Смирнов Александр Сергеевич Вавилонская башня

Часть 1

Глава 1

Лёгкий ветерок, словно фен, нежно сушит промокшие волосы. Прилипшая к телу майка, мокрая и противная под лучами солнца снова становится мягкой и тёплой. Так бы и лежал на траве всю жизнь с закрытыми глазами и слушал дивное пение птиц. О чём они поют? Что их беспокоит? Уж во всяком случае, не проблемы людей. У них своя жизнь, свои переживания. Разве может человек понять их чувства, если это два разных мира, которые находятся рядом и никогда не пересекаются? Учёные тратят всю жизнь, чтобы понять его, но кроме своих предположений ничего определённого не могут сказать. Сказать — вот и ответ на вопрос. Действительно, чтобы понять, надо сказать. А как птицы могут сказать, если у них и у человека разные языки? Человек не понимает птицу, а птица не понимает человека, вот и получились два разных мира. Мы видим друг друга, слышим, но ничего понять не можем: у каждого свой мир, потому что у каждого свой язык. Да разве только птицы? Люди и те говорят на разных языках. Наверное, поэтому и происходят войны, наверное, из-за этого люди и убивают друг друга. Не потому что они плохие, не потому что им жизненно необходимо разрушить плоды трудов таких же людей, как и они. Разные языки — вот ключ ко всем проблемам. Даже если выучить язык другого народа, всё равно понимать его не будешь: думаешь-то на своём языке, а они думают на своём, вот и получаются снова параллельные миры. Всё бы ничего, если бы они и оставались параллельными, но уж если пересекутся — добра не жди: не поймут друг друга, просто убьют и всё.

Глухой разрыв ухнул совсем рядом. Птицы что-то прочирикали на своём непонятном языке и улетели в свой мир, а человек пополз в свой. Гимнастёрка, которая только что высохла, снова намокла и прилипла к телу, но человек на это не обращал никакого внимания. Он прижался к земле, а вернее к болотной жиже, и пополз в лес, чтобы там, спрятавшись под зеленью деревьев, наконец, оторваться от земли и встать на ноги. Человек дополз до леса, почувствовал под собой сухую землю, но продолжал лежать, не шевелясь, чтобы отдохнув, подняться и продолжить свой путь.

— Хальт! — услышал он где-то совсем рядом.

Человек снова сросся с землёй. И не просто сросся: он, как змея, в одно мгновение ушёл куда-то под мох, и только два чёрных глаза остались на поверхности, чтобы внимательно следить за этим жестоким и опасным миром, говорящем на непонятном языке.

На поляну, прорезанную косыми лучами солнца, выехал грузовик, выкрашенный тёмно-зелёной краской с бурыми пятнами. Грузовик, по замыслу его хозяев, явно должен был слиться с окружающим ландшафтом, но, увы, этого не получилось. Расцветающая весенняя флора имеет всегда неповторимый сочно-зелёный цвет, и расцветка грузовика скорее бы подходила к картинам августа или даже сентября, но в конце мая она выделялась ярким ржавым пятном на общем фоне. Из леса к машине подошли солдаты. Они были пьяны и веселы: громко смеялись и пели песни на чужом языке. Трое вывели из леса человека в грязной гимнастёрке с разбитым лицом. Человек еле держался на ногах. К пленному подошёл офицер и что-то спросил по-немецки. Человек, видимо, понял его и ответил. Вряд ли его ответ понравился офицеру: солдат, который стоял рядом, размахнулся и ударил несчастного прикладом. Пленный упал, как подкошенный. Солдаты бросили свою жертву в грузовик, погрузились сами и уехали, оставив на поляне лиловое облако выхлопных газов. Ржавое пятно пропало, облако растаяло, и поляна вновь засверкала зелёной свежестью. Два чёрных глаза узнали пленного — это был политрук. Веки медленно закрылись. И снова только звуки, снова пение птиц, снова непонятный их язык.

— Эй, есть, кто живой?! — донеслось откуда-то.

Глаза открылись, и из-подо мха появилась фигура человека.

— Эй! — опять раздалось, но уже громче.

Человек оторвался от земли и пошёл навстречу понятной ему речи.

— Ты кто? — спросил человек, осмелев.

— А ты кто? Руки покажи, — сказал голос вместо ответа.

Человек поднял руки вверх и обернулся вокруг себя. На краю поляны зашевелились кусты, и оттуда вышел красноармеец.

— Давно бежишь? — спросил он.

— Третий день.

— Один?

— Было много, потом пятеро осталось.

— Нас всех вначале много было. Остальных давно потерял?

— Последнего только что поймали. Теперь я один.

— Мне больше повезло. Нас трое.

Красноармеец замолчал.

— А наши где? — спросил человек.

— Кто же их знает? Теперь ни наших, ни ваших — каждый сам по себе.

— Человек сам по себе быть не может. Либо смерть, либо выбирай, кто теперь наши.

— И, что ты для себя выбрал? Куда пойдёшь, к нам или…?

— Ну, ни с ними же? — человек показал глазами в сторону поляны куда уехал грузовик.

— Тогда пошли. Время у нас мало. Они вернуться могут, ты же не знаешь, что им пленный наговорит.

Две фигуры покинули поляну и скрылись в зарослях леса. Они долго шли, не проронив ни слова. Наконец красноармеец остановился.

— Пришли.

В ответ человек вопросительно посмотрел на него.

— Здесь, — он указал на кучу веток.

Куча зашевелилась, и из неё показались четыре испуганных глаза.

— Ты кого привёл? — спросил парень в тельняшке, вылезая из кучи.

— Это наш.

— Откуда ты знаешь?

— Если с ними не ушёл, значит наш.

— А если он…

— А если ты, — прервал его красноармеец.

— Надо познакомиться, — предложил человек блатной наружности, — Я Ферзь.

— А имя у тебя есть? — спросил красноармеец.

— Мамка Колей звала. А это кто? — он указал на человека, которого привёл красноармеец.

— Андрей Петрович, — представился тот.

— А я Василий, — сказал парень, который вылез из кучи вместе с Ферзём.

— Ну, а я Кузьма, — представился красноармеец.

— Что делать будем? — спросил Василий.

— Надо к своим идти, — предложил Кузьма.

— Мне не резон, — возразил Ферзь.

— Тогда иди к ним, — сказал Кузьма.

— Они мне не свои.

— Мне тоже к своим не хочется, — поддержал Ферзя Василий. — Когда наших в упор расстреливали, я драпанул. Если к своим попаду — расстреляют.

— Ну, тогда… — начал Андрей Петрович.

— Эти тоже расстреляют, — понял его Василий. — Я предавать не буду.

— А для тебя наши свои? — спросил красноармеец Андрея Петровича.

— Для меня наши свои, а я для них чужой.

Шестеро глаз, не моргая, смотрели на красноармейца. Тот понял их взгляд.

— У меня всё в порядке. Только где теперь искать, наших?

— Остаётся воевать самостоятельно, — заключил Андрей Петрович.

Все утвердительно кивнули головами.

— Надо командира выбрать, — предложил красноармеец. — Кто старший по воинскому званию? Я лейтенант НКВД.

— Ни хрена себе! А как же это? — Ферзь взглядом показал на гимнастёрку.

— Когда нас бомбить начали, я спал. Схватил, что под руку попалось.

— Да, компания! Кто я, вы, наверное, догадались? Вор-рецедивист — большой друг НКВДешников.

— Рядовой Красной армии, — представился Василий.

— Штабс-капитан, — тихо сказал Андрей Петрович.

— Как же ты уцелел? — удивился Кузьма.

— Да вот уцелел. Если нашим меня грохнуть не удалось, то этим совсем ничего ни светит.

— Короче, к армии отношение имели двое: рядовой и штабс, — рассуждал Ферзь. — НКВДешник ни в счёт — это не армия, да и звание маловато. Остаётся штабс-капитан. Все согласны?

Почему-то все стали смотреть на Кузьму.

— Я не против, — сказал он, — только давайте без штабс — просто капитан.

— Надо бы убраться отсюда, а то опять эти приедут, — посоветовал вновь избранный командир.

— Конечно, приедут. Допросят пленного и приедут, — подтвердил Ферзь.

— Почему ты так плохо о людях думаешь? — вступился за пленного Василий.

— А тебя когда-нибудь допрашивали? — спросил его Ферзь.

Василий отрицательно помотал головой.

— Я так думаю, они не хуже наших допрашивать умеют. А когда наши допрашивают, человек всё вспоминает, даже чего не было.

— Это ещё не значит, что человек обязательно должен быть предателем.

— А ты у гражданина начальника спроси — он знает, — усмехнулся Ферзь.

Лейтенант грустно ухмыльнулся и посмотрел на Василия.

— Если не хуже наших умеют, то обязательно приедут.

— Господи, что же вы с людьми делали?

Лейтенант помолчал немного, и, видимо, желая перевести беседу в другое русло, сказал:

— Жрать хочется — сил нет.

— Пойдёмте, я вас в одну хату отведу, — предложил Ферзь.

Войско численностью в четыре человека поднялось и пошло за Ферзём. Прошло всего пять минут, как новый партизанский отряд покинул место своей дислокации, и со стороны поляны послышался рёв мотора и лай собак.

— Быстро приехали, — заметил Андрей Петрович.

— Вот и повоевали. Теперь они с собаками нас быстро найдут, — поддержал командира лейтенант.

— Не найдут. Мою хату ни одна собака не найдёт, — твёрдо заверил всех Ферзь.

— Это, смотря какие собаки. Если натасканные, то найдут.

— У вас в НКВД разве не натасканные? Не нашли же?

— Пока идём, они нас догонят, — заметил Василий.

— Не догонят, мы уже пришли.

Ферзь остановился у края болота.

Впереди метров пятьдесят простиралась вонючая болотная топь. За ней, упираясь в болото, возвышалась скала, у подножья которой лежало поваленное дерево. Ветви векового исполина уходили в болото, а корневище, вцепившись в скалу и, образуя чёрный высокий шатёр, не отпускало дерево. Казалось, две могучие стихии сошлись в какой-то невероятной и жестокой схватке. У болота явно не хватало сил поглотить великана. Так и остался он лежать поваленный, но не побеждённый.

— Вот и нам так надо, — сказал командир, глядя на эту картину. — Вцепиться корнями и держаться. Даже если сил не будет — всё равно держаться.

— Собаки стали громче лаять, — забеспокоился рядовой.

— Сейчас пойдёте за мной след в след. Смотрите внимательно, а то и ойкнуть не успеете, как утопните.

Ферзь ловко прыгнул на кочку, потом на другую и оглянулся.

— Что стоите? Прыгайте! Или собак ждать будете?

Шаг за шагом, прыжок за прыжком, путники добрались до корневища. За болотом уже отчетливо слышался не только лай собак, но и крики людей.

— Давай, рядовой, отодвигай этот камень, — Ферзь указал на большой булыжник, лежащий у самого корня.

За камнем оказался небольшой лаз. Отряд, подобно ящерицам, ловко пролез в него и снова завалил за собой вход.

Ползти пришлось долго, но вскоре лаз стал шире и показался свет. Оказавшись в просторной и относительно светлой пещере, беглецы, почувствовав безопасность, смогли перевести дух и расслабиться.

— Вот теперь и пожрать можно, — сказал Ферзь.

Он скрылся в каком-то тёмном углу и вскоре вышел с мешком в руках.

— Налетай, войско!

— Откуда? — не верил своим глазам рядовой.

— При моей профессии это не проблема.

Ферзь посмотрел на промокшего лейтенанта и кинул ему шубу.

— Погрейся. Обидно во время войны от ангины помирать. Сейчас я вас изнутри согрею.

Хозяин достал бутыль с самогоном и поставил на камень, выполняющий роль стола.

Особого приглашения к трапезе никто не ждал. Голодные и уставшие мужчины набросились на еду, и только хруст с причмокиванием могли указать на обитаемость столь странного жилища. Как только еда на столе заканчивалась, Ферзь незаметно подкладывал новую. С течением времени чавканье становилось всё реже и вскоре совсем прекратилось.

— А теперь это всё запить надо. Не возражаешь, командир?

Тот утвердительно кивнул головой.

— Не только не возражаю, но и приказываю. А то заболеем.

Других мнений не было. Алюминиевая кружка моментально заполнилась мутной жидкостью и оказалась перед командиром. Тот, молча, выпил, крякнул и, наполнив кружку самогоном, передал её лейтенанту. Обойдя круг, кружка успокоилась на середине стола.

— Надо за знакомство выпить, — предложил Ферзь. — А то не по-русски как-то получается.

И снова кружка пустилась в свой хоровод. И снова, обойдя круг, успокоилась в центре стола.

— Ой, как мне по мозгам стукнуло! — заплетающимся языком еле выговорил рядовой.

— Это от усталости, — пояснил командир. — Проспишься, и завтра, как огурчик будешь.

Но если огурчиками бойцы должны были быть только завтра, то сегодня, после снятия нечеловеческой нагрузки, да ещё после солидной дозы самогона, их если и можно было с чем-то сравнить, так только с манной кашей, да и то с большой натяжкой.

Рядовой развалился возле стола и взахлёб рассказывал Андрею Петровичу о своих приключениях, приврав немного, конечно, для красного словца. Ферзь внимательно следил за рядовым и не упускал случая поймать рассказчика на вранье. Тогда тот делал вид, что обижался, и как у арбитра требовал защиты у лейтенанта.

— Нет, ну правда, почему он мне всё время не верит? — спрашивал рядовой.

Лейтенант сидел, молча, и не сводил глаз с шубы, которую дал ему Ферзь.

— Товарищ лейтенант, ну скажите ему, вы же всё видели, — не успокаивался рядовой.

Однако лейтенант будто оглох. Он смотрел на шубу и не реагировал ни на что.

Все замолчали и стали с интересом смотреть на лейтенанта.

— Я узнал её, — очнулся лейтенант.

— Кого её? — не понял Василий.

— Шубу.

— Какую?

— Вот эту. Она была в ориентировке.

— Ты узнал шубу, а я узнал тебя. Когда меня к следователю вели, ты мимо по коридору шёл, — ухмыльнулся Ферзь.

— Как же ты удрать умудрился?

— Всё очень просто. У вас в нужнике решётка всего на трёх гвоздях держалась.

— Мы тебя целую неделю ловили. Весь этот лес вдоль и поперёк прочесали.

— А на болото зайти не догадались?

— Даже в голову никому не пришло.

— А если б и пришло, всё равно не нашли.

— Вот судьба, какая! Нам ведь приказ дали открывать огонь на поражение, если найдём. А я теперь сижу вместе с тобой, ем ворованные продукты, укрываюсь украденной шубой и пью самогон.

— А что вам за это будет, товарищ лейтенант, если об этом наши узнают? — спросил Василий.

— Не знаю, — пожал плечами Кузьма, — наверное, тоже откроют огонь на поражение.

— Если бы ни Ферзь, — вмешался Андрей Петрович, — сидеть бы нам всем вместе с политруком, это в лучшем случае.

— Что же вы скажете, когда наши придут? — спросил рядовой лейтенанта. — Ведь Ферзя придётся сдать.

— Я своих не сдаю.

— Ты, начальник, за базаром следи. Если наши узнают, что для тебя вор своим стал, сам знаешь, что с тобой будет.

— Я своих не сдаю, — ещё раз повторил лейтенант.

— Да, ситуация у вас! — как-то с сожалением заметил рядовой.

— А у тебя лучше? — спросил Андрей Петрович.

— А что у меня? Я не вор и в НКВД не служу. У меня вообще всё чисто. Я потомственный пролетарий.

— Комсомолец, наверное?

— Ясное дело.

— Как же тебя, комсомолец, угораздило под началом белогвардейского офицера оказаться, да ещё барона в придачу.

Лицо у рядового вытянулось, а лейтенант с Ферзём громко рассмеялись.

— Не время сейчас, друзья, на разных языках говорить, — продолжал Андрей Петрович. — Мы все русские люди, а значит свои.

Он замолчал и о чём-то задумался.

— Если бы тогда, в семнадцатом, мы бы на одном языке разговаривали — хрен бы вы нас победили.

— Если бы тогда, в семнадцатом, все на одном языке говорили, вообще никакой драки бы не было, — добавил лейтенант.

— Однако, заболтались мы, — прервал беседу Ферзь. — Сейчас на болото туман опустится, можно будет костёр развести.

— А причём тут туман? — не понял Василий.

— А при том, что от костра обычно дым идёт, так вот при тумане его не видно, — пояснил Андрей Петрович.

— Так как ты у нас самый младший по званию, принимай дежурство. Возьми хвороста вон там, — Ферзь показал пальцем в тёмный угол пещеры, — и за работу. Через четыре часа разбудишь, я тебя сменю.

Ни через четыре, ни через пять, и даже ни через шесть часов Ферзя никто не разбудил. Отряд проспал шестнадцать часов, и спал бы, наверное, больше, если бы холод не вырвал бойцов из безмятежного рая и не заставил стучать зубами.

Пещера, которая совсем недавно издавала только тихие и нежные вздохи моментально наполнилась возгласами негодования и презрения.

— Рядовой Красной армии! Какой ты рядовой? Фраер ты, а не рядовой! — ругался Ферзь.

Василий сидел рядом, прижав уши, и трясся уже не от холода, а от страха. Он не совсем ясно понимал, кто такой фраер, но осознавал, что это кто-то очень плохой, и этот плохой — он.

— Ты уснул на боевом посту! А если бы нас немцы нашли? — вторил Андрей Петрович.

— Ну, это ты уж совсем хватил! — не соглашался Ферзь. — Никто нас здесь не найдёт. Околеть могли, это точно.

— Сейчас война и мы должны жить по законам военного времени. Ты совершил преступление и за это должен ответить по всей строгости, — заключил лейтенант.

Если кто такой фраер рядовой не понимал, то, что такое законы военного времени объяснять было не надо. Парень побелел и затрясся ещё больше.

— Интересно, как ты свои законы исполнять будешь? — спросил лейтенанта Ферзь. — У нас кроме ножа оружия нет.

— Вот ты этим оружием и исполнишь.

— Я вор, а не мокрушник.

Спорящие, видимо, поняли, что зашли очень далеко. Они замолчали и с надеждой стали смотреть на командира.

— Ты, вот что, рядовой, — сказал тот. — Ступай-ка в дозор.

— Куда? — еле выговорил Василий.

— Полезай в тоннель, отодвинь немного камень и наблюдай. Если что, сразу докладывай.

Василий опрометью метнулся к тоннелю и скрылся.

— Значит, ты предлагаешь в расход его? — спросил командир.

— А куда же? Сейчас война. Закон есть закон. Если каждый переступать его будет…

— Этим только пострелять дай, — заворчал Ферзь.

— Он и с поля боя драпанул, разве не слышали?

— Да ни с поля боя, а с расстрела. Я просто понять хочу: в каком законе написано, что за сон необходимо уничтожить четверть войска? — продолжал Андрей Петрович.

Лейтенант понял, что ляпнул, не подумав.

— Извини, командир, погорячился.

— А в армию во сколько лет мобилизуют по закону?

— В восемнадцать.

— А ему сколько?

— Ну, если он рядовой, то ясное дело…

— В том-то и дело, что совсем не ясное, — рассуждал командир. — То, что он пролетарий это точно — ладони в мозолях. А вот с усами проблема. Ты, лейтенант выясни, сколько ему лет.

— А чего выяснять? Неужто, ты, начальник, сам не видишь, что он совсем пацан ещё, — сказал Ферзь. — Однако, командир, надо решать, что делать будем.

— Оружием надо обзавестись. Только как это сделать? Если в деревню пойдём, то местных подставим.

Из тоннеля с вытаращенными глазами вылез Василий.

— Товарищ командир — немцы!

— Я проверю, — предложил Ферзь.

Командир кивнул головой. Теперь в пещере воцарилась гробовая тишина. Все ждали информации от другого дозорного.

Долго ждать не пришлось, послышалась возня и появилась улыбающаяся физиономия Ферзя.

— Ну, что? — спросили все трое.

— Точно немцы. Пьяные в усмерть. Клюкву собирают.

— Сколько их? — спросил командир.

— Четверо.

— Вооружены?

— До зубов.

— Верёвку бы нам.

— Этого добра навалом, а зачем нам верёвка? — не понял Ферзь.

— Одного живым возьмём, а остальных… Со мной Ферзь пойдёт.

Вооружившись верёвкой, двое ушли. Лейтенант и рядовой остались одни.

— Тебе сколько лет? — спросил лейтенант, — только честно.

— Если честно, то семнадцать.

— Семнадцать?

— Скоро будет, — уточнил рядовой.

Спрятавшись за корневищем дерева, командир с Ферзём наблюдали за немцами. Вначале они держались группой, но через некоторое время стали разбредаться и уже, потеряв друг друга из вида, было слышно только их перекрикивание.

Один солдат, напевая себе под нос какую-то песенку, пошёл в сторону дерева.

— Этого живого возьмём, — скомандовал командир. — Обвязывай меня верёвкой.

Ферзь понял план капитана. Он обвязал его и взял верёвку в руку.

— Готово.

Капитан нашёл палку и стал наблюдать за солдатом.

Немец прыгал с одной кочки на другую, изредка крича что-то своим спутникам.

— Десять секунд, — прошептал командир.

— Что десять секунд?

— Кричит примерно через каждые десять секунд.

Немец крикнул в очередной раз, и палка капитана просвистела возле его уха.

— Промазал! — с досадой шепнул Ферзь.

Но не успел он это сказать, как немец резко повернулся, чтобы посмотреть откуда взялась палка, потерял равновесие и упал в топь.

— Держи крепче!

Командир бросился к немцу и сдавил ему горло.

— Тяни!

Ферзь подтянул командира к кочке и вылез, чтобы помочь вытащить пленного. В это время солдат пришёл в себя, и первое, что он увидел, был его же автомат, направленный в лоб.

— Кричи! — прошипел ему капитан по-немецки, — а то застрелю.

Немец прокричал своим.

— Ровно через десять секунд, — заметил Ферзь.

Этих десяти секунд хватило, чтобы пленный понял, что от него хотят. Следующий возглас уже не означал, что с ним всё в порядке. Теперь солдат звал своего приятеля.

— Теперь ты иди, а я с этим поболтаю, — сказал командир.

Николай обвязал себя верёвкой и ушёл в болото. Через десять секунд пленный повторил свой зов и показался второй солдат. Ферзь не стал кидать в него палкой. Он, как молния накинулся на свою жертву и столкнул его в болото. Ловко выхватив у него автомат, нож и запасные рожки, Ферзь бросил немца и выбрался на тропу. Когда он оглянулся, вместо немца он увидел только пузыри, поднимающиеся со дна трясины.

Вся операция заняла минут тридцать. Командир с Николаем влезли в пещеру и бросили к столу четыре автомата, ножи и ещё какие-то вещи.

— Иди, пролетарий, поработай бурлаком, — командир указал на верёвку.

Лейтенант и рядовой стали тянуть и вскоре из тоннеля появился пленный с перепуганными глазами. Видимо, немец быстро понял, куда его завела клюква. Он стал вырываться из верёвок и очень быстро что-то говорить. Из всех его слов можно было понять только одно, которое он повторял чаще других — партизан. Освободившись от пут, немец подползал то к одному, то к другому члену отряда и пытался объяснить им что-то, но, поняв, что его не понимают, замолкал на полуслове, менял собеседника и начинал всё с начала. Наконец он оказался перед командиром. По глазам капитана пленный догадался, что тот понимает его. Его речь ускорилась и превратилась в сплошной поток без точек и запятых.

— Во, шпарит! — удивился лейтенант.

— С такой скоростью его и немцы не поймут, — поддержал рядовой.

— Да чего тут понимать? Сливает своих по полной программе. Тут и понимать нечего, — усмехнулся Ферзь.

— Почему ты так думаешь?

— Жить хочет, — пояснил лейтенант.

— Думаешь, он не знает почём ему сегодня клюква обойдётся? — добавил Ферзь.

Василий, вероятно, догадывался о дальнейшей судьбе пленного, но его мозг никак не мог смириться с мыслью, которая вертелась в голове и не давала покоя. Одно дело нажать на курок, сидя в окопе. Там солдаты кажутся маленькими фигурками, совсем непохожих на живых людей. Даже в атаке, когда противник совсем рядом и можно рассмотреть его лицо, всё равно его не воспринимаешь, как человека. Всё совершается в каком-то безумном водовороте страстей, нет ни секунды, ни доли секунды, чтобы подумать. А тут? Вот он — обыкновенный человек, немолодой, с брюшком и лысиной, умоляет о пощаде… А вдруг командир ему прикажет убить его? От этой мысли тошнота подступала к горлу и руки начинали трястись.

Собеседники Василия, видно всё поняли без слов. Лейтенант, посмотрев на рядового, отвёл взгляд и коротко сказал:

— Война.

— Но ведь это не справедливо. Он нам всё рассказал, а мы его за это…

— Не мы его и ни за это, — возразил Ферзь. — Просто у него судьба такая.

Допрос пленного закончился. Он замолчал и с надеждой посмотрел на командира. Тот встал и отошёл от него. Проходя мимо Ферзя, он тихо сказал:

— Давай, Николай, ты человек бывалый.

Ферзь подошёл к пленному сзади и ударил его своим огромным кулаком по голове. Пленный тут же потерял сознание.

— Так ему легче будет, — буркнул Ферзь.

Тошнота всё-таки не удержалась в желудке. Василий схватился за рот и отпрыгнул в самый тёмный угол пещеры.

Когда он вернулся, Ферзь вылезал из лаза. Он бросил к ногам лейтенанта сапоги и одежду немца.

— Я у него костюмчик прихватил, как раз тебе впору будет.

Лейтенант стал разглядывать трофей, а Ферзь перекрестился и что-то пробормотал себе под нос.

— Упокой душу раба твоего новопреставленного, — смог расслышать Василий.

— Ты что верующий? — удивился он.

— А почему это тебя удивляет? Разве ты не веришь?

— Я нет.

— Так уж ни во что и не веришь?

— Ни во что.

— А в коммунизм свой?

— В коммунизм верю.

— Значит, веришь всё-таки?

— Это не считается. Коммунизм это наука. Тут всё понятно. А вашего Бога в глаза никто не видел.

— А ты свой коммунизм видел?

— Его невозможно увидеть.

— И Бога невозможно.

— Я хотел сказать, что мы первые построим коммунистическое общество, тогда все увидят.

— Вы сначала постройте, а потом мы и подумаем верить или не верить.

Андрей Петрович с интересом смотрел на спорщиков и хитро улыбался. Лейтенант делал вид, что ему не интересна эта тема, но на самом деле было видно, что это не так. Юный комсомолец собрался с духом, чтобы одним аргументом уложить своего противника, на лопатки, но к своему удивлению понял, что именно духа у него и не хватает. Действительно, те доводы, которые должны были разбить противника, с такой же лёгкостью разбивали и его собственную точку зрения. Так и не найдя нужных аргументов, он привёл тот, которые обычно приводят только в очень юном возрасте.

— Нет, ведь это и дураку ясно, что коммунизм это реальность, а не догма!

— Ты, считаешь нашего командира дураком?

Такой аргумент, конечно, нокаутом не назовёшь, но на нокдаун он тянул несомненно. Андрей Петрович с лейтенантом не выдержали и рассмеялись.

— Вот это аргумент! — не выдержал лейтенант.

— Что, Николай, тебе и возразить не чем? — вторил ему командир.

Василий понял, что сморозил глупость, и попытался вывернуться из создавшейся ситуации, но его уже никто не слушал. Наконец он прибегнул к самому главному аргументу.

— Но ведь ты вор, а у вас написано: "не укради"!

— А разве у вас это не написано?

— А я и не вор.

— Ой ли? Что же ты думаешь, еду, которую ты с таким аппетитом ел, я в магазине на свои трудодни приобрёл? Я её украл, и ты это прекрасно знал.

— Но ведь это… Просто так обстоятельства сложились… В нашем положение…

— А у вора, по-твоему, обстоятельства не складываются? И они никогда не находятся в щекотливых положениях? Ведь ворами не рождаются, впрочем, как и комсомольцами, ими становятся. Тебя послушать, так я и немца того к своим должен был отпустить.

— Немец — враг.

— Противник, — поправил Василия командир.

— Противник? — не понял его рядовой. — А кто же тогда враг?

— Политрук, — резко сказал лейтенант. — Самый настоящий враг. И не будет ему прощения ни на этом, ни на том свете, даже если того света и нет.

Дискуссия, которая так внезапно началась, также внезапно и закончилась. Все замолчали.

— Карта нам нужна, — нарушил тишину командир.

— А что пленный сказал? — спросил лейтенант.

— Он сам ничего не знает. Стоит у них здесь рота. Им на смену войска "СС" должны прибыть. Какой-то рудник будут делать.

— А что такое "СС" — не понял Василий.

— А хрен его знает! Тоже военные, — предположил Ферзь.

— Это не военные. Я даже не знаю, как это объяснить. Типа опричников что-то, — попытался объяснить командир.

— А кто такие опричники?

— Учиться тебе Вася надо, тогда знать будешь. — Командир наклонился к уху лейтенанта и прошептал: — Сам объясняй, а то я только с "ЧК" могу их сравнить.

— Сам их скоро увидишь, — сказал лейтенант. — Слышал, что командир приказал? В разведку надо идти, карту доставать. Вот там всё и увидишь.

Карту достать! Ничего себе заданице! А протокол из ставки фюрера не желаете? Да где же взять её проклятую? Ни на заборах же они, в самом деле, развешаны? Да если бы просто достать, так достать командир приказал так, чтобы немцы не обнаружили пропажу. Иначе шум поднимется, а шум, ни к чему хорошему, как известно, привести не может. Василий с Кузьмой каждый день ползали по окрестностям и ничего кроме старых географических карт из разрушенной сельской школы достать не могли. Однако командира эти неудачи особенно не расстраивали. После возвращения разведчиков он внимательно их выслушивал и наносил на тыльной стороне школьной карты карандашом всё, что удалось узнать от рассказчиков. Особенно придирчиво Андрей Петрович расспрашивал Василия. У мальчишки был настоящий дар разведчика. Он помнил абсолютно всё, что видел, и мало того, что видел, рядовой умело наносил всё на так называемую карту, соблюдая масштаб и пропорции. Дар даром, но задание командира оставалось не выполненным. Бойцы, расстроенные своей неудачей, отходили от самодельной карты и садились за стол ужинать.

— Ничего, ничего, — подбадривал их командир. — Будет и на вашей улице праздник. Приказываю не раскисать!

Увы, но и этого приказа выполнить было невозможно. Настроение с каждым днём падало, и разведчики еле вталкивали в себя еду, сознавая, что ужина они не заработали.

Зато о Ферзе этого сказать было нельзя. На него была возложена обязанность снабжения отряда продовольствием. Не было ни одного случая, чтобы Ферзь возвратился из вылазки с пустыми руками. Ни в продовольствие, ни в одежде никто не нуждался.

— Никто тебя не заметил? — спрашивал командир, когда тот возвращался с задания.

— Обижаешь начальник, — неизменно говорил тот. — Я мастер, ни то, что некоторые.

При этом Ферзь хитро поглядывал на лейтенанта и рядового.

— Продукты опять у местных жителей спёр? — недовольно спрашивал лейтенант.

— А ты думал, что Гитлер приказал нас на довольствие поставить?

— Получается, что их и немцы и мы грабят, вторил лейтенанту Василий.

— Ты, наворачивай, как положено и меньше рассуждай. Одно дело немцы, а другое мы.

— Никакой разницы, — поддерживал своего напарника Кузьма. — Толку с нас, как с козла молока.

— Тебе ясно командир сказал — и на вашей улице праздник будет. Мастерство ведь оно сразу не приходит, здесь время надо.

Разведчики ничего не отвечали. Они опускали глаза и отворачивались. Было ясно, что имел в виду Ферзь, когда говорил, про мастерство. Под этим словом подразумевалось воровство. Здесь Ферзь действительно был вне конкуренции. Он был профессионал.

Разве могли подумать всего несколько дней назад лейтенант НКВД и комсомолец, что совсем скоро настанет время, когда профессия вора будет востребована, как никогда, что они будут отворачиваться и прятать глаза от рецидивиста, потому что им будет стыдно за то, что не могут освоить профессию, которую совсем недавно презирали.

Как и предполагал капитан, счастье улыбнулось разведчикам, и однажды они с гордостью положили перед командиром настоящую немецкую карту.

— Где вы её взяли? — спросил Андрей Петрович.

— Немцы у реки костёр развели, — докладывал лейтенант. — Мы с Василием в кустах залегли и стали наблюдать. Когда они в воду полезли купаться, мы планшет обыскали, а там карта.

— Они же хватятся и всё поймут.

— Не поймут. Мы после планшет к костру подвинули. Когда они из воды вылезли, он почти весь сгорел. Так что пусть на себя пеняют.

Командир углубился в изучение карты, а разведчики наперебой стали рассказывать Ферзю об удачно проведённой операции. Уж чего в этом рассказе не было: и многокилометровые марш-броски, и засады, и встречи с медведем. Если бы Кузьма не остановил Василия, то непременно бы дело дошло и до перестрелки.

— Ты ври, ври, а меру то знай. Какой медведь? Ветка под ногой хрустнула, а тебе сразу и медведь померещился.

— Да медведь это был! Ты просто смотрел в другую сторону, а я точно видел!

Ферзь и Кузьма не выдержали и звонко рассмеялись.

— Ну, вот, не верят! Точно медведь был, — обиженно сказал Василий.

В ответ слушатели рассмеялись ещё громче.

Рядовой хотел сделать вид, что обиделся на собеседников, но поняв, что заврался окончательно, через минуту смеялся вместе со своими товарищами над собственными выдумками.

— Эй, жеребцы, — прервал их командир, — хватит ржать, подойдите лучше сюда.

Все подошли к столу. Командир вытащил карту, которая была составлена по словам разведчиков и положил её рядом с немецкой, которая была свёрнута в четыре раза.

— Вот это да! — ахнул Ферзь.

— Вася, да тебе же цены нет! — поддержал лейтенант.

Действительно, стоило только взглянуть на эти карты, как в глаза бросалась полная их идентичность. Более того, на самодельной карте все объекты были нанесены более подробно и точно, чем на настоящей.

— Вот здесь что? — командир ткнул пальцем в немецкую карту, где были нанесены две буквы "Ni".

Василий перевёл взгляд на самодельную карту и сразу понял, о чём идёт речь.

Здесь предприятие было какое-то. Сейчас одни развалины.

— Значит наши успели рвануть его перед уходом, — сказал командир.

— А что такое "Ni"? — спросил Василий.

— Это никель. Руда такая. Её в броню добавляют, чтобы снаряды не пробивали. В Германии с этим напряжёнка, а у нас, как видишь, имеется. Помните, что пленный говорил? Вот, значит, какой рудничок они хотят восстановить.

— И что мы должны сделать?

— Рвануть его, разве не понятно? — догадался Кузьма.

— Рвануть, конечно, можно, тем более, если это рудник, значит взрывчатки будет навалом, — при этом командир посмотрел на Ферзя.

— Сделаем, начальник.

— Только что это нам даст? Они снова всё восстановят и так охрану усилят, что к нему и на пушечный выстрел не подойдёшь. Здесь надо другое.

— Что?

— Если есть рудник, значит должна быть и железная дорога.

Командир развернул немецкую карту полностью.

— Вот она, — показал он пальцем. — Тридцать километров отсюда. Теперь ясно, почему немец про "СС" говорил. Сюда пленных нагонят. Ни сами же они на руднике работать будут?

Глава 2

Шло время. Отряд, по-сути и отрядом то назвать было нельзя: так, четверо беглецов, которые, как крысы, выползая ночью из своих нор, если и могли что-то сделать, так только украсть у местного населения продовольствие, теперь превратился в стройное воинское подразделение. Уже не четыре измождённых человека, а двести отлично вооружённых и закалённых в партизанских сражениях бойцов, наводили ужас на солдат великого Рейха, которые, только заслышав о приближение партизан, вместо того, чтобы выследить и уничтожить противника, закрывали руками головы и, как тараканы, прятались в щелях, чтобы избежать почти неминуемой гибели.

Да и как найдёшь их, как выследишь? Отряд был разбит на роты и взводы. Каждый взвод дислоцировался самостоятельно, не зная, где находятся их товарищи. Место расположения взводов систематически менялось. Приказы, которые приходили от командира, доставлялись его помощниками, причём никто не знал, откуда они пришли и куда потом уходили. Самого командира видели очень редко. Он всегда появлялся ниоткуда и исчезал в никуда. И только три человека всегда знали, где находится командир. И не только знали, но и жили с ним бок о бок всё в той же пещере. Здесь, спрятавшись за топью болот, в строжайшей тайне и от врагов и от своих, в глубине скалы, о существовании которой знали только четыре человека, созревали грандиозные планы нанесения ущерба врагу. Здесь ночью, когда туман опускается на болото и с вершины горы поднимается слабенький дымок, слышится голос Москвы. И не просто голос, а приказы пускать под откос поезда, которые командование передавало командиру отряда.

— Опять на железную дорогу посылают? Эшелоны под откос пускать? — спросил Кузьма Андрея Петровича, после того, как тот выключил приёмник.

— На этот раз нет, — ответил командир.

В пещере сразу стало тихо.

Москва, казавшаяся так далеко, и которая с выключением приёмника пропадала вовсе, вдруг оказалась совсем рядом и никуда не исчезла. Надежда, которая, казалось, давно покинула партизан и про которую стеснялись говорить вслух, боясь показаться неисправимым утопистом, вдруг пробуждалась, напомнив, что она никуда и не уходила. Она, как горная лавина, срывалась откуда-то сверху и сокрушив на своём пути все мысли, оставила только одну: Неужели Москва помнит? Неужели она не только помнит, но и рассчитывает на них? Неужели они, люди такие разные, удостоятся чести послужить ей, не просто пускать под откос поезда, а выполнить для неё специальное задание?

— Москва приказала уничтожить рудник, — сказал командир. — Пленных по-возможности спасти.

Последняя фраза сразу отрезвила всех. Надежда, которая была только что рядом, снова исчезла.

— То есть, как это спасти? — не понял Кузьма, — они думают, что мы так просто сможем разбить батальон вооружённых до зубов гитлеровцев?

— Одной взрывчатки сколько понадобиться! — поддержал его Василий.

— Этого добра у нас вся пещера забита. Тут не только на рудник, а на весь их Берлин хватит.

Командир выразительно посмотрел на Ферзя.

— А что, командир? Ты сам приказал боеприпасы доставать.

Андрей Петрович только хотел открыть рот, но Ферзь опять его опередил.

— Ты не беспокойся, начальник. Никто ничего не заметил. У них там такой бардачок!

— Я в том смысле, что она нам не пригодится. Её на эти цели из центра обещали доставить самолётом.

— Какая разница? Не сейчас, так потом пригодится.

— И потом не пригодится. Сразу после проведения операции отряд приказано передислоцировать. Пойдём по болотам, налегке. Так что зря старался здесь твой арсенал и останется.

— Пускай лежит. Он есть не просит. Кто его здесь найдёт?

— Вы так говорите, будто уже взорвали этот рудник, — прервал их Кузьма. — А там, между прочим, около тысячи пленных, и каждую неделю новых привозят. Вы вместе с ними взрывать собираетесь? Да и вообще… Можно подумать это так просто: пошёл взорвал и ушёл. К этому руднику на пушечный выстрел не подойдёшь.

Против такого аргумента никто возразить не мог. Да и что возразишь? Тут дураку ясно, что с теми силами и вооружением, которыми располагал отряд, рудника не уничтожить. Единственное, что можно сделать, так это положить всех до одного партизан и ещё пленных столько же, а то и больше. Что же касается рудника, то его работу можно сорвать максимум на один день, да и то в лучшем случае.

Именно потому, что и командир, и его помощники прекрасно это понимали, говорить ни о чём не хотелось. В пещере воцарилась гробовая тишина. Каждый думал о чём угодно, только не о полученном задании.

Мы часто думаем, что мозг дан человеку, чтобы обеспечивать жизнь всему телу. Это он даёт команды всем органам и заставляет их работать на своего хозяина. Он повинуется только одному господину — личности и никогда ничего не сделает во вред ему. А как же Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, а капитан Гастелло, а Карбышев? Неужели это мозг так защитил личность? Вот теперь и догадайся, кто кому служит: мозг человеку или человек мозгу?

В то время, когда все сидели молча, понимая полную абсурдность задания, мозг каждого, совершенно игнорируя логику своих хозяев, уже приступил к выполнению поставленной задачи.

— Какое сегодня число? — спросил командир.

— Двадцатое марта, — ответил Василий.

— Значит, времени у нас один месяц.

— А что будет через месяц? — не понял Ферзь.

— Представь, что ты служишь на зоне, — вместо ответа обратился к Кузьме Андрей Петрович, — какие бы мероприятия у вас были в день рождения Сталина?

— А причём тут Сталин? — удивился Василий.

— Сталин здесь совершенно не причём. Через месяц день рождения Адольфа Гитлера.

Глаза Кузьмы неожиданно просветлели.

— Я, кажется, понял!

— Что ты понял? — спросил Василий.

— Я тоже ничего не понимаю, — сказал Ферзь.

— Ну, это же так просто! — не выдержал Кузьма. — У них обязательно должно быть праздничное построение с зачитыванием приказов, награждениями и всякое такое…

— Это значит, что в этот день охрана объекта будет сведена до минимума, а весь батальон будет сосредоточен в одном месте! — продолжил Ферзь.

— Такого случая упускать нельзя, — добавил Василий. — Пленных они наверняка по баракам разгонят. Не будут же они вместе с ними праздновать?

— Грохнуть бы их всех на этом построение! — с досадой крикнул Кузьма. — На оставшуюся охрану наших сил хватит. А главное все пленные будут выведены из-под удара. Такой шанс раз в сто лет выпадает.

— Да, красиво всё на словах получается, — сказал командир. — Ещё бы знать, где и во сколько будет построение. Да и этого мало. Охрана хоть и будет уменьшена, всё равно мы не знаем где она.

— Если бы у нас карта была, тогда… — начал было Ферзь, но тут же осёкся.

При этих словах воцарилось молчание. Все взоры устремились на Василия.

— Даже думать забудьте, — прервал молчание Андрей Петрович.

Командир, да ещё во время войны, наделён такими полномочиями, которые и представить себе трудно. Однако приказать прекратить думать не может даже он. Мозг, получив идею, моментально приступил к её реализации и никто на свете уже не способен его остановить.

— Даже если нам удастся его внедрить туда, что само по себе совершенно нереально, — рассуждал вслух командир, — всё равно без обратной связи он ничего не сделает.

— Что касается обратной связи, то здесь проблемы нет, — возразил Ферзь. — Все пленные работают на руднике. Конвой охраняет пленных, а не камни, и после окончания работ там никого нет.

— Ты имеешь в виду тайник? — спросил Кузьма.

— А почему бы и нет?

— Но никто не знает, на каком участке он будет работать.

— Там всего несколько участков. Надо устроить тайник в каждом.

— Есть вероятность, что его обнаружат.

— Связь должна быть только односторонней, — уточнил командир.

— Ну, вот всё и решили, — заключил Василий.

— Ничего мы ещё не решили! Я же только предположил, что мы сможем тебя внедрить, но есть и ещё один сильный аргумент.

— Какой? — спросил Василий.

— Это билет в один конец. Если туда мы предполагаем, что тебя внедрим, то вернуться назад шансов нет совсем.

— Не понял, — удивился Василий. — У вас приказ освободить пленных.

— У меня приказ уничтожить рудник, а пленных освободить по-возможности.

— Вот вы меня и освободите по-возможности.

— Но это же почти верная смерть!

— Это война, — ответил Василий командиру. — Мы рискуем всего одним человеком, а освободить есть шанс тысячу или полторы.

***

Обер-лейтенант Вайс был человеком не робкого десятка. Однако и для него существовали понятия, от которых душа уходила в пятки а руки начинались трястись, как в лихорадке. Это был восточный фронт. Стоило ему подумать о том, что его туда пошлют, начинался самый настоящий припадок. И для этого были веские основания. Все его знакомые, которые попадали туда, переставали существовать. Сначала друзья присылали письма, в которых хвастались своими военными подвигами, потом они писали о погоде, вспоминали довоенные года и несли какую-то чепуху. Вайс знал, что такое военная цензура и понимал, почему его друзей вдруг пробивало на лирику. После этого письма переставали приходить. Человек просто переставал существовать.

Свою службу обер-лейтенант считал подарком судьбы. Он не участвовал в сраженьях, он даже никогда не был рядом с передовой. Более того, Вайсу никогда не доводилось пользоваться оружием. После призыва в армию, его отправили на офицерские курсы, вероятно потому, что он мог еле-еле говорить по-русски. Там была подготовка по стрелковому делу, но когда проводились практические занятия, Вайс заболел. Преподаватель не стал портить карьеру будущему офицеру и выставил ему отметку без результатов стрельб. Обучение на курсах радовала молодого человека. Грешным делом, он надеялся, что за время учёбы война закончится и ему не придётся применять свои военные знания на практике. Но срок обучения на курсах почему-то сократили, а война, которую доктор Геббельс обещал закончить за несколько месяцев, затягивалась, увлекая в свой водоворот всё новые и новые жизни. Учёба, к сожалению, закончилась гораздо раньше, чем военная кампания, но судьба и тогда пожалела молодого лейтенанта. Он единственный из всех выпускников не был отправлен на фронт. Обязанностью офицера была доставка пленных из штабов прифронтовых частей в лагеря. И хотя железных крестов за такую службу не давали, но и возможности умереть за Фюрера не предоставляли. Вайс ценил свою службу и относился к ней трепетно, понимая, что она спасает его от неминуемой гибели. Правда, в последнее время и в тылу стало небезопасно. Партизаны часто совершали свои набеги, но это было на оккупированных территориях, а пленных, как правило, приходилось возить вглубь страны. Последняя поездка была скорее исключением из правил. Пленных надлежало доставить как раз в оккупированную зону. Это был рудник, где добывался никель, необходимый для брони нового танка "тигр". Это обстоятельство не из приятных, но особого волнения обер-лейтенанту не доставляло. Во-первых, поездка была короткой, а во-вторых, баловень судьбы уже привык рассчитывать на проведение и надеялся на свою покровительницу.

Если кто-то из нас, хотя бы раз, сталкивался с превратностями судьбы, знает наверняка: можно благодарить её за благосклонность, можно клясть всеми словами за её коварство и несправедливость, но, ни в коем случае нельзя рассчитывать на неё, а уж тем более надеяться.

На железнодорожной платформе пленных вывели из вагонов и построили. Обер-лейтенант дождался доклада унтер-офицера, взял чемодан с документами и направился к выходу. Наручники, которые лежали на чемодане упали и ушибли ногу офицеру.

— Шайзе! — выругался Вайс, поднял наручники и засунул их в карман.

По инструкции полагалось приковать чемодан с документами к левой руке, но опытный офицер знал, что все эти инструкции пишут штабные писаки, которым и в голову не приходило взять и исполнить то, что они написали. Действительно, ну как можно проехать много часов с одной рукой: ни покурить, ни поесть, ни высморкаться? Да и нужды в этом не было: вот она машина, из окна поезда видна — всего несколько метров.

Вайс вышел из вагона и направился к автомобилю. Неожиданно прогремели взрывы.

— Партизаны! — кричали со всех сторон.

Конвой уложил пленных на землю и занял оборону. На мгновение Вайс оказался за линией обороны. Именно в это мгновение к нему подбежал партизан и направил на него автомат.

— Чего рот раскрыл, Фриц? Чемоданчик-то отдай!

Вайс ничего не понял, что ему сказали, но дуло автомата объяснило всё лучше всякого переводчика. Партизан забрал портфель и скрылся. Вайс вытащил из кобуры пистолет, хотел поразить противника, но выстрела не произошло. Партизаны исчезли также неожиданно, как и появились.

— Документы! — услышал он рядом голос заместителя начальника лагеря.

Вайс растеряно посмотрел на него.

— Оружие! — опять скомандовал эсэсовец.

Обер-лейтенант протянул ему свой пистолет.

— Даже с предохранителя не снят!

Офицеру нечего было ответить.

— Наручники!

Вайс вытащил из кармана наручники и протянул их эсэсовцу. Тот сковал ими руки офицера и сорвал погоны.

— На восточном фронте вы будете воевать в другом звание, — сказал он.

Вот и верь после этого проведению, вот и надейся на него!

Пленных быстро погрузили в автомобили и увезли в лагерь. Там их построили и несколько раз пересчитали. По расчётам выходило, что ни одному узнику не удалось бежать. Среди своих тоже потерь не было.

— Убитых нет, раненых нет, все пленные на месте! — докладывал заместитель начальнику лагеря.

— А что же тогда есть?

— Есть чемодан с личными делами пленных. И его бы не было, если бы этот, — заместитель зло посмотрел на обер-лейтенанта, — сам его противнику не отдал.

— Противник на фронте, а это бандиты, — уточнил начальник.

— Так точно, бандиты! — поправился заместитель. — Всё произошло очень стремительно, и никаких потерь. Просто подарок судьбы.

— Я не верю в судьбу, а тем более в её подарки.

Начальник обошёл строй пленных, внимательно осмотрел их и снова подошёл к заместителю.

— И для чего же бандитам понадобился чемодан?

— Не могу знать!

— Значит, вместе с ним на фронт поедите? — он кивнул в сторону Вайса.

— Виноват! — испугался заместитель. — Им нужны личные дела заключённых!

— Великолепное умозаключение! А то я сам не догадался! Зачем они им? Вот в чём вопрос.

Заместитель опять виновато опустил голову.

— Догадывайтесь, догадывайтесь. И поверьте, чем раньше вы догадаетесь, тем нам всем будет лучше.

Какие меры только ни предпринимал заместитель начальника лагеря, как ни ломал себе голову, чтобы разгадать эту азиатскую хитрость, но так и не мог понять, что он ищет и зачем. И не сносить бы ему головы, если бы нелепая случайность не положила всему конец.

Солдаты, собирая на болоте клюкву, наткнулись на кострище, в котором лежал обгоревший портфель с какими-то бумагами. Они принесли находку в лагерь, и заместитель с радостью побежал докладывать о случившемся начальнику.

— Вот! — положил он перед начальником обгоревший чемодан с остатками истлевших документов. — Им и самим не нужны были эти бумаги. Просто увидели чемодан, хапнули, а потом посмотрели и выбросили.

— Недооцениваете вы противника, — задумчиво сказал начальник.

— Бандитов, — поправил его заместитель, вспомнив, как тот в своё время поправил его.

— Да нет. Скорее всего, это уже противник. Им действительно не нужны были эти документы. Теперь ясно, что им было нужно.

— Что? — непонимающе спросил заместитель.

— Им было нужно, чтобы этих документов не было у нас.

— Зачем?

— В лагере шпион. Они к нам заслали своего агента.

— Зачем? Они здесь все могут быть шпионами. Да и к тому же, какой прок от агента, если отсутствует связь.

— Значит, есть у них связь. Ищи связь и агента. Скоро день рождения Фюрера и не дай бог нам преподнести ему такой подарок!

Уже две недели, как Василий находился в добровольном плену. Две недели партизаны под покровом ночи ползали среди скал рудника и просматривали свои тайники. Всё тщетно. Ни то чтобы записка, не было даже никакого условного значка. Жив он или мёртв? Находится он в лагере, или его перевели в какое-то другое место? Ничего не известно. И вот их терпение было вознаграждено. Сегодня Ферзь принёс маленький клочок измятой бумаги, над которым склонились трое боевых товарища Василия.

— Вот молодец, вот умница! — нахваливал его командир. — Всё указал: вот плац, вот казармы, вот посты охраны, а вот бараки для пленных.

— А это что? — Кузьма показал пальцем на квадратики вокруг плаца на которых что-то было написано мелким почерком.

Командир вгляделся в надписи и радостно ударил себя по коленям.

— Это просто подарок судьбы! Это же склады со взрывчаткой. На каменоломнях без взрывчатки не обойтись. Вот они её здесь и хранят.

— И у каждого склада часовые стоят. Здесь даже мышь не прошмыгнёт, — недовольно заметил Кузьма.

— Зато граната пролетит, если отсюда или отсюда кидать, — Ферзь указал места на карте.

— А про это забыл? Это же вышки они к забору подойти не дадут. Поднимется шум, все разбежаться успеют.

— Если прошумим, то успеют, — вмешался командир, — а если часовых на вышках снимет снайпер, если гранаты попадут точно в цель, если взрывчатка сдетонирует — никто ничего не успеет, накроет всех сразу. Остаётся узнать только время построения.

— Слишком много если, — посетовал Кузьма. — Да и без точного времени ничего не получится.

— Васька пацан правильный, — понадеялся Ферзь, — он справится.

Во взводах партизанского отряда наступил перерыв в боевых действиях. Вместо того, чтобы громить врага везде, где он попадался: взрывать поезда, уничтожать продовольствие, создавать обстановку при которой земля горела бы под ногами захватчиков, партизаны занимались боевой подготовкой, шлифуя своё мастерство в метании гранат и стрельбе из снайперской винтовки. Никто, конечно, не был против боевой подготовки, но всему же есть мера! Бойцов, к примеру, заставляли в полном снаряжении бежать двести метров, после чего они должны были метнуть связку противотанковых гранат без запала на тридцать метров и при этом обязательно попасть в кастрюлю или другую мишень такого же размера. И если боец не попадал, он повторял упражнение до тех пор, пока не падал от усталости. Такого мастерства не то что в партизанском отряде, а в цирке не всегда сыщешь. А стрелковая подготовка? Там и того хуже. Бойца маскировали и заставляли залезть с винтовкой на дерево, где ему нужно было просидеть без движения пять часов, после чего по команде он должен был поразить цель. Естественно сделать этого никто не мог. Уже после часа неподвижного сидения, руки затекали и становились каменными.

Партизаны терпели — война всё-таки. Но прошла неделя, началась вторая, а боевая подготовка не прекращалась. Естественно, по отряду поползли слухи, что командир был ранен, и не просто ранен, а контужен, и не просто контужен, а в голову. Трудно предположить, чем бы всё это закончилось, если бы с уст строгих командиров, как последний аргумент, не слетела всем до боли знакомая фраза: "… по законам военного времени".

Заместитель начальника лагеря Шольц, что называется, рыл носом. Он затребовал из управления копии всех пропавших документов, изучил личное дело каждого пленного. наконец организовал тотальную слежку за всеми, кто передвигался по территории лагеря, были задействованы все стукачи, но результатов не было. Ничто не указывало на то, что в лагере действует шпион. Чувствуя беспомощность своего помощника, начальник лагеря сам подключился к расследованию.

Каждое утро он обходил всех узников и внимательно разглядывал каждого. После очередного такого осмотра, штандартенфюрер вызвал к себе заместителя.

— Ну, что? — спросил он, довольно потирая руки.

— Как всегда, ничего, — ответил тот, пожимая плечами.

— Запомните, друг мой, ни в одной армии мира нет идеотов, которые будут совать свои головы под пули без всякой причины — просто так. Номер 95007!

— Что, этот мальчишка!?

— Именно мальчишка. Посмотрите внимательно его личное дело. Обратите особое внимание на год рождения.

Заместитель раскрыл дело, и не поверил своим глазам. По документам выходило, что заключённому сорок пять лет.

— Они в суматохе подменили заключённого, — продолжал рассуждать штандартенфюрер. — Времени у них не было, и они схватили кого попало. А чтобы мы ничего не поняли, документы уничтожили.

— Феноменально! — воскликнул заместитель. — Как же вы догадались?

Если минуту назад штандартенфюрер был готов разорвать на части своего тупого заместителя, то сейчас подхалимаж поменял всё местами. Он отечески похлопал его по плечу и самодовольно сказал:

— Против опыта не попрёшь!

— Прикажете доставить? — вытянулся перед начальником заместитель.

— А связи? Неужели вам не интересно, зачем к нам прибыл гость с той стороны?

Неожиданно лицо штандартенфюрера стало суровым.

— Следить днём и ночью! О каждом его шаге докладывать мне лично!

— Слушаюсь, господин штандартенфюрер! — Заместитель в приветствие вытянул руку и вышел из кабинета.

Как бы странно это не казалось, но узнать время построения было гораздо труднее, чем составить карту лагеря и заложить её в тайник. Дело в том, что Василий ни слова не понимал по-немецки. Да если бы даже понимал, то всё равно ничего не мог бы услышать. Солдаты всегда находились на приличном расстоянии от пленных и услышать, что они между собой говорят, было совершенно невозможно. Администрация осуществляла связь с заключёнными только через бригадиров и старших по баракам, а те сами ничего не знали. Василий весь превратился в слух. Он слушал всё: и русскую речь, и немецкую, и даже шум взрывов на каменоломне, но всё было тщетно — время неумолимо приближалось к заветной дате, а задание командира рядовой выполнить не мог.

Как известно, упорство рано или поздно, но всегда вознаграждается, если это упорство, конечно, а не праздное любопытство. Однажды ночью, когда все в бараках спали, Василий услышал разговор старшего по бараку со своим приятелем:

— Двадцатого у них в одиннадцать будет торжественное построение, не вздумай из барака выйти, охрана откроет огонь на поражение.

С души разведчика словно камень свалился. Он дождался, когда все уснут, достал из ботинка небольшой клочок бумаги, огрызок карандаша и нацарапал им две палочки, что означало одиннадцать. Василий посмотрел на своё донесение и хотел подправить цифры. "Не поймут" — подумал он. Но карандаш сломался, и подправлять было больше нечем.

В кабинет начальника лагеря радостно вбежал заместитель. Он положил на стол клочок бумаги и провозгласил:

— Всё, он вышел на связь!

— Что это?

— Номер 95007 заложил это в тайник, когда работал на каменоломнях.

— Я спрашиваю, как это оказалось у вас?

— Но вы же сами приказали следить…

— Я приказал следить, а не запускать руки, куда не положено! — заорал начальник. — Разве вы не понимаете, что за этой информацией должен кто-то прийти? Немедленно положите это на место!

— Это невозможно, — не сказал, а как-то проскулил заместитель. — Тайник обвалился, когда я это вытаскивал.

— Господи, с какими идиотами приходится работать! Ну и как мы теперь узнаем, что это за информация?

— Там две палки всего.

— Это информация, а не две палки. Человек ради этих двух палок залез в самое пекло, откуда живым ему не выбраться. Ты это хоть понимаешь? Представляешь, какого рода должна быть информация, чтобы пойти на такой поступок?!

— Надо его допросить.

— Теперь-то уж конечно. Другого выхода не остаётся.

Заместитель развернулся, чтобы уйти, но штандартенфюрер остановил его.

— До смерти смотри не допроси, а то и здесь всё сломаешь.

Начальник безнадёжно махнул рукой и добавил:

— Хотя вряд ли вы с ним договоритесь.

Василия били минут двадцать. Били и ничего не спрашивали. Только когда он потерял сознание, избиение закончилось. Тело оттащили от места расправы и бросили в угол. В комнату зашёл заместитель начальника лагеря.

— Как он? — спросил заместитель палача.

— Нормально. Можно допрашивать.

— Посадите его на стул, как-никак он в гости к нам пришёл.

Палач приволок бесчувственное тело Василия и усадил его на стул.

— Наручники одевать?

— Не надо. Он уже не способен оказывать сопротивление.

Палач принёс ведро с холодной водой и вылил содержимое на голову Василию. Сознание тотчас вернулось к нему.

— Очухался? Вот и ладненько.

Василий осмотрелся по сторонам, увидел палача и инстинктивно дёрнулся в сторону.

— Не пугайся. Он больше не будет, если конечно мы договоримся. Собственно он тебе ничего ещё не делал. Это для того, чтобы мы лучше понимали друг друга. Допроса-то ещё не было.

Эсэсовец протянул клочок бумаги и показал его пленному.

— Что это такое?

Рядовой отвернул голову. В тот же момент резкая боль поразила всё тело. В нос ударил едкий запах палёного мяса. Вася опять потерял сознание. И опять ведро с холодной водой вернуло его в этот кошмар.

— Не хочешь быть предателем? А кто же хочет? Никто не хочет, а всё равно становятся. Этих пыток ещё никто не выдерживал. И тебе не выдержать, ты уж мне поверь. Хорошо, я помогу тебе. Это информация, которую ты передал своим. Мы их поймали у тайника. Есть ли смысл запираться? Меня просто интересует, что означают эти две палки?

— Вот и спроси у них, если поймал, — ответил Вася.

Удар железного прута переломил голень правой ноги, но партизан не потерял сознание.

— Вот видишь, к чему приводит грубость? Ну, зачем тебе всё это? Ты же молодой ещё, тебе жить и жить. Ноги твои срастутся, раны заживут. Но ведь дальше процесс пойдёт необратимый. И всё из-за двух палок?

— Не скажу, — простонал партизан.

Плеть сорвала кожу со спины. Василий упал на пол. Палач вылил на него уже не одно, а четыре ведра воды. Когда глаза жертвы открылись, он снова посадил её на стул.

— Вот видишь, я не шучу.

В глазах помутилось, и Василий провалился в какую-то мглу.

— Хватит на сегодня, — сказал палачу заместитель, — а то ещё загнётся чего доброго. Завтра продолжим.

Ни завтра, ни послезавтра так и не удалось узнать, что означают две палки на маленьком клочке бумаги. Боясь, что допрашиваемый не выдержит пыток и умрёт, заместитель прекратил допросы и был вынужден доложить об этом начальству.

— Значит, так ничего и не сказал? — спросил штандартенфюрер.

— Никак нет.

— Нам бы таких солдат, мы бы уже давно в Москве были. Где он сейчас?

— В бараке.

— Поместить в госпиталь, в отдельную палату. Обходиться с почтением, как подобает обходиться с героем. Завтра после торжественного построения расстрелять. Это будет наш подарок Фюреру.

Поздно ночью партизаны были выведены на исходную позицию. Снайперов посадили на деревья и замаскировали так, что их не было видно даже с двух метров. Метатели гранат находились почти у самых стен лагеря. Их завалили мхом и ветками. Не смотря на то, что весна была тёплая, командир понимал, что после многочасового лежания на земле, как минимум, половина его войска после проведения операции заболеет.

Особенно зябко было под утро. Но натренированные командиром, бойцы лежали тихо, ничем себя не выдавая.

Командный пункт командира был расположен на небольшой возвышенности, оттуда в бинокль поочерёдно с Кузьмой он наблюдал за лагерем.

— А как мы узнаем, когда начинать? — спросил Кузьма.

— Ты ура кричишь, когда тебя в строю поздравляют?

— Кричу.

— Вот и они что-нибудь крикнут.

Никакого ура конечно не было. В одиннадцать часов кто-то громко выкрикнул "Зиг!". И тут же раскатистым эхом по всему лагерю прокатилось "Хайль!". Командир выстрелил из ракетницы. Моментально часовые на вышках упали, как подкошенные. Земля разверзлась и оттуда появились бойцы. Они, как молния, бросились к стенам лагеря. Из-за забора послышались крики — "Ахтунг!", но они ничего изменить уже не могли. В самом центре лагеря раздался взрыв огромной мощности и всё смолкло. Партизаны со всех сторон бежали спасать пленных. Теперь это была их территория, теперь они были там хозяевами.

К сожалению, обладать территорией, это не значит быть её хозяином. В то время, как партизаны уничтожали рудник и остатки эсэсовцев, выводили из бараков пленных и готовили их к переходу в партизанский отряд, трое руководителей искали одного человека, но никак не могли найти.

К командиру подбежал боец и чётко доложил:

— Товарищ командир, рудник уничтожен, пленные освобождены и подготовлены к переходу за исключением одного.

— Кто такой?

— Не знаю. Его в госпитале обнаружили. Очень тяжёлый, боюсь, транспортировки не выдержит.

— Какой он из себя? — спросил Кузьма.

— Лет сорока, блондин. У него ноги перебиты, нести придётся.

— Не тот. Наш молодой был и чёрный, — Ферзь разочаровано посмотрел на командира.

— А номер на нём был?

— Так точно, товарищ командир. Номер 95007.

— Ничего не ответив, Андрей Петрович бросился к госпиталю.

В одноместной палате, на койке явно предназначенной для офицерского состава, а не для пленных, лежал абсолютно седой человек, с опухшим от побоев лицом и совершенно отрешённым видом. Услышав, что в палату вошли, он медленно повернул голову. Взгляд его просветлел, и на лице появилось слабое подобие улыбки.

— Как же вы смогли, я же самого главного не сумел передать?

— Командир догадался, — сказал Ферзь.

— Самое главное ты передал, — продолжил командир.

— А я по себе уже панихиду отслужил.

— Ты же в Бога не веришь, — улыбнулся Кузьма.

— Теперь верю. А меня после построения расстрелять должны были. Это у них такой подарок к дню рождению Фюрера был приготовлен.

— Придётся ему без подарка обойтись, — зло сказал Ферзь.

— Сильно пытали? — спросил Кузьма.

— Сильно. Но я им ничего не сказал.

— Если бы ты сказал, нас бы всех положили, — сказал командир.

— Наших много погибло? — спросил Василий.

— Никого, — ответил Кузьма.

— А у них?

— Все.

Отряд численностью полторы тысячи человек готовился к передислокации. Пещера, ставшая уже родной, прощалась со своими постояльцами. За каменным столом сидели трое. Василий лежал рядом и с интересом слушал рассказ командира об удачно проведённой операции.

— Я решил перестраховаться, на случай если время построение нам так и не удастся узнать. Поэтому бойцы были подготовлены к многочасовой засаде. Я понимал, что конечности онемеют у них уже через час и о прицельной стрельбе можно будет забыть. Но тренировки сделали своё дело. Всё разыграли, как по нотам.

— Слава Богу, всё уже позади, — облегчённо вздохнул Василий.

— Не думаю, — задумчиво сказал командир. — Основная часть партизан теперь для нас люди незнакомые, а не все, как Василий, могут вынести пытки.

— Ты думаешь, он у нас? — спросил Кузьма.

— Даже не сомневаюсь.

— О ком это вы? — не понял Василий.

— Ясное дело о ком, о политруке, — пояснил Ферзь.

— Значит, вы его судить хотите? — спросил Василий.

Никто ничего ему не ответил.

— А в библии сказано: "не суди и несудим будешь".

— Ты не всю библию знаешь. Там ещё сказано: "предавший однажды, предаст не единожды", — пояснил Кузьма.

— Не думал, что ты библию читал, — удивился Василий.

— Приходилось, — коротко ответил тот.

Командир строго посмотрел на Кузьму.

— Можешь не сомневаться, командир, всё будет сделано, — понял его без слов лейтенант.

— А что с этим делать будем? — Ферзь кивнул головой в тёмную часть пещеры. — Я столько взрывчатки натаскал, на всю Германию хватит.

— Столько нам не унести. Люди истощены, а путь неблизкий. Заберём потом, когда всё утрясётся, — решил Андрей Петрович.

Нет необходимости объяснять значение слова — потом, ибо каждый знает, что первым синонимом к нему можно использовать слово — никогда.

Под проливным дождём и канонаду грома отряд покинул знакомые места и скрылся в лесу. Молния ударила в скалу, завалив лаз пещеры камнями и землёй. Дерево, корневище которого являлось естественной ширмой, сдвинулось. Многолетняя борьба была закончена. Вековой исполин был побеждён и поглощён болотом.

На новом месте командир партизанского отряда со своими помощниками уже не жили в пещере. Просторные землянки, построенные добротно, говорили, что люди здесь устроились основательно и в ближайшее время никуда отсюда уезжать не собираются. Да и партизанским отрядом их назвать было трудно. Полторы тысячи человек, хорошо обученные, вооружённые и сытые, скорее представляли из себя воинское подразделение, находившееся в тылу врага. Связь с большой землёй теперь была постоянной. Из-за линии фронта прилетали самолёты, обеспечивая отряд боеприпасами, продовольствием и медикаментами. Москва забрасывала отряд приказами. В штабе отряда разрабатывались операции, которые успешно выполнялись партизанами. И уже трудно было понять: кто в чьём тылу находился, толи противник в тылу у партизан, толи партизаны в тылу у противника.

Как и в любой другой работе, однообразие приедается. Героический пафос лихих вылазок и боевых стычек с противником со временем стал терять свою остроту. Адреналин, который заставлял закипать кровь, уступил место усталости и раздражённости на рутину, которая присутствует в любом труде: взять хоть бухгалтера — изо дня в день пересчитывает чужие деньги, а спроси зачем, так он и сам не ответит. Однако, эмоции, которые, собственно и заставляют нас совершать немыслимые поступки, сваливаются на людей неожиданно, в то время, когда их никто не ждёт.

Совершенно неожиданно в землянку вбежал Ферзь с вытаращенными глазами толи от радости, толи от удивления.

— Андрей Петрович, дорогой, радио с большой земли! — прокричал он.

— Ну и что?

— Василия представили к званию героя Советского Союза, а вам полковника присвоили.

Вот тут уже было не до рутины. Тут не адреналин, а нечто другое вспенило кровь всего отряда. Это нечто в одно мгновение распространило новость по отряду, и бойцы, забыв субординацию и дисциплину, вырвавшись из повиновения, воздавали почести, как это положено на Руси, своим спасителям и кумирам. И ни командир, а уж тем более ни его помощники, не могли сдержать этот стихийный, но воистину искренний порыв.

Каждый даже самый маленький руководитель знает, что если процесс невозможно подчинить, то его необходимо возглавить.

Посетовав на внезапный выход отряда из подчинения, командир махнул рукой и откупорил бутыль со спиртом.

Командирская землянка неожиданно превратилась из командного пункта в уютное питейное заведение, где можно отвлечься от суеты мирской и окунуться в воспоминания или мечты, это уж как кому вздумается. Здесь под завесой табачного дыма и под спиртными парами исчезала субординация. Здесь действовал только один закон — закон мужской дружбы. Начиная вспоминать одну из историй, рассказчик говорил до тех пор, пока кто-нибудь из слушателей не замечал в рассказе неточность. Он сразу же поправлял автора, и продолжал рассказ, сам не упуская инициативы до тех пор, пока следующий не заметит очередной неточности. Так продолжалось до тех пор, пока алкоголь не стал ограничивать свободу языка.

Ферзь попытался в очередной раз поправить рассказчика, но так и не сумев выговорить слова, которое вертелось у него на языке, посмотрел на командира и с удивлением спросил:

— А где же наш чекист?

Действительно, Кузьмы в землянке не было.

Однако лейтенант НКВД ни в коей мере не хотел обидеть своих товарищей. Напротив, он, обходя группы партизан, рассевшихся у костров, выслушивал рассказы про подвиги в которых сам принимал непосредственное участие. Заметив правую руку командира, партизаны наливали герою его законные сто грамм, и отвертеться от этого уже не было никакой возможности.

Подойдя к очередной группе, Кузьма сел на пень.

— … я слышу, он говорит, что Василия к герою представили, а командира в полковники произвели, — говорил один партизан собравшимся.

— Сразу к герою? — переспросил другой.

— Да вот, чтобы я провалился на этом месте! — побожился партизан. — Одного к герою, а командира к полковнику.

— Врёшь ты всё! — раздался рядом пьяный голос, — не могли ему полковника присвоить.

— Это почему же?

— А потому что он вообще не военный. Он бывший штабс-капитан и барон.

— А ты почём знаешь?

Партизан, который нелестно отозвался о командире, понял, что ляпнул лишнего и предпочёл не отвечать. Однако, слово, хоть и сказанное по-пьяни, не воробей. Оскорбление, было нанесено, и смыть его могла только кровь.

— Ах ты, гнида! — разнеслось по лесу, как эхо.

Партизаны повскакивали со своих мест и дали волю кулакам. Нет никаких сомнений, что если бы не подоспевший дежурный наряд, обидчика просто бы разорвали на клочки.

Кузьма не зашёл, а скорее заполз в командирскую землянку.

— А вот и чекист! — радостно воскликнул Ферзь. — Ты где это так без нас нажрался?

Однако чекист, не обращая ни на кого внимания, добрался до командира и прошептал ему в самое ухо:

— Я его нашёл.

— Кого?

— Политрука.

Кузьма пошатнулся и упал. Землянка содрогнулась от молодецкого храпа.

Праздник, который так спонтанно начался, также спонтанно и закончился. Проснувшись рано утром, партизаны занялись своим нелёгким ратным трудом.

Командир, разрабатывая планы операций, старался свести потери отряда к минимуму. Во-первых, партизанский отряд всё-таки не войсковое подразделение, а во-вторых, и, наверное, в самых главных, что пополнения отряду ждать было неоткуда. Нельзя конечно сказать, что противник вообще не наносил никакого ущерба: были и раненые, были и убитые, но это было скорее исключением, чем правилом. Тактика внезапных передислокаций и строжайшая секретность делали отряд неуязвимым. Каждый командир выполнял свою задачу, даже представления не имея о конечном замысле всей операции. И только в командирской землянке разрозненные приказы стекались в одну общую задачу, превращаясь в стремительную и неожиданную для врага, вылазку. Однако, в последнее время, после резкого увеличения отряда, секретность достигла таких размахов, что даже обитатели командирской землянки не знали всего, что задумал их командир. Частое и длительное отсутствие Кузьмы, конечно, было замечено, но раз командир об этом ничего не говорит, значит, и спрашивать бесполезно. Полковник действовал в чётком соответствии, хотя и с немецкой, но верной поговоркой: "что знают двое, то знает свинья".

Умелая тактика командира снискала ему славу непобедимого. И поэтому разгром разведроты, которая вышла на задание в составе тридцати человек, а вернулась в составе трёх, вызвал эффект разорвавшейся бомбы.

— Мы даже не поняли, что нас атакуют, — докладывали уцелевшие бойцы.

— Всё произошло стремительно. Когда начали понимать, что творится, всё было кончено.

— А почему вас двое? — спросил командир. — Мне докладывали, что из окружения вышли трое.

— Третий в госпитале, — объяснил партизан.

— Он тяжело ранен?

— Не могу знать.

Партизан начал высказывать свои соображения относительно ранения третьего, но командир его как будто не слушал. Зато его помощник Кузьма, который сидел в тени и наблюдал за происходящим, ловил каждое слово.

— Как же вам удалось спастись? — спросил командир.

— Когда нас стали расстреливать, все бросились кто куда. Все погибли. Спаслись только мы. Это просто чудо какое-то.

— Можете идти, — тихо сказал командир.

— Что? — не поняли партизаны.

— Я говорю, что вы свободны.

Бойцы, обескураженные таким внезапным разворотом, пожали плечами, и вышли из землянки. Полковник остался наедине с Кузьмой.

— Там был коридор, — сказал командир после продолжительной паузы.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Кузьма.

— Кто был третьим, узнал?

— Это он.

— Он не мог знать об операции. Информация проходила по трём каналам. Чтобы всё узнать, надо было сложить три составные части.

— Значит, он их сложил.

— Эта рота погибших на твоей совести, Кузьма.

— Я разорву эту тварь на части! — скрипя зубами, ответил лейтенант.

— Нельзя. Тогда ты никогда не вычислишь остальных. Он один не мог этого сделать.

Кузьма, красный, как рак, вытянулся перед командиром и приложил руку к пилотке.

— Разрешите идти?

— Иди. И смотри не ошибись, как бы он ещё одну роту не положил, а то и больше.

Раскрыть сеть предателей было для Кузьмы делом чести.

Положение штурмбанфюрера СС Шольца было более чем щекотливое. С одной стороны он должен был благодарить судьбу, за то, что она, уничтожив абсолютно всех его сослуживцев, пощадила только его одного, с другой, цена подарка судьбы была чрезмерно высока. Новое начальство смотрело на его чудесное спасение с очень большим недоверием. Рассказать же всю правду Шольц боялся. Последствия могли быть непредсказуемы. Обычно в военное время, когда грохочут взрывы, и каждый день может стать последним, любое следствие проходит очень быстро. По времени оно занимает ровно столько, сколько необходимо чтобы довести подследственного из его камеры до ближайшей стенки. И не сносить бы ему головы, если бы ни помощь русского, который подтвердил, что начальник лагеря запретил как следует допросить шпиона, а напротив, приказал уложить его в отдельную палату и относиться к нему, как к герою. Разгром лагеря и освобождение заключённых штурмбанфюрер полностью перевалил на своего бывшего начальника, благо он был мёртв. Внедрение своего человека в партизанский отряд, который позволил без всяких потерь уничтожить разведроту, штурмбанфюрер естественно целиком и полностью приписал себе. Справедливости ради надо отметить, что это было почти правдой. Тем не менее, результаты расследования уничтожения рудника были отправлены в Берлин для принятия решения. Сослуживцы штурмбанфюрера до прихода решения из столицы избегали общения с Шольцем. Поэтому бывший заместитель лагеря с нетерпением ждал своего русского, чтобы хоть с кем-то поговорить.

Русский пришёл к Шольцу поздно вечером. Он без приглашения сел за стол и тяжело вздохнул.

— Устал? — спросил его Шольц.

— Как собака, — ответил тот.

Штурмбанфюрер собрал на стол и поставил перед гостем рюмки.

— Шнапс будешь?

— Лучше водку, — ответил гость. — Запах унюхают, проблемы могут быть.

Шольц достал водку и сел рядом.

— За что будем пить? — спросил гость.

— За встречу, — ответил штурмбанфюрер. — Помнишь, когда мы первый раз встретились?

— Ещё бы? Ваши из гестапо тогда к нам в НКВД, вроде как, на стажировку приезжали.

— Да, мы ведь тогда почти союзниками были.

— Мне этот союз боком вышел.

— Что так?

— Когда война началась, всех кто с вашими контактировал быстро по лагерям распихали. Я каким-то чудом проскочил. На фронт отправили простым политруком.

— А почему проскочил? Разве служить в лагере хуже, чем на фронте?

— Да не служить. В лагеря все в качестве зэков пошли.

— Круто! У нас тоже не церемонятся. Ещё не известно, что там в Берлине решат.

— Обойдётся. В одну воронку снаряд дважды не попадает. Если сразу в расход не пустили, значит считай пронесло.

— Дай ты Бог!

— А у тебя из-за этой командировки в Россию неприятностей не было?

— Наоборот. Во-первых, я благодаря этому неплохо говорю по-русски, а во вторых после стажировки в НКВД посылали в гестапо, а не в вермахт.

— А на руднике как оказался?

— Я ведь до войны на горного инженера учился. Вот по специальности и определили.

— Это хорошо, что именно сюда определили, а то бы ваши меня только за одно, что я политрук в расход пустили.

— И причём сразу же. У нас директива есть: всех коммунистов и евреев расстреливать сразу же.

— Выходит ты мне жизнь спас?

— А ты мне. Что бы я теперь делал если бы ты меня с того построения не выдернул?

Политрук вдруг громко рассмеялся.

— Ты что? — не понял штурмбанфюрер.

— Я вспомнил, как ты в арестантской робе с нашими зэками бежал. И как тебя не раскололи с такой откормленной физиономией?

— В такой суматохе кто же заметит? Да, разыграли всё, как по нотам.

— Недавно у нас случай был… Весь отряд пьяный валялся: приходи и бери голыми руками.

— С чего это?

— Командиру полковника присвоили за уничтожение рудника, а шпиону, которого вы расстрелять не успели — героя Советского союза. Хотел предупредить тебя, да из отряда выйти не смог. Представляешь, одним ударом со всеми сразу и покончили бы!

Штурмбанфюрер задумался. Чувствовалось, что в этой грандиозной, но несостоявшейся операции его что-то не устраивало.

— А зачем торопиться? — спросил он.

— Не понял. Да за такую операцию как минимум крест железный положен.

— Зачем брать один крест, если можно взять два? Ну, уничтожим мы весь отряд сразу, а дальше что? На фронт, или другой отряд ловить? Так это ещё неизвестно, как там всё сложится. А здесь всё уже накатано. Тебя никто не подозревает, да и мне от твоей работы только плюс. Кромсай себе отряд по кусочкам, а там глядишь, и война кончится. Наши-то уже под Москвой стоят, да и Петербургу недолго осталось. Я слышал, в Астории уже меню по случаю взятия города составляют.

— Хитрый ты Ганс.

— Никакой я не хитрый. Просто, как и все люди, хочу жить. Вот и всё.

— Ты бы сдал чего-нибудь, а то меня в разведку скоро посылать перестанут.

— Это можно.

Штурмбанфюрер достал из стола карту и положил перед гостем.

— Это расписание движения поездов с военными грузами.

— А тебе своих не жалко? — спросил политрук. — Ведь они все погибнут.

— А тебе своих?

— Они мне уже не свои.

— Честно говоря, для меня третий рейх, как для тебя коммунизм. Давай лучше о вашем командире поговорим. У тебя есть к нему подходы?

— Нет. Осторожный он больно. Трёх человек к себе только подпускает.

— Кто такие знаешь?

— Один ваш недорастреленный, второй какой-то блатной, а третий бывший НКВДшник.

— Ну, так тебе и карты в руки. Ты же тоже из этой конторы. Ворон ворону глаз не выклюнет.

Глава 3

Именно карты стали той основой, которая сблизила доселе совершенно незнакомых людей.

После тяжёлых боевых подвигов, группа бойцов собиралась возле костра и резалась в карты вплоть до самого отбоя. Заводилой был неизменно лучший разведчик отряда Пётр. Кроме способности приносить в отряд сведения о противнике, которые никому добыть не удавалось, Пётр обладал ещё одним качеством: он был неуязвим. В какие бы опасные рейды ни ходили разведчики, они неизменно возвращались целыми и невредимыми, если в их группе был Пётр. А если группа и попадала в переделку, то те, кому посчастливилось быть рядом с Петром, всегда выбирались из неё самым непонятным образом. Заговорённый — звали партизаны его за глаза. Да и как можно такого назвать по-другому? Естественно, что бойцы тянулись к такому, надеясь, находясь с ним рядом, получить хоть немного удачи, которая ниспускалась ангелом-хранителем Заговорённому. Была и ещё одна причина: Пётр частенько из немецкого тыла приносил бутылочку — две шнапса и во время игры, тайком от командиров, игроки прикладывались к этому чудесному напитку. Надо ли говорить о том, что с Петром были все откровенны? Ну, перед кем похвастаться своими победами, как ни перед ним? Бывало, конечно, что и приврут для красного словца, а бывало, что и лишнего ляпнут, особенно после шнапса. Да разве в этом есть грех? Нельзя же, в самом деле, совсем никому не верить?

Карточные игры стали такими популярными, что на них приходил даже Кузьма — правая рука командира. И хотя игрок он был никудышный, партизаны всегда ждали лейтенанта и без него не начинали. Во-первых, начальство скромно промолчит, если игроки задержатся после отбоя, а во-вторых, если со шнапсом попутают, то скидка будет: шутка ли сказать — с самим заместителем командира отряда пили. Правда, языком направо и налево при Кузьме не чесали — побаивались, но к шнапсу прикладывались — не стеснялись.

— На что играешь сегодня? — спросил старый партизан Петра, сдавая карты.

— На роту, — ответил тот.

— На целую роту? Не много ли хватил?

— Я своё слово держу.

— Чего там роту, бери уж лучше батальон! — засмеялся молоденький парнишка. — Всё равно никто не проверит.

— Уж чья бы корова мычала, а твоя молчала! — оборвал его Пётр. — Тебя в разведку не посылают. Сидишь у своей рации, как крыса штабная!

— Это я-то крыса штабная!? Да мне командир доверяет, может быть больше, чем тебе. Кто первый узнал, что ему полковника присвоили? Я, а не ты. Вот и выходит, что мне доверие больше. А ещё я знаю, что…

Радист увидел Кузьму, подходящему к костру, и осёкся.

— О чём спор? — спросил лейтенант.

— Пётр обещал роту Фрицев положить, — пояснил старый партизан, — а молодой не верит. Говорит, что болтать все, что угодно можно, всё равно никто не проверит, вот и нашла коса на камень.

— А если я проверю? — неожиданно предложил Кузьма.

— Вот это дело! — оживился Пётр. — Тогда ты, — он кивнул в сторону радиста, — шапку свою перед всеми съешь.

Партизаны дружно засмеялись.

— Ты ещё выиграй у меня, — обиженно пробубнил радист.

— Это дело не хитрое.

Карты, будто ждавшие приказа к началу атаки, как молнии замелькали в руках раздающего и легли перед игроками. Как ни старался радист, как ни пыжился, но масть не шла. Игра закончилась. Пётр довольно потёр руки и ехидно подмигнул радисту.

— Ну что? Чья взяла? Готовь шапку, скоро обедать будешь.

— И здесь тебе везёт! Неужто ты и вправду заговоренный?

— А ты как думал?

— Однако отбой скоро, — Прервал Кузьма.

Бойцы стали расходиться, а у костра остались лейтенант и Пётр.

— Что это за рота? — спросил Кузьма.

— В разведке узнал. Завтра роту высылают для прочёсывания леса.

Пётр достал карту и разложил её перед Кузьмой.

— Они из казарм выйдут, пройдут вдоль болота, а потом выстроятся в цепь и начнут прочёсывание.

— Ну и что? Ты предлагаешь нам тоже в цепь построиться?

— Дело в том, что они по болоту гуськом пойдут. Если поставить пять автоматчиков, — Пётр показал пальцем места на карте, — то у них только один выход — утонуть.

— А информация достоверная?

— Кто ж знает. Я просто подслушал разговор двух офицеров.

— Ты по-немецки понимаешь?

— Понимаю. До войны приходилось общаться.

— А если они тебя заметили и дезу тебе подсунули?

— А зачем?

— Ну, чтобы выманить партизан из леса и накрыть их.

— Каких партизан? Для этой вылазки всего пять автоматчиков надо. А потом, они же не знают, где засада будет. Даже если это деза, нам ничего не угрожает. Посидим в засаде, да вернёмся ни с чем.

— А когда они пойдут?

— Не знаю. Надо с ночи в засаду залечь.

— Ты командиру своему докладывал?

Пётр отрицательно помотал головой.

— Не успел. Дело секретное. Хотел доложить, когда все угомоняться.

— Считай, что уже доложил.

— Так точно…!

— Тихо, — прервал его Кузьма. — Я с тобой пойду. Через три часа выступаем. Вон туда подходи. — Лейтенант показал на кусты, растущие вдоль оврага. Я с тремя автоматчиками подойду.

