"Гросспираты" - читать интересную книгу автора (Полторак Аркадий Иосифович)

Пока фюрер искал предлог...

Однако господ гросс—адмиралов обвиняли не только в заговоре против мира. В вину им вменялись также ведение конкретных агрессивных войн и совершение при этом тяж­ких военных преступлений.

Было бы несправедливым упрекать Редера, как, впрочем, и Деница, в том, что они не нашли аргументов против обвинения в варварских методах войны на море. Мы еще убе­димся в том, что столкновение защиты и прокуроров по этому вопросу создало глубо­ко драматические ситуации. Настолько драматические, что один из этих двух подсу­димых имел некоторые шансы выйти из нюрнбергского Дворца юстиции полностью оправданным.

Но когда речь шла об агрессии, то здесь Редер оказался совершенно бессильным

прибегнуть хоть к сколько-нибудь убедительным доводам. Поведение его в этом отно­шении во многом напоминало поведение Риббентропа. Ответы Редера на вопросы обви­нителей нередко отличались той же степенью политической наивности, что и ответы на­цистского дипломата № 1».

Впрочем, будем справедливы: люди и с гораздо более развитым интеллектом, люди, которые, в отличие от министров диктатора, каждодневно упражняют свой ум в полемической борьбе, несомненно, оказались бы бессильными перед лицом тех дан­ных, которыми располагали обвинители против подсудимых. Разница лишь в том, что такие люди при всех условиях не допустили бы слишком частого смеха в зале.

Мне бы не хотелось во всех отношениях ставить Редера в один ряд с Риббентропом. Тем не менее, справедливости ради приходится все же констатировать, что многие отве­ты главнокомандующего военно—морским флотом умиляли публику судебного зала.

Читателю уже известно об участии Редера на узком совещании Гитлера 5 ноября 1937 года, где последний раскрыл программу агрессии и даже примерную последова­тельность агрессивных актов. Через четыре месяца реализуется первая часть плана —Австрия падает к ногам победителя. А летом 1938 года Редер получает директиву, в которой фюрер недвусмысленно заявляет о необходимости «разрешить чехословац­кий вопрос» не позднее 1 октября. В ней черным по белому записано:

«Моим непреклонным решением является в самом ближайшем будущем разбить Чехословакию путем проведения военных операций. Задачей политических руководи­телей является выбор для этого подходящего момента...»

Процитировав названную директиву, обвинитель осведомляется, не заставил ли Редера такой документ, а также захват Австрии поверить наконец, что речь Гитлера на ноябрьском совещании не была пустословием, а отражала его подлинные намерения.

Редер отлично понимает, что знать планы Гитлера и оставаться у него на службе означало уже полную виновность. И он старается удержаться на прежней своей позиции, продолжая пользоваться старой аргументацией, которая теперь стала уж совсем неле­пой. Не искушенный в полемических битвах бывший главком военно-морских сил на­цистской Германии с тупым упорством твердит одно и то же:

— Но ведь Гитлер очень часто грозил кого—то разгромить, а впоследствии никого не громил. Он разрешал вопросы мирным путем...

Обвинитель напоминает Редеру, что на секретном совещании в имперской канце­лярии 23 мая 1939 года Гитлер заявил: «Мы приняли решение напасть на Польшу при первой благоприятной возможности». И для того чтобы подсудимый опять не стал же­вать мочало о мирных способах решения конфликтов, которые якобы фюрер всегда предпочитал военным, тут же зачитывается еще один абзац из того же выступления Гитлера: «Мы не можем ожидать, что дело обернется таким же образом, как в Чехо­словакии; дальнейшие успехи не могут быть достигнуты без кровопролития».

Но Редер верен себе. Он заявляет, что и в этом случае Гитлер не имел в виду воору­женное нападение. Иначе как, мол, объяснить публичную речь фюрера, произнесенную тогда же при спуске на воду линкора «Бисмарк», в которой он так проникновенно говорил «о мире и истинной справедливости».

Обвинители не теряют, однако, надежды сломить упрямца: суду предъявляется за­пись еще одного секретного совещания, состоявшегося в Оберзальцбурге 22 августа 1939 года. Этот документ нашли союзные следователи, порывшись в архивах ОКВ во Фленсбурге.

