Гросспираты

Заранее и хорошо продуманная линия

Когда—то Лев Толстой высказал мысль, что нет абсолютно злых и абсолютно добрых людей. Как реки в своем течении бывают чаще широкими, чем узкими, или чаще узки­ми, чем широкими, так и люди оказываются чаще злыми, чем добрыми, или чаще доб­рыми, чем злыми. И действительно, жизнь даже самого страшного преступника — не просто прямая и сплошная линия нанизанных одно на другое преступлений. Она подчас извилиста и на своих изгибах может иметь нечто такое, что чисто внешне представляется отступлением от обычного его поведения. Это почти неизбежно, так как всякая жизнен­ная линия складывается не сама по себе, а под определенным воздействием многих сил и поступков других людей.

Я невольно задумывался над этим, наблюдая в ходе Нюрнбергского процесса за усилиями корпуса защиты. Как только не изощрялись господа адвокаты, если в лаби­ринте страшных преступлений им удавалось набрести на факт, который можно было истолковать в пользу подзащитных, представить в виде доказательства «добропорядоч­ности» и «гуманности».

Нацистская элита сеяла зло годами и в масштабах целых континентов, но и ее пред­ставителям на своем мрачном пути случалось иногда обронить песчинку добра. Вот по­чему Геринг мог привести отдельные примеры, когда его личная точка зрения в каком—то вопросе не совпадала с точкой зрения Гитлера, хотя в основном и главном они схо­дились, а Розенберг в чем—то не соглашался с Гиммлером, и в бесконечной цепи его пре­ступлений на оккупированных советских территориях промелькнул вдруг такой эпи­зод, когда он якобы спас от гестаповской расправы нескольких актеров Винницкого театра.

Бывшие руководители военно—морских сил «третьего рейха» гросс—адмиралы Редер и Дениц не представляли исключения из этого правила. По конкретным обстоятельст­вам широко разветвленного заговора и разделению ролей, свойственных каждому от­дельному его участнику, они выглядели порой не так зловеще, как их соседи по скамье подсудимых. Здесь вступало в действие общее для всех групповых уголовных дел по­ложение. В таких случаях на скамье подсудимых всегда есть подсудимые основные, второстепенные и, так сказать, центр— середина между ними. На жутком фоне содеян­ного теми, кто предстал перед Международным трибуналом в Нюрнберге, эти грани оказались трудноразличимы: тысячной доли совершенных преступлений, в которых

изобличались подсудимые, было более чем достаточно, чтобы открыть дорогу на эшафот каждому из них. Ведь это был процесс главных нацистских военных преступников. Тем не менее грани существовали, и защита упорно стремилась их показать в наиболее выгодном для подзащитных свете.

...Март 1945 года. Крах нацистской Германии уже ясен не только союзным странам, он очевиден и для самого Гитлера. Но фюрер еще ведет азартную игру: отдает прика­зание своим министрам, видным чиновникам, фельдмаршалам и адмиралам покинуть Берлин и эвакуироваться в области предполагаемой оккупации войсками западных стран.

Господа министры быстро воспользовались этой возможностью. Некоторые из них улизнули еще до распоряжения Гитлера. А вот Редер не покинул Берлин. Позднее, буду­чи уже в плену, он дал такие письменные показания:

«В конце марта 1945 года стало ясно, что Берлин рано или поздно будет занят Красной Армией. Мне сообщили по телефону, что ставка фюрера и сам фюрер находят­ся в Берлине и здесь останутся. Я позвонил дежурному в ставке вице—адмиралу Фоссу и сообщил ему, что тоже намерен остаться в Берлине».

— Ну и что? — скажет читатель. — Еще один пример фанатической преданности Гит­леру, готовности умереть вместе с ним в берлинском мешке.

Не в этом дело. Редер пишет в своих показаниях, что он доложил в гитлеровскую ставку о твердом решении «остаться в Берлине и в случае его оккупации». Можно, конечно, усомниться в правдивости этого заявления. Ведь Гитлер в те страшные для него дни мог быстро расправиться со вчерашним своим фаворитом, не хуже, чем Муссо­лини с обожаемым зятем и министром иностранных дел Италии Чиано.

