"Может быть" - читать интересную книгу автора (Шильман Алла)

Глава 9. Мамины мечты

Как оказалось, чтобы опытному чиновнику оформить все нужные бумаги по разводу, требуется не так уж и много денег, времени и сил. Прекрасно зная все тонкости бюрократических структур и варианты устраиваемых ими препонов, а так же все возможные пути их решения, Евгения Николаевна сумела в рекордно короткие сроки оформить все необходимые документы и даже уладить имущественные вопросы, выписав блудного мужа с причитающейся ему жилплощади, благо последний не очень-то и сопротивлялся.

Для виду она, конечно, погоревала. Несколько дней ходила на работу в черных очках. С бабушками на скамейке перестала даже здороваться, а подруге Тамаре в пятьдесят пятый раз рассказала о том, какая невзрачная ей досталась соперница. Она даже маме в Воронеж позвонила, сообщив, что Андрей Павлович теперь с ними больше не живет, а она превратилась в свободную женщину. Конечно, хотелось бы не только свободную, но и обеспеченную, но с этим у Евгении Николаевны пока еще были достаточно серьезные проблемы. Живи они, к примеру, в Штатах и будь Андрей Павлович каким-нибудь миллионером, или, к примеру, рок-звездой, она в подобной ситуации могла бы, конечно, рассчитывать на долгую и безбедную жизнь, отсудив у него при разводе приличную долю состояния. Вот тогда, думала Евгения Николаевна, она, наконец, смогла бы построить свою жизнь так, как хотелось. Она купила бы себе небольшой домик, в котором занималась бы выращиванием роз. Первое время после развода она бы бездельничала – может быть, отправилась бы в путешествие на круизном лайнере или слетала на отдых в какую-нибудь экзотическую страну. Детей определила бы учиться в лучшие закрытые школы Европы, а сама, хорошенько отдохнув, занялась бы какой-нибудь творческой деятельностью: например, стала дизайнером или известным автором женских романов. То, что ни прилично рисовать, ни связно написать что-либо, кроме официальных справок она не может, Евгению Николаевну волновало не сильно.

Жаль, что действительность не всегда совпадает с нашими мечтами. Впрочем, несмотря на полнейшую финансовую несостоятельность теперь уже бывшего супруга, она все равно была довольна: чувства между ними давно угасли, деньги в дом приносила в основном она, да и как мужчина Андрей Павлович, честно говоря, оставлял желать лучшего. По большому счету, не стоило даже беспокоиться, а, тем более, горевать. Мир, несмотря на положение разведенной одинокой женщины с двумя детьми, приобретал новые оттенки, настроение неизменно улучшалось с каждым днем, а душа Евгении Николаевны, почувствовав свободу, просила песен, весны и, конечно же, любви. На подвиги, правда, не тянуло, но это, возможно, всего лишь дело времени. К тому же Евгении Николаевне, если уж речь пошла о любви и романтике, больше пристало вздыхать у окошка в высоком тереме в ожидании прекрасного принца, чем самой скакать в поисках сказочных чудовищ, за счет которых можно было бы самоутвердиться. Дело оставалось за малым: эту самую любовь дождаться, и, заодно, восстановить этим свои собственные внутренние планы на эту жизнь.

Сидеть, сложа руки, было не в правилах Евгении Николаевны, тем более, в таком важном деле, как построение собственного счастья. Она стала чаще и намного пристальнее, чем обычно, поглядывать на симпатичных посетителей, которые иногда забредали в их мелкую чиновничью конторку. Жаль только, особой популярностью их ведомство у симпатичных мужчин не пользовалось, а основную массу посетителей составляли престарелые ловеласы да выжившие из ума старухи-маразматички, склочные и вредные, приходящие не столько за нужными справками, сколько по потребности хоть на ком-то выместить скопившуюся на окружающий мир злобу.