Круг участников совещания был очень узким: командующий сухопутными войс­ками, командующий военно-воздушными силами, командующий  военно-морским флотом и еще несколько высших генералов. При оглашении записи произнесенных там речей Редер бледнел и зеленел, а все же отказался прямо признать, что и здесь с циничной откровенностью Гитлером была раскрыта программа агрессии. Германский милитарист, избравший определенную линию поведения, оказался актером одной роли, одного амплуа — искусство перевоплощения было чуждо ему. Выслушав убийственные цитаты из стенограммы, Редер, рассудку вопреки, снова утверждает:

— Все мы, собравшиеся на совещании, почерпнули из слов Гитлера искреннюю на­дежду на то, что и на этот раз ему удастся решить вопрос мирным путем.

И это за неделю до начала второй мировой войны!

Впрочем, может быть, в речи Гитлера содержался хоть какой—то намек на возмож­ность мирно урегулировать назревавший конфликт? Давайте посмотрим.

Прежде всего Гитлер решил установить прямую связь между судьбой человечества и его собственной. Он сказал: «Никто не знает, сколько я буду жить. Поэтому лучше сейчас начать великий конфликт... Мы должны пойти на риск с непоколебимой уве­ренностью».

А дальше что? Дальше, правда, в одном месте Гитлер действительно упоминает о возможности мирного урегулирования. Но как упоминает! Когда обвинитель зачитал эти слова Гитлера, у гросс—адмирала, надо полагать, все помутилось в глазах: «Я боюсь только того, что в последнюю минуту какая-нибудь свинья снова сделает предложение о посредничестве».

Кто же после такого заявления усомнится, а тем более обманется, в истинных на­мерениях Гитлера? А гросс-адмирал все же хочет убедить Международный трибунал, будто у участников совещания могла созреть уверенность, что и на сей раз Гитлеру «удастся решить вопрос мирным путем».

Что это, дремучая глупость? Но Редер отнюдь не был глупцом, и, вероятно, отлично понимал, как смешно выглядит его позиция. Тогда в чем же дело? А дело в старой, очень старой истине: утопающий хватается за соломинку. Перед Редером стояла дилем­ма — или признать, что на совещаниях 5 ноября 1937 года и 23 мая 1939 года Гитлер раскрыл конкретную программу агрессивной политики Германии, или, вопреки фактам и логике событий, отрицать это. Первое означало признание Редера соучастником заго­вора против мира. И это грозило роковым исходом. Гросс-адмирал отдавал себе отчет в том, что запоздалое признание и раскаяние перед лицом неотразимых улик, увы, не смягчит ему наказание. Оставалось второе — голословное отрицание. Пусть нелепое. Пусть иногда смешное. Но оно оставляло хоть тень надежды на спасение.

Да, Редеру был нанесен страшный удар. Тем более чувствительный потому, что он являлся, в сущности, одним из первых. А затем последовала серия других ударов, еще более неотразимых.

1940 год. Скоро, совсем скоро нацистская свастика появится на улицах Парижа. Но прежде чем это произойдет, потребуется провести еще одну операцию. На этот раз жерт­вой намечена Норвегия.

За самое короткое время эта страна будет захвачена и оккупирована. И именно в связи с норвежской операцией фигура Редера вдруг вырастет до размеров, затмеваю­щих других подсудимых. Но и здесь, вопреки очевидности, гросс-адмирал будет продол­жать свою линию защиты: отрицать, отрицать и только отрицать.

Надо сказать, что история с оккупацией Норвегии вызвала на Нюрнбергском про­цессе весьма бурную дискуссию. Тут защита не сочла возможным воспользоваться даже доктриной смешанной ответственности, к которой она охотно прибегала в других случаях. Доктор Зиммерс требовал полного оправдания гросс—адмирала и призвал на по­мощь себе ученых—юристов.

В Германии имелось много профессоров международного права, поднаторевших на подыскании любых аргументов в целях оправдания агрессивной политики. Они были достаточно смелы и услужливы во времена успехов нацизма. Они сильно приуныли в последующие годы, когда звезда нацизма стала меркнуть. И совсем спрятались в щель, когда Германия оказалась разгромленной. Именно поэтому Зиммерс вынужден был довольствоваться услугами не какого-нибудь именитого профессора—международника, а всего лишь доцента Боннского университета Германа Мозлера. Киты международно-правовой «науки» предпочли остаться в тени.