Пётр залил костёр и направился в свою землянку. Бурный день закончился, отряд погрузился в сон.

Однако в командирской землянке не спали.

— А тебе-то, зачем это понадобилось? — недоумевал командир.

— А кому ещё? Неужели ты не понимаешь, что он не с проста около меня трётся?

— Вот он и загонит тебя в ловушку.

— Не думаю, что эта охота на меня идёт.

— А на кого же?

— На тебя.

— На меня?

— Так точно. Подходы к тебе ищут. Он к тебе, а я к нему. Такой случай упускать нельзя.

— Ты думаешь, Фрицы для этого целую роту подставить не пожалели? Они же все погибнут!

— Эти гады никого не жалеют: ни своих, ни чужих, — вмешался Василий. — Насмотрелся я — звери, а не люди!

— Нет, наши, конечно тоже не ангелы, но до такого им далеко. Это надо же, сто человек положить, чтобы только в доверие втереться! — удивился Ферзь.

— Да по мне хоть бы они всех положили — нисколько не жалко. Так ты даёшь своё добро, командир? — спросил Кузьма.

— Даю. Давай только мы ещё один отряд пошлём, на всякий случай. Мало ли?

— Полностью исключается, — замотал головой Кузьма. — Если заметит, считай всё дело насмарку.

— Тогда давай я с тобой пойду, тебе же нужны ещё три автоматчика? — попросился Ферзь. — Всё спокойнее будет.

— Нет, нет, — оборвал его полковник. — Политрук должен быть уверен, что Кузьма ничего не подозревает. Поэтому автоматчики должны быть совершенно посторонние люди.

Оберштурмфюрера СС вызвали к командиру поздно вечером. Он зашёл в кабинет и привычно выкинул вперёд правую руку.

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — ответил ему штурмбанфюрер. — Подойдите к карте.

Оберштурмфюрер послушно подошёл к столу.

— Завтра после завтрака возьмёте свою роту и прочешите вот этот квадрат. — Штурмбанфюрер очертил круг на карте. — Пойдёте через болото до вот этой балки, после чего выстроитесь в цепь и приступите к выполнению задания.

— Разрешите вопрос, господин штурмбанфюрер?

— Задавайте.

— Зачем идти через болото по узкой тропе, если можно подойти отсюда, — оберштурмфюрер провёл пальцем по карте.

— А чем вам этот маршрут не нравится?

— Здесь мы можем быть атакованы с флангов. На узкой тропе мне не развернуть роту в боевой порядок. А вот здесь противник не сможет нас атаковать на марше.

— Какой противник? Вы что белены объелись, господин оберштурмфюрер? Противники на фронте, а здесь бандиты. Вы поняли — бандиты, а не противники, и вам выделяется целая рота!

Штурмбанфюрер вопросительно посмотрел на своего подчинённого и спросил:

— Вы что боитесь?

Оберштурмфюрер даже опешил от этого вопроса. Обвинение в трусости грозило куда большими неприятностями, чем встреча с партизанами.

— Как вы могли такое подумать, господин штурмбанфюрер?

— Да? А я уж было начал сомневаться истинный ли вы ариец. Короче, операция носит гриф "совершенно секретно". Все детали согласованы с руководством и пересмотру не подлежат.

Шольц положил перед офицером какие-то бумаги и ткнул пальцем.

— Распишитесь, что вас проинструктировали.

— Офицер, не читая документов, поставил подпись, где показал ему начальник и застыл в ожидании.

— Всё поняли? — строго спросил Шольц.

— Так точно, господин штурмбанфюрер! Разрешите выполнять?

— Выполняйте. И помните о секретности. Никому ни единого звука.

Оберштурмфюрер вытянулся в струнку, опять выкинул вперёд правую руку, крикнул: "Хайль Гитлер", и вышел из кабинета.

Под покровом ночи, когда весь отряд за исключением постов охраны спал, пятеро бойцов покинули расположение лагеря и скрылись в опустившемся тумане. Бойцы, молча, прошли за своим заговорённым разведчиком километра три и остановились. Петр подошёл к Кузьме и спросил:

— Как вам это место? Лучше, кажется, и придумать нельзя.

— Надо рассосредоточится, — ответил Кузьма. — Дистанция двадцать метров.

— Не много? — спросил один из автоматчиков. — Могут обойти с флангов.

— Не обойдут, — Пётр довольно потёр руками. И справа и слева — топь. Единственное, что они могут, так это только ждать, когда их всех расстреляют.

— Начало операции — зелёная ракета, — сказал Кузьма.

Партизаны рассосредаточились и замаскировались. В лесу всё смолкло. Только изредка вдалеке доносился тихий неприятный звук: то болотный газ, вырвавшись наружу, нарушал мёртвую тишину.

Оберштурмфюрер вёл свою роту по заданному маршруту. Его самолюбие было задето. Штурмбанфюрер даже не выслушал его доводов, сославшись, что все детали операции согласованны с руководством. Но доводы молодого офицера СС были не лишены логики. И сейчас, когда рота гуськом шла по узкому перешейку в самом центре непроходимого болота, его точка зрения имела явное преимущество. Если бы начальник не заставил расписаться его в инструкции, оберштурмфюрер несомненно обогнул болото, потеряв на этом часа четыре, зато был бы уверен в безопасности своего манёвра. Сейчас такой уверенности не было. Молодому командиру всё время казалось, что вот-вот из-за кустов раздастся пулемётный треск, и он со своими солдатами бесславно распрощается с жизнью, которая по-существу ещё даже не началась. Опасения усиливались с каждым метром пройденного пути. Офицер уже злился не на начальника, а на себя. Он презирал тот страх, который внезапно овладел им. Презирал, злился, но ничего поделать с собой не мог. И только когда на горизонте появилась заветная балка, страх отпустил его. Оберштурмфюрер остановился и перевёл дух. Рота, следуя примеру своего командира, тоже остановилась. Офицер повернулся к своему помощнику и сказал:

— Слава богу, пришли. У балки устроим привал.

Помощник хотел что-то ответить, но не успел. Откуда-то совсем рядом со свистом взлетела зелёная ракета. Из кустов раздались автоматные очереди и вспышки выстрелов. Солдаты вздрогнули от неожиданности и инстинктивно бросились на землю. Болото подхватывало свою добычу и утаскивало в своё прожорливое чрево. Те, кто лежал на тропе, остались живы, но они не могли даже поднять своих голов, не говоря уже об ответной стрельбе. Пули свистели возле самых ушей и оставалось только лежать и надеяться на милость всевышнего.

Оберштурмфюрер, вероятно потому, что был внутренне готов к такому повороту событий, не сошёл с тропы, он плюхнулся в болотную жижу, где и стоял. Повернувшись лицом вверх, чтобы можно было дышать, он видел, как его рота тонула в болоте. Как офицеру ему не положено было иметь автомат. Единственное оружие, которое он имел, был парабеллум, который против автоматных очередей был также эффективен, как укус комара, против укуса кобры. Офицер потянулся за автоматом, который остался после утонувшего солдата и схватил его за ствол. Этого движения хватило, чтобы потерять то хлипкое равновесие, на котором держалась жизнь. По болотной жиже тело соскользнуло с твёрдой опоры и стало погружаться в смрад преисподни. Туловище ушло под воду и только голова оставалась на поверхности. Оберштурмфюрер уже простился с жизнью, как ноги нащупали опору. Молодой человек начал осторожно ощупывать ногами нечто твёрдое, чтобы спастись и вдруг догадался, что он стоит на утонувших телах своих солдат. Держась руками за болотную траву, не смея пошевелиться, стоя на трупах по-грудь в воде, он беспомощно озирался по сторонам. Оберштурмфюрер видел, как после гибели последнего солдата его роты, из кустов вышел человек и по кочкам перебрался на тропу. Человек осматривал трупы солдат, оставшихся на тропе, и обыскивал их. Что-то знакомое показалось в лице этого человека. Оберштурмфюрер внимательно присмотрелся к нему и узнал незнакомца. Он видел его в штабе ни один раз. Незнакомец общался непосредственно с штурмбанфюрером Вайсом, который никогда не называл его по имени, а всегда употреблял только кличку. Так поступали только с очень засекреченными агентами.

— Политрук! — крикнул оберштурмфюрер и с надеждой посмотрел на агента.

Тот остановился и взглянул на офицера.

— Политрук, помоги, я сейчас утону!

— Политрук!? — послышался ещё один голос.

На тропу вышел ещё один партизан.

— Значит, ты и есть тот самый политрук? — спросил агента партизан.

Автоматная очередь не дала партизану возможности спросить что-нибудь ещё. Тело автоматчика сползло в болото и скрылось под водой.

— Да политрук, но ты зря это услышал, — сказал агент, глядя на пузыри, которые поднимались в том месте, где только что был его боевой товарищ.

— Политрук, помоги, дай руку!

Пётр поднял свой автомат и дал очередь в сторону оберштурмфюрера. Через несколько секунд на тропе появился Кузьма.

— Зачем ты расстрелял его? — спросил лейтенант, подойдя к Петру.

— Он нашего одного убил.

— Ну и что, могли бы допросить.

— Виноват, не сдержался.

Пётр посмотрел на мёртвого офицера, смачно плюнул в его сторону и выругался:

— Падаль фашистская!

На совещание, которое проводил штандартенфюрер, все офицеры стояли навытяжку и боялись вымолвить слово. Громы и молнии поражали каждого, кто смел высказать своё мнение. Гнев штандартенфюрера был объясним: на фоне неудач на фронте, гибель роты солдат, которая должна была прочесать небольшой участок леса, не могла вызвать иной реакции.

— Я вас спрашиваю, господин штурмбанфюрер, как рота могла попасть в засаду?

— Не могу знать, господин штандартенфюрер, — дрожащим голосом отвечал Шольц.

— А кто должен знать? Вы готовили эту операцию? Какого чёрта они оказались в этом болоте?

— Не могу знать.

— Да что вы заладили — не могу знать?!

— Я действительно не могу знать, господин штандартенфюрер. Командиру роты давались совсем иные инструкции, но он пренебрёг ими.

— Что за чушь вы несёте?

— Это не чушь, господин штандартенфюрер. Я лично инструктировал оберштурмфюрера перед операцией. Взгляните, вот его подпись.

Штурмбанфюрер подошёл к штандартенфюреру и подал ему инструкцию с подробным маршрутом следования, под которой красовалась подпись командира роты.

— Как видите, никакого болота там и в помине нет. Рота должна была обойти его, выйти к балке, развернуться цепью и начать прочёсывание.

Штандартенфюрер удивлённо прочитал документ несколько раз и уже более спокойным голосом спросил:

— Тогда зачем он забрался туда?

— Молодость, — ответил штурмбанфюрер.

— Причём тут молодость?

— Хотел показать, что он умнее руководства. Решил сэкономить часа три — четыре.

— Чёрт бы их побрал этих выскочек! И это перед самым началом…

Перед началом чего, штандартенфюрер так и не объяснил. Закончив совещание, он отпустил офицеров, а штурмбанфюрера попросил остаться.

— Что у вас с вашим агентом? Политрук, кажется, его кличка?

— Так точно, господин штандартенфюрер.

— Меня интересует, чем он сейчас занят.

— Ищет подходы к командиру.

— И каковы успехи?

— Похвастаться пока нечем. Очень осторожен. Никого к себе не подпускает. Агент вошёл в доверие к заместителю командира.

— Шольц, вы слишком затянули с этим отрядом. Пора кончать с ним.

— Прочёсывания малоэффективны, господин штандартенфюрер.

— После гибели целой роты, я это понимаю. Кстати, а каковы потери партизан?

— Один человек.

— Всего?

— И того убил наш агент. Командир роты узнал агента и решил поведать об этом всем партизанам. Один услышал, поэтому агент вынужден был его убрать.

— Сколько бойцов было с той стороны?

— Пятеро.

— Вероятно, командир отряда тоже имеет свой источник информации, иначе расстрел целой роты был бы невозможен, толи говорил, толи рассуждал вслух штандартенфюрер.

— Надо выманить весь отряд и устроить им засаду так, как это сделали они.

— Но если командир имеет независимый источник информации, он легко обнаружит западню.

— Вот и подумайте об этом. Сколько вам нужно времени для разработки операции?

— Для детальной разработки — неделя.

— Сейчас война, Шольц. Через неделю здесь будут русские. Три дня максимум. И вот ещё что: пока вы готовите операцию, поручите своему агенту сделать кадровую перестановку в отряде. Пусть командиром отряда станет его заместитель.

Процесс съедания собственной шапки происходил под хохот и улюлюканье партизан. Кто-то катался от хохота по траве, кто-то давал советы, а иные морщились и отворачивались, глядя на кислую физиономию радиста.

— Ты куски помельче нарежь, оно и проскочит!

— Лучком закуси, не так противно будет!

— Небось, в следующий раз думать будешь, прежде чем спорить!

Но, ни от советов, ни от наставлений радисту не становилось легче. Проглотив очередной кусок шапки, парень покраснел, схватился руками за рот и побежал к кустам.

— Эй, мы так не договаривались! — кричали ему в след. — Выкидывать нельзя!

Но радист ничего не мог с собой поделать. Из кустов донеслись характерные звуки. Части съеденной шапки покидали своего хозяина через тот же путь, через который в него и попали.

— Брэк, брэк, — крикнул Пётр, — достаточно.

Он подошёл к кустам, чтобы помочь проигравшему.

Радист стоял на коленях с зелёным лицом, из глаз текли слёзы, а изо рта свисали слюни.

— Достаточно, — сказал ему Пётр. — Пошутили и будя. Будем считать, что обещание своё ты выполнил.

Радист посмотрел на разведчика, как будто тот даровал ему жизнь, а не прекратил этот отвратительный балаган.

— А ещё говорил, что ты с командиром на дружеской ноге.

— Я этого не говорил.

Однако Пётр как будто не слышал этого.

— Командир никогда не остаётся с тобой наедине. Он всегда в окружении своих помощников, а это значит, что он тебе не доверяет.

— Неправда. Когда я принимаю сводки из центра, мы с ним остаёмся одни — в это время в землянке никого нет.

— Ну и когда же это бывает?

— По средам с шестнадцати до семнадцати часов.

— А то, может быть, ещё поспорим?

— Запросто. Тогда ты съешь свою шапку.

Штурмбанфюрер ходил по кабинету и потирал от удовольствия руки. Операция, которую он разработал, была феноменальной. Политрук сидел на диване и внимательно слушал своего шефа.

— …Когда радист пойдёт к командиру, перехватишь его у самой землянки и уничтожишь. После этого войдёшь в землянку и уберёшь командира. Представишь это так, что это радист убил командира, а ты, пытаясь его защитить, убил радиста. В этом случае доверие к тебе со стороны Кузьмы возрастёт. Он естественно становится командиром, других вариантов в отряде просто нет. А далее слушай внимательно: Сольёшь ему информацию, что в помещение городской водокачки будет проводиться совещание командного состава всей группировки. Скажешь, что охрана будет обычная. Если Кузьма захочет проверить эту информацию по другим каналам — пусть проверяет, информация достоверная. Он не откажется от случая разгромить весь наш командный состав. Сил для обычной охраны у отряда хватает.

— В чём же заключается весь фокус?

— А фокус заключается в том, что наша группировка готовится к отступлению. На совещание все командиры получат приказы и сразу после его окончания приступят к отводу войск.

— А в чём изюминка?

— Изюминка в том, что на территории водокачки будут собраны все ударные части, а не просто охрана. Отступление начнётся после того, как партизанский отряд будет уничтожен.

— А почему выбрано такое странное место — водокачка?

— Это самое высокое место в городе. Русские находятся в непосредственной близости. Надеяться на связь, значит подвергнуть опасности весь командный состав. Наблюдение за противником будет производиться непосредственно с водокачки.

— Умно придумано.

— А разве мы похожи на дураков?

— Что делать мне во время разгрома отряда?

— Держись подальше от водокачки. После завершения операции разыщешь меня. Пропуск у тебя есть.

В среду радист, как и полагалось, шёл в землянку к командиру отряда, чтобы осуществлять связь с центром. Не доходя метров десять до землянки, он услышал сзади себя шаги. Радист обернулся и увидел Петра.

— А откуда у тебя новая шапка? — насмешливо спросил он.

— Выдали, — обиженно ответил радист.

— Махнём не глядя? — разведчик подбросил вверх свою.

— Пётр, не задерживай, я тороплюсь к командиру.

— Ну, иди. Я тебя могу здесь подождать.

— Я нужен тебе?

— Дело есть.

— Какое?

— Если секундочка есть, могу на ушко шепнуть.

Радист подошёл к Петру и подставил своё ухо. Тот обернулся, убедился, что вокруг никого нет, вытащил нож и ударил радиста. Тот не успел даже крикнуть. Пётр спрятал мёртвое тело в кустах и пулей влетел в землянку.

За столом сидел командир и ждал радиста.

— Не ожидал меня увидеть, барон? — спросил Пётр.

— Ожидал, но только не здесь. Где радист?

— Сейчас ты встретишься с ним.

В руках разведчика сверкнуло лезвие кинжала. Он замахнулся, чтобы метнуть его, но рука неожиданно была кем-то перехвачена. Чья то неистовая сила резко повернуло запястье. От нестерпимой боли потемнело в глазах. Кинжал упал на пол. Пётр повернул голову и увидел Ферзя.

— Руку отпусти, больно! — закричал политрук.

Вместо этого Ферзь вывернул руку ещё сильнее. В костях что-то хрустнуло.

— Я спрашиваю, где радист? — повторил свой вопрос командир.

— В кустах, — проскулил Пётр.

Огромный кулак Ферзя, как молот, описал дугу и опустился политруку на голову. Пётр, как подкошенный, распластался на полу без сознания. Ферзь выбежал из землянки и побежал к кустам.

Когда Политрук пришёл в себя, руки и ноги его были связаны. В землянке кроме командира находились Ферзь и Кузьма.

— Очухался гад, — доложил командиру Кузьма.

— Я вижу.

— Молись, сволочь, — прорычал Ферзь и снова занёс над Петром свой молот.

Политрук шарахнулся от смертоносного оружия в сторону и на четвереньках со связанными руками и ногами подполз к командиру.

— Товарищ полковник, он же убьёт меня!

— Тамбовский волк тебе товарищ, — Кузьма со всего размаху ударил Политрука сапогом в живот.

Тот взвыл от боли и умоляюще посмотрел на командира.

— Я не виноват. Они заставили. Меня пытали.

— Лучше бы они тебя убили, гниду! — снова прорычал Ферзь.

— Не убивайте меня! Я вам ещё пригожусь! Я владею очень важной информацией.

— Сейчас мы тебя попытаем и узнаем всю твою информацию, а ты сравнишь, кто лучше пытать умеет, — не унимался Ферзь.

— Андрей Петрович, миленький, пощадите!

— Какой же я тебе миленький, если ты меня только что хотел убить?

— Я же вам говорю, это не я. Это всё Шольц.

— Какой ещё Шольц?

— Штурмбанфюрер СС. Он единственный из немцев спасся на руднике. Сейчас он занимается уничтожением нашего отряда.

— Какого отряда?

— Вашего, — виновато пролепетал Пётр.

— Ну и что же он придумал?

— Это он придумал убить вас, чтобы командиром отряда стал Кузьма.

— Я? — Кузьма даже поперхнулся от неожиданности. — И зачем же я ему понадобился в этом качестве?

— Дело в том, что я не смог найти выхода на това…, господина полковника. Шольц приказал убрать командира, чтобы командиром стали вы.

— Не понимаю для чего?

— Я доложил Шольцу, что у меня на вас есть выход.

— А ты себя не переоцениваешь?

— Переоцениваю.

— И что же я должен был сделать в этом случае?

— Помните расстрел роты в болоте? Это всё Шольц придумал, чтобы вы мне верили. Так вот, после того, как вы стали бы командиром, я должен был вам передать дезинформацию.

— Неужто не пожалел для этого целой роты своих? — спросил Ферзь.

— Вы не знаете, что это за человек, он мать родную не пожалеет!

— Ты от него недалеко ушёл, — вставил Кузьма.

— Какую информацию? — вмешался полковник.

— Дело в том, что немцы готовятся к отступлению. Я долен был вам сказать, когда эшелон с живой силой и техникой отправятся в тыл. По расчёту Шольца, вы не удержались бы от соблазна подорвать эшелон и расстрелять всех, как тогда на болоте.

— Ну вот ты и рассказал нам всё. Теперь можно отправляться к проотцам, — заключил Ферзь.

— Нет не всё.

— Что ещё? — спросил командир.

— Это была дезинформация, а я вам дам подлинную информацию.

— Говори.

— Я надеюсь, что вы сохраните мне жизнь.

— Даже и не надейся, — крикнул Кузьма, — сейчас выпотрошим, как курёнка и повесим на виду у всего отряда.

— А я всё-таки надеюсь, потому что если мой план вас устроит, вы вынуждены будете меня отпустить.

— Мы тебя? Ты в своём уме? — засмеялся Ферзь.

— Пусть договорит до конца, — оборвал его командир.

— Через три дня в одиннадцать часов в помещение водонапорной башни будет проходить совещание всего командного состава группировки. Охрана будет обычная. Штурмбанфюрер Шольц должен там доложить об операции, про которую я вам рассказал. Шольц приказал мне присутствовать на этом совещании.

— А тебе-то в качестве кого?

— В качестве заложника. Руководство не доверяет агенту Шольца, то есть мне. Если башня подвергнется нападению партизан, то меня расстреляют немедленно.

— На что же ты рассчитываешь, если мы атакуем башню?

— На случай. Я надеюсь убежать.

— А почему охрана будет обычной?

— Чтобы не привлекать к себе внимания. Шутка ли сказать — весь командный состав.

— Что будет обсуждаться на совещание?

— Отступление.

— Почему совещание проводится в водонапорной башне?

— Это самая высокая постройка города. С неё видно расположение наших, извините, ваших войск. Если наблюдательные посты будут докладывать через связистов, любая их ошибка может обернуться катастрофой.

— Боятся, сволочи, — злорадно ухмыльнулся Ферзь.

— Господин полковник, вы можете перепроверить эту информацию через другие источники.

— Естественно. Неужели ты думаешь, что я поверю тебе?

После этих слов у Политрука словно гора свалилась с плеч. Он понял, что его в ближайшее время не убьют. Оставалось только надеяться, что это время спасёт не только от смерти, но и даст свободу.

— Достаточно на сегодня, — закончил допрос командир. Николай отведи арестованного.

Ферзь за шиворот поднял Политрука и ножом перерезал ему верёвки на ногах. Командир подозвал его к себе пальцем.

— Спрячь этого гада так, чтобы ни одна душа не могла пронюхать, что произошло, — прошептал он ему на ухо. — Нам сейчас не выгодно, чтобы немцы узнали, что их агент раскрыт.

Штурмбанфюрер был встревожен тем, что его агент не вышел на связь в намеченное время. Если Полирука раскрыли, то вся операция по ликвидации партизанского отряда проваливалась. Это в свою очередь если не ставило крест на карьере, то, по крайней мере, делала продвижение по службе очень проблематичной. Но не выход на связь ещё не означало провала агента. Его могли послать на задание, он мог быть ранен, да и просто заболеть. Эти мысли не покидали Шольца, от них он сделался раздражителен и не мог сконцентрировать внимание ни на чём другом. В дверь постучались, и в кабинет вошёл дежурный офицер.

— Хайль Гитлер, господин штурмбанфюрер!

— Что у тебя?

— Один из русских полицейских активно интересуется предстоящим совещанием командного состава.

Штурмбанфюрер с облегчением вздохнул. Его информация проверялась командиром отряда по другим источникам.

— Разрешите арестовать?

— Кого?

— Полицейского.

— Вы что с ума сошли?

Офицер растерялся от неожиданности.

— Он не из простого любопытства это узнавал. Совершенно очевидно, что он связан с партизанами.

— Я же вам сказал — ни в коем случае. Более того, проследите, чтобы полицейский живым и невредимым добрался до леса. Я поручаю это лично вам. Понятно?

— Так точно, господин штурмбанфюрер. — Удивлённый офицер вышел из кабинета.

Адреналин хлынул в кровь Шольцу. От мрачного настроения не осталось и следа. Неизвестно выполнил агент задание по устранению командира или нет, но главное он сделал: План по уничтожению партизан начал работать, командир отряда его принял.

А командир отряда ничего ещё не принял. Он со своими помощниками лежал в кустах и в бинокль разглядывал водонапорную башню. Просмотрев на неё около тридцати минут, партизаны скрылись в лесу.

В командирской землянке проходило экстренное совещание, в котором принимало участие всего четыре человека.

— Такой шанс упускать нельзя, прихлопнуть сразу весь командный состав, — вошёл в азарт Ферзь.

— Мне кажется, это авантюра, — говорил Василий.

— Ладно бы если это была просто авантюра. А если это ловушка? — не соглашался Кузьма.

В землянку вошёл боец.

— Товарищ полковник, полицейский прибыл.

— Немедленно его ко мне! — скомандовал командир.

Через минуту полицейский стоял в землянке и докладывал всё, что удалось узнать по заданию командира. Выслушав его, Андрей Петрович задумался ещё больше.

— Идите, — сказал он полицейскому.

— Выходит Политрук не наврал, — сказал Ферзь.

— Выходит, нет, — согласился Кузьма.

— Жить хочет, сволочь, — поддакнул Кузьме Василий.

— Там нас будет ждать засада, — твёрдо сказал командир.

— Почему засада, разве сведения не подтвердились? — не понял Ферзь.

По виду остальных было ясно, что командира не понимали остальные участники совещания.

— Полицейский получил задание сегодня, — начал пояснять свою точку зрения полковник, — и сегодня это задание выполнил. Если учесть, что сбор командного состава проходит в обстановке строжайшей секретности, то любопытство полицейского не могло быть незамеченным. Отсюда можно сделать один вывод — противник был заинтересован, чтобы эта информация попала к нам. С другой стороны, он проверял эту информацию в различных местах. Немцы не могли предупредить абсолютно всех, следовательно совещание действительно будет, оно проводится в обстановке полной секретности, но так, что об этом знают все, вплоть до рядовых. Поэтому можно сделать только один вывод — там будет засада. Слишком лакомый кусок нам подсовывают. На такой кусок надеются выманить весь отряд.

— Я же говорил, что это ловушка! — воскликнул Кузьма.

Азарт Ферзя сразу исчез.

— А когда эта башня была построена? — спросил он.

— Какая разница? — не понял его Кузьма.

— А всё же?

— Судя по архитектуре в прошлом веке, — сказал полковник.

— А трубы металлические тогда были?

— Причём тут трубы? Не было тогда никаких труб, — сказал Кузьма.

— Как же они тогда срали?

— Ты, что чокнулся? — Кузьма начинал сердиться от этих вопросов.

— Делали каменные тоннели для нечистот, — опять пришёл на выручку командир.

— И как их чистили?

— Слушай, может быть, ты пьяный? — не выдержал Кузьма.

— А ведь это идея! — воскликнул командир. — Сейчас там конечно трубы, но ведь раньше были тоннели, и они наверняка вели к ближайшему водоёму.

Теперь и до остальных дошла гениальная мысль Ферзя.

— Я знаю этот водоём, хотите я вам карту нарисую, — предложил Василий.

Карта была составлена моментально. Опять помогла незаурядная память Василия.

— Теперь у нас одна задача — то, что Политрук немецкий агент, не должен знать никто. Если подступы к сливу нечистот будут свободны, ты, Николай, сам прочистишь эти туннели.

На этом экстренное совещание было закончено.

Надежда умирает последней. Это не просто поговорка, это истина, которая не требует доказательств. Ну, какие шансы были у Политрука остаться в живых? Предатель, изменник Родины, взятый на месте преступления с поличным, по всем законам и понятиям не имел ни малейшего шанса остаться в живых. Но он, как и всякий — надеялся. Надеялся на чудо, ибо только оно в таком положение могло спасти его. И чудо произошло. Рано утром, когда природа ещё не проснулась, его выволокли из арестантской землянки и повели в лес. Дойдя до лесной опушки, Ферзь развязал ему руки и сказал:

— Беги, сука. С удовольствием лично удушил бы тебя, но командир решил, что такую грязную работу должны сделать немцы.

Политрук даже не подозревал, что умеет так быстро бегать. Ноги несли его как крылья. Он не замечал на своём пути ни канав, ни завалов. Ему казалось, что вот сейчас грянет выстрел, и он упадёт. Никто даже не похоронит его. Дикие звери разорвут мёртвое тело и растащат кости. Но выстрела не было. И только когда ноги вынесли его на дорогу, Политрук успокоился. Надежда, которая не покидала его в такой безвыходной ситуации, оправдалась. Политрук отдышался и уже спокойно пошёл по дороге.

— Хальт! Аусвайс! — послышался окрик.

Пётр обернулся и увидел дух немецких полицейских. Он достал из голенища сапога свой пропуск и протянул солдатам.

— Доставьте меня срочно в штаб к штурмбанфюреру Шольцу, — попросил он.

Шольц внимательно выслушал рассказ своего агента.

— Это ты здорово с заложником придумал.

— У меня другого выхода не было. Это единственная возможность остаться в живых.

— Да, за такое никто бы не пощадил.

Штурмбанфюрер задумался и улыбнулся.

— Красиво получится — уничтожить весь отряд на глазах у всего начальства. Что-то вроде битвы гладиаторов, ты не находишь?

— Эти гладиаторы не с пустыми руками придут.

— Ну это мы предусмотрели. Встреча будет подготовлена. А мне понравилась твоя идея.

— Какая?

— Я действительно возьму тебя на совещание. После такого шоу, главные исполнители должны раскланяться перед публикой. А я представлю тебя этой публике. Глядишь, кто-нибудь из начальства тебя и приметит. А то и чин дадут. Не век же тебе в агентах ходить? Ну и я лишний раз засвечусь. Как тебе эта идея?

Политрук пожал плечами.

— Зря ты стесняешься. Ты что думаешь, при отступлении ваших полицейских мы с собой потащим? Как бы ни так. Оставим на съедение красным. Другое дело если у тебя чин есть — здесь всё, как положено.

— Да разве я против?

— Значит решено. На совещание идём вместе. Посидишь у адъютанта, если понадобишься, тебя вызовут.

Полковник со своим окружением рассматривали водонапорную башню. Кузьма лежал у провода и ждал команды командира, чтобы привести в действие взрывное устройство.

— Взрывчатки то много заложил? — спросил он у Ферзя. — Надо чтобы эта башня всех их накрыла.

— Обижаешь, начальник. Там не только от башни, от всего квартала ничего не останется.

— Ещё пятнадцать минут осталось, — сказал полковник, взглянув на часы.

— А тоннель прямо внутрь башни идёт? — спросил Василий Ферзя.

— Там даже выход в подвал есть. Я слышал, как они там разговаривали.

— И что они говорили?

— А шут их знает. Лают на своём собачьем языке, ничего не понятно.

— Сейчас взорвём эту вавилонскую башню и сразу всё понимать начнём, — сказал командир.

— Почему вавилонскую? — поинтересовался Василий.

— В святом писание сказано, что давным-давно люди возгордились и решили стать выше самого Бога, — начал рассказывать полковник. — Для этого они в городе Вавилоне начали строить высокую башню, выше неба. Господь увидел это и перемешал языки людей так, чтобы они перестали понимать друг друга. После этого строительство прекратилось, а люди разбрелись по всему свету. Башня потом разрушилась.

— Прямо, как про фашистов писано, — сказал Василий. — Немцы тоже посчитали, что они должны быть выше всех на земле. Мы сейчас разрушим эту вавилонскую башню, и люди снова начнут понимать друг друга.

— Однако пора, — сказал командир, взглянув на часы. — Немцы народ пунктуальный.

Кузьма повернул ручку взрывного механизма. Раздался сильный взрыв, но башня даже не дрогнула. Через несколько секунд она медленно покачнулась и стала оседать. С каждым мгновением скорость падения увеличивалась и наконец, башня с оглушительным грохотом рухнула, покрыв пылью целый квартал.

— Ура! — грянула русская речь.

— Почему ура? Кто дал команду выводить сюда отряд? — возмутился полковник.

— Ура, ура! — гремело всё громче и громче.

— Андрей Петрович, дорогой, да это же наши наступают! — крикнул Кузьма. — Смотрите танки!

Действительно, со всех сторон слышался лязг гусениц и крики русских солдат. Немцы уже не сопротивлялись. Лишённые командиров, поглощённые пылью, они, как тараканы выползали из завалов с поднятыми вверх руками. К общему победному кличу прибавилось ещё четыре голоса. Барон, вор, НКВДшник и рядовой стояли во весь рост, никого не опасаясь, и обнимались. Вавилонская башня была разрушена, им больше нечего было бояться.

Глава 4

Партизанский отряд, что называется, стоял "на товьсь" и ждал приказа от своего командира для удара по отступающим войскам противника. Стоял и не знал, что их командир со своими помощниками находятся уже далеко за линией фронта в штабе Красной армии.

Генерал армии в окружение своего штаба заслушивал доклад командира партизанского отряда.

— Вы умудрились нарушить план всего наступления, — говорил генерал Андрею Петровичу. — Наши части вообще не понесли никаких потерь. Противник был так шокирован, что просто сдался без всякого сопротивления.

Генерал повернулся к своему адъютанту и приказал:

— Полковника…

— Вронского, — подсказал Андрей Павлович.

— Полковника Вронского представить к правительственной награде. И без проволочек, пожалуйста.

— Товарищ полковник, — продолжал генерал, — я ещё раз благодарю в вашем лице отряд за помощь, оказанную в наступлении. Отряд свою задачу выполнил и может быть расформирован.

— Это не правильное решение, — сказал полковник.

Офицеры штаба переглянулись между собой. За всю их службу они не могли припомнить случая, когда кто-нибудь мог так возразить генералу.

— Однако…! Вы смелы не только в бою с противником.

— Война ещё не закончена. Все партизаны добровольно связали свою судьбу с освобождением Родины и в настоящий момент представляют собой закалённое в боях и опытное воинское соединение.

— Но это не регулярная часть.

— Разве в регулярных частях мало добровольцев?

— Добровольцы есть, но над ними поставлены профессиональные командиры.

Не дождавшись приказа своего командира, и решив, что с полковником случилась беда, отряд боевым порядком сам выдвинулся к расположению противника. Каково же было удивление партизан, когда вместо немцев они увидели своих. Первым желанием партизан было кинуться навстречу освободителям, закричать "Ура!", обнять их, но воинская дисциплина, к которой приучил своих бойцов товарищ полковник и субординация, взяли верх над нахлынувшими эмоциями. Отряд некоторое время постоял перед Красной армией и снова скрылся в лесу.

Естественно, что такое большое скопление вооружённых людей не осталось незамеченным. Командир передового полка вызвал к себе командира разведроты и приказал ему:

— Возьмите своих разведчиков, найдите партизан и прикажите прибыть в расположение полка.

Разведка скрылась в лесу, а полковник пошёл отдавать распоряжения по благоустройству партизанского отряда.

Разведчики, углубившись в лес, поняли, что найти партизан не так-то просто. Целая армия, которая на их глазах растворилась в считанные секунды, практически не оставила после себя никаких следов. И если бы не высокий профессионализм разведчиков, вряд ли приказ полковника был выполним. Поплутав в лесу несколько часов, разведчики обнаружили базу партизанского отряда.

— Стой! — услышал командир роты сзади себя окрик.

— Это свои! — ответил он.

— Стой, стрелять будем!

Рота остановилась.

— Я командир разведроты отдельного мотострелкового полка! Командир полка приказал вам прибыть в наше расположение.

Разведчики снова двинулись к партизанам.

— Руки вверх!

Несколько автоматных очередей с разных сторон разрезая ветки деревьев, засыпали ими головы разведчиков.

— Вы что с ума сошли? — крикнул командир роты, но руки всё же поднял.

— Возвращайтесь к своему полковнику и доложите, что у нас свой полковник есть и без его приказа мы ничего делать не будем. А если силу захотите применить, то мы тоже зубы показывать умеем.

Генерал так и не решил, что ему делать с партизанским отрядом. Он хотел пообещать Вронскому, что согласует этот вопрос на самом верху, но не успел. В кабинет вошёл адъютант и доложил, что у него очень важное сообщение.

— Что там ещё? Докладывай.

— Партизаны без приказа командира не желают выходить из леса. Дело чуть до перестрелки не дошло.

Генерал вопросительно посмотрел на полковника.

— Субординация, — ответил тот улыбаясь.

— Да, однако, дисциплина у вас поставлена на должном уровне!

Генерал задумался и продолжил:

— Полковник Вронский, приказываю вам отбыть в расположение отдельного добровольческого полка. А вы, товарищ начальник штаба, подготовьте все документы для зачисления нового полка в состав дивизии.

Вронский козырнул, развернулся и направился к выходу. В дверях он остановился и посмотрел на генерала.

— Товарищ генерал, есть ещё вопрос, который надо решить.

— Включение в состав дивизии нового полка дело непростое. Вопросов будет много. Идите полковник, всё со временем решим.

— Этот вопрос надо решить немедленно.

Настырность полковника уже начинала надоедать генералу, но помня о том, что тот сегодня был героем дня, он уступил.

— Докладывайте.

— Я бы хотел этот вопрос решить конфиденциально.

И здесь генерал уступил.

— Совещание окончено. Все свободны. Полковнику Вронскому остаться, — приказал генерал.

Офицеры разошлись. У адъютанта в приёмной остались сидеть Кузьма, Василий и Ферзь.

Сидеть пришлось долго. Целый час двери кабинета были закрыты. Генерал несколько раз вызывал к себе адъютанта и требовал связать его с Москвой.

Наконец двери отварились и в них показались командующий армией с полковником. Генерал подошёл к партизанам и остановился. Те непроизвольно встали со стульев и вытянулись в струнку.

— Товарищ Иванов, — обратился генерал к Ферзю, — Советское правительство за мужество и героизм, проявленное в борьбе с фашистскими захватчиками, снимает с вас судимость и присваивает вам воинское звание — рядовой.

— Служу трудовому народу! — ответил теперь не Ферзь, а рядовой Красной армии Николай Иванов.

— Больше ко мне вопросов нет? — спросил генерал полковника.

— Никак нет. Разрешите отбыть в свой полк?

— Отбывайте.

Привыкание партизан к новой жизни были недолгими. Командир сдал всю документацию отряда в архив особого отдела армии, и обзавёлся новой. Людей одели в форму, изъяли трофейное оружие, выдали новое и поставили на довольствие — всё, как положено по уставу. Единственное, что осталось от прежней жизни, было название. Что бы ни значилось в бумагах штаба, полк всегда называли партизанским. Так и шёл партизанский полк по дорогам войны в составе регулярной Красной армии.

Учитывая огромный опыт работы в тылу врага, полк использовали в основном для разведки. Проводя рекогносцировку, ударная группа неожиданно вторгалась в оборону противника на несколько километров, выпуская несколько разведгрупп, которые уходили в глубокий тыл. Ударная группа держалась до тех пор, пока группы не возвращались с задания. После этого партизанский полк отступал на прежние рубежи. Данные разведки обрабатывались в штабе полка и отправлялись в дивизию, откуда поступали в армию. Такая тактика работала безотказно и обеспечивала сведениями войска перед решающим наступлением. Однако щадящей эту службу назвать было нельзя. Войска, удерживая натиск противника до подхода своих групп, несли большие потери и поэтому полковой госпиталь еле успевал обрабатывать раненых после каждой рекогносцировки. Командир, жалея свою элиту, старался не посылать её в самое пекло, но война есть война и без пекла здесь не обойтись. После очередного задания рядовой Иванов очнулся в полковом госпитале, который бойцы в шутку называли святой инквизицией. Святой, потому что здесь многим возвращали жизнь, а инквизицией, потому что лечили здесь в полевых условиях со всеми вытекающими отсюда последствиями. Николая вырвал из небытия чей-то душераздирающий крик.

— Мать твою за ногу! Что же вы суки делаете!

— Доктор, что мне делать, он матерится? — услышал Николай с другой стороны девичий голосок.

— Это хорошо, что матерится, — отвечал мужской голос. — Главное не допустить болевого шока. У нас с анестезией сейчас напряжёнка.

Николай открыл глаза и увидел перед собой симпатичную девушку. Она задрала одеяло и стала рассматривать его тело. После только что услышанных воплей, веки Николая инстинктивно сильно сжались, ожидая нечеловеческой боли. Однако боли не последовало.

— Ого! — воскликнула девушка.

— Что так всё плохо? — спросил Николай.

— Ну, это кому что нравится.

— Не понял, вы про что?

— А вы про что?

— Я про ранение.

— А я про татуировки, — засмеялась сестра.

— А, вы про это?

— Вы, наверное, верующий?

— Почему?

— Церковь нарисована с куполами.

Ферзю вдруг стало так смешно, что он не смог сдержаться и расхохотался. Сестра испугалась и убежала.

— Доктор, что мне делать, у меня раненый хохочет? — услышал Николай её голос в стороне.

— Что значит хохочет? Когда хохочет это совсем плохо.

Доктор подошёл к Николаю.

— Что с вами голубчик?

— Она сказала, что я верующий.

— Ну и что?

— А ты сам посмотри.

Врач приподнял одеяло и посмотрел. Доктор заулыбался, он хотел сдержать смех, но тоже не смог.

— Здесь всё в порядке, — успокаивал он сестру сквозь смех. — Никакой он не верующий.

Доктор ушёл, а девушка, красная, как рак, подошла к Николаю.

— И всё-таки, какое у меня ранение?

— Перелом обеих конечностей и контузия, — смущённо ответила сестра. — Ранения не опасные, но полежать придётся, пока ноги срастутся.

Николай больше ничего не спрашивал, однако девушка не отходила от него.

— А вы тот самый партизан будете? — робко спросила она.

— Какой тот самый?

— Ну, из которых наш полк сформирован.

— Из них. А что тут такого? В нашем полку большинство бывших партизан.

— Нет, я имела в виду тех, с кого начался партизанский отряд.

— Из тех.

— Ой, как интересно! Да ведь про вас тут легенды ходят!

— Легенды? Это интересно. Расскажешь мне? А то я ни одной не слышал.

— Что же я вам расскажу? Я сама ничего не знаю.

— Неужто ничего? Своё имя знаешь?

— Маша.

— Вот, уже кое-что. А откуда ты?

— Из Ленинграда.

— Училась или работала?

— Школу закончила. Хотела в институт поступать, а тут война. Поступила на курсы медсестёр.

— Значит после курсов сразу сюда?

— Нет.

Маша вдруг заметила, что раненый вместо того, чтобы рассказывать о себе, расспрашивает о ней.

— Обождите, обождите, — протараторила она. Мы же сейчас о вас говорим, а не обо мне.

К сожалению, её надеждам не суждено было сбыться. Какой-то раненый позвал сестру, и Маша вынуждена была прервать беседу.

Однако, разве способна маленькая, хрупкая девочка прервать то, что уже началось? Непреодолимая сила, подвластная разве что только Богу, уже наметила себе цель, и то, что с замиранием сердца ждёт каждая девушка и чего боится больше всего на свете — свершилось.

Именно эта сила выстраивала события так, что Маша в те редкие свободные минуты, которые выпадали при её службе, оказывалась у кровати Николая и слушала его рассказы о партизанских подвигах. Именно она, эта сила, как магнитом, тянула её к раненому с перебитыми ногами, чтобы рассказать ему о себе и о довоенной жизни. И даже когда Маша не хотела подходить к нему, опасаясь замечаний начальства за излишнюю заботу к определённому человеку, всё равно она оказывалась у него, и начальство, непонятно почему, не замечало этого. Поняв, что сопротивление высшим силам совершенно бесполезно, она, игнорируя насмешки и обидные шутки подружек, при каждом удобном случае бежала к своему "партизану" и сидела у него до тех пор, пока её не позовут.

— Завтра тебе снимают гипс, — сообщила она Николаю при очередном посещении. — Я буду учить тебя ходить.

— Зачем?

— Затем, что твои ноги не будут слушаться тебя. Я уже и костыли подобрала.

— И куда же мы будем ходить?

— Сначала по палате, потом по коридору, ну а после и на природу можно.

— Давай сразу на природу.

— Сразу нельзя. Сразу доктор не разрешит.

Ноги действительно отказались слушаться после снятия гипса. Несколько шагов по палате вышибли из сильного мужчины столько пота, сколько вышибает десятикилометровый марш-бросок в полной амуниции.

— Я предупреждала тебя, — успокаивала раненого Маша. — Не переживай, дальше будет легче. Ты неправильно держишь костыли. Надо не висеть на них, а держаться на руках.

Видя, что раненый с непривычки намял костылями себе под мышками, сестра откладывала в сторону его деревянные ноги и подставляла свои плечи, чтобы помочь дойти до койки. Стоило только Николаю вместо костылей обнять стройный девичий стан, силы сразу откуда-то появлялись.

— А может быть лучше вообще без костылей?

— Можно и без них, только попозже.

— Жаль, я бы и сейчас не отказался.

Как ни хотелось Николаю вместо костылей опираться на Машу, реабилитация протекала по сценарию, который прописал врач, а воплощала сестра. Сначала были прогулки по палате, затем по коридору и только после этого они вдвоём покинули стены госпиталя. Правда, после этого Николай смог перехватить инициативу. Оказавшись вне зоны влияния медиков, "партизан" сам выбирал маршруты и, разумеется, они были недосягаемы для посторонних глаз. Насладившись уединением в полной мере, маршруты достигли границ командира полка, где медицинские власти были бессильны. Маша очень быстро стала своей у полковника с его верными друзьями. И уже ни одно застолье, ни одно мероприятие не обходилось без весёлой молоденькой девочки с её звонким и зажигательным смехом. Ни косые взгляды медицинских сестёр, ни ворчание врачей, ни недовольство даже самого начальника госпиталя, ничего не могло изменить — Маша стала неотъемлемой частью элиты полка: командира, Кузьмы, Василия и Николая, а против элиты, как известно, бессильны все. Но даже в этом незыблемом правиле есть исключения. День разлуки, о котором даже и подумать не могли молодые люди, всё же наступил, и даже всемогущий командир ничего с этим не мог поделать.

Умудрённый жизненным опытом читатель, наверное, уже догадался, что тот, кто устроил в жизни девушки все эти неожиданные перемены, преследовал свои цели. Эти цели известны каждому человеку, потому что каждый хотя бы раз в жизни сталкивался с этой предсказуемой, но всегда неожиданной резкой переменой в своей судьбе. На очередном свидание Маша опустила вниз глаза и грустно сказала:

— Нам придётся расстаться. Меня переводят в тыл.

— Почему? Я поговорю с командиром, и ты останешься здесь.

— Командир здесь бессилен.

Николаю показалось, что он ослышался. Стереотип личности с неограниченными возможностями, не знающего поражений и стальной волей, был нарушен и нарушен был самым дорогим человеком.

— То есть как это бессилен?

— Я беременна, Коля. У нас с тобой будет ребёнок.

Одного мгновения хватило, чтобы Николай не только понял, что произошло, но и осознал ту перемену, которая произошла. Жизнь в одно мгновение наполнилось конкретным содержанием. Его недавнее бытие внезапно увиделось таким никчёмным, что закалённый в боях "партизан" на время потерял дар речи. Николай понял вдруг для чего ему дана жизнь на земле, в чём заключается великая миссия мужчины. Ему вдруг стало стыдно, что раньше он не знал этого. Лицо его покраснело, и глаза отвернулись от Маши.

— Ты не рад этому? — испуганно спросила девушка.

— Я просто стал другим человеком.

— То есть как это другим?

— Я стал отцом, — почему-то прошептал Николай.

— Ты ещё не стал, он ещё не родился.

— Он ещё не родился, а я уже стал.

Николай осторожно прижал к себе девушку и поцеловал.

— Меня в Ленинград сначала хотели отправить — к маме, — торопливо стала объяснять Маша. — Но город сейчас на осадном положении, туда нельзя. Поэтому решили в глубокий тыл отправить. Как осаду с города снимут, я сразу домой перееду. Я живу на Фонтанке, дом 53 квартира 24. Запомни. Мы с мамой и ребёнком тебя будем ждать.

— Не сомневайся, не забуду. Как закончим, сразу домой — на Фонтанку.

— Знать бы ещё, когда вы закончите.

— Недолго осталось. Одну вавилонскую башню мы уже рванули, ещё одна осталось — в Берлине.

Разве дано человеку знать будущее? Разве могли думать молодые люди, что дорога к Берлину растянется ещё на целых два года? Разве было им ведомо, что никакого дома номер 53 на Фонтанке нет и в помине. Вместо него на берегу реки возвышалась пустая коробка с пустыми глазницами окон, грозящая каждую минуту обвалиться. Конечно, они не могли предположить, что именно в тот момент, когда договаривались о встрече, окоченевшую маму на улице обнаружит полуживой дворник. Он постарается убрать мертвое тело с дороги, но сил не хватит. Утром дежурный грузовик с дружинниками, проезжая по улицам города и собирая трупы, заберет её и отвезёт на Пискарёвское кладбище. Там по обнаруженным в карманах документам, сделают запись в книге и похоронят её в общей могиле. А ещё через час при очередном артобстреле эта книга сгорит.

Глава 5

Мы часто слышим выражение: "история ничему не учит". На первый взгляд полный абсурд. Но если отбросить эмоции и обратиться к той же истории, то можно сделать единственный вывод — ничего абсурдного в выражении нет. А что касается нашей жизни, то она как раз и подчиняется законам абсурда. Страна, которая сокрушила вавилонскую башню, создаваемую нацистами, ещё не закончив самой разрушительной и кровопролитной войны, начала строительство собственной башни, по мнению её строителей, самой высокой в мире: выше неба, выше самого Бога.

Чем ближе приближалась долгожданная победа, тем меньше боевых друзей оставалось в полку. После перевода Маши в тыл, Кузьму забрали в политуправление, а сегодня и Василия с тяжёлым ранением отправили в тыл. Вполне естественно, что настроение у командира партизанского полка нельзя было назвать приподнятым. Он ходил хмурым, смотрел на всех исподлобья и отвечал колкостями на фразы совершенно безобидные. Этот стресс снять было легко. Следовало взять бутылочку и распить её вместе с Ферзём, вспоминая боевые подвиги своих друзей. Но и здесь произошла осечка. Командиру следовало присутствовать в штабе армии на политинформации. От этого настроение полковника ещё больше испортилось.

Сидя в душном зале, уставшие слушатели делали вид, что очень увлечены докладом, который делал молодой офицер из политуправления. Командиры полков и их заместители безучастно смотрели на трибуну. Веки постепенно сужались и вскоре смыкались вовсе. Голова клевала носом, и раздавалось тихое сопение, при этом, если слушатель нечаянно переходил на храп, его тут же локтём толкал сосед и будил. Главное в этом деле было не проспать здравицы в адрес Сталина или Коммунистической партии. Но здесь осечек не было. Стоило докладчику произнести стандартную фразу, как все вскакивали со своих мест и начинали неистово аплодировать.

Андрей Петрович прекрасно знал, как вести себя на подобных мероприятиях. Он никогда не храпел громко и всегда аплодировал там, где это надо, поэтому претензий со стороны командования к нему не было. Эта политинформация ничем не отличалась от тех, которые проводились всегда, и усталый полковник удобно устроился в кресле, надеясь использовать время доклада для отдыха. Всё бы так и произошло, если бы не одно обстоятельство: Тема политинформации была — роль политрука в первичном звене воинского подразделения. Слово политрук подействовало на полковника, как красная тряпка на быка. Оно не только ухудшило и так отвратительное настроение, но привело Вронского в ярость.

— …несомненно, — говорил докладчик, — ведущая роль партии, проводимая в войсках через политруков, стала залогом победоносного наступления Красной армии.

Андрей Петрович отвернулся и выругался про себя.

— Текущее политическое положение, — продолжал докладчик, — диктует новое поведение военнослужащих. Командиры, должны ограничить контакты советских солдат и офицеров с представителями, так называемых, союзников.

— Почему, так называемых? — не выдержал полковник.

— Потому что целью противника является деморализация нашего воина, — ответил докладчик.

— Так они из союзников превратились в противников?

Острые локти офицеров впились в бока полковника.

— Ты думаешь, что несёшь? — шептали справа и слева. — Тебя же затаскают потом.

Но полковника, что называется — понесло. Весь негатив, который скопился внутри, выплеснулся наружу, и сдержать его не было никакой возможности. Докладчик опешил от слов полковника. Он не привык, чтобы ему вообще задавали вопросы. Иногда вопросы всё же предусматривались, но в этом случае их задавали специально подготовленные люди и, разумеется, только те к которым докладчик был подготовлен.

— Я не говорил, что они наши противники, — еле выговорил лектор.

— Как же не говорили, все слышали, как вы охарактеризовали наших союзников?

Политработник внезапно понял, во что он вляпался. Если в управление узнают, как он без санкции руководства назвал союзников, увольнение со службы было бы самым лёгким наказанием, на которое рассчитывать не приходилось. Офицер посмотрел в зал, сотни глаз сверлили его глазами. От безразличия к докладу не осталось и следа, абсолютно все с азартом смотрели на политработника, который должен был как-то вывернуться из силков, расставленных полковником.

— Я имел в виду идеологических противников, — прохрипел докладчик.

— Что же это за идеология такая, если она угрожает самой сильной армии мира? — не унимался Андрей Петрович. — Вы считаете советского воина в идеологическом плане слабее солдат союзников?

В зале послышалось лёгкое хихиканье. Докладчик, красный как рак, понял, что от него просто так не отстанут.

— Лично я считаю, что в идеологическом плане наших воинов сильнее союзников.

— Чего же тогда вы боитесь? Разгромили фашистов в военном плане, разгромим и американцев в идеологическом. Или политруки к таким сражениям не готовы?

Лектор готов был провалиться сквозь землю. Любой ответ на вопрос проклятого полковника всё больше и больше заводил его в тупик. Докладчик стоял с открытым ртом, трясся, как осиновый листок и не знал, что ответить. Зал уже не хихикал. Он заливался гомерическим смехом.

— Если бы войсками руководили не командиры, а политруки, — кто-то выкрикнул из зала, — наша армия не могла бы противостоять даже африканскому племени!

К трибуне вышел генерал с красным от злости лицом.

— Кто это сказал? — строго спросил он.

Смех тут же смолк.

— Я спрашиваю, кто это сказал?

— Это провокация, товарищ генерал, — проскулил докладчик.

— С вами разговор будет особый. Марш отсюда! Я снова спрашиваю, кто сейчас опорочил Коммунистическую партию Советского союза?

Ирония аудитории сменилось на недоумение. Никто даже и предположить не мог, что обыкновенную шутку вывернут в антисоветскую деятельность. Однако все прекрасно понимали, что если генерал, который конечно был из политуправления, вывернул всё в эту сторону, то последствия для шутника будут плачевными. Именно поэтому охотников выдавать остряка не нашлось.

— Ну, хорошо, — прорычал генерал. — Разговор продолжим в другом месте.

Политинформация была закончена. Все разошлись по своим хозяйствам и стали ждать последствий, которые не могли не последовать.

Первого в политотдел вызвали того, с чьей лёгкой руки и начался этот инцидент. Андрей Петрович сидел в кабинете напротив трёх старших офицеров НКВД. Один офицер вёл протокол, другой — подполковник, задавал вопросы, а третий — майор, сидел видимо для мебели.

— Значит, вы не слышали, кто это сказал? — уже в третий раз спросил офицер.

— Я только задавал вопросы докладчику.

— Это мы знаем. Все ваши вопросы занесены в протокол.

— Что же вы от меня хотите?

— У нас есть основание считать, что вы специально задавали такие вопросы, которые спровоцируют антисоветскую выходку.

— Наоборот. Мои вопросы утверждали, что советский войн в идеологическом плане гораздо сильнее союзников.

— Дело не в воинах.

— А в чём же тогда?

— Дело в представителях партии в войсках. Вы усомнились в их компетенции.

— А разве генерал не усомнился в компетенции докладчика, когда выгнал его с трибуны?

— Мы сейчас обсуждаем не генерала и не докладчика.

— А кого, меня?

— Да вас, — вдруг вступил в разговор майор. — Кем вы были во время гражданской войны?

— Штабс-капитан.

— А каков ваш дворянский титул?

— Барон. А это имеет какое-нибудь значение?

— Конечно, имеет.

— По крайней мере, когда я командовал партизанским отрядом, а потом и полком, это значения не имело.

— Когда вы командовали партизанским отрядом, это значение не имело, а вот когда вы стали командовать полком…

— Я не сам себя назначил на эту должность.

— Война заканчивается, господин штабс-капитан.

— Товарищ полковник, — поправил майора Андрей Петрович.

— Да, да, я так и хотел сказать. Так вот, будущее немецкой армии, я полагаю, вам известно. Она скоро просто прекратит своё существование. Поэтому противником её можно уже не считать. Что же касается наших союзников: американцев и англичан, то их армии никто уничтожать не собирается, сейчас, по крайней мере. И сейчас, в свете политического противостояния, именно эти государства являются нашими главными идеологическими противниками. Именно это и пытался вам растолковать докладчик. К сожалению, у него этого не получилось. Он испугался ваших звёзд на погонах. Ему не удалось определить, что вопросы задаёт не советский полковник, а штабс-капитан белой армии.

— Ну, вы и хватили!

— Да, да, вы не ослышались. В идеологической борьбе вы так и остались штабс-капитаном…

Далее диалог превратился в монолог, пересказывать который нет никакого смысла, ибо читатель, давно отвыкший от коммунистической пропаганды, прочитав не более пяти строк, непременно отложит книгу и уже никогда не возьмётся читать автора, страдающего, как минимум шизофренией.

В словах майора не было и намёка хоть на какую-нибудь логику. Она целиком состояла из цитат партийных документов и выступлений политических деятелей различного уровня. При этом майор, вероятно желая показать полковнику своё превосходство в идеологических познаниях, не упускал ни одного съезда и пленума партии, начиная с октября семнадцатого года. Андрей Петрович сначала слушал оратора внимательно, пытаясь разобраться, что собственно он хочет сказать, но потом, поняв, что это совершенно невозможно, только делал вид внимательного слушателя, а сам удалился в своё прошлое.

Ему вспомнились кадетские годы, когда он был совсем мальчишкой. Это было самое лучшее время его жизни. Там не было никакой политики, никаких партий — была только преданность императору и отечеству, а ещё было детство весёлое и беззаботное. Но почему-то всё вдруг внезапно изменилось. Война четырнадцатого года вырвала его из рая. Кадетский корпус был окончен по ускоренной программе, и молодого поручика у которого и усы-то толком ещё не росли, бросили в самое жерло первой мировой войны. Ни офицеры, ни тем более солдаты не понимали: для чего вообще нужна эта война? Кто против кого сражается? Кто кого хочет завоевать? Этого не знали ни немцы, ни русские. На всё воля божья и царя-батюшки, ибо только он и есть помазанник и наместник всевышнего на земле нашей грешной. Однако помазанник, казалось, совсем забыл о своих подданных. Эшелоны с боеприпасами и провизией приходили к фронту всё реже и реже, а вследствие этого, составы с калеками и ранеными отправлялись в тыл битком набитые всё чаще и чаще. Не припомнить, кто первый пустил эту фразу, но вскоре с чьей-то лёгкой руки солдат стали называть пушечным мясом. Такой цинизм резал уши, но к нему вскоре привыкли, и стали так называть не только солдат, но и офицеров. Неудачи на фронте, конечно, расстраивали воинов, но верность присяги и стойкость к превратностям судьбы заставляли честно выполнять свой воинский долг.

Ни успешное наступление противника, ни землетрясение, ни даже всемирный потоп — отречение государя-императора от престола заставила могучую и казавшуюся незыблемой державу содрогнуться и пошатнуться. Офицеры и солдаты не понимали, кому им служить. Командиры, лишившись в одночасье централизованного командования, самостоятельно пытались противостоять врагу, неизменно неся одно поражение за другим. Временное правительство, которое было спешно создано в Петрограде, занималось чем угодно, но только не нуждами армии. Про неё попросту все забыли.

Как черви после дождя, в полках повылезали различного рода агитаторы. Кого тут только не было! И кадеты, и эсеры, и анархисты. Социал-демократы, конечно, тоже были, но они как-то не отличались от всех остальных. Каждый оратор был щедр на обещания, но ничего путного предложить не мог. Солдаты и офицеры с удовольствием собирались на митинги, воспринимая их, как развлечение между боями. Они посмеивались над агитаторами и старались своими вопросами поставить выступающего в безвыходное положение. Как только он замолкал и не знал что ответить, аудитория приходила в восторг: начинала свистеть, кричать и топать ногами. Это были минуты истинного наслаждения для измученных в окопах солдат. На этих представлениях забывались все тяготы и невзгоды войны. Серьёзно к выступающим стали относиться после того, как один оратор провозгласил лозунг: "Земля — крестьянам, фабрики — рабочим". Хихиканье среди солдат сразу прекратилось. Вопросы стали задавать не для того, чтобы загнать оратора в тупик, а чтобы узнать, как получить себе в собственность землю. И хотя офицеры понимали, что эти лозунги ничто иное, как абсолютная утопия, ничего с солдатами поделать не могли — мужик тянулся к земле, а значит к большевикам. И если офицеры продолжали подтрунивать над большевиками, обзывая их пустобрехами, то рядовые ждали приезда агитаторов и смотрели на них, как на единственную реальную политическую силу. И сила эта не заставила себя долго ждать: Под давлением тех же агитаторов, начались братания на фронте. Солдаты втыкали штыки в землю и уходили домой, надеясь получить свой заветный кусок земли. Армия, как силовая структура государства, началась разваливаться. Митинги стали протекать ежедневно, на них большевики пытались разъяснить солдатам основы марксизма, но кроме: "земля — крестьянам" и "заводы — рабочим" те ничего не понимали. К каким только сравнениям агитаторы ни прибегали, что только ни придумывали — ничего не помогало.

Андрей Петрович стал вспоминать эти сравнения, но почему-то ничего не мог вспомнить.

— Гидра капитализма! — вдруг громко, как будто с митинга семнадцатого года прозвучал голос майора.

— Точно. Именно гидра. Как это я вспомнить не смог? — сказал Андрей Петрович.

— Что не могли вспомнить? — не понял майор.

Полковник моментально перенёсся из прошлого в настоящее. Вместо революционного митинга он находился в помещение политуправления, а вместо агитатора на него смотрел майор.

— Извините, это я так… Вспомнил прошлое.

— Вы что, не слушаете меня?

— Отчего же? Очень даже слушаю. Вы остановились на гидре капитализма.

Майор недоверчиво посмотрел на полковника и снова продолжил свою вдохновенную речь.

После октябрьского переворота армия окончательно развалилась. Те, кто хотел получить в собственность землю и фабрики, оказались в Красной армии, а те, кто олицетворял собой ту самую гидру, был вынужден оставаться в белой. Увы, но Господь бог уже перемешал к тому времени языки людей. Корнилов говорил на одном языке, Деникин на другом, а Врангель на третьем. Каждый, вместо того, чтобы объединять разбитую лихолетьем страну, пытался, не слушая других, самостоятельно решить задачу, которая решалась только сообща. Вместо того чтобы объединяться, и красные и белые втянулись в братоубийственную резню неслыханную по жестокости. Андрей Петрович, к тому времени уже штабс-капитан, занимал место заместителя начальника штаба. В его обязанности входило разработка тылового обеспечения отступающих войск. Штаб, организованный наспех в одной комнате вмещал и службу тыла и разведку, и контрразведку.

Андрей Петрович отчётливо вспомнил, как в комнату, где он работал с документами, привели избитого до полусмерти пленного красноармейца. Поручик контрразведки подвёл его к командиру полка и отрицательно помотал головой.

— Ничего не говорит, сволочь!

— Расстрелять, — коротко ответил командир.

От этих слов сердце чуть не остановилось у штабс-капитана.

— Господин полковник, остановитесь! Ну, нельзя же так!

Полковник вопросительно посмотрел на штабс-капитана. Тот подошёл к командиру и начал шептать ему на ухо:

— Господин полковник, я же готовлю план отхода наших войск за границу.

— Ну и что? — не понял командир.

— Убивать то зачем? Всё равно это уже ничего не решит. Он же такой же русский, как и мы с вами.

— Ах, вот оно что! — перешёл на крик командир. — Значит вы здесь все чистенькие, а я один грязненький! А не кажется ли вам, штабс-капитан, что из-за таких же чистоплюев мы и проигрываем эту войну? Молчите? То-то же. Так вот, дорогой мой, вам не удастся остаться в этой бойне чистеньким. Вы поняли? Я повторяю свой приказ — расстрелять! И приведёте его в исполнение вы штабс-капитан!

При этом полковник зло посмотрел на Андрея Петровича и достал револьвер.

— Ну!? Не слышу!

— Есть расстрелять, — тихо ответил заместитель начальника штаба.

— Отведёте в лес, там всё и сделаете, — пояснил поручик.

Андрей Петрович вытащил пистолет и повёл пленного в лес. На опушке он остановился.

— Стой, дальше не пойдём, — сказал он пленному.

— Кончай здесь, ваше благородие.

Андрей Петрович хотел рассмотреть лицо красноармейца, но оно всё было залито кровью.

— Тебя как зовут?

Пленный даже опешил от этого вопроса.

— А тебе не всё ли равно? Кончай скорей, не мучай.

— Значит не всё равно.

— Ну, Фёдором.

Штабс-капитан вытащил из кармана нож и перерезал верёвки на руках Фёдора.

— Я своих не расстреливаю.

— Какой же я свой?

— Ты русский и я тоже.

— Тебя же, ваше благородие, самого за это расстреляют. Этот поручик наверняка побежит посмотреть на труп.

— Пускай бежит куда хочет.

Пленный пожал плечами и направился в лес.

— Фёдор! — крикнул Андрей Петрович. — Не ходи туда. Там наши. Опять попадёшься.

Красноармеец в нерешительности остановился и вернулся.

— Обойдёшь эту балку и прямо на север — там ваши.

— А как же ты, ваше благородие?

— А я домой пойду. Хватит, навоевался.

— Ну, бывай, ваше благородие.

Пленный повернулся к штабс-капитану спиной и зашагал по направлению к балке. Метров через двадцать красноармеец остановился, обернулся и крикнул:

— А как тебя зовут, ваше благородие?!

— Андрей!

Бывший заместитель начальника штаба в последний раз посмотрел на расположение своей части и зашагал на вокзал.

Современный читатель наверняка ухмыльнётся, прочитав о том, что офицер, сбежавший с воинской части в военное время, отправился ни куда-нибудь, а на вокзал. Да его бы моментально задержал первый патруль, и переправил в свою часть, где уже не он, а поручик, выслуживаясь перед командиром, поведёт его с сорванными погонами в лес, который штабс-капитан только что покинул и всадит в него не одну пулю, а всю обойму. Ухмыльнётся и будет прав, ибо в любой армии, в любое время и на любой войне, такой поступок мог вызвать только такие последствия и никаких других. Но штабс-капитан не думал о последствиях, им руководили чувства, и он, ведомый, а следовательно и защищенный самой судьбой, сел в поезд и благополучно добрался до места назначения. Правда место назначение слегка изменилось: на здании вокзала был укреплён красный флаг, и везде, куда не посмотри, стояли патрули, внимательно и подозрительно сверлящие глазами всех, кто выходил с поезда. Совершенно естественно, что офицера, не удосужившегося даже снять погоны, немедленно задержали и доставили в приёмник "ЧК".

Просидев в душном коридоре часа четыре, Андрей Петрович очутился в небольшой прокуренной комнатке, в центре которой стоял стол, заваленный какими-то бумагами. За столом сидели два молодых солдата с оторванными погонами и человек в чёрной кожанке уже немолодой с маузером на боку. Вероятно, он был старшим, так как солдаты смотрели больше на него, нежели на приведённого штабс-капитана. Солдаты хоть и старались своим видом придать себе хоть какую-то значимость, однако было очевидно, что они ничего не решали и находятся здесь для мебели.

Старший долго смотрел на офицера, усмехался в усы и ничего не говорил. Солдаты смотрели на своего начальника, молчали и не знали, как себя вести. Наконец старший прервал своё молчание.

— Зачем же ты, мил-человек, в погоны то вырядился?

— Что ж мне голым ходить?

— По-твоему мы голыми ходим? Я к тому, что тебя просто шлёпнуть могли прямо у поезда.

— За что?

— За эполеты, вот за что! — грубо выкрикнул солдат.

Старший так зыркнул на солдата, что тот замолчал и больше ничего не говорил.

— За эполеты? Это, по какому же праву? — возмутился штабс-капитан.

— Вот с правом у нас всё непросто, — вместо солдата отвечал старший. — Сначала право отреклось от престола, не имея на это никаких прав, потом право перешло к временному правительству, которое вместо того чтобы заняться делами государственными, использовало его исключительно для собственного обогащения. А после того, как поняло, что воровать больше нечего, решило разбежаться, бросив страну на произвол судьбы.

— Вы хотите сказать, что теперь право у вас?

— Даже и не думал. Напротив. Я утверждаю, что никакого права у нас нет.

— А что же тогда есть?

— Революционное самосознание.

Штабс-капитан улыбнулся.

— Вы считаете этого достаточно?

— Ни в коем случае. А вы?

— Что же я могу считать, если по вашему революционному сознанию меня шлёпнуть могли только за то, что на мне погоны?

— Вы правы, конечно. Сознание, даже если оно революционное, никак нельзя сравнить с правом. Взять хотя бы вас. — При этом чекист достал какую то бумажку и показал её штабс-капитану. — Здесь написано, что патруль задержал вас на вокзале, когда вы сходили с поезда, который прибыл из расположения белой армии. Более того, вы объяснили, что направляетесь домой.

— Ну и что?

— Да я всё о праве рассуждаю. Каким правом руководствовался офицер белой армии, когда без всяких разрешающих документов покидал воинскую часть во время боевых действий? Неужели правом? Наверное, тоже самосознанием, только не революционным?

— Я не хочу людей убивать, тем более русских.

— Так ведь сейчас война.

— Это не война, когда русские русских убивают. Это бойня, самоуничтожение.

— Однако, вы убивали?

— Я не убивал. Бог миловал. Я в штабе тыловым обеспечением занимался.

— А почему убежал?

— Потому, что командир приказал одного пленного расстрелять.

— Не вы, так другие расстреляют.

— Не расстреляют. Я его отпустил.

— Да, после этого действительно остаётся только убежать. Значит, вы к нам решили перейти?

Штабс-капитан отрицательно помотал головой.

— Я же сказал, что не хочу убивать русских людей. Я присягу давал Родину защищать, а не уничтожать её.

— Кому?

— Сначала государю-императору.

— А потом?

— Потом временному правительству.

— А потом?

— Потом никому.

— Вот что бывает, когда исчезает право. И у нас его нет и у вас. В результате люди начинают убивать друг друга.

— Бред полный, — согласился с чекистом штабс-капитан.

Андрей Петрович так далеко ушёл в свои воспоминания, что даже не заметил, как сказал последнюю фразу вслух. Зато это заметили офицеры политуправления. Они переглянулись и вопросительно посмотрели на полковника, но он этого не заметил, потому что был далеко от них. Был там, где капризная Фортуна могла, улыбнувшись, открыть путь в новую, неизвестную и потому страшную Россию, а могла, как и многих его сослуживцев, препроводить на плаху, без всяких угрызений совести. Неизвестно, чем молоденький штабс-капитан приглянулся Фортуне, но она улыбнулась ему.

— Значит, не хотите русских убивать? — переспросил чекист, — а восстановить право хотите?

— Не понял? О каком праве может идти речь, если я даже приблизительно не знаю, что хочет новая власть?

— Власть у нас народная, а народ не может сформулировать право, потому что неграмотен. Хотите принять участие в ликвидации безграмотности? Дело благородное и убивать никого не надо.

— Так ведь сейчас война идёт!

— Война скоро закончится, или вы сомневаетесь?

— Какие уж тут сомнения?

— Вот и отлично! К тому же вам надо как то существовать, а у нас не только права, но и денег пока нет. Я сейчас вам выпишу направление к комиссару, он вас определит и поставит на довольствие.

И снова судьба резко перевернула жизнь офицера.

Сняв погоны, он с головой ушёл в педагогику. Правда, прошлое не ушло безвозвратно. Оно каждый день напоминало о себе. Дело в том, что, как бывшего офицера, новая власть обязывала молодого педагога ежедневно отмечаться в районном отделении "ЧК". Это обстоятельство не особенно угнетало Андрея Петровича: во-первых, потому что он относил это к неизбежным издержкам военного времени, во-вторых, ни он один был в таком положении, и в-третьих, — районное отделение "ЧК" находилось по пути от работы к дому и эта нелепая формальность занимала буквально несколько минут.

Однажды, забежав в отделение, он увидел за столом чекиста с большим шрамом, проходящим через всё лицо. Андрей Петрович показав ему своё удостоверение, хотел было уже уходить, как тот остановил его.

— Завтра придёте в десять часов, — грубым голосом сказал он.

— Я в десять не могу. У меня занятия.

— Вы хорошо меня поняли? — сухо повторил чекист. — Завтра в десять быть здесь.

— Хорошо, понял. Разрешите идти?

— Идите. — Чекист поднял глаза и посмотрел на Андрея Петровича.

Бывший штабс-капитан повернулся и взялся рукой за ручку двери. Однако голос чекиста опять остановил его.

— Тебя Андреем зовут?

— Естественно. В удостоверении всё написано.

— А меня Фёдором.

— Ну и что?

Чекист подошёл к Андрею Петровичу и неожиданно перешёл на шёпорт.

— Неужели ты не помнишь меня, ваше благородие?

Андрей Петрович внимательно посмотрел на чекиста и отрицательно покачал головой.

— А я тебя помню, ваше благородие. Я тебя до самой своей смерти не забуду. Это ведь ты меня на расстрел водил.

Андрей Петрович внимательно посмотрел на чекиста.

— Значит это ты?

— Ты не приходи сюда завтра, ваше благородие, понял?

— Почему не приходить? Приду, обязательно приду. А вдруг у тебя из-за этого неприятности будут?

— Ты не понял меня. Тебе бежать надо. И не завтра, а сегодня. Ночью патрули уже приказ получат.

— Какой приказ?

— Да такой же, какой и тебе твой полковник давал.

— За что?

— А меня за что? Я же пленный был. Беги, ваше благородие, беги прямо сейчас.

— Странно, ведь я сейчас не враг вашей власти. Наоборот, я помогаю ей, детей грамоте учу.

— Беги, ваше благородие, и запомни: ты всегда будешь врагом, чтобы ты ни делал, потому, что ты барон.

— А как же остальные, такие же, как я?

— У каждого своя судьба. — Фёдор отвернулся, пытаясь не смотреть в глаза своему собеседнику. — Ты просто не знаешь, что это за люди, они всех вас под корень вырежут.

— И ты служишь им?

— Я народу служу, и у меня другая судьба. А что дураков, то их и у вас и у нас хватает.

Андрей Петрович опустил голову и направился к выходу. В дверях он обернулся и в последний раз посмотрел на Фёдора.

— Вот мы и квиты с тобой, красноармеец.

— Прощай, ваше благородие.

— И всё равно я не понимаю… Такое впечатление, что в последнее время страной управляют умалишенные.

Полковник и майор снова переглянулись. Майор замолчал.

— Это бесполезно, — сказал полковник.

— Барон он и есть барон, — согласился с ним майор.

Андрея Петровича вывела из воспоминаний тишина. Монотонное и убаюкивающее бормотание майора кончилось и воспоминания, как будто испугавшись чего-то, исчезли. Полковник посмотрел на своих собеседников, а те молчали и с интересом разглядывали его. Пауза затянулась и требовала немедленного разрешения сложившейся ситуации.

— Разрешите идти? — спросил Андрей Петрович.

— Да, вы свободны, — ответил полковник.

Командир полка встал и направился к двери.

— Пока свободны, — услышал он в спину голос майора.

Это "пока" так резануло уши полковника, что он остановился. Посмотрев на своих собеседников, он хотел что-то ответить, но не нашёлся и ушёл. Полковник направлялся в свой полк. Настроение и без того плохое, после посещения политуправления, перешло в разряд отвратительного. Андрей Петрович шёл по своему полку и вдруг обнаружил, что он перестал быть для него родным. Вокруг суетились люди, многих из которых он даже не знал. Вероятно, и они не знали его. Он прислушался, о чём они говорят и обнаружил, что не понимает их. "Неужели и они не понимают меня?" — подумал он. Войдя в штаб, он приказал дежурному срочно вызвать к себе Ферзя. Тот появился моментально, как будто был в кабинете, а полковник его просто не видел.

— Где ты так долго был? — спросил Ферзь. — Я уже дёргаться начал.

— В политуправление вызывали. — Андрей Петрович сморщился и сплюнул. — Словно в дерме извалялся.

— Ясное дело. На то они и политруки. Чего им от тебя надо было?

— Да я и сам не понял. Несли какую-то околесицу.

Полковник замолчал и посмотрел на своего товарища.

— У тебя выпить не найдётся? — неожиданно спросил он.

— Только прикажи, командир. Есть шнапс немецкий, есть виски американские, есть…

— А спирт у тебя есть?

— Да этого добра сколько хочешь!

Через пятнадцать минут командир с Ферзём сидели за столом в сильно подпитом состоянии и обсуждали визит Андрея Петровича в политуправление.

— Ты понимаешь, — старался объяснить полковник заплетающимся языком, — они начали строить вавилонскую башню, а это обязательно приведёт к тому, что люди перестанут понимать друг друга.

— Не понял. Переведи. Какую башню? Водокачку что ли? Ты забыл, командир, мы же её с тобой грохнули.

— Ничего ты не понял. Причём тут водокачка? Я тебе про людей толкую, а водокачка это так, аллегория. Тьфу ты! Какая водокачка? Не водокачка, а вавилонская башня. Эти политруки не понимают, что они начали строить.

— Погоди, командир, не гони. Я сам ничего не понимаю. Какая-то водокачка, какая-то башня, какие-то политруки… Я знаю одно — все они козлы. Давай выпьем.

Ферзь налил в кружки очередную порцию спирта и друзья тут же опустошили их.

— Так вот, — продолжал полковник, — ты ничего не понял. Надо повторить.

— Ты считаешь надо? — удивился Ферзь.

— Обязательно надо.

Ферзь снова налил в кружки спирта.

— Ты это что? — удивился полковник.

— Как что? Ты сам только что сказал, что надо повторить.

— Я сказал?

— Ты конечно.

— Я в том смысле, что…

— Какой тут смысл, налили, значит надо пить.

Полковник выпил, хотел что-то сказать, но вместо этого послышалось какое-то мычание. Он собрался с силами, ударил кулаком по столу, и с трудом выговаривая каждое слово, сказал:

— Ты конечно прав, все они козлы!

Голова командира стала заваливаться на сторону и в конечном итоге успокоилась на столе. Раздался храп, сравнимый разве что с львиным рыком, причём храп был таким громким, что адъютант не выдержал и просунул свою голову в дверь кабинета.

— Изыди, сатана! — услышал адъютант пьяный выкрик Ферзя. — Не видишь, полковник отдыхать изволит?

Далее раздалась такая отборная брань в адрес адъютанта, что даже в наше время, лишённое не только цензуры, но и самой культуры, нет никакой возможности вынести её на суд читателя.

Утром адъютанту насилу удалось разбудить командира.

— Товарищ полковник ну проснитесь вы, наконец, — причитал он. — Вас генерал к себе срочно вызывает!

— Отстань, дай поспать!

Адъютант, поняв, что все возможности разбудить командира исчерпаны, прибег к запрещённому приёму. Он нагнулся к уху командира и крикнул:

— Боевая тревога!

Полковник моментально вскочил с кровати и уставился на адъютанта.

— Какая тревога?

— Прошу прощения, товарищ полковник, никакой тревоги нет. Вас срочно требует к себе генерал.

Полковник стоял навытяжку перед генералом, а тот ходил вокруг него и рассматривал его опухшую физиономию.

— Ну и видок у тебя!

— Виноват, товарищ генерал, — тихо пробасил полковник.

— Где же ты так вчера нажрался? А ещё барон! Наши биндюжники и то так не напиваются!

— В политуправление вызывали, вот я после этого стресс и снял.

— Голова, небось трещит?

— Так точно, товарищ генерал.

Генерал достал из сейфа бутылку водки, налил целый стакан и подал полковнику.

— Опохмелись, ваше благородие. Мне нужно, чтобы твоя голова сейчас работала, как часы.

Андрей Петрович с жадностью выпил водку и застыл в ожидании.

— О чём вы вчера в политуправлении говорили? — спросил генерал.

— Не помню. Они мне какие-то лекции читали, а я, кажется, уснул.

— Да, дела… — Генерал явно что-то хотел сказать, но не знал, как начать. — Уж не знаю, какие ты там сны видел, только разозлил ты их ни на шутку.

Генерал достал из стола листок бумаги и начал зачитывать:

— …проводимую политику партии называет бредом…о руководстве страны отзывается, как об умалишённых.

— Я это говорил? — не поверил своим ушам полковник.

— Ну, ни я же?

— Здесь какая-то ошибка. Этого не может быть. Да вы сами-то верите, что я такое мог сказать?

— А кто меня спрашивает, чему я верю, а чему нет? Я не в политуправлении служу. Моё дело приказы командования исполнять. Вот мне дали приказ, а я его обязан исполнить.

— Какой приказ?

— О твоём увольнении из армии.

— О чём? — переспросил Андрей Петрович.

— О твоём увольнении из армии, — повторил генерал.

— Где же я им дорогу перешёл? Ума не приложу. Неужели из-за двух фраз, которые им померещились, можно перечеркнуть все дела, которые я сделал.

— Это ты, боевой командир всё по делам судишь, а они политработники и для них главнее всего слова. Неужели ты не понимаешь, что дело совсем в другом.

Андрей Петрович непонимающе посмотрел на генерала.

— Им твоё дворянское происхождение покоя не даёт.

— Значит, ничего изменить нельзя?

Генерал отрицательно покачал головой.

— В таком случае исполняйте приказ.

— Естественно исполню. Куда же я денусь? Только приказ можно исполнить по-разному.

— То есть?

— Мне приказано вручить приказ и уволить вас завтра утром, а я сделаю это сейчас.

— Зачем?

— Поверь моему опыту, я знаю, что происходит после таких приказов. Ты даже до полка своего дойти не успеешь, как очутишься в НКВД.

— Я не могу понять — за что?

— Ты просто не знаешь этих людей. Они готовы уничтожить любого, кто стоит на их пути.

— Но я не стоял на их пути.

— Стоял, стоишь и всегда будешь стоять, потому, что ты действительно их благородие, а они… — генерал чуть было не сказал, кто они, но вовремя остановился. — Ну, ты понял кто они.

— Но у вас будут крупные неприятности из-за меня.

— Разве мои неприятности могут сравниться с твоими? Да и что они могут сделать мне — потомственному пролетарию за то, что я слишком ретиво исполнил приказ?

Генерал протянул полковнику документы.

— Теперь ты гражданский человек. Уезжай побыстрей отсюда Андрей Петрович.

— Прощайте, товарищ генерал.

— Да хранит тебя Бог, ваше благородие!

Полковник в полной прострации пришёл уже не в свой, а неизвестно в чей полк. Не обращая внимания на адъютанта и офицеров, которые лезли к нему с какими-то вопросами, бывший командир прошёл в свою комнату и стал собирать нехитрые пожитки.

В одночасье всё, что в последние годы стало своим, что собственно и составляло его душу, перестало существовать. Вечная суета и проблемы людей, их судьбы и даже жизни, которые час назад зависели от него, перестали его волновать. Он слышал их голоса, но не понимал, о чём они говорят, а скорее всего не хотел понимать. Отныне эти голоса стали чужими для него. Андрей Петрович ощутил себя в каком-то замкнутом пространстве — мёртвом море. В нём не было ни людей, ни справедливости, ни доброты. Это было мёртвое море, в котором ему разрешалось только утонуть. Полковник расстегнул кобуру и достал пистолет.

Неожиданно в этом море раздался голос, который отличался от общего гула. Это был родной голос — живой.

Полковник опустил пистолет и стал искать этот голос. Искать так, как утопающий ищет ту соломинку, которая одна способна решить: жить человеку на этом свете или умереть.

Голос становился всё громче и громче. Он уже не звучал, а гремел, поливая кого-то отборным матом. Дверь комнаты открылась, и на пороге появился Ферзь. Боевой товарищ увидел в руках командира пистолет, быстро подошёл и вытащил оружие из рук.

— Всё плохо, командир? — спросил он.

Командир едва заметно кивнул головой.

— Козлы! — зло выругался Ферзь. — Однако это не выход, — он показал на оружие. — Сдаваться нельзя.

Эти слова словно вырвали полковника из мёртвого моря. Он забрал у Ферзя пистолет, вложил его в кобуру и решительно сказал:

— Я в Москву поеду.

— А я бы в бега подался.

— Нет, — отрезал командир, — я добьюсь справедливости.

— Когда уезжаешь?

— Сегодня.

— Надо до вокзала добраться, это часа три займёт, так что ты только к утреннему эшелону поспеешь.

— Вот и хорошо. Значит, есть время собраться.

— С Кузьмой не хочешь проститься, он здесь неподалёку.

— Нет. Ты же знаешь, где он служит. Если узнают, с кем он дружбу водит, сам понимаешь, что с ним будет.

— Наверное, ты прав, — сказал Ферзь. — Ты тут собирайся, а я за шнапсом сбегаю. Посидим немного, а ночью поедешь.

Ферзь вернулся только через три часа. Где его носили черти, командир так и не узнал. Да и не это было главное. Главное, это то, что в трудные часы своей жизни, Андрей Петрович не остался один. Главное, что был человек на свете, который понимал его, и которого понимал он, а это дорогого стоит.

Изрядно выпив и закусив, командир во всех подробностях рассказал своему другу не только историю, которая произошла в политуправлении, но и практически всю свою жизнь.

Ферзь, толи в силу сложившейся привычки разведчика, толи по каким-то другим причинам, практически ничего не говорил. Он много пил, мало говорил и внимательно слушал. Однако это нисколько не беспокоило Андрея Петровича. Ему было важно, что он не один, что есть человек, который понимает и сочувствует ему. Ему надо было — выговориться. И командир выговаривался, чувствуя облегчение и прилив жизненных сил.

