"Гросспираты" - читать интересную книгу автора (Полторак Аркадий Иосифович)

Для чего понадобились темные очки?

В юриспруденции давно сложилось понятие группового дела, т. е. дела, по кото­рому под судом находится два или более подсудимых. Единственным основанием для такого объединения обвиняемых в одно производство может служить соучастие этих лиц в совершении преступлений.

Смысл позиции защиты Редера и Деница (хотя прямо об этом не заявлялось) со­стоял в том, что, мол, объединение дела гросс—адмиралов с делом Геринга, Риббентропа и других необоснованно. Еще куда ни шло, если бы их объединили с некоторыми аме­риканскими и английскими адмиралами. Об этом защита в свое время скажет, дайте только срок. Но Герингу и Риббентропу они никак не ровня.

Адвокаты, конечно, не могли не понимать, что по своему политическому калибру Дениц и Редер вполне подходят для масштабов Нюрнбергского процесса. Оба ведь зани­мали высокие посты, а один из них короткое время был даже главой государства.

Кстати, кратковременное пребывание в кресле фюрера особенно беспокоило Карла Деница. Его сосед Редер ушел с политической сцены вовремя и уберегся от таких милос­тей Гитлера, которые здесь в Нюрнберге причиняют так много неприятностей.

Впрочем, Дениц хочет думать, что всем присутствующим в зале суда ясно, почему это именно на него пал выбор, почему коченеющая рука диктатора вывела в завещании имя гросс—адмирала, а не кого-нибудь другого. Но на всякий случай он втолковывает доктору Келли, когда тот заходит к нему в камеру:

— Я стал преемником Гитлера потому, что все другие возможные кандидаты были либо мертвы, либо в опале. И я являлся единственным честным человеком...

Конечно, такое можно было сказать только в тиши тюремной камеры. Заявить то же самое в зале суда более чем рискованно. Соседи по скамье подсудимых совсем не склонны были признавать монополии Деница на «честность».

А зачем, собственно, Дениц так старался внушить своему собеседнику, что честность оказалась главным критерием, когда фюрер принимал решение о своем наместнике? Не подумал гросс—адмирал, насколько трудно будет понять, почему Гитлеру понадобилось подбирать на свое место человека, обремененного столь непопулярным в «третьей им­перии» качеством. Завещание—то Гитлера полностью оглашалось в зале суда, и Дениц имел возможность еще раз убедиться, что сходящий в могилу диктатор требовал от остающихся в живых продолжать делать то же самое, чего он требовал от них на протя­жении двенадцати предшествовавших лет. В подобной ситуации преемник фюрера вов­се не нуждался в большей честности, чем сам фюрер. Но Келли ничего не спрашивал, ничего не сопоставлял. Он лишь записывал, и Дениц верил, что все это будет подано в задуманной доктором книге в той форме, в какой он излагает сам. Дениц не имел ос­нования считать тюремного психиатра нелояльным человеком.

В течение всего процесса гросс-адмирал пытался создать впечатление, что он возму­щается поведением других подсудимых. Ему не нравилось, что эти люди, действитель­но стоявшие у кормила власти, теперь стараются уйти в тень и, более того, бросить тень на него. Это свое возмущение он опять—таки высказывает не в зале суда (там всегда можно схлопотать нечто неожиданное от соседей), а в тюремной камере. Благо, на этот раз к нему «на огонек» зашел другой тюремный психиатр доктор Джильберт.

— Вы знаете, доктор, — разглагольствует Дениц, — я не выношу людей, которые ведут себя, как флюгер — куда ветер дует. Почему, черт возьми, люди не могут быть честными!

Вот сам он вовсе не собирается отрицать, что у него сложились хорошие отношения с Гитлером. И эти отношения не ухудшались от того, что гросс-адмирал часто не со­глашался с фюрером.

В Нюрнберге были оглашены многие документы, свидетельствовавшие о том, как высоко Дениц ценил фюрера.

«Германские мужчины и женщины, солдаты германских вооруженных сил! Наш фюрер, Адольф Гитлер, мертв. Германский народ склоняется в глубочайшей печали и уважении. Он рано осознал ужасающую опасность большевизма и посвятил свою жизнь борьбе против него. Его борьба закончена. Он умер смертью героя в столице Германской империи после того, как провел безошибочно прямую и непоколебимую жизнь».

Дениц не отрицает, что он так говорил в своем выступлении в связи со смертью Гитлера и закончил словами: «Сошел со сцены самый великий герой немецкой ис­тории».