Строго говоря, трибунал вовсе не обязан был принимать заключение такого экспер­та. В любой стране суды прибегают к услугам экспертов (или, как их часто еще называ­ют, сведущих лиц), когда дело касается специальных знаний, которыми судьи не обла­дают. Все слышали о медицинских, технических, экономических и иных экспертизах.

Но о какой экспертизе могла идти речь при решении вопроса, являются ли преступ­ными или не являются таковыми действия Германии, действия Редера, связанные с нападением на Норвегию. Ведь здесь эксперт мог оперировать лишь чисто юридическими категориями, ссылаться на договоры и соглашения, связывавшие Германию и Норве­гию, давать свою интерпретацию этих актов, в сущности, делать то, что по долгу своему обязаны сделать судьи, люди с огромным юридическим опытом и знаниями.

Тогда зачем же суд все же разрешил защите, в составе которой были профессора международного права, предъявлять экспертное заключение доцента? Вспоминаю свою беседу об этом с профессором А. Н. Трайниным. Оба мы пришли тогда к выводу, что на данный вопрос ответ надо искать не в кодексах и не в существующих правилах уго­ловного процесса, а только в политике. На организационном совещании трибунала, где решалось, разрешить или не разрешить представление «экспертизы» Мозлера (которая, по сути, сводилась к выяснению, кто виноват в агрессии против Норвегии — Германия или Англия), английские судьи не захотели занять отрицательную позицию, дабы не навлечь на себя подозрение в необъективности.

Эксперт Мозлер сообщал суду общеизвестные истины (кстати, давно забытые в нацистской Германии) о том, что «государства, ведущие войну, обязаны уважать суве­ренные права нейтральных государств, на территории и в прибрежных водах этих госу­дарств», что в прибрежных водах нейтральных стран запрещаются всякие военные опе­рации. Великобритания же, по заключению эксперта, вопреки этим положениям, зами­нировала норвежские прибрежные воды для того, чтобы воспрепятствовать законному плаванию немецких военных и торговых кораблей и, в частности, нарушить подвоз руды из Нарвика в Германию.

Защита не настаивала на том, что самый факт минирования давал уже право Гер­мании на оккупацию Норвегии. Но Редеру будто бы стало известно, что английский флот готовится к высадке десантов в Норвегии. А это уже, по мнению защиты, давало право и с военной точки зрения требовало принятия самых срочных контрмер, како­выми и явились захват и оккупация Норвегии германскими вооруженными силами.

Обвинитель напомнил, что существовали определенные обязательства Германии по отношению к Норвегии. Защита не спорит: начав войну с Польшей, Германия 2 сентября 1939 года действительно направила в Осло торжественное заверение о том, что «прави­тельство Германской империи... не намерено ни в коем случае нарушать целостность и неприкосновенность Норвегии, и будет уважать территориальную неприкосновенность Норвежского государства».

И тут наступает самый драматический этап судебного следствия по этому важному историческому эпизоду.

Обвинители возымели желание доказать, что тот самый Редер, который пришел на службу к Гитлеру только потому, что фюрер убедил его, будто нацисты намерены проводить мирную политику, тот самый Редер, для которого все определялось идеоло­гией глубоко верующего, христиански воспитанного человека, именно этот Редер и ока­зался душой всей операции по захвату Германией нейтральной Норвегии. Собственно, против этого не возражал и сам гросс—адмирал. Соль вопроса заключалась в другом: прав ли Редер, когда утверждает, что он был поставлен перед такой необходимостью намерением Англии направить свой флот к норвежским фиордам и высадить там де­санты? Или правы обвинители, которые доказывают, что подсудимый действовал вне всякой зависимости от английских планов, что он настаивал на захвате Норвегии еще задолго до того, как получил информацию о британских планах?

