"Осенью, при солнышке" - читать интересную книгу автора (Кузьмин Лев Иванович)



Лев Кузьмин ОСЕНЬЮ, ПРИ СОЛНЫШКЕ

Осенним солнечным днём Таня и Дашутка играли дома.

С работы, с колхозной фермы прибежала мать.

На этот раз она не кинулась, как всегда, на кухню, не зашумела: «Ой, девочки, давайте обед собирать скорей! Вот-вот отец с поля придёт, да и мне обратно надо!» — а встала у порога и, прижав высоко к себе свёрнутый кульком фартук, сказала:

— Угадайте, что принесла? — По голосу матери было ясно, что принесла она что-то приятное.

Таня, которая была чуть постарше и чуть пошустрей, ответила сразу:

— Куклу! Наверное, шла с работы мимо магазина и купила куклу.

А маленькая Дашутка сперва подумала, а потом счастливо засмеялась:

— Телёночка!

Тогда мать засмеялась сама:

— Эх вы! Не угадали… Кукол у вас и так уйма, телят в эту пору не бывает, а выпросила я сейчас на ферме у нашей сторожихи Пелагеюшки вот кого…

Она осторожно присела, раскрыла фартук, и оттуда, не сильно цепляясь коготками, выкатился преудивительный котёнок.

Лохматый, ярко-ярко-жёлтый, с розовым оттенком, а всего чудесней у котёнка глаза. Большие, пронзительно-зелёные и при этом немножко сердитые.

Но вот гость опомнился, глаза подобрели, и котёнок мягко проскакал по золотым от солнца половикам в темноту под стол. Он мигом нашёл там пустую катушку и очень деловито покатил её через всю избу к печке, от печки назад к столу, от стола опять к печке.

— Вот каким сразу стал хозяином! Вот какой молодец! — снова засмеялась мать.

А девочки так и запрыгали:

— Молодец! Молодец! Только как его зовут?

— Придумывайте… — развела руками мать и побежала теперь на кухню собирать обед.

Имя котёнку придумывали всем семейством.

Даже когда примчался на мотоцикле с поля отец, и когда он, наспех ополоснув руки, сел к столу, придвинул к себе полную тарелку и так принялся работать ложкой, будто ему не на комбайн свой возвращаться надо, а на пожар лететь, — даже и тогда за столом речь шла всё о том же котёнке.

— Давайте котёнка по масти назовём — Палешок. Палевый, значит, — сказала мать, подливая отцу ещё поварёшку щей, придвигая тарелки и к девочкам, чтобы ели, не забывали. — Палешок имя красивое, ласковое…

— Красивое, да всё равно какое-то не очень понятное, — возразила Таня. — Назовём лучше Мурлыкин. Вон он на солнышке, на подоконнике угрелся, калачиком свернулся и, совсем как издали папкин мотоцикл, намурлыкивает.

— Мурлыкин — не имя! Мурлыкин — фамилия, — заспорила Дашутка, хотя сама ничего лучшего пока ещё не придумала.

А отец сидел рядом с Дашуткой, молчал, но всех слушал. Отец под этот спор доедал свои щи, подчистил огромную порцию масленой каши, поднялся, снял со стены, с гвоздика кожаную кепку и только тогда уж сказал:

— Да назовите Васькой и — шабаш! В деревне у всех коты — Васьки, пусть и наш будет Васькой. Подумаешь, делов-то… Ну, а я помчался опять.

И он выскочил за дверь, за гулкие сени, завёл на улице свой мотоцикл и сначала с треском, а потом и действительно со всё удаляющимся мурлыканьем хорошо отлаженного мотора умчался опять куда-то в поля.

Но и Васькой назвать котёнка девочки не согласились.

Не согласилась и мать. Собираясь после обеда снова на ферму, она сказала, что колхозные коровы и те имеют каждая свою собственную кличку — то Бурёнка, то Ромашка, а то даже и Звёздочка, так зачем же в этом обделять деревенских котят, когда они тоже все разные, все неодинаковые.

— Особенно наш, этакий красавец! Нет, вы, девочки, подумайте тут без меня ещё…

И девочки остались дома с котёнком, и стали думать ещё.