Но для нас здесь важно другое. Показывая так, Редер как бы говорил своим обвинителям: я со спокойной совестью отдавал себя в руки союзников, ибо не чувст­вовал за собой никакой вины. Пусть бегут те, на ком отметины нацистских преступле­ний, чьи имена ассоциируются с СС, СД, гестапо, концлагерями, газовыми камерами. Ре­дер свободен от всего этого. А раз так — ему нечего бежать от тех, кто ищет не просто немцев, а немцев—преступников.

Редер, конечно, не исключал, что в пылу политических страстей и общественного гнева его тоже могут призвать к ответу, однако действия свои на службе германскому государству не считал преступными. Он не говорит о службе нацистскому государству. Он подчеркивает — германскому.

Редер согласен с тем, что нацисты и Гитлер — это исчадие ада, позор Германии. Но сам—то он человек военный и участие в войне — его профессиональная обязанность. Вот он и участвовал, как до него это делали многие поколения близких и родных ему немцев. Участвовал и в первой, и во второй мировых войнах. Только участие—то его (и это самое главное!) ничего общего не имело с преступлениями фашистов и не состоит ни в какой связи с их заговором против человечества.

Редер все время старался убедить суд в исключительности своего положения на нюрнбергской скамье подсудимых и, казалось, не сомневался, что судьи в конце кон­цов поймут это. Не потому ли даже в качестве защитника для себя он предложил не профессионального адвоката, а старого товарища, бывшего имперского военного ми­нистра Гесслера...

Ну, а как повел себя перед Международным трибуналом другой гросс—адмирал?

...6 ноября 1945 года. Начальник следственной части советской делегации Георгий

Николаевич Александров допрашивает Деница. Обвиняемому предъявляются некото­рые директивы ОКВ о зверствах: требуется выяснить его осведомленность об этих до­кументах, личное участие в их исполнении. Карл Дениц глубоко возмущен этим. Не раз он уже говорил, не раз еще скажет, что надо наконец перестать путать германский флот с СС, с полицией. Пора бы знать из многовековой истории, что благородные рыцарские традиции моряков германского флота не способен поколебать даже нацистский режим.

Чтобы читатель смог отчетливее представить себе линию поведения Карла Деница, лучше всего привести здесь выдержку из протокола допроса:

«Александров. Ознакомились? (имеются в виду директивы ОКВ. — А. П.)

Дениц. Я бегло просмотрел.

Александров. Как вы расцениваете подобные директивы?

Дениц. Я не хочу давать об этом показания. Я вижу эти директивы впервые и не знаю причин, которые их вызвали.

Александров. А вне зависимости от причин у вас может быть свое мнение о содер­жании этих директив?

Дениц. Я не желаю об этом говорить.

Александров. Не считаете ли вы издание... директивы, касающейся уничтожения города Ленинграда, грубым нарушением международных обычаев и правил ведения войны?

Дениц. Я не желаю давать на это ответ...»

Каждым своим словом, каждым жестом бывший гросс-адмирал недвусмысленно давал понять следователю: задавайте такие вопросы кому подобает, а если вопреки ло­гике вы предпочитаете задавать их мне, то не удивляйтесь моему к ним отношению.

Дениц возмущался даже самим фактом привлечения его к судебной ответствен­ности. Когда ему дали для ознакомления текст обвинительного заключения, он не пре­минул начертать на нем: «Типичный американский юмор».

Все это и многое другое делалось, разумеется, с определенной, заранее и хорошо продуманной целью. Сами—то гросс—адмиралы отлично сознавали, за что держат ответ перед Судом Народов. Но они твердо решили любыми средствами торпедировать вы­воды обвинения. Благо, в их распоряжении такие способные адвокаты, как доктор Зиммерс и доктор Кранцбюллер.