Может быть, Кальтенбруннер стал бы изворачиваться, ссылаться на то, что его речь исказили. Деницу это не пристало. Даже оказавшись на скамье подсудимых, он не в претензии к фюреру. Гросс-адмирал пытается объяснить, почему в этом отношении его положение отличается, скажем, от положения Кейтеля. Фельдмаршала Кейтеля можно понять, когда тот все валит на Гитлера — ведь самые преступные приказы имели под собой подписи и Гитлера и Кейтеля. Совсем иное дело у Деница! Он заявляет гор­до и торжественно:

— Я и со мной весь военно-морской флот ничего не знали об уничтожении безоруж­ных людей...

Обвинитель, однако, оглашает еще один любопытный документ. Как к нему отне­сется Дениц?

«Люди военно-морского флота! Священная ярость и беспредельный гнев напол­няют наши сердца в связи с преступными попытками, которые могли бы стоить жиз­ни нашему любимому фюреру. Провидение хотело обратного, провидение охраняло и защитило нашего фюрера и не оставило наше отечество в его роковой борьбе».

Нетрудно догадаться: это отрывок из речи Деница в связи с покушением на Гитлера 20 июля 1944 года. На процессе автор не рискнул пространно комментировать ее. Лишь через много лет, находясь уже на свободе, он вернется к ней в своих мемуарах.

Мобилизовав все свои способности софиста и оппортуниста, Дениц проводит здесь, как ему кажется, тонкую линию. Он, видите ли, осуждал покушение на Гитлера потому, что был уверен: если бы оно оказалось успешным, дело закончилось бы гражданской войной. Ведь «большинство германского народа продолжало поддерживать Гитлера. Массы не догадывались о фактах, которые были известны участникам движения Сопро­тивления и которые побудили их действовать».

А как Дениц смотрел на покушение уже после войны? Здесь гросс-адмирал прово­дит разграничительную линию, по одну сторону которой находился он лично и его репутация, а по другую — участники заговора. Дениц пишет, что флот (и, конечно, его ко­мандующий) не ведал о преступной деятельности Гиммлера «или о каких—либо безобра­зиях многих генералов и старших офицеров восточного фронта». В то же время в Гер­мании нашлись люди, хорошо информированные о чудовищных преступлениях нацист­ского режима. Это — участники движения Сопротивления, участники заговора против Гитлера. И Карл Дениц с фальшивым пафосом заявляет теперь о них:

«Если немецкие мужчины и женщины по велению совести и с верой в то, что они смогут этим спасти свой народ от гибели, вступили на путь сопротивления и шли этим путем вплоть до государственной измены, я не могу отказать им в моральном оправ­дании...»

Ныне он понимает и признает моральные мотивы покушавшихся. «Особенно в свя­зи с тем, что им (покушавшимся. — А. П.) были известны масштабы истребления людей гитлеровским правительством». Отталкиваясь от этого признания, гросс-адмирал ставит риторический вопрос, полный такого лицемерия, которое заставило бы покрас­неть самого Иуду:

— Как бы я действовал сам, если бы знал об этих преступлениях? И отвечает без колебаний:

— Я уверен, что ни в коем случае не примирился бы с ними и сам восстал против них.

Опять лжет господин гросс—адмирал. Ведь когда Дениц стал преемником Гитлера и перед ним возникла задача сформировать новое правительство Германии, первое, что он сделал, — это избавился от Гиммлера, решительно отказался воспользоваться его услугами. Для него было ясно, что кровавый палач не придаст респектабельности его кабинету министров. Читатель помнит признание Деница в том, что перед встречей с Гиммлером он мобилизовал всю свою охрану и на всякий случай «положил браунинг на письменный стол, с тем чтобы в любой момент им воспользоваться». Гросс-адмирал хорошо знал, какое это чудовище. Знал, но многие годы сотрудничал с Гиммлером.

И вообще, нелепо пытаться убедить кого—то в том, что участники движения Сопро­тивления — люди, в значительной мере находившиеся за пределами власти, подчас не имевшие никакого отношения к государственному аппарату, — знали о масштабах «ист­ребления людей нацистским правительством», а он, Карл Дениц, не обладал такой ин­формацией. Смешно выглядят потуги господина гросс—адмирала представить себя человеком, даже не догадывавшимся о преступлениях нацистского режима. Он сам был активным организатором и соучастником этих преступлений.

В Нюрнберге Карл Дениц не решился признать свои нацистские политические убеж­дения. Тогда ему уже не помогли бы никакие ссылки на неосведомленность в злодея­ниях. Ведь большая часть самых страшных злодеяний нацистского режима вытекала именно из идеологических установок нацизма, широко разрекламированных в книге Гитлера «Майн кампф» и в программе НСДАП.