— Однако, пора, — прервал рассказ полковника Ферзь. — Я довезу тебя до вокзала.

— Ты же пьяный. Водитель отвезёт.

— Не надо, чтобы ещё кто-то знал, куда ты едешь. А чтобы я был пьяным надо ещё три раза по столько выпить. — Ферзь показал на бутылки, стоявшие на столе.

В машине ехали практически молча. Ферзь думал о чём-то своём, а командира алкоголь и ухабистая дорога потянули в сон. Он время от времени просыпался, что-то начинал рассказывать, но тут же засыпал.

На перроне они обнялись и стояли молча, минуты две.

— Свидимся ли ещё? — спросил командир.

— Я после войны, если останусь жив, в Ленинград поеду к Маше. Каждый год в день победы буду ждать тебя на Марсовом поле в десять часов утра.

Раздался свисток паровоза. Поезд дёрнулся, и пассажиры поспешили в вагоны. Полковник поднял свой чемодан и скрылся в тамбуре. Поезд уже начал движение, как двери вагона открылись и в них показался Андрей Петрович.

— Николай! — кричал он, — ты только обязательно останься жив! Слышишь? Я обязательно приду на Марсово поле!

В свой полк Ферзь возвращался уже под утро. Обида и злость привели в ярость черствого и грубого на первый взгляд человека. Он разогнал командирский виллис до такой скорости, что трудно было понять, автомобиль это или истребитель, взлетающий в небо. Слёзы заливали глаза Ферзя и он подчас даже не видел дороги по которой мчится.

Виллис влетел в расположение полка, с раздирающим визгом затормозил и остановился у штаба. Для чего Ферзь пошёл в штаб, он и сам не знал. Ноги сами несли его к кабинету командира.

Войдя в кабинет, Ферзь остолбенел от увиденного: и стол и пол были завалены какими-то бумагами, двое человек в штатском рылись в книгах, а лейтенант НКВД допрашивал адъютанта и водителя командира. Увидев Ферзя, лейтенант прервал допрос и подошёл к Ферзю.

— Куда ты отвёз полковника? — спросил он.

— На кудыкину гору, — ответил Ферзь.

В этот момент в кабинет вошёл капитан.

— Ну, что, взяли? — спросил он лейтенанта.

— Нет, успел уйти, гад.

— Это кто гад? — взорвался Ферзь, — это ты командира так назвал, гнида тыловая?

Ферзь сжал кулаки и ринулся на лейтенанта, но тут же был схвачен гражданскими, которые каким то образом оказались за его спиной.

— Вот этот его куда-то отвёз, — указал лейтенант на Ферзя.

— Подельником пойдёт, — сухо сказал капитан.

— За что? — попытался заступиться за Ферзя адъютант, — он же своего командира хотел защитить.

— За что? — переспросил капитан. — Вор должен сидеть в тюрьме, и совершенно неважно, за что я его туда упеку.

Ферзю моментально связали за спиной руки и вывели из кабинета.

Поезд прибыл в столицу точно по расписанию. Из вагона вышел полковник и остановился. Он не знал, куда ему идти.

— Что же ты, товарищ командир, уехал и даже не простился, — услышал он сзади знакомый голос.

Андрей Петрович обернулся и увидел за своей спиной Кузьму.

— Это ты? — удивился полковник.

— Я, собственной персоной. Пойдём-ка отсюда поскорей.

Кузьма взял из рук командира чемодан и быстро зашагал впереди. Андрей Петрович, ничего не понимая, еле поспевал сзади. Наконец Кузьма свернул в какой-то двор и спустился в подвал.

— Ты куда меня привёл? — спросил командир.

— Переодевайся, — вместо ответа сказал Кузьма.

Он откуда-то достал чемодан и открыл его. Внутри лежал гражданский костюм и плащ.

— Зачем? — не понял командир.

— Вот тебе документы новые и билет.

— Какие документы, какой билет?

— Хорошо, что Ферзь успел предупредить меня, а то бы ты в Москве только до первого милиционера и смог дойти. Тебя уже ищут.

— Господи, какой бред!

— Бред или не бред, а теперь ты Смирнов Александр Сергеевич, учитель русского языка, в армии никогда не служил, сын потомственного рабочего, понял?

Андрей Петрович, а вернее Александр Сергеевич, натягивал на себя штаны и не верил, что такое могло произойти с ним.

— Господи, кто бы мог подумать, что мне, полковнику, придётся удариться в бега.

— Кстати, насчёт полковника, не вздумай где-нибудь рассказывать, про свои военные подвиги — вычислят сразу, даже ойкнуть не успеешь.

После того, как командир переоделся, Кузьма сложил его форму в чемодан и улыбнулся.

— Ну, вот и всё, — сказал он. — Теперь нам и сам чёрт не страшен. До поезда у нас есть время, пойдём в ресторан, простимся по-человечески.

И опять поезд, и опять расставание, только теперь его провожал не Николай, а Кузьма, только теперь он ехал не в Москву, а в Кемерово, только теперь он был не Андреем Петровичем, а Александром Сергеевичем.

Поезд медленно начал своё движение, на платформе офицер обнял стройного мужчину в широкой шляпе и похлопал его по плечу.

— Запомни, командир, — сказал офицер, — в Ленинград после войны без моего разрешения не приезжай.

— А как мне тебя найти?

— Я сам тебя найду. Теперь я единственный в мире человек, который знает кто ты и где ты.

— Неужели так будет вечно? — спросил гражданский.

— Когда-нибудь кончится, только до этого нам надо ещё дожить.

Поезд стал набирать скорость. Учитель русского языка в последний раз обнял офицера, догнал вагон, и скрылся в тамбуре.

Глава 6

Во всех госпиталях раненные, дела которых идут на поправку, испытывают, вероятно, одни и те же чувства — они маются. Им кажется, что ранение, с которым они попали в госпиталь, давно прошло, и врачи держат их, таких молодых, здоровых и сильных исключительно из-за перестраховки. Доктора, вместо того, чтобы скорее выписать раненого в боевую часть, руководствуются своим консервативным и далеко не патриотическим принципом. Бойцов, естественно, это возмущает и они суются во все медицинские инстанции, чтобы доказать свою правоту, но неизменно сталкиваются с глухой стеной непонимания. И только после того, как раненый поймёт, что его совершенно никто не понимает и что все его потуги абсолютно напрасны, он успокаивается. Единственной задачей для такого бойца становится убить время, и таким образом хоть как-то приблизить заветный день выписки. Бойцы слоняются по отделению, слушают байки таких же несчастных, как и они и сами в свою очередь рассказывают свои фронтовые истории, благо в слушателях дефицита никогда нет. Ну а если не было подходящей истории, так ведь и выдумать можно. Никакого греха в этом нет, ведь цель всего этого, не сказать правду, а убить время.

Василий, рассказывая свои истории, отличался от остальных. Его рассказы были такими острыми и красочными, что вокруг него всегда собиралась большая аудитория и слушала рассказчика, затаив дыхание. Ясное дело, что эти истории некоторым образом отличались от действительности, но это исключительно для украшения того или иного сюжета.

— Врёшь! — выкрикнет иногда кто-нибудь из слушателей, но шипение соседей или даже пинок в бок заставляли тут же замолчать непрошенного критика.

— Да, замолчи ты! Не мешай слушать — интересно же! Вот ты будешь рассказывать, попробуй также наврать.

Василий слышал это и старался уже не пересказать, а выдумать такую историю, от которой аудитория пришла бы в полной восторг.

Среди слушателей неизменно был немолодой уже человек с загипсованной рукой. Он всегда очень внимательно слушал Василия, никогда не перебивал и чему-то улыбался. Однажды за обедом он подсел к Васе.

— Давай познакомимся, — предложил он. — Я военный корреспондент Захаров Андрей Трофимович.

— А я Вася.

— Только Вася и всё?

— А что ещё?

— А ещё герой Советского союза.

— Откуда вы знаете?

— Это моя работа — всё знать. Всё знать и писать об этом.

— Вы, что обо мне писать хотите?

— Нет. Пока я хочу побольше о тебе узнать. Например, что ты будешь делать после войны?

— Работать, как и все.

— Ты считаешь, что после войны все должны работать?

— А что же ещё можно делать?

— А ещё можно учиться. У тебя отличная память и великолепная фантазия. Кроме того, ты так интересно рассказываешь свои истории, что тебя приходят слушать раненые с других отделений.

— Мой командир тоже мне говорил, что мне надо учиться. Но я не знаю где.

— В университете, конечно, на факультете журналистики.

— Где? — Вася чуть не поперхнулся. — Как же я туда поступлю, у меня же ещё десять классов не закончено. Нет, мне экзамены не сдать.

— Не беспокойся, я подготовлю тебя. К тому же, я думаю, герою Советского союза и без экзаменов возьмут. Достаточно будет моей рекомендации.

— Вы что в университете работаете?

— Нет, я работаю в газете. "Комсомольская правда" — слышал о такой?

— Конечно. Так вы, значит, это, из Москвы?

— Из Москвы, только не значит и не это.

— Не понял.

— Привыкай не употреблять слов-паразитов.

— Каких ещё паразитов? — не понял Василий.

— Слова значит и это ничего в твоей фразе не обозначают, поэтому их называют паразитами. Ты говоришь их по привычке. Попробуй сказать тоже самое, но без этих слов.

— Я это, ну как его…

Василий замолчал и густо покраснел.

— А это уже ограниченный словарный запас, — сказал Андрей Трофимович. — Ты не можешь быстро подобрать то слово, которое тебе надо, вот и вынужден говорить любую ерунду, пока не подберёшь. Но это не страшно. Так говорят многие и их все понимают. Говорить можно, а писать нельзя.

— Да я и не собираюсь ничего писать, — попытался оправдаться Вася.

— А как же твой командир? Если ты не напишешь о нём, никто даже не будет знать, что был такой человек.

— Это почему же не будет?

— А кто будет? Раненые, которым ты рассказывал свои байки, так они, наверняка, думают, что ты всё выдумал?

— Я про него ничего не выдумывал.

— Какая разница. Они через неделю всё это забудут.

— Но это же не справедливо!

— Конечно не справедливо. Как говорится, всё в твоих руках.

Василий замолчал и о чём-то задумался.

— Короче, — прервал его мысли Андрей Трофимович. — Ты будешь писать?

— Да, — коротко ответил Вася.

Если до встречи с Андреем Трофимовичем Василий ждал выписки, как манны с небес, то после встречи он наоборот боялся её. Он с жадностью читал книги, которые подбирал ему корреспондент и боялся, что скоро этот волшебный мир познания закончится, и вместо него опять начнутся рваться бомбы и снаряды. Однако время неумолимо, пришёл день, когда Андрей Трофимович зашёл в палату к Василию, не в пижаме, а в форме.

— Вот тебе руководство к действию, — сказал он, протягивая Василию тетрадь.

— Что это?

— Здесь список литературы, которую ты должен прочесть и мой московский адрес.

— А вы снова на фронт?

— Нет, домой.

Шли месяцы, раненых выписывали, а на их место приходили новые, но Василий не замечал этого. Его мозг, не обращая ни на что внимания, с жадностью впитывал всё, ради чего он и появился на свет. Феноменальная память поглощала вековые знания поколений, чтобы со сторицей снова отдать их людям.

Но конец есть всему. Однажды и его вызвали на комиссию, которая решала вопрос о выписки.

— Я прошу меня направить в свой полк, — обратился он к комиссии.

— Какой полк, мы решаем вопрос комиссовать вас с армии или дальше продолжать лечение, — сказал председатель комиссии.

— Но я же абсолютно здоров!

— Это вам только кажется. У вас повреждена центральная нервная система.

— Какая ещё система? Я превосходно себя чувствую.

— Дай Бог, чтобы так всё и продолжалось, — сказал своим коллегам начальник госпиталя.

Комиссия долго совещалась и приняла решение комиссовать Василия.

Есть ли нужда объяснять, куда направился молодой человек после демобилизации, если у него нет ни семьи, ни родственников, ни даже дома, откуда он ушёл на фронт? Естественно, нет. Ведь у человека, которого ведёт сама судьба, выбор не так уж и велик, а если точнее, то его совсем нет.

Нагулявшись по Москве, Василий разыскал адрес, который ему оставил корреспондент и нажал кнопку звонка на дверях. Дверь распахнулась и на пороге появилась симпатичная девушка.

— Здравствуйте, — приветливо сказала она и вопросительно посмотрела на Василия.

— Здравствуйте, я к Андрею Трофимовичу, — ответил Вася.

— А его нет дома. Он будет только вечером.

— Извините, я тогда зайду позже.

Василий повернулся, чтобы уйти. Пола расстёгнутой шинели отлетела в сторону и обнажила звезду героя.

— Постойте! — окликнула его девушка. — Так вы тот самый знаменитый партизан?

— Я… — Василий хотел что-то сказать, но девушка перебила его.

— А я дочка Андрея Трофимовича. Меня Катей зовут. Проходите. — Катя распахнула настежь дверь и жестом пригласила гостя зайти.

Василий зашёл и осмотрелся.

— Мой папа сейчас в редакции, а я на медицинском учусь.

Василий открыл рот, чтобы что-то спросить, но хозяйка опять не дала.

— У нас сегодня последней лекции не было, вот я раньше домой и пришла.

— Это хорошо, — успел вставить Василий.

Однако он мог бы и не говорить этого, потому что девушка не слушала его. Она рассказывала своему гостю абсолютно всё, что с ней происходило когда-то и, наверное, произойдёт в будущем. Причём скорость изложения событий так быстро увеличивалась, что Василию было всё труднее и труднее понять, что говорит его собеседница. Но собеседница вовсе и не собиралась сбавлять темп. Напротив, видимо боясь, что ей что-нибудь или кто-нибудь сможет помешать, и она не успеет рассказать самое интересное, она довела его до апогея. Теперь казалось, что у Кати во рту был не язык, а станковый пулемёт, предназначенный только для уничтожения живой силы противника. Но и этого было, видимо недостаточно. Катя решила прибавить ещё чуть-чуть и сбилась сама. Она замолчала, пытаясь понять, что сама только что произнесла, но не смогла и сказала только одно слово:

— Вот.

Честно говоря, Василий не понял, что обозначает это "вот". Он вопросительно посмотрел на девушку, но переспросить не решился. Катя испугано посмотрела на своего гостя, но поняв, что страшного ничего не произошло, и её гость после её ураганного обстрела остался жив, быстро взяла себя в руки и продолжила:

— Что же вы в прихожей стоите? Вы же голодны с дороги!

Василий хотел ей ответить, но его снова опередили.

— Раздевайтесь, мойте руки и проходите на кухню. Я сейчас буду вас кормить.

— Гость снял шинель, раскрыл свой вещь-мешок и достал из него тушёнку.

— Вот, это к столу, — сказал он.

Из мешка выпали какие-то бумаги и рассыпались на полу. Катя заметила это и торопливо стала собирать их.

— Что это? — спросила она.

— В госпитале выдали. Я и сам не знаю, что там написано. Сказали, как только обустроюсь, передать в поликлинику.

— Можно посмотреть, я ведь почти врач?

— Ради бога. Я всё равно в этом ничего не понимаю.

Катя стала складывать бумаги и одновременно просматривать их.

— Значит, вас комиссовали? — спросила она.

— Подчистую. Я в свой полк просился, но там такие перестраховщики сидят, что спорить совершенно бесполезно.

— Они врачи, им виднее.

— Ой, да бросьте вы! Я же чувствую, что здоров, как бык. У них один принцип — как бы чего не вышло.

— А таблетки, которые вам прописали, вы принимаете?

— Если честно, то я просто забыл про них. Да это и ни к чему. Для них это перестраховка, а мне глотать эту гадость… Я же говорю, что я здоров!

При этом Василий согнул свою правую руку и сжал кулак, демонстрируя силу. Однако он вдруг побледнел, лицо исказилось от боли и здоровый, как бык солдат, без сознания рухнул на пол.

Очнувшись, он не сразу понял, где находится: Тишина, которая, казалось всё поглощала вокруг, не успокаивала, а наоборот, раздражала. Запах был знакомый, но Вася никак не мог вспомнить, откуда он его знает. Солдат постарался вспомнить, но тишина никак не давала ему сосредоточиться. Она забивала все мысли и, казалось, заполняла собой всю голову. От этого голова стала тяжёлой и горячей. Чем больше больной старался выгнать эту тишину из головы, тем больше её там накапливалось. В конечном итоге её накопилось столько, что голову стало распирать, это вызывало сильную боль. Василий попытался схватить её и вышвырнуть, но ни тут-то было. Она, как острыми колючками, впилась своими щупальцами в мозг, отчего боль стала нестерпимой. Больной застонал. Тут же, где-то рядом послышался знакомый голос:

— Папа, папа, он приходит в себя!

Этот голос, моментально разрушил тишину и головная боль исчезла. Василий открыл глаза и увидел перед собой испуганное лицо Кати. Моментально сознание, которое только что прибывало в каком-то неведомом мире, очутилось в реальности.

— Это вы? — спросил он девушку.

— Я. Как вы себя чувствуете?

— Великолепно. Только не могу понять, что со мной произошло.

— Ты перестал принимать таблетки, которые прописал тебе врач, — послышался мужской голос рядом.

Василий повернул голову и увидел Андрея Трофимовича. Тот подошёл к дивану, на котором лежал больной и сел на самый край.

— Ничего страшного не произошло. Приехал доктор и вколол тебе всё, что ты забыл принять.

— Ничего себе, ничего не произошло! — возмутилась Катя. — Он стонал, значит больно было?

— Да нет, — улыбнулся Вася. — Это я с тишиной сражался, вот она меня за мозги и цапнула.

Катя с подозрением посмотрела на гостя.

— То есть как это за мозги? Это же тишина, она нематериальна.

— Это смотря где. Здесь нематериальна, а там очень даже.

Катя непроизвольно отодвинулась от больного, её же отец, напротив, подвинулся к Василию.

— Неужели ты помнишь, что там было?

— Конечно.

— Обычно люди, попадая в реальность, всё напрочь забывают.

— А те, кто не забывает, считаются больными, — Василий покрутил пальцем у виска.

— Больные те, кто им такие диагнозы ставят. Слушай, Василий, а ты смог бы рассказать, что ты видел, когда был без сознания?

— Рассказать? Понимаете, там совсем другие чувства. Их даже сравнить не с чем.

— А описать можешь?

— Не знаю.

Андрей Трофимович достал из стола пачку бумаги и положил на стол рядом с диваном.

— А мы с Катериной пока на кухне что-нибудь придумаем.

Хозяева ушли, а гость остался в комнате наедине с пачкой бумаги. Когда Андрей Тимофеевич вернулся, у Василия было исписано пять листов.

— Я к вам приехал, потому что вы…

Хозяин забрал листы и повернулся, чтобы опять уйти.

— Потом, потом, сначала надо подкрепиться, а после этого все дела решим.

Стоило только Андрею Тимофеевичу выйти из комнаты, как Катя, заглядывая отцу через плечо, засеменила за ним, не отрывая глаз от бумаг, которые тот читал.

— Что это, что это? — тараторила она.

— А ты сама почитай, — ответил отец, отдавая прочитанные листы.

Катя начала читать, но понять, что это такое так и не смогла.

— Папа, я ничего не понимаю.

— Тогда отдай.

— Нет, нет! Дай дочитать, всё равно очень интересно, правда, ошибок много.

— Вот что, умница, ты про ошибки пока даже не вспоминай, а то вспугнёшь талант и поминай как звали.

— Талант?

— Конечно талант. Я попросил описать его чувства, которые не поддаются описанию. Как ты думаешь, он справился?

— Конечно, справился! Мне это интересно даже, как будущему врачу.

— Кстати, как будущий врач и займись этим. Не в общаге же ему жить после такого ранения? Видишь, к чему приводит небрежное отношение к врачебным предписаниям. Да и с русским языком подтянешь его.

Вскоре стол был накрыт и все расселись вокруг него.

— Андрей Тимофеевич! — снова начал Василий. — Помните, в госпитале, вы пообещали мне помочь с учёбой? Я, поэтому и зашёл к вам, а тут этот припадок…

— А мы с тобой уже начали. Сейчас покушаем и разберём, что ты тут написал, — хозяин кивнул головой в сторону исписанных листов.

— Я не это имел в виду.

— А что? Мы с тобой в госпитале ни о чём другом не разговаривали.

— Я имел в виду поступление в университет.

— Ах, вот оно что! Тогда извини, я просто не понял тебя. Считай, что в университете ты уже учишься.

— А как же экзамены?

— Какие экзамены?

— Вступительные.

— Ты считаешь, что сдашь их?

— А как же тогда?

— Тогда остаётся золотая звезда героя, которая даёт тебе право на поступление без экзаменов.

— И когда это всё решится?

— Уже решилось. Ректор готов подписать приказ тотчас, как увидит перед собой твоё заявление.

— В чём же дело? Я сейчас же пишу заявление и бегу устраиваться в общежитие.

— Никаких общежитий! — оборвала его Катя. — Ты будешь жить у нас. Это решено.

— Кем решено?

— Нами, — невозмутимо ответила она.

— Не только нами, — добавил Андрей Тимофеевич. — Этот вопрос решал ещё и доктор.

Как только Василий услышал про доктора, его лицо померкло. Спустившись на грешную землю, из мира надежд и мечтаний, молодой человек вспомнил, что не всё так просто и радостно, как этого хотелось бы. Он вспомнил, что является хоть и молодым, но инвалидом, что его образование не оставляло ни малейшего шанса на поступление ни только в университет, но в любое учебное заведение, что его будущее зависит не от него, а от совершенно посторонних людей.

Как будто поняв это, Катя положила свою руку к нему на плечо и заглянула в глаза.

— Ну что ты так расстроился? Ты же не один. У нас всё получится, вот увидишь.

Как всё просто на словах! А на деле? Каждый, кто хоть раз ставил перед собой задачу и приступал к её реализации знает, что первое, что происходит, это опускание рук. Ничего не получается, кажется, что поставленная задача совершенно невыполнима, а твои жалкие потуги — просто сизифов труд. И только если упрямство родилось вперёд тебя, если оно способно затмить сам разум, после долгой и нудной работы начинаешь видеть первые маленькие результаты.

Василий не был исключением. Его желание написать книгу про своего командира было простым, но путь, который необходимо было пройти для достижения этой цели оказался чрезмерно трудным.

— Вот смотри, — уже в который раз говорил ему Андрей Тимофеевич, просматривая его рукописи, — вот это слово, ты употребляешь в одном предложении три раза. Глагол быть употребляешь так часто, как будто кроме него и слов в русском языке нет. Это всё из-за ограниченного словарного запаса. Тебе читать надо больше, тогда этих проблем не будет.

Однако, сколько бы Василий ни читал, ничего не изменялось. Он уже сто раз пожалел о том, что решил учиться на журналиста. Работал бы, как и все на заводе и никаких тебе глаголов. Но только стоило ему заикнуться об этом, Катя, как коршун налетала на него и долбила своим клювом прямо в темя.

— Как ты быстро сдаёшься! Неужели передо мной герой-партизан? А может быть, ты выдумал про себя всю эту историю и про рудник и про командира?

После таких слов ничего не оставалось делать, как брать себя в руки и вновь заниматься этим скучным и нудным делом.

Только через полгода, просматривая рассказы, которые написал Василий, Андрей Тимофеевич отложил листы бумаги и произнёс:

— Ну вот, теперь уже на что-то похоже.

— Значит, я теперь могу написать о командире?

— Нет, о командире рановато будет. Сначала напишешь статью в нашу газету. Скоро майские праздники, наши стоят под Берлином, вот тебе и карты в руки.

Дважды повторять не пришлось. Василий взялся за работу, и через два дня статья была готова. Уж чего в ней только не было! Фантазия, вырвавшись из плена, разлилась на бумаге, обнажив такой разворот событий, которого, вероятно, не знали и сами главнокомандующие обеих армий.

Но, тем не менее, редколлегия газеты приняла решение напечатать эту статью. Буйную фантазию расценили, как явление позитивное, направленное на укрепление воинского духа советского воина.

Если выход первой публикации в газете дома вызвал бурю положительных эмоций, то в университете всё происходило с точностью наоборот. Студенты, поздравляя своего товарища, улыбались ему, и непременно руку вкладывали в карман, сжимая её там, в виде фиги.

— Выскочка, — шипели ему вслед студенты, которые только что улыбались Василию.

— Это надо же! Ещё и передовицей напечатали, — судачили они между собой.

— Здесь без блата не обошлось. А по блату любую туфту напечатают.

— Да такое и по блату печатать нельзя. Вы читали, что он там напридумывал?

— Слушайте, я читал. Бред полнейший. Он расписал там, что первого мая наши возьмут рейхстаг, что Гитлер застрелится и его сожгут свои же, а ещё, что восьмого мая будет подписан акт о безоговорочной капитуляции.

— А что вы от него хотите, он же на голову контужен.

— Как же такого к газете то подпустили, он же неграмотный. У него в каждом предложении по ошибке.

— Я слышал, что он к немцами в плен попал. Те расстрелять его не успели, а когда наши освободили, то ему героя дали.

— За что?

— Да за то, что не расстреляли. Нужно было кому то дать, вот ему и дали. Теперь он этим и пользуется. Вас то никто никогда в передовице не напечатает, а его, пожалуйста, поди откажи такому!

Сплетни и пересуды прекратились после победы. События, описанные в статье Василием, оказались пророческими: и рейхстаг взяли первого мая, и Гитлер застрелился, и акт о капитуляции подписали восьмого мая. Справедливости ради надо отметить, что в статье были некоторые неточности. Гитлер не застрелился, а отравился, акт о капитуляции подписали, хоть и восьмого мая, но по берлинскому времени. По московскому, это было уже девятого мая. Однако, таких мелочей никто даже не заметил. Недоброжелатели прижали свои уши и отстали от Василия. Сплетни прекратились.

Глава 7

Сказать жара, значит, ничего не сказать. Солнце печёт так, будто хочет раскалить землю добела. От этой жары почва трескается и превращается в жёсткую, колючую корку, такую же, как кожа, которая обгорев на южном солнце если, что и может, так только кровоточить. А нужно не только кровоточить, но и собирать хлопок, который в военное время рассматривался, как стратегическое сырьё. А как его можно ещё рассматривать, если из него делают вату, которая на фронте нужна также, как и снаряды? Вот и собираешь кровавыми пальцами эти коробочки, а вокруг стоит душераздирающий детский крик. Сборщицы хлопка все женщины. Они выходят на поля со своими грудными детьми, которые лежат здесь же на поле, прикрытые от палящего солнца какой-нибудь тряпкой или фанеркой. Лежат и орут, так, что сердце разрывается. Местные узбечки с этим справляются очень просто: разжуют маковую соломку, сделают из неё кашицу, завернут в тряпочку и сунут в рот младенцу. Тот моментально засыпает. Не только делают, но и русских женщин учат. Правда, всех в райкоме комсомола инструктировали, рассказывали, чтобы не поддавались на эти уловки. Ребёнок, конечно, сразу уснёт, но превратится в наркомана, а от этой болезни, как известно, лекарства ещё не придумали. Но не у всех сердца железные. Не выдержит какая-нибудь мамаша, да и всунет в рот своему чаду тряпочку. Тот почмокает, почмокает, да уснёт, а когда проснётся закричит ещё больше и уже не успокоится покуда мамочка собственными руками не всунет ему в рот очередную порцию наркотика.

Хорошо, что у Маши сын уже большой. Детей старше одного года не берут на поле, а оставляют в специальном бараке, где не так жарко и есть присмотр няни.

Маша разогнула спину и посмотрела на поле. Ни конца, ни края у этого хлопка. Её внимание привлекла к себе еле заметная фигурка человека, которая бежала и размахивала руками. Маша присмотрелась и узнала старого сторожа Махмуда-аку. Дед был настолько стар, что еле ходил, поэтому увидев его бежащим, все действительно прекратили работу.

— Русский, в поле не ходи, в клуб ходи, работу бросай! — еле выговорил он, добежав до женщин.

— Какой клуб? — не понимали женщины.

— Русский бай приходил! Домой ехать надо!

И вот уже нет этого знойного поля с хлопком, нет душераздирающего детского плача, и хлопковые коробочки не разрезают потрескавшие в кровь пальцы. Есть вагон, в котором тоже жарко и душно, в нём тоже кричат дети, но этого никто не замечает, потому что вагон едет из Средней Азии в Ленинград.

За окном мелькают степи и кишлаки. Стоит поезду остановиться на какой-нибудь станции, в вагоне сразу появляются женщины. Они пробегают по вагону и предлагают всё, что только можно предложить: здесь и манты и плов и лепёшки и козье молоко, одним словом, всё, что душе угодно. Вот только картошки у них нет. На первый взгляд кажется, что женщины сумасшедшие, потому что по таким ценам, какие они запрашивают, если кто и может купить, так только миллионер. Но это только на первый взгляд. Поезд трогается и в окно видно, как узбечки стоят на платформе и подсчитывают свои барыши. Корзинки их пусты, значит за те две минуты, которые были в распоряжении торговок, они умудрились продать всё даже по своим баснословным ценам. Маша сглатывает слюну, вдыхая приятный запах экзотических фруктов и с умилением смотрит на сына, который уписывает за обе щеки грушу, кусок дыни или инжир, которым его угостили сердобольные соседи по вагону.

Ландшафт за окном меняется. Всё чаще и чаще виднеются берёзки, всё реже и реже пассажиры завешивают окна от палящего солнца. И вот на остановке раздаётся громкий русский крик:

— Картошечка, рассыпчатая! Кто ещё не взял?

— Сашенька, ты хочешь картошечки? — спрашивает Маша сына.

Однако сын ничего не отвечает и вопросительно смотрит на мать.

— А что это такое? — спрашивает он через минуту.

Маша на последние деньги покупает картошку и подаёт сыну.

— Кушай, Сашенька, кушай, это настоящая картошка с лучком и укропчиком.

В поезде уже никто не прятался от жары, напротив, к вечеру становилось прохладно, и пассажиры рылись в своих пожитках, чтобы отыскать что-нибудь тёпленькое. Впрочем, это обстоятельство нисколько не расстраивало их, они даже были рады этому.

— Скоро приедем, — доносилось всё чаще и чаще.

Паровоз, стал останавливаться на остановках всё чаще и чаще и наконец, остановившись, испустил весь свой пар в небо и успокоился.

— Поезд прибыл на конечную станцию — Ленинград! — выкрикнул проводник, и затихший вагон снова пришёл в движение.

Чемоданы, котомки, мешки, люди — всё это смешалось в единую массу, завыло, замелькало и затолкалось. Сашенька в испуге спрятался за маму и наблюдал, как эта масса постепенно вырывается из вагона и растворяется за его пределами. После того, как лавина пассажиров исчезла, и ребёнок пришёл в себя, Маша собрала свои нехитрые пожитки, взяла сына за ручку и вышла на платформу. Сырой и прохладный воздух заполнил её лёгкие и растворился в крови. Вот он её родной город! Как долог оказался к нему путь, и как приятна оказалась встреча! Наконец-то она, коренная ленинградка, хозяйка этого великого города вернулась домой.

Однако, если Маша была переполнена эмоциями, вернувшись в Ленинград, самому городу её возвращение было абсолютно безразлично. Город жил своей жизнью и даже не замечал своей хозяйки. Горожане проходили мимо и недобро поглядывали на женщину с ребёнком, вид которых резко отличался от общей массы. Если лицо Маши было переполнено радостью, глаза светились, а кожа лоснилась, то о жителях города этого сказать было невозможно. Их тусклые глаза ввалились глубоко в глазные впадины и ничего кроме скорби не излучали. Кожа на их лицах не лоснилась, а как лохмотья болталась, держась неизвестно на чём. Мяса на людях видно не было. Кости были обтянуты серой дряблой кожей, на которой была надета такая же серая и старая одежда. Эти люди шли очень медленно и часто останавливались передохнуть, хотя ничего тяжелого у них не было.

Мама с сыном увидели, как одна старушка остановилась и села прямо на поребрик дороги отдыхать. Маша подошла к женщине, чтобы помочь ей.

— Бабушка, вам помочь?

— Какая я вам бабушка, мне четырнадцать лет! Не надо мне помогать. Сейчас отдохну и пойду дальше.

Маша отскочила от девочки, которую приняла за бабушку, как ошпаренная. Та проводила её недобрым взглядом. Теперь Маше всё стало ясно. Теперь она поняла, почему жители города смотрят на неё недружелюбно. Она, хозяйка города, коренная ленинградка, перестала быть таковой. Теперь они, эти серые, полуживые люди были хозяевами города, и только они имели право называться коренными ленинградцами. Вот почему они смотрят на всех приезжих недружелюбно, они боятся, что кто-то отнимет от них эту привилегию. Маша, поражённая тем, что её статус так резко изменился, стояла и не знала куда идти.

— У вас что-то случилось? — подошёл к ней милиционер.

— Нет, ничего, — ответила она. — Я приезжая. Приехала к своей маме. Она у меня коренная ленинградка.

— А где ваша мама живёт?

— На Фонтанке, дом пятьдесят три.

Милиционер такой приятный и учтивый неожиданно поменялся в лице.

— Это туда, — сказал он, показывая рукой вдоль Невского проспекта. — Только там…

Милиционер вдруг осёкся, не договорил фразу, отдал честь и удалился. Маша непонимающе посмотрела на стража порядка, пожала плечами, взяла сына за руку и пошла. Собственно, ей не очень-то нужна была помощь. Она и так прекрасно знала, куда следовало идти.

Поход от Московского вокзала до Фонтанки даже по очень завышенным меркам должен был занять минут двадцать, но для молодой женщины, он растянулся на полтора часа. Дело в том, что Маша, человек, побывавший на фронте, никогда не видела немцев. Нет, в полку, где она проходила службу, иногда появлялись немцы. Это были языки. Разведчики приводили их к командиру полка, там их допрашивали и увозили в штаб армии. Медсестре госпиталя увидеть противника, как говорится, вживую, шансов вообще не было, ну разве что при допросе наши сильно перестараются и вести пленного в таком виде было неудобно. Тогда языка под усиленной охраной доставляли в госпиталь, чтобы пленный денька за три-четыре принял хоть какой-то человеческий вид.

Здесь, в Ленинграде, немцы были другими. Во-первых их было очень много. Практически на каждом строящимся объекте работали пленные. Во-вторых, они не были похожи на врагов. Они улыбались и пытались заговорить с кем-нибудь из прохожих. Охрана не мешала этому, и пленные выменивали на свои атрибуты военной формы хлеб, табак или какую-нибудь безделушку, Немцы всегда улыбались, и казалось, что они были больше русских рады, что война заканчивалась. Только в одном случае поведение пленных резко менялось. Это происходило, когда их взгляд встречался с коренными ленинградцами, с этими полуживыми людьми с серыми недобрыми лицами со впалыми тусклыми глазами. Пленные, натыкаясь на этот взгляд, неизменно опускали глаза вниз и виновато отворачивались от ленинградцев.

Маша не заметила, как дошла до своего дома. Они с Сашенькой остановились у забора с колючей проволокой и стали рассматривать пленных, работающих на стройке. Один высокий немец подошёл к забору, просунул через проволоку руку и подал ребёнку гильзу.

— Русиш киндер, бери! Это свистулька.

Саша вопросительно посмотрел на маму.

— Это маленькая игрушка. Кляйне. Ферштейн? — продолжал пленный.

Маша посмотрела на гильзу, на немца, а потом на здание своего дома. За фигурой немца возвышалась коробка фасада с пустыми глазницами окон. Кроме внешней стены от здания ничего не осталось. Лицо девушки осунулось и стало серым, глаза ввалились куда-то внутрь и потускнели, она вся задрожала и закричала:

— Мама!

Ноги подкосились, и Маша потеряла сознание. Теперь она почти ничем не отличалась от тех серых людей. Теперь и она могла считать себя хозяйкой города и коренной ленинградкой.

Сознание вернулось от резкого запаха. Опыт службы в медицинских частях не прошёл даром. Маша моментально поняла, что происходит. Кто-то натирал ей виски нашатырным спиртом. Она сама так часто делала, когда хотела привести раненого в сознание. Делала много раз, а на себе испытала впервые. Голова действительно прояснилась, и глаза сразу начали искать сына. Он сидел рядом с ней и испугано смотрел на мать.

— Вот и молодец, — услышала она чей-то голос, — Вот и умница. Надо сначала всё выяснить, а потом уже и в обморок падать.

Маше вдруг стало стыдно за своё поведение. А действительно, чего это она развалилась?

— Может быть жива твоя матушка, — опять услышала она голос. — Не все же погибли. Всё проверять нужно. Война ведь.

— А где проверить? — спросила Маша у старика, который натирал ей виски.

— В жилконторе, где же ещё?

Маша хотела встать, но ноги и руки не слушались. Всё тело колотилось, как в лихорадке.

— Полежи, полежи, внучка. Сейчас я тебя чайком горячим напою.

Маша хотела спросить дедушку кто он и как его зовут, но не решилась. Она вспомнила, как перепутала маленькую девочку со старушкой. Дедушка, как будто услышал её мысли.

— А я дворником здесь служу. В доме, откуда тебя принесли вообще никого не осталось, стало быть, выходит, что та территория тоже моя. Ты мне, я гляжу, во внучки годишься, а сынок твой, стало быть — правнуком. Бог взял, Бог и дал.

— Что, что? — не поняла Маша.

— Я, говорю, жить то есть где, али нет?

Маша отрицательно помотала головой.

— Стало быть, у меня и будете жить. А зовут то как?

— Маша. А сына Сашенька.

Старик чуть не поперхнулся после этих слов. Он внимательно посмотрел на своих гостей, отошёл в угол своей коморки и стал усердно молиться. За что именно благодарил Бога дворник, Маша так и не догадалась, потому что до её слуха доносились только отдельные неразборчивые фразы.

— Слава тебе, Господи! Слава тебе Богородица, заступница наша! Спасибо, что услышала мя, спасибо, что вернула мне их!

Маше хотелось узнать, кого это вернула Богородица дедушке, но Сашенька ей не дал дослушать молитву.

— Мама, а что дедушка делает?

— Молится.

— А что такое молиться?

— Я тебе потом объясню, — прошептала Маша сыну.

Дворник закончил молиться и подошёл к своим гостям.

— Я продедушка твой, — погладил он Сашеньку по головке, — зови меня дедом Макаром.

Он отвернулся от мальчика и посмотрел на Машу.

— Ну, а тебе, стало быть, я дедом буду.

Маша открыла рот, чтобы что-то сказать, но Макар опередил её.

— Ты обживайся здесь, внучка, а я сейчас по соседям пробегусь, по сусекам поскребу и, стало быть, ужинать будем.

Не успела Маша и глазом моргнуть, как дед Макар исчез. Девушка с интересом стала разглядывать комнату, которая так неожиданно стала её жилищем.

Комната метров двадцать была обставлена старинной дорогой мебелью, которая никак не сочеталась с должностью её хозяина. Впрочем, что с кем сейчас может сочетаться? Война она и есть война, всё перепутает и концов не найдёшь. Профессор запросто может оказаться дворником, а заключённый, как её муж, правой рукой командира полка.

На комоде Маша увидела фарфоровых слоников и фотографии. Она непроизвольно улыбнулась. Такие слоники были у её мамы. Девушка взяла одну из фотографий и стала рассматривать её. В центре был изображён дед Макар, справа маленький мальчик, а слева девушка лет двадцати. Женщина с мальчиком привлекли особое внимание. Дело в том, что девушка была, как две капли воды, похожа на Машу, а мальчик на Сашеньку.

В коридоре послышался шум. Маша поставила фотографию на место. Дверь распахнулась, и на пороге показался молодой парень.

— Здрасте вам, — сказал он, глядя на Машу. — Вот значится вы какая.

— Что значит, какая?

— Макар уже всей улице поведал, что Богородица ему внучку с правнуком вернула.

— Какую внучку?

— Внучка у него с правнуком здесь погибли, а он каждый день по три часа на коленях стоял и молился, чтобы их ему назад вернули, ну и на этом деле повернулся немного. — Парень выразительно покрутил пальцем у виска.

Незваный гость без приглашения зашёл в комнату и сел за стол.

— Этот Макар вообще странный тип, — продолжал парень. — От голодухи молодые мёрли, как мухи, а он уже девятый десяток разменял и всё живёт. Вот только тронулся маленько и всё.

Маше вдруг стало до слёз обидно за дедушку. Теперь она поняла, за что он благодарил Богородицу. Этот грубый и наглый хам, который, наверняка в жизни никого не пожалел, вдруг разозлил её. Захотелось вцепиться ногтями в эту наглую морду и расцарапать её, или, по крайней мере, наговорить этому ничтожеству кучу гадостей.

— Ну почему же тронулся? — спросила она. — Нормальный человек.

— Да какой же он нормальный, если он своими собственными руками похоронил внучку и правнука, потом молился Богородице, чтобы та их вернула, а сегодня сообщил, что так и случилось.

— А ты что же не веришь этому?

— Да разве нормальный человек этому поверит?

— А для чего ты пришёл сюда? Не для того, чтобы проверить?

Парень понял, что попался в капкан.

— Да я…, просто мне…, одним словом…

— А ведь ты, наверняка, комсомолец.

— Ясное дело.

— Комсомолец, а пришёл сюда проверять, вернула Богородица нас Макару или нет.

— Кого это вас?

— Нас, внучку деда Макара и правнука.

Парень испугано посмотрел на Машу.

— Ты же видел нас раньше, ну до смерти. Посмотри внимательно.

Маша подошла к парню поближе и скинула с головы косынку.

Парень посмотрел на неё и привстал со стула. Он побледнел, и губы его затряслись.

— Ну, что, бывает? — не отставала от него Маша.

— Свят, свят, свят, — вырвалось у парня. Он непроизвольно начал креститься.

— А ведь я пойду в комитет комсомола и расскажу, как ты крестился при мне.

Парень вскочил со стула и, как ошпаренный, бросился к дверям. В коридоре послышался звук падающих вёдер и чертыханье. В комнате снова стало тихо и уютно. Маша подошла к комоду и снова взяла в руки фотографию. "Бывает же такое!" — подумала она.

— Это моя внучка Машенька и правнук Сашенька, — услышала она сзади голос деда Макара. — Они от голода умерли.

Маша обернулась и посмотрела на деда.

— Я каждый день молился, чтобы Богородица вернула их мне. Вот ты и появилась. Сравни их с собой и твоим сыном — одни лица. И имена тоже совпадают.

— Я уже обратила внимание.

— А, что ты с этим сделала? — дед кивнул головой в сторону двери. — Он бежал будто чёрт от ладана.

— Ничего не сделала. Сказала, что я твоя внучка, а Сашенька твой правнук, а ещё, что мы к тебе вернулись, потому что так Богородице было угодно.

Дед сначала заулыбался, а потом рассмеялся.

— Да, перепугала ты его, нехристя этого! У него даже поджилки тряслись.

— А пусть в следующий раз не говорит, что ты чокнутый. Да и что я ему не так сказала? А если так, то дело вовсе не во мне, а в Богородице. — Маша хитро посмотрела на деда, улыбнулась и добавила: — стало быть.

— Всё так внученька, истинно так. Только ты с этим Мишкой поосторожнее будь. Опасный он человек.

— Чем?

— Ни во что не верит: ни в Бога, ни в чёрта, ни даже в свой коммунизм. Мне иногда кажется, что он даже себе не верит. А когда человек не верит, то он, стало быть, хуже зверя.

Дед задумался о чём-то, но быстро вернулся к действительности и продолжил:

— Ведь если верить, то и чудеса случается. Взять хоть войну эту. Всю Европу немец под себя подмял, всех под ружьё поставил. А у нас что было? Самолёты фанерные, танки "КВ", да ещё одна винтовочка на троих, что с гражданской войны осталось и всё? Нет не всё. Ещё вера в победу была, сильная вера. Что же мы все чокнутые?

— Мой муж в начале войны в окружение попал. Их всего четверо было. У них даже пистолета не было, только одна вера, а к концу войны из четырёх партизан целый полк вырос.

— С мужем то что? — осторожно спросил Макар.

— Не знаю. Сколько не писала в полк — никакого ответа.

— А ты верь, Машенька, тогда наверняка вернётся.

Макар хотел ещё что-то сказать, но его взгляд остановился на ребёнке.

— Ты смотри ка мальчонка то уснул. Намаялся, стало быть, за день. Давай, внучка, и мы укладываться будем. Ты с сынишкой занимай эту комнату, а я в соседнюю пойду.

— Так у тебя не одна комната?

— Сейчас в Ленинграде не только комнаты — квартиры пустые стоят. Столько людей полегло.

— А если хозяева вернутся?

— Не вернутся. Я же сам их на Писаревку свёз.

— Что? — не поняла Маша.

— Я говорю не вернутся. Как же им вернуться, если за них никто не молился?

Дед что-то пробормотал себе под нос, перекрестился и вышел из комнаты.

Такие большие изменения в жизни, а главное такие неожиданные, свалили не только маленького ребёнка. Стоило Маше присесть на кровать, чтобы сообразить, как обустроить новое жилище, как голова её закружилась, глаза заволокло какой-то пеленой, и девушка провалилась в глубокий и крепкий сон, где не было разрушенных домов, рядом с внуком возилась мама, а в комнате пахло махоркой, которую цедили Николай и дед Макар, ремонтируя кроватку для Сашеньки.

Наверное, только в грёзах, можно увидеть и даже ощутить состояние полной гармонии. На то они и грёзы, чтобы человек мог хоть немного передохнуть от непосильных задач, наваленных на него судьбой, набраться сил, решить все эти задачи, да ещё и ближнему помочь, подставляя под его проблемы хотя и девичье, но всё-таки плечо. Увы, но как бы не хотелось оставаться в плену этих сладких грёз, они заканчиваются. В гармонию уюта и блаженства неожиданно стали вмешиваться какие-то голоса:

— … То есть, как это выдать? На основании чего? — говорил незнакомый голос.

— А вот так вот, взять и выдать. На основании вашего революционного сознания.

— Ну, ты загнул Макар! Эти времена давно прошли. Теперь на всё нужен документ. А какой у неё документ?

— А у тебя какой документ был, когда тебя практически мёртвого ко мне принесли?

— Так ведь война.

— Это она у тебя кончилась, а у неё нет. Да и насчёт революционного сознания я что-то не понял. Схожу сегодня в райком партии, пусть мне старику растолкуют.

— Что растолкуют?

— Пусть растолкуют, когда оно кончилось.

— Ты это брось, Макар, я ведь это так сказал.

— Короче выписывай на неё и мальца ордер и всё тут. А то и вправду в райком пойду.

— Чёрт с тобой, дед. Твоя взяла. Пусть приходит, выпишу ей ордер.

— Это с тобой чёрт, а со мной Бог, — заворчал Макар. — Я вот ещё что хотел сказать: вы на меня два участка навалили, так вот мне помощник полагается, её и оформишь.

Голоса стихли, но гармония была уже разрушена, глаза открылись.

Время, как известно, течёт быстро, меняя всё на своём пути. И вот уже не Макар, а Маша метёт два двора. Сашенька уже пошёл в школу, а старый дед уже не выходит на улицу. Радостные возгласы соседей, встречающих своих мужчин с фронта, становились всё реже и вскоре совсем прекратились. Все, кто выжил, вернулись домой. И только одно осталось неизменным: маленькая женская фигурка каждый вечер стояла на набережной реки Фонтанка у дома 53 и ждала своего мужа. Рядом всегда крутился мальчик. Перед тем, как женщине уйти, он всегда заглядывал ей в глаза и спрашивал:

— Мама, а почему папа сегодня опять не пришел?

— Скоро придёт, Сашенька. Вот закончит свою войну и придёт.

Однако время меняет всё. Эта процедура, казавшаяся вечной, не выдержала испытанием времени и была изменена. Однажды на свой вопрос мальчик услышал не мамин, а мужской голос. Это был голос того самого парня, Мишки, от которого дед Макар в своё время предостерегал Машу.

— Да никогда он не вернётся!

— Почему? — спросил мальчик.

— Потому, что твоя мать ППЖ.

Машины губы задрожали. Она опустилась на колени и разрыдалась.

— Ты, что сделал!? — закричал Сашенька на незнакомого дядю.

— Да ничего я не делал. Я же не виноват, что твоя мать чокнутая.

Ребёнок затрясся в ярости. Он схватил палку, валявшуюся на земле и ткнул ей дядьку прямо в глаз. Тот не ожидал такого от ребёнка и поэтому не сумел отразить удар. Почувствовав сильную боль и осознав, что глаза больше нет, парень заорал так, как будто в городе снова объявили воздушную тревогу.

В отделении милиции дежурный долго не мог составить протокол. Описав происшествие, милиционер, перечитывал своё сочинение и рвал бумагу.

— Что ты мучаешься? — спросил милиционера офицер, вошедший в дежурную часть.

— Не знаю, как лучше написать.

— А что она натворила?

— Не она, а мальчик. Потерпевший обозвал его мать походно полевой женой, а ребёнок таким образом защитил честь своей матери.

— Жаль, — сказал офицер.

— Конечно, жаль. Доктор сказал, что глаз потерян.

— Жаль, что этому гаду два не выкололи, — уточнил офицер.

Дело по этому происшествию замяли, но Сашеньку на учёт в детскую комнату милиции поставили.

Дед Макар редко поднимался с кровати. Иногда он собирался с силами, вставал и обходил свои владения. Вот и на этот раз, шаркая ногами, он обошёл свои апартаменты, вышел в коридор и открыл двери в комнату Маши.

В дальнем углу, напротив комода на котором стояли фарфоровые слоники и раньше были расставлены фотографии деда Макара, на коленях стояла Маша и, глядя на икону богоматери, усердно крестилась. До слуха Макара донёсся нежный голосок его названой внучки.

— Господи, боже наш милостивый, и ты пресвятая дева Мария, верни мне мужа моего, раба твоего Николая. Если погиб он за Родину нашу, воскресите мужа для жены, а отца для сына. Услышьте меня, ибо нет, кроме вас, у меня на земле боле заступников.

Маша наклонила свою голову к комоду, коснулась лбом иконы и зарыдала. Макар, молча, отошёл от комнаты и тихо прикрыл дверь. Шаркая своими тапками, которые больше походили на лапти, он снова направился к себе.

— Ну вот и ладненько, — бубнил он себе под нос, — вот теперь всё правильно. Стало быть, теперь он точно к ней вернётся.

Макар обошёл свою комнатку, расставил все вещи на свои места и подошёл к иконе.

— Ну вот и всё, — сказал он себе, крестясь. — Стало быть, теперь всё сделал.

Он снова лёг в постель, укрыл своё тело одеялом, перекрестил лоб, что-то прошептал и умер.

Глава 8

Кузьма не просыхал уже неделю. После того, как по радио объявили, что война кончилась, весь отдел НКВД во главе со своим начальником, видимо решил выиграть войну у зелёного змея. Уничтожив все запасы спирта у себя, чекисты вынуждены были отступить в расположения армейских частей, где спиртное было не только своё, но и трофейное. Противник, видимо, не собирался сдаваться, и офицеры решили вырвать победу штурмом. Они уничтожали спиртное везде, где только могли его видеть. Никто не сомневается, что зелёный змей наверняка выиграл бы эту схватку, он уже находился в одном шаге от победы, но командиры, которые неизвестно каким чудом умудрились сами выйти из этого пьяного штопора, положили конец этой нечеловеческой братоубийственной бойне. Солдаты растащили офицеров по подвалам и отпаивали их там рассолом, не давая встречаться друг с другом до тех пор, пока они полностью не протрезвеют.

— Товарищ подполковник, — обратился сержант к Кузьме, — вас генерал к себе вызывает.

— Какой генерал?

— Ваш начальник, какой же ещё?

— Когда вызывает?

— Уже третий день, как вызывает.

— Тогда надо идти.

Кузьма постарался привести себя в порядок, но видя, что опухшее лицо никуда не денешь, махнул рукой и, качаясь, вышел из подвала.

Генерал долго ходил вокруг подполковника и рассматривал его опухшую физиономию.

— Да, товарищ подполковник, вы прямо как после боя.

— Так точно! — выкрикнул Кузьма, не понимая, хвалит его начальник или ругает.

— Что, так точно?

— Виноват. Служу трудовому народу!

— Да ты я вижу, ещё не протрезвел.

— Так точно, товарищ генерал!

— Что так точно?

Подполковник подозрительным взглядом осмотрел кабинет генерала, подошёл к шефу ближе, и тоном с которым обычно нищие выпрашивают у церкви на пропитание, проскулил:

— Иван Петрович, миленький, всего сто грамм. Говорить не могу, челюсть трясётся, зубы лязгают.

Генерал укоризненно покачал головой, открыл сейф и достал бутылку с мутной жидкостью. Он наполовину заполнил ей стакан и пододвинул его подполковнику.

— Ты уж извини, у меня только самогонка. Спирт ещё вчера закончился.

Кузьма опрокинул стакан. Его взгляд моментально стал сосредоточенным, а руки перестали трястись.

— Спасибо, товарищ генерал. Жизнь мне спасли, не меньше.

— Это ты в точку попал, Кузьма. Я действительно вызвал тебя, чтобы жизнь твою спасти.

Кузьма сразу кончил шутить и стал серьёзным.

— Ты помнишь вашего командира партизанского отряда, Вронского?

— Конечно, помню.

— Ты ведь в отряде его правой рукой был?

— Было дело. Мы тогда с ним большие дела делали!

— Я бы не советовал сейчас вспоминать о ваших делах.

— А что случилось? Я ведь после соединения отряда с нашими, был направлен в управление и ничего не знаю о командире.

— Вот только не надо этого. Никакой он тебе не командир.

— Да что же случилось?

— Случилось то, что Вронский дезертировал из своего полка.

— То есть, как это дезертировал? Зачем ему это надо?

— Значит, было надо. Ты знал, что он бывший белый офицер?

— Это все знали. Он и не скрывал это. Лично я в этом не вижу ничего предосудительного. До революции не было Красной армии. К тому же воевал он хорошо. Правительство даже присвоило ему звание полковника.

— Против немцев воевал хорошо. Но кроме них есть ещё американцы и англичане.

— Вы хотите сказать, что он перебежал к ним?

— Не знаю я куда он перебежал. Против него заведено дело. Он обвиняется в антисоветской агитации и пропаганде.

— Он!?

— Да причём тут он? Никуда он не денется. Если дело завели, значит сядет. Дело в тебе, а не в нём.

— Во мне? А я то здесь причём?

— Есть мнение, что именно ты помог Вронскому бежать.

— Как же я мог ему помочь, если он был в своём полку, а я в управлении. К тому же в том периоде, о котором вы говорите, я находился в Москве.

— В Москву ты вылетел в день бегства Вронского. Только ты вылетел в столицу на самолёте, а он ехал туда на поезде.

— Ну и что?

— Я знаю, алиби у тебя железное, но дело в том, что в полку находился ещё один человек, бывший уголовник Ферзь. Это он отвёз Вронского на вокзал, а потом набросился на следователя, который проводил обыск у бывшего командира полка.

— И что это доказывает?

— Это ничего не доказывает. Просто можно предположить, что Ферзь связался с тобой, а ты в Москве встретился с Вронским.

— Можно предположить, что мы с вами завтракали вчера вместе с американским президентом.

— Прекрати шутить!

— А что мне остаётся делать, если вместо доказательств мне суют в нос какое-то безликое мнение.

— Дело в том, что это очень авторитетное мнение.

— И что же вы мне теперь прикажете делать?

— Я ничего тебе не могу приказать, я могу только посоветовать.

Генерал замолчал, подозрительно осмотрелся и зашептал Кузьме почти в самое ухо.

— Кому-то вы с Вронским и всей вашей компанией перешли дорогу. И от вас не отстанут, это уж ты мне поверь. Если сейчас против тебя нет доказательств, то завтра они будут. Если их не найдут, значит создадут. Мой тебе совет — убирайся отсюда и чем раньше, тем лучше.

— Как интересно я могу это сделать, вы мне предлагаете дезертировать?

— У меня в Ленинграде есть знакомый. Он служит в прокуратуре. В разговоре он жаловался, что им не хватает прокуроров. Если ко мне придёт запрос о твоём переводе в Ленинград, я возражать не буду.

— Вы думаете, что это поможет?

— Я думаю, что это авторитетное мнение, которое здесь копает под тебя, авторитетно только здесь, а не а Ленинграде.

— Остаётся только, чтобы такой запрос пришёл.

— Остаётся только, чтобы ты согласился. О запросе можешь не беспокоиться. Я надеюсь, ты понимаешь, что погоны офицера НКВД придётся снять.

— Вы предлагаете спрятаться в другом ведомстве?

— Я предлагаю тебе спасти свою жизнь.

Если пути Господне неисповедимы, то пути нас, грешных, неисповедимы тем более. Прошла всего неделя, как подполковник НКВД, перед которым трепетал каждый, пил за победу в своём отделе, надеясь на скорое повышение по службе и присвоении очередного звания, а он уже ехал в поезде не только без присвоения очередного звания, но и совсем без погон. Ехал, как преступник, опасаясь, что люди из организации, которой он служил верой и правдой, в любой момент схватят его и сгноят в лагерях, за то что он посмел защитить своего командира, вина которого состояла только в том, что его родители не были ни рабочими, ни крестьянами.

Колёса поезда равномерно стучали по рельсам, приближая Кузьму к месту назначения, а в голове с такой же частотой стучалась мысль: "За что? Почему одни люди хотят быть выше других? До революции дворянство свысока смотрела на рабочих и крестьян. Теперь рабочие и крестьяне, встав у власти, пытаются не только доказать, что они выше всех, но и уничтожить потомков дворян только за то, что их предки презирали предков теперешних хозяев. А в чём, собственно их отличие? Да ни в чём. И те и другие хотели быть выше друг друга". Кузьма вспомнил, как командир рассказывал сказку из библии про вавилонскую башню. "Как правильно там всё сказано", — думал он. — "Сначала они строят башню, чтобы быть выше, потом перестают понимать друг друга, а потом расходятся по всему свету, а башня рушится. Вот так и я. Сначала мне было всё понятно. Я нисколько не сомневался в правоте партии, теперь сомневаюсь, потому что перестал понимать их. И вот я еду от этих людей чёрт знает куда и чёрт знает зачем. Остаётся только рухнуть самой башне".

Колёса поезда издали какой-то противный скрип, вагон дёрнулся и остановился.

— Поезд прибыл на конечную станцию Ленинград! — раздался крик проводника.

Кузьма вышел из вагона и направился в прокуратуру города.

— Хорошо, очень хорошо, — приговаривал начальник, изучая документы Кузьмы. — Нам как раз нужны такие кадры.

— Я никогда раньше в прокуратуре не работал.

— Освоитесь. Ничего страшного, не сложнее, чем в НКВД.

— Чем прикажете заниматься? — по-военному спросил Кузьма.

— Будете работать в надзорной системе.

— А если конкретней?

— Если конкретней, то будете проверять работу милиции. Начните хотя бы с детской комнаты.

Начальник вытащил из стопки наугад папку и протянул Кузьме.

— Возьмите хотя бы это дело.

— Что там?

— Там мать-одиночка. Работает дворником, воспитывает сына, который ждёт возвращение отца с фронта, а никакого отца, как вы понимаете, нет.

— Почему?

— Банальная история. Мамаша обыкновенная ППЖ, навешала сыну лапши на уши, про героического отца, а тот на этой почве возьми да и выткни глаз совершенно постороннему человеку.

— То есть как?

— Да вот так, взял палку и воткнул в глаз. Такого бы засадить за это годков этак на десять, но нельзя — слишком мал. Единственно, что можно было сделать, это поставить его на учёт в детскую комнату милиции. Вот и проверьте, как милиция наблюдает за, с позволения сказать, ребёнком. Вы же понимаете, какой бандит вырастит из этого волчонка. Заодно и на мамашу обратите внимание. ППЖ или проститутка — разница не большая.

На своё первое задание Кузьма решил идти поздно вечером. Вечер это самое время для шлюх. Кузьма уже составил себе образ этой мамаши. Наверняка, она затаскивала к себе в постель какого-нибудь мужичка, ублажала его, а в это время сынок, чистил карманы у доверчивого любовника. Если взять такую с поличным, есть полное основание лишить эту дрянь материнства и упрятать за решёткой, а ребёнка передать на воспитание в детский дом, подальше от преступлений. Кузьма не мог понять, почему милиция не могла взять с поличным эту шлюху самостоятельно, без вмешательства прокуратуры.

Он подошёл к дому подозреваемой, но по окнам понял, что её нет дома.

— Двор метёт, где же ей ещё быть? — рассуждали прохожие и показывали рукой на дома, где должна была мести двор дворничиха.

Подойдя к указанному месту, Кузьма и там никого не обнаружил.

— У Фонтанки она, — говорила ему сердобольная старушка, — мужа с войны там ждёт.

— А почему там?

— Он после войны обещал туда прийти, вот она каждый день там его и ждёт.

— Не верьте ей, гражданин, — прервал старушку парень с повязкой на глазу. — Ведьма она, чистая ведьма, и отпрыск её такой же.

— А это не он тебе глаз выткнул? — спросил Кузьма.

— Не веришь? Так иди и проверь, он и тебе глаз выткнет. — Парень чертыхнулся и скрылся.

Кузьма решил не обнаруживать себя, а проследить за женщиной издалека. Около двух часов она с ребёнком стояла у дома, но к ней так никто и не подошёл. Женщина взяла ребёнка за руку и направилась домой. Кузьма дождался, когда окна подозреваемой зажглись и направился в квартиру. Он долго думал, в какой звонок нажать. Уж очень хотелось застать преступницу врасплох, однако, осмотрев дверь, понял, что звонить никому не придётся. Замок не был закрыт. Кузьма на цыпочках подошёл к комнате и без стука резко открыл дверь.

Надежды прокурора не оправдались, кроме женщины и ребёнка в комнате никого не было. В полутьме две фигурки, женская и детская, стояли на коленях возле комода и молились. Голова женщины была покрыта платком, и лица не было видно. Скрип двери отвлёк женщину и она обернулась.

— Господи! Пресвятая Богородица, ты услышала меня, — воскликнула женщина.

При этих словах она на коленях подползла к Кузьме и обняла его колени. Такой наглости от шлюхи прокурор не ожидал.

— Ты что, белены объелась?

Но женщина, кажется, не слышала его.

— Слава тебе, Господи, Кузя, ты пришёл!

Услышав своё имя, да ещё в такой уменьшительно-ласкательной форме, прокурор опешил. Женщина подняла голову, и платок свалился с её головы. Прокурор никогда не верящий в Бога, кажется, впервые засомневался.

— Маша? — проговорил он.

— Кузенька, родной, какое счастье, что ты пришёл! Я ведь здесь совершенно одна! Если бы ты знал, как мне тяжело! Бог услышал меня!

— Ты веришь в Бога? — спросил Кузьма.

— А как же? Разве бы ты разыскал меня, если бы не он?

— Да, наверное, без его вмешательства это было бы невозможно.

— Кузьма, скажи мне одно, Николай жив?

— Жив, но…

— Не надо никакого но, — воскликнула Маша, — Я молилась и поэтому он жив.

— Какое это счастье, что я тебя нашёл! — облегчённо вздохнул Кузьма.

— Он скоро вернётся? — осторожно спросила Маша.

Кузьма отрицательно помотал головой.

— Надо подождать, он сейчас в тюрьме.

— В тюрьме?

— Нет, ты не подумай ничего плохого. Он заступился за нашего командира, поэтому и попал в тюрьму.

— Разве командиру что-то угрожало?

— Он барон и штабс-капитан.

— Неужели это ещё не кончилось?

— Как видишь.

— Я буду его ждать. Ждать и молиться.

— Расскажи, а как ты живёшь?

— Живу, как все. Работаю с утра до вечера, а в свободное время молюсь, чтобы Николай живым домой вернулся.

— А что ты на Фонтанке делала?

— Николая встречала. Мы с ним договорились, что он после войны домой придёт. Я ведь раньше на Фонтанке жила. Где же мне его ждать?

Маша неожиданно подбежала к ребёнку, взяла его за плечи и подвела к Кузьме.

— Сашенька, это тот самый дядя Кузьма, который воевал с твоим папой.

— Мой папа жив? — спросил мальчик.

— Жив, — ответил Кузьма. — Надо ещё немного подождать и он вернётся домой.

— Значит, я ему тогда правильно глаз выткнул? — спросил мальчик и обнял маму.

— Не суди и несудим будешь, — ответил ему Кузьма.

В этот день Сашенька был счастлив, как никогда. Во-первых, он никогда не ел столько много и так вкусно, как сегодня. Папин знакомый сходил в магазин и принёс столько еды, что её хватило бы на целый месяц. А во-вторых, Сашенька никогда не видел свою маму такой счастливой, как сегодня. Он обнимал её колени, глядел на её сияющее лицо и слушал, как дядя Кузьма рассказывал о том, как они воевали вместе с папой.

— Значит, и ты пострадал из-за этого? — спросила мама дядю.

— По сравнению с Николаем разве это пострадал?

Ребёнок не понимал о чём идёт речь. Да и для чего? Мама была счастлива, папа скоро должен был приехать, а еды было столько, что и во сне не могло присниться.

— Проверка произведена, — отрапортовал Кузьма начальнику, подавая папку.

— Ну и как твоё мнение?

— Никаких претензий к милиции нет.

— Нет? Ты хочешь сказать, что антиобщественный элемент живёт в нашем городе, а у милиции нет никаких претензий?

— Я не усмотрел у поднадзорных никаких признаков антиобщественного поведения.

— А как же глаз?

— Ребёнок слишком мал, чтобы знать о юридических последствиях содеянного. Он защищал честь и достоинство матери в соответствии со своими внутренними убеждениями. А они у него детские.

— Честь и достоинство? Разве у проститутки есть честь и достоинство?

— Она вовсе не проститутка. У неё действительно есть муж, и он ещё не вернулся с войны.

— Однако документов на этот счёт у неё нет.

— Документов нет, а муж есть. Только что закончилась война. Сейчас у многих нет документов. Что же касается женщин, то на них мужей при всём желании не хватит, Гитлер постарался. Что же прикажете всех шлюхами считать?

— Странно, — удивился начальник, — вы так говорите, будто раньше служили не офицером НКВД, а адвокатом. Впрочем, может быть, это даже и к лучшему. Одним делом меньше и слава богу, Берите новую папку и за работу.

Кузьма взял папку и вышел из кабинета. Начальник посмотрел на папку, которую ему отдал новый прокурор и отложил её в сторону.

— Чтобы НКВДшник так рьяно защищал какую-то ППЖ? — удивился он. — Нет, с этим делом расставаться рано. Здесь есть какая-то тайна. Время покажет, кто из нас прав.

Он выдвинул пустой ящик стола и положил папку туда.

Работа в прокуратуре, конечно отличалась от службы в НКВД, но Кузьма потихонечку привыкал к ней. Начальник, который поначалу казался въедливым и неприятным, привык к новому сотруднику и относился к нему непредвзято. Как-то он остановил Кузьму в коридоре и спросил:

— Кузьма Иванович, а где вы живёте?

— В общежитие.

— Но ведь у вас семья. Что же вы так и будете жить в разных городах?

— Нет, просто мне неудобно сразу площадь просить. Хотел разобраться сначала с делами, а потом уже и с площадью утрясать.

— С делами вы до самой пенсии не разберётесь. Вечно начальник должен за вас об этом думать. Зайдите ко мне и получите ордер на квартиру.

— Квартиру? — удивился Кузьма.

— Квартиру, квартиру. Только с новосельем не забудьте, а то ордера получат, а на новоселье пригласить забывают.

— У меня не заржавеет, — радостно воскликнул Кузьма. — Как только хозяйка с сыном приедет, сразу новоселье организуем.

Хозяйка с сыном не заставили себя долго ждать. Получив от Кузьмы известие, что он устроился, они моментально собрались и приехали в Ленинград.

— Вот это да! — не переставала удивляться жена Кузьмы, осматривая квартиру. — Целых три комнаты!

— А ты как думала, я всё-таки прокурор! Так, что думай Наташенька, как новоселье отмечать будем.

— А сколько народу будет?

— Давай считать: Начальник, заместитель и пять человек из отдела. Все с жёнами. Ну и мы, конечно. Да, ещё Маша будет с сыном.

— Это какая Маша?

— Та самая из нашего полка.

— Они с Николаем тоже здесь?

— Николай ещё не освободился. Она будет только с сыном.

— Как же ты её нашёл?

— Совершенно случайно. Она здесь недалеко живёт. Работает дворником.

Наташа отвернулась от мужа, чтобы он не видел, и поморщилась.

— Кузя, а может быть, потом их пригласим?

— Почему потом?

— Посуди сам: начальники, прокуроры и она — дворник.

— Ну и что, что дворник? А ты кем совсем недавно была?

— Тогда война была.

— Если бы не война, она тоже бы дворником не была. К тому же это мой боевой товарищ, и не пригласить его я не могу.

— Её, а не его, — поправила Наташа.

— Ну, её, какая разница?

— Разница огромная.

— Да ты никак ревнуешь?

— Ещё чего! К дворничихе что ли?

Кузьма серьёзно посмотрел на жену. Так серьёзно на неё он ещё никогда не смотрел.

— Наташка, откуда у тебя это? Неужели ты о людях судишь по их должности? Да эта дворничиха знаешь, сколько жизней спасла, ползая по полю боя в грязи?

— В том то и дело, что в грязи, — брезгливо, но тихо прошептала жена.

— Что, что? Что ты сказала? Я не расслышал!

Жена поняла, что приблизилась к той черте, переступать которую ни в коем случае нельзя.

— Да ничего я не сказала. Я просто для тебя стараюсь. Твои начальники живые люди и всякое могут подумать. Приглашай кого хочешь, мне то что? Только я бы на твоём месте этого делать не стала.

— Давай останемся каждый на своём месте, — строго сказал Кузьма.

— А куда мы гостей посадим? — перевела разговор Наташа на другую тему. — Мебели у нас пока маловато.

— Мебель временно будет казённой, я уже в хозчасти договорился, ну а потом и своей разживёмся.

— Мама, мама! — раздался детский голос из ванны, — что это такое?

— Иди, объясни Ваське, что такое ванна, — засмеялась Наташа.

Она с облегчением вздохнула. Разговор, зашедший так далеко, закончился, однако, женщина, из-за которой ситуация чуть было не вышла из-под контроля, уверенно заняла место в стане её врагов.

Вероятно, все застолья, и новоселье в том числе, проходят по одному и тому же сценарию:

Сначала все чинно сидят на своих местах, внимательно слушая провозглашённые тосты. Затем, согревшись немного от спиртного, начинают вежливо знакомиться с соседями по столу и обсуждать с ними совершенно отвлечённые темы, внимательно следя, чтобы эти темы ни дай бог не смогли хоть как-то задеть собеседника. По мере увеличения процента алкоголя в крови, такое понятие, как тактичность исчезает само собой. Гости уже не помнят по какому поводу они собрались, и начинают говорить о том, что их сейчас больше всего волнует, при этом, нисколько не слушая собеседника и стараясь его перекричать. Эта стадия самая интересная, потому что человек, лишённый тормозов, как бы снимает с себя маску и становится самим собой. Тут бы и определить, кто свой, а кто чужой, но это невозможно, потому что пьян и тот, кто говорит и тот, кто слушает. А пьяный слушатель не способен даже на элементарный анализ и забывает услышанное тотчас, стоит переменить тему разговора. Можно конечно специально не пить, но из этого вряд ли что-нибудь получится. Общество внимательно следит, чтобы масса была однородной и никто не выделялся. Стоит кому-нибудь пропустить тост, как десяток пьяных но зорких глаз заметят это. Как говорится, здесь пощады не будет. Штрафная — такого приговора не удавалось избежать даже прокурорам. Мало того, что нальют рюмку до самого верха, так ещё подбадривают хором: "пей до дна, пей до дна, пей до дна!". И вот уже у приговорённого начинают слезиться глаза и подкашиваться ноги. Всё возвращается на круги своя. Последняя стадия это когда гости не помнят не только зачем они пришли и куда, но не могут даже сказать кто они сами. Тут застолье обычно заканчивается.

Новоселье у Кузьмы не дошло ещё до третей, последней фазы. И гости, и хозяева находились во второй, самой откровенной стадии. Откровенной и глухой одновременно, ибо все хотят высказаться, но никто не хочет слушать пьяные откровения соседа.

Кузьма уже несколько раз пожалел, что не послушал совета жены. Маша, его боевой товарищ, сидела, забившись в угол, и испуганными глазами смотрела на так называемую элиту общества, которая если и отличалась от животных, так только винным перегаром. Кузьма подошёл к Маше и подсел рядом.

— Зря я пригласил тебя, — посетовал он.

— Ну, что ты Кузьма, я же понимаю, что ты обязан их пригласить.

— Я вспоминаю, как мы собирались в нашем полку: я, ты, командир, Николай и Василий. Пили спирт, а не водку, но всегда умудрялись оставаться людьми.

При имени Николай, Маша тяжело вздохнула.

— Ты не ходишь больше на Фонтанку?

— Ты же сам сказал, что надо подождать.

— Я тут кое-что пронюхал по своим каналам.

— Что? — испуганно спросила Маша.

— Ты что так испугалась? Я просто хотел сказать, что ты снова можешь ходить на Фонтанку.

— Правда!?

Маша от радости подпрыгнула на стуле, обняла Кузьму и поцеловала его.

Эта выходка не осталась незамеченной. Наташа прервала свою беседу с женой начальника Кузьмы и глазами тигрицы смотрела на мужа и его собеседницу. Начальник Кузьмы стоял сзади своей жены вместе со своим заместителем и тоже наблюдал эту сцену.

— Степан Егорович, — обратил внимание начальника заместитель, — Вон там видите даму, которая с виновником торжества целуется.

— Она явно не из наших, — ответил тот.

— Ну, это как сказать. Она проходила по делу увечья. Помните, её сын выколол глаз потерпевшему, за то, что он обозвал эту особу ППЖ?

— А я как раз дал это дело ему.

— Так точно, Степан Егорович.

— Значит и наш новый сотрудник не устоял перед этой проституткой?

— Все мы люди, конечно, но притаскивать её сюда, это уже слишком.

— А я то думал, почему он так рьяно защищал её?

Начальник стоял совсем близко от своей жены, а следовательно и от Наташи, поэтому весь разговор был отлично слышан двум женщинам.

Наташа в ярости сжала рюмку так, что она разбилась и разрезала руку. Женщина, не чувствуя боли, обмотала ладонь салфеткой схватила вилку и привстала со стула. Жена начальника остановила её.

— Перестаньте. Что вы делаете? Мы же интеллигентные люди. Разве так можно?

— А как в таком случае можно!?

— Мы просто посадим её.

— Посадим?

— Конечно. Или наши мужья не в правоохранительных органах служат?

Лицо Наташи прояснилось. Она обняла свою собеседницу и расцеловала.

— Давайте с вами на брудершафт выпьем, — предложила она.

— Тогда уж не с вами, а с тобой, — поправила жена начальника.

Женщины наполнили свои рюмки, выпили и троекратно поцеловались.

— Так, за что это без нас тут пьют!? — раздался громкий голос начальника.

— За правоохранительные органы.

— А почему в одиночку? Так не годиться. Товарищи, прошу наполнить свои бокалы доверху. Мы пьём за правоохранительные органы, поэтому приказываю выпить до дна.

Так как за исключением Маши все собравшиеся имели отношение к прокуратуре и тем более по службе были зависимы от начальника, приказ был выполнен незамедлительно. Рюмки опустошили, поставили на стол, и уже без всякого тоста снова наполнили. Застолье вступило в свою третью и последнюю фазу.

Те, кого судьба хотя бы однажды заставила ждать, и не просто ждать, а ждать годы, и не просто годы, а годы послевоенные, и не просто послевоенные, а с маленьким ребёнком на руках, без родственников и поддержки, в полной нищете, когда ни сил, ни надежд уже не осталось, наверное, знают, как это мучительно. Но если и в этом случае, вопреки всякой логики, чудо происходит, человеческий разум не в состоянии поверить в это. Человек теряет самообладание, руки и ноги его начинают трястись, лицо бледнеет и он падает в обморок.

Когда Маша увидела на набережной Фонтанки мужской силуэт, она испытала тоже самое. И хотя разум понимал, что таких силуэтов она видела сотни, и что совсем не обязательно, что этот силуэт именно тот, которого она ждёт, чувства полностью отказывались подчиняться всякой логике.

Она остановилась, побледнела и схватилась за поручни набережной. Ноги перестали удерживать тело, и оно сползло на гранитные плиты.

— Мама, мама! — закричал Сашенька.

Мама сжала руку сына и сквозь слёзы посмотрела на него.

— Это твой отец, — промолвила мать и потеряла сознание.

Мальчик заметался, не зная, что делать, потом собрал все свои детские силы и закричал:

— Папа! Помоги маме!

Истошный крик мальчика прозвучал в тот момент, когда Николай, выкурив уже третью папиросу, смотрел на разрушенный дом и думал где ему теперь искать Машу и куда направиться ночевать.

Детский голос прервал эти мысли и Николай побежал на помощь, лежащей на набережной женщине и ребёнку, склонившемуся над ней. Когда Николай подбежал к месту происшествия, то обратил внимание, что кроме него никого рядом не было, и какого папу звал ребёнок было непонятно. Он взял руку женщины и стал нащупывать пульс.

— Папа, ну что ты смотришь, Помоги! — крикнул ребёнок, глядя прямо на Николая.

— Кто папа? — робко спросил Николай.

— Ты, конечно, — услышал он знакомый голос.

Маша уже пришла в себя и не спускала с Николая глаз. Тут уже впору мужчине от неожиданности потерять сознание. И если бы Николай не был закалён в партизанских лесах, полковой разведке и тюрьмах, так бы всё и случилось, но наш герой если и мог куда упасть, то только не в обморок.

Крики о помощи и детский вопль привлекли внимание не только Николая. Наташа скучала дома одна. Сын уже спал, а муж дежурил по городу. Женщина сидела и смотрела в окно. Она увидела Машу, которая шла по набережной, а потом упала, она видела и слышала ребёнка. Наташа подумала, что она ослышалась, когда услышала, что ребёнок звал папу, но когда мужчина подбежал к женщине и когда вся семья обнялась и расцеловалась, всё стало понятно. Женщина подбежала к телефону и позвонила своей новой подруге — жене начальника мужа.

— Шура! — кричала она в трубку, — ты представляешь, я сейчас своими глазами видела, как он к ней вернулся.

Она на секунду замолчала и продолжила.

— Ну, как кто? Сожитель этой шлюхи. Неужели ты не помнишь? Мы же с тобой о ней на новоселье говорили. Ну, слава богу, вспомнила. Приходи ко мне надо что-то придумать. Не прошло и получаса, как две подружки сидели у окна и смотрели на окна дворничихи, вынашивая свои коварные замыслы.

А Маша с Николаем даже и не думали, что есть на свете люди, которые могут пожелать им зла. Для них всё зло окончилось, и с этой минуты их жизнь должна была, нет, она была просто обязана покатиться по ровной дороге, усыпанной, как минимум розами.

Кто из нас хоть однажды в мечтах не видел себя в лавровом венце? Кого из нас в мыслях не засыпали цветами? И эти цветы непременно были розы. Что и говорить, мы все грешны этим, несмотря на то, что каждый из нас знает — на стебле дивного цветка, под зеленью листьев, прячутся острые и длинные шипы.

После воспоминаний и мечтаний под водочку да огурчики, внимание родителей наконец-то переключилось на ребёнка.

— Значит ты у меня уже школьник? — спросил Николай сына.

— Да, — гордо ответил тот.

— И что же ты в школе делаешь?

— Нас будут в октябрята принимать!

— Ух, ты! И когда это будет?

— Завтра. В зале партизанской славы.

— Какой, какой славы?

— Партизанской, — повторил Сашенька.

Далее мальчик рассказал отцу про зал партизанской славы. Вероятно, детей перед приёмом в октябрята заставили наизусть выучить всё, что касалось школьного музея.

— Обожди, обожди, — не понял сына Николай. — Это что за отряд? Уж не тот ли, что сформировался из четырёх человек?

— Да. Потом он вырос, освободил наших пленных и уничтожил завод, который добывал руду, для производства брони для немецких танков.

— Сынок, ты всё перепутал, — оборвал сына Николай.

— Сашенька, ты перепутал партизанские отряды. В том, про который ты говоришь, воевал твой отец, а когда отряд был переформирован в отдельный полк, там служила и я.

— Ничего я не путаю, — возмутился ребёнок, — нас учительница заставила всех наизусть всё выучить.

— Ну, тогда продолжай, — тихо сказал отец.

— … так вот, после того, как партизаны освободили пленных, командир отряда узнал, что всё начальство немецкой армии соберется на водокачке. Он придумал, как взорвать эту водокачку.

— Да это не он придумал, а я! — перебил сына Николай.

— Нет, он, папа. Я точно помню — это придумал легендарный командир партизанского отряда Пётр Наливайко.

При этих словах отец поперхнулся, и огурец выскочил у него изо рта.

— Саша, кто вам это рассказал? Бывший политрук, Пётр Наливайко — предатель, он служил фашистам.

Мальчик от обиды, что ему не хотят верить уже начал шмыгать носом.

— Папа, он не был предателем. Предателем был бывший штабс-капитан белой армии Андрей Вронский. После смерти героя Вронский стал командиром отряда, но чекисты разоблачили предателя. В ночь, когда его должны были арестовать, ему удалось бежать. Наша пионерская дружина носит имя героя-партизана Петра Наливайко.

Состояние, в котором оказался Николай, шоком не назовёшь. Его просто парализовало. Разум отказывался верить в то, что слышат собственные уши. Отец приблизился к сыну и, еле выговаривая слова, спросил:

— Кто тебе всё это рассказал?

— Папа, да в нашем музее все стенды этому посвящены!

— Пошли, покажешь, — Николай схватил ребёнка за руку и выбежал на улицу.

Разве может быть известно человеку, когда осенит его гениальная мысль? Ньютон, как известно, никогда бы не стал гением, если бы яблоко не упало ему на голову. Разве современники знали бы кто такой Менделеев, если бы периодический закон не приснился ему во сне? Можно сколь угодно долго обдумывать что-нибудь великое, но никогда так и не придумать. А можно подставить голову под яблоко, или того проще, просто лечь спать, и ты уже не простой смертный, а гений или как минимум дарование. Справедливо это или нет, не нам судить. Так устроен мир и с этим приходится считаться. Посудите сами: там, на новоселье Наташа могла разве что порезать свою руку от злости, а сегодня? Разве она узнала бы, что к этой сучке приехал хахель, если бы она не сидела и не смотрела от скуки в окно? А теперь они вместе с Шурой наблюдают, как их враги сильно подвыпившие и крайне возбуждённые выбежали из дома и направились к школе.

— Интересно, что им там надо? — спросила Наташа.

— Давай проследим за ними, — предложила подруга.

— Я не могу, у меня ребёнок спит.

— Ничего с твоим ребёнком не случится. Запрёшь его на ключ. Мы же ненадолго. Такого шанса может больше не представиться.

Долго раздумывать было некогда. Наташа закрыла дверь, и подруги начали слежку по всем правилам сыскной науки.

Доведя объект наблюдения до школы, сыщицы спрятались за пожарным щитом и через щель стали наблюдать.

Николай с ребёнком подошёл к школе и открыл дверь. Однако войти им не удалось. Вход преградил школьный сторож.

— Вы куда? Школа закрыта.

— Пусти дед, нам на одну минутку.

— Да хоть на час, в школе никого нет.

— Отец мне никто и не нужен. Мы зайдём в школьный музей, посмотрим и тут же уйдём.

— Не пущу. Не положено. Приходите завтра и смотрите сколько хотите.

Поняв, что со сторожем не договориться, Николай оттолкнул деда рукой.

— Сашка, веди меня в свой музей, сейчас разберёмся.

Сторож отлетел в сторону и растянулся на полу. Пока дед поднимался на ноги, из школы донеслась брань и звон разбитого стекла. Из дверей выскочили Николай с сыном и быстро направились домой. Маша еле поспевала за ними.

— Ну, гады, ну уроды, я доберусь до вас, я до самого верха дойду! — кричал Николай на ходу.

— Пошли, посмотрим, — прошептала Шура.

Обе сыщицы вышли из-за щита и подошли к сторожу.

— Что случилось, дедушка? — спросила Шура.

— Кажись, школу ограбили, — пожаловался он.

— Надо милицию вызвать, — посоветовала Наташа.

— Да я ещё и сам не видел. Надо посмотреть, а то вдруг напрасно вызовем. Вы бы сходили, дочки, глянули, а то мне пост оставлять нельзя.

Женщинам два раза повторять не пришлось.

— На втором этаже! — успел вслед крикнуть им сторож.

Войдя в зал школьного музея, Шура с Наташей увидели всего несколько стендов с разбитым стёклом.

— Мелковато будет, — сказала Шура, — еле-еле на хулиганство тянет.

— А так?

Наташа вытаскивала из стендов фотографии, документы, рвала их и бросала на пол.

— Так уже лучше, — похвалила её Шура.

Она подошла к бюсту Сталина, который стоял в середине зала, подняла с пола тяжелый кубок и со всего размаха ударила по бюсту.

— Ты что?! — перепугалась Наташа.

— Я ничего, а вот им теперь из тюрьмы будет не выбраться.

Женщины спустились вниз и подошли к сторожу.

— Ну что там, дочки? Было ограбление?

— Вызывай, дедушка, милицию. Здесь не просто ограбление, здесь дело политическое, — ответила Шура.

Прошло всего несколько часов, как Николай встретился с Машей. Всего несколько часов наслаждения, и розы, которыми, казалось, был устлан их путь в будущее, показали свои острые шипы. Семья, которая столько лет ждала соединения, вновь готовилась к разлуке. И уже не дома, сидя за столом, они смотрели друг на друга, а в кабинете следователя, сидя на скамейке, прикрученной к полу винтами.

Следователь, закончил писать протокол и посмотрел на Николая.

— Что же ты Ферзь, не успел на свободу выйти, как опять…

— Что опять? Я ничего не понимаю! — Возмущалась Маша.

— А вам, гражданка, и понимать ничего не надо. Вы ведь не заходили в школу?

