалила Энни.

— Отнюдь. Просто у меня есть чем занять время до конца отпуска, вместо того чтобы сидеть тут и выслушивать грязные ругательства от какой-то неврастенички с Лонг-Айленда, одетой в мешок для картошки за две тысячи долларов.

— Слышь, Техас, тебя наняли…

— Нет, меня не наняли. Никто никого не нанимал. Ваше агентство попросило меня приехать сюда и посмотреть, появится ли у меня желание помочь ему выпутаться. Так что пока это все на добровольных началах. Вежливость, принятая в общении предположительно воспитанных людей. Честно говоря, меня не тянет разгребать дерьмо, даже если за это платят.

— Господи, да кем же вы себя возомнили? И с кем вы, по-вашему, имеете дело? Мне нужен профи, а они мне какого-то мудака-статиста из ковбойского сериала прислали!

Это она про мои «Тони Лама»,[12] догадался Шпандау. В остальном он выглядел безупречно. Шпандау помахал ей на прощание и повернулся к двери.

— Ну ты, козел, не поворачивайся ко мне спиной!

— Если желаете, я попрошу в агентстве, чтобы прислали кого-нибудь, кто вас устроит.

— Шутите? — завопила Энни, когда он потянулся к двери. — Да пошел ты в жопу вместе со своим агентством! Лошадиного дерьма на ковре не оставь, когда выкатываться будешь, ковбой сраный!

Шпандау распахнул дверь и чуть не столкнулся со стройным элегантным мужчиной средних лет — идеальная стрижка и костюм в тонкую полоску.

— Извините, — сказал Шпандау и попытался пройти.

— Не будете ли вы столь любезны задержаться еще на несколько минут? — спросил человек и улыбнулся, явив последнее достижение ортодонтии. Потом любезным жестом пригласил Шпандау обратно в кабинет и закрыл дверь. — Привет, Энни. Вижу, ты тут демонстрировала свою светскость, за которую тебя так любят в Беннингтоне.

— Этот… козел, которого прислало агентство, собирался уходить.

— Прошу прощения. Господин Шпандау?

— Дэвид Шпандау. «Корен и партнеры», личная безопасность и расследования.

— Извините, господин Шпандау. Энни просто привыкла, чтобы все было, как она любит. Представление о дипломатии у нее незамысловатое: орать на людей во все горло, пока они не сдадутся. Приношу извинения за нее.

— Роберт, — вмешалась Энни. — Он же полный идиот. Для нашего дела совсем не подходит. Ты только посмотри на его сапоги!

— Солнышко, не уверен, что стал бы так говорить на месте того, кто носит «Версаче» и все равно похож на еврейку из хасидской семьи.

— Роберт, это жестоко! — заскулила Энни, но не смогла сдержать улыбки.

— Лапуля, ты же знаешь, что это так. Ты бы напялила лаковые сапоги к этому платью, если бы тебе в магазине не выдали инструкций. — Он повернулся к Шпандау. — В «Шанель» вообще отказались ее обслуживать.

— Это гнусная ложь!

— Она у нас живая легенда. Они считают, что Энни покупает у них одежду и отдает ее на переделку какому-нибудь китайцу из Резеды. Иначе не складывается.

На этот раз Энни захихикала.

— Роберт, ты невыносим!

— Я люблю тебя, поэтому мне можно такое говорить. А эта черная тряпочка тебе в самом деле к лицу. «Донна Каран»?

— Нет, конечно. «Баленсиага», пупсик. Тебе правда нравится?

— Полный отпад. Это твой стиль. И крой — как раз для тебя.

— Честно? — не унималась она.

— Да разве я не самый честный человек среди твоих знакомых? А теперь будь зайкой и перестань цепляться к этому человеку. — Он протянул руку Шпандау. — Роберт Аронсон, кстати говоря. Адвокат Бобби Дая. — Аронсон жестом предложил Шпандау присесть. Потом сел сам, слегка подтянув брюки на коленях. — А теперь давайте подумаем, как нам все уладить. Я весь день говорил по телефону о вас, господин Шпандау. И несмотря на реакцию Энни, вы, похоже, пользуетесь авторитетом среди коллег.

— Я… — начала Энни.

— Заткнись, Энни. Помнишь того психа, который преследовал Марси Дюпон в прошлом году? Именно этот джентльмен упрятал его куда следует. По всей видимости, господин Шпандау как раз специализируется на таких клиентах, как мы. Скажите, господин Шпандау, вы действительно настолько хороши?

— Я лучше. Я поистине находка для любой организации.

Аронсон рассмеялся. Этот смех был бы приятным, сочти Шпандау его искренним.

— Да не получится у него ни черта, — настаивала на своем Энни.

— Дело в том, дорогая, что всем наплевать на твое или мое мнение. Я говорил по телефону с Гилом — Гилом Уайтом, главой «Объединенных талантов». Гил хочет, чтобы Бобби пообщался с этим человеком. А дальше пусть сам решает.

