"Околдованная" - читать интересную книгу автора (Сандему Маргит)

3

Силье заснула перед рассветом. Когда она проснулась, был вечер. Она никогда не видела света этого дня. Или все-таки видела?

Вечер… Скорее, сумерки. Она посмотрела вверх, на низкий потолок. Темные стены из крупных бревен, окно. Подумать только, окно. Силье привыкла к отверстиям в стене, которые открывают и закрывают деревянной палочкой.

Стекло в окне было зеленого цвета, но оно пропускало в комнату последний вечерний свет.

Дети? Она повернула голову. В другой постели девочки не было. Но когда Силье хорошенько прислушалась, то услышала детский смех. Видимо, кто-то играл с девочкой. Еще дальше слышался плач грудного ребенка. Затем там стало тихо. Может быть, ребенку дали еду? В комнате было очень тепло. В очаге еще горел огонь. Значит, кто-то… Силье почувствовала, как краска залила ее лицо. В голове стало проясняться. Она была один раз разбужена. Она проснулась и потянула к себе шкуру, которой ее накрыли.

— Так, так, — произнес голос. — Не бойся, девочка. Мы старые люди, соки юности давно нас покинули.

Она испуганно открыла глаза. Два пожилых человека стояли, склонившись над ней. Силье с облегчением заметила, что на ней была какая-то одежда.

— Это — приходский и цирюльник, — сказал высокий мужчина с седой козлиной бородкой и длинными редкими седыми волосами. На нем был броский наряд ярких тонов. — Он хорошо разбирается в медицине, а я Бенедикт, художник.

Он произнес эти слова так, что она почувствовала необходимость встать и поклониться. Цирюльник, который также ухаживал за больными, был маленький круглый человек с приветливыми глазами.

— Как давно у тебя такие ноги, девочка? — спросил он.

— С самого рождения, я полагаю, — громко захохотал Бенедикт.

Силье, не снимавшая с себя башмаков несколько недель, подняла голову и с ужасом посмотрела на свои ступни. Она их не узнавала, так они отекли, покрылись водяными пузырями и кровоподтеками. Они были очень грязные, но это было легко поправимо. Хуже было с кожей.

— Мы сделаем теплые компрессы, — успокаивал цирюльник. — Я не буду ставить тебе банки, потому что у тебя сейчас явно не так много крови. Твои кисти не намного лучше, чем ступни, но я видел обморожения и похуже, так что у тебя все заживет. У меня лучшие рекомендации от высокопоставленных особ, например, от барона…

И он скороговоркой выпалил целую тираду с прекрасными именами, чтобы произвести впечатление. Бенедикт помахал рукой, словно для того, чтобы развеять все это бахвальство. Потом он уселся на край постели. Силье быстро натянула на себя шкуру.

— Теперь послушай меня, — сказал он отеческим тоном. — Что ты за птица? Я узнал, что ты спасла двух детей и немыслимого Хемминга и что ты заслуживаешь хорошей заботы. Однако твое платье свидетельствует об ужасной бедности.

— Оно не мое, — тихо сказала Силье. — Свою одежду я отдала той, которая в ней больше нуждалась. Старой женщине, которая осталась в усадьбе. На ней была лишь тонкая рубашка.

— А это? — спросил он, приподняв двумя пальцами меховые лохмотья. Затем он быстро выпустил их.

— Я сделала это из вещей, которые нашла в амбаре.

Художник безнадежно покачал головой.

— Никогда не слышал ничего подобного! Отдать единственное платье, которое у тебя было! Впрочем, у тебя красивая речь! Кто ты, собственно?

Силье смутилась.

— Ничего особенного. Неисправимое дитя кузнеца, Силье Арнгримсдаттер. Мне пришлось покинуть усадьбу после того, как все мои родственники умерли. Моя грамотная речь объясняется другими причинами.

— Я утверждаю, что ты необыкновенная девушка, — сказал художник с живыми, приветливыми глазами. — У тебя доброе сердце, а это редкость в такое волчье время, когда каждый думает, в основном, о себе. И то, что ты находишься под таким покровительством, тоже что-то означает.

Цирюльник все это время занимался ее ногами, он варил в миске что-то, издававшее терпкий запах. Силье хотела спросить у Бенедикта, что он имел в виду, говоря о «таком покровительстве», но по опыту она знала, что из этого ничего не выйдет. Они могли бы назвать молодого Хемминга, но о том, кто стоял за… Ни слова.