Редера обвиняют в том, что он активно участвовал во всеобъемлющем заговоре против мира. Редер не спорит, возможно, такой заговор и существовал. Однако какое большое заблуждение полагать, будто в этом деле участвовал офицерский корпус. Вниманию высокого суда предлагается уже известный тезис — политика была пре­рогативой партии и нацистского правительства, а отнюдь не военных людей. Не ве­рят подсудимым, пусть поверят свидетельству начальника штаба американской ар­мии генерала Маршалла! Это по его просьбе Эйзенхауэр организовал изучение воп­роса о роли германских военных деятелей в гитлеровском военном заговоре. Док­тор Зиммерс любезно предъявляет трибуналу копию сообщения Маршалла американ­скому президенту. Там ясно сказано: «Нет доказательств того, что германское ко­мандование имело единый всеобъемлющий стратегический план... Неистовая стратегия Гитлера превысила германские военные силы и привела к поражению Германии». Гер­манские генералы понимали всю авантюристичность политики Гитлера и потому в меру своих возможностей противились ей. Защита обращает особое внимание членов Между­народного трибунала на следующий весьма важный вывод Маршалла, которого трудно, конечно, заподозрить в намерении необоснованно снять со своего вчерашнего врага ответственность за войну: «История германского верховного командования с 1938 года является переплетением постоянных разногласий и споров, в которых личные приказы Гитлера во все возрастающей степени берут верх над мнением военных начальников». Споры эти, оказывается, происходили и потому, что военные начальники, в том числе Редер и Дениц, считали армию и военно—морской флот Германии не готовыми к большой войне. На процессе Дениц заявил:

—  То, что мы не были подготовлены для ведения морской войны с Англией, всего ясней и лучше видно из того, что вооружение военно—морских сил в начале войны надо было в корне изменить...

Да и вообще диктатура, мол, исключает какую бы то ни было самостоятельность и свободу тех, кто ей служит! Этот тезис особенно старательно развивал в своей речи в защиту Редера его адвокат доктор Зиммерс:

— Точно так же, как сто тридцать лет тому назад не могло возникнуть мысли о том, чтобы предать суду адмирала, выполнявшего приказы диктатора Наполеона, так и те­перь нельзя осудить адмирала, выполнявшего приказы диктатора Гитлера. Как раз при диктатурах не только уменьшается власть и влияние военного начальника, но и снижа­ется его ответственность, ибо диктатор держит всю полноту власти в своих руках. Но именно поэтому он берет на себя и всю ответственность.

Адвокат не сомневается в широкой эрудиции господ обвинителей и судей, но все же считает необходимым напомнить им известное высказывание Густава ле Бона, ха­рактеризующее возможности «вождей»:

«Настойчивая воля, которой они обладают, является исключительно редким и ис­ключительно сильным качеством, подчиняющим себе все. Не всегда можно даже предс­тавить себе, на что способен человек с сильной волей. Ничто не противостоит ей: ни при­рода, ни боги, ни люди».

Редер с большим интересом наблюдал за доктором Зиммерсом и с трудом сдержи­вал восхищение. Долгие годы нацистского режима свели на нет искусство адвоката: когда судебная процедура была заменена гестаповской расправой, отпала всякая необ­ходимость в услугах этих людей. И как это ни парадоксально, адвокатская профессия стала возрождаться в Западной Германии именно с Нюрнберга, именно с защиты тех лю­дей, которые подавили и в сущности ликвидировали в Германии институт судебной защиты.

Доктор Зиммерс не уходил от сложных и острых вопросов. Сделав попытку убе­дить судей в том, что Гитлер подавлял волю подчиненных, заменив ее своей, адвокат заходит с другой стороны:

—  Является ли долгом солдата выступать с протестом, открыто восставать? На это каждый военный начальник во всем мире и вообще всякий человек даст отрицательный ответ. Исключение может составить только приказ диктатора, заставляющий совершить преступление...

Развив подробно этот тезис, Зиммерс заключил свою аргументацию ссылкой на то, что Редер — глубоко религиозен:

—  Человек, который верит в бога, не может совершать преступления, а солдат, который верит в бога, не может быть военным преступником.

Но Редер все же пошел на службу к нацистам, совершившим самые чудовищные преступления?

Так ведь это теперь, в 1945 году, в зале нюрнбергского Дворца юстиции мир полу­чил наконец бесспорные доказательства фашистских злодеяний. Нельзя же забывать, как выглядел Гитлер в глазах немцев в 1933 году. А ведь именно в то время Редер дал согласие служить Гитлеру. Дал потому, что получил от последнего заверение: возглав­ляемая им Германия будет проводить политику мира. И очень скоро последовали убе­дительные доказательства честности этих заверений: уже в 1935 году Гитлер заключил соглашение с Англией, которое никто не мог расценивать иначе, как выражение стрем­ления Германии быть в мире и дружбе с этой страной.

