Баздырева Ирина Владимировна Песня волка

— Не притворяйся, что не понимаешь меня. Ты же только что отлично все понимал! — возмущался белобрысый парень.

Он отличался нездоровой полнотой, свойственной человеку, который ведет малоподвижный образ жизни, много и бессознательно ест, лишь потому, чтобы чувствовать себя комфортнее. Тем более было непонятно, что он делает в убогой хижине старого индейца, в этой глуши, вдали от поселений.

Старик на все вопросы молодого человека только и делал что глупо хихикал, да кивал головой. Наверно его забавляли рыхлые бока белого и его бабьи формы.

— Слушай, за твою рухлядь я плачу тебе доллары. Смотри… доллары, — и молодой человек веером разложил на дощатом столе зеленые купюры. — И это при том, что твоему барахлу цена каких-то несколько центов. Больше никто не предложит тебе столько сколько сейчас предложил тебе я. Ну что сойдемся?

Старик опять глупо захихикал, тряся головой.

— Старый маразматик, — ругнулся про себя молодой человек уже теряя терпение и в отчаяние оглядывая скудную обстановку жилища индейца.

Как он жил здесь всю жизнь? Это же логово животного, а не цивилизованного человека. Чего стоил один земляной пол, а деревянные нары вместо стульев и дивана. Ни телевизора, ни радио, ни умывальника.

— Посмотри, как ты живешь, — снова принялся уговаривать старика гость. — А на те деньги, что я тебе даю, сможешь купить себе подержанный телевизор.

И тут старик отрицательно покачал головой.

— Ты смотри! — обрадовался молодой человек. — У нас прогресс! Да ты хоть взгляни, что я тебе тут принес.

Воодушевленный парень вскочил, придвинул к себе пакет из местного супермаркета и принялся выкладывать на стол продукты.

— Гляди, вот мясо, пиво, табак и все это ты сможешь покупать себе сам на доллары. Доллары… понимаешь?

Старик растянул беззубый рот в улыбке и кивнул. В отличие от белого, он был поджар и жилист. Седые волосы индейца заплетенные в две жиденькие косички лежали на костлявых плечах.

— А! Что с тобой говорить! — махнул на него рукой молодой человек, снова плюхнувшись на нары, жалобно скрипнувшие под его весом.

Какое-то время они сидели молча. Старик, покачивая головой, все рассматривал большого, откормленного белого.

— Давай хоть пива выпьем, — обреченно предложил молодой человек.

Он открыл пиво себе и старику, но индеец даже не притронулся к поставленной перед ним жестяной банке. Пока парень задумчиво тянул свое пиво, старик без всякого выражения смотрел на него.

— Ладно, — сказал белый, ставя опустевшую банку на стол. — Не хочешь продавать, не надо. Дело твое. Но ты мне хоть покажи его и доллары я оставлю тебе. Ну как?

Старик даже не шевельнулся. Парень чертыхнулся про себя и встал:

— Хорошо, я сам посмотрю… — решил он и шагнул в угол, где по его мнению находилось то, за чем он здесь появился.

В том углу, за неимением шкафа и даже элементарных вешалок вбитых в стену, были кучей навалены вещи. И все это добро было прикрыто сверху старым протертым до дыр одеялом. Там видимо лежало все имущество, нажитое стариком: поношенная одежда вперемешку с оловянной прокопченной посудой.

Парень откинул одеяло и принялся рыться в этой куче. В какой-то момент его движения стали точными и уверенными. Он больше не тратил время на то, чтобы лишь лениво ворошить барахло, брезгливо откладывая вещи в сторону, а поспешно раскидывал их, будто знал где это лежит, потому что ЭТО позвало его.

Старика вдруг покинула его расслабленность, лицо стало жестким, взгляд сосредоточенным. Он вскочил с нар и метнулся к неповоротливому белому, который рылся сейчас в его вещах. Но белый, несмотря на свои габариты, вдруг стремительно повернулся к нему и заботливо поддержал споткнувшегося индейца, что так неловко налетел на него.

Прижимая старика к себе одной рукой, он вежливо улыбался. Круглое добродушное лицо не выражало никаких эмоций: ни испуга, ни удивления, когда он отстранил от себя обмякшее тело, повалившееся на земляной пол. Белый равнодушно посмотрел на окровавленный нож в своей руке, который схватил в куче барахла и отбросил прочь. Потом, равнодушно отвернулся от мертвого старика и принялся за прерванное дело.

* * *

Волк бежал в стае, опустив морду к земле. Стая охотилась, слаженно загоняя свою добычу и потому было просто недопустимо, чтобы кто-то выбивался и отставал от других, сбивая общий темп погони.

Однако волк вдруг остановился, тревожно потянув носом воздух. Стая умчалась вперед. Посмотрев ей вслед, он нерешительно оглянулся назад. Инстинкт зверя гнал его вслед за добычей, но нечто более мощное позвало его туда, где просыпалось древнее зло. Знание того, что он должен был помочь человеку, чьей ипостасью являлся, властно призывало его.

Он оскалился, глухо зарычал и пригнул голову к земле, шерсть на загривке встала дыбом. Но знакомые запахи успокоили: запах земли, прелых листьев, запах смертельно перепуганной лосихи и спокойного упорства его сородичей. Волк повернулся и потрусил в противоположную от той сторону, где скрылась волчья стая.

Месяц спустя

Бишоп, обреченно вздохнув, закрыл папку с вернувшимся от коронера делом. Как же он ненавидел подобные штуки, которые, как правило, превращались в надежный висяк. В его отделе ребята работают ни износ, однако у каждого не по одному такому висяку и это при том, что они умудряются одновременно тянуть по два три дела.

Он потер широкий затылок и взглянул через стеклянную дверь на отдел. Вот в дверях появился Рон и быстро направился к своему столу на котором надрывался телефон. Его самый лучший детектив. Не сунет же он ему эту мелочевку. Да и никто из ребят его просто не поймет. Бишоп испустил еще один тяжкий вздох и вдруг остановился. Иисусе! Как же он не подумал об этом?

Поднявшись он прошел к двери, открыл ее и громко позвал.

— Кларк! Зайди ко мне! Немедленно!

А ведь это, пожалуй, был выход. Через минуту Кларк стояла перед его столом. Прямая юбка ниже колен, блузка застегнутая до горла, идеально ровная челка до бровей, светлые волосы собраны в хвост, никакой косметики. Что вы хотите, от девчонки из пуританской семьи. Единственная поблажка женственности — туфли на высоком тонком каблуке.

Он помнил, как она пришла к нему в отдел по окончании полицейской академии и он сразу же отправил ее патрулировать улицы на пару с провинившимся Роном. Патрулировала как миленькая, без жалоб и скандалов, пока ее по рекомендации Рона не перевели в детективы. Но Бишоп засадил ее за канцелярскую работу. Мало ли, какие способности у нее привиделись там Рону.

Первое, что заметил Бишоп, да и не только он, что парень так и вился вокруг Кларк, а уж после увидел, что она потихоньку разгребла все его канцелярские залежи и, он доподлинно знал это, составляла отчеты за всех его оболтусов. Никого из них, в том числе и Рона, к себе не подпускала. Вела себя со всеми ровно, никого не выделяя и ребята посчитали ее суховатой, лишенной воображения, прозвав за глаза Пуританкой.

Работала она аккуратно, методично, не рвалась вперед. Это конечно не говорило о том, что она не хотела сделать карьеру, просто относилась к этому спокойно. Она всегда была на подхвате и похоже ее это устраивало.

— Сколько ты у нас работаешь, Кларк? — спросил Бишоп сосредоточенно перекладывая бумаги на своем столе, просматривая их через очки, которые время от времени подносил к глазам.

— Три года и четыре месяца, сэр.

— Ага… пришло время тебе засучить рукава. Дело простое, так что справишься с ним сама, без напарника. Нужно подтвердить факт смерти некоего Арчибальда Стоуна. На, изучай, — и он протянул ей тоненькую папку.

-

Ого, как у нее загорелись глаза! Но Кларк девочка сдержанная, она просто взяла папку и кивнула. Однако у Бишопа сразу же разыгралось воображение. Он представил себе, как она носится, чтобы расследовать и закрыть первое свое дело.

Первое дело! Бишоп невольно вспомнил, как он худеньким темнокожим пареньком пришел в этот участок, это сейчас он грузный, одышливый негр с сединой в курчавых жестких волосах и трезвым взглядом на эту чертову жизнь. Он тогда крутился, как заводной, переполненный желанием закрыть это свое расследование без сучка и задоринки, чтобы доказать всем, что он настоящий коп. А эта еще и ноги себе умудриться переломать на своих каблучищах и недовольно проворчал:

— Ты без фанатизма там… Поспрашивай врачей от чего этот парень умер и это при том, что он был совершенно здоров. Потолкуй у него на работе. Словом сама знаешь, что делать.

— А сроки?

-

Ей, прямо на месте не стоялось. Готова была сейчас же сорваться и бежать, а он был в этом уверен, к патологоанатому.

— Да какие там сроки, — отмахнулся Бишоп. — Думаю, ты мне уже сегодня предоставишь отчет о том, что этот Стоун помер от заворота кишок…

— Что?

— Шучу… Так что иди и приступай к работе, Кларк, — он показал рукой, что она свободна и шумно вздыхая, склонился над бумагами.

Прежде чем уйти, Эшли с сочувствием оглядела его стол, заваленный бумагами. Насколько она помнила, стол освобождался два раза — во время визита в участок высокого начальства. Бишоп наводил порядок довольно просто — все скопившееся на столе, скидывал в ящики, набивая их под завязку так, что они потом с трудом закрывались.

После этого у Эшли и секретарши Бишопа, Сельмы, прибавлялось работы. Они должны были не просто вернуть эту хаотичную кучу бумаг обратно на стол, а разобрать каждую и подшить к соответствующему делу или сложить в предназначенную ей папку. Потом эти папки отправлялись в архив или ставились в шкаф, позади кресла Бишопа. И все равно большая их часть возвращалась на стол, так как были текущими и срочными.

Капитан, как истинный полицейский, терпеть не мог бумажной работы и может быть потому так ценил Сельму и безотказную Эшли. Она тихо вышла из его кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Прошла мимо Сельмы, отстукивающей по клавиатуре, приветливо кивнув ей. Она все отлично поняла. Людей в участке катастрофически не хватало. Ребята были по уши завалены текучкой. Рон тянул три дела подряд и даже увалень Тернер разрывался между двумя убийствами.

И все же, не смотря на это, Бишоп со скрипом дал ей дело не стоившее выеденного яйца. Не то что бы капитан сомневался в ее способностях, просто до сих пор, после стольких лет работы, он переживал потерю своих людей, как глубоко личную трагедию. Рон как-то рассказывал ей, что Бишоп помнит всех погибших поименно. И ее он берег, не понимая, что ей нужно набираться опыта. А может и понимал, но ничего не мог с собой поделать, боясь обременять свою душу и память еще одной жизнью, что была под его началом. И с этим не мог справиться ни один психолог.

Эшли благоразумно решила, что своей работой и спокойной рассудительностью докажет ему, что он может положиться на нее, и поручать более рискованные дела. В участке любили старину Бишопа не смотря на его прямолинейность и взрывной характер и старались не просто считаться с ним, как с шефом, но и как с человеком, щадя его чувства.

Суета участка, треск принтера, телефонные звонки, ругань и крики задержанных, весь этот несмолкаемый гул стоящий вокруг, не мешал ей. Она давно научилась не обращать на это внимание. Она сосредоточилась на важном для нее. Вскрытие Арчибальда Стоун показало, что смерть наступила внезапно, ни с того ни с сего остановилось сердце, а это означало, что ей следовало поговорить с его лечащим врачом, чтобы приложить для коронера его заключение, подтверждающее, в свою очередь, заключение патологоанатома.

— Ну да, — подтвердил патологоанатом, почесывая нос и заглядывая в свой журнал регистраций. — У этого парня все было в порядке. Сразу видно, что человек следил за собой. Организм работал, как хорошо отлаженные часы. Электрокардиограмма показывала нормальный ритм здорового сердца. Наркотиками этот Стоун не баловался, спиртным не злоупотреблял и даже не курил. Представляете?

— Тогда от чего он умер?

— Тут трудно сказать что-то определенное. Можно только предположить.

— Что например?

— Думаю у него был шок, испуг от которого внезапно отдают богу душу.

— Что-нибудь подтверждает это?

— Ну не знаю… Положение тела указывало на то, что он словно терпел сильную боль в животе, но…

— Но?

— Выражение лица было таким, будто его сильно испугали…

— Уверяю вас, — чуть картавя, говорил седовласый лечащий врач Стоуна, — у него не было никаких отклонений. Он имел хорошее сердце и с давлением было все в порядке, никогда ни на что подобное не жаловался.

— Значит у него не было никаких оснований беспокоится о нем? — уточнила Эшли.

— Абсолютно никаких.

— И все же, он довольно часто посещал вас.

— Просто им владело некое опасение о наследственной предрасположенности к онкологии. Поясняю. У матушки мистера Стоуна дед умер от рака, такая же судьба постигла его дядю. Теперь понимаете? Он панически боялся заболеть раком, поэтому любая простуда или незначительное недомогание, превращались для него в первый симптом онкологического заболевания.

-

— Вы позволите снять копии с его медкарты и сделать копию последнего кардиологического снимка.

— Ну разумеется. Мы и сами потрясены смертью Арчибальда. Кто бы мог предположить, что это случиться именно с ним и ведь тут, даже, не какой-то там, упавший с крыши кирпич…

— Как вы думаете, он мог умереть от испуга? Например, испытав сильный шок?

Врач подумал и ответил:

— Чтобы испугать такого, как Стоун нужно очень сильно постараться. Нервная система у этого парня была в полном порядке.

Эшли долго смотрела на снимок, на котором сквозь грудную клетку белым неясным пятном смотрелось сердце, так внезапно отказавшее тридцати двухлетнему Арчибальду Стоун.

Из больницы она поехала домой и напрочь застряла в пробке. Стиснутая со всех сторон машинами, продвигавшимися вперед черепашьим шагом, Эшли размышляя о смерти Стоун, недоумевала. Что произошло такого, что молодой здоровый человек умер неизвестно от чего. Вот так взял и умер? Причем патологоанатом полагает, что причиной смерти мог быть шок. Но его опровергает лечащий врач Стоуна, утверждая, что у его пациента имел довольно крепкие нервы. Весело.

Она еще раз перебрала в уме обстоятельства смерти Стоуна. Они были таковы, что он не вышел на работу, хотя в чем, в чем, а в пренебрежении своими обязанностями его бы никто не упрекнул. И не столько из-за того, что он был обязательным человеком, а потому что любил свою работу. Директор вернисажа, где работал Стоун, мистер Фрискин весь день прождал его, надеясь, что он, наконец, объявится и объяснит свое вопиющее опоздание или хотя бы позвонит.

Когда же Стоун и на следующий день не вышел на работу, мистер Фрискин сам помчался к нему домой, не смущаясь тем, что телефон Арчибальда молчал. Мистер Фрискин упорно барабанил и звонил в дверь квартиры своего сотрудника, пока домовладелец, ворча из-за поднятого шума вокруг исчезнувшего парня, тогда как положенных трех дней еще не прошло, не открыл дверь запасным ключом.

Так домовладельцем и мистером Фрискиным было обнаружено тело Арчибальда Стоуна.

Вызвали полицейских. Освидетельствовали факт смерти. Тело осмотрели, но никаких следов насилия на нем обнаружено не было и причина смерти, произошедшая между тремя — четырьмя часами ночи, так и повисла вопросом, потому что установить ее попросту не удалось.

Припарковавшись у своего дома, Эшли, прижимая локтем свой кожаный плоский портфельчик, заперла машину и вошла в подъезд. Поднявшись на лифте на свой этаж и войдя в квартиру, она расслабилась, словно уже скинула с себя тесную одежду. Сняв, сковывавшие ноги узкие лодочки, она прошла босиком к автоответчику, чувствуя горящими ступнями прохладу паркета.

Пристроив портфель рядом с телефоном, включила автоответчик и прослушала запись поступивших звонков. Их оказалось две: от мамы и Рейчел. Обе жаловались на одно и тоже: Эшли долго не дает о себе знать. Раздевшись и аккуратно развесив свой серый деловой костюм и кремовую блузку, Эшли пошла в ванну.

Нежась в воде с шапкой воздушной ароматной пены, она старалась понять, что же так беспокоит ее в смерти Стоун. В конце концов, ей поручили заурядное дело, всего лишь подтвердить, пусть неожиданную, но ничем не примечательную смерть человека, исправно платящего налоги и ни разу не попадавшего в поле зрения полиции. Она же чувствует в себе такое напряжение, словно ей поручили распутать изощренное убийство. Арчибальд Стоун умер собственной смертью, такое, к сожалению случается. Ну и что, что сердце было здоровым, что на теле не было ран, а в крови следов отравления. Коронера ведь чем-то не устроило обыденное объяснение этой смерти.

Эшли вылезла из ванны, закуталась в махровый халат и не желая влезать в тапочки, босиком прошлепала на кухню. Налив бокал сухого вина, она вернулась с ним в комнату, забралась ногами в кресло и потягивая вино, покосилась на, лежащий у автоответчика, портфель. Кроме заключения патологоанатома, снимка кардиограммы, копии медицинской карты Стоуна и запроса коронера, в нем больше ничего не было. Надежда Бишопа, на то, что сегодня вечером у него на столе будет лежать окончательное и полное заключение смерти Арчибальда Стоун, так и не оправдалась.

Раскрыв папку с делом, она вгляделась в фотографию человека чью смерть ей нужно было, даже не расследовать, а только подтвердить. На ней это был молодой мужчина с умным и приятным лицом, с вдумчивым взглядом, обращенным в себя. Ей нравились такие мужчины, они не довлели над тобой, не подавляли твои мысли и чувства, старались понять твои поступки, а не критиковать их. И именно смерть такого человека стало ее первым делом.

Отпив глоток вина, Эшли подумала и взялась за пульт. Подошло время ее любимого сериала "Коломбо".

С утра она позвонила Карлу Фрискину, представилась и попросила о встрече. На что мистер Фрискин, хоть и с оговорками на страшную занятость, согласился. Эшли прибыла в точно назначенное время. Фрискин, моложавый господин в темном элегантном костюме, с тщательно уложенными волосами, встретил ее в вестибюле.

— Очень рад познакомиться с вами, мисс Кларк, — заулыбался он, взял протянутую девушкой для пожатия руку, и галантно поцеловал.

Эшли подумала, что Фрискин непоследователен: не он ли полчаса назад всячески старался отвертеться от встречи с ней?

— Для меня истинное удовольствие отвечать на вопросы столь очаровательного детектива, — продолжал Фрискин. — Хотя не скрою, что несколько озадачен тем, что вы вновь решили ворошить дело бедняги Арчибальда. Не знаю чем еще я могу вам помочь? Ведь, я в свое время довольно исчерпывающе ответил на все вопросы полиции. Вы могли бы ознакомиться с протоколами допросов.

— Смотрите на нашу встречу, как на простую, но необходимую формальность, мистер Фрискин, — посоветовала Эшли, намеренно не замечая его покровительственного тона.

— Сюда, пожалуйста, — пригласил он, взяв ее под локоток.

Они прошли через три зала с развешанными по стенам картинами и витринами с выставленными в них старинными предметами быта.

— Вы продаете свои экспонаты, мистер Фрискин? — спросила Эшли, останавливаясь перед одной из них и разглядывая фарфоровую пудреницу. Между делом она высвободила свой локоть из цепких пальцев Фрискина.

— Разумеется. Конечно, я больше коллекционер чем бизнесмен, но к моему глубокому сожалению, я не в силах оставить у себя все, что бы мне хотелось. Да и на приобретение новых экспонатов нужны средства. К тому же есть вещи, которые я просто не имею права присваивать в свою собственность, так как это достояние нации, страны, так сказать, ее истории, духовного наследия. Но для меня, сами понимаете, немаловажно чтобы экспонат попал в знающие ему цену руки. Нередко случается так, что какая-нибудь невзрачная безделица, приобретенная буквально за цент, со временем оценивается в миллион долларов. Вы не поверите, но я немало потерял на своем собирательстве. О, я конечно не жалею об этом. Я человек страстный! Во всем… Во мне, знаете ли, больше от коллекционера, чем от бизнесмена. И пусть я потеряю сотню долларов, на розыски бесценной вещицы, но меня будет согревать мысль, что благодаря моему труду и непрестанному поиску, она приобрела вторую жизнь, и люди будут созерцать ее с благоговением, ибо ее коснулась рука какой-нибудь знаменитости! Тогда как, вы не поверите, где мне порой не приходится выискивать некоторые вещи.

Заинтересованная Эшли подняла глаза от пудреницы, и Фрискин поспешил отвести свой взгляд.

— А чем занимался Арчибальд Стоун?

— Ах, Арчибальд… Вы не против, если я угощу вас кофе?

— Спасибо, не откажусь.

Фрискин провел ее в свой кабинет, где они устроились в кожаных креслах за небольшим кофейным столиком. Судя по всему, бизнес мистера Фрискина, несмотря на все его сетования, все же процветал.

Средних лет секретарша в обтягивающем костюме принесла поднос с фарфоровым кофейным сервизом. Заученными отточенными движениями она составила на стол чашечки, кофейник, сливочник и сахарницу, разлила кофе и удалилась, прежде чем Фрискин жестом отослал ее, блеснув при этом перстнем и золотым браслетом часов.

— Итак, вас интересует чем занимался Арчибальд? Он, как в свое время и я, пока не занялся административной работой, разыскивал антиквариат, старинные редкости. У него был нюх на них. Он мог с ходу определить ценность и возраст какой-нибудь безделицы. Порой в невзрачной вещице он угадывал подлинное сокровище, или предупреждал, что роскошная и помпезная на вид вещь не более чем пустышка. Я сам учил его в свое время и так понатаскал в этом искусстве, а это, поверьте, искусство, что у меня не было основания не доверять Арчибальду. Он был экспертом от Бога и я лишь раскрыл ему кое-какие тонкости. Прибавьте к этому его университетское образование и три года работы в музее. Знаете, у нас с ним была любопытная теория о том, какие вещи раскупаются больше.

— Какие же?

— Те которые имеют какую-нибудь историю, а еще лучше легенду. Вы бы видели как загораются глаза людей, узнавших, что вещь, как к примеру та изящная пудреница, которая так заинтересовала вас, принадлежала знаменитой в свое время куртизанке.

Эшли, почувствовала, что потеряла к ней всякий интерес, но не к словам Фрискина.

— Значит Стоун занимался тем, что узнавал истории о найденных старинных вещицах?

— Именно. У него было обостренное чувство времени. Он мог с ходу сказать к какому веку принадлежит предмет и где он был изготовлен. Всегда что-нибудь да откопает. О любой из тех вещиц, что вы видели в зале, он мог рассказывать часами. Он бы далеко пошел. Бедный мальчик! Именно у меня он нашел свое истинное призвание, и вот такая нелепая смерть…

— Он жаловался на здоровье? На сердце, например?

— На сердце? Нет, что вы! Он редко болел. При мне раза три простывал и только.

— Значит для вас его смерть стала неожиданностью?

— Неожиданностью? Да, я был поражен! Накануне он даже не заикнулся о каком-либо недомогании. У него была куча планов.

— В его смерти вам не показалось что-нибудь странным, необычным?

Фрискин замолчал, разглядывая гобелен, украшающий стену позади Эшли. Отпив кофе и при этом деликатно отставив в сторону мизинец, он медленно произнес:

— Не уверен насколько это будет важным для вас… — он бережно поставил чашечку на стол, кофе из которой хватило ровно на один глоток. — Когда в тот кошмарный день мы вошли в квартиру Арчибальда, бедняга лежал на животе, подогнув под себя колени, раскинув в стороны руки и уткнувшись лбом в пол. Его долго не могли разогнуть, выпрямить ему руки и ноги, чтобы уложить на носилки. Тогда это поразило меня, едва ли не больше, чем сама смерть Арчибальда.

Уже сидя в машине, Эшли все никак не могла прийти в себя от услышанного. В заключение медэксперта было сказано, что тело Стоуна было сведено предсмертной судорогой, а патологоанатом предполагал, что так ему легче было переносить боль. Стиснув руль, Эшли пыталась осмыслить услышанное. Положение тела Стоуна мало походило на предсмертную судорогу или желание успокоить боль в животе, тогда бы он прижимал к нему руки. Странно и то, что ни полицейские, ни врач, осматривавший тело, не придали этому должное значение. Может такое положение умирающего не новость? Словом, нужно снова ехать к патологоанатому.

И еще одна вещь занимала Эшли. В разговоре мистер Фрискин подчеркивал, что Стоун был нужен ему, что он его особо отличал и возлагал на него надежды. Очень было похоже на то, что Фрискин всеми силами давал ей понять, как он был не заинтересован в смерти Арчибальда. Но зачем? Это ведь не убийство.

В окошечко легонько стукнули и Эшли открыла дверцу. На сиденье, рядом с ней скользнула секретарша мистера Фрискина. Торопливо захлопнув за собой дверцу, она сказала:

— Поехали отсюда. Я скажу где остановиться.

Эшли тронулась с места и завернула за угол, все это время секретарша Фрискина следила за входной дверью галереи в зеркало заднего вида.

— Что вы думаете о Фрискине? — спросила она, как только здание галереи скрылось за углом.

Эшли почувствовала, что это не просто вежливый вопрос, чтобы начать разговор. И эта женщина сразу распознает фальшь, как сама Эшли знала когда с нею были неискренны, например тот же Фрискин.

— Лавочник, — сказала Эшли. — И рассуждает, как лавочник. Простите.

Женщина повернулась к ней, но Эшли не видела выражения ее лица, потому что смотрела вперед, на дорогу.

— Боб и Арчи говорили точно так же, — с горечью произнесла женщина. — О! Это вот здесь.

Они остановились у небольшого кафе, которое, как определила Эшли, находилось в трех кварталах от галереи. Несколько столиков, застеленных синими скатертями, были вынесены на тротуар. Оценив попытку создать зеленый уголок уюта с помощью искусственного плюща с запыленными листьями в расщелине заасфальтированной улицы, стиснутой бетонными стенами домов, женщины устроились на плетеных стульях за одним из столиков и заказали по чашке кофе.

— Вы сказали Боб и Арчи? — спросила Эшли, как только официантка отошла. — Кто такой Боб?

— Он ведь не сказал вам, что Боб тоже умер? — прошептала секретарша Фрискина. — Знаю, что не сказал.

— Зовите меня Эшли, — протянула ей руку Эшли, но та ее не приняла.

— Поймите меня правильно, — все больше нервничала секретарша, — я не хочу никакой огласки. У Фрискина сильные связи, если что… я больше никогда не найду такое место.

Казалось, она уже жалела об этой встрече.

— Ну хорошо, — опустила руку Эшли. — Так кто такой Боб? И почему Фрискин должен был сказать мне о его смерти?

— Фрискин после смерти Арчи велел мне помалкивать. Можете звать меня Софи, мисс Кларк.

— И вы, не смотря на это, готовы рассказать мне о Бобе?

— Боб умер точно так же, как Арчи, — сделав над собой усилие прошептала Софи. В ее глазах был страх.

— Точно так же… — эхом повторила за ней, пораженная Эшли.

Софи кивнула.

— Боб лежал на груди, живот приподнят из-за ног, согнутых в коленях. Знаете как это бывает в старых фильмах, когда рабы падают ниц перед владыкой. Руки раскинуты в сторону, голова повернута на бок.

— Первыми его обнаружили вы? — спросила Эшли.

— Мы были любовниками и должны были вечером встретиться. Он не пришел и я всю ночь не спала. Когда у тебя молодой любовник, ты ревнуешь его ко всякой сопливой девчонке. Я в ту ночь все переживала, думала он мне изменяет, а утром не выдержала и пошла к нему, — Софи замолчала, вытащила дрожащими пальцами сигарету из пачки и, пощелкав зажигалкой, закурила. — Так вот, когда утром я ворвалась к нему домой, то обнаружила его в этой позе мертвым. Я сразу же позвонила Арчи, потом мы сообщили Фрискину.

— Когда это произошло?

Софи выпустила дым и задумчиво постучала длинным ногтем по зубам.

— Примерно месяц назад, где-то в конце июля. В тот день шел мелкий мерзкий дождь.

— Фрискин все это время был в Мичигане?

— Да, — и вдруг торопливо добавила: — Послушайте, он конечно еще та скотина, но не убийца.

— Почему вы говорите об этом, как об убийстве? Ведь ничто не указывает на то, что их убили. На теле Боба и Стоуна не было ран.

Софи вздохнула и повертела в пальцах сигарету.

— Но две одинаковые смерти… Это ведь наводит на мысль, правда? — она пристально взглянула на Эшли. — С чего двум таким здоровым парням, как Боб и Арчи, умирать ни с того ни с сего?

— Боб не жаловался на здоровье?

— Шутите? Он был здоров как бык и просто с завидным упорством гробил его. Он мог целую ночь надираться виски, а утром, как ни в чем ни бывало, заявиться в офис. Его сердце работало, как какой-нибудь перегонный аппарат.

— Софи, о чем вы хотели поговорить со мной? Они очень странные, эти смерти, да? Настолько странные, что вы посчитали, их убийствами?

Откинувшись на спинку стула, Софи судорожной затянулась.

— Фрискин был доволен, когда удалось замять смерть Боба. Он хотел, чтобы об этом как можно скорей забыли, а мы с Арчи все равно говорили друг с другом о Боби. Я видела, Арчи о чем-то умалчивает, Фрискину же было наплевать. Я не верила словам Арчи, когда он успокаивал меня. Я боюсь, я совсем одна со всем этим. Фрискину не нужны пересуды вокруг его бизнеса. Вы бы видели, как его перекосило, будто от зубной боли, когда вы позвонили ему.

— Когда вы стали подозревать, что все идет не так?

— Где-то за неделю до своей смерти, Боб уехал за каким-то очередным старьем, за очень интересной и значимой находкой, по его словам. Он, конечно же, говорил куда едет, но мне было как-то все равно. Меня больше интересовало, когда он вернется.

— В обязанность Боба тоже входил розыск антикварных вещей?

— Нет, он был программистом, обслуживал сайт галереи Фрискина, рассылал рекламу, объявления, поддерживал связи с другими галереями… Ну вы понимаете… Но в последнее время, глядя на Арчи, тоже загорелся подобным делом. Ну и деньги, конечно. Когда Фрискину удавалось сбывать вещичку, которую Арчи приобретал за несколько долларов, по баснословной цене и оба с этого имели неплохие проценты — это убеждает лучше любых слов. Боб мотался по всяким скупкам, распродажам, но, конечно же, ему было далеко до Арчи. Тот имел образование, вкус и был вхож в состоятельные семьи, оброс связями. Боба это задевало, но их дружбе это не мешало. Боб мечтал выискать нечто такое, чтобы переплюнуть Арчи. Обычно он хвастал передо мной своими находками, но не в этот раз. Из своей последней поездки он приехал мрачным, каким-то дерганым, даже не показал, что привез, а когда я взялась распаковать его сумку, наорал на меня. Он сразу позвонил Арчи и когда тот приехал, закрылся с ним в кабинете. Арчи вышел от него поздно, я уже спала: мы тогда начали готовиться к вернисажу и на меня свалилось много организационной работы. Фрискину, понятно, ни до чего не было дела, правда, он поворчал, что Боб проездил впустую, а после у меня все это вылетело из головы, потому что Боб умер и стало совсем невмоготу. Прошло столько времени после его смерти, а напряжение так и ушло, понимаете? — она махнула сигаретой, осыпая с нее ни синюю скатерть столбик пепла. — Это не объяснишь, словно вот-вот должно что-то случиться, и видите — случилось, — она всхлипнула и поспешно затянулась сигаретой. — Как-то так вышло, что мы с Арчи держались вместе. Он постоянно о чем-то думал, все время что-то искал в книгах, в Интернете, допоздна задерживался в галерее. Фрискин следил за ним, как сыч. Он боялся, что Арчи уйдет от него и откроет свое дело. По-моему, он догадался, что Боб что-то привез с собой из последней поездки. Он и Арчи уже не разговаривали нормально, все время ругались. Я как-то проходила мимо кабинета Фрискина и слышала, как он орал на Арчи, чтобы он что-то вернул, а тот сказал, что выбросил это барахло срезу после смерти Боба…

— Что выбросил?

Софии пожала плечами и затушила в пепельнице выкуренную до фильтра сигарету.

— Какая-то вещица полагаю, — заметила она равнодушно и продолжала: — Знаете, что сделал Фрискин, как только попал в квартиру Арчи? Обыскал ее, сволочь! Все вещи его перетряхнул.

— Вы были там?

— Меня там не было, но я видела в кабинете у Фрискина кучу бумаг Арчи, а уж почерк и рисунки Боба я узнаю из тысячи.

— Софи, мне придется просить Фрискина передать бумаги Арчибальда мне.

— Валяйте, — отмахнулась та, доставая новую сигарету. — Только ничего у вас не выйдет. На каком основании вы заберете их? Ссылаясь на меня? Так он заявит, что я не в себе после смерти Арчи. Боже мой, в этом деле даже некого подозревать, о чем вы говорите!

— А как насчет того, чтобы помочь следствию?

— Бросьте! Фрискина этим не проймешь. Он понимает только выгоду, — она резко встала, едва не опрокинув стул. — Пожалуй мне пора идти.

— Спасибо, Софи, — Эшли пожала холодную руку женщины. — Я постараюсь во всем разобраться. Не бойтесь ничего.

Софии кивнула ей на прощанье и ушла.

Вернувшись после ланча в управление, Эшли села за отчет, в который внесла все, что рассказала ей Софи, в том числе и свой разговор с Фрискином, стараясь ничего не упустить.

Рядом надрывался телефон, но на него никто не обращал внимания. Кому-то громко что-то доказывал Генри Скаут. Орал небритый мужчина в разодранной футболке, требуя адвоката. С кем-то ругался Бишоп и когда к ней подошел Рон с предложением поужинать вместе сегодня вечером, Эшли не смогла скрыть досады:

— Рон, я не могу!

— Понимаю, ты теперь у нас самостоятельная девочка и ведешь собственное дело? — со снисходительной улыбкой смотрел на нее Рон.

— Да.

— Я слышал ты даже без напарника работаешь?

— Рон, это довольно простое дело и перестань смеяться надо мной!

— Детка, у меня и в мыслях не было смеяться над тобой…

— Перестань называть меня детка! Когда ты так говоришь, я чувствую себя безмозглой дурой.

— Ну, прости, прости… — покладисто поднял ладони Рон, успокаивая ее. — Я не хотел тебя обидеть. Больше не буду, только не сердись.

Он пригладил свою взлохмаченную шевелюру и мягко произнес:

— Я просто хотел сказать, что ты всегда можешь рассчитывать на меня. Знаю, дело довольно простое и ты справишься сама, но… мы так редко теперь видимся. Может поговорим сегодня за ужином?

— Зачем тебе это? — оторвалась от своего отчета Эшли, настороженно взглянув на него. — Я слышала у тебя самого три нераскрытых дела?

— Я скучаю. Я готов снова идти патрулировать улицы, чтобы быть вместе с тобой. Помнишь это время?

Эшли не сдержалась и тепло улыбнулась.

— Я был тогда полным придурком. Знаю, я все испортил, но давай попробуем сначала, а?

— Хорошо, но только не сегодня.

Рон еще немного постоял возле ее стола, но Эшли не сказала больше ни слова.

— Ладно, старайся, — отходя, со вздохом произнес он.

Эшли проводила взглядом его долговязую фигуру и покачала головой. Печально. Думать об отчете уже не хотелось.

Рон был чудесным парнем и она восхищалась им как высококлассным детективом и независимо мыслящим человеком, но он все испортил, неправильно истолковав ее восхищение им. Во время их совместного патрулирования на улицах, ей было нелегко работать именно с Роном. Напарнику вздумалось затащить ее к себе в постель, причем ее отнекивания и отказы воспринимались им как кокетство и уж потом он начал догадываться, что Эшли просто зажата своим воспитанием. Он так и говорил "зажата". Может быть и так, но Эшли все равно не могла переступить через себя. Рон являлся для нее только хорошим товарищем, кроме этого его пунктика непременно переспать с ней.

Она перечитала отчет, стараясь сосредоточиться на нем — похоже и сегодня ей не о чем будет доложить Бишопу. Если бы у нее хотя бы были бумаги Стоуна, о которых упомянула Софи, это было бы уже кое-что. Пока принтер выдавал отпечатанные листы отчета, она думала о том, каковы ее шансы заполучить эти бумаги у Карла Фрискина.

В этот день Бишоп так и не вспомнил об Эшли, что даровало ей небольшую отсрочку, которую она могла использовать для сбора дополнительной информации. Поэтому, сразу после работы она поехала в поликлинику в которой наблюдался Боб Мокэй. Предъявив удостоверение детектива, она получила доступ к его медкарте и тщательно отксерила все ее страницы, благо на копирование тощей карты Боба много времени не потребовалось.

Когда она закончила, к ней подошел пожилой врач с усталым лицом. Из-за очков внимательно смотрели умные глаза.

— Добрый вечер, — поздоровался он. — Мне сказали, что вы детектив? Да, похоже, так и есть, — кивнул он, посмотрев протянутое Эшли удостоверение. — Все-таки полицию заинтересовала смерть этого молодого человека. Простите, я не представился! Я был не только лечащим врачом Мокэя, но и освидетельствовал его смерть.

Они обменялись рукопожатием и Эшли спросила:

— Значит вы были уверены, что его смертью заинтересуется полиция?

— Это была странная смерть, никогда не видел ничего подобного. Разве вы не читали моего заключения?

— Мне недавно поручили это дело. У коронера возникли по нему некоторые сомнения.

— Понимаю и готов ответить на все ваши вопросы.

— Чем вы можете объяснить подобную смерть? Наркотики? Плохое здоровье?

— Скорее убийство, — произнес врач.

— Как? — Эшли укладывавшая в портфель скопированные с медкарты листы, подняла голову.

— Во всяком случае у меня создалось именно такое впечатление. Понимаете, эта унизительная поза… Конечно же, я осмотрел его на предмет сексуального насилия, но когда я увидел выражение его лица, то взглянул на это с другой стороны. Ведь, если бы не раскинутые в стороны руки, то можно было бы предположить, что эта поза свидетельствует о поклонении, покорности и страхе.

Эшли внимательно взглянула на врача — он не производил впечатление человека, идущего на поводу у своей фантазии, как это могло быть с Софи. Вообще врачи, как правило, люди не впечатлительные, а скорее циничные и недоверчивые.

— Можно ли придать подобное положение после смерти? — спросила она.

— Зачем? — в свою очередь резонно спросил врач Боба Мокэя.

— Это мог быть маньяк. Трудно понять причины, толкающие их к тому или иному поступку.

— Может вы и правы, — задумчиво произнес он. — Но дело это очень хлопотное: убить, а потом успеть придать мертвому, безвольному телу требуемое положение, пока оно не закоснеет. Проще оставить какой-нибудь знак.

Эшли застегнула портфель и взяла его за ручку.

— Мы не можем принять это даже как версию, до тех пор пока не докажем сам факт убийства.

— Как, впрочем, и того что объяснило бы его смерть, — кивнул доктор.

Домой она вернулась поздно и едва переступила порог квартиры, как услышала трель телефонного звонка. Кто-то упорно не желал общаться с автоответчиком. Эшли успела снять трубку до того, как звонки прекратились.

— Алло, — осторожно сказала она в трубку уверенная, что это Бишоп, вспомнивший, что она так и не предоставила ему отчет, который он должен был получить еще вчера.

Но это оказалась Рэйчел.

— Ну, слава богу, наконец-то застала тебя! Ты где пропадала? Эй, у тебя случаем не появился дружок? И ты молчишь? Хороша подруга, нечего сказать! А я вот коротаю вечера одна оденешенька. Представляешь, Даймон оказался такой скотиной…

Слушая Рейчел и прижимая трубку к уху, Эшли плюхнулась в кресло.

— Эш, давай сходим в "Гранат", мы ведь давненько не встречались. Ну же, соглашайся, а то я сдохну тут одна от тоски! Скажи "да".

Сопротивляться напористой Рэйчел было непросто, но Эшли все же попробовала:

— Рейчел, а если я действительно не одна? — и ей тут же стало стыдно, когда на том конце провода повисло молчание.

— Эшли, — обиженно произнесла Рейчел, — ты бы ведь мне давно уже об этом сказала? Правда?

— Правда. Но я только что пришла, очень устала и…

— Тогда нам тем более нужно отправиться в "Гранат"! Жду тебя там через сорок пять минут.

— А почему не прямо сейчас? — иронично спросила Эшли.

— Сейчас я досматриваю ужастик. Вообще-то и так все понятно, хочется только узнать как сцапают этого маньяка. Особенно если вместо маньяка представить Даймона, то… ой… ему уже отрубили руку… Ну все жду тебя в "Гранате", — и чмокнув в трубку, Рейчел отключилась.

Продолжая держать трубку в одной руке, Эшли уперлась носком туфли в задник второй и скинула ее с ноги. Затем так же поступила и с другой туфлей. Господи, как же не хочется никуда ехать! Эшли досадовала больше на себя, чем на несносную Рейчел. Почему она никогда не может отказать ей? Все-таки они давненько не виделись, уговаривала себя Эшли, освобождаясь от костюма, влезая в джинсы и футболку. Сев в машину, она вырулила со стоянки и поехала в "Гранат" развлекать Рейчел. Та уже ждала ее.

— Ты опоздала на десять минут. Как это называется? — недовольно выговорила ей Рейчел. — Я уже подумала, что ты не придешь.

— Я только что пришла с работы и очень устала. Не доставай меня.

— Но я же тебя не работать сюда позвала, а отдохнуть, — ехидно заметила Рейчел. — Так что расслабься.

— Если под этим ты имеешь ввиду, что мы опять начнем таскаться с тобой из бара в бар, то уволь! Мне завтра рано вставать.

Но вопреки всему Рейчел вдруг смолчала, и Эшли с удивлением посмотрела на нее; Рейчел никогда и никому не спускала, и последнее слово всегда оставалось за ней, но тут она сидела с загадочным выражением на хорошеньком личике, печально глядя в свой бокал с коктейлем. Что такое? Эшли огляделась. Ага! Подруга "вышла на охоту".

— Не старайся, он женат, — тихо сказала она ей.

— Ты о ком? — одними губами прошептала та, томно разглядывая подтаивающие кусочки льда в бокале с "Пьяным золотом".

— О том жгучем брюнете, что сидит напротив нас, чуть наискосок.

— С чего ты взяла, что он женат? — приняла свой прежний вид Рейчел, недоверчиво глядя на подругу. — Ты его знаешь?

— Нет, но у него на пальце кольцо и он все время смотрит на входную дверь, — засмеялась Эшли. — Он ждет жену или любовницу.

— Ну почему мне так не везет? — расстроилась Рейчел и схватившись за коктейльную ложку сердито смешала все слои "Пьяного золота", в котором ликер корицы, бурбон "Южный комфорт", медовый сироп и яблочный сок лили слоями. Этот коктейль выглядел красиво и был довольно вкусным, но Эшли не очень увлекалась им, считая, что для нее он был достаточно крепким.

— Почему все так несправедливо и все стоящие мужики уже заняты? Я что, так и умру одинокой? — горько вздохнула Рейчел и облизала коктейльную ложечку.

— Ты не одна, Рейчел, я с тобой, — утешала ее Эшли. — Я ведь тоже из лагеря одиночек.

— У тебя есть Рон! — фыркнула девушка, полагавшая, что дружба между мужчиной и женщиной величайшая глупость и в принципе невозможна, так как в основе их отношений всегда лежит секс.

— Он мой друг, — в который уже раз повторила Эшли.

— Ну, конечно, — Рейчел один единственный раз видела Рона, случайно повстречав их вместе, когда они выходили из патрульной машины и, сделав соответствующие выводы, не собиралась менять их, донимая Эшли "добрыми советами". — Я еще не страдаю старческой близорукостью и отлично видела, как он смотрел на тебя. Такого не скроешь, Эш, он хочет тебя, а ты заладила как попугай: "друг, друг…". Ладно, не злись… Я вот одного не понимаю: ты вроде говорила мне, что он детектив, почему же он, как простой коп, патрулировал с тобой улицы? Погоди, дай я угадаю. Ты ведь тогда только пришла в участок, он увидел тебя, влюбился и добился, чтобы его поставили к тебе в напарники? Боже, как романтично!

— На самом деле все намного прозаичнее. Рон застрелил наркомана, и в наказание его отстранили от работы и отправили патрулировать улицы. То, что мы стали напарниками, чистая случайность.

— И уж конечно, он не сильно от этого расстроился.

Эшли пожала плечами и занялась своим коктейлем, потягивая его через соломинку.

— Переспи ты с ним, Эш, — не унималась Рейчел. — Уж кто-кто, а он сумеет из пасторской скромницы сделать в постели тигрицу. Спорим, ты даже не знаешь, как все это происходит! Давай-ка, я тебе расскажу, чтобы Рон не слишком шокировал тебя, когда…

— Перестань, Рейчел, лучше расскажи, что у вас произошло с Даймоном? — перебила ее Эшли и откинулась на мягкую спинку диванчика, приготовившись слушать долгие излияния и жалобы.

Конечно же, они поссорились из-за пустяка, раздули это в грандиозный скандал и Даймон, хлопнув дверью, ушел.

— Где, где они, настоящие мужики? Почему он не мог уступить мне в такой мелочи, раз любит, как твердит об этом постоянно?! Почему все время это должна делать я? — Рейчел вдруг запнулась и понизив голос, прошептала: — Ты только посмотри…

Жгучий брюнет, что сидел наискосок от них, вдруг замахал рукой, подзывая кого-то. От дверей к нему улыбаясь шел красавец скандинавской наружности.

— Послушай, — горько вздохнула Рейчел, — похоже настоящего мужика только и можно найти, что в полицейском участке. Вот хотя бы Рон, раз он тебе не нужен, то им займусь я. Как думаешь, возьмут меня работать в полицию? Ты же вот справляешься.

— Возьмут, только надо будет немного подучиться.

— Подучи-иться, — разочарованно протянула Рейчел. — Ну нет, это не для меня. К тому же ты встаешь в такую несусветную рань! Как ты все это терпишь, Эш?

Эшли поболтала соломинкой в остатке фруктового боуле, приготовленного из вишен, красного вина, палочки корицы, сахара и красного коньяка. Все пропорции были идеально соблюдены, но ни боуль, ни легкомысленная болтовня Рейчел, ни обстановка бара не смогли заставить ее отвлечься от двух странных смертей, объяснения которым не было.

"Гранатовый" бар был выдержан в соответствующих тонах, начиная от бархатной обивки диванчиков, драпировок и заканчивая стенными панелями, все было в красно-бордовом тоне. Даже светильники стилизованы под половинки разломанного граната, чьи прозрачные гроздья из стекла, были заключены в жесткую "кожуру" из меди. Они с Рейчел обнаружили этот бар случайно, когда подыскивали Эшли квартиру, после став его завсегдатаями.

— Эш, — позвала ее подруга, выводя из задумчивости.

— Да, — подняла та на нее глаза.

— У тебя-то, как дела?

— Мне дали вести дело.

— Иди ты…

— Но… оно какое-то странное.

Рейчел помолчала и уверенно сказала:

— У тебя все получится! Вот увидишь…

Эшли вернулась домой к полуночи и ушам своим не поверила, когда подходя к двери, опять услышала доносящиеся из глубины квартиры трели телефона. Решив в раздражении, что видимо день сегодня такой, она открыла дверь и бросилась к телефону.

— Кларк! — рявкнул в трубке голос Бишопа. — Полчаса до тебя дозвониться не могу! Немедленно выезжай по адресу, — и он продиктовал адрес. — Это касается тебя.

— Что случилось?

Ответом ей были нудные долгие гудки.

Пришлось Эшли снова сесть в машину с еще не остывшим мотором. Нужный адрес она нашла довольно быстро, это был район престижных особняков и преуспевающих клерков, отчаянно тянувшихся за светским кругом. Около одного из таких особняков с ухоженным двориком и садом камней, Эшли остановилась. На подъезде к дому стояла полицейская машина и карета скорой помощи с раскрытыми дверцами. Среди припаркованных легковых машин, Эшли узнала синий альфа-ромео Бишопа. Она миновала ярко-желтую ленту ограждения и подошла к Бишопу, который стоял у ажурной решетки забора и курил, повернувшись к ветру спиной.

— Добрый вечер, — поприветствовала его Эшли.

На что он, кутаясь в свой светлый плащ, произнес, кивнув в сторону дома:

— Зайди, посмотри, я попросил не трогать тела, пока ты не увидишь все сама.

Уже догадываясь, что ей предстоит увидеть, Эшли вошла в дом и посторонившись, пропустила мимо себя рыдающую женщину в вечернем платье с бриллиантовыми сережками в ушах. Ее поддерживал медработник, заботливо набросив на ее обнаженные плечи одеяло. За ними шел высокий осанистый мужчина в черном фраке и белоснежной рубашке. Он надменно, не скрывая раздражения, смотрел на происходящее вокруг. За ним на почтительном расстоянии тоже следовал медработник с перекинутым через руку одеялом, неусыпно следя за своим подопечным, который однако держал себя в руках.

Посмотрев им вслед, Эшли вошла в ярко освещенную гостиную, обставленную в стиле шестидесятых: полукруглые кресла в пестрых чехлах, низкий журнальный столик, бар со стойкой, торшеры в виде стаканов, занавески на окнах с яркими ромбами и квадратами.

У столика полулежал, подогнув под себя колени и раскинув руки в стороны, Карл Фрискин. Его голова была повернута в сторону двери. Он встретил вошедшую Эшли неподвижным, остекленевшим взглядом.

Когда она читала протоколы и слушала рассказ Фрискина и врача, обнаружившего тела Боба и Арчи, то не думала, что зрелище будет настолько жутким. За журнальным столиком, присев на диван и пристроив в углу листы бумаги среди фужеров, вазы с виноградом, бутылки шампанского и разложенных индейских безделушек, сидел человек в белом халате и быстро писал.

— Вы, по-видимому, и есть та самая Кларк, которую мне велено дождаться? — не отрываясь от своей писанины, резко спросил он.

— Я сама только что узнала об этом, — поняв его недовольство, сказала она, кивком показав на Фрискина.

— У вас будут ко мне вопросы? Хотелось бы поскорее доставить тело в морг.

Разглядывая видневшуюся из-под халата мятую розовую рубашку и бордовый в белую полоску галстук, Эшли неуверенно спросила:

— В котором часу наступила смерть? — она чувствовала, что зашла на чужую территорию, в ту область знания, где коронер был царь и бог, работая в криминалистике наверное еще с тех пор, когда она только пошла в школу. Она понимала, что знания, полученные ею в академии ничто, по сравнению с тем опытом, что имел вот такой мастодонт от расследований за все годы своей работы.

Он глянул на нее поверх очков чуть снисходительно, и она, покраснев, принялась с нарочитым вниманием разглядывать индейскую ритуальную трубку. Эшли была уверена, что он увидел в ней лишь девчонку, играющую в детектива, но врач ответил вполне серьезно и собрано, без тени фамильярности:

— Надо полагать, — он взглянул на настенные часы, — часа три назад.

— Причина смерти?

— Затрудняюсь сказать со всей определенностью, — вздохнул он, почесав кончиком ручки переносицу привычным, бессознательным жестом. Он мог позволить себе неуверенность. — Никаких следов насилия: ни ран, ни ушибов, но на сердечный приступ тоже не похоже. Скорее всего, что-то сломило беднягу.

— Что? — выжидающе посмотрела она на врача.

— А это уже предстоит выяснить вам, — одернул он ее, собирая листы и тут же спросил: — Так я могу сказать ребятам, чтобы его выносили?

Эшли не торопясь обошла вокруг нелепо распростертого на полу мертвого Фрискина, стараясь, не дай бог, не задеть его кроссовкой.

— Как вы думаете, он принял это положение до смерти или…

— …или его таким образом раскорячили после смерти, хотите вы сказать? Нет он принял ее добровольно. Однако никаких следов свершившегося полового акта нет: ни анально, ни орально. Вы удовлетворены?

— Вполне. Скажите, он мог умереть, например от испуга?

— Разрыва сердца нет, если вы это имеете ввиду. Хотя… — он склонив голову, вгляделся в лицо погибшего, хмуря брови. — Это не лишено вероятности.

Потом позвал, крикнув в сторону коридора:

— Эй, ребята! Тащите носилки!

Пока Фрискина пытались уложить на носилки, и врач дописывал свое заключение о смерти, девушка, обойдя комнату, внимательно осмотрела ее, потом прошла на кухню и заглянула в остальные комнаты, кабинет и спальню наверху. Нигде не было следов борьбы или беспорядка.

Вернувшись обратно в гостиную, она вновь уловила едва различимый запах тонких, дорогих духов. Эшли взяла лежащий на столике индейский нож в искусно вышитых иглами дикобраза ножнах, повертела его в руках и положила обратно, туда где он и лежал: на обод перетянутого паутиной из грубых нитей щита. Рядом небрежно брошена курительная трубка, украшенная пучком перьев и томагавк. Фрискин собирался продемонстрировать эти вещи своим гостям, надеясь продать их.

— Что скажешь, Кларк? — спросил Бишоп, наблюдая за тем, как выносят тело, когда Эшли подошла к нему.

— Как вы узнали об… о произошедшем? — она чуть не сказал "об убийстве".

— Ты становишься настоящим детективом, отвечаешь вопросом на вопрос, — хмыкнул он. — Что ж, у Фрискина была назначена встреча с одними весьма уважаемыми особами, а когда эти уважаемые особы в назначенное время заехали к нему, то нашли мертвым. С дамочкой, понятное дело, истерика, а ее супруг тут же позвонил в полицию. Вызов поступил к нам. И знаешь, Кларк, мне все-таки хочется почитать твой отчет. Что-то у меня насчет этого дела хреновое предчувствие. Что скажешь?

— Предчувствие вас не подвело, это уже третья подобная смерть, — со вздохом обреченного, призналась Эшли.

— Что? Черт тебя подери, почему я узнаю об этом только сейчас? И где твой гребаный отчет, который я не могу дождаться уже третий день?

Эшли приготовилась к тому, что Бишоп сейчас разорется на нее, но он вдруг сдержавшись, потребовал:

— Выкладывай.

И Эшли рассказала все, что знала об этом деле.

— М-да… чертовщина какая-то…

— Сами видите, что мне нечего было пока докладывать. Показания свидетелей пристрастны в одном случае и неопределенны во втором. Ни фактов, ни доказательств. Единственное, что я имею, это странная необъяснимая смерть, объединяющая эти три случая.

— Какая-нибудь версия имеется?

Эшли покачала головой, а Бишоп задумчиво пожевал сигарету и заявил:

— Знаешь что, тебе не потянуть это дерьмо в одиночку.

— Я только второй день веду это дело, — неуступчиво заметила Эшли, подавляя негодование.

— Опыта у тебя для того, чтобы разворошить всю эту пакость, маловато…

— Ну и что! Когда-нибудь мне нужно его набираться. Капитан, мой отец не уставал повторять: "раз это случилось с тобой, значит именно это тебе и надлежит вынести".

— О'кей, — Бишоп снова улыбнулся.

-

В ночной тьме белела его широкая белозубая улыбка.

— Не такая уж ты тихоня, какой кажешся поначалу. Что думаешь делать завтра?

— Поговорю с Эйвансами, потом с секретаршей Фрискина, Софи. Ей теперь, вроде, нечего бояться. Попрошу у нее разрешение просмотреть бумаги Фрискина.

— Что-то надеешься в них найти?

— Может быть. Но то, что объединяет эти три смерти, следует искать в вернисаже.

— Уверена?

— Боб привез, нечто такое, что не хотел показывать никому, даже своей любовнице, которой до этого хвастался своими находками. Зато он показал ее Стоуну с которым соперничал, и оба почему-то смолчали о ней, не сказав Фрискину ни слова. Причем Фрискин, когда узнал о ней, не успокоился до тех пор, пока не выкрал ее из вещей Стоуна. По-видимому, он знал, что ее можно продать довольно дорого.

— Это случаем не одна из тех непонятных штук индейского барахла, что валяется на журнальном столике в гостиной Фрискина?

— Может быть. Если вы разрешите мне забрать эти вещи, я смогу вернуть их в галерею Фрискина и поговорить о них с Софи.

— Действуй. А теперь, по домам, уже, черт побери все на свете, третий час ночи!

Они разошлись каждый к своей машине. Возле особняка Фрискина уже никого не было и только желтая лента ограждения трепетала на ветру.

— И ты ведь опять не ошибся, старый ниггер, — ворчал Бишоп, устраиваясь за рулем своей альфа-ромео. — Из девчонки выйдет настоящий детектив.

Приехав в участок утром и налив себе крепкого кофе, Эшли дозвонилась до Эйвенсов. Подошедшая к телефону прислуга, доложила, что мистер и миссис Эйванс еще не поднялись.

— Хорошо, — ответила Эшли. — Как только мистер и мисисс Эйванс встанут, доложите, что детектив Кларк приедет к двенадцати часам.

К двенадцати часам Эшли выпила две чашки кофе, закончила свой отчет, дозвонилась до Софи, постояла в пробке и тем не менее вовремя добралась до особняка Эйвансов.

Чета завтракала. Отказавшись от чашечки кофе и тостов, Эшли заняла предложенное ей за овальным столом место и, извинившись за раннее вторжение, спросила, как давно они знакомы с Фрискином. Супруги переглянулись с таким видом, как будто Эшли сказала страшную бестактность.

— Видите ли, детектив, мы его вовсе не знали, — проговорил мистер Эйванс, намазывая на тост слой золотистого абрикосового джема.

Он сидел за столом в шелковом халате, накинутом поверх льняных домашних брюк и футболки, но его волосы были тщательно уложены и от него шел запах немного резковатого одеколона. Рядом с его прибором лежала газета, сложенная на колонке с биржевыми новостями.

Мистер Эйванс как-то не вписывался в викторианскую обстановку гостиной, стены которой украшали помпезные портреты в тяжелых позолоченных рамах. Кресла и диван заменяла кушетка, обитая гобеленом с купами роз. Покрытый завитушками камин с мраморной полкой, уставленной статуэтками пастуха и пастушки. Атласные обои, светильники в виде свеч, тяжелые бархатные шторы, фикус у кушетки, фигурный столик с серебряным подносом для корреспонденции — все создавало обстановку гостиной девятнадцатого века.

Нетрудно было догадаться кто с такой тщательностью воссоздавал ее, так как сама миссис Эйванс полностью соответствовала ей со своей блузкой в воздушных рюшах, мелких кудряшках, тщательно подведенными бровями и глазами. И все же, молодящаяся миссис Эйванс каким-то непостижимым образом казалась старше своего мужа.

— Грейс захотелось приобрести нечто необычное, и одна знакомая порекомендовала нам некоего Стоуна.

— Очень приличный молодой человек, — заметила миссис Эйванс, — со вкусом и хорошими манерами. Он сказал, что, якобы, с помощью этого щита шаман общался с духами умерших, и поэтому щит приобрел некую силу, которую невозможно не почувствовать. Правда мило?

— Он именно так вам и сказал или рассказал об этом подробнее?

