"Гросспираты" - читать интересную книгу автора (Полторак Аркадий Иосифович)

Разбой на морях

Итак, то, ради чего много лет трудился Эрих Редер и в чем ему так активно помогал Карл Дениц, случилось — вторая мировая война в разгаре. Под стягом реванша и агрессии, с глобальными планами завоевания нацистская Германия ринулась в большую вой­ну. И в этой войне германский флот должен был сказать свое веское слово.

Обрушившись на Польшу, нацистские вооруженные силы утверждали свое господ­ство в Европе огнем и мечом. Германский флот вышел на простор морей. За Редером и Деницем твердо закрепилась кличка — гросспираты, хотя в истории милитаристской Германии не они именно открыли первую страницу морского разбоя, были пионерами варварских методов подводной войны. Точно так же, как Кейтель имел своих предше­ственников, «отличившихся» еще в 1870—1871 годах, Редер и Дениц тоже начали не с пустого места. Чудовищный разбой на морских дорогах был хорошо известен и во время первой мировой войны. Уже тогда подводники кайзера подвергали безжалост­ному потоплению торговые и пассажирские корабли.

С учетом этого печального опыта, с учетом развития подводного флота после первой мировой войны в 1936 году в Лондоне был подписан Протокол, установивший опреде­ленные гарантии для мирного судоходства. Редер и Дениц отлично знали (оба признали это на процессе), что военные корабли, включая подводные лодки, не могут топить или приводить в негодность для дальнейшего плавания торговые суда без предваритель­ного обеспечения пассажирам и команде безопасного убежища. Дениц знал также, что в этом протоколе указано: спасательные шлюпки, имеющиеся на каждом судне, не мо­гут рассматриваться как безопасное убежище для пассажиров и команды, поскольку находятся в большой зависимости от состояния моря, условий погоды, от близости зем­ли или наличия другого судна, которое может взять людей на борт.

Тем не менее Лондонский протокол постигла та же судьба, что и другие общеприз­нанные нормы международного права. Редер и Дениц поставили перед подводным фло­том в качестве важнейшей задачи разгромить торговые коммуникации союзников на морях, обрушить террор на торговое судоходство. А поскольку этого нельзя достиг­нуть, сообразуя военные действия с правилами Лондонского протокола, его надо отбро­сить в сторону.

Дениц разрабатывает, а Редер одобряет новую тактику подводной войны — так на­зываемые «волчьи стаи». Суть ее сводилась к следующему: лодка, первой обнаружив­шая суда противника, ведет за ними наблюдение и одновременно наводит на них воз­можно большее число других подводных лодок, а затем они атакуют жертву совместно. Принцип действительно волчий. Но это не помешало Деницу в своей книге «Десять лет и двадцать дней» воздавать хвалу нацистскому подводному флоту.

А на Нюрнбергском процессе рыцарей морского разбоя славословил Редер. Это он заявил там:

— Я должен сказать, что немецких матросов уважали не только в империи, но и за границей... Они завоевали это уважение своей дисциплинированностью и тем, что во время войны боролись образцово, не нарушая военных обычаев...

Но вспомним начало войны. Торговые суда многих стран мира вышли из своих род­ных портов еще в мирное время. Беззащитные в открытом море, они торопились скорее к безопасным берегам. Огромный пароход «Атения» имел на борту около двух тысяч пассажиров — мужчин, женщин, детей. Он был атакован подводной лодкой, торпедиро­ван и потоплен.

Кто совершил этот пиратский акт? Кто надругался над законами и обычаями мор­ской войны, категорически запрещающими нападение на мирные, невоюющие корабли, а тем более пассажирские?

Первой откликнулась германская печать.

В газете «Фелькишер беобахтер» появились фотография гибнущего парохода и статья с кричащим заголовком: «Черчилль потопил «Атению». В статье утверждалось: «На помещенном снимке вы видите гордую «Атению», океанский гигант, потонув­ший в результате преступления Черчилля. Уинстон Черчилль потопил судно с помощью бомбы замедленного действия...»