Маша отрицательно помотала головой.

— Вы здесь находитесь из-за своего несовершеннолетнего сына. Он участвовал в погроме, и я вынужден снять с него показания.

— А что такое погром? — спросил Саша у мамы. — Это когда всё портят и ломают?

— Да, это когда всё портят и ломают, — подтвердил следователь.

— Я только нечаянно разбил одно стекло на стенде, — пояснил ребёнок.

— И всё? — улыбнулся следователь.

— И всё.

— А потом, что вы с отцом стали делать?

— Ничего. Пошли домой.

— Ферзь, ты готовишь себе достойную смену. Такой маленький, а врёт прямо, как профессионал.

— Мальчик говорит правду, — буркнул Николай.

— Слушай, ну ребёнка можно понять, он выгораживает своего отца, но ты-то тёртый калач. Неужели думаешь, что мы не заходили после тебя в школьный музей?

— Ну, если ты заходил, начальник, то сам всё видел.

— Нет, лично я там не был, это сделали оперативники.

При этих словах следователь вытащил из стола протокол осмотра места происшествия и показал его Николаю.

От увиденного, даже у него, уголовника и фронтового разведчика, глаза вылезли из орбит.

— Лажа всё это, начальник, ты же сам знаешь. Зачем дело шьёшь, я же ничего никому плохого не сделал?

И снова в комнате, где на комоде чередой стоят слоники, а за ними икона Божьей матери, на коленях стоит женщина и в который раз просит всевышнего вернуть ей мужа, а сыну отца.

В комнату без стука вошёл Кузьма и тихо, стараясь не разбудить ребёнка, спросил:

— Пустишь?

Маша прекратила свой разговор с Богом, встала и подошла к гостю.

— Проходи. Чай пить будешь.

— Выпью. Я тут тебе принёс кое-что.

Кузьма вытащил из сумки какие-то свёртки и сложил их на столе.

— Что это? — спросила Маша.

— Вот только не надо задавать дурацких вопросов. Николай мой друг и боевой товарищ. Я ему своей жизнью обязан. Ты поняла меня?

Маша молча кивнула головой.

— Тогда возьми и это, — Кузьма протянул небольшой свёрток. — Здесь деньги. Не ахти какие большие, но на первое время хватит.

— Я сама зарабатываю.

— Вот приклеют ярлык жены врага народа, тогда посмотрим сколько ты заработаешь.

Женщина, молча, взяла деньги.

— Не приклеят, мы с ним так и не успели расписаться.

— Много ты знаешь, как ярлыки клеят. Прилепят и свидетельства о браке не спросят.

— Я не верю им, — тихо сказала Маша. — Коля не мог этого сделать.

— Всё бы ничего, если бы не бюст Сталина, — задумчиво сказал Кузьма, — тут сама понимаешь, что может быть.

— Конечно, понимаю. Саша уверяет, что они с отцом ничего такого не делали. Я допускаю, что ребёнок мог соврать следователю, но обманывать меня у него нет никакого резона.

— У тебя есть враги?

Маша задумалась.

— Есть. Это Мишка, которому Саша глаз выткнул и твоя жена.

— Моя жена? С чего ты взяла?

— Помнишь твоё новоселье? Она так сверкала глазами, глядя на меня, что от злости даже разрезала себе руку.

— Твои подозрения основаны только на этом?

— Разве этого мало?

— А разве нет? — ответил вопросом на вопрос Кузьма. — Это эмоции. Что касается Наташи, то у неё нет, и не может быть никакого мотива, чтобы недолюбливать тебя.

— Почему же нет? Я дворничиха, а она жена прокурора.

— Маша, перестань. Что за табели о рангах? Ты знаешь, кем Наташа была до женитьбы? Она работала уборщицей в управлении НКВД.

— Ну и что?

— Как что? Она такая же, как ты.

— Нет. Она жена прокурора, а я дворничиха, сожительница уголовника, и нам с ней вместе по одной половице не ходить.

Кузьма хотел возразить Маше, но поняв, что это бесполезно, махнул рукой.

— Ты меня спросил, я ответила, — сказала Маша.

Кузьма задумался, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты событий, которые могли привести к таким плачевным результатам.

— Я обязательно разберусь в этом деле, — пообещал он.

— У тебя ничего не получится.

— Это почему же?

— Потому, что они сильнее тебя.

— Кто они!?

— Не кричи, ребёнка разбудишь.

— Извини. Я просто хотел понять, кто они?

— Я не знаю, как тебе это объяснить. Ну, все они, для кого очень важно, кто у тебя муж, кем ты работаешь, сколько ты зарабатываешь. Им не нужна истина, они боятся её, потому что хотят быть выше этой истины. И для этого они строят свою вавилонскую башню. Попробуй помешай им, и они убьют любого. Я не знаю сколько их, но думаю, что очень много. Я, Николай и ты мешаем им, так что берегись, Кузьма, если не станешь строить их башню, они и тебя упрячут за решётку, а то и вовсе убьют.

— Что ты говоришь, Маша!? Разве это можно говорить?

— Ты считаешь, что я не права?

— Если бы ты только знала, насколько права!

— Если в школьном музее предатель занял место героя, значит, с командиром уже расправились?

Кузьма отвернулся и ничего не ответил.

— Не говоришь мне? Считаешь, что я такая же, как и они?

— Дело не в этом. Ты просто не знаешь, как они умеют языки развязывать.

— Я в Бога верю, — вдруг гордо сказала Маша. — Не думаю, что со мной им это удаться.

— Я ведь не просто так появился в Ленинграде, — начал свой рассказ Кузьма. — Кто-то пронюхал, что мы с Николаем помогли командиру бежать. Николая взяли, что называется с поличным, вот он и получил свой срок. Колоться на следствии он не стал, поэтому меня тогда никто и не подозревал. Но недавно кто-то в НКВД или в партийных органах начал копать и под меня. Мой начальник добился моего перевода в прокуратуру, в надежде, что до меня здесь не доберутся. Так он спас меня.

— Твой начальник спасал не тебя, а себя. Представляешь, если бы арестовали его подчинённого. Теперь ты в другом ведомстве и если тебя арестуют, твой начальник останется чист.

— Пусть так, но судьба свела нас и я приложу все силы чтобы победить их.

— Чтобы победить их необходимо разрушить их вавилонскую башню, а у тебя на это сил не хватит.

— Всю башню мне, конечно, не разрушить, но своих товарищей защитить я попытаюсь.

— Ты про командира мне так ничего не сказал, — напомнила свой вопрос Маша.

— Он жив. Где он и как его имя знаю только я, поэтому его вряд ли найдут.

— А если ты умрёшь, командир так и останется жить с чужим именем?

— А ведь я даже не подумал об этом.

— Для чего же тогда жить, если не думать об этом?

— Слушай внимательно и запоминай, — прошептал Кузьма. — Город Кемерово, средняя школа номер один, учитель русского языка и литературы Смирнов Александр Сергеевич. Это он.

Разговор затянулся до поздней ночи. Кузьма встал со стула и собрался уходить.

— Не знаю, поможет тебе или нет, но когда я стояла у школы, мне казалось, что за нами кто-то следит.

— Точнее ничего не можешь сказать?

— Точнее? Посмотри за пожарным щитом.

Кузьма обшарил весь школьный двор. За пожарным щитом он провёл, наверное, час. Ничего, кроме узкой щёлки в щите не привлекло внимания. Сыщик пригнулся, чтобы посмотреть в щель.

"Великолепный обзор", — отметил он, — "и никто тебя не увидит. Только слишком неудобно. Долго с полусогнутыми коленями не простоишь. Стоп!" — сказал Кузьма сам себе. — "А если это женщина?"

Он опустился на колени и стал исследовать асфальт. Под щелью на асфальте виднелись продавленные ямки от женских каблучков.

Кузьма сбегал домой и принёс кулёк с гипсом. Он быстро сделал слепки и направился в школу.

— В школьный музей нельзя, — преградил дорогу сторож, — там всё милиция опечатала.

Кузьма предъявил своё удостоверение.

— Прокуратура? Ну, тогда другое дело. Тогда, пожалуйста.

Сторож достал ключи и пошёл показывать дорогу Кузьме. Прокурор сорвал пломбы и вошёл в зал. После происшествия в музее ничего не трогали.

— Следователь из милиции приказал ничего не трогать, пока не кончится следствие, — пояснил сторож.

Кузьма внимательно осмотрел всё помещение. На обрывках фотографий он увидел отпечаток женского каблучка. Сыщик достал из кармана слепок, который сделал за пожарным щитом и приложил к обрывку. Слепок и отпечаток совпали.

— Здесь женщины были? — спросил он у сторожа.

Сторож замялся.

— Я задал вопрос! — повысил голос Кузьма.

— Были две женщины, — тихо сказал тот.

— Почему следователю о них ничего не сказали.

— Товарищ начальник, это совершенно посторонние люди.

— Это не ваше дело. Следователь сам в этом разберётся.

— Они просили ничего не говорить, про них. Боялись, что затаскают потом.

— Кто такие вы знаете?

Сторож отрицательно покачал головой.

— Узнать сможете?

— Это смогу. Я хорошо запомнил их.

Кузьма зашёл к следователю, чтобы поближе ознакомиться с делом.

— Вы хорошо осмотрели место происшествия? — спросил он.

— Обижаете, товарищ прокурор.

— Вы обратили внимание, что на улице, рядом с входной дверью расположен пожарный щит?

— Он же на схеме указан, — старший лейтенант открыл дело и показал Кузьме схему.

— Вот здесь я обнаружил следы от женских каблучков.

— Ну и что?

— Как это что? В деле это не отражено.

— А в школе, кроме следов учителей, большинство которых составляют женщины, есть следы тысячи учеников. Вы хотите чтобы я и их приобщил к делу?

— Дело в том, что на обрывке фотографии, который находился в музее, мною обнаружен след женского каблучка идентичного тому, что был оставлен за пожарным щитом.

— Ну и что?

— Как что? Из этого следует, что после посещения музея подозреваемым, в нём была женщина.

— Во-первых, не подозреваемым, а обвиняемым, а во-вторых, почему вы считаете, что след от каблучка оставлен после посещения музея вором-рецидивистом Ивановым, а не до его?

— До его фотография находилась за стеклом в стеллаже.

— Но почему вы считаете, что на эту фотографию не наступили, когда этот стенд делали?

— Да потому, что сторож рассказал, про двух женщин, которые входили в музей, после того, как Иванов вышел из него.

— В деле об этом никаких сведений нет.

— А вы допросите сторожа.

— Зачем, товарищ прокурор, ведь и так всё ясно.

— Затем, что если после обвиняемого в музее были ещё кто-то, то погром устроить могли и они.

— Там ещё бригада оперативников была, может быть мне и им обвинение предъявить?

— Может быть и им, — задумчиво сказал Кузьма. — А это что у вас такое, тряпкой закрыто.

— Это вещественное доказательство: бюст товарища Сталина и кубок, которым он был разбит.

— Отпечатки пальцев с кубка сняли?

— Зачем?

— Затем, что так положено! — уже на повышенных тонах сказал Кузьма.

— Я не понял, вы из прокуратуры или из адвокатуры? — взмолился следователь.

— Из прокуратуры. Поставлен надзирать за работой милиции. Снимите с кубка отпечатки и ещё раз допросите сторожа.

— Слушаюсь, товарищ прокурор. Хочу поставить вас в известность, что я буду на вас жаловаться. Вы не надзираете, а мешаете мне проводить следственные действия.

— Как вам будет угодно.

Кузьма вышел от следователя злой и направился в следственный изолятор, чтобы поговорить с Николаем.

Кузьма не виделся с товарищем с тех пор, как тот прибежал к нему и сообщил, что над командиром сгущаются тучи. Теперь он встретил своего друга и боевого товарища в камере для допросов следственного изолятора.

— Не думал, что мы с тобой встретимся в такой обстановке, — сказал Кузьма.

— Значит, этот гад остался жив.

— Выходит, что так.

— Значит наша война ещё не закончена.

— В тюрьмах не воюют, — возразил Кузьма.

— Это как сказать. Васька свою войну воевал в лагере и чуть не был расстрелян. А я надеюсь, что отделаюсь сроком. Сколько мне дадут?

— Лет пять, если я докажу, что бюст разбил не ты, а если не докажу…

— Ну, это понятно. Ты решил что-то доказывать?

— Конечно. Ты думаешь, твой адвокат это сделает?

— На войне у каждого своя работа. Я должен сидеть, а ты должен найти его, тогда и я выйду.

— А если не найду?

— А если бы Ваську расстреляли до того, как мы его спасли?

— Это было на войне.

— Мы тоже на войне. Я вор-рецидивист, ты прокурор, какая между нами связь? Только приблизься ко мне, не заметишь, как сам за решёткой окажешься. Я запрещаю тебе заниматься моим делом.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

— Жаль, его нет вместе с нами, он бы мог приказать.

— Он бы мог, — согласился Кузьма.

— Ты его хорошо спрятал?

— Будь спокоен.

— Кроме тебя ещё кто-нибудь знает?

— Твоя жена.

— Вот и береги себя и мою жену. От ваших жизней зависит и его судьба.

— За меня и за Машу не беспокойся. Только ты мне тоже не безразличен.

— Гражданин начальник, вы уже надоели мне. Прикажите отвести меня в камеру.

— Николай, перестань, давай всё обсудим.

— Я ещё раз тебе повторяю, если я вор и ты прокурор начнём сейчас что-то обсуждать, то закончим это обсуждение на нарах. Всё. Я устал и хочу в камеру.

Николай встал, подошёл к дверям и стал барабанить по ней руками.

— В камеру, отведите меня в камеру! — закричал он.

Кузьма, нехотя, нажал на кнопку звонка. В камеру вошёл конвоир.

— Уведите, — тихо сказал Кузьма.

Визит прокурора к вору-рецидивисту Ферзю не остался незамеченным. Начальник долго не мог понять, почему его новый сотрудник так заинтересовался совершенно заурядным и неинтересным делом. Однако, сопоставив первое задание нового прокурора по делу "ППЖ", приглашение этой особы к себе на новоселье и заинтересованность в судьбе сожителя этой "ППЖ", а именно стремление усадить его за решётку, ставили всё на своё мнение.

— Уважаемый Кузьма Иванович, — отчитывал своего прокурора начальник, — я, как мужчина, отлично вас понимаю. Однако, ваше положение, как говорится, обязывает. Неужели в качестве любовницы вы не могли найти себе никого иного, кроме дворничихи, да ещё с полукриминальным прошлым?

Как хотелось сказать начальнику всю правду! Как хотелось, чтобы он не только понял, но и помог. Но возможно ли это? Кто он, этот начальник? Друг или враг? Выслушает, посочувствует, или рассмеётся в лицо? А то и того хуже, сделает вид, вроде как понял, а сам вызовет к себе кого-нибудь, да и поручит всё вынюхать, да выведать, и не только выведать, но и вывернуть всё наизнанку, так, чтобы не только судьбу человека узнать, а целый заговор раскрыть. Нет, такому доверяться нельзя, таким, как говориться, палец в рот не клади.

— А тут ещё это, — продолжал начальник.

Кузьма вопросительно посмотрел на шефа. Тот вытащил из стола листок бумаги и начал им усиленно трясти.

— Хорошо, что это ко мне попало! А если бы выше пошло, что тогда мне делать?

— Да что это? — не выдержал Кузьма.

— Жалоба на тебя. Зачем ты вообще полез к этому Ферзю? Кто тебя посылал?

— И что он пишет? — вместо ответа спросил Кузьма.

— Пишет, что к нему применялись недозволенные средства дознания.

— А этот, следователь?

— А что ему жаловаться, если Ферзь после твоего визита во всём признался.

— Значит, он так решил? — скорее сам себе, а не начальнику прошептал Кузьма.

— Это уж тебе виднее, — ответил начальник, думая, что вопрос задан ему. — Какие ты там к нему методы применял, я не знаю и знать не хочу. Только вот, что я хочу тебя попросить, уважаемый Кузьма Иванович: Я ведь не только прокурор, но и человек. И ничего человеческое мне не чуждо. Я понимаю твоё стремление засадить бывшего хахеля этой бабы, но я ещё раз тебя убедительно прошу — хоть немного соблюдать социалистическую законность. Все прекрасно понимают, какие методы надо было применить, чтобы получить признание от такого матёрого преступника, как Ферзь.

Начальник подошёл к Кузьме и отечески положил свою руку ему на плечо.

— А насчёт бабы не беспокойся. Кто же тебя осудит? Хочешь, я с такой блядью познакомлю — пальчики оближешь. Ты эту дворничиху сразу забудешь. Я тебе гарантирую, сам не раз проверял.

Хотя начальник и просил не заниматься делом Ферзя, Кузьма не мог не забрать отпечатки пальцев, которые следователь снял с кубка по просьбе прокурора. Тайно, сняв отпечатки у всех сотрудников школы и сравнив их с имеющимися, Кузьма понял, что они оставлены женщиной, которая не относилась к числу сотрудников. Оставалось найти эту женщину.

Пережив в один день долгожданную встречу с отцом, и его арест, Сашенька Иванов, придя в школу, не узнал её. Нет, стены были на месте, парты не заменены на новые и даже туалеты такие же грязные, как всегда. Что-то новое, доселе неизвестное, заполняли всё пространство школы и делали её неузнаваемой. Но если Саша так думал о своей школе, то та, в свою очередь так думала о своём ученике. Стоило мальчику войти в коридор, как тот моментально пустел, стоило подойти к ребятам, которые играли в мяч, чтобы присоединиться, как игра заканчивалась. Вчерашние друзья отворачивались и спешили уйти, а если Саша обращался к кому-то, то его даже не дослушивали до конца, ссылаясь на неотложные дела. Когда Саша дошёл до класса, то оказалось, что соседа у него больше нет. Саша осмотрел класс и увидел соседа, сидящем за другой партой в самом конце. Самостоятельно ученик пересесть не мог, значит сделал он это с разрешения учителя. Во время урока учитель ни разу не спросил его и не сделал замечание. Даже когда прозвенел звонок и все выбежали в коридор, а Саша остался в классе, учитель не потребовал выйти. Такого на памяти мальчика не случалось никогда. Он уткнулся лицом в парту и от безысходности заплакал. Учительница, которая никогда не проходила мимо плачущего школьника, и которая всегда поймёт и успокоит независимо от того, как ученик учится, на этот раз, встала со своего места и вышла из класса, даже не подойдя к Саше. Разумеется, долго так продолжаться не могло. Что-то должно было произойти, что-то должно было положить конец этой неизвестности и объяснить всё происходящее. И это что-то произошло. Оно прозвучало где-то далеко в коридоре, тихо и совсем незаметно. Саше даже показалось сперва, что он ослышался, что это относится не к нему, но вскоре эта фраза повторилась, но уже громче. Эту фразу знали все, от первоклашек, до выпускников. Эту фразу боялись больше смерти, потому, что защиты от неё не было. Эта фраза убивала сразу и наповал. Она приговаривала и исполняла приговор одновременно.

— Сын врага народа! — услышал Саша.

— Я? — удивился мальчик.

— Сын врага народа! — услышал он уже громче.

— Это неправда!

— Сын врага народа! — уже не говорили, а кричали вокруг.

— Это ошибка! Мой папа ни в чём не виноват!

Школьники стали всё громче и громче кричать свою убийственную фразу и всё плотнее и плотнее обступать ученика, который моментально превратился в инородное тело. Напрасно жертва умоляла о пощаде, напрасно заверяло всех, что случившееся это недоразумение. Законы толпы, тем более детской, жестоки. Инородное тело просто обязано быть отторгнуто и тут уже никто не может изменить ничего. Голоса школьников нарастали, а кольцо вокруг жертвы сужалось. Наконец, дойдя до необходимой концентрации, толпа замерла, как будто ожидая команды.

— Бей его! — выкрикнул кто-то.

Кольцо сомкнулось.

Что произошло потом, Саша не помнил. Очнулся он в санчасти. Доктор водил у носа какой-то вонючей ваткой.

— Вот молодец! — услышал Саша голос доктора. — А ну-ка вытяни руки, посмотри направо, теперь налево. Хорошо, только слабым сотрясением отделался.

Саша осмотрелся по сторонам и увидел мальчика, сидящего рядом на стуле.

— Это кто? — спросил он у доктора.

— Это твой спаситель. Я напишу тебе освобождение на неделю, а он, — доктор кивнул в сторону незнакомца, — проводит тебя домой.

Доктор протянул незнакомцу какую-то бумагу, тот положил её в карман и подошёл к Саше.

— Пошли, — сказал он, подавая руку.

Саша встал с кушетки и, покачиваясь, вышел с незнакомцем из кабинета.

— Ты не помнишь меня? — спросил незнакомец.

Саша отрицательно покачал головой.

— Ты со своей мамой был у нас дома на новоселье.

— Да, мы ходили, но я тебя там не видел.

— Мама запретила с тобой играть, и поэтому ты был один в комнате.

Мальчики шли по пустым коридорам школы. Из классов доносились голоса учителей и учеников, отвечающих у доски. Всё было мирно и спокойно. Даже не верилось, что совсем недавно эти мирные и спокойные дети, были похожи на стаю волков, рвущих на части свою жертву. Саша вспомнил это и содрогнулся. Его попутчик как будто понял мысли своего нового товарища.

— Не бойся. Я тебя теперь буду защищать, — успокоил он.

— А как же твоя мама?

— У меня ещё и папа есть.

— А у меня…

— Я знаю. А ещё я знаю, что твой папа не виноват.

— Откуда ты это знаешь?

— Мой папа прокурор. Во время войны он воевал с твоим отцом.

— Твой папа дядя Кузьма?

— Да. Он вчера всё рассказал мне про твоего отца. А ещё сказал, что тебя ждут большие неприятности и приказал мне защищать тебя.

— Приказал?

— Да приказал. Он сказал, ещё, что для него и дяди Николая война ещё не закончилась. Мы с тобой их дети, значит и для нас она не кончилась.

— А как же твоя мама?

— Папа сказал, что для неё война и не начиналась, поэтому она никогда его не сможет понять.

— А ты не боишься? — спросил Саша.

— Чего?

— Меня называют сыном врага народа. Разве ты не знаешь, что бывает с теми, кто дружит с ними?

— Если бы твой отец не спас моего на войне, я бы вообще на свет не родился.

— Как тебя зовут?

— Также, как и твоего отца Коля.

Саша протянул свою руку новому товарищу.

— Я тебя никогда не предам, — заверил он Колю, — что бы не случилось.

— Я тоже. Клянусь.

Мальчики остановились. Школа была далеко позади, а Сашин дом совсем рядом. Они обнялись и разошлись в разные стороны. Саша открыл дверь парадной, обернулся и ещё раз посмотрел вслед своему другу. Теперь ему было не страшно. Теперь он был не один.

Глава 9

Если в Ленинграде каждый дом говорил о войне, каждый камень ещё пах порохом и кровью, то в центре Сибири, в Кемерово, о войне говорили только плакаты, газеты, да чёрные лопухи репродукторов. Здесь не было слышно разрывов бомб и артиллерийских обстрелов, здесь никогда не выла сирена, загоняя жителей в подвалы, здесь было тихо и спокойно, как будто самого большого кошмара двадцатого столетья вообще не существовало. Тут не было и не могло быть военных баталий, ибо здесь, вдали и тишине огромной страны ковалась та самая победа, которую так ждали на фронтах. Здесь, на заводах, работая в три смены, люди, падая от усталости, создавали тот самый меч, который разобьёт самую сильную армию мира, разобьёт и сделает из своей страны супердержаву, сравниться с который многие годы не сможет никто. Отсюда, преимущественно ночью, уходили эшелоны с боевой техникой, уничтожить которую было невозможно, ибо вместо каждого подбитого танка, Сибирь производила пять новых, вместо уничтоженного самолёта — десять. Не только весь город, но и все его жители подчинялись одному принципу, который в виде плакатов был начертан, почти на каждом здании: "Всё для фронта, всё для победы!" — лучше, кажется, и придумать невозможно.

Когда из репродукторов было объявлено об окончании войны, город сразу затих, будто не поверил этому. Сначала всё замерло, стихло, а потом, подчиняясь неуёмной русской душе, вылилось наружу, увлекая в свой водоворот каждого, кто узнавал эту весть.

В городской школе N1 были отменены все занятия, а сотрудники готовились отметить самое главное событие в жизни каждого. Тут уж ничего не жалели, тащили из дома на общий стол всё, что было. Женщины бегали вокруг праздничного стола, а мужчины: старый историк Андрей Тимофеевич и учитель русского языка Александр Сергеевич стояли в стороне и о чём-то разговаривали. Им ничего не давали делать, они, хоть и не воевали на фронте, были олицетворением воинов, которые одержали верх в этой ужасной войне.

Завуч, делая оливье и одновременно обучая этому искусству учительницу биологии Дашу, которая вместо того, чтобы учиться кулинарному делу, всё время стреляла глазами в сторону учителя русского языка, успевала к тому же обсудить всех присутствующих. Татьяна Павловна, так звали завуча, явно выделялась среди учителей. Она одевалась всегда строго, но со вкусом. Осанка, и манеры говорили о том, что её происхождение было далеко не пролетарским. Про таких всегда говорили вполне определённо — из бывших. Удивительно, вообще, как она умудрилась со всем этим букетом преподавать в школе? Однако, если хорошенько подумать, то в самом деле: кому же преподавать немецкий (вражеский) язык, не комсомолке же?

— На всё наше бабье царство всего два мужичка, да и те никогда в армии не служили — сетовала Даша.

— Ты кого, милочка, имеешь в виду? — спросила Татьяна Павловна.

— Обоих. Историк старый уже, а Александр Сергеевич…

— Что Александр Сергеевич?

— Я читала его личное дело, — украдкой прошептала Даша.

— И что там написано?

— Он сын потомственного рабочего, закончил педагогический институт, в армии никогда не служил. Что-то со здоровьем у него.

Татьяна Павловна не выдержала и рассмеялась.

— Что я такого сказала? — обиделась Даша.

— Это он-то потомственный рабочий?

— А что?

— Да он такой же потомственный рабочий, как я Карл Маркс.

— Кто же он, по-вашему?

— Ну, до князя или графа он, может быть, и не дотягивает. — Татьяна Павловна задумалась. — По крайней мере, не меньше барона. Это ты мне уж поверь, у меня глаз намётан. Да и с армией не всё так просто.

— А что с армией?

— Да ты сама посмотри — полковник, не меньше.

— Ну, уж прямо полковник?

— А хочешь, проверим?

— Как?

Татьяна Павловна подождала, когда Александр Сергеевич повернулся к ней спиной и громко спросила:

— Товарищ полковник?

Александр Сергеевич моментально развернулся к Татьяне Павловне и щёлкнул при этом каблучком. Он вопросительно посмотрел, а потом резко повернулся к ней спиной и больше не поворачивался.

— Ну, что? Видела?

Даша от удивления даже раскрыла рот.

— Вот это да!

Неожиданно Татьяна Павловна побледнела.

— Господи, что же я старая дура наделала?

— Что с вами, Татьяна Павловна? — испугалась Даша. — Вам плохо? Пойдёмте, я вас на улицу выведу.

Даша вывела завуча в школьный садик, усадила на скамейку и стала своим платочком обмахивать уже красное лицо Татьяны Павловны.

— Даша, поклянись передо мной, что ты никому не скажешь, про то, что только что узнала!

— Клянусь, но что вы так испугались?

— Да не клянусь, а клянусь по-настоящему.

— Клянусь, — серьёзно повторила Даша.

— Смотри, Дарья, если соврёшь и проболтаешься, я руки на себя наложу.

— Да что вы такое говорите, Татьяна Павловна?

— Сама-то подумай, если он дворянин и до полковника дошёл в Красной армии, а сейчас в школе учителем работает, значит, у него есть основание скрывать своё прошлое?

— А может быть он до полковника не в Красной армии, а в Белой дошёл?

— Ты на возраст его посмотри. Мог он в Белой армии до полковника дойти?

Даша внимательно подумала и отрицательно замотала головой.

— А вдруг он преступник и скрывается?

— Ты что мелишь-то? Я правильно тебе определила кто он?

— Правильно.

— Так вот можешь мне поверить: этот человек не может быть преступником, он может быть только героем.

Даша посмотрела по сторонам и испуганно прошептала:

— Клянусь, честное комсомольское.

Татьяна Павловна сморщила лицо, как будто она только что проглотила лимон, и брезгливо махнула рукой.

Даша ещё раз осмотрелась по сторонам, приблизила свои губы к самому уху завуча и прошептала:

— Ей богу, никому не скажу.

— Вот это другое дело, — ответила Татьяна Павловна.

Женщины поднялись со скамеечки и направились в школу, где всё уже было готово к празднованию столь долгожданного праздника.

Если всю работу по подготовке праздника взяли на себя женщины, то сам праздник должны были везти мужчины. Историка пожалели из-за его преклонного возраста, а вот к Александру Сергеевичу не было и не могло быть никакого снисхождения. Он, единственный кавалер в школе обязан был не только станцевать с каждой, но и обязательно выпить с каждой за победу. И хотя крепких напитков в школе не было, такого количества вина, которое пришлось на скромную персону учителя русского языка, вполне хватило, чтобы он к концу праздника еле ворочал языком.

— Позвольте меня, позвольте вас, позвольте я, — еле-еле пытался Александр Сергеевич что-то выговорить Даше, — одним словом…

— Одним словом, позвольте я вас провожу домой, — засмеялась Даша.

— Нет, это я вас, — попытался спорить Александр Сергеевич.

Может быть, он и смог победить в этом споре, но подвели ноги. Они как то неестественно дёрнулись, и тело сползло на стул.

— Пора домой, — услышал он ласковый голос Даши. — Где мы живём?

— А я не знаю, где я живу.

— Ничего страшного. Всё равно пора в кровать.

Женщина помогла подняться своему кавалеру и как санитарка, выносящего с поля боя совершенно неподвижного, но ещё живого бойца, вывела из школы учителя русского языка.

И хотя и Даша и Александр Сергеевич преподавали в советской школе, и хотя Даша была комсомолкой, этого было совершенно недостаточно, чтобы самый главный и самый сильный закон природы, согретый к тому же изрядной порцией вина, не начал действовать.

Проснувшись рано утром, Александр Сергеевич обнаружил себя в чужой кровати, совершенно нагим, вместе с такой же, как и он, учительницей биологии. Учительница потянулась, просыпаясь, и одеяло соскользнуло с её прекрасного тела с бархатной кожей.

— Гутен морген, — сказал Александр Сергеевич.

Даша открыла глаза и улыбнулась.

— Ты не боишься? — спросил Александр Сергеевич, глазами показывая на её обнажённое тело. — От этого иногда случаются дети.

— Нет, — ответила она.

— Почему?

— Во-первых, потому, что я очень хотела бы иметь от тебя ребёнка.

— А во-вторых?

— А во-вторых, ты был вчера в таком состоянии, что при всём желании никакие дети случиться не могут. Кстати, ты не возражаешь, что я с тобой на ты?

— Теперь-то уж чего? — усмехнулся гость.

— В таком случае, я пойду готовить завтрак.

Даша встала, накинула халат и вышла из комнаты.

Александр Сергеевич потряс головой и постарался вспомнить, как он оказался в этом доме. Даша давно нравилась учителю русского языка, ему всегда нравились женщины смелые и решительные, но чтобы настолько… И даже при таком раскладе он, не задумываясь, сделал бы ей предложение, если бы не его документы. Школьный учитель каждый день заглядывал в почтовый ящик и ожидал увидеть там письмо от Кузьмы. Увы, ящик был пуст, а действовать от имени и фамилии совершенно постороннего человека, ему не хотелось.

В комнату со сковородкой и чайником вернулась Даша.

— Кушать подано, ваше благородие! — шутливо сказала она.

От этих слов повеяло далёким и счастливым детством. Ваше благородие, ваше светлость, казалось, что эти слова остались в далёком прошлом, казалось, что их уже никогда не услышать, и вот они звучат при таких неожиданных обстоятельствах. Даша, сама того не подозревая, подарив своему гостю эту минутку блаженства, сразу стала для Александра Сергеевича во сто крат ближе и милее. Она в одночасье превратилась в существо, без которого он уже не мыслил себя. Он обмотался простынёй и сел за стол.

— Не можешь вспомнить, как ты попал ко мне? — спросила хозяйка.

— Ты просто читаешь мои мысли.

— Можешь не ломать себе голову, это я затащила тебя к себе.

— Воспользовалась ситуацией?

— Нисколько. Просто ты был неспособен назвать свой адрес.

— Неужели я до такой степени напился?

— К тебе нет никаких претензий, ты вёл себя настоящим героем. Посуди сам: в школе всего двое мужчин. Ну не с историком же нам пить за победу? Он уже не молод и не выдержал бы.

— А я?

— Ты сломался, когда был у меня дома. Я посадила тебя на кровать, и тебе стало плохо.

— И поэтому ты раздела меня догола?

— Именно поэтому. Ты устряпал не только себя, но и меня.

— О Боже!

— Не переживай, к вечеру высохнет. Я уже всё выстирала. А до вечера нам и в таком виде будет неплохо.

— А почему ты не переоделась?

— Ходить одетой, тогда как твой гость вынужден лежать в чём мать родила, это не по-товарищески. — Даша улыбнулась и захихикала. А что тебя, собственно, не устраивает? У меня в комнате тепло, бельё твоё настирано. Или тело моё настолько уродливо, что на него противно смотреть?

— С телом всё в порядке. От него глаз не отвести.

— Ну и смотри, сколько хочешь.

— Меня волнует нравственный аспект.

К этому времени завтрак был съеден и собеседники, сидя за столом, просто разговаривали. Услышав мнения гостя о своём теле, Даша, как бы случайно, задела рукой за халат и оголила то, от чего, по словам Александра Сергеевича невозможно было отвести глаз.

— Ты считаешь, что женщина безнравственна, если хочет иметь ребёнка от мужчины, который её нравится? Я же не обманываю этого мужчину, и в ЗАКС его не тащу. Мне нужен только ребёнок.

— Только ребёнок, а мужчина?

— Здесь необходимо, чтобы не только я любила мужчину, но и мужчина меня.

Даша запнулась и покраснела.

— Вот дура! Всё-таки проболталась. Знала, что женщины не должны говорить этот первыми, а ляпнула.

— Странно, — задумчиво произнёс Александр Сергеевич, — в мире всё перевёрнуто вверх ногами: желание женщины иметь ребёнка считается безнравственным, признание в любви и то имеет свой регламент.

Почувствовав, что Александр Сергеевич не только не осуждает её, но даже поддерживает, Даша посмотрела на гостя с надеждой.

— Так как ты относишься к моему предложению?

— К какому?

— Как к какому? Зачать ребёнка.

— Когда?

— Да хоть прямо сейчас!

Александр Сергеевич, даже закашлялся от такого неожиданного предложения.

— Прямо сейчас?

— А что время тянуть?

— Ты просто не оставляешь мне выбора.

Даша просияла от радости, сняла халат совсем и бросила его на пол.

Нет никакой необходимости долго рассказывать читателю, как Александр Сергеевич съехал из общежития, в котором жил, и перебрался к Даше. К тому же, быстро и не получится, ибо он не съехал, а испарился оттуда, исчез, будто его там никогда и не было, будто он и не мог там находиться, будто он испокон веков жил у Даши и вместе с Дашей. Так думали Даша и Александр Сергеевич, но у окружающих на этот счёт было своё мнение.

О, если бы в мире было всё так просто! К сожалению, мы совсем забыли про регламент, где прописано абсолютно всё: где жить, что есть, с кем спать, в чём ходить, о чём говорить и так далее и тому подобное. А если учесть, что это не просто граждане, а учителя, которым доверено воспитывать советское будущее, то тут и говорить не о чем, здесь всё должно соответствовать моральному кодексу строителей коммунизма, а если в этом кодексе чего и нет, так на то есть бюро комсомола, партком или на худой конец начальник.

— Мне директриса сегодня всю плешь переела. Целый час меня воспитывала. Хоть из школы увольняйся, — жаловалась вечером Даша Александру Сергеевичу.

— Что так?

— Я видите ли виду аморальный образ жизни. Мне, как комсомолке, не пристало жить с любовником.

— То есть они хотят, чтобы комсомолки с членами ВЛКСМ жили?

— Ты смеёшься, а мне не до смеха. Не сегодня завтра на бюро комсомола вызовут.

— Неужели они на своём бюро будут обсуждать, кто с кем спит?

— Представь себе, будут.

— Господи! И что же они от тебя хотят?

— Они хотят, чтобы мы либо поженились, либо расстались.

— Не понимаю, почему это хотят они? Это должны хотеть мы.

— Должны мы, а хотят они.

— Да затравить они кого хочешь могут. Давай оформим наши отношения, только попозже.

— Когда?

— Не знаю.

— Ну что ж, если ты согласен стать моим мужем, то между нами не должно быть никаких секретов.

— А у нас есть секреты?

— Есть. Я догадываюсь, почему ты сейчас не можешь жениться на мне.

Александр Сергеевич вопросительно посмотрел на Дашу.

— Потому, что ты не Смирнов, не Александр Сергеевич и не учитель русского языка. Верно?

— Верно, — послышался тихий шёпот. — Ты должна знать, с кем хочешь соединить свою судьбу. Я барон Вронский Андрей Петрович, штабс-капитан царской армии, во время войны возглавил партизанский отряд. Когда отряд соединился с нашими войсками, его переформировали в полк, а я стал его командиром, а потом кто-то снова заинтересовался моим прошлым. Вот так я и оказался Смирновым Александром Сергеевичем, сыном потомственного рабочего, никогда не служившим в армии. Теперь ты знаешь мою тайну и можешь принимать решение.

— Своё решение я приняла, когда затащила тебя в свою кровать, и от него не отступлюсь. Но и ты, принимая решение, должен знать мою тайну.

— И у тебя есть тайна?

— Я была на линии Монергейма.

— Ты воевала в финскую?

— Я оказалась там совершенно случайно и пробыла на войне всего один день. Когда наши пошли в атаку, я оказалась среди наступающих. Финны открыли шквальный огонь, и мы залегли. Лежать пришлось целый день, а было тридцать градусов мороза. Когда нас отбили, уцелело только треть полка.

— Что было потом?

— Потом меня отправили в госпиталь с воспалением лёгких и обморожением конечностей. На этом моя война и кончилась.

— И в чём же здесь тайна?

— Тайна в том, что я отморозила там не только конечности. Я считала, что вылечилась полностью, но недавно я забеспокоилась, что до сих пор не беременна и пошла к врачу.

— Что сказал доктор?

— Понимаешь, у меня никогда не будет детей. — Даша пальцем показала себе на низ живота. — Там у меня отморожено всё. Я пустая, понимаешь? Вот теперь решай ты.

— Я тоже всё решил. А, что касается детей, я думаю, ты не права. Детей даёт Бог.

Свадьба двух учителей была сыграна в школе с особым размахом. Особенно были рады комсомольские и партийные лидеры. Ещё бы, с их плеч гора свалилась. Совсем недавно они готовились к разбору персональных дел своих сотрудников. Шутка ли сказать, нравственное разложение среди учителей. Таких надо гнать поганой метлой из школы. Но если их выгнать, то кто будет учить детей? Учителя и так работают за троих, а если двоих выгнать? Нет, тут без скандала не обойтись, в райкоме сразу бы всё узнали, и тогда — прощай карьера. Правда в райкоме и так всё знают — мир не без добрых людей, но это всё на уровне сплетен. Никаких оргвыводов никто ещё не делал и уже, слава богу, не сделают. А если даже и сделают, то это всё равно в плюс пойдёт. Ведь эта свадьба, а, следовательно, и наставление на путь истинный двух заблудших душ, есть ничто иное, как отличная работа партийных и комсомольских органов. Зря, конечно, что молодожёны наотрез отказались выбрать свидетелей из парткома или бюро комсомола. Жених выбрал себе историка, а невеста эту старомодную Татьяну Павловну, ну да и на том спасибо.

Историк, польщённый столь высоким доверием со стороны Александра Сергеевича, всё норовил провозгласить тост за молодых. Однако пока он высказывал свою мысль, гости не выдерживали и выпивали так и недослушав тост. Тогда историк прибег к хитрости.

— За Сталина! — провозгласил он самый короткий тост, и строго осмотрел всех гостей.

Никто, конечно, не понял, почему в свадьбу надо было пить за Сталина, но спорить никто не решился, напротив, выпив за генералиссимуса, каждый почтительно поклонился историку, выказывая ему особое почтение. А ему только этого и надо было.

Татьяна Павловна крутилась около невесты и всё время шептала ей что-то на ухо.

— Дашенька, я так рада за тебя! — говорила она.

— А ведь всё это произошло с вашей лёгкой руки, — отвечала ей невеста. — Помните, как мы отмечали день победы? Тогда всё и началось.

Татьяна Павловна наклонилась к самому уху невесты и прошептала:

— Ты ведь теперь баронесса, Дарья!

— Больше двух говорят вслух, — сделал им замечание секретарь парткома, — о чём это вы?

— Вам это не надо знать, — тут же ответила Татьяна Павловна, — это наш маленький женский секрет.

Праздники утихли, а вместе с ними утихли и рьяные борцы за коммунистическую нравственность. Правда, кое-что в этой свадьбе борцам было непонятно. Так невеста, став женой, почему-то оставила свою девичью фамилию. И хотя этот поступок и выходил за регламент, но он по сравнению с сожительством без регистрации был таким невинным, что им свободно можно было пренебречь. Затихли и пересуды вокруг двух учителей, и снова жизнь потекла по своему привычному руслу. Однако, если кто-то считает, что это русло ровное и тихое и если дети в школе маленькие, то и их проблемы небольшие, то он сильно ошибается. Драмы и трагедии, которые разыгрываются в детских коллективах, порой бывают гораздо сильнее и жёстче, чем у нас взрослых. Заметить такую драму бывает очень сложно. Это под силу только педагогу с большим опытом.

Как-то после уроков, сидя в учительской, Татьяна Павловна спросила Дашу:

— Это не твой мальчонка рядом с учительской стены подпирает?

Даша тут же встала и вышла в коридор. Вернувшись, она развела руками.

— Никого нет.

— Значит, убежал уже. Этот мальчик с твоего класса.

— Наверное, просто так стоял.

— Просто так, милочка, даже прыщик не вскочит. Если стоит, значит надо ему очень.

— Если надо, значит подойдёт и спросит.

— Спросит? А ты, милочка, возьми и спроси у товарища Сталина, когда у нас карточки отменят. Война то уже кончилась, зачем они нужны?

— Ну, вы Татьяна Павловна и скажете!

— Вот видишь, тебе страшно у самого товарища Сталина спрашивать. А ведь мы, учителя, для наших учеников стоим также высоко, как для нас товарищ Сталин. И им тоже иногда страшно у нас что-то спрашивать.

— Вы считаете, что ему нужна помощь?

— Даже не сомневаюсь в этом.

— Спасибо, Татьяна Павловна, я обязательно посмотрю за ним.

Прежде чем задавать ребёнку вопросы, Даша решила понаблюдать. Действительно, после звонка все дети из класса выбегали в коридор и играли, а Игорь Миронов бежал к учительской, облокачивался на стену и стоял так до самого звонка на урок. После уроков он первым вбегал в раздевалку, забирал своё пальтишко и убегал. Семейное положение Игоря мало отличалось от остальных детей. Он жил с бабушкой и также как и все ждал возвращения своих родителей с войны. К сожалению, родителям Игоря не суждено было вернуться. Бабушка давно получила на них похоронки, но ребёнку об этом так и не сказала. О том, что Игорь сирота знали все, кроме самого Игоря. Понаблюдав за ребёнком несколько дней, Даша решила поговорить с ним.

— Игорёк, а почему ты с детьми не играешь? — спросила она как-то, выйдя из учительской.

Ребёнок вытаращил свои глазёнки на учительницу и смотрел на неё с такой надеждой, что у Даши мурашки побежали по коже. Он видимо очень хотел ей что-то сказать, но по какой-то причине не делал этого. Уголки глаз стали постепенно наполняться слезой, капельки набухали, и наконец, не выдержав своей тяжести, скатились по щекам. Мальчик резко отвернулся и убежал, так ничего и не сказав.

Вечером, сидя за ужином, Даша делилась впечатлениями по этому поводу со своим мужем.

— Представляешь, у него такие глаза! Я сама чуть не заплакала, когда заглянула в них.

— Вероятно у него большие неприятности, — предположил Александр Сергеевич.

— Только он почему-то не хочет со мной поделиться своим горем.

— Не хочет, потому что не верит.

— Что же я должна сделать, чтобы он мне поверил?

— Поверить ему, только и всего.

— Как же я буду верить, если не знаю в чём дело?

— А зачем тебе знать, в чём дело?

— То есть как это зачем?

— Можно не знать — достаточно чувствовать. Представь, что тебе также тяжело, как и ему, тогда сразу поверишь, а он соответственно поверит тебе.

Даша стала обдумывать, что сказал ей муж, но до конца так и не поняла. "А как же я его пойму, — подумала она, — если для этого нужен не разум, а чувства".

Придя в школу на следующий день, она решила проверить на практике теорию Александра Сергеевича. После звонка на перемену, она вышла из класса и направилась в учительскую, протискиваясь между живой кричащей и мелькающей массой. У дверей учительской она увидела знакомую фигуру подпирающую стену. Даша вошла в комнату, закрыла за собой дверь и села за свой стол. Она закрыла глаза и стала вспоминать самые тяжёлые сцены из своей жизни, чтобы почувствовать примерно то, что чувствовал её ученик. Вот она падает в воду и начинает тонуть, вот отец вытаскивает дочь из воды и начинает делать ей искусственное дыхание, вот она приходит в себя. Нет, ничего не получается, учителю не удаётся себя загнать в транс и вернуться в прошлое. Даша вспоминает, как она под обстрелом лежит у линии Монергейма. Ей становится холодно, конечности коченеют, и её клонит в сон. Нет, опять ничего не выходит. Вдруг на память приходит случай, который она давно забыла. Её, маленькую девочку несправедливо обвинили в воровстве. Дети обступили Дашу и всё громче и громче скандируют:

— Воровка, воровка, воровка!

— Это не я, — кричит Даша, — это ошибка!

Но её никто не слушает. Дети прыгают и тычут в неё пальцами.

Даша сопротивляется ещё какое-то время, но вскоре сдаётся. В уголках глаз собираются слезы. Капли растут, и вот не выдержав своего веса, срываются и катятся по щекам. Дети видят это и впадают в экстаз.

— Ату, её! — раздаётся голос. Кто-то поднимает камень и бросает в Дашу.

Слёзы уже не катятся, они как два ручья текут и заливают передник. Лицо бледнеет, а всё тело начинает трястись.

— Дарья Петровна, дорогая, что с вами? Вам плохо? — слышит она где-то рядом.

Учительница открывает глаза и осматривается.

— Вам плохо? — снова спрашивают её.

— Да, мне плохо, — отвечает она и выбегает из учительской.

Даша смотрит на стенку, но её уже никто не подпирает.

— Где он!? — кричит она.

Дети в страхе шарахаются от неё.

— Его мальчишки во двор потащили, — сказал чей-то детский голос.

Дарья Петровна, расталкивая всех, побежала по лестнице во двор. Она не заметила, что за ней на почтительном расстоянии следуют учителя, а за ними любопытные ученики.

Во дворе мальчишки окружили Игоря плотным кольцом и что-то громко кричали. Когда учительница подбежала к детям, она услышала, как они хором скандировали:

— Беспризорник, беспризорник, беспризорник!

Глаза Игоря наполнялись слезами. Собравшись в уголках, они набухли и покатились по щёкам. Это ещё больше раззадорило детей.

— Ату его! — выкрикнул кто-то из толпы.

Чья-то рука подняла камень и замахнулась. Дарья Петровна разорвала детский круг и закрыла жертву своим телом. Но было уже поздно. Камень находился в состояние свободного полёта. Он описал дугу и угодил прямо в лицо учительнице. Кровь брызнула на детей и моментально отрезвила их. Они отшатнулись от Игоря и от содеянного сами на время потеряли дар речи.

— Мама! — раздался истошный крик.

Игорь бросился к Дарье Петровне, обнял её своими тоненькими ручками и потерял сознание. К этому времени к месту трагедии подбежали учителя которые следовали за Дарьей Петровной. Женщины хотели забрать из рук учительницы Игоря, но та держала его крепко и не отдавала. Тогда они стали платками вытирать лицо Дарьи Петровны и пытаться остановить кровь.

Учитель русского языка и литературы подошёл к перепуганным детям и спросил:

— За что вы так его?

— У него умерла бабушка, — сказал кто-то из толпы, — Он боялся идти домой и жил в подвале.

— Кто вы, — спросил Александр Сергеевич, — люди или животные? Нет, животные никогда бы так не поступили. Но и людьми вас назвать тоже нельзя.

Детская психология имеет свои особенности. Она также переменчива, как и весенний ветер. Только что эта стая диких собак была готова разорвать на части ни в чём не повинного человека, а теперь они шмыгают носами, а некоторые даже плачут от жалости к своему товарищу.

В школьный двор вошёл офицер милиции. Он подошел к учителям и отдал честь.

— У этого мальчика… — начал объяснять он.

— Мы знаем, — прервал его Александр Сергеевич.

— Она пролежала целую неделю, и он ничего никому не сказал.

— Он сказал, только не взрослым, а детям.

— Надо решать судьбу мальчика, — сказал офицер. — У него нет родителей.

— Родители есть, надо только оформить все документы.

— Желаю удачи. — Офицер козырнул и ушёл.

Александр Сергеевич подошёл к жене, прижал к себе и прошептал:

— Вот видишь, Бог даёт детей.

К этому времени мальчик пришёл в себя.

— Пошли, — сказала ему Дарья Петровна.

— Куда? — спросил Игорь.

— Домой.

— Мне надо из подвала свои игрушки забрать.

— Завтра вместе сходим и заберём, — пообещал ему Александр Сергеевич.

Глава 10

Если для кого студенческие годы и тянутся долгие годы, так только не для Василия. Как одно мгновение прошла учёба, свадьба, рождение сына. Будто не с ним, а с кем-то другим колдовали врачи, будто не ему, а кому-то другому завистники ставили подножки и пытались очернить его имя. Василий ничего этого не замечал. Он был поглощён литературой. Дар, которым наградила его судьба, рос ни по дням, а по часам, и наконец, достигнув критической точки, выплеснулся наружу, чтобы воплотиться в статьях, рассказах, повестях и других публикациях. Но самой большой мечтой для Василия было написание романа. Естественно, что он будет про войну и естественно, что главным героем будет командир. Однако талант, как и медаль, имеет свою оборотную сторону. Им начинают пользоваться не только те, кого одарила природа, но и все остальные, или все кому не поподя — можно и так сказать. А как ещё скажешь? Ведь в стране, где национализировано и поделено абсолютно всё, не может быть ничего личного. Если у тебя есть то, чего у остальных нет, значит отдать добровольно должен. Ну а если добровольно не отдашь… А как вы думали? Только так, и никаких разговоров. А то говорят, говорят — контрреволюция сплошная.

— Вася, дорогой, ну какие сейчас романы? — говорил ему главный редактор журнала. — Кого волнуют твои личные переживания? Запомни, ты рупор миллионов. Поэтому и надо писать про миллионы, а не про себя лично.

— Но ведь миллионы как раз и состоят из отдельных личностей.

— Вася, ты мне брось эту контрреволюцию на уши вешать. Никаких личностей у нас нет. Есть могучий и непобедимый советский народ.

— А товарищ Ленин или товарищ Сталин, разве не личности.

При упоминании этих имён, у главного редактора чуть не случился удар.

— Слушай, Василий, у тебя совсем плохо с политграмотой. Ну, какие же они личности? Они вожди.

— А я что сказал?

— Вот я и вижу, что ты не понимаешь, что говоришь. Иди и пиши. У нас тем неосвоенных на десять лет вперёд, а ты со своим романом лезешь.

И Вася шёл и писал. Писал про восстановление разрушенных городов, про то, как в колхозах женщины запрягались вместо лошадей и пахали, даже про то, как в Америке угнетали несчастных негров. В Америке он, конечно никогда не был, но в то, что там угнетают негров, свято верил. Василий писал про что угодно, только не про то, о чём хотел, ради чего и поступал в университет.

— Опять заставляют писать, про то, чего не видел, — жаловался Василий жене.

— А ты не пиши, — посоветовала Катя.

— То ест, как это не писать?

— А вот так. Про что ты должен написать?

— Про блокаду Ленинграда.

— Вот пусть они тебя в Ленинград в командировку и пошлют.

— А действительно, почему бы мне не съездить в Ленинград?

— И я там не была.

— Вот и поехали вместе.

Как ни странно никаких препятствий в редакции Василий не встретил. Наоборот, начальник даже обрадовался такому предложению.

— А что? Это идея. Найди там блокадника, и напиши про него статью. Да что там статью, напиши небольшую повесть.

Сборы были недолгими. Не прошло и трёх дней, как с лёгкой Катиной руки, Василий с женой оказались в Ленинграде.

Тут уж не надо быть ни Ленинградцем, ни литератором. Знает каждый — если надо писать про блокаду, начинать следует с Пискарёвского кладбища.

Обойдя это печальное и одновременно величественное место, молодой журналист с женой были потрясены героизму Ленинградцев. И хотя Василий сам был участником войны, и как говорится, прошёл и огонь, и воду, и медные трубы, увиденное не могло не взволновать его. Они с женой купили два букета цветов и подошли к братской могиле. На раскладном стульчике рядом с плитой, где был высечен только год захоронения, сидела женщина. Она так была поглощена своим горем, что нисколько не обратила внимание на подошедшую пару.

— Смотри, — толкнула локтём мужа Катя, — это настоящая Ленинградка.

Женщина не столько услышала, сколько почувствовала, что речь идёт о ней. Она медленно оторвала свой взгляд от плиты и подняла голову.

— Маша!? — неожиданно вырвалось у Василия.

— Вася, неужели это ты!?

Уже через час старые знакомые сидели в настоящей ленинградской коммуналке и вспоминали о своих военных подвигах.

— Ты про задание своё не забудь, — попыталась вернуть разговор в нужное русло Катя.

— Какое задание?

— Я ведь здесь в командировке. Редакция дала мне задание написать повесть о блокаднике, о коренном ленинградце. Вот я о тебе и напишу.

— Нет, — резко ответила Маша. — Я не имею права называться коренной ленинградкой. Вот если бы я пережила тут блокаду, тогда… Впрочем я могу рассказать тебе о настоящем ленинградце. Это дед Макар.

Маша так увлекательно начала рассказывать о деде Макаре, что молодой писатель, будто сам пережил с Макаром блокаду и вместе с ним умер в соседней комнате.

— Вот на этой самой кровати, — показала Маша. — Всё сделал и умер.

Василий не стал откладывать в долгий ящик свою работу и тут же записал основные вехи своей будущей повести.

— Да, интересная история, — сказал он, складывая и пряча листы исписанной бумаги. — Тебе его словно бог послал.

— И ты сюда не сам приехал, — тихо сказала Маша. — Тебя сюда тоже Бог послал.

— Не понял?

— Дело в том, что здесь живёт Кузьма.

— Кузьма? А он то здесь какими судьбами?

— Вот увидишь его, сам и спросишь.

— А командир? Ты о командире что-нибудь слышала?

После этого вопроса Машу словно подменили. Она, как будто, даже рассердилась на Василия за то, что тот задал этот вопрос.

— Нет, о командире я ничего не знаю. Ой! — вдруг вскрикнула она. — время-то сколько! А мне завтра рано вставать. Давайте расходиться. Встретимся завтра, я Кузьму приведу.

Гостям ничего не оставалось, как покинуть гостеприимную хозяйку и вернуться в гостиницу. Перед сном Катя спросила мужа:

— Что это с ней было? Она даже в лице изменилась, когда ты про командира спросил.

— Я заметил. Не только изменилась, но и выгнала нас сразу. Здесь какая-то тайна.

— Ну, что ж, ты разведчик, тайны по твоей части.

При встрече с Кузьмой говорили практически обо всём, но одна тема всегда оставалась закрытой. Стоило задать вопрос о командире или спросить за что посадили Николая, разговор тут же переводился на другую тему. Можно было подумать, что Василий был не из одного партизанского отряда. Наконец, Катя поняла, что происходит. Из всей компании она одна не вписывалась в военные воспоминания. Это она была тем замком, который накрепко закрывал рты товарищей её мужа.

— Маша, а ты не покажешь мне город? — вдруг спросила Катя хозяйку, — а то мы с Васей скоро уедем и когда ещё здесь окажемся?

— Конечно. Когда ты хочешь?

— Да хоть сейчас. Мужчины не обидятся, если мы оставим их?

— Не обидятся, — ответила за мужчин Маша.

— Вот и прекрасно.

Катя с Машей встали, быстро оделись и ушли.

— Что это с ними? — спросил Василий.

— Она говорила, за что Николая ещё во время войны посадили? — вместо ответа спросил Кузьма.

— Нет.

— А за что после войны в тюрьму попал?

Василий отрицательно помотал головой.

— Ну, тогда слушай.

Когда женщины вернулись с прогулки по городу, вся комната была прокурена так, что щипало глаза.

— Ты рассказал ему? — спросила Маша Кузьму.

— Да.

— Теперь давайте решать, что делать будем.

Катя села на диван поодаль от фронтовых товарищей.

— Нет уж дорогая, присаживайся к нам, — сказал Василий. — Мы должны быть одной командой, как тогда.

— У тебя есть удостоверение журналиста? — спросил Василия Кузьма.

— Конечно.

— Вот и отлично. Пойдёшь завтра в школу и скажешь, что хочешь написать очерк о герое-партизане. Сам понимаешь, мне туда соваться нет резона.

— Он же не мог тогда выжить.

— Ты тоже не мог, однако выжил.

— Значит, его не было тогда в башне.

— Не будем гадать.

— Выходит, наша война ещё не окончена.

— Мы её должны закончить. Помни, в заложниках у них и Николай и командир.

Вернувшись в Москву, Василий сразу сел за свою повесть. Он написал её, что называется на одном дыхании. Главный редактор, прочитав её, был вне себя от радости.

— Вот это да, вот это сила! — восторгался он. — Ты знаешь, какая ассоциация у меня возникает? Иван Сусанин, как ты находишь?

— Уж прямо Иван Сусанин. Здесь ни поляков, ни болота.

— Я не в том плане. Он у тебя, как олицетворение всего русского народа. Вот только здесь, — редактор показал на строки и покачал головой.

— А что здесь?

— Ты же видишь, упоминание о Боге совсем неуместно.

— Вот как раз оно здесь необходимо. Дед Макар человек старый.

— Ты хочешь сказать, что все наши старики верят в Бога?

— Ну, не все, конечно, но подавляющее большинство.

— Вася, ты просто убиваешь меня. Ты хоть отдаёшь отчёт, что говоришь? Да нас с тобой просто посадят, если мы это напишим.

— В этом весь смысл повести, — не сдавался автор. — Только благодаря вере можно победить в таких условиях.

— Конечно вере, разве я против? Только вере во что?

— Во что? — переспросил Василий.

— Во всяком случае, не в Бога.

— Во что же тогда?

— В нашу родную Коммунистическую партию.

— Да вы что? Если я это напишу, мою повесть никто читать не будет.

— Прочитают, никуда не денутся, — заверил редактор.

— Нет, я такого писать не буду.

Редактор, видимо пожалел, что так испугал автора, но отступать было уже некуда. Единственное, что пришло ему в голову, так это взять тайм-аут.

— Ты устал в командировке, — перевёл он тему разговора, — тебе сейчас необходимо отдохнуть. Ты в этом году когда был в санатории?

— Да не был я в санатории ни в этом году, ни в прошлом и вообще никогда.

— Как это не был!? — вскрикнул начальник. — Герой войны, лучший сотрудник и вдруг не был?

Начальник так выкрикнул это, что проходящий мимо председатель месткома обернулся.

— На ловца и зверь бежит, — крикнул начальник и схватил председателя месткома за рукав.

Василий, увидев, что начальник занят с председателем месткома поспешил поскорее уйти.

— У меня к тебе дело, обратился главный редактор к председателю месткома. У нас герой войны ни разу не отдыхал в санатории.

— Ну и что? Санаториев мало, а желающих много.

— Ты меня не понял. Дело это политическое. Он герой Советского союза и талантливый журналист одновременно. А у всех талантливых с головой не всё в порядке. — Главный редактор многозначительно покрутил пальцем у виска. — К тому же он на войне был контужен. Опять же с головой проблема. Ты понял, куда я клоню?

— Если честно, то нет.

— Ты помнишь, как он бегал и хотел писать свой роман про белогвардейского офицера?

— Помню, было дело.

— А сегодня он мне дал материал ещё чище. Он утверждает, что победа в Великой отечественной войне произошла исключительно из-за веры в бога советских людей.

— А я то здесь причём?

— Притом, что если человек контужен на голову, да к тому же периодически лечится в санатории по направлению из психбольнице, то с нас и взятки гладки. Ну, а если нет, кто отвечать будет, если он ещё что-нибудь выкинет?

— Где же я направление такое возьму?

— А хоть из-под земли, если тебе конечно работа у нас нравится.

Вечером Василий, как тигр в клетке ходил по комнате и возмущался жене и тестю:

— Нет, вы только подумайте, убрать из повести веру в бога! А что же тогда останется?

— Да ты не переживай так, — пыталась успокоить его Катя.

— То есть, как это не переживай?

— Не может же быть, чтобы у всех людей было одно мнение. У твоего начальника одно, а у тебя другое.

— Здесь дело не во мнение. Тут дело принципа. Он одно понятие хочет заменить другим.

— Ты первый раз с этим столкнулся, а я насмотрелся этого… — вступил в разговор Андрей Тимофеевич.

— Но ведь это неправда! — возмущался Василий. — Неужели он думает, что во время войны солдат постановления партии вдохновляли на подвиг? Когда мы создали свой партизанский отряд, нас было четверо: один офицер, барон, вор и я. Люди совершенно разных убеждений, и никто не скрывал их. Мы победили. Также и в Ленинграде, люди были совершенно разных убеждений, и, тем не менее, они умудрялись говорить на одном языке. Представьте, что бы было, если бы они все говорили только на своём. Почему же сейчас мы должны стесняться своих убеждений?

— Потому, что война кончилась. Вам на войне нужна была карьера или победа? — спросил Андрей Тимофеевич.

— Победа.

— А сейчас мир, нужна только карьера.

— Как это всё противно! — брезгливо сказал Василий.

Он сел на диван и сморщился.

— У тебя голова заболела? — забеспокоилась Катя. — Ложись на диван и прекратим эти дурацкие разговоры. Всё равно мы ничего не сожжем исправить.

— Коли так, то надо уходить из литературы, — Вася сморщился ещё больше и лёг на диван.

В прихожей раздался звонок. Катя открыла дверь и на пороге увидела незнакомого мужчину с чемоданчиком.

— Я доктор, — представился он. — Где больной?

Катя, молча, показала рукой на гостиную. Вымыв в ванной руки, доктор подошёл к лежащему на диване Василию и, подвинув стул, сел напротив него.

— Что нас беспокоит? — ласково спросил доктор.

— Сильные головные боли, — вместо больного сказал Андрей Тимофеевич, — последствие контузии.

Доктор надел очки, долго осматривал Василия, и всё время что-то бормотал себе под нос. Наконец, он снял свои очки, посмотрел на Катю и сказал:

— В принципе ничего страшного я не нашёл, но вы совершенно правы — больному отдых необходим.

При этих словах Катя удивлённо посмотрела на отца и пожала плечами.

— Думаю, санаторий ему не помешает. Я буду ходатайствовать, чтобы путёвка вам была предоставлена.

— Какая путёвка? — не понял Василий.

— Не надо беспокоиться. Вам сейчас надо хорошо выспаться.

Доктор открыл свой чемоданчик и извлёк оттуда пилюли.

— Извольте принять. Это снотворное. Оно вам сейчас необходимо.

Катя сбегала на кухню и принесла стакан с водой. Василий послушно принял пилюли. Когда доктор ушёл, больной уже крепко спал.

— Ты когда его успела вызвать? — спросил Андрей Тимофеевич.

— Я думала, что это ты вызвал, — ответила Катя.

Оба постояли и помолчали. Потом, чтобы не мешать спящему, на цыпочках дочь с отцом вышли из комнаты.

— Чудеса, да и только, — сказал Андрей Тимофеевич.

Дочь в ответ только развела руками.

Зато для главного редактора никаких чудес не было, во-первых потому что он твёрдо стоял на марксистско-ленинских позициях и слово "чудеса" было не из его лексикона, а во-вторых, утром ему обо всём доложил председатель месткома.

Увидев в редакции Василия, Начальник отечески похлопал его по плечу.

— Василий Егорович, дорогой, ну зачем же надо было на работу выходить. Отлежались бы дома, отдохнули…

— Я хотел… — начал было Василий.

— Ничего не знаю и знать не хочу, — прервал его начальник, — отдыхать, отдыхать и ещё раз отдыхать. Сейчас председатель месткома принесёт вам путёвку в санаторий и, как говорится, приятного вам отдыха.

— Да я…

— Именно вы, — опять прервал его начальник. — Вы для нас важнее всех повестей и романов.

— Ой, как хорошо, что я вас встретил! — прервал их разговор председатель месткома. — Я вас, Василий Егорович, ищу. Вам через обком профсоюзов путёвочку организовали, так что будьте любезны получить.

— Но я и не думал сейчас никуда ехать!

— А что тут думать? Берите путёвку и поезжайте. Вы знаете, что мне стоило достать её, — обиделся председатель профкома, — Берлин взять легче, чем эту путёвку получить.

— Идите Василий Егорович, собирайтесь, а после отпуска поговорим.

Василию ничего не оставалось, как только выполнить распоряжение начальника. Стоило ему отойти от своих собеседников и скрыться за поворотом, как главный редактор довольно потёр руки.

— Оперативно ты!

— А ты думал, что профсоюзы только членские взносы могут собирать?

— А запись в карточке будет, ну что у него с головой не всё в порядке?

— Обижаешь, начальник, — ответил председатель месткома. — Профсоюзы — школа коммунизма! Всё уже сделано. Считай, что после санатория он вернётся полным инвалидом.

— Ну, полным-то не надо.

— Хорошо не полным. Скажем так — инвалид с правом работы.

Главный редактор посмотрел на часы и заторопился куда-то. Председатель месткома, что-то рассказывая своему собеседнику, прошёл с ним по коридору и скрылся за поворотом.

В санатории Василию было неуютно. Самое неприятное то, что ему запрещали писать. Ловить рыбу, собирать ягоды, спать — это пожалуйста, только не работать. Вначале это раздражало, но человек привыкает ко всему. Прошло две недели, и Василию такой режим уже нравился. Он валялся на кровати и ничего не делал.

— Хочешь почитать свежий журнал? — предлагал ему сосед.

— Нет. Ничего не хочу. Вот так валялся бы всю жизнь, ничего не делая!

К сожалению, а может быть и к счастью, ещё никому не удавалось ничего не делать всю жизнь. Наступил день, когда пришлось из санатория возвращаться домой. Если для Василия это событие было ни бог весть какое, то этого нельзя было сказать о членах его семьи. Соскучившись, они приготовили к встрече большой праздничный стол.

Домочадцы ждали от Васи рассказов об отдыхе в санатории, но кроме домино и рыбалки, он ничего не мог рассказать.

— Что ты там читал? — спросил Андрей Тимофеевич.

— Ничего. Мне даже в голову не пришло что-нибудь читать.

— Чем же ты там занимался? — поинтересовалась Катя.

— Играл в домино, ловил рыбу…

— И всё?

— И всё, а ещё спал. Я выспался, по-моему, на всю оставшуюся жизнь.

Все знают, что впрок невозможно сделать три вещи: наестся, надышаться и выспаться. День окончился, со стола убрали и все разошлись по спальням.

Раздевшись, Василий лёг, сладко зевнул и повернулся к стенке.

— Вася, ты же не видел меня почти месяц! — удивилась Катя.

— Давай завтра, — сказал Вася, зевая. Так спать хочется!

Не прошло и минуты, как спальня наполнилась тихим и сладким посапыванием.

"Вот, значит, чем ты там ещё занимался", — подумала Катя. Она отвернулась от мужа, закрыла глаза, но уснуть не смогла. Так и пришлось лежать с закрытыми глазами до самого утра.

Но, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ничего не изменилось. Ложась спать, Вася сладко зевал и засыпал, стоило его голове коснуться подушки. Кате стало стыдно, что она заподозрила своего мужа в измене. В её голову закралось другое подозрение: её муж ушёл в санаторий здоровым мужчиной, а вернулся больным. Выбрав время, когда в квартире днём никого не было кроме Василия и её, она подошла к мужу.

— Васенька, ну обними меня.

Василий обнял жену.

— Ну?

— Что ну?

Катя стала ласкать ему те места, к которым при посторонних обычно, не только не прикасаются, но даже не упоминают.

— Ну?

Василий отрицательно помотал головой. Катя сняла с себя кофту и юбку.

— Ну?

Ничего не изменилось. Она сняла чулки, бюстгальтер и трусики.

— Ну?

Муж молчал. Больше снимать было нечего. Она раздела Василия, взяла его руки и прижала к своим грудям.

— Ну?

— Ты же сама видишь.

— Вижу, — печально сказала она. — Чем же они тебя там лечили?

— Говорили, что колют только успокоительное.

— Хорошо же они тебя успокоили.

Катя обняла мужа и заплакала. Неожиданно она почувствовала те небольшие изменения, ради которых всё и было затеяно. Слёзы моментально высохли, она отошла от мужа на пол шага, посмотрела на него и заулыбалась.

— Ну, уж нет! Так просто я тебя не отдам! — она набросилась на мужа и повалила его на кровать.

Если дома у Василия были проблемы, то на работе всё наоборот. Начальника после отпуска было невозможно узнать. Он, встретив Василия, всё время шутил и улыбался.

— Всё-таки правильно, что мы немного тебя подлечили. Свеженький, краснощёкий — кровь с молоком! Может быть, и мне съездить подлечиться? — При этом начальник смеялся и хлопал Василия по плечу.

— Только для этого председателю месткома нужно Берлин взять, не меньше, — шутил Василий.

— А как у нас дела с твоей командировкой в Ленинград? Что с твоей повестью?

— Что-то мне расхотелось её писать.

— И правильно. А то какие-то молитвы, вера в бога. Ты же понимаешь, что нам это не нужно.

Василий послушно кивнул головой.

— Нет, действительно тебе санаторий на пользу пошёл. Только что же мы с затратами на командировку делать будем? Куда мне их списать?

— А зачем их списывать? Я ведь там не только про этого старика узнал.

— Ну-ка, ну-ка, рассказывай.

Василий рассказал, про своё посещение школы.

— Значит, говоришь школьный музей?

Василий в ответ кивнул головой.

— И где теперь этот герой?

— Никто не знает. Комсомольская организация обращалась в военкомат, в архив министерства обороны — всё впустую.

— А что ты можешь сделать?

— Я воевал в тех местах.

— А что, это интересная идея! В архиве ничего нет, а наш журнал раскопает. Тебе моя помощь нужна?

— Только полномочия. Я должен заниматься этим по заданию редакции, а не от своего имени.

— Ну, это естественно. А ещё?

— А ещё время. Дело это не быстрое.

— Так что же ты стоишь? Готовь документы и за дело. Сам говоришь, что времени нет.

И снова стук колёс, снова Ленинград. Видно, такая уж судьбы у журналиста — всё время куда-то спешить, всё время кого-то искать.

Директор школы, прочитав командировочное удостоверение журналиста, чуть не онемела. Корреспондент журнала, из самой Москвы с персональным заданием к ней в школу! Это значит школьный музей, а значит и школа, а значит и она, прогремят на весь Советский Союз. От таких перспектив в глазах темнело, и пробирал пот.

— Я, мы, комсомольская организация, пионерская дружина, — мысли путались у неё в голове.

— Да вы не волнуйтесь, — успокаивал её Василий. — Давайте определимся от кого поступила команда создать музей?

— От кого поступила команда? — переспросила директор.

— Да, от кого поступила команда?

— Вы знаете, я пришла в школу, когда музей был уже создан.

— Хорошо, я сформулирую свой вопрос по-другому: от кого могла поступить токая команда?

— Как от кого? — удивилась директор, — кроме райОНО нам никто никаких команд не даёт.

— А кто из райОНО?

— Наш инспектор — больше некому.

Так ничего больше и не узнав у директора школы, Василий направился в районный отдел народного образования. Инспектор долго изучала направление корреспондента. Наконец она оторвала свой взгляд от бумаги и посмотрела на Василия.

— Так что вы собственно от нас-то хотите?

— Как что? Я хочу узнать, кто дал команду школе создать музей?

— А зачем вам это? Вы хотите писать о герое-партизане, ну и пишите, мы-то вам зачем?

— Затем, что я не могу писать о герое. Чтобы про него писать, я его должен сначала найти его, а чтобы найти его, я должен выяснит, кто дал команду создать школьный музей.

— Вы же понимаете, что это не наша команда.

— Как не ваша? Разве школа может выполнять ещё какие-нибудь команды?

— Нет, других команд школа выполнять не может. Просто если бы речь шла о методиках преподавания, тогда…

— А здесь про что речь?

— Здесь идеология.

— Ну и что?

— А то, что идеологией занимается… — инспектор подняла палец и указала им вверх. — Райком партии.

— Кто в райкоме партии?

— Слушайте, молодой человек, что вы ко мне привязались? Неужели вы не знаете, чем у нас занимается райком партии? Идеологией. Вот идите туда и пусть вам там рассказывают, кто и кому, и какие давал команды.

В райкоме партии инспектор оказался ещё более законспирированный, чем в РОНО. Потребовался целый день, чтобы инспектор выдавил из себя одно единственное слово — горком партии.

Поняв, что в горкоме железобетонную стену бюрократии пробить будет почти невозможно, Василий прикрепил к лацкану пиджака звезду героя.

Как и подозревал Василий, секретарь горкома не очень то хотел разговаривать с корреспондентом на тему партизанского отряда. Однако звезда героя не позволяла отнестись к собеседнику без должного уважения.

— А почему именно партизанский отряд? Неужели у журнала нет других тем?

— А чем эта тема плоха?

— Я не сказал, что плоха. Просто ехать из Москвы в Ленинград…

— Ничего удивительного. Наши корреспонденты работают и на севере, и на юге и на западе и на востоке. Согласитесь, что Ленинград не так уж и далеко.

— Так-то оно так…

— У меня складывается мнение, что в горкоме партии не заинтересованы, чтобы редакция занялась поисками героя.

— Нет, вы не правильно меня поняли.

— А как же вас понять? В райкоме меня водили за нос, будто я государственную тайну выведываю.

— Нет, тайны здесь никакой нет. Но вы недалеки от истины. Я сам не знаю почему, но это дело находится на контроле комитета государственной безопасности.

— Государственной безопасности?!

— Так точно. Вот поэтому с вами никто и не хочет разговаривать на эту тему.

— И что вы мне предлагаете?

— Идти в комитет государственной безопасности.

Полковник МГБ, выслушав Василия, улыбнулся.

— Перестраховщики. Действительно МГБ интересовалось этим делом, но это было давно. Сейчас эта информация открыта, так что пишите себе на здоровье.

— А если не секрет, в связи с чем это дело интересовало вас?

— Никакого секрета нет. Оно нас интересовало в связи с возбужденным уголовным делом против одного бывшего белого офицера. Он обвинялся в дезертирстве. Теперь это дело закрыто.

— Преступника поймали? — спросил Василий.

— Он оказался не преступник.

После этих слов Василий еле сдерживал свою радость.

— Тогда кто же мне поможет в моих поисках.

— Возвращайтесь снова в горком, я позвоню им.

Попрощавшись, Василий, как на крыльях, вылетел из МГБ.

Полковник, после ухода корреспондента вызвал к себе помощника.

— Вот что капитан, — тихо сказал полковник. — Я должен всё знать про этого писаку: кто он, что он, зачем он разбирается с этим делом.

— Так точно, товарищ полковник.

— Глаз с него не спускать.

— Разрешите выполнять?

— Выполняйте.

Василий в этот же день снова пошёл в горком. На этот раз секретарь был более приветлив. Он уже не пытался увильнуть от вопросов корреспондента. Правда, узнать от него мало что удалось. Он сам ничего не знал. Но и того, что он знал, хватило Василию.

— Хочу вас огорчить, вам придётся снова возвращаться в Москву.

— Почему в Москву?

— Был звонок из ЦК. Они приказали, а мы исполнили. Это всё, чем я вам могу помочь.

Естественно, что Василий не мог не поделиться такой новостью с друзьями. Собравшись у Маши дома, трое фронтовых товарищей обсуждали, как они сообщат командиру, что охота на него кончилась.

— Я думаю, надо послать ему телеграмму, — советовал Василий.

— А если за это время он поменял адрес?

— Я могу съездить к нему и разыскать, — предложила Маша.

— А ребёнок. Куда ты ребёнка денешь?

— Нет, это не вариант. Давай я съезжу. Оформлю командировку и съезжу. Тем более это по теме моего задания.

— Я вообще считаю, что ехать никому не надо, — не соглашался Кузьма. — Информацию надо перепроверить.

— Какую информацию? — не понял Василий.

— Ту, которую ты принёс.

— Ты что, мне не веришь?

— Не тебе, а источнику.

— Кузьма, ты можешь по-русски говорить? Я не понимаю, что такое источники. Ты пойми командир уже сколько лет живёт под чужим именем. Живёт и не знает, что дело против него давным-давно закрыто, а самое главное, что он ни в чём не виноват.

— Я в МГБ не служил, мне НКВД вполне хватило, но думаю хрен редьки не слаще.

— Ты хочешь сказать, что полковнику МГБ нельзя верить? — удивилась Маша.

— Я, по-моему, это уже сказал.

— И как же ты будешь это перепроверять? — спросил Василий.

— У меня начальник на повышение идёт в Москву, а я на его место. Попрошу его узнать, якобы для твоей статьи.

— Ты попробуй ещё про этого гада узнать.

— Да уж конечно, случая такого не упущу.

— А что же с Колей делать? Неужели никак помочь нельзя? — неожиданно спросила Маша.

— Я работаю над этим, — ответил Кузьма.

— Ты работаешь, а он там сидит ни за что ни про что.

— Вот что сделаем, — строго сказал Кузьма. — Пока я информацию не перепроверю, никаких действий предпринимать не будем. Ты Василий поезжай в Москву и работай в архиве, а ты, — он посмотрел на Машу, — жди.

— А что мне ещё остаётся?

Попив чая, Василий и Кузьма вышли от Маши. Пройдя по улице вместе, они разошлись. Кузьма пошёл домой, а Василий в гостиницу.

Если бы наши друзья могли видеть себя со стороны, то они заметили, что на почтительном расстоянии от них следовали две фигуры. После того, как товарищи расстались, фигуры тоже разошлись: одна пошла за Кузьмой, а вторая за Василием.

Глава 11

Начальник Кузьмы устраивал отвальную. Он так давно добивался своего перевода в столицу, что самому не верилось, когда мечта осуществилась. Он не жалел денег. На его отвальной гуляла вся прокуратура. Один тост сменял другой и гости уже были в таком состоянии, когда голова не знает, что делает свой собственный язык. Кузьма несколько раз хотел подойти к шефу и поговорить о своём деле, но всякий раз откладывал: то кто-то вертелся около начальника, то сам начальник чем-то занят. Вскоре он и вообще бросил эту затею. Начальник настолько был пьян, что еле ворочал языком. "Поговорю завтра, — подумал он, — время ещё есть. Сегодня он всё равно всё забудет". Обведя помещение взглядом, Кузьма обратил внимание, что все гости, также, как и начальник, еле стояли на ногах. "Как же я устоял, — подумал он". Его взгляд остановился на жене. Она, слегка покачиваясь, что-то говорила жене начальника. Кузьма не мог слышать о чём шёл разговор, но то, что обе женщины были им очень увлечены, догадаться не составляло труда.

— Шурочка, а помнишь, как мы с тобой познакомились? — шептала Наташа.

— Конечно. Это было на вашем новоселье.

— Да, мы тогда тоже хорошо выпили.

— Выпили хорошо, только ты тогда пьяной не была. Твоя голова была занята той дворничихой. Помнишь, как мы её? Вот так…

Шура взяла фужер и с силой сдавила его. Тонкое стекло лопнуло и вонзилось в руку. Кровь брызнула на платье и скатерть. Гости сразу забеспокоились и забегали, пытаясь оказать помощь.

— Хватит пить, — сказал Шуре муж. — Ты уже не контролируешь себя.

— Надо холодненького приложить, чтобы кровь остановить.

За считанные секунды абсолютно все гости столпились вокруг жены прокурора. Каждый пытался чем-то помочь. И не просто помочь, а так чтобы это обязательно было замечено начальником. Взглянув на рану, Шура, толи от вида крови толи от выпитого, упала в обморок. Хозяйку подхватили заботливые руки гостей и понесли в спальню. Вскоре все покинули гостиную и у стола с измазанной кровью скатертью, остался стоять один Кузьма. Он вдруг вспомнил своё новоселье. Там тоже раздавили фужер и поранили руку, только тогда пострадавшей была его жена. Взгляд Кузьмы остановился на осколках разбитого фужера. Они, красные от крови, как клинки зловеще сверкали своими лезвиями. Кузьма стряхнул их на салфетку, и стал искать, куда бы выбросить осколки.

Из спальни вышел начальник.

Кузьма машинально свернул салфетку, засунул её в карман и повернулся к начальнику.

— А ты чего здесь один стоишь? — спросил шеф.

— Там и без меня народу хватает. Человеку нужен воздух, а они набились, как сельди в бочке — не продохнуть.

— Не хорошо получилось, — посетовал Степан Егорович.

Случившееся отрезвило начальника. Можно было поговорить с ним о деле, но в такой обстановке делать это было неудобно.

— Я пойду, — сказал Кузьма начальнику.

— Да, да. Ты уж извини, что так всё вышло.

Пока возвращались домой, Наташу совсем развезло. Слава Богу, что сын уже спал и не мог видеть мать в таком виде. Кузьма, обхватил жену за талию и попытался затащить в ванну, но только стоило ему прикоснуться к её животу, как изо рта вырвался фонтан. Он попытался взять её по-другому, но она, как манная каша расползалась в разные стороны и выскальзывала из рук. При этом ей всё время нужно было что-то сказать мужу, но кроме пузырей с её уст ничего не слетало. Провозившись так целый час, Кузьме удалось всё же уложить Наташу в постель и убрать за ней все последствия отвальной начальника. Услышав ровное сопение супруги, Кузьма тоже лёг в соседней комнате, но уснуть не смог. Он поворочался с часик, потом встал, сел за письменный стол и стал бесцельно перебирать предметы в ящиках. "Старею, — подумал он, — впервые не могу уснуть". В руки попался маленький листок бумаги. Он вспомнил, как заставил следователя снять отпечатки пальцев с кубка, которым был разбит бюст Сталина. Тогда он сравнивал эти отпечатки с отпечатками почти всех сотрудников школы, но это ничего не дало. Вдруг он вспомнил про осколки, которые лежали в кармане пиджака. Не потому, что Кузьма заподозрил что-то, а скорее для того, чтобы хоть как-то убить время бессонной ночи, он обработал осколки и стал сравнивать отпечатки с теми, что дал ему следователь. Качество отпечатков на осколках было отвратительное. Кровь практически смыла их, или, по крайней мере, размазала. Однако это ровным счётом ничего не значило, ибо задачей было не сравнить одни с другими, а убить время.

Кузьма нашёл небольшой островок на стекле, который не был повреждён и через лупу стал разглядывать его. Вдруг один завиток замысловатого рисунка показался знакомым. Кузьма положил отпечаток следователя рядом и ещё раз сравнил завитки. Сомнений больше не оставалось — завитки были идентичны. И хотя опытный сыщик прекрасно знал, что завитки никогда не повторяются, голова не хотела верить собственным глазам. "А вдруг к этому фужеру прикасался ещё кто-то?" Кузьма закрыл глаза и постарался в мельчайших подробностях восстановить в памяти всё, что происходило на отвальной у начальника. Вот Наташа с Шурой мило о чём-то беседует, вот Наташа наливает Шуре вино в фужер. Вот Шура берёт Наташу за руку и отстраняет её, показывая тем самым, что ей хватит. Вот лицо жены начальника становится злым, она что-то говорит Наташе и сильно сжимает фужер. Фужер лопается, и осколки впиваются в руку Шуре. Нет, ничего необычного в этой сцене не видно. Кузьма вновь и вновь прокручивает эту сцену и вдруг обращает на одну еле заметную деталь: отстраняя руку его жены, Шура берётся за запястье Наташи, именно за то место, где блестит браслет часов. Кузьма бежит в спальню жены и возвращается с женскими часами. Обработав, позолоченный ремешок, он сравнивает отпечатки и ошеломлённый отваливается от стола. Всё точно — бюст Сталина металлическим кубком разбила жена прокурора. Кузьма быстро обходит квартиру и собирает всю женскую обувь, которую только может найти. Он достаёт из ящика стола небольшой свёрток, разворачивает его и достаёт гипсовые слепки от женских каблучков. То, что совсем недавно он и предположить не мог, становится кошмарной реальностью — за пожарным щитом в тот проклятый день стояла его жена и наблюдала за Ферзём. Кузьма достал альбомы с фотографиями, вытащил карточки, где изображена его жена и супруга начальника, оделся и ушёл из дома.

Сторож Ерофеич приходил на дежурство всегда загодя — за час, а то даже и за два. Не то, что у Ерофеича дел было очень много, просто дома одному было дюже скучно, а в школе всё-таки среди людей. А ещё потому, что все, и даже директор, уважали Ерофеича за возраст и относились к нему с почтением. Идёт, бывало, Ерофеич по коридору, а там директор с завучем о чём-то разговаривают. Поравняется с ними сторож, те сразу разговоры свои бросают и поворачиваются в его сторону.

— Добрый день, — скажет директор.

— Как ваше здоровье, Степан Ерофеич? — поклонится ему завуч.