Какая весна? Какая любовь? Какое вообще счастье было возможно там, где ежедневное количество негативной энергии, выплескиваемое в окружающий мир «милыми» пенсионерками и пенсионерами многократно превышало любые допустимые нормы. Сперва Евгении Николаевне хотелось даже не плакать, а завыть диким волком, бросить все и бежать, сломя голову, куда глаза глядят, причем чем дальше, тем лучше. А потом как-то прошло. Все утряслось. Она привыкла и к работе и даже стала относиться к ней как герои самых лучших американских криминальных боевиков – это работа и ничего личного. Правда, обычно эту фразу в фильмах произносили киллеры, но, с другой стороны, кто говорит, что наша жизнь чем-то отличается от их жизни? Мы точно так же выполняем свою работу, а чтобы не сойти с ума – абстрагируемся от действительности. По сути дела, мораль, скажем, наших врачей-хирургов, или учителей, или даже любого чиновника как раз и должна подчиняться этому самому жестокому закону – «ничего личного», ибо в большинстве случаев он как раз и позволяет исключить пресловутый человеческий фактор, а, значит, избежать авиационной катастрофы (плохо провели предполетный досмотр, потому что как раз перед этим механики разругались с начальством), искалеченных еще в школе человеческих душ, когда учителя «затравливают» нелюбимого ученика или даже просто спасти чью-то человеческую жизнь, потерянную из-за того, что находящийся в глубоком похмелье врач плохо провел операцию. Да, конечно, у хирургов огромные стрессы – не каждому дано обладать мужеством провести операцию на живом человеке. А представьте себе, если это еще и ребенок… А если к тому же он жертва теракта или глупого несчастного случая? Естественно, возникает жалость, душевное напряжение и, как следствие, многочисленные стрессы, снимаемые, опять же, по традиции, алкоголем. Понятно, что если бы врачи относились бы к своей работе именно как к работе (и ничего личного), то эффект от их действий был бы намного больше. Другое дело, что даже относясь к пациентам так, они обычно все равно поступают непрофессионально, но это уже, по-видимому, национальная черта, которая, похоже (увы!), неискоренима.

Евгения Николаевна, в отличие от большинства наших сограждан, к работе относилась ответственно, а золотое правило американских киллеров ей только помогало в этом. Злобы у посетителей было много, иногда она чуть ли не хлестала из них. За вредность, в таких случаях говорила сослуживицам Евгения Николаевна, им должны были давать молоко, причем по двойному тарифу. Тамарка, единственная подружка, обычно, смеясь, добавляла, что это все равно бесполезно, потому что против змеиного яда молоко бессильно.

В общем, хотя шанс встретить мужчину мечты на работе был практически равен нулю (если не меньше), Евгения Николаевна упускать его все равно не собиралась. Для начала обновила гардеробчик, прикупив на как раз по случаю подвернувшейся распродаже в торговом центре несколько вполне симпатичных и (она надеялась) весьма оригинальных вещиц, в которых, если верить зеркалу и все той же Тамарке, она была просто неотразима. Для этого, правда, пришлось потратить весьма солидную сумму денег, скапливаемую на летний отдых, но ведь красота, как известно, не может быть без жертв, а заначка, согласитесь, далеко не самая большая их них. И даже потраченные на прическу и косметику остатки накопленных на отдых средств не должны расстраивать настоящую женщину, тем более, если она находится как раз в поисках своего личного, женского счастья.

Результат не заставил себя долго ждать. Новых посетителей в их чиновничью контору ее красота, естественно, не добавила, да и мужчины на улицах от ее вида не падали (не говоря уж о том, чтобы складываться в знаменитые «штабеля») и даже не оборачивались в след, но если в каком-нибудь общественном месте, в магазине, например, или в банке, она сталкивалась с симпатичным представителем мужского пола, он обязательно делал ей какой-нибудь приятный комплимент, а самые настойчивые даже осмеливались попросить номер телефона. Телефон, естественно, она каждому встречному-поперечному давать не собиралась (не зря же по телевизору все время рассказывают о коварных маньяках, поджидающих молодых беззащитных женщин буквально повсюду), но номера кандидатов в кавалеры всегда тщательно записывала, так же, как и всю информацию о них в специальную книжечку. О том, что эти данные могли попасть на глаза кому не должны были попадать, она не беспокоилась – записи были тщательным, одной ей понятным способом классифицированы и зашифрованы. Догадаться, о чем в них идет речь, было практически невозможно. Впрочем, действительно стоящих кандидатов пока еще не попадалось. Положительные мужчины, естественно, встречались, но все они, увы, уже были женаты (о чем недвусмысленно говорило кольцо на безымянном пальце), а разбивать чью-то семью, пусть даже ради собственного счастья, Евгения Николаевна не хотела.