Зачем же потребовалось Черчиллю топить «Атению»? Затем, оказывается, что там в числе других находились и американские пассажиры. Черчилль будто бы «всей душой надеялся» — если эти сто американцев погибнут в волнах, гнев обманутого им «амери­канского народа будет направлен против Германии...»

«Тени погибших призывают его на суд всего мира и вопрошают английский народ: как долго еще один из важнейших в Великобритании постов будет занимать убийца?» —с гневным пафосом вопрошала газета.

Такую версию в отношении «Атении» германское морское командование поддер­живало в течение всей войны, и в арсенале английской пропаганды эта трагедия занима­ла весьма значительное место. Но прошли годы. Наступила развязка, и многое стало ясным...

Как только обвинитель произносит слово «Атения», скамья подсудимых насторажи­вается. Дениц о чем—то переговаривается с Редером. Он не может скрыть своего волне­ния. Ведь любые подозрения причастности германского флота к потоплению «Атении» способны положить несмываемое пятно на «безупречную репутацию» нацистских под­водников. Гросс—адмиралы готовы со своей стороны сделать все, чтобы «установить истину».

Однако истина в данном случае устанавливается с помощью обвинителей. Это они представили Международному трибуналу бесспорные документальные доказательства того, что «Атения» была потоплена германской подводной лодкой «У—ЗО», которой командовал старший лейтенант Лемп. И для того, чтобы ни у кого не осталось на сей счет никаких сомнений, тут же сообщается, что уцелел один весьма важный свидетель —офицер этой подводной лодки Адольф Швидт. Он заявил в своих показаниях:

...3 сентября 1939 года пароход «Атения» водоизмещением около десяти тысяч тонн был торпедирован подводной лодкой «У—30». ...Мы поднялись на поверхность примерно через полчаса после взрыва. Командир вызвал меня на мостик, чтобы пока­зать торпедированный пароход».

В одном из последующих боев Швидт был тяжело ранен, и его собирались списать на берег. В связи с этим командир подводной лодки потребовал расписку следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, клянусь, что буду держать в секрете все события 3 сентября 1939 года на борту подводной лодки «У—ЗО» как от врагов, так и от друзей и что я забуду о всех событиях этого дня».

«Левой рукой, — продолжал свидетель, — я очень неразборчиво подписал этот документ...»

Деницу доложили о потоплении «Атении». И что же правдолюбец? А ничего особен­ного — он дает указание совершить несложную подделку в судовом журнале. Из жур­нала была вырезана одна страница, на которой имелась запись о потоплении «Атении», и взамен вставлена другая с записью, свидетельствующей о том, что в 14 часов 00 минут 3 сентября (момент потопления «Атении») подводная лодка «У—ЗО» находилась в 200 милях к западу от места гибели парохода и его пассажиров.

В связи с этим между Деницем и английским обвинителем произошел следующий диалог.

Дениц. Нет, он (судовой журнал) не был мошеннически подделан. Был издан со­вершенно четкий приказ о том, что случай с «Атенией» необходимо сохранить в тайне по политическим соображениям и поэтому должны быть изменены записи в судовых журналах.

Обвинитель. Понятно. Вам не нравится слово «подделан». Хорошо, я буду употреб­лять слово «изменен» для определения того, что одна страница журнала была вырезана и заменена фальшивой. Вы об этом знали?

Дениц. Да...

А как же сенсационное сообщение в «Фелькишер беобахтер»? Адмирал Шульте—Монтинг, давая в Нюрнберге свидетельские показания, сказал:

— Я не знаю до сих пор, кто был его автором. Оно исходило от министерства пропа­ганды и вызвало глубочайшее возмущение как у Редера, так и у нас, командования военно-морского флота.

Другой свидетель, статс-секретарь министерства иностранных дел Вайцзеккер, когда его спросили, прочел ли он это сообщение, коротко бросил:

— Я рассматривал его как изощренную фантазию.

И это тот самый Вайцзеккер, который именно в те дни заявил американскому по­веренному в делах, что «Атению» потопила английская подводная лодка.