От этого по жилам Ерофеича разливалась согревающая истома. Кивнёт он им, ответит чего-нибудь, а сам пройдёт немного вперёд, да и повернёт назад, вроде как забыл чего. Тут дело ясное — разговор снова зачинается, и будьте покойны, без рассказа про гражданскую не обойдётся. И хоть про подвиги его в школе все раз по сто слышали, всё равно до конца дослушают.

При такой службе и зарплата не нужна. А как же? Площадь казённая — опять же платить не надо. А харчи? Поварихи, женщины сердобольные. Осечек никогда не бывало, всегда не только накормят, но и с собой дадут. Вот и выходит, что он вроде как на полном государственном обеспечение, а сверх того ещё и зарплату выдают. Но самое дорогое — это трофейный большой ламповый приёмник. Его Ерофеичу физик отдал на сохранение. Когда из школы все уходят, включит он приёмник и слушает, что в мире делается. Там такое услышать можно, что на голове волосы дыбом встают.

Ерофеич, обойдя свои владения, выключив лишний свет и закрыв все двери, зашёл в свою коморку и повернул ручку приёмника. Он всегда это делал, когда точно знал, что в школе никого нет. А ну, кто услышит? Объясни потом, кого ты слушал? Сами понимаете — дело политическое. Прослушав все передачи, которые только мог поймать приёмник, толком ничего не поняв, он выключил его и лёг спать на рваный диванчик, который стоял тут же в коморке. А почему не соснуть часик — другой? Чай не банк государственный охраняет, а школу. Кому она нужна, да тем более, ночью?

Сон уже закрыл глаза Ерофеичу, возвращая его в молодые и безмятежные годы. Вот он стройный и красивый с шашкой наголо летит на коне, как ветер. Кругом шум боя: трещит пулемёт, гулко бухают пушечные разрывы, а он, словно заговорённый, летит всё вперёд и вперёд. Разрывы всё ближе и ближе. Их взрывы всё громче и громче. Вот они совсем рядом. Кажется, что снаряды рвутся над самой головой. Бум, бум, бум! Ерофеич открывает глаза и понимает, что это только сон. Он вытирает холодный пот со лба и снова ложится на диванчик.

Бум, бум, бум, — снова слышит он. "Нет, это уже не сон, — догадывается сторож". Ерофеич встаёт с диванчика и подозрительно оглядывается. В двери школы кто-то стучит. На глаза попадается приёмник. Ерофеич всё понимает. "Застукали, гады!" Опустив голову, он пошёл открывать дверь.

— Ты что уснул? — закричал незнакомец, тыкая Ерофеичу в физиономию прокурорское удостоверение.

Ноги старика задрожали, и он опустился на колени.

— Не губи, батюшка, бес попутал!

— Какой бес? Ты что несёшь?

— Физик. Это он мне на сохранение дал. А я не удержался — включил.

— Какой физик? Что включил?

— Да приёмник этот. Будь он проклят!

— Какой приёмник? Проснись дед!

— Так ты, соколик, не из-за приёмника сюда ночью пришёл?

— Нет. Вспомни, я уже приходил к тебе.

Сторож стоял бледный, как полотно. Нижняя губа его тряслась. Наконец он собрался с силами и еле вымолвил:

— Дозволь, батюшка, принять, а то ей богу, удар хватит.

Видя, что дедушка чем-то очень сильно перепуган, и что без лекарств уже не обойтись, Кузьма кивнул головой.

— Принимай, конечно. Я подожду.

Ерофеич засеменил к своему диванчику, засунул по локоть куда-то руку и вытащил бутылку. Не успел Кузьма и рот раскрыть, как Ерофеич налил полный стакан и залпом выпил. Потом он посмотрел на своего гостя, крякнул, занюхал своё "лекарство" рукавом и уже совершенно спокойно сказал:

— Говори, служивый, зачем явился?

— Помнишь, дед, я уже приходил к тебе?

— Да, помню, помню. Ты ещё за пожарным щитом целый час просидел.

— Помнишь, ты мне про двух женщин говорил?

— Помню. Только в толк не пойму сейчас-то чего тебе надо. С той поры, поди уже два года прошло. Музей давно восстановили. Неужто те дела кого-то ещё интересуют?

— Интересуют. Ты тогда обещал мне женщин тех опознать, если я их найду.

— Обещал. Да только где же ты их сыщешь? Если тогда не нашёл, то сейчас и подавно…

Кузьма вытащил фотографии и подал их сторожу.

— Здесь много людей. Посмотри, есть те, которые были тогда?

Сторож взглянул на фотокарточку и тут же ткнул в неё пальцем.

— Вот и вот, — сказал он.

— Точно?

— Точнее не бывает. Знаешь, какая у меня память? Я в гражданскую…

Сторож посмотрел на своего гостя и замолчал. Удар, который должен был свалить старика при приходе прокурора, теперь угрожал гостю.

— Эй, служивый, что с тобой?

Ерофеич потряс Кузьму за плечо, но гость не реагировал. Он сидел мертвецки бледным и смотрел в одну точку.

— Вот оно как всё обернулось, — бормотал себе Ерофеич под нос. — А я-то думал, что всё это из-за приёмника.

Сторож достал свою бутылку, вылил остатки в стакан и подал прокурору.

— Выпей, соколик, лекарства, а то и до беды не далеко. Лекарство хорошее, по себе знаю.

Кузьма машинально взял стакан и опрокинул. Однако "лекарство" не подействовало. Прокурор сидел такой же бледный и глядел в никуда.

— Эко, как тебя скрутило, милый! Тут одной дозой не обойтись. Придётся "НЗ" доставать.

Ерофеич опять полез за диванчик и достал литровую бутылку. Накрыв ненавистный приёмник газетой, он соорудил маленький столик, на который положил свёрток.

— А ну-ка, посмотрим, что мне бабыньки на этот раз положили, — приговаривал он, разворачивая свёрток. — Батюшки, вот это да! Вот это закуска! Да я тебя, милый, в два счёта на ноги поставлю!

За первой дозой последовала вторая а за второй третья. Только после этого стеклянные глаза прокурора ожили и наполнились слезой. Кузьма уже не смотрел в точку, а слушал своего собеседника. Собеседник же, получив ни с того ни с сего слушателя, старался не упустить случая и рассказать всё про гражданскую.

— … и наш эскадрон принялся рубить беляков! — уже не говорил, а кричал он.

— А у меня самый лучший друг — барон, — нарушил молчание Кузьма.

— То есть как барон?

— А вот так, барон и всё.

— Может ты, мил человек, не наших будешь?

Кузьма, молча, достал удостоверение и сунул его прямо в нос Ерофеичу. Тот долго читал, но так ничего и не понял.

— А ещё у меня есть друг — вор-рецидивист.

Тут у Ерофеича совсем крышу на сторону снесло.

— То есть как вор?

— А вот так, вор и всё.

Он сделал серьёзное лицо и задумался. Потом подозрительно посмотрел на Кузьму и спросил:

— Так ты чей прокурор будешь, наш или их?

— Что значит их? — не понял Кузьма.

— А вот то и значит — их. — Ерофеич отогнул угол газеты и указал на приёмник. — Вражеский значит.

— Не-е-т, ты ничего не понял я не вражеский, это просто они наши.

— Кто они?

— Барон и вор.

— А-а-а… Теперь ясно. — Ерофеич опять задумался и снова недоверчиво посмотрел на прокурора. — А разве так бывает?

— Бывает, — ответил Кузьма тоном не терпящим возражения.

— Давай выпьем, а то ты меня совсем запутал.

Они выпили. Ерофеич крякнул, закусил и с хитрецой посмотрел на гостя.

— А бабы тут причём? — спросил он.

— Какие бабы?

— Те, что на фотографии.

— Это моя жена, чтоб ей ни дна, ни покрышки.

— Там их две.

— Обе жёны. Что тут непонятного? Вторая тоже сволочь.

— У тебя две жены?

— Почему?

— Ты сам сейчас сказал.

— Я сказал, что одна моя жена, а вторая жена, но не моя.

— Так ты их двоих…?

— У меня ещё есть, но она жена моего друга.

— У-у-у ты какой! Давай за тебя выпьем — за настоящего мужика.

После этого тоста крыша у Ерофеича встала на место. Он хотел предложить прокурору выпить ещё за всех его баб, но тот так посмотрел на него, что сторож вспомнил о приёмнике, и ему сделалось страшно.

— …тогда давай выпьем, чтобы они издохли. Все трое.

— Нет, только две, — поправил Кузьма.

— Идёт. За третью выпьем отдельно.

Чтобы утром открыть школу пришлось вызывать милицию. Наряд сломал замок и обыскал помещения. В небольшой коморке были обнаружены два в усмерть пьяные тела.

— Будете забирать? — спросила директор милиционеров.

— А что с ними ещё делать? Сейчас составим протокол и увезём.

Сержант профессионально обшарил карманы спящих и сложил вещи на злополучный приёмник.

— Сейчас опись составим, — объяснил милиционер директору. — Прошу понятых подойти поближе.

Неожиданно лицо сержанта вытянулось. Он подошёл к старшему наряда и что-то показал ему.

— Понятые, вы свободны, — сказал старший.

Те непонимающе посмотрели на директора. Директор в свою очередь смотрела на старшего наряда. Старший подошёл к директору и зашептал:

— Посмотрите сами, — он протянул ей прокурорское удостоверение, — какой протокол?

Директор прочитала удостоверение, посмотрела на учителей, которые выступали в роли понятых и закричала:

— Что рты раскрыли? Быстро по классам!

Дважды команды давать не пришлось. Через пять секунд два милиционера и директор стояли у двух тел и думали, что им дальше делать.

— Пусть здесь проспятся, — советовал сержант.

— Я не возражаю, — соглашался офицер.

— Позвольте, то есть как это не возражаю? — возмущалась директор. — Прокурор ваш или наш?

— Прокурор наш, а сторож ваш.

— Ну и забирайте вашего прокурора с нашим сторожем!

— Товарищ директор, вы думайте, что говорите, — строго сказал офицер. — Как это забирайте? А вдруг он здесь при исполнении?

— Это вы называете исполнение?

— Всякое бывает, — оборвал офицер.

— Раз он здесь при исполнении, то сами их и охраняйте, а у меня скоро дети придут. Сами подумайте, что тут будет?

— Хорошо, — согласился офицер. — Сержант займите пост.

Директор облегчённо вздохнула.

— Я вас вот ещё о чём хочу попросить, — посмотрел на неё офицер. — Нам для этого дела надо что-нибудь кисленького, лучше огуречного рассола.

— Будет вам рассол.

Офицер и директор ушли. Сержант остался стоять на посту до прихода смены или пока прокурор не проснётся.

Целую неделю Кузьма не мог остановиться от приёма "лекарства". Стоило жене только открыть рот, чтобы образумить мужа — она сразу нарывалась на такую площадную брань, которую даже не слышала у пивных от алкоголиков, полностью потерявших человеческий облик. Самое обидное, что бедная женщина не могла догадаться о причине столь резких перемен. Перспектива, которая открывалась перед семьёй, была незавидная. Прокурора, страдающего запоями никто, разумеется, держать не будет, а отсюда и все вытекающие последствия.

Наташа, конечно, слышала о такой беде, как алкоголизм, но это было где-то очень далеко. Более того, причина этого недуга, по мнению жены прокурора, была элементарная распущенность. Поэтому представить себе, что алкоголиком сможет стать такой высоконравственный человек, как её муж, не укладывалась в голове. Разгадка этих неожиданных перемен пришла также неожиданно, как и сами перемены. Раздевая мужа, который вернулся откуда-то пьяный и грязный, Наташа услышала от него в свой адрес:

— Сука! Удушил бы собственными руками гадину, если бы не была матерью моего сына.

— За что, Кузя? — спросила Наташа сквозь слёзы.

— За что? А за что ты со своей подружкой Ферзя на нары усадила?

После этой фразы глаза Кузьмы закрылись, и раздался храп.

Однако если муж спал крепко, то жене было совсем не до сна. Она перебирала в голове последние годы жизни и пыталась взглянуть на них глазами мужа. Внутренний мир Кузьмы был наполовину закрыт для жены. Это было понятно: как офицер НКВД, а впоследствии прокурор, муж никогда не делился своими служебными тайнами с домашними. Но у Кузьмы были не только служебные, но и личные тайны. Вернее не тайны, а темы, которые муж никогда и ни с кем не обсуждал. Всякий раз, когда разговор заходил о партизанских годах войны или произносились слова: командир, Ферзь, Николай или Василий, разговор тут же переводился на другую тему.

Услышав кличку фронтового товарища мужа, Наташа догадалась, что натворила. И хотя не она разбила статую Сталина, а эта спесивая дура — Шура, её вина не становилась легче. Она не только коснулась запретной темы, она была причастна к тому, что фронтовой товарищ её супруга, выйдя из тюрьмы, снова оказался на нарах. Проведя всю ночь в раздумьях, Наташа не нашла ничего лучше, как отправиться за помощью к своему злейшему врагу.

— Заходи, — холодно сказала ей Маша. — Видно сильно тебя припекло, коли пожаловала.

Наташа прошла в небольшую по её меркам комнату и села на диван.

— Повиниться перед тобой хочу…

— Врёшь, — прервала её Маша. — Такие как ты никогда не будут виниться. Шкуру свою спасаешь — это может быть. Давай договоримся, если снова начнёшь врать — разговора не получится.

Наташа опустила голову и тихо сказала:

— Хорошо.

— Ну что ж, тогда продолжай.

Маша рассказала всё, что они сделали с Шурой.

— Неужели ты всё это сделала из ревности?

— Нет.

— Зачем же тогда?

— Понимаешь, Кузьма занимает определённое место в обществе и знакомство с дворником может нанести большой вред его карьере.

— А подружке твоей, зачем это надо было?

— Не знаю. Наверное, за компанию.

— Да, хорошая у вас компания. Я так понимаю, что Кузьма каким то образом узнал про ваши приключения?

Наташа молча кивнула головой.

— На что же ты рассчитывала? Неужели думала, что профессиональный следователь не разберётся в судьбе своего друга?

— Но ведь я не разбивала Сталина.

— Какая разница. Ты во всём этом участвовала.

— Значит, ты считаешь, что ничего нельзя сделать?

— Честно говоря, я не пойму, почему ты пришла за помощью ко мне?

— Да, действительно.

Наташа поднялась с дивана и направилась к выходу.

— Тебе муж никогда не рассказывал, про вавилонскую башню? — остановил в дверях Наташу голос хозяйки.

Женщина моментально вернулась на своё место и с надеждой посмотрела в глаза своей собеседнице. Ей показалось, что та произнесла что-то очень важное, что в её словах был тот самый ключ, который мог открыть дверь, разделяющую супругов.

— Говорил, — с надеждой произнесла она.

— И что ты поняла?

— Ничего. Это библейская сказка, которая к нашей жизни никакого отношения не имеет.

— Не имеет?

— Конечно, ведь это было очень давно.

— Почему давно? Это происходило раньше, происходит сейчас и будет происходить в будущем. Все люди связаны с этой башней. Одни строят её, другие хотят разрушить. Ты строишь, а твой муж разрушает.

— Я ничего не понимаю, — расстроено ответила Наташа. — Я вообще никогда не читала Библию.

Надежда, которая только что сверкнула, снова погасла. Зачем она пришла сюда? Неужели здесь можно рассчитывать на сочувствие. Эта дворничиха явно издевалась над ней. Но другого и не могло быть. Если бы кто-нибудь сотворил бы то, что сотворила она с этой женщиной, то рассчитывать на библейские сказочки не пришлось бы. Наташа, просто бы уничтожила противника. Жена прокурора встала и во второй раз пошла к двери.

— А мне жаль тебя, — услышала она за спиной.

— Теперь ты врёшь, — ответила она Маше. — Тебе не может быть меня жалко.

— Почему?

— Потому что на твоём месте, я бы просто убила такую, как я.

— А мне всё равно тебя жалко.

— Почему?

— Потому что у тебя нет выхода и никогда не будет.

Маша злорадно ухмыльнулась.

— Это у тебя нет выхода! Это ты жена зэка и дворничиха. Пусть мой муж не любит меня, зато я жена прокурора, а это кое-что значит.

Наташа хлопнула дверью и, кляня себя за то, что пришла к этой плебейки, пошла домой. Сдаваться супруга прокурора не собиралась. Она сама, призвав на помощь все свои женские чары, вернёт всё, что ускользало из её рук. Вернёт и уже никогда не выпустит. Единственной загвоздкой была водка. Когда муж был под градусом, женские чары не действовали. Но это временно. Не может же он быть пьяным всегда? Должен же он когда-то протрезветь?

Неизвестно, как в остальном, но в этом Наташа была абсолютно права. Какой бы сильный запой не был, он всегда имеет конец. Как-то проснувшись, Кузьма не стал искать водку, а оделся и ушёл из дома. Прокурор зашёл на почту и заказал разговор с Москвой. Целый час он ждал пока дадут связь со столицей, целый час пришлось сидеть в душной маленькой комнатке, чтобы поговорить всего несколько секунд.

— Вася, — сказал он, — Тот, через кого я хотел перепроверить информацию, оказался противником. Других каналов у меня нет — только враги.

Выйдя из почты, прокурор зашёл на службу, но через два часа вышел из прокуратуры и пошёл домой.

Наташа, увидев своего мужа трезвым, не поверила своим глазам. Это был её звёздный час, подарок судьбы. Сейчас или никогда. Промедление смерти подобно. Она опрометью забежала в ванну и переоделась в специально приготовленное для этого случая нижнее бельё. Она приобрела его на рынке за сумасшедшие деньги. По словам продавца ни один мужчина не сможет устоять если предстать перед ним в таком интимном наряде. Накинув халатик так, чтобы самые аппетитные места были "совершенно случайно" видны, она побежала в прихожую встречать мужа.

— Кузя, как хорошо, что ты сегодня так рано освободился!

— Ты так считаешь?

— Конечно, родной. Всё дела да дела. Ты, наверное, уже и забыл, что я женщина, а ты мужчина.

Жена обняла супруга и прижалась к нему полуобнажённой грудью. Однако на мужа большого впечатления это не произвело. Она попыталась поцеловать его, но муж уклонился. "Всё ясно — подумала она. — После такого длительного запоя ему действительно не до этого. Организм должен восстановить силы. В этом деле, как говорят врачи, — главное не навредить". Поняв, что первый залп оказался холостым, женщина моментально сменила тактику.

— Кузя, а помнишь ты мне рассказывал что-то про вавилонскую башню?

— Ну.

— Я не поняла, в чём там смысл?

— А зачем тебе это?

Наташа решила направить своё оружие на другую мишень. И если секс не привлекал мужчину, то на него можно воздействовать и через другие органы. Не даром говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Супруга оставила мужа в покое и побежала накрывать стол на кухне.

— То есть как это зачем? — кричала она с кухни. — Ты же знаешь, вот и я хочу.

Кузьма вымыл руки, зашёл на кухню и сел за стол.

— Ты всё равно не поймёшь.

— Я, конечно, не такая умная, как ты, но может быть я пойму?

— Тут дело не в уме. Чтобы это понять, совсем не обязательно быть академиком.

— Тем более. Зачем люди строили эту башню?

— Понимаешь, всё это иносказательно. На самом деле этой башни вообще, наверное, не было.

— А что же тогда было?

— Почему было? Это и сейчас есть.

— Что есть? — Наташе вдруг показалось, что её муж ещё не совсем протрезвел.

— Как что? Желание человека быть выше других.

— Ну?

— Что ну? Вот ты, например, зачем ты напялила на себя это уродство? — Кузьма показал на нижнее бельё, которое откровенно выглядывало из-под халатика.

— Как зачем? Я женщина, а ты мужчина. Неужели не понятно?

— В том-то и дело, что понятно. Мужчину должна привлекать женщина, а не кружева.

— Я могу снять.

— Причём тут снять или одеть. Я тебе объясняю про вавилонскую башню. Ты, желая привлечь меня, пытаешься стать красивее, чем ты есть на самом деле. Поняла?

— Ты хочешь сказать, что я некрасивая?

— Я хочу сказать, что надо быть тем, кем ты есть, а не казаться лучше, чем остальные.

Наташа придурковато улыбнулась, скинула халат и сняла дорогое нижнее бельё.

— Что ты голая сидишь? — сделал ей замечание муж.

— А тебе не нравится?

— Нравится, только в нужное время и в нужном месте, а за обедом поперхнуться можно.

Пришлось опять надеть халатик.

Кузьма, что называется — завёлся, и говорил уже, не обращая внимания на то, слушает его жена или нет. А жена слушала, ловя каждое его слово, каждый жест. Слушала, но ничего ровным счётом не понимала.

— Так вот я и говорю, — продолжал он. — У каждого человека своё предназначение. Человек по своей сути — уникален и никто не может быть выше него, ибо одинаковых людей не существует. Однако, многие завидуют, что у соседа крест легче и пытаются облегчить свой. А когда не получается, то начинают делать вид, что их крест легче и удобней.

— Какой такой крест? — робко переспросила жена. Но муж не услышал вопроса.

— Вспомни сама, как мы жили раньше? Я служил в НКВД, ты работала там уборщицей. Какие это были счастливые годы! Как мы любили друг друга!

— Господи, Кузя, неужели ты помнишь это?! Я так была тогда счастлива!

— А сейчас? — продолжал муж. — Я стал прокурором, мы живём в шикарной квартире, переехали в Ленинград, а счастья нет?

— Нет, милый, счастья нет.

— Значит не наше всё это. Не нам дано. Зачем мы строили эту башню? Чтобы похоронить под ней своё счастье? Вспомни, у нас тогда ничего не было: ни денег, ни площади, ни положения в обществе, а мы любили друг друга и были счастливы. Вот ты бы хотела вернуться в прошлое?

— Конечно, милый! — Наташа снова скинула халат и прижалась к мужу.

— Да я не про это!

— Тогда про что?

— Я в смысле любви.

— А я в каком?

— Я же говорил, что ты не поймёшь.

— Так объясни понятно. По-русски, без всяких этих башен.

— Короче, я уволился из прокуратуры.

— Тебя переводят на более высокое место?

— Нет. Я просто взял и написал рапорт. После моего запоя особенно никто не возражал.

— Так ты теперь никто?

— Почему никто, я твой муж. У меня снова ничего нет, как раньше. У тебя появился шанс снова быть счастливой.

— Ты хоть соображаешь, что говоришь?!

— Ты же сама только что сказала, что с удовольствием вернулась бы в прошлое.

— В прошлое? А что ты знаешь о прошлом? Ты знаешь, что твой бывший начальник меня и в хвост и в гриву, пока ты своими прокурорскими делами занимался?

— Что?

— А то, что слышал. В вашей конторе так принято. Чтобы расти по карьерной лестнице, жене надо хорошо начальника ублажать. А жена начальника ублажает начальника своего мужа. Ты не обращал внимание, что Шура часто в Москву ездила, якобы к родне? Вот по этому твой шеф на повышение и пошёл, ну а ты, стало быть, на его место.

— Но ведь это же…

— Это нормальные человеческие отношения. Так устроен мир. И никаких Вавилонских башен. В нашей стране есть только одни башни — кремлёвские.

Наташа встала, надела халат и застегнула его на все пуговицы.

— И что же ты делать собираешься?

— В Москву поеду. Не пропаду.

— А сын? Ему учиться надо.

— Сын уже не маленький. Тоже не пропадёт. Ну, а если что, то твоя блаженная дворничиха поможет.

Запой тем и страшен, что не знаешь, когда он начнётся, а когда закончится. Кузьма только что вышел из одного запоя, как тут же, после ухода жены, начался другой. Слова Наташи оказались пророческими. Действительно под этот недуг подставила свои плечи Маша.

Накормит, обстирает, спать уложит своих мужиков, подойдёт к своему комоду со слониками, взглянет на икону и перекрестит лоб.

— Слава тебе Господи, что не одна. А то одной бы совсем не выжить.

Иногда Кузьма приходил в себя, и тогда совесть начинала гложить его.

— Мало тебе своих забот, — говорил он Маше, так ещё я на твою голову свалился. Я же безработный. Денег поди на себя-то с трудом хватает.

— На счёт этого не беспокойся. Или забыл, как деньги мне давал? Вот они все до копеечки. Тогда я в беде была, а сегодня ты. Успокойся, не оставит тебя Господь. Всё образуется, устроишься на работу, а там глядишь и женишься.

— Кому я нужен?

— Нужен. Вы мужики после войны в дефиците, а уж такие герои, как ты в особенности.

Глава 12

Полковника МГБ вызвали в ЦК партии. От этого вызова трясло, как в лихорадке. Судя по настроению начальства, вызывали туда не для того, чтобы давать ордена. Ну, а если не ордена, то вывод напрашивался сам собой. Жена на всякий случай приготовила тёплое бельё, сухари и другие вещи, которые положены в таких случаях. И хотя полковник знал, что у арестантов отнимают всё — говорить это супруге не стал. Пусть готовит. Ей ведь после его ареста тоже не сладко будет. Она просто не знает, как это делается. Сначала муж, а потом и вся семья. А может и знает. Как утаишь, если треть страны сидит, а другая треть своей очереди ждёт.

Войдя в кабинет высокого партийного начальника, полковник так вытянулся, что у него закружилась голова. "Только бы не грохнуться прямо тут, — думал он".

— Мы вас вызвали, — начал партийный начальник, — по делу чрезвычайной секретности.

Полковник понял, что на этот раз судьба пощадила его. Головокружение исчезло, но ноги дрожать ещё не перестали. По лицу потекли капельки пота.

— Вам плохо? — спросил начальник полковника.

— Никак нет. Я просто очень внимательно слушаю вас.

— Так вот, у одного нашего партийного и государственного деятеля, — начальник указал пальцем вверх, — на войне погиб сын.

Жест, указывающий вверх, говорил полковнику о том, что положение этого партийного и государственного деятеля было выше, чем ЦК партии. Это могло быть только в одном случае: если этот деятель был в окружении самого "хозяина". Голова у полковника снова закружилась.

— … Звали сына Пётр Наливайко. Судьба забросила его в партизанский отряд в котором он погиб. Увековечивая память героев Великой отечественной войны, наши комсомольские лидеры перестарались и сделали из разведчика Петра Наливайко командира партизанского отряда. В Ленинграде даже существует пионерская дружина имени командира партизанского отряда Петра Наливайко. Чтобы скрыть эту невинную ошибку, из архивов убрали все документы по этому отряду и передали их на сохранение в МГБ.

— К нам?

— К вам. Всё бы было хорошо, но в школьно музее происходит погром. Погромщиком оказался бывший партизан этого отряда. Понимаете?

— Виноват, пока не понимаю.

— К расследованию подключается прокурор. Как вы думаете кто он такой?

— Тоже бывший партизан?

— Вы очень догадливы.

После похвалы полковник почувствовал себя не потенциальным арестантом, а снова полковником.

— Прокурор, который никогда не пил уходит в запой и увольняется из прокуратуры.

— Значит, узнал что-то, предположил полковник.

— Сейчас делом партизанского отряда занимается некий корреспондент…

— И он тоже из этого отряда.

— Вот именно. Более того, все трое знакомы между собой и недавно встречались.

— Заговор?

— Иначе и быть не может. Вы же понимаете, что разоблачение ошибки комсомольцев может привести к политическому резонансу.

У полковника снова выступил пот.

— Я уже не говорю о несчастном отце, — начальник снова указал пальцем высоко вверх. — Какого ему будет узнать, что его сын не был никаким героем и пропал без вести при загадочных обстоятельствах.

Полковник сочувственно покачал головой.

— Но если бы только это. Отец получил своё повышение во многом благодаря своему героическому сыну. Представьте, что всё это вскроется. Это уже не ошибка, это дискредитация партийных и государственных деятелей высшего уровня.

— Я всё понял, — полковник снова вытянулся в струнку.

— Вы ничего не можете понять, потому что я вам не всё ещё сказал.

— Виноват!

— В этой истории есть ещё один человек — настоящий командир партизанского отряда. Незадолго до окончании войны он скрылся. Вот теперь я всё сказал. Сами понимаете, что никаких приказов вы ни от кого не получите.

— Я всё понял товарищ…

— Просто товарищ, — остановил полковника начальник.

Когда полковник вышел из здания ЦК, он облегчённо вздохнул. Однако он пошёл не в управление, а к себе домой. Во-первых, нужно было успокоить жену, а во-вторых, сменить бельё. Та, что была на нём, совершенно промокла и прилипла к телу.

После звонка Кузьмы, Василий понимал, что спасение чести и достоинства командира целиком и полностью ложится на него. Созвонившись с управлением МГБ и заказав пропуск, Василий открыл дверь кабинета полковника МГБ.

— Заходите, заходите, Василий Егорович, — полковник расплылся перед гостем в улыбке. Интересуетесь партизанскими делами?

— Я ещё ничего вам не сказал, а вы уже знаете, чем я интересуюсь?

— Служба такая. Всё надо знать.

— Тогда сразу перейдём к делу. Я интересуюсь уголовным делом, которое было возбуждено против командира партизанского отряда, а в последствии командира полка Вронского. Я могу ознакомиться с эти делом?

— Нет.

Василий ожидал всего чего угодно, но не такого короткого ответа.

— А почему, позвольте узнать?

— А потому, что никакого уголовного дела против Вронского возбуждено не было.

— То есть, как это не было? А что же было?

— Была беседа в политуправление армии, вот и всё.

— Но ведь его в управление зачем-то вызывали?

— Вызывали не его, а всех командиров полков. Если вы помните, перед самым концом войны на некоторых участках фронта наши войска встречались с войсками союзников. Для того, чтобы военнослужащие знали как себя вести, для инструктажа были вызваны все командиры полков.

— И всё?

— И всё. А у вас другая информация?

— Я пишу сейчас повесть об этом партизанском отряде и столкнулся с некоторыми трудностями.

— Если это в моей компетенции, я помогу вам.

— В архивах, куда я обращался, нет никаких данных об этом отряде.

— Ну и что?

— Они ссылаются на вас.

— Вот ведь люди какие! Им главное свалить на кого-нибудь, отфутболить посетителя.

— Вы хотите сказать, что у вас архива отряда нет?

— Конечно нет. А почему он должен быть у нас.

Василий пожал плечами.

— Вот и я не знаю, — развёл руками полковник.

— Однако при нашей встрече вы сказали, что у вас служба такая всё знать.

— И это правда. Я не знаю, почему архив должен быть у нас, но знаю, почему его нет у военных.

Василий с интересом посмотрел на полковника.

— Его там нет, потому что документы партизанского отряда в архив никто не сдавал.

— А командир отряда, то есть полка?

— А командир отряда, то есть полка, скоропостижно уволился из армии и скрылся в неизвестном направлении, причём так, что даже наше ведомство не может его найти.

— А почему ваше ведомство его искало?

— Потому что армейцы его не нашли и обратились к нам. Полковник Вронский был награждён государственной наградой, но, к сожалению, его нет ни среди живых, ни среди мёртвых.

Василий летел домой, как на крыльях. Его командир был свободен, он вновь обрёл своё имя. Мало того, героя ждала награда о существовании которой он даже не подозревал.

Прибежав домой, Василий ничего никому не объясняя заказал разговор с Ленинградом. Увы, в Ленинграде трубку никто не брал. Василий подумал немного и назвал телефонистке номер Маши. Здесь ждать пришлось недолго. Василий услышал в трубке знакомый голос и сразу же поделился своей новостью.

— Значит, командиру можно выходить из подполья? — спросила Маша.

— Конечно.

— Но я не могу ему ничего сообщить без Кузьмы.

— А где Кузьма?

— У меня на кушетке спит.

— Так разбуди его.

— Не могу. Он уже второй день спит.

— Почему?

— У него запой.

— Неужели он пьёт?

— Иногда обстоятельства оказываются сильнее нас. В этом случае запой не самое большое зло.

— Но ведь кроме него ты тоже знаешь, где живёт командир.

— Я знаю только, что он в Кемерово. Столько прошло лет. Наверняка, он сменил и место работы и адрес. Нам без Кузьмы не обойтись.

— Давай сделаем так: я сейчас беру билет на Ленинград и еду к тебе, а ты постарайся, чтобы к моему приезду Кузьма был в норме.

И вот снова колёса отбивают свою знакомую дробь, снова проводник разносит чай и снова соседи по купе травят анекдоты и рассказывают байки. Василию повезло с попутчиками, два молодых парня говорили с ним, не умолкая. Они так привязались к Василию, что даже когда тот уходил в туалет, один из попутчиков всегда провожал его не в силах прервать свой рассказ. Даже курить в тамбур они ходили порознь: сначала уйдёт один, а когда первый вернётся, уходит второй. Как будто они стоят на посту и на время перекура меняют друг друга.

После Бологое решили обменяться адресами, чтобы потом встретиться.

— А ты по каким делам в Ленинград едешь? — спросил Василия попутчик.

— К фронтовому товарищу.

— А где он живёт?

— Не он, а она. Если честно, я адреса не знаю. Знаю, как пройти.

— А то мы бы подвезли, — предложил второй попутчик. — Нас на машине встречают.

— Ой что вы, не надо. От вокзала совсем близко, я и пешком дойду. Её дом стоит на реке — Фонтанная, кажется.

— Фонтанка, — поправил собеседник.

— Точно Фонтанка.

— Так мы как раз по Фонтанке и поедем.

— Правда? Вот здорово, тогда поеду с вами.

За разговорами время пролетело совсем быстро. Уснули поздно. Проснулся Василий от того, что попутчик тряс его за плечо.

— Эй, партизан, вставай, а то Ленинград проспишь!

— Почему партизан?

— А разве ты забыл, как нам вчера про свои подвиги рассказывал?

Василий быстро слез с полки, умылся и приготовился к выходу. Попутчиков действительно ждал автомобиль.

— Вася, ты с нами или своим ходом? — ещё раз предложили свои услуги соседи.

— Спасибо, прокачусь на машине.

— Ну, тогда пошевеливайся, водитель ждать не будет.

Автомобиль обогнул площадь Восстания и выехал на широкий проспект. Василий, желая блеснуть своей эрудицией перед новыми знакомыми, посмотрел в окно и сказал:

— Проспект 25 Октября.

— Нет, это Невский проспект, — тут же поправил его один из попутчиков.

— А я думал…

— Он назывался так раньше, — стал объяснять его товарищ. — Название так и не прижилось, поэтому решили вернуть старое название.

— Странно, я раньше этого не знал. Неужели это название не прижилось?

— Не только это. Улица Дзержинского, например. Коренной ленинградец всегда скажет — Гороховая.

— Ей тоже вернули старое название?

— Нет, пока во всяком случае.

— Интересные люди Ленинградцы, город три раза имя менял и всё прижилось, а улица не прижилась.

— Разве в Москве по-другому? Вы знаете проспект Горького?

— Конечно.

— А как её москвичи называют?

— Тверская.

— Вот видите.

Автомобиль подъехал к Аничкову мосту и повернул на Фонтанку.

— Вот тот дом, — стал показывать пальцем Василий.

— Куда подъехать? — спросил водитель.

— Вон к тому подъезду.

— Ленинградец так никогда не скажет. Надо говорить — к парадной.

Машина затормозила. Как не жалко было расставаться с новыми знакомыми, но путешествие подошло к концу. Василий попрощался с новыми друзьями, обменялся адресами и вышел из автомобиля.

Церемонии встречи старых друзей, как правила, проходят по одному и тому же сценарию: объятия, стол, сытный обед и рассказы, рассказы, рассказы.

По мере того, как Василий рассказывал про выполнение поручения Кузьмы, у бывшего прокурора лицо становилось всё мрачнее и мрачнее. Наконец он не выдержал и прервал рассказчика.

— Зачем же ты Маше по телефону звонил?

— А кому же мне звонить? Твой телефон не отвечал.

— По телефону вообще нельзя было звонить: ни мне, ни Маше.

— А как же тогда?

— Мы же говорили, что информацию нужно перепроверить.

— А я что сделал?

— Как же ты перепроверил? Получил ты её от полковника МГБ, а перепроверил у того же полковника.

— Полковник был другой.

— Зато МГБ тоже самое. К тому же одна информация отличается от другой.

— Чем отличается? — спросила Маша. По-моему никакой разницы нет.

— В первом случае Василию сказали, что уголовное дело было возбуждено, а потом закрыто, а теперь выяснилось, что его вообще не было.

— Точно. А я даже не обратил на это внимания!

— Стареешь. В отряде ты замечал любую мелочь.

— Там были враги, вот и приходилось относиться ко всему с подозрением.

— Здесь тоже не друзья, — проворчал Кузьма.

— Ты думаешь, что…

— Я ничего не думаю. Просто надо быть поосторожней.

Маша, заметив, что разговор вот-вот может скатиться за ту черту, где его можно будет характеризовать как антисоветский, решила разрядить обстановку компромиссной позицией.

— Кузьма, мне кажется, ты сгущаешь краски. Вася же сказал, что полковник был другой. Один человек сказал было дело, другой, что его вообще не было. Разница невелика. Неужели ты думаешь, что они прослушивают наши разговоры?

— Во всяком случае, не исключаю этого. Вы что-нибудь говорили про командира?

— Конечно. Иначе как я мог объяснить Маше необходимость моего приезда?

— Я надеюсь, что о том, где он сейчас живёт разговора не было?

— Я только сказала, что он в Кемерово, — виновато сказала Маша.

— А эти твои попутчики… Ты думаешь они просто так вертелись в поезде?

— Кузьма, но попутчики есть в любо поезде.

— Есть в любом, но мы всегда должны исходить из самого наихудшего варианта.

— Что же тогда нам делать? — спросила Маша.

— Предупредить командира о возможной опасности.

— Надо позвонить ему?

— Боже упаси! — воскликнул Кузьма. — Ножками, ножками.

— В Сибирь?

— А куда же ещё? Я утрирую, конечно. Поеду на поезде, и желательно без попутчиков.

— Я тоже поеду, — тут же предложил Василий.

— И я, — сказала Маша.

— А с детьми кто останется? — не согласился Кузьма.

— Они уже большие мальчики, справятся. А на работе я договорюсь.

И снова колёса отмеряют свои метры, снова за окнами мелькают леса, полустанки и поля, снова пассажиры рассказывают друг другу истории из своей жизни, но теперь это не посторонние люди, а фронтовые друзья, которые мчатся на выручку своему командиру.

Кузьма, подозрительно просверлив своим взглядом, наверное всех пассажиров поезда, успокоился. Слежки обнаружено не было. Бывший чекист позволил себе расслабиться. Он развалился на нижней полке и слушал рассказ Василия про партизанские годы.

Полковник МГБ тоже успокоился. Он позвонил в Кемерово и предупредил местных чекистов о приезде гостей. Пока они ехали в поезде, можно было отдохнуть — никуда не денутся. Ну а потом — последний штрих: троица ротозеев приведёт чекистов к белогвардейскому дезертиру и мышеловка закроется. Арестованных обвинят в каком-нибудь антиправительственном заговоре, а он полковник МГБ получит повышение за отлично выполненное задание. Нет, генерала не присвоят — масштаб не тот, но орден дадут, тут и думать нечего.

Всё наверняка так бы и закончилось, но, к сожалению, а может быть и к счастью не мы управляем обстоятельствами, а обстоятельства нами.

Полковник зашёл в свой кабинет, по обыкновению включил репродуктор, висящий на стене, и стал ждать. Сегодня он отменил все мероприятия, все встречи и оставил только ожидания. Он посмотрел на часы и подумал: "Поезд пришёл два часа назад. Сейчас они должны добраться до барона, а это значит, что с минуты на минуту должны позвонить из Кемерово".

Он посмотрел на телефон, но тот молчал.

"…Сегодня в двенадцать часов будет передано важное правительственное сообщение", — прозвучало по репродуктору.

Полковник не был бы полковником, если бы не умел увязывать текущий политический момент с каждым своим шагом. Сообщение, которое он услышал, требовало выдержки. Он не мог принимать решений, не зная, что случилось в государстве, поэтому, когда телефон соединил его с капитаном кемеровского управления МГБ, полковник решил взять тайм-аут.

— Нет, ничего не предпринимать, — командовал он капитану, — только наблюдать и докладывать. — Он посмотрел на часы и немного задумался. — Следующий сеанс связи в двенадцать тридцать.

Полковник сидел как на иголках. Он прекрасно понимал, что в Кемерово до двенадцати тридцати могло произойти всё что угодно, тем более, что время там было не московское. Ему было известно, что в состав преступной группы входил бывший сотрудник НКВД, который великолепно разбирается в вопросах конспирации. Более того все, за исключением женщины, были фронтовыми разведчиками, а это не фунт изюма.

"Уж скорее бы передали это правительственное сообщение", — думал полковник.

Стрелки часов подошли к двенадцати часам. В репродукторе раздался бой курантов. То, что услышал полковник привело его в шок. Он сидел за своим столом бледный, как мраморное изваяние и не моргая смотрел на репродуктор. Дверь кабинета открылась, и на пороге появился генерал — начальник полковника.

— Ты слышал? — спросил он.

— Да, — не меняя выражения лица, ответил полковник. — Умер товарищ Сталин. Что же теперь нам делать?

— Не знаю, — ответил генерал. — Не исключено, что и сухари сушить.

На столе снова зазвонил телефон.

— Да, — сказал полковник в какой-то прострации.

— Товарищ полковник, — прозвучало в трубке, — докладывает капитан Миронов. Объекты сидят в кафе впятером.

— А почему впятером?

— С ними жена барона. Товарищ полковник их надо брать прямо сейчас, вместе с баронессой.

— С какой баронессой?

— Как с какой? С женой барона.

— А что они делают?

— Пьют водку. Лица очень печальные. Я веду наблюдение с соседнего дома и всё вижу.

— Значит поминают?

— Кого?

— Вы что капитан радио не слышали?

— Никак нет, товарищ полковник. У меня здесь нет радио.

— Только что объявили, что умер товарищ Сталин.

На другом конце трубки послышалось что-то похожее на слабый стон.

— Не скулить, товарищ капитан!

— Я вот что хотел спросить: во сколько это объявили?

— Тридцать минут назад.

— А ведь они уже целый час пьют.

— Ну и что?

— Выходит, они это не по радио узнали.

— Вот что, капитан, не умничайте. Я не глупее вас и понимаю откуда можно ещё узнать такие сведения.

— Виноват, товарищ полковник!

— Так-то лучше. Слушайте приказ: Наблюдение снять. Операция отменяется.

Часть 2

Глава 13

Кода Альберт Эйнштейн обрушил на головы непосвящённых людей свою теорию относительности, то те, не нашли ничего лучшего, как объявить его сумасшедшим. И это было правильно, ибо только сумасшедший мог вообразить, что такое понятие, как время, которое, кстати выдумал сам человек для своего удобства, оказывается вовсе не зависит от него. Мало того — оно ещё и относительно: то есть может менять своё абсолютное значение в зависимости от окружающих условий. Нет, действительно — бред полнейший. Но то, что вчера было бредом — сегодня становится чуть ли не аксиомой. Вот тоже закономерность, претендующая на научное изыскание. Так и хочется всё бросить и запатентовать новое открытие, но увы — это уже сделали другие. Закон единства и борьбы противоположностей давно открыт и, к сожалению, не нами. Вернёмся же к физике, которую каждый из нас изучал со школьной скамьи, и, как говорится, впитал в себя с молоком матери. Не будем утомлять читателя доказательствами старика Эйнштейна, ибо каждый современный человек знает, что время понятие относительное. В детстве оно тянется, как резина, в молодости ускоряет свой бег, а после тридцати летит так стремительно, что порой оглядываясь на прожитое, удивляешься: неужели всё это было со мной? Прошло так много лет, а, кажется, что это было вчера. Если совсем недавно время было разделено барьером — "до революции" и "после революции", то теперь оно разделялось на "до войны" и "после войны". Законы природы неумолимы: люди от деятельности которых недавно зависел ход истории, должны передать штурвал молодым не зависимо от того, нравится им это или нет. А кто сопротивляется, не передаёт — становится смешным. Таких называют маразматиками или сумасшедшими. И это правильно, их время закончилось. Жизнь сохранена только с одной целью: не дать переписать историю с её победами и поражениями, не дать новым рулевым наступить на грабли, на которые наступали они — теперь уже отцы и деды. Увы, эта задача оказывается ещё труднее, чем стоять у руля. Однако ничего не поделаешь — всему своё время.

В Ленинграде местом сбора тех, кто уже понял, что ему надлежит передать бразды правления и тех, кто должен принять эти бразды, но ещё не знал этого, являлось Марсово поле. Девятого мая после прохождения военного парада и демонстрации трудящихся по Дворцовой площади, миновав улицу Халтурина, от стройных колонн отделялись маленькие струйки, которые сливались на Марсовом поле в большую людскую массу. Здесь у "вечного огня" ветераны, держа за руку своих детей или внуков, останавливались, как будто в растерянности, но быстро сориентировавшись по фанерным табличкам с наименованием номеров войсковых частей или названий соединений, распределялись по отдельным кучкам. К сожалению парады и демонстрации продолжались только до 1948 года. Праздник Победы перестал быть выходным днём. Однако Марсово поле не подчинялось постановлениям правительства, и ветераны продолжали встречаться на нём каждое 9 мая.

На скамеечке под большим кустом сирени, где не было никаких фанерных табличек, немного поодаль от "вечного огня" можно было увидеть четырёх мужчин и одну женщину, державшихся особняком. Рядом с ними на небольшом расстояние, устав от рассказов взрослых, которые они слышали, наверное, раз сто и наверняка знали наизусть, о чём-то своём говорили четыре подростка.

— Если бы я был правитель, то издал бы указ, чтобы День Победы праздновали бы вечно. По крайней мере, до следующей войны такого же масштаба, — сказал Василий.

— Ты думаешь, что такая ужасная война возможна? — спросил Николай.

— Атомные бомбы уже взорваны, — заметил Кузьма.

— Их сбросили на Японию, а не на нас, — поддержала своего мужа Маша.

— А для чего надо было их бомбить? Война и так уже кончалась. Квантунская армия практически не сопротивлялась.

— Это они чтобы нас запугать, — подытожил Василий.

Все почему-то посмотрели на Андрея Петровича.

— Американцы свою Вавилонскую башню строить начали.

— Так будет война или нет? — Маша с такой надеждой посмотрела на Андрея Петровича, как будто он сидел не на Марсовом поле, а в Белом доме президента США.

— Если наши свою бомбу успеют построить, то никакой войны не будет.

— Господи, только бы её не было, проклятой. — Маша перекрестилась и подняла глаза вверх.

Вверху силы небесные, будто присоединившись к проклятьям в адрес войны, разразились таким громом и молнией, что наши собеседники забыли о теме своего разговора и съёжились.

— Надо убираться скорее. Сейчас ливанёт, — сказал Андрей Петрович.

— Пошли к нам. У Маши всё приготовлено, — предложил Николай.

— Мальчики! Быстро домой! — скомандовала Маша детям.

Не успела она это произнести, как сплошной стеной хлынул ливень, не оставляя никому даже самой маленькой надежды не только сухим дойти до дома, но даже добежать до ближайшего укрытия.

Друзья сначала бежали, но потом, поняв, что это совершенно бесполезно, пошли пешком. Пройдя от Невы до Чернышёва моста, они скрылись в парадной.

Пытаясь не потревожить соседей, промокшее воинство проследовало по коридору квартиры в комнату Маши, оставляя за собой мокрые и грязные разводы. Закрыв за гостями дверь комнаты, Маша обнаружила, что потоки воды стекают с них, образуя на полу огромную лужу, грозящую протечь ниже этажом. Неприятности, которые могли быть у неё после этой протечки, можно было сравнить разве что с атомной бомбардировкой Японии.

— Живо раздевайтесь! — скомандовала Маша.

Хозяйка куда-то скрылась и снова появилась с большим тазом и тряпкой.

— Как это раздеваться, — не понял Василий.

— А вот так. Раздевайся и всё. Бельё в таз бросайте.

— А это самое… — всё ещё не понимал команды Василий.

— А этого самого я в госпитале насмотрелась столько, что на сто лет вперёд хватит.

Аргумент, который привела Маша, вероятно, был настолько весом, что больше никто никаких вопросов не задавал. В таз полетела мокрая одежда, а хозяйка к ногам гостей набросала тряпок, чтобы ликвидировать лужу. Когда Маша подняла голову, то увидела мужчин, стоящих в одних трусах и ждущих следующей команды.

Последним в процедуре раздевания был Василий. Он стащил с себя майку, бросил её в таз и начал стягивать трусы.

— Трусы можно не снимать, — послышался строгий голос хозяйки.

Где-то рядом хихикнул один детский голос, затем добавился другой, к ним присоединился мужской хохот, и вскоре вся комната содрогалась от гомерического смеха девяти человек.

Смех так разогрел голые тела, что от них повалил пар, наполняя комнату своеобразным банным запахом.

— А вы чего ржете, как жеребцы? А ну, быстро в ванную! Заболеть хотите? Смыться, растереться до красна полотенцем и назад, согреваться будете, — прозвучала команда хозяйки, обращённая к мальчишкам.

Те, как пули, вылетели из комнаты.

— Я сейчас бельё приготовлю сухое, после мальчишек вы пойдёте по-очереди. А пока надо согреться изнутри. Мы ведь тоже заболеть можем.

Николаю дважды повторять не пришлось. Пока Маша рылась в шкафу в поисках чего-нибудь тёплого и сухого, муж быстро накрыл на стол и разлил по стаканам водку.

— Машка, да брось ты эти тряпки! Всё уже налито. Иди к нам!

Как только водка проникла в кровь, сразу стало тепло и приятно. Захотелось вспомнить военные приключения, которые уже никогда в жизни не повторятся.

К сожалению, воспоминания пришлось отложить до лучших времён. Вернулись мальчишки.

— Сейчас водочкой греться будете, — тоном, не терпящим возражения сказала Маша.

— Вот здорово, значит, и мы выпьем!

— Ещё чего! Быстро на кровать!

Мальчишки вчетвером уместились на одной кровати, напоминая собой кильку, аккуратно уложенную в маленькую баночку. Водка действительно присутствовала в процедуре, только она попадала не в рот, как у взрослых, а на руки бывшей медицинской сестры. Грубые руки дворничихи, втирая в нежную детскую кожу водку, казалось, пытались вообще содрать её с мальчишек. Те охали, но сильные руки Маши не знали жалости. Она только приговаривала:

— Терпите казаки, атаманами будете!

После того, как кожа мальчишек стала красной, хозяйка бросила на кровать одежду и коротко скомандовала:

— Теперь одевайтесь!

— Ты нас также будешь лечить? — с опаской спросил Кузьма.

— Нет, вы изнутри греться будете.

— Ну, слава богу!

— Мальчишки, вас соседи видели?

— Нет, там никого не было.

— Вот и хорошо. — Маша посмотрела на Кузьму и кивнула ему головой. — Первый пошёл!

Кузьма, войдя в образ военных приключений, приложил руку к воображаемому козырьку, сказал "есть!" и выбежал в коридор.

Мальчики не ошиблись, когда сказали, что их не видели соседи. Однако соседи всё прекрасно слышали. И это не удивительно. Только мёртвый мог не услышать истерический смех девятерых человек. А после того, как по коридору коммунальной квартиры раздалось шлепанье босых ног, соседи просто обязаны были наблюдать за происходящем через прицел замочной скважины.

— Ну, что там? — нетерпеливо спрашивал сосед свою жену, которая стояла в три погибели напротив скважины.

— Мужик пробежал в ванную.

— Какой мужик?

— Какой, какой — голый!

— То есть как это голый? Совсем что ли, без трусов?

— Похоже, что без трусов.

— Ты что же отличить не можешь в трусах или без? Дай мне посмотреть.

Сосед оттолкнул жену и сам прильнул к скважине.

— Ну, что, увидел?

— Да нет. Стол мешает. Кстати, это ты его к Веркиной двери придвинула.

— Потому, что она со своим столом на нашу территорию залезла.

— Что ты привязалась к этой территории? Можно подумать тебе свои столы ставить некуда.

— А это не Веркино собачье дело, куда я свои столы ставить буду, а на мою территорию пусть не залезает.

Муж выпрямился и посмотрел на жену.

— Ну, что ты молчишь? Онемел что ли? В трусах он или нет?

— Не разглядел. Стол Веркин мешает.

— Так чего же ты сам не смотришь и мне не даёшь?

— А чего смотреть? Он уже в ванной.

Супруги, расстроенные тем, что им так и не удалось узнать, в трусах был мужик или нет, отошли от двери. Однако не успели они сделать и шага, как из коридора опять послышалось шлёпанье ног. Жена оттолкнула мужа и заняла наблюдательный пункт.

— Слушай, а это уже другой, — почему-то перешла она на шёпот.

— А этот в трусах?

— Я же говорю, что из-за стола не видно.

Муж сочувственно покачал головой.

— Ой, ещё один!

Досчитав до четырёх, супруги просидели в дозоре ещё полчаса и разочарованные, тем, что не смогли увидеть картину целиком, сели за обеденный стол напротив друг друга.

— Четыре голых мужика! Это надо же! — воскликнула в сердцах жена.

— А почему голых? Может быть, они в трусах были.

— Ты сам-то подумай, зачем в этом деле трусы? Четыре мужика на одну, не много ли?

— Вот это баба! — с завистью и восторгом вздохнул муж.

— Эй, эй! Ты чего это размечтался!

— Да я и не размечтался вовсе.

— Я эту сучку теперь со свету сживу, — зло прошипела жена.

— Машку что ли?

— Да причём тут Машка?

Муж, совершенно обескураженный вытянул физиономию.

— Кого же тогда?

— Верку, конечно. Весь кайф испортила со своим столом, сволочь!

Толи неожиданные приключения, свалившиеся на детей, толи водка, проникшая в кровь через кожу, а может быть и то и другое погрузило мальчишек в глубокий сон. Николай сложил детей на кровате, подобно кильки и подложил под их головы подушки. Маша достала откуда-то одеяло и накрыла мальчишек.

— А ведь я твоего Андрейку в первый раз вижу, — сказала Маша Василию.

— Мать еле отпустила его со мной.

— Что так?

— Вспомнила Кемерово. Помните, как нас тогда чуть было не накрыли?

— Сейчас времена не те, — заметил Николай.

— Времена не те, а память прежняя, тем более, если дело касается ребёнка.

— Времена всегда одинаковы, — заметил Андрей Петрович, — Меняется только форма, содержание всегда остаётся постоянным.

— Философы, давайте к столу, а то я усну от ваших умных речей.

Николай вставил каждому в руку стакан с водкой.

— Помните то дерево у нашей пещеры? Давайте выпьем за него.

Никто не пытался даже спросить, почему надо было пить за дерево. Просто все выпили и улыбнулись.

— Вот так вцепиться корнями и держаться изо всех сил, — добавил Андрей Петрович.

— Командир, а почему ты до сих пор под чужой фамилией ходишь? Охота на нас давно окончилась, — спросил Кузьма.

— У меня сын был Мироновым, потом стал Смирновым, а теперь ему из-за меня в третий раз фамилию менять? Нет уж, пусть остаётся Смирновым.

— Сын это сын, а как же ты? — спросила Маша.

— А ты как же?

— А что я?

— Кем ты хотела стать до войны?

— Хотела в медицинский поступать.

— А почему не поступила?

— Ты же знаешь, командир. Так судьба сложилась.

— А причём тут судьба? Взяла бы да и поступила после войны. Тем более для фронтовиков льготы были.

— А сын? Кто бы его кормил? Коля-то сами знаете где был.

— Вот и у меня сын.

— Извини, командир, не подумала.

— А жаль, — прервал их разговор Николай. — Быть бароном солиднее.

— А то ты не знаешь, кто я?

— Так это я…

— Вот видишь, ты знаешь, а остальным знать не обязательно.

— А жена-то знает? — не унимался Николай.

— Ну, ты сам-то подумай, быть баронессой и не знать этого. Конечно знает.

— Я предлагаю выпить за командира, — сказал Кузьма.

За командира пили стоя. Каждый вытянулся в струнку, как будто стоял в строю перед полковым знаменем.

Совершенно естественно, что в компании состоящей из четырёх мужчин и всего одной женщины после нескольких тостов разговор так или иначе пошёл о политике. Сначала беседа велась попарно. Однако, учитывая, что собеседников было нечётное число, пришлось изменить тактику. Каждый говорил как будто бы всем, но получалось, что вроде никому конкретно. Разумеется, что если задавался вопрос, то ответа он не находил. Тогда вопрошающий пытался решить эту проблему путём повышения голоса. Так как и этот приём не помогал, вопрошающий переходил к хитрости: Он наливал водки и вставал, чтобы провозгласить тост. Это действие мгновенно вызывало тишину, все поднимали рюмки и замолкали. Этих несколько секунд хватало, чтобы провозгласить тост и задать всё-таки свой вопрос. Ответа вопрошающий конечно так и не получал, но оставался очень удовлетворённым, что всё же был услышан. Среди этого шума, который иначе, как балаганом и назвать-то нельзя, вдруг громко и отчётливо прозвучала фраза: "это же не справедливо!". Сразу стало тихо, как будто в комнате вообще никого не было, как будто даже дети, лежащие вчетвером на одной кровате вдруг перестали сопеть, как будто ходики, висевшие на стене были остановлены чей-то невидимой рукой, как будто мир вдруг остановился перед чем-то страшным и непонятным. Вот вам и теория относительности. Прозвучало слово, которое не только изменило ход времени, но и вообще остановило его. Справедливость — это слово было не только способно распоряжаться временем, но оно определяло весь смысл жизни для наших героев. Ради него они побеждали смерть, ради него они сидели в тюрьмах, ради него отказывались от карьерных благ, ради него они вообще существовали.

Сразу же хочется предостеречь читателя: не следует с помощью этого слова на виду у всех пытаться останавливать будильники. Помните — время понятие относительное. У вас может ничего не получиться. Эти условия применимы только к нашим героям и только для них останавливается время.

— Что не справедливо? — переспросил Кузьма, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно.

— Ты закрытое письмо читал? — спросил его Николай.

— Доклад Хрущёва двадцатому съезду?

— Оно самое.

— Не по-людски это, не по-русски, — сказал Андрей Петрович.

— Вы говорите о культе личности Сталина? — уточнила Маша.

Молчание собеседников говорило о том, что Маша поняла всё правильно и о том, что абсолютно все осуждают это так называемое закрытое письмо.

— Какое же оно закрытое, если о нём знают все?

— Это потому, что зачитывали его только членам партии, — уточнил Кузьма.

— Я не верю ни одном слову. Там сплошное враньё, — возмутился Николай.

— Даже если там правда, всё равно это не справедливо! — стоял на своём Василий. — Нельзя судить мёртвых.

— Его вообще нельзя судить, — сказал командир.

— Почему? — не поняла Маша.

— Потому что он был гений.

Андрей Петрович разлил водку по рюмкам и встал.

— Я предлагаю выпить этот тост за него!

— Вот от кого ни ожидал, так от тебя, командир, — удивился Кузьма. — Ещё от Василия — куда ни шло. Всё-таки потомственный пролетарий, а ты — царский офицер…

— Потому и предлагаю, что царский офицер. Ведь этот Хрущёв потому и готов ногами запинать своего вчерашнего шефа, потому что понимает, что сам в подмётки ему не годиться. Сталин был настоящим русским императором, при котором империя, как птица Феникс восстала из пепла.

Андрей Петрович поднял руку с рюмкой. После этого всем ничего не оставалось, как выпить.

Процент алкоголя в крови у друзей быстро повышался, тела высохли, и кожа покрылась капельками пота от жары. Мужчины как-то незаметно для себя сбросили с себя то сухое бельё, которое им дала Маша и продолжали спорить сидя в одних трусах даже не замечая этого.

— Но ведь он столько народа положил! — уже не говорил, а кричал Василий.

— Да это не он положил, а сам народ себя положил, — перебивал его Николай. — Я уж посидел — знаю. Не Сталин же друг на друга кляузы писал? Сами в говне извалялись, а теперь покойника решили измазать.

— Ты хочешь сказать, что он не знал о репрессиях? — спросила мужа Маша.

— Я хочу сказать, что Хрущёв это тоже знал, и Микоян, и Ворошилов, и Буденный, и мы с вами. Выходит, что теперь все мы чистые и пушистые, а он один грязный?

— А что же делать с НКВД? — не унимался Василий.

— А что с опричниками делать будем? Может быть, придадим анафеме самого Ивана Грозного? Давайте ещё к ним приплюсуем и Петра Первого — за ним тоже кое что имеется, — разгорячился Андрей Петрович.

Неожиданно за дверью комнаты что-то скрипнуло. Собеседники прервали свой спор.

— Что это? — спросил Кузьма.

— Коля, придвинь стул к двери, — попросила Маша.

Николай ногой подвинул стул.

— Да не так. Надо чтобы спинка замочную скважину прикрыла.

Николай поправил стул и посмотрел на жену.

— Вот так хорошо, — похвалила Маша. — Это соседи, — объяснила она, как будто оправдываясь. — Андрей Петрович, на чём мы остановились?

Сосед отошёл от замочной скважины и виновато посмотрел на жену.

— Ну, что? — спросила она.

— Стулом закрылись, — объяснил тот.

— Ты хоть что-то увидел?

— Сидят голые и пьют водку.

— Ну, это ясно, а что ещё делали?

— Ты не поверишь! — захихикал муж.

— Да чего тут верить? Их четверо, она одна, все голые и пьяные, рассказывай, что они делали?

— Я говорю — не поверишь. Изучают материалы двадцатого съезда партии.

— Чего, чего? — не поверила своим ушам соседка.

— Изучают материалы двадцатого съезда Коммунистической партии Советского союза.

Соседка посмотрела на мужа, а потом в угол тёмного коридора, как будто старалась рассмотреть там икону. Не найдя таковой, она снова повернулась к мужу и размашисто перекрестилась.

— Господи, пресвятая Богородица! До чего же водка людей доводит!?

Супруги медленно прошли по коридору и скрылись в своей комнате.

Хорошо, что шёл не тридцать седьмой год, а пятьдесят шестой. Во времена не столь отдалённые, если кто-нибудь капнул бы, за такие слова соседке полагалось лет десять, как минимум, без права переписки и плюс к этому поражение в правах. (А капнул бы кто-нибудь обязательно).

Андрей Петрович, потеряв ход мыслей, подпёр рукой голову и задумался.

— Так о чём мы говорили? — спросил у всех Василий.

Друзья были уже настолько пьяны, что никто из них не мог вспомнить, о чём шла речь.

— Ах, да! — хлопнул себя по лбу Андрей Петрович. — Мы говорили, про то дерево! Помните?

— Точно! — поддержал Николай. — Мне очень хочется съездить туда.

— А я хочу не просто съездить, а сыновей наших свозить, — продолжил Кузьма. — Надо чтобы они всё знали и помнили, как и мы.

— И своим детям всё показали и рассказали, — согласилась Маша. — Только придётся немного подождать, а то не поймут. Маленькие ещё.

Глава 14

Если у кого и были сомнения относительно того места, которое занимал Советский Союз в мире, то в 1961 году они напрочь развеялись. Несомненно, оно было первое. Весь мир, все люди планеты, независимо от того любили ли они Советы или ненавидели, в этот год восхищались или по крайней мере вынуждены были восхищаться этой великой и загадочной страной. Во всех школах одной шестой части планеты двенадцатого апреля были прерваны уроки. В классы откуда-то принесли радиоприёмники и ждали двенадцати часов, чтобы услышать, то, что уже слышали, но никак не могли поверить в это. По мере приближения часовых стрелок к двенадцати, шум и разговоры стихают, и везде воцаряется гробовая тишина.

— Внимание, работают все радиостанции Советского Союза! Передаём сообщение ТАСС!

Нет, всё равно не верится. Хочется снова и снова слушать радио, хочется слышать про Гагарина и про корабль "Восток". Неужели это возможно, неужели смогли, неужели это мы? Да, возможно, да смогли, да это мы! Вдруг независимо от того, кто ты: инженер, военный, студент или школьник, начинаешь понимать — ведь мы это значит и ты тоже. Значит и твоя частичка, пусть сотая, пусть тысячная, пусть миллионная, сейчас там, на корабле "Восток". От этого голова идёт кругом. Хочется петь, хочется кричать, хочется целовать каждого встречного. Какие уж тут занятия? Это понимают все, даже учителя, которые считают, что важнее их предмета нет ничего на свете. Сегодня нет сил для учёбы ни для них, ни для учеников.

Саша с Колей уйдя из школы после четвёртого урока думали, что родителей дома ещё нет, Однако подойдя к дому поближе они увидели Сашину мать и Колиного отца. Отец стоял на лестнице и вставлял в держатели, установленные на фасаде дома, красные флаги. Заметив мальчишек, Маша замахала им рукой и позвала к себе.

— Идите, помогайте! Слышали про космонавта!?

Ребята быстро подбежали к родителям и забрали у них флаги.

— Уже и приказ дали флаги развесить? — спросил Саша у матери.

— Да какой тут приказ? Разве и так не ясно?

Неожиданно из-за соседнего дома на большой скорости выскочила "Победа". Машина остановилась у мальчишек с флагами, постояла немного, потом взревев мотором, снова рванулась с места. Проехав метров двести, машина остановилась, высадила мужчину и уехала. Мужчина быстрым шагом шёл назад, махал руками и что-то кричал.

— Кто это? — спросил Кузьма.

— Начальник жилконторы, — ответила Маша.

— Ничего себе! У вас начальник жилконторы на победе разъезжает.

— Да ты что, у него даже велосипеда нет.

Между тем, запыхавшись, мужчина приблизился и набросился на Машу. Кузьма хотел было уже вступиться за своего боевого товарища, но вовремя заметил, что начальник жилконторы ничего плохого не имеет в виду. Он обнял Машу, потом схватил её за руку и начал трясти её так, как будто имел намерение совсем оторвать.

— Ну, Мария, ну молодец, — приговаривал он, тряся её руку. — Век тебе этого не забуду!

— Да что случилось-то?

— Представляешь, сегодня утром в контору, как снег на голову, первый секретарь райкома заявился. Посадил в свою победу и погнал по нашему хозяйству. Ну, думаю, отработался я, значит. Вдруг ты со своими флагами. Он как увидел, так в лице даже изменился. Вот говорит настоящее коммунистическое отношение к порученному делу. Другие без приказа даже пальцем не пошевелят, а тут полное понимание политики партии и правительства.

— А я-то здесь причём?

— Короче премия тебе от меня причитается.

Начальник оставил наконец в покое руку Маши и счастливый направился к себе в контору. Неожиданно он остановился и повернулся к Маше.

— А отпуск у тебя когда? — крикнул он.

— Я в прошлом месяце только отгуляла.

— А хочешь когда?

— В следующем месяце хочу, в мае.

— Значит так и пойдёшь.

— Мама, а зачем тебе отпуск в мае? — спросил Саша.

— Дерево поедем смотреть все вместе, — ответил за мать Кузьма.

— Какое дерево?

— Девятого мая увидишь.

Как ни пытались ребята выяснить про таинственное дерево, как ни расспрашивали они родителей, почему их вдруг снимут со школы не дав закончить четверть и причём тут дерево — ничего не выходило. Те словно сговорились — девятого мая сами всё увидите.

А, собственно говоря, какая разница, дерево это или нет? Да хоть куст сирени, ни всё ли равно? Главное, что все сверстники будут сидеть за партой и грызть гранит науки, а тут нежданно-негаданно внеплановые каникулы! И не просто каникулы, а поход по местам боевой славы. И не просто поход, а с палаткой и кострами, с ночёвками в лесу и рыбалкой. Одним словом — приключения!

Лёгкий ветерок, словно фен, нежно сушит промокшие волосы. Прилипшая к телу майка, липкая и противная под лучами солнца снова становится мягкой и тёплой. Так бы и лежал на траве всю жизнь с закрытыми глазами и слушал дивное пение птиц. О чём они поют? Что их беспокоит? Уж во всяком случае, не проблемы людей. У них своя жизнь, свои переживания. Разве может человек понять их чувства, если это два разных мира, которые находятся рядом и никогда не пересекаются. Учёные тратят всю жизнь, чтобы понять его, но кроме своих предположений ничего определённого не могут сказать. Сказать. Вот и ответ на вопрос. Действительно, чтобы понять, надо сказать. А как птицы могут сказать, если у них и человека разные языки? Человек не понимает птицу, а птица не понимает человека, вот и получились два разных мира. Мы видим друг друга, слышим, но ничего понять не можем: у каждого свой мир, потому что у каждого свой язык. Да разве только птицы? Люди и те говорят на разных языках. Наверное, поэтому и происходят войны, наверное, из-за этого люди и убивают друг друга. Не потому что они плохие, не потому что им жизненно необходимо разрушить плоды трудов таких же людей, как и они. Разные языки — вот ключ ко всем проблемам. Даже если выучить язык другого народа, всё равно понимать его не будешь: думаешь-то на своём языке. А они думают на своём, вот и получаются снова параллельные миры. Интересно, а почему они никогда не пересекаются? Почему мы не способны понять их, а они нас? Зачем иметь сто, а может быть и тысячи языков, если можно обойтись одним? А может быть, вначале и был один? Отец что-то говорил про это. Надо почитать Библию. Ерунда, конечно, но всё-таки интересно. А с другой стороны, как почитаешь: та, что дома лежит, на древнеславянском языке — читать совершенно невозможно. А на русском попробуй, достань! Даже если и сможешь, не дай бог, кто узнает — сразу из комсомола попрут.

К юноше, валяющемуся на мокрой траве, подошёл паренёк примерно такого же возраста.

— Игорь, ты что на мокрой траве валяешься, заболеть хочешь?

— Тепло, не заболею.

— Это воздух тёплый, а земля ещё холодная, даже не заметишь, как простудишься.

Паренёк сел рядом с Игорем на камень.

— Это ещё неизвестно, кто из нас заболеет. Сам-то на камне сидишь.

— Это девчонкам нельзя сидеть на камнях.

Игорь встал с земли, подошёл к товарищу и присел на корточки.

— На камнях никому сидеть нельзя.

Он помолчал немного, заглянул в глаза паренька и спросил:

— Андрюха, а ты Библию читал?

От этого вопроса Андрюха чуть не поперхнулся воздухом, которым дышал. Он, как рыба, которую только что вытащили из воды, стал жадно глотать воздух, пучить глаза и шевелить губами, при этом умудряясь не издать ни единого звука. После этой процедуры он с удивлением посмотрел на Игоря и спросил:

— Я что, больной?

— Почему больной? Разве Библию только больные читают?

— А ты хоть одного здорового видел?

— Мой отец, например.

— Он не в счет.

— Это почему же?

— Он человек старой формации. А из современных нормальные не читают. Современные люди знают, что всё это сказки или мифы, это одно и то же.

— Андрюха, а почему мифы древней Греции можно читать, а свои собственные нельзя?

Андрюха хотел было опять изобразить из себя нечто вроде рыбы, но видимо передумал. Он серьёзно посмотрел на собеседника и почему-то перешёл на шёпот.

— А действительно, почему?

— Наверное, потому, что там есть то, что наши учёные не могут объяснить.

— А что там есть такого, что учёные объяснить не могут?

— Я не знаю, — удивлённо посмотрел Игорь на своего собеседника. — Я думал, ты знаешь, вот и спросил.

— А чего это тебя на эту тему пробило?

— Мне отец как-то рассказывал, про Вавилонское столпотворение. Я сейчас начал вспоминать, что это такое и понял, что ничего не понял.

— То есть, как это понял, что не понял?

— А ты эту историю знаешь?

— Мне тоже отец рассказывал, но я всё понял.

— И что ты понял?

— Там ещё башня была, так вот она рухнула.

— Почему рухнула?

— Потому, что построили плохо. Криво, наверное. Пизанская башня тоже кривая и тоже когда-нибудь рухнет.

— А в чём смысл?

— Да нет никакого смысла. Башня рухнула, другую строить не стали, вот и вся история.

— Знаешь, у кого надо спросить? У Сашки. У него мать верующая — она должна знать.

Ребята встали с камня и скрылись в лесу. Совершенно очевидно, что больше всего на свете им в данный момент надо было отыскать Сашку.

Саша уединился на берегу реки с удочкой и гипнотизировал поплавок, вращавшийся вокруг небольшого водоворота. Глубина на удочке была выставлена неправильно, и крючок то и дело задевал о дно. Это вызывало подобие клёва. Поплавок вдруг начинал дрожать, заставляя рыбака думать, что целая стая рыб заинтересовалась наживкой и приступила к атаке крючка. Потом он застывал на одном месте и резко уходил под воду. Рыбак с быстротой молнии бросался к удилищу и дёргал его изо всей силы. Крючок вылетал из воды, обязательно прихватив с собой какую-нибудь корягу или тину.

— Тьфу ты, опять сорвалась! — негодовал рыбак.

Он снимал с крючка тину, нанизывал на него червяка и снова застывал у удочки с надеждой в следующий раз уж ни за что не упустить добычу.

Из кустов послышались чьи-то шаги. В это время поплавок дёрнулся и застыл в нерешительности. В такой же нерешительности был и рыбак. Он привстал, протянул руки к удилищу и застыл в нелепой позе не зная, что делать: подсекать или ещё обождать.

— Сашка, ты здесь? — крикнули из кустов.

Поплавок нырнул, снова выплыл, прижался к листьям водорослей и уже больше не шевелился.

— Ну, что вы делаете?! Какого чёрта вам здесь надо? — чуть не плача сетовал рыбак. — Такая рыба из-за вас ушла!

— Откуда ты знаешь, что это была рыба, да тем более большая? — спросил Игорь.

— Ну, ни водолаз же за крючок дёргает?

— А почему ты считаешь, что она ушла из-за нас? — поинтересовался Андрей, вылезая из кустов.

— Вы так топаете, будто стадо слонов гуляет.

— Сашка, у нас к тебе дело, — серьёзно начал Игорь.

Понимая, по лицам Игоря и Андрея, что рыбалка не идёт ни в какое сравнение с тем делом с которым пришли ребята, Саша отвернулся от удочек и подошёл к приятелям.

— Ну, что за дело?

— Сашка, тебе мать про Вавилонскую башню рассказывала?

— Мне отец про неё рассказывал.

Андрей и Игорь переглянулись.

— Ну!? — спросили они хором.

— Что ну? — не понял Саша.

— Что он тебе рассказывал?

— Короче это была водокачка.

— Какая водокачка?

— Обыкновенная водокачка, которую потом взорвали.

— А почему она Вавилонская? — спросил Андрей.

— Потому что её Гитлер построил.

— А причём тут Гитлер? — не понял Игорь.

— Я и сам не знаю. Отец давно это рассказывал. Я ещё маленький был.

— Значит, тебе это отец рассказывал, а не мать? — переспросил Игорь.

— Отец.

— Но ведь у тебя мать верующая.

— Ну и что? Мать со мной вообще на религиозные темы никогда не разговаривает. Она считает, что у каждого человека своя дорога к Богу и никого подталкивать на эту дорогу нельзя. А что собственно случилось?

— А случилось то, — заговорческим тоном стал объяснять Игорь, — что нам всем эту историю рассказали отцы…

— И рассказали её по-разному, — продолжил за товарища Андрей.

— Следовательно, если мы сейчас пойдём к Кольке, — въехал в тему Саша, — то он нам тоже скажет, что узнал эту историю от отца…

— И расскажет её совершенно по-новому, — закончил коллективную мысль Саша.

Ребята, не теряя времени, быстро юркнули в кусты и скрылись. Поплавок резко дёрнулся и скрылся под водой. Леска натянулась и стала потихоньку стягивать валявшее на берегу удилище в воду. Река подхватила удочку, покружила её в водовороте и унесла за горизонт.

Кузьма с сыном вышли из леса с двумя большими охапками хвороста.

— Фу, дотащили, — сказал Кузьма, кидая хворост на землю. — Я к мужикам пойду, а ты перенеси хворост к женщинам, да побыстрее, а то костёр может потухнуть.

Кузьма показал рукой на полянку которую тонкой пеленой, как кружево, накрывал дымок от костра.

— Вы скоро придёте? — спросил Коля.

— Пособираем пока светло, чтобы вечером не бегать.

Отец опять ушёл в лес. Коля отдохнул немного и уже собрался поднять с земли охапку, как увидел ребят. Те окружили его и стали сверлить его взглядами.

— Вы чего? — насторожился Коля.

— Тебе кто про вавилонскую башню рассказывал мать или отец? — вместо ответа спросил Игорь.

— Отец. А что?

— Так я и знал, — Андрей толи от досады, толи от удовольствия, что расчёты оказались верны, звонко хлопнул ладонью по ноге.

— Колька, дело у нас серьёзное. Рассказывай, что тебе говорил отец?

Напрасно Николай говорил про костёр, который вот-вот может потухнуть, напрасно пытался понять в чём собственно состояла серьёзность. Товарищи были настроены решительно и не собирались уступать. Поняв, что рассказать будет быстрее, чем припираться, Николай начал свой рассказ:

— … понимаете, эта башня находится внутри нас, — при этом рассказчик показал рукой куда-то в область грудной клетки, — и её ни в коем случае нельзя строить. Но если человек всё-таки начнёт строить её, то она всё равно окажется разрушена.

Приятели переглянулись между собой и недоверчиво посмотрели на Николая.

— Понимаете, это притча и её следует понимать именно так.

— Не понимаю, зачем же строить, если заранее знаешь, что она будет разрушена? — разочаровался в услышанном Андрей.

— Потому, что люди не могут её не строить.

— Почему? — спросили хором трое.

— Потому, что они грешны.

Ребята опять переглянулись.

— Башня это наши пороки: жадность и зависть. Одним словом, желание быть выше других.

— Ну и…

— Её невозможно построить, потому, что когда люди начинают строительство, они перестают понимать друг друга — начинают говорить на разных языках.

— А потом что?

— Ничего. Башня начинает рушиться. Если она была достаточно большая, то может даже придавить тех, кто её строил. Поняли?

— Очень смутно, — сказал Андрей.

— С водокачкой было понятнее, — поддержал товарища Саша.

— У древних Греков мифы были интереснее, — заключил Игорь.

Стало смеркаться. Дымок, висевший над поляной, развеялся.

— Ой, я же хворост должен принести для костра! — испугался Коля.

Ребята схватили хворост и побежали к поляне.

Вокруг костра, оживлённо беседуя, сидели их матери и отцы. Увидев своих чад с хворостом, они громко рассмеялись.

— А ты, Катюша, хотела уже искать их! — смеялся Андрей Петрович, — как видишь, целы и здоровы.

— Вас, голубчики, только за смертью посылать! — смеялся Кузьма.

— А рыба-то где? — спросила Маша.

Саша, вспомнив, что ему было поручено наловить к ужину рыбу, чуть не провалился от стыда сквозь землю. Он как-то подпрыгнул и под смех взрослых кинулся к реке. Товарищам по несчастью ничего не оставалось, как последовать примеру своего друга.

Ребята стояли на берегу речи, когда было ещё достаточно светло, но и это не помогло им найти удочку. Рядом с тем местом, где рыбачил Саша, огромный чёрный кот, урча, как трактор, доедал и без того невеликий улов.

— Вот урод!

Саша отломил от куста прут и замахнулся на кота. Тот издал отвратительный вопль и скрылся.

Вернувшись, ребята застали своих родителей, сидящими вокруг костра и который раз рассказывающими про свои фронтовые подвиги. Присутствующие прекрасно знали про все приключения, но всё равно слушали с замиранием сердца, как будто это всё случилось только вчера, и как будто никто не знал, чем всё это закончилось.

После конфуза с хворостом и рыбой, ребята сидели у костра молча, ничем не напоминая о себе. Рассказы взрослых были им даже на руку. Мальчишки надеялись, что за разговорами родители забудут и про рыбу и хворост.

Наверное, потому, что ребята вынуждены были сидеть молча и слушать старших, или оттого, что истории, которые они слышали, происходили именно на том самом месте, где находились путешественники, рассказы, незаметно для слушателей стали превращаться в реальные события. Время, вспомнив, что оно относительно, вдруг перенесло ребят в тот период, когда их и на свете-то ещё не было. Темнота, действуя со временем заодно, придавала рассказу оттенок таинственности. Пляшущие языки пламени, освещая фигуры людей каждое мгновение с новой стороны, заставляли длинные тени двигаться вокруг костра за спинами путешественников, доводя последних до полуобморочного состояния. Тени от деревьев тоже двигались, будто бы кружась в такт какого-то замысловатого танца. И, наконец, лесные звуки дополняли сказочное превращение: они становились неотъемлемой частью рассказа, завершая переход из информационной составляющей мышления в совершенно конкретную материальную составляющую, которую можно увидеть, услышать, понюхать и пощупать. Ребята не просто услышали рассказ про войну — они в действительности побывали на ней, пощупали её, попробовали на вкус.

— Хальт! — выкрикнул Андрей Петрович.

Как по команде, мальчики бросились на мох и прижались к земле. Они затаили дыхание, чтобы враг не мог обнаружить их. Руки и ноги неожиданно сделались ледяные, а сердце на какое-то время перестало биться.

В иной обстановке такое поведение вызвало бы взрыв смеха, но только не сейчас. Сейчас не только дети, но и их родители были на войне. Сейчас они также, как и много лет назад думали об одном. Они молили Бога, чтобы немцы их не заметили, чтобы те сели в свой грузовик и скорее уехали.

Наконец взревел мотор и грузовик уехал. Путешественники стали понемногу приходить в себя.

— Кажись уехали! — с облегчением сказал Андрей.

— Папа, а кто это был с ними, — спросил отца Игорь.

— Это политрук.

— Тот самый?

— Тот самый.

— А у нас в школе говорили, что он был герой, — сказал Саша.

— Он был предатель, — пояснил Кузьма.

Как только Саша упомянул школу, путешествие во времени прекратилось. Все увидели обычную лесную поляну, догорающий костёр, и звёздное небо.

— Смотрите — Большая медведица! — воскликнула Катя.

— Прямо над нами! — почему-то обрадовалась Маша.

— Пора спать, — приземлил всех Андрей Петрович. — Завтра будет трудный день.

— А что будет завтра? — спросили ребята.

— Завтра надо дойти до пещеры. Если не успеем, политрук сдаст нас.

Костёр погас, тени исчезли, Большая медведица, повисев немного над палатками, вероятно, ушла к своим медвежатам, день, посопротивлявшись немного, полностью уступил свои права ночи.

Это только сказать легко: "…надо дойти до пещеры", а попробуй сделай! Куда не ступишь — везде тупик. Ручей вроде тот, да тропинка не та, полянка вроде знакомая, да за ней не лес, а поле, речка и та русло сменила. Проходив по лесу полдня и вернувшись на ту же поляну, с которой ушли, путешественники решили сделать привал.

— Надо подкрепиться, — предложил Кузьма, развалившись на траве.

— Ребята, займитесь костром! — отдал приказ Андрей Петрович.

Не прошло и часа, как обед уже булькал в котелке.

— Вася, вся надёжа на тебя! — сказал Николай, — твои карты лучше немецких были.

— Всё изменилось, карты тут не помогут.

— А где же рыба? — Даша посмотрела на мальчишек.

— Вспомнили всё-таки, — пробубнил себе под нос Игорь, отворачиваясь в сторону.

— Кот сожрал, — виновато сказал Саша.

— Какой кот? — спросил Андрей Петрович.

— Обыкновенный.

При этом Саша развёл руки и показал такого "кота" с которым мог сравниться разве что бегемот.

— Мы пока к Кольке бегали, он всю нашу рыбу сожрал. Я хотел его отодрать, так он убежал гад.

— Куда убежал? — не мог успокоиться Андрей Петрович.

— Вдоль реки драпанул.

— Вверх или вниз?

— Да что ты привязался к этому коту? — пыталась остановить своего мужа Даша.

— Дело в том, что коты в лесах не водятся, — таинственно сказал Андрей Петрович.

Если для женщин и мальчишек эта фраза ничего не означала, то для бывших разведчиков она объясняла решительно всё. Они тут же вспомнили, что недалеко от их пещеры действительно была деревня. Именно она снабжала партизанский отряд, состоящий всего из четырёх человек, продовольствием. Других источников пропитания у бойцов тогда не было.

Уже не один Андрей Петрович, а все мужчины не сводили с Саши глаз.

— Так вверх или вниз? — переспросили они его хором.

— Вниз, — ничего не понимая, ответил Саша.

— Кот конечно мог шарахнуться в любую сторону, — рассуждал вслух Андрей Петрович, — но вероятнее всего он припустил в сторону дома.

— Командир, — обратился к нему Кузьма, — разреши я в разведку схожу?

— Я от деревне к пещере раз сто или даже больше ходил, — сказал Николай. — С закрытыми глазами пройду.

— Николай пойдёт, — принял решение командир. — И ребят с собой возьми, приказал он уже Николаю.

Разведка вернулась быстро. Судя по улыбающейся физиономии Николая все поняли, что деревню разведчики нашли и именно ту, которую искали. В руках Николая была большая бутылка молока и лукошко с продуктами.

— Ты что опять!? — серьёзно спросил командир.

— За кого ты меня принимаешь? — чуть не обиделся разведчик. — Они как узнали, что это я во время войны у них продукты воровал, сами всё это сунули. Типа того, что я, как тогда, за харчами к ним пришёл.

— Дорогу к пещере узнал?

— Узнал. Только сегодня нам туда не попасть.

— Это почему же?

— Мы в гости приглашены. Вся деревня ждёт.

Бывают моменты, когда выбора не остаётся, и человек, покорившись судьбе, идёт туда, куда ведёт его всевышний, а не туда, куда намеревался всего минуту назад. Да и зачем сопротивляться? Ведь в гости пригласили люди, которые в своё время сыграли очень важную роль в судьбе, от слова которых, а вернее — от молчания, зависела жизнь. Во время войны на оккупированной территории молчание очень дорого стоило: если узнает враг, что человек знает, но не докладывает про партизан — не сносить ему головы. Да если бы только ему: всю семью вырежут — никого не пожалеют. А если семьи нет, значит, соседи расплатятся или знакомые. А уж если узнают, что крестьянин этих партизан прикармливает, то тут уж и говорить не о чем.