Энни Майклз пожала плечами и недовольно выдохнула. Потом села за свой стол, сняла трубку и нажала кнопку на телефоне. Шпандау услышал жужжание в приемной.

— Милли, узнай, когда будет перерыв на обед на площадке «Пожара». — Она повесила трубку. — А вот когда вся эта хрень полетит к чертям собачьим, по жопе надают мне, как всегда, — выдала она в пространство, ни к кому не обращаясь. Ее телефон зажжужал, она взяла трубку, послушала и спросила: — Он на площадке или в трейлере? — Потом она снова положила трубку и снова сняла ее, быстро набрала номер. — Привет, пупсик, это я. Детектив пришел. Ты как, в настроении с ним поговорить? Когда? Примерно через полчасика? Пока. — Она положила трубку кончиками пальцев, словно это был протухший банан. — Ладно. Давайте попробуем.

— А больше нам ничего и не надо, — согласился Аронсон. — В том случае, разумеется, если господин Шпандау не передумал после того, как испытал на себе твое обаяние.

— Я бы хотел поговорить с ним, — ответил Шпандау.

— У них перерыв через полчаса. Они снимают В тридцать шестом «Фокса».

Энни взяла сумочку и прошагала к двери. Лронсон взглянул на Шпандау и выразительно закатил глаза.

— Мы едем на съемочную площадку «Пожара» на студию «Фокс», — сообщила она помощнице. — Позвони на проходную и закажи пропуска. Вернусь после обеда. Все важные звонки переводи на мобильный. Ты понимаешь разницу между важным и неважным?

— Угу, — смущенно протянула помощница, краснея.

— Ты меня слушаешь?

— Да, Энни.

— И чтобы мне не названивали всякие идиоты, которым просто поболтать вздумалось.

— Энни, откуда мне знать, поболтать они хотят или еще чего?

— Оттуда, лапуля, что это часть твоей долбаной работы — знать, кто важен, а кто нет. У важных людей нет времени на болтовню. Теперь тебе ясно?

— Да, Энни.

— Ну почему все ведут себя так, словно им только что череп вскрыли? Роберт, поедешь со мной. А ты, ковбой, скачи сзади на своей лошади.

— Встретимсяу проходной, — ответил Шпандау. — Я дорогу знаю.

Энни фыркнула, ушла к лифту и негодующе ткнула кнопку. Очевидно, лифт боялся ее не меньше, чем все остальные, поскольку открылся в то же мгновение.

— Роберт, ну ты чего застрял?

— Иду, Энни.

Шпандау последовал за ним. Аронсон специально не спешил в лифт. Энни пришлось сунуть сумочку между дверцами, чтобы они не закрылись.

Проходя мимо стола помощницы, Шпандау отчетливо расслышал от нее «сука недотраханная». Когда дверцы лифта закрылись и Энни разразилась очередным потоком брани, Шпандау подумал, что нужно будет непременно послать помощнице букет с выражением искреннего сочувствия.

Шпандау выехал из подземного гаража «Объединенных талантов» следом за «Мерседесом» Энни Майклз. Водила она так же, как разговаривала: вопящее буйное привидение, чуть не сбившее охранника при повороте на Уилшир. Она ехала быстро, но настолько безумно, что потерять ее из виду было невозможно при всем желании. Ты словно следуешь по пятам торнадо: двигаешься от одного разрушения к другому. Шпандау видел, как Энни то говорила по телефону, то размахивала руками и кричала на Аронсона, который молча сносил все это. Каждые сто пятьдесят метров она переводила взгляд на дорогу, ударяла по тормозам и разражалась бранью в адрес очередного водителя или пешехода, которого только что чуть не задавила. Один ее вид утомлял Шпандау. Он откинулся на спинку сиденья и сбавил скорость, давая «Мерседесу» раствориться в потоке. На студию «Фокс» он ездил раз сто, так что мог до нее добраться хоть с завязанными глазами. Шпандау настроил радио на музыку в стиле кантри и расслабился.

«БМВ» для Шпандау взяло напрокат агентство, на которое он работал. Поэтому курить в нем было нельзя, хотя очень хотелось. Уолтер, его начальник, уже пару раз делал ему нагоняй за курение в машине, так что теперь пришлось выключить кондиционер и открыть окно. Лос-Анджелес ворвался в салон, словно вредоносное дыхание Ада. Стоял конец сентября, а Лос-Анджелес так и не сумел расстаться с летом. Воздух висел мерцающей пеленой над тротуаром, над припаркованными машинами, а горизонт на западе окрашивался в красивый, но неестественный оранжевый цвет. Раскаленный туман, состоявший из равных долей мелкой дорожной пыли, автомобильных выхлопов и выдохов десяти миллионов возбужденных ащркелесцев, оседал на любой открытый участок кожи и прилипал, превращая одежду в наждак. Глаза слезились, горло саднило.