А что же Редер? Он тоже делает попытку убедить суд, что сообщение в «Фелькишер беобахтер» было для него совершенно неожиданным. Но обвинитель тут же хватает лжеца за руку. Предъявляются новые документы, и Редер признает, что сам доложил все дело Гитлеру и в результате обсуждения последовало решение дать в печать ложную информацию.

—  Министерство пропаганды, — продолжает подсудимый, — которому это приказа­ние было передано моим отделом прессы, опубликовало соответствующее опроверже­ние... Мой приказ командующим подводными лодками гласил: все обстоятельства дела следует хранить в строжайшей тайне...

Неприятной была эта история с «Атенией». Никак не вмещалась она в схему защиты господ гросс—адмиралов. Да и не могла вместиться, ибо единственное, что, по словам Редера и Деница, их заботило, — это моральный облик германских подводников, тради­цией которых издавна являлось и является соблюдение всех законов и обычаев войны.

Обвинитель предъявляет меморандум Редера, направленный в министерство ино­странных дел 3 сентября 1939 года, Документ гласит:

«Командование военно-морского флота пришло к выводу, что максимальный ущерб Англии может быть причинен лишь в том случае, если подводным лодкам разре­шат неограниченное использование оружия без всякого предупреждения против непри­ятельских и нейтральных кораблей в запрещенных зонах, указанных на прилагаемой карте».

И нужды не было спрашивать Редера, понимал ли он и его ведомство, что тем са­мым они собираются перечеркнуть международное право, все законы и обычаи морской войны. В меморандуме ясно сказано:

«Командование военно-морского флота отдает себе полный отчет в том, что:

а) тем самым Германия открыто нарушит соглашение от 1936 года относительно экономической войны;

б) военные операции такого рода не могут быть оправданы на основании общепри­нятых до сих пор принципов международного права».

Оспаривать документ не представлялось возможности — он предъявлен в подлин­нике. Обнародование его явилось в некотором роде сенсацией. Не потому, что кого-нибудь на скамье подсудимых могло удивить сознательное попрание законов и обычаев войны. Удивляло другое — неосмотрительность Редера. Вот ведь Геринг говорил об ограблении, чаще всего употребляя более благозвучные слова — «организация» или «мобилизация ресурсов оккупированных территорий». А когда имелось в виду массо­вое уничтожение людей, в документах писалось: «Окончательное решение вопроса». Разве так беден немецкий язык, что Редер не мог найти соответствующих синонимов?

После того как меморандум был оглашен, Редер в перерыве между судебными за­седаниями долго говорил о чем—то с Деницем. Видимо, он искал у него совета — как—никак этот неприятный документ был составлен в свое время в интересах прежде всего командующего подводным флотом. Но позиция Деница не могла обрадовать Редера. Окончательно она прояснилась, когда произошел очередной диалог между сэром Дэви­дом Максуэллом Файфом и бывшим командующим подводным флотом.

Файф. Заявляете ли вы данному трибуналу, что подсудимый Редер никогда не кон­сультировался с вами по этому вопросу и никогда не сообщал вам об этом до тех пор, пока предъявленные документы не были переданы в министерство иностранных дел?

Дениц. Нет. Этого он не делал.

То был удар в спину. Редер в ту минуту напоминал человека, которому вдруг не стало хватать воздуха, человека в состоянии внезапного приступа астмы. Ему, естествен­но, не принесла облегчения оговорка Деница, что в момент подготовки меморандума командующий подводным флотом находился далеко от Берлина, на Балтийском по­бережье.

Единственно, что Дениц пожелал удостоверить, так это зависимость характера дей­ствий германского подводного флота от поведения противника. Но признать, что гер­манский флот имел инструкцию действовать в нарушение международного права с пер­вых же дней войны, до того как могли обнаружиться нарушения со стороны противни­ка, — нет, увольте!..

Придет время, и тот же Дениц, держа ответ уже в качестве командующего военно—морским флотом, изберет аналогичную линию защиты: подводный флот Германии от­ходил от требований международного права только по мере того, как от них отходил противник. Однако в злополучном меморандуме Редера есть ведь и такая досадная фраза: «Командование военно—морского флота пришло к выводу, что максимальный ущерб Англии может быть причинен при тех силах, которые имеются в нашем распо­ряжении...» Значит, дело не в «ответных мерах», а в том, чтобы развязать руки подвод­никам и при сравнительно небольшом количестве подлодок сделать их действия наибо­лее эффективными.