Дениц уверял суд, что, как человек военный, он и не хотел разбираться в политиче­ских доктринах. В Гитлере он видел не лидера партии, а главу государства, верховного главнокомандующего. Правительство и политические партии, стоящие у власти, прихо­дят и уходят, а профессиональные военные руководители, которым народ доверяет оборону страны, остаются и обходятся без того, чтобы в каждом случае определять свое отношение к тем или иным политическим взглядам. Если уж с ним желают говорить начистоту, то ему, Карлу Деницу, просто претили многие нацистские догмы, как и многие руководители нацистского режима. В беседах с Джильбертом и Келли он резко нападает на этих «незадачливых руководителей» О Фрике, например, говорит так:

— Это старейший нацист. Это он помог партии прийти к власти. Мы, военные, ничего не делали, кроме того, что обязаны были делать по отношению к главе государства. А теперь этот Фрик выглядит как крыса... пресмыкается... не имеет мужества поднять­ся, чтобы защитить себя и взять свою долю ответственности. Даже пытается представить себя антифашистом при помощи показаний Гизевиуса.

И затем, распалившись, вчерашний гросс-адмирал нападает уже на «всех полити­канов».

— Именно они, эти политиканы, начали войну. Они и есть те единственные люди, которые сделали возможным страшные преступления. А теперь мы вынуждены сидеть здесь, на скамье подсудимых, вместе с ними и делить позор.

Дениц вспоминает о своих сыновьях, и его «сводит с ума» сама мысль, что оба они состояли в этой «антихристианской организации «Гитлерюгенд».

Мне довелось слышать об этих беседах с Деницем еще в Нюрнберге. Потом я читал о них в книгах его тогдашних собеседников. И меня, конечно, не могла не удивлять поразительная наивность такой линии защиты, даже если она носила характер кулуар­ных разговоров.

Не диво, когда подсудимый категорически отрицает тот или иной факт обвине­ния, в глубине души надеясь только на то, что не осталось документальных доказа­тельств или они не найдены. Но здесь ведь надеяться было не на что. В любой библиоте­ке имелись газетные подшивки. С избытком хватало магнитофонных лент и стенографи­ческих записей выступлений Деница.

Обвинители, конечно, широко воспользовались всем этим. Для начала предъявля­ется запись речи Деница на совещании командующих флотами в Веймаре 17 декабря 1943 года. Прежде чем начать цитировать ее, Деницу напомнили его предписание рас­пространить эту речь среди старшего офицерского состава германского флота. Види­мо, гросс-адмирал придавал ей особое значение. И не мудрено: уже с первых слов он раскрывает там свое кредо.

«Я твердый приверженец идеологического воспитания. Выполнение долга солдата само собой разумеется, но долг выполняется до конца и полностью только тогда, когда сердце и дух принимают участие в деле... Поэтому нам совершенно необходимо подго­товить солдата так, чтобы он стал идеологическим приверженцем нашей Германии... Мнение о том, что солдат или офицер не должен иметь политических убеждений, яв­ляется вздором».

Таков был первый, но далеко не последний документ о «непричастности» Деница к нацистской политике и идеологии.

15 февраля 1944 года. В недрах вермахта уже зреет заговор против Гитлера. Весь мир глубоко потрясен омерзительными преступлениями нацистского режима. Мир по­лучил достаточные доказательства того, как фашистская идеология способствовала созданию в Германии целого слоя палачей. «Третья империя» идет к своему закату. Именно в это время Дениц вновь выступает с речью, обращенной к офицерам нацист­ского флота. И вновь гросс-адмирал подчеркивает, что «весь офицерский состав должен быть настолько пропитан идеями, чтобы чувствовал себя полностью ответственным за национал—социалистское государство. Бессмысленная болтовня о том, что офицер — не политик, является вздором».

Настает весна 1944 года. Гитлеровская Германия потерпела жесточайшее пораже­ние на полях России. Нацистские армии ведут бои в Польше и Румынии. Италия ка­питулировала. На западе вот—вот откроется второй фронт. Германские города в резуль­тате воздушных бомбардировок лежат в развалинах — союзную авиацию не остановили хвастливые заверения Геринга, что ни один вражеский самолет не появится в небе третьего рейха. И опять Дениц решил напомнить немецкому народу о «величайших заслугах» нацистской партии. В так называемый «день героев» — 12 марта 1944 года, об­ращаясь к населению Германии, он говорит:

— Что стало бы с нашей Родиной, если бы фюрер не объединил нас под знаменем на­ционал—социализма? Разбитые на различные партии, осаждаемые распространяющим­ся ядом еврейства и не имея никаких средств защиты, мы давно бы уже надломились под тяжестью этой войны и передали бы себя врагу, который нас безжалостно уничто­жил бы...