Главным кандидатом на сердце брошенной красавицы был сосед-холостяк, мужчина хоть и не особо выдающейся внешности, но зато полностью положительный, неплохо зарабатывающий, интеллигентный и совершенно непьющий. Сосед, естественно, был и раньше, но до недавнего времени Евгения Николаевна была женщиной замужней и, свято веря в нерушимость семейных уз, ничего лишнего себе не позволяла. Да и нелишнего не позволяла тоже. Максимум – это улыбнуться, да обменяться парой ничего не значащих фраз. Теперь же Евгения Николаевна получила настоящую свободу. Она стала больше улыбаться, похорошела, чаще замедляла шаг на лестничной площадке и однажды, одевшись в новый шелковый халат с драконами, тщательно наложив макияж и поправив прическу, отправилась к соседу, которого, кстати сказать, звали Алексеем Петровичем, за какой-то срочно понадобившейся хозяйственной мелочью.

Звонок мелким дребезжанием прокатился по огромной соседской квартире. О том, что она именно огромная, Евгения Николаевна заблаговременно предусмотрительно разузнала у знакомой, работающей в БТИ. Та (за отдельную плату, разумеется) так же пообещала выяснить уже у своей знакомой, работающей (естественно, по чистой случайности, а вы что подумали?) в их домоуправлении, кто еще прописан в квартире соседа. Не то, чтобы Евгению Николаевну очень интересовал этот вопрос, но она всегда предпочитала лучше иметь информацию, чем ее не иметь, а подобные сведения, согласитесь, ни для кого не оказались бы лишними. Да и потом, вдруг он на самом деле женат, а жена просто не живет с ним? Это была бы трагедия, пережить которую у Евгении Николаевны вряд ли бы хватило сил. Она ведь все-таки, как ни крути, была женщиной в стадии развода, а, значит, нервно истощенной и живущей в постоянном стрессе. Правда, в силу общей меланхоличности характера Евгении Николаевны, до депрессии ей было так же далеко, как, скажем, ее родному городу до Великой Китайской Стены, но кто может сказать, что она не переживала? Просто глубоко в душе, не показывая людям.

Сосед оказался дома. Евгения Николаевна сначала громко удивилась этому обстоятельству (правда, только внешне, потому что сама перед этим долго с кружкой прослушивала стены, пытаясь это определить), затем очень мило смутилась, даже покраснела слегка. После этого, выполнив все долженствующие случаю ритуалы, которые просто обязана была проделать одинокая молодая женщина, она, еще раз извинившись за беспокойство, собственно сказала, за какой именно мелочью она пришла. Сосед, который кроме явной своей положительности и отсутствия тяги к алкоголю, мужчиной был далеко не глупым, ритуалы общения с симпатичными одинокими женщинами прекрасно знал. Выразив горячее желание помочь, он пригласил Евгению Николаевну пройти в его квартиру, где она могла бы сама подобрать интересующую ее хозяйственную мелочь, а заодно полюбоваться его огромной двухуровневой квартирой, оформленной очень красиво и изящно в какому-то очень изысканном (Евгения Николаевна даже сказала бы – «аристократически-музейном») стиле, правда, в каком именно, она сказать не могла. Не сильна она была в истории искусств и архитектуры, что поделать…

– Спасибо, спасибо, – вежливо отвечала Евгения Николаевна, не забывая при этом очаровательно смущаться в нужных местах.

О том, что планировка квартиры ей была прекрасно известна из документов БТИ, предоставленных за дополнительную плату все той же знакомой, она, естественно, упоминать не стала.

– У вас так красиво! – восторженно, как-то по-девичьи наивно, как показалось перспективному соседу, воскликнула Евгения Николаевна, а потом, демонстрируя все тот же искренний порыв, добавила, – прямо как в музее!

– Ну, скажете тоже, – смутился перспективный Алексей Петрович.

Евгения Николаевна смутно поняла, что сболтнула что-то лишнее, но что именно, она сказать бы не смогла: за годы замужества навыки психологии перспективных мужчин были слегка подрастеряны. Чтобы как-то разрядить ситуацию, она тотчас же смущенно добавила:

– Извините! Я не хотела вас обидеть. Просто у вас действительно очень, очень красиво. Вы знаете, за свою жизнь я, к сожалению, была лишена красоты, вернее, возможности прикасаться к ней так часто, как хотелось бы. Я выросла в небольшом провинциальном городке, в котором единственной достопримечательностью был местный краеведческий музей да старый, полуразвалившийся ДК. Музей был совсем крошечным, и единственное, на что в нем действительно стоило посмотреть – это пара старинных икон, сохранившихся после сноса церквей. На остальные экспонаты – бивни мамонта, осколки сохранившихся с войны солдатских касок и каким-то чудом попавшую туда старинную крестьянскую прялку тоже можно было посмотреть, но один раз – не более. С ДК было еще хуже. В нем не было никаких театральных кружков, которые бы ставили постановки. Единственное развлечение, на которое можно было рассчитывать – это ежедневный показ фильмов, большинство из которых, впрочем, было до того скучными, что единственное, чем можно было заниматься – это спать.