— Ты сама называешь себя неисправимой. Расскажи мне о твоей жизни в усадьбе. О том, чем ты там занималась.

Она смотрела в сторону, смущенно улыбаясь.

— Боюсь, что я ввела вас в заблуждение. Конечно, я выполняла ту работу, которую меня заставляли делать — в поле, в большом доме, но я была еще маленькая… Что еще сказать? Я часто мечтала. И тратила массу времени, чтобы что-то украсить.

В глазах Бенедикта загорелся огонек.

— Ты слышал, цирюльник? Возможно, это тот, кто сумеет оценить мое искусство! Таких, действительно, не так уж много. Утром, Силье, ты должна пойти со мной в церковь. Там ты посмотришь украшения!

Она просияла.

— Спасибо, пойду с удовольствием.

— Не на таких ногах, — тихо проворчал цирюльник.

— Могу я сейчас вставать? — спросила Силье.

— Нет, — сказал лекарь и, обмакнув компресс в котел, наложил его на ее ступни. Компресс был таким горячим, что почти жег кожу. Пахло целебными травами. — Теперь ты должна лежать несколько часов. Я полагаю, ты можешь поспать еще побольше, не так ли?

— Да, я тоже так думаю, — улыбнулась она. — А дети?

— Мои служанки позаботятся о них, — сказал Бенедикт. — Тебе не нужно об этом беспокоиться.

Они ушли, и Силье заснула опять, согретая и со спокойной душой.

Опять настал вечер. Она поняла это, увидев закат. Она села в постели и попыталась осторожно встать на ноги. Было больно, но не больнее, чем в последние дни ее безысходных странствий. Дай Бог, чтобы это теперь закончилось! Дай Бог, чтобы она с детьми могли остаться здесь, у этих приветливых людей! А она даже не поблагодарила их как следует! Что мог подумать о ней художник?

Ее платье исчезло. Вместо него рядом лежали блуза из грубой неокрашенной ткани, темная юбка с плотно облегающим лифом и пара толстых носков, достаточно просторных, чтобы сунуть туда забинтованные ноги. Силье быстро оделась и причесала волосы костяным гребнем. Ее руки не были перевязаны, но смазаны мазью, пахнувшей мятой. Она страстно мечтала о том, чтобы окунуть все тело в теплую душистую ванну. И голову тоже… Я становлюсь слишком требовательной, подумала она с улыбкой. Быстро становишься избалованной. А ведь только что я была благодарна за заплесневелую корку хлеба!

Одежда пришлась ей в пору. Правда, немного широка, но стоило только потуже зашнуровать пояс. Она не стала заплетать косы, оставив волосы распущенными. Здесь лежали также облегающая куртка, рукава с пуфами, с жестким воротником и короткая юбка. Вероятно, эти вещи принадлежали служанке.

Прихрамывая, Силье подошла к двери. Широкие деревянные половицы поскрипывали. Подумать только, у них был деревянный пол. Дома она привыкла к земляному или каменному полу. Она прошла через высокий дверной проем и ступила на каменный порожек у входа. Она щурилась на солнце, которое было теперь уже у самого горизонта. Сейчас она могла рассмотреть двор, покрытый тонким слоем белого снега. Вокруг дворовой площадки расположились темные дома: большой главный, стоявший рядом, и нарядно разукрашенное здание с крытой галереей и красивой резьбой — на другой стороне. На улице не видно было ни души. После комнатного тепла ей стало немного зябко. Оглядевшись вокруг, она подняла глаза, и кровь отхлынула от ее лица.

— О Боже правый, только не это! — простонала она. Она ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Потом опять осторожно посмотрела наверх.

Они возвышались над крышами домов, самые высокие. За домами громоздились горы, ужасающе близко. Она узнавала каждую вершину, каждую долину и пропасть.

«Страна теней», «Вечерняя страна»… Теперь она стала гораздо ближе к тому, чего боялась с детства, к местам обитания ужасных, таинственных Людей Льда. Она оказалась совсем рядом с горами, только пустошь отделяла ее от них. А уже по ту сторону пустоши высилась горная стена, отвесная и неприступная, уходившая, казалось, прямо в небо, словно насмешка над самим Господом Богом.