Колхозники встретили героев, как говорится, по высшему разряду: разместили в отдельном доме, истопили баньку, и прямо на улице смастерили длинный стол, где должны были поместиться все жители деревни. Продукты для этого мероприятия собирались в складчину — кто что мог (а могли деревенские немало). Тут было и мясо, и рыба, и овощи прямо с грядки, фрукты, которые было некуда ставить и поэтому расположили их на табуретках ряжом со столом. Хлеб был свой — деревенский и запах от него уходил далеко за деревню, расстилаясь по земле будто туман. А уж про салаты да винегреты и говорить нечего: их было столько сортов, что и вспомнить трудно. Финальным аккордом любого деревенского стола была запотевшая бутыль, ёмкостью в два с половиной литра, с мутно-белым содержимым, или как её называли здесь — четверть.

— Сами гоните? — спросил Кузьма, указывая на бутыль.

— Неужто вас магазинным травить будем? — тут же был дан ответ.

Старшим над деревенскими был дед Архип. Он, опираясь на кривую палку, которая изгибалась также, как и его здоровая нога, умудрялся всё проверить и везде сунуть нос. Больная нога напротив, была прямая, как стрела. Она волочилась за хозяином и прочерчивала борозду на земле, по которой можно было безошибочно проследить весь путь Архипа за последние полчаса. Архип подошёл к гостям и деловито сказал:

— Сначала баня. Вы люди городские, поэтому мы для вас по-городскому истопили.

— А в чём разница? — поинтересовался Игорь.

— В деревне мужики вместе с бабами моются, — стал объяснять Архип, — это, во-первых, а во-вторых, мы для вас шибко не топили.

Если уши от горячего пара сворачиваются в трубочку, если не только сидеть, но и стоять невозможно, потому, что танцуешь, будто на раскалённой сковородке, если боишься вздохнуть, потому как непременно сваришь себе лёгкие и если всё это называется "не шибко", то что же такое тогда баня по-деревенски? Правда в тот самый момент, когда от этого кошмара душа начинает расставаться с телом, деревенский мужик, поставленный над ребятами старшим, открывал дверь и выталкивал всех из бани в чём мать родила.

— На речку! Бегом! — кричал мужик.

— Как, голым? — не понимал команды Андрей.

Но его никто не слушал. Лавина красных тел вылетала из бани, пробегала несколько метров и ныряла в воду.

Только теперь, в холодной воде начинаешь понимать, что такое истинное блаженство, только здесь в речке понимаешь, как был неправ, ругая русскую баню самыми последними словами. Но деревенский мужик, будто издеваясь, начинает выгонять из речки на самом апогее блаженства.

— В баню, бегом! — командовал он. — Быстрее, а то замёрзнете!

И снова горячий пар, и снова речка, снова кошмар и снова блаженство. Сделав несколько таких заходов, начинаешь понимать, что чем жарче нагреешь своё тело в бане, тем большее блаженство получишь на речке. И вот уже юношеская рука, которая совсем недавно дрожала от страха и ужаса, берётся за ковшик, зачерпывает воду и плещет на раскалённые камни.

— Ууух, хорошо! — кричит Саша.

— А-а-а-а-а! — слышится голос Николая.

— Андрюха, ещё поддай! — просит Игорь.

— А теперь веничком! — перебивает всех бас мужика.

Дивный аромат наполняет парилку, веник выбивает всю усталость и хворь. Тело погружается в непередаваемую и прекрасную истому.

Конечно никто из людей не возвращался с того света. Никто не может точно знать, что такое рай и что такое ад. Но те, кто парился в настоящей русской бане, что такое рай, знают наверняка.

Пройдя обязательную процедуру омовения, гости наконец-то сели за стол. Первый тост, конечно, был за победу. Не успели родители и глазом моргнуть, как их чада опрокинули стаканчики с самогонкой. Заметив, замешательство гостей, Архип сказал, как бы оправдываясь:

— По нашим меркам они уже взрослые — мужики.

Однако мерки у всех разные. Архип сделал кому-то знак, чтобы ребятам больше не наливали.

— Понял, староста! — прозвучало откуда-то из середины стола.

— Дед, а почему тебя старостой зовут? — спросил Николай.

— А он во время войны у нас старостой был, — ответила вместо Архипа его жена.

— Как же тебя после войны в живых оставили? — удивился Василий.

— Я не только старостой был. Я на службе состоял у командира партизанского отряда! — с гордостью сказал Архип.

— У кого, у кого? — переспросил Кузьма.

— У полковника Вронского Андрея Петровича, — ответил старик.

— А ты хоть раз его видел? — спросил Николай.

— Вот чего не довелось, так не довелось. Врать не буду. Мы с ним через связных связь держали.

— А связных то помнишь? — усмехнулся Кузьма.

— Этих всех помню.

— Ну, — напирал на старика Кузьма.

Старик внимательно посмотрел на собеседника, достал из кармана грязную тряпицу, развернул её и извлёк из неё нечто похожее на очки. Линзы отдельно, а оправа отдельно. Приспособив всё это каким-то образом на носу, дед ещё раз посмотрел на Кузьму.

— Свят, свят, свят! — вдруг закричал он. — Узнал, люди добрые, ей богу, узнал!

Дед обнял Кузьму и расцеловал его, будто это был его родной сын.

— Грех, ох, какой грех не выпить за это! — кричал дед.

Собственно никто не был против. Сначала выпили за деда, который нашёл Кузьму, потом за Кузьму, который нашёл деда, а потом ещё за что-то.

— Архип, а командира, значит, никогда не видел? — снова спросил Кузьма.

— Нет, не видал.

Кузьма подошёл к деду, взял его за руку и подвёл к Андрею Петровичу.

— Ну, смотри, дед. Вот твой командир.

В первое мгновение Кузьма даже пожалел, что сделал это. Ему показалось, что старый человек не выдержит такого стресса. Архип и вправду сначала как-то присел и стал глотать ртом воздух, но потом взял себя в руки, выпрямился и подошёл вплотную к командиру.

— Ваше благородие! Ваше высокоблагородие! Позвольте я поцелую вас?

Архип достал из кармана грязную тряпицу, похожую на ту в которой были завёрнуты очки, развернул её и достал Георгиевский крест.

— А ведь мы с тобой, ваше благородие, ещё в первую мировую вместе воевали. Ты, поди, и не помнишь меня?

Андрей Петрович отрицательно помотал головой. В одно мгновение в голове командира прошла вся его жизнь. Оба глаза стали наполняться влагой. Капля набухла и, не выдержав своего веса, сорвалась и покатилась по щеке. Командир обнял старика и расцеловал.

Всё, что было до этого можно назвать увертюрой к празднику, сам праздник начался после того, как самый старый и самый уважаемый житель деревни трижды расцеловал своего командира. Тут уж никто не жалел ни самогона ни закуски. Колхозники, большинство которых во время войны перекочевало в партизанский отряд, наперебой рассказывали молодёжи про их легендарных родителей. Естественно, что каждый рассказчик старался преподнести свою историю, как можно ярче. Естественно, что для полноты рассказа необходимо было немного прибавить или приукрасить. Естественно, что к концу рассказов, сыновья уже не могли узнать своих собственных родителей. Но если рассказчики замечали в лицах ребят недоверие или не дай бог усмешку, они размашисто крестились, призывали в свидетелей святых, а то и самого всевышнего и заново начинали рассказывать свою историю ещё больше приукрашивая её. Так что ребята быстро поняли: надо кивать головой в такт рассказчика и ни в коем случае не улыбаться.

Ни в этот день, ни на следующий, ни даже на третий, путешественники так и не пошли к пещере. На Руси, а в деревнях особенно, традиции чтут свято. Встреча дорогих гостей это целая процедура — как ни крути, а три дня вынь да полож. К третьему дню деревенские стали вспоминать про свои дела и потихоньку расходиться, не забыв при этом обязательно выпить "на посошок". Стол разобрали на доски и спрятали в сарай. Только дед Архип никак не мог отойти от своего командира, с которым воевал ещё в первую мировую.

— А может быть, с нами пойдёшь? — спросил Андрей Петрович, — тут не далеко.

— Нет, — твёрдо ответил Архип. — Отряд ведь потому и выжил, что никто не знал, где скрывается командир.

— Война давно кончилась.

— Почём ты знаешь? Ты же не всевышний чтобы знать, что началось, а что кончилось. Ступайте с Богом!

Архип перекрестил путешественников, повернулся и поплёлся домой, оставляя на земле борозду от своей прямой, как стрела, ноги.

Дорога до места назначения заняла времени немного. Очертания знакомой горы бывшие партизаны заметили давно. Они всматривались в знакомый пейзаж, но никак не могли отыскать главного ориентира — дерева, того исполина ради которого они сюда приехали.

— Его нет, — печально сказал Василий, остановившись на поляне, возле болота.

— Ничто не вечно, — прокомментировал Кузьма.

— Оно сделало своё дело, — добавил командир.

Николай подошёл к ребятам и стал пальцем показывать в сторону горы.

— Вон там торчало огромное корневище, которое закрывало вход в пещеру.

— Значит, мы не пойдём туда? — расстроились мальчишки.

— Почему не пойдём? Обязательно пойдём, — успокоил их командир. — Надо только подход к пещере проверить. Со временем тропа могла измениться.

Проверка подхода заняла очень много времени. Как и предполагал командир, кочки, которые использовали партизаны в качестве тропы, исчезли. Пришлось со слегой в руках обследовать каждый сантиметр болотного грунты.

— Ну, слава богу! Всё! — Василий и Николай вытерли пот со лба. — Можно идти.

Путешественники благополучно переправились через болото и остановились. Увы, исчезло не только дерево, но и камень, который закрывал вход в пещеру.

— Его тоже нет, — развёл руками Кузьма.

— Не могли же его унести?! Здесь же кругом болото! Да и кому он нуден? — рассуждал вслух Николай.

— Никто его не уносил, его просто завалило землёй, — предположил командир.

— Василий, у тебя же память феноменальная! — с надеждой посмотрел на товарища Кузьма.

Василий долго во что-то всматривался, вычислял, уходил куда-то, потом снова возвращался и наконец, ткнув пальцем в куст, у которого стояли путешественники сказал:

— Тут.

— Но здесь же кусты! - удивились ребята.

— Тут, — ещё раз подтвердил Василий. — Камень завалило землёй, а кусты выросли.

— А этот камушек не завалило! — послышался радостный голос Николая. — Просто мхом немного оброс. А ну-ка, Саня, сдвинь его, там сюрприз должен быть.

Саша подошёл к отцу и быстро перевернул камень.

— Там нет ничего.

— А ты песочек покапай.

Саша покапал немного и вдруг наткнулся на что-то твёрдое.

— Тяни! — скомандовал Николай.

Саша потянул и вытащил завёрнутый в тряпку автомат с круглым диском.

— ППШ, — объяснил Николай. — Как хорошо сохранился. Как будто только вчера положил.

— Так он стрелять может? — с восторгом спросили ребята.

— Если патроны не отсырели — может. Что ему будет? Самая надёжная техника времён второй мировой войны. А ну-ка дай-ка сюда.

Николай забрал из рук сына автомат, осмотрел его, передёрнул затвор и выстрелил.

— Вот это да! — ахнули мальчишки.

Однако восторг от военной игрушки резко сменился разочарованием от того, что эта игрушка оказалась в руках дяди Коли. Николай заметил это.

— Копай ещё. Там и для вас кое-что найдётся.

Саша копнул ещё несколько раз и извлёк кинжал.

— Ничего себе! Со свастикой!

— Без лопаты нам вход в пещеру не отрыть, — рассуждал Кузьма.

— А зачем её отрывать? Это всё равно, что могилу вскрыть, — говорил командир. — Постоим, помянем дни наши боевые, да и пойдём.

Услышав слово "помянем", Маша посмотрела на мальчишек и крикнула:

— Разводите костёр, обедать будем.

— Отставить! — остановил ребят Николай. — Костёр отменяется.

Он подошёл к мальчишкам и показал пальцем на гору.

— Там столько взрывчатки, что не только от нас — от всей горы ничего не останется. На той стороне костёр будем жечь, — партизан показал на полянку, которая была за болотом.

— А что с автоматом делать будем? — спросила Даша. — Огнестрельное оружие, сами понимаете.

— Сдавать в милицию жалко, — сказал Кузьма.

— Ничего мы сдавать не будем, — ответил Николай. — Я боёк сточу, а ствол просверлю, вот и нет никакого огнестрельного оружия.

— А патроны?

— Из гильз порох высыплю, а пулю на место вставлю.

Глава 15

Если в стране водятся денежные знаки, значит, есть люди, у которых их очень много. Эта формула претендующая, как минимум на открытие и запатентованная в знаменитом "Золотом телёнке" Ильфом и Петровым, к сожалению, стала известна не только учёным и литераторам, но и людям, мягко говоря, не отягощенным интеллектом.

Ведь люди, отягощённые интеллектом, потому и не воруют, что отягощены тем, что считают, будто нельзя построить счастья на несчастье другого. А ещё они знают знаменитые десять заповедей из библии, где написано: "не укради", и естественно отягощаются этим. Другое дело человек не отягощённый, то есть свободный от догм и предрассудков. Нет, не такой свободный, как скажем художник или писатель, а ещё свободнее. И если этот свободный человек находит ещё одного свободного человека, милиционера к примеру, или охранника, который в нужный момент может прикрыть или отмазать, то этот свободный человек сразу становиться несвободным, ибо попадает в зависимость к своему новому знакомому. Тот в свою очередь сам начинает зависеть от недавно свободного человека. Таким образом, появляется группа людей зависимых друг от друга, или как они сами это называют — повязанных. Именно такая группа возникла на карьере, где добывают никель. На том самом, который во время войны был превращён немцами в лагерь военнопленных и который партизаны взорвали вместе с его временными хозяевами.

Сейчас в мирное время взрывать карьер, конечно, никто не собирался, но деньги, которые привозили туда в дни авансов и получек, делали почти свободных людей совсем несвободными. Когда инкассаторы в сопровождении охранников несли из автомобиля свои мешки в кассу, темнело в глазах и становилось худо. Сознание того, что вот сейчас этот мешок, который может осчастливить человека на всю жизнь, вскроют и разделят на малюсенькие кучки, которые иначе, как крохи и назвать-то нельзя, просто убивало. Чтобы не умереть от этой вопиющей несправедливости, следовало залить горе водкой — другого выхода не было. Благо сделать это было не трудно. Во время получки или аванса карьер на время прекращал свою работу. Рабочие, получив свои гроши, делили деньги на две части: одну, которую необходимо было принести домой и отдать жене, они прятали в кармане, а другую сдавали бугру, который посылал молодого за водкой. И тут уж как угодно, но работать было совершенно невозможно, ибо, как говорили рабочие: деньги жгли ляжку, а трубы горели.

В одной грязной и тёмной коморке на перевёрнутых ящиках вокруг штабеля досок, выполняющего роль стола, сидели три человека: один в рабочей спецовке, сбитых сапогах и грязных штанах, другой тоже в спецовке, но в синих галифе с красным кантом и до блеска начищенных сапогах, одежда третьего никак не отражала принадлежность её хозяина, и только лицо, полностью свободное от интеллекта, могло объяснить пребывание в этой компании.

— Ты бы хоть в форме сюда не ходил, — говорил, тот, что был в сбитых сапогах.

— Я спецовку сверху накинул.

— А это что? — рабочий показал на галифе.

— Что же мне голому ходить?

— Косой, — перебил рабочего тот, что был совсем свободный, — что ты привязался к человеку? Лучше бы водки налил!

Косой откупорил бутылку и стал разливать водку по стаканам.

— Если бы мне кто-нибудь сказал, что я с легавым повязан буду — ни за что бы не поверил!

— Если бы мне деньги не нужны были, я бы с вами даже гадить рядом не сел.

— Так кому же деньги не нужны? — засмеялся Косой, — может быть тебе, Серый?

Серый улыбнулся и посмотрел на милиционера.

— Вашим комсомольцам не нужны. Вон они на своих субботниках за бесплатно горб ломают.

— Вы меня бросьте легавым называть, — попросил милиционер.

— А как же тебя называть? Имя своё ты не говоришь, а кликухи за тобой не водится.

— А давай мы тебя спаниелем будем звать, коли легавым не нравится, — предложил Серый.

— Милиционер зло посмотрел на Серого и с силой ударил кулаком по доскам.

— Ну, ладно, ладно, не надо нервничать. Человек просто пошутил.

— Дурацкая шутка.

— А что ты хотел, здесь ведь не академики собрались. Хочешь, мы тебя Старшим будем звать?

Милиционер молча кивнул головой.

— Значит за знакомство! — поднял стакан Серый.

После того, как бутылка опустела, настроение поправилось, и ссориться уже никому не хотелось. Косой убрал всё со стола, проверил хорошо ли закрыта дверь в коморку и внимательно посмотрел на своих товарищей.

— А теперь поговорим о деле. Деньги привозят девятого и тридцатого числа.

— Тридцатого не пойдёт. Я дежурить буду девятого, — сказал милиционер.

— Девятого лучше, — подтвердил Серый. В день Победы они получку не перенесут. У инкассаторов недокомплект. По инструкции положено, чтобы один инкассатор шёл впереди кассира, второй сзади, а третий оставался в машине…

Серый взял лист бумаги и нарисовал карандашом схему.

— Они попросили, чтобы мы дали им одного человека, — Серый показал пальцем на схему, где изображался инкассатор, сидящий в машине. — Это буду я. Если ты Косой будешь стоять вот здесь, Серый поставил галочку на схеме, то у тебя будет секунд пять чтобы захлопнуть за инкассатором дверь, когда он войдёт в управление. Я убираю водителя в машине, а тебе остаётся второй инкассатор и сам кассир.

— Инкассатор будет вооружён? — спросил Косой.

— Конечно. У него пистолет "ТТ". По инструкции положено кобуру держать расстёгнутой, а патрон должен быть загнан в патронник. Но они этого не делают.

— Почему? — спросил милиционер.

— В прошлом году один инкассатор себе ногу нечаянно прострелил.

— В таком случае можно считать, что инкассатор не вооружён, — сказал Косой.

— А у тебя какое оружие? — спросил милиционер Серого.

— Наган. В ВОХРе другого не бывает.

— Итак, давайте ещё раз, — перехватил инициативу милиционер. — Первый инкассатор отсекается дверью, второго ты убираешь, забираешь деньги и прыгаешь в машину, — Старший взглянул на Косого. — Серый к этому времени нейтрализует водителя и пересаживается на его место. Когда первый инкассатор отопрёт дверь, машины уже не будет.

— Всё точно! — довольно потёр руки Серый.

— Это только первая часть, — прервал его Косой. — Дальше начинается погоня. Ты Серый гонишь к болоту, там бросаем машину и уходим к горе по нашей тропе. Помнишь её? — посмотрел он недоверчиво на Серого.

— Обижаешь, начальник. Пять раз с тобой по ней ходили.

— Я к тому, что ты ходил в спокойной обстановке, а тут погоня будет. Не успеешь глазом моргнуть, как утопнешь. Что у нас с погоней?

— Когда они позвонят в милицию, — начал докладывать Старший, — вызов примет дежурный. Он передаст информацию опергруппе, то есть мне. Я приезжаю на место происшествия, узнаю, что вы уехали в неизвестном направлении и вызываю помощь. Главное затянуть время так, чтобы вы успели зайти на тропу.

— Лихо придумано! — одобрил Серый.

— Это ещё не всё, — прервал его милиционер. — Когда мы подъедем к болоту, вы должны быть уже у горы. В болото никто не полезет — оно считается непроходимым. Нам остаётся дождаться, когда вы закричите, что тонете и спокойно уехать в отделение. Больше искать вас никто не будет, а деньги просто спишут, как уничтоженные. Вот теперь всё.

У рабочих "трубы горели" обычно после того, как выдадут аванс или получку, но сегодня был день особенный. Основная масса работников карьера была участниками войны и естественно, что трубы в день Победы загорелись ещё с утра. Рабочие болтались возле управы и ждали, когда начнут выдавать зарплату. Но в таком важном деле, как перевозка крупной суммы денег, не могло быть никаких сбоев и изменений даже в такой неординарный день. Чёрный директорский "ЗиМ" с кассиром подъехал в точно назначенное время. Из машины вышел инкассатор.

— А ну, разойдись! Чего столпились? — кричал инженер, — отойдите от двери, не мешайте работать!

Рабочие нехотя посторонились и освободили проход. Лишь один человек остался стоять у дверей управления и глазами полными ужаса разглядывать инкассатора. Внимание рабочего привлекла кобура. Инкассатор открыл её, взялся рукой за рукоятку пистолета и взвёл курок. На лбу рабочего выступили капельки пота. За инкассатором вышла кассир с двумя мешками, а за ней второй инкассатор. У рабочего отлегло от сердца: второй инкассатор шёл за кассиром, даже не расстегнув кобуры. Когда первый инкассатор скрылся в дверях, рабочий с силой толкнул дверь, которая тотчас захлопнулась на замок. Второй инкассатор потянулся к кобуре, но не успел даже открыть её. Раздался выстрел и инкассатор упал, как подкошенный. Женщина — кассир выронила мешки с деньгами и упала в обморок. От дверей управления метнулась фигура, подхватила мешки и прыгнула в ЗиМ. Машина рванулась с места и скрылась.

Когда выломали дверь управления и из неё выскочил оставшийся инкассатор. Машины уже не было.

Самым проворным оказался инженер. В то время, как остальные даже не успели сообразить, что произошло, он умудрился добежать до кабинета директора и доложить о случившемся. Директор вышел из помещения и осмотрел место происшествия.

— В милицию сообщили?

— Так точно, товарищ директор, — отрапортовал инженер.

В это время кассирша пришла в себя и попыталась встать. Директор помог ей подняться и подошёл к инкассатору.

— А скорую вызвали, — спросил он у инженера.

Тот кивнул головой. Директор увидел бордовое пятно на лбу лежащего на земле инкассатора и махнул рукой.

— Всё равно им надо зафиксировать смерть.

Майора милиции, который вместе с опергруппой приехал сразу же после скорой, больше всего заинтересовал замок на дверях управления.

— А для чего здесь поставлен французский замок? — спрашивал он у директора.

— Здесь вообще никакого замка не было.

— Товарищ майор, — вмешался лейтенант, — да чёрт с ним, с замком. Надо погоню организовать.

— Не беспокойтесь лейтенант, я уже вызвал подкрепление.

Лейтенант немного успокоился.

— Вы хотите сказать, что этот замок только сегодня повесили? — опять спросил майор директора.

— Откуда я знаю, когда его повесили! Я этот замок вижу в первый раз.

— Товарищ майор, — опять взвыл лейтенант, — уйдут же!

— Да, вы правы, лейтенант, с этим замком мы действительно потеряем уйму времени.

Майор строго посмотрел на директора и скорее приказал, чем попросил:

— А вы обеспечьте неприкосновенность места происшествия. Мы сюда ещё вернёмся.

Оперативники сели в машину и уехали.

Газик так трясло на просёлочной дороге, что милиционеры прыгали в машине, как мячики.

— Ты бы потише гнал, — ворчал майор на водителя, — убьёмся же!

— Они к болоту поехали, товарищ майор, — кричал лейтенант, — смотрите, вон их следы!

"Вот кто действительно легавый" — подумал про своего помощника майор.

— Товарищ майор, смотрите, они машину бросили! — крикнул лейтенант.

"Откуда ты такой активный взялся?" — злился в мыслях на лейтенанта майор.

— Вот она, вот! — указывал лейтенант на директорский "ЗиМ".

Газик остановился. Опергруппа вылезла из машины и встала на краю болота.

— Товарищ майор, что же мы стоим, они же уйдут! Вон они!

— Не кричите, лейтенант. Я знаю, что делаю, — сорвался на крик майор. Однако он взял себя в руки и уже спокойно сказал: — Нам туда нельзя — болото непроходимое.

— Но ведь они прошли, значит и мы можем!

Лейтенант схватил длинную палку, валявшуюся рядом с ним, и зашёл в болото.

— Лейтенант, назад! — закричал майор. — Мне только вашего трупа ещё не хватало!

Майор подошёл к лейтенанту, выдернул его за руку из болота и отнял палку.

— Я сам. Приказываю в болото не заходить.

— Есть, не заходить! — недовольно ответил лейтенант.

Проклиная на чём свет стоит лейтенанта, майор шёл по знакомой тропе. Всего несколько дней назад он, Косой и Серый устроили что-то вроде учения по преодолению болота. Майор тогда посмеивался над своими подельниками, но теперь оценил настойчивость Косого, который чуть было силой не заставил каждого пройти по тропе несколько раз. Милиционер даже подумать не мог, что чрезмерное усердие какого-то сопливого лейтенанта загонит его — опытного сыщика в вонючее болото. А что делать? Допустим, он не стал бы останавливать лейтенанта… Хорошо, если бы он утонул, а если нет? Тогда вся операция насмарку. Мало того, если подельники расколются, тогда и ему крышка. Нет, такой расклад его не устраивал. Его устраивал другой вариант: Когда всё успокоится и он по знакомой тропе понесёт подельникам новые ксивы, те чисто по случайности действительно утонут в болоте. Тогда и деньги делить ни с кем не придётся, и никто никогда не заложит ни при каком раскладе.

Майор шёл медленно, прощупывая под ногами каждую кочку. Ему нужно было дождаться крика о помощи. После него он бы повернул назад и дальше всё бы пошло по разработанному сценарию. Однако, как майор не тянул время, крики не раздавались. От горы майора отделяло уже всего несколько метров.

— Товарищ майор! — слышал он голос лейтенанта, — вам помощь нужна?

— Нет, я уже почти дошёл! — отвечал майор.

— Я подмогу сюда вызвал! Они сейчас приедут!

"Господи, да за что же ты на мою голову свалился?" — негодовал майор.

Ноги милиционера ступили на твёрдую почву. Он сделал несколько шагов вперёд, отбросил палку и осмотрелся. Метрах в десяти от себя за кустами он увидел Серого и Косого. Они махали руками и подавали какие-то знаки.

Неожиданно майор увидел целую группу людей с рюкзаками. Увидев милиционера, люди быстро приближались к нему.

— Что случилось, товарищ майор? — спросил один из туристов.

— Я преследую бандитов, — ответил майор. — Они скрываются здесь.

— Старшой! — услышал милиционер знакомый голос, кричавший сзади туристов, — Осторожно, у них автомат!

Милиционер расстегнул кобуру, достал пистолет и выстрелил. Той доли секунды, которая понадобилась майору на то чтобы вытащить пистолет, хватило Кузьме, чтобы прыгнуть на Машу и Василия. Падая, они услышали над своими головами смертельный свист. Пуля, пролетев мимо цели, попала прямо в лоб Косому. Бандит остановился и ничком упал на землю.

— Ах ты легавый! Ссучился? — Николай достал из-за спины автомат и почти в упор расстрелял майора.

— Стоять! Руки вверх! — Услышал Николай сзади себя.

Он обернулся и у увидел ствол наведенного на него нагана.

— Шевельнёшься — пристрелю.

Николай обратил внимание, что нападавший был одет в форму сотрудника ВОХРа.

Охранник хотел что-то ещё сказать Николаю, но не успел. Его лицо вытянулось а изо рта пошла кровь. Охранник выронил наган и упал. Из его шеи торчала рукоятка немецкого кинжала со свастикой на ручке.

— Папа, иначе он бы тебя убил, — услышал Николай виноватый голос сына. — Они все из одной банды.

Глава 16

Как хорошо в тёплый летний день поваляться на травке! Если не переборщить и равномерно подставлять тело лучам, то загар получается ровным и красивым. Носик обязательно нужно заклеить листиком или бумажкой, иначе он будет блестеть. Если кожа белая и после зимы не была на солнце, загорать следует не больше пятнадцати минут, после чего следует получать воздушные ванны в тени. Самое хорошее это гамак: лежишь и читаешь, а если надоест можно подремать. Глаза постепенно закрываются, руки слабеют и роняют книгу. Приглушённо слышишь, что делается вокруг, но тебя самой в том мире нет. Ты ещё и не во сне, но уже и не здесь. Дремота на свежем воздухе или благодать — это одно и тоже.

— Леночка, куда вы делись!? — послышался голос хозяйки.

Жаль. А так было хорошо. Придётся вставать. Леночка выбирается из гамака.

— Ах, вот вы где? — умилённо спрашивает хозяйка. — А мы вас потеряли.

— Боюсь сгореть. Я в этом году первый раз загораю.

Хозяйка с завистью смотрит на тело Леночки.

— Да, такую кожу нужно беречь — чистый мрамор.

Леночка улыбается и опускает глазки.

— Хотите, я покажу вам наше хозяйство? — предложила хозяйка.

Гостья в смущение пожала плечами.

— Да вы не смущайтесь, мы же все свои.

Молодые женщины, взявшись за руки, пошли осматривать владения начальника следственного управления.

— Это у нас баня, — комментировала хозяйка, — вот здесь парилка, здесь предбанник. У нас баня двухэтажная. На втором этаже кабинет Николая Ивановича. Он любит уединиться в нём и поработать. Вы были когда-нибудь в русской бане?

— Была, но мне там не понравилось. Очень жарко, даже кожу щиплет.

— Да, такую кожу надо беречь. А Николаю Ивановичу очень нравится.

— А это что такое? — Леночка показала на котлован возле бани.

— Николай Иванович хочет сделать здесь пруд. Знаете, говорят, что после бани хорошо в пруду окунуться.

— А здесь что у вас будет, — Леночка показала рукой на поляну.

— Здесь будет теннис. Николай Иванович очень любит поиграть.

Далее хозяйка показала гостье зимний домик, летний, гостевой, оранжерею, теплицы и грядки, где растёт ароматная клубника размером со сливу.

— Да как же вы умудряетесь за всем этим следить?

— Что вы Леночка, у нас за всем этим садовник смотрит.

— Садовник смотрит за садом, а я имела в виду баню, дома ну и всё остальное.

— Садовник.

Леночка непонимающе пожала плечами.

— Вы понимаете, моя дорогая, Николай Иванович член партии — не может же он назвать его прислугой?

Леночка понимающе кивнула головой.

— Эта дача государственная? — спросила она хозяйку.

— Нет, милочка, Николаю Ивановичу не положено государственной дачи.

— Но ведь всё это, — гостья обвела вокруг себя рукой, — очень дорого стоит!

— Николай Иванович очень много работает! Он совсем не жалеет себя. Я уж сколько раз говорила ему: — Коля, если ты нас не жалеешь, так хоть сердце своё пожалей!

Хозяйка смахнула набежавшую слезу и махнула рукой.

— Да разве он послушает? — продолжала она, — совсем себя не бережёт. А на счёт денег это вы правы — так много уходит, просто ужас! Сейчас машину хотим покупать. Вы разбираетесь в машинах? Какая модель лучше?

— Самая хорошая это "Чайка", но она только для членов правительства, потом идёт "ЗиМ", за ним "Победа", ну и "Москвич".

— Вот и я Николаю Ивановичу говорю, что "ЗиМ".

— "ЗиМ" простым гражданам не продают.

— Да какой же Николай Иванович простой? Тут дело в другом.

— В чём? — шёпотом спросила Леночка.

— Он у меня очень скромный. Не хочет выделяться среди других, поэтому и выбрал "Победу". Знаете, есть такой тип людей, я бы назвала его ленинский. Принципиальный, ответственный и скромный — истинный большевик.

К хозяйке подбежала служанка, которую, наверное, тоже в целях конспирации называют садовником, и что-то прошептала ей на ухо.

— Вы уж извините меня, милочка, я вынуждена вас оставить. Ничего без меня сделать не могут.

Леночка осталась одна среди диковинных цветов в оранжерее.

Цветы смотрели на Леночку своими невинными глазками и как будто издевались над ней.

— А у тебя таких нет! — говорил своим видом самый красивый цветок, названия которого Леночка не знала.

— И таких, как мы тоже нет, — говорили другие.

Леночка вышла из оранжереи и пошла в гостевой дом.

— И гостевого дома у тебя нет, — неслось ей в след, — и бани, и пруда, и веранды, и полянки для тенниса, и…

Гостья закрыла руками уши, но это не помогло. Было перечислено абсолютно всё, что было у начальника следственного управления и чего не было у её мужа, а следовательно и у неё.

— Как хорошо, что вы пришли! — встретила её хозяйка, — а я уже за вами посылать хотела. Проходите к столу, все уже в сборе.

Лучше бы Леночка, сгорела на солнце, или уехала домой, или вообще не поёхала с мужем в гости к его начальнику, чем видеть всё это. Мало того, что дача только называется дачей, а на самом деле это целое поместье. А теперь этот обед… От одного вида несварение начнётся. Такое, наверное, только в Кремле могли себе позволить, да и то только при встрече глав иностранных держав.

Хозяин дома сидит в центре стола и ничего не говорит, только покашливает. А что ему говорить? За него говорят и обед и постройки и убранство. Зато его жена кудахчет, как курица, рта не закрывает. Наверное глупа тоже как курица. А собственно зачем ей ум нужен-то, если живёшь в таком раю? Вот, например, муж Леночки — умный человек, а что толку? Вот спросят у него что-нибудь, а что он может ответить? Ни про баню, ни про "Победу", ни про садовника… Опять начнёт рассказывать, про своих уголовников.

— Юрий Александрович, а чем вы сейчас занимаетесь? — спросил кто-то из гостей.

Ну вот, так и есть, всё-таки спросили!

— Что я могу рассказать интересного? — будто сам у себя спросил Леночкин муж. — Работа у меня грязная. Работаю с отбросами человечества: с ворами, убийцами, жуликами.

— Не прибедняйтесь, Юрий Александрович, работа у следователя не может быть неинтересной. Вот в настоящее время, что вы расследуете?

— Ограбление рудника. Пять человек убито, пропала крупная сумма денег.

— Бандитов нашли? — спросил кто-то из гостей.

— Двух взяли, один убит.

— Как один, вы же сказали пятеро убито? — не поняла хозяйка.

— Убито пятеро: один бандит, один сотрудник охраны, один инкассатор, майор милиции и водитель автомобиля на котором везли деньги.

— А деньги нашли?

— Было два мешка денег, один нашли, а второй пропал бесследно.

— Если двух бандитов взяли, значит и второй мешок найдёте, — сказал начальник следственного управления. — Нажмёте на них немножечко они и расколются.

— Как бы ни так! Уже нажимали — ничего не выходит.

— А кто такие, может я знаю?

— Ферзь — вор рецидивист.

— Этот ничего не скажет, — заметил Николай Иванович. — А второй кто?

— Его сын. Ферзь убил милиционера, а его сын охранника.

— Вот сволочи! Я бы таких расстреливала прямо на месте без суда и следствия, — сказала Леночка.

— Не беспокойтесь — расстреляют, поправил её Николай Иванович, — только с судом и следствием.

— А зачем переводить государственные деньги? Или по этому делу есть ещё сомнения?

— Нет, сомнений никаких нет, — сказал Юрий Александрович, — тем более, что они и не отрицают, что убили.

— Зачем же тогда время тянуть? Расстрелять и всё.

— А затем, очаровательная Леночка, что если не вести следствие, то мне и вашему супругу на работе будет нечего делать. К тому же для государства мешок с деньгами лишнем не будет, а мы его найдём, я надеюсь.

Шутка Николая Ивановича всех развеселила. Про дело, которое ведёт Юрий Александрович, больше никто не вспоминал. Обед затянулся и гости, опасаясь, что опоздают на электричку, поспешили разойтись.

Леночка со своим супругом приехали домой поздно. Жена даже не став пить чай легла спать. Юрий Александрович попытался поцеловать жену перед сном, но та капризно отвернулась к стенке.

— Что с тобой, Леночка?

— Ничего.

— Что значит ничего? Я же вижу, что ты чем-то недовольна.

— А ты сам доволен собой?

— А причём тут я?

— Кем работает Николай Иванович?

— Начальником управления.

— А ты?

— А я его заместитель.

— Ты видел, как люди живут?

— Видел. Хорошо живут.

— Да, люди живут хорошо, а почему мы тогда живём не как люди? Почему у нас нет ни дачи, ни машины, ни бани, ни вообще ничего? Почему твой начальник много работает и много получает, а ты много работаешь и ничего не получаешь?

— Я получаю ровно столько, сколько мне положено по штатному расписанию.

— А кроме штатного расписания?

— Ты хочешь сказать, что мой шеф берёт взятки?

— А ты хочешь меня убедить, что он получил наследство из Америки?

— Причём тут Америка? Я не знаю и не хочу знать на какие деньги он строит свою дачу!

— Ой, как нравственно! А где же твоя бдительность товарищ следователь?

— Есть презумпция невиновности. Человека нельзя обвинять в воровстве пока это воровство не будет доказано.

— У тебя есть твоя презумпция, из-за которой ты ничего не хочешь видеть, а у меня есть глаза, которыми я всё прекрасно вижу!

— Я не понимаю, что ты от меня хочешь?

— Я хочу жить, как человек. Хочу загорать не в гостях у твоего начальника, а у себя дома, хочу напариться в бане до одурения нырнуть в свой собственный пруд, хочу домой ехать не в электричке, а на "Победе", хочу…

Леночка не могла больше говорить. Слёзы полились из глаз и она зарыдала.

Обычно, когда Леночка начинала плакать, муж обнимал её и успокаивал, даже если виновата была она. На этот раз муж даже не подошёл к ней.

— А я знаю, что тебе надо, — сказал он металлическим голосом.

— Что? — испугалась Леночка.

— Тебе надо выйти замуж за моего начальника. Дверь — там!

Муж показал рукой на дверь и вышел из комнаты.

Слёзы моментально просохли на пухленьких щёчках. Сердце заколотилось в лихорадке. Мозг, поняв, что произошло, судорожно стал искать выход из создавшейся обстановки. Леночка вскочила с кровати и попыталась задержать мужа.

— Юра, Юра, ты всё не так понял! Я не это имела в виду!

Увы, но слова, вылетевшие с уст, никогда назад не возвращаются. Как ни жалко нам милую Леночку с мраморной кожей, маленьким носиком и пухленькими губками — приходится признать, что только время относительно, а совесть величина абсолютная: она либо есть, либо её нет — третьего не дано.

Однако есть совесть у человека или её нет — жить как-то надо. Не для того Леночка столько лет охмуряла своего мужа, не для того терпела лишения и неудобства, чтобы вот так просто, когда до должности начальника управления остался один шаг, взять и разрушить всё. Пусть страсть, данная природой, ослеплявшая до селе её мужа остыла, пусть гормоны уже не доводят её супруга до умопомрачения, бой ещё не окончен. У неё есть сила, есть ум, хитрость, подлость, если хотите. Так просто она не сдастся.

Юрий Александрович уже в который раз, допрашивая Ферзя, пытался понять, почему тот не желает сознаться, где находится второй мешок с деньгами. Подельник, с которым было совершено дерзкое ограбление был убит, ему и его сыну выйти на свободу не было никаких шансов. За убийство милиционера и охранника ничего кроме высшей меры, бандиты получить не могли. Какой смысл было упираться?

— Я ещё раз повторяю свой вопрос: где второй мешок с деньгами?

— Начальник, я тебе уже сто раз говорил, что я не имею никакого отношения к этому ограблению.

— Ферзь, хватит мне сказки рассказывать. Неужели ты думаешь, что суд поверит, про эту историю с походом по местам боевой славы?

— Мне не поверит, а почему не поверить моим друзьям?

— Потому что ты обманул их. Это ты подговорил их поехать сюда, чтобы в случае чего, прикрыться ими. Вот ты сейчас ими и прикрываешься. Тебя взяли на месте преступления с автоматом в руках. Есть показания лейтенанта милиции, да и сам автомат проходит по делу, как вещественное доказательство.

— Я его нашёл совершенно случайно.

— И поэтому на прикладе выцарапана твоя фамилия?

— Это действительно моё оружие, но я даже не надеялся, что найду его.

— Хватит изворачиваться, Ферзь. Ты задумал это ограбление давно, ещё во время войны. Когда вы взорвали с партизанами карьер, ты уже тогда знал, что после войны он будет восстановлен и на всякий случай спрятал оружие.

— Начальник, богом клянусь, не грабил я ничего!

— Личность застреленного бандита установлена — это Косой, ты вместе с ним был на зоне в одном отряде. Я только одного не могу понять: зачем ты на дело сына взял? Ты же знал, что если вас возьмут, его расстреляют.

— Начальник, не бери грех на душу, спаси моего ребёнка.

— Он охранника убил.

— Это не охранник, это бандит!

— Хватит, Ферзь! Мне надоело это!

Ферзь встал с табурета, на котором он сидел и подошёл к столу, за которым сидел Юрий Александрович. Рука следователя автоматически потянулась к кнопке звонка, чтобы вызвать охрану. Неожиданно Ферзь опустился перед ним на колени.

— Начальник, я же вижу, что ты мужик правильный, спаси моего мальчика! Я всё, что ты хочешь подпишу!

— Мне не надо всё, мне надо узнать, где второй мешок.

— Да не знаю я, где этот проклятый мешок. — Ферзь закрыл скованными наручниками руками лицо и зарыдал.

Рука Юрия Александровича, зависшая над кнопкой звонка, опустилась. В камеру зашёл охранник.

— Увести, — скомандовал следователь.

Юрий Александрович давно бы закрыл дело, если бы не этот проклятый мешок. Доказательств против Ферзя и его сына было предостаточно: это и показания лейтенанта, который арестовал Ферзя в тот момент, когда тот держал в руках автомат, это и отпечатки пальцев сына Ферзя на рукоятке кинжала и, наконец, признания обоих в том, что они совершили убийство. Если бы нашли оба мешка, то бандиты давно бы уже получили свой приговор и ждали исполнения смертной казни.

А может быть, Ферзь действительно не знал, где находится второй мешок? Может быть, когда он отстреливался от милиции, кто-нибудь из его попутчиков взял да и спрятал мешок? К сожалению, на острове, расположенным посередине болота милиция ничего не нашла. Следовательно остаётся только одно объяснение: мешок утонул в болоте.

Юрий Александрович решил ещё раз допросить свидетелей и заканчивать это дело.

Показания свидетелей ничего не прибавили. Все, как попугаи, твердили заученную историю про поход по местам боевой славы. Следователь прекрасно понимал свидетелей. На их месте он, наверное, вёл бы себя также. Юрий Александрович был участником войны. Он ставил себя на место свидетелей и задавал сам себе вопрос: а смог бы ты на их месте сдать своего боевого товарища, даже если бы он оказался бандитом? "Нет", — отвечал сам себе следователь, — "никогда и не при каких обстоятельствах".

Последней из свидетелей была допрошена жена Ферзя. Собственно это был не допрос, а успокаивание, бьющейся в истерике женщины. Вместо того, чтобы писать протокол, следователь отпаивал несчастную валерьянкой.

— Вот, что, — сказал он ей, — я не буду вас больше мучить. Пойдите в коридор, успокойтесь, а потом зайдёте ко мне, я отмечу вам пропуск.

Маша вышла в коридор и села на стул. Рядом сидела симпатичная девушка с маленьким носиком и, как будто, мраморной кожей.

— Проходите, — сказала ей Маша, — следователь свободен.

— Раз он в кабинете, значит, ещё занят.

Маша не поняла девушку.

— Я его жена, — объяснила девушка. — А вы по делу этого громкого ограбления?

Маша кивнула головой. Неожиданно она поняла, что рядом с ней находится женщина, которая может хоть как-то повлиять на мужа.

— Господи! — взмолилась Маша, — да вас мне сам Бог послал!

Маша, сбиваясь, стала быстро рассказывать новой знакомой свою трагедию. Та кивала головой и внимательно слушала. Подойдя к концу своего рассказа, Маша начала усиленно креститься и кланяться Леночке.

— Всю жизнь Бога за вас буду молить! Помогите! Ведь не виноват он!

— Тише, тише, — испуганно бормотала Леночка, — отойдёмте в сторонку, а то нас здесь могут увидеть.

Когда Коля пришёл домой, то застал в комнате папу и тётю Машу, которая, утирая слёзы, что-то рассказывала. Мальчик понимал о чём идёт речь, поэтому на цыпочках, чтобы не помешать взрослым, проскочил в тёмный угол комнаты, залез на кровать и затих, свернувшись калачиком.

— Значит так и сказала? — переспросил тётю Машу отец.

— Так и сказала.

— Да где же такие деньжищи взять!?

— Иначе их расстреляют, — сказала тётя Маша и снова зарыдала.

— Надо к Василию ехать в Москву, — посоветовал Кузьма.

— И к командиру.

— До Кемерово слишком далеко — не успеем. У Василия тоже вряд ли есть деньги, но одной головой будет больше.

Время на раздумье не оставалось, На работах был оформлен отпуск за свой счёт, билеты были куплены, вещи собраны. Кузьма с Машей давали последние инструкции Николаю:

— Коля, ты мальчик уже большой. Я тебе наготовила на целую неделю…

— Спасибо, тётя Маша.

— Ты смотри за один день не стрескай всё! — добавил отец.

— Мы не на долго, дня на три, — опять забеспокоилась тётя Маша.

— Вот тебе деньги, — Кузьма протянул несколько купюр, — это на всякий случай. Деньги старайся не тратить, они нам сейчас очень нужны. Слышал сколько нам надо?

— Слышал, — понурил голову Коля.

В это время Маша куда-то вышла из комнаты.

— Папа, а шансы хоть есть? — спросил Коля, как только остался с отцом наедине.

— Ты уже не маленький, Николай. Не буду тебе врать. Таких денег нет ни у меня, ни у дяди Васи, ни у командира.

— Значит ни одного шанса?

— Один шанс есть.

Глаза мальчика засверкали.

— Какой?

Кузьма поднял глаза вверх и посмотрел на потолок.

— Если он поможет.

— Папа, ты же не верующий.

— Если дядю Колю и Саню от расстрела спасём — считай верующий.

Проводив отца и тётю Машу в Москву, Коля достал деньги, которые ему оставил отец, пошёл в железнодорожную кассу и купил билет на поезд. После этого он зашёл домой и сложил продукты, которые оставила тётя Маша в рюкзак. Через четыре часа поезд увозил парнишку в противоположенную сторону той, куда направился его отец.

Коля даже не предполагал, что ночью в лесу будет так страшно. Совсем недавно, когда он ходил в поход большой компанией, он даже не замечал это, а теперь он шарахался от каждого куста, от каждой тени. Каждый звук заставлял его вздрагивать, каждое прикосновение ветки леденило кровь. Выйдя из леса, Коля думал, что кошмар закончился, но это было только начало. Очутившись на краю болота, мальчик вдруг осознал, что не помнит тропы. Он вспомнил, как его отец и дядя Коля искали проход, и постарался сделать тоже самое. Он раздобыл в лесу длинную и прочную палку и начал прощупывать ей каждый сантиметр болотной жижи. Порой казалось, что никакого прохода не существует, что палка уходила в топь всюду, но в самый последний момент палка натыкалась на что-то твёрдое, и мальчик делал шаг по направлению к цели. Только через восемь часов Коля очутился на острове. Он сразу хотел приступить к делу, но организм не выдержал. Мальчик упал на землю и моментально уснул.

Проснувшись, Коля несколько раз обошёл вес остров, но так ничего и не нашёл. Он подошёл к тому месту, где были бандиты, всё осмотрел — тщетно. Мешок как сквозь землю провалился. "Не мог он утонуть в болоте", — рассуждал Коля. — "Когда мы их заметили, они были далеко от болота". Он пришёл в то место, где дядя Коля расстрелял из автомата милиционера — там ничего не было. Он осмотрел место, где Саша ударил ножом охранника — опять пусто. Поискал там, где был убит бандит от выстрела милиционера — снова ничего. Мальчик решил пройти весь путь, который они прошли со взрослыми. Он подошёл к тому месту, где они вышли из болота, прошли к кустам и остановились. "Вот здесь, — анализировал мальчик, — мы искали вход в пещеру. А вот этот злополучный камень, на который указал дядя Коля. Ели бы не он, никакой неприятности не было". "А ну-ка, Саня, сдвинь его, там сюрприз должен быть…" — вспомнил Коля слова своего тёзки. Саня опрокинул камень, но ничего не нашёл. Вдруг мальчик вздрогнул. Камень стоял так, как его нашёл дядя Коля, а ведь он должен быть опрокинутым. Коля бросился к камню и перевернул его. Увы — снова неудача. "А ты песочек покапай…" — опять прозвучали в мозгу слова дяди Коли. Мальчик стал судорожно копать. Сердце чуть не остановилось в груди. Пальцы наткнулись на плотную материю. Коля потянул её и вытащил мешок с деньгами.

— Бог действительно есть, — сказал мальчик и перекрестился.

Отец, тётя Маша и дядя Вася приехали из Москвы, как и обещали на третий день.

— Ну, что? — спросил их Коля.

— Всё плохо, нам таких денег не найти, — ответил отец.

Мальчик полез под кровать и извлёк оттуда мешок.

***

Больше затягивать уголовное дело было невозможно. Исчерпав все возможные сроки, следователь был обязан либо отпустить обвиняемых, либо передать дело в суд. Начальник, который всё время торопил своего заместителя, успокоился и почему-то не вспоминал об этом деле.

Юрий Александрович оформил все необходимые документы и решил ещё раз проверить дело. Осматривая вещественные доказательства, он к своему ужасу обнаружил, что пропал автомат, из которого был убит милиционер. Всякое бывало в следственной практике, но чтобы из охраняемого помещения, из опечатанного сейфа пропал вещдок такой важности, Юрий Александрович припомнить не мог. Это было невозможно ещё и потому, что сейф, в котором находился автомат был опечатан его личной печатью. Она всегда находилась в кармане следователя и её он никогда не оставлял на работе. Без этого автомата свидетельские показания лейтенанта милиции, которые имели статус прямой улики, превращались в косвенную.

Юрий Александрович быстро достал дело и лихорадочно стал его просматривать. Так и есть — пропажей автомата не ограничилось. Из дела исчезли отпечатки пальцев, оставленные преступником на рукоятке кинжала. Следователь взял кинжал и пошёл в лабораторию, чтобы повторно снять отпечатки, но и здесь ничего не вышло. На рукоятке кинжала не было отпечатков, она была тщательно протёрта.

"Ну и Ферзь, ну и гений!" — восхищался и негодовал одновременно Юрий Александрович.

Доложив начальству о случившемся и получив за халатность всё, что причитается в таком случае, следователь передал дело в суд в том виде, в котором оно было.

***

С тех пор, как между супругами произошла размолвка, Леночка очень изменилась: она поздно приходила домой, её гардероб стал более вульгарным, и вместо духов от неё частенько стало пахнуть вином.

Как-то вечером, когда жена куда-то собиралась, Юрий Александрович спросил её:

— Ты скоро перестанешь дома ночевать. Что с тобой происходит?

— Ты очень догадлив, Юрик. Я действительно сегодня не буду ночевать дома.

— Может быть, объяснишь?

— Я очень много работаю, дорогой. Мне иногда надо отдохнуть. Не могу же я ждать, когда ты со своими партийцами построишь свой коммунизм. Я хочу жить сейчас, а не в светлом будущем.

— Давай оформим наши отношения, — предложил супруг.

— Что ты имеешь в виду?

— Развод, конечно.

Леночка зло рассмеялась.

— Нет, дорогой, в мои планы это не входит. — Она пренебрежительно посмотрела на мужа и добавила: — Сейчас во всяком случае.

— А в мои входит! — резко сказал Юрий Александрович.

Он встал с дивана и задел рукой Леночкину сумочку, стоявшую на торшере. Та упала и из неё вывалилась толстая пачка денег в банковской упаковке. На лице Леночки вначале отразился испуг, но она взяла себя в руки и снова надменно стала смотреть на мужа.

Супруг взял пачку в руки и стал рассматривать её. Внимание следователя привлёкли серия и номера купюр. Эти номера он знал наизусть, потому, что они проходили по уголовному делу.

— Это же деньги из второго мешка! — сказал он.

— Это просто деньги, на которые живёт твоя жена, да и ты тоже.

— Но…

— И никаких но, — оборвала жена. — Кстати, твой начальник всё-таки определился. Он покупает "ЗиМ", а мы "Победу". И это справедливо, ведь ты только его заместитель.

— Вон! — закричал муж. — Я же от этой грязи никогда не отмоюсь!

— Успокойся, держи язык за зубами и никто о твоей грязи не узнает.

Юрий Александрович обошёл комнату и сел за свой письменный стол.

— Значит, ты сейчас к нему идёшь? — спросил муж.

— Значит, к нему.

— Но ты же…

— А ты смирись, — прервала его Леночка, — так устроена жизнь.

Юрий Александрович машинально выдвинул ящик письменного стола, на дне которого лежал наградной пистолет.

"Я бы таких расстреливала прямо на месте без суда и следствия", — вспомнил он слова жены.

— Да ты права, — тихо сказал он, — именно без суда и следствия.

— Что, что? — не поняла Леночка.

— Я говорю, что от этой грязи я действительно никогда не отмоюсь.

Рука сжала рукоятку пистолета и прижала к виску.

— Юра!!! — закричала Леночка.

Выстрел заглушил её вопль.

Судья находился в затруднительном положение. С одной стороны, обвинение, предъявленное грабителям, предусматривало только одно наказание — смертную казнь, с другой стороны в деле не было ни одной прямой улики против обвиняемых, кроме их собственных признаний. Однако, будучи опытным юристом, судья знал, что признание не является доказательством вины. Кроме всего, самоубийство следователя, который вёл это дело, говорило, что в нём остаётся ещё очень много тайн. Судья понимал, что если грабителей расстреляют, вместе с ними в могилу уйдут и тайны. Поэтому он приговорил обвиняемых, не к расстрелу, а к пятнадцати годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.

Судья надеялся, что за пятнадцать лет так или иначе раскроются тайны. Он ошибся — тайны так и останутся неразгаданными. Их унес в могилу следователь, который вёл это дело.

Глава 17

Есть болезни, которые сидят в человеке очень долго, а обостряются только при определенных условиях. Например, гайморит: чуть дунул ветер и пожалуйста — без доктора уже и не обойтись. Или, я извиняюсь, тромбоз геморроидальных вен. Скушал чуть-чуть остренького, больше, чем положено и на тебе: ни сам не посмотришь, ни людям не покажешь. Но есть болезни другого рода. Они обостряются в результате политических высказываний. Скажет, к примеру, человек, что капитализм лучше социализма — вот вам и обострение. Посудите сами, если человек несёт такой бред, то он, либо враг, либо душевно больной. Врагов мы давно пересажали, значит остаётся последнее. Иногда, правда, болезнь обостряется у людей известных, имена которых знают во всём мире. Таких неудобно в психушке держать. Но и здесь выход есть — посадил в самолёт, выслал за границу, да и лишил гражданства. Чем не выход? А там за границей они ничем отличаться не будут. Там все считают, что капитализм лучше, а значит все, как минимум, шизофреники. Для того чтобы никто не мог подумать, что это делает партия и правительство, иногда разыгрывают целый спектакль. Так было с Солженицыным. Где-то за месяц, а может быть, и за два до высылки, по радио клеймили позором автора "Архипелага ГУЛАГа". "Я, доярка совхоза Светлый путь, возмущена той клеветой, которой господин Солженицын обливает мою любимую социалистическую Родину в своём романе "Архипелаг ГУЛАГ"". Я, наверное, тоже немножко тронутый, потому что никак не могу себе представить, что доярка, которая кроме табличек на туалетах с надписями "М" и "Ж" с роду ничего не читала, вдруг изучает роман Александра Исаевича. И мало того, что изучает, так ещё и понимает. И мало того, что понимает, так ещё и возмущена. А спросить бы у этой доярки: "А где ты, голубушка, этот роман достала? Его ведь давно в продаже нет и из библиотек он изъят. А может быть ты, товарищ доярка, распространяешь антисоветскую литературу? А может, голоса вражеские слушаешь? А не боишься, что тебя привлекут по соответствующей статье уголовного кодекса за антисоветскую агитацию и пропаганду"? Спросить конечно хочется, да не у кого. Вокруг нормальные люди, которые никого не осуждают, а работают у кульманов и станков, вечером смотрят программу "Время", а после 22 часов достают "Спидолу" или "ВЭФ" и ловят "Голос Америки", где диктор каждый день читает "Архипелаг ГУЛАГ" или "Один день Ивана Денисовича".

— Мама, ты сегодня к папе идёшь? — спрашивает невестка.

— Его сегодня выписывают.

— Это у него обострение после ранения?

— Это у него язык слишком длинный. Решил написать статью про Лебедева. Один дурак написал, а второй дурак опубликовал.

— И что теперь будет?

— Нашего папеньку спасает то, что он герой Советского союза, а то бы о выписке и речи бы не было.

— А кто такой Лебедев?

— Рабочий Кировского завода, герой социалистического труда, автор лозунга пятилетку — в четыре года.

— И что папа написал о нём?

— Ты сама посуди, если токарь, который точит гайки, выполняет пятилетний план в четыре года, то есть делает гаек больше, чем запланировано, а другой токарь вытачивает болты, работая точно по плану, то куда деть лишние гайки?

— А действительно, куда их деть?

— Смотри сама это где-нибудь не ляпни. Ты ведь не герой Советского союза.

— И это опубликовали?

— Иначе бы он в психушке не сидел.

— Мама, а Вишневская с Ростроповичем ведь сами остались за границей?

— Конечно сами Любаша, как же они вернуться, если их паспорта аннулировали?

— За что?

— Вот эти вопросы лучше не задавать, — раздался голос Андрея.

Сын разделся, прошёл в комнату и сел на диван.

— Ты сегодня так рано?

— Отпустили пораньше. Встречаю отца — причина уважительная.

— Андрюша, а что у вас в редакции творится после этой статьи? — спросила Катя.

— Главный редактор, подписавший статью к печати — уволен. Заместитель стал главным, а меня сделали заместителем.

— Тебя? — не поверила своим ушам мать.

— Тебе же только двадцать четыре года! — удивилась молодая жена.

— Вы что не поняли, для чего мне сделали это предложение?

— Я не поняла, — удивилась Любаша.

— Чтобы заткнуть рот моему отцу.

— Господи, как же это можно?

— Можно, Любаша, можно. В нашей стране ещё не то можно, — сказала Катя.

— А ты согласился? — спросила Любаша.

— Дали время подумать.

— А что тут думать? Надо отказываться, — сразу предложила Любаша. — Это же подло.

— А сгноить отца в психушке это не подло? — вмешалась свекровь. — Это ведь они его выписывают, потому что он герой. Скоро и это прекратится.

— Что же тогда делать?

— Надо соглашаться, — сказал Андрей.

— А что мы папе скажем? — растерялась Любаша.

— Не знаю, у нас ещё есть время подумать, — ответила Катя.

Василий вернулся домой из больницы в самом скверном настроение. Толи на него действовали препараты, которыми его пичкали, толи каким-то образом он догадывался о истиной причине своей "болезни", толи от того, что на лицах его родных была закамуфлирована печаль, пробивающаяся сквозь маску поддельной радости, толи всё вместе взятое, но выражение лица главы семьи походило на выражение царя Пирра, после его знаменитой победы. Он сел за праздничный стол, который специально устроили родные по случаю его выписки, как будто это был обыкновенный обед в больничной столовой, как будто на столе были не салаты, языки, фрукты и прочие изыски, а обыкновенные макароны, которые суждено есть каждый день до начала лета, когда поспеет картошка. Отец не обращал никакого внимания на своих родных. Он думал о чём-то очень важном, и родные молчали, боясь помешать ему.

— Что это у тебя на руке? — вдруг громко спросил он невестку, даже не взглянув на неё.

— Номер, — робко ответила она. — Я на холодильник записалась.

— И когда получите?

— Никто точно не знает. Говорят через год.

Василий взял руку Любаши и внимательно посмотрел на номер.

— Такие фашисты в концлагерях раньше писали на своих жертвах, а теперь на наших детях пишут.

— Вася, не заводись, — попросила Катя, — всё равно ты ничего не исправишь.

Однако Вася как будто не заметил просьбы жены.

— А почему так много? Фашисты только один номер ставили.

— Так сейчас на всё надо записываться, — робко ответила Любаша.

— Какой холодильник-то?

— "ЗиЛ". Есть ещё "Минск", но на него ещё записи нет.

— "ЗиЛ" значит, — ухмыльнулся Василий. — Раньше этот завод "ЗиС" назывался.

— А что такое ЗиС? — спросила Любаша.

— ЗиС это завод имени Сталина, а сейчас стало быть Лихачёва. Кто такой Сталин не надо объяснять?

— Не надо. Я не знаю, кто такой Лихачёв, — улыбнулась невестка.

— Это первый директор завода ЗиС.

Домочадцы вздохнули с облегчением. Напряжённая обстановка понемногу растворялась в житейских проблемах.

Вдруг, как гром с ясного неба, прозвучал вопрос отца:

— Что сделали с главным редактором?

Обстановка изменилась на противоположную: теперь уже не Василий, а домочадцы казались напичканными какими-то пилюли депрессионного действия, не его лицо, а выражения семьи напоминало античного царя Пирра.

— Его уволили, — еле выдавил из себя Игорь.

— И всё?

— Разве этого мало?

Катя грустно улыбнулась при этих словах.

— Как быстро летит время, — заметил Василий. — Совсем недавно за это могли приговорить к смертной казни. И это ещё не самое плохое.

— Разве может быть что-нибудь, хуже смерти? — спросила Любаша.

— Да, — уверенно ответил глава семьи.

Молодые непонимающе переглянулись.

— Хуже смерти — быть предателем. Вернее не быть, а считаться им, хотя таковым не являешься. Раньше их называли врагами народа.

— Ой, это так давно было! — сказал Игорь.

Теперь родители переглянулись между собой и грустно улыбнулись.

— Папа, неужели тебе не жалко человека, который из-за тебя потерял работу?

— Он из-за меня ничего не терял. Я вовсе не собирался публиковать эту статью.

— Зачем же ты её тогда написал? — спросил сын.

— Потому, что мне не понятно, что делать с лишними гайками?

— А писать-то зачем? Если ты не хотел публиковать?

Василий внимательно посмотрел на сына. Он даже не понял, почему тот задаёт этот вопрос.

— То есть как это зачем?

— Очень просто. Каждое действие должно преследовать определённую цель: Я беру тарелку, потому что хочу из неё поесть, я одеваюсь, потому, что одежда согревает меня.

— Андрюша, я писатель и не могу не писать. Понимаешь?

— Понимаю. Писатель пишет, художник рисует, Лебедев точит свои гайки — пять вместо четырёх. Каждый занят своим делом, и у каждого есть цель — все зарабатывают деньги.

— Причём тут деньги? Поэт сочиняет стихи, потому что не может их не сочинять, художник создаёт свой шедевр, потому, что не может не создавать его…

— А Лебедев точит гайки, потому что не может их не точить, — продолжил Андрей.

Молодые звонко рассмеялись. Действительно, как можно сдержаться, представив, что токарь точит гайки, которые никем не запланированы, на которые никто не выделял ни денег ни материалов, а просто потому, что он не может не точить гаек?

— Я серьёзно, а ты…

— Папа, ну как можно серьёзно говорить о гайках?

— Да причём тут гайки?

— А что же тогда?

— Неужели вы не понимаете, что они из нас дураков делают?

Василий вдруг испугался своих собственных слов. Он застыл, в нелепой позе, как будто его разбил паралич.

— Господи, что же это делается?

— Вася, что с тобой? — испугалась Катя.

Молодые тут же прекратили смеяться.

— Когда же это случилось? — продолжал Василий, глядя в никуда.

— Папа, что произошло? — Андрей подумал, что всему причиной его смех.

— Я сказал они.

— Ну и что?

— Я всегда, слышите, всегда говорил мы, а сегодня впервые сказал они.

— Ну и что? — не понимала Любаша.

Зато Катя всё прекрасно поняла. Она замахала на детей руками, показывая, чтобы те больше не открывали своих ртов. Молодые, поняв, что переборщили с шуткой поспешили уйти, но отец не отпустил их.

— Нет уж, будьте любезны остаться! Вы просто не понимаете, что сейчас происходит.

Катя хотела что-то сказать, но Василий не дал ей.

— Я тысячу раз слышал эту притчу, но всегда относился к ней, как к сказке.

Невестка хотела что-то спросить, но Катя знаком остановила её.

— Впервые я услышал её из уст командира…

Василий начал свой рассказ и снова ощутил себя на войне. Он со своими товарищами смотрел на водокачку и ждал, когда она рухнет. Наконец та рухнула и похоронила под собой фашистов.

— …тогда командир и сравнил эту водокачку с вавилонской башней, — продолжал Василий. — Мне казалось, что это могло случиться с немцами потому, что они считали только себя полноценной расой. К сожалению, эта притча относится не только к ним, но и к нам.

— Ты хочешь сказать, что мы тоже строим такую же башню? — спросила Любаша.

— А в чём разница? Те считали себя высшей расой, а мы убеждаем, что кроме коммунизма у человечества нет и быть не может никакого будущего. Фашисты сжигали книги и изгоняли своих писателей, и у нас делается тоже самое. Даже номерки на руках похожи. Только они делали татуировку, а у нас пишут шариковой ручкой.

— В таком случае, согласно этой притче, Советский союз ожидает та же учесть что и Германию? — продолжил мысль отца Андрей.

— Ничего другого и быть не может.

— Ну, это уж ты, дорогой, чересчур хватил, — вмешалась Катя. — Пока что Советский союз самая сильная страна в мире. Спутник первый — наш, космонавт первый тоже наш. Разве что Америка — она на пятки нам наступает?

— Америка от нас недалеко ушла. Мы насаживаем всем свой коммунизм, а они свой империализм. Хрен редьки не слаще.

— Так ты папа и Америку приговорил? — не удержался Андрей.

— Действительно, что-то мы слишком далеко зашли. Уже до Америки докатились. Давайте спустимся на нашу грешную землю.

Разговор сразу прекратился. Все молчали и не знали что делать. Тишину прервал отец.

— Вероятнее всего, тебе предложат место заместителя главного редактора, — обратился он к сыну.

— Уже обратились, — удивился Андрей.

— Это логично. Сгноить меня в психушке, неэтично — герой всё-таки. Выгнать невозможно по тем же причинам, а этот ход устраивает всем. Сын в заложниках — это почище, чем номерки на руке!

— Я откажусь.

— Даже и не думай. Ты думаешь они остановятся перед моими прежними заслугами? Как бы ни так! Считай, что мне предложен очень лояльный вариант.

— Ничего себе лояльный! — возмутилась Любаша. — Ты же писать не сможешь!

— Писать я смогу.

— А что толку, если они тебя публиковать не будут? — негодовал Андрей.

— Опубликуют позже.

— Когда? — спросила Любаша.

— Когда башня рухнет. — Василий посмотрел на недоверчивые взгляды домочадцев и ещё раз подтвердил. — Рухнет, рухнет, — даже не сомневайтесь.

— И кто тогда опубликует?

Василий обвёл взглядом свою семью и пожал плечами.

— Не знаю. Может быть вы, — он остановил взгляд на сыне и невестке, а может быть…

Лицо отца вдруг засияло, и он улыбнулся.

— Вы долго нас без внуков держать будете? Сколько можно ждать?

Любаша опустила глаза и засмущалась:

— Потерпите чуть-чуть. Немного уже осталось.

Разговор, казавшейся до селе тяжёлым и неприятным, будто ветер, переменился в противоположную сторону. Вместо холода и безысходности теперь он нёс радость и надежду, вместо запаха затхлости повеяло свежестью. Семья уже забыла, что только что они обсуждали. Появился новый объект, о котором говорить можно было бесконечно.

Глава 18

Как быстро летит время! Кажется, сосем недавно мечтали, что День Победы должен быть обязательно нерабочим, что военные парады снова будут греметь своей медью на Дворцовой площади. Не успели оглянуться, а всё, о чём думали, сбылось. И не только сбылось, но стало настолько привычным, что самим не верится, будто когда-то этого праздника не было. Также, как и прежде, проходит по Дворцовой площади военная техника, как и прежде, следуют стройные колонны солдат, как и раньше ветераны тонкими струйками стекаются на Марсово поле, чтобы ещё раз пережить то, что пережить невозможно, ибо то, что случилось с этими людьми, не подчиняется законам логики, ибо нет такого числа, которое могло бы счесть их подвиги, ибо нет таких подвигов, которые не выпали бы на их долю.

Однако нет ничего постоянного. Если вглядеться в эти людские ручейки, то и здесь можно заметить перемены: Если раньше ветераны шли по полю бравой походкой, то теперь, шаркая ногами и опираясь на палочку, они скорее плелись, на встречу со своей молодостью. Если раньше они за ручку вели своих детей и внуков, чтобы похвастаться ими перед своими однополчанами, то теперь дети и внуки вели своих стариков, чтобы те, хоть на несколько часов смогли забыть о своих болячках в кругу друзей. Если раньше то здесь, то там слышался звон стаканов и тосты за Победу, то теперь ветераны всё чаще и чаще пили молча, не чокаясь, поминая того, кто не пришёл в этот год и не придёт более уж никогда. За кустом персидской сирени, как бы случайно стояла карета скорой помощи. Иногда можно было заметить, что милиционер, дежуривший на поле, усаживал в неё ветерана, которому вдруг стало плохо, или пожилой человек не рассчитал своих сил, поминая товарищей. Карета уезжала, а на её место снова, как бы случайно, вставала следующая. Количество посетителей поля резко уменьшилось. Теперь никто не стоял — скамеек хватало на всех.

На боковой дорожке, напротив казармы Павловского полка, где теперь располагалось "Ленэнерго", сидели трое мужчин и женщина пенсионного возраста. Рядом с ними, немного поодаль, расположились трое ещё не солидных, но уже и не молодых людей. По их поведению безошибочно можно было определить, что это были дети ветеранов. Они внимательно наблюдали за родителями и обсуждали что-то очень важное. По их лицам можно было предположить, что эта проблема никакого отношения ко дню Победы не имеет.

Ветераны тоже отошли от военной тематики и перешли к обсуждению, как говорится, текущего момента.

— Ты давно освободился? — спросил Василий Николая.

— На прошлой неделе.

— Почему на прошлой? Вам же в шестьдесят первом по пятнадцать лет дали, значит по моим расчётам…

— У них там свои расчёты. Когда на зоне кого-то мочат, следователь сильно не упирается: берут зэков, которые за убийство сидят и на них всё вешают.

— Но ведь должны же хоть какие-то доказательства быть предъявлены суду!

— Я тебя умоляю! Какие в зоне доказательства? Свидетелей сколько угодно: что следак скажет, то и засвидетельствуют.

— А сын когда вышел?

— Так он и второй срок тоже со мной вместе получил.

Василий недоверчиво посмотрел на товарища, но вспомнив, как сам сидел в психиатрической больнице, сочувственно покачал головой.

— Да, у нас это умеют. А почему не сообщил?

— Я же знал, что мы здесь увидимся.

Кузьма, докончив читать передовицу, сложил газету вчетверо и с раздражением сунул её в карман.

— Вот я не понимаю, — обратился он ко всем, — что значит социализм с человеческим лицом?

— Выходит, что мы всю жизнь с нечеловеческим жили? — поддержала его Маша.

— На своё бы лучше посмотрел, — зло сказал Николай. — У самого лицо обгажено, вот он и считает, что у всех такое же.

— Да тише ты! Мало что ли сидел за это? — одёрнул товарища Кузьма.

— А что я такого сказал? Просто на таком высоком посту можно было и вывести родимое пятно.

— Они не выводятся.

— Прямо! — Николай закатал рукава и показал руки. — Помните, всё в татуировках было — вывел.

— Причём тут татуировки? Я говорю, думай, что болтаешь.

— Ничего страшного. У нас сейчас, это, как его? Плю, плю…

— Плюрализм, — помог Василий.

— Тьфу ты господи! — сплюнул Николай, — слава и те не наши — американские. Слушать противно.

На соседней скамейке разговор шёл явно не о политике.

— Надо как-то сообщить им, — сказал Андрей.

— Представляете, какой это будет для них удар? — Николай с сожалением посмотрел на родителей.

— Шило в мешке не утаишь. Узнали мы, узнают и они, — рассуждал Александр, — только неизвестно при каких это будет обстоятельствах. А сейчас мы рядом и вон скорая помощь на всякий случай дежурит.

— До этого не дойдёт, — уверенно сказал Андрей, — они ещё не старые.

С плюрализмом, слава богу, было покончено, оставалось разобраться с застоем.

— Я понимаю, у Брежнева был застой, у Черненко, у Андропова, но этот-то молодой! О каком застое может идти речь?

— Имеется в виду застой экономический, — объяснил Василий.

— Полный бред, — не выдержал Кузьма. — У самой богатой страны мира экономический застой! Чего не хватает?

— Мозгов! — вставила своё слово Маша.

— Во, во! Тебя бы туда! Ты бы своей метлой им бы мозги прочистила! — засмеялся Николай.

— А что? Во всяком случае, хуже бы не было, — ответила Маша.

— Да, хуже просто некуда! — согласился Василий. — Смешно сказать, в самой богатой стране мира — продовольственные карточки. Прямо как в блокаду!

— В Японии, где кроме камней вообще ничего нет, где атомная бомбардировка была, люди живут по-человечески, а у нас? — продолжал возмущаться Кузьма.

— Интересно, что бы про всё это командир сказал? — задумался Василий.

— А вы знаете, что ему в этом году восемьдесят восемь лет исполнилось, — сказала Маша. — Я телеграммой поздравила, а он даже не ответил.

— Совсем старый стал. Надо бы навестить, — предложил Василий.

— Уж больно далеко его Кузьма загнал. Надо же, так и живёт в Сибири.

— В этом году обязательно навестить надо, — согласился Кузьма, — а то ведь и не успеть можно, возраст не шуточный!

— Типун тебе на язык! — зло посмотрел на него Николай. Он глянул на соседнюю скамейку и махнул рукой.

К ветеранам подошли сыновья и, пряча свои лица от родителей, стали переминаться с ноги на ногу, будто были в чем-то виноваты перед ними.

— Вот, что ребята, — начал Николай, — мы решили съездить в Кемерово.

— Лететь надо завтра, — прервал отца Александр, — билеты уже заказаны.

— Почему завтра и почему обязательно лететь? — не понял Николай.

— Господи! Горе-то какое! — вдруг раздался крик Маши. — Сглазил-таки, окаянный!

Женщина побледнела, повернулась в сторону храма на крови и перекрестилась. Её ноги задрожали и она плавно, как в замедленной съёмке, повалилась на землю. Милиционер, дежуривший у вечного огня, подбежал к Маше и стал поднимать её.

— Отойди, сержант, это наше дело.

Трое мужчин подняли женщину и отнесли к скорой помощи. В машину сели ещё Николай и Александр. На крыше автомобиля загорелись синие мигающие фонари и скорая уехала. Через несколько минут на освободившееся место, как бы случайно, припарковалась другая карета скорой помощи. Праздник на Марсовом поле продолжался.

***

Чёрная "Волга", чуть притормозив у перекрёстка, пересекла двойную сплошную линию и выехала на полосу встречного движения. Милиционер вместо того, чтобы остановить нарушителя, вытянулся перед, пролетающей мимо него машины, и отдал честь.

— Не боишься? — спросил водителя пассажир, сидящий на заднем сидение.

— Кого? — переспросил водитель, — ментов?

— Журналистов. У нас ведь сейчас гласность.

— А для чего я затемнённые стёкла поставил? Вас никто не узнает.

— Хитрый ты парень, как я погляжу.

— Андрей Васильевич, разрешите высказать своё мнение?

— Валяй.

— Помните, вы вчера в Ленинграде были на Марсовом поле?

— Ну и что?

— К сожалению там не было затемнённых окон.

— Тебя что-то смущает?

— Вы встречались там с человеком, как бы выразиться помягче…?

— Ну, что там за церемонии? Называй вещи своими именами.

— Вы встречались с человеком, который может вас скомпрометировать.

— Кого ты имеешь в виду?

— Ферзь младший и Ферзь старший.

— Ты считаешь, что они могут скомпрометировать?

— Это же уголовники!

— Как знать, как знать! — задумчиво сказал пассажир, — может так случиться, что именно знакомство с людьми такого плана вскоре будет престижно.

Водитель от этих слов даже вздрогнул. Машина резко вильнула и чуть было не врезалась во встречный грузовик.

— Ты руль-то держи! А то ещё убьёшь, не дай бог!

Автомобиль выровнялся и сбавил скорость.

— Что же теперь будет, Андрей Васильевич?

— Если себя хорошо вести будешь, то ничего не будет. Как возил меня, так и возить будешь.

— Так ведь в магазинах ничего нет. Люди злые, как волки ходят…

— Если как волки, значит им придётся дать кого-нибудь съесть. Главное, чтобы этими кто-то мы не оказались.

Автомобиль затормозил у здания райкома партии, и пассажир, так и не объяснив водителю, что же теперь будет, вышел и скрылся за дубовыми дверями.

Если совсем недавно райком партии напоминал собой муравейник, где сотрудники вечно куда-то спешили, вечно чего-то не успевали, то сейчас он напоминал собой умирающего льва. Раненый исполин лежал и ничего не делал. Он понимал, что должен умереть, но всё-таки надеялся на чудо. Чудо у всех сотрудников олицетворялось с личностью первого секретаря райкома. Авторитет этого человека был очень высок. Все сотрудники понимали, что райком доживает свои последние дни. Все понимали, что нет такой силы, которая смогла бы спасти эту организацию, но все верили, что первый секретарь райкома при любой ситуации останется, как говорится "на плаву", и не только спасётся сам, но и не забудет их — его верных соратников, а теперь уместнее сказать — слуг.

Первый секретарь шёл по коридорам и слышал, как впереди него катился мягкий и тревожный шёпот: "Первый пришёл. Андрей Васильевич идут". Сотрудники выдумывали какие угодно причины, чтобы выйти в коридор и украдкой заглянуть в глаза своему повелителю, прочитать, если это удастся, хот какую-то надежду, относящуюся лично к нему. Однако лицо "Спасителя" было словно каменное. Он зашёл в свой кабинет, где его уже ожидали второй и третий секретари, и сел в своё кресло.

— Время у нас пока есть, — перешёл первый секретарь к делу, даже не поздоровавшись.

— Вы сказали пока? — немного испуганно спросил третий секретарь.

— Авторитет Ельцина огромен.

— Вы считаете, что он не будет сохранять партию? — предположил второй.

— Он её разрушит, — уверенно сказал Андрей Васильевич. — Вспомните, что он делал, когда был в МГК. Если бы не политбюро, он бы уничтожил всё. Его так и прозвали — бульдозер.

— Да, ситуация, — покачал головой второй секретарь.

— Я же говорю, что время у нас ещё есть. Партийный контроль за кадрами ещё никто не отменял. Необходимо на ключевые посты поставить своих людей.

— Вы имеете в виду предприятия?

— Я имею в виду банки. Ваши предприятия давно на ладан дышат.

— Это раньше любое слово райкома воспринималось, как приказ, а теперь… — третий секретарь развёл руками. — Нынче все самостоятельные.

Первый секретарь достал из письменного стола чистый лист бумаги и что-то написал.

— Вот тебе помощник, — сказал Андрей Васильевич, протягивая листок третьему секретарю. — Иванов Александр Николаевич, 1945 года рождения, недавно освободился из мест заключения.

— Уголовник?

— А ты сам хочешь заниматься со своими самостоятельными?

— Но ведь он в Ленинграде живёт! — удивился третий секретарь.

Первый секретарь ничего не ответил. Он только посмотрел на своего помощника так, что у того мурашки побежали по спине, а ноги в коленках задрожали.

— Так точно! — почему-то по-военному ответил третий.

Что, так точно, никто не понял, но этого было и не надо. Ясно одно: человек готов выполнять любые распоряжения своего шефа, без всяких ограничений.

— Да и вот что ещё, — добавил Андрей Васильевич тоном, которым обычно говорят кому-то вдогонку, — Я бы очень хотел, чтобы этот человек обо мне ничего не знал.

Словно гора свалилась с плеч третьего секретаря. После поручения шефа он понял, что его будущее определено на долгие годы вперёд. Чтобы не случилось со страной, он не останется за бортом, а будет всегда третий.

— Разрешите выполнять!? — выкрикнул третий.

— Выполняйте.

Переполненный счастьем, помощник вышел из кабинета.

Оставшись наедине со вторым секретарём, Андрей Васильевич встал со своего места, подошёл к дивану, сел и предложил своему собеседнику последовать его примеру. Этот приём Андрей Васильевич хорошо знал и умело использовал. Подчинённый, оказавшись рядом с начальником на одном диване, не будучи ничем разделён с ним, как бы переходил на один уровень со своим начальником. Это доверие моментально кружило голову, человеку начинало казаться, что до самого верха остаётся совсем немного — один шаг, да нет, меньше — пол, какой там пол — всего руку протянуть. Но вот начальник неожиданно встаёт и снова садится на своё место. Снова огромный дубовый стол разделяет начальника и подчинённого. Но в памяти навсегда осталось, что счастье было близко, что оно возможно, и этим счастьем может одарить только один человек, вернее не человек, а божество — шеф. Второй секретарь тоже прекрасно знает этот психологический приём. Знает, но ничего поделать с собой не может — у плебея психология может быть только плебейская.

— Кстати, — усмехнулся Андрей Васильевич, — очень удобные обращения: первый, второй, третий. Коротко, ясно и с точки зрения конспирации оправдано.

— Так точно, товарищ первый!

— Господин. Привыкайте к этому слову.

— Первый опять вышел из-за своего письменного стола и подошёл к журнальному столику, на котором уже стояла бутылка коньяка и две рюмки.

— Перейдём к делу. Я на несколько дней уеду с родителями в Кемерово по семейным делам, а вы сделаете так, чтобы вот эти люди были управляющими вот этих банков, — первый протянул лист бумаги второму. — Если кто-то решил, что стал очень самостоятельным, то им должен будет заняться третий.

— Не извольте беспокоиться, това… — второй замялся, покраснел и продолжил: — господин первый!

Первый налил коньяк, поднял рюмку и провозгласил:

— За успех нашего мероприятия!

Компаньоны выпили и заулыбались.

— А с этими, что делать, господин первый? — Второй кивнул головой на дверь, имея в виду остальных сотрудников райкома.

— Не знаю и знать не хочу. Пусть о них позаботится Ельцин Борис Николаевич.

— Или Горбачёв Михаил Сергеевич, — осмелел второй.

Бутылка коньяка быстро опустела. Настроение было отличное. Если раньше грядущее проглядывалось через пелену неизвестности, то теперь никакой пелены не было. Будущее виделось прекрасным.

***

Глядя на усопшего, Александр никак не мог представить, что человек, лежащий в гробу, когда то был полковником, что он вёл в бой свой полк и враги бежали от него, как от чумы, что он и подобные ему способны были разрушить ту вавилонскую башню, которую построили фашисты. Нет, как ни старайся, а представить этого невозможно. Это был обыкновенный провинциальный учитель: маленький, сухенький, слабенький. К таким на могилу приходят всего несколько человек, потому что эти люди, как правило, одиноки. Разве способен школьный учитель создать большую семью? На его зарплату не только семью, а самого себя и то содержать невозможно. Такие живут незаметно и умирают тихо. Проходящие похороны не соответствовали личности усопшего. Откуда-то понаехали знакомые покойника, о существовании которых никто даже не подозревал, почему-то прибыл военный оркестр и рота почётного караула. У гроба на атласных подушечках, сверкая на солнце, лежали ордена и медали, среди которых был небольшой, тусклый, с выцветшей лентой Георгиевский крест. Администрация школы и учителя, которые собирались руководить похоронной процедурой, были отодвинуты кем-то и еле успели поставить свой венок с надписью: "Учителю русского языка, Смирнову Александру Сергеевичу, от товарищей по работе". Каково же было их удивление, когда они увидели ленту с другой надписью: "Штабс-капитану императорской армии, командиру легендарного партизанского отряда, полковнику Красной армии, барону, Вронскому Андрею Петровичу".

Школьное руководство пыталось объяснить, что здесь какая-то ошибка, что усопший обыкновенный учитель, но всё напрасно — на него цыкали, шипели и просили не мешать. Только бывший завуч Татьяна Павловна не возмущалась, она стояла возле гроба, смотрела на усопшего, как будто там лежал не человек, а её молодость.

— Штабс-капитан, полковник, настоящий барон! — говорила она, тряся головой.

Но её никто не слушал и не хотел слушать: мало ли что взбредёт в голову древней старухе с трясущейся головой?

Только после того, как тело было предано земле, всё разъяснилось. Школьное руководство получило исчерпывающие объяснения от лиц, пользующихся абсолютным доверием. И хотя объяснения были получены, разум всё равно не мог поверить в происходящее.

В связи с тем, что друзей и знакомых Андрея Петровича приехало очень много и скромная квартирка учителя русского языка не могла вместить всех желающих, поминки было решено провести в школе. Администрация освободила один из классов от парт и расставила там столы. Из соседних классов парт не убирали, однако оставили их открытыми, чтобы гостям было, где уединиться и помянуть усопшего в более тесном кругу.

На поминках школьные глотали каждое слово, про своего учителя, поражаясь над столь удивительными превратностями судьбы. Сын Андрея Петровича с детьми однополчан отца, устав от рассказов, которые они слышали не одну сотню раз, отсидев за общим столом официальную часть, уединились в соседнем классе, прихватив с общего стола спиртного и закуски.

— А помните, как мы ездили к пещере? — спросил Николай.

— Я это на всю жизнь запомню. Нас ведь тогда из-за этой пещеры с отцом на пятнадцать лет заперли. Слава богу, не расстреляли.

— Извини, Саша, я не подумал.

— Да, ладно. Самое главное, мы с отцом живы, а дядя Лёша…

— Давайте за дядю Лёшу, — предложил Андрей.

Мужчины выпили и задумались каждый о своём.

— А он давно болел? — спросил Андрей Игоря.

Тот смахнул слезу и отвернулся.

— Не знаю. Он о своих болячках говорить не любил. Я ведь с ними не живу. Приезжаю только в отпуск.

Александр, Андрей и Николай выразительно посмотрели на сына Андрея Петровича.

— Командую участком газопровода Уренгой-Помары-Ужгород. Слышали о таком?

— Ещё бы! Стройка века! — прокомментировал Андрей.

— Так ты строитель? — спросил Николай.

— Это раньше была стройка, когда газопровод строился, а сейчас гоним газ на Украину и в Европу. А ты всё в редакции трудишься? — спросил в свою очередь Игорь Андрея.

— Редакция — пройденный этап. Я теперь первый секретарь райкома партии.