О том, что ее родной Воронеж на самом деле город почти с миллионом жителей, с театрами, музеями, университетами, домами культуры, парками отдыхов и даже цирком, она предпочла не упоминать, старательно описывая бытность своего (относительно недолгого, нужно отметить) нахождения у бабушки, проживающей в пригороде одного небольшого районного центра области.

Воодушевленная собственным экспромтом, Евгения Николаевна была прекрасной. Ее щеки пылали румянцем, глаза горели, а грудь вздымалась самым соблазнительным образом. Алексей Петрович искренне любовался женщиной, которая, как оказалось, была значительно моложе, чем он предполагал и, что самое удивительное, намного привлекательнее.

– Знаете, какое событие было самым значимым в моем детстве? – продолжала Евгения Николаевна. – Вернее, два события?

– Поездка в лагерь?

– Нет, что вы! О лагере я могла только мечтать, тем более, о море. Самыми значительными культурными событиями моего детства были выступления областного хора, да показы индийских фильмов в ДК.

– О! это действительно было событием! – засмеялся Алексей Петрович.

– Извините, – еще раз мило смутилась Евгения Николаевна, – я, наверное, утомила Вас своим безрадостным детством.

– Нет, ну что вы! Было достаточно интересно.

– Вы, наверное, теперь будете думать, что я какая-то совершенно необразованная дурочка! – картинно расстроилась гостья.

– Ну, с другой стороны, зато теперь у меня есть прекрасный повод, чтобы пригласить вас на специальную экскурсию по моему, как Вы выразились, «музею», который, впрочем, я обычно именую квартирой. Кстати, начать мы можем прямо сейчас. Вот здесь, например, у меня кухня, на которой вы можете выбрать все, что вашей душе угодно.

Алексей Петрович засмеялся.

– Только очень прошу: не забирайте у меня плиту, а то мне не на чем будет готовить!

– Ну что вы! – теперь уже по-настоящему смутилась Евгения Николаевна, судорожно вспоминая, зачем же, собственно, она сюда пришла.

Вспомнила – за солью.

– Мне бы немного соли. Понимаете, совершенно неожиданно закончилась, а бежать в круглосуточный супермаркет далеко, поздно уже, на улицах темно. Да и страшно одной…

В этом месте Евгения Николаевна скромно потупила глаза.

– Конечно, конечно, – соглашался сосед.

Соль у него, естественно, нашлась. Не понятно только, как Евгения Николаевна собиралась ее нести, потому что солонку она, замешкавшись в сборах, прихватить забыла.

Алексей Петрович сначала порывался свернуть бумажный кулечек, но получилось как-то кособоко, да и соль все время просыпалась. От идеи пришлось отказаться, а рассыпанную соль тщательно собрать, ибо это, судя по народным приметам, сулит нешуточными ссорами и неприятностями, а ссориться с такой очаровательной соседкой (тут гостья опять очаровательно покраснела) никак не входило в его планы. Евгения Николаевна горячо заверила, что в ее планах ссора с Алексеем Петровичем так же не значилась. После этого обе стороны приступили, как говорят на официальных приемах, к ритуалу совместной уборки соли со столешницы и торжественного водружения ее обратно в солонку. Однако вопрос тары все так же продолжал оставаться открытым.

– Возьмите мою солонку, – протянул Алексей Петрович изящную хрустальную чашечку, стоявшую прямо на обеденном столе.

– Нет, что вы, – замахала руками Евгения Николаевна, – она слишком красива. Да и сами вы тогда из чего солить еду будете, если я у вас последнюю солонку заберу? Мне бы чего попроще: кулечек целлофановый, или пакетик бумажный.