«Я должна отсюда бежать», — была ее первая мысль. Но потом она одумалась. Она уже не ребенок. Все ее фантазии о демонах, летающих по воздуху, были только детскими фантазиями. Это она сама их вызывала, они не существовали в действительности. Что же касается разговоров о страшных Людях Льда, то это делалось, видно, для того, чтобы удержать Силье подальше от гор. Ведь сейчас никто не принуждал ее ехать сюда, совсем нет. Неужели она действительно задумала покинуть единственный приют, который нашла во время своих скитаний, покинуть из-за каких-то детских страхов.

Из главного дома вышла одна из пожилых женщин и знаками позвала ее. Не глядя больше на сине-черные, покрытые снегом горы, Силье прошла, хромая, через двор и вошла в дом.

— Входи, — приветливо сказала женщина. — Мы сидим в кухне и едим. Бедная малышка, ты, верно, голодна?

— Спасибо, но я хотела бы сначала умыться и привести себя в порядок.

Покончив с этим, она вошла в большую уютную кухню с огромным очагом и длинным столом, где все обитатели усадьбы сидели и ели. Она застенчиво поздоровалась со всеми и вежливо присела перед каждым. Их было немного. Видно, чума свирепствовала и здесь, подумала Силье. Во главе стола сидел сам Бенедикт, за ним две женщины и работник. Женщины были, видимо, сестры, так как они походили друг на друга. Они были одеты в черные платья и постоянно улыбались. Было заметно, что они очень старались, чтобы всем было хорошо. Силье почувствовала, что они ей очень понравятся.

К своей радости она увидела, что младенец Даг начал есть. Он сосал кусочки хлеба, которые макали в молоко. Маленькая Суль радостно ей улыбнулась и снова повернулась к работнику, который играл с ней, так что она смеялась взахлеб.

— Входи, моя дорогая девочка, — приветливо сказал Бенедикт. — Садись сюда, рядом со мной!

Она еще раз поклонилась и, сотворив молитву, села. Похоже было, художник привык к простой пище — ужин состоял всего из трех блюд: мяса, соления и капусты. На столе стояли бочонки с пивом. Обычно в те времена трапеза простых людей состояла минимум из шести блюд, а у богатых число блюд доходило до четырнадцати. Выпить в день шесть кварт пива считалось нормой для взрослого человека, но и удвоенное количество не было чем-то необычным.

Но для Силье и эта скромная трапеза была сейчас как откровение. За едой она посматривала на детей.

— Я впервые вижу их при дневном свете, — сказала она смущенно. — Они оба красивы, не правда ли? Но такие непохожие!

— Девочка — настоящая сорвиголова, — сказала одна из женщин. — Что за темперамент! То она сияет от счастья, то, если что-то ей мешает, начинает рвать и метать от ярости.

— Я это заметила еще вчера вечером, — кивнула Силье.

— Она, пожалуй, станет пользоваться вниманием парней, когда подрастет, — пробормотал Бенедикт. — С такими зелеными глазами и черными кудрями!

«Если она выживет, — печально подумала Силье. — В ближайшие дни это выяснится». Она снова увидела перед собой мертвую мать девочки.

— Мне кажется, у мальчика необычайно приятные для новорожденного черты лица, не правда ли? — Пытаясь отогнать от себя мрачные мысли, она посмотрела на маленькое личико и светлый пух на голове ребенка.

— Да, — согласился Бенедикт. — Любопытно, кто он? Ты, наверное, обратила внимание на покрывала, в которые он был завернут?

— Да, я видела их. Это странно.

— Скандалы случаются и в знатном обществе, — пробормотал он.

— Меня попросили сохранить покрывала, — сказала Силье.

Бенедикт кивнул. Его морщинистое лицо было серьезным.

— Тебе следует это сделать. Но неужели молодой Хемминг оказался таким предусмотрительным?

Ах, неужели при одном упоминании имени Хемминга у нее всегда будет учащенно биться сердце и выступать румянец? Но ей, действительно, очень хотелось опять увидеть его привлекательное лицо.

— Нет, это был другой, — ответила она растерянно. — Странный тип… почти человекозверь. Но я очень благодарна ему. Это он направил меня к вам, и поскольку об этом зашла речь, я бы хотела поблагодарить вас за гостеприимство. Подумать только, вы приняли меня с детьми без всяких возражений. И так приветливо!

— Таким просьбам идут навстречу, — пробормотал художник.