Шпандау закурил и подумал, что этот город, плывущий мимо, похож на передержанную пленку: слишком много света, а глубину сожгли и принесли ему в жертву. Сплошной бетон и асфальт, тысяча квадратных миль рукотворного гриля, на котором поджарят нас за грехи наши. Но потом заворачиваешь за угол — а там целое море алой бугенвиллии, искупающей уродство бетонного здания. Или аллея высоких величественных пальм, которые отказываются погибать и упрямо выбрасывают зеленые листья на верхушках толстых умирающих стволов — они охраняют улочку, состоящую из бунгало, построенных еще в те времена, когда Лос-Анджелес был краем с молочными реками и кисельными берегами. Если зажмуриться изо всех сил, можно догадаться, что привело сюда всех этих людей. Иногда здесь еще попадается красота, скрытая под слоем ржавчины. Словно на лице актрисы, лушие годы которой давно позади, под наложенной в отчаянии штукатуркой угадываются черты былой привлекательности. Шпандау не мог понять, почему остался здесь, что заставляло его возвращаться в Лос-Анджелес, пока у него в Неваде по пьяной лавочке не случился разговор с одним ковбоем, который влюбился в шлюху средних лет. Да, она старая, жадная, а уж о нравственности и говорить нечего, признавался ковбой. Но иногда, когда она засыпает, ее лицо становится молодым. Именно в эту юную девушку и влюблялся беспрестанно ковбой. Снова и снова. А еще она умела такое, что делало его наисчастливейшим человеком на земле, когда у нее было подходящее настроение.

Шпандау снова подумывал, не уехать ли из Лос-Анджелеса. Он часто об этом размышлял — черт, да любой нормальный человек думает об этом по сто раз на день, — но, как шлюха того ковбоя, город неизменно притягивал его назад. На этот раз было нелегко. На этот раз он чуть было не остался там. Выйдя из дома сестры во Флагстаффе и направив пикап в сторону Лос-Анджелеса, Шпандау словно влетел с разгону в тучу, которая становилась все темнее. Пересечь границу Калифорнии — то же самое, что попасть под страшное проклятие. А он уже слишком стар для этого дерьма. Надо сказать Уолтеру, что он увольняется. Ди ушла, и из-за работы детективом он становился нечувствительным ко всему хорошему и доброму в этом мире. Пить стал слишком много. А впереди маячила перспектива докатиться до состояния Уолтера, который лучшие годы своей жизни убил в погоне за тем, что по достижении оказывается никому не нужным. Ксли продать дом и прибавить накопления, можно купить небольшое ранчо в Аризоне. Хотя нет, какой из него хозяин ранчо? У него не хватит запала построить собственную ферму с нуля. Поздновато уже. Шпандау начал собирать книги об американском Западе. Этот мир ему импонировал. Можно было заняться книжной торговлей, забить какой-нибудь уютный домик книгами сверху донизу, издать каталог. Но и это не для него — он ни черта не понимает в торговле книгами. Бо Макколей всегда говорил: человек должен заниматься тем, что ему удается лучше всего. А Шпандау был способен только с лошади рухнуть. Хорошенький итог, ничего не скажешь.

Студия «Фокс» располагалась в Беверли-Хиллз, через дорогу от загородного клуба. Посетителей съемочных площадок и павильонов больше всего расстраивает то обстоятельство, что весь блеск открывается тем, кто платит. Снаружи студия похожа на фабрику, которая производит консервы или сиденья для унитазов. Единственным намеком на голливудский шик был плакат в три этажа, рекламирующий последний фильм Бобби Дая «Крузо», гла-мурный ремейк романа Дефо. Пятницу там играла пышнотелая француженка в набедренной повязке. Фильм должен был вот-вот выйти в прокат. И поскольку серьезные критики без сомнения пожелали бы разнести его, их в стране осталось всего трое, остальные работали на газеты и журналы, принадлежавшие тем же, кто владел студией. Шумиху вокруг картины подняли большую. По оценкам, фильм должен был два раза отбить свой бюджет в первый же уик-энд. Так что на текущий момент Бобби Дай был в Голливуде ближе всех к званию божества.

В будке охранника дежурил Уиллард Пакард. Он работал в студии больше сорока лет и утверждал, что близко знаком со всеми знаменитостями.

— Господин Шпандау.

— Господин Пакард.

— «Пожар», павильон 36?

— Точно.

— Нет нужды объяснять вам, где это?

— Полагаю, я смогу его найти.

— «Мертвые письма», семьдесят шестой год, — начал перечислять Паккард. — «Из первых рук», семьдесят восьмой, «Обман друга», восемьдесят первый. Правильно?

— Пропустили «Мир и господин Миллер», — напомнил Шпандау название фильма, в работе над которым принимал участие на студии «Фокс».

— Нет, сэр. Я просто не стал упоминать его из вежливости. Кажется, к нему бесплатно выдавали клюквенный соус, да?

— Наверняка, — согласился Шпандау. — Агент Бобби Дая уже приехал?