Но так как были маленькие, то думали не долго.

Они просто стали с котёнком играть и манили его к себе: «Кис-кис!»

На этот зов котёнок, конечно, оборачивался, но куда охотнее стал скакать за Таней и за Дашуткой, когда они привязали к нитке бумажку и принялись бегать взапуски.

Шум, весёлый топоток они подняли в избе такой, что вскоре все трое упыхались. А как упыхались, то влезли на табуретки и распахнули всё ещё не заделанное на зиму окно.

Мать сердилась, когда узнавала, что окно без неё открывали, но девочки обе половинки всё равно распахнули, навалились на подоконник, пристроился тут и котёнок.

Он уселся на самом краю, на самом солнышке, а Дашутка опять стала баловаться с ним. Она, как будто хитрая мышка, стала поскрёбывать по крашеному подоконнику пальцем, а котёнок стал слушать, на Дашуткин палец смотреть.

Смотрел, смотрел, да вдруг и цапнул. И Дашутка ойкнула, рассердилась, шлёпнула котёнка ладошкой:

— Вот тебе, вот! Не цапайся!

А он и ладошку хотел цапнуть.

Тогда Дашутка хлопнула его сильней, совсем уж по-правдашнему.

И тут котёнок разом встопорщился, сердито шикнул на девочек, с окошка сиганул в бурые лопухи и там исчез.

— Ты что наделала-то! — закричала Таня, а Дашутка заплакала:

— Я нечаянно, я не нарочно!

Суетясь и толкаясь, они кинулись к вешалке, кое-как, наспех, напялили пальтишки, всунули босые ноги в резиновые сапоги, выскочили на крыльцо, на холодный сквозняк.

Ветер сразу принялся трепать распахнутые одёжки, но Таня и Дашутка, низко пригибаясь и держа платки за длинные концы, всё равно побежали вокруг избы и за углом, за калиткой сада, попали в солнечный затишек.

Ветер пошумливал там лишь в больших, почти голых теперь черёмухах и рябинах. Он крутил вихорьками палую листву, и ничего, кроме этого шуршания, вокруг было не слышно. Раз или два где-то тенькнула синица, а потом опять стало тихо.

— Кис-кис… — позвала плачущим голосом Дашутка.

— Мурлыкин, Мурлыкин! Палешок, Палешок! Васька, Васька! — принялась выкликать Таня, но котёнок то ли не слышал, то ли по-прежнему обижался — отзыва не было никакого.

А тут ещё Дашутка добавила:

— Да-а, как же! Станет он тебе откликаться на эти имена. Он ведь знает, что эти имена все пока ненастоящие…

И девочки поссорились. Поссорившись, заплакали. А поплакав, помирились, стали котёнка опять искать.

Обшарили все лопухи под окном; излазили вдоль и поперёк сырые, до сей поры свежо и резко пахнущие кусты смородины — вылезли оттуда с грязными коленками, все в липучей паутине, в мусоре, а котёнка и там не услышали, не нашли.

Девочки весь сад исходили, все закоулки осмотрели, принимались плакать ещё не раз.

Порою под их крики «Кис-кис!» ветровой вихорь опять просыпался, подымал упавшие на траву ярко-жёлтые листья, катил их комом через пустые картофельные борозды, швырял через такие же опустевшие грядки капустника, и тогда девочкам казалось, что это и скачет их палевый котёнок. Они кидались вдогонку, но тут же останавливались.

И вот когда в саду осталась не осмотренной одна лишь старая, чёрная банька, Дашутка вздохнула, почти шёпотом сказала:

— Ничего не поделаешь, придётся заглянуть в баньку.

— Придётся, — ещё тише, ещё осторожнее согласилась Таня.

Осторожность была не пустой. В баньке жил бородатый мокрый мужичок по прозванию Плюх.

Плюха Дашутка придумала сама нынешним летом.

И Таня отлично знала, что Плюх придуман, но тоже его боялась.

Тем более что летом-то, в самую знойную пору, если совсем рядом с банькой затаиться да как следует прислушаться, то в ней и правда что-то поплюхивало и пошлёпывало.