Что-то в его поведении подсказало Силье, что он не желает дальнейших расспросов. К тому же он сам быстро задал ей новый вопрос:

— Я так и думал, что это не Хемминг. Но что мы придумаем для тебя, Силье? Как видишь сама, нас здесь осталось немного. И нам могли бы пригодиться чьи-то руки. Можешь ли ты довольствоваться едой и кровом?

— Да, большое спасибо, — ответила она, глядя в тарелку. — Я попытаюсь заняться работой.

— И не мечтать? — рассмеялся Бенедикт. — Нам, людям, необходимо мечтать, Силье. И таким, как ты и я, больше, чем другим. Ты понимаешь, все, кто жил в этом доме, умерли. Мой брат и вся его семья. Прошу тебя не задавать больше никаких вопросов — это слишком большое горе для нас. Ведь мы, оставшиеся в живых, должны продолжать жить.

Она кивнула:

— Совсем недавно я пережила то же самое, так что я вас понимаю. Мы все потеряли кого-то из близких.

Прислуга закивала ей.

— Сам я живу в украшенном резьбой доме рядом, — продолжал Бенедикт, — и не участвую в работе по хозяйству. — Казалось, он очень гордится своим занятием. — Однако ты так мало пьешь, — сказал он. — Пива у нас достаточно. Если захочешь выпить семь кварт вместо шести, то нет ничего проще.

— О нет, большое спасибо, я едва выпиваю три в день.

— Что ты за трусиха! Ты пьешь пиво, как птичка. Но я солидарен с тобой. Сам я, как видишь, пью только вино. Напиток, достойный художника.

Силье сидела лицом к окну. Все это время она старалась не выглядывать наружу, но, наконец, ободренная дружеским тоном художника, набралась духу:

— Там горы… Я страшно испугалась, когда увидела, что они так близко.

Она чувствовала, что мужество не покинуло ее, и начала рассказывать о том, как она боялась гор, будучи ребенком, что, хотя и жила далеко от них на северо-востоке, видела и пугалась их. Она лишь намекнула в рассказе на летающих чудовищ, сказав, что горы вызывали у нее пугающие видения.

Бенедикт кивнул.

— Меня это не удивляет. Я и сам их боюсь. Они нависают над тобой, словно постоянная угроза. А все эти страшные истории о Людях Льда! Тебя, наверное, щедро ими пичкали, не так ли?

— Да, это так. А что это за Люди Льда? — спросила она с бьющимся сердцем. То, что они могли просто так сидеть и беседовать друг с другом — хозяин и прислуга, было, фактически, неслыханным. Но времена изменились. В это страшное время эпидемий тянулись люди, потеряв близких, друг к другу, несмотря на сословные различия. Кроме того, Бенедикт не был обычным человеком, он был высоко чтимым художником и поступал по своему усмотрению. Ему нравилась Силье, в этом не было сомнений. Она тоже чувствовала в нем родственную душу.

— Люди Льда… — произнес он медленно, в то время как остальные напряженно слушали. Все уже поели, но продолжали сидеть, словно цеплялись за человеческое общение.

— Люди Льда — это легенда. Рассказывают, что у них были способности к колдовству. Эти люди — порождение зла. Я полагаю, что ты слышала о Тенгеле, злом духе Людей Льда.

— Но, господин Бенедикт! — прервала его одна из женщин, в то время как другая осенила себя крестом. Работник поднялся и воткнул свой нож в стену над дверью.

— Предрассудок, — пробормотал художник. — Ну, Силье, ты слышала об этом?

— Только таинственные намеки, — ответила она. Никто ничего не хотел мне рассказывать.

— Ну, так ты услышишь об этом сейчас. Потому что я не боюсь ни черта, ни троллей. Молодой Тенгель отправился в горы три или четыре столетия назад. Он вместе со многими крестьянами был изгнан с земли и из дома каким-то королем и его новыми указами. И Тенгель поклялся отомстить! Он продался Сатане и стал предводителем Людей Льда. «Тенгель» означает «предводитель», ты этого не знала? А Люди Льда… получили такое название, потому что, как говорят, было невозможно добраться до их жилищ. Нужно было пробираться подо льдом, через туннель вдоль реки, чтобы туда попасть.

— Тенгель был знаком с колдовством, когда он туда попал?