— Нет, примерно так он об этом и сказал.

— Он заявил, что подробности расскажет, тогда, когда мы соизволим купить щит, — пренебрежительно хмыкнул мистер Эйванс. — Довольно дешевый трюк, но действует.

— Меня он ужасно заинтриговал этим своим обещанием, — улыбнулась его жена.

— Но может быть это действительно был только трюк, чтобы заставить вас купить старую вещь? — предположила Эшли.

— Я не такой простак, детектив, — холодно отрезал Эйванс. — И никогда не покупаю кота в мешке.

— Вы знаете, муж тут же поинтересовался откуда молодому человеку известна эта история? Неужели от самого шамана? Мистер Стоун ответил, что сделал запрос в архиве конгресса, и они переслали информацию в архив Детройта. Он сказал, что приложит все справки к нашей покупке.

— Он делал запрос только о щите?

— Я так поняла, что речь шла именно о нем.

— Вы интересуетесь культурой коренных индейцев? — спросила у нее Эшли.

— О боже, нет, конечно… — манерно передернула плечами под шелковой блузкой миссис Эйванс. — Но этот щит меня заинтересовал, мне захотелось посмотреть на него. Мистер Стоун сказал, что позвонит мне и назначит встречу, но так и не позвонил. Он пропал, и я уже забыла о нем, как вдруг объявился некий Фрискин. Он позвонил мне и заявил, что желает узнать по прежнему ли я желаю приобрести щит. Если нет, то он продаст его другому клиенту.

— Ты мягкотелая, Грейс, я не раз говорил тебе это. Уговорить тебя не составляет никакого труда, — видимо по привычке, сухо заметил мистер Эванс.

— Я согласилась взглянуть на этот щит и на другие вещи, которые пообещал показать мне этот Фрискин, — не обратила на это никакого внимания миссис Эванс.

— Вы договаривались с ним по телефону?

— Нет, — резко произнес мистер Эванс, якобы перехватывая у жены, а скорее всего у Эшли инициативу в разговоре. — Он заявился сюда. Все шнырял глазами по сторонам и выспрашивал нет ли у нас антиквариата, от которого мы желали бы избавиться.

— Но, дорогой, он запросил сущие пустяки за этот древний щит, каких нибудь пятьсот долларов!

— Может быть и так, — мистер Эванс бросил скомканную салфетку на стол, раздражаясь все больше. — Это мелкий делец — все боялся продешевить, и это при том, что норовил побыстрее избавиться от своего товара.

Надо сказать, что Эшли больше прислушивалась к мистеру Эйвансу, чем к его жене, склонной к некой экзальтации. А потому, когда мистер Эйванс уткнулся в газету, поняла, что разговор закончен и здесь ей больше ничего не скажут. Эйвансы просто не позволят втянуть себя в это дело. Эшли попрощалась и поехала в участок.

Получив разрешение, она заехала в криминалистический отдел за щитом, ритуальной трубкой и ножом, после чего отвезла их в галерею Фрискина.

Софи выглядела опустошенной и подавленной, и, кажется, даже не очень обрадовалась возвращению в коллекцию потерянных было для нее экспонатов.

— О, конечно, вы можете посмотреть его бумаги, — говорила она, когда провожала Эшли через три ярко освещенных зала, где суетились рабочие, устанавливавшие столы и лампы. Официанты гремели посудой и переносили упаковки с закусками поближе к столам, готовясь к предстоящему фуршету.

— Как видите, мне придется в полном одиночестве проводить этот вернисаж, отменять что-либо уже поздно. Спасибо, что вы вернули эти предметы, хотя ума не приложу куда бы их пристроить…

— У вас все получится, — подбодрила ее Эшли.

Они вошли в кабинет Фрискина, и Софи включила свет. Эшли не верилось, что еще вчера он принимал ее здесь: в кабинете что-то неуловимо изменилось. Не было самого Фрискина.

— Располагайтесь, Эшли. Здесь вас никто не потревожит, разве что только я забегу на минутку, взять тайм-аут. Надеюсь, не помешаю вам.

— Вы меня не побеспокоите, наоборот, у меня, возможно, возникнут вопросы и вы мне понадобитесь. Понимаю, сейчас вам необходимо сохранить связи Фрискина и вам не до меня, но все же загляните сюда на минутку.

Софи пошла было к двери, но остановилась, повернулась к Эшли и отведя с лица рыжую прядь, спросила:

— Вы же не думаете, что это я… всех троих..? — в ее голосе чувствовалось напряжение.

— Думаю, что это не вы, но все же до окончания следствия вам лучше не уезжать из города.

— Я понимаю, но… если вы что-то обнаружите, скажите мне? Я не к тому, чтобы выведать, просто, я… я боюсь. Мне иногда кажется, что это подбирается ко мне, понимаете?

— Думаю, смерть Боба, Арчи, а потом и Фрискина повлияла так на вас. Вы слишком впечатлительны.

— Да, наверное… я пойду, не буду вам мешать.

Когда дверь за Софи закрылась, Эшли села за письменный стол и положила руки на огромную пустую столешницу. Из-за дверей сюда едва доходил шум вернисажа — там собирались посетители. От того тишина в кабинете становилась еще ощутимей и глубже. Она наугад выдвинула верхний ящик стола и вскоре весь он был завален бумагами. Эшли рассортировала их: счета отдельно, налоговая декларация, платежные ведомости, контракты, аренда, отчеты и переписка ложились в разные стороны, буклеты летели в корзину для мусора.

Лишь после этого она изучила каждую бумажку. К тому времени, когда официант, постучавшись в дверь, внес поднос с кофе, для нее что-то стало проясняться. Отпивая крепкий кофе, Эшли подытожила то, что ей удалось узнать: из оплаченных счетов стало ясно, что Боб съездил в Канаду, в Саскачеван, пробыл там, как и говорила Софи, недели две. Но по тем чекам, которые он приложил, не считая авиабилетов, его расходы оказались не так уж и велики, в основном на бензин для машины, взятой на прокат. Боб много ездил, но чека на крупную покупку не было, как не было и записок Стоуна, на которые ей намекала Софи. Из прайс-листов и буклетов, привезенных из Канады, не было ничего, что заслуживало бы внимания — все они были посвящены культуре сиу и их религии.

Попались несколько невразумительных рисунков, изображающих небрежно заштрихованные круги — их Эшли отложила в сторону. Меньше всего ей дала переписка Фрискина: в письмах, отпечатанных Софи, Фрискин приглашал, обещал, просил и предлагал. Вопрос, что же привез с собой Боб из Саскачевана, оставался открытым.

Допив свой кофе, Эшли сложила бумаги обратно в ящики стола, уложила рисунок с неоплаченными чеками Боба в портфель и покинула кабинет. Это было все, что ей удалось раздобыть, бумаг, которые она рассчитывала найти, не было. Но Софи видела их, и Эшли решила поговорить с ней о них.

По выставочным залам бродила разномастная публика: несколько интеллектуалов общались между собой у витрины с раритетными книгами конца девятнадцатого века, стоя тесной группкой с бокалами шампанского в руках. Большинство посетителей просто ходили, разглядывали экспонаты и приценивались.

Один чудаковатый тип восторженно и громко восхищался какой-то ярко раскрашенной дешевой статуэткой, кто-то вслух внимательно читал пояснение или краткую историю к какой-нибудь вещице. Встречались просто случайно забредшие сюда люди. Эшли надеялась, что в своем строгом сером костюме она не слишком выделяется из разношерстной публики, и никто не угадает в ней полицейского. Стоя в сторонке, она искала глазами Софи.

Та стояла у стенда только что изданного научного фолианта, его представлял сам, довольно молодой, автор, сидевший за столом, на котором высились стопы его монументального труда. Женщина разговаривала с тремя джентльменами. Ожидая, когда Софи заметит ее, Эшли разглядывала ее собеседников.

Один из них выделялся среди строгих костюмов своим пристрастием к стилю кантри, не считая нужным снять свой стессон. Софи щедро раздаривала им улыбки и блистала в длинном сиреневом платье с накинутой на обнаженные плечи розовой шалью. Оставив на время кокетливо-легкомысленный тон, она с неподдельным вниманием слушала господина, настолько худого, что даже его элегантный черный фрак, явно сшитый на заказ, не мог ее скрыть. Видя, что все внимание Софи поглощено собеседником, Эшли пошла посмотреть выставку, прижав к боку локтем портфель.

По ее мнению собрание демонстрируемых здесь вещей было несколько хаотичным и бессистемным. Однако если Фрискин ставил своей задачей просто показ старинных вещей, то он ее выполнил: здесь можно было увидеть все, начиная от антикварной мебели, картин и скульптур, до забавных раритетных безделиц, таких как игрушки, табакерки и даже потемневшие серебряные зубочистки и булавки.

Ее внимание привлек приземистый комод, украшенный замысловатыми резными завитушками и раковинами так, что на нем практически не оставалось ровной поверхности, за исключением полированной столешницы, на которой стоял бюст — голова древнегреческой богини весны с пышным венком из роз, красовавшимся на ее буйных волнистых волосах, с капризным выражением на юном личике.

Она рассматривала тяжелый бронзовый подсвечник в форме резвящегося сатира, когда скорее сознанием, чем взглядом зацепилась за какой-то архаичный предмет, неуловимо знакомый и уже виденный где-то. Отвернувшись от подсвечника, Эшли подошла к витрине, за которой висел обод с хаотично, туго перетянутыми по всему периметру нитями. Кое-где в них были вплетены перья, а по низу его украшали три сивых волчьих хвоста, между которыми висели крупные пожелтевшие клыки.

Пораженная Эшли разглядывала древний индейский щит, потом торопливо открыла портфель и достала рисунок, который взяла из кабинета Фрискина. Сомнений не оставалось: рисунок, пусть и неумело, изображал именно этот предмет.

— Интересуетесь искусством индейцев? Вот уж не думал, что кого-то, кроме специалистов, заинтересует их архаика.

Эшли обернулась.

— Этот щит, — пояснил молодой человек лет тридцати, показав на него бокалом с шампанским.

Эшли узнала в нем автора, который представлял здесь свой труд. К его столу никто не подходил, ему стало скучно и своей собеседницей он выбрал Эшли. На белую рубашку, расстегнутую у ворота, был накинут стильный черный пиджак, который никоим образом не сочетался с синими потертыми джинсами, но молодого человека это похоже мало волновало.

— Правда несколько странно принимать эти переплетения нитей, за то, что должно быть монолитным, отражать вражеский удар, защищать… — продолжал он. — Но нам, европейцам, не понять образ мышления дикарей. Заметьте, я не сказал, что он примитивный, просто первобытную ступень развития принято обозначать дикарской. Я нисколько не умаляю коренное население нашей благословенной родины, но давайте глядеть правде в глаза. На табличке под щитом написано, что это щит конца семнадцатого, начала восемнадцатого века. Когда наши с вами предки ступили на эту землю, индейцы пребывали в первобытном состоянии, тогда как у нас уже вовсю развивалась буржуазия. Ход истории был предначертан и тут уж ничего не поделаешь, согласны?

— Чей это щит? — спросила Эшли, разглядывая экспонат. — Я слышала, что его привезли из Саскачевана.

— Не думаю, что он был изготовлен именно там, — молодой человек поправил очки в тонкой оправе. — В начале восемнадцатого века сиу еще жили на территории США, это уже потом они были оттеснены на север. Скорее всего этот щит передавался от отца к сыну и сохранялся в одной семье как амулет. Эти сиу так и не смогли покориться нашествию европейцев, и часть их сумела уйти в Канаду. Будущее их безнадежно, что конечно печально. Они едва выживают в своих резервациях, потому что до сих пор не могут полностью адаптироваться и принять сложившееся положение вещей. Они уходят от реальности, малодушно цепляясь за веру своих предков. Вы знаете, что у них до сих практикуется некий "уход в мир духов"? И вот, как следствие всего этого, вчерашние кровожадные воины, охотники с дикими инстинктами, спиваются и потихоньку деградируют. Работают неохотно — кажется в них еще до сих пор живет предрассудок, что мужчинам не принято выполнять тяжелую работу. Правда солдаты из них выходят отличные. Берутся в основном за сезонную работу, потому что неспособны подолгу быть привязанными к одному месту. А женщины зарабатывают тем, что изготовляют сувениры, которые продают туристам. Тем и живут.

— Похоже, вы побывали в резервациях?

— Приходилось… Жалкое и тяжелое зрелище до чего может опуститься целый народ. Но главное, это их нежелание что-либо предпринять для улучшения условий своего существования. Им легче жить на подачки, чем отказаться от своего образа жизни.

— Но может, это сидит на более глубинном уровне… где-то в генах.

— Знаете, мисисс…

— Мисс, — машинально поправила Эшли.

Молодой человек протянул руку.

— Стенли Гарди, — представился он. — Историк и искусствовед. Специализируюсь по американской культуре.

— Очень приятно, мистер Гарди, — пожала Эшли протянутую руку.

— Можно просто Стенли.

— Эшли Кларк.

— А можно просто Эшли? — попросил Стенли Гарди, мягко улыбнувшись.

— Можно, — разрешила она и спросила: — А где гарантия, что перед нами сейчас не сувенир из резервации сиу?

— О, он много древнее современных поделок. Посмотрите на переплетение. Вы думаете это скрученные нити?

— Да.

— Ошибаетесь, это ссохшиеся жилы животных. Раньше шаманы умели скручивать и обрабатывать их так, чтобы они не рвались, не ветшали и оставались упругими веками. Посмотрите на него. Так и есть! Нити даже не обвисли.

— Да, они словно срослись друг с другом там, где пересекаются.

— Вот именно! — воскликнул Стенли Гарди в запальчивости взмахнув бокалом с шампанским. — А посмотрите на эти хвосты и перья: их при всем желании невозможно так состарить и придать им такой облезлый вид…

— Простите, мистер Гарди… Стенли, но я вынуждена покинуть вас, — сказала Эшли, заметив идущую в сторону служебного выхода Софи.

— Но вы ведь вернетесь? — спросил вдогонку, оставленный ею Стенли Гарди.

— Не думаю…

Она нагнала Софи уже в кабинете Фрискина. Когда Эшли вошла вслед за ней, та устало упала в бывшее кресло своего шефа.

— Как ваши дела? Нашли что-нибудь? — поинтересовалась она.

— Софи, вы точно видели бумаги Арчибальда у Фрискина в этом кабинете?

— Конечно, — немного раздраженная недоверием, прозвучавшим в голосе Эшли, ответила Софи. — Вы разве их не нашли?

— Нет.

— Странно, — задумчиво произнесла Софи. — Здесь может быть одно объяснение: Карл попросту забрал их к себе домой. Видимо, он и мне тоже перестал доверять. Но не думаю, что они могут представлять для вас какую-то ценность. Я рассказала вам о них, чтобы вы поняли, что Фрискин ничем не гнушался, чтобы поиметь свою выгоду.

— Как они выглядят?

— Каких-то жалких два листа, отпечатанных на принтере, но там был адрес Арчи, написанный ручкой поверх какого-то штампа.

— Я бы хотела еще, кое-что уточнить.

Она достала из портфеля рисунок и протянула его Софи.

— Чей это рисунок? Боба или Арчибальда?

Софи взяла рисунок, задумчиво посмотрела на него и даже перевернула, посмотрев с другой стороны.

— Будто бы похож на щит, который вы мне вернули. Знаете, я что-то припоминаю. Это манера Боба, он ведь не умел рисовать и рисовал условно.

— Похоже, он зарисовал щит с чьих-то слов, пристроив листок на колене в машине, где-нибудь на бензозаправке.

Софи с удивлением подняла на нее глаза.

— Но… а откуда вы знаете про бензозаправку и колено?

— Бумага в трех местах проткнута стержнем. Середина листа разглажена, а по бокам смята. Положите лист на колено.

Софии отодвинувшись от стола, положила лист бумаги на округлую коленку.

— Как забавно, — улыбнулась она, когда лист лег на ее коленку, согнувшись по старым сгибам. — Конечно колено у Боба намного толще… А почему вы решили, что это было на заправке?

— Посмотрите внимательно на листок.

Софи положила листок на стол, тщательно разгладила его, потом подняла двумя пальчиками и посмотрела на свет.

— Ага, тут логотип бензоколонки… Знаете, оказывается быть детективом не так уж и трудно.

— Позволите мне на время взять рисунок?

— Да ради бога, — отмахнулась Софи. — Только зачем?

— Боб ведь привез из Канады именно щит, трубку и нож, которые мы нашли у Фрискина дома?

— Может быть, — равнодушно пожала плечами Софи. — Раньше я их среди экспонатов не видела. Только после того, как вы любезно вернули их перед самым вернисажем, я смогла ознакомиться с ними.

— Как прошла ваши переговоры?

— У галереи появился новый хозяин. Я остаюсь в качестве директора. Между прочим, это теперь мой кабинет.

— Поздравляю. Новый хозяин галереи длинный и худой господин?

— Да. Я уже не удивляюсь вашей проницательности, Эшли.

— Это профессиональное, — улыбнулась она.

— Что ж, пойду развлекать гостей дальше, — нехотя поднялась с кресла Софи.

— У вас хорошо получается, и благодарю за помощь. Удачи.

— Спасибо, Эшли. Если что, вы знаете где меня найти. Кстати, — остановилась она в дверях, — тот парень с которым вы разговаривали… Стенли Гарди, кажется, не женат и состоятелен от рождения. Он ученый и сегодня представляет свой многолетний труд. Но может вы уже вычислили все это своей логикой?

Эшли сделала вид, что полностью поглощена рисунком который в это время расправляла на столе. Не было причины расстраиваться из-за колкости Софи, чем бы она ни была продиктована.

Когда Эшли вышла из кабинета Фрискина в залах вернисажа стало намного просторнее — гости постепенно расходились. Ей хотелось покинуть галерею как можно быстрее и как можно незаметнее. Она так и не поняла почему Софи так поступила с ней.

— Эшли, вы уже уходите? — окликнули ее.

Эшли остановилась. К ней быстро шел Стенли Гарди.

— Да.

— Жаль. И вы не можете, хотя бы не надолго задержаться? Я тут подписываю свои книги…

— Нет, к сожалению. Завтра рано вставать.

Стенли нерешительно обернулся, глядя куда-то в зал, потом снова посмотрел на Эшли и, пригладив волосы, тихо спросил:

— Но, может вы позволите мне проводить вас?

Эшли подумала и кивнула. Из освещенных залов вернисажа, они вышли в прохладу летнего вечера. Стояло начало августа и осень уже напоминала о себе ночным холодком.

— Все равно никого уже нет и вряд ли кто-то захочет именно сейчас заполучить мой труд. Вы на машине? — спросил ее Гарди.

— Да.

— Тогда можно я поеду с вами, а свою брошу здесь?

— Но, тогда как вы вернетесь обратно?

— Поймаю такси, наверное, — беспечно пожал плечами молодой человек, заставив Эшли напрячься: у парня появился повод напроситься к ней на чашку кофе.

Ей придется ему отказать, а это печально — молодой человек был ей симпатичен. Мягкие, вдумчивые, где-то даже нерешительные, мужчины-интеллектуалы нравились ей больше, чем крутые ребята, воображающие себя суперменами. Подобных мачо она насмотрелась у себя в участке. Единственный, для кого делалось исключение, был Бишоп, но у него уже подрастали внуки.

— Если не секрет, Эшли, где вы работаете, что вам приходится так рано вставать? — спросил Стенли, стоя рядом, пока она открывала дверцу машины.

Эшли исподволь смерила его взглядом. Может попросить его, чтобы он не провожал ее?

— В полиции. Я детектив.

— Вы ведь не разыгрываете меня? — спросил он, садясь в машину вслед за нею.

— А вы верно из тех, кто полагает, что в полиции работают одни зуболомы? — холодно спросила она, жалея о своем порыве и думая, как бы по-тактичнее отделаться от Гарди.

— Ну, — он пригладил волосы и пробормотал: — Я, собственно, даже рад, что мой стереотип так безжалостно поломан именно вами.

Эшли невольно улыбнулась, он был похож на встрепанного, немного растерянного мальчишку. Ведя машину Эшли внимательно слушала Гарди.

— Меня удивляет наивность людей, готовых выложить за какой-нибудь прибор конца прошлого века или незначительный предмет обихода, целое состояние только лишь потому, что им рассказали, будто бы он украшал письменный стол президента Америки или им пользовался наследный принц Австрии. Уверен, что половина мифов сразу умерло, если бы кто-нибудь, кому в свое время продавались эти предметы, потрудился перепроверить подобные сведения у специалистов или хотя бы прочитать о том времени более серьезные труды, чем те пустые научно-популярные книжонки, которыми пичкают ленивых обывателей. Пузырь мифов лишь раздувается от подобного невежества. На таких вот выдумках неплохо зарабатывают. Знаете, как у тех святых в средневековой Европе, у которых оказывалось по десять рук или огромное количество пальцев оттого, что каждый пилигрим жаждал привезти с собой после паломничества в Святую землю частичку их святого тела. В те дни это был процветающий бизнес. Вот и везли… А специалисты сейчас мучаются, пытаясь воссоздать облик бедного святого. Такое количество пальцев при всем желании не уместишь на руках. Представляете, какой мутант получается?

Эшли улыбнулась и остановила машину.

— Мы приехали.

— Вы здесь живете? — рассеяно спросил он, близоруко прищурившись разглядывая через окошко автомобиля ее дом.

Эшли кивнула с застывшей улыбкой.

— Приятное, тихое место, — одобрительно кивнул он и развернулся на сидение к ней. — Как и сам этот вечер и, если честно, не хочется, чтобы он заканчивался. Правда?

Эшли вспыхнула под его вопрошающим взглядом.

— Правда… — помимо воли ответила она.

— Но… вы позволите мне позвонить вам завтра? — немного поколебавшись, не совсем уверенно, спросил он.

Эшли кивнула, тихо обрадовавшись тому, что Стенли не собирается настаивать на продолжение свидания, а ей хотелось увидеть его еще раз. Словно подтверждая ее впечатления о нем, он мягко произнес:

— Что ж, я думаю, нам не стоит торопить события, ведь правда? Э… э… я к тому, что вы мне очень нравитесь… — и вдруг, заторопившись, открыл дверь автомобиля. — Спокойной ночи, Эшли, — но прежде чем выйти, задержался и поцеловал ей руку.

Она еще смотрела ему вслед, когда он уходил по темному бульвару, а уж потом тронула машину и завела ее в подземный гараж. Закрыла все дверцы, включила сигнализацию и пошла к своему подъезду, где ее ждал Стенли.

— Я решил в последний раз попрощаться с вами. Можно?

Эшли поймала себя на том, что довольно глупо улыбается. Она видела, что нравится ему настолько, что он преодолевает свою нерешительность, чтобы побыть с ней подольше. Тронутая этим, она взяла его за руку.

— Знаете, чего я хочу? — заговорил он быстро, сжимая ее ладонь и заглядывая в глаза: — Прогуляться с вами по набережной возле моего дома. Осенью там так красиво, что помимо воли отвлекаешься от всего. Я там часто гуляю и обычно ни с кем не желаю делить роскошь своего одиночества. Понимаете?

— Кажется, да… — мягко проговорила Эшли.

Он погладил ее по плечу и, словно испугавшись своей дерзости, отступил.

— Чудесно, — пробормотал он и словно чего-то ожидая, спросил ее: — Теперь я пойду, пожалуй?

Эшли повернулась было к двери, чтобы набрать код входа, когда Стенли вновь окликнул ее.

— Послушайте, я бы хотел позвонить вам завтра, если вы не против…

— Ах да… — Эшли достала из портфеля свою визитку. Все это время Стенли стоял рядом и смотрел на нее.

— Спокойной ночи, Стенли и до завтра, — сказала она, протягивая ему визитку.

Он неуверенно взял ее, что вызвало у Эшли улыбку. Ей хотелось погладить его по голове, подбодрить, сказать, что все будет хорошо и что он тоже ей очень нравится. Вместо этого, девушка положила ему ладони на плечи и легонько поцеловала в щеку, удивляясь своему поступку.

— До завтра, — прошептал он. — Теперь уж я точно пойду, чтобы это завтра наступило побыстрее. Вы ведь тоже так чувствуете, правда?

— Правда.

— И это происходит с нами? То есть, я хотел сказать, что подобное чувствую не только я. Ты испытываешь тоже самое?

— До завтра, Стенли.

Он нехотя отошел от нее, помахал ей на прощание визиткой и торопливо зашагал в сторону дороги, где как раз проезжало такси, приглашающе светя зеленым огоньком.

Встреча со Стенли вытеснила остальные впечатления дня, хотелось подольше побыть в таком необычном для нее состоянии влюбленности, и Эшли вдруг страшно захотелось поговорить обо всем этом с Рейчел. Удерживало лишь то, что было бы бессовестно будить подругу в такой поздний час, и мысли Эшли приняли другое направление. Она начала думать о Рейчел.

Для той общение с мужчинами не составляло проблемы, а напротив, было необходимостью. Эшли не могла вести себя с мужчинами так же просто и легко, как Рейчел, для которой предложение понравившегося мужчины провести с ним ночь было само собой разумеющимся, как бы доказательством того, что она действительно нравится ему.

Эшли не раз спрашивала себя: что связывало ее и Рейчел? В отличие от нее, бесцветной и вдумчивой, Рейчел была темпераментной яркой брюнеткой. Скорее всего, от такой вот непохожести и разного взгляда на жизнь им и было интересно друг с другом. Эшли считала Рейчел слишком легкомысленной, а та в свою очередь, считала Эшли ханжой, что не мешало их дружбе.

В это же время, Софи провожала последних посетителей, выслушивая комплименты и пожелания, полная самых радужных надежд. Будущее больше не казалось ей таким уж безнадежным и мрачным. Все-таки она выбралась из всей этой передряги.

Пока она расплачивалась с ресторатором, официанты уложили посуду и погрузили в машину. Она проводила их до дверей. Охранники проверяли сигнализацию в залах и на служебных дверях, и Софи поднялась в свой кабинет. Ну, вот и все. Позади остались дни до краев полные сомнения и боли. Она заслужила свое положение, положение владелицы галереи раритетов. Она выстрадала свое будущее положение и достаток. Она, Софи, не станет лавочницей, как правильно назвала Фрискина эта Кларк. Она будет дальновидной и не побоится риска. Она поддержит молодых художников, снова наймет знающего человека, чтобы приобретал для галереи антиквариат и, конечно же, у нее будет молодой любовник.

Закрыв кабинет, она пошла через залы к выходу. В безмолвной гулкой тишине угасали отголоски шума и толкотни прошедшего вечера. Наступило время ночного таинственного безмолвия, набирающего силу, стирающего обыденность прошедшего дня. Здесь, в гулких залах, царствовала тишина. Она выдавливала все отголоски впечатлений, забирая в свою власть ночь. По стенам скользили тени, да стучали по плитам пола, отдаваясь эхом в дальних углах опустевших помещений, каблуки Софи.

Вдруг она остановилась, чутко и испуганно прислушиваясь. Тишину разорвал тихий шелестящий звук, словно что-то мягко упало. Оглушенная его отчетливостью, сомневаясь в себе, Софи снова прислушивалась. Порыв пройти по залам и проверить все еще раз, был изгнан тьмой и тишиной. Беспричинный страх навалился на ее плечи, не позволяя обернуться и посмотреть в темень уходящих вдаль залов. А ведь Софи совсем уже было позабыла о нем.

Эшли в футболке в которой обычно спала, стояла перед зеркалом в ванной, и придирчиво разглядывала себя в зеркало. Она решала трудный для себя вопрос: что такой мужчина, как Стенли, мог найти в такой бледной особе, как она? Может подкрасить волосы? И тут же спохватилась: о чем она думает? Как будто у нее нет других проблем! Она должна решить, имеет ли какое-то отношение щит сиу к смертям трех человек. Косвенно — да, но не было никаких доказательств, что это так. Все на уровне ее чувств. Но Эшли ничего не могла поделать с собой. Лицо Стенли вытесняло все мысли. То, что она испытывала сейчас, было для нее так ново, может быть поэтому ей не спалось и она позволила себе немного помечтать.

Провертевшись в постели и поняв, что не уснет, она поднялась, оделась и, закрыв квартиру, спустилась в гараж. Была еще глубокая ночь, но это не имело значения. Ей не хотелось терять время попусту. По ночному Детройту она ехала к Карлу Фрискину. Город спал, правда у ночных баров царило подобие оживления, но и оно с наступлением увядало и гасло.

Эшли остановилась напротив дома Фрискина. Заградительную ленту сняли и теперь казалось, что это обыкновенный дом, в котором спят почтенные обыватели, чей сон она собирается нарушить своим бесцеремонным вторжением. Однако Эшли не давали покоя записи Стоуна, присвоенные Фрискином.

Она поднялась на крыльцо, сняла пломбу с опечатанной двери и вошла в темный холл. Не зажигая света, миновала гостиную, где на полу еще оставался нарисованный мелом бесформенный силуэт, и поднялась по лестнице наверх.

Открыв дверь справа, она попала в темную пустую спальню. Поняв, что ошиблась, открыла дверь слева, что вела в кабинет Фрискина. Эшли вошла, включила свет и принялась за работу. Странно, но она ни на чем не могла сосредоточиться, действительность будто ускользала от нее. Находясь в кабинете, она не смогла бы описать его. Сознание расползалось и она забывала о предмете, стоило ей отвести от него взгляд. Это было необычно, на память она никогда не жаловалась. Может быть виной всему была бессонница?

Тем не менее, сделав над собой усилие, Эшли внимательно просмотрела единственную папку, что нашла в столе и те немногие бумаги, что лежали в его ящиках. Ни одна из них не имела отношения к индейским экспонатам Фрискина. Эшли включила компьютер, подтвердила пароль и, получив доступ, принялась изучать папки и файлы рабочего стола. Но и это ничего не дало. Разочарованная, она закрыла программу и, выключив компьютер, покинула кабинет.

Спустившись вниз, она остановилась — в камине гостиной горел огонь. Эшли недоуменно огляделась. Интересно! Она не слышала стука открываемой двери, не слышала шагов и вообще никаких передвижений по дому. Тем не менее, в камине что-то жгли, кто-то специально приехал глухой ночью в дом Фрискина, чтобы избавиться от чего-то. От чего? Подойдя поближе, она поняла что это было: жгли бумаги.

"Господи! Это же записи Стоуна!" — озаренная догадкой, она кинулась к камину, упала перед ним на колени и схватив кочергу, принялась выгребать то, что еще можно было спасти от огня, хотя уже видела безнадежность своих попыток. Раздавшийся позади шорох заставил ее отвлечься от своего занятия.

Она обернулась и застыла с кочергой в руках. У окна, там, докуда не доставал слабый неровный свет огня, стоял человек. Он и не думал скрываться, его силуэт отчетливо выделялся на фоне серого оконного проема. Склонив голову на бок, он безмолвно смотрел в окно.

— Сэр? — окликнула его Эшли, поднимаясь на ноги. — Хэлло? Могу я вам чем-нибудь помочь?

Человек не ответил и даже не двинулся, продолжая смотреть в окно.

— Вы не имеете права находиться здесь, тем более в такой час. Вы знаете об этом? — говорила Эшли подходя к нему. — Вы родственник? Представьтесь! Мистер, я к вам обращаюсь…

Подходя ближе, она стала замечать, что он как-то странно покачивается, при этом не меняя положения склоненной на бок головы. Эшли занервничала.

— Полиция Детройта! Назовитесь, пожалуйста!

Бесполезно! Он словно не слышал ее. Потухающий огонь в камине был слишком слаб, а потому Эшли не могла как следует разглядеть незнакомца и составить о нем какое-то определенное представление. Она только видела, что он, склонив голову вперед и в бок, что-то озадаченно разглядывал у себя под ногами. Было немного не по себе от того, что он молчал, но обойдя стол, она наконец увидела в чем дело.

Ступни неизвестного висели в воздухе, не касаясь пола даже вытянутыми пальцами ног. Потрясенная Эшли подняла глаза. У человека была сломана шея, потому что он был повешен. Ее мысли заметались, она растерялась, не зная что делать, что предпринять: кидаться к нему и приподнять, поддерживая за ноги; бежать за ножом и перерезать веревку или звонить в полицию… Судя по всему спасать беднягу было поздно.

Эшли метнулась к телефону — звонить в полицию, когда огонь в камине вспыхнул, рассыпая с шипением искры. В призрачном свечении его потухающего голубоватого пламени, мертвец, тихо покачиваясь на веревке, медленно развернулся к ней. Она ясно увидела густые темные волосы упавшие на обезображенное смертью лицо удавленника. Потом он вздрогнул и с усилием приподнял голову. Он глядел на нее исподлобья мертвыми мутными глазами, его вывалившийся язык мелко задрожал, издав неожиданный трезвон…

Вскрикнув, Эшли села в постели, не понимая где она и что с ней. Но телефон не смолкал ни на минуту, и ее сон осыпался мелкими осколками, как разбившееся стекло. Быстро нашарив трубку, Эшли подняла ее, чуть не выронив из влажной ладони.

— Алло, — хриплым от сна голосом проговорила она.

— Эшли, это Софи, — голос у бывшей секретарши был взволнованным и возбужденным.

Разлепив глаза, Эшли разглядела, что кварцевые часы показывают четыре утра.

— Вы уже встали или еще не ложились? — прошептала Эшли, проводя ладонью по лицу и вытирая с него холодный пот.

— Простите, что подняла вас ни свет ни заря, но через три часа я уезжаю. Новые обязанности, — торопливо пояснила она.

— Понимаю.

Софи, как-то нервно засмеялась, но тут же перешла на деловой тон, взяв себя в руки.

— Я перебирала вещи Боба и в его сумке нашла дорожную карту. Он купил ее по пути в Канаду. Тут указаны все шоссе и дорожные развязки. Я подумала, что это может быть важным для вас. Боб обвел ручкой какой-то городок, судя по всему, это в резервации. Уошборн.

— Уошборн? — при упоминании о карте Эшли сразу проснулась. — Но… это кажется ведь не в Канаде… — пробормотала она, силясь припомнить географию.

— И еще… Не знаю почему, но у меня такое чувство, что тем, что произошло со мной… всем этим переменам я обязана вам.

Эшли недоверчиво хмыкнула — она подумала, что всему виной сложившиеся обстоятельства, и что она тут не причем.

— Не спрашивайте почему, — заторопилась Софи, уловив в молчании Эшли сомнение. — Я так чувствую и все. Я долго думала и решила отдать вам щит. Тем более, что он может пригодиться в вашем расследствании. Мне бы хотелось подарить вам что-то на память.

Это заставило Эшли окончательно проснуться. Она повернулась на бок и приподнялась на локте.

— Я и не подумаю отказаться от вашего подарка. Я тронута. И совсем ни причем в том, что все так повернулось для вас.

— Вы можете заехать за ним сегодня, когда вам будет удобно. Вам передадут его, когда бы вы ни зашли.

— Спасибо, Софи. Удачи вам.

Но Софи уже положила трубку не дослушав ее. Эшли еще немного подумала об этом и снова заснула.

Ее разбудил осторожный стук в дверь. Эшли вскочила с постели. Десять утра! Она все-таки проспала! Кубарем скатившись с кровати, она бросилась к двери, запахиваясь в халат и теряя на ходу тапочки. Пока она спала что-то произошло и Бишоп, не обнаружив ее на месте, послал за ней полицейского или Рона. Дожила! Она не удивится, если после обеда капитан навяжет ей напарника, который будет будить ее по утрам.

Но открыв дверь, обнаружила посыльного с огромным букетом чайных роз. Вынув из нее визитку, принадлежащую Гарди, на обратной ее стороне она прочитала: "Риддерик 19:20". "Риддерик" был пусть не шикарным, но очень приличным рестораном, который посещала респектабельная публика. Эшли улыбнулась.

День, несмотря на ночной кошмар, обещал быть безоблачным, а вечер чудесным. Розы Стенли сгладили впечатление от сна, помогая Эшли забыть его. Спохватившись, она помчалась в ванну и выскочила из нее одеваясь уже на ходу. О завтраке не могло быть и речи, зато Эшли, даже умудрилась подкрасить глаза.

Она гнала на работу, уверенная, что Бишоп мечет гром и молнии и уже записал ее, Эшли Кларк, в злостные прогульщицы. Но как ни странно там будто и не заметили, что она опоздала. Быстро заняв свое место за рабочим столом, она включила компьютер, набрала пароль и открыв программу, сделала запрос на Уошборн.

Это был небольшой городок на границе с Канадой. Его население обеспечивала работой обувная и фанерная фабрика. Кроме кинотеатра, Уошборн имел музей истории и антропологии, который считался культурным центром трех резерваций сиу.

Эшли откинулась на спинку стула. Выходит Боб по пути в Канаду заезжал в Уошборн? Но никаких чеков или счетов, подтверждающих это, она вчера не нашла. И не найдет, потому что Боб скрывал это от всех, прежде всего от Фрискина и от Арчи в том числе. Наверно, он рассчитывал вернуться туда еще раз и поживиться оставшимся. С другой стороны, заезжая в этот Уошборн, он ничем не рисковал — крюк был небольшой.

— Ого! — восхищенно присвистнул Рон, подойдя к ее столу, чтобы поздороваться. — Да ты сегодня красотка. Накрасилась? Понятно. Жаль, что не для меня. И кто же этот счастливчик, что умудрился растопить тебя, ледышка?

— Никто.

— А это что? — он потянулся к листку на котором Эшли бессознательно пыталась составить словесный портрет висельника из своего сна. — Записка любовнику?

— Ты невыносим… Отдай…

— Какой-то он неприглядный, этот парень. Одно радует, он мне не соперник, я намного симпатичнее. Как считаешь?

Напористость и двусмысленные грубоватые шуточки Рона, невольно сравнивались ею с мягкой интеллигентностью Стенли, который не настаивал, а больше спрашивал.

К счастью для Эшли, Рону пришлось переключиться с нее на пронесшийся по участку ураган, эпицентром которого был Бишоп.

— Прибыл с совещания, — хмыкнул Рон, устраиваясь на краешке ее стола и с интересом наблюдая за бушевавшим Бишопом.

— Что рты пораскрывали?! Совсем от рук отбились! Живо всем за работу! Р-работнички! А ты, Кларк, чего сияешь?! — рявкнул, остановившийся перед ней Бишоп. — Полагаю, у тебя уже имеются результаты? Если так, выкладывай, что ты там нашла!

— Пока ничего конкретного.

— Если что-то появится, сразу ко мне. Ясно!

— Да, — кивнула Эшли.

И Бишоп грозовой тучей, понесся дальше по участку, сверкая молниями и гремя раскатами грома, пока не скрылся в своем кабинете. В наступившем затишье, Эшли огляделась, ожидая увидеть вокруг себя руины и разрушения. Она никак не могла привыкнуть к этим его, хоть и нечастым, срывам настроения, возникающим после посещения начальства.

Участок несмотря ни на что, выжил, и жизнь его шла прежним чередом. Каждый продолжал заниматься своим делом, кто-то даже посмеиваясь пожимал плечами. Рон подмигнул Эшли, словно и не было начальнического гнева и она, несколько успокоившись, занялась своим делом. Наверно, никогда она не привыкнет к этим вспышкам Бишопа.

Найдя в Интернете телефон антропологического музея Уошборна, Эшли набрала его номер, но трубку там так никто и не поднял. Рон отошел и она снова набрала номер. На этот раз ей ответили сразу:

— Гордон слушает.

— Это Кларк…

— О! — живо перебил ее Стенли, безличность в его голосе пропала. — Полиция! Я сам уже хотел звонить вам с заявлением.

— По какому поводу? — подобравшись, спросила Эшли официально. Она не поняла, что он шутит.

— По поводу одной особы, из-за которой я так и не уснул в эту ночь. Арестуйте ее, это некто Кларк!

— О! — рассмеялась Эшли. — Я не поняла тебя. Подумала, что ты серьезно. Стенли, розы просто чудесны. Спасибо.

— Не против нашего свидания в "Риддеке"?

— Конечно нет. Я думала над вашими словами и решила последовать вашим советам.

— То есть?

— То есть обратиться к специалистам. Вы ведь вчера мне рассказывали про щит сиу…

— И?

— …и не могли бы вы посоветовать мне такого специалиста?

— Ты и так разговариваешь с ним. Я тебе кажется, представлялся вчера и мы перешли с тобой на ты. Помнишь?

— Да, прости… Но единственное, что я помню из вчерашнего, это то как мы с тобой прощались. И я так поняла, что ты изучаешь культуру Америки вообще, а не коренных индейцев и сиу в частности.

— Ты хочешь знать конкретно о щите?

— Да.

— Гм… Поговорим об этом в "Риддерике"… Надеюсь, ты не забудешь о свидании?

— Нет, — по его деловому тону она поняла, что сейчас он не один и поторопилась закончить разговор.

— Тогда я займусь вашим делом сию минуту, — и он положил трубку.

Эшли тоже положила трубку, чтобы тут же сделать звонок к патологоанатому. Он ничем не удивил ее — тело Фрискина не имело никаких следов повреждений. На момент смерти все органы были здоровы и не поражены никакой болезнью. Кроме небольшого количества скотча, который Фрискин принял, видимо, до прихода гостей, в его желудке ничего не было не обнаружено. Что за напасть такая? Три человека умерли ниотчего. Не бывает так. Не бывает и все! Все дело в ее бестолковости. Почему она не может увидеть причину смерти трех человек, которая, наверняка, проста и лежит на поверхности? А может смерти необычны и потому логика Эшли пробуксовывает?

Она позвонила в галерею Фрискина и назвалась. Ее вежливо уведомили, что Софи Кроулер уехала рано утром, но для мисс Кларк действительно оставлен пакет. Эшли пообещала, что непременно заедет за ним после обеда.

После этого она снова попыталась дозвониться в музей Уошборна, понимая, что ее расследование благополучно зашло в тупик.

За разборку текущих, заброшенных ею документов она взялась, отчитывая себя за пораженческие мысли. Отец был бы очень недоволен ею. Он не уставал говорить ей, что уныние — грех перед Господом. "Что ты предъявишь ему, дочь, когда на судном дне будут рассматривать каждый твой поступок? Скажешь: не смогла, не сумела? Но Господь и его ангелы не будут слушать твоих слов. Смотреть будут только на твои усилия, на твое стремление и старание хоть что-то сделать. Что же, если их не будет вовсе, а будут только слова?". Эшли тряхнула головой. Она будет биться над этим делом до тех пор, пока у Бишопа не лопнет терпение, и он не отберет его. Она не отступит.

После обеда Эшли поехала в галерею Фрискина, где ей отдали упакованный в пакет щит. Как назло, времени еще оставалось полно… Она выехала на оживленный проспект и влилась в плотный транспортный поток. Пожалуй, это было сделано не без умысла, Эшли знала несколько объездных путей, но она впервые была не прочь попасть в пробку. К ее разочарованию, автомобильный поток двигался пусть не быстро, но верно.

— И какую отговорку ты придумаешь сейчас? — иронично спросила она себя, подъезжая к дому Карла Фрискина.

Остановившись у знакомой ажурной ограды, она не сразу решилась подойти к дому. Минуту стояла перед его крыльцом, сжав полы жакета. Ей надо решиться. Но этот сон… Она вспомнила строгие внушения отца о том, что всякая мистическая гадость вроде той, что была в ее сне, если и случается, то только по воле Господней, чтобы укрепить человека в вере его. Ничто не бывает без Его соизволения, и если подобное происходит с тобой, значит Господь испытывает тебя. Эшли облизала пересохшие губы и вошла в дом. Как бы то ни было, она должна сделать это.

Но когда вошла в холл, намеренно оставив открытой входную дверь и увидела темный холодный зев камина, ее сердце ухнуло в бездонную пропасть страха. Ей надо было побыстрее миновать гостиную и подняться в кабинет Фрискина, однако вместо этого, Эшли вдруг шагнула в гостиную. С усилием она заставила себя подойти к камину, и вдруг резко нагнулась над ним. В камине была зола. По ее мнению, это еще ни о чем не говорило. Эшли опустила к золе ладонь. К ее немалому облегчению, зола оказалась холодной. "Возьми себя в руки! Это же просто сон!" — одернула себя Эшли, поднимаясь в кабинет.

Ее кошмар неотступно следовавший за нею по пятам весь день, здесь, в доме Фрискина, наступал ей на пятки, смотрел на нее глазами страха, заглядывая в самую душу. И только предстоящее свидание со Стенли поддерживало ее, память о нем теснила мысли о кошмаре, не давала душе увязнуть в липком тягучем страхе, отгоняя его мрачную навязчивость.

На этот раз, прежде чем приняться за обыск письменного стола, она внимательно оглядела кабинет, а потом придирчиво проверила себя. Наяву память не подвела ее, и она спокойно принялась за работу. Ее взгляд сразу же упал на папку, и Эшли вздрогнула. Эту папку она видела во сне и тогда она была пуста. Эшли медленно открыла ее. В ней лежало несколько отпечатанных на принтере листов. Ее руки дрожали, когда она брала их, а глаза уже пробегали по строчкам:

"Архив конгресса; штат Вашингтон

По запросу Детройта, штата Мичиган.

От 29 июля 2001 г."

Сверху шариковой ручкой был надписан адрес Стоуна.

"В 1921 году в резервации Уошборн было совершено зверское убийство трех человек. Врача Джошуа Макормика, белого семидесяти лет. Индейца восьмидесяти лет, шамана по имени Стерегущий Тропу и белого сорока пяти лет, без определенного занятия, предположительно старателя, Джона Присли".

Эшли оторвалась от бумаг. Уошборн? Рон не раз повторял, что "случайности в их работе слишком подозрительны". Эшли вернулась к бумагам Стоуна.

"На месте преступления был обнаружен единственный выживший во всей этой трагедии, главный подозреваемый, некто Майкл Одинокий Волк, метис, шестидесяти лет, не являющийся жителем резервации Уошборна. По наведенным справкам оказалось, что он служащий полиции резервации Красный Утес в штате Дакота.

Тела были обнаружены в хижине Стерегущего Тропу. Как в ней оказались четыре столь разных человека, никто объяснить не мог. При задержании Майкл Одинокий Волк на вопрос кто он ответил, что он воин, Одинокий Волк. Дальнейшие допросы Майкла Одинокого Волка ничего не дали.

Было установлено, что почтенный Джошуа Макормик жил и практиковал в Джульберге, соседствующим с Уошборном. Предполагалось, что он был вызван Стерегущим Тропу из-за недомоганий. При этом жители резервации утверждают, что шаман мог лечить сам, так как они не раз обращались к нему за врачебной помощью. Вопрос, что мог делать столь уважаемый, почтенный человек, как доктор Макормик, в хижине шамана, остается открытым. Так же неясна причина появления в хижине Майкла Одинокого Волка, полицейского резервации Красный Утес, которого до того в Уошборне не видели ни разу.

Однако о Джоне Присли удалось кое-что выяснить. Без определённых занятий, чаще безработный, он имел несколько приводов в полицию. Два раза был задержан по подозрению в воровстве. Оба раза отсидел в тюрьме незначительный срок.

Показания немногочисленных свидетелей утверждают, что Присли с двумя своими дружками, старателями Сэмуелем Гобоем и Ирвином Х. появились незадолго до этой трагедии в Уошборне и похитили щит шамана Стерегущего Тропу, являющийся для индейцев, по словам свидетелей, чем-то вроде священной реликвии. Однако через какое-то время щит был возвращен вышеозначенному шаману.

Здесь показания свидетелей расходятся. Некоторые утверждают, что Присли сам возвратил его Стерегущему Тропу, после того как его подельников постигла странная гибель. Другие утверждают, что он был задержан Майклом Одиноким Волком и привезен в Уошборн вместе с украденным щитом. Сам Майкл Одинокий Волк эти показания никак не подтвердил.

В ходе расследования выяснилось, что обоих товарищей Присли, Сэмуэля Гобоя и Ирвина Х. нашли мертвыми в номере отеля, и что Присли напуганный их гибелью, тот же час отправился в резервацию, считая, что в их смерти виноват шаман, которого они ограбили.

По-видимому, причины, заставившие участников кровавой трагедии собраться в ту ночь вместе в хижине шамана, останутся неизвестны. Следствие склоняется к тому, что убийства были ритуальными, но кто проводил ритуал, остается неясным, так как сам шаман был обнаружен, со вскрытой грудной клеткой, лежащим на кровати. Все его тело было разрисовано и залито кровью.

Изуродованное тело Присли нашли в углу хижины, его голова валялась в противоположном углу. Доктору Макормику вырвали сердце. Установлено, что на момент своей страшной гибели он был еще жив. Что касается Майкла Одинокого Волка, то его обнаружили ползающего на коленях, по залитому кровью полу. Он был совершенно обнажен, не считая набедренной повязки. Его тело, как и тело Стерегущего Тропу было раскрашено по обычаям индейцев. Он был перепачкан кровью жертв и выглядел совершенно обезумевшим".

Эшли еще раз внимательно перечитала бумаги. Это преступление никак не проясняло ее историю. Хотя в ней и был упомянут некий щит сиу, и действие происходило в Уошборне, гибель участников той кровавой трагедии не была похожа на те смерти, причину которых она пыталась выяснить. Не обязательно, что щит был именно тот, который ей любезно передала Софи. Для индейцев чуть ли не каждый придорожный камень считался священным. Единственное в чем виделась связь, был Уошборн.

Было еще одно обстоятельство, заставившее Эшли задуматься. Как и в ее случае, в этой истории не был выявлен преступник. Но о нем хоть было известно одно — он обладал недюжинной силой, и так же, как и в ее случае, орудие убийств так и не было найдено.

Это была история страшного и странного преступления.

За дверью скрипнула половица. Кто-то поднимался по лестнице. Эшли замерла. Шаги были какие-то странные, шаркающие, как-будто человек тащил свое тело через силу. Она не понимала откуда у нее взялась уверенность, что это удавленник из ее кошмара. Надо было уходить. Срочно… Не важно куда, но уйти… Приоткрытая дверь вдруг захлопнулась. Привставшая было Эшли опустилась обратно на свое место. Ноги не держали ее. От страха пересох рот. Было видно как щель под дверью закрыла чья-то тень.

— У кте, — вздохом прошелестело за дверью, и в комнаты пустого дома эхом подхватило эти непонятные и жуткие слова.

— Иди отсюда! — грубо крикнула Эшли.

Нервы ее были напряжены настолько, что она, вскочив, смахнула со стола бумаги и теперь начала лихорадочно собирать их. Она увидела, что тень за дверью исчезла и решилась тихо подойти к двери и даже осторожно нажала на ручку. Дверь открылась. Больше ни о чем не думая, Эшли пулей выскочила из кабинета, почти скатилась по лестнице вниз, чуть не подвернув ногу и вылетела на крыльцо, захлопнув за собой входную дверь. Восстановив дыхание, Эшли посмотрела на бумаги которые сжимала в руке и невесело усмехнулась. Все-таки, она не совсем безнадежна, раз из всего того вороха бумаг, что упали со стола на пол, она в панике схватила именно эти.

Но как сон смог так повлиять на реальность? Даже ей ясно, пусть это и было иррационально, что он сбылся с точностью наоборот. И почему-то она была совершенно уверена, что за дверью стоял именно удавленник. У нее словно открылось второе видение. От всего этого абсурда весь жизненный опыт Эшли, ее ум, воспитание, мировосприятие восстали.

Ей нужна была помощь. Бишоп конечно поможет, а после этого будет думать о ней, как о сотруднике, неспособном потянуть серьезное дело. Но одной ей не выдержать. Ей очень нужно было поговорить об этом с тем, кто бы понял ее, а не поднял на смех или с подозрением глядел на нее после, или строго отчитал за разыгравшееся воображение. Может это и так. Сейчас она ни в чем не была уверена.

— Ничего, я справлюсь, — твердила она себе. — Я справлюсь…

Когда Эшли поспешно собиралась на свидание со Стенли, она вдруг остановилась и, отвернувшись от зеркала, подошла к телефону, но трубку так и не подняла. Она не была уверена, что отцу будут интересны ее проблемы.

В "Ридерик" она прибыла вовремя. Из-за столика ей помахал Стенли.

— Ты восхитительна, — поцеловав ее руку, он отодвинул для нее стул.

Эшли постаралась соответствовать торжественной чопорности "Ридерика". На ней было простое, но элегантное черное платье, шею украшала золотая капелька на тонкой золотой цепочке. Волосы гладко зачесаны и забраны под широкую заколку. Когда она увидела Стенли, то оробела. На нем был чуть ли не фрак! Пригляделась — точно фрак. Она перепугалась, у нее мелькнула безумная мысль, что он приготовился сделать ей предложение. Когда они заказали легкий ужин, Стенли вдруг сказал:

— Эшли, я всю ночь и целое утро думал о тебе и считаю одного этого достаточно, чтобы просить тебя подумать о моем предложении поселиться вместе.

— Но мы знаем друг друга меньше суток, — изумилась Эшли.

— Для меня достаточно и этого. Меня тянет к тебе, — и тут же поспешно добавил, желая придать своему признанию легкий тон. — К тому же, ты не обычная девушка, а полицейский и с тобой спокойнее.

— Веский аргумент для того, чтобы жить вместе, — улыбнулась Эшли.

— Мне показалось вчера, что ты чувствуешь то же, что и я.

— Тебе не показалось, Стенли, но я не готова вот так сразу… Видишь ли, у меня был строгий отец.

— Если ты хочешь, чтобы я познакомился с твоими родителями, то изволь… Но ведь мы можем пока не рассказывать ему о нас.

— Стенли, ты не так меня понял. Я согласна жить вместе, но не сразу… Дай мне время.

— Ладно, я согласен ждать. Только давай ты все же переберешься ко мне, хорошо? Тогда, если этот вопрос исчерпан, то вернемся к твоему щиту. Вообще тебе следует прочесть мою книгу. В ней я даю обзор культурного развития американского общества за последние три столетия. Уверен, там ты многое найдешь для себя. Конечно, в ней я лишь мимоходом касаюсь истории аборигенов, так как она лишь в малой степени повлияла на культуру белых. Но это мое сугубо личное мнение. Хотел бы я порадовать тебя более обширной информацией по сиу, но пока нашел о них лишь общие сведения. Слишком мало времени ты дала мне для этого, — его тон изменился, стал уверенным, придающим вес каждому слову. Так, наверное, он читал лекции своим студентам, подумала Эшли.

— В примитивных культурах особым вещам всегда придавались какие-то мистические свойства. Они становились ритуальным. Индейцы верили, что ее обладатель оберегался от всяких бед, зла и неудач. Щит, о котором мы сейчас с тобой говорим, больше оберег, а не оружие самозащиты, хотя носили его воины и с ним шли в бой. Они считали, что магия щита оберегает их от смертельных ран, приносит победу над врагом, повергает его на колени.

— Ниц?

— Да. Обычно щиты делали из веток и натянутых бизоньих жил. Такие щиты-амулеты якобы отражали стрелы, а позже и пули. Солдаты Кастера рассказывали, как Бешеная лошадь проскакал мимо их строя с таким вот хлипким щитом, отражая им пули стрелявших в него винтовок. Я немного порылся и нашел легенду о первом щите. Эта история случилась задолго до покорения Америки белыми. В те времена жил великий воин сиу, однажды в его типи пришла колдунья. Она сидела у его костра, ела мясо убитого им бизона и ночевала под его пологом. За это она подарила ему щит из паутины, уверяя, что он отобьет удары копья и томагавка, и так будет до тех пор, пока колдунья будет оставаться его женой. Женой? Воин долго думал: колдунья была старая и от нее дурно пахло и он приютил ее из жалости. Но поскольку сиу теснили пауни, ему пришлось согласиться на предложение старухи. Он получил щит и стал непобедим, но исполнять то, что обещал колдунье не торопился. Тогда она сняла магическую силу со щита и в следующем же бою воина тяжело ранили. Его, умирающего, нашла юная девушка пауни. Она выходила его, и он просил вождей пауни отдать ее ему в жены. Пауни согласились и между племенами настал прочный мир. А щит из паутины вдруг вновь обрел силу со смертью колдуньи. Якобы с тех пор стали появляться у индейцев такие вот щиты-амулеты, имитирующие переплетение заговоренной паутины. Но их было мало, воины предпочитали пользоваться более прочными щитами.

Они высушивали кожу бизона и натягивали ее на деревянный обруч. А если натянуть несколько слоев кож, то прочность такого щита невероятно повышается. Причем, по щитам можно было определить к какому племени принадлежит его владелец. Щит индейцев прерий обычно украшался конным рисунком, так называемой культурой кентавров. Сам щит якобы находился в тесной связи с личностью своего хозяина. Если европейских щитах всегда изображался герб вассала или рода, то щит индейца был его личным флагом, выражением его сокровенного бытия. Принимая щит, он говорил: "Мой щит-это я. Я есть и я есть мой щит". Щит это рассказ. Он слово воина индейца, который верит — за него все расскажет щит.

— Как по твоему, что рассказывает тот щит, что мы видели в галерее Фрискина?

— Не подлежит сомнению, что это заклятый шаманский щит. Он принадлежит сиу, чьим тотемом служит волк. Лично мне кажется, что этот щит хранит молчание, а его переплетение нитей только запутывают мысли, когда долго смотришь на него. Честное слово, Эшли, я больше не хочу о нем говорить.

— Что означает "у кте"? — вдруг спросила она.

— "У кте"? — озадаченоо наморщив лоб, переспросил Стенли. — Кажется это на сиу, но я не знаю, что означают эти слова. Я не силен в индейских языках. Давай поговорим о нас.

— Хорошо, — улыбнулась Эшли. — Только мне кажется, мы все уже обсудили с тобой или тебя еще что-то беспокоит?

— Меня беспокоишь ты. Я наконец нашел того единственного, кто способен понять меня. Хочу, чтобы ты поняла: я исследователь и обычно погружен в свою работу полностью, отдаваясь ей без остатка. Для глубокого аналитического анализа исследуемого мной предмета необходимы условия. Порой приходится работать не зная отдыха так, что иногда не просто забываешь какой сейчас день недели, но ел ли ты сегодня вообще. И если честно, я всегда думал, что меня мало что может отвлечь от работы, но теперь… Знаю, не каждая женщина сможет смириться с тем, что ей не уделяют должного внимания. Потому меня всегда привлекали женщины, которые заняты своей работой не менее фанатично чем я сам. Словом, этой ночью я прикидывал и так, и эдак… Сам, будучи трудоголиком, я должен был как ни кто другой понять такого же фанатика своей работы, как и я, но я… ревную. Я ревную тебя к твоей работе. Понимаешь? Я вижу, что она забирает все твое время без остатка и боюсь, что ты можешь забыть обо мне.

— Я тебя не забуду.

— У меня была надежда, что ты все-таки согласишься поселиться со мной. Мы бы притерлись друг к другу… но теперь мне придется все время напоминать тебе о своем существовании. Вот и сейчас ты где-то далеко, не со мной…

Когда она вернулась домой, то переодеваясь, думала над предложением Стенли жить вместе. Она понимала, что он не желает тратить время на ухаживание, но это ее не оскорбляло, он был с ней честен. Она понимала и то, что он больше думает о своем удобстве, но ведь он посчитался и с ее удобством, согласился подождать и не торопить их отношения. Понимала она и то, что он желает сам контролировать их встречи, и была не против этого. К тому же, она не могла не согласиться с его доводами, что при ее режиме работы и его усидчивой исследовательской деятельности, когда он большую часть времени находится дома, они подходят друг к другу.