Пакард принял серьезный вид и поднял руку. Шпандау кивнул и проехал в ворота. Припарковался на стоянке за зданием администрации и запер машину — на тот случай, если коммерческому директору студии вздумается украсть его стереосистему «Блаупункт». Он увернулся от несущегося гольфмобиля, китайца в костюме панды без головы и двух дам в деловых костюмах, споривших о том, допустима ли зубатка в макробиотической диете.

Шпандау свернул направо и зашагал по пустынной городской улице мимо Нью-Йоркской публичной библиотеки и итальянского ресторанчика в Нижнем Ист-Сайде. Как-то раз он вывалился из окна второго этажа этой библиотеки, а через окно ресторанчика в него выпустили очередь из автомата. Надувной матрас лез в кадр, и режиссер немного сдвинул его, пока они обедали. В итоге матрас не сдулся под ним, как было задумано, Шпандау отскочил от него, как мячик для пинг-понга, — и грохнулся прямо на тротуар. У режиссера за спиной был шлейф кассовых картин, поэтому студия только слегка пожурила его. А Шпандау месяц ходил в гипсе, не мог работать и подтирался левой рукой.

Павильон 36 находился на другой стороне территории. Его окружал лабиринт из трейлеров, кабелей и оборудования. Нарисованный палец указывал на трейлер Бобби Дая — маленький фургон, который выглядел бы уместно в каком-нибудь квартале для пенсионеров в Аризоне. Вот тебе и блеск Кшливуда, подумалось Шпандау, хотя он знал, что размеры актерских трейлеров напрямую зависят от степени их самовлюбленности и кассовых сборов фильмов с их участием. Если «Крузо» и «Пожар» оправдают надежды, тогда в следующий раз у Бобби появится такой трейлер, что ему потребуется собственный почтовый индекс. Шпандау постучал в дверь. Энни Майклз выскочила, как хорек из норки, и захлопнула за собой дверь.

— Вы где шляетесь?

— Гулял по аллее воспоминаний.

— Можете хоть тут не выделываться, а? — В ее голосе слышалась легкая паника. Шпандау начал было ее жалеть, но одернул себя. — Короче, слушайте. У него стресс. Он очень напряжен. Сраный продюсер и сраный режиссер вместе задрочили ему всю голову. У его партнера по фильму таланта не больше, чем у овсяного печенья. Так что говорить буду я. А вы помалкивайте, пока он сам с вами не заговорит. Если не захочет, значит, просто уйдете. Все равно толку не будет. У него чутье звериное. Не понравитесь ему — делу конец. Ясно?

— Может, мне следовало принести морковку или пару кусочков сахара? — незлобно поинтересовался Шпандау.

Энни втянула воздух через сомкнутые зубы и пронзила его испепеляющим взглядом.

— Я думаю, вы там пробудете секунд тридцать.

Они вошли в трейлер. За маленьким обеденным столом сидели Бобби Дай и Аронсон.

— Бобби, — оживился Аронсон, — это Дэвид Шпандау из детективного агентства.

Бобби поднялся и пожал руку Шпандау. Энни потопталась за ним несколько секунд и втиснулась между ними, словно пытаясь защитить своего клиента от порчи.

— Пупсик, необязательно заниматься этим сейчас, если ты не готов, — сказала она Бобби.

— Да все в порядке.

— Точно?

— Господи, Энни, — вмешался Аронсон. — Может, ты уже перейдешь к делу?

— Энни, — сказал Бобби.

— А?

— Ты меня задолбала совсем, ясно?

— Пупсик, я просто о тебе забочусь. Мне же именно за это платят.

— А ты перестань. Поняла?

— Как скажешь, пупсик.

— И хватит называть меня пупсиком, — рявкнул Бобби. — Это меня бесит.

— Ну извини, — сказала Энни и переключилась на обсуждение разговора с одним финским режиссером, который звонил ей утром. Он хотел поработать с Бобби. Это, разумеется, могло и подождать. Но Энни пыталась сохранить лицо. И хотела управлять ситуацией, а не оказаться в роли жертвы.

Шпандау оключился от этой мелодрамы, присел и воспользовался возможностью осмотреть трейлер.

Пятнадцатичасовой рабочий день на съемочной площадке — норма. Актеры, занятые в главных ролях, большую часть времени проводят в своих трейлерах. Это что-то вроде домашнего ареста: никогда не знаешь, когда понадобишься режиссеру, и не решаешься уйти с площадки. Конечно, в контракте, скорее всего, это не запрещено, но как-то неловко завалиться в «Макдоналдс» в наряде ковбоя или зомби-людоеда. А если ты еще и популярный актер, то на тебя накинется толпа фанатов и журналистов. Если съемки проходят на площадке, можно, конечно, пойти прогуляться, но такое бывает нечасто, поскольку съемочные площадки, как правило, располагают к прогулкам не больше, чем территория лесопилки. Продюсеры и режиссеры — жутко нервные люди. Словно учительница, которая недосчиталась детишек в конце экскурсии, они будут корчиться в апоплексическом припадке, если не найдут на месте своих актеров, которые, стоит спустить их с поводка, умеют отвлечься весьма хитроумными и нетривиальными способами. Так что всем куда спокойнее, если актер сидит сиднем в своем трейлере.