На процессе Редер заявил:

— Первое совещание между Гитлером и мною о Норвегии состоялось по моей инициативе десятого октября тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Чем же такая инициатива обусловливалась? Редер ссылается на то, что «при помо­щи адмирала Канариса в последнюю неделю сентября» были добыты «различные сведе­ния» о готовящемся вторжении в Норвегию англичан. Обвинители же считают, что даже в марте 1940 года немецкая разведка ничего не знала об этом.

Обнародуются новые документы. Редеру предъявляют его меморандум от 3 октяб­ря 1939 года о захвате баз в Норвегии «путем применения военной силы, если невоз­можно этого достигнуть, не прибегая к войне». Может быть, там имеется ссылка на дан­ные немецкой разведки? Сколько Редер ни всматривается в текст самим им порожден­ного документа, он не может обнаружить ни одного спасительного слова. Зато обвини­тели обращают внимание на то место меморандума, где вполне определенно говорится, что норвежская операция предпринимается с «целью улучшения... стратегических и опе­ративных позиций».

Подводит Редера и сосед по скамье подсудимых Альфред Иодль. Этот дотошный человек любил вести дневник. Не все его дневниковые записи радовали теперь и самого автора и других подсудимых. А одна из них совсем вывела Редера из состояния равно­весия. В самом деле, сколько усилий потратил он, чтобы доказать, будто операция «Везер[1]» планировалась как превентивная, имеющая цель предотвратить английские попол­зновения. И вдруг такой пассаж: 13 марта 1940 года, т. е. менее чем за месяц до опера­ции, Иодль отмечает в своем дневнике:

«Фюрер еще не дает приказа о начале «В». Он все еще ищет предлог».

14 марта Иодль снова возвращается к тому же:

«Фюрер еще не решил, какой повод найти для осуществления «варианта Везер».

Редер бросает в сторону своего соседа по скамье подсудимых взгляд, полный ис­креннего гнева и глубокого возмущения. Угораздило же его писать такое! А обвинитель меж тем предъявил трибуналу еще одну выдержку из другого дневника. На сей раз авторство принадлежит военно—морскому оперативному штабу. 23 марта 1940 года (т. е. уже за две недели до нападения Германии на Норвегию) там записали: «Не сле­дует ожидать в настоящее время массового вторжения англичан в норвежские терри­ториальные воды».

И как бы поняв чувства, обуревавшие Редера, обвинители спросили, что он думает об адмирале Асмане, официальном историке германского военно—морского флота. Ре—дер назвал Асмана «здравомыслящим историком». После этого гросс—адмиралу немед­ленно был предъявлен и дневник Асмана, в котором 26 марта сделана такая запись: «Угроза высадки англичан в Норвегии не считается серьезной».

Вдобавок ко всему выплыли на свет белый некоторые скандальные подробности. Оказывается, Редер, так старавшийся убедить суд, что он всегда избегал иметь дело с партийными функционерами, тот самый Редер, который говорил «хайль Гитлер» только людям, не симпатичным ему, этот Редер, ничтоже сумняшеся, связался с нор­вежским нацистом Квислингом, тем самым, чье имя стало во всем мире синонимом предательства. 12 декабря 1939 года Квислинг приезжал в Берлин, был принят Эрихом Редером и доложил последнему план государственного переворота в Норвегии. Идеи Квислинга представились гросс—адмиралу настолько увлекательными, что он торопится доложить о них Гитлеру.

Был у главнокомандующего германским флотом Эриха Редера дежурный адъютант Вальтер Георг Эрих Гизе. Пост не ахти какой. Но человек этот если не много слышал, то много видел. И то, что видел, он сообщил Международному трибуналу в своих пись­менных показаниях.

Гизе показал, что осенью и зимой 1939—1940 годов приемная гросс—адмирала ки­шела тайными агентами, которых использовали для норвежской операции. Для пере­говоров с Редером приезжал и еще один из руководителей норвежских нацистов — гос­подин Хагелин. Дежурный адъютант заранее получил инструкции о том, что, если госпо­дин Хагелин назовет свое имя, явившись лично, надо «немедленно проводить его к глав­нокомандующему»...

Итак, Редер беседует с Хагелином, ведет переговоры с Квислингом, даже убеждает фюрера лично принять Квислинга, и Гитлер обещает тому финансовую поддержку.