Так занимался витийством тогда этот человек, начисто утративший совесть.

20 июля 1944 года заговорщики организовали покушение на Гитлера. Нацистский главарь выжил, а заговорщиков повесили. Мы уже видели, как Дениц повел себя в это время. Но вот фюрер наконец понял, что пора самому покинуть этот бренный мир, ина­че найдутся другие более унизительные способы, которые приведут к тому же резуль­тату. И своим преемником фюрер назначил не Геринга и не Геббельса, не Риббентропа и не Бормана, а гросс—адмирала Деница.

Новый глава германского государства начинает свою деятельность с уже извест­ного читателю выступления по радио, насквозь пропитанного нацистским духом. Заяв­ляет, что Гитлер пал «смертью героя», пройдя «безошибочный» жизненный путь.

«Смертью героя»? И это говорится о том, кто, трепеща перед Судом Народов, ушел из жизни как презренный трус!

«Безошибочно»? И это — о жизни того, кто вверг германский народ в пучину ужас­нейших страданий и жертв, кто своим упрямством обрек на уничтожение германские города!

Но, может быть, приняв власть от Гитлера, сам Дениц проявил больше чувства реальности и меньше упрямства, чем его предшественник? Ведь тогда советские войска уже овладели Берлином, уже встретились с союзниками в Торгау. Совершенно оче­видно было, что каждый лишний день войны — это тысячи новых, и притом совсем на­прасных человеческих жертв. Как поступил в такой обстановке новый глава госу­дарства?

Дениц призвал немецкий народ «продолжать борьбу». И этот его призыв занял свое зловещее место в длинном списке преступлений нацистского режима.

Карл Дениц не посмел ослушаться даже мертвого Гитлера. Он выполнил «завеща­ние». И в своих воспоминаниях пытается объяснить необъяснимое: «Неожиданные изменения в политике, и некоторые военные события могут, однако, как учит история, изменить даже самое безнадежное положение». Вот, оказывается, почему гросс-адмирал гнал немецкую молодежь в огонь в те последние дни явно безнадежной войны.

В действительности же если Дениц на что—то и рассчитывал, то только на возмож­ность сговора с западными державами. Но и этот расчет в майские дни 1945 года был, конечно, безнадежным.

Пытаясь замести следы, новоявленный фюрер порывает с Гиммлером, дает приказ об аресте Геббельса и Бормана. Он стремится доказать союзникам свое отрицательное отношение к нацистской клике. Дается даже предписание германскому имперскому су­ду начать расследование о военных преступлениях гитлеризма, привлечь к ответствен­ности лиц, виновных в совершении злодеяний в концлагерях. Гросс-адмирал спешно сообщает об этом генералу Эйзенхауэру!

Дениц явно торопится в эти десять дней пребывания на посту главы правительства. Старается предстать перед союзниками человеком, с которым можно иметь дело. Но история сняла грим с его лица. На Нюрнбергском процессе Карл Дениц предстал перед всем миром во всей своей неприглядности.

Пройдет еще десять лет, и он сам отбросит в сторону маску аполитичного вояки. В своих мемуарах вчерашний гросс-адмирал не забудет подчеркнуть, что с детства был воспитан в монархическом духе:

«Я исконный пруссак... Еще ребенком я знал, что мой отец, как он сам выражался, позволил бы разорвать себя на куски за «старого короля Вильгельма».

А дальше следуют излияния о воспитанном с детства чувстве повиновения, которое так помогло ему потом на службе во флоте.

Уже в 1924 году Деница прикомандировывают к управлению военно—морских сил. «В мои служебные обязанности, — пишет он, — входило тогда заниматься разбором всех дел, связанных с внутриполитическими событиями... В процессе работы мне при­ходилось сталкиваться с рейхстагом и его отдельными комитетами. Многопартийность в правительстве, частое и открытое противопоставление партийных интересов госу­дарственным во время голосований в рейхстаге, затяжные дебаты... мне не нравились».

Дениц откровенно заявляет, что ему больше было бы по душе, если бы и в рейхста­ге к решению всех вопросов «подходили по-солдатски».