Поскольку автофургоны уютом не отличаются, актеры делают все возможное, чтобы привнести в них домашнюю атмосферу. Шпандау доводилось видеть трейлеры, отделанные в стиле турецких борделей, опиумных притонов, французских будуаров и спортивных залов. Одна его знакомая актриса путешествовала с пузатой свинкой, для которой в трейлере был устроен загончик, устланный соломой. Пахло там соответственно. Сама же звезда, сменившая пять мужей, секс-символ мирового масштаба, частенько благоухала парфюмом, имитирующим запах свиньи. Но если звезда довольна, то и остальным легче. И к черту санитарные нормы.

На взгляд Шпандау, изюминкой трейлера Бобби Дая было полное отсутствие индивидуальности. Ни тебе оборочек, ни тебе подушечек, ни вычурных занавесочек. Семейных фотографий тоже не наблюдалось — как и прочих. Никаких памятных вещиц. Ничего, что рассказало бы о личной жизни и прошлом Бобби Дая. Дверь в спальню была открыта. Шпандау увидел незаправленную кровать, разбросанную одежду и набор гантелей. Во всем остальном трейлер был таким, как его изготовили на заводе, — холодным и безликим. Единственное, что хоть немного говорило о внутреннем мире его обитателя, — журналы и книги, лежавшие повсюду. Среди журналов Шпандау заметил «Кайе дю синема», «Сайт энд саунд», «Нью-Йорк тайме», «Эсквайр» и «Пипл». Мешанина, конечно. Но Шпандау заподозрил, что, если присмотреться, в каждом из этих журналов найдется материал о Бобби. На маленькой полке соседствовали Уилл Дюрант,[13] Чарлз Буковски и Карл Юнг. Интересно, Бобби их читал? Или это все часть декорации?

— Настоящий сыщик, да? — сказал Бобби, при влекая внимание Шпандау.

— Никаких подделок.

— Вы упакованы?

— То есть при оружии ли я?

— Ну да.

— Нет.

Бобби посмотрел на него разочарованно.

— А в чем смысл тогда?

— Временами я сам себе задаю этот вопрос, — ответил Шпандау.

Его порадовало, что Бобби поднялся, чтобы пожать ему руку. Хоть манеры ему привили. Бобби Дай оказался сантиметров на десять ниже Шпандау. Он крепко сжал руку детектива и посмотрел ему в глаза. Но был во всем этом какой-то перебор, словно актер играл роль и таким образом полагалось вести себя его герою. Бобби и одет был в костюм для съемки: линяные джинсы, потертые ковбойские сапоги, расстегнутая рубашка в клетку, открывающая гладкую загорелую грудь. Рукава были закатаны, на сильных жилистых руках — многочисленные татуировки, проступающие сквозь слой грима.

Спутанная копна длинных каштановых волос, усугубленная наращиванием, выглядела эффектно перед камерой на ветру, но на крупном плане походила на клубок ленточных змей. Глаза у Бобби были карие, немного печальные, что очень любили обсуждать в подростковых журналах.

Но главной достопримечательностью его лица был нос — знаменитый сломаный клюв, слегка вздернутый, крючковатый, что, как предполагалось, явилось результатом недолгой боксерской карьеры. Нос придавал Бобби индивидуальность и не позволял спутать его с миллионами других. В который раз Шпандау удивился тому, каким простым человеком кажется актер в жизни и каким величественным становится на экране. Тут явно не обходилось без волшебства, которое с помощью камеры добавляло великолепия и романтичности простецким чертам. Никто не мог объяснить, почему так происходит лишь с немногими избранными, хотя кто только не пытался добиться этого эффекта со времен изобретения кинематографа.

— Ну и как вы будете меня защищать?

— В общих чертах, если дойдет до стрельбы, это будет означать, что я с работой не справился. А я всегда справляюсь со своей работой.

— Господин Шпандау, как я поняла, хочет сказать… — вклинилась Энни.

— Я знаю, что он хочет сказать, — оборвал ее Бобби. — Уши у меня есть.

Она обожгла взглядом детектива. Шпандау поймал себя на том, что непроизвольно улыбнулся.

— Господин Шпандау, я не уверена, что вы достаточно…

— Да заткнись ты, Энни, — рявкнул на нее Бобби.

Шпандау постарался скрыть свое злорадство.

— Полагаю, мы могли бы обсудить все, — сказал он.

— Конечно.

— Наверное, лучше всего наедине. Если, конечно, не намечается чаепитие.

Аронсон посмотрел на Энни и кивнул. Она нехотя поплелась за ним из трейлера.

— Не пришлась вам работенка, да? — спросил Бобби.

— Это зависит от вас. Без вашей помощи я ничего сделать не смогу.

Бобби протянул ему листок, на который были приклеены буквы, вырезанные из газеты.