Да, конечно, у «третьей империи» существовали определенные споры с другими державами. В том числе и территориальные. Все дело, однако, в том, что решались они без кровопролития, мирным путем. Так было с Австрией, так было с Чехословакией...

Редер очень доволен своим адвокатом. Но и доктор Зиммерс должен признать, что никакой другой подсудимый не сделал такого значительного вклада в дело защиты, как Редер.

Каждый из тех, кто предстал перед Международным трибуналом, мог вызывать свидетелей. Этим правом воспользовались и гросс—адмиралы. Только с большей, чем другие, осмотрительностью. Их адвокаты Зиммерс и Кранцбюллер уже имели возмож­ность наблюдать трагические ситуации, когда свидетели защиты усилиями обвините­лей превращались в свидетелей обвинения, а иные документы, представленные подсу­димыми, превращались в весьма своеобразные и малоприятные бумеранги.

Читатель хорошо знает также, сколь антагонистическими были отношения между подсудимыми. Это неизбежно передавалось и защите. Трудно забыть скандальную сцену между адвокатами Геринга и Шахта. А— итог всегда был один — выигрывало на этом только обвинение.

За несколько месяцев процесса адвокаты адмиралов, да и их подзащитные, научи­лись многому. Они действовали солидарно, зорко вглядываясь в обстановку, склады­вавшуюся на процессе, а еще больше в обстановку за стенами Дворца юстиции. Испод­воль готовились контрдоказательства особого рода, такие, какие не под силу собрать ни одному другому адвокату. Придет время, и они выложат свои козыри на судейский стол. А пока — терпение и последовательность.

Определенные надежды защиты возлагаются на адмирала Шульте—Монтинга — моря­ка кайзеровских времен. Этот человек уже много лет знает Редера. Доктор Зиммерс убежден и хочет, чтобы суд поверил ему, что этот «старый моряк» свободен от груза нацизма и рассматривает поражение фашизма как свою собственную победу. А уж «ста­рый моряк» своими показаниями будет убеждать убеленных сединой членов Между­народного трибунала в том, что и для Редера день суда над всей этой бандой, сидящей на скамье подсудимых, — это самое яркое выражение господней воли. Жаль, конечно, что и Редера каким—то ветром занесло на эту скамью. Но ведь на то и суд, чтобы внести яс­ность...

Ряду весьма важных свидетелей доктор Зиммерс направил опросные листы. Их по­лучили, в частности, вице—адмирал Ломан Вальтер, рейхсминистр в отставке Карл Зеве—ринг, генерал—адмирал Альбрехт, работавший с Редером с 1926 года, бывший статс—сек­ретарь Вайзцеккер. Они должны были рассказать суду о том, что Эрих Редер отрица­тельно относился к агрессивной войне, что строившийся под его руководством военно—морской флот предназначался только для целей обороны, что между Редером и Гитле­ром неизменно возникали разногласия и в спорах с фюрером гросс-адмирал всегда за­нимал позицию мира, а не войны, что Редер был решительным противником вооружен­ного столкновения с Советским Союзом.

Это все свидетельства политиков о политике, военных о военном. Но доктор Зим­мерс сознает, что после стольких лет господства нацизма и милитаризма вера даже в таких свидетелей поколеблена. Поэтому он счел не лишним опереться и на других людей, чья репутация даже для судей Международного трибунала выглядит безупречно. У свидетельского пульта — госпожа Ганнеле фон Позер. Первым делом она сооб­щает суду, что не находится в родстве с гросс—адмиралом Редером и что никакого от­ношения не имеет ни к нацистской партии, ни к ее организациям. Сняв с себя таким об­разом всякие подозрения в необъективности, свидетельница продолжает:

— Я правнучка умершего в тысяча девятьсот сороковом году бывшего начальника морского кабинета адмирала фон Мюллера, который известен своими либеральными взглядами. До своей смерти он был в тесной дружбе с гросс—адмиралом Редером … Незадолго перед войной переписывался с одним английским адмиралом, сетуя на немыслимое обхождение с евреями. Как член … церкви, он просил Редера вступиться за пастора Нимёллера, и Редер всячески пытался освободить последнего. … Гросс-адмирал с беспримерным мужеством заступался за старых служак военно—морского флота, даже  если они были опасными противниками  национал—социалистского режима.