Обвинитель переходит к другому документу. 25 сентября 1939 года проходило совещание между гросс—адмиралом Редером и бароном Вайцзеккером, статс—секретарем министерства иностранных дел Германии. Гросс—адмирала и барона связывала давняя дружба. В прошлом Вайцзеккер морской офицер и вместе с Редером участвовал в пер­вой мировой войне. Как и во многих других случаях, сохранилась запись этого совеща­ния. Она опять—таки не в пользу Редера. Снова речь идет о мерах по ужесточению войны, особенно в отношении нейтральных стран. Редер сам ввел в оборот термин «морские зоны». Под этим понимались обширные пространства открытого моря, в пределах которых германский флот считается свободным от выполнения норм международного права. Но объявление «морских зон» как будто предполагает, что вне их германский флот все—таки считает себя связанным правилами морской войны. Так вот, для того чтобы такое впечатление могло создаться у кого угодно, только не у командиров под­водных лодок, издается специальный приказ, где подчеркивается: «Для дальнейшего ведения экономической войны требуется крайняя беспощадность». Под натиском об­винителя Редер вынужден подтвердить: в том же приказе указывалось, что в осуществлении политики беспощадности «военно—морское командование не должно быть связано какими—нибудь определенными зонами...»

И вообще ничем не связано.

Впрочем, Редер вспоминает, что где—то, в каком—то документе он все же ссылался на международное право, на «военную этику». Обвинитель был настолько предупреди­телен, что разыскал и этот документ. То меморандум командующего флотом от 15 ок­тября 1939 года. Обвинитель оглашает его. И что же? Редер прав. Там действительно сказано: «Желательно все принимаемые меры военного характера основывать на суще­ствующих нормах международного права». За этим последовала пауза. Вполне доста­точная, чтобы настроение старого адмирала явно улучшилось. Ну вот, ведь видите, он, Редер, не юрист, он военный человек, а про международное право не забыл!

Увы, после паузы обвинитель продолжил цитирование:

«Однако меры, необходимые с военной точки зрения и обеспечивающие решающий успех, должны проводиться даже если они не предусмотрены международным пра­вом».

Как ветром сдуло с лица гросс—адмирала умильное выражение. Именно эти послед­ние слова выражали самое его кредо. Он постарше других подсудимых и хорошо пом­нит, что еще в 1902 году германский генеральный штаб издал кодекс правил войны. И заложен был в этом документе один весьма примечательный принцип, как раз тот, который столь недвусмысленно сформулировал в своем меморандуме Редер. «Kriegs—manier» — это законы и обычаи войны. «Kriegsraison» — это военная необходимость. Так вот германские милитаристы уже давно и, в частности, в указанном кодексе поста­вили «Kriegsraison» выше «Kriegsmanier»: законы должны отступить в сторону перед лицом военной необходимости.

Как бы для того чтобы убедить Редера, что он исповедует именно эту милитарист­скую доктрину военной необходимости, обвинитель решил вернуться к одному из аб­зацев того же меморандума. Там речь идет, каким образом надо обходиться с торговы­ми судами нейтральных стран. Да, конечно, в военное время они находятся под особой защитой международного права. Именно поэтому, дабы германские подводники не переоценили «Kriegsmanier» и, помилуй бог, недооценили «Kriegsraison», Редер разъ­ясняет: «Решение о самом беспощадном ведении экономической войны не должно быть... ослаблено под давлением со стороны нейтральных государств, как это произо­шло в первую мировую войну, с ущербом для нас. Все протесты со стороны нейтраль­ных государств должны быть отвергнуты... Чем безжалостнее ведется экономическая война, тем скорее это приведет к необходимым результатам...»