— Этого мы не знаем. Говорят, что он был обыкновенный человек… Но союз с Дьяволом дал ему необычайную силу, и, как гласит многовековая молва, порожденные им дети имели такую же силу. И… — тут Бенедикт понизил голос. — Говорят, что у Тенгеля нет могилы!

Глаза у Силье округлились. Невольно она взглянула на темный закоулок в кухне, откуда дверь вела в таинственную темноту.

— Вы хотите сказать… Дьявол взял его?

Художник опустил глаза.

— Я этого не говорил. Я этого не говорил. — Он снова поднял голову. — Но все это просто болтовня, Силье. Глупые предрассудки!

— Но они, Люди Льда, существуют? — спросила она.

— Я никогда их не видел. Я прожил здесь всю жизнь. Но должен честно признаться, что добровольно я не пойду в горы. Но это уже по другой причине, меня пугают сами эти ужасные горы, — быстро добавил он.

Женщина, державшая маленькую Суль на коленях, закрыла ей уши руками:

— Господин Бенедикт, вам следовало бы быть осторожнее с тем, что вы говорите, — сказала она суховато. — Не разговаривают… о тех там.

Работник был смелее.

— Да нет же, их там нет. Может быть, они и жили там давно, но не теперь. Они, наверное, погибли от чумы двести лет тому назад, как и большинство других. Я был в горах много раз, но не видел ни людей, ни жилищ.

«Значит, это все-таки одни фантазии», подумала Силье, успокаиваясь. Теперь она, наконец, избавится от навязчивых мыслей о них, от страха перед ними.

Подумать только, она сытно поела, была в тепле, одета в чистое платье! Она не могла сдержать радости.

— Мне так хорошо! — воскликнула она. — Не знаю, может ли царство небесное сравниться с этим!

Все с пониманием засмеялись. Но ее радость снова омрачилась мыслями о чуме. Она бросила беспокойный взгляд на Суль. Как долго будет продолжаться время, пока болезнь не нанесет свой удар? Она достаточно насмотрелась на больных чумой, чтобы узнавать ее симптомы. Но пока малышка была радостной и оживленной. Хотя один раз во время ужина ее глаза стали какими-то странными, а губы начали немного дрожать.

— Мама, — позвала она жалобно. — Мама.

Одна из женщин взяла ее на руки и тихонько стала качать, пока девочка не успокоилась.

— Она еще такая маленькая, скоро забудет, — сказала женщина.

Наконец, Силье поведала о своих скитаниях и последнем дне, когда так много произошло. Но она не получила разъяснений о том, кто был тот, кто помог ей. Она только заметила, что женщины обменялись многозначительными взглядами, услышав, что одна из них невнятно произнесла какое-то слово, и обратила внимание на то, что работник смотрел в пол, пряча глаза.

Послышалось громкое цоканье копыт на дороге, бряцание оружия и доспехов. Все вскочили.

— Подручные фогда! — крикнул Бенедикт, выглядывая на двор, где остановилась группа всадников. — Силье, это те, с которыми ты болтала вчера? На площадке с виселицей?

Начало смеркаться, через окно было не очень хорошо видно, но она была уверена.

— Нет, этих я не узнаю.

— В таком случае, тебе не нужно прятаться. Однако, Грета, унеси на всякий случай младшего ребенка, а лучше обоих.

Одна из женщин исчезла в соседней комнате вместе с обоими детьми. Бенедикт поднялся, чтобы встретить всадников. Остальные, бывшие на кухне, остались там же и старались прислушаться к разговорам во дворе. Бенедикт приветствовал прибывших и спросил о цели приезда. Комендант поднялся на лестницу дома.

— Вы не видели здесь в усадьбе чужих людей прошлой ночью или днем?

— Нет, не видели. Кого вы ищете?

— Вы это отлично знаете, художник Бенедикт!

Смутьян Дюре Аулсон и его люди были здесь прошлой ночью. Они сожгли жилой дом одного из королевских служащих. Мы хотим положить этому конец. Мы можем заглянуть в твою конюшню?

— Да, пожалуйста, если только старые мерины представляют интерес. Но вы же не верите, что я…

— Верите? — фыркнул комендант и повернулся на каблуках. Все его люди направились к конюшне. Было ясно, что они бывали здесь раньше, когда искали чужих лошадей. Через некоторое время они вышли.

— А Хемминг Фогдеубийца? — спросил комендант.