ТЫ СКОРО СДОХНЕШЬ, ДАЙ!

Шпандау вернул листок.

— Миленько.

— Вчера утром нашел. Кто-то подсунул под дверь.

— Часто такие получаете?

— Бывает. Какая-нибудь девица увидит меня в кино и втрескается. А ее парень взбесится — и давай мне письма слать.

— И как вы обычно себя ведете?

— Есть у меня человек, который отвечает за безопасность. Обычно до серьезного не доходит.

— Вы ему это письмо показывали?

— Да.

— И?

— Не о чем беспокоиться. Можно еще пару телохранителей взять. Съемочная компания оплатит.

— Так почему это письмо вас так встревожило?

— Потому что они смогли сунуть его под дверь моего трейлера.

— А меня зачем позвали? Я-то чем могу вам помочь?

— Хочу, чтобы вы узнали, кто это.

— У вас какие предположения?

— Никаких.

— Тогда я вряд ли смогу вычислить его, каким бы блестящим сыщиком я ни был. Вы сами сказали — это может быть разозлившийся кавалер. Да кто угодно. Наймите телохранителя и забудьте об этой бумажке.

— И все? Это все, что вы мне можете сказать, мать вашу? Мне же кто-то угрожает!

— Какой-то идиот послал вам письмо. Такое сплошь и рядом случается. Дело яйца выеденного не стоит.

— Да иди ты знаешь куда!

— Послушайте, — спокойно сказал Шпандау. — Если бы такое дерьмо хоть что-то значило, половина Голливуда давно отдыхала бы на кладбище. Это ж как рекламки в супермаркетах — пустое дело. Извините, что испортил вам все веселье, но такие письма все получают. Оборотная сторона популярности. Если считаете, что вам грозит серьезная опасность, есть люди, которые способны защитить вас. И обязательно обратитесь в полицию. Но пытаться вычислить отправителя, сужая круг подозреваемых, — пустое занятие. Это может быть кто угодно. Если вы, конечно, не подозреваете кого-то.

— Не подозреваю.

— Тогда и говорить не о чем. Обратитесь в полицию и наймите телохранителя.

— Тогда катитесь! Я кого-нибудь другого найду.

— Разумеется, всегда можно найти того, кто будет рад выкачать из вас деньги.

— Идите в жопу!

Лексикон Дая начинал утомлять Шпандау. Его уже подмывало схватить актера за грудки, поднять со стула и прочитать ему краткую лекцию о том, как следует принимать гостей, особенно тех, которые превосходят вас на двадцать пять кило и десять сантиметров. Он бы так и поступил, если бы руки Бобби Дая не тряслись, когда он прикуривал сигарету. Бобби пытался выглядеть крутым, но ему это плохо удавалось. До этого момента все происходящее забавляло Шпандау. Но теперь он понял, что все не так просто.

— Дайте-ка мне записку еще раз.

Дай протянул листок. Шпандау взял его за уголки, хотя не очень надеялся, что от этого будет толк. Он поднял листок на свет. Вырезки глянцевые, наверняка пальчики на всех остались. Но поди разбери, чьи они.

— Сколько человек это видели?

— Черт его знает. Энни. Роберт. Может, еще двое-трое.

— Иными словами, записку передавали по кругу, как блюдо с колбасками.

Дай усмехнулся. — Да, пожалуй.

— Не возражаете, если я возьму ее с собой? Верну навтра.

— Да, пожалуйста, берите. Так вы возьметесь за это дело?

— Мне нужно подумать.

— Вы чего? Цену себе набиваете? Самоутверждаетесь за наш счет?

— Я возьмусь за это дело, только если буду уверен, что справлюсь. Такой у меня принцип. А вы вольны нанимать кого вам угодно. Роберт говорит: вы лучше всех.

— Он прав. Я лучше всех. А следовательно, вы можете верить мне на слово.

— Ладно, не потеряйте письмо, мать вашу.

— Постараюсь. В любом случае, приду завтра. — Шпандау встал и пожал руку Бобби. — И, кстати, больше не разговаривайте со мной так, как говорили до сих пор. Может, кто-то и готов такое терпеть. Я — нет. До завтра.

Энни бросилась к Шпандау, не успел он выйти из трейлера.

— Ну?

— Что — ну?

— Как все прошло?

— Поинтересуйтесь у своего клиента.

— Я у вас интересуюсь.

— Я вижу. Но я на вас не работаю.

Ее первым желанием было накинуться на него, но Энни сдержалась и улыбнулась.

— Ну и сукин же вы сын!

— Не исключено. Но я старомодный сукин сын. А вы тут материтесь без меры. Мне это не нравится. Уверен, таким образом вы выражаете свою симпатию, но я бы предпочел, чтобы это прекратилось.

— Так вы согласны?

— Честно говоря, не решил пока. Надо посоветоваться с начальством. Вам сообщу завтра.