К тому же, ей нравились такие мужчины, как Стенли, и то, что она не испытывала к нему бурной страсти, ее тоже устраивало. Его деликатный прощальный поцелуй был приятен ей, и она позволила себе немного помечтать о своей с ним жизни. Все придет, и это не минует их. В бурю чувств она не верила. Буря, налетая, уносится проч, разрушая все на своем пути, оставляя после себя опусташение.

Эшли была настроена на то, чтобы терпеливо создавать свои отношения со Стенли, которыми дорожила. Ей было легко с ним, и она надеялась, что и он испытывает подобные чувства и готов помочь ей развить их. Слишком хрупко еще было видевшееся ей счастье, не хотелось бы спугнуть его. Она знала, что счастье не свалится на нее внезапно и вдруг, как это бывает в сериалах, и всегда посмеивалась над внезапностью, показываемых там чувств. "Ах, милая, — говорила ей мать. — Жизнь иногда может выкинуть такую шутку…". Но Эшли знала, в ее жизни не будет неожиданностей, во всяком случае таких, с которыми бы она не смогла справиться и не повернуть в нужную сторону. Она сама будет творить свою судьбу. И Стенли как никто другой подходил для этого: он не довлел над нею, не требовал больше того, что она могла дать.

Взгляд ее упал на пакет с щитом. Сорвав с него упаковку, она долго рассматривала щит, сидя в кресле и вспоминая рассказ Гарди о щитах индейцев. Он оказался на удивление легким, этот щит. Она вглядывалась в переплетение потемневших нитей, а волчьи хвосты, свисающие с обода, лежали на ее коленях.

— Что ты знаешь? О чем молчишь? Что ты видел? — спрашивала она, вглядываясь в хаос созданный перетянутыми нитями. Они гипнотизировали ее внимание, и она начала вдруг улавливать в них некий порядок, который еще чуть-чуть, и она сможет понять.

Волчьи хвосты мягко ласкали ее кожу. Щит завораживал, притягивал, погружал в неведомые прежде ощущения и подчинял. Эшли анализировала свои чувства с холодной рассудительностью, не подчиняясь эмоционально его очарованию. Медленно, но верно пыталась нащупать пульс тайны. И вдруг что-то отступило от нее, отпустило. Она так ясно почувствовала это, будто ей дали свободно дышать.

Очнувшись, она с трудом отвела от щита взгляд и отложила на столик. Есть не хотелось. Хотелось привести в порядок свои мысли, все еще следовавшие за спутанными линиями нитей, и успокоится. Она вспомнила свое раздражение, когда ее взгляд натыкался на облезлое птичье перо, словно на точку, внезапно обрывавшую предложение, лишавшую его смысла, так и оставшимся недоговоренным. Но у самих нитей, как она ни вглядывалась, не было ни обрывов, ни узелков. Странно. Щит перетягивала одна нить, не имевшая ни начала ни конца?

Чтобы отвлечься, она встала и пошла на кухню — захотелось вина. У нее еще оставалась бутылка сухого красного. Она продолжала думать о том, что с ней только что произошло. Точнее не произошло, а то что она переживала. Но можно ли верить чувствам? Она никогда не шла у них на поводу, предпочитая подчинять их своей действительности.

Пытаясь расшевелить прочно засевшую в горлышке бутылки пробку, Эшли вздрогнула от неожиданного звука, нарушившего тишину квартиры. Перехватив чуть не выскользнувшую из рук бутылку, она замерла, прислушиваясь. Но ничего не происходило, больше она не услышала ни шороха. На какую-то долю секунды Эшли явственно почувствовала чье-то враждебное, опасное присутствие, но оно исчезло так же внезапно, как и возникло.

Отругав себя за разыгравшееся воображение, Эшли вновь принялась за бутылку. "Самое время напасть на меня", — иронично подумала она, наконец с натугой вытягивая поддавшуюся пробку. С бокалом выстраданного вина, она вернулась в комнату и с облегчением убедилась, что просто напросто упал со стены офорт. Просто удача, что она его так и не собралась застеклить, а то пришлось бы сейчас собирать осколки, что было бы хлопотно и совсем не к месту.

Подобрав нежную китайскую акварель, обрамленную в золотистый багет, она перевернула его и посмотрела на петельку. Странно, но она оказалась целой, тогда вообще непонятно, как мог рисунок соскользнуть с вбитого в стену крючка. Эшли огляделась. Напротив того места, где на стене висел офорт, лежал щит со свисающими вниз волчьими хвостами. Отпивая вино мелкими глотками, она смотрела на него, раздумывая над странной мыслью, что возможно щит виноват в падении офорта. Причем, кроме этого бреда у Эшли больше не нашлось другого объяснения. Выпив вино, она отправилась спать.

Дробно били барабаны, и ритм их, как биение сердца, все нарастал. Ноги танцующего воина с обнаженным торсом, в легинах, с головной повязкой, за которой были воткнуты ястребиные перья, оскальзывались на крови и останках плоти. Он упорно месил их мокасинами, хотя совсем выдохся и двигался из последних сил. По его темному лицу тек пот. Взгляд остановился. Лицо исказила гримаса страха, но он продолжал танцевать в каком-то отчаянии, забыв о копье и щите в своей руке.

На миг его заслонила темная фигура, со спокойной ленцой, приближавшаяся к танцующему. Тот судорожно начал топать в такт барабанам, стукнул себя в грудь рукой со щитом и, потрясая копьем, издал воинственный клич. Темная фигура остановилась и уперла руки в бока, ее поза выражала нетерпеливое ожидание. Воин вдруг опустил руки, упал на колени и, положив копье и щит на землю, распростерся перед фигурой, раскинув руки в стороны, прижавшись лбом к земле. Фигура, под нарастающий грохот барабанов, начала медленно поворачиваться лицом к Эшли. Что-то неестественное было в ее низком покатом лбе, вытянутой вперед собачьей щеке… Ужас ледяным дуновением прошелся по телу… Она не хотела видеть… Не хотела!

Эшли раскрыла глаза, сразу поняв, что она в своей комнате. Слава богу, это был всего лишь кошмар. Она приподнялась, чтобы взглянуть на часы и обнаружила, что лежит упершись грудью в подушку с раскинутыми в стороны руками и подогнутыми под живот коленями.

С бешено колотящимся сердцем Эшли выскочила из кровати и бросилась из спальни вон. В себя она пришла только в машине. Трясущимися руками кое-как привела одежду в порядок и медленно поехала в участок. В ее ушах все еще стоял ритмичный бой барабанов.

Теперь она твердо знала, что ни за что не вернется домой. Что это был за сон? Странный, реальный, пугающий… Было такое чувство, что щит ответил ей, ведь она спрашивала… Бред… Домой она больше не вернется, иначе сойдет с ума. Теперь квартира не казалась ей безопасным местом. Безопасно Эшли чувствовала себя только вне ее.

Что теперь делать с этим дальше? Поехать к Рейчел? Но это не решит проблему, а только отложит ее. К тому же, она своим визитом может создать сложность для самой Рейчел. Вряд ли Даймон потерпит постороннего в их квартире. Нет, надо разбираться со всем этим сейчас, не откладывая.

Она сидела за столом, сложив руки на груди и мрачно уставившись перед собой, покусывала губы, раздумывая как ей теперь быть. Первым ее состояние заметил Рон.

— Неважно выглядишь, — подошел он к автомату, где Эшли забирала стаканчик с кофе и ревниво поинтересовался: — Ночь любви?

Эшли с досадой поморщилась. Рон в своем репертуаре.

— С чего ты взял? — вяло спросила она, пытаясь донести стаканчик с кофе до своего стола.

— Вид у тебя измученный… К тому же Сельма сказала, что ты заявилась сегодня ни свет ни заря. Знаешь, я ведь ревную.

— Рон, прекрати! Ты уже достал меня своими приставаниями, — отрывисто, с раздражением заметила Эшли. — В конце концов, я привлеку тебя за домогательства.

Губы Рона сложились в едкую усмешку, но ответить он не успел.

— Кларк! — перекрывая шум участка, раздался зычный бас Бишопа. — Зайди ко мне!

Эшли поставила стаканчик на стол и отправилась к начальству.

Оглядев ее темными навыкате глазами, Бишоп бросил:

— Садись и докладывай.

Усевшись, Эшли собралась с мыслями и начала:

— Вы уже знаете из отчетов о схожих смертях Арчибальда Стоуна и Фрискина, но была и третья смерть. Боб Мокэй. Он работал программистом в галерее Фрискина и именно он привез некий артефакт, который странным образом объединяет эти три смерти. Известно, что перед Канадой он заезжал в Уошборн, откуда вывез этот артефакт.

— Что за артефакт?

— Шаманский щит.

— Шаманский щит, — проговорил про себя Бишоп. — И что, он якобы привез из Канады только этот щит?

— Нет, еще ритуальную курительную трубку и нож, но главной целью, я полагаю, был щит. А уверена я в этом, потому что нашла его рисунок, который он наспех зарисовал с чьих-то слов и, похоже, именно тогда изменил свой маршрут. Все его счета из Саскачевана, но на его дорожной карте отмечен Уошборн.

— Это не в Канаде.

Эшли кивнула.

— То есть поездка в Уошборн была не запланирована?

— Похоже, он вообще скрыл то, что был там.

— Зачем?

— Видимо, оттуда можно было вывезти что-то еще.

— Слишком уж много возни вокруг какого-то индейского сувенира, — проворчал Бишоп выбивая короткими пальцами дробь на столе.

— Из-за этого раритета в двадцатые годы было совершено ряд убийств все в том же Уошборне.

— Ишь ты, раритет… — недоверчиво хмыкнул Бишоп и велел: — Рассказывай.

Ее короткий рассказ о том, что она прочитала в заметках Стоуна не убавил его скептицизма.

— Вокруг него творятся такие страсти, что можно подумать будто он из золота и платины! Хорошо. Что будешь делать дальше?

— Хочу узнать, как Боб Мокэй заполучил его. С кем договаривался? У кого купил? Какую сумму выложил за него? Хочу поговорить с бывшим хозяином щита.

— Понимаю, — легонько хлопнул ладонью по столу Бишоп. — Думаешь, что смерть тех, к кому попадал щит, дело рук его бывших хозяев?

Эшли растерянно молчала. Почему ей не пришло в голову отработать подобный вариант версии?

— Но тут есть некоторая не стыковочка, — тут же опроверг он сам себя. — Если в это дело замешан бывший владелец щита, то почему, черт побери, он не забрал его назад, хотя бы из дома Фрискина, когда убил его самого? Почему тогда этот щит преспокойно валялся себе на столе? А ведь времени у него было предостаточно, чтобы прихватить его с собой и унести ноги. Что-то не так с этим щитом. Не чувствую я присутствия убийцы. Да и смерти эти трудно назвать убийством. Может на него нанесено, какое-нибудь смертоносное вещество, вызывающее остановку сердца, словом что-то подобное? Отдай щит в лабораторию, пусть проверят на присутствие вредных веществ. Где она сейчас вообще, эта шаманская безделица?

— У меня.

— Что? — вскинулся Бишоп. — Каким образом она оказалась у тебя?

— Мне ее передала в дар Софи, бывший секретарь Фрискина, теперь она директор галереи.

— Так! Дай-ка мне телефон этой Софи. Мне кажется, она просто разыгрывает свое неведение.

— Я думаю, ей на самом деле ничего неизвестно. Она просто очень напугана.

— Чем это?

— Неизвестностью.

Эшли по памяти записала телефон Софи на бумаге для заметок.

— Это телефон галереи, но вы не застанете ее. Она уехала из города на два дня.

— Так, — снова повторил Бишоп, мрачнея еще больше. — Даже не приступив толком к своим обязанностям, эта дамочка умчалась… куда?

— По ее словам, к новому владельцу галереи в Англию.

— Словом в неизвестном направлении… Отлично! И как она мотивировала свое желание преподнести тебе сей подарок и когда преподнесла его?

— Вчера. Она сказала, что раз следствие нуждается в этой вещи… — пробормотала Эшли, заливаясь удушливой краской. Она чувствовала себя недалекой девчонкой, которую провели.

— Так он у тебя со вчерашнего дня?

— Вечера.

— А сегодня ты примчалась в участок даже раньше Сельмы, — детектив Бишоп работал вовсю, следуя за своей интуицией, цепью событий и логикой.

— Мое раннее прибытие на работу не имеет отношения к щиту, — Эшли сидела вся красная, не смея поднять на Бишопа глаза. — Я доведу это дело до конца.

Какое-то время, мучительное для нее, Бишоп размышлял, глядя в окно.

— Не нравится мне вся эта история, — проворчал он. — Я слышал, ты игнорируешь оружие.

— Но…

— Никаких но! — рявкнул Бишоп. — Или хочешь расстаться с этим делом? Это не обсуждается! Щит, этот подарочек, отдашь в лабораторию. Пусть поработают с ним. Не нравятся мне подобные подношения. И держи меня все время в курсе.

Эшли вышла из кабинета Бишопа взвинченная еще больше. Капитан раскусил все дело на раз, а ведь она даже не рассказала ему о странном падении со стены офорта, странном потому, что оно противоречило всем законам физики. Ее чувство страха обострилось. Ее ночной кошмар и пробуждение, а после — отвращение и паника от холодного сквозняка, коснувшегося ее, хотя окна, двери и форточки в ее квартире были закрыты. Все это не выходило у нее из головы. Сквозняк или что-то холодное, что коснулось ее, было слишком реальным, явственным… Об этом она тоже не сказала Бишопу.

Как-то разом все поменялось. Она вдруг потеряла контроль над своей жизнью, что разделилась на две половины: до и после. До появления в ее квартире щита — стабильную и безмятежную. И на эти несколько часов "после", полных страха и неизвестности.

Кто мог понять ее? Уж конечно не Бишоп, который тут же отстранит ее от работы. Рон? Он сразу же набьется ей в напарники, а потом вообще оттеснит ее от этого дела. Рейчел? Просто посоветует ей переспать с Роном.

— Неплохо получается, — раздался над ее головой голос Рона.

Вздрогнув, Эшли обнаружила, что нарисовала на первом попавшемся листке щит с его сложными переплетениями и тремя свисающими волчьими хвостами.

— Что это? — стоя над ней и заглядывая ей через плечо, спросил он.

Эшли поспешно скомкала рисунок и бросила в корзину.

— Так, ничего, — пробормотала она, поднимая телефонную трубку. — Ты что-то хотел, Рон?

— Помиримся? Обещаю, что не буду больше доставать тебя. Честно.

— Прости, я тоже сорвалась.

— У тебя все в порядке?

— Да. Рон, мне надо позвонить.

Он присел на краешек ее стола, возвышаясь над ней и внимательно глядя ей в лицо карими глазами. Вечно взлохмаченные рыжие волосы, несмотря на то, что Рон все время пытался гладко зачесать их. Рукава бежевой рубашки закатаны до локтей. На шее болтался галстук с ослабленным, сбившимся на бок узлом. Долговязый, с виду нескладный, он был ловким и выносливым. В те дни, когда они вместе патрулировали улицы, Эшли только удивлялась, как после ночного дежурства он умудрялся работать и днем, помогая Скауту, оставшемуся без напарника, вести дела.

— Послушай, что тебя тревожит? И не надо отделываться фразой, что у тебя все в порядке. Уж мне ли тебя не знать. Если не хочешь говорить в чем дело, не надо. Просто скажи тогда, что я могу для тебя сделать.

— О, Рон, — Эшли не в силах была справиться с теплой благодарностью, что поднялась в ее сердце. — Давай пообедаем вместе перед моим отъездом.

— Ты уезжаешь?

— Да. Проверка информации.

Жесткое, насмешливое выражение лица Рона, смягчилось.

— Ты точно хочешь этого? — немного недоверчиво спросил он.

— Да, только забронирую билет на ближайший рейс и заберу из дома свои вещи.

— Бишоп в курсе? — спросил Рон, кидая быстрый взгляд в сторону его кабинета.

— Он одобрил мои действия, — уклончиво ответила Эшли, набирая номер справочной службы аэропорта.

Рон нахмурился. Напрасно Эшли старается провести его. Он отлично видит, что ее что-то тревожит. И этот поспешный отъезд…

— Конечно, это не приглашение на ужин, — разочарованно протянул Рон, под укоризненным взглядом Эшли, — и если ты думаешь, что я откажусь, то глубоко ошибаешься.

Он улыбался, но его глаза по-прежнему смотрели пристально и испытующе.

Наконец, ей удалось забронировать билет на ближайший рейс до Массачусетса. Вылет был в четыре часа дня, что ее вполне устраивало. Она ни за что не вернется домой, пока не разберется со всем этим делом. До четырех еще оставалось время, чтобы забрать свои вещи. Она встала и сделала ему знак, что готова и тот подхватив свой пиджак направился за ней.

— Давай заедем ко мне, а после пообедаем и ты отвезешь меня в аэропорт, — предложила она садясь в его додж.

— Как хочешь, — сказал он, заводя машину. — Сложное дело?

— Ничего особенного, — как можно беспечнее ответила Эшли, наблюдая, как он пристраивается в общий ряд автомобильного потока.

Рон снова перестроился, выехав на среднюю полосу. Эшли не понравилось его настроение и что он оставил вдруг свой шутливый тон. Автомобильный поток двигался довольно быстро, без пробок и они без лишней нервотрепки добрались до ее дома. В лифте поднимались молча. Напряжение Эшли словно бы передалось и Рону. И он насторожился еще больше, наблюдая, как девушка медленно, словно пересиливая себя, открывала дверь своей квартиры, куда вошла не сразу, а задержалась на пороге словно прислушиваясь. Рон стиснул зубы — каким же надо быть ублюдком, чтобы так запугать девчонку. С любопытством оглядываясь, он вошел вслед за Эшли.

Примерно так он и представлял себе ее жилище: уютное гнездышко. Ничего лишнего, все на своих местах. Здесь витал легкий запах ее духов. И никаких следов мужского пребывания, хотя он еще не заглянул в ее спальню. И тут Рон заметил то, что просто никак не вписывалось в общую обстановку. Этот обод, перетянутый вразнобой какими-то веревками, со свисающими с него облезлыми хвостами и желтыми волчьими клыками настолько чужеродным выглядел в квартире Эшли, что Рон подойдя, взял и озадаченно повертел его в руках. Занятная штука. И в спальню заглядывать не нужно. Бросив щит обратно на столик, Рон наблюдал, как Эшли мечется запихивая в портфель какие-то бумаги. Милая девушка. Снежная королева. Он вздохнул, понимая, что вечером опять напьется в "Манхеттене".

— Я готова, — сказала Эшли, стоя у двери со своим неизменным портфелем в руках.

Она не переоделась, так и оставшись в сером костюме и лодочках, и чуть ли не вздохнула с облегчение, вновь очутившись в лифте.

— На сколько ты уезжаешь? — спросил он за ланчем, вяло ковыряя вилкой бифштекс и слушая беспечную ее болтовню. Эшли словно прорвало, она говорила без умолку.

— Думаю, дня на три, не больше.

Он взглянул на нее и бросил вилку.

— Эшли, я волнуюсь. Не знаю почему, но меня все это беспокоит.

— Что все, Рон?

— Кто он?

Эшли вздрогнула, вспомнив о Стенли. Ей следовало позвонить ему, чтобы он не волновался, когда вынужден будет общаться с ее автоответчиком.

— Ты его не знаешь, и давай не будем об этом.

— Почему? Ты всегда говорила, что я твой друг.

— Там… Все неопределенно.

— Он тебя обижает?

— Мне уже пора, — встала она, взяв свой портфель. — Пойдем.

В аэропорту ему страшно хотелось поцеловать ее, по-настоящему, а не так, как это сделала она, легонько прикоснувшись губами к его щеке. Стиснув кулаки в карманах пиджака, он смотрел, как она удалялась от него, идя по терминалу. Хрупкие плечи, узкая спина, уверенный стук каблучков. У него сжалось сердце, на краткий, но яркий миг он понял, что больше не увидит ее.

Рон вспомнил, что как-то, сидя на ночном дежурстве в патрульной машине, он положил ей руку на колено. Тогда она рассердилась, сказав, что он преступает все мыслимые приличия. Так и сказала "мыслимые приличия". Он тогда посмеялся: "Напарник, в наше время о таких вещах даже не думают". Он тогда считал, что она будет одной из многих его подружек, сейчас же он корил себя за то, что у него не хватило духа сказать ей то, что он давно хотел. Но готовое сорваться предложение, так и не последовало, когда он понял, что его место уже занял какой-то мудак. Он бы, конечно, отступился, если бы видел, что она счастлива с ним, но Эшли даже говорить о нем не пожелала.

Выдохнув, он вынул из кармана руку и, разжав кулак, посмотрел на ключ от квартиры Эшли. Черт! Конечно, она будет страшно недовольна, что он сунулся в ее дела. Но она его простит, когда он разберется с тем индейцем, в которого ее угораздило влюбиться. Какого черта! Он просто поговорит с этим парнем. Рон всеми правдами и неправдами оправдывал свое любопытство и ревность.

Тем временем, сидя в самолете Эшли пыталась связаться со Стенли, но связи не было. Эшли было тревожно и она пыталась восстановить свое душевное равновесие, убеждая себя, что она вовсе не убегает от своей проблемы, что ей всего лишь требуется время, чтобы разобраться во всем. Но знала она так же и то, что жутко боялась, а чего… страх был необъясним.

Когда самолет приземлился в Лингстоуне, штат Массачусетс, Эшли отпоив себя терпким, крепким кофе в кафетерии аэропорта, тут же взяла напрокат подержанный "скаут" и, раскрыв дорожную карту Боба, уточнила каким маршрутом ей следовало добираться до Уошборна. К нему шла едва намеченная пунктиром на карте дорога, отходящая от главной автострады Джульберга. Следуя ей, Эшли двинулась в путь и чем дальше она отъезжала от Джульберга, тем запущеннее были попадавшиеся ей по пути провинциальные городки штата.

Все чаще она проезжала километры пустынных, безлюдных земель. В поселениях, которые она миновала, Эшли не рисковала останавливаться, чтобы перекусить в местных барах. Вообще эти стихийные свалки, запущенная дорога, неопрятные улицы городков, опустившиеся типы, сидевшие на ступеньках магазинов, бензозаправок и баров, не внушали ей никакого доверия, и она благоразумно прихватила с собой выносной обед в одной из автозабеголовок, мимо которой ей пришлось проезжать.

Перекусив на ходу кофе и гамбургером, Эшли ехала дальше. Вдоль асфальтовой ленты дороги, простиралась красная от пыли и песка степь. На ее песчаной почве не росло ничего, кроме пучков жесткой травы, меж которых ветер гнал шары перекати-поля. Вдали, в полуденном мареве, угадывались неверные, зыбкие очертания бурых, темных скал, тянувшихся унылой грядой вдоль линии горизонта. Где-то она размыкалась, но потом снова сходилась.

Несмотря на духоту, Эшли вынуждена была поднять все стекла в машине.

На лице уже лежала плотная маска из пыли, волосы стали жесткими от нее. Она слушала по местному каналу, какую-то песню о любовном томлении и думала о том, найдет ли в этом Уошборне ответы на свои вопросы. Под капот автомобиля уходил миля за милей потрескавшийся асфальт, а она снова и снова перебирала обстоятельства дела, стараясь определить, что пропустила, что так тревожило ее в нем.

Вдруг она поняла, что именно пугает ее во всех этих смертях — их поза. И то, что она сама проснулась этим утром в точно таком же положении. Это дело было каким-то странным, необъяснимым, не вяжущимся со здравым смыслом. Во всяком случае, ее здравый смысл забуксовал основательно.

Ей опять стало жутко, как в те первые секунды, когда она осознала себя в этой позе. Унизительно! Стоп! Нельзя, чтобы это дело приняло личную окраску. Узнай Бишоп о ее странном пробуждении, тут же отстранит ее от дела.

Впереди замаячила бензозаправка. До границы Канады оставалось совсем немного, но заправится не мешало и Эшли свернула к ней.

Колонки выглядели проржавевшими и ненадежными, само здание обшарпанным и давно не крашенным. Глядя на него, понимаешь в какой же глуши ты оказался. Мимо изредка проносились машины. Но Эшли сознательно выбрала тот путь, по которому двигался Боб Мокэй. Почему-то он выбрал именно это безлюдное шоссе, чтобы добраться до Канады.

Эшли заправила машину и вошла в торговый зал расплатиться. За прилавком дремал хозяин бензоколонки, лениво отгоняя от лица свернутой газетой назойливых и злых мух. Эшли тронула звонок, и он тут же раскрыл глаза.

— О, мисс… Желаете что-нибудь купить в дорогу или заправиться?

— Заправиться. Вы принимаете, наличными или кредиткой?

— Да без разницы…

Эшли молча расплатилась, но хозяин, помиравший здесь с тоски, был настроен поболтать.

— В Канаду путь держите? Оно и понятно, куда ж еще. В этих краях и остановиться-то больше негде, разве в резервации индеев, да и то, это если вы интересуетесь всякими ихними безделушками.

Эшли, взявшаяся было за дверную ручку, остановилась.

— Вы знаете, я действительно интересуюсь их изделиями и в Канаду еду, чтобы приобрести что-нибудь необычное, — проговорила Эшли с ослепительной улыбкой, приглядываясь к хозяину заправки.

Черные, близко посаженые глаза, высокие скулы, длинный крючковатый нос, выдавали в нем полукровку метиса. Все верно. Какой белый смог бы жить долгое время в этой дыре?

— Э-э, мисс, в Канаде-то вы как раз приобретете самое обычное барахло, а вот если чуть свернуть, то попадете в резервацию, где можете прикупить кое-что стоящее совсем задешево.

Эшли подумала, что если покажет свой значок, то индеец может замкнуться и не сказать больше ничего.

— Вам это как-будто хорошо известно?

Индеец по своему истолковал ее колебание.

— А то нет! Я ведь родом из Уошборна, кому как не мне знать, что там еще сохранились кое-какие вещички.

— Я не сомневаюсь, но… — Эшли изобразила смущение, — но мой парень поехал в Канаду, а я, что-то не уверена, что он там.

— Хэх, — с досадой щелкнул языком индеец, поднял мятую ковбойскую шляпу и пригладил короткие спутанные волосы.

Эшли достала из портфеля фотографию Боба Мокэя и протянула хозяину бензозаправки. Тот неловко взял ее огрубевшими пальцами с грязными ногтями и поднес к лицу.

— Никак вас, дамочек, не поймешь, — проговорил он. — И что вы в этом увальне нашли?

— Так он действительно поехал в Канаду? Он ведь проезжал здесь, верно?

— Проезжал, как не проезжал, если в Канаду ехал, — усмехнулся метис и сплюнул на пол. — Да только я его тогда в Уошборн завернул.

— Как так? — удивленно распахнула глаза Эшли.

— А так. Разговорились мы с ним, как с вами сейчас, я его и завернул туда. Только давно это было, месяц назад. Я ему еще бумажку дал и он с моих слов зарисовывал щит, байку о котором я ему рассказал.

— Байку?

— Ходят у нас тут враки о шаманском щите в котором заключен какой-то злостный дух… Да вы не берите в голову…

— Ох, Боб… а обратно он не проезжал?

— Неужто не вернулся? Тогда может в Канаду все же поехал.

— Скорее всего так, — проговорила Эшли.

— Что?

— Благодарю вас!

— Да вы не расстраивайтесь. Не думаю, чтобы он подался от такой девчонки, как вы, мисс.

— Но я ведь могу надеяться на то, что ваша информация достоверна? — спросила Эшли, вынимая из портфеля десятидолларовую купюру.

— Еще как можете, мисс! Как приедете в Уошборн, спросите Слушающего Воду. Скажите, мол, от самого Джима Короткого, он вам все про вашего парня расскажет.

— Вы отправили тогда Боба к нему?

— Точно. У Слушающего Воду дед — шаман. Самый настоящий! И у него водятся всякие шаманские штучки, за которые коллекционеры готовы порвать друг друга.

— У вас неплохой бизнес со Слушающим Воду?

— Какой же это бизнес? Скажете тоже! Так, случайный заработок. Вы бы, мисс, подкинули еще пять долларов…

Эшли дала хозяину заправки долларовую купюру, которую он поспешно сунул в карман засаленного комбинезона, и попрощавшись с ним, покинула бензозаправочную станцию.

Не так уж это все было неожиданно для нее и подтверждало ее догадки, которые стали фактами. Она держала в уме и то обстоятельство, что квитанции оплаты гостиницы в Канаде, где Боб останавливался, не совпадали по срокам. Все сходилось на Уошборне. Похоже этот пробел будет теперь заполнен.

Эшли гнала до тех пор, пока впереди не замаячил жестяной погнутый указатель. Притормозив, она различила, несмотря на сошедшую краску и разросшиеся пятна ржавчины, надпись "Уошборн", а внизу прикрученную к бетонному столбу стальной проволокой, табличку с выведенным на ней темной краской "резервация".

Здесь был спуск на не заасфальтированную, но наезженную дорогу. Вдалеке виднелось какое-то непонятное сооружение, предназначение которого Эшли не могла понять, пока не подъехала поближе. Это оказалась полуразвалившийся навес автобусной остановки, чьи стены были разрисованы, внутри все изгажено. Чувствовалось, что ею уже давно не пользовались. Эшли брезгливо поджала губы. Видно рейсовый автобус от Джульберга до Уошборна, давно перестал ходить. Вид этого запустения подействовал на Эшли удручающе, возникло сильное желание повернуть обратно и она даже остановилась, но тут же стряхнув наваждение, тронула "скаут" вперед. Ей хотелось принять душ, промыть волосы, очистить кожу от стягивающей ее пыли, но она сильно сомневалась, что получит подобную возможность в Уошборне.

Приобрел ли Боб Мокэй щит, ритуальную курительную трубку в Уошборне, или что-то докупил в Канаде? И почему скрыл свою поездку в Уошборн? Из портфеля зазвучал фрагмент песни "Go Down Mouses" Луи Армстронга, чей голос здорово напоминал ей крикливого, но добродушного Бишопа. Теперь он призывал связаться ее с Бишопом. Надо сказать что их голоса очень похожи. Бишоп своим густым басом с характерной хрипотцой мог задавить любого, на его допросах преступники кололись сразу.

Эшли остановила машину, убавила звук проигрывателя и выудила из портфеля сотовый.

— Почему не объявляешься, Кларк? — раздался низкий рык Бишопа. — Где ты?

— Я на пути в Уошборн.

— Что значит на пути в Уошборн? — изумился он. — Ты же еще утром разговаривала со мной? Черт тебя раздери, Кларк, почему я узнаю об этом только сейчас? У меня и так язва, а тут еще ты… черт, где мои таблетки, — ругнулся он и снова обратился к Эшли: — Зря ты все это затеяла. Индейцы тебе ничего не скажут, а если и скажут то соврут.

— Я попробую. Думаю здешний шериф, как представитель власти, будет содействовать моему расследованию.

— Ну, ну… Держи меня в курсе. Понятно? — и, проворчав: "Дорвалась…" — Бишоп отключился.

Эшли кинула в портфель мобильный и аккуратно тронула машину. Полученная от Бишопа взбучка никак не повлияла на ее решимость действовать дальше, хотя его слово всегда что-то значили для нее. Но сейчас она должна сама принимать решения, не оглядываясь ни на кого, даже на Бишопа. Всего не объяснишь. Не факт, что ее постарается понять тот же Бишоп.

К тому времени когда впереди возникло какое-то движение, Эшли развила неплохую скорость. Сбавив ход, она разглядела ободранный фургон с распахнутыми дверцами, съехавший в кювет и валяющийся перед ним в дорожной пыли "ямаху", отсвечивающей на солнце хромированными деталями. У фургона дрались трое.

Потасовка произошла между байкером и двумя молодчиками из фургона. Байкер — высокий парень с банданой на длинных волосах, прижав к фургону, согнувшегося в три погибели мужчину, бил его кулаком в лицо. Сзади на него бежал второй в грязных заношенных джинсах, клетчатой ковбойке без рукавов с залитым кровью лицом, замахиваясь для удара монтировкой. Парень, которого бил байкер, не сопротивлялся, сознательно отвлекая его на себя, зная, что минута расплаты вот-вот наступит.

У Эшли задрожали руки: монтировкой можно запросто разнести голову что спелый арбуз. Не особо раздумывая, она посигналила и надавив на газ пронеслась мимо, наблюдая в зеркало заднего вида как обернувшись, байкер резко пригнулся и снизу коротким сильным ударом в пах, отбросил нападавшего с его ужасной монтировкой. Во всяком случае, парни теперь поостерегутся убивать друг друга, имея свидетеля. Ей же следует гнать в Уошборн прямиком к шерифу, вдруг этим молодчикам взбредет в голову объединится и преследовать ее, как единственного свидетеля, видевшего их в момент дележки. Кто его знает, что на уме у этих индейцев.

Она пожалела, что не взяла с собой оружие, хотя не любила его. Но если в городе она могла довольствоваться полицейским значком, то здесь, в диких пустынных местах, пистолет был бы, как нельзя кстати.

И вновь "скаут" пожирал милю за милей пустынной дроги. Происшествие отвлекло от мыслей о расследовании и только Эшли удалось сосредоточиться на нем, как ее с оглушительным треском обогнала "ямаха". Байкер стремительно унесся вперед, оставляя после себя шлейф поднятой пыли. Эшли взглянула в зеркало заднего вида. Позади тоже оседала пыль.

Что случилось с теми парнями? Байкер прикончил их прямо у фургона? Может вернуться? Нет, лучше побыстрее добраться до шерифа и сообщить ему. Скверная история. И она носком лодочки вжала педаль газа в пол, выжала сцепление и переключила скорость. Двигатель набрал обороты.

Так она и влетела на небольшую, видимо центральную, улицу Уошборна и сразу сбросила скорость. Разыскивая управление шерифа, она имела возможность разглядеть вытянувшиеся по обеим сторонам улицы одноэтажные коттеджи, магазинчики, административные здания. Попадались дома, чьи дворы не были превращены в свалку мусора, но и ухоженными их тоже назвать было нельзя.

Она остановилась у дощатого здания, выкрашенного в бледно голубой цвет с вывеской, сообщавшей, что это сооружение и есть управление шерифа города Уошборна. Подхватив свой портфель-папку, Эшли закрыла машину и застучав каблуками по деревянным ступеням лестницы, поднялась на крыльцо, мимоходом заметив прислоненный к стене "ямаху".

В конторе разгороженной широкой стойкой, миловидная индианка с удивительной быстротой печатала на компьютере, стуча по его клавиатуре так, словно отбивала пулеметную дробь. В бок уходил коридор вдоль которого шла решетка камер предварительного заключения. Эшли увидела владельца "ямахи", разговаривающего по телефону, висящего на стене между стойкой и камерами. С опаской оглядываясь на него, Эшли подошла к девушке продолжавшей стучать по клавиатуре ни на кого вокруг не обращая внимания.

— Скажите, могу я увидеть шерифа? — понизив голос, чтобы не услышал байкер, спросила она.

Девушка остановилась и посмотрела на нее без всякого выражения.

— Мне необходимо срочно поговорить с ним, мисс, — еще больше понизив голос, прошептала Эшли.

Девушка пожала плечами, указала на стеклянную дверь с табличкой "шериф" и снова вернулась к своему занятию.

— Спасибо, — поблагодарила ее Эшли и прижимая свой портфель-папку к боку локтем, направилась в указанную сторону.

Байкер за ее спиной, что-то гортанно сказал в трубку и Эшли, заскочив в кабинет, поспешила закрыть за собой дверь, надеясь, что он не успел ее заметить.

Насколько кабинет Бишопа поражал своим беспорядком и завалами бумаг на столе, настолько пустынным оказался кабинет и стол шерифа Уошборна. В одном углу стоял американский флаг, в другом сейф с забытой на нем офисной кружкой с надписью "шериф". На столе кроме сборника закона и закатившейся под него гелевой ручкой не было больше ничего. Устроившись на одном из трех облезлых стульев, Эшли пристроила на коленях портфель и посмотрев на дверь, вскочила с места.

Повесив трубку на рычаг, байкер шагал к кабинету шерифа. Печатавшая девушка, что-то сказала ему вслед, но он не обратил на нее внимание. Господи, помилуй! Куда смотрит шериф? Почему заранее не явился на встречу раз вызвал к себе этого парня? Ей, как всегда повезло и она пришла не вовремя. И что ей теперь делать? Она растерянно смотрела на вошедшего в кабинет высокого индейца.

Пропыленные вылинявшие джинсы низко сидели на бедрах, поверх выцветшей футболки надет замшевый потертый жилет. Худое лицо с резкими чертами невозмутимо и надменно. Из-под темных бровей настороженно смотрели черные глаза. Такие типы, обычно, стараются обходить полицию стороной, но скорей всего это был один из тех безбашенных парней, которым на все плевать. Подобные типы никого не боятся, ничего не принимают в расчет, и на них, как правило, машут рукой. Что с них возьмешь, таких не переделать.

Судя по всему, в конторе шерифа он частый гость лишь потому, что вынужден был вяло соблюдать правила игры и приходить сюда каждый месяц, чтобы отмечаться после очередной отсидки. Ей ли тушеваться перед ним. На самом деле все эти навороченные байкеры кажутся круче чем они есть на самом деле. Лично она считала байкерские группировки асоциальными хотя бы потому, что они имеют обыкновение цинично обращаться со своими женщинами, делясь ими друг с другом или пуская по кругу. Эшли была возмущена тем, что шериф мог позволить подобному типу, так по свойски и бесцеремонно вести себя на своей территории.

— Это кабинет шерифа, — поспешила она напомнить ему на тот случай, чтобы он не забывался.

— Да неужели! — огрызнулся парень проходя к столу и окидывая ее цепким неприязненным взглядом. — И что вы делаете в моем кабинете? Примчались заявлять о драке на дороге? Ну так можете не беспокоиться и ехать себе дальше куда ехали.

— Могли, хотя бы поблагодарить, — иронично заметила Эшли, испытывая скорее недоумение, чем облегчение.

— Вам совершенно ни к чему было встревать в эту разборку, — сухо заметил он, плюхнувшись на стул. — Вмешательство белых нам ни к чему.

Ну, отлично! Ей придется иметь дело с махровым традиционалистом. Что ж, если с этой стороны контакта не получилось, то она попробует зайти с другой, может тогда разговор получится.

— Полиция Мичигана. Детектив Кларк, — предельно лаконично представилась она, протягивая ему значок и удостоверение.

Шериф мельком взглянул на него и закинул длинные ноги в остроносых ковбойских ботинках на стол.

— И что надо Мичигану на территории индейской резервации. Здесь не ваша юрисдикция.

— Могу я теперь взглянуть на ваши документы, шериф?

Он отвернул край жилета, блеснув шерифской звездой. Эшли кивнула, давая понять, что удовлетворена этим, после чего сказала:

— Я пытаюсь объяснить ряд непонятных смертей, произошедших в Детройте, расследование которых привело меня сюда, в Уошборн. Я надеюсь на ваше содействие, как представителя местной власти, — Эшли достала из портфеля фотографию Боба Мокея и протянула ее шерифу. — Вы видели этого человека? Он мог быть в Уошборне месяц, полтора назад.

Сложив руки на впалом животе, даже не шевельнувшись, шериф мельком глянул на снимок и помолчав, вдруг спросил:

— Первое дело а, детектив Кларк?

— Первое, — кивнула Эшли, все-так же держа перед ним снимок в вытянутой руке. — Разве это имеет значение? Я бы хотела хоть что-то услышать об этом человеке.

— Имеет. Вы спрятали удостоверение и значок в портфель, а это ошибка. Его нужно держать при себе. У вас нет пистолета, вам просто негде его укрыть, — он прошелся по ее фигуре нарочито медленным взглядом. — Разве что меж бедер, за резинкой чулок. В портфель даже вы не додумались бы его сунуть. Находиться в резервации бледнолицым ищейкам без оружия опасно и в двойне опасно шляться здесь белым дамочкам вроде вас.

— У меня на бедре нет пистолета хотя бы потому, что это страшно неудобно. И я твердо обещаю вам, шериф, что тотчас покину резервацию, как только получу ответы на свои вопросы, — ответила Эшли, продолжая держать снимок перед ним.

Шериф не предложил ей сесть и Эшли не собиралась просить его об этом, всячески подчеркивая, что она официальное лицо, офицер полиции. Выдержка не изменила ей, когда он, якобы ища пистолет на ней, нахально разглядывал ее, явно пытаясь оскорбить. Он шевельнулся на своем стуле переложив одну ногу на другую.

— Этот подонок пробыл в Уошборне два дня и за это время успел обокрасть и убить старика, после чего исчез.

— Вы уверены, что это именно он?

Ответом ей были молчание и тяжелый немигающий взгляд. Она убрала фотографию обратно в портфель и повторила вопрос:

— Вы уверены, что его убил этот человек?

Молчание.

— Можно мне ознакомится с протоколами с места преступления?

Шериф лениво снял ноги со стола, поднялся, подошел к сейфу и открыв его, вынул тонкую картонную папку, которую шлепнул на стол перед Эшли.

— Он пырнул старика ножом. Я разослал ориентировки с его описанием, в том числе и в Детройт. До вас они конечно не дошли, — проговорил он и с издевкой добавил: — Ознакамливайтесь.

Эшли открыла папку, пробежала первые листы отпечатанного протокола и покраснела.

— Это вы писали заключение осмотра с места происшествия? — спросила она, дочитав до конца.

— Я, — невозмутимо ответил шериф, вновь усаживаясь на стул и кладя ноги на стол.

— Откуда вам стало известно время смерти?

— Там все написано, детектив Кларк. Когда я приехал тело еще не остыло.

— А почему вы решили поехать к… Озерному Бобру?

— Потому что увидел его внука в драбадан пьяного и решил проведать старика.

— Зачем?

— Затем, что раз этот молодчик пьян, значит что-то у него украл, но все оказалось намного хуже. Парень стал жаден до виски и болтлив. Когда я вошел в дом его деда, старик уже был убит и убийца оставил на полу отпечаток своих кроссовок.

— Вы пишете, что это "Рибок" 13 размера, что мужчина белый, рост 211 фунтов, 6 футов, страдает одышкой, и… что он добродушен. Значит вы видели его?

— Если бы я видел его, то убийства не произошло. Я бы поинтересовался тогда, какого черта ему здесь надо, выпроводил из города и может тогда ничего этого не случилось.

— Послушайте, я же только что показывала вам снимок предполагаемого убийцы и вы опознали его. Как вы могли узнать преступника если, как вы сейчас утверждаете, до того в глаза не видели?

— Не видел, — как ни в чем ни бывало подтвердил шериф.

— Тогда откуда вам известны о нем такие подробности? — с терпением первой христианской мученицы, спросила Эшли.

— По следу в доме Озерного Бобра.

— По следу кроссовки вы узнали, что он белый, страдает одышкой и что ему тридцать лет? Вы что разыгрываете меня?

Шериф растянул узкие губы в улыбке и поднял брови.

— Верить или нет, ваше дело.

— Хотите сказать, что на основании того что смогли увидеть по следу кроссовки, вы разослали ориентировки по всем штатам?

— А что? Разве они не верны и разве то фото, что вы только что с таким упорством совали мне под нос, не подтверждает мою правоту?

— Хорошо, — сменила тактику Эшли. — Тут вы действительно угадали, но как понять то, что убийца, по вашим словам, добродушен? Это, как-то не вяжется с убийством.

— Не вяжется, — согласился шериф. — Однако, это именно так. Этот Боб или Роб, сперва просто хотел что-то купить у старика. У него не было намерения убивать. Он принес Озерному Бобру табак, мясо и пиво. Они долго говорили, на полу валялись окурки и пустые банки из под пива. Потом, видимо не сошлись в цене и белый потерял терпение. Он вскочил с лежака и пырнул старика ножом

— Это заключение криминалиста? — спросила Эшли, озадаченно перелистав дело. — Почему же тогда оно не подшито?

— Потому что его нет.

— Нет?

— Нет.

— Но то, что вы мне сейчас рассказали это что… тоже на уровне интуиции?

— Нет нужды в криминалистах, когда вещи вокруг рассказывают много больше, чем все ваши специалисты со своей аппаратурой. Нужно только уметь слушать ветер и читать следы.

— Слушать ветер… читать следы… Простите, шериф, но мое начальство просто не поймет меня, если я заявлюсь к ним с подобным заключением.

— Ну так скажите вашему начальству, что иметь криминалистов для резервации дорогое удовольствие и что вам пришлось довольствоваться моими показаниями. Еще вопросы есть?

— Как насчет индейских сказок о шаманском щите? — лицо шерифа не дрогнуло, но Эшли поняла, что совершила очередной промах и быстро поправилась: — Я имею ввиду фольклор сиу. Мокэй приехал сюда потому что ему рассказали о подобном щите. Не проясните для меня хотя бы этот вопрос.

— Не проясню.

— Почему?

— Потому что сказками не занимаюсь.

Так! Кажется, здесь и сейчас столкнулась пуританская выдержка против индейской невозмутимости. Эшли перевела дыхание. Ладно.

— Что было украдено у Озерного Бобра?

— Внизу под протоколом дан список того, что могло быть украдено. Собственно у старика и красть-то было нечего.

— Вы допросили его внука? — Эшли заглянула в протокол: — Слушающего Воду.

— Я говорил с ним, но он нес всякий бред и плакал пьяными слезами.

— Вы его арестовали?

— Нет нужды. Он в больнице с белой горячкой.

— Спасибо, шериф, — Эшли захлопнула папку и положила ее на стол.

— А теперь ответьте на мой вопрос, детектив Кларк? Вы засадили этого Мокэя?

— Нет. Он умер.

Минуту шериф молча смотрел перед собой неподвижным взглядом, потом перевел его на Эшли.

— Хотите сказать его убили?

— Нет. Он умер своей смертью

— Вы сказали, что сюда вас привели "странные смерти".

— Странная потому что, он был совершенно здоров.

— Вы сказали "ряд странных смертей". Значит была не одна подобная смерть? — шериф скорее утверждал чем спрашивал. Очень интересно.

— Да. Таким образом умерло еще два человека.

На миг взгляд шерифа выдал его напряжение.

— Что ж, думаю, я исчерпывающе ответил на все ваши вопросы, детектив, и теперь вы можете покинуть Уошборн с чистой совестью. Да… советую вам вернуть щит, трубку и пояс Озерного Бобра резервации. Иначе директор музея Эрб вас по судам затаскает. Еще вопросы?

— Да. Скажите я чем-то обидела вас лично?

— Лично вы мне без разницы и обидеть меня не можете. Просто в лице каждого белого я вижу ту Америку, какой она стала — разъевшейся, самоуверенной, лживой, но все такой же алчной. Когда белые появляются среди индейцев и задают вопросы, ни к чему хорошему это не приводит. Вы белая и этим все сказано. И не говорите, что вы не в ответе за своих предков. Нам до сих пор приходится пожинать плоды ваших деяний. Индейцы коренная нация, и переселенцы истребляли нас намеренно, чтобы заполучить наши земли, а система резерваций не что иное, как подлый обман. Белые даже не старались жить с нами в мире, им это было ни к чему, и в резервации нас засунули от того, что не знали, что с нами поделать. Наш образ жизни вам видите ли не подходит и вместо обширных охотничьих угодий индейцы получили земли, на которых ничего не растет. Те жалкие подачки, что приносит туристический бизнес, вы называете помощью, постоянно попрекая ими. Так, что я действительно не испытываю к вам расположение. Тем более, вы не турист, а стало быть пользы Уошборну от вас никакой.

— Да, — задумчиво проговорила Эшли. Его слова произвели на нее впечатление и ей хотелось бы обдумать их, но отвечать надо было прямо сейчас. — Может Америка и стала такой, какой она видится вам сейчас, но какой бы она была при вас? Судя по тому бардаку, что царит в резервации и в тех землях, что отданы в ваше безраздельное пользование, можно представить, во чтобы она превратилась.

Он обвинял Эшли от лица своих предков, и она подумала, а почему должна отрекаться от Кларков, которые приехали в давние времена осваивать эти земли, поднимали их тяжким трудом. Эшли прижала локтем папку-портфель и спросила:

— Хотите, чтобы я чувствовала себя виноватой и оправдывалась перед вами, шериф? Но не мне говорить вам, что система резерваций спасла индейцев от гибели, а их материальную культуру и быт от вымирания. Индейские племена смогли приспособиться к болезням белых, избежали кровавых междоусобиц, уничтожавших их на протяжении веков. Они получили территорию резерваций в собственность, отнять которую не могли ни правительство, ни белые фермеры, ни другие племена. Она принадлежит вам и вы здесь закон. Не наша вина, что вы не можете ее обработать, хотя белые поселения по соседству с вами утопают в зелени. Но ведь так удобно, винить во всем гадких белых, прикрывая свою неспособность и не желание что-то делать, чего-то добиваться, учиться жить без подачек…

Все это Эшли бестрепетно высказала ему, не обращая внимание на его помрачневшее лицо, раздутые ноздри и поджатые губы. Их дороги больше никогда не пересекутся и она хотела на прощанье, как следует хлопнуть дверью. В глазах шерифа появилось такое выражение, словно Эшли невольно подтвердила все его наихудшие предположения, разрушив некий сдерживающий его до сих пор барьер и развязала руки, пробудив древние инстинкты. На ум ей невольно пришли слова "скальп" и "томагавк". Не спуская с Эшли обострившегося взгляда, шериф неслышно снял ноги со стола. Он стал похож на, вышедшего на тропу войны дикаря, высматривавшего врага.

И если в нем взыграла кровь Сидящего Быка и Неистовой Лошади, то Эшли не позволяла отступить и в позорной панике покинуть кабинет, память о гибели Кастера и достойном отступлении его солдат, чью отвагу признавали сами индейцы.

Она лишь сильнее стиснула пальцами портфель. Положение спасла заглянувшая в кабинет девушка секретарь, разбив это невидимое противостояние.

— Элк, звонили из Джульберга, велели передать, что тех двоих на дороге, повязали и теперь они дают показания на счет своего груза.

— Отлично! Что еще? — недовольно спросил он, видя что секретарша не торопится уходить.

— Может сварить кофе? — предложила она, взглянув на гостью.

— Не надо, — отрезал шериф. — Я уже ухожу. И, кстати, — повернулся он к Эшли. — Вы ведь из Детройта, насколько я помню? А это бывшая автомобильная столица и самый неблагополучный город США с высоким уровнем преступности, он занимает 2 место по безработице, и там, насколько мне известно, очень плохо с экологией.

Он направился к двери, но словно что-то вспомнив, повернулся к Эшли.

— Прощайте, детектив Кларк. Не думаю, что мы с вами еще увидимся. Сесиль, выпроводи детектива.

Эшли вышла из кабинета вслед за ним. Ей казалось что, Сесиль смотрела на нее с сочувствием. Раздавшийся с улицы рев мотоцикла, оглушил, но длилось это не долго. Вскоре его тарахтение удалилось настолько, что превратилось в далекий, едва различимый, стрекот.

Сев в "скаут", Эшли захлопнула дверцу и потихоньку тронула его с места. Разумеется, она не собиралась покидать резервацию тот же час, как настаивал шериф, хотя бы потому, что не могла явиться к Бишопу с его показаниями, больше смахивавшие на описание из Фенимора Купера. Ее просто уволят за не профессионализм. Однако, допрос Элка все же дал кое-какие результаты.

Эшли проехала мимо гостиницы "Уошборн", медленно продвигаясь дальше, внимательно глядя по сторонам. По тому, как шериф избегал разговора о щите, он прекрасно знал о нем, но хотел, чтобы Эшли не лезла в это дело дальше, а потому резко потребовал, чтобы она немедленно покинула город и вернула щит. А узнав, что у нее нет пистолета, дал понять, что она здесь одна, и что на его защиту ей рассчитывать нечего. А когда он услышал о смертях в Мичигане, то похоже хваленая индейская невозмутимость покинула его, хотя Эшли и половины не рассказала ему о них. Разумеется, она проверит его показания, и поморщилась, вспомнив свой разговор с ним.

Вообще, она не любила тех, кто строил из себя суперменов, может потому и не могла сойтись с Роном, куда ближе и понятнее ей был Стенли с его мягкими манерами, вечными сомнениями и неуверенностью. Эшли всегда считала, что суперменами следует считать не тех, кто самоуверен как киношный герой наделенный сверхъестественной силой, а потому на все взирающие снисходительно и свысока, а обычных парней, делающие сверх того, чем требует их долг и обязанности. Стенли именно такой. Она тепло улыбнулась, подумав, что вот сейчас он сидит в своем кабинете, и работает над очередной книгой.

Эшли притормозила у сувенирной лавки, возле которой высился топорно вырезанный из дерева индеец. Она вошла в небольшое помещение заваленное безделицами столь ценимыми туристами. Вдоль стены стояли прислоненные к ней картины, выстроенные в ряд кувшины расписанные декоративным орнаментом, бутыли из тыквы, статуэтки индейских воинов и тотемных животных, плетеные корзины. Выше висели расшитые пояса, дагеротипы начала века, головные уборы, связки амулетов и украшений, оружие: томагавки, стрелы, луки. Стеклянными глазами смотрели на входящих волчья и медвежья головы с оскаленными пастями, демонстрируя внушительные клыки. В углу стояли штандарты.

Эшли подошла к прилавку, где за кассовым аппаратом примостился хозяин лавки, довольно колоритный пожилой индеец, читающий газету. Его тщательно расчесанные седеющие волосы, были заплетены в две косы. Лоб обхватывал вышитый бисером ремешок, узор на нем повторялся на браслете, красовавшийся на широком запястье. На темной хлопчатобумажной рубахе лежало ожерелье из бусин крашенного дерева, звериных клыков и птичьих перьев. В ухо продета снизка бисера со спускающимся на плечо пером. Со всем этим никак не вязались очки в модной оправе, однако мужчина не выглядел ни смешными, ни нелепым.

На звук колокольчика он поднял голову, отложил газету и снял очки.

— Мисс, желает, что-нибудь приобрести? — спросил он, поднимаясь навстречу покупательнице.

— Д-да, я бы хотела что-нибудь купить, — неуверенно произнесла Эшли, оглядываясь.

Вопрошающе смотревший на нее индеец, выглядел очень величественно.

— Вы можете выбрать здесь все, что пожелаете, — и он с королевским достоинством обвел рукой стены тесной лавки, словно свои обширные владения.

— Как вас зовут? — спросила Эшли.

— Кредитная карта, — ответил индеец невозмутимо.

Эшли засмеялась.

— А если серьезно?

— Сломанная стрела, — ответил он. — И я могу сфотографироваться с вами в одеянии вождя, если пожелаете.

— Благодарю, но в другой раз. Можно мне взглянуть на вот эту фотографию?

Хозяин лавки снял со стены дагеротип и молча протянул ей. Эшли бережно взяла в руки карточку из плотной толстой бумаги и провела пальцем по его глянцевой поверхности. Просто невероятно! Как такое могло быть?

Со снимка конца девятнадцатого века, плотного и надежного, на нее внимательно смотрел волк. В его взгляде была чуткая настороженность дикого зверя, а тело напряжено. Словно он готов был сорваться тот же час, едва фотограф снимавший его, шевельнется. И все же внимательно смотря прямо в объектив, волк кажется не испытывал страха, а просто был начеку. Между ним и невидимым фотографом явно установилась некая пусть зыбкая, но связь, молчаливая договоренность на уровне инстинкта. Лес позади был словно размыт дожем, но четкий взгляд волка притягивал. В нем угадывалось некое знание и человек смотревший на него через объектив…

— … не мог быть белым, — тихо проговорила Эшли, — чтобы так понимать дикого зверя, чтобы он так открылся ему…

— Этот снимок делал Хромой Лось в 30-е годы. Он ушел вслед за лесами на север, в Канаду к озерам, — отозвался Сломанная Стрела. — Он говорил их языком и они понимали его.

Подобное утверждение, против воли, вызвало у Эшли вежливую улыбку и Сломанная Стрела тут же оборвал себя на полуслове. Он слишком часто общался с белыми из больших городов, чтобы не понимать что означает такая вот улыбка, а ведь на какой-то миг ему показалось, что эта белая, понимает…

— Я покупаю снимок, — коротко сказала она.

— Хороший выбор, мисс, — одобрил Сломанная Стрела, заворачивая карточку в бумагу. — Волк — это учитель. Он всегда возвращается в стаю, сколько бы ни отсутствовал, чтобы сообщить о новых наблюдениях и открытиях, — Сломанная Стрела бросил на покупательницу короткий взгляд.

Она внимательно слушала.

— Волк живет в узком семейном союзе, но не отказывается от своей самостоятельности. Он сам выбирает себе партнера, которому верен всю жизнь. Когда волк воет на луну, то в это время соединяется с ее силой. Волк может дать вам знание, чтобы лучше понять жизнь, найти в ней собственный путь. С помощью его энергии вы можете установить контакт со своим внутренним миром.

— Еще чуть-чуть, и я поверю, что этот снимок сам выбрал меня… Спасибо, сдачи не надо.

— Именно так, как вы сказали. Никто прежде не обращал на него внимание. Вы очень щедры, мисс.

— Вы не поможете мне, Сломанная Стрела?

— Да, мисс.

Эшли достала из портфеля, куда только что уложила свою покупку, фотографию Боба Мокэя.

— Этот человек, возможно, заходил к вам месяц назад. Может вспомните?

Сломанная Стрела водрузил на нос очки и взяв фотографию, вытянул ее перед собой. Его лицо не выразило никаких эмоций: ни усилия вспомнить, ни любопытства, ни узнавания. Вообще ничего.

— Вы говорили с шерифом? — вдруг спросил он.

— Да. Шериф утверждает, что именно он убил Озерного Бобра.

Сломанная Стрела опустил снимок, снял очки и постучав ими по фотографии, заявил:

— Этот белый появлялся у меня полтора месяца назад. Он долго здесь все смотрел, потом спросил есть ли у меня, что-нибудь настоящее.

— Настоящее?

— Да, — с достоинством кивнул Сломанная Стрела. — Он хотел, чтобы я продал ему старинную вещь, такую которая принадлежала бы шаману и обладала некой силой. Но у меня нет таких вещей. Тогда он спросил где найти Слушающего Воду. А этот парень, как раз здесь крутился. Он обычно стоит у магазинов и выпрашивает на выпивку. Никчемный человек. И когда белый вышел от меня, он увязался за ним. Я видел, как он что-то говорил ему. Поначалу белый слушал без интереса, а потом вдруг загорелся и пошел за Слушающим Воду. Озерному Бобру не повезло с внуком.

— Я знаю, что после смерти Озерного Бобра, Слушающий Воду попал в больницу.

— Так и есть. Парень потерял себя в виски. У него началась белая горячка.

— Как мне проехать к больнице, Сломанная Стрела?

Индеец объяснил и Эшли, поблагодарив его, поехала в указанном направлении.

Больница старое здание с небольшой новой пристройкой, встретило ее суматохой. Здесь ощущалась явная нехватка больничного персонала. Она подошла к медсестре за стойкой и, показав свой значок, попросила связать ее с главврачом. Медсестра принялась обзванивать этажи, пока не нашла его, после чего передала трубку Эшли. Представившись, она попросила его о встрече и он любезно пригласил ее в свой кабинет.