Отец смеялся:

— Трусихи! Это половицы там совсем изотлели… Вот через дыры, когда баня давно не топлена, в неё и забираются от жары, от солнышка огородные лягушки. Осенью после уборбчной полы перестелю.

Но девочки всё равно считали, что в баньке хозяйничает Плюх.

Он, встав на цыпочки, начерпывает ковшиком из печного котла воды в цинковое корыто и пускает по корыту кораблики. Устраивает он кораблики из мокрых листьев, которые сощипывает с банных веников. Рубашка на нём уплёскана, бородёнка Плюха мокрым мокра, — она тоже как банный веник, но только маленький. Когда кто мешает Плюху — например те же лягушки, — то он сердится, трясёт бородёнкой, недовольно стучит босыми пятками по шатким влажным половицам, и в баньке раздаётся: «Плюх, плюх, плюх…»

Прячась за толстый косяк, девочки в баньку всё-таки заглянули. Двери в ней — наружная и та что ведёт из предбанника в мыльню, — обе нараспашку. Отец решил перед ремонтом баньку проветрить, и теперь там сухо, светло.

Там лишь звенит, полусонно тычется в крохотное оконце долгоногий осенний комар, а под оконцем на выскобленной добела скамье сидит себе посиживает, разглядывает комара беглый котёнок.

— Вот он! — обрадовалась Дашутка, но кинуться в баньку не решилась и теперь.

Она лишь поманила издали:

— Кисик, кисик, иди сюда, миленький кисик…

А «кисик» у себя там, на скамейке, даже не пошевелился, даже и ухом не повёл.

Тогда Дашутка стала шёпотом уговаривать старшую Таню:

— Забеги, поймай его… Плюха тут нигде не видно. Котёнок и тот его не боится. Плюх спрятался.

— Мало ли что, спрятался… Сейчас спрятался, а потом выскочит, — не согласилась Таня. — Нет уж, если забегать кому первому, так это тебе. Плюх всё-таки не мой, а твой. Ты его придумала, ты и забегай. А я, в случае чего, стану тебя спасать.

И Дашутка прижмурила глаза, набрала воздуху, совершенно как в омут кинулась в прохладный предбанник.

Из предбанника проскочила к скамье, к светлому оконцу, и пушистый котёнок, не успев мяукнуть, очутился у неё на руках.

На волю Дашутка вылетела ещё стремительней. Сверкая и хлопая голенищами резиновых сапог, прижимая к себе котёнка, она понеслась прямо по грядкам к избе, а Таня бежала рядом и всё приговаривала:

— Ой, не упади! Ой, только не выпусти!

Дома они котёнка стали наперебой угощать.

Таня положила перед ним на пол кусок творожной ватрушки. Он кусок умял, но когда Таня хотела его погладить, то он спину выгнул, сердито напыжился и отошёл в сторону.

Дашутка сбегала на кухню, принесла в блюдце молока.

Котёнок вылакал и это угощение, но от Дашутки тоже отвернулся.

Он не стал на неё смотреть и тогда, когда маленькая Дашутка принялась разговаривать с ним так же ласково, как ласково на своей работе разговаривает с коровами мать:

— Ну что-о ж ты… Ну что-о… Ну, погляди на меня! Ну, помурлычь… Мы-то ведь для тебя стараемся, мы-то ведь тебя очень любим! Даже к Плюху из-за тебя не побоялись войти, а ты всё сердишься на нас… Эх ты, Сердиткин! Эх ты, Хмуркин! Эх ты, Гордей Гордеевич…

И вдруг Дашутка замерла, уставилась на Таню:

— Слушай! А ведь его Гордеем можно назвать. Это имя ему подходит, и оно самое настоящее.

— Верно! — засмеялась Таня. — Он Гордей и есть. И пускай у всех коты — Васьки, а у нас будет — Гордей! Важный-преважный, белогрудый, палевый — ни у кого такого нет!

И тут котёнок уселся, голову поднял, этак бочком изумрудным глазком глянул на Дашутку, глянул на Таню, повёл чинно усишками, в которых застряла белая капля молока, и — замурлыкал!

Имя Гордей ему, видно, очень и очень понравилось.

Художник А. Борисенко