Шпандау повернулся и зашагал прочь. Ожидая, что сейчас ему в затылок полетит камень. Но он не полетел, и Шпандау попытался представить себе выражение лица Энни.

Офис «Корен инвестигейшнз» располагался на бульваре Сансет напротив представительства «Мерседеса» и французского бистро. Когда воздух на улице был свеж, можно было открыть окно в приемной, вдохнуть аромат мяса по-провансальски и понаблюдать за иранцами, совершающими тест-драйв по кварталу на дорогом «Мерседесе». Офис «Корен» попытался не бросаться в глаза — в конце концов они ведь занимались делом, требующим секретности, — но позволил себе лишь одну роскошь: щеголеватую латунную табличку у двери. Сам офис состоял из приемной, кабинета самого Корена и небольшого конференц-зала. Но повсюду лежали толстенные ковры и стояла массивная мебель. Они говорили: доверяйте нам. И люди доверяли. Корен обычно не держал в штате больше пяти сыщиков. Ему нравилось называть свое детище агентством-бутиком, подразумевая его высокий класс и индивидуальность и противопоставляя его раздутым и безличным учреждениям, вроде «Пинкертона».

Уолтер Корен унаследовал дело от отца, пьющего сыщика старой закваски, любимым писателем которого был Вальтер Скотт. Его доконали сорок лет сплошных грязных разводов и поисков сбежавших мужей. Уолтер получил диплом экономиста в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, л чтобы оплатить учение, ночами работал на отца. К моменту поступления в университет он уже три года снимал на пленку любовников через окна мотелей и выуживал презервативы из мусорных корзин. Скучища добротного образования в области финансов только ускорила кончину всех романтических представлений Уолтера о жизни в Городе Ангелов.

Уолтер похоронил отца вместе с его разрушенной печенью почти одновременно с получением диплома, потом взялся за реанимацию папашиного наследства и отказался от попыток получить степень магистра делового администрирования в Стэнфорде.[14]

Все знакомые сочли его чокнутым, поскольку Корен-старший всю жизнь едва сводил концы с концами. Но Уолтер, в отличие от отца, не считал себя изувеченным нравственным несовершенством окружающего мира. Он рано понял, что люди — испорченные существа и вследствие этой испорченности нередко попадают в переплет и нуждаются в помощи. В свое время Уолтер написал весьма познавательную курсовую работу на тему «Экономика переработки отходов», откуда уяснил, что уничтожение продуктов человеческой деятельности может принести состояние. Точно так же, рассудил он, в Лос-Анджелесе найдется немало людей, горящих желанием платить немалые деньги за то, чтобы избавиться от иных видов накапливающегося и мешающего жить дерьма. При этом, по его мнению, хотя замусорить свое гнездо способны представители любого класса, за его очистку богатые платят лучше.

Уолтер влез в долги, чтобы взять напрокат роскошную машину, купить хороший костюм и снять первоклассный офис в Беверли-Хиллз. Он свято верил, что состоятельные люди доверяют только себе подобным. Уолтер начал обхаживать богатых и знаменитых, которые оценили его загар, явно полученный в загородном клубе, великолепные зубы, а в особенности то, что он был тактичен и не высказывал суждений по вопросам морали. Богатые тоже хотят нравиться. За десять лет Уолтер Корен добился успеха и прослыл одним из самых надежных хранителей секретов в обществе Лос-Анджелеса. Кроме того, в его активе значились три бывшие жены, язва желудка, вереница молоденьких любовниц и Шпандау.

В этом списке радовал его только Шпандау, и только Шпандау знал: Корена-младшего заработки интересовали гораздо меньше, чем реабилитация имени отца, которого он обожал. В конце концов, старик Корен основал успешную фирму. В кабинете висел его портрет, сделанный с фотографии по заказу Уолтера.

И каждый год четырнадцатого июля Уолтер напивался в память о дне его смерти. Иногда Шпандау присоединялся к нему.

Шпандау вклинил «БМВ» на свободный пятачок перед бистро и подумал, что сегодня в меню явно наличествует paupiettes de veau.[15] Он проверил, не ошибся ли, и решил при случае попенять шеф-повару Андрэ на то, что в это блюдо вместо мадеры добавили красного вина. Когда Шпандау вошел в офис, Пуки Форсайт, которая некогда звалась Амандой, пока не поступила в приличное учебное заведение на Восточном побережье, оторвалась от чтения модного журнала. Пуки, миниатюрная привлекательная брюнетка, верила в искупление грехов посредством нарядов. Также она полагала, что человеку одной личности маловато, и поэтому меняла свою ежедневно. В этом она не отличалась от большинства жителей Лос-Анджелеса. Сегодня Пуки выбрала образ Одри Хепберн: убрала волосы наверх, открыв изящную бледную шейку. Розовый костюм был от «Живанши» — или очень приличной подделкой. Пуки приехала в Лос-Анджелес, чтобы добиться финансовой независимости, но ежемесячный чек от «папочки» был не лишним.

— О, с возвращением! — обрадовалась она. — Ну как отпуск?