— У меня есть для вас всего лишь пятнадцать минут от силы, — заявил он. — Что вы хотите узнать?

— Я бы хотела поговорить с вашим пациентом Слушающим Воду.

Доктор Уэлбик бросил на нее непонятный взгляд и Эшли кольнуло нехорошее предчувствие.

— К сожалению это невозможно, — сказал он.

— Невозможно? — она начала подозревать, что здесь не обошлось без вмешательства шерифа.

— Он умер.

— Умер? От чего? От белой горячки?

— Вот именно. Слушающий Воду покончил жизнь самоубийством. Он повесился.

— Когда это случилось? — у Эшли вдруг пересохло во рту, она с трудом проговаривала слова.

— Три дня назад, в четыре утра.

— У вас есть его фотография?

— Конечно.

Доктор Уэлбик включил компьютер и открыл архивную программу.

— Прошу вас.

Эшли встала, обошла стол и взглянула на фотографию на мониторе. Потом, деревянно прошла обратно к стулу и села.

— Детектив? — Уэлбик встревожился заметив ее бледность и запекшиеся губы.

Она хватала ртом воздух, дышала тяжело, признак приближающегося обморока.

— Вам дурно? Погодите, у меня есть нашатырь…

— Нет… не нужно… Все в порядке.

Это был удавленник из ее сна. Она отлично помнила тот день, когда проснулась в четыре утра от своего кошмара.

— Он оставил какую-нибудь записку?

— Он накорябал на стене ложкой одно лишь слово, совершенно лишенное смысла: "у кте" — "Он идет". Полагаю, причиной самоубийства стал его горячечный бред.

— Шериф был в курсе произошедшего?

— Конечно. Мы в первую очередь сообщили ему. Племенной совет и город взяли на себя организацию его похорон.

Сукин сын! Эшли была вне себя и это подействовало на нее лучше всякого нашатыря. Главврач с тревогой наблюдал за ней, пока не убедился, что его посетительница полностью пришла в себя.

Эшли вышла из здания больницы и двигаясь механически словно заводная кукла, дошла до своей машины. Там, положив руки на руль, она какое-то время сидела неподвижно, смотря прямо перед собой. Значит, Слушающий Воду повесился в тот предрассветный час, когда привиделся ей в пустом доме Фрискина. На следующий день в том же месте, до нее дошли его предсмертные слова: "Он идет". От испуга и нереальности происходящего, она не смогла увидеть явного: он предупреждал ее об опасности. Видимо тяжесть содеянного настолько тяготило его душу, что он пытался, хоть как-то, исправить содеянное.

Так внесло это хоть какую-то ясность в ее дело или еще больше запутало его? Логика событий ей была понятна, но то, что покончивший самоубийством человек явился е ней, чтобы сообщить об опасности, не укладывалось в ее понимание. В полном разладе сама с собой, Эшли двинулась дальше. Она решила не думать об этом пока не соберет достаточно информации.

Музей, одноэтажное широкое здание, располагался на окраине Уошборна. Возле него было установлено типи с откинутым пологом, что позволяло рассмотреть нехитрую обстановку внутри: две раскрашенных глиняных фигуры мужчины и женщины выполненных в натуральную величину, одетых в одежды степных индейцев конца века. Эшли вошла в прохладу безлюдного, просторного зала и миновала стенды и витрины за которыми красовались предметы обихода сиу.

За витринами висели домотканые одеяла, пояса расшитые бисером, мокасины, ноговицы, рубахи расшитые иглами дикобраза или окрашенными деревянными бусинами, головные уборы из перьев, трубки, скальпы, черепа бизонов и медведей, колчаны со стрелами и томагавк.

Она направлялась к двери с бронзовой табличкой с фамилией Эрб, пока дорогу не преградил охранник:

— Леди?

— Я бы хотела увидеть директора Эрба? Он у себя? — спросила она показывая своей удостоверение.

— Сейчас гляну, — усмехнулся охранник и спросил: — Как доложить о вас?

— Детектив Кларк.

Охранник коротко оглядел Эшли и открыл дверь.

— Шеф, к вам детектив.

Из кабинета что-то негромко сказали.

— Входите… детектив.

Эшли вошла. После необозримого пространства выставочного зала, кабинет показался ей тесным, в нем едва разместились стол, пара стульев и шкаф забитый книгами, журналами, каталогами и альбомами по искусству. Стены украшали самобытные поделки и картина с изображением прерии и резвящимися мустангами.

У окна, спиной к вошедшей, стояла стройная женщина в длинной расклешенной юбке, в замшевом жакете украшенном бахромой, надетом на белую водолазку, на ногах мягкие сапожки. Она рассматривала на свет лист старой пожелтевшей бумаги, но повернувшись, отложила его в сторону и пошла на встречу гостье.

— Директор Эрб?

— Детектив Кларк?

— Признаться, я думала о вас, как о мужчине.

— Забавно, как совпали наши представления.

Молодые женщины сдержанно улыбнулись, приглядываясь друг другу. Эшли заметила каким внимательным взглядом оглядела ее гладко зачесанные волосы, собранные в хвост, строгий серый костюм и синие элегантные лодочки, директор Эрб. Эшли тоже не скрывала своего интереса к ней. Лицо индианки было привлекательным и запоминающимся, выдавая твердый характер. Густые короткие темные волосы, тщательно уложены. Косметики на лице не было, оно и без того было ярким: черные глаза с длинными ресницами, яркие от природы губы и гладкая матовая кожа.

— Эшли Кларк, полиция Детройта, — представилась она, протягивая руку.

— Джози Эрб, — ответила индианка крепким пожатием. — Присаживайтесь. Кофе будете?

— Не откажусь.

Пока Эрб заправляла кофеварку, они не прерывали своего разговора.

— Вы приехали сюда…

— По поводу убийства Озерного Бобра.

— В этом деле я мало чем смогу вам помочь. Скорей всего вам нужно обратится к шерифу.

— Первым делом я обратилась к нему.

— Так вы виделись с Элком? И как прошла ваша встреча? — Джози обернулась к ней, не скрывая своего любопытства.

— Он тут же заявил мне, чтобы я выметалась из Уошборна.

Джози рассмеялась.

— О! В этом весь Элк. Вы сказали мне правду, Эшли, и мне это приятно вдвойне.

— А разве…

— Вопросы об Элке служат мне своеобразным тестом, без передачи ему разумеется. Он об этом не знает.

— У меня с ним не те отношения, чтобы я могла ему что-то передавать. Но про тест интересно. Не расскажете?

— Среди туристов довольно часто встречаются женщины, любящие приврать о себе. Ну, вы меня понимаете. Особенно так делают хорошенькие женщины или те, кто считает себя таковыми. Иногда я задаю им вопрос об Элке. Вы бы только послушали, какие небылицы мне приходится выслушивать о нем. По их словам выходит, что он чуть ли не Ромео, влюбившийся в них с первого взгляда. Он, конечно может быть вежливым, но не галантным.

— Неплохое развлечение а, Джози?

— Но главное развлечение бывает впереди, — подмигнула ей индианка, — когда я рассказываю ему некоторые, уж очень пикантные небылицы. Вы бы видели его лицо. Он просто из себя выходит.

— Так не любит белых?

— Настороженность к белым у нас в крови. С этим ничего не поделаешь.

— Мне тоже нравится ваша правдивость.

— Вы не обиделись?

— Это правда, и с этим ничего не поделаешь.

— Хорошо, что вы это понимаете. Но мы ведь хотели поговорить не об этом?

Джози поставила перед ней чашечку с крепким кофе, а Эшли раскрыла свой портфель-папку и достала оттуда несколько фотографий.

— Я приехала к вам как к эксперту. Вам знакомы эти предметы?

Сев на свое место за столом, Джози просмотрела фотографии. Пока она изучала их, Эшли изучала саму Джози. Лицо индианки при виде снимка щита словно замкнулось. Тонкие брови чуть сдвинулись. Она отложила в сторону снимки с курительной трубкой и поясом и указала на снимок щита.

— Это щит Волка и он украден. Вам придется его вернуть.

— Конечно, как только закончится следствие.

— Он принадлежит резервации.

— Мертвы все, кто имел дело с этим щитом и мне нужна информация о нем.

Джози замолчала, сжав руки. На столе остывал нетронутый кофе.

— Она уже не имеет никакого значения, — тихо проговорила Джози.

— Боюсь, так оно и есть. Вы уже очевидно знаете, что Слушающий Воду повесился.

Джози схватила пачку "Кэмел", вытащила сигарету и принялась искать на столе среди бумаг зажигалку.

— Вы курите? — спросила она Эшли, вдруг спохватившись.

— Нет.

— Ведете здоровый образ жизни?

— Стараюсь.

Наконец Джози отыскала зажигалку под какой-то квитанцией. Прикурив, она заметно успокоилась и выпустив изо рта клуб дыма, подумав, сказала:

— Мне самой мало что известно. Знаю только, что он хранился в течении долгого времени несколькими поколениями одной семьи, пока не был украден где-то в тридцатых годах. Темная история. Я услышала ее, когда была девочкой да и то случайно. Щит старались никому не показывать. Однако в те годы он ушел на сторону. То ли его пропил наследник хранящего, то ли его выкрали, не ясно. Шаман погиб. Но щит тогда смогли вернуть. Помню, меня поразило, что на его поиски послали Ищущего, Гонца и Воина. Для меня это звучало как сказка. Гонец сообщил шаману, что щит найден. Рассказывали, что один из тех белых, что украл щит, сам отыскал Ищущего и вернул его, чуть ли не на коленях умоляя взять его обратно. Воин успел сплясать над ним свой танец. Так щит снова очутился в резервации. Вокруг него начали плести разные небылицы. Говорили, что Ищущий — здешний врач, нашел Воина в соседней резервации. Говорили, что Воин был братом Ищущего, но этого не могло быть, потому что врач был белым, а полицейский из соседней резервации — индеец. Говорили, что если щит дарили, отдавали по доброй воле — он не причинял зла, но если его забирали обманом или силой — мстил. Вот все, что мне известно о нем.

— Необычайная история.

— Да, но не нужно относиться к ней легкомысленно.

— Уж кто-кто, а я далека от этого, поверьте мне, — и помолчав, Эшли задала следующий вопрос, глядя Джози в лицо: — Когда я верну щит в резервацию, он будет хранится у вас?

— Нет, это не экспонат, а охранный амулет, наделенный необычайной силой, — ответила ей прямым взглядом Джози. — Я знаю сильного шамана, который будет присматривать за ним.

— Но, может имеет смысл уничтожить его. Непонятным образом гибнут люди соприкасавшиеся с ним.

Индианка внимательно поглядела на Эшли. Она почувствовала, что белой известно много больше чем положено.

— Вы слушали, но не слышали меня. Щит хранили поколения сильнейших шаманов. Неужели они не сделали бы этого, если бы знали как. Видимо его нельзя просто взять и уничтожить.

— Но может быть ваш знакомый шаман знает, как это сделать?

— Какое вам дело до того, что будет со щитом дальше. Просто верните его резервации и доложите своему начальству, что дело закрыто. Больше он вас не побеспокоит.

— Я не могу этого сделать. Где гарантия, что все не повториться снова?

— Это уже не ваша забота. Или у вас есть другое предложение? О, да! Вы просто напишите протокол и засунете его в щит. Для вас белых все слишком просто.

— Я не говорю, что просто. Я хочу понять, что происходит. Что за чертовщина с этим щитом? И еще мне кажется, что вы знаете больше, но молчите.

— Я не болтаю о том, чего не знаю, — отрезала индианка. — Белые никогда ни во что не верили, даже в своего распятого Христа. Откуда я знаю, может вы хотите что-то поиметь с этого дела. Белые никогда не стараются за просто так, вы же очень упорны.

— Что я буду иметь? — раздельно повторила ее вопрос Эшли, не веря в то, что услышала его от Джози. Почему-то эти слова задели ее. — Я стараюсь так от того, мисс Эрб, что попала в трудное положение. То что вы мне сейчас рассказали и то что я услышала от шерифа, я не смогу повторить своему боссу. У меня нет даже подозреваемого, одни лишь необъяснимые смерти. Как вы думаете, что обо мне подумает мое начальство, если прочтет в моем отчете, что трое людей погибли из-за того, что не понравились духу шаманского щита. Кроме этого у меня ничего больше нет.

Эшли умолкла. Она старалась быть не только правдивой, но и убедительной.

Солнце шло на закат и кабинет погружался в сумерки. Последние его отблески, гасли где-то в углу, за шкафом. День трепетно умирал и мир погружался в небытие ночи. Женщины в полном молчании сидели друг против друга. Эшли немного успокоилась. Тем временем, в кабинете совсем стемнело и стало как-то неуютно. Джози докурила сигарету и затушила ее, с силой вдавив в пепельницу.

— Я провожу вас, — произнесла она, поднимаясь из-за стола.

Эшли поднялась вслед за ней. Она чувствовала себя страшно уставшей. Они прошли темный зал, освещенный лишь слабой подсветкой витрин. Прощаясь у дверей, Джози протянула Эшли руку и когда та пожала ее сказала:

— Я позвоню вам, если что-то вспомню. Вот моя визитка. Если опять понадобиться консультация, звоните мне.

Поблагодарив ее, Эшли направилась к скауту, на ходу пряча визитку в портфель, которая вряд ли ей понадобиться: Эрб никак не помогла ей и наверняка не будет помогать и дальше.

Штрафная квитанция за неправильную парковку, прижатая дворником к стеклу, вызвала недоумение, а потом невеселый смех. С чувством юмора у шерифа видимо было все в порядке. За антропологическим музеем простиралась прерия и Эшли в упор не видела знака, запрещающего парковаться. Здесь можно было парковаться где вздумается!

Вынув квитанцию и кинув ее в бардачок, Эшли поехала в гостиницу. У освещенных магазинчиков и баров стало оживленнее, и она высматривала ресторан или кафе, где бы не толпилась пьяная публика.

Ресторанчик "Матушки Клер" оказался именно таким, во всяком случае, возле него Эшли не заметила ни одной подозрительной личности. Обстановка ей тоже понравилась — она была по-домашнему уютна. Почти все столики были заняты, но ей удалось отыскать один свободный, видимо из-за своего расположения в самом углу, прижатый к стене, он оказался невостребованным. Заняв его, Эшли огляделась и совсем успокоилась, заметив несколько ужинающих семейств.

Взяв карту меню, она принялась изучать ее и к тому времени когда к ней подошла официантка, толстая старая индианка, уже определилась с выбором. Записав заказ, индианка ушла.

Эшли обдумывала свой разговором с Джози Эрб. Джози понравилась ей своей прямотой и внутренней силой, но слишком уж очевидно было то, что она не была откровенной. Джози знала много больше, чем захотела рассказать, либо не смогла этого сделать. Ее словно что-то удерживало.

Старая индианка, переваливаясь принесла ее заказ, поставила перед ней и, приветливо улыбнувшись, пожелала приятного аппетита. Ужин оказался вкусным, скатерть чистой, трепещущий огонек свечи в красном стакане завораживал и успокаивал мятущиеся мысли, ровный гул голосов отгораживал ее от остального мира, и Эшли совсем расслабилась.

Приветственные выкрики враз разрушили ее отрешенное настроение, заставив сосредоточиться на происходящем. В первую минуту она не поверила увиденному, потом напряглась, приготовившись к предстоящему. К ее столику направлялся грязный индеец. Грязный буквально. Красная бандана, кожаная куртка, вытертые джинсы и даже лицо были перемазаны машинным маслом. В одной руке он нес, перехватив за горлышки, две бутылки пива. Взмахом руки поприветствовав кого-то, подошел к столику Эшли и, придвинув ногой стул, уселся не спрашивая ее разрешения.

Эшли вспомнила, что совсем позабыла предупреждение шерифа, о том что должна немедленно покинуть город, предупреждения больше похожего на угрозу. Поморщившись от тяжелого запаха бензина, который принес с собой шериф, она брезгливо убрала со стола руки, сложив их на колени. Аппетит резко пропал.

— Добрый вечер, шериф Элк, — тем не менее вежливо поздоровалась она.

— Не скажу, что он для меня добрый, — тоном не предвещавшим ничего хорошего, заметил шериф, большим пальцем сняв пробку с бутылки. — До меня дошли слухи, что вы разъезжали по городу и задавали вопросы. А ведь вам ясно было сказано, чтобы вы покинули Уошборн. Здесь не любят излишне любопытных васичи…

— Сэр, я делала свою работу.

— …тем более ищеек, — закончил он, проигнорировав ее слова и, поднеся бутылку к губам, почти за раз ополовинил ее.

— Послушайте… — начала было Эшли, но шериф, опустив бутылку, перебил ее:

— Нет, это вы послушайте! Если завтра я увижу вас здесь, то арестую за неподчинение властям, и вашему боссу придется очень постараться, чтобы вызволить вас. Поняли меня?

Эшли кивнула. Он все равно не даст ей и рта раскрыть, тем более от запаха бензина и пива ее затошнило, закружилась голова. Ей хотелось, чтобы он побыстрее ушел.

— Да, — согласилась она было и вопреки своему благоразумному решению помалкивать, вдруг добавила: — Но, ведь и вы должны понять, что это дело уже вышло за пределы резервации, и что в ваших же интересах помочь мне распутать его как можно скорее.

— Помочь вам? — хмыкнул шериф. — Не смешите меня. Вам не понять того, что здесь происходит, детектив. Вы только все испортите. Уезжайте.

— Хорошо, — подумав, сказала Эшли.

— О' кей! — поднялся он из-за стола, к ее великому облегчению, прихватив свое пиво. — Тогда еще раз, детектив Кларк, я говорю вам прощайте. И очень надеюсь, что на этот раз, вы последуете моему совету.

От ее столика он отошел к расположившейся неподалеку компании, с нетерпением поджидавшей его. Они в открытую наблюдали за разговором Элка с приезжей дамочкой и встретили его с шумной радостью. Кто-то из сидящих за столиком, что-то со смехом выкрикнул, кивнув в сторону Эшли. Шериф ответил, насмешливо глянув в ее сторону, поднес бутылку к губам и громко рыгнул. Отвратительно! Компания грохнула дружным смехом. На Эшли стали оборачиваться. Видимо к хулиганским выходкам своего шерифа, Уошборн уже привык.

Эшли, сжав под столом руки, заставила себя остаться на месте. Это все, что она могла сделать в том глупом положении, в которое ее поставили. Она даже не могла ответить, потому что не понимала языка сиу. Перед ней предстал образ ее любимого героя, мудрого и странноватого Коломбо. Подняв вверх палец, чуть прищурившись, он сказал: "Неужели ты не видишь, что он прощупывает твою оборону? Он просто хочет вывести тебя из себя, что бы увидеть твое якобы "истинное лицо". Он хочет убедить себя, что он прав. Не давай ему повода быть правым. Ты согласна со мной?". Эшли успокоилась, невольно улыбнулась, взглянув на шерифа и встретив его цепкий, темный взгляд, выдержала его.

Помощь пришла с неожиданной стороны. К развеселившейся компании подлетела старая грузная официантка и раскричалась на мужчин, уперев пухлые кулаки в необъятные бока.

Присмиревшие мужчины только посматривали на разошедшуюся женщину, не смея ей перечить. Больше всех досталось Элку. Она буквально выталкивала его из ресторана, пихая в грудь. Элк приподняв руки с зажатой в одной из них недопитой бутылкой пива, чтобы не облить расшумевшуюся старуху, покорно пятился к выходу. Публика, посмеиваясь, наблюдала за происходящим с добродушным интересом, а Элк даже подмигнул кому-то из сидящих.

Индианка успокоилась лишь после того, как выпихнула шерифа за порог своего заведения. Под ревнивыми взглядами, лишившейся Элка компании, она переваливаясь подошла к столику Эшли.

— Каким негодником был, таким и остался, — ворчала она, перейдя на английский. — Придумал чего! Приходить в мой ресторан грязным, чумазым, пропахшим бензином… Я не посмотрю, что он шериф! И уж тем более никому не позволю с моими гостями обращаться по хамски, — все не могла успокоиться она. — Вы закажете что-нибудь еще? Советую вам пересесть вон за тот столик, а то тут до сих пор воняет.

— Можно мне еще оладий с кленовым сиропом, — от предвкушения у Эшли загорелись глаза, а это для матушки Клер являлось высшей похвалой ее кулинарного мастерства.

Номер "Уошборна", до которого Эшли в конце концов добралась, тоже порадовал ее. Во всяком случае постель была застелена свежим накрахмаленным бельем, а в ванной имелся душ. Просушивая волосы после душа и мечтая забраться в постель, Эшли услышала как ее сотовый снова запел низким хрипловатым голосом Луи Армстронга.

— Ты где? — мрачно поинтересовался Бишоп, когда она, выудив телефон из портфеля, отозвалась.

— В гостинице…

— Я перезвоню, — сказал он и отключился.

Через минуту пронзительно зазвонил телефон в номере. Эшли быстро подняла трубку. Звонок Бишопа встревожил ее, она предчувствовала недоброе и ничего хорошего не ждала от предстоящего разговора.

— Ну и как твои дела? — спросил он, но Эшли чувствовала, что его это совсем не интересовало, тем не менее коротко доложила:

— Убит владелец щита и убил его Боб.

— Понятно, — устало изрек Бишоп, едва дослушав. — Думаю тебе больше незачем задерживаться в этом сраном Уошборне. Давай обратно. Здесь черте что творится!

Зная по опыту, что Бишопу лучше не перечить, Эшли все же рискнула выторговать еще немного времени.

— Но я нашла эксперта по…

— Кларк, — перебил он ее, — Рон убит.

— Что? — переспросила Эшли.

— И убит в твоей квартире, — безжалостно добавил Бишоп.

— Что?

Эшли пыталась осмыслить услышанное, понять, как такое может быть… Рон?

— Ты меня слышишь? — продолжал капитан.

— Да, — прошептала Эшли и с трудом проговорила: — Вы сейчас сказали, что Рон… в моей квартире? Но… как?

— Поищи-ка в карманах ключи от своих дверей, — посоветовал Бишоп.

Выпустив трубку, Эшли вывернула карманы жакета, а после вытряхнула все из портфеля, уже зная, что не найдет их там и догадываясь, как погиб ее друг. Но еще была надежда, что она все же ошибается.

Она вспомнила, что когда закрыла квартиру, то держала ключи в руках, намереваясь положить их в портфель, но… сунула их в карман жакета, чтобы потом в машине переложить в портфель. Она слишком спешила сбежать из дома, так что благополучно забыла о них, а Рон, идиот несчастный, попросту стащил их. Что ему понадобилось в ее квартире? Этот вопрос она задала Бишопу, снова подняв трубку.

— Знаешь Фреда, его закадычного друга? Так вот, он говорит, что в день твоего отъезда Рон психовал. Он почему-то был уверен, что тебя достает какой-то парень и решил поговорить с ним, чтобы тот оставил тебя в покое.

— С кем?

— Ну с тем парнем, со Стенли Гарди. Рон звонил ему перед тем как был убит. Когда мы его нашли, он лежал перед столиком все в той же педерастической позе, и это Рон… — и Бишоп, не сдержавшись, грязно выругался. Он был на пределе.

Эшли судорожно выдернула из пачки очередную бумажную салфетку, приложив ее к мокрому от слез лицу. Она старалась, чтобы Бишоп не услышал ее всхлипований.

— Но, знаешь, его смерть отличается от смертей Боба, Стоуна и Фрискина тем, что кроме того, что он лежал задницей вверх, головой на полу, раскинув руки в стороны, у него еще было вырвано сердце.

— О Боже…

— После такого, сама понимаешь, ребята как следует взялись за этого Гарди. Но он твердит, что вас связывали лишь деловые отношения, ничего личного, и что вы, якобы, встречались лишь ради консультации о сиу.

— Он так сказал? — прошептала Эшли, все еще оглушенная смертью Рона.

— Это правда, Кларк?

— Да, — проговорила она, совершенно опустошенная.

— Ты в порядке?

— Да…

— Отлично! Тогда завтра же с утра отправляйся обратно в Детройт. Сдашь это дело мне и Фреди. Я лично займусь им. Все, Кларк! — и дал отбой.

Вслед за Бишопом, Эшли положила трубку на рычаг и добралась до дивана. Рон… дело, которое она так и не доведет до конца… вырванное сердце… Все эти мысли чуть шевелились, придавленные чудовищным осознанием смерти друга. И чем дольше она раздумывала, тем больше понимала свою вину перед ним. Это она виновата в его смерти! Почему она не могла быть откровенна с ним? Почему не щадила его чувств, хотя отлично видела, что она далеко ему не безразлична, но продолжала держать его на расстоянии? Почему не принимала помощи от него, видя, что он больше всего хочет помочь ей, что он тревожился за нее? А теперь ему вырвали сердце… Чудовищная смерть… Мир вокруг нее изменился, потому что в нем уже не было Рона. Все теперь будет другим без него.

Поняв, что больше не выдержит быть один на один со своей виной и мыслью о смерти Рона, Эшли нашла на столе визитку Эрб, валявшейся среди других вещей, вытряхнутых из портфеля, под своим удостоверением с полицейским значком.

Видимо Джози еще не ложилась спать, потому что тут же отозвалась энергичным низким голосом.

— Джози, — тихо и надломленно проговорила Эшли в трубку, боясь разрыдаться.

— Эшли? — индианка встревожилась. — Что с тобой? Что случилось? Подожди, я сейчас приеду.

Она примчалась минут через пятнадцать. Едва увидев подавленную Эшли, Джози сразу же направилась к бару, ступая по, валявшимся на полу, скомканным салфеткам. Звякнув стеклом, она выудила непочатую бутылку скотча и отвинтив пробку, плеснула в стакан и не разбавляя, после чего подала Эшли. Та сразу закашлялась, сделав глоток.

— Пей залпом, — велела Джози, усаживаясь в кресло напротив.

Она закурила, наблюдая, как Эшли давясь допивает скотч. Она не торопила ее и ждала, когда та заговорит сама. Боль немного отпустила Эшли и, хотя спиртное замутило сознание, она смогла довольно связно рассказать о гибели Рона. Джози слушала ее и курила.

— Вырвано сердце? — глухо повторила Джози, когда Эшли закончила свой рассказ. — Эта тварь набирает силу и вскоре примется бесчинствовать. Сила щита, судя по всему слабеет раз за разом, когда он вкушает кровь очередной жертвы. Щит уже не удержит его.

— Кого Джози? Кого удерживает щит?

— Я не знаю. Очевидно, какое-то воплощение зла. Я же говорила тебе, что о нем предпочитают помалкивать. Нужно поторопиться.

— Да, поторопиться, — кивнула Эшли, — потому что я не вернусь в Мичиган, пока не найду убийцу Рона… и знаешь почему? Потому что, как только я там появлюсь, меня тут же отстранят от этого дела. Я не могу вернуться, хотя Бишоп уже отозвал меня отсюда.

Джози задумчиво курила.

— Скверно, — сказала она про себя. — Очень скверно и еще хуже то, что щит у тебя дома.

Вдруг, пораженная своей догадкой, она уставилась на Эшли, забыв о сигарете, которую поднесла было ко рту.

— Эй, а ты мне все рассказала?

Эшли покачала головой и допила свое виски.

— Сколько времени находился у тебя щит?

— Ночь. И я проснулась в той же позе, в какой находились убитые им.

— О, черт! Дерьмо! И ты молчала!

— Ты же сказала, что тебе о нем мало что известно…

— Плевать, что я сказала! — закричала на нее Джози. — Пусть мне не известно, зато другим известно, но… слушай, если он подобрался к тебе, почему не тронул?

— Почему? — повторила Эшли, которой скотч ударило в голову.

— Почему не разделался с тобой, когда ты полностью была в его власти, а твоего друга, сильного мужчину, убил.

— Уби-ил… — горько вздохнула Эшли, всхлипнув.

— Не реви, а подумай, что все это значит?

— Что?

— А то, что он не смог убить тебя.

— Не смог… Почему это не смог?

— Может есть в тебе нечто такое, с чем он пока не в силах справиться. Собирайся, поедем к Дженни.

— К кому?

— Нам нужна помощь. Собирайся, — скомандовала Джози, затушила окурок в пепельнице и, подойдя к дивану, резким рывком подняла Эшли, заставив ее встать на ноги.

Пока та бестолково бродила по номеру, пытаясь собраться, Джози рассказывала:

— У меня не было времени заниматься этим… Конечно есть кое-что, но это так ненадежно… В отдаленных поселках живет моя тетка, Дженни Опавший Лист. От нее я частенько слышала о неком старом шамане, живущим за холмами в прерии. Она говорит, что он настолько же сильный шаман, насколько нелюдимый. Он делает так, что никто не может подойти к его дому, всем отводит глаза. Так что мы можем и не попасть к нему, если он не захочет нас видеть. Но загвоздка еще и в том, что когда я была девчонкой, он уже тогда был стариком. Может умер, я не знаю.

— Когда мы доберемся до него?

— Если отправимся сейчас, то завтра к вечеру должны быть на месте. Погоди, ты что же, собираешься ехать в этой узкой юбке и на шпильках?

— У меня с собой больше ничего нет.

— Не беда, заедем в супермаркет. Подберешь себе что-нибудь, пока я буду закупать продукты для Дженни.

— Возьмем твой "скаут", — сказала Джози, когда они вышли из гостиницы и тут же воскликнула, вытаскивая прижатую дворником штрафную квитанцию:

— Ого! Смотрю, Элк всерьез взялся за тебя. Похоже, скоро начнет фары бить. С него станется. Лучше будет, если я сяду за руль. Ты выпила и не знаешь дороги. И если Элк к нам прицепится, то лучше пусть имеет дело со мной!

Эшли покорилась и "скаут" на полной скорости промчался через спящий городок.

Эшли все ждала, что вот сейчас дорогу им преградит "ямаха" шерифа и с беспокойством посмотрела на две так и не оплаченные штрафные квитанции, валяющиеся на панели. Успокоилась она лишь тогда, когда скаут вырвался на пустынную, темную дорогу. Свет фар освещал убегающую вперед полоску асфальта. Вокруг стояла однообразие ночи, и только огромное небо, накрыв землю неподвижным мерцающим куполом, словно внушало, что их быстрое движение вперед просто иллюзия.

Измотанная последними событиями, убаюканная ровным ходом машины, Эшли незаметно для себя задремала, а очнувшись, обнаружила, что машина стоит у небольшого, ярко освещенного придорожного магазинчика. Джози не было, но мотор "скаута" работал. Эшли взглянула на часы: два ночи. Она потерла лицо, приходя в себя. Из магазинчика появилась Джози с двумя, битком набитыми бумажными кульками в руках, и Эшли поспешила открыть ей дверцу.

— Кажется, взяла все что нужно, — Джози передала Эшли пакеты и забралась в машину.

Оправив на коленях полы светлого короткого плаща, она взялась за рычаг передачи и тронулась, осторожно подавая назад.

— Зачем нам столько продуктов? — удивилась Эшли, пристраивая пакеты на заднее сидение.

— Один пакет для моей тетушки, другой для шамана, — пояснила Джози, выруливая на дорогу.

— Джози, мне так неудобно, что потратилась на подарки только ты. Но я возмещу свою долю, когда вернусь к своему портфелю. Я так ценю твою помощь.

Ей показалось или Джози на самом деле рассердилась, в сердцах передернув рычаг то нажимая, то отпуская педаль? "Скаут" переваливался на ухабах и подпрыгивал, утопая в рытвинах глубокой колеи, то выбираясь из нее, упорно двигаясь вперед, освещая разбитую дорогу фарами.

— Ты не о том говоришь, — резко бросила Джози. — И думаешь не о том, о чем следует.

Длинными ухоженными пальцами она сжала руль.

— Что ты думаешь о предназначении?

Эшли пожала плечами.

— Я верю, что человек должен выполнить то, что уготовано ему судьбой и предками. Осознано или нет, но человек идет к нему, хочет он того или нет. Кто-то сразу принимает свою судьбу, кто-то знать ничего не хочет, желая только сытой и спокойной жизни, а кто-то ясно осознав ее, бежит от судьбы, считая, что слишком слаб для подобной ноши.

Слушая, Эшли внимательно взглянула на нее.

— Ты о себе?

Джози кивнула.

— Я всегда считала, что предназначена для сохранения и возрождения культуры моего народа, его традиций и духа. Но ты пришла ко мне, и я все поняла о себе.

— Что например?

— Что зная много, я ничего не в силах сделать, что, оказывается, я просто не готова к своему предназначению.

— В чем оно, Джози?

— В том, что мне предстоит свершить.

Эшли ничего не поняла, но от дальнейших вопросов воздержалась. Она решила, что Джози они не нужны были, а если она сейчас и была с ней откровенна, то просто потому, что это был тот миг, когда невольно высказываешь наболевшее. И все же, хотелось бы яснее понять, что Джози имела в виду, под ее рухнувшими иллюзиями, о призвании, и того, что заставило пересмотреть их. Это все щит! И чтобы прогнать непрошеные, навернувшиеся вдруг слезы, Эшли отвернулась к окну.

Еще полчаса они тряслись по ухабистой дороге, пока "скаут" не въехал в поселок и не остановился перед небольшим деревянным срубом. Выбравшись из машины, женщины подхватили пакеты и поднялись на крыльцо в три скрипучих ступеньки.

Старая зеленая краска на двери потрескалась и отслаивалась чешуйками. Джози тихо постучала в нее и позвала хозяйку по имени, но ее зов так и не нарушил покой спящего дома. Его окна оставались темными и стоящая в нем тишина, так и не выдала присутствия в нем обитателей. В другом конце поселка затявкала собака. Джози забарабанила в дверь, буквально ходившую ходуном под ее ударами. Когда она остановилась и прислушалась, стало слышно стрекотание потревоженных сверчков в высокой траве у крыльца. В курятнике завозились куры.

Эшли огляделась, ощущая нетронутую первозданность этих неприглаженных цивилизацией мест. Она посмотрела на купол звездного неба, уходящего в такую необозримую высь, что захватывало дух. Оно было светлым от россыпи звезд, местами их скопление было настолько частым, что они белели светлыми пятнами. Кое-где его пересекала размытая дорожка млечного пути. Звездный свет делал ночную тьму там наверху легкой, прозрачной.

Эшли глубоко вдохнула свежий ночной воздух, пахнущий травами, он был настолько чист, что от него кружилась голова. Можно понять индейцев в их стремлении оставить себе нетронутую целомудренность природы, которую они боготворили, чтобы иметь такую роскошь, как свободно раскинувшееся над головой небо. Хотелось думать, что и цивилизации они противостоят именно поэтому, а не по причине, что им недоступны блага этой самой цивилизации.

Где-то в глубине дома скрипнула половица и послышались шаркающие шаги. Эшли обернулась к двери, а Джози, наклонившись к замочной скважине, что-то громко произнесла на языке сиу. Послышался звук поворачиваемого ключа, дверь со скрипом распахнулась, и старая индианка в длинном фланелевом халате сердечно обняла Джози. Искренне радуясь и все время то похлопывая, то поглаживая Джози по плечу, она провела их в дом и принялась хлопотать вокруг гостей, засыпая Джози вопросами и с любопытством поглядывая на Эшли.

Старушке было лет под семьдесят, ее седые белые волосы были коротко острижены. Темное скуластое лицо избороздили глубокие морщины, но оно имело выражение бесконечной доброты и терпения, которое снисходит ко всем людям, переносит их странности, а порой злобу и агрессию.

Джози вручила своей тетушке пакет с продуктами. Забрав пакет, старушка шаркая войлочными шлепанцами, отнесла его на кухню и вернулась оттуда с подносом, уставленным чашками, чайником и сахарницей. Джози торопливо перехватила его из старческих рук и поставила на стол. Она начала, что-то быстро, энергично говорить старушке, словно в чем-то убеждая ее. Та, улыбаясь смотрела на Джози и попросту не могла насмотреться на племянницу, видимо отмечая в ней изменения, произошедшие со времени их последней встречи.

Налив в чашку чай, Джози поставила ее перед Эшли.

— Спасибо, — пробормотала Эшли. — Но если можно, то я бы прямо сейчас отправилась спать.

Джози, кивнув на гостью, перевела тетушке ее слова и Дженни Опавший Лист знаком пригласила ее следовать за собой. Она провела Эшли в темную прохладную комнатку, включила бра на стене и показала на узкую кровать. Над нею, на стене было растянуто пестрое индейское одеяло. У стены напротив примостился диван, покрытый вытертым пледом. Подойдя к кровати, Дженни Опавший Лист, откинула тонкое шерстяное одеяло, явив под ним чистую простыню и плоскую подушку. Кивнув на кровать, старушка что-то сказала и пошаркала к двери.

— Благодарю вас… — пробормотала Эшли, — И вам спокойной ночи.

Быстро раздевшись и мимолетно отметив, что колготки поехали в нескольких местах, скомкав и сунув их в одну из лодочек, Эшли, оставшись в шелковой блузке, упала на кровать. Она поворочалась на жестком, с продавленной металлической сеткой, ложе, устраиваясь поудобнее, и под негромкий разговор, доносящийся из гостиной, крепко уснула.

Утро встретило ее пробуждение ярким солнцем и звонким гомоном птиц. Эшли спрятала лицо в подушку, вдыхая запах сухих трав которыми та была набита. От этого праздника жизни ей стало не по себе. Ощущение невосполнимой утраты вновь навалилось на нее. Рон больше ничего этого не увидит и не почувствует. Где справедливость? А разве она, Эшли, здесь не для того, чтобы эта справедливость была восстановлена? Это было бы правильно. И разве Рон и она пошли в полицию не для этого?

Эшли подняла голову и посмотрела на спящую на диване Джози. Юбку и жакет Эшли Джози аккуратно перевесила на старое кресло, из гобеленовой обивки которого, особенно с подлокотников, бахромой висели вытянутые нити. Когда-то Дженни Опавший Лист держала кошку, которая видимо облюбовала кресло, чтобы точить об него когти. Эшли была уверена, что кошка существовала у Дженни когда-то давно, потому что сейчас не чувствовала кошачьего запаха.

На старом комоде, придвинутом к окну, лежал небрежно брошенный джемпер Джози. Солнце заливало все углы комнаты и выцветшие ситцевые занавески не препятствовали его лучам, высвечивавшим пыль в углах, поблекшие обои, неумолимо выдававшие возраст этого жилья, как и возраст хозяйки. Стараясь не скрипеть продавленной сеткой кровати, Эшли потянулась к креслу за своей одеждой. Тихо одеваясь, Эшли покосилась на Джози. Похоже, солнце, бившее ей в лицо, не беспокоило спящую. Эшли разглядывала ее лицо, умное и сильное. Такие люди обычно знают чего хотят. Тем более были непонятны вчерашние слова Джози о собственном предназначении.

Натянув на себя юбку и жакет и подхватив лодочки, Эшли вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь. Дом Дженни Опавший Лист не имел водопровода, и все удобства были во дворе. Умывшись из примитивного рукомойника, висевшего над ведром воды, Эшли расчесалась, глядя в небольшое зеркальце над ним, после чего прошла в маленькую гостиную. Стоило попасть в этакую глушь, чтобы понять, что двадцать первый век — понятие условное. Здесь еще задержались и не хотят уходить сороковые годы двадцатого столетия. С другой стороны Эшли была восхищена тем, что Дженни Опавший Лист сумела сохранить быт своей молодости. Интересно, как она чувствует время? Ей подумалось, что может быть это и есть умение жить. Ведь при такой любящей и состоятельной, по меркам резервации, племяннице, старушка могла иметь все, что пожелает. Но в гостиной не было даже телевизора, только громоздкий ящик радио, прикрытый кружевной, связанной крючком, салфеткой.

С кухни доносился аромат выпечки, кажется хозяйка пекла оладьи, и звяканье чашек. На столе уже стояла вазочка с мармеладом и высокий кофейник из носика которого поднимался пар. Дженни Опавший Лист появилась из кухни, неся блюдо с горячими оладьями. Она с приветливой улыбкой выслушала вежливое приветствие гостьи и кивком показала на стул, приглашая завтракать.

— Разве мы не подождем Джози? — спросила Эшли.

— Джози, — кивнула старушка, ставя блюдо на стол.

— Вот и славно, — проговорила Эшли садясь за стол и оправляя на коленях юбку.

Она украдкой, чтобы не обидеть гостеприимную хозяйку, с интересом приглядывалась к ней. На этот раз Дженни была в темном с белым воротничком платье, явно выходном и явно одетом по случаю приезда племянницы. Седые волосы аккуратно уложены. Движения старой леди были неторопливы и осторожны.

— У вас очень мило, — светским тоном прервала затянувшееся молчание Эшли. — Но вам наверно тяжело жить одной в такой глуши?

Дженни Опавший Лист кивнула, налила кофе в чашку и пододвинула ее гостье. Эшли же подозревая, что старушке, уставшей от одиночества, попросту приятно слышать чей-то голос, продолжала говорить о том, что в тот момент приходило ей в голову: о погоде в Мичигане, на которую жалуются все, о своем вечно заедающем принтере, о несносной Рейчел, чувствуя как уходят последствия от выпитого вчера скотча. Помешивая ложечкой кофе, Эшли болтала без умолку, обращаясь к сидящей напротив хозяйке:

— Вы, похоже, католичка, раз носите крестик, а на полке у вас стоит статуэтка Девы Марии с пронзенным сердце. Так помолитесь о нас…

— Будь уверена, она так и сделает, — раздался голос Джози.

Она стояла в дверях гостиной, взъерошенная после сна, кутающаяся в теплый фланелевый халат своей тетушки.

— Как пахнет кофе, — восторженно промурлыкала она, быстренько подсаживаясь к столу, хватая оладушек и намазывая его мармеладом.

— Жаль, что твоя тетушка не понимает по английски, — проговорила Эшли, берясь за свою чашку кофе.

— Почему не понимает? — удивилась Джози, прожевывая оладушек. — Понимает и отлично говорит на нем. Она же учительница английского, преподавала в школе-интернате здесь в резервации. Но в последние годы предпочитает не объясняться на нем, да и не с кем. В поселке нет белых.

Дженни пододвинула племяннице чашку кофе и что-то сказала.

— Знаешь, ты ей нравишься, — сказала после Джози, повернувшись к Эшли. — Тетушка хочет, чтобы мы задержались у нее на денек, только мы не сможем. После завтрака, как только соберемся, уйдем.

— Значит, мы встречаемся с шаманом? — оживилась Эшли, с надеждой глядя то на Джози, то на Дженни Опавший Лист.

Старушка закивала, а Джози задумчиво проговорила:

— Я бы не радовалась раньше времени, потому что не совсем уверена, что мы застанем его. Тетушка говорит, что в поселке он не появлялся уже полгода. Если честно, то я даже затрудняюсь сказать, сколько ему лет, но Дженни говорит, что Ждущий у Дороги до сих пор ждет.

— Ждущий у дороги?

— Да. Это его имя.

Эшли задумчиво помешала ложечкой кофе.

— Оно у него очень символическое? — улыбнувшись, высказала вслух ее мысли Джози.

— Когда ты говорила, что нам нужно собраться, ты имела ввиду пакет с продуктами для шамана? — улыбнулась в ответ Эшли, но Джози шутки не приняла.

— На своих шпилька и в узкой юбке, ты далеко не уйдешь, — сказала она, кивнув на ее одежду. — И приготовься к тому, что Ждущий у Дороги может вообще отказаться с нами разговаривать и захлопнет дверь перед нашим носом, признав в тебе городскую. М-да, — она критически оглядела ее. — Думаю, сумею подобрать тебе что-нибудь. У Дженни осталось кое-что от Эндрю и Линн.

Пока Джози лазила на чердак, Эшли помыла посуду, в том числе и ту, что была свалена в тазу. Для этого ей пришлось натаскать воды из колодца, сменив свои лодочки на резиновые боты и закатать рукава шелковой блузки. В поселке не было водопровода, и Эшли заодно наносила старушке воды впрок, заполнив бак во дворе и все емкости, что имелись в доме.

Тем временем Джози стащила с чердака более менее приличные вещи, что нашла для нее. Сперва Эшли не решалась надеть чужую одежду, но выбора не было и, пересилив себя, она влезла в вытертые джинсы и вылинявшую, слежавшуюся футболку, вспомнив, что Рон как-то заплатил бомжу за его заскорузлое тряпье, чтобы сойти за опустившегося наркомана, а после неделю мазался чем-то вонючим.

— Мои старые джинсы, — рассматривала довольная Джози Эшли в ее "обновках". — Я-то думала, что тетушка давно избавилась от них. Когда-то, проводя летние каникулы у Дженни, я помнится, бегала в них на свидание с одним здешним парнем.

Обернувшись к старушке, ласково наблюдавшей за ними со снисходительностью старшего, которому возня молодых доставляет удовольствие и забавляет, она что-то спросила. Дженни расцвела улыбкой и, кивнув, ответила.

— Представляешь, тетушка утверждает, что тот красавчик сейчас толстый папаша троих забияк. Кто бы мог подумать, — засмеялась Джози и тут же, без сожаления отбросив воспоминания юности, перешла к действительности. — Пусть тебя не смущает, что джинсы велики в поясе, у Дженни на чердаке полно всяких ремешков, что-нибудь подберем.

Когда и эта проблема была решена, лодочки Эшли были безжалостно заменены растоптанными теннисками с разными шнурками. Сложив пакет с продуктами для шамана в брезентовый рюкзак, и приняв от тетушки собранную для них сумку с едой, молодые женщины двинулись в путь, оставив "скаут" во дворе у Дженни Опавший Лист. Старая индианка долго стояла на крыльце, глядя им вслед до тех пор, пока они не скрылись за поворотом дороги. Они шли размеренным ровным темпом, что выдавало в обеих любителей утренних пробежек.

По обе стороны пыльной, утрамбованной дороги простиралась все-та же бескрайняя степь, заканчивающаяся грядой скал, то подступающей к дороге, то удаляющейся далеко к самой линии горизонта.

Джози с рюкзаком за спиной, шагала впереди. Ее волосы были повязаны косынкой, прикрывавшей их от въедливой дорожной пыли. Рукава джемпера были поддернуты. День обещал быть теплым. Джози шла уверенно, ни разу не остановившись и не обернувшись, что вселяло в Эшли уверенность, что ее спутница знает куда идти.

Сама Эшли шла легко. Ходьба в разношенных теннисках доставляла удовольствие. Свободная футболка не стесняла движений, а длинный козырек бейсболки защищал глаза от яркого солнца. Легкий ветерок приятно обвивал лицо, и даже пыль не так раздражала.

— Теперь пойдем по прерии. Нам нужно выйти вон к тому холму, — остановившись, Джози махнула рукой в сторону от дороги. — Когда взберемся на него, отдохнем и перекусим.

— Похоже, ты не раз бывала в этих местах? — Эшли поравнялась и пошла рядом с ней.

— Ни разу здесь не была, но Дженни рассказала, как примерно добраться до Ждущего у Дороги.

— Примерно?

— Я индианка, — хмыкнула Джози.

— И почему это Ждущий у Дороги выбрал такое труднодоступное место для проживания? Просто удивительно, как он еще выбирается из этой глуши раз в год в поселок? — недоумевала Эшли, когда они пересекли прерию и, добравшись до пологого холма, начали взбираться на него. — Ведь это же с ума сойти можно, жить здесь одному в полной изоляции.

— Это удел всех мистиков. Согласись, трудно общаться с духами и слушать мироздание в многонаселенном, шумном городе. Тут ты выбираешь либо комфорт для тела, либо тишину для души, — слегка запыхавшаяся Джози остановилась, осмотрелась и, спустив с плеч лямки рюкзака, скомандовала: — Остановимся здесь и отдохнем. К вечеру доберемся до хижины Ждущего у Дороги. Мы почти пришли.

Приложив руку ко лбу, она подняла ее к небу и что-то сказала, поворачиваясь на четыре стороны света. Она о чем-то молилась. Перехватив взгляд Эшли, Джози сочла нужным пояснить:

— Помнишь, я тебе говорила, что к Ждущему у Дороги нелегко прийти?

— Да, — кивнула Эшли, — ты говорила, что он отводит людей от этого места.

— Он водит непрошеных гостей кругами и все до сих пор уверенны, что это место пустынно и что здесь обитают только дикие лисицы. Я попросила духов этого места быть милостивыми к нам и вывести нас к шаману.

— Духов этого места… — растерянно пробормотала Эшли.

— Это место силы, — коротко объяснила Джози и зашагала дальше.

Она скинула рюкзак и села на землю рядом с ним, больше не притрагиваясь к нему. Теперь настал черед Эшли заняться рюкзаком. Развязав его, она вынула и расстелила на траве газету и принялась выкладывать на нее нарезанную ветчину, уже остывший ежевичный пирог, яблоки и термос с кофе. Горячий и крепкий, он оказался как нельзя кстати, подбодрив утомленных путниц.

— Нам осталось только спуститься с холма, а там, по словам тетушки, до хижины шамана рукой подать. Спускаться — не подниматься, верно?

— Я спущусь и поднимусь и снова спущусь, только бы Ждущий у Дороги был жив-здоров и не завернул нас обратно, — Эшли откусив кусочек от ежевичного пирога, зажмурилась от удовольствия. — М-м, как вкусно…

— Да уж, что-что, а тетушка умеет готовить ежевичный пирог. Это ее коронное блюдо.

Эшли бросила на нее быстрый взгляд.

— Извини за бестактность, но можно личный вопрос?

Джози пожала плечами.

— Задавай. Ведь я могу ответить или не ответить. Спроси, раз хочешь.

— Почему ты одна?

— Я была замужем и ни к чему хорошему это не привело. У нас хватило ума разбежаться вовремя до того, как мы окончательно не испортили отношения.

— Но ты любила его?

Джози вздохнула и, прожевав ветчину, спросила:

— Что значит любовь? Отречение от себя. Некое безрассудство. Словом, ты любишь и не рассуждаешь. Но в том-то и дело, что испытывая сильное влечение к мужчине, я продолжаю оценивать его. Понимаешь? То время, что я была замужем, оказалось для меня потерянным. Из моего брака я вынесла раз и навсегда усвоенный урок — я не создана, чтобы жить одним замкнутым семейным мирком. Вместо того, чтобы тратить силы на слабого мужчину, поддерживая его в его эфемерных мечтаниях, которые быть может никогда не воплотятся в жизнь, я могу чего-то добиться сама, имея развязанные руки. И чтобы я могла поступиться собой, своей жизнью ради другого, должен встретиться сильный мужчина, намного сильнее меня, — немного, поколебавшись, она добавила. — Хотя… это тоже довольно спорное утверждение. Какое-то время я встречалась с Одиноким волком.

— С кем?

— Ты знаешь его как шерифа Элка.

— И?

— Кажется, ему тоже было все равно…

— Как это?

— Он тоже оценивал. Мы словно мерились силами. Я отступила. Ну а ты? Наверно, как все, мечтаешь выйти замуж?

— Мечтаю. Думаю, я не потеряю себя в браке. Просто изменюсь. Любовь творит тебя, а ты творишь семью, рожаешь детей, воспитываешь… Это творчество.

— А если поймешь, что ошиблась и впустую потратила свое творчество на никчемное ничтожество?

— Это не потерянное время. Что-то все равно меняется. Ты приобретаешь опыт. Осознает себя и свои силы он. Ничтожества и никчемность — это от слабости, тут ты права. Но любовь придает ничтожеству силу, а силе мягкость.

— Это навряд ли, — скептически хмыкнула Джози. — Тут потребуется терпение трех жизней, которых никто не имеет, а она у меня одна. Ладно… Пора идти.

Они спустились в небольшой распадок, где между холмами уместилась рощица и пошли по едва заметной тропе, петляющей среди деревьев. После безлюдной прерии с ее скудной сухой травой и свободно гуляющим по ее просторам ветром, Эшли не сразу привыкла к обступившим ее деревьям, закрывающим своей густой листвой небо. Недалеко, вдоль тропы бежал ручей, то расширяясь и подходя к тропе, то сужаясь, прячась в траве, его выдавал запах сырой земли, мелодичное журчание, да мечущиеся над водой стрекозы.

Эшли заметила, что Джози теперь шла осторожно, не торопясь и ногу ставила в след первой, и поняла, что они идут по чужой территории.

Прогалина открылась неожиданно, когда тропа резко повернула и деревья расступились. Тропинка пересекла ее и, вильнув, спряталась за валуном, мелькнув возле старого, развесистого дуба, росшего на краю прогалины. К нему, одной своей стороной прижалась приземистая хижина. Но внимание Эшли привлек валун, вросший в землю. Вся его поверхность была разрисована какими-то знаками и геометрическими фигурами. По другую сторону хижины у кустов орешника, окаймлявших прогалину, плотных и непроходимых, был устроен очаг, обложенный камнями. Над ним, на треноге, висел котел. На провисшей веревке, натянутой между двумя кольями, проветривалось разноцветное одеяло.

И тут Эшли заметила сидевшего на поваленном чурбаке, старика. Прикрыв глаза, он курил трубку с длинным деревянным мундштуком, прислонившись спиной к стене хижины.

Эшли удивилась: как это она сразу не заметила его? Она готова была поклясться, что старика не было, когда они вышли к хижине.

Джози решительно направилась к шаману. Эшли настороженно оглядываясь, — может она еще что-нибудь не заметила, — следовала за ней. Они остановились в трех шагах от старика, который, словно не слыша их приближения, прикрыв глаза, невозмутимо курил свою трубку.

Он был очень стар, намного старше Дженни Опавший Лист. Широколицее, скуластое лицо шамана казалось неподвижно от старости. Его бороздили глубокие морщины, прорезали широкий лоб, лежали меж густых бровей, а кожа впалых щек напоминала кору дуба. Узкие запавшие губы посасывали чубук трубки. От широких ноздрей массивного крючковатого носа к опущенным углам рта шли складки, придававшие его лицу, выражение торжественной надменности. Длинные седые волосы, расчесанные на пробор заплетены по обычаю индейцев в две тонкие косы.

Под выцветшей заношенной ковбойкой угадывалось высохшее старческое тело с жесткими уже негнущимися суставами, делавшими движения осторожными и угловатыми. Из-под обтрепанных джинсов выглядывали поношенные кожаные мокасины. Пальцами, чьи суставы распухли от артрита, он сжимал чашечку трубки. Однако же по нему нельзя было сказать, что он испытывает тяжкое бремя своих лет и отступил перед немощами. Он не производил впечатления беспомощного старика доживающего свой век в праздном бессилии и греющегося в последних лучах летнего солнца. Наоборот, лицо его выражало силу, собранность и внутреннюю готовность. Только к чему?

Просунув ладони в задние карманы джинсов, Джози ждала, когда он обратит на них внимание. Глядя на ее четкий профиль и решительно сжатые губы, Эшли ревниво подумалось, что вот у нее, служи она в полиции, не погибали друзья и она закрыла это дело, быстро разобравшись в таинственных смертях, докопавшись до их истинной причины, которые, наверняка оказались бы банально просты, а не полезла в дебри мистики. Старик, так и не подняв на них глаз, что-то проговорил. Эшли вопросительно посмотрела на Джози.

— Вы пришли. Обе, — перевела она.

Значит, все-таки слышал, как они подошли.

— Он говорит, что нас должно быть трое. Спрашивает о воине.

Женщины переглянулись. Шаман поднял глаза, ожидая от них ответа, и Джози почтительно ответила ему.

— Я сказала, что с нами нет воина, — тихонько пояснила она Эшли.

А Эшли смотрела на шамана, не в силах поверить, что такому древнему старику могли принадлежать эти темные, живые глаза с искорками лукавства.

Джози протянула ему пакет с продуктами, сопроводив это почти просящими тоном.

— Хо… — гортанно вскрикнул шаман и что-то с усмешкой добавил.

Джози смутилась и тихо рассмеялась, качая головой.

— Он сказал, что толку от ваших подарков, если ежевичный пирог Дженни Опавший Лист мы уже съели, — сказала она, вопросительно глядящей на нее Эшли.

Эшли была потрясена. Не мог же этот неповоротливый от старости человек, поспевать и следить за ними так ловко, что даже Джози ничего не заметила и вдруг спохватившись, полезла к Джози в рюкзачок.

— Нет, нет… осталось еще. Вот, — и она протянула старику завернутый в фольгу кусок пирога.

Тот внимательно глянул на нее, взял пирог, развернул фольгу и тут же сунул кусок в рот. Доев, он аккуратно ссыпал из фольги крошки в ладонь, кинул их в рот и, небрежно скомкав фольгу, отбросил ее в сторону. Ежевичный пирог тетушки Джози действительно пользовался популярностью.

Потом вновь сунул потухшую трубку в рот и выжидающе уставился на Джози, которая восприняла это, как разрешение сказать о том, с чем они к нему явились. Но прежде чем обратиться к шаману, она спросила у Эшли.

Не возражаешь, если я буду говорить с ним на сиу?

Эшли покачала головой. И когда Джози начала говорить, невольно прислушалась к незнакомому отрывистому, гортанному языку.

Ждущий у Дороги безучастно внимал ей, посасывая трубку, прикрыв глаза. Казалось, что он задремал. И даже после того как Джози умолкла, он долго сидел неподвижно. За верхушками деревьев остывало зарево вечернего заката. Из-за деревьев выползала ночная промозглая тьма поднимавшаяся от земли, неся с собой холод и неуверенность.

Наконец старик что-то сварливо произнес, и Джози повернулась к Эшли.

— Он говорит, что подумает над нашей проблемой, но в дом не пустит

В сумерках ее лицо белело неясным пятном.

— Он говорит, что мы можем переночевать здесь у костра, — сообщила она.

— Ночь в лесу? — содрогнулась Эшли, сразу почувствовав сырость ночного воздуха, но выбора не было и она бодро заметила: — Что ж, по крайне мере, он нас не гонит.

Джози кивнула, соглашаясь с ней и пошла к костровищу. Там, поставив пакет на землю, она по хозяйски огляделась.

— Думаю, мы неплохо устроимся, вот увидишь, — сняв рюкзак, она потерла руки. — Для начала соберем хворост для костра.

— А он нас случаем не испытывает? Как думаешь? — спросила Эшли индианку, когда полчаса спустя они сидели у разведенного костра и переворачивали прутом запекшуюся в золе картошку. — Он мне не кажется вредным.

— Он ломает в нас городских штучек.

— Откуда он узнал, что мы городские? У нас что, на лбу это написано?

— Может и написано. У шаманов особое зрение. Они видят то, что недоступно нам.

— Мне не по себе. Я уверена, что его не было у хижины, когда мы вышли к ней.

— Он отвел нам глаза.

— О каком воине он спрашивал? — перевела разговор Эшли, чувствуя, что при всем своем желание не может принять объяснений индианки.

Джози подняла прут с насаженной на него картофелиной, покрытой серым налетом пепла, и подула на нее.

— Помнишь, я рассказывала тебе легенду о том, что как только пропадает щит, появляется Ищущий, Гонец и Воин?

— Ты серьезно?

— А разве щит не пропал? Разве ты не расследуешь странные смерти, связанные с ним?

— Послушай, я ищу рациональные ответы…

— Ты их нашла? Нет. Поэтому ты здесь.

Осторожно отколупнув дымящуюся обугленную корку от, исходящей горячим ароматом нежной мякоти картофелины, Джози невозмутимо спросила:

— Чего ты хочешь: гарантии, что твое расследование не зашло в тупик или все же докопаться до истины?