Обвинитель предъявляет доказательства, что слова нацистских адмиралов не расхо­дились с делами: немецкие подводные лодки подвергали торпедированию торговые суда нейтральных государств, идущие из одного нейтрального порта в другой. Редер и Дениц время от времени признают такие факты, пытаясь, однако, оправдать это вар­варство необходимостью голодной блокады Англии. Затем Дениц пробует убедить суд, что беспощадная война велась все-таки лишь с вооруженными торговыми судами. Обвинитель тут же наносит ему удар: еще 22 сентября 1939 года германское военно-морское командование отдало директиву о потоплении без предупреждения всех тор­говых судов на море. А на всякий случай командирам подводных лодок предписыва­лось: «Потопление торгового судна должно быть оправдано в военном дневнике тем, что это судно было принято за военный корабль или вспомогательный крейсер».

Сопротивляемость Деница постепенно снижается, а обвинитель продолжает насту­пать. Новый документ передается судьям.

30 декабря 1939 года морское командование обязывает подводные лодки топить все суда без какого—либо предупреждения в тех водах, где могут находиться мины. В этом случае результаты морского разбоя легко списать за счет мин.

А вот отрывок из приказа № 154, подписанного Деницем:

«Не подбирайте спасшихся и не берите их с собой. Не заботьтесь о спасательных лодках торговых судов. Условия погоды и расстояние от земли не играют никакой роли... Боритесь Только за то, чтобы достичь следующего успеха так скоро, как воз­можно. Мы должны быть жестокими в этой войне».

Видимо, когда составлялся этот приказ, перед глазами Деница находился текст Лондонского протокола 1936 года. Поэтому гросс—адмиралу не пришлось много тру­диться: ко всем требованиям протокола подставлялось лишь одно слово, означавшее их отрицание.

В распоряжении обвинителей много журналов боевых действий германских под­лодок. Время от времени оглашаются записи, которые там содержатся. Вот одна из них:

«22.02. Заметил судно по пеленгу 240°, одновременно обнаружил судно по пеленгу 300°. Первое ложится на обратный курс и, развив максимальную скорость, исчезает. Атакую второе судно, которое сохраняет прежний курс. Приблизившись, замечаю, что это пассажирский пароход с двумя трубами и только с одной фок—мачтой. Грот—мачта срублена. По—видимому, вспомогательный крейсер.

22.50. Торпедный выстрел с дистанции 1500 метров. Попадание под кормовую трубу».

«По—видимому» — такое предположение оказывалось вполне достаточным для того, чтобы пускать ко дну сотни пассажирских судов со многими тысячами женщин, детей и стариков.

Предъявляется документ о потоплении пассажирского корабля «Сити оф Бенарес». Там находилось около двухсот пассажиров, включая сто детей. В результате торпеди­рования все они были потоплены.

Обвинитель цитирует затем судовой журнал германской подводной лодки, потопив­шей британское торговое судно «Чиф Мид». И перед мысленным взором всех присут­ствующих в судебном зале раскрывается страшная картина:

«Гром и треск. Затем все кончилось. Всплывает масса обломков. Мы приближаем­ся, чтобы определить название судна. Команда спасается на лодках и обломках... Вылав­ливаем спасательный круг. На нем нет названия. Юноша в воде призывает на помощь: «Помогите, помогите, пожалуйста». Другие очень спокойны. Они, по—видимому, про­дрогли и устали. На лицах выражение холодной ненависти. Идем старым курсом...»

Обвинитель оглашает показания одного матроса с потопленного подводной лодкой тральщика «Норин Мари».

«Я плавал в воде … Немецкая подводная лодка не погружалась, а преднамеренно шла в моем направлении, и когда она была в 60—70 ярдах от меня, открыла стрельбу короткими очередями из пулеметов. Так как ее намерения были совершенно очевидны, я погрузился в воду и оставался там до тех пор, пока подводная лодка не прекратила огонь и не исчезла. Противник безжалостно расстреливал из пулемета беспомощных моряков, находившихся в спасательной шлюпке № 2».

Что это, случайность? Или то, что юристы называют эксцессом, действием коман­дира подлодки, выходящим за пределы полученных им инструкций? Или же он прямо следовал приказу?