— Ух, ты! — присвистнул Николай. — Так и до Кремля скоро дойдёшь.

Андрей не стал реагировать на реплику Николая. По его лицу было видно, что разговор о работе раздражал его.

— А ты чем занимаешься? — перевёл он тему разговора.

— Я по отцовской линии пошёл. Служу в милиции.

Трое собеседников, не сговариваясь, повернули головы в сторону Александра.

— Я тоже по отцовской линии пошёл, — понял взгляды Саша. — Я ведь только, только освободился. На работу после такой отсидки брать никто не хочет.

— Может быть, к нам пойдёшь? — предложил Игорь, — станешь газовщиком.

— А что я умею? Предлагаешь начинать всё с начала? Мне сейчас сорок, к пенсии как раз освоюсь.

— Я помогу тебе. Как говорится лиха беда начала. Ты только начни, а там само пойдёт. Зарплаты у нас хорошие. И тебе хватит, и родителям помочь сможешь.

— Спасибо. Мне со старками надо поговорить, но сегодня, сам понимаешь…

Игорь достал откуда-то блокнот, вырвал лист и что-то быстро на нём написал.

— Здесь мой адрес. Как приедешь домой, напиши мне.

Александр свернул листок и положил в карман.

— Надо в записную книжку переписать, а то потеряю, — сказал он сам себе.

Разговоры такого типа называют обычно житейскими. Они мало интересуют окружающих, потому что затрагивают интересы только двух человек. Остальные слушатели вежливо ждут окончания этих скучных тем зная, что за ними обязательно последуют темы, затрагивающие всех. Однако в каждом правиле есть исключения. Когда Игорь делал Александру предложение о работе у него на участке, Андрей весь превратился в слух. Казалось, что в данный момент решается не судьба Александра, а его судьба. Листок, который Саша положил в карман Андрей, наверное, прожёг своим взглядом, однако, слава Богу, этого странного поведения никто не заметил. В комнату вошла мать Игоря и прервала тему разговора.

— Что это вы, ребята, уединились? Нехорошо. Это всё-таки поминки.

— Мы просто покурить вышли, — тут же оправдался Игорь.

— Ну-ну. — Даша посмотрела на мужчин, и не увидев в их руках ни одной сигареты, вышла из класса.

Глава 19

Возвратившись из Кемерово, семья Ивановых столкнулась с серьёзными материальными трудностями. Те деньги, которые имелись в доме, были потрачены на дорогу и поминки, пенсии Маши еле хватало на оплату квартплаты и коммунальных услуг. Сколько ни ходил Александр с отцом по отделам кадров, везде, узнав о судимости, сразу же прекращали всякие разговоры и обещали позвонить сразу, как появится первая вакансия. Вначале сын с отцом ждали звонков, но потом поняли, что ничего они не дождутся, просто у кадровиков была такая форма вежливого отказа. Поразмышляв недолго, Александр решил принять предложение, которое сделал ему Игорь на поминках. Выбрав момент, когда вся семья была в сборе, Александр рассказал о предложении родителям. Вместо того, чтобы обрадоваться, родители и без того печальные, погрустнели ещё больше.

— Господи, это что же за напасть! Только что из Сибири приехал и опять туда?

— Мама, но там же не зона!

— Какая разница?

— Да я знаю этот газопровод. Его не только комсомольцы строили, зэкам тоже работы хватило.

— Вот именно, — причитала мать, — из тюрьмы, да в тюрьму! А мне, что прикажешь делать, опять ждать?

Отец тоже был недоволен решением сына, но по-мужски сдерживал свои эмоции. Он молчал и наблюдал за женой. Только после того, как Николай понял, что рыдания жены стали угрожать ей обмороком, глава семьи высказал своё мнение.

— Маша, ну не воровать же ему идти? Неужели ты не видишь, что нам не устроиться на работу?

Аргумент мужа оказался очень серьёзный. Перспектива того, что сын в конечном итоге, помыкавшись, но так и не найдя работы, вынужден будет встать на уголовный путь, сразу же высушила слёзы матери.

— А где это, Сашенька? Адрес у тебя есть?

— Ну а как же? Я его в свою книжку записал.

Александр подошёл к письменному столу и выдвинул ящик. Пошарив там рукой, он вытащил ящик из полозьев и положил его на стол. Перебрав все бумаги, которые там были, он подошёл к обеденному столу и высыпал на него содержимое ящика. Перебрав каждую тетрадку, каждую коробочку, каждый листочек, он снова сложил всё в ящик.

— Что ты ищешь? — поинтересовался Николай.

— Адрес. Я его в записную книжку переписал.

— А какая книжка? — спросила Маша.

— Да ту, что вы с папой мне подарили: кожаная с барельефом медного всадника.

Отец встал и выдвинул второй ящик. Скоро вся семья была вовлечена в поиски. Обыскали практически всё: даже проверили содержимое ящиков буфета, где находилась только посуда. Всё напрасно — книжки не было. Александр залез под кровать и стал доставать оттуда коробки с обувью.

— Саша, ну это уж слишком! Не мог же ты её к ботинкам положить?

— Мама, ну куда-то она делась?

— А может быть ты её в Кемерово оставил? — спросил отец.

— Я её три дня назад вот в этот самый ящик положил. — Саша снова выдвинул ящик, с которого начались поиски.

— Мы там уже четыре раза смотрели, — сказала Маша.

Александр, расстроенный сел за письменный стол и, не зная, что делать дальше, уставился в одну точку.

— У тебя в этой книжке что-нибудь ценное было? — спросил отец.

— Там всего одна запись — адрес участка, где работает Игорь.

Видя, что сын очень расстроен, Николай взял инициативу в свои руки.

— Ты говорил, что адрес был переписан в записную книжку. Откуда?

Лицо Александра неожиданно просияло.

— Точно! Я же его с листка переписал!

— А листок где? — спросила мать, но было поздно, Александр вытащив из шкафа пиджак, снимал его с вешалки.

— Вот он, родимый! — улыбался Саша.

Два пальца его правой руки залезли во внешний нагрудный карман пиджака. Лицо выражало такое блаженство, что можно было подумать, будто Александр сейчас вытащит оттуда лотерейный билет, на который выпал выигрыш, как минимум "волги". Однако выражение блаженства неожиданно сменила гримаса ужаса. Уже не два пальца, а вся пятерня умудрилась забраться в маленький карман пиджака — адреса не было. Такая же участь постигла все карманы — пусто, обыскали карманы всей одежды, которая была в доме — всё напрасно.

— Достаточно, — сказала мать, — адреса в доме нет. Больше искать негде. Я предлагаю написать письмо тёте Даше. Она знает, где работает её сын.

— Дело в том, что после смерти дяди Лёши, Игорь хотел свою мать перевести к себе.

— Может быть, он ещё не перевёз? — понадеялся отец.

— Уже перевёз, — сказал Александр и оторвал листок от висящего на стенке календаря.

— Можно, конечно, съездить в Кемерово и опросить соседей, — робко предложила Маша.

— Мама, ты прекрасно знаешь, что на это у нас нет денег.

— Надо ждать, когда Даша нам напишет. Тогда по обратному адресу…

— Коля, первый ближайший праздник это седьмое ноября, но она нас с ним поздравлять не будет, — размышляла Маша, — стало быть, до Нового года надеяться нечего.

Когда судьба бьёт человека наотмашь, тот, как правило, тот либо получает инфаркт, либо того хуже — накладывает на себя руки. Но это в том случае, если человек не русский. В нашем случае, всё гораздо проще: его следует искать в пивной или заведении аналогичного типа. При этом совершенно не обязательно, что у человека нет денег. Русский человек может украсть, ограбить, убить, в крайнем случае, но отказать человеку, попавшему в беду, в корке хлеба, глотке воды, сигарете или стакане водки — это слишком. Такого не может быть, потому что не может быть никогда, потому, что тогда он только числится русским, а на самом деле в его генах можно найти чёрт знает чего, не дай бог, конечно, но даже и английскую кровь. Англичане те могут, те, если надо, и через мать родную перешагнут.

На Владимирском проспекте, недалеко от театра "Ленсовета" как раз для таких целей и существовал пивной бар "Жигули". Именно там человеку, попавшему в беду, завсегдатые дадут и корку хлеба и глоток пива, а если горе большое, то под столом в кружку с пивом и водочки добавят.

Если и на трезвую голову в полумраке с сизой табачной завесой ничего не было видно, то по пьяному делу уж и думать нечего — слышно только, как за окнами грохочут трамваи своими железными колёсами, да как официант противным голосом требует посетителя, которого вдруг потянуло в сон, расплатиться.

— Уважаемый, когда расплачиваться будем? — как вилкой по тарелке скрипит его противный голос.

— Что ты к человеку пристал? Не видишь горе у него?

— А кому сейчас легко? — скрипит официант. — Платить всё равно надо.

— Отстань! — снова одёрнули официанта. — Заплатим, не беспокойся. Ты нам пивка лучше принеси с водочкой, да рыбки солёненькой.

— Сей момент! Только у нас бар пивной, водки не полагается!

— Ты что ж нас, мать твою, за басурманей каких или может за англичан принимаешь?

— Не извольте беспокоиться, сейчас всё будет сделано!

И вот пиво, которое только в прейскуранте называется Жигулёвское, разбавленное, по словам официанта, Столичной водкой, а на самом деле самым дешёвым сучком, называемым в народе "коленвал" ставится перед носом Александра.

— Тебя как зовут, друг? — слышится чей-то голос.

— Александр, — отвечает он, даже не зная кому.

— Саша, давай выпьем.

— Давай.

Кружки поднимаются, слышится сильный выдох, а потом характерное бульканье.

— Хорошо! — говорит Саша.

— Хорошо! — повторяет друг. — Давай повторим!

Процедура повторяется. Кружки ставятся на стол и руки пытаются ухватить солёненькую рыбку, но та двоится в глазах и с первого раза не даётся.

— Саня, ты своей рукой в мою кружку залез, — смеётся друг.

— Тогда ты залезь в мою.

Новые знакомые смеются и недавние неприятности уходят куда-то далеко, далеко.

— Так на чём мы остановились? — перестаёт смеяться друг.

— Как я могу остановиться, если я некуда не иду, — не понимает Александр.

Друг снова заливается смехом.

— Ты мне рассказывал о себе.

— Я? О себе?

— Ну не обо мне же?!

— Да, о тебе я ничего не знаю.

— Вот и прекрасно. Давай ты расскажешь о себе, а я потом о себе.

— Договорились, — соглашается Александр. — На чём я остановился?

— На том, что ты недавно освободился, — подсказывает друг.

— Ах, да! Я освободился. — Саша пытается сосредоточиться, но вдруг понимает, что больше говорить нечего.

— А что, собственно говорить? Вот и всё. Освободился, а на работу не устроиться. Был один человек, работу мне предлагал, а я адрес его потерял.

— На что же ты живёшь?

— Были у нас деньги, в зоне заработали, но они кончились.

— И что же сейчас?

— А ничего. Сижу и пью за твой счёт.

— Теперь давай я про себя расскажу. Ты знаешь кто я такой?

Александр отрицательно помотал головой.

— Я председатель кооператива.

— Чего, чего? — не понял Александр.

— Ко-о-пе-ра-ти-ва.

— Какого аперитива?

— Да не аперитива, а кооператива. Частное охранное предприятие, сокращённо ЧОП.

Нет, чтобы там не говорили, а русские традиции куда лучше импортных. Посудите сами, любая хандра рано или поздно проходит, а инфаркт остаётся. А тут: заложил стакан за воротник и будь, что будет! Утром проснулся, выпил рассольчика, вспомнил, что вчера было, и сам себе не поверишь. Бывает же!? А самое главное — никаких инфарктов.

— Значит кооператив? — спрашивает отец.

— Да, ЧОП, — отвечает сын.

— Так ЧОП или кооператив? — не понимает мать.

— Это одно и тоже. ЧОП он и есть кооператив.

Вот уж воистину пути господне неисповедимы: совсем недавно даже надежды не было — хоть в петлю лезь, а сегодня? Сын с утра до вечера на тренировках. Чтобы рюмку выпить или, скажем, закурить, об этом и думать забыл. Зал спортивный рядом в бывшей школе. Кстати, той самой, где раньше Александр учился. Это здесь был устроен музей в котором жизнь партизанского отряда была вывернута наизнанку. А теперь не только музея, но и самой школы нет. Неизвестно почему её закрыли, и приобрела здание фирма какая-то. Говорят, московская. Вот эта фирма спортзал и сдаёт кооперативу в аренду. Ясное дело — к чему фирмачам спортзал? А ЧОП без него, как без рук. Иванов старший морщился всё, как про школу эту речь заходила. Понять его можно: шутка ли сказать — срок из-за неё проклятой схлопотал. Поморщился, поморщился, а потом плюнул, да и устроился в эту московскую фирму сторожем, то есть в школу эту бывшую. А что морщиться, какие никакие, а всё же деньги. К слову сказать, фирма эта московская деньгами не скупилась — платила так, будто Николай не сторож вовсе, а генерал отставной. Кооператив, где работал Саша, тоже не жадничал. Вот и выходило на круг с Машиной пенсией, халтурами, да работой, очень даже неплохо. Не графья конечно не Рокфеллеры, но по нашим русским меркам, как сыр в масле катались, можно и так сказать.

За усердие Александра по службе повысили. Он теперь в своём ЧОПе вроде как инструктором был. Не только сам тренировался, но и других тренировал. У него четыре группы было по десять человек каждая. Подготовит он их, они и уходят куда-то, а на освободившееся место новая группа набирается. Несколько раз пытался он спросить начальство, куда мол ребята деваются, а те посмотрят на него, ухмыльнуться, да и скажут нехотя:

— В коммерческие структуры охранниками уходят, — больше ничего не говорили.

Отец, придя на дежурство, в свою каптёрку включал старый ламповый приёмник, что остался ещё от школьного сторожа и слушал новости по всем станциям подряд. Однажды, вернувшись с дежурства, он, выпучив глаза, как рак, прямо с порога, не успев закрыть за собой дверь, закричал:

— Горбачёва арестовали!

— Ты думай, что несёшь! — заругалась Маша. — Слушаешь разные сплетни. Кто же его арестовать может? Он же сам президент!

— Да вы телевизор хоть включите! Сидите, как отшельники, ничего не знаете.

Скорее затем, чтобы успокоить отца, на котором лица не было, нежели для того чтобы проверить эту неправдоподобную новость, Александр включил телевизор. Пока чёрный экран оживал и набирал цвет, Саша с матерью сели на диван.

— Сейчас посмотрим, кто кого арестовал, — шутя, сказала Маша.

— На двадцатое число намечено подписание союзного договора, — вторил матери сын. — Изменить уже ничего нельзя. Как любит говорить Михаил Сергеевич, процесс уже пошёл.

Экран телевизора стал светлым. На нём появился длинный стол за которым сидели незнакомые люди.

— Кто это? — спросила Маша.

Николай пожал плечами.

— Вот тот — Янаев, — объяснил Саша.

— Который? — переспросила мать.

Саша встал с дивана, подошёл к экрану и ткнул в него пальцем.

— Вот этот, с трясущимися руками. В форме министр обороны Язов.

— Я вот этого где-то видела!

— Это Крючков, председатель КГБ.

— Саша, откуда ты их всех знаешь?

— Всех не знаю. Вот тот — нерусский, это министр внутренних дел Пуго. Больше никого не знаю.

Как только с экрана прозвучала фраза"…в стране объявлено чрезвычайное положение", все замолчали и стали ловить каждое слово, вылетевшее из динамика, и только после того, как выступления членов ГКЧП сменила музыка Чайковского из "Лебединого озера", семья вновь обрела дар речи.

— А вы не верили мне! — обиженно сказал Николай.

— Да разве можно в это поверить, папа!?

Переключая каналы телевизора, для того чтобы разобраться в ситуации, люди ещё больше увязали в потоках информации. Первый канал передавал одно и тоже выступление ГКЧП и балет "Лебединое озеро". Остальные каналы вещали, как говорится, кто во что горазд. Включив ленинградский канал, Ивановы увидели экстренный выпуск "600 секунд" и его бессменного ведущего Александра Невзорова.

— Надо идти на Чапыгина! — засобирался Саша, — сейчас телестудию штурмовать будут!

Вся семья чуть ли не бегом отправилась на Чапыгина к телецентру. Однако подойти к улице было невозможно: не только улица, а вся Петроградская сторона была заполнена народом. Люди со страхом смотрели друг на друга и ничего не понимали. Вдруг, то в одном, то в другом месте, сначала тихо, а потом всё громче и громче стали раздаваться такие слова, как: гражданская война и войска. Доселе разрозненная толпа, вдруг превратилась в однородную массу, готовую на самые решительные действия.

— ГКЧписты приказали в город танки ввести! — крикнул кто-то. — Надо на Исаакиевскую идти!

Грозная, серая масса, как лавина, истекающая из кратера вулкана, увлекая за собой граждан, попадавшихся на её пути, потекла к Исаакиевской площади. Там, между от Медным всадником и Марииненским дворцом, масса останавливалась, как бы обдумывая, что ей делать дальше, и затем снова пришла в движение. Она сметала на своём пути фонарные столбы, трубы, автомобили, автобусы и строила из них баррикады. На время она останавливалась и оценивала плоды своего труда. — "Нет, для танков маловато будет". Масса снова приходила в движение и строила баррикады. Неожиданно кто-то крикнул:

— Танки остановлены! Собчак договорился с командующим Ленинградским округом! По телевидению выступает Ельцин!

В одно мгновение организм массы перестал существовать. На улицах и площадях снова стояли люди, а не толпа. Они больше не подчинялись какой-то одной задаче. У каждого были свои проблемы и свои дела. Люди некоторое время постояли и отправились каждый по своим делам. Угроза гражданской войны миновала.

Ещё большую уверенность, что страна не скатится к гражданской войне, дало решение Ельцина освободить Горбачёва из Фороса. Вся страна наблюдала, как первый президент Советского Союза, освобождённый Руцким, целый и невредимый сходил с трапа самолёта в Москве.

Ивановы, примкнув к экрану, наблюдали, как в Верховном совете РСФСР Горбачёв благодарил своего вчерашнего врага, а сегодня освободителя. Но Ельцин не был бы Ельциным, если бы в ситуации Хэппи енда, не выкинул что-нибудь этакого!

Вот он подходит к трибуне, берёт ручку и подписывает указ.

— Отныне деятельность Коммунистической Партии Советского Союза на территории Российской Федерации запрещена!

— Всё, рухнула их башня! Хана коммунягам! — Вырвалось у Николая.

— А как же Андрей, он же в райкоме партии работает? — вспомнила про сына Василия Маша.

Глава 20

Чёрная "Волга", отъехав от дома, притормозила у перекрёстка и остановилась на красный свет. Милиционер больше не вытягивался и не отдавал чести её пассажиру.

— Времена меняются, — грустно вздохнул водитель. — Куда прикажете, в райком?

— Райкома больше нет. Мы с тобой теперь работаем в банке.

На светофоре загорелся зелёный свет. Для автомобиля бывшего первого секретаря райкома партии, а ныне управляющего банком, препятствий не было. Машина рванула с места и помчалась в светлое будущее, которого не хватило на всех, но для отдельных граждан его всё же построили.

Огромного размера кабинет со старинной дубовой мебелью напоминал Андрею родной райком. Те же ковровые дорожки, те же раболебские физиономии сотрудников и та же тишина, заслоняющая своего повелителя от всего мира. Здесь, также, как и в райкоме, только один он хозяин, остальные — слуги. Словно в подтверждение этому сравнению, тихонько открылась дубовая дверь и в неё просунулись две головы: второго и третьего секретаря.

— Разрешите войти, Андрей Васильевич?

Андрей еле заметно кивает головой. Помощники слегка приклонив голову вошли и остановились у стола управляющего.

— Что с деньгами, Второй?

— Указом Ельцина все счета райкомов и горкомов партии арестованы.

— Вы как в воду смотрели, Андрей Васильевич! — пытается льстить своему шефу Третий.

Однако шеф вместо того, чтобы быть довольным, сдвигает брови.

— Виноват. Господин Первый, — исправляет свою ошибку Третий.

Брови снова становятся на своё место.

— Вот я поэтому и спрашиваю вас, что с деньгами, — снова обращается управляющий ко Второму.

— Ещё за два дня до ареста все деньги были сняты и переведены в наш банк.

— Их могут искать.

— Мы перевели их не на прямую. Прежде, чем попасть в банк, они прошли пять организаций.

— Вы думаете по цепочке не вычислят?

Второй повернулся к Третьему и взглядом показал на него.

— Все пять организаций уничтожены, Наши ЧОПовцы постарались.

— А ЧОПовцы?

— Они базируются в Ленинграде. Сюда приезжают только для выполнения заданий.

Первый одобрительно кивнул головой. На его лице наконец-то показалась улыбка.

— Кстати, а как там наш общий знакомый? — спросил Первый.

— Пока ничего не подозревает.

— Почему пока?

— Виноват, — испугался Третий. — Просто ничего не подозревает. Он сейчас в ЧОПе является инструктором, тренирует бойцов.

Первый вытащил из стола кожаную записную книжку с барельефом Медного всадника и раскрыл её.

— Этой книжечке, пожалуй цены нет, — сказал он скорее сам себе, чем своим помощникам. — Ему дал адрес, а мне нет.

— Мы очень заинтересованы, чтобы этот адрес к нему никогда не попадался на глаза.

— Обижаете, господин Первый, — Третий сделал вид, что обиделся. — Мне не надо повторять два раза. Вся почта его просматривается.

Первый ещё раз посмотрел на записную книжку, вышел из-за стола и спрятал её в сейфе.

— Итак, господа банкиры, — обратился шеф к своим помощникам, — пора ликвидировать свою экономическую безграмотность. Отсюда первый вопрос: какую цель должно преследовать любое предприятие и банк в частности?

Взгляд управляющего остановился на Третьем. Краешки губ начальника слегка улыбались, а в уголках глаз показались морщинки. Третий понял, что избежать конфуза нет ни малейшей возможности.

— У банка много задач, одним словом не скажешь, — проблеял он.

Андрей перевёл взгляд на Второго.

— Мы кредитное учреждение, — отрапортовал тот, — следовательно, наше дело кредитовать предприятия.

— Да, немудрено, что с такими руководителями нам так и не удалось построить коммунизм, — раздражённо сказал Первый. — Деятельность любого коммерческого предприятия должна всегда приносить прибыль. Ясно?

— Шеф, честное слово, про кредитование нам на курсах говорили. — попытался оправдаться Второй.

— Говорили, точно. Я тоже слышал, — поддержал своего товарища Третий.

— Вам говорили истинную правду. Банки только для того и существуют, чтобы давать деньги в долг.

— Вот и я про то же говорил, — обрадовался Второй.

— Так ведь это в нормальных странах! А у нас?

— А что у нас? — не понял Третий.

— У нас предприятиям отдавать нечего, они все почти банкроты.

— Предприятия не могут быть банкротами, потому, что они государственные, — блеснул своими знаниями Второй.

— Слава богу, хоть один догадался!

Если честно, то Второй и сам не знал, что о чём-то догадался. Просто он вспомнил фразу, которую когда-то слышал от умных людей и решил вставить её в разговор. На то, что эта фраза так удачно попадёт в цель, он даже не рассчитывал. Однако будучи не только замеченным, но и оценённым шефом, Второй сразу вырос не только в глазах начальника, но и в своих собственных.

Обрадовавшись, что среди сотрудников нашёлся хотя бы один человек, который не только понимает, но и может оценить своего шефа, Андрея, что называется, понесло. Он, подобно Астапу Бендеру, который вожделенно рассказывал о перспективах Васюков, объяснял своим помощникам свой гениальный замысел.

— … таким образом, при тех штрафных санкциях, которые мы пропишем в договоре, клиент просто-напросто теряет своё предприятие, а мы становимся его новыми владельцами.

Помощники ничего не понимали, но слушали начальника с очень умным видом. Справедливости ради, надо отметить, что делать умный вид они умели отменно. Именно это искусство, иначе не назовёшь, позволило им от рядовых комсомольцев дойти до таких высоких ступеней общественной значимости.

— … К большому нашему сожалению, — продолжал управляющий, — действующее законодательство сильно отстаёт от нормативных актов цивилизованных стран. Мы ведь пока ещё тоже государственное предприятие. Но это только пока. Сейчас мы будем работать с негосударственными фирмами. Надо проанализировать весь список наших дебиторов.

Кому же мог поручить исполнять свой замысел Андрей Васильевич, как ни человеку, который его понимал? Второй был послан в кредитный отдел, чтобы принести договоры со всеми дебиторами.

Второй долго стоял у дверей кабинета начальника кредитного отдела и не решался войти. На экономических курсах, где он учился ещё в райкомовские времена по распоряжению первого секретаря, ему приходилось слышать это слово — "дебит", но он, хоть убей, не знал, что оно обозначает. Второй напряг свой могучий мозг и вспомнил второе слово — "кредит". Теперь ему совсем сделалось плохо. Если раньше надо было решить задачу с одним неизвестным, то теперь количество неизвестных удвоилось. В его воображении сразу вспомнилась физиономия доцента экономического института, который преподавал на курсах. "Хоть бы на экзаменах, гад, спросил что-нибудь, может быть я бы и знал!". Увы, доцент спрашивал всех, кроме него. Оценка "отлично" была поставлена только за то, что он был вторым секретарём райкома. "Подхалим!" — обругал в сердцах доцента Второй. Он судорожно стал вспоминать, литературу, которую читал в последние годы, надеясь там найти ответ. К своему изумлению он констатировал, что кроме партийной литературы ничего больше не читал. "Неужели ничего!?" — испугался Второй. Но вскоре испуг прошёл. Читал, конечно читал. Правда, это было очень давно, ещё до того, как его избрали в бюро комсомола школы. Он запоями читал про Шерлока Холмса. Наблюдательность и дедуктивный метод великого сыщика поражали воображение молодого человека. В молодости Второй очень хотел быть похожим на Холмса и везде пытался применить его метод.

Неожиданно взгляд остановился на дверной табличке: "Начальник кредитного отдела". Дедуктивный метод и сейчас помог! Слова кредит и кредитного явно были однокоренными. Второй понял, что чуть-чуть не попал впросак — ему конечно нужен был "кредит", а не "дебит".

Мимо Второго с какими-то бумагами прошёл Третий.

— Володя! — остановил его Второй, — ты знаешь что такое кредит?

— Конечно. Ты, что в кредит ничего никогда не покупал?

— Точно! — хлопнул себя по лбу Второй и вошёл в кабинет.

Начальником кредитного отдела была молоденькая девушка, которая недавно закончила финансово-экономический институт. Опыта работы у неё практически не было, но был красный диплом и превосходная фигурка. Для банковских служащих это очень много значило. Танечка, так звали начальника кредитного отдела, половину зарплаты тратила на свой внешний вид. "Ты лицо банка" — не уставали напоминать ей начальники. Послушная Танечка принимала эти слова, как руководство к действию, и содержала в идеальном состоянии не только лицо. Её белоснежная кофточка так облегала грудь, что казалось, будто последняя вот-вот выскочит наружу. Чулки, вероятнее всего, были импортными, и поэтому определить есть они или нет, можно было только на ощупь. О юбочке говорить сложно, потому, как не было ясно, что это: либо юбка, либо вообще набедренная повязка. Естественно, что ресницы, губки, причёска были доведены до совершенства. Клиенты, а ими являлись в основном мужчины, войдя в кабинет начальника кредитного отдела, просто так оттуда уже не выходили. Они оформляли кредитный договор и подписывали его, не обращая внимания ни на ставки, ни на особые условия, которые выдвигал банк. Более того, подписывая договор, клиенты частенько роняли ручку под стол и залезали туда с головой, чтобы достать её. Танечка специально прикрепила к столу ручку, привязанную на шнурочке, но напрасно — эти кобели подписывали теперь договор только своей ручкой.

Когда Второй вошёл в кабинет к Танечке, та ужасно испугалась — не каждый день заходит член правления банка! Она так резко вскочила со своего места, что замок лифчика не выдержал натяжения и сломался. Всю нагрузку пришлось принять маленькой пуговке на кофточке, но та с таким давлением не справилась. Лицо начальника кредитного отдела стало краснее, чем диплом финансово-экономического института. Она, скрестив на груди ручки, выпрыгнула из-за стола, оттолкнула члена правления и выбежала из кабинета, чуть не столкнув Третьего, который возвращался откуда-то со своими бумагами. Танечка так быстро бежала, что юбочка или набедренная повязка, это уж как вам будет угодно, сползла вверх на пояс и показала, что и под юбкой у Танечке тоже всё было в порядке.

Третий проводил убегающую девушку масляным взглядом, потом посмотрел на Второго и удивлённо спросил:

— Миша, а причём тут кредит?

Когда Танечка вернулась, Второй более часа объяснял ей, что ему надо. Он путал дебиторов с кредиторами, говорил про какой-то лизинг, и вообще нёс полную чушь, но у начальника кредитного отдела не закралось даже тени сомнения, что член правления банка ровным счётом ничего не соображает в экономике. Девушка понимала, что неадекватному поведению большого начальника была причина, и причина эта была веской.

Андрей Васильевич с головой ушёл в бумаги, которые принёс ему Второй.

— Нет, вы только посмотрите, что они делают!

Помощники подошли к начальнику и опять изобразили умную физиономию.

— Это же пирамида! А как выстроена! Вот это да!

Управляющий подвинул помощникам документы, чтобы те смогли также, как он восхититься чьей-то фантазией.

— Они берут кредит, для того чтобы оплачивать уже взятый ранее кредит, а потом возьмут следующий и так до бесконечности. Более того, они тоже самое проделывают с частными лицами.

— То есть как это до бесконечности? — не понял Второй, — конец везде должен быть.

— Молодец! — похвалил Первый. — Я давно заметил, что ты соображаешь в финансах. Тут всё дело в конце. Фирму по закону тронуть невозможно. Она ничего не нарушает. Поэтому, сняв таким образом куш, перед тем, как пирамида должна лопнуть, они спокойно соскочат.

У помощников гора свалилась с плеч. Наконец-то после бесконечной пытки экономическими терминами, прозвучало нормальное человеческое слово — "соскочат".

— То есть как это соскочат? — возмутился Третий.

— С нашими деньгами? — разозлился Второй.

— Конечно с нашими. И не только с нашими.

— Надо немедленно вернуть наши деньги, — посоветовал Второй.

— Ты забыл, про главный закон коммерческой организации: — любое действие должно заканчиваться прибылью.

— Понимаю! — обрадовался Третий, — Надо их развести!

— Ну, на счёт развести, ты немножечко опоздал. Это они нас развели. Надо просто забрать своё и ещё немножко в качестве прибыли.

При этом шеф так показал руками это "немножко", что стало ясно, — трактовать его следует, однозначно — всё.

— Как твои бойцы в Ленинграде поживают? — спросил он у Третьего.

***

Александр закончил тренировку и пошёл в раздевалку. Приняв душ и переодевшись, он уже хотел уходить домой, как его вызвал к себе председатель кооператива.

Зайдя в его маленький кабинетик, Александр по-привычке плюхнулся в угол небольшого дивана и стал ждать, когда начальник начнёт рассказывать о новой группе, которую придётся тренировать. Однако тот говорил о чём угодно, только не о деле. Шеф долго говорил о политике, об ошибках Горбачёва и ГКЧП, но когда дело дошло до распада Советского Союза, Александр не выдержал и остановил начальника.

— Петрович, что ты ходишь всё вокруг да около, говори — зачем вызывал?

— Боюсь, что ты неправильно меня поймёшь.

— Да как же мне тебя понять, коли ты ничего не говоришь? Говори, постараюсь понять.

— Наш кооператив, — опять начал издалека начальник, — называется частное охранное предприятие. Из названия видно, что оно должно охранять. В связи с тем, что сейчас бывшие милиционеры становятся бандитами… — начальник замялся.

— Ты хотел сказать, что бывшие бандиты должны стать милиционерами? Я правильно понял?

— Саша я эту перестройку не делал, — начал оправдываться начальник, — мы просто обязаны выжить в этом кошмаре.

— Причём тут перестройка? Менты и в советские времена мало отличались от бандитов. Ты же знаешь мою историю? Сначала дали срок ни за что, а потом добавили ни про что.

— Короче, наш клиент попал в беду. Обобрали его по полной программе. Сделали всё так, что по суду ничего не получишь…

— Дальше можешь не продолжать. Всё понятно.

— Отбери себе человек десять бойцов и отправляйся в командировку в Москву.

Первопрестольная полностью оправдывала своё название. Она действительно была первой. В восемнадцатом, девятнадцатом и в начале двадцатого веках Петербург задавал моду всей стране: Оттуда шли импульсы становления и создания величайшей империи мира. Сюда стекались знаменитые художники, учёные и архитекторы. В Петербурге отдавались приказы на создание регулярной армии и флота. В этот город пешком, почти босяком, из Архангельской глубинки пришёл гений, прославивший державу. После революции, Петрограду пришлось отдать пальму первенства, но это пошло только на пользу державе. Получив в наследство полностью разоренную страну, Москва сумела сделать из неё сверхдержаву, по силе и могуществу сравнимую разве что с США. Что же касается богатства, то тут конкурентов не было вообще. Москва могла щедро одарить любое государство, которое более менее лояльно относилась к России. Правда водился за столицей один грешок: озолотить могла любого, только не свой народ. Свой мог терпеть, а потому ждал светлого будущего и, не дождавшись, умирал. Рождались новые поколения, тоже ждали и тоже умирали. Правда таким же грехом страдала и молодая столица, так что в этом отношении они были на равных. Первопрестольная, припоминая годы, когда была развенчана по милости детища Петра, как бы припоминала ему годы своей утраты и всячески принижала достоинства молодого города. Однако принизить достоинство молодой столицы было делом непростым. Одна только героическая блокада чего стоила! О науке и культуре и говорить нечего, Ленинград перед Москвой всегда выглядел куда привлекательней. Именно поэтому этот город формально хоть и не был столицей, но всегда стоял не только рядом с ней, но даже на одном уровне. Эту несправедливость удалось устранить только когда первым секретарём обкома партии Ленинграда был Григорий Васильевич Романов. Горделивому городу было указано на его место: он встал в один ряд с остальными областными центрами России. Двоевластие закончилось, и Москва воцарилась одна, превратившись в государство в государстве. Ленинградцев это разумеется раздражало, и они недолюбливали москвичей, хотя и скрывали это. Если по телевидению передавался прогноз погоды, и в Москве обещалась погода лучше, чем в Ленинграде, то ленинградец обязательно скажет: " вот, гады, что хотят, то и делают", а если наоборот, то: "так им и надо, они и этого не заслужили". Казалось бы безобидная шутка, но это смотря как посмотреть. Если Петербург сам не мог стать столицей, то при Борисе Николаевиче Ельцине, заселил Кремль сплошь питерскими, кроме президента. Московский читатель, прочитав это, наверняка досадно покачает головой, ибо ему хорошо известно, что и эта крепость вскоре падёт, что и президенты в Кремле тоже скоро будут ставленниками из Санкт-Петербурга. Надо ли объяснять, что питерских в Москве тоже недолюбливали?

То, что Москва была государством в государстве, Александр почувствовал сразу. Инструктор кооператива со своей командой, которую, здесь в Москве называли братвой, поехал в офис фирмы, с которой предстояло разобраться. Увы, но юридический адрес, который ему дали, оказался вымышленный. На улице не было не только фирмы, но даже дома, который следовало разыскать. Александр отпустил своих помощников погулять в городе, а сам отправился в банк, интересы которого ему предстояло защищать. Расчёт был простой: дождаться, когда сотрудник фирмы принесёт в банк документы, сесть ему на хвост и узнать истинное местонахождение интересующей организации. Самым тяжёлым было маскироваться в банке под клиента. "Светиться" он не хотел, а болтаться в операционном зале много часов, и при этом не обратить на себя внимания было почти невозможно. Александр просмотрел все журналы лежащие на журнальном столике, прочитал все инструкции Центробанка, прикрепленные скотчем на стёклах операционисток, но нужного клиента не было. Саша стал изучать образец договора кредитования, висевший на стеллаже, всё время косясь на нужное окошко. Как только подходил клиент, сыщик весь превращался в слух, пытаясь услышать название фирмы из уст клиента. Как только выяснялось, что это не та фирма, которая интересовала Александра, он снова начинал изучать образец кредитного договора.

— Вы интересуетесь кредитом? — раздался рядом бархатный девичий голосок.

Александр оглянулся назад и увидел девушку, смотрящую на него своими огромными, чёрными глазами. Маленький ротик слегка улыбался, оголяя жемчужные зубки, великолепные волосы были уложены на голове в виде короны, что придавало божественному созданию царственный статус. Белоснежная кофточка так облегала стройную фигурку, что казалось, будто её совсем нет. Ножки, исходящие из-под коротенькой юбочки, казалось, были выточены из мрамора. Ажурные рукавчики скрывали под собой такое же произведение искусства. И хотя ручек видно не было, воображение само воссоздавало образ прекрасный и неповторимый, ибо в общем контексте ничего другого представить просто невозможно.

— Вас заинтересовал кредитный договор? — повторила свой вопрос девушка.

— Да, — почему-то ответил Саша.

— В таком случае пройдёмте со мной, — девушка своей точёной ручкой показала, куда надо было следовать.

Александр уже забыл, что делал в банке, его больше не интересовали клиенты. Вся его воля была поражена маленькой девушкой.

— Вот суда, пожалуйста, — девушка открыла дверь с надписью "начальник кредитного отдела".

Александр, как завороженный прошёл в кабинет и сел на стул. Девушка села за стол напротив Саши и положила кредитный договор.

— Наш банк… — начала она.

Но Сашу договор не интересовал. Он вдруг понял, что этот проклятый стол вдруг скрыл от его глаз половину божественного создания. "Да кто же придумал это!? — негодовал он про себя. — Кому могло прийти в голову считать, что закрывать от глаз смертных божественную красоту это нравственно!? Почему не отменят эти средневековые правила? Зачем они нужны?".

— Вам всё понятно? — вернул его в этот мир ангельский голосок.

— Да, то есть, нет, — ответил Саша.

Девушка рассмеялась. О, такого смеха Александр не слышал никогда в своей жизни! Это был горный ручей, журчащий майским утром. Это был хрусталь, рассыпанный на стеклянный стол. Это было чудо, которое мог создать только господь бог!

— Так да или нет? — спросила она сквозь смех.

— Нет.

— Что вам непонятно?

— Как вас зовут? — спросил Саша.

— Таня, — ответила девушка.

— Теперь да.

— Тогда вы можете забрать текст договора с собой и обдумать наше предложение. А сейчас мы можем подписать соглашение о намерениях. Если вы решите заключить с нами договор, банк сделает хорошую скидку.

Таня положила на стол какой-то бланк и пальчиком показала на пустые строки.

— Вот здесь напишите название вашей организации, а здесь проставьте число и свою подпись.

Александр дрожащей рукой стал искать ручку.

— Вот, пожалуйста! — Таня указала на ручку, которая была закреплена в подставке и даже привязана к ней изящным шнурочком.

— У меня своя, — заикаясь, сказал Саша.

Он достал ручку. Открывая колпачок, Саша так сильно дёрнул за него, что ручка вырвалась и закатилась под стол, где сидела Таня. Александр встал со стула, опустился на колени и полез под стол с головой доставать ручку.

Александр не помнил, что было дальше. Кровь, прихлынувшая к голове, толи оттого, что он оказался под столом, толи оттого, что он там увидел, полностью отшибла память. Очнувшись, он обнаружил себя снова в операционном зале с соглашением о намерениях в руках.

— Фирма "Гарант", — услышал он рядом с собой чей-то голос.

Помешательство закончилось. Александр, как тигр прижался к стене и стал пожирать глазами свою будущую жертву.

Сотрудница фирмы забрала у операционистки выписку и направилась к выходу. Пройдя мимо охраны, сотрудница прошла метров двести по улице и села в автомобиль, который, видимо ждал её.

Александр подбежал к автомобилю и посмотрел номер машины. "Теперь никуда не денутся, — подумал он". Машина уехала.

— Ты чего здесь трёшься, брателло? — услышал он сзади себя.

Два огромного роста верзилы вопросительно смотрели на Александра.

"Зря я ребят не взял, — пожалел Александр".

— У тебя что базар есть?

— К вам нет, — буркнул Александр.

— А зачем за тёлкой увязался.

— Вы что из зоны только что вышли?

— А ты откуда знаешь?

— По фене ботаете складно.

— Если хочешь чего перетереть — стрелку забей. Ну а если ты без понятий, сам понимаешь, что с беспредельщиками делают.

Место встречи было указано, время определено. Александр уехал в какие-то Люберцы, где в бывшей школе, расположившись в спортивном зале, его ждала команда, или как называли здесь в Москве, — братва.

— Как прошли переговоры? — услышал Александр, как только зашёл в зал.

— Переговоры будут завтра. Там контора серьёзная, охрана приставлена даже к девчонкам, которые в банк бегают, подойти не дают. Стрелку забили. Завтра всем надо быть в форме.

— Ты, что боишься, командир? — спросил инструктора высокий парень с кудрявой головой. — Сам нас учил, что противника бояться нельзя.

— Ты бы лучше шевелюру состриг, а то завтра выдерут.

— Не выдерут. Самое главное не подпускать противника к себе на близкое расстояние.

Александр ничего не ответил парню и повернулся к остальным бойцам.

— Всем тренироваться! Понятно? Ни грамма спиртного. В 22 часа отбой.

Дважды повторять команду было не надо. Ребята рассосредаточились по залу и принялись накачивать и без того большие мышцы. Зал наполнился звоном блинов для штанги, гантелей и гирь, в нос ударил тёплый и знакомый запах пота.

Александр оставил свою команду и зашёл в соседнюю комнату. Там кроме стола, двух стульев и телефона ничего не было. Инструктор снял трубку и набрал номер.

— Господин Третий? — спросил Саша, — Мне надо человечка одного пробить. Работает начальником кредитного отдела банка, зовут Татьяной.

Саша вытащил из кармана соглашение о намерениях и зачитал наименование банка с его реквизитами. После этого он положил телефонную трубку на место.

На "стрелку" команда прибыла на тридцать минут раньше. Место было незнакомое и хотелось убедиться, что никаких "сюрпризов" противник не приготовил. Александр несколько раз обследовал место встречи, но ничего, кроме угла, образованного забором и стенкой дома, превращённого в общественный туалет, не нашёл. Этот закуток с дерьмом одновременно вызывал два чувства: отвращение, которое комком подступало к горлу и удивление. Удивительно было то, что для того, чтобы пробраться в так называемый туалет необходимо было, как минимум пройтись по нему. Однако никаких следов в закутке не было. Складывалось впечатление, будто дерьмо специально привезли сюда и выгрузили, заполнив весь закуток не оставляя просвета.

— Шеф, что ты уставился, дерьма не видел? — услышал Александр сзади себя.

Он отошёл от закутка и направился к команде.

— Ты и ты, — указал Саша на двух здоровых парней, — будете прикрывать отход, на случай если он понадобится. А вы, — кивнул он остальным, прикроете мой тыл. В случае любой нештатной ситуации рвите их на части, как туалетную бумагу.

— Во, во, — засмеялись парни, оставленные прикрывать отход, — там явно туалетной бумаги не хватает. — Ребята кивнули головой на закуток и поморщились.

Приехав к месту встрече раньше срока, ребята уже приготовились поскучать, но этого не случилось. Время пролетело так незаметно, что бойцы чуть не прозевали автомобиль, подъехавший к месту встречи. Бойцы заняли свои места, согласно утверждённой диспозиции, а Александр выдвинулся вперёд для проведения переговоров. Из "жигулей" вышел щупленький молодой человек, одетый в строгий костюм, говорящий о том, что хозяин вовсе не собирался с кем-то мериться силой, прошёл метров пять и остановился. Из машины вылезли ещё четверо, одетые в тренировочные костюмы со спортивными сумками в руках.

Окинув взглядом противника, Александр отметил, что физическая подготовка этих бойцов оставляла желать лучшего. Кроме того их было всего пятеро против десятерых. Диспозиция была выбрана тоже неудачно. В случае неудачи бойцы противника не могли отступить к своему автомобилю.

"Да, неважно у вас, ребята, с боевой подготовкой", — подумал Александр.

Питерская команда, также, как их шеф, быстро оценила обстановку и поняла, что полностью контролирует обстановку, а посему, как это и водится, позволила себе немного расслабиться.

Между тем четверо в тренировочных костюмах не спеша подошли к щуплому и расстегнули свои спортивные сумки.

— Это ты стрелку забивал? — насмешливо спросил щуплый Александра.

Сзади Александра стоял заслон атлетов зловеще играя своими бицепсами.

— Ну, я…

Александр не успел докончить, как четверо вытащили из сумок автоматы и передёрнули затворы.

— Вон туда — в дерьмо! — скомандовал щуплый.

Тут же две автоматные очереди подтвердили, что щуплый не шутил. Команда секунду или две постояла на своих местах и попятилась к закутку, в котором так не хватало туалетной бумаги. Двое бандитов отошли от своего хозяина и вскоре привели двух бойцов, которым надлежало прикрывать отход группы, если это понадобится. Толкнув их стволами к своим товарищам, автоматчики дали очередь прямо у ног питерцев. Это могло означать только одно: приказ щуплого надо было выполнять быстрее.

Неожиданно под ногами каменистый грунт сменило что-то скользкое. Растоптав корочку, которая хоть как-то сдерживала запах, бойцы зашли в самый центр закутка.

— Вы, видно, не местные, — начал щуплый. — Местные знают, что всё давно поделено. А если вы не местные, то и встречать вас следует, как гостей — хлебом солью.

Щуплый посмотрел на дерьмо и поморщился.

— Я думаю тут есть и хлеб и соль, только их уже кто-то ел.

Внезапно речь щуплого прервала автоматная очередь. Пули, свистя над самой головой, заставляли людей всё ниже и ниже наклоняться. Сначала один боец опустился на колени, потом второй, а вскоре и вся команда стояла на четвереньках.

— Ниже, ещё ниже! — командовал щуплый.

Пули свистели над самыми макушками. Казалось ещё чуть-чуть и они проткнут лоб или затылок. Автоматы прекратили свой треск только тогда, когда все бойцы лежали в дерьме, повернув голову так, чтобы можно было дышать.

— Ну, вот и поговорили, — заключил щуплый. — Будете у нас в Москве, милости просим. Хлеба и соли на всех хватит.

Братва сложила свои автоматы в спортивные сумки, погрузилась в машину и уехала, оставив гостей доедать нелёгкий свой хлеб.

Как ни старались ребята мыть себя под душем, как ни застирывали они свою одежду — запах уничтожить не удавалось. Как не пытался Александр оттягивать телефонный разговор с заказчиком, выхода не было. Рука сняла телефонную трубку и набрала номер.

Услышав доклад старшего группы, Третий не смог сдержать смех.

— Значит хлебом, солью встретили? — заливался он. — Что же вы без оружия приехали?

— Команды не было, — оправдывался Александр.

— Да, у нас в Москве ценятся не бойцы, а стрелки, — говорил Третий. — Вы в Питере отстаёте. Здесь своими бицепсами вы никого не напугаете. Ну, ничего, как говорится, за одного битого двух небитых дают. Возвращайтесь домой и готовьтесь. Теперь лучшего стимула разобраться с обидчиками для вас и придумать трудно.

— Да, на новую встречу, мы подготовимся лучше. — Александр на секунду замялся. — Я просил вас узнать об одном человеке, — робко напомнил он.

— К сожалению, ничем обрадовать не могу. Уволилась и выбыла в неизвестном направлении.

Саша повесил трубку, вытащил из кармана листок бумаги, который дала ему Таня, посмотрел на него с сожалением, скомкал и выбросил в урну.

"А может быть это и к лучшему?" — подумал он. — "Кто я, бывший ЗЭК? А она?".

Третий, мягко выражаясь, сказал неправду, говоря, что Таня уволилась и выбыла в неизвестном направлении. Во-первых, не уволилась, а взяла отпуск, а во-вторых, выбыла вполне в определённом направлении. Она поехала к своей маме в Санкт-Петербург. Однако, помня, что шеф был заинтересован в том, чтобы этот боевик не знал, кто работает управляющим банком, Третий решил прервать эту связь в самом зачатье. В данном случае девиз — "как бы чего не вышло", был оправдан. Докладывая Первому про провал операции, Третий ничего не сказал о знакомстве петербургского инструктора с начальником кредитного отдела, считая это делом случайным и малозначительным, и ещё потому, что принятые им меры полностью обеспечивали сохранность тайны.

Первый, вопреки ожиданиям своих помощников, отнёсся к провалу спокойно. Он выслушал доклад и рассмеялся.

— Значит, говно заставили есть?

— Так точно, господин Первый.

— Это хорошо, — продолжал смеяться начальник, — теперь их не подгонять надо будет, а сдерживать. Лиха беда начала. Как говорил незабвенный Михаил Сергеевич: "процесс пошёл".

Управляющий немного помолчал, сощурил глаза и ехидно переспросил Третьего:

— И этот инструктор говно жрал?

— На счет жрал не знаю, — ответил Третий, — а морду точно всю вымазал.

***

Прибыв в Петербург и получив от своего начальства всё, что положено за провал, Александр пропадал на работе и днём и ночью. Только теперь его тренировки проходили не в спортзале, а в тире. Начальство не жалело денег ни на аренду тира, ни на патроны. Александр тренировался до тех пор, пока ноги не начинали подкашиваться. Он переодевался, шёл домой, чтобы поужинав и проспав несколько часов, снова вернуться в тир.

Возвращаясь из тира, в Сашиной голове продолжали звучать выстрелы, образуя своеобразную музыку.

"Вот это Стечкин, вот это Макаров, а это ТТ, его выстрел ни с чем не спутаешь". Как музыкант, различая крохотные точки на нотном стане, Александр пытался из выстрелов сложить нечто похожее на мелодию. "Дирижер" взмахивает палочкой и "Калашников" заканчивает увертюру своим оглушительным треском.

Неожиданно в этом стройном воображаемом оркестре кто-то сильно начинает фальшивить. Сначала тихо, а потом всё громче и громче ухо режет какой-то душераздирающий визг. Саша остановился и огляделся по сторонам. Ночной город, погружённый во мглу, спит. Ни машин, ни прохожих — только тишина. "Кошки, наверное", — подумал Александр. Он собрался было продолжить свой путь, как вопль разорвал тишину с новой силой.

"Нет, на кошек не похоже". Он ещё раз осмотрелся и увидел в подворотне какие-то тени. Подбежав поближе, перед глазами открылась отвратительная сцена:

Два здоровых парня стояли на коленях, склонившись над небольшой девушкой, лежавшей на асфальте. Парни не раздевали её, а разрывали на части одежду своей жертвы.

— Помогите! — визжала жертва.

— Молчи сука, а то насмерть забьём!

Бандит сжал свой огромный кулак и со всей силой ударил девушку по лицу. Голова жертвы отлетела и ударилась об асфальт. Крик прекратился.

— Давай быстрей! — поторапливал бандита товарищ. — Пока она вырубилась.

Саша схватил бандита за шиворот в тот момент, когда он уже залезал на свою жертву.

— Ты чего, мужик?! — не понял насильник, — мы и тебе оставим.

Однако вместо ответа, кулак инструктора описал дугу и ударил в челюсть бандита. Послышался хруст кости, изо рта хлынула кровь. Падонок обмяк и упал на асфальт рядом со своей жертвой.

— Ах ты сволочь ментовская! — крикнул второй бандит. В его руках блеснуло лезвие.

Александр отработанным приёмом, доведённым до автоматизма, отвёл от себя удар, однако нож всё же разрезал руку от локтя до запястья. Бандит, видя, что требуется ещё одна атака, опять поднял нож.

Рука преступника хрустнула, тяжёлый кулак ударил по затылку, и тело, получив ускорение, полетело в клумбу.

Если бы у бандита не было ножа, он бы отделался только переломами, но, увы, при падении лезвие воткнулось в живот и вошло в своего хозяина по самую рукоятку.

— Это вы? — услышал Саша сзади себя женский голос.

Александр подошёл к пришедшей в себя девушке. Через тонкие прорези опухших от побоев век, на него смотрели два чёрных глаза. Лица практически не было. То, что раньше называлось лицом, теперь можно было назвать одним словом — месиво. Девушка была голой, клочья одежды, в которую она была одета, валялись рядом.

Александр снял пиджак и накинул на дрожащие плечи.

— Я Таня, помните?

Саша присмотрелся к девушке и пожал плечами.

— Я Таня из Москвы, неужели вы меня забыли?

Глава 21

Так и есть — сбился! Начал с теории относительности, со старика Энштейна, а докатился, чуть ли не до убийства. Впрочем, почему же чуть ли? Совсем даже не чуть ли. Бандюга, который упал животом на свой собственный нож, скончался прямо на клумбе не приходя в сознание ещё до приезда милиции и скорой. Второй — с переломанной челюстью лежал в тюремной больничке и ничего кроме мычания не мог из себя выдавить. Вот и разберись убийство это или самоубийство? Как сказал старик Энштейн: — всё относительно. Бандит, конечно, сам не упал — помогли, следовательно, убийство. С другой стороны, падая, он напоролся на свой собственный нож — значит самоубийство. Можно, конечно квалифицировать и как несчастный случай, но уж больно не хочется, потому, как тогда того, с переломанной челюстью придётся отпустить, а ему за одну только рожу лет пятнадцать строгого режима положено.

Николай закрыл дело и со злостью швырнул его на стол.

— Ты, что? — заметил раздражённость своего товарища напарник Николая.

— Жаль, что второму только челюсть свернули. Разбирайся теперь с этими уродами! А так оформил бы обоюдку и дело с концом.

— А кто тебе сейчас мешает? Скорее всего, так и было: один другому по челюсти заехал, а тот в свою очередь толкнул его.

— Нет. Я у трупа руки осматривал. После такого удара кости на руках должны быть или сломаны или, как минимум, кожа содрана. К тому же на месте происшествия найдено разорванное женское нижнее бельё.

— Значит, изнасилование было?

— Или попытка, — поправил товарища Николай.

— Вот они бабу и не поделили. Слушай, а может быть, это она их так изуродовала, пока они между собой разбирались?

Николай отрицательно помотал головой.

— Ты череп этого кашалота видел? Нет, женщина так не смогла бы. Скорее всего, жертва кричала. Кто-то услышал и подоспел на помощь. Тогда всё выходит: одному это кто-то челюсть на бок свернул и второму помог на своё перо упасть.

— Выходит, ты этого кого-то теперь искать будешь?

— А ты что предлагаешь?

— Коля, его же придётся за убийство судить, а он, между прочим, человека спасал.

— Если спасал, то ничего ему не будет.

— Неужели ты думаешь, что та женщина стояла и ждала, когда закончится драка? Она, небось, схватила ноги в руки и поминай, как звали. И чем этот герой свою невиновность доказывать будет? Сам понимаешь: если найдёшь этого парня — срок он за свой подвиг получит, вместо медали.

— Понимаю, конечно понимаю, вот поэтому и злюсь. Выхода-то другого нет!

Напарник подозрительно посмотрел по сторонам и шёпотом произнёс:

— Есть выход.

Николай с надеждой посмотрел на напарника.

— Только давай об этом не здесь. На Литейном пивной бар есть — "Жигули", пошли туда.

Если честно, то "Жигули" на Литейном для таких разговоров тоже место не подходящее: народу много и что у этого народа на уме пойди разбери… Может быть, это и так, но если у человека складываются обстоятельства в которых трудно разобраться, он, почему-то, приходит именно сюда.

— …Митя, ну почему я обязан сажать честных людей? — кричал Николай.

— А зачем их сажать? — не понимал Митя.

— То есть как зачем? Закон не оставляет мне выбора.

— Закон? Где ты видел закон?

Митя залез под стол и стал шарить там руками.

— Мужики, вы тут закона не видели? — смеялся он. — Гражданин, здесь закон не пробегал?

Однако, гражданин к которому обратился Митя дошёл уже до такой кондиции, что не мог заметить не только закона, но и людей, окружающих его.

— Нет, никто твоего закона не видел, — сказал Митя, садясь на место.

— Я с тобой серьёзно, а ты на шутку переводишь.

— А я с тобой тоже не шучу, — уже серьёзно сказал Митя. — Разве был такой закон по которому можно было развалить Советский Союз? Нет, такого закона не было. Был референдум по которому граждане высказались вполне определённо — народ против уничтожения СССР. Вот это был закон. И где, спрашивается он? Его украли бандиты и написали свои законы.

— Какие бандиты? Ты про что, Митя?

— Сейчас поймёшь.

Митя замахал руками, давая понять официанту, что пора принести новые кружки с пивом. Официант был, что называется, при исполнении, то есть трезвый и уже понял, кто это за клиенты, которые не хотят сажать людей в тюрьмы. Он слегка повернулся к своему помощнику и подмигнул.

— Водки? — спросил помощник.

— Спирта, — уточнил официант.

После того, как "пиво" было выпито, Митя стал объяснять Николаю, как устроена Государственная Дума.

— …вот эти козлы, как раз и принимают законы, — объяснял он.

— Но они сами бандиты! — не соглашался Николай.

— А это с какой точки зрения посмотреть, — философски рассуждал Митя. — Помнишь теорию относительности? Если посмотреть на это с точки зрения Конституции, которую никто не читал, то они вроде бы власть, а если учесть, что народ, когда эту Конституцию принимал, даже в глаза её не видел, значит, они…

— Козлы! — громко заключил Николай.

От другого стола, еле переставляя ноги, подошёл мужик с красной физиономией и поставил на стол свою кружку.

— Ребята, — еле выговаривал он слова, — я понял, что вы менты, но я вас зауважал, потому что они действительно козлы. Разрешите выпить с вами?

Как говорится, лиха беда начала. За первым мужиком последовал второй, третий и вскоре стихийный митинг, напоминавший чем-то первый съезд народных депутатов СССР, наплевав на регламент, начал обсуждение сложившейся ситуации.

— Мочить их надо! — кричал кто-то, даже не зная, о чём идёт речь.

— Тебя самого надо мочить! — возражали другие. — Парень — герой, он девчонку спас!

— Так я про бандитов говорю, — объяснял свою позицию первый.

— Бандита мочить не надо. Его уже замочили, — начали объяснять обстановку оратору, который не врубился в суть вопроса. — Его подельника взяли, так он обязательно на парня, который девчонку спас всё свалит.

— Вот это сука! — крикнул кто-то в сердцах.

Рядом с Митей и Николаем на стол опустилась широкая ладонь, украшенная татуировками.

— Значит, говорите он сейчас в больничке лежит? — спросил пропитой бас.

Сашин приятель посмотрел на татуировки и на нового собеседника.

— Сидел? — спросил Митя.

Мужик расстегнул на груди рубашку и с гордостью показал татуировку.

— Вообще-то мне разговаривать с ментами западло, но здесь случай особый.

Незнакомец подмигнул милиционерам и наклонился.

— Вы же знаете, что положено по понятиям тому, кто насилует девочек? Если в зоне узнают, в чём он подозревается, то никакого суда не будет, потому, что будет ещё один труп.

— Тебе западло разговаривать с ментами, а мне западло заниматься такими подставами, — возмутился Николай.

— Вот и прекрасно, значит каждый будет заниматься своим делом. — Незнакомец сделал шаг назад и скрылся в сизой табачной завесе.

Домой Николая доставили далеко за полночь. На следующий день Кузьма отпаивал сына огуречным рассолом и расспрашивал про работу.

— Что у тебя с этим убийством? Новости есть?

— Надо ждать, пока челюсть срастётся.

— Это у подозреваемого?

— Да чёрт его знает, кто он! Всё относительно: с одной стороны подозреваемый, с другой свидетель, а может всё повернуться так, что потерпевшим окажется.

***

Всё в конечном итоге когда-нибудь кончается. Человек не может постоянно радоваться или горевать. Одно состояние сменяет другое, возбуждая эмоции и наполняя жизнь смыслом. А смысл жизни у каждого свой. У лоха ушастого, смысл наверное состоит в том, чтобы жить от аванса до получки на жалкие крохи, отказывая себе практически во всём. У фартовых ребят смысл — сорвать куш, и, как говориться, лучше день соколом, чем триста лет черепахой. О том, что куш всю жизнь срывать нельзя, знают даже дешёвые фраера. Когда-нибудь обязательно засыпешься, и тогда — здравствуй тюрьма! Для кого зона это кошмар, а для кого дом родной. И не только дом: тюрьма в блатном мире это вроде учёной степени или звания. У артистов, к примеру, имеются свои звания: заслуженный артист, народный. У учёных свои: кандидат наук, доктор, член-корреспондент, академик. У военных этих званий столько, что перечислять устанешь — от рядового до маршала, у каждого свои звёздочки, бантики, ленточки.

Блатной мир тоже ни лаптем щи хлебает. Здесь ходки или отсидки это вроде звёздочек на погонах. В этом мире могут присвоить звание вора в законе, а то и королём избрать. Ну, а могут и опустить, это если перевести на военный язык — разжаловать. У блатных и Устав свой есть — понятия называются. Если в армии или на флоте не все военнослужащие знают Устав наизусть, то в блатном мире с этим строго — знают все поголовно.

Когда Батон увидел в палате сержанта, то сразу всё понял. Отдых в больничке закончился. Он встал с койки пощупал сросшуюся челюсть и, не дожидаясь команды конвоира, встал лицом к стене, скрестив руки сзади. У Батона это была уже четвёртая ходка, поэтому всё, что с ним будет дальше, он прекрасно знал. Подследственному выдадут матрац, бельё и отведут в камеру. Смотрящий в камере или старший скорее всего будет Батону знаком, потому что на эту должность назначаются люди бывалые. По понятиям человека имеющего за спиной три ходки, сокамерники должны напоить чифиром и уступить нары, которые расположены рядом со смотрящим. Потом начнутся допросы и встречи с адвокатом, но тут главное не расслабляться: Батон прекрасно знал, что у ментов против него ничего нет. Даже если они и найдут ту бабу, то вряд ли она будет давать показания. Помурыжат, помурыжат, да и отпустят.

Войдя в камеру, Батон увидел своего старого знакомого.

— Бобёр, ты смотрящий? — спросил он.

Смотрящий еле заметно кивнул головой. Батон подошёл к нарам старшего и хотел было скинуть с соседней шконки матрац.

— Не здесь, — послышался голос смотрящего. — У параши.

— Ты же меня знаешь, Бобёр!

— По какой статье чалишься? — спросил старый знакомый.

— До статьи ещё далеко. Нету у них против меня ничего.

— Я спрашиваю взяли на чём?

— Бобёр, мы с тобой не первый год знакомы.

— Помню. Раньше ты гоп-стопом промышлял.

— К чему тогда эти расспросы?

— Всё меняется со временем. Может быть, ты окрас сменил?

— Поздно мне окрас менять.

— Батон, неужели тебе проституток мало?

— Неужели ты с ментами снюхался?

— Это ты зря сказал, Батон. Моя информация по почте пришла.

— Не было у меня ничего с этой девкой.

— И поэтому тебе сломали челюсть, а Сёму на перо поставили?

— Ну, менты, ну, суки!

— Ты законы знаешь, — сказал смотрящий.

Батон хотел что-то ответить, но не смог, чьи-то руки сзади обхватили горло и перекрыли дыхание. Бандит потерял сознание.

***

Николай сдал оружие и предъявил пропуск на КПП. Пройдя по коридорам следственного изолятора, милиционер зашёл в оперчасть.

— Ты пришёл Батона допрашивать? — спросил высокий офицер Николая.

— Как договаривались. Я же вчера пропуск заказывал. У него с челюстью всё в порядке? Говорить сможет?

Офицер как-то замялся и отвёл глаза.

— С челюстью у него всё в порядке.

— Вот и отлично, а то из-за его челюсти я уйму времени потерял.

— Его нет, — вдруг резко ответил офицер.

— Что значит нет? Я же вчера подавал заявку. Ни о каком этапирование даже речи не шло.

— Ты не так меня понял — он умер.

Николай от удивления на мгновение потерял дар речи.

— То есть как умер? Он же здоровый, как бык!

— Заражение крови.

— Какое заражение? У него же просто срасталась челюсть.

— Заражение произошло в результате разрыва прямой кишки.

— Прямой кишки?

— Так точно. Кишка прорвана в пяти местах.

— И кто это сделал?

Офицер пожал плечами.

— Их в камере пятнадцать человек было.

— Но…

— Кишка прорвана жёстким предметом, — продолжал офицер, — рукояткой ложки или вилки. Обыскали всю камеру — ничего не нашли.

— Выходит я опоздал.

— Его свои приговорили. Я по собственному опыту знаю, что если человека обвиняют в изнасилование несовершеннолетних, он до суда редко доживает.

— Это только предположение. Ещё ничего не известно. Было это изнасилование, или попытка, а может быть, вообще ничего не было.

— Это нам с тобой неизвестно, а у них всё делается быстро: следствие, суд, приговор и исполнение — всё за один час.

***

Таня так и не доехала до своей мамы. Кошмар, который произошёл с ней, спутал все планы. Вместо уютной отдельной квартиры в одном из спальных районов Петербурга, она оказалась в коммуналке с незнакомыми людьми и в совершенно неприглядном виде, но зато в самом центре города. Впрочем, ни вид, ни незнакомые люди её сейчас не беспокоили. Если бы недавно она только представила, что совершенно посторонним людям будет показывать своё тело, включая и интимные его части, она бы просто провалилась со стыда, а сегодня Таня с готовностью выполняла любые распоряжения этих людей.

— Саня, держи её, чтобы не дёрнулась, здесь стянуть надо, а то шрам может остаться.

— Спасибо, я так благодарна вам! — звенел девичий голосок.

— Спасибо потом скажешь, — ворчала Маша, — а сейчас слушай что говорят. Нам с тобой шрама никак допустить нельзя, ты ещё молодая, у тебя всё впереди.

Маша сильно сдавила рану тугой повязкой. Таня вскрикнула от боли и вцепилась в руки Александра, однако Сашина хватка была "мёртвой", и дёргание девушки не помешали закончить перевязку.

— Руки отпустите, — как можно мягче сказал Саша.

— Что? — не поняла Таня.

Александр взглядом показал на свою руку и на ногти девушки, которые в неё впились.

— Руки отпустите, — ещё раз повторил Александр.

Таня разжала пальцы и увидела как белая рубашка, испачканная бурым цветом крови, стала окрашиваться в алый цвет. В глазах всё закружилось, начало подташнивать, а в ушах послышался какой-то свист.

— Держи её, она сейчас упадёт! — крикнула Маша.

Крепкие мужские руки схватили девушку, а Маша быстро стала нашатырем натирать ей вески. Свист в ушах прекратился и тошнота прошла.

— Она к тому же ещё и крови боится, — засмеялась Маша.

— Мама во время войны была медсестрой, — объяснял своей новой знакомой Александр.

— Ты зубы то не заговаривай, скидывай рубаху! — скомандовала Маша.

Александр снял рубаху и повернулся к матери раненой рукой. Таня посмотрела на рану и снова побледнела.

— Ты вот что, красавица, нечего на голых мужиков засматриваться — отвернись.

Девушка отвернулась и её щёки стали розоветь.

— Ничего страшного, — говорила Маша, — рана не глубокая, но тоненький шрам всё равно останется. Сейчас обработаем всё и перевяжем.

После того, как разрезанная рубашка, испачканная кровью, была выброшена, а рана перевязана, Тане разрешили повернуться.

— А помнишь, как я под стол залез? — вдруг вспомнил Саша. — Я потом не знал куда глаза деть — мне так стыдно было! Ты, наверное такое обо мне подумала!..

— Ничего я не подумала. — Таня повернулась к Маше и говорила уже ей, — Я уже ручку для клиентов к столу приклеила, так они, как сговорились, стали все доставать свои и ронять их, чтобы под стол залезать.

— Этим мужикам только этого и надо. Я во время войны в госпитале служила, так там мужики, завидев меня, не ручки, а костыли на пол бросали.

— И что потом? — не поняла Таня.

— А потом всё, как положено. Вон видишь какого красавца родила?

Все рассмеялись и не заметили, как с дежурства вернулся отец. Одного взгляда разведчика хватило, чтобы понять, что произошло. Сын с перевязанной рукой и содранной коже на правой кисти и незнакомка с распухшим и лиловым лицом в халате жены всё прекрасно объясняли.

— Всё обошлось? — спросил отец.

— Слава Богу! — ответила Маша.

— И для девушки?

Таня кивнула головой.

— В таком случае знакомь нас, — обратился Николай к сыну.

— Это Таня из Москвы. Помнишь, я про неё тебе рассказывал?

— Вот значит что? В таком случае ты к нам Танечка надолго. Бог так просто судьбы не сводит.

Маша улыбнулась на слова мужа и кивнула головой.

— Да, просто так в жизни ничего не бывает.

Таня, приехала в Петербург инкогнито. Она хотела сделать маме сюрприз. Однако, представив, как этот сюрприз будет теперь выглядеть, решила изменить свои планы.

— Ну, как я в таком виде ей на глаза покажусь? Её же сразу инфаркт хватит! — объясняла она. — Вся в синяках, ссадинах и в чужом халате. Нет, надо ехать в Москву. В следующий раз приеду.

— А ты думаешь, что в банке обрадуются твоему виду? — спросил Александр.

— Ой, туда даже носу нельзя совать, — испугалась Таня. — Я же с клиентами работаю.

— Короче, оставайся у нас, — заключила Маша. — Погостишь недельки две — я за это время твоё личико в порядок приведу.

— Две недельки? — обрадовалась Таня, — тогда я, может быть, и маму успею увидеть?

— Конечно, успеешь. А за халат не беспокойся, — вступил в разговор отец, — мы не Рокфеллеры, конечно, но на женское платье и босоножки раскошелиться можем.

— Я отдам, я сразу отдам, как только получу получку, — стала оправдываться девушка.

Таня вдруг сморщилась, и из глаз потекли слёзы.

— Да если бы я была даже Рокфеллером, разве могла бы я рассчитаться с вами за то, что вы для меня сделали?

— Да кто ж знает наверняка, дочка, для кого мы это делали: для тебя или для себя? Это один Бог знает. Мы же просто поступили, как должен поступить любой человек, оказавшейся в такой ситуации, если он человек, конечно, — успокоила её Маша.

Нет, ничего этот Энштейн изменить не может. Правильно его сумасшедшим считали. Как ни старайся, как ни растягивай время, а оно всё равно проходит. Хоть бы на часик, хоть бы на минутку, хоть бы на секунду задержалось. Нет, идёт себе, как положено, будто кроме него во вселенной больше и нет ничего и никого.

— Отпуск к концу подходит, — печально говорит Александру Таня, — скоро в Москву надо ехать.

— К маме пойдём?

— Я хочу сначала одна. Надо подготовить её.

— Нас дядя Кузьма в гости пригласил.

Таня прижалась к груди Саши и улыбнулась.

— Конечно, пойдём. Я теперь за тобой как ниточка за иголочкой: куда ты, туда и я.

— К сожалению, ниточка скоро поедет в Москву, а иголочка останется в Петербурге.

— Это ненадолго. Я напишу заявление на имя управляющего банком, чтобы он перевёл меня в какой-нибудь петербургский филиал.

— А кто у вас управляющий? Ты его знаешь?

— Видела несколько раз. Он из бывших партийцев.

— Они все в банки подались.

— Саня, я так боюсь за тебя. Сейчас всё так ненадёжно!

— Времена не выбирают — в них живут и умирают.

— Знаешь, что я хочу?

— Чего?

— А ты не будешь смеяться надо мной?

— Ну, говори, раз начала.

— Я хочу от тебя ребёнка.

— Это само собой разумеется. Поженимся и будет ребёнок.

— А я сейчас хочу. Разве твоя мама ждала, когда твой папа на ней поженится?

— Тогда война была.

— А сейчас что?

— Да, миром точно не назовёшь.

— Ну, так как?

— Что, как?

— Я на счёт ребёнка.

— Я согласен.

— Ну?

— Что ну?

— Я жду.

— Прямо сейчас, что ли?

— Конечно.

Николай поймал Машу за руку, когда та попыталась открыть дверь парадной.

— Тьфу ты, напугал чёрт! — вздрогнула она.

— Зайдём ко мне на работу. Дело есть.

— У меня дома ужина нет.

— Успеешь.

Николай забрал авоськи у жены и направился в бывшую школу. Целый час сидел он в своей коморке и говорил жене какую-то ерунду.

— Ты для чего меня сюда позвал? — прервала его бред Маша.

— А ты помнишь, как меня в госпитале ходить учила?

— Помню.

— А как я костыли прятал?

— Ты куда клонишь?

— Мы тогда с тобой дошли до кустов и…

— Слушай, — стукнула себя по голове Маша, — я, кажется, понимаю, что происходит. Тебя, что на старости лет в кусты потянуло? Я слышала, что у мужчин так бывает. Тебе шестьдесят четвёртый год пошёл. Ты для этого меня сюда затащил?

— Тьфу ты, ну всё опошлишь! Дети у нас дома, неужели не понятно?

— Вот я и спешу ужин приготовить.

— Нужен им твой ужин как собаке пятая нога!

— А что же им сейчас нужно?

— А что тебе в их возрасте было нужно? Я ведь не случайно кусты то вспомнил.

Маша с испугом посмотрела на мужа.

— Коля ты думаешь, что они?…

— Неужели ты не заметила, как они друг на друга смотрят?

— Господи, это мы с тобой, значит, бабкой с дедкой скоро стать можем?

— А я тебе что толкую?

— А сюда-то меня для чего надо было тащить?

— Как для чего? Надо же им для этого время дать. А то мы всё время маячим перед их глазами.

Николай с Машей пришли домой в первом часу ночи. Прямо с порога на них набросился Александр. Таня держала у уха телефонную трубку, но увидев родителей, положила её на место.

— Вы где были!? Мы уже все морги обзвонили! — крикнул Саша.

— И все больницы, — поддержала Таня.

Николай почесал затылок, посмотрел на жену, ухмыльнулся и сказал:

— На работе задержались.

***

Невозможно передать словами те чувства, которые испытывает мать, встречая свою дочь после годовалой разлуки. Она бегает вокруг своего чада, словно челнок. Ставит на стол всё, что только есть в доме вкусненького, засыпает ребёнка вопросами, но не в силах дождаться ответа на один вопрос, задаёт следующий.

— Танечка, — причитает мать, — ну, а молодые люди у вас в банке есть?

— Конечно, есть, мама. Я работаю с клиентами, а они в основном молодые мужчины.

— И все, наверное, положение высокое занимают?

— Они либо генеральные директоры, либо их заместители.

— Господи, как интересно! А из них кто-нибудь ухаживает за тобой?

— Мама, да от них спасу нет! Каждый только повода ищет.

— А тебе кто-нибудь нравится? — с замиранием сердца задаёт мама тот основной вопрос, к которому так долго подводила дочь.

Таня опускает вниз глазки и слегка краснеет.

— Ну, говори матери, не стесняйся. Неужели мама не поймёт тебя?

Таня поднимает глаза и смотрит на мать, будто перед ней икона самого Иисуса.

— Он замечательный человек!

— Как его зовут?

— Саша.

— Он клиент вашего банка?

— Он работает в охранном предприятии.

Сияющее лицо мамы, слегка померкло.

— У него есть высшее образование?

— Разве это главное, мама?

— В нашей семье все… — Начала мать, но дочка перебила её.

— У нашего папы не было никакого высшего образования!

— Сравнила тоже! Тогда война была.

— Но у него тоже свои причины были.

Сравнение своего избранника с папой несколько ослабили позиции мамы, и её тон стал немного мягче.

— Ну, он хоть из приличной семьи? — спросила мать.

— У него замечательные родители! Я уже полюбила их.

— Кто они?

— Как кто? Люди.

— Я понимаю, что не звери. Работают где? Мама кем работает?

— Она дворник.

Лицо матери сначала сделалось красным, на нём выступил пот, но оно вдруг моментально просохло и стало абсолютно белым.

— А отец кем работает?

— Он работает сторожем.

Матери сделалось совсем плохо. Комната наполнилась запахом валокордина. Мать смерила давление и показала прибор дочери. На табло красовались цифры: "190/110". Таня хотела вызвать врача, но мать запретила.

— Не надо. Если ещё сюрпризов не будет — пройдёт само.

Дочка уложила маму на диван, жалея, что стала рассказывать ей о своих личных делах. Мама выпила лекарство и искоса посмотрела на свою дочь.

— А про какие это ты причины говорила? Почему он не мог учиться?

— Они с отцом в тюрьме сидели.

Из груди матери вырвался слабый стон.

— Я надеюсь, у вас ничего не было?

— Что ты имеешь в виду, мама?

— Секс! — громко и грубо крикнула мать. — К чему условности? Давай называть вещи своими именами!

— Было, — тихо ответила дочка.

Мать закатила глаза к небу и скрестила на груди руки.

— Господи, да когда же вы успели?

— Вчера и позавчера, — прошептала дочь.

Мать побагровела от злости. Она встала с дивана, упёрлась кулаками в бёдра и склонилась над дочерью, будто удав над кроликом.

— Ты же стала шлюхой, — зло сказала мать.

— О чём ты говоришь, мама? Я хочу иметь от этого человека ребёнка.

— Ты сама ещё ребёнок. Ты даже не понимаешь, что стала гулящей девкой.

— Я люблю его, мама! Нам жить негде. У его родителей коммуналка, а ты одна осталась в трёхкомнатной квартире.

— Ну, вот всё и встало на свои места. Отдельная квартира! Этот ЗЭК хочет оттянуть у меня площадь!

— Мама, как ты можешь говорить, про человека, которого ни разу не видела?

— Это ты ничего не видишь. Передай своему хахелю, что он ничего здесь не получит.

— Во-первых, он не хахель, а во-вторых, государство эту площадь и на меня давало. Здесь есть и моя доля.

— Твоя доля? Вот твоя доля! — мать сжала кулак в виде кукиша и ткнула дочь прямо в нос.

— Мы с тобой перестали понимать друг друга, — сквозь слёзы сказала Таня. — Такое впечатление, будто мы разговариваем на разных языках. А ведь я твоя дочь.

— Не дочь ты мне больше! — зло сказала мать. — А говорим на разных языках потому, что я человек, а ты сучка у которой началась течка.

Мать открыла входную дверь и показала дочери на выход.

Таня ничего не видела. Слёзы залили глаза, а тело тряслось, как в лихорадке. Она нащупала поручень лестницы и стала спускаться вниз. Открыв дверь парадной, она сделала шаг и попала тонким каблучком в металлическую решётку, предназначенную для чистки обуви. Таня хотела высвободить ногу, но та застряла в западне крепко. Тело пошатнулось и повалилось набок.

Неожиданно сильные мужские руки остановили падение.

— Держись, Танюша! — услышала она голос Саши.

— Это ты?

— Отец приказал встретить тебя.

— Отец?

— Я рассказал, что ты пошла к маме.

— А почему приказал?

— Он знает, что бывает, когда рушится Вавилонская башня.

Александр взял свою возлюбленную под руку и повёл к себе домой в коммунальную квартиру.

***

Накануне отъезда в Москву Таня со своим женихом и его родителями были в гостях у старинных друзей семьи. И хотя после размолвки с мамой прошла почти неделя, настроение было подавленное. Уставившись в одну точку, Таня пыталась сделать вид, что слушает разговоры окружающих, но окружающие прекрасно видели, что девушка чем-то расстроена и никакие разговоры не доходят до неё. Маша и в этой обстановке решила оказать девушке первую психологическую помощь.

— Ты видишь, Танечка, во что может превратиться дом, если в нём нет женщины?

Таня посмотрела на стол и сделала попытку улыбнуться.

— Вы, как хотите, мужчины, но мы вынуждены внести коррективы. Таня, пошли на кухню, а то они нас отравят чем-нибудь.

Женщины ушли, а мужчины, разбившись попарно, стали обсуждать свои проблемы. Дам они не торопили, так как случай выразить свою мысль, не стесняясь в выражениях, выдаётся не часто. Что касается дам, то они тоже не торопились. Устроившись на кухне, они, промокая платочком слёзы, говорили о своём — о женском.

— … У каждого свой крест, — вздыхала Маша, — мой-то всю жизнь в тюрьме сидел, хотя никогда ни у кого ничего не украл. Судьба такая тут уж ничего не поделаешь. А на маму свою не обижайся. Это она от того, что тебя любит.

— Как же она меня любит, если из дома выгнала?

— Поверь мне, девочка, материнская любовь — слепа. Пройдёт время и всё встанет на свои места.

— А вы с дядей Кузьмой воевали вместе? — вдруг изменила тему разговора Таня.

— Ой, это очень интересная история!

Маша поняла, что ей удалось отвлечь Таню от мрачных мыслей, и готова была болтать с ней хоть целый час.

— …Дядя Кузьма во время войны служил в НКВД, а дядя Коля тогда под стражей был. Он совершил побег, а НКВДшникам дали приказ найти его и уничтожить. Так началось их знакомство.

— Странно, — удивилась Таня, — офицер НКВД и беглый заключённый разговаривают и понимают друг друга, а у нас с матерью разные языки.

— Хочешь, я тебе притчу расскажу, про вавилонскую башню? Тебе тогда всё понятно будет.

— Хочу, — ответила Таня и приготовилась слушать.

Старые фронтовые друзья Кузьма и Николай совсем не замечали долгого отсутствия женщин. Они удобно устроились на диване и смотрели на сыновей, которые расположились возле окна и что-то бурно обсуждали.

— Твой-то так бабылём и ходит? — спросил Николай.

— Была у него одна девушка, но её родители, как узнали, что избранник её дочери мент, тут же положили конец их роману.

— Что ж по их мнению милиционер не может быть хорошим человеком?

— А им вовсе не нужен хороший человек, им ярлык нужен поярче, ну чтобы быть хоть немного, но выше остальных.

— Только не быть, а казаться, — поправил Николай.

У окна тему взаимоотношения мужчин и женщин не затрагивали. Для Николая она была болезненной, а Александр не хотел сыпать соль на рану своему товарищу.

— Я слышал, вы с отцом хорошо устроились? — спросил Николай.

— Слава богу, не жалуемся!

— Сейчас многие работу потеряли. В нашей конторе скоро работать будет некому.

— Штаты сокращают?

— Ничего не сокращают, просто денег не платят. Сам посуди, что такое три тысячи рублей для молодого мужчины?

— Да, сильно не разгуляешься! У нас в ЧОПе много ваших работает.

— А у нас много таких, по кому тюрьма плачет. Воры и взяточники.

Николай посмотрел в окно и на минуту задумался.

— Всё перевернулось в нашем мире с ног на голову, — снова продолжил он. — Бандиты идут работать в милицию, а милиционеры становятся бандитами.

Николай понял, что ляпнул бестактность и замолчал.

— Да ладно, я не обижаюсь, — успокоил его Александр. — Всё правильно. Ты думаешь я не понимаю где работаю? Но если честно, то как людям жить, если законы, которые принимают эти… — Саша замолчал, подбирая нужное слово.

— Козлы, — помог ему Николай.

— Точно — козлы! Вот я и говорю, как людям жить, если эти козлы таких законов напринимали, что остаётся только удавиться.

— Слушай, у меня на работе недавно такой случай произошёл, что я до сих пор успокоиться не могу.

Александр сел на подоконник и стал внимательно слушать товарища.

Николай во всех деталях рассказывал о только что закрытом уголовном деле. Более того, для остроты восприятия отдельные моменты он не только выделил, но и слегка приукрасил.

— … человек, который нанёс такой удар, обязательно должен был сломать себе руку.

— Ну, уж сразу и сломать!

— Не веришь? Ты же этого бандюги не видел!

— А ты этого парня видел?

— Что правда, то правда, — пошёл на компромисс Николай. — Во всяком случае кожу на руке он содрать должен.

— На счёт кожи я с тобой согласен.

— Я собственно не про кожу. Понимаешь, в этом деле точку поставили не правоохранительные органы, а бандиты. Как только насильника выписали из тюремной больницы и поместили в камеру, его убили свои же.

— Получается ты получил очередного глухаря?

— Нет, глухаря не было. Всё списали на этого Батона, а дело закрыли в связи со смертью и того и другого.

— А если бы ты поймал того парня?

— Саня, это ведь только предположение, что там был ещё какой-то парень.

— Предположим, что твоё предположение оправдалось, и ты взял этого парня, что тогда?

— А вот тогда мы и подходим к самому главному: если бы я нашёл парня, то ему ни за что не доказать свою невиновность. Если нет женщины, то бандиты превращаются в жертву, а герой в бандита. Всё перевёрнуто с ног на голову. Вот и выходит, что наши законы служат бандитам, а бандитские законы служат людям. Как тебе такой разворот? В тюрьме-то его судили, вынесли приговор и исполнили.

— А вдруг они ошиблись?

— Там не ошибаются.

— А всё-таки если бы ты взял того парня?

— Что ты пристал ко мне? Слава богу, что не взял.

— Даже представить эту ситуацию боишься?

— Если честно, то боюсь. Боюсь потому, что я больше верю в бандитские законы, чем в государственные.

Николай замолчал. Дрожащими от волнения руками он вытащил сигарету и закурил. Комната наполнилась противным едким запахом.

— Коля, ты фильтром прикурил.

Николай зло затушил сигарету.

— Я просто подумал, а вдруг на месте этого парня оказался бы ты?

— Что бы ты тогда сделал?

— Ушёл бы из милиции.

— Значит, из-за меня ушёл бы? А из-за другого?

— И из-за другого тоже бы ушёл. — Попросился бы к тебе в ЧОП.

Саша печально ухмыльнулся.

— Не беспокойся, у нас тоже говна наешься вдоволь.

Александр расстегнул рукав рубашки и показал шрам.

— Видишь, как эта сволочь располосовала меня, прежде чем на свой собственный нож напороться.

Саша сжал свою правую кисть в кулак и показал его Николаю.

— А это я об морду вашего Батона кожу ободрал. Что же касается изнасилования, то его не было. Не успели — я мимо проходил. Девушку, правда избили прилично — две недели лечилась.

— Ты её знаешь?

— Ты тоже. Это Таня.

Кузьма с Николаем любовались своими сыновьями. Вот Саша засучил рукав, сжал кулак и поднёс его к самому носу Николая. Отцы забеспокоились было, но дети подошли к столу налили водки и выпили.