Эшли задумалась. Ей очень хотелось раскрыть это дело, не создавая очередного висяка, но оно неумолимо скатывалось к какому-то иррационализму, увлекая за собой и ее, и Эшли никак не могла вернуть ход расследования в нормальную колею, где все было бы объяснимо и выстраивалось в логическую цепочку, четко укладываясь в рамки разумного.

Женщины молчали, не спеша укладываться. Спать не хотелось и они сидели у костра. Вечер у разведенного огня — время неспешной беседы и долгих историй, когда утомленная дневными заботами душа томится желанием быть понятой, а твои негромкие слова могут быть услышаны не только собеседником, но и ночными звездами.

Тяжелый вздох Джози отвлек Эшли от ее мыслей.

— Джози?

— Все в порядке, не обращай внимания. Не всегда легко свыкнуться со своей судьбой.

— С судьбой?

— Я Ищущая. Поэтому я здесь. Предстоит нелегкое испытание и я не знаю выдержу ли его.

— Это и есть твое предназначение? — и когда Джози кивнула, спросила: — Тогда зачем здесь я?

— Очевидно, ты Гонец. Ты принесла весть о щите.

— Ты знала больше чем рассказала мне.

— Мое знание не подтвердило бы ни одно из твоих предположений или версий. Это все на бытовом уровне.

— Что значит — на бытовом уровне? Информация есть информация, какой бы она ни была.

— Информация… — усмехнулась индианка. — Только вы, белые, способны Шепот Великого Ватанки назвать подобным механическим словом.

— Суть от этого не меняется.

— Как-то мой дед сказал мне, что в Ищущем должна течь кровь белых. Во мне она есть. Мой дед был васичо, он погиб и я помню только его брата, такого же полукровку, как и я.

— Твой дед был индейцем?

— Нет. Он был белым. Васичо.

— А его брат полукровка? То есть у них был один общий родитель?

— Да.

— И твой дед имеет, какое-то отношение к щиту?

— Ну да. Я расскажу тебе о моем деде и может быть ты найдешь в его истории не только свою разлюбезную информацию, а услышишь Шепот Великого Ватанки. Так вот…

Иногда на отдаленных фермах жили странной жизнью: тем, кто был слаб, доставался тяжкий удел, а подлость творила беззаконие, оставаясь безнаказанной. Там, где правила грубая сила, всегда так было.

Тогда шли бои. Индейцы не хотели уступать генералу Кастеру. Они еще имели силу. Ночью в отдалении слышалась стрельба. Она длилась недолго и вскоре стихла, а утром, когда хозяйка фермы вошла в хлев, то обнаружила в нем индейца и испугалась. Это был сиу. Боевая раскраска смазанная кровью, придавала ему устрашающий вид. Он знаком попросил, чтобы женщина не шумела и потерял сознание. Оказалось, что индеец едва ли старше самой Катрин и рана его была страшной.

Ее муж, Гордон, не уставал повторять, что краснокожие это даже не дикари, а животные, потому что живут не по заповедям божьим, одеваются в звериные шкуры, а то и ходят голыми. Он говорил, что они жестоки от того, что Господь не дал им человеческого сознания и от того они не спосбны жить, как нормальные люди, и похожи на бродячих псов. Катрин считала их людоедами. Гордон подробно рассказывал, как краснокожие издеваются над белыми, как мучают и истязают женщин и детей, а все от того, что не знают Христа, живут не по божеским заповедям, хлеба не сеют и едят сырое мясо.

Но Катрин была христианкой и добрым человеком. То есть, она никогда не думала о ком-то плохо и человеку приходилось очень постараться, чтобы уронить себя в ее глазах. Может именно это и позволяло ей терпеть такого мужа, как Гордон. Поэтому она не увидела в беспомощном дикаре ни людоеда, ни жестокого насильника и убийцу, а лишь умирающего мальчишку. Она остановила его кровь, обмыла и перевязала рану и как могла лечила, пряча его в сене.

Индейцу повезло, что хозяин фермы не заглядывал в эти дни в амбар. Наступили горячие деньки, нужно было убирать урожай и семья от зари до зари работала в поле. Но поздними вечерами Катрин прокрадывалась в амбар, чтобы посмотреть на рану индейца. Она очень боялась раненого и своего мужа и мечтала, чтобы дикарь побыстрее окреп и покинул ферму.

За это время, они не сказали друг другу ни слова. Индеец съедал все, что она ему приносила. На ее синяки, покрывавшие руки, а иногда шею и лицо, он не обращал внимания, это было не его дело, женщина принадлежала не ему. Она же старалась побыстрее перевязать его, пугливо вздрагивая при каждом шорохе. Как-то вечером, пробравшись в амбар, Катрин не обнаружила индейца и вздохнула с облегчением, горячо возблагодарив за это бога. На этот раз она легко отделалась.

Катрин вышла из семьи нищего фермера, у которого детей было больше чем земли, да и та оказалась плохой. Искать другую не было ни сил, ни средств. А потому отец Катрин, не задумываясь продал свою среднюю дочь некоему фермеру, что возвращался из отдаленного форта, где выгодно сбыл излишки своего урожая. Здоровяк фермер хвастал, что в ближайшем городке ему бы столько нипочем столько не заплатили, зная его тягу надуть партнера.

Он возвращался навеселе с кошельком, тяжелым от денег. У него, правда, хватило здравого смысла остановиться на ночь в убогой ферме. Всю ночь он пил с хозяином, щедро угощая его виски. Сам хозяин, тщедушный рыжеволосый человек, поддакивал и подчинялся Гордону, выслушивая все его небылицы, потому что тот, просто, сорил деньгами. И всю ночь им подавала и прислуживала его послушная, кроткая дочь. А утром, громгласный гость выложил перед ним кучку серебряных монет. Так светловолосая девушка стала его собственностью.

В праздничные дни, когда Гордон с семьей отправлялся на мессу в городок, он производил впечатление добропорядочного фермера и главы семьи. Он наряжался в свой праздничный сюртук, расчесывал рыжую бороду, приглаживал волосы гребнем, разделяя их на прямой пробор, для верности смазав медвежьим жиром, чтобы они не торчали в разные стороны. В такой день родители могли себе позволить купить лакомства, орешки или леденцы для Джошуа. Праздник заканчивался, когда Гордон, оставив Катрин и сына, с довольной ухмылкой вваливался в кабак. Тогда Джошуа жался к Катрин, предчувствуя побои, которым будет подвергнут он и его мать по возвращению домой, и леденцы уже не радовали его. А Катрин покорно ждала у кабака, когда разбуянившегося мужа можно будет забрать домой.

В тот раз ему не хватило денег чтобы досидеть до конца в шумной попойке и его выставили раньше времени. Гордон обвинил в этом Катрин и сына, заорав, что это из-за них у него нет монет на выпивку, что они ему только помеха и лишний рот, и вот чем это все закончилось. Он вынужден из-за них возвращаться домой, не повеселившись как следует. Однако, Гордон взял свое. Он столкнул Катрин с повозки посреди степи, а расплакавшегося Джошуа, испугавшегося за мать, вытянул плетью.

Бедную женщину не беспокоило, что она идет ночью одна по прерии. Она боялась за сына и горячо молилась, чтобы муж в пьяном угаре, позабыл о нем, оставил бы его в покое и не причинил ему вреда побоями уже предчувствуя, что всю их тяжесть придется испытать на себе детскому тельцу Джошуа. Ее не пугали волки или индейцы, все они не шли ни в какое сравнение с жестокостью Гордона. Она брела в полной темноте, горячо молясь за Джошуа и умирая от страха за сына. Временами ей казалось, что позади нее словно ступают копыта лошади, но останавливаясь и настороженно прислушиваясь, не слышала ничего. Когда она перед рассветом подошла к своему дому, то уже не могла молиться, отупев от усталости и бессонницы.

Она нашла храпящего Гордона, развалившегося на кровати, а Джошуа, побитый и голодный спал в углу, свернувшись калачиком, как маленькая несчастная собачонка. Он сразу же проснулся, едва Катрин переступила порог горницы и, тихонько хныкая, потянулся к ней. Он не плакал, боясь разбудить отца. Прижав к себе сына, утешая и осыпая его поцелуями, Катрин забылась на несколько минут чутким сном. Всего на несколько жалких минут, потому что была разбужена протрезвевшим и злым мужем. Увидев еще спящую жену, в грязной юбке, растрепанную и бледную, он побил ее за нерадивость, так и не вспомнив, как поступил с ней, оставив в степи ночью одну.

В тот год зима выдалась особенно холодная. Охота не приносила Гордону ничего, а поскольку урожай был небольшой, продукты приходилось экономить, чтобы хоть как-то дотянуть до весны. Большая часть еды доставалась Гордону, потому что он охотился, но ему нечасто везло. Катрин отдавала свою еду Джошуа, но мальчик слабел и все время болел. Саму Катрин шатало от недоедания и недосыпания, хижина как следует не протапливалась, а уснуть в холоде было сложно. В середине декабря случилось страшное. Жестокая простуда свалила самого Гордона. Катрин варила из муки кашу-клейстер и кормила семью. Как-то, выйдя из хижины, она увидела лежащие посреди двора тушки глухарей. Она не особо задавалась вопросом откуда они, потому что это была еда, спасение для ее сына и мужа. Через три дня, она нашла двух лежащих посреди двора подстреленных зайцев, а потом и целый олений бок. Но сколько она ни оглядывалась вокруг, увидеть благодетеля так и не смогла, хотя отчасти догадывалась кто им был.

Поправившись, Гордон перестал ходить на охоту вообще. Зачем? Жена и так приносит им мясо, он предпочитал не спрашивать откуда оно. Мясо есть и довольно. А весной слегла ослабевшая, вконец измученная Катрин, что ввело ее мужа в страшное раздражение. Как-то он впал в гнев от того, что жена не смогла подняться с постели, когда он ей велел. Тогда он выволок тюфяк с больной на улицу, в грязь и растаявший снег и бросил посреди двора. За ней бросился Джошуа, все эти дни трепетно, преданно и неумело ухаживавший за матерью в меру своих детских сил и разумения. Угрюмо наблюдая за ним, Гордон захлопнул дверь хижины.

Малыш плакал над умирающей матерью, лежа рядом с ней в снежной жиже. В какой-то момент он поднял голову и увидел стоящего рядом индейца. Мальчик испугался и хотел уже было закричать, зовя на помощь отца, но передумал, после того как краснокожий развернул широкий медвежий полог и укутал лежащую в одной сорочке, Катрин. Мальчик не раз слышал, что говорил об индейцах его отец, но тот, что сейчас стоял рядом, не казался ему христопродавцем, людоедом или иудиным отродьем. Он поднял на руки его маму, которую выбросил во двор отец и, повернувшись к мальчику, внимательно посмотрел ему в глаза, после чего повернулся и пошел от хижины. Джошуа побежал за ним, он понял, что индеец позвал его за собой, что он забирает с матерью и его. А потому, когда дверь хижины со стуком распахнулась, он, вцепившись в леггины индейца, закричал от ужаса.

Разъяренный Гордон вывалился на крыльцо с винчестером в руках, крича, чтобы краснокожий не смел лапать его жену, иначе он разнесет ему башку. Индеец положил Катрин обратно на землю, пока Гордон орал на сына, чтобы он, безмозглый ублюдок, отошел наконец от индея и не мешал ему пристрелить его. Гордон никак не мог понять, что Джошуа защищал мать, а никак не индейца. Ни разу в жизни он не видел такой ловкости и стремительности, с какой индеец увернулся от его выстрела. Огромными прыжками, краснокожий пересек двор и прыгнул на Гордона, судорожно дергавшего затвор. Нож вошел в его жирное горло, и Гордон с булькающим звуком, как мешок, свалился на крыльцо. Индеец выдернул нож и, подобрав винчестер, подошел к мальчику. Джошуа равнодушно посмотрел на убитого отца и вновь склонился над матерью. Отдав ему винчестер, индеец взвалил Катрин на плечо и донес ее до лошади, которую оставил за деревьями.

В лагере индейцев шаман выходил белую женщину, а ее мальчик окреп. Кроме того, у Джошуа появилась куча друзей и он по большей части был все время занят, чтобы быть с матерью. В это лето он стал настоящим охотником. Научился ставить силки и стрелять из лука. Расщепленная Стрела, индеец который спас их, сказал, что из ружья ему стрелять еще рано, но показал как его разбирать, чистить и собирать. Когда Катрин окрепла, она и Джошуа вернулись в свою хижину, но они часто и подолгу гостили в лагере индейцев. Ее забитость исчезла, она расправила плечи и часто теперь смеялась. Никто из индейцев ее не обижал, и Джошуа частенько слышал, что ее называют женщиной Расщепленной Стрелы. С чем он молча соглашался, объяснив себе все это со своей детской точки зрения. Разве не Расщепленная Стрела спас их от Гордона?

Как-то вечером, сидя с ним у костра, мальчик спросил индейца почему он им помогает, и Расщепленная Стрела рассказал, как Катрин выходила его, тяжелораненого и не выдала Гордону. Однако, Джошуа стал понимать больше, после того, как однажды в жаркий полдень погнал своего пони на водопой. В это время к реке подошла его мама, чтобы набрать ведро воды. Он хотел крикнуть ей, помахать рукой, как вдруг заметил Расщепленную Стрелу. Он помахал бы и ему, но что-то в их поведении остановило его. Расщепленная Стрела подошел к Катрин и, взяв у нее из рук полное ведро, поставил на землю. Они обнялись и он, прижав ее голову к своей груди, зарылся лицом в выгоревшие на солнце до белого золота, волосы женщины. Джошуа тихонько покинул берег. Ему нужно было подумать над тем, правильно ли то, что его новый отец — индеец. Но ведь сердцу не прикажешь. Слишком много им с матерью пришлось хлебнуть от Гордона. Он с содроганием думал, что когда вырастет может стать похожим на него, грузного, неповоротливого, сопящего как кабан, заросшего жесткой рыжей щетиной, подозрительно глядящего на все маленькими глазками. А ему хотелось быть похожим на Расщепленную Стрелу, молодого, легкого на подъем, с сильным гибким телом, с открытым лицом и простодушным смехом.

Отчим много знал о звериных повадках, помог ему выбрать щенка, научил сидеть в седле, а потом обходиться и без него. Он мастерил с ним лук и вырезал стрелы, они ходили ловить рыбу и много плавали. Сначала мама боялась за него, но потом привыкла. Индейцы не очень-то считались с женскими возмущениями и криками, но это не обижало и не оскорбляло Джошуа, к тому же Расщепленная Стрела иногда так смотрел на маму, что мальчик невольно отводил от них глаза. Это было самое счастливое лето в его жизни. То лето было счастливым и для Катрин. Она любила.

С наступлением осени, они вернулись в хижину, что сильно расстроило Джошуа. Это означало, что придется расстаться с друзьями и с Расщепленной Стрелой. Но мама сказала, что ни в коем случае нельзя пропускать школу, и они посмотрели на Расщепленную Стрелу, ожидая его последнего слова. Индеец долго молчал, а потом сказал, что никакой учебой нельзя гнушаться и если тебя чему-то учат, нужно учиться. Но Джошуа беспокоился за маму, как же она останется зимой в хижине одна.

— Если ты, Одуванчик, не против, то я позабочусь о ней, — сказал Расщепленная Стрела ему, как равному, и Джошуа, подумав, важно кивнул.

Уезжая в школу-интернат, он был уверен, что никто не обидит Катрин, Расщепленная Стрела не позволит. С индейцем было легко, он никогда не заставлял слушать себя, не говорил что делать, не был шумным и не занимал много пространства, а всегда сидел на одном и том же месте у очага и все время что-то мастерил и вытачивал. В доме было вдоволь мяса, когда бы Джошуа не возвращался из школы. Расщепленная Стрела всегда советовался с ним, как со взрослым и подолгу обдумывал его слова, а потом говорил почему тот или иной совет не годится или, напротив, хорош. И еще он знал много всяких историй.

В Рождество мальчика встревожило поведение Катрин. Она стала рассеянной, медлительной, все время думала о чем-то, иногда словно забывая сына. Джошуа тут же высказал свою обеспокоенность Расщепленной Стреле, когда тот по глубокому снегу пришел в хижину, чтобы повидать пасынка. Индеец молча грел руки у огня, потом сказал:

— Ты еще растешь, Одуванчик, но твои слова, слова мужчины и потому я спрашиваю: хотел бы ты, чтобы я стал твоим отцом? — он повернулся к Джошуа, глядя ему прямо в глаза.

— Но… разве ты, Расщепленная Стрела, не стал им еще летом? — страшно удивился мальчик.

Индеец чуть заметно улыбнулся и кивнул.

— Ты и я, оба любим заботится о твоей маме, но придет срок, и нам нужно будет позаботиться о твоей маленькой сестре или брате.

Джошуа это озадачило. Что имеет в виду его отчим? Как он может заботиться о младенце, если он все время проводит в школе-интернате?

— Это так, — согласился Расщепленная Стрела, когда Джошуа высказал ему свои сомнения. — Но твой брат или сестра родится полукровкой. Ему или ей придется посещать школу белых и там, ему или ей, придется нелегко.

— Я буду защищать его или ее, — важно ответил Джошуа.

Мужчины посмотрели друг другу в глаза, как два вождя, заключивших между собой важный договор. Весной произошло много всяких событий. Расщепленную Стрелу выбрали военным вождем. Табун племени значительно увеличился, и там теперь бегало много жеребят. Джошуа сдал все экзамены начальных классов, а Катрин родила ему братика.

Зато лето выдалось сложное. Маленького братишку Джошуа крестили, назвав Майклом, для старшего он стал просто Майки, да так и оставался им до конца. Но соседи фермеры, да и в городке, стали относиться к Катрин по-другому.

Поначалу, когда погиб Гордон, все тревожились, как она перенесет эту зиму одна с сыном и выживет ли вообще на дальней ферме. Ей прочили в мужья солидного и достойного человека, вдовца с тремя детьми, однако женщина предпочла спутаться с краснокожим. Общество подобную связь не признало, но Катрин было все равно. Она жила вдали от этого самого общества и была счастлива. Но так не могло долго продолжаться, и вопрос о том, чтобы возобновить посещения воскресных служб, как ни странно, поднял Расщепленная Стрела.

Катрин резко сказала, что сама усердно творит молитвы дома и бога не забывает, а до соседей ей нет никакого дела. Расщепленная Стрела ничего не ответил. Он встал и ушел за занавеску, где стояла их кровать, и вскоре вышел оттуда одетый в свои лучшие одежды. Он знаком велел Джошуа умыться, одеть выходной костюм и вышел. Причесываясь и одеваясь, Джошуа видел из окна, как отчим вывел во двор лошадь, заложил двуколку, и поспешил присоединиться к нему. Они ждали до тех пор, пока не крыльцо не вышла хмурая, готовая отправиться на службу, Катрин.

Поначалу было нелегко выдерживать косые взгляды и шушуканье сплетниц за спиной, а знать, о том, что твое имя треплют, было просто невыносимо.

Трудно было и Расщепленной Стреле, когда его задирали молодчики. Как-то, сидя у конской привязи, он с невозмутимым видом метнул нож в одного из задир. Нож по рукоять вошел в столб, к которому привязывали коней, просвистев у самой щеки побледневшего храбреца. Доставалось и Джошуа в жестоких драках с мальчишками, обзывавшего его индейским ублюдком. Со временем городок привык и молчаливо принял семью Катрин. Расщепленная Стрела умел смотреть далеко.

Джошуа, к его огорчению, редко выпадало бывать в лагере сиу, потому что надо было помогать матери по хозяйству.

Его отчим разрывался между своей белой женой и обязанностью вождя племени. Позже Джошуа узнал, что Расщепленной Стреле пришлось улаживать свои нелегкие проблемы о которых он молчал. Его обязали взять вторую жену, индианку, но молодой вождь отказался ввести в свое типи другую женщину. Для того, чтобы присматривать за палаткой во время кочевок и вести хозяйство он взял к себе старуху, потерявшую всех своих детей. Он дал ей кров, кормил ее, а она делала всю женскую работу и приглядывала за вещами Расщепленной Стрелы, когда он уходил к жене.

Так они и жили. Катрин с тревогой ждала своего мужа, и он всегда возвращался к ней и двум своим сыновьям, которыми страшно гордился. Пробежавшие как вода в весенний паводок годы, показали, что Расщепленная Стрела ошибся насчет мальчиков и получилось так, что задира Майк защищал старшего брата от нападок одноклассников. Джошуа же выпадало выслушивать нарекания на младшего от преподавателей и покрывать его перед родителями. Катрин кое-как справлялась с младшим сыном-сорванцом, который мечтал кочевать с племенем отца круглый год.

Для сиу наступили трудные времена. Политика по отношению к индейцам заметно ужесточилась. Появились резервации, в которые загоняли свободных людей. Племя Расщепленной Стрелы как могло уклонялось от этого. Самому ему уже вменялось в вину то, что его жена белая, а потом его вообще отстранили от обязанности вождя. Расщепленная Стрела тяжело переживал это. Он оставил племя и ушел к своей семье. Целыми днями он безучастно сидел у очага и курил трубку. Иногда он появлялся в городке, куда его сопровождали сыновья.

Стали замечать такую странную вещь, что Джошуа все больше походил на отчима, тогда как Майк имел черты матери и что-то от неукротимости Гордона в своем характере. Джошуа тяготел к индейскому быту, и образу мыслей. Майк старался познать все. В то время, как Расщепленная Стрела, узнав об участи племени, которое все-таки загнали в тесную резервацию с каменистой почвой, поехал туда с Джошуа, Майк умудрился поступить в колледж и покинул ферму. Для него словно не существовало ничего невозможного. Расщепленная Стрела вернулся из резервации подавленным. Его старший сын с тревогой заметил, что в темных косах отчима появилась седина, а у рта залегли горькие складки.

Джошуа тяжелее всех переживал его смерть, и так и не смог до конца смириться с ней. Он был преданным сыном. В те дни за фермой Катрин было две могилы. Одна из них, ухоженная и возле нее частенько простаивала то вдова, то безутешный сын, хотя вместо креста в ее изголовье был воткнут шест с повязанной на ней тряпицей. На другой, из-за высокого, буйно разросшегося бурьяна, выглядывала верхушка сгнившего, покосившегося креста — могила Гордона.

Джошуа стал врачом и переселился в Уошборн к своей избраннице. Она была из сиу и на десять лет моложе своего мужа. Мой дед взял всю ее семью под свой кров и обеспечил им безбедное существование. Он был Ищущим. Однако долгое время находился в неведении относительно щита, пока Стерегущий Тропу не понял, что пришел срок просветить его. А вот Майка помотало по свету. Колледж он так и не закончил из-за какого-то инцидента. Воевал в первую мировую. Вернулся в родной городок, стал полицейским и все время был при Катрин. Но когда из Уошборна был украден щит, шаман призвал его и Джошуа на помощь. Что случилось с ними в хижине Стерегущего Тропу, не знает никто. Моего деда Джошуа и шамана нашли мертвыми. Полиция утверждала, что это сделал бродяга, чье тело находилось в той же хижине, что его якобы пристрелил Майк. Я его плохо знала, хотя помню хорошо. Он не сказал мне ни словечка. Он вообще не говорил после того, как такой страшной ценой, удалось вернуть щит сиу. Это все, что я хотела рассказать тебе и надеюсь для тебя мой рассказ стал не только информацией?

— Да, — тихо подтвердила Эшли. — Не только информацией. Значит Расщепленная Стрела был хранителем щита? — спросила она.

— Щит хранился у шаманов. Всегда. Но кроме этого за ним приглядывали избранные воины. Расщепленная Стрела был одним из них, потом мой дед и его брат.

— Стерегущий Тропу был шаманом, твой дед Ищущим, его брат Майкл — Воином. Кто же тогда оказался Гонцом?

— Я плохо знаю ту историю со щитом. Майкл молчал когда его допрашивали в полиции, и после молчал до самой своей смерти. Я как могла пыталась узнать о гибели деда. Говорили, что Гонцом оказался один из тех бродяг, что стащили щит у Стерегущего Тропу.

— Довольно странное предположение, — с сомнением проговорила Эшли.

— Ничуть, если учесть то, что в хижине шамана нашли тело этого бродяги. Он оставался с ними до конца.

— Это ничего не доказывает. Его могли удерживать против воли.

— Может быть и так, а может быть и нет. Наши старики, очевидцы тех событий, рассказывали, что посетив, слегшего после кражи щита, шамана, дед сразу же послал весточку Майклу. Полиция резервации землю рыла, разыскивая воров, но почему-то именно Майклу удалось арестовать одного из них. Знаешь почему? Бродяга нес щит туда, откуда украл его, в хижину шамана. Майкл направлялся туда же. Естественно, он задержал воришку, но отвел не в полицию, а к Стерегущему Тропу. За достоверность этих слухов, сама понимаешь, я поручиться не смогу. Прошло слишком много времени, чтобы кто-то что-то помнил наверняка. Похоже это никогда не закончится и нашим потомкам, как и их детям, придется иметь дело с этой мерзостью. Остается только молить Великого Духа, чтобы он помог нам, — индианка, в чьих жилах текла кровь белого человека заметно расстроилась.

Эшли отвела глаза от нее. Джози не подозревала, что перед ней сидит человек, который может подтвердить достоверность рассказанного ею. Джози имела право знать о гибели деда, но Эшли решила, что все расскажет ей после того, как они вернуться в Уошборн.

Наевшись печеной картошки и устроив из одеял, что вынес им Ждущий у Дороги, постель, подбросив в костерок веток, женщины улеглись. Укрывшись одним из одеял они тесно прижались друг к дружке, чтобы сохранить тепло. Какое-то время лежали молча, глядя в звездное небо — ясное и прозрачное, без единого облачка. Все-таки удивительные ночи в прерии. Для Эшли, привыкшей засыпать в тесной квартире, под защитой стен и несмолкающий шум города, не знавшего покоя, было непривычно ночевать на воле, под гуляющими ветрами. Ее пугало открытое пространство, где, казалось, она ни на минуту не оставалась одна.

Эшли долго не могла уснуть, история Джошуа впечатлила ее, хотелось подумать над ней. Может быть то, что индианка своим рассказом, сама того не подозревая, восполнила картину трагедии произошедшей в Уошборне и есть Шепот Великого Ватанки. В Эшли зрела смутная догадка, что помимо ее логики существуют некие законы, которые ей просто не постичь, тем более объяснить.

Она проснулась от того, что промерзла до самых костей. Давно потухший костерок, подернулся серым налетом пепла. Таким же серым был предрассветный час. Ежась, она подняла голову от свернутой ветровки Джози, служившей им подушкой, едва различая в тумане хижину шамана. Отодвинувшись от Джози, она выбралась из под одеяла и подобралась к заготовленному с вечера, сушняку. Разжигая костер, краем глаза, почти на границе зрения, отметила едва уловимое движение и замерла насторожившись, вмиг стряхнув с себя остатки сна.

В этот момент все ее чувства обострились. Стараясь не делать лишних движений, она едва заметно повернула голову в ту сторону, где что-то заметила. Там, в стелющемся тумане, опять что-то шевельнулось, подступив ближе, потом еще ближе. Эшли смотрела уже во все глаза, нашарив и поудобнее перехватив толстый сук, стараясь делать это как можно не заметнее, без резких движений.

Из тумана вышел волк. Сделав шаг к ней, он сел в полуметре от нее, навострив уши и не спуская с Эшли настороженных глаз. Подумав, девушка медленно разжала пальцы и убрала руку от палки.

Очевидно волк, прирученный шаманом, вернулся домой после ночной охоты и не пугаясь, разгоравшегося костерка, решил познакомиться с чужаками, вторгшимся на территорию его хозяина. Он вел себя спокойно, внимательно наблюдая за человеком. Эшли удивилась, как шаману удалось закрепить за ухом зверя опущенное концом вниз перо. Каким образом оно держалось там?

— Жаль, что я ничем не могу тебя угостить, приятель, — прошептала Эшли.

Волк потянул носом сырой воздух, словно принюхиваясь к ее словам. Переступив передними лапами, облизнулся и приоткрыл пасть в своей волчьей улыбке. Беспокойно заворочалась во сне Джози, видимо совсем замерзнув. Эшли взглянула на нее, а когда снова перевела взгляд на волка, то на том месте где только что сидел зверь, никого уже не было. Волк исчез, отступив в туман. Подождав еще немного, Эшли легла к Джози и согревшись уснула.

— Вставайте, лежебоки, и сварите бобы, — раздался над ними сварливый голос.

Солнце стояло высоко, разогнав туман и ночную сырость.

— Нечего разлеживаться. Надеюсь, вы вчера ничего не потаскали из моего кулька. Шевелитесь, времени совсем нет!

Эшли, оглушенная сном, протирая глаза, не сразу сообразила, что во всем происходящем было не так. Она почувствовала это сразу, как только услышала скрипучий голос недовольного старика. Голос? Господи боже! Ждущий у Дороги говорил на хорошем английском.

— Ты, белая, занеси-ка мой пакет в дом и прибери там, пока ты, — распоряжаясь, индеец ткнул корявым пальцем в Джози, неторопливо повязывающей косынку. — Пока ты варишь бобы.

Женщины украдкой обменялись взглядами: Джози насмешливым, Эшли удивленным. Подхватив прислоненный к камню пакет с продуктами, Эшли, прежде чем отнести его в хижину, достала оттуда банку с бобами. Джози приняв от старика прокопченный помятый котелок, отправилась к ручью за водой.

Спертый запах жилья, поразил Эшли сразу, как только она переступила порог хижины — запах не ухоженности, немытого старческого тела, слежавшегося и отсыревшего белья. Да им с Джози просто повезло, что старик не пустил их на ночлег. Девушка передернула плечами. Она не удивится, если обнаружит здесь клоповник.

Хижина состояла из одного помещения с убогой, неряшливой обстановкой. Оглядываясь, Эшли морщила носик, думая, что это скорее похоже на пристанище бомжа, чем на жилище шамана. Единственное, что здесь было основательным, так это камелек, сложенный из речных камней. За ним стояла прислоненная к стене, прямо под дырой в потолке, грубо сколоченная шаткая лестница, что вела на чердак.

Напротив камелька располагалась, похожая на нары, лежанка, сооруженная из досок. Над нею, на стене, была растянута медвежья шкура. Под оконцем, между лежанкой и камельком, притулился стол за который можно было усесться, не сходя с лежанки. На столе, среди немытых тарелок с остатками пищи уже подернутой плесенью и банок из-под тушенки, и ветчины, стояла керосиновая лампа со стеклянным колпаком. Именно она служила Ждущему у Дороги единственным источником света в длинные зимние вечера и в дождливое осеннее ненастье. К изножью лежанки прижался деревянным боком покосившийся шкаф. Отсутствующие дверцы в нем, заменяла ситцевая занавеска в синий мелкий цветочек. А пространство, между шкафом и бревенчатой стеной было забито березовыми поленницами, сложенными так умело, что между ними не оставалось ни малейшего зазора.

Над дверью, сомнительным украшением, красовался медвежий череп. По другую сторону от двери стоял деревянный бочка с водой и висящим над ним рукомойником. Возле бочки были свалены предметы первой необходимости: топор, лыжи, какие-то скобы, ведро и даже старая автомобильная шина. На стене висели связки шкурок, ружье, вышитый пояс-вампум, бутылка из тыквы, томагавк, бубен с архаическим примитивным рисунком и ритуальная трубка, которую курил Ждущий у Дороги, когда они в первый раз увидели его сидящим у дома на чурбаке.

Трубка была украшена узорами, вырезанными на длинном мундштуке, а понизу чашечки, вылепленной из красной глины, болтались выкрашенные синим, желтым и красным, перья. Стенли рассказывал, что ритуальная трубка считалась талисманом для американских индейцев. Рисунками и различными символами они кодировали ее, и когда давали покурить свою трубку другому, она якобы воздействовала так, что куривший принимал такое решение, какое было выгодно ее владельцу.

Обнаружив, что хозяин хижины держит продукты, уже подходившие к концу, под лестницей ведущей на чердак, Эшли выложила в него из пакета то немногое, что они с Джози привезли и, взяв веник из облезлых прутьев, найденный ею у ларя под, принялась за уборку.

Джози, помешивала бобы в котелке, который подвесила на треноге над костром, а Эшли в холодной водой отскребала с посуды песком присохшие к ней остатки пищи. Руки покраснели и чувствуя в них ломоту от ледяной воды, Эшли думала, каково приходится старику с его распухшими от артрита пальцами, полоскаться зимой в ручьяе. Для нее было непонятно, как родные, которые у старика наверняка имеются, могли оставить его одного в равнодушном одиночестве и полной заброшенности; как смирились с тем, что старый беспомощный человек ведет подобный образ жизни, без намека на удобства.

И как он сам, мог обречь себя на подобное существование в век доступного всем комфорта. Вот ее, например, ничто не заставит жить в Уошборне, не то что в одинокой лесной хибаре. Одно то, что она может быть лишена душа, заставляло ее чувствовать глубокое отвращение к подобному существованию. Как, на самом деле, мало нужно, чтобы сломать человека.

От костра потянуло запахом бобовой похлебки, к которой примешивался горьковатый запах дыма.

— Завтрак готов! — громко объявила Джози, и Эшли собрав отмытые миски, понесла их к костру.

Джози уже наполнила их бобами в томатном соусе, а старик все еще топтался у разрисованного камня, женщины не могли приступить к еде без него. И лишь после того, когда этот индейский патриарх соизволил подойти к костру и усесться на расстеленную шкуру, приступили к еде.

Странно, но Эшли эти бобы с привкусом горьковатого дыма, показались намного вкуснее, чем любимая ею утка по-пекински и пицца, которую она всякий раз придирчиво выбирала в супермаркете себе на ужин. И это несмотря на то, что бобы, которые Джози постоянно помешивала над костром, все-таки пригорели. Эшли, под насмешливо довольным взглядом индианки, облизала ложку. Сама Джози, наполняя свою миску, то и дело брезгливо стряхивала с ложки прилипшие комья пригоревших бобов, копаясь и выбирая из котелка, с завистью посматривая на Эшли, уписывающую ее стряпню за обе щеки. Наконец решившись, она, зачерпнув варева, взяла его в рот и тут же поспешно, не прожевывая, проглотила.

Старик, до сих пор евший равнодушно, отставил миску в сторону и неожиданно обратился к Эшли:

— Теперь говори, белая женщина. Я знаю, что произошло в большом городе. Я чувствовал, как демон забрал три жизни, но мне нужны твои слова. Тебе было видение? — и когда Эшли кивнула, велел: — Говори.

Эшли вопросительно взглянула на Джози, но та, отодвинув полную миску, приготовилась слушать. И тогда в ней поднялось раздражение. Не далее, как позавчера она требовала от Джози того же — говорить. Она приехала в Уошборн, чтобы от кого-то, хоть что-нибудь услышать. Но нет! Никто из здешних не пожелал сказать ей ни словечка, каждый раз давая понять, что она чужая. Теперь они хотят послушать ее. И что она должна им рассказывать? Как продвигается расследование?

В этот момент Джози и Ждущий у дороги были удивительно похожи друг на друга. Оба сидели, скрестив ноги, с непроницаемыми лицами. Немного протокольно, не вдаваясь в подробности, Эшли рассказала о том, как ей поручили подтвердить причину смерти одного человека. Подтвердить, что и причины то никакой не было. Но оказалось, что точно такой, же непонятной смертью умер еще один человек. Что поиск привел ее к щиту-амулету и для того, чтобы разгадать смертельную загадку этой вещицы, она приехала в резервацию и вот теперь сидит перед Ждущим у Дороги и тоже ждет от него ответа на свои вопросы.

Старик, прикрыв глаза, смотрел на слабо подрагивающие огоньки потухающего костра. Солнце поднялось и пригревало, на небе не было ни облачка. В ветвях клена расшумелась какая-то пичуга. Журчал ручей. Огонь костерка вспыхивал последними угасающими искрами.

— В древние времена сиу были сильным народом, — негромко начал Ждущий у Дороги. — Это было в те времена, когда мы были истинными хозяевами земли простиравшейся на Запад, Юг, Восток и Север. Сиу были прирожденными воинами, такими какими их создал Великий Маниту, вдохнув в их грудь бесстрашие. Сиу до последнего вздоха остаются воинами.

Как-то на их земли вторглись пауни и какую бы отвагу, хитрость и изворотливость не выказывали сиу, пауни во всех схватках одерживали над ними вверх, продолжая теснить с собственных земель. Подбирая своих, непобедимых прежде воинов на поле боя, сиу были смущены: их бесстрашные братья вдруг становились на колени перед врагом, повергаясь ниц. И сердца живых наполнялись горечью и тайным презрением к своим братьям.

Тогда шаман племени Снежная вершина ушел в ущелье Черных скал, чтобы там говорить с духами. В эту же ночь от вражеских палаток в лагерь сиу прибежал пауни. Его хотели сразу убить. Он трясся от страха, как койот перед следом льва. Трусливо оглядываясь, он рассказал, что пауни, давно зарившиеся на охотничьи угодья сиу, задумали большой набег, но понимая, что уступают им в доблести и искусству боя, долго не решались на это. И тогда шаман пауни Желтый зуб вызвал демона, пообещав ему, что тот вволю насытиться кровью побежденных и возьмет к себе столько храбрых душ, сколько пожелает.

Только Желтый зуб оказался слабым шаманом и глупцом. Демон не желая больше слушаться его и возвращаться обратно в мир духов, убил шамана и вселился в его тело. И с той поры в палатках пауни начали твориться страшные вещи. По ночам слышались вопли кричавших от боли женщин, а утром они рождали отвратительных и прожорливых младенцев. У несчастных рожениц были выдраны губы, так что оставались обнаженными десны и зубы, что уродовали их нежные лица ужасным оскалом. Воины бросали друг на друга злобные взгляды и не собирались, как прежде, у общего костра. Не было дня, чтобы кто-то не убил и не оскальпировал своего же брата, словно какого-нибудь презренного трусливого врага. Все это рассказал вождям сиу беглец-пауни.

Потрясенные услышанным вожди не обратили внимания, что тот, кому они дали место у своего костра, не поднимает глаз, произнося свои лживые слова. В ту же ночь вернулся из ущелья Черных скал Снежная Вершина. А утром вожди поняли, как коварно и подло обманул их перебежчик, когда нашли Снежную Вершину в его палатке жестоко изувеченного и оскальпированного. Перебежчик пауни исчез. Беда пришла в палатки сиу. Демон убил сильного шамана, единственного, кто мог сразиться с ним и победить.

В этот же день, пауни напали на, ошеломленных смертью Снежной Вершины, сиу и принялись безжалостно истреблять их. Они приносили кровь и вырванные сердца детей, женщин и воинов в жертву своему ненасытному демону. Уцелевшим сиу удалось бежать и укрыться у своих братьев Чанхсвиншита — людей лесов.

Видя как пауни истребляют одно племя за другим, видя их бесчинства, к Чанхсвиншита тайно съехались самые старые шаманы трех могущественных племен. На это время их племена прекратили вражду между собой, договорившись не выходить на тропу войны друг против друга. Шаманов сопровождали Большие вожди покрывшие себя славой, что бежала впереди них и чьи имена знали в каждой индейской палатке. Племя Чанхсвиншита послали гонцов к своим соседям, что тоже охотилось в лесах, роду Волка. Вождь Волков откликнулся на зов и прибыл в палатку Великого Совета Чанхсвиншита с дряхлым старцем — шаманом чьи волосы белели словно снег в Месяц Стуж.

И вот после поста и молитв Великому Духу, что длились три дня и три ночи, когда солнце поднялось высоко, в священном кругу забили барабаны. Они вызывали демона Желтого Зуба и он подчинился, откликнувшись на зов.

К закату дня к палатке Великого Совета подошел вождь пауни. Не входя в палатку он, стоя у порога стал поносить и оскорблять каждого, кто сидел у костра, обещая, что их скальпы будут украшать его леггины. Шаманы заключили пауни в магический круг и каждый из славных вождей входили в этот священный круг, чтобы сразиться с пауни, которым овладел дух демона. И раз за разом, оставшимся приходилось оплакивать погибшего вождя, но они так и не выпустили из священного круга одержимого демоном. Стоя вокруг места битвы, они взывали к Гитче Маниту, не позволяя демону выйти за священную линию круга. И каждый раз, оплакивали воинов, которых не могли погрести с должными почестями, как требовал того обычай предков, потому что демон, тут же пожирал тела павших.

В ту ночь на голову одного из шаманов пала снежная белизна. Оставшиеся вожди-воины обреченно входили в священный круг, зная что погибнут страшной смертью и не будут погребены и предки не встретят их в небесных угодьях Гитче Маниту.

Настал момент, когда в круг вошел последний воин, вождь рода Волка. Лицо и одежда пауни была сплошь покрыта кровью, но ему все было мало. И вот вождь Волков, Бурая Лапа взял в одну руку томагавк, в другую сплетенный из ивовых прутьев щит и вместо того, что бы напасть на врага, принялся танцевать вокруг него волчий танец, оскальзываясь на крови и останках плоти. Дряхлый шаман лесного народа пел ему песню, призывая на помощь дух племени сиу — Отца Волка. Он пел до тех пор, пока Отец Волк не откликнулся на призыв своих детей и не вошел в тело Бурой Лапы. Тогда перед всеми предстал могущественный воин с волчьей мордой.

Откинув прочь щит и томагавк Волчий Отец завыв Песнь победы, бросился на демона, разорвав его тело — тело пауни на куски. Шаманы пленили освободившегося демона в круг Силы из которого тот не смог бы выбраться самостоятельно. Таким кругом силы стал щит водя Волков. С рассветом Отец Волк покинул своего сына, Бурую Лапу и шаманы передали ему щит на который наложили печать заклятия, запечатав ею демона, выпущенного Желтым Зубом.

С тех сыновья Бурой Лапы и сыновья их сыновей становились воинами-шаманами, хранителями щита Отца Волка. Но моему деду Поющему Койоту стали сниться вещие сны, в которых демон говорил ему, что ни он, Поющий Койот, ни другие шаманы, что будут после него не способны удержать его в плену и выгнать за Грань миров. Мой дед понял, что демон готов освободиться, что он не желает возвращаться в Мир Духов и ждет у порога этого мира, чтобы вновь прорваться в него. Поющий Койот и без этого знал, что для сиу настают последние времена безмятежной жизни и что зло вот-вот вступит в наш мир, потому что земля больше не знает великих воинов. Доживали свои последние дни сильные шаманы, а новых не рождалось у униженного народа сиу.

Ты уже знаешь, Ищущая, что щит нельзя просто забрать. Тот белый, что убил Озерного Бобра видимо коснулся его и демон, перевернул его мысли. Демон устал ждать. Он был голоден, он хотел крови. Я сказал.

Ждущий у Дороги замолчал, отстранено глядя на мерцающие угли костра. Он еще не вернулся издалека памяти своего народа.

— Почему у всех жертв подобная поза? — нарушила молчание Эшли.

Старик и Джози посмотрели на нее с одинаковым выражением: белые вечно торопятся, не дав себе труда обдумать услышанное. Джози была уверена, что старик не станет отвечать.

— Демон берет душу у тех, кто готов отдать ее за что угодно: за успех, за доллары, за собственное благополучие. Они признают в нем владыку, потому что уже не владеют собой, отдав себя ложному идолу. Плохо то, что ты всего лишь Ищущая, а не Воин. А ты, — он снова посмотрел на Джози, сердясь все больше, — хранишь обычаи и знания нашего народа и должна помочь, иначе духи не привели бы тебя сюда вместе с Ищущей. Я сказал с чем придется столкнуться. Теперь послушайте, что нам предстоит сделать. Мы должны призвать демона сюда. Он явится, чтобы обрести свободу и уничтожить печать, держащую его. Мы должны быть готовы.

Упоминание шамана о том, что она Ищущая сильно смутило Эшли. Она виновато взглянула на Джози, но та ничем не выдала своего отношения к услышанному.

— Демонский дух набрал достаточно сил, чтобы покидать свое узилище. Щит-амулет уже не может удерживать его, — продолжал Ждущий у Дороги. — Но пока он вынужден возвращаться в свою тюрьму, к которой все еще привязан. Сила священного заклятия не отпускает его от себя надолго и ему нужно окрепнуть. Пока демон забирает лишь души, потом он почувствует физический голод. И когда он обретет плоть совладать с ним будет трудно. Остановить его уже некому. Сильных шаманов не осталось, а призванные к служению предпочитают знаниям предком всякие умствования из книжек белых, — бросил он неодобрительный взгляд на Джози, но та даже бровью не повела. — Духи сказали мне, что я, Ждущий у Дороги, дождался своего часа. Готовься Ищущая.

— Но почему она? Во мне ведь тоже кровь белых, а она даже не сиу? — строптиво вскинулась Джози.

— Тебе было видения? — оборвал ее старик.

— Нет, но не думаю, что место силы послало видение и ей, — кивнула индианка на Эшли.

— Конечно нет, — торопливо заверила их Эшли, пытаясь сгладить неловкую ситуацию. — Меня не посещало никакое видение, кроме вашего ручного волка… — и замолчала, увидев как у Джози вытянулось лицо.

— У меня нет ручного волка, — торжествующе произнес шаман.

— Но утром к нашему костру подходил волк и у него за ухом болталось перо, — неуверенно проговорила Эшли.

— Здесь давно не водятся волки, — резко заметила Джози, похоже смирившаяся. — Это был всего лишь сон…

— Скорей всего да, — согласилась, окончательно запутавшаяся, Эшли. — Наверное, фотография волка, что я купила в здешней сувенирной лавке, произвела на меня такое впечатление, что…

Она не договорила, повинуясь поднятой руке Ждущего у Дороги.

— Ты сказала, что тебе привиделся волк с пером за ухом? — и старик забавно потеребил свое ухо. — Расскажи мне о пере.

— Это было перо ворона. Черное, с окрашенным красным кончиком и оно было прикреплено верхушкой вниз.

Шаман долго молчал, сидя неподвижно. Женщины ждали его ответа, не смея нарушить, ставшую тревожной, тишину.

— Воин-волк вышел на тропу войны. И выбрал он тебя, белая. Ты сумела разглядеть в обыденном деле нечто страшное и поверить в нависшую угрозу. Дух Воина-волка присоединился к нам. Больше тянуть нельзя. Девочка, — мягко сказал он Джози, — для Гичи Маниту, когда души его детей предстанут перед ним, не будет виден цвет кожи их сгнившей плоти. Кто может знать волю Великого Духа. Если мы не сумеем справиться со злом, плохо будет и краснокожим и бледнолицым. Как только демон откликнется на наш зов, ты дочь моя, — он кивнул Джози, — приведешь сюда Воина. До этого времени, я и Ищущая, будем удерживать демона здесь.

— То есть, как это привести… — недоверчиво смотрела Джози на старика. — Вот так взять и привести? Как, интересно, я это сделаю? И как я вообще узнаю того, кто нам нужен?

Ждущий у Дороги угрюмо поджал губы.

— Какой прок, что ты прочла много умных книжек? — саркастически заметил он. — Ты родилась Гонцом и твое предназначение привести Воина. Откуда мне знать, как ты это сделаешь, — недовольно выговорил ей шаман.

Он поднял темное, испещренное морщинами лицо к небу.

— Солнце достигло зенита.

По знаку Ждущего у Дороги, они затоптали костерок, подошли к разрисованному камню, и уселись возле него. Индеец оставил женщин и скрылся в хижине. Они молча ждали, не говоря друг другу ни слова.

Шаман появился в традиционном индейском наряде, сшитом из светлой бежевой замши. Старые джинсы сменили широкие леггины с бахромой, свисающей по всей длине бокового шва. Понизу вышитого передника тоже шла бахрома. На груди, поверх свободной рубахи было надето множество бус и амулетов. Лоб охватывала расшитая бисером повязка. Ноги в мягких мокасинах, расшитые иглами дикобраза, ступали бесшумно. Шаман нес, завернутую в листья шалфея, ритуальную трубку.

Эшли вдруг испугалась, подумав, что ей, чего доброго, придется тоже курить ее. Но потом решила, что если это самая худшая жертва, на которую нужно будет пойти, то пойдет и на это. Джози сидела выпрямившись, храня торжественное молчание, всем своим видом подчеркивая некую значимость происходящего. Все это показалось Эшли надуманным и несколько наигранным. Было такое чувство, что она присутствует на бездарном любительском спектакле. Неужели этот киношный вестерн и есть результат ее расследования. А ведь все началось с ее нежелания просто подтвердить заурядную смерть обычного человека, и вот теперь она присутствует на каком-то шоу, которое разыгрывают перед ней. И оставалось только гадать, чем закончиться этот фарс.

Индеец сел напротив женщин и не спеша разжег трубку угольком, взятым из костра. Потом встал, поднял ее к небу и обернувшись лицом на Запад негромко произнес: "Вау ата ки ахи ва уо не тун. Касхила ахи ту ва ункело". Сизый дымок, поднимавшийся из каменной чашечки трубки, стлался по направлению ветра. В гортанном голосе шамана уже не было слышно его обычной скрипучей старческой ворчливости. Он поклонился на все четыре стороны света, поднимая трубку над головой. Его речитатив перешел в торжественный напев. Сомнение и скептицизм, овладевшие Эшли исчезли, словно улетучились со священным дымом ритуальной трубки. Ей захотелось если не участвовать то, хотя бы знать о чем молится Ждущий у Дороги. Ведь, насколько она поняла, во всем, что здесь произойдет, ей отводилась далеко не последняя роль.

— Что он говорит? — шепотом спросила она у индианки.

— "На Запад обернись, твой Прадед смотрит на тебя", примерно так, — прошептала та в ответ.

— "Вациу ата ки ахи ту ва уо не тун. Касхила ахи ту ва ункело", — произнес тем временем шаман, поворачиваясь лицом на Север.

— То же самое, только направление поменялось, — тихонько пояснила Джози.

Эшли кивнула в ответ, что поняла.

Таким же образом шаман поклонился Востоку и Югу. Потом развязал мешочек из которого взял щепотку табака и подняв вверх, просыпал ее, что-то пробормотав, потом взял еще щепотку, проделав с ней тоже самое.

— Что он делает с табаком? — не выдержав, спросила у Джози Эшли.

— Каждую щепотку он кому-то адресует: первая, для зверей; вторая, для птиц; третья, для деревьев, потом для травы…

Ждущий у Дороги утрамбовал в трубке последнюю щепоть табака священной палочкой, разежег ее и, сев у костра, раскурил.

— По легенде, трубку индейцам принесла Женщина Белого Бизона, — проговорила Джози. — Она сказала, что не обязательно курить трубку до конца, нужно лишь молиться с ней.

Она замолчала, но Ждущий у Дороги кивнул и она продолжала:

— Чубук трубки — хребет народа, головка трубки — голова народа, камень из которого она изготовлена — кровь народа, отверстие для дыма — рот народа, дым — его дыхание, трубка — символ Космоса, Вселенной. Священная трубка — сердце всех индейских церемоний.

— Мы вызовем демона, — произнес старик, переходя на английский. — Ты, Ищущая, должна отчетливо представить себе щит Отца Волка.

Эшли кивнула. Ждущий у Дороги выкурил трубку, подержал ее над дымом костра, и только после этого высыпал пепел в огонь. Пока он не спеша занимался трубкой вычищая ее священной палочкой и заворачивая в кожу, Джози поднялась на ноги:

— Идем со мной, — позвала она Эшли.

Они подошли к разукрашенному валуну.

— Ты можешь спросить меня о любом рисунке, что видишь на нем, — погладив камень, сказала она.

— Зачем? — удивилась Эшли.

— Потому что ты Ищущая. Ты шаман. Ты должна знать, если хочешь конечно… Здесь изображены символы духовного развития нашего народа.

— Что это? — показала Эшли на две связанные полоски, голубую и коричневую с прикрепленным к ним пером.

— Это пахо. Оно олицетворяет невидимое колебание молитвы. Оно состоит из двух ивовых палочек, выкрашенных в голубой и коричневый. Обе они связаны тесьмой, которая символизирует нить жизни. Палочки — это мужская и женская сила. Тесьма объединяет их, ее длина сообщает о длине жизни.

— А эта волнистая линия наверное змея? — предположила Эшли проводя по ней пальцем.

— Нет, это означает воду. А змея — вот эта спираль. Это бесконечная змея, она охраняет все четыре стороны света. Видишь белую спираль? Это белая змея — дух утренних сумерек и востока. А вот и желтая змея — это вечерние сумерки и запад. Черная олицетворяет север и темноту.

— Вот синяя.

— Синяя, соответственно, небо и юг.

— А вот этот круг поделенный на четыре части, что означает он?

— Приглядись внимательнее и ты увидишь, что это четыре священные стрелы. Каждую историю, каждую ситуацию следует рассматривать с четырех разных сторон. Со стороны мудрости — стрела севера, со стороны невинности — стрела юга, со стороны дальновидности — стрела востока, со стороны интуиции — стрела запада. С разных сторон раскрывается значение истории или того что происходит сейчас. Это символ познания сиу.

Эшли подумала, что неплохо бы применять подобный способ в своей работе.

— А что означают эти прямые линии?

— Вертикальная — это духовная сила, горизонтальная — плодородие земли, наклоненная влево — ведет к человеку магические силы, в право, соединяет в человеке опыт и познание.

— Простые линии, а такое глубокое значение… — удивилась Эшли. — Тогда, что это за U-образные знаки?

— Тот, что обращен вверх, это знак исцеления старых страданий благодарностью. Он указывает на духовное лечение. Тот, что обращен вниз, относится к учению, способному построить фундамент на котором человек может расти и развиваться. Он обозначает силу влияния. Нет, то на что ты указываешь на католический крест. У сиу он означает стойкость. Вертикальная линия — земля, горизонтальная — небо. Крест похожий на Х олицетворяет мужскую силу, силу для воплощения какой-либо идеи в жизнь. А вот этот Х с маленьким кружочком на верху — женскую силу, сочувствие и сострадание. Острый угол повернутый вверх — это сила правды, рядом с ним угол смотрящий вниз — это сила духа, способность размышлять, иметь собственное мнение.

— А круг с точкой в центре?

— Это зародыш мужского начала, в то время, как сам круг женственен и питает зародыш. Этот знак может указывать на объединение, союз или супружество. А теперь посмотри на солнце с семью лучами — это семь центров человеческих энергий. Рядом ромб — это свобода от страхов.

Подошел шаман и по его знаку, они встали вокруг камня, вытянув руки так, словно желая обхватить его. Ждущий у Дороги начал протяжно и заунывно петь. Ему вторила Джози. Прикрыв глаза, Эшли слушала их, силясь представить щит.

Поначалу он виделся ей непонятным рисунком Боба, а потом таким, каким она увидела его в выставочном зале у Фрискина, висящим на стене. Пение шамана и Джози держалось на одной и той же ноте, но не раздражало и не мешало Эшли видеть ясно, отчетливо и довольно подробно сложное переплетение нитей из бизоньих жил, каждое перо и три сивых волчьих хвоста с темными кончиками.

Пение Джози и шамана слышалось как-будто из далека, невнятно и приглушенно, словно Эшли очутилась за закрытой дверью. Образ щита приблизился, став настолько реально ощутимым, что Эшли вынуждена была напомнить себе, что видит его в собственном воображение и что стоит ей открыть глаза и щит, который она видит внутренним взором, исчезнет. Но веки отяжелели так, что казалось, пожелай она открыть глаза, то не сможет.

И ей вдруг отчаянно захотелось прикоснуться к нему. На какой-то безумный миг показалось, что щит реален, как нагревшийся под ее ладонями священный камень. Она сделал движение чтобы поднять руку, но ладони словно приклеились к поверхности камня. Вдруг щит дрогнул, качнулся на стене будто от чьего-то прикосновения.

…тот перед кем словно сомнамбул танцевал обессиленный воин, медленно поворачивался к ней. Она не хотела видеть… Не хотела смотреть на него, но ничего не могла поделать с собой. Это повернулось к ней и их взгляды встретились. Эшли не могла бы точно сказать, как оно выглядело. Это было не лицо, и не морда. Его уродство покрывала раскраска. Вдоль эту физиономию делила пополам зигзагообразная черта. Правая часть лица была густо вымазана красным-кровью. Левая — черной жирной сажей. Синий рот растянулся в улыбке и вдруг его зубы оказались возле лица Эшли.

Она не отпрянула от него, не шевельнулась, только потому что не могла. Она была скована какой-то силой, но не страхом. Хотя страх бушевал внутри, пытаясь прорваться, смести, опрокинуть ее бессмысленной паникой. Оно отпрянуло, утробно рыкнув и вдруг перед ее лицом появился желтый глаз с булавочной точкой зрачка. Белок глаза наливался кровью, Эшли пронзила лютая злоба, ненависть заморозила ее. Оно смотрело на нее. Оно видело ее. Но и Эшли видела. Тварь отпрянула и снова кинулась на нее и тут Эшли поняла что, что-то не подпускает его к ней. И тогда тварь начала все быстрее и быстрее атаковать ее так, что очертания его смазывались в стремительных бросках…

… пение оборвалось и в наступившей тишине Эшли с трудом подняла отяжелевшие веки, обнаружив себя стоящей вплотную к камню, прижимающей к нему ладони. Рядом с нею, по обе стороны, стояли Ждущий у Дороги и Джози. Измученная Эшли отклеила свои вспотевшие ладони от поверхности камня, оставив на нем темные влажные отпечатки. То, как очутилась возле камня, как прижала к нему ладони, она не помнила.

— У нас получилось, — не то с тихим восторгом, не то с ужасом, прошептала Джози. — Дух зла услышал наш зов и он придет.

— Да, — подтвердил шаман, — он услышал тебя, Ищущая. Ты позвала его и он явится. Обязательно явится. Он хотел добраться до тебя. В тебе он видит угрозу.

— Когда он придет за мной?

— Ночью, — сказал шаман и поманил к себе Джози.

Когда она подошла, он снял с шеи одну из ниток грубо обработанных деревянных бус с, затесавшейся между разноцветными бусинами, белесой птичьей косточкой и надел ей на шею. Потом положил ладонь ей на глаза.

— Иди и ни о чем не беспокойся. Ты узнаешь Воина в том, кто повстречается тебе.

Джози ушла не взяв с собой ничего. Глядя ей вслед до тех пор, пока ее фигура не скрылась среди деревьев, Эшли повторяла про себя ее слова, которые индианка произнесла, проходя мимо нее:

— Постарайся продержаться до моего прихода. Черт! Ведь я даже понятия не имею, кого иду искать.

Вдруг очнувшись, Эшли поспешила нагнать Джози уже взбирающейся по тропинке холма.

— Джози! — позвала она и женщина остановилась поджидая ее. — Чтобы не произошло, постарайся сделать то, о чем я попрошу тебя.

— И что требуется от меня, кроме того, чтобы привести на поводке какого-нибудь громилу?

— Думаю, ты не ошибешься если прихватишь любого парня, ошивающегося у магазина и устраивающего каждый вечер потасовку, накачавшись виски. Ну, а если серьезно, постарайся позвонить по этому телефону, — и Эшли по памяти назвала номер. — Ты будешь говорить с капитаном Бишопом. Это мой шеф. Демон здесь замешан или нет, но пусть проследит, кто вылетит на Массачусетса этой ночью.