Приступили к поиску кулечка или пакетика. Периодически розыскные мероприятия прерывались вскриками, охами и ахами по случаю случайного касания Алексея Петровича обнаженной руки Евгении Николаевны. В конце концов, поиски были признаны бесполезными, а волнения – беспочвенными, соль отдана прямо в пачке, а заволновавшейся по поводу вынужденной бессолевой диеты соседа Евгении Николаевне продемонстрирована еще одна пачка, заблаговременно купленная предусмотрительным Алексеем Петровичем. После соблюдения всех предшествующих процедур Евгения Николаевна была торжественно приглашена на экскурсию по огромной двухуровневой квартире соседа, куда и не замедлила отправиться, нежно прижимая пачку соли к пышной груди, на которой еле-еле сходился шелковый халат с вышитыми драконами.

Экскурсия впечатляла. Огромная квартира была уставлена изящной мебелью, с резными ножками, бархатом и позолотой. Кривоногие кресла с резными подлокотниками, обтянутые тускло мерцающим атласом диванчики и казавшиеся воздушными венские стулья были настолько нереальными, что на них было страшно садиться. Евгения Николаевна даже осмотрелась по сторонам в поисках нормальных табуреток, на которых можно было бы сидеть. Ничего не нашла. Подумала о том, что если она здесь когда-нибудь станет хозяйкой (ах, если бы!), то обязательно заведет, чтобы ненароком не испортить такую красоту.

А испортить в этой квартире явно было что. Красота ее была не только впечатляющей, но и весьма сложной в своих многочисленных деталях: тяжелые бархатные портьеры, расшитые тускло мерцающими в темноте золотыми нитями, многочисленные картины на стенах, искусно подсвеченные спрятанными где-то в глубине ниш светильниками, изящная лепнина на потолке и множество других произведений искусства. Откуда-то из уголков потолка подмигивали толстопузые купидоны с пучками оперенных стрел. Паркетный пол тщательно начищен, на многочисленных китайских вазах (хотя, может быть, и не китайских, а, например, японских – кто их, эти вазы, разберет) – ни пылинки, а многочисленное столовое серебро сияло свеженачищенным блеском. В гостиной, к удивлению Евгении Николаевны, висела гигантская позолоченная люстра с множеством свечей, правда, потушенных. Евгения Николаевна уже начала прикидывать, сколько времени потребуется на то, чтобы отчистить это чудо от оплывшего воска, если зажечь в нем все свечи, как, приглядевшись, заметила, что люстра-то, оказывается, электрическая. Заметила и обрадовалась, как будто она уже прожила в законном браке с полностью положительным Алексеем Петровичем как минимум лет пять.

В целом же жилище Алексея Петровича больше напоминало музей, чем квартиру, причем музей с достаточно дорогими и редкими коллекциями. Евгения Николаевна даже не догадывалась о том, что некоторые образцы из этого домашнего собрания действительно были достойны залов самых лучших музеев мира и самых престижных галерей. Но увы, миниатюра Рембрандта, каким-то чудом попавшая в этот богом забытый уголок, ее нисколечко не взволновала, как не затронули, впрочем, тонких струн ее души ни уникальный шедевр Пикассо, о существовании которого мировая общественность еще даже не догадывалась, ни один из потерянных во Флоренции и каким-то чудом объявившееся в коллекции Алексея Петровича полотно Сезанна, ни уж точно непонятно какими судьбами попавшее сюда «Рождество со Святым Франциском и Святым Лоренсом» Караваджо, вот уже несколько десятилетий так тщательно разыскиваемое Интерполом. Слишком далеко от народа были эти художники, или, может быть, слишком далека была от художников Евгения Николаевна. Картины она выбирала (увы!) не по их художественной ценности, а потому, нравится ей то, что нарисовано, или нет. Именно поэтому она прошла мимо Пикассо и Шагала, но остановилась у подлинника Айвазовского с удивительно настоящим морем, у пахнувшей дождем и свежей травой миниатюры Шишкина и у удивительно прекрасной в своей живости молодой женщины на картине Венецианова. Впрочем, восторженно охать она не переставала ни у одной из них, вне зависимости от того, нравилось ей полотно или нет.