Шпандау поднял большой палец, который чем дальше, тем больше напоминал баклажан. Пуки скривилась.

— Да чего вы с ним сделали-то?

— Арканом затянул.

— Так я и подумала, — ответила она елейным голосом. — Что вам пришлось веревкой ловить корову или что-то в этом роде.

— Промахнулся. Он у себя?

Пуки кивнула. Шпандау подошел к двери Корена и постучал. Корен открыл, удивленно посмотрел на него, но быстро пришел в себя.

— Доложи о расходе бензина.

Уолтер Корен-младший был высок, худощав и обладал той привлекательностью, которая с возрастом начинает казаться следствием богатства.

Его загар был по-прежнему безупречен, хотя светлые волосы уже начали редеть.

И поддерживать тридцать четвертый размер талии ему удавалось теперь с большим трудом. Корену было слегка за пятьдесят, но выглядел он ровесником Шпандау. Женщины считали его достаточно привлекательным, вследствие чего постоянно причиняли ему беспокойство. Мужчинам он нравился, поскольку умел ублажать их самолюбие без гомосексуального оттенка. И все же в глубине души он был привязан ко всем своим женам, а его печень стремилась догнать печень отца.

— Только что вернулся, — сообщил Шпандау.

— Ты никогда не включаешь счетчик, а потом ноешь, что мы тебе платим мало. А мы ведь помочь пытаемся.

— Ну вы тут главный, — ответил Шпандау, плюхнувшись на стул. — А главный только и может, что людей эксплуатировать, только вот понимания от него не дождешься.

— Это откуда? — восхитился Корен. В студенческие годы он входил в радикальную группу, одну из немногих обладавших финансовыми средствами. — Элдридж Кливер?[16]

— Господин Роджерс.[17]

— Как палец?

Шпандау продемонстрировал. Корена передернуло.

— Господи! Ужас кадкой. Ты его запудрил бы, что ли.

А то смотреть жутко… ну так что там с Бобби Даем?

Шпандау показал ему письмо. Корен прочитал и вернул листок.

— Есть предположения относительно автора?

— Он говорит — нет.

— Тогда чего он от нас хочет?

— Расследования. Кто-то ему сказал, что мы такими вещами занимаемся.

— А ты объяснил ему со всем терпением, каков шанс вычислить автора?

— Да.

— И?

— Все равно хочет расследования.

— А ты на это ответил?..

— …что переговорю с моим господином и повелителем.

— Думаешь, есть смысл?

— Я думаю, что это все дерьмо собачье. Подделка чистой воды.

— Думаешь, он сам себе послал письмо с угрозой? Зачем ему это?

— Понятия не имею. Сначала подумал — реклама. Но он не хочет, чтобы об этом узнала пресса.

И в полицию идти не желает. Такое внимание к его персоне ему в любом случае ни к чему.

— Может, он хотел навести на какую-то мысль? Проверял на вшивость?

— Похоже на то. Он ищет, кому бы довериться.

— Ты подходишь, у тебя же рожа святого Бер-нара.

— Вот именно.

— Согласен с тобой — это сильно смахивает на дерьмо. И может оказаться пустой тратой времени. А тебе и так есть чем заняться.

— Но у меня еще отпуск не кончился, — напомнил Шпандау. — Меня тут вообще до понедельника быть не должно, не забывай. Между прочим, часики тикают, деньги мне капают, не так ли?

Никогда не понимал, зачем нужен отпуск, — буркнул Корен, умело уходя от умилительной попытки Шпандау выбить из него за внеурочные. — Людям следовало бы добиваться самореализации в работе. Именно труд превратил нашу страну в великую. Думаешь, Томас Джефферсон целыми днями сидел и ныл о том, что хочет провести свои законные две недели в году на Миртл-Бич?[18] Да и вообще, ты измучился от безделья, да еще вон пальца чуть не лишился, как последний идиот. Ты же практически умоляешь дать тебе дело.

— У Томаса Джефферсона была сотня рабов, и он потратил чертову уйму времени, пытаясь всучить американцам помидоры, — нашелся Шпандау. — Он околачивался в своем саду, и ему не приходилось общаться с агентами, актерами или ехать по шоссе Вентура в шесть вечера. У меня еще три дня в запасе.

— Хорошо. Что ты хочешь делать? Взяться за это?

— Завтра смотаюсь к нему опять и поговорю.

— Ладно. Только уж за свой счет. Сам сказал — ты еще в отпуске. За сегодня я тебе заплачу, но пока официально от меня задания не получишь — ты сам себе платишь. На мне фирма.

— Да еще какая!

— Изображая святого Бернара, много не заработаешь. И сдай отчет по расходу бензина. Я больше не собираюсь мириться с этой хренью, когда вы их складируете, как будто это вам накопительный счет в банке. А потом ждете, что я вам буду все оплачивать.

Шпандау поднялся.

— В понедельник, — отрезал Корен. — Принеси дело к понедельнику. Или я сам найду тебе занятие.