— И тебе было видение, — с горечью проговорила Джози и Эшли затруднилась бы сказать, что было в этом возгласе больше: ревности или удивления. — Ты до конца останешься здравомыслящим полицейским. Ладно, постараюсь дозвониться до твоего шефа.

Они разошлись: Эшли побрела обратно к хижине Ждущего у Дороги, а Джози быстро зашагала к "скауту", который они оставили за холмом.

Может, ее просьба и оскорбила Джози, думала Эшли, но духи духами, а доля здорового скептицизма никогда не помешает. Однако, все ее инстинкты кричали об опасности. Что-то происходило за гранью реальности. Зря она сердилась, индейцы выдали ей более чем исчерпывающие сведения. Просто она собирала факты, а они предлагали ей некую расплывчатую мудрость. Но ведь шепот Великого Ватанки нужно было не только услышать, но и понять.

Она застала Ждущего у Дороги за тем, что он окуривал прогалину густым едким дымом, поднимающимся от тлеющего пучка трав, которым он размахивал. Негромко напевая, он бросал на землю то перо, то камушек, то пожелтевшую кость. Потом шаман вперевалку начал расхаживать вокруг хижины, втыкая меж зазорами бревен веточки и перья, кидая к ее углам разноцветные камешки. Устало топчась на месте, шаман не переставая напевал уже охрипшим голосом.

Эшли, чтобы не мешать ему, села у камня и когда он, минуя ее своим странным притопывающим шагом, махнул перед ее лицом пуком тлеющих трав, закашлялась. От резкого запаха горького дыма на глазах выступили слезы, раздирало горло. Когда ей стало полегче, она с удивлением обнаружила, что понимает пение старика.

Эшли недоверчиво прислушалась.

— "К небесам над миром я посылаю голос! Будь милосерден ко мне! Помоги мне! Увидь! Все, что движется в мире здесь! Хай-ай — хай — ил — ил", — пел Ждущий у Дороги, посыпая красным порошком порог хижины, потом зашел внутрь.

Эшли вошла за ним, чтобы не пропустить ни слова. Старик, сыпая на земляной пол порошок, тихо пел:

— О, Вакан — Танка, я вижу Тебя, скрепляющим священным обручем наш народ. В середине этого круга — крест. Круг этот — один из наших путей на Его груди. Я вижу землю, которую Ты создал и которую Ты продолжаешь творить. Она представляет красный круг, по которому мы идем. Бесконечный Свет, который превращает ночь в день, мы всегда носим в нашем народе, мы его видим. Я вижу Утреннею Звезду, дающую нам знание. Четвероногий Бизон которого Ты поместил на землю раньше двуногих народов, всегда с нами. Сейчас здесь и священная женщина, явившаяся нам. Все они, эти священные существа и вещи слышат мои слова.

Эшли взглянула на дверной проем, солнце пронизывая каждый лист дерева, наполняло их золотом и пурпуром, оно придавало четкость теням и от того Эшли испытывала непонятное напряжение и тревогу. Слова шамана гармонично вплетались в звуки мира: в журчание ручья, пение птиц, шелест ветвей, шорох травы, стрекот кузнечика.

Неожиданно она очнулась, поняв, что не слышит бормотание Ждущего у Дороги. Он стоял перед ней в тесной хижине. В оконце било солнце. Эшли как-то мимолетно подумалось, что обстановка теперь не казалась ей такой убогой и что вообщем-то это уже не имело никакого значения. Впечатление было настолько странным, что ей хотелось подумать об этом, но Ждущий у Дороги стоял перед ней, пристально вглядываясь в ее лицо.

— Он должен услышать не только мое слово, Ищущая. Теперь твоему пониманию доступна изнанка этого мира, — проговорил шаман и вышел из хижины.

Эшли вышла вслед за шаманом, поняв, что должна молиться рядом с ним. Ждущий у Дороги сел в траву, посреди прогалины, скрестив ноги. Эшли опустилась на колени рядом и склонив голову, сложила ладони перед собой.

— Господи, — прошептала она, — да святится имя Твое, да придет царствие Твое на земле, как и на небе…

— Ты создал нас Творец, вложив в каждого частицу Своего сердца, — вторил ей Ждущий у Дороги, подняв к небу ладони.

— Хлеб наш насущный дай нам на сей день…

— Он хочет, чтобы сердце Его вернулось к Нему…

— И оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим…

— Поэтому ежедневно и еженощно Он шлет нам Свою любовь и просит, чтобы мы исполняли возложенные на нас обязательства…

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

— И мы за это безмерно благодарны…

— Ибо Твое есть царствие сила и слава…

— Так объединим же помыслы наши и постараемся быть теми, кем Он желает нас видеть…

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

— И да будет так!

— Аминь!

Оба молча поднялись и пошли в хижину, акуратно переступив через красную полоску порошка, насыпанного перед порогом. Наступали тихие сумерки. В хижине становилось темнее.

Шаман выбрал из связки бус и амулетов одну и подошел к стоящей в дверях Эшли.

— Это амулет неуязвимости. Он будет беречь тебя, — и он накинул его на шею, склонившейся перед ним Эшли.

Что-то изменилось в нем, словно в темноте хижины с ней говорил другой человек, молодой и сильный. Она едва различала его высокий силуэт. Шаман принялся что-то чертить на земляном полу, не переставая тихо напевать. Чтобы не мешать ему, девушка устроилась на ступеньке лестницы, ведущей на чердак словно на жердочке.

Они так и не зажгли лампу. Единственным источником света оставалось маленькое оконце, но и оно потускнело, сливаясь с окружающей тьмой и вскоре только по монотонному бормотанию Ждущего у Дороги можно было догадываться о его присутствии.

— Иди, приляг, — сказал он ей, опять неожиданно очутившись рядом.

— Но, как я пройду? — шепотом спросила Эшли. — Я ведь нарушу ваши рисунки.

Сухая твердая ладонь старика нашла в темноте горячую руку Эшли и потянула за собой. Она послушно сошла со ступеньки и последовала за ним. Добравшись в темноте до топчана, она легла на него и тут же заснула, едва ее голова коснулась плоской твердой подушки.

Она проснулась от давящей тишины. Ничто не нарушало ее. Ждущего у Дороги не было слышно. В хижине было темно и лишь рассеянный лунный свет чуть разбавлял ее, давая возможность хоть что-то различать.

Приподнявшись на локте, Эшли огляделась. Она решила, что Ждущий у Дороги оставил ее одну, но приглядевшись рассмотрела его темный силуэт посреди хижины. Скрестив ноги, он сидел на полу лицом к двери. И сколько Эшли ни глядела на него, он так и не шелохнулся: может спал, а может впал в молитвенное созерцание. Во всяком случае, девушка не решилась окликнуть его и снова прилегла, поудобнее устроившись на жестком ложе и травяной подушке. Она повернулась так, чтобы в краешке окна видеть бледную половинку убывающей луны.

Вот уже наступила ночь, а ничего так и не произошло. Да и произойдет ли вообще? А если что-то и будет, поймет ли она, что именно случилось? Конечно же ей скажут, что она ничего не заметила, или не поняла происходящего. Она слышала подобные отговорки от прорицателей, экстрасенсов, различных астрологов по телевидению, каждый раз чувствуя себя идиоткой.

Как она могла попасться на подобное? Но в том-то и дело, что она никуда не попадала, просто события разворачивалось так помимо ее воли и желания, она же просто следовала за ними, твердо решив дойти до конца какие бы идиотские ситуации при этом с ней не случались.

Конечно, она сделает вид, что верит шаману, когда утром он начнет убедительно объяснять ей, что демона задержали и погубили, священные круги и линии нарисованные им, как и те заклинания которые он беспрерывно читал все ночь. Она посмотрела на безмолвную неподвижную в темноте фигуру шамана и вздохнула. Ей надо было сразу же написать отчет и закрыть это дело. Утром она уедет в Уошборн, а оттуда, не задерживаясь, первым же рейсом улетит домой. Хватит играть в мистику.

— Эй! Есть здесь кто живой?!

От неожиданности Эшли подскочила на своем ложе. Луна сочила рассеянный бледный свет в оконце. Глубокая, таинственная ночь заглядывала в хижину. Как-то не верилось, что кому-то вздумалось в подобную темень в одиночку, добираться по безлюдным, непроходимым местам до отшельнической хижины шамана. Сам Ждущий у Дороги даже не шелохнулся.

Конечно ей показалось, у нее просто разыгралось воображение. Все: темнота, напряженное ожидание и мистическое настроение, старательно созданное шаманом и индианкой, способствовали тому.

— Эшли! Ты здесь? — позвал за дверью знакомый голос. — Отзовись если здесь!

Не веря и не зная радоваться ей или нет, до нельзя удивленная Эшли резко села, опустив ноги с топчана.

— Не двигайся, — глухо произнес шаман и Эшли быстро подобрала ноги под себя.

Ей стало не по себе. Под щелью двери рыскал свет фонарика. Она следила за ним не зная, что думать, что делать: отзываться или нет? В дверь постучали.

— Простите за беспокойство, но мне хотелось бы увидеть мисс Кларк. Я приехал за ней. Мне сказали, что она здесь, — в дверь снова постучали, после чего, не получив ответа, толкнули ее.

— Эй! Эшли!

С натужным скрипом дверь медленно отворилась, являя освещенного тусклым светом фонаря Стенли Гарди.

— Стенли? — сказать, что Эшли была удивлена, значило ничего не сказать. — Но как? Почему ты здесь? Ничего не понимаю…

— Я сам ничего не понимаю, Эшли. Ты уехала не сказав ни кому ни слова и твой босс всех поднял на ноги. Я забеспокоился и вот я здесь. Как видишь, немного не рассчитал время. Уж извини, не знал что ты забралась в этакую глушь.

— Подожди, Стенли… Господи, я так рада видеть тебя. Да ты зайди… мне нужно прийти в себя, а тебе отдохнуть и перевести дух. Проделать ночью такой путь…

— Заходи же, — пригласил его Ждущий у Дороги, не двигаясь с места. — И назови себя.

— О`кей, — стоящий у порога молодой человек направил свет фонарика в хижину, осветив сидящего на полу шамана. — Я Стенли Гарди и приехал за мисс Кларк.

— Назови себя, — властно потребовал Ждущий у Дороги, словно не слышал только что сказанных слов Гарди.

— Однако, Эшли, ты оказалась в весьма своеобразном обществе, — хмыкнул Гарди, заглянул в хижину и разглядев магические круги на полу, присвистнул: — Как хочешь, дорогая, но я что-то не горю желанием провести ночь в компании с чокнутым. Ты слишком доверчива… Не сказать, чтобы я был разочарован в тебе, но тебе придется согласовывать круг своих знакомств со мной, когда мы поженимся. Я довольно публичный человек и не могу позволить себе небрежность в этом отношении.

— Ты хочешь, чтобы мы ушли прямо сейчас, ночью? — мягко спросила Эшли, все еще не веря, что Гарди отправился за ней, пожертвовав своим удобством, оставив уютный кабинет и работу. Она была тронута подобной самоотверженностью.

— А в чем собственно проблема? У меня, как видишь с собой фонарь. Джип стоит прямо за холмом у начала тропы.

Слова Стенли звучали здраво и разумно, но что-то было не так. Что-то во всем этом было неправильно. Почему за ней примчался Стенли, а не один из ребят Бишопа? Но зачем бы кэпу это делать и поднимать людей в Массачусетсе, если он отлично знает, что она в Уошборне?

А Гарди осветив фонариком забившуюся в угол топчана девушку, вздохнул и поправив стильные очки в золотой оправе, успокаивающе улыбнулся ей.

— Вижу, тебе не терпится знать правду. Что ж, придется признаться в ней, — вздохнул он. — Когда Бишоп рассказал мне о тебе, я увидел в этом прекрасную возможность для нас побыть немного вдвоем. Нам ведь есть о чем поговорить, не правда ли? Я соскучился. Ну а ты, судя по всему, нет.

— Не думала, что вы с моим шефом приятели, — ответила Эшли, еще больше сбитая с толку.

Но это был несомненно Стен с его неотразимым обаянием.

— С тех пор, как в твоей квартире был найден мертвый полицейский, а Бишоп нашел на твоем автоответчике мой телефон, мы свели довольно тесное знакомство, — хмыкнул Стенли. — Он очень беспокоится за тебя, Эшли, но едва ли сильнее чем я.

Как же хотелось поверить в его слова, но останавливало то, что когда осматриваясь Стенли заглянул в хижину, его глаза на миг вспыхнули неестественным фосфоресцирующим красным отблеском и от этого было не отмахнуться, объяснив все разыгравшимся воображением. Другое дело, что ей вовсе не хотелось верить в увиденное, а хотелось, чтобы все оставалось как раньше, просто выйти к Стенли и обнять его. Она подалась к нему вперед на своей лежанке и быстро зашептала:

— Стенли, помоги мне… Индеец сумасшедший… он просто не в себе… Видишь эти идиотские рисунки на полу… он просто бредит… забери меня отсюда… Я не могу пройти мимо него… я боюсь…

С ее души словно свалилась огромная тяжесть, когда молодой человек шагнул в хижину. Значит, это Стенли и он на самом деле любит ее, любит так, что сломя голову бросился отыскивать в этой глуши, забыв о своем удобстве. Но поднявшаяся волна горячей благодарности и ответного чувства, отступила, заставив девушку похолодеть, когда она поняла, что Гарди сделал всего лишь обманчивое движение. Подобрав полы темного плаща, он уселся на землю перед порогом, скрестив ноги, и покачав головой, устало попенял ей:

— Вот что тебе, суке, было просто не выйти из этой конуры? Зачем было все усложнять, заставлять меня ждать и делать лишние движения в этом вонючем теле? Ну что за люди? Неужели не понятно, что я все равно убью вас? Ведь сами из кожи вон лезли, зазывая меня сюда, а теперь же еще и не впускают.

— Как зовут тебя? — дрожа от озноба и страха, спросила Эшли.

— Тебе мое имя ничего не скажет. Достаточно того, что колдун знает его.

— Что… что ты сделал со Стенли? — с ужасом от которого вставал ком в горле, прошептала Эшли.

— Как дрогнул твой голос? Даже забавно, — оскалился тот, кто был Стенли Гарди. — На что тебе такой мозгляк? — и он поправил очки тем жестом, каким это обычно делал Стенли. — Он все время думал только о себе. Другое дело тот полицейский, который просто мечтал трахнуть тебя. Вот с ним мне пришлось повозиться. Настоящий воин… Я решил выбрать кого-то послабей, по сговорчивее… Ну, ладно, приступим, — и он потер руки, как гурман при виде изысканного блюда, осматривая знаки, начерченные на полу. — Вижу работы тут непочатый край. Придется повозиться.

И вдруг, все так же сидя со скрещенными ногами, он поднялся над землей и ринулся в хижину, чтобы тут же наткнуться на невидимую преграду. Ждущий у Дороги забормотал заклинание. Его голос, сначала тихий, набирал силу, а речитатив становился все быстрее и громче.

Стенли-демон не спеша опустился на землю, глубоко вдохнул и закрыл глаза. Дом задрожал, завибрировал так, что казалось он распадается по бревнышкам. Крыша ходила ходуном, как будто ее методично расшатывали, пытаяся сорвать. На голову Эшли посыпался мусор.

Шаман воздел руки и громко воззвал: "О, Гитче Маниту! Великий Дух! Не оставь детей своих, останови зло!" В ответ Стенли хищно оскалился, обнажив зубы. Его глаза загорелись тем красноватым фосфоресцирующим огнем, который насторожил Эшли в самом начале. Он зашипел и девушка от ужаса опять забилась в угол топчана, заметив длинный змеиный язык метнувшийся меж острых, выступивших вперед, зубов. Лицо Стенли менялось на глазах, становясь безобразным, отталкивающим.

В оконное стекло что-то стукнуло и грохнулось на землю. Эшли повернулась к двери и ее парализовало от ужаса и невозможности того, что она увидела. В проеме виднелась зависшая в воздухе колода, вывороченная из земли. На такой Ждущий у Дороги рубил дрова. Колода качнулась, отодвигаясь дальше и вдруг с невероятной скоростью понеслась на дверной проем. Эшли зажмурилась и вжалась в стену, ожидая, что сейчас колода влетит в хижину словно снаряд и разнесет здесь все. Стены сотряслись от мощного удара. Все что на них висело, посыпалось на пол. Со стола и полок со звоном попадали оловянные тарелки, бутылки, разбилась керосиновая лампа. Глухо ударившись о земляной пол, упал, висевший над дверью, медвежий череп. И все же, несмотря на чудовищный удар колоды, невидимая преграда, созданная шаманом, выдержала и эту атаку. Колода рухнула на землю, сотрясая ее и откатился в траву.

— Не бойся его, — проговорил Ждущий у Дороги. — Он ничего не сможет нам сделать.

— Старик, — прошипел демон тем сиплым голосом, услышав который понимаешь, что говорит не человек. — Ты такой анахронизм! Твои методы стары и бессильны так же, как и смешны. Ну что это такое? Сыпать порошок, бряцая при этом птичьими костями. А теперь посмотри, что есть у меня, — и он вытащил из кармана плаща, какой-то предмет. — Этот мир стоит того, чтобы жить в нем и кое-что перенять от людишек. Их вещички бывают не только забавны, но и полезны порой. Я вот могу развеять твои охранные рисунки не дотрагиваясь до них. Ха!

Демон не спеша навел на порог тот предмет, который хвастливо демонстрировал шаману. Щелкнул включатель, после чего послышалось негромкое жужжание, будто заработала электробритва. Шаман вскрикнул. При лунном свете Эшли видела, как небольшой пылесос, каким обычно чистят обивку автомобильных кресел, разрушает линии из красного порошка, просто сдувая ее.

— Ну вот и все, — усмехнулся демон, блеснув в лунном свете насмешливым оскалом и стеклами очков.

Поднявшись на ноги, он деловито отряхнул брюки и плащ.

— Прогресс, что ни говори, вещь полезная…

И переступил через порог.

— О, дух-покровитель! Не оставь меня в этой борьбе! Защити сына своего и дом его, как ты защищал его и прежде! Огради меня от зла! Заклинаю тебя именем великого Гитче Маниту! О дух-покровитель, восстань его мощью! — воздев руки над головой, в отчаянии завопил шаман.

Белеющий в темноте медвежий череп, двинулся по земле и на глазах начал обрастать плотью. Эшли понимала, что надо отвернуться и не смотреть, но ничего не могла с собой поделать. Она глубоко переживала происходящее, в тоже время не веря в него. Она просто не успевала все это осмыслить и хоть как-то объяснять себе. Слишком многое навалилось на нее. Туча, набежавшая на луну, милосердно скрыла от нее зрелище шевелящегося на полу нечто, обрастающего плотью со всей его анатомической жутью. До нее доносился хруст, глухое рычание, влажные шлепки и натужное сопение.

"Этого не может быть… такого не бывает…" — твердила она про себя до тех пор, пока в проеме двери с тяжким вздохом и рыком не поднялась огромная фигура, закрыв собою вход в хижину. Рокочущий гневный рев создания, духа-покровителя хижины, закладывал уши. Сквозь него пробился пронзительный визг демона, которого все это время удерживал на одном месте своими заклинаниями шаман. Потрясая ритуальной погремушкой, он не давал, огрызающемуся демону, сдвинуться с места. В распахнутую дверь было видно, как дух-покровитель, — создание с человеческим телом, обросшим шерстью и медвежьей головой, — с яростным ревом ринулся на, метавшегося из стороны в сторону, демона, старавшегося не подпускать врага к себе.

Неожиданно для своих габаритов, дух-покровитель сделал ловкое обманное движение, резко кинулся в обратную сторону и сцапал врага. Стенли-демон извивался в сдавливающих его мощных объятиях, визжал, пытаясь хоть немного ослабить их. Дух-покровитель поднял демона и с силой швырнул его в кусты, подальше от дома. После чего неуклюже переваливаясь, подошел к валявшейся в траве колоде, поднял ее и вернувшись к кустам, бросил ее вслед демону. Из кустов раздались вопли и визги боли. Потоптавшись у кустов, дух-покровитель решил добить врага и двинулся в заросли, когда оттуда на него неожиданно выскочил демон.

Обхватив мохнатое туловище руками и ногами, он вцепился в горло врага. Дух-покровитель взревел, колотя по напряженно выгнутой спине демона, но тот ни на миг не ослабил своей хватки, вгрызаясь в его горло до тех пор, пока вместо рева, несчастный не начал издавать булькающие хрипы, захлебываясь кровью. Но и тогда демон не отпускал его. Дух-покровитель рухнул на землю, а демон сопя и чавкая все копошился на нем, пожирая его плоть.

Оборвав свое монотонное бормотание, шаман повернулся к Эшли. В темноте хижины белело его лицо. Девушку трясло. Не сознавая этого, она нервно комкала в руках шерстяное одеяло.

— Здесь нам демона не сдержать, — негромко проговорил он. — Он силен. Ты сама это видишь. Не перебивай! Нет времени на пустые слова. Твой дух должен покинуть тело и сдержать демона в его мире, мире духов. Я буду охранять твое тело и не подпущу его к нему…

Раздавшийся хруст, заставил его замолчать. Эшли и Ждущий у Дороги повернулись к двери. У порога стоял истерично хихикающий демон. Белоснежная рубашка, лицо и даже очки были перепачканы влажно поблескивающей кровью. Он видимо что-то хотел сказать, но вместо этого повизгивая и хихикая, швырнул прямо на середину хижины что-то круглое. Это что-то оказалось медвежьей головой духа-покровителя. Глухо ударившись о землю, голова подскочила и подкатилось к шаману. Резко запахло кровью. Эшли прижала к лицу одеяло.

— О, Великий Дух! Великий Маниту, спаси нас, детей своих! — беспрестанно молил шаман, ползая по полу и восстанавливая нарушенные линии защитных кругов.

Стоя на пороге, демон с интересом наблюдал за ним. Потом, как-то по-детски, шлепнулся на землю задом и скрестив ноги, уселся поудобнее.

— Сейчас, после схватки с духом-хранителем, он набирается сил, — торопливо проговорил шаман, на коленях подползая к лежанке. — Если я поражу его тело, которое даже не принадлежит ему, он тут же обретет себе другое. Это будет твое тело и кто тогда сможет остановить его? Я буду убит и уже не будет возможности пленить его, как это было со щитом Отца Волка. Твой дух двойник должен проникнуть в мир демона и сделать его слабым. Тогда мы сможем продержаться до прихода Воина, — шептал шаман. У порога тихо сидел Стенли и склонив голову набок, прислушивался.

— Как я туда проникну? — зашептала в ответ Эшли.

— Слушай и делай то, что я тебе скажу. Доверься мне. Сними с себя одежду и ляг… Молчи!

Стараясь не стучать зубами от страха и холода, Эшли поспешно стянула с себя одежду, путаясь в ней. Краем глаза она заметила, что демон привстал, пытаясь разглядеть, что же происходит в хижине. Когда Эшли легла, вытянувшись на топчане, Ждущий у Дороги поднял с пола голову духа-покровителя и выдернув из висящей на стене связки перьев, одно из них, обмакнул его в сочащуюся кровь, и принялся водить им по лицу, груди и животу девушки.

— Не пугайся его истинного обличья, не поддавайся его мыслям. Молись своему богу и думай только о том хорошем, что у тебя было. В этом твое спасение, — шепотом наставлял он ее.

Обнаженное тело холодил ночной воздух, оно покрылось мурашками, а подсыхающая кровь стягивала кожу. Шаман запел и коснулся лба девушки пальцем. С необычайной легкостью, Эшли вдруг сорвалась со своего ложа и понеслась в темноту. Прошли целая вечность, когда до нее дошел его зов: "Ищущая" и она открыла глаза.

Эшли лежала на земле под окном хижины Ждущего у Дороги. Странно, но она не чувствовала холода, а поднявшись на ноги вдруг взмыла в воздух без особых усилий, паря над раскачивающимися верхушками деревьев. Ночная тьма превратилась в серое марево. Окружающее казалось размытым, а цвета приглушенными, как будто покрыты серым налетом. Но даже с высоты птичьего полета, куда могла теперь подняться по своему желанию, Эшли различала каждую травинку, каждый листик в кронах деревьев и каждый камешек в ручье. Она видела крышу хижины, покрытую дранкой и мхом и разрисованный валун, который светился так, что рисунки на нем потускнели.

Все хоть и казалось необычно, но было знакомо, кроме того существа, что сидело у порога хижины, из дверей которой доносилось пение шамана и треск ритуальной погремушки. Эшли подлетела поближе, зависнув недалеко от порога. Вместо Стенли Гарди возле нее сидела тварь, которую человеческое воображение вряд ли могло себе представить. Превозмогая отвращение и страх, призвав на помощь ту искорку любопытства, что теплилась в ней, Эшли внимательно разглядывала его.

Бесформенное бледное свиное тело было покрыто безобразными струпьями. Загривок изгибался крутым горбом, вдоль хребта шли костистые наросты. Тварь сидела на коротких лапах-обрубках, скребя пред собой землю передними, длинными и мускулистыми. Словно почувствовав чье-то присутствие, она чуть повернула голову в сторону Эшли и девушку передернуло от омерзения.

Плоская физиономия с приплюснутым носом и вывернутыми ноздрями, с сильно выступающими челюстями, слишком короткими мясистыми губами, не прикрывающими влажные десна и крупные, необычайно острые желтые зубы, принадлежала жестокому и алчному существу. Под узким нависшим лбом глубоко сидели полыхавшие красным отблеском глазки. Губы его дернулись, раздвигаясь еще больше в угрожающем оскале. Из-за зубов показался и тут же спрятался длинный язык. И все же при всей примитивной животности его облика, демон не производил впечатление монстра для которого все сводилось к тому, чтобы утолить свою жажду крови. В глазках, полных ненависти, угадывался холодный интеллект и знание веков, что придавало его уродливой физиономии выражение цинизма и от чего она казалась еще более отталкивающей.

Из хижины начал бить яркий желто-красный свет и Эшли заметила, что демон старается чтобы он не попадал на него. Еще она разглядела полупрозрачные воздушные сущности, теснящиеся вокруг нее, которых тоже тревожил этот свет. Они были настолько разнообразны, что среди них Эшли заметила как человекообразных, так и аморфных, похожих на медуз, существ. Все их внимание было приковано к хижине. Может быть они приняли Эшли за свою? Она вытянула руку. В отличие от воздушных сущностей, ее рука светилась слабым серебристым свечением.

Еще она заметила тянущуюся от нее к крыше хижины, длинную серебряную нить. Отчего-то это перепугало ее и она двинулась по ней вниз, обратно к крыше. Ее полет оказался настолько стремительным, что она не помня как, вдруг оказалась под низким потолком хижины, обозревая комнату сверху. И то, что она увидела потрясло ее.

Сначала она не могла оторвать взгляда от своего обнаженного, разрисованного кровью тела, неподвижно лежащего на одеяле. Эшли впервые видела себя воочию, вот так, со стороны и это совсем не походило на то, когда она наблюдала себя на снятых видео кадрах. Контуры тела казались шире, чем она привыкла думать о себе, потому что сейчас она была словно коконом окутана свечением, чистым голубым сиянием с переходом в прозрачно изумрудное. Кое-где кокон прерывался черными безобразными кляксами, то разраставшимися, то таявшими, но полностью не исчезавшими. Откуда-то она знала, что это был страх, что съедал ее изнутри. Ведь снаружи она, по уверению шамана, была защищена настолько, что никакое эфирное существо не могло приблизиться к ней, проникнув через густые красно-черные переплетения, нарисованными на ее теле узорами, словно вуалью укутывавшими ее. Кроме этого от лежащей меж ее грудей птичьей косточки-амулета, шло золотистое свечение, накрывавшее ее блестящей, легкой россыпью. Но и это было не все.

Здесь, на другом уровне бытия, она видела хижину залитую светом, а не погруженную в глухую ночную темень, как оставляла ее. Яркий плотный свет поднимался колышущимися завесами, повторяя движения линий священных индейских пентаграмм, начертанных на полу хижины. Они смотрелись красивым, сложным лабиринтом занавесей различных оттенков. Свет пробивался даже от залитых кровью линий пентаграмм, хотя и был слабым. Особенно плотный заслон из колыхающихся занавесей света, имел дверной проем. За нею клубилась грязно серое марево, на чьем фоне выделялся, темный безобразный силуэт демона.

Он сидел неподвижно, и только его маленькие, близко посаженные глазки горели лютой злобой. Но Эшли долго не могла прийти в себя от вида шамана.

Старик сидел на том же месте в середине нарисованного им священного круга и, раскачиваясь взад-вперед, заунывно тянул свою бесконечную песню. Его тело окутывало мощное красное сияние со сполохами желтого. Она ни за что не узнала бы шамана, если бы не его одежда из белой замши. Сам шаман казался выше, мощнее и вместо человеческого лица у него была медвежья морда, покрытая седовато бурой шерстью. Почувствовав ее присутствие, он повернулся в ее сторону.

— Не бойся. То, что ты видишь — мой дух покровитель. После того как он лишился тела в борьбе с Желтым зубом, он вошел в мое тело. Теперь мы одно.

Эшли молча парила над ним. Ее одновременно пугала и восторгала та свобода, которую она обрела и ей все труднее было вспоминать, что не для того она выбралась из своей земной оболочки, чтобы наслаждаться новыми ощущениями. Но, что она могла предпринять в своем положении против демона, Эшли не представляла. Ждущий у Дороги говорил, чтобы она думала о чем-то хорошем, однако новые впечатления и необычайность собственного положения сбивали с толку и не давали собраться с мыслями, сосредоточиться на нужном и важном.

Затаив дыхание, если так можно было сказать о ней сейчас, она наблюдала за колышущимся занавесом света, преграждавшей путь демону. В нескольких местах он начал как-будто истончаться и рваться и тогда в образовавшиеся прорехи просачивалась мутная клубящаяся тьма. Повернув медвежью голову к двери, шаман, пропел слова заклинаний, кинул туда светящийся порошок, восстановив целостность защитной преграды.

Дернув руками и ногой, как если бы она плыла в воде, Эшли пролетев сквозь крышу, вынырнула наружу. Демон неподвижно сидел у порога и она осторожно подлетела поближе. Присмотревшись к нему, девушка различила грязноватую ауру с черными и бурыми вкраплениями, а когда он шевельнулся, она пошла дрожащими волнами, словно заколыхавшийся студень.

Зависнув за его спиной так, чтобы он не смог ее обнаружить, держась безопасного от него расстояния, Эшли попыталась вызвать в памяти образы детства. Но присутствие демона подавляло и отвлекало. И когда она уже бросила стараться, поняв, что все равно ничего у нее не получиться, память вдруг погрузила ее в яркую и реальную картину детства.

Она сидит на залитой утренним солнцем кухне и завтракает перед тем, как отправиться в школу. Она пьет молоко с любимым овсяным печеньем. Мама, обернувшись к ней от плиты, с нежностью смотрит на нее и Эшли знает, что так и должно быть. Она торопиться допить молоко, потому что в школе дожидается Алекс, ее лучшая подружка. Сегодня Эшли поменяется с ней картинками из мультяшек, которые обе обожают и собирают. У Эшли появятся картинки рыжеволосой Русалочки, и она увидит, как обрадуется Алекс Спящей красавице, которую отдаст ей Эшли. И конечно, когда объявят оценки контрольной по английскому языку, у нее будет стоять отлично. Она заново пережила те чудесные, беззаботные минуты.

Прогалина перед хижиной осветилась так, будто действительно наступило то далекое утро ее детства, когда она была абсолютно счастлива. В мозгу Эшли слышались отчаянные вопли воздушных существ, пытавшиеся укрыться как-нибудь и где-нибудь от непонятного, яркого и радостного, что грозило выжечь их. От размытых временем ощущений, воспоминаний далекого детства демон завизжал, испытывая муку. Он ощетинился, вздыбив на спине когтистые наросты и развернувшись к ней, взглянул на Эшли пронзительными маленькими глазками, и на нее накатила волна беспросветного, тяжелого отчаяния. Яркий свет, заливший поляну опал, потускнел и угас. До чего, все-таки глупы и никчемны все эти воспоминания. Что они могут изменить? Чем помочь? Какой от них прок? Незачем забивать ими голову. Что она вообще здесь делает? Не лучше ли вернуться в тело и обрести покой, вечный покой. Она так устала. Умереть…

Умереть? Нет, нет, ей нельзя поддаваться отчаянию. Ждущий у Дороги предупреждал ее, что демон будет внушать нечто подобное. Помоги мне, шаман!

Сноп искр брызнул из светящегося проема двери. Демон уворачиваясь от них, бросился к колоде, укрывшись за ней. А блестящая, переливающаяся россыпь окутала Эшли. Ее голова избавилась от стиснувшей ее тяжести. Жесткие, скребущие душу мысли и сомнения исчезли, словно выметенный мусор. Вместе с ними ушло гнетущее чувство безнадежности, давившее на нее холодной тяжестью.

Вдруг глубокий, бархатный голос Стенли произнес:

— Ты сделал неправильный выбор, Эшли. Что бы тебе не дать мне воли?

В мутной ночной тьме поблескивали красными отблесками его глаза.

— От тебя требовалось кое-что не заметить и просто пойти со мной. Я бы тебя не тронул. И за эту малость ты могла получить много, очень много: богатство, власть, Гарди, — говорил демон, устроившись на колоде. — Ты бы купалась в роскоши и единственное, что обременяло бы тебя, это светские разговоры. Однако, я могу дать тебе еще один шанс. Еще не поздно получить все это. Не мешай мне разделаться со стариком. Что тебе до недалекого дикого индейца? Зачем тебе эта грязная дыра? Ты ведь мечтаешь быстрее убраться из нее. Дай мне свободу… Отойди… постой в сторонке. Хочешь я останусь Стенли?

Эшли ужаснулась. Ее захлестнуло отвращение.

— Почему? — обиженно протянул голос. — Почему, нет?

При этом морда урода оставалась неподвижной маской, а глазки не меняя своего злобного выражения, настороженно следили за каждым ее движением.

— Вспомни! — страстно воскликнул голос. — Щит Отца Волка пролежал на столе в твоей квартире целую ночь и разве я тронул тебя. Хотя, тогда я уже был достаточно силен, чтобы ненадолго покинуть свою тюрьму. И ведь я был голоден, очень голоден. Но я не тронул тебя. Нет. Как ни манила меня к себе твоя плоть. Такая сладкая, нежная…

"Зато, ты обломался на Роне" — насмешливо подумала Эшли. И тут демон стремительно бросился на нее. Перепуганная Эшли растерянно заметалась. Воздушные существа прыснули от нее в разные стороны, как мальки от крупной рыбины, до этого плотной массой сгрудившейся вокруг нее. Ее захлестнуло что-то сильное, жесткое, непреодолимое, шедшее от демона и потянуло ее, бьющуюся, к нему.

Демон перехватил серебряную нить, соединяющую Эшли с ее телом и, она с ужасом увидела, как он перекусил ее. Она беспомощно болтала руками и ногами, плюхала ими и гребла, пытаясь достичь хижины, но эфирные существа опять сгрудившись вокруг, отталкивали ее обратно, все дальше от цели.

Демон словно зверь, изготовился к прыжку, поставив торчком островерхие уши, уперся передними лапами о землю, приготовился настичь свою жертву.

— На помощь, Ждущий у Дороги! — взмолилась насмерть перепуганная Эшли.

Из дверей вырвалось багровое, похожий на длинный кнут, заклятие, обвило ее за щиколотку и потянуло к хижине.

Пронесясь через плотную, но податливую толпу воздушных существ, Эшли очнулась в освещенной комнате и освобожденная от кнута заклятия, зависла под потолком. Оборванная серебряная нить болталась внизу возле самого пола, потускневшая, пока еще, на месте обрыва. Физическое тело Эшли все также безжизненно вытянувшись лежало на топчане. Светлые волосы разметались по подушке. Голова безвольно опустилась к плечу. "Я умерла! — в панике решила Эшли, глядя на саму себя. — Нить оборвана и мне уже никогда не вернуться в свое тело".

Шаман стоял над нею, склонив свою медвежью голову. Зачем он покинул защитный круг, ведь уже ничего нельзя сделать? Но он аккуратно поднял обрыв серебряной нити, что свисала с топчана, потом подхватил на ладонь тот конец, что свисал с эфирного двойника Эшли, беспомощно наблюдавшей сейчас за происходящим с высоты потолка, пока ее не отвлекло колыхание занавеса света, закрывавшей дверной проем.

Она с ужасом видела, как он тускнея, истончается, не подпитываемый больше заклинаниями Ждущего у Дороги. Сам шаман, не обращая внимания на то, как постепенно угасают линии пентаграмм и оседает, бьющая из них, стена света, закрыв глаза и подняв ладонь, вдохновенно тянул на одной и той же ноте, какой-то невнятный слог. Потом сложив ладони, соединил обрыв серебряной нити. Из-под них пробилось такое яркое свечение, что в его ореоле не стало видно самих ладоней.

Эшли тут же почувствовала слабое притяжение своего тела, но радости и облегчения от этого не испытывала. Она страстно желала, чтобы шаман как можно быстрее вернулся на свое место в защитный круг, и изо всех сил мысленно торопила его. Распевая заклинание, шаман следил, как утихает пульсирующее под его ладонями свечение.

— Скорей, Ждущий у Дороги! Торопись! Опасность! Он идет! — мысленно кричала она ему.

Ужас накатывал на нее как клубы мутного серого тумана, что проникали сейчас в хижину, по мере того, как истаивал светящийся занавес. Змеясь по земле и наползая, он уничтожал последние источники света, защитные линии священных знаков, ложась на них. Вместе с туманом, утопая в грязных его клубах и гоня их перед собой как волны, демон переступил порог хижины.

Будто, не понимая, что происходит и не замечая ничего вокруг, шаман продолжал свое дело. Вся его немалая сила и энергия уходила на восстановления единства Эшли. Она же поняла, что шаман просто не хочет останавливаться и прерываться, не смотря на то, что страшно рискует.

Демон, пройдя на середину комнаты, плюнул себе под ноги. Его ядовито зеленая слюна растеклась по полу, с шипением смывая защитные знаки пентаграмм. Шагнув к шаману, он остановился за его спиной, но Ждущий у Дороги продолжал невозмутимо тянуть свою песню. Тогда, вытянув суставчатый палец, демон осторожно коснулся загнутым длинным ногтем сетки заклинаний, что окутывала шамана и тот час посыпались искры, как бывает при сильном электрическом разряде.

Демон завизжал, тряся рукой, потом успокоился и облизав ее так, что вязкая зеленая слюна покрыла кисть будто перчаткой, пробил ею защитную светящуюся сеть и одним ударом, погрузил в тело шамана. Рука вошла ему под лопатку. Шаман глухо замычал, оборвав свою песню и выгнулся. Превозмогая предсмертную агонию, он посмотрел на Эшли угасающим взором и она различила его еле слышный шепот: "Поторопись… оно твое…".

Если бы Эшли была способна на это в своем нынешнем состоянии, она бы потеряла сознание. Однако ей было уготовано видеть, как демон вырвал из-под лопатки шамана, трепещущее, в сгустках горячей крови, сердце и с чавканьем, нетерпеливо сопя, принялся жадно заглатывая, поедать его. Тело шамана с медвежьей головой упало к его ногам и было тут же укрыто полотном серого тумана.

Пожрав сердце Ждущего у Дороги, демон облизываясь, приблизился к топчану и липкой от крови ладонью, провел по телу Эшли, стирая с него все знаки, что были нарисованы на нем шаманом, заодно сдернув с ее шеи амулет. Теперь обнаженное тело девушки лежало перед ним совершенно беззащитным.

Сама Эшли безучастно наблюдала, как воздушные сущности облепили шамана, набросившись на него словно трупные мухи на тело мертвого льва, роясь над горячей кровью и присосавшись к ней, едва туман отхлынул. Она понимала, что для нее тоже все кончено.

Демон поднял к ней свою отвратительную физиономию, обнажая в ухмылке окровавленные десна и острые зубы.

— Старик был глуп… Глуп! — хихикая и взвизгивая от восторга, пролаял он. — Зачем! Зачем было тратить свое время и силы на то, что никогда, никогда уже не осуществиться. Ты, тварь! Сука! — с истеричной злобой завизжал он: — Смотри теперь… Смотри! — он подцепил длинным когтем уже сросшуюся астральную нить, — Я сделаю вот так… чик! И ты снова без тела. На тебя нападут эти безмозглые твари и будут долго раздирать твою живую плоть…

Словно услышав его, воздушные сущности роем поднялись к Эшли, оставив шамана. Они словно бы выросли, став еще безобразнее, насосавшись свежей крови. Но, вечно голодные, они все еще жаждали ее. Им, ненасытным, все было мало. Демон щелкнул когтем и они роем ринулись на Эшли. В смертельном страхе, она отчаянно завопила, забыв, что никто не услышит ее безмолвного крика.

Чистое голубое свечение вдруг окутало ее вялое неподвижное тело, разбросав алчущих существ в разные стороны. С возмущенным хрипловатым писком, они роем шарахнулись от нее.

— А — а… старик все же сумел передать тебе часть своей силы, — поскучневшим, скрипучим голосом, режущим нервы, проворчал демон. — Только это ничего не изменит. Я хочу полакомится твоим тельцем, шаман все-таки стар и безвкусен, а я все еще голоден. Но тут подумал… зачем пожирать тебя? Лучше я вселюсь в него. Ты еще достаточно долго будешь существовать в эфирном двойнике и сознавать себя для того, чтобы таскаться за своей плотью и видеть, как живет новая Эшли Кларк. Никому не придет в голову, что кровожадный псих, жестоко раздирающий людей на ночных улицах и скромница Кларк, одно и тоже лицо…

С невероятной скоростью Эшли переместилась к своему телу, чтобы успеть занять его и с силой налетела на какую-то преграду под визгливый хохот демона.

— Не пытайся! Кровь шамана смешанная с моим заклятием тверже любого панциря. Тебе больше никогда не соединиться с самой собой.

Оглушенная Эшли, зависла над телом лицом вниз, вглядываясь в свои заостренные черты.

— Да, да… попрощайся с ним… — глумливо хихикал демон.

Эшли теперь отчаянно желала, чтобы ее тело исчезло с лица земли, чем принять участь предуготованную ей демоном. Она с тоской посмотрела на свисающую с желтого загнутого ногтя демона, серебряную нить. Он же глумливо хихикал, продлевая мучительное ожидание своей жертвы.

В серой зыбкой мути, уже заволокшей все вокруг, что-то сверкнуло и демон пронзительно завизжал. Ничего не понимая, Эшли смотрела на обрубок его руки валяющийся у подножия топчана и рефлекторно скребущего землю когтями, совсем близко от ее серебряной нити. Что бы хоть, как-то убереч ее и избежать опасной близости от когтей демона, Эшли резко взмыла под потолок, натянув ее и зависла над лежаком, так что могла видеть все, что происходило в тот момент.

В бревнах стены, почти по рукоять, глубоко засел томагавк. Еще подрагивал свисающий с рукояти волчий хвост. Демон стонал, хлюпал и захлебываясь, с невероятной быстротой, слизывал длинным узким языком, бьющую из обрубка руки черную кровь, не давая упасть на пол ни капли.

На пороге хижины, полыхая яростными алыми сполохами ауры, стоял Воин. И хотя его обнаженное гибкое тело прикрывала лишь набедренная повязка, а в длинных волосах было воткнуто перо с окрашенным красным концом, не было сомнений, что это Воин Волк. Демон, увидев, что в руках врага больше ничего нет, поскольку его единственное оружие застряло в стене, оставил зализывать свою рану и вытянув к нему здоровую руку, угрожающе низко зарычал. С его корявых пальцев сорвался темный пульсирующий сгусток заклятия, снарядом полетевший во врага. С невероятной стремительность Воин обернулся, превратившись в волка и ловко увернувшись от снаряда, бросился на демона. Заклятие, распугав воздушных сущностей, унеслось за порог, где с громким хлопком исчезло.

Волк ловкими беспорядочными прыжками описывал вокруг демона круги, то сужая их и опасно приближаясь к врагу, то расширяя их и удаляясь от него. Неуклюжий, неповоротливый, к тому же раненный демон, на своих коротких ножках, просто не успевал уследить за животным, вертелся на одном месте, то рыча, то поскуливая. Танец волка завораживал Эшли к тому же его прыжки вокруг демона обозначались переплетением огненных нитей. Они оплетали демона. Ей стало казаться, что она слышит барабанный бой. Прыжки волка стали упорядочиваться, совпадая с ритмом далеких барабанов. Это действительно было похоже на танец. А когда зачарованный демон застыл, уже не в силах двинуться, переплетение священных нитей вспыхнуло, заключив его в свой огненный плен, и тогда Эшли ясно увидела, что они повторили узор священного щита.

— Это духи Великих Воинов бьют в свои барабаны, чтобы их брат исполнил танец Отца Волка, — торжественно произнес кто-то рядом с Эшли. Она повернула голову.

Возле нее скрестив ноги и сложив руки на груди, парил дух-хранитель с медвежьей головой. Но отчего-то она знала, что это не Ждущий у Дороги.

— А где Ждущий у Дороги? — спросила она. Бой барабанов начал стихать.

— Сейчас его предки поют ему песнь Победы. Я же остаюсь здесь, чтобы охранять это место, как и прежде. Не беспокойся о своем теле. О нем позаботятся.

Он растаял, и Эшли оставшись одна, огляделась. Хижина опустела. Ни демона, ни волка-оборотня, лишь с улицы доносились странное хныканье, да рычание.

Но она даже не сдвинулась с места, не рискуя больше удалятся от своего тела. Сколько она провисела над ним, Эшли сказать не могла.

Там где она сейчас находилась времени не существовало. Серый туман постепенно рассеивался. Время от времени она отгоняла воздушные сущности от своего тела и тела Ждущего у Дороги, вызывая в памяти яркое сияние. И когда из открытой двери хижину залил жемчужный мягкий свет в ней, окутанная синей аурой с оттенками голубого и сиреневого, появилась Джози. В руках она несла выдолбленную из тыквы бутыль и кусок мягкой замши. Наклонившись над телом Эшли, Джози, смыла с него подсохшую кровь и Эшли почувствовала сильное притяжение. Повинуясь ему, она канула в свое тело.

Первое, что она увидела очнувшись, это улыбающуюся Джози.

— Привет! — сказала она, пытливо вглядываясь в лицо Эшли. — Как ты? Узнаешь меня?

— У нас, что-нибудь получилось? — в свою очередь, спросила Эшли.

— Еще как получилось! — воодушевленно воскликнула индианка.

Видимо не было в ней той уверенности, что они справятся с демоном.

— Кто это так заунывно поет? — повернула голову к двери Эшли.

— Хоронят Ждущего у Дороги. Нет, нет не вставай! Ты еще слаба.

— А демон?

— Больше не беспокойся о нем. Тебе лучше поспать. Выпей это.

И когда Эшли послушно выпила прохладный пахнущий травами настой, ее накрыл спокойный врачующий сон, не тревоживший измученный разум беспокойными сновидениями.

В следующее пробуждение она чувствовала себя бодрой и отдохнувшей. В открытую дверь били яркие солнечные лучи, освещая убогую обстановку хижины, отчего она казалась еще более жалкой. Но Эшли радовалась четкой предметности всего что видела. Она помнила все, что ей пришлось пережить, но не желала раздумывать над этим. Хотелось думать об этом, как о ночном кошмаре. Поверить, конечно, было немудрено, если бы не мысль, что Ждущего у Дороги больше нет и что она, все еще обнаженная, лежит под тонким колючим одеялом в его хижине.

Может быть в это самое время, дух-хранитель наблюдает за ней. Приподнявшись, она посмотрела на пол: ни следов пентаграмм, ни пятен крови. Все было как следует подчищено и выметено. И вообще, вообще, не смотря на ту же самую немудреную обстановку, исчезла какая-то, мужская небрежность. Может быть, из-за цветов стоящих на столе в банке с водой?

На какой-то миг, ей показалось, что вот сейчас дверной проем закроет фигура Ждущего у Дороги и он бесшумно переступит порог, подойдет к ней и положит сухую ладонь с жесткими мозолями на ее лоб. После чего, кряхтя, опустится на топчан в ее ногах и ответит, после долгого молчания, на все вопросы. Дневной свет в дверном проеме заслонила чья-то фигура и Эшли, с бьющимся сердцем, подалась вперед к Ждущему у Дороги, разом поверив, что все случившееся ночью, действительно, было сном. Иллюзия длилась до тех пор, пока к ней не подошла Джози и не положила узкую прохладную ладонь на лоб Эшли.

— Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. Долго я спала?

— Сутки. Но тебе нужно полежать еще, а уже потом уезжать из Уошборна. Элк рвет и мечет, потому что ко всем другим смертям прибавилась еще смерть Ждущего у Дороги. К тому же его достает твой капитан Бишоп. Он уже весь провод оборвал, требуя от Элка объяснений, где ты. Нужно, как-то объяснить все это, — и Джози обвела рукой вокруг.

— Но ведь никто не поверит тому, что здесь происходило.

— В том-то и дело…

— Не поверят мне, не поверят тебе, но если мы все трое дадим одни и те же показания…

— Об этом не может быть и речи, — Джози резко встала и подойдя к камельку, вернулась от него с оловянной миской полной подозрительной похлебки. — Ешь.

Эшли попробовала и сморщилась.

— Что это? Мука разведенная в воде?

— Ешь, ешь, городская девочка.

— Но ведь мы привозили Ждущему у Дороги продукты и, я помню, мы не успели их съесть полностью.

— Те продукты для следующего шамана, который будет жить здесь, — вздохнула Джози.

— То есть как?

— Ты не отвлекайся, ешь…

— Но разве с демоном не покончено?

— Нам удалось упрятать его в священный камень и демон вряд ли вырвется оттуда, ведь это место силы, и все же… Ты же знаешь, испокон веков избранные сторожили его.

— То есть, ничего не кончено? И когда-нибудь понадобится новый Ищущий, Гонец и Воин?

— Будем надеяться, что нет.

Эшли посмотрела на валун через открытую дверь. Снаружи сияло солнце, трава казалась золотистой.

— Солнце светит вовсю, — вздохнула она.

— Да. Но похоже, это последние летние денечки, — с тихой печалью отозвалась Джози, но потом словно спохватившись, бодро спросила: — Хочешь на улицу?

— Очень.

— Доедай похлебку и пойдем.

Прогретый полуденным солнцем воздух пах разнотравьем. После полумрака хижины, Эшли невольно зажмурилась от слепящего дневного света. Джози усадила ее на чурбак, на котором любил сиживать Ждущий у Дороги и Эшли, кутаясь в одеяло, взглянула на валун. Рисунки на его белой нагретой солнцем поверхности смотрелись так ярко, как будто их, подкрасив, подновили.

Эшли с наслаждением вытянула из-под одеяла бледные ноги, подставляя их солнцу. Его жар согрело ее, выгоняя из тела холод иномирья. В траве самозабвенно стрекотали кузнечики.

— А, что все-таки с тем парнем которого ты привела? — прикрыв глаза, нехотя произнесла Эшли, разомлев на солнце.

— А что с ним? — так же лениво поинтересовалась Джози, сидевшая рядом с ней. — Ты разглядела его?

— Нет. Он весь пылал яростью, а потом обернулся волком. Так кто же он?

Джози повернулась к ней с удивлением и интересом разглядывая ее.

— Ты видела все именно так?

— Да. А ты разве видела все иначе?

— Я не видела ничего. Я была призвана, чтобы взывать к духам Великих Предков, чтобы они били в священные барабаны.

— Ты слышала их?

— Нет, но Воин Волк слышал.

— Он сам тебе сказал об этом?

— Не было нужды. Он ведь победил демона.

— Кого ты привезла, Джози? Кто это был?

— Он не хочет, что бы о нем кто-нибудь узнал, тем более белая.

— Я должна это знать. Я расследую это дело.

— Знаешь, нас смешат женщины — охотницы. Охота — это привилегия мужчин. Ваши мужчины совсем обрюзгли и беспомощны, если их женщины становятся охотниками?

— Убийство человека и охота — не одно и тоже. И здесь решают не мужчины, а система, которая смотрит не на то, мужчина ты или женщина, а на то насколько эффективно ты выполняешь свою работу. Но если мне ясно, что произошло в хижине этой ночью, то я не могу понять, каким образом здесь очутился Стенли Гарди. Как получилось, что Желтый Зуб завладел им.

— Этот Стенли Гарди был твоим другом?

Эшли кивнула.

— Мне очень жаль. Демон хотел сперва овладеть твоим телом, когда ты спала, чтобы безнаказанно творить свои злодеяния. Но ты, Ищущая, оказалась ему не по зубам. Тогда он решил подобраться к тебе через тех, кому ты доверяла. Ведь именно ты должна была принести мне, Гонцу, Ждущему у Дороги и Воину, весть о демоне. И ты ее принесла. Тот полицейский, Рон, оказался крепким парнем. Он не дал ему овладеть своей душой и был не просто убит. У него вырвали сердце. Демон пожирает сердца храбрецов. Стенли Гарди был слабаком и полностью подпал под его власть. Но когда Желтый Зуб стал им, было поздно. Мы уже призвали его. Мы знали, что он придет и его обличье уже не обманет нас.

Джози замолчала, а Эшли задумалась. Получалось, что она не имела на руках ничего и, если рассматривать все произошедшие с позиции обыденного здравого смысла, ни на шаг не продвинулась в своем расследовании. Еще ее тревожило местонахождение демона и то насколько оно надежно. Интересно, как бы отнесся к ней Бишоп, если бы прочел в ее рапорте, что Стенли Гарди умер по причине изъятия из его тела души.

— Вставай, — велела Джози поднимаясь с чурбака. — Нам пора. Тебе лучше побыстрей уехать из Уошборна.

— Ты права, я не горю желанием оставаться здесь ни одной лишней минуты. Только хотелось быть уверенной насчет демона.

— Забудь о нем, он больше не твоя забота.

Когда они собрались и вышли на тропу, Эшли не смогла удержаться, чтобы не обернуться и не взглянуть на хижину Ждущего у Дороги. Она была уверена, что видит ее в последний раз.

— Скажи, кто здесь будет жить? — спросила она в спину шедшей впереди индианки.

— Повторяю, это не твоя забота, — ответила Джози вдруг так раздраженно, что Эшли не решилась ее ни о чем больше спрашивать.

Когда они вышли к скауту, у Джози вдруг зазвонил сотовый и она рывком выдернула его из кармана джинсов.

— Алло… да… да… отлично… передам… все, пока… — закончив и отключившись Джози повернулась к Эшли. — Звонил Элк. Говорит, что родители Стенли Гарди в Уошборне. Говорит, что если тебе это интересно, то его будут отпевать в местной церкви.

— Погоди, — добрела наконец до Джози, тяжело дышащая Эшли. — Откуда он узнал о Гарди?

— Я ему сообщила, — резко ответила индианка. — Или ты хочешь, чтобы я скрыла от него тот факт, что на территории резервации, находятся еще два трупа? Садись в машину.

— Он конечно же винит меня… — пробормотала Эшли, забираясь в "скаут".

Джози села в машину вслед за Эшли и захлопнула дверцу.

— Никого он не винит. Он, как и ты, не знает, что делать с Гарди и как объяснить, что делал такой человек, как он, в резервации.

— А разве родители Стенли еще не задали ему этого вопроса?

— Нет. Они подавлены горем.

— Ну так передай шерифу, что Стенли Гарди преподавал историю Америки в университете. Он писал труд о культуре сиу. Это все объясняет.

Джози промолчала, искоса глянула на Эшли и поджала губы.

"Скаут" медленно ехал по прерии, подскакивая и переваливаясь на кочках и когда наконец выбрался на шоссе, Эшли испытала почти наслаждение от его ровного хода. Они проехали поселок, завернув к Дженни Опавший Лист, чтобы поприветствовать ее и тут же попрощаться. Джози, что-то тихо ей сказала при расставании, погладив по плечу, и старая индианка скорбно опустила глаза.

Уошборн показался Эшли центром цивилизации, слишком шумным, людным, зажатый со всех сторон стенами домов.

Прощаясь с Эшли в холле гостиницы, Джози напомнила:

— Не забудь, что щит Волка должен быть возвращен резервации.

В первые минуты в номере, Эшли никак не могла понять, почему раньше не оценила его роскоши и комфорта. И пока она разрывалась между обязанностью позвонить Бишопу и желанием принять горячую ванну, тишину номера нарушила настойчивая трель телефонного звонка. Закрыв кран с горячей водой и тоскливо взглянув в едва наполнившуюся ванну, она поспешила в гостиную. За нее уже сделали выбор. Подняв трубку она со свойственной ей полувопросительной интонацией произнесла:

— Алло?

— Кларк? — недоверчиво пророкотал Бишоп, тут же ехидно заметив: — Гляди-ка, привел же бог, дозвониться до тебя. Не соизволишь ли ты, уделить мне минутку твоего драгоценного внимания и переговорить со своим начальством?

— Мистер Бишоп, я…

— Немедленно вылезай из этой дыры, черт тебя побери! — взревел разъяренный капитан. — Что за моду взяли! Как скроются с моих глаз, так ни слуху, ни духу! Я что, словно старая гадалка должен гадать, что там у тебя происходит?! — бушевал он. — Только не говори, что ты была настолько занята, что забыла доложиться своему начальству, если ты конечно еще помнишь, что такое существует на свете!

— Капитан, я не хотела докладывать вам раньше времени о том, во что должна была прежде внести ясность, — быстро проговорила Эшли, когда выдохшийся Бишоп, сделал невольную паузу. — И, потом, я была в таком месте из которого не было никакой возможности связаться с вами. Но, я просила дозвониться к вам директора здешнего антропологического музея.

— Если ты имеешь в виду эту чокнутую Эрб, то весь ее разговор сводился к тому, что щит, подаренный тебе галерей Фрискина, принадлежит резервации, что мы должны его вернуть и точка, — хмыкнул Бишоп, понемногу отходя. — Еще, по твоей милости, я имел удовольствие пообщаться со здешним шерифом. Слушай, Кларк, тихая девочка, что ты там ему наговорила? Едва я назвал твое имя, как он словно с цепи сорвался, а у меня язва… Сколько раз я вам говорил: на чужой территории будьте вежливы и кротки как агнцы. А ты что? Показал ему свои зубки? Мы добрых пол-часа только тем и занимались, что орали, посылая друг друга на хрен. На мой вопрос почему он не поднимет свой зад, когда на его территории пропадают полицейские, он заявил, что не обязан нянчиться с кем бы-то ни было. И что если у меня теряются агенты, то я могу прислать еще пару тройку ищеек, а ему и без того есть чем заняться. Словом, ужасно милый парень, этот шериф.

Эшли почувствовала себя отомщенной, за что была бесконечно благодарна Бишопу. Она бы дорого дала, чтобы присутствовать при том, как эти двое бряцали друг перед другом доспехами.

— Вы уже знаете о Гарди?

— Да уж, извещен. Знаешь Фреда и Алана?

— Первоклассные детективы, асы слежки.

— Ну так вот, твой профессор надул этих асов, как какой-нибудь Джеймс Бонд сопливых пацанов. Он смылся от них в аэропорту и не говори мне, что он объявился в Уошборне.

— Он объявился в Уошборне, кэп, и погиб, почти так же, как Фрискин, Боб и Стоун.

— Дер-рьмо, — сквозь зубы выругался Бишоп. — Ладно, ты-то когда думаешь выбираться от туда?