Из остальной коллекции она особенно запомнила старообрядческие иконы (непонятные потемневшие доски, перед которыми Алексей Петрович стоял особенно долго, рассказывая об их удивительной ценности). Две бесценные китайские вазы эпохи Минь Евгения Николаевна квалифицировала как уродливые горшки, правда, оставив при себе это весьма прямолинейное замечание. Внешне же она вела себя безупречно. В одних местах вздыхала, в других – охала, в одном месте даже вскрикнула от удивления, пораженная красотой висевшего на стене полотна. Собственно, о его ценности она ничего сказать не могла, ибо даже несмотря на приличное образование, в живописи разбиралась не просто плохо, а совсем никак, но по лицу хозяина она поняла, что эта вещь для него чем-то ценна и, естественно, не могла не высказать своего восторга. Впрочем, мысли, занимавшие ее в тот момент, честно говоря, были весьма и весьма далеки от эстетической ценности полотен. Идею о приобретении нормальных табуреток она уже отбросила, потому что, по-хорошему, нормальную мебель нужно было приобретать в полном комплекте, ибо в этом жилище не было ни стульев, на которых можно было бы сидеть, не опасаясь, что они разваляться под вашим весом, ни диванов, на которые можно бы залезть «с ногами», укрыться теплым пледом, и насладиться тишиной и покоем с томиком какого-нибудь детективного романа. Кстати, ни одного детективного романа в квартире, похоже, тоже не было. Алексей Петрович, конечно, показывал ей книги – несколько огромных фолиантов под стеклом, но, даже если их и можно было взять почитать, они уже одним своим видом наводили такую скуку, которую не может создать даже учебник по органической химии в ночь перед экзаменом. К тому же они были на каком-то иностранном языке.

«Интересно, – подумала Евгения Николаевна, – а на чем же он спит?», но вслух спросить, конечно же, постеснялась: все-таки она была девушкой весьма воспитанной, а подобные (вполне невинные, кстати сказать) вопросы мужчины отчего-то имеют свойство обычно неправильно понимать. Из того, что она увидела, ни один предмет мебели для этих целей не подходил. Кровать, конечно, имелась и стояла она в комнате, напоминающей спальню (напоминающей – потому что там кроме кровати еще была целая куча абсолютно ненужных в этом месте вещей), но, как и в случае с остальной мебелью, вид ее не внушал доверие: ножки были слишком изящны, балдахин слишком запыленным, а подушки украшены чересчур тонкой вышивкой шелком, чтобы на них вообще можно было спать.

– Наверное, у него где-то тут припрятан специальный матрас, который он достает и расстилает на полу, – подумала Евгения Николаевна.

Задумываться, впрочем, особо не стала. Намного больше, чем художественная ценность и практическая пригодность содержимого квартиры ее интересовал вопрос о том, как в ней вообще можно жить. Во-первых, она абсолютно не представляла, как можно поддерживать чистоту, учитывая то огромное количество мелких предметов, которые были расставлены буквально повсюду. По-хорошему, для ухода за этим музеем требовался целый штат домработниц, однако ей почему-то казалось, что помешанный на собственной коллекции Алексей Петрович вряд ли пожелает кого-то пустить в свой маленький мирок. Мечтать о прислуге ей вряд ли придется. С другой стороны, можно будет переехать в ее квартиру, а в эту лишь изредка заходить, используя ее в соответствии с тем, чем она и является на самом деле – как музей, в котором можно что-то посмотреть, что-то переставить, но ни в коем случае – не жить. С Алексеем Петровичем, правда, этими мыслями Евгения Николаевна все же не стала.

Хозяину весьма понравилась реакция гостьи на его жилище. Понравилась и сама гостья, а невидимые сети тонких комплиментов, замаскированных под искренний восторг, запали в душу. К тому же, соседка оказалась очень даже хорошенькой, а какой мужчина устоит перед чарами симпатичной женщины, особенно, если она при этом одета в короткий и весьма облегающий (весьма неплохие формы, кстати) китайский халат, тем более, расшитый драконами. К тому же, как слышал Алексей Петрович от старух, несущих свой тяжкий ежедневный крест на лавочке у подъезда, Евгения Николаевна как раз не так давно развелась с мужем. Подробностей он, естественно, не знал (сплетничать со старухами было ниже его достоинства), но по виду Евгении Николаевны, мог с точностью сказать, что виноват в их разрыве был, безусловно, муж, который, судя по всему, был человеком совсем недалеким. Разве может мужчина бросить такую прекрасную женщину?

Единственное, что огорчало Алексея Петровича, так это то, что бывший супруг Евгении Николаевны, исчезая на бескрайних просторах нашей родины, не прихватил с собой еще и ее детей. Но ведь идеальных людей не бывает, и с этим, к сожалению, приходится мириться. А наличие двоих детей – это далеко не самый главный из них.

Не очень страстный, не особо романтичный, но стабильный и подающий большие надежды роман был начат.