— Я не видел его… — заверил Бенедикт таким тоном, что Силье, действительно, поверила бы ему, если бы не знала правды. — С этим хамом у меня нет ничего общего.

— Тем лучше для тебя.

Кое-кто из помощников обыскивал и другие хозяйственные постройки. Возможно, они думали, что какой-нибудь конь спрятан среди коров.

Покончив с этим, они отправились дальше.

— Остерегайся, Бенедикт! — крикнул комендант через плечо. — Мазня на церковной крыше не дает тебе свободного доступа на небо!

— Так же, как и нарушение покоя! — отозвался Бенедикт.

Так она узнала, кто был мужчина в волчьей шубе. Дюре Аулсон… Слышала ли она о нем раньше? Злейший враг датских властей в Тренделаге, которого было невозможно найти, когда за ним охотился фогд. Потому что все охраняли его.

Открытой ненависти к королю не было. Крестьянам было, как правило, безразлично, кто здесь правил. Когда пятнадцать лет тому назад шведы заняли эту часть страны, местное население хорошо приняло новых господ. Когда шведы покинули Тренделаг, то его жители смирились с тем, что вновь переходят под власть датчан, не очень протестуя против этого. Копенгаген или Стокгольм — все было так далеко. Пока у местных жителей был хлеб насущный, им было безразлично, как зовут короля. То, из-за чего крестьяне поднимали шум, были налоги и другие близкие им дела.

Однако всегда находились активные бунтари… И самым главным, мужественным и снискавшим восхищение был Дюре Аулсон. Силье никогда его не видела, понятия не имела, какого он возраста. Теперь она, во всяком случае, знала, как он выглядит.

И, конечно, она не стала бы его выдавать! Неприятно, что никто не хотел назвать его имя, когда она об этом спрашивала. А Хемминг… Она чувствовала теплоту в сердце. Да, что он бунтовщик, она уже догадалась. Как видно, Бенедикт тоже стоял на их стороне.

Теперь у нее была возможность снова увидеть Хемминга. Ах, она так отчетливо видела перед собой дразнящие искорки в его глазах. И его рот, словно созданный для улыбки. И такие светлые волосы, искрившиеся в лунном свете…

Молодое неопытное сердце Силье было переполнено новым чувством. То, что ее привлекала одна внешность, было естественным — юности свойственно слепое обожание. Такое обожание, которое закрывает глаза на все недостатки и создает добродетели, которыми должен обладать избранник.

День не казался для Силье долгим. Хутор скоро затих, женщины спросили у Силье разрешения еще одну ночь повозиться с детьми. Разумеется, они, такие приветливые, получили его.

Силье не предполагала, что может так легко заснуть. Но ошиблась. Одни сны сменялись другими. Во сне она тихонько стонала. Ее руки и ноги слегка вздрагивали, точно она пыталась уйти от кого-то. Она лежала на холме за усадьбой, где жила с родителями. Далеко вдали виднелась «Вечерняя страна». Горные вершины, зубчатые, с трещинами… За ними скрывались долины. Небо было золотисто-красным. Кто-то поднимался с гор в воздух. Черные фигуры с широкими крыльями. Ее демоны. Во сне Силье инстинктивно пыталась защититься. Их было не так много. Может быть, шесть-восемь. Но они были опасны. Они легко скользили по воздуху, но она знала, что их глаза уже нашли ее, хотя они притворялись, что не видят ее. Вдруг она обнаружила, что она голая. Но это ничего не значило, потому что никто не мог ее видеть. Только духи бездны, и это было приятно сознавать.

Она растянулась на траве, вожделенно раскинула тело. Наконец они были ближе. У нее застучало сердце. Теперь она увидела их отчетливее. Они были голые, они были мужчины. Демонические лица обладали гипнотической притягательной силой. На руках у них были длинные когти, а тело представляло нечто среднее между человеком и зверем, — да, во многих отношениях они напоминали зверей.

Они видели ее и желали ее. Но они никак не могли спуститься к ней. Они кружились вокруг на определенном расстоянии, словно что-то удерживало их, словно они ждали чего-то. Она видела лицо одного из них. Оно было красивым и тонким, несмотря на гротескные искажения. Лицо молодого парня, обрамленное золотистыми локонами. У него были рога, как у оленя. Она узнала его и затрепетала от радости, увидев его снова. Но он тоже не осмелился спуститься вниз. Нижняя часть его тела была, как у оленя, руки превратились в туго натянутые крылья. Так или иначе, она хотела, чтобы он не был голым, это ее очень оскорбляло. Ей нравилось смотреть на его красивое лицо. Больше она ничего не желала.