Дениц отвечает с негодованием:

— Я уже заявил вначале, что уничтожение лиц, оставшихся в живых после потопления судна, является нарушением солдатской боевой морали, и я никогда не издал бы такого приказа.

Дениц вовсе не настаивает, чтобы ему верили на слово. Защита просит огласить показания бывшего командира германской подводной лодки капитана 3-го ранга Ганса Витта. Этот свидетель сообщает суду о вызове его к Деницу в июне 1943 года. В то время, по словам Ганса Витта, имели место случаи обстрела британскими летчика­ми беззащитных моряков с потерпевших аварию германских подводных лодок.Это вызывало возмущение среди матросов и офицеров. Многие предлагали прибегнуть к возмездию и также нападать на беззащитных британских моряков с потопленных тор­говых судов.

«Я воспользовался случаем, — заявляет свидетель, — чтобы доложить гросс—адми­ралу об этом настроении... и узнать его точку зрения. Гросс-адмирал резко отклонил мысль о том, чтобы нападать в бою на противника, ставшего беззащитным. Даже если враг и действует столь бесчеловечно, говорил Дениц, мы не можем мстить ему такими же действиями».

Кажется, ясно. А вот обвинители не поверили и обосновали свой скептицизм до­кументально.

3 января 1942 года Гитлер встречается с японским послом Осима. Он разъясняет послу, что, сколько бы судов ни построили Соединенные Штаты, одной из самых боль­ших проблем для них будет недостаток персонала. Когда обнаружится, что большин­ство моряков погибло при потоплении судов, американцы столкнутся с трудностями в наборе новых команд. Кроме того, подготовка новых команд требует значительного времени.

— Мы боремся за наше существование — сказал Гитлер, — и в этой борьбе не долж­ны руководствоваться какими—либо человеческими чувствами.

На этом основании Гитлер считает необходимым отдать приказ: если команда тор­педированного судна не может быть взята в плен (а на море такое случается часто), подводная лодка должна подняться на поверхность и расстрелять людей, пытающихся спастись.

Дениц вспоминает и признает, что после беседы с Осима обожаемый фюрер спро­сил его, «нельзя ли действовать против спасательных лодок и других спасательных средств»?

Кранцбюллер. Что значит «действовать» против них?

Дениц. Это значит действовать против них оружием...

Может быть, Дениц напомнил тогда Гитлеру о Лондонском протоколе 1936 года? Отнюдь нет. Дениц предпочел издать 17 сентября 1942 года приказ, которым, по суще­ству, реализуется преступная идея Гитлера. В день издания этого приказа Дениц запи­сал в своем дневнике: «Внимание всех... офицеров снова привлекается к тому факту, что любые усилия, направленные на спасение членов команд потопленных судов, проти­воречат элементарным требованиям ведения войны, т. е. уничтожению вражеских судов и команд».

Один из командиров немецкой подводной лодки, некто Экк, уличенный в предна­меренном уничтожении моряков, спасающихся после пиратского потопления их судна, после войны был приговорен союзным судом к смертной казни. Дениц по этому поводу заявляет:

— Он действовал по собственной инициативе и притом его целью было не уничто­жить экипаж потопленного судна, а уничтожить обломки, так как был уверен, что в про­тивном случае на следующий день из-за этих обломков будет обнаружен.

Дениц говорит об обломках, но умалчивает о людях, которые держались на них в воде, пытаясь спастись. Однако при допросе защитник гросс—адмирала косвенно при­знает это.

Кранцбюллер. Вы одобрили действия Экка?

Дениц. Я не одобряю его действий, так как... ни в коем случае нельзя отходить от солдатской морали.

А в чем же эта мораль? В том, чтобы не расстреливать обломки? Уже из самого вопроса и ответа на него очевидно, что, хотя и со скрипом, Дениц фактически вынужден признать, что Экк расстреливал в воде спасшихся людей. Иначе трудно истолковать и заключительный диалог адвоката со своим подзащитным:

Кранцбюллер. Кроме этого случая с Экком стал ли вам известен... другой случай, когда какой-нибудь командир немецкой подводной лодки открывал огонь по поги­бающим или спасательным средствам?