Свидетельница понимала, что при всем том Редера компрометирует один упрямый факт: служба нацизму вплоть до того, как «третья империя» достигла кульминацион­ной точки своего успеха. Но Ганнеле фон Позер и этому находит объяснение, по стран­ной игре случая полностью совпавшее с трактовкой данного вопроса адвокатом Зим—мерсом и самим Редером:

— Из—за верности начальству в христианском смысле Редер лояльным образом про­должал работать дальше и выполнять свои задачи также и при Гитлере. Но я знаю, что он в течение многих лет пытался уйти в отставку со своего поста и был в отчаянии, что это ему не удавалось, особенно с момента начала войны.

И чтобы уж до конца прояснить позицию Редера в отношении Гитлера и фашист­ского государства, свидетельница доводит до сведения суда, что однажды в разговоре с ней гросс-адмирал заявил:

«Я говорю «хайль Гитлер» только тем людям, которые мне не симпатичны».

Ганнеле фон Позер хочет, чтобы высокий трибунал, заседающий в старинном немец­ком городе Нюрнберге, поверил ей, что все ее показания о Редере — долг перед памятью дедушки, «который, если бы он еще жил, всеми своими силами вступился бы за этого скромного, благородно мыслящего и верного товарища».

Долгие месяцы процесса уже убедили Редера в том, что судьи с солидной долей скепсиса выслушивают некоторых свидетелей. Но эта дама, эта почтенная дворянка, с его точки зрения, не могла не произвести на них самого лучшего впечатления.

А вот еще один подобный свидетель. Нет, это не адмирал, не дипломат, не какой—нибудь министерский чиновник. Это человек, посвятивший себя науке, профессор Ро­берт Зейбт. Он сообщает суду:

—  Мое знакомство с господином Редером начинается с последних классов гимназии. Качества, которые отличали его тогда, в основном были те же, которые характеризова­ли всю его последующую жизнь, — природное благородство, сдержанность, с одной сто­роны, и с другой — отзывчивость и доброта...

Свидетель готов поручиться за то, что Редер не нацист по своим убеждениям. Это начисто и ключалось его воспитанием, всем укладом, который царил в его доме:

— За семейным столом господина гросс—адмирала даже в присутствии гостей совер­шалась молитва: «Приди, Иисус, будь нашим гостем и благослови все то, что ты нам даровал».

Далее профессор разъясняет суду, что в гитлеровской Германии среди принципов, отличающих нациста от ненациста, одним из первых был расовый принцип. Человек, не исповедовавший антисемитизм, всегда рассматривался как враг нацистской идеологии. А гросс-адмирал Редер не только был чужд самой идее антисемитизма, но всеми силами старался помочь жертвам этой нацистской политики. Конечно, и другие подсу­димые могли привести в качестве оправдывающего обстоятельства ссылку на то, что они где—то, когда—то спасли того или иного еврея. Но для Геринга или Риббентропа это было своего рода эксцессом, не укладывавшимся в обычные рамки их поведения. Для Редера же антисемитизм был неприемлем принципиально. Для него существовала лишь одна идеология — идеология глубоко верующего человека, идеология Христа.

Стремясь подкрепить эту мысль, адвокат представляет письменные показания еван­гелического священника службы разминирования Фридриха Августа Роннебергера, ко­торый утверждает, что Редер был энергичным противником установления господства нацизма над церковью:

«Его недвусмысленное отношение к этому выразилось в словах, с которыми он обратился 1 декабря 1937 года к одному морскому священнику: «В ваши задачи не бу­дут входить рассуждения относительно духовных течений настоящего времени, возни­кших после прихода к власти национал—социализма и породивших борьбу между поли­тикой и церковью. Вы, как духовное лицо, должны прославлять Христа. Но со всей серьезностью и без всякого компромисса. Не уставайте никогда этого делать».

Что можно сказать по поводу таких и многих аналогичных доказательств, пред­ставлявшихся защитой на Нюрнбергском процессе? Не следует забывать, что все это происходило вскоре после окончания войны, вошедшей в историю страшными зверст­вами гитлеризма. На скамье подсудимых сидели те, которые называли себя государст­венными деятелями, а фактически были организаторами всех этих зверств. И вдруг свидетельства приверженности их к миру, свидетельства человечности, христианского смирения и заботы о ближнем. Это казалось невероятным, противоестественным.

И тем не менее это было.