Вдруг они все отдалились от нее на почтительное расстояние. Над страной теней летело еще одно существо, больше и опаснее других. Оно остановилось поодаль и замерло на фоне пылающего неба. Но хотя расстояние было большим, Силье могла видеть, кто это был. Она узнала его лицо. Манящее, отталкивающее, притягивающее… Черные спирали волос, падающие на лоб, устремленные на нее сверкающие глаза. Но как она ни старалась, она не могла разглядеть его тела. Она хотела его видеть, но оно оставалось в тени. Она могла различить только его контуры, и это навело ее на мысль о фавне или сатире…

Она чувствовала слабость и тяжесть в своем теле, тяжело дышала, ощущала странное возбуждение. Она слегка пошевельнулась в траве, немного подтянула ноги, испуганная, околдованная.

Тут он слегка взмахнул крыльями и стал приближаться.

Она вскрикнула так, что проснулась. Она продолжала лежать, тяжело дыша, испытывая облегчение и разочарование в одно и то же время, потому что сон резко оборвался именно на этом месте. Она испуганно почувствовала, что ее тело горело так, как никогда раньше. Она была взволнована, потрясена, пыталась закрыть срамное место руками. Но ее руки зажгли искру — и теперь не было пути назад. Обессиленная, она упала, полумертвая от чувства стыда и счастья, которое она только что ощутила. Все это было, однако, так просто и естественно. Силье становилась взрослой.

Церковь, которую расписывал Бенедикт, была не того прихода, к которому они принадлежали. Свою приходскую церковь он расписал давно, по его словам, каждая пядь свода там была украшена им. Но недалеко отсюда находилась церковь соседнего прихода, и именно ее он продолжал расписывать теперь. В первой половине дня он взял с собой Силье и поехал туда в повозке. Бенедикт не относился к ранним пташкам. Его сине-красный нос свидетельствовал также о том, что он принадлежал к людям, ценившим радости крепких напитков.

Силье была уверена, что все могут прочитать на ее лице пережитое этой ночью. Но, как ни странно, это было, видимо, просто самовнушение. Никто, казалось, не заметил ничего особенного, все разговаривали с ней просто и естественно.

Странно! Для нее это был переворот, и такой постыдный, что она могла бы умереть. То, что человек, которого она желала, был не тот, не меняло дела.

Пока они ехали, Бенедикт без умолку болтал. Держа вожжи, он правил старой кобылой, а Силье сидела рядом с ним. Он рассказывал о своих триумфах художника, о красивой иконописи, которую он выполнил. Он громогласно бранил реформаторских пасторов за то, что они дали указания закрасить всю старинную красивую иконопись белой известкой, потому что, как они утверждали, часть фресок была неприличной.

— Неприличные! — возмущался он. — Нет ничего неприличного в любви, Силье. Все естественно и красиво. Это мысли старых святош неприличны.

Услышанное немного успокаивало ее.

— К счастью, нашлись и разумные пасторы, которым удалось остановить такую заботу о благонравии. Они напомнили слова Григория о том, что «те, которые неграмотны, будут читать по картинам». Вот что значит понимать ценность церковного искусства! Ты должна увидеть моего ангела на Страшном суде, Силье. О, это великолепное творение! В качестве натурщика я использовал Хемминга. Она снова покраснела.

— Да, он явно был прекрасным натурщиком, — пробормотала она.

Бенедикт засмеялся:

— Но вряд ли с прекрасной душой. Кстати, не могла бы ты в качестве натурщицы позировать для соблазненной девственницы в сцене Страшного суда?

— Нет! — ответила она, волнуясь.

— О да! Ты смотрелась бы превосходно с твоими прекрасными золотисто-каштановыми волосами. Хотя ты должна была бы быть, конечно, без одежды.

— Нет, ни за что!

Бенедикт снова засмеялся.

— Я просто пошутил. Если даже у тебя душа художника, ты далеко не смелая. Узость воспитания… — пробормотал он, скорее, про себя.