— Завтра я буду в Мичигане.

Но первое, что на следующий день с утра решила сделать Эшли, это встретиться с Джози. И разумеется, под щеткой дворника "скаута" уже была сунута штрафная квитанция.

— И вам доброе утро, шериф, — хмыкнула Эшли, бросая ее к валявшимся на переборной доске квитанциям.

Она напомнила себе, что надо не забыть оплатить их прежде чем уедет из Уошборна.

Зачем она ехала к Джози, после вчерашнего разговора, Эшли не знала. Была ли способна Джози ответить на ее вопросы? Захочет ли вообще отвечать на них? И почему, после всего случившегося, индианка снова заняла глухую оборону? А может, Эшли хотела еще раз убедиться, что все произошедшее в хижине Ждущего у Дороги, не было сном или игрой разыгравшегося воображения, уж очень странным дымом окурил ее Ждущий у Дороги.

Мысленно пересказав всю эту странную историю языком рапорта, она не могла не признать, что все это звучит нелепо и бредово. Кого она сможет убедить в правдивости произошедшего, если сама сомневается в этом? Но если умолчать, что тогда писать в рапорте?

Против обыкновения, в этот утренний час в зале музея царила суматоха и приподнятое оживление. Рабочие в синих комбинезонах что-то привинчивали, приколачивали, подводили провода. Две богемные личности в стильных очках с желтыми стеклами и волосами окрашенными в разноцветные прядки, — причем Эшли затруднялась бы сказать, кто из них женщина, а кто мужчина, оба были в кожаных штанах и свободных блузах — одевали, установленный на постамент манекен в костюм индейского вождя. На нем уже красовался пышный убор из перьев, спадающий длинным шлейфом до пола. Молодые люди прикрепляли к пластиковой руке манекена томагавк. Мимо прошла группка из трех представительных особ, критически осматривющих выставку.

Эшли подошла к растянутому на стене поясу-вампуму украшенному ракушками, сушеными плодами каких-то растений и иглами дикобраза. Из прочитанного ниже пояснения явствовало, что пояс изготовлен примерно в конце восемнадцатого века. Приглядевшись к нему, она заметила, что в расположении нашитых на него ракушек и бусин, прослеживается некая закономерность, но это даже отдаленно не походило на узор. Помнится Стенли говорил, что в поясах-вампумах зашифровывалась информация о том, к какому роду принадлежит его владелец.

Эшли перешла к домотканому ковру по которому, грубовато примитивно, со множеством прямых углов, был изображен повторяющийся узор коня и человеческой фигуры.

Под ковром стоял кувшин и Эшли удивилась насколько его рисунок был похож на символ Инь и Янь. Рядом с ним лежало блюдо с вписанной в середину композицией: хищная птица, несущая в когтях крупную рыбу. Всмотревшись в нее Эшли увидела, что затейливое, вычурное изображение выведено одной сплошной линией. Эшли быстро отошла от стенда и повернула к выходу, но ее внимание привлекло расписное блюдо с рисунком удивительно гармонично изображающего птицу и профиль человека. Тотем и человек сливались, переходя один в другой и были неотделимы друг от друга.

— Мисс? — подошел к ней знакомый по первому посещению охранник.

— Директор Эрб у себя? Я бы хотела повидаться с ней.

— Она уехала вчера вечером.

— А когда вернется?

— Не сказала.

— Тогда передайте это ей.

— Да, мисс, — коротко ответил охранник, принимая от Эшли конверт с копией бумаги Арчи Стоуна, в которых рассказывалось о смерти деда Джози, Джошуа.

Эшли вышла из музея и отправилась обратно в отель, думая о Джози. Живя среди индейской философии, зашифрованной в примитивных рисунках и амулетах, Джози так и не смогла принять глубинного смысла ее народа — единения с миром природы. Она оставалась плотью своего времени.

Эшли притормозила возле ресторанчика "Матушки Клэр". Покинуть Уошбор не попробовав напоследок ее оладий, было бы непростительно. Женщина встретила ее с искренним радушием, заявив, что уж кого-кого, но настоящую леди, что однажды посетила ее ресторан, она конечно запомнила. Проводив гостью к лучшему столику у окна, матушка Клэр принесла ей оладьи и кружку горячего, крепкого кофе. Именно такого в каком нуждалась сейчас Эшли.

Мимо с оглушительным ревом промчалась "ямаха".

— Все носится и носится… — проводив нарочито недовольным взглядом удаляющийся мотоцикл, добродушно проворчала матушка Клэр. — Верите ли, уже с самого детства никакого сладу с ним не было. Как был сорванцом, так им и остался. И что из того, что стал шерифом? Уж я то его знаю, как облупленного, — покачала она головой.

— А мне кажется, миссис Клэр, что вы наоборот гордитесь им.

И без того широкое лицо индианки расплылось в улыбке. На щеках появились ямочки.

— Как же не гордиться этим негодником. Не зря драла ему в свое время уши, — и посмотрев на Эшли блестящими смеющимися глазами, вдруг присела за ее столик.

Хотя время подходило к обеду, посетителей не было и хозяйка ресторанчика могла себе позволить немножко поболтать, тем более что приятная молодая леди, кажется, была не против ее общества.

— Элк навел порядок в Уошборне и не собирается распускать молодежь, потакая всяким безобразиям. Раньше-то и дня не был, чтобы кого-нибудь не порезали и не покалечили. А уж, как здесь развернулся алкогольный бизнес. Элк набрал команду таких же сорви голов, как он сам и вычистил наш городок. Теперь он чуть ли не каждый день дежурит на выездах из города, и самолично проводит досмотр всяких сомнительных типов, по привычке наезжающих сюда из ближайших городов.

— Он один патрулирует дорогу? Но это же очень опасно и невозможно, — удивилась Эшли, вспомнив, как первый раз увидела Элка на дороге, когда он разбирался с водителем грузовика.

— Невозможно? Кому? Элку? — в жесте бесконечного удивления подняла руки матушка Клэр. — Леди, это точно не про него… Да он со своим бешеным темпераментом, да на своей тарахтелке везде поспевает. А вот, что опасно, тут я с вами соглашусь. Сколько раз приходилось врачам его штопать. Ведь места живого на нем нет, а ему не иметься. Я все грожусь ему уши за это пообрывать, да разве ж я дотянусь до них. Вон какой вымахал, где уж мне…

— Разве у него нет людей?

— Люди-то есть, да их не хватает. Элк к себе не всех берет, а если кого берет, то бережет пуще глаза. Народ-то верный, проверенный, но у кого семья, а кто в другом месте необходим. Вот он и крутится. Зато безобразий никаких, за что мы и выбираем его шерифом уже какой срок. Уошборн за него горой, а он за Уошборн. Так что, если он вам какую грубость сказал, зла на него не держите…

— Ваши оладьи загладили всю его грубость, — улыбнулась Эшли и доев последний кусочек, благодушно откинулась на спинку стула.

— Погодите, я еще принесу.

Из лежащего на столе портфеля раздалась мелодия сотового. Эшли извинилась, потянувшись к нему.

Понятливая матушка, забрав со стола Эшли пустую тарелку и чашку, тактично удалилась, а Эшли не понимающе смотрела на незнакомый номер, высветившийся на экранчике сотового.

— Алло? — отозвалась она.

— Эшли Кларк? — спросил хрипловатый надорванный женский голос.

— Да.

— Это мама Стенли Гарди. Мой сын не раз упоминал о вас. Кажется он хотел познакомить нас… — она замолчала, справляясь с рыданиями.

Эшли молчала. Какие слова могли утешить мать, потерявшей сына. Только не избитое: "мне очень жаль", фразу, которая так измельчала, что уже ни о чем не говорит.

— Мы сейчас в Уошборне, чтобы забрать сына. Но прежде мы хотим отпеть его в здешней церкви и если вы хотите… попрощаться с ним…

— Я приеду. Миссис Гарди, я буду молиться о вас и о Стенли… и простите меня… — Эшли отключила телефон.

Церковь она нашла сразу. Ее шпиль возвышался над крышами городских коттеджей. Трудно было не заметить ее белые стены, островерхую крышу под красной черепицей и узкие окна украшенные витражами. Выйдя из машины, Эшли вошла в ее благоговейный полумрак и гулкую тишину. У алтаря горели свечи. Посреди прохода, утопая в цветах, стоял обитый черным муаром гроб в котором покоился Стенли Гарди. Скамья в первом ряду была занята одетыми в траур людьми. Тихо рыдали женщины. Мужчины, опустив голову, скорбно молчали. Здесь были те, кто любил Стенли Гарди и она… Она тоже, когда-то позволила себе мечтать об общем с ним будущем и теперь вместе с ним хоронит свои надежды и мечты. Может быть, она любила именно их, а не самого Стенли?

Сможет ли она сейчас подойти и заглянуть ему в лицо — в лицо своему страху. Хватит ли у нее духа подарить ему прощальный поцелуй. Кого напомнят ей его неподвижные черты: того мягкого Стенли, который с легкой влюбленностью заглядывал ей в глаза или того, кто с омерзительной усмешкой выманивал ее из хижины.

Эшли так и не смогла уговорить себя подойти к гробу и попрощаться. Сев на скамью, она внимательно слушала священника и молилась о Стенли, прося у него прощение за свое малодушие, и жалея о том зародившемся чувстве, которое смял, изничтожил ужас и отвращение?

— Ни что не ново на земле, — говорил священник. — Ни что не вечно под солнцем. "Что было, то и будет: и что делалось, то и будет делаться", так говорит Экклесиаст. "И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него и нитка, втрое скрученная не порвется". Будем же молиться о душе усопшего и просить Господа нашего о ниспослании ей покоя вечного. Будем же молиться о ней с тихим смирением, потому что если все остальное суета сует и томление духа, то только Любовь спасет мир от пропасти Греха. Что всегда открывает человек заново в сердце своем? Что обновляет его душу, дает жизнь и смысл дням его? Что никогда не теряет силу и сильнее самой смерти? Любовь, что вечна, всегда нова, сильнее самого черного зла и самой смерти. Ее переживают вновь и вновь и она как Феникс, исчезнув, вновь возрождается из пепла.

Ибо любовью Господа создан наш мир, ибо Его любовью стоит до сих пор и она в стократ сильнее от нашей веры в нее, ибо Господь и есть Любовь. Сердца наши знают — мир стоит на этом. Кто усомниться в ней — тот погибнет.

Так молитесь же с верой и любовью за душу того, кто любил вас и был любим вами: за вашего сына, брата, друга. Да упокоится он с миром. Аминь.

Эшли ушла до того, как прощавшиеся стали подходить к гробу. Она поехала в контору шерифа, чуть не пропустив нужный поворот и, сдавая назад, заметила во дворе одного из домов, греющегося на послеобеденном солнце толстяка в белой футболке и спортивных штанах. Покачиваясь в гамаке и подняв на лоб солнечные очки, он читал газету. Не отрывая от нее глаз, свесил руку вниз и подхватил, стоящую в траве банку с пивом. Это живое воплощение безмятежного покоя, подействовало на Эшли умиротворяющее и уже без внутреннего разлада, она подъехала к шерифской конторе.

К своему великому облегчению, она застала в ней одну Сесиль, все так же увлеченно стучащей по клавиатуре. Поздоровавшись, Эшли сказала, что пришла оплатить штраф. Прекратив печатать, Сесиль сказала, что это не проблема и что она может получить деньги и погасить штрафные квитанции. Эшли это более чем устраивало и она быстро, чтобы не дай бог не столкнуться с шерифом, все оплатила, попрощалась с Сесиль и вышла.

Что ж, пора было покидать этот заштатный городишко. Однако, чувство неудовлетворенности, незавершенность и незаконченности не покидало ее и никакой скрупулезный анализ происходящего и самооправдание не могли унять ее тревоги. Расплатившись за номер и закинув портфель на заднее сидение "скаута", Эшли повязала голову легким шарфом и, надев солнцезащитные очки, тронулась в путь.

Яркое солнце пригревало, и прерия впитывала тепло позднего лета, готовясь к холодным осенним дождям. Дорога была пуста и, ведя машину, Эшли отдалась своим мыслям, дав им свободно течь. Слушая их, она соглашалась или не соглашалась с ними.

На выезде из города она увидела у обочины, сидящего верхом на "ямахе", шерифа Элка. Порыв ветра кинул волосы ему в лицо и потому Эшли не заметила его выражения. А он проводив взглядом, пронесшийся мимо него "скаут", сорвался с места и помчался в Уошборн. Они разъезжались в разные стороны и расстояние между ними стремительно увеличивалось.

Следя за ним в зеркало заднего вида, Эшли только покачала головой: "Ах ты, сукин сын…". Она не злилась на него, нет. Упорство, с каким он выдворял ее из своих владений, просто восхищало. Он, как волк, охраняющий свою территорию… Эшли споткнулась на этой мысли. Перед ее глазами закружился калейдоскоп ярких видений последних дней. Хаос образов и впечатлений вдруг начали выстраиваться в гармоничную картину, в которой каждая деталь подтверждала существование другой.

Щит со свисающими понизу тремя сивыми хвостами.

Волк, сидящий у потухшего костра в холоде предрассветного тумана.

Джози в белом кашемировом джемпере, яркая и ухоженная.

Белый залитый солнцем, разрисованный камень, видневшийся в проеме двери.

Толстяк, качающийся в гамаке.

Уошборн остался далеко позади, когда Эшли ударив по тормозам, резко остановила "скаут" посреди пустынной дороги.

Солнце медленно опускалось. Скалы отбрасывали темные резкие тени. Прерия приобрела все оттенки коричневого: от темного, почти черного, до золотистого. Беспорядочными безобразными пучками торчала жесткая трава. Эта земля не знала мира, одни войны и жестокость и сейчас здесь воюют. Красная от пыли дорога, извивалась, как наспех брошенная лента. Единственной светлой точкой на ней был, вставший у обочины "скаут".

Эшли еще раз прокрутила события последних дней, и решение пришло к ней само собой. Отлично, что выход был найден, но теперь все упиралось в шерифа Элка. Ждущий у Дороги понял бы ее и помог, но… Его нет и она может рассчитывать лишь на Джози и Элка. И если Джози возможно пойдет навстречу, то шериф… С его болезненным самолюбием, он может воспринять все как насмешку и вытолкает ее в шею. И хорошо если, после первых же ее слов не пристрелит на месте. Все же попробовать стоило. Они ведь ничем не рискуют или рискуют? Плевать! Она должна сказать ему все. То с чем ей пришлось столкнуться было слишком страшным и это, ни в коем случае, не должно было повториться.

Эшли сидела, стиснув пальцами руль и уставившись перед собой широко раскрытыми глазами. А когда оцепенение прошло, развернулась к Уошборну. Ей страшно не хотелось возвращаться, и уж тем более иметь дело с шерифом… И в тоже время, она страстно желала быть тот час остановленной им. Слишком много ответов на мучившие ее вопросы, оставались в Уошборне. К тому же хотелось поскорее покончить с самым неприятным в этом деле: объяснение с Элком.

До самого города дорога оставалась пустынной, видимо благодаря стараниям шерифа, отвадившего от Уошборна всех, кого только можно, в том числе и ее.

Городок погружался в тихие сумерки. Словно нехотя зажглись тусклые уличные фонари, зато с готовностью вспыхнули вывески кафе и баров.

В окнах шерифской конторы горел свет. Эшли остановилась у крыльца, сняла очки, сунув их в бардачок и, хлопнув дверцей, вышла. Она взбежала на крыльцо стуча каблуками по доскам ступеней.

Сесиль подняла на нее, от своей машинки, темные глаза. Ее изумление сменилось тревогой.

— Мисс Кларк, вам не стоит… — быстро проговорил она, но Эшли улыбнувшись, прошла к полуоткрытой двери шерифа и небрежно стукнув в нее костяшками пальцев, вошла в кабинет.

Шериф Элк сидел, по своему обыкновению, закинув ноги в остроносых ботинках на стол и читал газету. Через распахнутую джинсовку были видны, висящие на обтянутой белой футболкой груди, амулеты и болтающийся между ними сотовый. Поверх длинных волос повязана неизменная бандана.

Не опуская газеты, он пробежал по колонке статьи глазами вниз, буднично заметив:

— Решили испытывать мое терпение, детектив Кларк?

Плотно прикрыв за собой дверь, Эшли подошла к стулу у стены, села и сняла с головы шарф.

— Я считал, что вы уже в самолете высоко в воздухе.

"Ну держись, Эшли Кларк" — сказала она себе, готовясь к предстоящему объяснению.

— Я просто не понимаю вашего молчания? — начала она. — Ну и чтобы произошло, узнай я, что вы и есть Танцующий Волк? Господи! Я о стольком намерена умолчать в своем рапорте, что умолчала бы и об этом.

— Разве Джози уже вернулась? — спросил он опуская газету, с удивлением глядя на нее. — Это она разболтала? Вот бабы, язык зудит — смерть, как почесать им охота.

— Нет. Я не виделась с Джози.

— Детектив, — хмыкнул он, невольно признавая ее профессионализм. — Я знал, что хлопот с вами не оберешься, но раз вы до всего дошли сами, повторяю вам в двадцать пятый раз — это внутреннее дело резервации. Неужели это до вас не доходит. Предоставьте нам разобраться со всем этим самим.

— Ведь вы дежурили прошлой ночью на дороге у въезда в город, когда остановили Джози? — спросила Эшли, пропуская его слова мимо ушей. — Она сказала, что якобы вызвала вас к хижине Ждущего у Дороги уже после того, как все произошло. Позвольте спросить, как? По сотовому? Там сотовый не берет, там ведь место Силы. Но даже если бы таинственный Воин, сделав свое дело, уехал в Уошборн и сообщил обо всем вам, то на чем вы добрались до Ждущего у Дороги? Следов вашей "ямахи" я не видела, там все изъезжено моим "скаутом".

— Ну да, остановил, — нехотя подтвердил шериф. — В тот вечер я узнал на дороге ваш "скаут". Он несся как взбесившийся мустанг и я не мог отказать себе в удовольствии оштрафовать вас на кругленькую сумму. Но это оказались не вы, а Джози. Она смотрела на меня безумными глазами и повторяла одно и тоже: "волк… волк…"

— И вы сразу поняли о чем речь?

— Разумеется. Я сразу понял, что Джози — Гонец, хотя всю жизнь считал ее Ищущей. Мой род идет от Волка, который упрятал Желтого Зуба в щит-амулет. Сразиться с ним мой прямой долг, детектив, как и присматривать за щитом Отца Волка. Но Бобра убили, а щит умыкнули из-под самого моего носа. Было от чего взбеситься.

— Вы сказали, что Джози была не в себе.

— Ей было видение.

— Видение?

— Вам не понять.

— Уж постарайтесь, чтобы я поняла.

Шериф сжал челюсти так, что выступили желваки, но похоже покорился.

— Она видела, что демон пришел за вами и что мы можем опоздать.

— Вы не очень-то спешили.

— Мне нужно было разобраться. Джози была похожа на одержимую. Пока я привел ее в чувство, пока добился от нее вразумительных ответов и взял в толк, что Ищущей оказались вы, понадобилось время.

— Что произошло в хижине, когда вы прибыли туда?

— Вы действительно хотите это знать?

— Ну хорошо! Вы не желаете говорить с белой, не желаете иметь дело со мной как с ищейкой, но может поговорите со мной, как с Ищущей.

— О кэй! Когда я ввалился в хижину шамана, то увидел, что он уже мертв. У него была разворочена грудь, вырвано сердце. Ваш дружок Гарди стоял над вами и тянул к вам свои мерзкие лапы. Кстати, я так и не понял почему. Вы валялись на лежанке шамана совершенно голая. Как по мне, так вы довольно худы. Джози первым делом принялась палить в него из пистолета, но этому парню все было нипочем. Тогда я сдернул со стены томагавк и отсек Гарди руку. Потом занялся той мразью, что завладела его телом.

— Откуда вы знали, что нужно делать, и как поступить? Вы были готовы к этому? То есть, я хочу сказать, вы заранее знали как убить демона?

— Ничего подобного. Что делать мне подсказывал мне мой маниту, вселившийся в меня в этот момент. Я лишь подчинялся ему. Он древний дух рода Волка, он мудр. Вот к этому я и был готов.

Эшли с подозрением посмотрела на него, посчитав, что он разыгрывает ее. Шериф с самодовольной улыбкой наблюдал ее замешательство и Эшли решила сменить тему.

— Вам обязательно было убивать Стенли?

— Это, что? Ваше спасибо?

— Но можно же было изгнать демона, не причиняя Стенли вреда.

— Во-первых, я не экзорцист. Во-вторых, ваш дружок уже давно был мертв. В смысле, демон избавился от его души, сознания и личности, прежде чем завладел его телом. Думаете, он потерпел бы кого-то еще в своей временной оболочке? Так, что ваш Гарди в лучшем случае остался бы ходячим зомби.

— И вы заключили демона в камень?

— Это тоже ваши умозаключения? Вы же были в отключке.

— Вы как-то сказали, что следы могут рассказать многое. Вокруг камня все было истоптано. Я смотрела. Джози привезла вас и она же отвезла вас и тело Гарди к "скорой", которая ждала на съезде дороги. Посторонним ни к чему было видеть меня в хижине шамана и самого Ждущего у Дороги с вырванным сердцем. Так?

— К тому времени мы его похоронили. Но вы правы, мы не хотели, чтобы белую видели в месте Силы. О Гарди я сказал, что нашел его в прерии, тем более неподалеку обнаружили его машину. Так что было бы не плохо, чтобы вы тоже самое указали в своем рапорте.

— Кто останется вместо Ждущего у Дороги? Кто будет сторожить камень? Не думаю, что это будете вы.

Элк молча смотрел на нее.

— Джози? — догадалась Эшли. — О нет!

Представить утонченную Джози, живущую в развалюхе посреди прерии, было невозможно. Эшли стало не по себе.

— Это ее судьба. Я же говорил, что лучше вам не вмешиваться в наши дела.

— Да не интересуют меня ваши дела! — разозлилась Эшли. — Джози мой друг! Демон не уничтожен и ей, когда она займет место Ждущего у Дороги, как каждому в резервации и за ее пределами, по прежнему будет грозить опасность!

— Думаете мне безразлична ее судьба? — тоже повысил голос Элк. — Вы являетесь сюда и заявляете, что нам делать и что демона нужно уничтожить! Нам, чьи предки сторожили амулет с заключенным в него злом из века в век! Нам, как никто понимающим, что оно может натворить, когда вырвется на свободу! И я и Джози хорошо представляем, чем грозит быть хранителем священного камня!

— Шериф? — в кабинет заглянула обеспокоенная скандалом Сесиль. — Может сварить кофе?

— Да уж, Сесиль, будь добра, свари. Я напою им детектива Кларк и выставлю ее наконец из города! — швырнул он на стол газету.

— Вам известен один лишь способ избавиться от демона — убить, — спокойно продолжала Эшли, когда Сесиль скрылась, прикрыв дверь.

Как правило, Эшли старательно избегала скандалов и эмоциональных объяснений, которые попросту пугали и опустошали ее, но не на этот раз. Она чувствовала, что права. Она хотела предложить выход и узнать, что скажет об этом шериф, но разговор получался трудный.

— Минутку, — поднял руку шериф, убирая ноги со стола, — под "вам" вы имеете ввиду индеев? — откровенно цеплялся он к ее словам.

— Один раз ваши шаманы, — продолжала Эшли, не давая ему сбить себя с толку, — уже попытались уничтожить демона. Но лишь загнали его в амулет. Вчера ночью эта история повторилась с той лишь разницей, что вы с Джози загнали его, но уже в другой предмет, из которого он, когда-нибудь, опять освободится, не смотря на то, что находится в месте Силы. Сиу гордое воинственное племя, чей идеал — сила и несгибаемость духа, но отсюда некоторая узость вашей философии. Ненависть вы превратили в страсть и все время старались утвердить себя в ней. Одни против всех. Свирепость и даже жестокость к врагам было обратной стороной вашей храбрости. Это возводилось в доблесть.

Лицо Элка закаменело, он смотрел ей прямо в лицо неподвижным взглядом, однако Эшли продолжала. Она должна была все сказать.

— Но демон не воин из плоти и крови, и я думаю, Ждущий у Дороги понял, что сражаться с ним так, как это понимаете вы, сиу, бесполезно. Демон — это чистое зло. Его можно победить известными вам способами, но не уничтожить.

Зашла Сесиль, неся в руках две чашки кофе. Поставив их на стол, она с упреком посмотрела на Элка, кинула полный любопытства взгляд на Эшли, после чего поспешно удалилась.

— И вам конечно же, в отличие от нас, известно как убить Желтого Зуба? — насмешливо заметил шериф, беря со стола кофе. — Я не удивлен. Белые испокон веков учат нас как жить, а теперь еще и думать.

— Мистер Элк, прошу вас хотя бы на миг отбросьте ваше предвзятое ко мне отношение и просто выслушайте. Я пытаюсь помочь.

Он только головой мотнул, отпивая горячий кофе, но смолчал.

— Когда мы с Ждущим у Дороги держались против демона, ожидая вашего прихода, Ждущий у Дороги освободив меня от тела, велел чтобы я попыталась противостоять демону, защищаясь от него моими счастливыми воспоминаниями. Я вспомнила самый светлый день моего детства и демон взбесился. Он сам стал защищаться и изворачиваться, пытался заставить меня поверить в его ложь. Так вот, счастье, абсолютное счастье — это не защита, а сильное, смертельное оружие против него. Представляете, что сделает с ним любовь? Он просто не вынесет ее.

— Превосходно, — буркнул шериф в чашку. — Только допью кофе и немедленно отправляюсь объясняться ему в любви.

— Нет, — собравшись с духом, твердо произнесла Эшли, — вы и Джози должны заняться на том камне любовью.

Шериф поперхнулся, не сдержался и прыснул кофе во все стороны, закашлявшись и облившись им. В кабинет снова заглянула встревоженная Сесиль. Элк судорожно кашляя в кулак, отмахнулся от нее, поставил кружку на стол, вытер подбородок и стряхнул с газеты и бумаг кофейные брызги. Когда успокоенная Сесиль вновь прикрыла дверь, он посмотрел на Эшли с таким неприкрытым презрением, что она готова была тот час кинуться из кабинета вон.

— Что это вы себе напридумывали? И почему я должен заниматься этим именно с Джози? — сдавлено, нарочито медленно растягивая слова, спросил он.

— Но ведь вы… ведь у вас… — вдруг растерялась Эшли, понимая что вторглась туда, куда не следовало.

— Что "у нас"? — жестко оборвал он ее. — То что у нас с ней когда-то было, давно поросло быльем.

— Прошу вас, дайте мне все объяснить. Я не хотела оскорбить ни вас, ни Джози. Я не имела ввиду похоть, секс которым нужно заняться на том камне. Я имела ввиду ту любовь, когда двое не мыслят жизни друг без друга, а близость приносит им несоизмеримое счастье. Понимаете? Просто вы и Джози были когда-то вместе и теплота ваших отношений никуда не исчезла, она может разгореться вновь.

— Были. Но теперь мы только друзья. Вот пусть она и вытворяет на том камне подобные штуки с кем-нибудь другим, — он покачал головой, как бы говоря: "надо же было додуматься до такого"

— Я еще раз повторяю — это не должно быть похотью. И потом вы и она шаманы. Вы Воин, Танцующий Волк.

— Ага, значит здесь все дело во мне? — остановился он перед ней. — Вы предлагаете мне исполнить над поверженным врагом другой танец, да еще и с партнером?

Эшли кивнула, а Элк задумчиво прошелся по кабинету, сложив руки на груди. Впалые щеки его горели темным румянцем.

— Что ж, это был бы более приятный танец. Однако, как мне ни жаль вас разочаровывать, но у меня с Джози не получится большой и чистой любви. Слишком у нас схожи характеры. Мы и минуты не выдержим друг с другом.

Он произнес это так, словно всерьез раздумывал над ее словами, без тени насмешки и оскорблений. Это подбодрило Эшли продолжать свои убеждения:

— Вы загнали его в замкнутое пространство плена, так уничтожьте его. Это ваше предназначение. Но добить его вы должны более сильным оружием — любовью. Пусть с вами будет не Джози, пусть другая женщина, но она должна быть той, которую вы любите и только с ней способны испытать счастье.

— А сами ее чувства ко мне имеют значение? — остановился перед нею Элк.

— Конечно, — воодушевление спало и Эшли с проснувшимся подозрением взглянула на него: что, все вот так просто? Но он поспешно отвел от нее взгляд и отошел к столу.

Каким-то странным был этот его мимолетный темный взгляд скользнувший по ней. Он потряс ее и до Эшли с пугающей ясностью дошло, что она сваляла огромного дурака, что она угодила в ловушку, ею же и расставленную. Эшли запаниковала.

— Что ж, — произнес он тем временем от стола, — то, что вы сказали не лишено смысла и я готов на это, но… это будете вы, детектив. Что такое? — резко поинтересовался он, когда Эшли вскочила с места. — Вы отказываетесь спасать со мной мир?

— Я? Как… это? — заикалась Эшли.

— А вот так, как вы только что расписывали мне здесь, на камне.

— Погодите! Это не могу быть я, — запротестовала она. Если как детектива он никак не мог уязвить ее, то как женщина она растерялась.

— Я же васичо, я не могу вмешиваться в ваши дела, вы сами мне твердили об этом, — быстро возводила она между собой и им преграду.

— Вы Ищущая, такой же шаман, как и я. Так за чем же дело стало? Вы должны идти до конца, — тут же разрушил эту преграду Элк. — Вы сами втолковывали мне, что это ну очень действенное средство, а сейчас на попятную?

Снова вошла, просто умиравшая от любопытства, Сесиль и забрала кружки. Ее появление позволило Эшли собраться с мыслями и снова выстроить защиту.

— Не в этом дело, — сказала она, когда Сесиль, провожаемая их напряженным молчанием, вышла. — Просто…

— Просто что?

— Вы же меня терпеть не можете…

Элк потер подбородок, быстро глянув на нее.

— Ну, для того, чтобы спасти мир, я, так уж и быть, как-нибудь вас потерплю. Но если серьезно, это вовсе не препятствие, мисс Кларк. Просто, когда понимаешь, что с человеком у тебя возникнут проблемы, начинаешь принимать к нему крутые меры.

— Крутые меры? Но я старалась не создавать вам проблем, шериф.

— Вы приехали и уехали, а кое-кто останется с разбитым сердцем.

— О Господи, — прошептала Эшли.

Какое-то время они молчали. Он не сводил глаз с ее лица, думая что будет полным идиотом, если упустит этот шанс, который она сама ему сейчас дает. Он потому и невзлюбил ее, что этого шанса у него прежде не было и он даже мечтать о ней не смел. А Эшли скрестив руки на груди смотрела прямо перед собой. Теперь, когда дело было только в ней, ее идея уже не казалась такой блестящей.

— Ну так что? — тихо спросил Элк, приближаясь.

— Я… я не могу, — с усилием выговорила она. — Вы правы, это бред какой-то. Простите. Я была не права.

Ее лицо горело от стыда. Она сдернула со стула шарф и шагнула к двери.

— Минуточку, Кларк! — Элк очутился у двери прежде чем она открыла ее и преградив ей путь, оттеснил к столу. — Не будем торопиться. Хорошо? Давайте разберемся.

— Тут не в чем разбираться. Просто, эта идея неудачная и глупая… Забудьте, что я наговорила вам…

— Стойте… Значит ли это, что между индеем и белой не может быть большой и чистой любви, а?

— Я этого не утверждаю, я говорю только о себе, — она дрожала, понимая, что сдает позиции, потому что ей больше нечем защищаться, оставалось бегство. Однако, весь его вид ясно говорил — он не даст ей сбежать.

— Но речь идет не о вас, а той пакости которую мы должны уничтожить. Вы предложили идти до конца — я согласился. Вы предложили способ уничтожить его — я принял. Так как?

Он посмотрел на нее: губы сжаты, вся напряжена, вот-вот заплачет… Зачем он так ломает ее? Но она разбередила ему душу надеждой и сейчас его сердце горело. Он не мог отказаться от нее.

— Послушайте, — сбавив напор, мягко сказал он. — Мы только попробуем. Мы просто съездим и посмотрим на камень и если почувствуем, что ничего у нас не выйдет, вернемся обратно. Нас ведь никто не заставляет… Верно?

Заглянула Сесиль и оба невидяще посмотрели на нее. Детектив Кларк, сложив руки на груди, кусала губы, словно через силу решаясь на что-то. Элк стоял рядом, почти вплотную к ней. Не отрывая взгляда от ее лица, он ловил малейшие изменения в его выражении.

Сесиль вдруг смутилась, слишком уж интимным показалось ей все это и она тут же ретировалась, отчаясь хоть что-то понять. Только что летели пух и перья, и из-за дверей слышалась гневная отповедь Элка, но после его тон вдруг стал просящим, чуть ли не умоляющим. Она ничего не понимала. До сих пор шериф просто бесился при виде детектива Кларк, теперь едва не стелился перед ней.

— Но вы… вы не можете любить меня… — дрожащим голосом проговорила Эшли, сделав новую попытку защититься.

— Почему? — удивился Элк не столько ее вопросу, сколько тихому упрямству. — Я же только что все объяснил вам про нас…

— Ну… я же не в вашем вкусе… я худа… — и увидев как его ноздри дрогнули и от гнева сжались губы, поспешно добавила: — Вы сами… сами сказали это… только что…

Он отошел к окну, потом резко повернулся и подошел к ней так близко, что она отшатнулась.

— Вот не надо повторять за мной заведомую глупость. Зачем вы оскорбляете меня и себя?

Минуту они смотрели друг другу в глаза.

— Но чувства должны быть искренними, — сдаваясь, выдавила Эшли. — Я не уверена… Я не смогу ответить вам взаимностью и… — запуталась она совсем и замолчала.

Он стоял так близко, что она ощущала его запах: запах машинного масла и сигарет. Это было, как близость. Эшли вдруг начало трясти и она крепче прижала к себе сложенные на груди руки, чтобы не выказать своего состояния.

— Уверяю вас, детектив, что с моей стороны это не будет банальным сексом, — тихо заверил ее Элк и отойдя, открыл дверь и крикнул: — Сесиль, мы уходим. Я уже не вернусь! Контору закрываешь ты!

Он спешил, чтобы Эшли не передумала.

— Конечно, шериф, — с готовностью отозвалась Сесиль.

Сидя в "скауте" который гнал Элк, Эшли старалась казаться равнодушной. Заметив, что он время от времени искоса поглядывает на нее, она отвернулась к окну, оглядывая темную прерию, что раскинулась вокруг.

Они проехали поселок, в котором жила Дженни Опавший Лист. Окна дощатых домов горели желтым электрическим светом или подрагивали голубым — кто-то смотрел позднее шоу. Залаяла потревоженная собака. Элк вдруг заговорил, и Эшли удивленно повернулась к нему.

— Послушайте, Кларк, я не свинья. Хотите, вернемся обратно?

Эшли молча, смотрела на него.

— Только знайте, я не подойду к этому камню с другой женщиной. Я хотел уязвить вас сначала, это правда, но сейчас раздумывая над вашими словами, вижу во всем этом резон. Я спрошу духов. Если демона можно уничтожить так, как говорит ваш распятый бог, то мы должны это сделать.

Эшли кивнула. После его слов стало легче. Хорошо, что он это сказал и тогда она решилась.

— Просто я… Поймите меня, я вовсе не ханжа, но я не могу относиться к этому легко… — произнесла она через силу, понимая, что выходит только хуже, что-то похожее на лепет четырнадцатилетней девчонки.

— Есть кто-то, кому тебе изменить невмоготу? — спросил он.

— Нет… Никого нет, но для меня, — Эшли кашлянула, — для меня это… впервые.

Элк чуть не выпустил руль из рук, но вовремя спохватившись, сжал его вновь. Вот это новость! Он потрясенно молчал, не веря в услышанное. Мимо проносилась темнота, в которой жила своей жизнью ночная прерия. Где-то тявкал койот. Налетел ветер, принеся с собой ночную свежесть и запах горьких сухих трав.

— Что ж, — наконец отозвался он, — думаю уже нет нужды спрашивать духов.

Эшли с подозрением взглянула на него, но шерифу похоже было не до смеха, как и ей.

Ему так хотелось защитить эту девушку, но он терялся перед ее хрупкостью. Она делала его беспомощным, уязвимым. И в тоже время ему хотелось встать с ней плечом к плечу, против всего мира, только чтобы уберечь ее. До мира ему не было никакого дела. Но… кто защитит Эшли от него самого.

Разве не безжалостны мы к тем, кого любим больше чем себя? А он, признался он себе, любил Эшли хотя делал все, чтобы освободиться от этого чувства. Хватило сегодняшнего разговора, чтобы понять — он уже не мыслит своего будущего без нее. Это, как перестать дышать.

С другой стороны он понимал, что тоже стал, уязвим и что если кто и был способен причинить ему боль и вывести его из равновесия, то только она. Но он готов. От нее он вынесет все, лишь бы она была с ним. От всех обид, размолвок и недоразумений его убережет любовь к ней. Потом, живя вместе, они так врастут друг в друга, что будут принимать любовь за привычку.

Вот так, везя Эшли к хижине Ждущего у Дороги, он позволил себе заглянуть далеко вперед, представляя свою жизнь с ней, и его душа тут же отозвалась радостным согласием. Но вот примет ли, она то, что именно он ее судьба. Элк надеялся на эту ночь.

Когда они свернули с дороги и понеслись по прерии, было уже так темно, что ничего нельзя было разобрать в трех шагах от себя. Элк включил дальний свет, когда съезжал с дороги. Он и ночью хорошо ориентировался в прерии, уверенно руля вперед.

На Эшли неожиданно накатила острая тоска. Что она делает? Она не сможет… она не вынесет этого… Это совершенно чужой человек…

— Послушай, — начал Элк, что-то почувствовав.

— Не надо, — дернулась она. Если он теперь начнет объясняться, уговаривать, доказывать станет еще хуже. Она должна справиться с этим сама.

Элк замолчал и резко газанул вперед. Они неслись по прерии на полной скорости, и Эшли казалось, что из нее вытряхнули не только все мысли и чувства, но и саму жизнь. Когда он остановился и сказал, что дальше они пойдут пешком, она не сразу поняла его, так у шумело в ушах.

— За что же вы меня штрафовали, шериф? — переводя дыхание, спросила она, со стоном выбираясь из "скаута". — Я отбила себе все что можно.

Он усмехнулся и, прихватив фонарик, соскочил на землю, а Эшли, сойдя с машины, тут же увязла тонкими шпильками в земле.

— У нас проблема? — спросил он, посветив на ее лодочки.

— У нас нет проблем, — заверила она его, уже сомневаясь в этом.

Элк выключил фары, захлопнул дверцу и, взяв Эшли за руку, повел за собой. Эшли то и дело оступалась и останавливалась, когда каблук застревал то в земле, то меж корней деревьев, что сильно замедляло их движение. В конце концов, после того, как едва не подвернула ногу, она сняла лодочки и дальше пошла босиком.

Элк шел впереди, по прежнему держа ее за руку, освещая тропу фонарем. Эшли семенила за ним чуть ли не на цыпочках, чтобы не наступить на острый сучок, колючку или камень, но с каждым шагом становилось все хуже. А когда она сильно ушибла большой палец ноги о выступающий из земли узловатый корень, и, не сдержавшись, вскрикнула, Элк остановился.

— Послушай, ты так себе все ноги изранишь. Будет лучше и намного быстрее, если я возьму тебя на руки.

— Нет… я справлюсь… ой! Ну, хорошо…

И тут Элк тихо рассмеялся, качая головой.

— Держи, — он сунул ей в руку фонарь и подхватил Эшли на руки.

Она несмело обняла его за шею и, держа в другой руке фонарик, светила им перед собой на тропу. Он нес ее легко, без всяких усилий, ни разу не сбившись с шага. Эшли чувствовала силу его рук и вопреки ожиданию, ее нисколько не стесняли и не смущали его вынужденные объятия, может быть потому, что впереди ждало испытание посерьезнее.

Страшась поначалу, что почувствует его недвусмысленное нетерпение и мужскую агрессию, которая непременно оттолкнет ее, вызвав приступ отвращения, она понемногу успокоилась, не почувствовав ничего, кроме его отрешенности. Словно шерифа донимала какая-то забота и, ему было не до нее. Он не делал ничего, чтобы дать понять, что она никуда не денется от него.

Прыгающий луч фонарика вырывал из темноты мимолетные и нереальные куски окружающего. В его неверном свете, что отогнал на миг слепую тьму, показалась темная хижина и камень возле нее. Их вид пробудил тяжкие воспоминания от той ночи и у нее пробежали невольные мурашки страха. Показалось ей или нет, но на какой-то миг Элк прижал ее к себе, но так, словно успокаивал.

До них донесся запах сырости, мокрой травы и журчание ручья. Элк аккуратно опустил ее на ноги, испустив вздох облегчения. Эшли удивленно посмотрела на него. Он ведь даже не запыхался. Если бы она знала, чего стоило ему подобное спокойствие.

— Я разведу костер, — пробормотал он, подбирая котелок у костровища, и быстро зашагал к ручью, вломившись в кусты.

Эшли постояла немного, пока окончательно не привыкли к тишине жуткого одиночества и, светя себе фонариком, устроилась у костровища, на том месте, где три дня назад, они ночевали с Джози. Ей было не по себе, и она мысленно торопила Элка вернуться. Он появился с котелком воды, но пошел не к костру, а в хижину, из которой появился с одеялом.

— Все в порядке? — спросил он, подходя к Эшли.

— Да, — ответила она, заметив что лицо его влажное и по нему стекают крупные капли, видимо он плеснул себе в лицо водой из ручья.

Он расстелил на земле одеяло, разжег огонь и приладил над ним котелок с водой. Сев рядом с девушкой, достал трубку, мешочек с табаком, священную палочку и томагавк, разложив все это перед собой. В руках у него оказалась курительная трубка, принадлежащая Ждущему у Дороги, которую он разжег, тихо напевая молитву Гитче-Маниту. Раскурив, он поднял ее, дымящуюся, над собой и поклонился на четыре стороны света. Вода в котелке закипела. Элк омыл в дыму трубки лицо и руки и, развязав кожаный мешочек, висевший среди амулетов на груди, кинул в кипящую воду щепотку сушеных трав, продолжая свое монотонное пение. По поляне разошелся терпкий аромат трав. Не переставая петь, он зачерпнул в котелке алюминиевой кружкой кипящий настой и, подойдя к камню, плеснул на его разрисованную поверхность.

Вернувшись, бросил на горячие угли душистую траву. Очистил над дымом священную трубку и томагавк. Затем поднял томагавк, направил его на четыре стороны света и вдруг ударил им в землю на западной стороне от камня. Снова подняв томагавк к четырем направлениям, он ударил им землю с северной стороны. Зайдя за камень, он видимо проделал то же и для двух других сторон света. После этого обхода, Элк коснулся камня своим топориком, продолжая призывать Великого Духа. Потом в ход пошла священная палочка. Очистив ее над дымом костра и опять предложив ее четырем направлениям света, он начертил ею на земле четыре линии, так что все они сходились к священному камню. Предложив палочку небесам, он коснулся ею камня.

— Это алтарь, — объяснил он, внимательно наблюдавшей за ним Эшли, показав на рисунок, нареченный им на земле. — Священный камень стал центром Земли и он теперь является местом, где обитает Вакан-Танка. Он приведет к нам моего помощника духа-покровителя. Если все удастся, мы изгоним демона обратно в его подземный мир. Теперь я раскурю священную трубку с Отцом Всего Сущего.

Он разжег трубку, прижал ее чубук к груди, потом поднял над головой, словно предлагая ее тому, кто будто бы стоял сейчас перед ним и только после этого затянулся сам.

Эшли поймала себя на том, что наблюдать за ним доставляет ей удовольствие. Он с такой сосредоточенностью совершал ритуал, словно для него не существовало больше ничего на свете, и потому старалась не напоминать о себе. Она видела, насколько это важно для него. Элк докуривал трубку. Не решаясь нарушить молчание, Эшли задумалась над своим отношением к проведенному ритуалу. Совершенно очевидно, что она отнеслась к нему более чем серьезно. Она верила обряду, ни тени сомнения, или хоть маломальского скептицизма не возникло у нее по отношению к нему.

Она посмотрела в неподвижное, совершенно бесстрастное лицо Элка. За все время, что она наблюдала за ним, оно оставалось неизменным, не выдавая своим выражением обуревавших его чувств. Казалось, будто его мимические мышцы атрофировались, потеряв способность двигаться. Узкие жесткие губы медленно выпускали дым. Едва двигался тяжелый подбородок. Высокие скулы, длинный, хорошей формы, нос с резко очерченными ноздрями, высокий гладкий лоб, казались в неверных отсветах костра изваянными из темного камня. И только глубоко посаженные под прямыми густыми бровями глаза выдавали тот огонь, что горел в нем. От красноватых бликов, дрожащих на длинных, рассыпавшихся по плечам, волосах вождя, Эшли перевела взгляд на небо.

Сидя у костра, перед которым Элк Одинокий Волк курил свою трубку, она чувствовала, что сомнения больше не раздирали ее душу. И сколько она к себе не прислушивалась не чувствовала и намека на наигранность ситуации и подозрения, что все это глупо и не нужно. Она подумала, что и с ее стороны надо сделать так, чтобы для них все прошло как можно легче и чтобы воспоминание об этой ночи не вызывали гадливость, отвращение или сальный осадок обмана. Ей ведь не замуж за Элка выходить, а провести с ним ночь, всего одну лишь ночь, подарив ему себя и счастье, которое он, быть может, испытает с ней. Для нее он будет первым мужчиной и ей хотелось вспоминать о нем с теплотой.

Он бережно завернул трубку в кусок кожи и лег на одеяло, вытянувшись во весь рост. Поколебавшись, Эшли улеглась рядом и тоже посмотрела в небо.

Опять тоже царство звезд и бесконечности. Казалось, что она и мужчина, что лежал сейчас с ней, и которого она так чувствовала возле себя, одни под этими звездами, словно на каком-нибудь необитаемом острове.

Она словно со стороны видела, будто он повернулся и, улыбаясь, смотрит на нее. Но ведь можно проверить свою фантазию. Сейчас она повернется и увидит его чеканный профиль. Она оторвалась от созерцания спирали звезд, уходящих в глубину ночного неба, повернула голову к нему и… встретилась с его блестящим взглядом. Испуг, появившийся в ее глазах, он принял на свой счет.

— Не бойся меня, — с не свойственной ему мягкостью сказал он.

— Я и не боюсь, — с вызовом, ответила Эшли и чтобы загладить свою резкость, спросила: — Почему ты до сих пор один?

— Потому что не думал об этом, — вздохнул он, отворачиваясь и смотря на звезды. — Сразу после школы я ушел в армию, дослужился до лейтенанта. Думал, останусь в армии. Я всю жизнь мечтал покинуть Уошборн. Не любил его и не хотел, чтобы моя жизнь была связана с резервацией, она для меня, что загон для скота… Я хотел забыть, что мои предки были индейцами. Но когда пришло письмо, что погиб мой отец и младший брат, я взял отпуск и приехал домой. Стал разбираться. В те времена в Уошборне наркотой только что в магазине не торговали. Отец знал, кто приучил брата к наркотикам, а потом продавал их ему. Те, кто избивал его, велели молчать. Отец умер от побоев. Я узнал, кто это затеял. Да он особо и не скрывался. Я повязал его и сдал полиции. А теперь представь, что я почувствовал, когда через три дня увидел этого подонка свободно разгуливающего на свободе. Я тут же на улице снова скрутил его, несмотря на то, что он был с охраной. Я не собирался отступать. Этот тип был одним из тех, кто убил моего отца и брата. Завязалась жестокая потасовка и мне пришлось бы худо, если бы в Уошборне у меня не нашлись сторонники. Я опять отвез эту сволочь прямиком в Джульберг. Сдал его тамошним властям и уехал оттуда только после того, как убедился, что его надежно засадили за решетку. Там меня предупредили и друзья и враги, что дорога в Уошборн мне отныне закрыта. Следователь из Джульберга, которого я убедил взяться за это дело, объяснил мне насколько безнадежна ситуация в Уошборне.

— Ты поэтому так невзлюбил белых?

— Мои братья, которых я призвал помочь мне очистить Уошборн — двое белых парней и черный. Я ненавижу белые воротнички и индеев, которые гробят своих за крутое бабло. Наркодельцы раз за разом ставили своего шерифа в Уошборне и набирали полицию из своих людей, а племенной совет был настолько слаб, что не связывался с ними. Ладно. Я переговорил с полковником своей части и вскоре встречал братьев по оружию в аэропорту. Вернувшись в город, мы повязали шерифа, всех его прихвостней и отвезли в Джульберг. Началась самая настоящая война. Уошборн раскололся на два противоборствующих лагеря. Мой дом сгорел, и я прятал мать за пределами резервации у дальней родни. Тогда мне здорово помогла Джози, так что в запале мы с ней даже сошлись. Неожиданно меня поддержал племенной совет, выступивший против администрации резервации, что покрывала наркодельцов и с чьих рук кормилась. В Джульберге должен был состояться суд над ними. В ход пошли большие деньги. Свидетелей подкупали через одного. В какой-то момент ситуация показалась мне настолько безнадежной, что одному крестному отцу, я переломал руки и ноги и чуть сам не угодил за решетку. Тогда-то Уошборн понял, что идет не очередной передел, а война не на жизнь, а на смерть. Мне не было резона прибирать власть в городе к рукам. Мне нужно было не это. Я хотел справедливости здесь и сейчас. Многие поняли и поверили мне.

Эшли приподнялась на локте, и пока он рассказывал, смотрела ему в лицо. Неподвижность его черт усиливали горящий в глазах огонь.

— Когда все закончилось, мои братья вернулись в армию, а я остался приглядывать за Уошборном, подав в отставку. Город единодушно избрал меня своим шерифом. Четыре раза меня заказывали, но дух Отца Волка хранил меня, — Элк, бессознательно, дотронулся до своих амулетов. — Какая уж тут семья, самому бы выжить. А когда жизнь вошла в привычное русло, мы Джози, немного поостыв, решили расстаться, — он посмотрел на нее. — А как ты превратилась в женщину, плюющую на все кроме своей карьеры?

Эшли села.

— Ну… после твоего рассказа, обо мне совсем не интересно. Правда. По сравнению с твоей, моя жизнь не представляет собой ничего особенного. Я все время была с отцом и матерью, окончила школу, после чего мои родители позаботились о моем дальнейшем образовании, и я стала тем, кем есть. Вот и все.

— Когда человек изо всех сил желает казаться беззаботным и благополучным, то это похоже на желание больше скрыть от себя, чем от других свои проблемы.

— А кому нужны мои проблемы, — пожала плечами Эшли, отворачиваясь и вглядываясь в огонь костра.

— Мне, — тихо проговорил Элк.

Эшли повернулась к нему. Взгляд Элка был серьезен и внимателен, но она не понимала, зачем ему это нужно. Так ли уж необходимо связывать себя еще и эмоционально, помимо того, что им предстоит.

— Все, что я говорил тебе в конторе — правда. Еще там, на дороге, когда ты посигналила мне, я почувствовал, что-что случиться. А когда увидел тебя… все, что я испытал при этом… так необычно… и ведь мне нечего предложить тебе. Я не мог себе позволить быть зависимым от тебя. Ты же была полна решимости до конца сделать свою работу, как бы я тебя не запугивал, как-будто хотела что-то кому-то доказать. Но ведь ты стараешься доказать это что-то себе, а не другим. Верно? Словно все время оправдываешься перед кем-то.

Эшли с волнением смотрела на него, не веря, что такое может быть. Чужой человек, которого она знала от силы день, если собрать вместе все те часы и минуты, когда их сталкивало, смог проникнуть в ее сокровенную тайну.

— Я… я никогда и ни с кем не говорила об этом, даже с мамой, — прошептала она.

— Я знаю о тебе главное, но мне этого не достаточно, — он сел, вглядываясь в ее лицо. — Странно, но я всегда считал, что девушки любят поговорить о себе, ведь это, же совсем не, то, что расстегнуть блузку по чьей-то просьбе.

— Иногда рассказать о себе труднее, чем раздеться, — покачала головой Эшли и, восприняв его слова как намек, принялась расстегивать блузку.

— Нет, — его ладонь накрыла ее пальцы, теребящие пуговицы. — Этого не будет, пока ты не расскажешь о себе.

Эшли остановилась, потерянно глядя на него. Из-за расстегнутой блузки виднелось кружево бюстгальтера, и сквозь него, ослепляя Элка, светилось ее теплое тело. Заметив его взгляд, она быстро запахнулась. Элка начало трясти от дикого напряжения, мысли путались, близость Эшли чувствовалась все острее и болезненнее. Он закрыл глаза, понимая, что теряет самообладание, но нужно было терпеть, если он хочет, чтобы она не передумала. Помолчав немного, Эшли с трудом начала:

— Мой отец. Я очень его люблю. Когда я была маленькой, он много занимался мной. Не помню минуты, когда бы его ни было рядом. Но чем больше я взрослела, тем дальше отдалялся он от меня и от мамы. Он все время молчал и запирался в своем кабинете, но, тем не менее, его проповеди звучали все эмоциональнее. Мы не могли понять, в чем провинились перед ним, что он так поступает с нами, а он пресекал все наши попытки поговорить с ним. Я все время задавала себе один и тот же вопрос: что я делаю не так? Я с отличием окончила школу и сразу поступила в колледж. И, знаешь, ни слова похвалы, ни недовольства, ни осуждения… Ничего! Я уехала, а мама осталась. И с тех пор я ни разу не побывала дома. С чем я приеду к нему? Вдруг опять не оправдаю его надежд. Увидеть в его глазах разочарование… Это выше моих сил… я не выдержу… я просто боюсь взглянуть ему в глаза. Он столько вложил в меня, а я ничего не поняла, не сумела…

— Тише, тише, — Элк притянул Эшли и, прижав к себе, погладил по голове. — Послушай меня. Отец по-прежнему любит тебя и, наверное, даже не подозревает, что ты в чем-то винишь себя. Он просто очень испуган.

— Испуган? — отстранившись, Эшли недоверчиво, с затаенной надеждой посмотрела на него.

— Как я понял, он проповедник?

Эшли кивнула.

— Он учил тебя справедливости. Верно? Говорил, что к людям нужно относиться…

— …не как к средству, а как к цели.

— Наверно, говорил, что деньги не главное…

— …главное исполнение своего долга.

— Вот видишь. Но когда ты повзрослела, что ты увидела? Слова твоего отца, резко отличались от действительности, верно? Как он мог уберечь от реальности свое дитя. И он подумал, что ты сочтешь его лицемером, что ты увидишь, что все то, чему он тебя учил, неправда.

— О, Господи!

— Тебе обязательно надо съездить домой. Уверен, он будет гордиться тобой, но если ты приедешь к нему счастливой, ты снимешь все его страхи и вину.

Эшли удивилась, почему она сама не додумалась до этого. Сейчас, когда Элк разрешил ее проблему, взглянув на нее сторонним не равнодушным наблюдателем, решение казалось настолько ясным, что не увидеть этого было просто невозможно.

Всеми своими ощущениями и чувствами Элк угадывал малейшие проявления ее эмоций, будто его нервы были обнажены. Он давал ей время если не освободиться, то хотя бы ослабить зажимы своего воспитания. Было невыносимо думать, что она видит во всем этом лишь выполнение долга. Уж лучше пусть желание раздавит его.

— Мир не плох и не хорош, — с облегчением проговорил Элк, увидев, как посветлело ее лицо. — Он такой, какой есть и священники, такие как твой отец, не дают забыть нам, что мы созданы для чего-то большего. Напоминают о другой жизни, которой человек когда-то жил, жил не только для своего удобства и умел отвечать за свои поступки. Понимаешь?

Эшли кивнула. Он смотрел на нее долгим взглядом. Он подумал, что к какому бы решению она ни пришла, он не отпустит ее. Это было уже не возможно. И мужское самолюбие было тут не причем, просто он знал, что эта его женщина. Уверенность в этом росла с каждым оглушающим ударом сердца.

— Но я до сих пор не понимаю, почему, была выбрана Ждущим у Дороги? — спросила она, ожидающе глядя на Элка.

Он пожал плечами, потом, не выдержав, протянул руку и успокаивающе погладил ее по щеке. Его сердце чуть не оборвалось, когда она мимолетным благодарным движением прижалась щекой к его ладони.

— Мы сами удивились его выбору. Честно, я думал, что это будет Джози. Но сейчас, когда ты рассказала о своем отце, довольно сильном шамане, я уже не удивлен. Ждущий у Дороги прочел линии наших судеб. Ты не просто Ищущая, ты дочь сильного шамана, — говорил он, стараясь прийти в себя. Сердце колотилось так, что его дыхание сбивалось, но ее нельзя было торопить.

— Но, мой отец не шаман, а священник.

— Для меня это одно и то же. Только Ждущий у Дороги повелевал силами природы, видел и ощущал скрытую суть вещей, так же ясно, как я сейчас вижу и ощущаю тебя. А твой отец видел скрытую силу духа, понимал тайные помыслы людей, поднимая их взгляд от животной кормежки к звездам. Ты дочь своего отца, который говорил о небесной любви, — он улыбнулся, не отводя глаз от ее лица.

И вдруг потянулся к Эшли, но она, испуганная выражением его глаз невольно отшатнулась. Он замер, глядя на нее, и она нерешительно прикусила губу. Ей надо было помочь ему, а не изводить. И Эшли принялась расстегивать блузку.

Через какое-то время она со всех сторон была заключена Элком, весь мир стал им. Эшли была сбита с толку, ведь только что это была сама отрешенность и сдержанность. Она сделала слабую попытку высвободиться, но тиски его объятий сомкнули ее еще крепче. От него пахло горьковатым дымом, и она поймала себя на том, что это не отторгает ее, как и его ласки не замораживают испугом и не отталкивают. Но этот миг рассудочности смыло валом чувственных ощущений. Сейчас было не время для анализа. Эшли познавала новый неизведанный мир, проводником в котором для нее стал Элк, и она охотно следовала за ним, уже не оглядываясь и не рассуждая.

Для нее самой стал неожиданным возникший в ней ответный порыв, и она неумело приласкала мужчину. Она училась отвечать на его чувства. После чего ему стало безумно трудно сдерживать себя, и Эшли не стала рисковать, ведь… ведь… что? Они для чего-то здесь? Ах, да… Камень.

— Элк… мы же решили… — прошептала Эшли, прижавшись губами к его плечу.

Он приподнялся и, откинув волосы с разгоряченного лица, непонимающе взглянул на нее блуждающим взором, потом посмотрел в сторону камня.

— Эш, это же так далеко, — пожаловался он севшим голосом. — Я не выдержу…

Девушка прыснула.

— Если ты отпустишь меня и возьмешь одеяло…

— Нет уж…

— Элк, я не передумаю.

Не слушая, он сгреб ее вместе с одеялом и, не прерывая поцелуя, двинулся к камню. Как он не упал, оставалось загадкой. Потом она стояла прижатой им к теплой поверхности камня и, дрожа от холодного ночного воздуха, смеялась над его попытками раздеть ее. Когда Элк стягивал с нее юбку, одеяло, заброшенное им на камень, съехало и упало на них. Элк мучился, не желая отрываться от Эшли, и пытался все расстелить злополучное одеяло. Тогда Эшли отбиваясь от Элка, подобрала одеяло, и снова закинула его на камень и он, не сдержавшись, чуть не взял ее.