Дениц. Нет, я не знаю ни одного.

Но придет время, и Дениц вынужден будет признать, что не только Гитлер в беседе с Осима, но и другие правительственные инстанции считали необходимым «принятие решительных мер» по уничтожению команд потопляемых судов:

— Летом, кажется, тысяча девятьсот сорок третьего года я получил письмо из ми­нистерства иностранных дел, в котором мне сообщалось, что примерно восемьдесят семь  процентов   экипажей возвращается домой после потопления торговых судов.

В ведомстве Риббентропа такое положение считали «нежелательным» и спрашивали Деница: «Нельзя ли что—либо предпринять против этого?»

По мере того как обвинение методично воздвигало вокруг гросс—адмирала непро­ницаемую стену улик, защита тоже не дремала. Частенько она стремилась упредить очередной удар.

Помнится, однажды почтой из генерального секретариата прибыло ходатайство доктора Кранцбюллера. Адвокат просил обсудить на заседании трибунала и приобщить к делу письмо старшего лейтенанта германского флота Германа Фридриха Креса, дати­рованное 22 января 1946 года. Вот текст этого письма:

«Защитнику гросс—адмирала Деница.

Нюрнберг, Международный военный трибунал.

В надежде на ответ мне хотелось бы сообщить некоторые сведения о личности свидетеля обвинения Петера Иозефа Хейзига, хорошо мне известного по совместной службе на подлодке «У—977».

Хейзиг, бывший тогда первым караульным офицером, производил на командира, бывшего старшего лейтенанта флота Ганса Якоба Лейлиха, такое неблагоприятное впе­чатление, что он во время своего отпуска оставлял заместителем не его, а меня. Во мно­гих критических положениях вследствие аврала над водой или подводой Хейзиг прояв­лял себя всегда явным трусом. Он совершенно забывал о своей ответственности и о задачах караульного офицера и думал только о спасении собственной жизни.

В кругу товарищей его не любили, так как он вел себя обособленно, неоднократно проявлял нетоварищеское отношение и лживость».

А зачем Международному военному трибуналу такие сведения об одном из многих тысяч германских офицеров? Но читатель уже знает, что в тех случаях, когда защита оказывалась абсолютно неспособной опровергнуть по существу показания того или иного свидетеля, она нередко пыталась опорочить его личность и тем самым вызвать недоверие к нему. Вот и в данном случае ходатайство доктора Кранцбюллера пресле­довало именно такую цель.

Комендант суда вводит свидетеля в зал.

Председатель. Как ваше имя?

Свидетель. Петер Иозеф Хейзиг.

Председатель. Повторите за мной: «Клянусь богом, всемогущим и всеведущим, что я буду говорить чистую правду, ничего не утаю и ничего не прибавлю».

Гросс-адмирал Дениц мог уже догадаться, что эта «чистая правда» не доставит ему радости.

Обвинитель Филлимор. Петер Иозеф Хейзиг, вы были в Германии старшим лейте­нантом военно—морского флота?

Хейзиг. Я служил лейтенантом во втором учебном дивизионе подводных лодок.

Филлимор. Помните ли вы последний день вашего обучения?

Хейзиг. В последний учебный день гросс-адмирал Дениц, который тогда был коман­дующим подводным флотом, произвел смотр второго учебного дивизиона подводных лодок...

Дальше свидетель сообщил, что во время смотра Дениц произнес речь, в которой выразил свое крайнее недоумение, почему в некоторых случаях германские подводные лодки после торпедирования торговых кораблей оказывают помощь в спасении тону­щих людей. «Это значит, — говорил Дениц, — работать на руку врагу, так как спасенные команды будут действовать в дальнейшем на новых торговых судах».

Требуя от германских подводников самого беспощадного уничтожения спасающих­ся, Дениц разъяснил им:

— Ввиду необходимости вести тотальную войну на море в настоящий момент нужно всегда учитывать, что для подводных лодок команды кораблей являются точно такой же целью, как сами корабли. Только такой метод действия приведет к тому, что союз­ники не будут в состоянии укомплектовать людьми свои новые суда...