До 1933 года, как повествует гросс—адмирал, в Германии были две крупнейшие пар­тии — национал—социалистическая и коммунистическая. Рейхсверу надлежало принять ре­шение — какую из них поддержать. «Тo, что он не мог стать на сторону коммунисти­ческого интернационала, было очевидно. Поэтому … рейхсвер приветствовал назначение Гитлера рейхсканцлером». И гитлеровский преемник уже не в силах скрыть своего вос­торга нацистским режимом: «Тот общий подъем, которым характеризовалась жизнь Германии с момента прихода Гитлера к власти, наполнял меня... чувством гордости и радости».

Да, время — великий маг и чародей. На какие превращения оно способно! Если в 1945 году Дениц убеждал всех, что он противник нацистских доктрин, то в 1956 го­ду гросс-адмирал гордился ими.

На суде глаза Деница почти всегда были прикрыты большими темными противо—солнечными очками. Так, видимо, спокойнее, когда лжешь; порой упрямо, бессмыс­ленно, вопреки неотразимым фактам и логике, но всегда настойчиво, а иногда и нагло. Создается впечатление, что все это говорит не живой человек, а некая маска. Маски же, как известно, не краснеют от стыда, на них не проступает растерянность. В положе­нии Деница это было удобно.

Однако в те редкие моменты, когда гросс-адмирал расставался с очками, можно бы­ло рассмотреть его лицо — худое и несколько продолговатое, с резкими, не по возрасту, складками, идущими наискосок от углов рта до подбородка. Высокий лоб изрезан сетью поперечных морщин. Сильно поредевшие волосы небрежно зачесаны назад и слег­ка набок без претензии создать иллюзию прически. Тонкогубый рот, если Дениц мол­чит, плотно сомкнут. Близко посаженные неопределенного цвета глаза смотрят не ми­гая прямо и колюче, как бы стараясь проникнуть в самые тайники того, на кого они устремлены; профессиональный взгляд опытного детектива или бывалого тюремщика. Аскет с военной выправкой. Человек, пренебрегший житейскими радостями и погло­щенный одной целью. Типичный фанатик.

Но это фанатик своеобразный. Фанатик, который не дрогнет, когда дело касается судьбы не только отдельных людей, но и целых народов. Здесь он решителен. Здесь мо­жет проявить такую волю, на какую не способен даже Редер. И в то же время он расчет­лив и осторожен, если дело касается его самого. Здесь «идеи» национал—социализма никогда не выведут Деница за те границы, где начнется угроза его драгоценной особе. Честь страдать и умирать во имя «великой германской империи» — он всегда предостав­лял другим. Сам же предпочитает жить. В этом ключ к пониманию всей карьеры госпо­дина гросс—адмирала и некоторых ее неожиданных изгибов.

Заговор 20 июля 1944 года провалился. Заговорщики схвачены. И громче всех — «распни его!» — вопит Дениц. Его, видите ли, душит «священная ярость и бепредельный гнев».

Но минует 12 лет, казненные заговорщики войдут в моду. И Дениц прослезится: он «не знал тогда того, что знали они». Одарит их иудиным поцелуем и объявит во все­услышание: будь он на их месте и знай то, что знали они, непременно оказался бы ря­дом с ними.

На суде в Нюрнберге, вопреки очевидности, Дениц пытался воздвигнуть китайскую стену между собой — военным профессионалом и «безответственными демагогами». Но пройдут годы, и Дениц в своих мемуарах станет распинаться: он—де реакционер по наследству и готов дать себя «разорвать на куски» во имя черных дел и идей герман­ских милитаристов.

Вершины двурушничества достиг гросс-адмирал в момент крушения «третьей империи». Авантюрист до кончиков ногтей, он как завороженный смотрит на ту тень высшей власти, которая передана ему волей фюрера. Подсознательно понимает всю ее иллюзорность и тем не менее не в силах от нее отказаться. Делает все возможное и невозможное, чтобы удержать эту власть и уцелеть самому.

Англо—американцев он надеется привлечь на свою сторону, объявляя священной дальнейшую борьбу на Востоке. Остатки германской армии, измученный народ он при­зывает к этой борьбе именем фюрера, неумеренно куря ему фимиам. Авось сила инер­ции сработает еще раз! И одновременно указывает на дверь Гиммлеру, дает приказ об аресте Геббельса и Бормана. Бог мой, как бешено вертится политическая карусель!

О каждом своем шаге гросс—адмирал, как и прежде, подобострастно докладывает по команде. Только адрес теперь другой — не рейхсканцелярия, а ставка Эйзенхауэра.

Он бы еще и не так развернулся в своем политическом балагане, если бы спра­ведливость не положила ему на плечо свою тяжелую руку.