Наконец, 1 марта 1940 года Гитлером издается директива по «варианту Везер»: «Развитие событий в Скандинавии требует, чтобы велись все приготовления к оккупа­ции Дании и Норвегии частью германских вооруженных сил... переход датской грани­цы и высадка в Норвегии должны произойти одновременно... Чрезвычайно важно, что­бы наши мероприятия явились неожиданностью для скандинавских государств и за­падных противников».

9 апреля 1940 года германские вооруженные силы вторглись в Норвегию и Данию. А теперь, сидя на скамье подсудимых, Редеру надо держать ответ за этот разбойни­чий акт.

Бесспорно, Англия готовилась к захвату Норвегии. Нельзя забывать военно—поли­тической обстановки 1939—1940 годов, коварных замыслов англо—французских правя­щих кругов в период советско—финляндского конфликта. Но обвинители документаль­но доказали, что планы нацистской Германии относительно Норвегии родились и разви­вались совершенно самостоятельно, независимо от намерений Англии и Франции. Опро­вергнуть это Редеру не удалось.

Хорошо, пусть провалилась попытка представить себя другом норвежского народа! Гросс-адмирал и его адвокат спешат закрепиться на второй линии обороны: не главно­командующий немецким флотом, а гитлеровский наместник Тербовен превратил ок­купацию Норвегии в сплошную цепь преступлений и ужасов. Защита Редера готова представить суду доказательства того, что военно—морской флот не принимал никакого участия в этих преступлениях. Подсудимый просит вызвать ряд свидетелей.

Да, ведь Редера никто и не обвинял в том, что он непосредственно руководил

зверской политикой оккупационных сил. Будучи участником нацистского заговора против мира, гросс-адмирал исполнял в каждом случае ту задачу, которая возлагалась на него как главнокомандующего флотом. Он доставил на норвежские берега оккупа­ционную армию, соответствующим образом воспитанную, и, конечно, понимал, чем все это кончится. Без захвата Норвегии были бы невозможны и террористические действия нацистов в этой стране.

Саму же операцию по захвату Редер обставил так, что вошел в историю не только ярым агрессором, но и выдающимся пиратом. Он прибег к таким методам войны, кото­рые никак не позволяли ему отгородиться от остальных военных преступников, про­тивопоставив их злой воле и коварству свою  «христианскую добропорядочность».

Суду предъявляются «Общие инструкции» для германской эскадры, направляющей­ся к норвежским берегам. Датирован этот документ 4 апреля 1940 года. В нем содер­жатся такие указания: «Корабли для прорыва линии заграждения должны незаметно проникнуть в фиорд г. Осло с включенными огнями под видом торговых пароходов... На требование со стороны сигнальных и сторожевых постов дать опознавательные си­гналы следует, чтобы ввести в заблуждение, использовать названия английских паро­ходов».

А вот приказ морского командования от 24 марта того же года. Там уже все распи­сано до детали:

«При входе в гавань надо как можно дольше маскироваться под английские кораб­ли. На все запросы норвежских судов по азбуке Морзе следует отвечать по—английски... примерно следующим образом: «Идем в Берген на короткое время, никаких враждеб­ных намерений не имеем». На все запросы давать названия английских военных кораб­лей. Поэтому «Кельн» отвечает — «Каир», «Кенигсберг» — «Калькутта», «Бромзее» —»Фаулькнер», «Карл Петере» — «Хэлсион», «Леопард» — британский эсминец «Вулф»... Надо сделать так, чтобы британский военный флаг был все время освещен и чтобы суд­но было в постоянной готовности пустить дым».

В тот же день, 24 марта 1940 года, Редер подписал и другой приказ, адресованный флагману разведывательных сил. В нем почти дословно воспроизводится только что цитированный документ, но есть и некоторые дополнительные разъяснения:

«На приказание остановиться надо ответить: 1) «Просьба повторить последний сигнал», 2) «Вашего сигнала понять невозможно». Если будет произведен в качестве предупреждения выстрел, надо отвечать: «Прекратите стрельбу. Корабль — британский, дружелюбно расположен». Если спрашивают о маршруте и о цели, надо отвечать: «Идем в Берген, гонимся за немецким пароходом».

Вряд ли такие документы нуждаются в комментариях.