Адвокат Кранцбюллер решил смягчить впечатление, произведенное показаниями Хейзига. Он просит свидетеля:

— Скажите, пожалуйста, зная все эти обстоятельства, можете ли вы еще сказать, что в речи гросс—адмирала Деница каким—либо образом говорилось о том, что потерпев­ших кораблекрушение следует расстреливать?

Хейзиг. Нет, но это можно было понять из его определения «тотальная война против судов и команд». Я говорил впоследствии со своими товарищами на эту тему. Мы счита­ли, что гросс-адмирал подразумевает именно это.

От адвоката последовал новый вопрос: приходилось ли свидетелю беседовать по этому поводу с начальником школы? Оказывается, приходилось. И более того, свиде­тель хорошо помнит, что последним «было рекомендовано после торпедирования ко­раблей уничтожать тонущих по возможности только в присутствии одних офицеров, находящихся на командном мостике подводной лодки».

Надо ли после ознакомления с этими показаниями удивляться попытке защиты заранее дискредитировать личность Хейзига!

Обвинитель вполне резонно отметил, что письмо Креса не может опровергнуть факта осведомленности свидетеля в вопросах, по которым он давал показания. Кроме того, утверждение, будто Хейзиг трус и болтун, абсолютно бездоказательно. Суд ведь установил, что он усиленно продвигался по службе и даже награждался за выполнение боевых заданий.

Тут же перед судом было возбуждено ходатайство — вызвать еще одного свидетеля, который сможет внести ясность в отношении приказа Деница от 17 сентября 1942 года. Перед Международным военным трибуналом германский морской офицер Карл Гейнц Меле. С июня 1942 года вплоть до капитуляции Германии он командовал 5—й флотилией подводных лодок в Киле.

Меле сообщил, что во всех случаях обнаружения неясности в тех или иных прика­зах командующего он лично получал разъяснение в штабе подводных сил. Так случи­лось и с приказом от 17 сентября 1942 года. По своей сущности документ этот был настолько чудовищным, что Меле при очередном посещении штаба осведомился, так ли он понимает требования Деница. Ему все объяснили «с помощью двух примеров».

Первый пример. Германская подводная лодка обнаружила в резиновой лодке экипаж сбитого английского самолета. Так как лодка имела полную нагрузку, она не могла взять англичан на борт и проследовала дальше своим курсом. По возвращении с операции командир рассказал об этом случае в штабе командования подводного фло­та, и все офицеры стали упрекать его: если уж он никак не мог пленить экипаж сбитого английского самолета, то должен был, по крайней мере, уничтожить обнаруженных людей, ибо максимум через 24 часа их подберут английские спасательные суда.

Второй пример, согласно показаниям Меле, сводился к следующему: в первые месяцы подводной войны против США значительный тоннаж был потоплен в непо­средственной близости от берега. Благодаря близости суши большая часть экипажей обычно спасалась. И это очень прискорбно: для торгового судоходства важен не только тоннаж кораблей, но и сохранность экипажей. Если команды потопленных судов оста­ются в живых, они легко могут занять свое место на новых.

В заключение Меле сообщил, что в приказах Деница упорно проводилась одна мысль: «Желательно, чтобы при потоплении торговых судов не оставалось живых».

Обвинитель. Не помните ли вы приказа относительно ведения судового журнала?

Меле. Был издан приказ о том, что потопление и другие действия, противоречащие международным соглашениям, не должны заноситься в судовой журнал. Об этом следо­вало докладывать только по возращении и только устно.

Кранцбюллер. Вы разъяснили командирам подводных лодок, что он (приказ Дени­ца. — А. П.) предполагает уничтожение спасательных средств и убийство команд? Это верно?

Меле. Не полностью... Когда командиры задавали вопросы, я только приводил те два примера, которые привели мне в штабе командующего подводными лодками. Из этого они уже сами делали вывод.

В сущности, своими вопросами к Меле защита добилась лишь того, что укрепила у судей уверенность в виновности Деница.