Она не желала слушать такие разговоры и, демонстративно скрестив руки, уставилась в свой подол. Если бы она немного повернула голову, то увидела бы горы. Но она не повернула головы, хотя горы манили и соблазняли ее сегодня больше, чем когда-либо раньше. Может быть, те существа были там, в небе? Может быть, самое большое из них было…

— Там, в дали, это та церковь? — прервала она молчание.

— Да, но я, видно, ничего не услышу о том, что так тебя напугало.

— Нет. Я просто… — Она не закончила фразы. Она не могла рассказать ему о своих фантазиях. Но, к своему огорчению, она почувствовала, что промокла самым постыдным образом — так, как это случилось с ней ночью.

Силье медленно ходила по церкви и любовалась творениями Бенедикта. Вот этот сюжет она узнала. Четыре ореола Апокалипсиса. Вот бредет толпа людей, зараженных чумой. Это опустошения войны. Это сама Смерть. А это… О, да, это, явно, Хемминг в образе ангела на Страшном суде! Несколько стилизован, но это, определенно, он. Силье восхищенно вздохнула. Она громко похвалила работу художника, и эта похвала была искренней,

Бенедикт был в восторге.

— Посмотри здесь, посмотри здесь, — не уставал он повторять и тянул ее за собой. — Что ты думаешь об этом? Нравится?

— Да, конечно, — ответила она, помедлив. — Но почему вы нарисовали женщину, сбивающую масло? Почему позади нее дьявол?

Бенедикт громко захихикал.

— Этого они всегда хотят. Немного развлечения они получат — и пасторы, и церковные служители, и вся паства.

— Но я не понимаю, — сказала наивно Силье.

Он уставился на нее, разинув рот.

— Ты хочешь сказать, что не понимаешь символики? Ты никогда не видела, как сбивают масло? Ты сама не сбивала?

— Да, но…

В следующее мгновение обжигающий румянец залил ее щеки, и она побежала прочь. Как это пошло! Как… Бенедикт выглядел рассерженным.

— Ты для меня загадка, маленькая горячая барышня. Да, ты слишком горячая… Но, может быть, ты могла бы мне помочь делать роспись? — сказал он, уловив благоприятный момент после ее похвалы. — Ты можешь раскрашивать этот декоративный орнамент. Ты раньше рисовала красками?

Этого она раньше никогда не делала, но не хотела упустить возможность попробовать сейчас. Он показал ей краски.

Красная краска. Сажа, черная краска, ее не надо употреблять слишком много, иначе роспись будет такой мрачной, художник запретил также смешивать эту краску с другими. Белая известь, медный лазурит, который становился сине-зеленым, ультрамарин и охра. Ей было позволено смешивать краски, только нельзя было пачкать краски Бенедикта.

Немного боязливо она взяла кисть. Заполнить краской первый листик отняло у нее четверть часа — так она боялась, что краска попадет за линию рисунка. Но потом дело пошло быстрее. Они оживленно беседовали об искусстве. При этом Бенедикт висел под крышей церкви и работал над Адамом и Евой с огромными фиговыми листками, а Силье постепенно продвигалась с орнаментом. Она ничего не знала об искусстве, так что Бенедикт говорил и поучал ее, роль, в которой он чувствовал себя очень хорошо.

— Я тебе не наскучил? — спросил он неожиданно.

— Нет, нет! — живо возразила она. — Это так интересно, у меня еще никогда не было такой увлекательной беседы.

Бенедикт поджал губы. «Беседа» было, пожалуй, мало подходящее обозначение для его прерванного монолога.

Когда день закончился, он сошел вниз. Они оба работали так усердно, что забыли съесть взятую с собой еду.

— Вы только посмотрите! — сказал он, отдавая должное ее работе. — Я же знал, что ты сможешь. В твоих листьях чувствуется жизнь. Где ты научилась умению класть тени?

— Я ничего об этом не знаю, — ответила она, немного встревоженная, но в то же время гордая. — Я просто пыталась представить себе, как выглядит листок.

— Завтра ты тоже должна быть здесь со мной, — сказал он поспешно. — «Тетки» позаботятся о малышах, это их только обрадует.

Боже правый, она так радовалась общению со старым человеком, которого знала еще так мало!

Самое главное, что он делал для нее, было, пожалуй, то, что он помогал ей найти почву под ногами. Силье, чужая птица, не годившаяся для жизни на хуторе, открыла для себя другой мир. Может быть, он станет для нее родным?