— Давай и мы опрокинем, — предложил Кузьма.

Дверь комнаты открылась, и в неё вошли Маша с Таней.

Глава 22

Хоть и далеко расположена Москва, а добраться до неё можно очень быстро. Сел на самолёт — и ты уже в ней. Домодедово, Внуково, Шереметьево — выбирай, что хочешь. Правда цены на билет кусаются, но так и в столицу не каждый день едешь, можно, как говориться, и раскошелиться. Однако, железнодорожный транспорт в накладе тоже не остаётся. На билеты такой спрос, что заранее бронировать приходится. И дело вовсе не в цене. Дело в том, что попадая в купе, человек как бы выпадает из реальности и погружается в мир воспоминаний. Ни начальники, ни подчинённые, ни домочадцы не способны достать пассажира, который под стук колёс отправился в долгое путешествие. Даже соседи по купе, люди совершенно посторонние, — не утомляют, потому, как попутчик нужен им только для того, чтобы болтовнёй с ним убить время. Однако не все попутчики разговорчивые. Есть такие, которые попадая в купе, открывают свой чемодан и начинают есть. Глядя на них, чувствуешь, что находишься в цирке, где фокусник вытягивает из рукава ленту, которой нет конца. Так и они — начинают есть, когда поезд отходит и заканчивают, когда все готовятся к выходу на конечной станции. С такими не поговоришь. Но такие и с разговорами не лезут. Отвернёшься к стеклу, прислушаешься, а в ушах только тук, да тук. Тук — и год пролетел, тук и второй, тук и перед глазами стоят родители молодые и красивые. Тук, и вчерашний студент, держит диплом института. Тук, и он с молодой женой из крупного и цивилизованного города — из Кемерово, уезжает по распределению в никому не известный посёлок Уренгой. Тук и он уже на кладбище хоронит отца. Кругом венки ленты, а на лентах надписи, которые приводят в шок всё школьное начальство. Человек проработал в школе, казалось, всю жизнь, а настоящей его жизни никто, выходит, и не знал. Не знали, что он царский офицер, не знали, что барон, не знали, что он советский полковник, даже его фамилии и то не знали. Тогда Игорь впервые обратил внимание на мать. Он вдруг увидел, что она осунулась и превратилась в старушку. Оставлять её одну в городе он не мог и поэтому, согласовав всё с начальством по телефону, вернулся на свою газовую станцию вместе с мамой. Тогда время не шло, а летело. Всё кругом бурлило и трещало. Всё, что казалось привычным и вечным рушилось, а новое никому не известное наоборот воцарялось. Слово "приватизация", значения которого никто раньше не знал, теперь стало повседневным. Это слово звучало повсюду и, хотя люди не очень-то понимали, что оно означает, верили ему, наивно полагая, что оно является панацеей от всех бед, и что стоит только приватизировать предприятие, как тот рай, который раньше называли коммунизмом, наступит незамедлительно. И хотя людям казалось, что именно они решают кому и в какой доле должен достаться кусок общего пирога, где-то в далёкой Москве этот пирог давно был разделен между "своими". Почему никому не известный начальник участка оказался в их числе — непонятно. Толи кроме него к моменту делёжки не осталось больше членов КПСС, а толи по чьей-то ошибке, но Игорь стал именно тем, кто с полным основанием мог сказать: "Наш дом — Газпром".

По началу, приватизация казалась невинной детской игрой. Раздали какие-то бумажки — акции, провели собрание акционеров, на этом всё и закончилось. Однако вскоре по этим бумажкам выдали первые дивиденды. Вот здесь все сразу и поняли, — игры кончились.

Что только не предпринимали из-за этих акций: и покупали их и продавали, и воровали. Совершая операции с ценными бумагами, люди чувствовали себя немножечко Рокфеллерами, не подозревая, что очень скоро им придётся испить в полной мере из чаши лишений и нищеты. Но всё это касалось только тех акционеров, чье "состояние" было настолько мало, что им в общем балансе "нашего дома — Газпрома", можно просто пренебречь, тем более, что их акции по различным причинам окажутся очень скоро у тех людей, чьими интересами пренебрегать никак нельзя. Справедливости ради надо отметить, что в среде крупных акционеров происходили процессы те же, что и у мелких, только на более высоком уровне. Если у мелких продавали одну или две акции, то у крупных выставлялся целый пакет. Если у мелких за приобретение нужно было выложить две или три бутылки водки, то у крупных назывались такие суммы, от которых у нормального человека голова шла кругом.

Впрочем, кого теперь следует называть нормальным: валютчиков и спекулянтов, которых совсем недавно клеймили позором и сажали в тюрьму? А может быть изобретателей и учёных, прославивших в веках свою страну и народ, а нынче бомжей, роющихся в помойках, надеясь добыть свой кусок хлеба, который, кстати, не доел тот самый спекулянт или валютчик, или как теперь они себя называли — бизнесмены? Не будем разбираться в этом скользком вопросе, ибо в стране, где всё было перевёрнуто с ног на голову, истины не найти.

Приходя с работы, Игорь закрывал за собой бронированную дверь, задёргивал шторы, закрывая пуленепробиваемые стёкла, и садился ужинать.

— Сегодня опять стреляли, — взволнованно говорила жена, подавая ужин.

— К этому надо уже привыкнуть.

— Да разве к такому привыкнешь?

— Что ты предлагаешь?

— Я ничего не предлагаю. Мне просто страшно. У нас с тобой дети.

— У наших родителей была своя судьба, у нас своя, а у детей своя. Что касается безопасности тебя и детей, то можешь не беспокоиться — вы под надёжной охраной.

— Наши дети живут в клетке, разве ты этого не понимаешь?

— Прошу заметить, не в простой, а в золотой.

— Какая разница, всё равно это тюрьма. Дети отрезаны от общества, они вырастут ненормальными.

— А кто сейчас нормальный? — Игорь встал из-за стола, подошёл к окну и отдёрнул штору.

Его внимание что-то привлекло, и он прекратил разговор с женой. Через минуту он обернулся и подозвал её к себе:

— Люба, посмотри на эту картину!

Супруга подошла к мужу и увидела двух бомжей, дерущихся возле помойки. Оба бойца были одеты в рваньё. Судя по цвету кожи, мочалка к ним прикасалась ещё при советской власти. Из-за сильного истощения их драка походила больше на какой-то причудливый танец. Бомж, сжав кулаки, взмахивал руку. От этого резкого движения, его заносило, и он терял равновесие. Вторая рука, как пропеллер, молотила воздух, чтобы удержать своего хозяина. Второй бомж, видя, что противник вот, вот упадёт, пытается ударить его, чтобы тот всё же упал, но потеряв равновесие сам пускается в эту жуткую пляску. Мрачное настроение, которым Люба поделилась со своим мужем, прошло. Женщина сначала заулыбалась, а потом засмеялась.

— Смотри, смотри, Игорёк, они же сейчас в лужу упадут! Ну, так и есть упали! Господи, и они называются людьми! Я бы таких свозила на необитаемый остров, чтобы они нормальным людям жить не мешали.

— Ты считаешь их ненормальными?

— А ты другого мнения?

— Любаша, отвечать вопросом на вопрос неприлично. Я спрашиваю, ты знакома с ними, чтобы называть их ненормальными.

— Ещё чего не хватало!

— А я знаком.

От слов мужа у Любы даже перехватило дыхание.

— Ты знаком с этими уродами!?

— Только с одним, — уточнил Игорь. — Тот, что в чёрной куртке мне незнаком.

— А тот, что в пальто?

— Это преподаватель математики средней школы. Несколько лет назад школа приглашала к себе передовиков труда, и я был в их числе. Теперь школы нет, и математики никому не нужны. Ты по-прежнему считаешь, что его надо увезти на необитаемый остров?

Улыбка исчезла. Губы женщины задрожали, а лицо побледнело.

— Как же он так мог опуститься? — прошептала она.

— А он вовсе не опустился, просто адаптировался к тем условиям, в которых оказался. Школы не газ, — их никто не приватизировал. А что касается ненормальных, то это скорее мы с тобой, а не они. Во всяком случае, никто из бомжей не желает выгнать на необитаемый остров тех, кого они не хотят видеть.

Люба покраснела. Она не знала, что ответить и поэтому глядела в окно, чтобы не встречаться глазами с мужем. А за окном подходил к концу этот чудной, но теперь совсем не смешной танец бомжей. Тот, что был в куртке — упал. Его ноги в полёте ударили по ногам математика и сбили того с ног. Математик ударился головой об асфальт и затих. Бомж в куртке снял со своего противника оборванное пальто, надел на себя и ушёл.

Люба, словно ошпаренная, выбежала из квартиры. Через пару минут она в прихожей уже помогала освободиться от лохмотьев бывшему математику.

Отмыв в ванной многолетнюю грязь, побрившись и надев на себя толстый махровый халат, бывший математик уписывал за обе щеки антрекот, который был приготовлен для Игоря. Покончив с антрекотом, математик подвинул к себе чашку с ароматным чаем и сделал небольшой глоток. На розовом распаренном лице гостя выступили маленькие капельки пота.

— Благодать! — произнёс он.

— Как вас зовут? — спросила его Люба.

— Марлен, — ответил математик.

— Марлен? — удивилась Люба.

— Маркс и Ленин — сокращенно Марлен.

— Да, с таким именем тяжело в наше время, — усмехнулся Игорь.

— Зато в наше время было легко. — Марлен посмотрел на Игоря и спросил: — А вы всех бомжей кормите или только меня?

— Только вас, — ответил Игорь.

Марлен внимательно посмотрел на Игоря и улыбнулся.

— Ну, как же? Помню. Газопровод Уренгой-Помары-Ужгород. Вы со своими комсомольцами приезжали к нам в школу. И зовут вас… — математик задумался.

Люба уже открыла рот, чтобы помочь гостю, но он опередил её:

— Ради бога, не надо. Я хочу сам вспомнить.

Он подумал ещё несколько секунд и сказал:

— Игорь Александрович Смирнов.

— Вот это память! — воскликнула Люба.

Игорь принял вызов и не хотел уступать гостю.

— Марлен Ильич…

— Правильно, — похвалил гость.

Пауза затянулась. Гость скинул с голой ноги тапок и показал её Игорю.

— Босой! — догадался Игорь.

— Правильно. Босой Марлен Ильич к вашим услугам. — Гость галантно поклонился.

Игра, видимо, понравилась гостю, и он решил продолжить.

— Позвольте я ещё немного расскажу о вас. У вас двое детей, вы являетесь акционером Газпрома, в ваших жилах течёт пролетарская кровь, но в воспитании принимал участия человек благородных кровей князь или граф. Правильно?

Игорь отрицательно помотал головой. Марлен от удивления открыл рот. Видимо это был первый случай, когда математик ошибся.

— Нет, ни князья, ни графы в моём воспитании участия не принимали. Мой отец был барон.

Гость облегчённо вздохнул.

— Однако неточность всё равно есть. Я же сказал, что в ваших жилах течёт пролетарская кровь.

— Мои настоящие родители погибли во время войны. Воспитали меня приёмные родители.

Люба от услышанного чуть не лишилась рассудка.

— И вы с таким даром экстрасенса ходите по помойкам?

— Я не экстрасенс уважаемая…

— Люба.

— Так вот, уважаемая Любочка, то, что вы сейчас услышали, никакого отношения к мистике не имеет. Это обыкновенный математический анализ.

— Тем более! Неужели ваши способности никому не понадобились? С таким даром и питаться из мусорных бачков!?

— Во-первых, это не дар, а специальность. Математическое моделирование такая же специальность, как, скажем, физика или химия. Во-вторых, продукты, которые я нахожу в помойках по качеству ничем не отличаются от тех, что вы покупаете в своих супермаркетах.

— Вы хотите сказать, что продукты на помойке такие же свежие, как в магазине?

— Нет, уважаемая, я хотел сказать, что в супермаркетах продукты такие же протухшие, как на помойке. Просто там эту гниль удачно маскируют, а на помойках нет. Поэтому на помойках отравиться шансов гораздо меньше, чем в супермаркете, ибо я вижу, что в рот тащу, а вы нет.

— Вы сказали, что ваше время кончилось, но ведь вы живы.

— Я не сказал, что моё время кончилось. Я сказал, что в моё время имя хорошо помогло мне.

— Значит, вы нисколько не расстраиваетесь, что оказались бомжом?

— Зачем мне расстраиваться? Каждому человеку положено нести свой крест.

Марлен резко повернулся к Игорю и спросил:

— Ваш начальник питался только отборными продуктами. Ему это помогло?

— Он погиб сегодня, — тихо сказал Марлен.

— Как, Анатолий Григорьевич!? — воскликнула Люба.

— Извини, Любаша, я просто не успел тебе сказать.

— Это произошло на моих глазах, — продолжал говорить Марлен, будто его об этом спрашивали. — Когда его мерседес тронулся с места, сработало взрывное устройство.

— Господи, такой был человек — умница!

— Да бросьте вы! Никакой умницей он не был. Да и человек был поганый. Кстати, если бы его не убили, то убили бы вашего мужа.

— Игорь, что он говорит!?

— Он всё правильно говорит. У шефа сломалась машина, и он взял мою.

— Значит, хотели убить тебя? — спросила Люба мужа.

— Вашему супругу ничего не угрожает, во всяком случае сейчас, — ответил за него Марлен. — Вот теперь и подумайте у кого судьба лучше: у меня или у шефа вашего мужа.

После такого разворота событий разговор больше не клеился. Чай допили молча. Перед тем, как встать из-за стола, Люба спросила гостя:

— Куда вы теперь?

Гость непонимающе пожал плечами.

— Этот вопрос надо задать вашему мужу.

— Люба, постели Марлену Ильичу в гостевой, — попросил Игорь, — ему завтра надо рано на работу.

— Марлен Ильич, а вы не откажетесь погостить у нас недельку, пока я подберу вам квартиру?

— А ваши дети?

— Они пока поживут у бабушки.

Квартиру новому сотруднику Игорь нашёл через три дня. На новоселье Марлен пригласил только Игоря и Любу. После того, как супруги оказались одни без Марлена, Люба набросилась на своего мужа:

— Игорь, ты мне всё должен рассказать. За что убили твоего шефа?

— Ни за что.

— То есть как это ни за что? Его же убили?

— Убили. Милиция копает, но пока всё впустую.

— Причём тут милиция? Что твой математик говорит? Это же он заверил, что тебе теперь ничего не угрожает.

— Марлен всё просчитал и думает…

— Ты ответь, что он говорит о смерти твоего шефа.

— Понимаешь, у шефа акций было меньше, чем у меня, поэтому я для него был, как чирей. Шеф нанял людей, чтобы избавиться от меня, заплатил им деньги.

— За что? — не поняла Люба.

— За то, что они убьют меня.

Люба начала судорожно креститься и что-то бормотать себе под нос.

— Шеф был не очень умный человек, поэтому, когда взял мою машину, не сообразил, что киллеры могли её заминировать.

— Кто, кто?

— Киллеры — так теперь называют наёмных убийц.

— Но ведь они же могут… — дрожащим голосом защебетала Люба.

— Ничего они не могут. Заказчика нет, а следовательно нет и заказа.

Жизнь в золотой клетке ничем не отличается от клетки обычной с металлической и ржавой решёткой. В такой клетке сидят преступники и люди, которые никаких преступлений не совершали, но волею судьбы оказались причислены к сословию социально опасных элементов. Кого из них больше — неизвестно. Но это и не важно, ведь мы говорим не о преступлении, а о психологии человека. Вначале, заключённого в тюрьме всё шокирует: он бьётся головой о стенку, рвёт на себе волосы, посыпает голову пеплом, кричит о вопиющей несправедливости, но вскоре силы заканчиваются и он затихает, впадая в глубокую депрессию. Но время лечит всё, и глубокую депрессию в том числе. И если никаких изменений в жизни человека больше не происходит, он приспосабливается к новым условиям и продолжает жить обычной своей жизнью. Затхлый воздух камеры не кажется уже таким затхлым, ужасные физиономии соседей воспринимаются как нормальные лица, и даже тюремная баланда, от которой первое время тошнило, кажется нормальной, а иногда даже вкусной едой. Человек не видит других людей, забывает, что есть другая жизнь, ему кажется, что так живут все и это нормально. И если человек провёл в заключение много лет, он уже боится не тюрьмы, а свободы. Ему не хочется, чтобы срок заканчивался. Там на свободе придётся снова адаптироваться, и кто его знает, кто кого победит: человек депрессию или депрессия человека.

В золотой клетке происходит всё тоже самое с незначительными отличиями, которые для психики никакой роли не играют. Вначале богатство и роскошь шокирует человека: он готов кричать от радости, показывать всем своё богатство и прославлять удачу, но вскоре он привыкает к новому образу жизни и успокаивается. Шикарная мебель не кажется больше уникальной, кулинарные изыски превращаются в нормальную еду. Все соседи живут примерно одинаково, и кажется, что жизнь ничем не отличается от других — так живут все. Правда, в глубине сознания остались ещё воспоминания о другой жизни, но лучше об этом не думать, а то ещё свихнёшься чего доброго. Вот поэтому богатые люди любят строить высокие заборы, а если их нет, задёргивать шторы на окнах, чтобы не видеть другой жизни и не думать о ней. Добровольно заключив себя в золотую клетку, они также как и заключённые, просидевшие длительный срок, больше всего на свете боятся свободы, потому, что к ней придётся адаптироваться и кто его знает, кто победит тогда в борьбе: человек депрессию или депрессия человека?

После неудавшегося покушения на мужа, жизнь Любы превратилась в каторгу. Она осознала, что в её золотой клетке образовалась прореха и через неё в уютную и привычную тюрьму может просочиться эта опасная и страшная свобода. Она боялась за детей, боялась за мужа, боялась за себя. Этот страх вытягивал из неё все жизненные силы, и порой обессиленная несчастная женщина ловила себя на мысли, что ей не терпится увидеть развязку, какой бы трагической она не была. Однако время шло, но ничего не менялось: один день сменял другой, не принося ничего кроме страха и ужаса.

Игорь был мужчиной и поэтому переносил особенности своего положения гораздо легче, чем жена, но всё равно только переносил. Никакого удовлетворения от своего состояния он не испытывал.

Зайдя как-то в кабинет Марлена, он сел рядом с математиком и с интересом стал разглядывать графики на дисплее.

— Ничего не понимаю, — вздохнул он.

— В этом ваше преимущество, — ответил Марлен.

— Преимущество?

— Конечно. Жить легче, когда не знаешь, что будет завтра.

— Неужели всё так плохо?

— До экстремального значения время ещё есть, но оно катастрофически сокращается. Вы не беспокойтесь, Игорь Александрович, я предупрежу вас, когда надо будет принимать решение.

— А по-русски можно?

— Извините, я просто увлёкся. — Марлен посмотрел на своего начальника и показал пальцем на график. — Вот это ось ординат, — стал рассказывать он, — на ней откладываются положительные составляющие вашей компании и отрицательные. На оси абсцисс откладывается время. Любая система способна существовать только в том случае если она находится в равновесном состояние.

— То есть кривая графика должна проходить по оси абсцисс?

— Это идеальное состояние. В реальной жизни существуют допуски и в положительном секторе и в отрицательном. Вот здесь я их обозначил.

Марлен показал на две пунктирные линии в положительной части графика и в отрицательной.

— Значит, если кривая проходит между двумя пунктирными линиями — система устойчива?

— Абсолютно верно.

Игорь поставил свой палец на начало графика с стал двигать его по кривой.

— Кривая находилась очень низко в отрицательной зоне, — комментировал он, — но потом резко пошла вверх.

— Посмотрите на ось абсцисс.

— Это произошло, когда был убит шеф, — сказал Игорь.

— Правильно. Теперь кривая достигла максимума в положительной зоне и вновь стремиться уйти в отрицательную.

— А если она пойдёт в том коридоре, который вы ограничили пунктирными линиями?

— Это был бы идеальный вариант, но она не остановится. График снова уйдёт в отрицательную зону.

— Почему?

— Потому, что количество акционеров, то есть собственников очень велико, а доля каждого из них в уставном фонде очень мала.

— И что из того?

— А то, что эти акционеры мешают развитию предприятия.

— Каким образом?

— Они владеют тем предприятием, где работают, и их зарплата гораздо выше дивидендов. Отсюда вывод — эти акционеры любыми способами будут выступать за увеличение заработной платы. Им до прибыли предприятия нет никакого дела, а это прямой путь к банкротству.

— И когда же система окажется в равновесии?

— Когда акционеров не останется вовсе.

— То есть как?

— Очень просто. Основная часть акционеров находится в Москве, а здесь должны работать только наёмные работники.

— И что же должно произойти?

— Удар должен быть нанесён против того, у кого самый большой процент акций, то есть против того, кто имеет наибольший вес при голосовании.

— Вы хотите сказать, что против меня опять будет предпринято покушение.

— Не думаю. Случай, который произошёл с вашим шефом, отобьёт охоту к силовым методам. Вас просто постараются купить.

— А если я откажусь?

— Ну, тогда… — Марлен виновато пожал плечами. — Система не может быть разбалансированной. Она всегда будет стремиться к равновесному состоянию.

— Вы так считаете?

— Так считает наука.

— И когда же это может произойти?

— А вы мысленно продлите график.

Игорь провёл пальцем до того места, где график должен будет пересечь ось абсцисс.

— Через два месяца?

— Через два месяца и три дня. Вы строили график приблизительно, а я его вычертил точно.

Марлен выдвинул ящик стола и вытащил оттуда листок бумаги, на котором был распечатан график.

— Мне можно его забрать?

— Он и сделан для вас. Просто я хотел отдать его вам немного позже.

Вернувшись домой, Игорь обратил внимание, что шторы на окнах задёрнуты. Люба, увидев мужа, перекрестилась и облегчённо вздохнула.

— Ну, слава богу, жив и здоров!

— Любаша, нельзя же так! Ты просто сойдёшь с ума, если будешь так близко принимать всё к сердцу.

— А как прикажешь мне принимать всё это? Кругом стреляют, как на войне!

— Идёт передел собственности. Тут уж ничего не поделаешь. Надо просто перетерпеть этот период.

— Пока ты терпишь, нас всех поубивают!

— Можешь не беспокоиться, именно нас никто не убьёт. Меня купят.

— То есть как купят?

— Не знаю как. Может быть, предложат большие деньги, может быть, сделают какое-то другое предложение — не знаю. Во всяком случае, убивать не станут.

— Тебе легко говорить, ты мужчина, а у меня дети!

— Кстати, а почему детей нет дома? Не загостились ли они у бабушки?

— Там заборы высокие и школа на территории посёлка.

— Хорошо, пусть поживут пока у мамы, тем более, что недолго осталось.

— Что значит недолго!? — забеспокоилась Люба.

— Да не дёргайся ты! Я же говорю — всё будет хорошо.

— Откуда ты можешь знать?

— Марлен рассчитал.

Игорь достал график и показал жене. После полуторачасовой лекции по математическому моделированию, Люба немного успокоилась.

Глава 23

Тук, тук, тук, тук, тук, тук, ритмичный стук колёс успокаивает. Ворошить прошлое становится лень, и глаза начинают слипаться.

— Может быть по рюмочке? — вырывает Игоря из полудрёмы голос соседа.

— Что?

— Я говорю, что скоро подъезжать будем, а мы даже не познакомились.

Сосед, который начал свою трапезу в самом начале пути и прекращал её только на время сна, поставил на столик перед Игорем стопарик и заполнил его мутной жидкостью.

— Настоящий самогон. Никакой гадости не намешано.

Сосед посмотрел на недоверчивый взгляд попутчика и достал из пол-литровой банки дольку маринованного чеснока.

— Меня встречают, — сказал Игорь.

— Тогда вот этим можно закусить.

Попутчик достал из сумки душистого сала, отрезал кусок и положил на такой же душистый хлеб.

— Не сумлевайся, всё своё.

После трёх стопариков и обильной закуски, разговор пошёл непринуждённей.

— …Так ты погостить в Москву или как?

— Думаю, что насовсем. А ты в столицу зачем?

— Я ведь сам фермер. Мою ферму бандиты сожгли за то, что я им платить отказался.

— Что ж ты думаешь, тебя Москва от бандитов защитит?

— Вы городские видно считаете, что если человек сельский, то обязательно дурак.

Игорь понял, что нечаянно обидел попутчика и решил выправить ситуацию старым проверенным способом. Он взял со столика бутыль с мутной жидкостью и наполнил рюмки.

— Вот это по-нашему! — сразу забыл про обиду сосед. — Хочу в Москве оружием разжиться. Сам понимаешь — сейчас на милицию надеяться нельзя. Сам себя не защитишь — никто не защитит.

— Оружие нынче дорого стоит. А что так далеко ехать? Неужели у вас не купить?

— В том то и дело, что дорого. У меня ведь с фермой и деньги все сгорели. Да и посёлок у нас маленький, сегодня куплю, а завтра все знать будут. Москва город огромный, никто никого не знает.

— Как же ты купишь, у тебя же денег нет?

— А банки на что? Возьму кредит, и оружие куплю и ферму отстрою.

— А у вас разве банков нет?

— Есть, да всего один. К управляющему и не подходи, он под местными бандитами ходит.

— А ты думаешь, московские банки под правительством ходят?

— Так ведь это же Москва! — удивился сосед. — Здесь и банков больше.

— Да, банков здесь больше, но и бандитов тоже больше.

Поезд приближался к станции назначения. Игорю почему-то понравился этот смешной человек, который считал, что столица будет решать его проблемы. Он вырвал из записной книжки листок и записал номер телефона.

— Держи. Если сильно прижмёт — звони.

— Ты работаешь по этому номеру?

— Нет, это труба.

— Какая труба?

Игорь достал из кармана мобильный телефон и показал соседу.

— Вот это да! Так ты, выходит, крутой!

Игорь забрал трубку и рассмеялся.

— Выходит, крутой.

Поезд плавно затормозил и остановился. Сосед по купе засуетился, собрал свои вещи и, попрощавшись, встал с ними в длинную очередь, которая образовалась в коридоре. Игорь притворил дверь и закрыл глаза.

"Чем ты встретишь меня, Москва?" — подумал он.

Шум пассажиров затих. Игорь открыл глаза и стал собираться. Неожиданно дверь купе открылась и на пороге показался Мужчина крепкого телосложения средних лет.

— Вы Игорь Александрович? — спросил вошедший.

— Он самый.

— А я ваш водитель Пётр. Разрешите, я возьму ваши вещи.

Игорь взглядом показал на чемодан, подождал пока водитель взял его вещи и пошёл за Петром. Водитель довёл Игоря до автомобиля, сложил вещи в багажник и услужливо раскрыл заднюю дверцу.

— Куда прикажете, в офис?

Игорь понимал, что посиделки с соседом по купе оставили неизгладимый след в виде запаха, как минимум до утра. Он сам терпеть не мог, когда на работе от подчинённого пахло спиртным, пусть даже это было пиво. Подчинённые знали это и старались не попадаться шефу на глаза, ибо лишение премии было гарантировано. Если сотрудник во второй раз был замечен в распространение спиртных паров, он увольнялся в этот же день.

— Нет, после дороги не стоит.

— Тогда в гостиницу?

— Я хочу посмотреть на Москву.

— Никаких проблем.

Шофёр нажал на педаль газа, и машина отъехала от вокзала. Игорь не раз бывал в Москве, и каждый раз скрашивая часовые ожидания на вокзале, брал билет на экскурсионный автобус. Однако, то, что он услышал сегодня, выходило за рамки обыкновенной экскурсии.

— И это мне рассказываете вы, обыкновенный водитель? — удивлялся он.

— Да, обыкновенный водитель, искусствовед, кандидат наук.

Игорь внимательно посмотрел на своего шофёра.

— Остановите, а то я кроме вашего затылка ничего не вижу.

Машина остановилась, и Игорь пересел на переднее сидение.

— Да, разбросала перестройка людей!

— Что об этом говорить? Слава богу, что я нашёл работу водителя.

— Но то, что вы рассказали мне, это известные места, так сказать, визитная карточка столицы. А глухие, неизвестные улочки, вы можете рассказать про них?

— Это ещё интересней. — Пётр немного замялся. — Правда, это опасно.

— Постреливают в первопрестольной?

— Есть такое дело. Может быть мне охрану вызвать?

— Вот уж нет. Сегодня обойдёмся без золотой клетки. К тому же меня в Москве никто ещё не знает.

— Тогда поехали.

Машина не мчалась, а еле пробиралась по узким глухим улицам. Игорь, слушая рассказы водителя, будто сам превращался то во французского офицера, задыхающегося от едкого дыма горящего города, то в польского ляха. Неожиданно послышалась пистолетная стрельба. Водитель затормозил и хотел развернуться, но у него это не получилось. Машина была слишком широкая, а улочка слишком узкая. Необходимо было, как минимум, выехать на небольшую площадь для разворота, и хотя до неё было метров пять, водитель не хотел рисковать, потому, что именно оттуда слышалась стрельба. Пётр решил дать задний ход, но и тут ему не повезло. Грузовик, который ехал сзади, заглох. Водитель открыл капот и нырнул под него, пытаясь завести мотор. Пётр выключил габаритные огни и заглушил мотор.

— Зря поехали! — упрекал он сам себя, — Сидим тихо, будто нас тут нет, может и пронесёт.

Небольшая площадь между тем наполнялась бандитами. Согнав к центру человек десять, люди, вооруженные автоматами, открыли огонь над головами своих противников.

— Говно несите! — крикнул чей-то знакомый голос.

Из соседнего переулка два человека притащили бетон литров на пятьдесят. Они открыли крышку и вылили содержимое бетона к ногам окружённых.

— Ниже, ниже, лечь плашмя! — опять прокричал знакомый голос.

Автоматчики огнём стали прижимать противников к земле.

— Жрать говно, живо!

В этих условиях ничего не оставалось, как исполнить приказ.

— А ведь они холостыми стреляют, — сказал Игорь водителю.

— Почему?

— Иначе они бы давно друг друга перестреляли.

Автоматные очереди затихли. Старший автоматчиков подошёл к своим пленникам и что-то сказал. Где-то далеко послышался вой милицейской сирены.

— Уходим, — скомандовал знакомый голос.

Площадь моментально опустела. Послышался рёв отъезжающих автомобилей.

Пётр завел мотор.

— Надо и нам уходить, а то доказывай потом, что мы здесь случайно.

Машина проехала площадь. На соседней улочке старший автоматчиков выскочил из машины, которая не хотела заводиться и стал оглядываться вокруг, выбирая место отступления.

— Стой! — скомандовал водителю Игорь.

Автомобиль остановился. Пётр удивлённо посмотрел на своего шефа. Тот открыл дверцу и высунул голову.

— Саня, давай сюда!

— Старший автоматчиков подбежал к машине и запрыгнул на заднее сидение.

— Теперь гони, — дал команду Игорь.

Прошло пять минут, и автомобиль снова ехал по спокойной Москве.

— Куда едем? — спросил водитель.

Игорь вопросительно посмотрел на Александра.

— А мы уже приехали. Вон у того дома притормози.

Автомобиль остановился. Игорь и Александр вышли из машины.

— Я здесь живу, — сказал Александр.

— А мне в гостиницу ещё надо ехать.

— Какая гостиница? Даже думать забудь. Мой дом — твой дом.

— Я здесь останусь, — сказал Игорь водителю.

— За вами завтра подъехать?

Игорь посмотрел на товарища, почесал затылок и, усмехнувшись, ответил:

— Нет, завтра слишком рано будет. Заезжай послезавтра.

Водитель вытащил из багажника вещи и посмотрел на шефа:

— Куда прикажете?

Александр забрал чемоданы.

— Езжай домой. Мы здесь без тебя управимся.

Автомобиль уехал, оставив приятелей одних.

— Ну, здравствуй, что ли, Саня?

— Что ли здравствуй.

Друзья обнялись, взяли чемоданы и скрылись в подъезде.

Александр провёл гостя по двухкомнатной квартире и познакомил с хозяйкой.

— Это моя жена.

Симпатичная девушка грациозно поклонилась и протянула для поцелуя ручку.

— Таня, — представилась она.

— Так ты женат? — удивился Игорь.

— Официально ещё нет, а фактически да.

Гость поцеловал бархатную ручку и прошёл в гостиную за хозяйкой.

— А я думал, что ты в Питере живёшь.

— Жил. А теперь к супруге перебрался.

— Значит Танечка москвичка?

— Я тоже питерская. Эту квартиру мы с Сашей снимаем.

Александр с женой быстро собрали на стол и усадили за него гостя. Снова появилась бутылка и снова стопки наполнились водкой.

— За встречу! — поднял стопку Александр.

— А Танечка?

— Мне нельзя. — Саша улыбнулся и поцеловал жену.

— Понимаю, — тоже улыбнулся Игорь. — А в Питере вы жили одна?

— Почему одна? У меня там мама.

Игорь сделал непонимающую физиономию.

— Просто обычно в таком положение дочери пытаются быть поближе к маме. — Таня слегка покраснела и убежала на кухню.

— Игорь, ты наступил ей на больную мозоль. Не надо больше говорить о её матери.

— Господи, я и не думал, что обижу её!

— Ну, всё, проехали. Лучше расскажи, как там у тебя на твоём газопроводе?

— О, это длинная история! Я каким-то образом оказался в числе акционеров. Потом акции начали потихоньку уплывать в Москву.

— Значит, ты перебрался сюда к своим олигархам?

— В том то и дело, что своим я для них не стал. А ты знаешь, что делают с акционерами, которые не стали своими?

— Догадываюсь. Ты уехал сюда, потому, что думаешь здесь спастись от покушения?

— Опять не угадал. Покушение было дома, но оно убило того, кто его организовал.

— Ты продал свои акции? — попробовал отгадать Александр.

— Почти угадал. Только не продал, а обменял: акции газпрома на акции банка. Теперь я хозяин солидного московского банка.

— А ведь я чуть было не приехал к тебе в Уренгой. Помнишь, ты мне адрес давал?

— Что же тебе помешало?

— Адрес твой потерял.

Игорь задумался на минутку и улыбнулся.

— А что это за спектакль был на площади?

Александр засмеялся.

— Я ведь в охранном предприятие работаю. Законов нет, милиция не работает, а хозяевам надо место под солнцем делить. Вот оно моими руками его и делит.

— Да, работка у тебя!

— Что поделать! Я ведь вместо института другой университет заканчивал.

— Я знаю. А что у тебя за контора?

— Точно не знаю. Хозяин темнит, конспирация, как в разведке. Но я думаю, что это банк или что-то вроде этого.

— Если банк, то хозяина понять можно. Трудно заполучить надёжную охрану. Без охраны нельзя и охрану близко к себе подпускать опасно.

Игорь посмотрел прямо в глаза другу и положил руку на его плечо.

— Я хочу опять предложить тебе работу.

— Какую?

— Работу охранника. Я знаю и верю тебе. Этим всё сказано.

— Ты хочешь, чтобы я уволился и перешёл к тебе?

— Ни в коем случае. Ты должен быть той охраной, о существовании которой никто не знает. Я буду прибегать к твоей помощи в самых крайних случаях.

Игорь наполнил стопки и поднял свою вверх.

— Давай выпьем, за то, чтобы этого крайнего случая никогда не было.

Друзья выпили и задумались.

— Насчёт зарплаты не беспокойся. Будешь получать больше, чем тебе платят сейчас.

— Дело ни в этом. К сожалению, в охране сейчас ценятся не бойцы, а стрелки.

— Боишься?

— О чём ты говоришь?

— А я боюсь. Боюсь доверять свою жизнь и жизнь своей семьи посторонним людям.

— Да, знаешь, чем зацепить!

Александр поднял правую руку и своей ладонью ударил о ладонь, подставленную Игорем. Это означало, что договор заключён.

Тема разговора была повёрнута в сторону воспоминаний, когда собеседники были в том возрасте, где не было перестроек, банков и бандитов, не было семьи и забот о добывании хлеба насущного, будто между старыми знакомыми не был заключён только что договор, связывающих их не только воспоминаниями, но и собственной судьбой. Только в самом конце разговора, как будто случайно, снова всплыла тема современности, но совершенно в ином свете: в свете юмора и шутки.

— Слушай, а почему надо было их заставлять есть дерьмо?

— Когда я начинал работать в Москве, эти парни объяснили мне, что встречать гостей надо всегда хлебом-солью.

— И тебя этим накормили? — хохотал Игорь.

— Накормить не накормили, но морду всю вымазали. Вот и пришлось по долгам заплатить.

В комнате показалась Таня. Пока мужчины пили водочку и разговаривали, она на кухне на скорую руку соорудила что-то похожее на большой вензель. Хозяйка выложила своё произведение на поднос, покрытый полотенцем, а в середину вензеля поставила солонку.

— А вот и хлеб-соль! — торжественно провозгласила она, ставя вензель на стол.

Гомерический хохот мужчин обескуражил девушку. Супруг со своим знакомым схватились за животы и не в силах сдержаться, катались по дивану.

***

Когда Первый поручил своему боевому отряду из Петербурга оттянуть от фирмы, занимающейся выстраиванием финансовых пирамид, акции, он даже не подозревал, что через несколько лет этот промысел не только станет очень популярен, но даже получит специальное название и естественно, что название это будет иностранного происхождения. Рейдерство — именно оно в ближайшем будущем превратит успешных предпринимателей в нищих, а вчерашних нищих поднимет на Олимп бизнеса. Именно оно — рейдерство войдёт в состав экономических преступлений, потому что дойдёт до такого уровня, что начнёт серьёзно угрожать экономике страны. Однако всё это будет позже. Сегодня же, это явление никакой экономике не угрожало, по той простой причине, что последней просто не существовало. Вся страна ничего не производила и была занята только одним занятием: все продавали и перепродавали то, что ещё осталось от некогда великой державы. Поэтому в последнее десятилетие уходящего двадцатого века, ни о каком преступление не могло даже и речи идти. В то время это был обыкновенный бизнес.

Первый в который раз пересчитывал прибыль, полученную в результате удачно проведённой операции и не верил собственным глазам. Двое его помощников сидели в кабинете шефа и боялись вымолвить слово. Да и зачем нужны слова, когда и по настроению начальника видно, что их работа оценена на "отлично".

— Ну и Саня, ну и молодец! — приговаривал Первый. — Значит дерьмом их накормил?

— Так точно, накормил, — прорезался голос у Третьего.

— И что же те?

— Те поступили так, как и должны были поступить — перешли на сторону сильного. Они обвинили своё начальство в том, что те не выплатили отступного и заставили продать свои акции. Далее, как говориться дело техники.

— Кстати, на счёт техники, — забеспокоился Первый. — Эти деньги ни в коем случае не должны попасть к нам напрямую.

— А мы завтра собирались всё на наш счёт переводить, — удивился Второй.

— Боже упаси! — воскликнул Первый. — Посудите сами: ведь эти деньги были получены от обманутых вкладчиков, а следовательно в случае судебного разбирательства, взыскание будет обращено против нас. Надо сделать так, чтобы эти деньги пришли к нам от абсолютно чистой фирмы.

— Где же такую взять? — спросил Второй. — Сейчас таких просто нет.

— Значит, создайте такую. Найдите бомжа, зарегистрируйте его как частного предпринимателя, переведите деньги к нему, а от него к нам. Поняли?

— Смутно. — покраснел Второй.

— Да что же тут сложного? Надо создать фирму — однодневку. Вот и всё.

— Ах, это? Тогда всё понятно, — с облегчением вздохнул Второй. — Сделаем в чистом виде.

— И после этого денежки можно разделить между учредителями, — предложил Третий.

— Дурак! Зачем тебе деньги?

— То есть как зачем? — Третий подумал, что ослышался.

— Капитал держат в рублях только дураки. Я так полагаю, что наш деревянный рубль скоро станет дешевле бумаги, на которой он напечатан.

Как только речь пошла об экономике, рты обоих помощников моментально закрылись.

— Нам необходимо вложить деньги в недвижимость. Вот единственная и неповторимая твёрдая валюта, — продолжал Первый.

А счастье было так близко! Увы, оно только долю секунды помахала рублём возле самого носа и снова улетело куда-то. Помощники управляющего как-то осунулись и сгорбились. Их надежды снова были разбиты шефом. Понимая, где-то в глубине души, что они ровным счётом ничего в этой жизни не представляют и что им на этой земле возможно только пресмыкаться перед бывшем первым секретарём, они выругавшись про себя и зло сверкнув глазами, послушно подставили свои плечи под новые экономические эксперименты шефа.

К слову сказать, эксперимент вовсе не претендовал на гениальность. Нужно было просто найти проект строительства самого высокого и большого здания столицы и навязать заказчику услуги своего банка. Навязать услуги было делом несложным, ибо деньги выдавались под залог строящегося объекта. Ставки кредита были минимальные, и только один пунктик мог заставить клиента поморщиться: сумма договора исчислялась не в рублях, а в долларах США, более того, банк имел право пересматривать процентную ставку в одностороннем порядке.

Для Второго это задание не вызывало особых проблем, он нашёл интересующий объект, переговорил с руководством компании и назначил встречу. Подписание договора планировалось провести в присутствии начальника кредитного отдела, а её стройные ножки уже не раз отвлекали внимание слишком придирчивых клиентов.

— Ты должен завести шашни с сотрудником почты, — ставил задачу Второму шеф.

— А это зачем?

— Неужели ты не понял самого главного?

— Я всё понял. Мы даём деньги на стройку, а если нам не вернут кредита, то заберём всё здание.

— А если кредит нам вернут?

— Тогда мы получаем свой доход по процентной ставке.

— И всё?

— А что ещё?

— Я же говорил, что наша задача вложить свои деньги в недвижимость.

— Вот мы и вложим на время строительства.

— А потом?

— Потом будем искать другого клиента.

— Перед самым концом строительства мы изменим процентную ставку. Поднимем её до такой высоты, что закончить строительства не удастся.

— По условию договора банк обязан предупредить клиента за месяц об изменении ставки. Они расторгнут договор вот и всё.

— А твои шашни на почте?

— А причём тут шашни?

— Ты получишь на почте документ, который доказывал бы, что клиент получил предупреждение об изменении процентной ставки год назад. А теперь подсчитай сколько он нам вдруг окажется должен за целый год. Не забудь прибавить штрафные санкции, предусмотренные договором. Клиент оказывается банкротом, а здание переходит в нашу собственность.

У Второго потемнело в глазах. Он представил о каких деньгах идёт речь и его сердце забилось с удвоенной силой. Сознание того, что он в одночасье станет миллионером и не простым, а долларовым, чуть не лишило его разума.

— Это значит, они нам и деньги вернут почти все и здание передадут на наш баланс и ещё должны останутся?

— Слава богу, дошло!

— Шеф, да твоей голове цены нет!

— Любой голове есть цена. Запомни, сейчас твоей главной задачей является запудрить мозги девицам из почты.

— Считай, что мы с Третьим их уже всех закадрили.

Глава 24

Что-то мы слишком увлеклись экономикой! Осталось к тем понятиям, которые разбирают наши герои добавить такие, как ликвидность и волотильность и читатель отложит в сторону роман, чтобы никогда больше не видеть его. Куда интересней разбираться с теорией относительности. Тут всё понятно: то, что с одной стороны хорошо, то с другой плохо. Взять, хотя бы такую проблему, как продвижение по службе. Чем хуже служба, тем лучше продвижение по ней. Во время войны, когда всех кругом убивало, продвижение было стремительно: убило ротного — взводный становится командиром роты, убило комбата — ротный становится командиром батальона, а там уже и до полковника рукой подать. Поэтому во время войны так много было молодых генералов. Всё прекрасно, только одна проблема — убить могут в любой момент движения по карьерной лестнице. В мирное время никто никого не убивает, но и движения по службе нет. Чтобы дождаться продвижения нужно, чтобы кто-то из вышестоящих ушёл на пенсию. Только тогда служебная цепочка приходит в движение и делает всего один шаг. И то это в том случае если вместо ушедшего пенсионера не влезет кто-нибудь из блатных. Вот и выходит, что подойдя к званию майор, из человека уже песок начинает сыпаться. Но и в мирное время существуют условия, когда можно продвинуться по службе более менее быстро. Перестройка в этом вопросе всё перевернула с ног на голову. От хронического безденежья в милиции движение по карьерной лестнице шло также быстро, как и на войне. Сотрудники увольнялись из органов лавинообразно, а поэтому лавинообразно те, кто остались, занимали места сбежавших. Правда тут возникала одна проблемка: Сотрудники, которые уволились из милиции, были востребованы только в криминальной среде, то есть становились бандитами. Те, кто остался в органах по долгу службы должны были ловить бывших своих начальников. Однако делать этого они не торопились: во-первых у многих сохранялись приятельские отношения, во-вторых бандиты в финансовом и техническом отношениях явно превосходили милицию, и в третьих — сотрудники которые ещё не успели уволиться боялись портить отношения со вчерашними начальниками, так как втайне надеялись, что бывший шеф вспомнит о них и пригласит на работу хоть и на бандитскую, но хорошо оплачиваемую должность.

Вот мы и подошли почти вплотную к истине! Вот мы и вывели на основе теории относительности формулу сращивания криминала и власти, то, что мы сегодня называем коррупцией или то, что мы вчера называли мафией.

В просторном кабинете "большого дома" со своими помощниками проводил совещание, или точнее сказать беседу, генерал. Также как и мы, он понимал механизм возникновения коррупции, но даже приблизительно не знал, как с ней бороться. Его собеседники полковник милиции и человек в гражданском, в свою очередь ничего не могли посоветовать своему генералу.

— А может, ну их всех к чёрту! — махнул рукой полковник. — Пусть лупят друг друга, пока не успокоятся.

— В Америке так и было, — поддержал полковника человек в гражданском. — Происходит первоначальное накопление капитала. Вот они поделят всё между собой и тогда наступит порядок.

— Надо просто держать руку на пульсе и ждать, когда Москва примет новые законы, — предложил полковник.

— Насчёт законов не знаю, а новые команды из Москвы уже идут.

Собеседники вопросительно посмотрели на генерала.

— Их великие умы оказывается знают, как бороться с коррупцией.

— Интересно, интересно, что они там надумали? — улыбнулся полковник.

— Там считают, что органы не могут справиться с организованной преступностью, потому что в преступной среде много бывших сотрудников.

— Гениальное умозаключение! — усмехнулся тот, что в гражданском. — Об этом каждый сержант знает.

— Знает каждый, но не каждый знает, что в этой обстановке нужно предпринять.

— Неужели там знают? — удивился полковник.

— Всё очень просто. Если питерских сотрудников направить в Москву, а московских в Питер, то связь, которая имеется между сотрудниками милиции и криминалом будет нарушена, что позволит успешно бороться с коррупцией.

— Что это за бред!? — не выдержал полковник. — Они что считают, что знание оперативной обстановки ничего не значит?

— К сожалению, это не бред, а приказ.

Генерал вытащил из стола лист бумаги и дал прочесть его своим собеседникам. Полковник, пробежав глазами приказ, не выдержал и плюнул на пол. Человек в гражданском прочитал, отдал его генералу и сказал фразу, которую сказал бы любой русский мужчина, и которую никогда и ни при каких обстоятельствах не опубликовало бы ни одно печатное издание.

На этом совещание в кабинете генерала закончилось.

***

Николай с отцом сидели молча за столом и печально обводили взглядом своё холостяцкое жилище.

— Не думал, что на старости лет придётся перебираться в Москву, — грустно сказал Кузьма.

— Для меня это тоже, как снег на голову.

— Неужели в Москве своих оперов нет?

— Дело не в операх. Это называется профилактические мероприятия по предупреждению сращивания криминала с властными структурами.

— Тьфу ты мать твою..! Сначала наплодят преступников, а потом героически начинают с ними бороться. В нашей стране так всегда было: то битва за урожай, то борьба с пьянством. Всё время с кем-то боремся.

— А может быть и мне уволиться, батя?

— И куда ты опер пойдёшь, в бандиты?

— Но ведь на эти гроши жить невозможно!

— Живём же, не померли.

— Ну, разве что не померли. Я даже жениться не могу. Кому я нужен с такой зарплатой?

— Душу то свою продать дело не хитрое.

Отец тяжело вздохнул и отвернул глаза от сына.

— С повышением хоть переводят?

— Подполковника присвоили.

— Тогда давай обмоем звёздочки. Ты ведь потомственный НКВДшник.

Николай вытащил из кармана звёздочки и бросил их в рюмку. Отец налил себе с сыном водки и поднялся со стула.

— Нищета, Коля, это не самое страшное в жизни. Давай выпьем за тебя, за подполковника милиции.

Водка подействовала на отца с первой рюмки. Он сел на стул, подпёр голову рукой и о чём-то задумался.

— А что самое страшное в жизни? — спросил сын.

— Самое страшное не превратиться в политрука.

— Да сейчас, батя, и политруков то нет.

— Это я иносказательно. Нельзя опуститься до того, что из-за денег своих станешь убивать. Кстати, а где все наши? Совсем старый стал, больше года, как связь со всеми потерял.

— Ты представляешь, батя, они все в Москве.

— То есть как в Москве?

— Дядя Вася с Андреем там всё время живут, Игорь из Уренгоя тоже туда перебрался, Ивановы совсем недавно туда переехали.

— То есть как недавно? А почему мне не сказали?

— Батя, ты тогда в больнице лежал. Доктор просил не беспокоить тебя, вот я и не стал говорить.

— А потом?

— Вот я тебе потом и рассказываю.

Отец вдруг повеселел. Глаза сощурились, а уголки губ хитро улыбнулись.

— Ох, не зря нас всех снова сводит Всевышний! Попомни моё слово, Коля — неспроста. Не закончилась ещё наша история, значит, повоюем ещё!

***

Новоиспечённый подполковник сидел в кабинете своего нового московского начальника и слушал, как тот вводит его в курс дела.

— Лично я, Николай Кузьмич, не разделяю точку зрения об обмене специалистами. На мой взгляд, проиграет и питерская и московская милиция, но у нас на плечах погоны, а это значит надо уметь подчиняться.

— Так точно, товарищ полковник.

— Большие начальники, — продолжал начальник, — люди в милиции временные. Это фигуры политические. Сегодня они, а завтра на их место придут другие. Мы же с вами профессионалы, то есть постоянные кадры. Я это говорю к тому, товарищ подполковник, что выполняя приказ, надо всегда думать о будущем, а в будущем может поступить другой приказ полностью перечёркивающий первый.

Николай с интересом посмотрел на полковника.

— Сейчас вы должны ознакомиться с оперативной обстановкой. Ведь вы в Москве раньше никогда не были?

— Только проездом, товарищ полковник.

— Вот именно. Поэтому никаких действий не предпринимайте.

— За исключением крайних случаев?

— Никаких крайних случаев. Помните, что сегодняшний бандит может завтра оказаться депутатом государственной думы или того круче, — при этом полковник закатил глаза на потолок и тремя перстами правой руки перекрестил лоб. — Не дай бог конечно. Представляете, что будет если вы арестуете к примеру будущего…

Полковник замолчал, давая возможность новому сотруднику самому догадаться, какой государственный деятель взойдет в будущем на политический Олимп из криминальной среды.

— Я поручаю вам одно очень деликатное дело. — Полковник почему-то перешёл на шёпот. — В последнее время у нас в Москве стал сильно расправлять плечи один банк. Его управляющий бывший первый секретарь райкома партии. Столь бурный рост никак не может обойтись без криминала. Вы должны полностью овладеть оперативной обстановкой и в случае необходимости…

— Накрыть их, — продолжил мысль начальника подполковник.

— Или наоборот, помочь. Всё будет зависеть от того, кто будет ближе к власти.

— У банка уже были криминальные разборки?

— Серьёзных не было. Пока что они друг друга говном кормят, Однако банк умудрился после таких экстравагантных обедах завладеть всеми деньгами большой финансовой пирамиды.

Цели были ясны, а задачи поставлены. Николай, выслушав инструктаж начальника и познакомившись с сотрудниками, приступил к выполнению нового задания.

***

Игорь Александрович, также как и Николай обустраивался на новом месте. Он купил подходящую квартиру, обставил её мебелью и ждал приезда жены и детей. В банке, который по воле нового хозяина, стал называться "Уренгой", сотрудники ожидали перемен не только в названии, но и целиком в финансово-хозяйственной деятельности. Следуя в свой кабинет, Игорь спиной ощущал взгляды сотрудников, которые смотрели на нового шефа умоляюще и казалось, хотели задать только один вопрос: "Что же с нами будет"?

Добравшись до своего рабочего места, Игорь сел в мягкое кожаное кресло и стал мысленно переставлять мебель. Он хотел было уже вызвать к себе секретаря, чтобы дать ей указания на этот счёт, но звонок мобильного телефона помешал сделать это.

— Я слушаю, — сказал Игорь в трубку. — Какой Федот? Я что-то не припомню. Ах, да, как же, вспомнил — попутчик в поезде?

Федот, вероятно, был чем-то очень возмущён, потому что орал так, что Игорю пришлось отодвинуть трубку от уха, иначе он рисковал повредить барабанную перепонку.

— Я же тебе говорил, что в Москве никто не будет решать твоих проблем, — перебил Федота Игорь.

— Да здесь мафия почище, чем у нас. Это только по телевизору говорят, что банки фермерам кредиты давать будут, а на деле дырку от бублика они дают.

— Так что же ты от меня хочешь? — спросил Игорь.

— Ничего не хочу. Просто надо было кому-то выговориться. К тому же ты сам сказал позвонить, когда меня прижмёт. Меня прижало, вот я и звоню.

— Вот что, Федот, — неожиданно даже для себя сказал Игорь. — Бросай всё и приезжай ко мне. Я постараюсь тебе помочь.

Игорь сказал Федоту адрес и отключил телефон. Дверь кабинета тихо открылась и на пороге появилась секретарша.

— Игорь Александрович, к вам заместитель. Вы примите?

— Пускай заходит, — ответил Игорь.

В кабинет зашёл человек лет сорока — пятидесяти, тучного телосложения с двумя глубокими залысинами.

— Игорь Александрович, я, как ваш заместитель, хочу поинтересоваться относительно экономической политики, которую будет проводить наш банк.

— Экономическая политика будет определена после приезда моего аналитика.

— Понятно, — улыбнулся заместитель. — А пока он не приехал, чем мы будем заниматься?

— Тем, чем должно заниматься любое кредитное учреждение — кредитами.

Заместитель сделал вид, что очень оценил шутку своего начальника.

— А если серьёзно?

— Я вовсе не собирался шутить с вами, — строго сказал Игорь.

Заместитель весь задрожал от страха.

— Я просто хотел сказать, что сейчас никто не занимается кредитованием. Все банки…

Зам хотел сказать, что у всех банков сейчас одна экономическая политика — это отмывка денег, но не посмел. Дверь кабинета открылась и на пороге с вытаращинами глазами снова появилась секретарша.

— Игорь Александрович, к вам какой-то Федот!

— А что вы так испугались?

— Он мне в качестве презента бутылку самогона подарил.

Управляющий засмеялся и хитро посмотрел на своего зама.

— Ну, что вы стоите, к вам уже первый клиент за кредитом пришёл.

Заместитель, ничего не понимая, попятился к выходу и скрылся за дверью.

— Просите Федота, — сказал управляющий секретарше, — и пусть свою бутылку с самогоном захватит.

Когда дверь за Федотом закрылась, управляющий встал из-за своего стола обнял посетителя будто перед ним был не случайный попутчик, а старый закадычный друг.

— Что же ты секретарше бутылку самогона на стол заворотил? — смеялся управляющий. — Ей цветочки положено дарить или шоколадки в крайнем случае.

— Всё-то здесь, ни как у людей, — ворчал Федот, — у нас самогонка вроде валюты конвертируемой — все берут.

После того, как Федот поведал Игорю историю своих московских злоключений, управляющий смог вставить слово.

— Видел из моего кабинета мужик вышел лысый?

— Ну!

— Пойдёшь к нему и возьмёшь кредит, понял?

— Не даст. Я по морде вижу, что не даст. Такие никогда не дают — только берут.

— Я тебе говорю, что даст, значит даст. Иди и оформляй.

Новый знакомый ушёл, но через пятнадцать минут в кабинет вбежал перепуганный заместитель.

— Игорь Александрович, он же сумасшедшую сумму просит!

— А вы думали, что он у меня на бутылку водки просить пришёл?

— Но у него не хватает документов. В случае если он окажется неплатёжеспособен, мы с него по суду ничего не сможем взять!

"Что же ты можешь взять, если у него всё сожгли?" — подумал Игорь. "А этот сельский мужик в людях разбирается лучше меня. Такие действительно ничего не дают. Такие только берут".

— Вы перестали понимать русский язык? — спросил Игорь. — Я же вам дал команду оформлять кредит, что же вы ещё ждёте?

Заместитель пулей вылетел из кабинета, а через час к Игорю зашёл Федот.

— Не все ещё люди в этом мире скурвелись! — радостно говорил он. — Это дело надо обмыть — иначе нельзя. Открывай самогонку!

— Я на работе не буду, — отказался Игорь. — Поедем ко мне домой, заодно и новоселье отметим.

Глава 25

Когда мальчишки таскают девчонок за косички, последним это ужасно не нравится, а когда не таскают — ещё хуже. Всё дело в том, когда таскают и когда не таскают. Если мальчишка дёргает косички в первом или втором классе, то они рискуют получить портфелем по голове. В этом возрасте девочки в физическом развитии опережают сильный пол и поэтому пользуются своим преимуществом на все сто процентов. К четырнадцати годам девицы уже не пускают в ход руки, хотя сила ещё на их стороне. Дело в том, что в этом возрасте они не только избегают такого хулиганства, они ждут его. И хотя внешне девица пытается изобразить недовольство, внутри разливается сладострастная истома, от того, что мальчик обратил на неё внимание. И тут уже совсем не имеет значение, нравится ей мальчик или нет. Она самая красивая и привлекательная, а посему должна нравится всем. Можно соглашаться с этим тезисом, можно не соглашаться, но такое поведение обусловлено вовсе не воспитанием, а гормональным развитием организма, то есть определено самим богом, а то, что сотворил господь не в состояние изменить простой смертный, будь он даже семи пядей во лбу. Девушки, которые по каким-то причинам не удостоились внимания юношей, переживают огромную психическую травму, которая зачастую оставляет неизгладимые последствия в виде пожизненных комплексов.

Первоклассница Настенька задирала нос выше остальных своих подруг, потому, что Федька, самый хулиганистый мальчишка в классе получил от неё портфелем так, что пролежал дома с сотрясением мозга десять дней. Всех дёргали за косички, а её нет. "Она сумасшедшая, к ней лучше не подходить", — говорили ребята.

В седьмом классе каждому мальчику нравилась какая-то девочка, но Настеньки это не касалось. К десятому классу подружки познали не только кокетство, но и большее: прыщики на их лицах исчезли, а кожа стала гладкой и бархатистой. Одна Настенька ходила прыщавой. К ярлыку сумасшедшей, который был прилеплен к ней в первом классе, добавился ещё один. Всё чаще и чаще рядом с собой она слышала слово "уродина". Правда, подружки быстро дали рецепт против прыщей, но тут воспитание вступило в противоречие с рецептом подружек.

— Ну, не могу я этого делать без любви! — доказывала она им.

— Причём тут любовь? — не понимали подружки. — Мы говорим тебе, как избавиться от прыщей.

Естественно, что разговор людей с разными нравственными устоями на эту тему не может ни к чему привести. Подружки махнули на Настеньку рукой, прилепив ей ещё один ярлык — "монашка".

Уж так устроен мир, что любой организм пытается отторгнуть инородное тело. Человеческое общество не является исключением. Началось отторжение инородного тела из коллектива, или как принято называть это явление в народе — травля. Что только не предпринимали педагоги, что только не делала мама — законы общественного развития неумолимы: инородное тело должно быть отторгнуто от организма.

Не закончив десятый класс, Настенька по протекции мамы устроилась работать на московский главпочтамт. Тут в женском коллективе некого было делить, некому строить глазки, а в следствии этого никаких антагонистических отношений не возникало. Женщины, конечно, судачили про мужчин, но они были далеко, за стеклянной перегородкой, которая отделяла служащих почты от посетителей.

К сожалению, а может быть и к счастью, мозг человека самостоятельно выдумывает то, чего человек лишён по независящим от него причинам, восполняя тем самым, нежелательный дефицит.

У Настеньки был свой мир, который отделялся от всех остальных и принадлежал только ей. В нём жил прекрасный и благородный принц, который каждый день дарил ей белые розы и защищал свою возлюбленную от коварных врагов. Иногда Настенька допускала в этот интимный мир свою маму, и они вместе вечерами мечтали о прекрасном принце.

— Нужно только верить и принц обязательно найдёт тебя, — говорила мама. — Он придёт и подарит небольшой букетик из белых роз.

Шли дни и годы, а принц не приходил. Было, правда, совсем недавно: один солидный мужчина подарил ей шоколадку. Он подождал, когда Настенька закончит работу и проводил её домой. Сердце девушки забилось с такой силой, что чуть не выскочило из груди. Увы, всё окончилось совсем не по сказочному — мужчине не нужна была Настенька, ему нужно было получить печать главпочтамта на документе, который доказывал бы, что банк предупреждал своего клиента об увеличение процентной ставки, хотя в действительности ничего не было.

— За кого вы меня принимаете? — возмутилась Настенька.

— А ты себя за кого принимаешь? — с кавалера моментально сошёл лоск. — Я предлагаю тебе реально заработать денег, а ты выпендриваешься!

— Мне не нужны деньги такой ценой!

— А я знаю, что тебе нужно. Тебе надо, чтобы я переспал с тобой. Нет вопросов. Давай мне бумагу, а я тебя целый месяц обрабатывать буду. Ей богу — не пожалеешь.

У Настеньки от такой наглости даже перехватило дыхание.

— Что!? Да как вы смеете!?

— А что я такого сказал? Не хочешь — не надо. Не на одной тебе свет клином сошёлся! Дура! Ты хоть в зеркало на свою морду посмотри. Кому ты нужна такая уродина?

Кавалер махнул на Настеньку рукой и ушёл.

Весь вечер и всю ночь девушка проревела, а на утро с опухшими глазами пошла на свою почту. Там за стойкой, где всё пропахло сургучом, она была отделена, хоть и стеклянной, но всё же перегородкой от этого жестокого и несправедливого мира. Достав из сумочки зеркальце, она посмотрела на своё отражение и ужаснулась: из-за отёков век, глаза превратились в узкие щёлки, красные пятна от частого вытирания слёз слились в две окружности вокруг глаз и напоминали рисунок очковой змеи. "Действительно уродина", — подумала Настя.

Испугавшись своего собственного отражения, девушка пыталась не смотреть на клиентов. Она оформляла бумаги, клала их на стойку, и когда бумаги исчезали, шлёпала ладошкой по стойке и кричала:

— Следующий!

Обслужив очередного клиента, Настенька шлёпнула ладошкой по стойке.

— Сле… — острые иголки вонзились в руку. — Ой!

На стойке лежал маленький букетик из белых роз с длинными и острыми шипами.

— Господи, я даже не подумал про шипы! — испугался симпатичный мужчина.

Он вытащил из кармана платок и протянул его девушке.

— Завяжите. У вас кровь идёт.

— Наташа, подмени меня! — крикнула Настенька, перевязывая руку.

— Ты на часы посмотри. Уже домой пора.

Через пятнадцать минут девушка уже шла домой в сопровождении нового знакомого.

— Вас кто-то обидел? — спросил мужчина.

— Ничего страшного. Я сама виновата. Размечталась о принце, а вокруг обыкновенные люди и хамы в том числе.

— Это высокий пижон в кожаном плаще, который вас вчера провожал домой?

— Вы что же, следите за мной?

— Если честно, то да. Только не за вами, а за этим пижоном.

Николай достал удостоверение и показал его Настеньке.

— Ого, даже подполковник! Неужели подполковники милиции занимаются обыкновенной слежкой?

— А вы очень догадливы. Действительно, подполковники обычно поручают это занятие другим сотрудникам. Но у меня особенный случай. Расследование завело меня так далеко, что стало касаться меня лично. Вернее не меня, а моих друзей.

— Неужели этот пижон и хам ваш друг?

— Боже упаси! Разве я похож на человека у которого могут быть такие друзья?

Подполковник и Настенька звонко рассмеялись.

— Спрашивайте, что вам надо узнать? А то я уже подхожу к дому.

— Если вы не возражаете, мы могли бы прогуляться ещё немного.

— Я не возражаю. Не каждый день тебя провожает подполковник.

— Итак, Настя, чем обидел вас этот человек?

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — Настя посмотрела на своего кавалера и рассмеялась. — Ах, да, вы же в милиции работаете.

— Служу, — поправил её Николай.

— А как прикажете мне вас называть? Вы даже не представились.

— Разве? А мне показалось, что я даже удостоверение личности вам показал.

— Я не запомнила.

— Приказать я вам не могу, а попрошу вас называть меня Николаем.

— А по отчеству?

— Обойдёмся без отчества. Итак, чем обидел вас этот негодяй?

— Я даже говорить об этом не хочу.

— Хорошо, поставлю вопрос по-другому: чего добивался от вас этот пижон?

— А на этот вопрос я отвечу с удовольствием.

Настенька во всех подробностях рассказала Николаю про хама, который её обидел.

— Жаль, — сказал Николай, выслушав рассказ.

— Что жаль? — не поняла девушка.

— Теперь он получит свой документ в каком-то другом отделении связи, а я об этом ничего знать не буду.

— Значит, я нарушила ваши планы?

— Кто знает, кто знает, — загадочно сказал Николай. — Есть такая поговорка: "если хочешь рассмешить господа, расскажи ему о своих планах".

— Мы уже давно стоим у моего подъезда. Вот ваш букет. — Настя протянула Николаю розы.

— Это ваши цветы.

— Нет. Вы их подарили мне, чтобы выудить из меня информацию. Разве не так?

— Именно так. Но пусть они останутся у вас в качестве компенсации за полученную травму.

— Травма уже зажила.

— И всё-таки.

— Хорошо, но только в качестве компенсации.

— Настя, я хочу извиниться перед вами за свою назойливость.

— О чём вы говорите? Я прекрасно сегодня провела вечер, жаль, что всё в этой жизни кончается и вечер тоже.

Настя повернулась, чтобы уйти, но Николай остановил её.

— Так не пойдёт. Я должен вас проводить до самого дома.

— А я уже дома. На третьем этаже меня ждёт мама.

— Самое опасное это лестничные пролёты, это я вам, как милиционер говорю. Кстати, как зовут маму?

— Дарья Петровна.

— Вот и прекрасно, тогда — вперёд. — Николай широким жестом раскрыл перед девушкой дверь.

Мама видимо волновалась, что дочери до сих пор не было дома, потому, что она стояла на лестнице возле раскрытой квартиры.

— Мама, я же уже большая! — упрекнула её Настенька.

— Дарья Петровна, разрешите передать вам дочь с рук на руки в полной сохранности! — отрапортовал Николай.

Не успела Дарья Петровна перевести дух, как кавалер щёлкнул каблуками и убежал вниз по лестнице.

— Кто это? — спросила мама, закрывая за дочерью дверь.

— Подполковник милиции.

— А это что?

— Букет белых роз.

— Ты хочешь сказать, что это он тебе подарил?

— Мама, а почему мне нельзя подарить букет белых роз?

Вместо ответа мама обняла дочку и расплакалась.

— Слава тебе господи! — причитала она. — Я же говорила, что надо верить и тогда всё будет хорошо.

В этот день Настенька засыпала не с красными от слёз глазами, а с улыбкой на лице. Во сне она видела своего принца, но теперь он был одет в милицейскую форму с погонами подполковника. Прискакав на белоснежном коне, он спрыгнул с седла и протянул ей букетик из белых роз. Настенька взяла его и увидела, что все шипы на розах срезаны.

— Для чего вы это сделали? Они же теперь завянут!

— Тогда я опять принесу.

Они шли куда-то с принцем и долго разговаривали. Потом они остановились у ручья. Принц поднял её на руки и больше не отпускал. Настенька прислушалась к стуку сердец и вдруг обнаружила, что они начали биться в унисон. Казалось, что теперь у принца и у неё одно сердце на двоих.

Принц, наверное, так бы и носил бы её на руках, но будильник, которому сама нечистая сила за его дела поставит изваяние, разбудил счастливую девушку. Надо было идти на работу в свой аквариум, отделявший Настеньку от этого прекрасного и счастливого мира.

Делая свою работу, Настенька искоса поглядывала в зал, где граждане стояли в очереди или заполняли бланки за столами. Увы, принцев среди них не было. Подошёл к концу рабочий день, но на стойку никто не положил белых роз. Настенька вышла на улицу и пошла домой. Однако то, что случилось с девушкой вчера, полностью изменило её взгляд на жизнь. И теперь если бы кто-то спросил её: "А была ли ты счастлива?" она твёрдо ответила бы: "Да". Да, даже притом, что счастье длилось всего несколько часов. Да, даже если это больше никогда не повторится. Да, потому, что она не напрасно родилась. Да, потому, что на свете стоит жить.

Из размышлений Настеньку вывел визг тормозов. Девушка подняла глаза и увидела милицейскую белую "волгу", которая остановилась рядом с ней. Из машины вышел подполковник и подошёл к ней. Он протянул Настеньке букет белых роз. Она посмотрела на стебли и обнаружила, что шипы на них срезаны.

— Для чего вы это сделали? Они же теперь завянут! — сказала она Николаю.

— Тогда я опять принесу, — ответил тот.

Настеньку снова провожал домой подполковник. Проходя мимо большой клумбы, молодые люди увидели, как дворник из шланга поливает цветы. Дворник бросил шланг и куда-то ушёл. Вода заполнила клумбу и, смешавшись с землёй, грязным ручьём вылилась на асфальт, перегородив пешеходам дорогу. Девушка остановилась. Подполковник поднял спутницу и прижал её к себе. Настенька прислушалась к стуку сердец и вдруг обнаружила, что они начали биться в унисон. Казалось, что теперь у Николая и у неё одно сердце на двоих.

— Всё, мы уже миновали ручей, — прошептала она в ухо милиционеру.

— Вот так я тебя и буду носить всю жизнь.

— Ты веришь в вещие сны? — спросила Настенька.

— Да. А ты?

— Раньше не верила, а теперь верю.

Глава 26

Владлен не вылезал из своего кабинета вторую неделю. Но даже тогда, когда ему приходилось покидать своё убежище для приёма пищи или других надобностей, от него всё равно ничего нельзя было узнать.

— Не лезьте ко мне! — огрызался он на всякого, кто осмеливался не только спросить его что-то, но и просто посмотреть в его сторону. Даже хозяин банка не был исключением.

Игорь уже начал задумываться: "уж не случилось ли чего?". Однако, слава богу, всё обошлось — Владлен сам вышел из кабинета. Он прошёл по коридорам, не замечая сотрудников, и вошёл в кабинет хозяина банка. Сев напротив Игоря, Владлен не говоря ни слова, стал ждать, когда кабинет покинут все посторонние.

Игорь понял, чего ждёт его аналитик и сделал знак, который можно было истолковать совершенно определённо.

— Я всё рассчитал, — сказал Владлен, когда за последним сотрудником закрылась дубовая дверь.

— Я тебя слушаю, — наклонился к нему Игорь.

— Финансовая система страны скоро лопнет.

— Ты в своём уме?

— Я-то в своём, чего нельзя сказать про наше правительство.

— Ты хочешь сказать, что в стране не осталось…

— Остались только долги, — прервал Игоря Владлен.

— Значит, дефолт неизбежен?

— В этом нет никакого сомнения.

— Какая же реальная валюта останется в стране?

— Нефть и газ.

— А мы как раз ушли оттуда.

— Надо вернуться.

— Ничего себе анализ! Да не ты ли говорил мне, что оттуда пора уносить ноги, иначе меня просто убьют?

— Я этого и сейчас не опровергаю.

— Тогда как прикажешь тебя понимать?

— Твой банк должен обслуживать тех от кого ты недавно сбежал. У тебя же остались связи?

— Связи остались, только ты знаешь, что это за люди?

— Не знаю, но предполагаю. Это люди с огромными амбициями. Очутившись в положении, когда в их руках оказалась самая твёрдая валюта в мире, они имеют право выбирать.

— И кого же они выберут?

— Они амбициозны и поэтому выберут того, кто финансирует самые амбициозные проекты.

— Значит, если мы ввяжемся в какую-нибудь грандиозную авантюру…

— То тогда выбор будет сделан в нашу пользу.

— Что же амбициозного можно сейчас найти?

— В Москве дом строиться, выше здания университета. По телевидению уже все уши прожужжали. Не дом, а башня. Мы должны стать инвесторами этого строительства.

— Если башня строится, значит, инвестор уже есть.

— Я Игорь Александрович говорю, что надо делать, а как это надо делать решайте вы.

— Спасибо, Владлен. Теперь я из кабинета не выйду.

***

Первый он потому и первый, что у него всё получается. После того, как помощники принесли ему неопровержимые доказательства, что клиент уже год не исполняет кредитный договор, Первый закатил глаза вверх, что-то подсчитал и довольно потёр руки.

— Вот теперь они от нас никуда не денутся!

Второй наклонился к начальнику и робко прошептал:

— Мы на эту башню все свои резервы израсходовали.

— Ничего, резервы дело наживное, а башня вечная. Пока она выше всех и мы выше других будем. Подумайте сами — если посмотреть балансы других банков, то их активы обеспечены вкладами клиентов, а наш банк имеет собственные активы.

— Пока ещё не имеет, — подсказал Второй.

— Теперь это дело техники. Готовьте исковое заявление в суд.

***

Как говориться — на ловца и зверь бежит. Пока Игорь думал, как заменить инвестора башни, тот сам обратился к нему. Однако дело значительно осложнилось: хозяин башни сам хотел продать её банку "Уренгой". Кроме прочих документов на стол управляющего легло и исковое заявление кредитора. Игорь вызвал к себе Владлена.

— Да, наш визави человек умный, — говорил Владлен, изучая документы, — вся эта история с изменением процентной ставки и штрафными санкциями шита белыми нитками, но для суда этих документов хватит, чтобы отобрать башню и отдать кредитору.

— Значит, выхода нет?

— Ну почему же? Ваш визави обзавёлся документами, что год назад известил своего клиента об изменение процентной ставки. Если вы обзаведётесь таким же доказательством, что вы предупредили его о перемене лиц в обязательстве, то его иск в суде будет проигран.

— Но ведь это подлог!

— А разве он играет по-другому?

— В таком случае он сам выбрал правила игры.

***

Третий стоял навытяжку перед Первым.

— Значит, ты говоришь, что банк "Уренгой" собирается приобрести эту башню?

— Так точно, господин Первый! — весело ответил Третий.

— Не понимаю, чему ты радуешься?

— А какая нам разница, кто попадётся в наши силки?

— А если мы попадёмся в силки Уренгоя?

— С чего это ради?

— Что будет если они обзаведутся на почте доказательством о том, что известили нас о перемене лиц в обязательствах, например год назад?

Третий молча пожал плечами.

— Если это случится, то мы окажемся банкротами. Заключая договор, мы привлекли клиента заниженной ставкой. Инфляция давно съела деньги, которые мы получили. Мы пошли на это зная, что в обмен на наши потери получим башню. Если этого не произойдёт то мы окажемся разорены.

— Что же делать? — испугался Третий.

— Договор о перемене инвестора подписан или нет?

— Пока не подписан, это точно.

— Надо сделать так, чтобы до суда он не был подписан.

— Как?

— Кто является хозяином Уренгоя?

— Это держится в тайне.

— Какие к чёрту тайны! — закричал на своего помощника банкир. — Узнать и уничтожить! Вы меня в гроб загоните!

***

Александр сидел в гостях у Игоря. Когда женщины удалились на кухню, он быстро подсел к другу и шепнул на ухо:

— Мой шеф поручил мне тебя убить.

— А кто твой шеф?

— Я не знаю. Мне приходится иметь дело только с его заместителем.

— Да, мы с Владленом такого разворота не предусмотрели. Хорошо, что это поручили тебе, а то…

— Ты на это особенно не рассчитывай. Если я не выполню задания, нет ничего проще нанять нового киллера.

— Ты предлагаешь убрать твоего шефа?

— А разве есть другой вариант?

В комнату из кухни вернулись жёны. Мужчины сразу переменили тему разговора.

Вернувшись из гостей, Танечка достала альбом с фотографиями и стала рассматривать его. Александр подсел к ней.

— Вот это я в школе на выпускном вечере, — стала комментировать она, — а вот это я приехала в Москву.

Танечка перевернула страничку и Александр оцепенел.

— Вот это кто?! — закричал он, тыкая пальцем в фотографию.

— Что ты так взволновался, Саня? Это хозяин нашего банка. А по краям два его заместителя. Если честно они в банковском деле ничего не понимают. У нас всё решает хозяин.

Саша схватился за голову и закрыл глаза.

— Господи, что же это делается!?

***

Полковник выслушал доклад Николая и довольно потёр руки.

— Самое главное это не торопиться. Теперь эти уроды сами себя уничтожат, под нашим пристальным вниманием, конечно.

— Прикажете арестовать? — спросил подполковник.

— Ни в коем случае! Я же сказал, что всю грязную работу они должны сделать сами. Мы возьмём только киллера, а оставшейся банкир будет уничтожен при попытке к бегству.

— Зачем?

— В государстве складывается очень напряжённая обстановка в финансовой сфере. Эти банкиры совсем ума лишились. Они возомнили, что им позволено всё. Активов им видите ли мало! Башню им к рукам прибрать захотелось. Хозяин башни уже определён. — Полковник показал пальцем вверх, давая понять, что этот таинственный хозяин сидит очень высоко. — Вот так подполковник и никакой коррупции.

***

Николай сидел в засаде уже третий день. Наблюдательный пункт, который он выбрал, полностью исключал, что объёкт может проскочить незамеченный. Но если три дня назад его интересовал только один объект, то теперь количество объектов увеличилось до четырёх. Увы, ни Александра, ни его отца, ни матери, ни даже жены — не было. К сыщику незаметно подошла Настенька и опустила свою ладошку на плечо милиционера.

— Тебя сменить, Коля?

— Позже. Я ещё посижу.

— Так никто и не появлялся?

— Как вымерли. Никого нет.

— Коля, у нас неприятности, — робко сказала Настенька.

— Что случилось?

— Отец пропал.

— То есть, как пропал?

— Вообще-то не пропал, а уехал куда-то.

— Куда он мог уехать?

— Не знаю. Я пришла домой, а там записка, — Настя протянула листок бумаги.

— Не ищите меня, я скоро приеду, — прочитал Николай. — Час от часу не легче!

— Что будем делать? Может быть, я здесь посижу, а ты с этой запиской разберёшься?

— Ты на мобильник ему звонила?

— И ему, и тёте Маше, и дяде Коле, и Александру, и Тане — у всех телефоны находятся не в зоне действия сети. Может быть, пойдём домой?

— Ты соображаешь, что говоришь? А если он выполнит приказ? Саня ведь даже не догадывается кого ему предстоит убрать.

— Какой приказ? Неужели ты не понимаешь, что что-то случилось?

Николай осмотрелся вокруг. Далеко, почти у самого горизонта виднелось самое высокое недостроенное здание.

— И всё из-за этой проклятой башни, — зло сказал Николай. — Принеси что-нибудь поесть, а ночью пойду домой. Ночью всё равно таких дел никто не делает.

Настенька ничего не ответила и пошла домой за сухим пайком.

***

Микроавтобус поднял столб пыли и затормозил. Когда пыль улеглась, из него вышли трое мужчин и две женщины.

— Вот здесь и был карьер во время войны, — начал рассказ пожилой мужчина. Вот здесь дядю Васю чуть не замучили насмерть.

— Саня, почему ты не слушаешь? Для кого папа рассказывает?

— Он для тебя это рассказывает. Я про это уже раз сто слышал.

— Не обращай внимание, дочка, — подошла к Танечке Маша. — После войны здесь наши никель добывали. Вот здесь как раз и произошло ограбление.

— Из-за которого посадили Саню и дядю Колю?

— Да, — тихо сказала Маша.

— А сейчас что здесь?

— Ничего, одни развалины. Хуже, чем во время войны.

— Ну, что, размяли ноги?! — раздался крик Кузьмы. — Нам до темноты к скале надо успеть.

Пассажиры уселись в свой микроавтобус и уехали. Следующая остановка была у болота. Вернее не у болота, а у места, где раньше было болото.

— Оно пересохло, объяснил Кузьма.

— А ты лопаты взял? — спросил у Александра Николай.

— А как же?

— Танечка, давай пока мужчины вход отрывают, я тебе всё покажу.

Маша взяла невестку за руку и повела в глубь бывшего острова, рассказывая ей про боевые подвиги отцов. Когда женщины вернулись, вход в пещеру был уже отрыт. Мужчины лежали на полянке возле лаза и курили.

— Всё успели? — строго спросила их Маша.

— Не беспокойся. Сейчас покажешь Танечке наш лагерь и поедем назад.

***

Николай доел куру, которую принесла ему Настя, и вытер руки.

— Зря я тебя за едой гонял. Уже темнеет, дома бы и поел.

— Ничего страшного, дома ещё раз поешь.

Они собрались домой. Николай на прощание посмотрел на силуэт злополучной башни. Вдруг башня вздрогнула и начала оседать. Поднялись огромные столбы пыли, и только после этого раздался раскат взрыва.

— Как же я не догадался!? Они же все там! — крикнул Николай. — Побежали!

Когда подполковник с Настей прибежали к месту происшествия, территория стройки была уже оцеплена милицией. Николай махнул своим удостоверением перед постовым и подошёл к офицеру.

— Жертвы есть? — спросил он.

— Работы на стройке были заморожены, а охрана не пострадала по счастливой случайности.

"Никакой случайности не было, просто работали профессионалы" — подумал Николай.

Александр с Танечкой подходили к своему дому, где никакой засады уже не было.

— Вот теперь и телефоны можно включать, — сказал Саша.

Танечка включила свой телефон и вопросительно посмотрела на Александра.

— А твой где? — спросила она.

— Саша беспомощно ощупывал карманы.

— Я его в автобусе забыл.

— Что же теперь будет? — испугалась Таня.

— Новый срок, — ответил Александр.

— Пойдёшь в милицию сдаваться?

— Ну, уж нет. Пускай сами ищут. Хоть день лишний, а на свободе побуду.

***

В Александровском саду, около вечного огня неизвестному солдату, девятого мая собрались ветераны войны. На одной скамеечке расположились Николай, Кузьма Василий и Маша, а на другой их дети со своими жёнами.

— Нет, в Ленинграде на Марсовом поле лучше было, — ворчал Кузьма.

— Тебе уж и Красная площадь не годится, — защищал свой город Василий.

— Просто мы тогда моложе были, — задумчиво сказала Маша.

— Надо было в Питер ехать, — поддержал Кузьму Николай.

— А на какие шиши? — не соглашалась Маша, — после этого дефолта на хлеб не хватает, не только на поездку.

— Тем более, что дети безработные. Приходится тянуть на эту жалкую пенсию, — жаловался Василий.

— Уже немного тянуть осталось. Как не крути, а седьмой десяток разменяли, — философски заметил Кузьма.

На второй скамейке речь шла тоже о безработице.

— Рухнула башня, и рухнул весь бизнес, — грустно констатировал Андрей.

— И слава богу, что рухнул. Мы же из-за этого бизнеса чуть друг друга не поубивали.

— Хорошо то, что хорошо кончается, — заметил Николай.

— Ничего ещё не кончилось, — возразила Танечка. — Мы с Саней каждый день ареста ждём.

— Ишь чего захотели! Мы, значит здесь должны голову ломать, как дальше жить, а он на казённые харчи надеется? Ничего у тебя не выйдет.

Николай сунул руку в карман и вынул оттуда мобильный телефон.

— Не надейся, не арестуют, — сказал он, отдавая Александру трубку.

— Где ты его нашёл? — не поверила своим глазам Танечка.

— В автобусе, на котором вы взрывчатку привезли. Я хоть и бывший, но всё-таки мент.

— Обмыть бы это событие, — предложила Настя.

— К сожалению, наши финансы поют романсы, — опустил на грешную землю Настеньку Игорь.

— Отец свой роман о командире закончил. Я думал, что смогу опубликовать его. Теперь ведь писатели на свои деньги книги издают. Книга интересная получилась — оторваться невозможно.

— Издать это ещё полдела. Самое главное раскрутить автора — пропиарить, а на это нужны большие деньги.

— Если хорошо раскрутить, все затраты окупятся.

— А надо просто очень сильно верить, — вдруг сказала Настенька, — тогда всё будет хорошо. Честно, честно, я сперва тоже не верила, а теперь знаю точно.

Андрей снисходительно улыбнулся.

— Может быть, потом и будет всё хорошо, а сегодня у меня даже мобильник за неуплату отключили.

— А у меня входящие ещё принимает, — сказал Игорь.

Словно в подтверждение его слов зазвонил мобильный телефон.

— Я слушаю, — ответил Игорь.

Звук в наушнике видимо был такой сильный, что пришлось отодвинуть телефон от уха.

— Это Федот говорит, ты не забыл меня?

— Какой Федот?

— Мы в купе вместе ехали в Москву, помнишь?

— Ну да вспомнил.

— Я звонил тебе в банк, но там никто не берёт трубку.

— Банка больше нет, — печально ответил Игорь, — так что возвращать кредит тебе некому.

— Когда я был на краю гибели, мне ни один банк не поверил. Это ты мне кредит дал, тебе я его и верну. Если бы ты только знал, как ты мне помог! Я теперь очень богатый человек, так что верну тебе не только кредит, но и хорошие проценты. Ты когда дома будешь?

— Я теперь совершенно свободен.

— Отлично! Завтра жди меня в десять.

— А ведь ты оказалась права, — обратился Игорь к Насте. — У меня есть отличный аналитик, он так раскрутит книгу дяди Васи, что никому и не снилось. Денег теперь хватит на всё.

— А у меня другое предложение, — сказал Андрей, — зачем ограничиваться одной книгой, давайте создадим издательство.

— А я и название уже придумал, — улыбнулся Александр.

— Какое? — спросил Николай.

— Вавилонская башня.

БОМЖ — лицо Без Определённого Места Жительства.