Волк вздрогнул и поднял голову. Потянул носом воздух и насторожился. Что-то было не так. Какое-то напряжение давило на нервы и чувства так, что шерсть на загривке вставала дыбом. Оно пульсирующими волнами, все, нарастая, шло со стороны человеческого логова. Глухо зарычав, волк пригнул лобастую голову. Вместе с тем, он чувствовал страшное сопротивление, и такое нагнетание, что закладывало уши. Поджав хвост, волк заскулил, прижал уши к голове. То недоброе, что не принадлежало этому миру, которое волк, пленив, загнал в твердь священного камня, замуровав и обездвижив в нем, не желало уходить, исчезать в забытье.

Волк напряженно ждал, когда его человеческая сущность призовет к себе на помощь, как это было в тот раз, когда он вместе с ним танцевал священный танец своего Отца, охватывая инородный дух путами древних, как само бытие, заклинаниями.

Он угадал свою человеческую ипостась в той силе, что стирала корчившееся зло с прозрачной пелены этого мира. Инородный дух корчился от невыносимости того, что было много больше той дикой радости, которую знал волк.

Напряжение оставило зверя, упругое тело расслабилось. Человек не призовет его, потому что силен сейчас, как никогда. Напряжение разрешилось взметнувшимся взрывом, белой вспышкой острого счастья которое, разрывая, кромсало вялое инобытие зла. Оно уже просто не могло существовать в этом нахлынувшем валом счастье, смахнувшее с небесной тверди все звезды… Не могло!

Волк заскулил. Ему хотелось скакать как волчонку первогодке, валяться на траве, ему хотелось нестись по лесу во весь дух, радуясь бешенной гонке. Он игриво прыгнул в сторону, мотнув головой, но острота ощущений не проходила, томила… Волк видел и чувствовал много больше и глубже своих сородичей, так как был духом помощником человека, спаянный с ним. Своим волчьим зрением, он вдруг увидел, в чем дело. Кружащееся веретено светлого, звездного вихря чувств, распался на две половины, на две жизни. Одна из них плавно опускалась со звездных высот, легкая словно пух. Другая камнем погружалась в захлестывающие пучины счастья.

И волк помчался к логову шамана, тревожась за свою человеческую сущность, которая кажется, больше не хотела сознавать себя. Взволнованный, он укусил себя за плечо и почувствовал слабый отклик человека. Волк сбавил прыть и пошел легкой трусцой, потом остановился и потянул носом воздух. Он уже знал, что его человеческая ипостась, Воин Волк, не один. Волк улыбнулся своей мудрой волчьей улыбкой и пошел осторожнее, чтобы не спугнуть людей. Он знал, что скоро Воин почувствует его, а потому лег за кустом и вытянувшись положив морду на лапы, стал ждать.

— Эш? Ты как?

— М… м…

— Тебе плохо? Я сделал больно? Эй, почему ты смеешься?

— Ты читаешь любовные романы?

— Нет, конечно.

— Молодец.

— Почему?

— Они все врут и не передают даже крупицы тех чувств, что я только что испытала.

— А что ты испытала? Скажи.

— Не знаю, как об этом можно рассказать… Будто я, освободившись от всего: от мыслей, от забот, от будущего, прошлого и настоящего, взмыла в небо, а потом плавно опустилась на камень, но уже другой. Я уже не та, какой пришла сюда.

— Это точно.

— А ты? Что чувствовал ты?

Через непродолжительное молчание:

— Мне не хватало воздуха, не хватало жизни, не хватало сердца. Я задохнулся в агонии, а потом словно вернулся к жизни…

Тишина и снова шепот:

— Элк, мне кажется, что камень подо мной горячий.

— Это потому, что ты горячая штучка…

— Я серьезно. Ты сам разве не чувствуешь?

— Милая, я ведь лежу на тебе…

— Тогда потрогай камень и скажи так это или нет.

— И не подумаю. Зачем мне трогать камень, когда у меня есть ты.

— Ты хорошо устроился.

— Я тебя придавил?

— Будет лучше, если мы поменяем положение. Хотя бы повернемся на бок.

— Хорошо. Только ты не смей отпускать меня.

— Боюсь, из этого ничего не выйдет.

— Ты уж постарайся, детка… эй!

— Извини и, пожалуйста, не называй меня деткой…

— Ты чуть не спихнула меня на землю… Что тут смешного?

— Просто вспомнила, как ты пытался одновременно зашвырнуть на камень меня и одеяло, а оно все время падало на тебя…

— Очень смешно… О-ох! Ты такая красивая… везде…

— Ой! Коленям и локтям жестко… Не понимаю, как так вышло, что я опять оказалась снизу?

— Если бы ты подошла к делу ответственно, а не хихикала надо мной, может такого и не случилось.

— Это же так больно стоять коленями на камне. Как ты выдерживал?

— Честно говоря, я не заметил. Осторожно… вот так… удобно?

— Да. Так лучше… Погоди… что ты делаешь?

— Как… по-твоему… что я… делаю?

— Ты спихиваешь… спихиваешь… меня с камня…

— М… м… я тебя держу… крепко…

— Только за грудь… а все остальное съезжает…

— Не знаю, от чего я сейчас скончаюсь… от смеха или от любви к тебе… Прошу же… будь, посерьезней… О-ох!

Через несколько минут.

— Элк?

— Да, малыш?

— Как ты думаешь, демон еще жив?

— Не знаю… но я на его месте, точно бы уже сдох. Ты не замерзла?

— Нет. Ты же меня обнимаешь.

Через минуту.

— Ты что-то притихла. Спишь?

— Я думаю.

— О чем?

— Если он там все еще жив, то может нам его добить? Я серьезно.

— Если так пойдет дальше, до утра не дотянет ни демон, ни я.

— Извини.

— Глупенькая, я мечтаю, что бы это продолжалось вечно… Но ты права, по-моему, камень уже остыл.

— Зададим ему жару?

— Эш, будь же хоть чуточку серьезней… Ты все время меня смешишь… Ни с кем я так много не смеялся, как с тобой.

— Не верю, что тебе не было весело ни с одной девушкой.

— Ни с одной. Только и делают, что демонстрируют свое тело, и искусство в постели. Все так предсказуемо… Ни одна из них не додумалась затащить меня на камень… Эй-эй! Столкнешь меня — не страшно, но если со мной съедет одеяло, останешься лежать голой на камне… О, ты просто чудо…

— Элк… прекрати… это… это недопустимо… разве такое возможно… г-господи…

Она очнулась от того, что замерзла. Хотя Элк обнимая ее, тесно прижимая к себе, спина ее заледенела, а бок, на котором она лежала, чувствовал сквозь тонкое одеяло остывшую поверхность камня. Нужно было переходить в хижину, чтобы не закоченеть совсем. Эшли приподняла голову. В призрачном предрассветном свете темнели деревья. Элк беспокойно шевельнулся, но не проснулся. Пред камнем стоял волк с пером за ухом и смотрел на них. Эшли незаметно ткнула локтем Элка и волк, державшийся настороже, отпрянул назад, готовый убежать. Часто моргая спросонья, Элк не поднимая головы, хрипловато пробормотал:

— Чтоб меня… познакомься, это мой дух-Маниту…

— Что он здесь делает? — также шепотом спросила Эшли.

— Пришел, наверное, посмотреть на тебя, — пробормотал Элк, прижимаясь губами к холодному плечу Эшли. — Замерзла?

Шорох палой сухой листвы и тихое покачивание потревоженной ветки заставил их отвлечься друг от друга и повернуться в сторону волка. Но на том месте, где они только что видели зверя, его уже не было.

— Вот видишь, — разочарованно протянула Эшли, — даже твой дух-Маниту не смог смотреть на твои безобразия.

Элк тихо засмеялся, но потом забеспокоился:

— Пойдем в хижину, а то простудишься. У тебя ледяные руки и ноги и даже нос…

— Что это? — она погладила его грудь, на которой белели по обе ее стороны безобразные симметрично расположенные шрамы.

— Это был танец Солнца, — сел на камне Элк, со стоном выпрямляя спину.

— Танец?

— Инициация. Тебе лучше об этом не знать… Я должен был ее пройти, чтобы стать воином.

— Но… это же, наверное, такая боль…

— Зато клятву болью забыть не просто… как и клятву любовью… Ладно, пошли в хижину.

Он соскочил с камня, опять сгреб Эшли вместе с одеялом в охапку и вдруг остановился.

— Будь я проклят, — потрясенно прошептал он, глядя на камень.

Эшли непонимающе посмотрела на него. Элк подошел с ней к камню и чтобы не опускать ее на мокрую от росы траву босыми ногами, поставил ее ступни на свои. Камень был сплошь покрыт глубокими трещинами, странно опаленными по краям, словно из недр камня вырвался, долго сдерживаемый, огонь. Несколько отвалившихся от него кусков, валялись в траве.

— А ведь у тебя получилось, малыш. Получилось!

Эшли сошла на мокрую траву, подошла к камню и потрогала темные трещины, обезобразившие яркие рисунки на камне, покрыв густой паутиной его поверхность. И вдруг закрыв лицо руками, расплакалась. Элка скрутила нежность и жалость. Он подошел к ней, закутал в одеяло и прижал к себе, молча убаюкивая.

Что он мог сказать? Если с детства он жил со знанием о мире духов, которое было для него такой же закономерностью, как водопровод для Эшли и если ему было понятно все, что происходило вокруг щита, то ей пришлось продираться через терния своего неверия, скептицизма и сомнений, протаскивая через них свою веру и слабое убеждение в том, что она права, при этом иметь мужество не слушать своего здравомыслия, внимая едва слышному голосу своей интуиции.

— У нас получилось, — всхлипывая, смеялась Эшли.

Они посмотрели друг на друга и ликующе закричали в один голос:

— Значит, ты был счастлив!

— Ты была счастлива!

После Элк добежал с нею до хижины. В ней они, уместившись вдвоем на узкой лежанке шамана, уснули, согретые объятиями друг друга.

В полдень они появились на тропе, ведущей от хижины Ждущего у Дороги. Элк нес Эшли на закорках, поддерживая за бедра.

— Это ж надо до чего ты докатился, индей, — ворчал он. — Мало того, что белая девчонка, заморочила тебе голову, допросила и соблазнила, так еще и оседлала, как заарканенного мустанга.

Эшли, обняв его за шею и пристроив подбородок на его плече с улыбкой слушая его ворчание, вдруг взяла и чмокнула его в ухо. Она хотела только одного — прирасти к нему. Касаться, чувствовать Элка, казалось ей самым важным, и она знала, что для него это тоже важно, потому-то он не отпускал ее от себя ни на минуту.

— Я ведь могу быть безжалостной наездницей.

Элк остановился и поднял к небу глаза:

— О, Маниту! Дай мне силы все это вынести. Дай мне волю… — но оборвав себя на полуслове, повернулся к ней и вкрадчиво поинтересовался: — Не желает ли, мисс, иметь такого мустанга как я в своем личном пользовании…

Оба засмеялись, но Элк смотрел на нее без смеха, вопрошающе. За этим вопросом, сказанного без улыбки, было столько, что Эшли не нашлась, что ответить. Во всяком случае, просто шуткой здесь не отделаться, но она пока не понимала, какое место в ее жизни занимает Элк.

— Ой, мои лодочки… — обрадовалась Эшли, показав рукой на валявшиеся на тропе туфли.

Она двинулась было, чтобы соскользнуть с Элка, но тот только сильнее сжал ее бедра, подошел к ее лодочкам и присев, подхватил их. До "скаута" оставалось всего ничего.

Он донес Эшли до машины и, усадив на переднее сидение, отдал ей туфли. Соскользнула с его спины, Эшли поскорей оправила высоко подобранную юбку. Весь путь по прерии они проехали молча.

— Что-то случилось? — спросил он, выезжая на асфальтированную дорогу.

— Утро чем-то отличается от ночи? — посмотрел он на нее, оторвавшись от дороги.

Девушка неопределенно дернула плечом. Ее мысли были заняты тем, как написать отчет так, чтобы Бишоп не упрятал ее в психушку. Каким образом изложить события, чтобы пощадить и его психику тоже. И будет ли ее отчет ясным и четким объяснением смерти Арибальда Стоуна. А вдруг ее вообще отстранят от работы и запрут в психушку? Опять же это зависит от того, как она все изложит в этом самом отчете.

Рассказать все сначала Бишопу и попросить у него совета? А может отчет вообще не стоит писать? Почему ей выпало именно такое первое дело? К чему приведет логика Бишопа? Нет, надо поговорить с ним… и после этого распрощаться с полицейским значком? Не видя выхода, она принялась грызть ноготь и тут Элк спросил:

— Когда мы сегодня встретимся?

Эшли с удивлением повернулась к нему. О чем он? Ей нужно быстро вернуться в Мичиган, Бишоп и так рвет и мечет. Но тут увидела, как окаменело лицо Элка.

— Идиот, — прошептал он, сжав руль.

— Элк… — начала было Эшли.

— Замолчите, — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Да что случилось-то? Эшли не понимала, чем вызван этот непредсказуемый перепад его настроения. Она открыла, было, рот, чтобы спросить, в чем дело, но он резко остановил машину и, наставив на нее палец, процедил, тяжело переводя дыхание, едва справляясь с гневом:

— Ни слова, черт вас побери! Ни слова!

Потом ударил по газам, рванув "скаут" с места и так дернул на себя руль, будто хотел вывернуть его начисто.

Вжавшись в дверцу, Эшли с изумлением и испугом смотрела на него, не понимая этой вспышки гнева. Сжав губы он игнорировал ее, словно Эшли вовсе не существовало. Она обескуражено отвернулась, уставившись в окно. Они молчали всю дорогу. Но теперь молчание было тяжелым, давящим, разъединяющим. Остановив "скаут" у шерифской конторы, так и не объяснившись, Элка выбрался из машины.

— Вы хорошо потрудились, детектив Кларк, — бросил он ей, наконец, захлопывая дверцу.

Он прошел мимо вопросительно глядевшей на него Сесиль, зашел в кабинет и, рухнув на стул, прислушался к звуку отъезжающего "скаута". Потом привычно устроил ноги на столе, сложил руки на впалом животе и откинул голову на спинку стула. Раздался телефонный звонок и Элк, скинув со стола ноги, схватил телефонный шнур и дернул его так резко, что выворотил розетку.

Подавленная и оглушенная странной вспышкой Элка, Эшли растеряно смотрела, как он взбежал на крыльцо и хлопнул дверью. Она поверить не могла, что это происходит с ней, с ними. Наконец, стряхнув оцепенение, Эшли пересела за руль и тронула машину. Да что с ним такое? Ведь должен же он понимать, что ей нужно время все закончить, со всем разобраться. Отчего такое нетерпение? Зачем надо было все так сразу рвать? У Эшли было странное состояние, она понимала, что произошло нечто, грозящее катастрофой ее жизни, но боли еще не чувствовала, как это бывает при шоке. Она испытывала лишь страшную досаду на Элка, за его горячность и вспыльчивость. Какой же трудный характер. Но подобный выкрутас Элка не выбьет ее из привычной колеи. Раз у них все получилось подобным образом…

Может это и к лучшему? Было бы намного труднее, если бы она приросла к нему так, что расставание стало подобно гибели. Ладно, она покидает Уошборн и на этом ставит точку.

В сердцах Эшли вдавила педаль газа до упора и понеслась по дороге на предельной скорости. Она переболеет им. У нее хватит сил с этим справиться. "И это пройдет…".

Она никогда не забудет Элка, и ей жаль, что у них ничего не получилось. То что произошло с ней в эту ночь, она не испытает больше никогда и ни с кем. Но ведь ночь с мужчиной вовсе не повод менять свою жизнь. Нужно помнить, что это был ритуал. Индеец, который провел его, так и не понял, что это был ритуал. Зато он понял, что они слишком разные.

Прежде чем сесть в самолет, Эшли наглоталась успокоительного, купив таблетки в аптечном киоске аэропорта, и проспала весь перелет. После приземления, стюардесса деликатно разбудила ее и, поддерживая под руку, проводила с трапа. С тяжелой головой борясь с сонливостью, Эшли, поймав такси, добралась до дома, и едва переступив порог своей квартиры, скинув лодочки, рухнула на диван. И тут же зазвонил телефон. Не открывая глаз, прижав ладонь к голове, она нашарила трубку радиотелефона на прикроватной тумбочке и поднесла к уху.

— Кларк! Алло! Кларк? Кто, черт возьми, у телефона?

— Это я, мистер Бишоп… — ответила Эшли. Даже разговаривать было для нее мучением, а от могучего голоса кэпа голова просто раскалывалась.

— Объявилась, наконец… — рычал Бишоп. — Я ставлю тебе прогул. Ты когда обещала вернуться?

— Хорошо, мистер Бишоп…

— Что хорошо?! Что с тобой? У тебя голос странный?

— Я, кажется, перебрала с успокоительным.

— С успокоительным? — Бишоп помолчал. — Хорошо, — сказал он уже тише, — даю тебе еще день, чтобы прийти в себя, но чтоб послезавтра была на работе, а у меня на столе лежал твой рапорт. Ясно?

— Да…

Через день Эшли сидела перед Бишопом в его кабинете и смотрела в сосредоточенное лицо кэпа. Он читал рапорт. Изучив его, он снял очки, откинулся в кресле и посмотрел на Эшли. Она изменилась. Бишоп знал, что есть дела, после расследования, которых человек меняется. Эшли Кларк это дело, ее первое дело, изменило тоже.

— Из твоего рапорта я не совсем понял, было ли это убийствами? И что это вообще за оккультная херня? Я в это не верю, но и твое рациональное объяснение, звучат, мягко говоря, не убедительно.

— Во что вы не верите? Вы хотите сказать, что я все это выдумала, чтобы закрыть дело?

— Тише, тише… Во-первых, я этого не говорил и ты знаешь, что если бы я так думал, то высказался без обиняков. Во-вторых, ты при желании могла бы просто, не изгаляясь, сказать, что Арчибальд Стоун, помер потому, что пришло ему время помереть и все медзаключения, подтвердили бы это. К тому же, по словам шерифа Уошборна, ты провела расследование на высокопрофессиональном уровне. Нечего краснеть! Если так говорит парень, которого хрен прогнешь, то его слова чего-то да стоят. Давай по-честному, Кларк: ты сама-то в это веришь?

— Можно мне не отвечать?

— Вот! — Бишоп поднял толстый короткий палец. — В подобной ситуации, я бы ответил точно так же. Что ж, будем, надеется, что больше подобных смертей не будет, а что-то мне подсказывает, что их больше не будет, поскольку эта штуковина, этот щит под присмотром. И Эрб клятвенно уверила меня, что так оно и будет. Считай это дело закрытым. Все!

С этого дня в мире зарядили дожди, а Эшли чувствовала только боль. Пришла осень и с ней черная меланхолия. Люди были слишком назойливы, еда безвкусной, фильмы дурацкими, в квартире холодно и неуютно. Ничего не хотелось делать. Большую часть времени Эшли лежала на своем диване, укутавшись в толстый плед, и смотрела в окно. Дождевые капли стекали по стеклу, как бесконечные слезы. Конечно, она пыталась выбраться из этого состояния. Прикрепила к дверце холодильника цитату: "И это пройдет". Заставляла себя сосредоточиться на работе, но все разговоры по работе, как и сама работа, потеряла для нее смысл.

— Что с тобой, Кларк! — орал на нее Бишоп. — Встряхнись! Ты ведь только что читала эту ориентировку, и ничего не можешь сказать по ней, будто в глаза ее не видела!

Правильно, потому что, читая ориентировку, она думала о том, почему ее жизнь пошла наперекосяк. Кого винить в своем нынешнем болезненном состоянии. Иногда ей хотелось надавать самой себе пощечин. Участок без Рона стал уже не тот. Ее удивляли сочувственные взгляды ее коллег, она была уверенна, что заслуживает только осуждения. Из-за нее погиб такой парень и Эшли изводила себя бесконечными "если бы…".

Она начала бегать по утрам и чуть ли не каждую день выкладывалась в спортзале. Но и это не помогало, да и не имело смысла, и Эшли перестала изматывать себя физически. Ее жизнь не желала входить в привычное русло. Правильно сказал Элк: она, Эшли, уже не станет прежней. Это точно.

Зато с завидным упорством ей названивала Рейчел с предложением сходить в "Гранат". Эшли слышала звонки и голос подруги на автоответчике, требовавший, чтобы она подошла к телефону. Только зачем? Какой смысл в пустой болтовне? Что она сможет сказать ей? Дни, похожие один на другой, сливались во что-то серое, дождливое и однообразное настолько, что она не различала их и если бы ее спросили, не смогла бы сказать сколько их прошло с того момента, когда она вернулась из Уошборна.

В один из таких никчемных вечеров к ней на диван тихо подсела Рейчел. Эшли не слышала, как она вошла в квартиру и, ей вяло подумалось, что она, должно быть, не заперла дверь. Когда Рейчел взяв за плечо, лежащую лицом к спинке дивана Эшли, перевернула ее на спину, то увидела пустой, отсутствующий взгляд подруги.

— Господи, Эшли! Что ты с собой делаешь? — испугалась она.

Эшли равнодушно смотрела на нее и, кажется, только и ждала, когда Рейчел уйдет.

— Ты выглядишь как зомби в ужастиках, когда у них крадут душу, — охнула она. — Ты влюбилась? Спала с ним? Ах, ты дурочка… Знаешь, что я в таких случаях делаю? Затеваю новый роман и тоску, как рукой снимает. А если еще попадется классный парень, то, глядишь дня через три, я уже забываю того без кого прежде не мыслила жизни. Так-то!

Но Эшли опять молча, отвернулась к спинке дивана. Рейчел вздохнула и погладила ее по плечу.

— А я со своим помирилась, — сказала она, чтобы хоть что-то сказать, но подругу по-прежнему молчала.

Рейчел еще полчаса сидела с ней рядом, потом ушла, тихо прикрыв за собой входную дверь, и Эшли надеялась, что она больше не объявится со своими глупыми советами. Однако через три дня Рейчел объявилась.

Она позвонила ей на сотовый, когда Эшли была на работе и получала очередную выволочку от Бишопа.

— Знаешь что, — сказал он, глядя на нее поверх очков, — если это дело подействовало на тебя, таким образом, то это означает одно — твой удел заниматься канцелярщиной, у тебя это лучше получается. Но если все дело в личных проблемах, то это другое. Я дам тебе отпуск, пока ты не привела себя в норму. Все равно от тебя здесь никакого толку. Но если… — он помолчал и тихо добавил: — Если дело в Роне, то знай: тебе не в чем винить себя. Что ты мне ответишь?

— Это всего лишь личные проблемы, кэп, я справлюсь. Не надо отстранять меня от работы.

— Точно? Уверена?

— Да.

Может быть, потому Эшли и ухватилась за предложение Рейчел, когда та позвонила ей, приглашая на концерт, гастролировавшего чешского оркестра. Эшли вяло удивилась: с каких это пор Рейчел интересуется классической музыкой, но спрашивать не стала. Не хотелось слушать очередную выдумку Рейчел, которую та наплетет ей с бодрым видом. Она лишь уточнила:

— Мы пойдем вдвоем?

— Да… конечно…

Конечно? Разве Рейчел можно было верить. За час до начала концерта, она позвонила Эшли и заявила, что никак не может поехать с ней, что-то с Беном… То ли он не хочет, чтобы она ехала, то ли они идут в другое место, Эшли так и не разобрала. Но, сказала Рейчел, она не хочет портить подруге удовольствие, а потому попросила некоего Т. сопровождать Эшли. О, пусть она не беспокоиться: парень хороший, надежный, лучший друг Бена. Ведь Эшли не будет упрямиться, и дуться на нее за это? Эшли будет паинькой, да?

— Да, — согласилась Эшли.

Ей было все равно.

Через час в ее дверь позвонили и, открыв ее, Эшли обнаружили на пороге брюнета с ослепительной голливудской улыбкой и огромным букетом лилий. Эшли любезно пригласила его и, приняв букет, предложила чаю. Т. и не подумал отказаться, бодро заявив, что ничего страшного не произойдет, если они немного опоздают. Поставив лилии в вазу, Эшли почувствовала, что от их приторного аромата у нее сжимает виски. За чаем, они познакомились. Т. охотно рассказывал ей о себе: о том, какой пост занимает в фирме по продаже недвижимости, что у него свой дом за городом, что… Эшли встала, напомнив ему о концерте.

Возле подъезда Т. поспешил открыть перед ней дверцу "мустанга" последнего выпуска и всю дорогу до отеля Леланд, возле которого находился Оперный театр Детройта, рассказывал об истории чешского оркестра. Эшли смотрела в окно на омытый осенними дождями город.

Аккуратно припарковавшись на указанное распорядителем место, Т. помог Эшли выйти из машины и повел к освещенному мраморному крыльцу театра. Помпезная роскошь, богатая лепнина, хрустальные люстры, бархат кресел, прекрасная прозрачная музыка чуть отвлекли Эшли, во всяком случае, головная боль прошла. Она заметила, что Т. украдкой подавил судорожный зевок, между тем, как его красивое гладкое лицо было само внимание. Ей подумалось, что Элк не поступил бы так. Он или начисто отказался идти на концерт, либо сидел с непроницаемым лицом. Эшли удивленно огляделась.

Ей казалось, что здесь все было не настоящим, фальшивым. Она видела, какие старания прилагали окружающие, что бы поддерживать иллюзию своего избранничества и скрыть то, чем они являются на самом деле. За внешним лоском, одно притворство от которого сводит скулы. Лишь двум трем слушателям из всей здешней публики интересна была музыка, которую они слушали бережно и с наслаждением, а не изнывали от скуки. И Эшли почувствовала такую острую тоску, что чуть не застонала от душевной боли. То, что сейчас происходило с ней, было неправильным. Что именно было неправильно не важно, главное, что она чувствовала, что это неправильно. Настоящим была ее боль и одиночество.

Слава богу, когда Эшли предложила Т. уйти до окончания концерта, он тут же согласился. В машине оба молчали. Эшли хотела домой, ей ничего не было нужно. Т. сосредоточенно молчал, готовясь к продолжению вечера, а Эшли не хотелось вникать в то, что он думал об их уходе с концерта.

— Что ж, до завтра, — сказала она ему, открывая дверь своей квартиры.

— Но я, все же, рассчитывал на чашечку кофе, — с обворажительной улыбкой, не оставляющей девушке, ни какого шанса, произнес Т. Он решил быть настойчивым.

Эшли, подавив раздражение, окинула его холодным взглядом. Она никому не позволит нарушить ее одиночество, единственное, что у нее осталось и что быть может исцелит ее.

— Мне бы не хотелось портить чудесное впечатление от Моцарта банальной чашкой кофе, — тихо сказала Эшли и, войдя в квартиру, захлопнула за собой дверь.

Она не слышала удаляющихся шагов Т., видимо он стоял за дверью, все еще надеясь, что Эшли просто кокетничает и вот сейчас впустит его к себе с какой-нибудь банальной шуточкой, начинающейся: "Ах да, я забыла спросить…" или "Как вы еще здесь? Ну, раз так…". Эшли покачала головой и пошла, варить кофе, прежде выбросив в мусор лилии, чей запах заполонил всю квартиру.

Лишь однажды, она встрепенулась и с проснувшимся интересом, внимательно просмотрела репортаж из резервации Пайн-Ридж, на границе Небраска. Это была самая бедная резервация и ситуация там складывалась более чем безнадежно. Репортаж был посвящен повальному алкоголизму, превратившийся просто в стихийное бедствие среди коренного населения Америки. Слушая все это, она испытала сильное раздражение: что толку говорить об этом, если правительству плевать на индейцев. Лучше бы сделали репортаж о том, что предпринимается для того, чтобы помочь преодолеть планомерное спаивание.

После этого она нашла в Интернете сведения о Танце Солнца и ужаснулась той пытке, которой добровольно подвергали себя индейцы, чтобы считаться воинами. Она прочитала, что хотя эта ужасная инициация была сейчас под запретом, ее стремился пройти каждый уважающий себя индеец. Другое дело, что с каждым поколением через это испытание проходило все меньше мужчин, а у нынешнего поколения вообще не хватает силы духа на подобное. Наверное, Ждущий у Дороги был прав, когда говорил, что больше не рождаются сильные воины и шаманы, но ведь Элк выдержал.

И вот через ее муку и эгоистическую жалость к себе начало пробиваться подозрение, что и Элк испытал ту же боль, и намного раньше, чем она. Не от того ли он был так груб с ней в день их расставания?

В тот вечер она пришла домой, привычно кинула ключи на столик под зеркалом и, скинув туфли, прошла в гостиную. Упав на диван и опустив голову на его мягкую спинку, она решала глобальную, на сегодняшний вечер, проблему: приготовить ужин или, как всегда, обойтись этой благой мыслью. Двигаться не хотелось. Запиликал телефон, и Эшли неприязненно посмотрела на него. Почему ее не могут оставить в покое? Она уже сделала глупость, поддавшись на уговоры Рейчел, больше такое не повторится.

— Эшли, — раздался на автоответчике низкий энергичный голос Джози, ворвавшийся в тоскливую тишину квартиры, — если тебя нет дома, перезвони мне.

Эшли тут же подняла трубку.

— Джози?

— О! Как я рада слышать тебя. Почему ты пропала? Не звонишь. Как у тебя дела?

Эшли слушала ее голос, чувствуя, как оживает, будто голос Джози вливал в нее жизненные силы, напоминая о чем-то настоящем, что когда-то было в ее жизни, и о том, что она когда-то жила.

— Джози, у тебя-то самой, как дела? Судя по всему, ты все же живешь не в хижине Ждущего у Дороги.

— Я тебе потому и звоню. Произошло, нечто странное и я просто должна тебе об этом рассказать, как Ищущей. Понимаешь? Когда я выбралась в хижину Ждущего у Дороги, — я ведь должна была охранять камень, — то увидела что он, ты не поверишь, развалился на мелкие куски. Я жутко перепугалась, решив, что Желтый Зуб вырвался на свободу, и осталась в хижине на три дня и три ночи, постясь и молясь Великому Духу, пока, наконец, не вступила в контакт с духом-Маниту этого места.

— Какой он из себя? Можешь мне описать? — быстро спросила Эшли.

— Как будто человек, но с медвежьей головой. И он мне сказал, что демон изгнан обратно в стихию тьмы и его больше нет в нашем мире. Я поехала к Элку, ты ведь знаешь, что он воин-шаман и что в ту ночь именно он заточил Желтого Зуба в священный камень. Я попросила его спросить своего манту Волка о Желтом Зубе, и он сказал, что бы я расслабилась — демон действительно исчез. Представляешь?

— И это все, что он рассказал тебе?

Джози помолчала, а потом спросила:

— Думаешь, это его рук дело? Хотя я ничему не удивлюсь. Он же Воин. Но он сказал мне то, что сказал: чтобы я расслабилась и больше не беспокоилась по этому поводу, — и тут, же спросила: — А тебе, что-то известно обо всей этой таинственной истории с камнем?

— Только то, что рассказал Элк, — неопределенно ответила Эшли, и тихо спросила: — Как он?

— Ему сейчас ни до чего. У него нет людей, не хватает времени и он крутится, как может. Совсем себя загонял. Не понимаю, как он выдерживает подобные нагрузки. Еще у него какие-то сложности. Я краем уха слышала, что в Уошборн пошли непонятные финансовые вливания и вместе с тем, стали доставляться крупные партии алкоголя в наши магазины. Я знаю это потому, какой разразился скандал, после того, как он перехватил один такой левый товар и весь его перебил. Ни кто даже не удивился. Элк не был бы Элком, если бы поступил по-другому. Но, так не честно, я все говорю и говорю. Скажи хоть словечко о себе.

— У нас дожди.

— Да? У нас, похоже, тоже, но у меня совсем нет времени остановиться и посмотреть, что делается вокруг. У меня в центре, каждый день куча посетителей. Все желают посмотреть щит Великого Волка. Мне даже не надо было тратиться на рекламу. Слух о нем сам собой разошелся по всем резервациям. Приезжали даже из Мехико, я уже не говорю о наших соседях из Канады.

Эшли слушала ее и чувствовала себя счастливой. Она поняла, что если не уедет в Уошборн ее жизнь сломается. Чем дальше, тем больнее было жить без Элка. Она не ожидала, что может так глубоко и сильно полюбить.

Она долго ворочалась на диване, не в силах уснуть, взбудораженная разговором с Джози. Пришлось встать, пройти на кухню и налить себе вина. Вернувшись на диван, Эшли потягивая его, думала об Элке, уже без надрыва. Он не рассказал Джози о них, смолчал о том, что произошло в ту последнюю для них ночь у хижины шамана. Для него, как и для нее это стало неприкосновенным.

В прихожей что-то стукнуло. Эшли поднялась с дивана и посмотрела туда. Там, на полу валялся ее раскрытый портфель с выскользнувшей из него фотографией волка. После возвращения из Уошборна, Эшли больше не притронулась к нему, оставив заброшенным на столике. Как интересно он мог свалиться оттуда? Она немного подумала об этом, и снова легла на диван, пристраивая бокал с недопитым вином у себя на животе. Вставать, и подбирать портфель было лень.

Среди ночи ее разбудил какой-то шорох. Эшли открыла глаза. В квартире кто-то был. Она опять не закрыла дверь? Осторожно поставила бокал на пол, как можно тише, Эшли перевернулась на бок, так чтобы можно было видеть комнату и при возможности быстро вскочить. Где ее пистолет? Конечно же, вместе со значком и удостоверением он лежит в ящике стола в прихожей, куда она обычно кладет их. И именно оттуда донеся тот, странный, настороживший ее шум. Желтый Зуб? Но откуда?

В комнату бесшумно ступая, прошел волк. Резко сев на диване, опустив с него ногу, Эшли недоверчиво уставилась на зверя. Волк в городской квартире? Как это возможно? Зверь сел посреди комнаты, напротив Эшли, внимательно глядя на нее. Оба, молча, смотрели друг на друга. Эшли разглядела в его взгляде тоску. Волк поднялся и, опустив голову, изредка, взглядывая на нее, подошел к девушке и ткнулся холодным носом в ее руку. Эшли вскочила…

Комнату заливал свет пасмурного осеннего утра. Она вытерла влажный лоб и посмотрела на опрокинутый бокал, к которому во сне, ненароком, прикоснулась рукой. С этой минуты она больше не сомневалась. Своей тоской Элк дотянулся до нее. Он позвал ее.

Через несколько часов, она проходила через терминал аэропорта, таща за собой чемодан на колесиках. Ей хватило времени, чтобы уволиться и, ничего не понимающий Бишоп, отбросив в сторону ее заявление об увольнении, дал ей неделю отпуска. Никто так и не смог понять причину резкой перемены ко всему безразличной Эшли.

— Куда тебя несет, Кларк? Что молчишь? Ты меня просто бесишь своим молчанием. Если замуж собралась, так и скажи. Тебе, что кто-то не дает? Ничего, порезвись немного. Обратной прискачешь, я тебя, конечно, возьму, но на отпуск тогда не рассчитывай, — ворчал на прощанье Бишоп.

Эшли крепко обняла его и ушла, не оборачиваясь. Она забронировала место на ближайший рейс, сняла деньги со своего счета, отдала ключи от квартиры консьержу и помчалась в аэропорт, чтобы совершить, может быть самую глупую в своей жизни, ошибку.

Сойдя с трапа самолета, она направилась к знакомой стоянке аренды автомобилей. Эшли едва сдержала слезы, увидев сиротливо мокнущий под дождем "скаут". Словно ее встречал старый друг.

— Вот и славно, — проговорил владелец фирмы аренды автомобилей, оформляя продажу. — Странно, но вот уже месяц машину никто не берет, будто сглазил кто, но она в порядке, не сомневайтесь.

Забросив чемодан на заднее сидение "скаута", Эшли тронулась в путь. Как бы у нее не повернулось с Элком, она будет жить, и работать в Уошборне, рядом с ним и Джози. Она ощущала то спокойствие, какое обычно испытывает человек, зная, что все делает правильно. Ни темное нависшее небо моросящее дождем, ни ощущение что наступил поздний вечер, когда еще не было и трех часов дня, не могли развеять безмятежность и ясность ее души. Что за сложности она развела? Нужно было всего лишь принять свою любовь.

И опять по обе стороны от "скаута" простиралась бескрайняя серая прерия, с мокнущей скудной травой и чернеющими вдалеке скалами. Как же врачевал ее душу этот безотрадный вид.

Она ни о чем не загадывала. Ей просто нестерпимо хотелось увидеть Уошборн, Джози, матушку Клер и Элка. И она выжимала из "скаута" предельную скорость, мечтая о том, чтобы "ямаха" шерифа преградил ей дорогу, а сам он оштрафовал ее. Но дорога по-прежнему оставалась пустынной. Правда, через какое-то время ее нагнал тяжелый рефрижератор и, обгоняя, посигналил, чтобы "скаут" снизил скорость. Прежде чем он умчался вперед, мигая задними сигнальными огнями, Эшли успела разглядеть за его рулем плотного индейца в темно зеленой бейсболке и приветливо помахать ему рукой. Тот в ответ, укоризненно покачал головой, не одобряя подобного лихачества.

Думая об Элке, Эшли улыбалась. Беспричинная радость рвалась из ее сердца, хотя она понятия не имела к чему приедет: Элк был непредсказуем, как стихия и как стихию его было сложно предугадать и Эшли любившую стабильность и основательность это, к ее собственному удивлению, не пугало. Элк словно ураган смел с ее души все наносное, не нужное, прояснив ее видение, перевернув мировоззрение, расширив ее мир. С ним ничего невозможно было планировать, что-то загадывать. Но Эшли знала одно: куда Элк, туда и она. Вот и весь план ее будущей жизни, основой которой стал Элк, чья сильная душа была правдивой и она, выверяя по нему свою душу.

Она примерно представляла, как может встретить ее Элк и была готова преодолеть его упрямое неприятие. Она еще раз повторила все свои аргументы: ему не хватает людей? Отлично! Она в его полном распоряжении. Его не устраивает ее кандидатура? Но она профессионал, он сам подтвердил это Бишопу. Если он упрется, что ж, она отправится в Джульберг. Здесь работы хватит. Она может пойти патрульным на улицу, не в первой. К тому же Эшли рассчитывала на поддержку Джози и была уверена, что она не оставит ее. Что касается Рейчел, то им вполне хватит телефонного общения.

Она была готова к тому, что Элк может запутать, и подловить ее, как охотник свою добычу. Она рассчитывала на свою логику и разумное, трезвое, убеждения, чтобы уйти от силков его возражений. Знала она так же и то, что Элк найдет способ разрушить ее аргументы и обезоружить. Она и к этому была готова, имея в виду пути своего отступления. Все равно она будет рядом с ним не в Уошборне так в Джульберге.

Эшли сама удивлялась этой своей настойчивой жажде отдать Элку себя. Насколько мелочными показались ей прежние мечты о совместной жизни со Стенли Гарди: иметь респектабельную семью, порядочный дом, прочное положение в обществе. Не за то ли она тянулась к Гарди, потому что он готов был дать ей все это и потому что их взгляды на совместную жизнь так совпали. Неужели ей когда-то было этого достаточно? Сейчас она жаждала большего, не просто самого Элка, а весь его мир. Она хотела жить в нем, дышать им, строить его вместе с Элком. И он не сможет ей этого запретить. Она была полна решимости отстоять это свое право даже жестоко "подравшись" с Элком. Эшли улыбнулась. О, да! Сколько они с ним ни встречались, они все время "дрались". Их все время сталкивало, и встречи их никогда не проходили мирно и гладко. Сукин сын! Пусть, пусть он выходит на свою Тропу войны, потрясая своим томагавком. Поздно! Она уже вышла на Тропу любви и не за каким-нибудь жалким скальпом, а за сердцем и душой своего противника.

Первые дощатые домики Уошборна, сувенирная лавка с горящей неоновой вывеской "Вестрен", привели ее в восторг. По обе стороны дороги горели фонари в размытом ореоле влаги. Приветливо светились окна домов и витрин магазинчиков. У распахнутой двери одного из них все так же топталась компания жаждущих выпить. Они любопытными взглядами проводили пронесшийся мимо, на недозволенной скорости, "скаут". Ну, где же ты Элк? "Скаут" так резко затормозил у конторы шерифа, что проехал юзом, взвизгнув шинами. Выскочив из машины, Эшли взбежала на крыльцо и вошла в распахнутую настежь дверь.

В теплом, освещенном помещении оказалось полно народа, что удивило ее, и она нерешительно остановилась у порога, снимая перчатки. В кабинете шерифа толпились люди, и Эшли подумала, что, как всегда, выбрала не самое удачное время для своего появления здесь. Она уже хотела потихоньку уйти, когда ее заметила Сесиль, разговаривающая с высоким индейцем в форме полицейского с изрытым оспинами лицом, что совсем не портило его. Она замолчала, глядя на вошедшую. Выражение ее лица менялось по мере того, как она узнавала Эшли. Индеец полицейский, взглянув на Эшли без всякого интереса, отошел от Сесиль, и тогда Эшли подошла к ней.

— Здравствуй, Сесиль. Что у вас происходит?

Сесиль заворожено смотрела на Эшли, потом оглядела ее джинсы, ботинки на толстой подошве и лоснящуюся от дождя кожаную куртку.

— Песнь волка? — шепотом спросила она.

— Что? — не поняла Эшли, настороженная странным поведением девушки.

— А… — очнулась Сесиль и поинтересовалась. — А вы к нам официально или нет, мисс Кларк?

— Неофициально.

— Проездом?

— Нет. Я хочу поступить на работу к шерифу Элку. Как думаете, у меня есть шансы?

Сесиль только распахнула темные глаза.

— Вы серьезно? Вас ведь не выгнали из полиции Мичигана? Я лично составляла отчет о вашей работе здесь. Элк уверял, что после таких отзывов вы точно пойдете на повышение.

— Нет, меня не выгнали, — Эшли отвела взгляд в сторону. — Я ушла сама.

— Э-э… у нас, конечно же, полно вакансий, — все с тем же настороженным удивлением разглядывая ее, пробормотала, совсем сбитая с толку, Сесиль. — И вы, конечно же, профессионал, но вам надо бы сперва поговорить с шерифом. У него высокие требования к подбору кадров (сотрудников)

— Но он, я вижу, занят. А что происходит?

Сесиль, чуть подавшись к Эшли, понизила голос:

— Сегодня состоится передача крупной партии наркотиков. Мы устраиваем облаву, чтобы взять поставщиков и покупателей. Поэтому здесь полицейские из Джульберга и других резерваций, у которых Элк попросил поддержки.

— Значит, я приехала вовремя?

— Еще как, вовремя. Сейчас лишний проверенный человек нам просто необходим. Только…

— Что?

— Все же думаю, вам придется поискать себе работу в другом месте.

— Почему?

— Не подумайте, что я сплетничаю, но когда вы в прошлый раз приезжали к нам, вы… как бы это выразиться, немного раздражали Элка.

— То есть злила?

— Выводили его из себя. Вы ведь и сами это хорошо знаете.

— Но попытаться стоит? — улыбнулась Эшли.

— Я замолвлю за вас словечко, — кивнула Сесиль, начиная уже, о чем-то догадываться. — И мужа об этом попрошу. Элк к нему прислушается.

— Мужа?

— Да. Вы его видели. Он только что говорил со мной. Такой высокий

— О… Так это ваш муж, Сесиль? Интересный мужчина.

— Угу. И не пьет к тому же. Элк таких, как он ценит.

— Значит мое дело не так уж и безнадежно, ведь это одно из моих главных достоинств.

Женщины тихо, почти заговорщически, засмеялись. Из кабинета шерифа потихоньку стали выходить полностью экипированные полицейские: плащи, рации, оружие. Один из них (вышедших) остановился, внимательно взглянув на Эшли и после секундного колебания, подошел к ней.

— Песнь Волка? Мисс Кларк, если не ошибаюсь? — вглядываясь в ее лицо, спросил ее этот немолодой индеец с седыми висками в черных, как вороново крыло волосах. — Это ведь точно вы? Я не ошибся?

И он принялся трясти опешившей Эшли руку. Растеряно улыбаясь, она оглянулась на Сесиль, и по ее не менее изумленному виду поняла, что и для нее происходящее является полной неожиданностью.

— Ну, как же, как же… Благодаря Джози Мудрой Росомахе, все знают, что вы безвозмездно передали в нашу резервацию бесценный щит Великого Волка, нашу реликвию. Она постоянно упоминает вас, когда демонстрирует щит. Для меня такая честь.

— Мне тоже очень приятно, мистер…

— Зовите меня Стив Мягкая Трава…

— Да, мистер Мягкая Трава, но Джози преувеличивает, уверяю вас…

— Только не Джози, — покачал головой Стив Мягкая Трава. — Мисс Кларк, если вы еще нигде не остановились, то можете воспользоваться моим домом. Я живу недалеко отсюда…

— По-видимому, детектив Кларк приехала в очередной раз спасать мир? — раздался за спиной Стива Мягкой Травы насмешливый голос, от которого у Эшли сразу же пересохло во рту. Стив обернулся и посторонился.

— Нет, шериф, на этот раз я спасаю себя, — пробормотала Эшли, пытаясь устоять на внезапно ослабевших ногах, опершись о стол. Вся ее решимость исчезла, все слова потерялись, а веские аргументы куда-то подевались. Она вдруг оказалась перед ним совершенно беспомощной, растерявшейся.

Элк стоял, засунув руки в карманы кожаной куртки. Уголок его рта нервно дернулся, когда он пытался улыбнуться. Казаться равнодушным у него плохо получалось. Он тоже молчал и только смотрел на нее.

— Ты подумай, Элк, как удачно, мисс Кларк объявилась в такой день, — сказал ему подошедший к нему муж Сесиль, после того, как его жена, косясь на Эшли, что-то быстро ему прошептала. — Еще один ствол нам не помешает.

— Не городи чепухи, Мак, — отрезал Элк, — она никуда не пойдет.

Пока Стив Мягкая Трава, Мак и Сесиль удивленно переглядывались, он подошел к притихшей Эшли. Взяв девушку за локоть, крепко сжав его, он отвел ее в сторону.

— Возьми ключи и поезжай домой, — тихо проговорил Элк, беря ее ладонь и вкладывая в нее ключи. — Приеду, поговорим.

— О… о чем? — шепотом спросила Эшли.

— Хотя бы о том, почему ты так задержалась.

Он повернулся к мужчинам.

— Готовы?

— Да уж, — засмеялись они.

— А я? Возьми меня с собой? — схватила его за руку Эшли.

— Иди домой… — с мягкой настойчивостью проговорил Элк и, не утерпев, погладил ее по щеке.

Сесиль и Эшли смотрели вслед уходящим мужчинам. Вот так, только увидев друг друга, они тут же с готовностью, сложили оружие к ногам друг друга.

— Мне бы самой догадаться, — вздохнула вдруг Сесиль.

— О чем?

— О том, что никто прежде не вызывал у шерифа такую бурю эмоций, но я и подумать не могла, что все кончится… вот так. Элк не любит ни от кого зависеть. Многие пытались заполучить его, но у вас-то все вышло. Как вам удалось приручить его? Ведь сколько вы с ним не встречались, все время скандалили, только что пух и перья не летели в разные стороны.

— Не знаю. Я до сих пор ничего не понимаю, потому что меньше всего думала, что он станет моей судьбой.

— Трудно вам с ним будет.

— Знаю. Сесиль, вы не подскажете, где он живет?

Сесиль задумчиво посмотрела на нее, похоже она уже ничему не удивлялась.

— Думаю, будет лучше, если я сама провожу вас к дому Элка… к вашему дому, — сказала она.

— Было бы просто отлично.

После того, как Сесиль тщательно заперла контору, они сели в "скаут" Эшли и двинулись, петляя по узким улочкам, туда, куда указывала Сесиль. Эшли продвигаясь по узким, заваленным мусором и картонными коробками, городским улочкам, вывела "скаут" на пустыри. Там шла застройка вновь проложенной улицы новыми коттеджами. Часть из них пустовала. Пустырь, отведенный под дворы, пока так и не был освоен.

Сесиль сказала остановиться возле одноэтажного коттеджа обнесенного металлической сеткой. Из-за вымахавшей по пояс побуревшей травы виднелся остов проржавевшего грузовика, в ней же виднелась протоптанная к крыльцу тропинка. К дому примыкал гараж с автоматически поднимающейся дверью.

— Вот вы и дома, — кивнула на коттедж Сесиль.

— Может, зайдете, — с настороженным любопытством разглядывая дом, спросила Эшли. — Вместе не так страшно ждать.

— Что верно, то верно, но я лучше пойду. У меня двое мальчишек остались совершенно одни и что они вытворят на этот раз, одному Господу известно.

— Я вас подвезу.

— Миссис Элк, я живу через дорогу от вас. Видите вон тот дом с синими ставнями.

— С высоким тополем во дворе?

— Он и есть. Заглядывайте к нам запросто. Мы с Элком росли вместе, и хоть мне в детстве частенько от него попадало, мы так и остались друзьями. Словом, вы всегда можете рассчитывать на нас с мужем.

— Спасибо тебе, Сесиль, за все. Вы ведь тоже можете всегда рассчитывать на нас.

Женщины вышли из машины. Сесиль захлопнула дверцу, поправила сумочку на плече и, раскрыв зонтик, пошла по темной улице к своему дому. Мокрый, глянцевый асфальт отражал свет уцелевших фонарей. В некоторых домах были освещены крылечки и веранды.

Открыв ворота, Эшли въехала во двор и, остановив "скаут" возле остова грузовичка, подхватив чемодан, вышла.

Поднявшись на крыльцо, он на ощупь нашла включатель, зажгла свет и, открыв раму с противомоскитной сеткой, открыла дверь ключом Элка. Оставив в прихожей чемодан, кинув на него свою куртку, она осторожно как кошка вошла в незнакомое жилище. Она обходила комнаты, зажигая везде свет. По своему опыту Эшли знала, что жилище человека может больше сказать о нем, чем он сам о себе. И потому впуская в свой дом посторонних, он невольно раскрывался перед ними, словно впускал в свою душу. Но все равно, есть комнаты, помещения, куда вход любому гостю заказан. Хозяин держит ее прибранной и запертой, укромной уголок не предназначенной для чужих глаз. Это было сокровенное. И когда люди съезжаются вместе, сообща строя свою новую жизнь, они стараются оставлять старые воспоминания в родительских или временных пристанищах. Старые родовые дома всегда ждут и помнят своих владельцев. И человек с уже устоявшимся жизненным укладом, неохотно открывается и впускает в свою жизнь и дом другого, выставляя ему на обозрение всего себя.

Когда она обходила комнаты Элка, у нее возникло чувство, будто она подглядывает за чужой жизнью, за тем, что видеть ей не полагается и вместе с тем, ничего не могла поделать со своим любопытством. Ей была интересна любая мелочь, которая касалась Элка. Она оценила его полное доверие к ней. Смущенная интимностью его жеста, Эшли ограничилась осмотром гостиной и кухней обставленной по мужски непритязательно и даже аскетично. Исключение составляла лишь дорогая аппаратура: музыкальный центр и компьютер со сканером и принтером. Сказывалось военное прошлое хозяина дома — везде царил идеальный порядок.

Но дом… Дом недоверчиво следил за нею мутными стеклами окон, темным монитором компьютера и телеэкрана, показывая ей самую себя, медленно и недоверчивую озирающейся. Он хранил жизнь Элка за плотно сомкнутыми дверцами шкафов и задвинутых ящиков письменного стола. Он смотрел на нее невидящим ничего не выражающим и равнодушным взглядом Элка, смотрящим перед собой с фотографии, на которой он в парадном мундире, подтянутый и замкнутый не был похож на самого себя. На другой фотографии он стоял среди своих армейских друзей: двух чернокожих и белого парня, судя по всему ирландца. Конечно, Элк был красивее, и Эшли начла, что коротко остриженным ему намного лучше, чем с индийскими косами. Спрятав руки за спину и склонив голову на бок, девушка какое-то время полюбовалась на него.

Эшли подумала, что хотела бы, чтобы в этом доме выросли их с Элком дети и дети их детей. И вдруг почувствовала, что дом принял ее, признал в ней хозяйку. Казалось, в нем даже потеплело.

Вымыв на кухне руки, Эшли открыла холодильник, рассчитывая, как минимум, на яичницу. Но и от этого минимума пришлось отказаться. В холодильнике нашлась только пластиковая бутылка молока, увядшие листья салата, да упаковка пива. В кухонном шкафчике Эшли отыскала банку кофе и пакет чипсов. Сварив себе кофе и добавив в него молока, она прошла в гостиную. Включила телевизор, удобно устроившись перед ним на диване. Она ничего не понимала из того, что передавали по новостям, хотя старалась сосредоточиться на том, что смотрела. Зато она очень хорошо понимала, что сидит на диване Элка, угадав его место на нем. В этом не было никаких сомнений, потому что под рукой Эшли была продавлена поверхность на валике, а на обивке виднелись темные круги от кружки. Ей, как-то не верилось, что в эту ночь будет спать рядом с Элком, в его кровати. Она уже в его жизни. Вот она сидит здесь, вдыхая запах его жилища и трогает вещи, которых касался он. А ведь она чуть было не потеряла все это навсегда.

Вечерние сумерки смешались с мглой пасмурного дня. Дождь все шел, но теперь не пугал ее. Эшли ждала. Где-то там, под дождем в ночи, охотился Элк, зная, что его ждет Эшли, что она смотрит не в мерцающий экран телевизора, а в темное окно. А по ту сторону окна на нее непроницаемо взирала ночь, не собираясь возвращать ей Элка.

Эшли слышала скрип ступеней на крыльце и стук открываемой двери.

— Эшли…

Подняв от диванного валика взъерошенную голову, девушка сонно жмурилась на высокую фигуру, темневшую в проеме двери. На кожаной куртке поблескивали капли дождя. Осторожно пристроив бумажный пакет с продуктами на журнальный столик, Элк выключил мерцающий телевизор и ее, теплую со сна, обняли сильные руки. Сухие, прохладные губы прижались к ее губам, мягким и податливым. Жесткая, пахнущая дождем и холодным ветром щека прильнула к ее горячей щеке.

Высвободившись из его объятий, Эшли сама обняла вернувшегося Элка и заплакала.

Он, молча, утешая ее, прилег к ней на диван, и она пристроила голову у него на груди, всхлипывая и успокаиваясь под его лаской.

— Откуда цветы? Где ты их достал? Обобрал соседскую клумбу? — спросила она, наконец, глядя на головки поникших бледных цветов, выглядывавших из бумажного пакета с продуктами.

— Нарвал в прерии.

— Ночью? После того, как провел рискованную операцию?

Элк непонимающе смотрел на нее.

— Я сделал, что-нибудь не так?

— Ты… думал обо мне в тот момент? — Эшли быстро отвела взгляд и села, пряча слезы. Этот невзрачный, помятый букетик, который он принес в бумажном пакете вместе с продуктами, был ей в стократ дороже, чем роскошные букеты роз. И кто знает, может быть, память о нем не раз и не два спасет их брак. Да, ей будет трудно и тяжело с ним, но этот букетик, это внимание и желание выразить свои чувства, ее сердце будет помнить.

— Я все время думаю о тебе… Только не реви, не терплю слез… Если я обидел тебя этим букетиком, то я сейчас же выкину его, а завтра куплю другой…

— Нет, — Эшли вцепилась в пучок хилых бледных цветов, будто в мешок бриллиантов.

— Тогда в чем дело?

— Ни в чем… — огрызнулась она и, набравшись отваги, с вызовом спросила: — Похоже, ты рад видеть меня…

— Ты же видишь сама, что очень…

— Тогда почему не искал, не пытался вернуть меня?

Он хмыкнул. Его губы сложились в жесткую улыбку.

— Ложись обратно ко мне. Если хочешь знать, то я приезжал в Детройт. Узнал, где ты живешь, но тебя не оказалось дома. Я ждал и видел, как ты приехала с каким-то типом. От того, чтобы набить ему морду меня остановила мысль, что пересчитав ему зубы, я, быть может, погублю твое счастье. Только это "твое счастье", через минуту вылетело из подъезда, и я опять передумал бить его. Достаточно того, что этому козлу обломилась легкая интрижка. Я хотел, чтобы ты сама все поняла о себе. Что ж, ты пыталась выжить без меня, и я не должен был мешать. Я терпелив, ты бы рано или поздно сама пришла ко мне. Хорошо, что это случилось раньше… Эш, а ты не беременна? — вдруг с надеждой спросил он.

Она печально покачала головой, и он, засмеявшись, притянул ее к себе, и она опять уютно устроилась у него под боком.

— Не расстраивайся, это дело поправимое, — утешал он ее. — Главное, мы вместе.

— Скажи, что значат слова Сесиль? — спросила Эшли, согреваясь его лаской. — Когда она увидела меня, она сказала что-то вроде… Песнь волка.

— Это твое индейское имя.

— Элк, а как быть с тем, что я белая? Ты меня из-за этого терпеть не мог?

— Я бесился не из-за этого, а из-за того, что ты служишь в убойном отделе.

— Почему?

— Да потому, дурочка ты этакая, что это работа не для женщин и там убивают… Если бы… подобное произошло с тобой, я бы не смог… короче, когда я тебя увидел, то жутко перепугался, что тебя могут когда-нибудь убить.

— Это значит, что ты не возьмешь меня к себе в штат?

— Это значит, что ты будешь создавать здесь криминалистический отдел. Хватит работать по старинке. Джози вложит в него деньги, она говорит, что должна там тебе чего-то.

— Интересно, как бы ты узнал о моей гибели? Из некрологов?

— Нет. Я бы просто почувствовал. У меня звериное чутье… Без тебя все стало бы по-другому.

Эшли замолчала. Ей нужно было подумать над его словами. Под их воздействием ее душа расправлялась, расцветала, подпитываясь их силой и правдой.

— Почему же ты не удержал меня сразу? Почему оттолкнул?

— Я тогда ослеп от боли, потому и повел себя, как идиот.

Эшли еще теснее прижалась к нему. Она понимала, что при его гордости и самолюбии Элку нелегко было признаться в своей вине, но Элк сделала это как всегда прямолинейно. А он положил ладонь на голову Эшли, блаженно прикрыв глаза. Вот он и обрел свой дом. В этот же самый момент Эшли подумала, что вот она, наконец, и дома, конечно, он не похож на тот какой они рассчитывали построить с несчастным Стенли Гарди.

— Как ты думаешь, нас не сломают?

— Нет. Я не обещаю сделать тебя счастливой, но я сберегу твою душу и не испорчу тебе жизнь.

— Так сказали тебе духи?

— Это я сказал.

Она обняла его, и он, гладя ее по голове, тихо затянул протяжную песню.

Волчья песня

Моя любовь, это я, которой пою:

Ты меня слышишь?

Я не вижу мою любовь

Выйди из твоей палатки.

Я ведь вижу тебя.

Моя любовь выйди, я ищу тебя

Почему ты гневаешься?

Я хочу видеть тебя

***

А в это время от Уошборна огромными скачками бежал по прерии волк. Он возвращался к своей стае.