"Весеннее жертвоприношение" - читать интересную книгу автора (Сандему Маргит)

9

Хейке покинул свой домик в пригороде Кристиании. Забрал с собой скот и имущество и переехал в один из домов в Элистранде. Сейчас он больше не мог оставлять Вингу одну. Козни против нее стали очень серьезными.

Разумеется, он сознавал, что сам является весьма желанной жертвой для охотников, но еще важнее сейчас для него была защита Винги.

И никто из них не думал покидать поместье. Ни на каких условиях!

Сейчас Хейке уже жил в Элистранде несколько дней. Днем они были вместе, он помогал ей по хозяйству или они совершали короткие безопасные прогулки с собаками. Они очень хорошо знали, что, отойдя подальше от поместья, могут стать жертвами метких стрелков. Людям Снивеля всегда было известно, где они находятся, было абсолютно ясно, что кто-то в Элистранде работает на судью.

Винга разговаривала с ленсманом о нападении на нее и о несправедливости по отношению Хейке. Но сразу поняла, что Снивель побывал здесь до нее. Это было видно по тому, как нервно ленсман передвигал на письменном столе вещи, по его взгляду, который все время избегал встречаться с глазами Винги.

Визит был заранее обречен на неудачу. Впрочем, этого ленсмана презирали все в округе. Хейке и Вингу, естественно, поддерживало большинство населения уезда. Особенно те, кто жил в Линде-аллее и Эйкебю, терпевшие больше всего от власти Снивеля. Но и другие тоже. Но это были простые люди, хуторяне, арендаторы Гростенсхольма и Элистранда. Те же, кто стоял в обществе ступенькой выше, держались в стороне и или ничего не знали, или же стремились завоевать доверие судьи.

Хейке никоим образом не хотел, чтобы мелкие крестьяне выступали против Снивеля. Он очень хорошо знал, что они впоследствии будут наказаны. Он пытался их удерживать от участия в споре как можно дольше.

Но по вечерам он и Винга не могли быть вместе. Он уходил в свой дом после того, как убеждался, что охрана в поместье выставлена и что никто из Гростенсхольма не бродит поблизости.

Винга говорила, что сейчас, когда он живет в Элистранде, она чувствует себя в большей безопасности. Но… само собой разумеется она еще больше ощущала бы себя уверенной, если бы он жил в главном доме.

Хейке ничего не отвечал на это. Он знал, что это невозможно. Правда, сейчас ему трудно было определить, какой точки зрения придерживается Винга: испытывает все еще отвращение ко всему, что зовется эротикой, или то было естественное мимолетное чувство, испытанное ею. Но он не осмеливался спросить, а она ничего не говорила. Однако он знал, что сам он будет испытывать большие трудности, держась вдалеке от нее. Долгие годы воздержания начали подтачивать силу его сопротивления, особенно потому, что он каждую минуту испытывал боль страстной тоски, находясь не рядом с ней, она же с каждым днем становилась все более зрелой женщиной.

В тот вечер Хейке не мог заснуть. Он знал, что Снивель приехал домой после обеда. Он видел его экипаж, когда тот проезжал по дороге.

Его первым ощущением была неприязнь или, проще говоря, ненависть. Затем пришло чувство беспомощности, сознания того, что он ничего не может предпринять против этого всесильного пугала.

Он кое-что все же сделал! Во-первых, когда увидел, что Снивель возвращается домой, он по-настоящему представил себе, что сейчас происходит в Гростенсхольме, и вздрогнул. У него и у Винги воспоминания о той ужасной весенней ночи неделю тому назад в какой-то степени притупились. Сейчас, прохаживаясь из угла в угол в своем маленьком элистрандском домике, он не мог ясно решить, было ли все это миражом, галлюцинацией или произошло на самом деле.

В Элистранде царила тишина. Он знал, что работники поместья, сменяя друг друга, наблюдают за двором из окон. Знал также и то, что огромные собаки бегают во дворе между строениями за изгородью. Луна сейчас была на исходе и почти не светила. Ночь была темная, такая, какие часто бывают весной.

Больше всего ему хотелось пойти к Винге и поговорить с ней о событиях той ночи, услышать ее мнение. Они словно бы не хотели говорить об этом, избегали разговора, как будто эта тема была запрещенной… Но Винга спала. И он не может пойти в ее спальню, ведь никто не знает, чем может закончиться такой визит. Она больше не была столь бесстыдной и безответственной в своих высказываниях об их отношениях, она больше не приставала к нему. А он!.. Он болезненно переживал ее молчание, объясняя его тем, что она потеряла к нему интерес. Столь непоследовательным он был, он, который так нудно и грубо упрекал ее за порывистость! О, как сейчас ему этого не хватает!

Конечно, называть его нудным и грубым глупо. Хейке только нес большую ответственность за это дитя. Но он любил ее, не мечтал ни о чем ином, кроме отдыха в ее объятиях и возможности доказывать ей свою любовь, рассказывать ей обо всем, что жгло его душу. Поэтому его и удручало то, что он обязан быть строгим, морально более сдержанным и старшим из них двоих.

Нет, к ней он пойти не имеет права. Это будет конец. Сопротивляться он больше не сможет! Хейке вздохнул и вышел на крыльцо.

Тут же вблизи раздалось рычание.

— Спокойно, спокойно, это я, — произнес он своим глубоким, теплым голосом.

Две собаки подошли и лизнули его руку. Он немного почесал их и прошептал какие-то таинственные слова. Так он просил их продолжать нести охрану.

Мгновение он постоял, дыша атмосферой ночи. Она была холодной и как бы сдержанной. Он не ощущал в ней ничего необычного, не то, что той ночью, когда атмосфера была наполнена дрожью, ужасом и ожиданием. Сейчас же ожиданию пришел конец, весна работала старыми, известными методами на земле, на деревьях, на траве, на пашне. Он прошел к другому дому, подошел к окну и тихонько произнес:

— Миккель, никакой опасности нет. Это я, Хейке. Я немного прогуляюсь. В течение часа возвращусь.

Внутри дома кто-то тихо ответил.

Он ведь не хотел, чтобы его застрелили, и тем более свои люди!

По главной дороге Хейке не пошел: вдруг там находятся люди Снивеля. Он двинулся снова к опушке леса. Боже, как он ненавидит то, что ему приходится ходить крадучись по своей родной земле. Они должны, обязаны заставить Снивеля уйти. Об ином и думать нельзя. Но в глубине сердца у него возникло неприятное чувство при мысли о том, что они сделали.

Он попытался оправдать себя. Они же попробовали уже все, абсолютно все! К насилию они прибегнуть не могут. Неужели глупо захотеть вынудить испугом убежать отсюда человека, у которого нет права находиться здесь? Не мягкая ли это форма нападения? Однако его снова охватили угрызения совести: но ведь людей можно пугать по-всякому, не так ли?

Снова оправдания. Конечно, но чудовище, подобное Снивелю, простыми способами не запугать.

Ладно, сейчас уже сделано, обманным путем или нет, но сделано. Он не знал, что следует ему думать о переживаниях той ночи. Не сыграли ли с ним злую шутку наркотики? Если так, то он ничего опасного не сделал! Тогда ничего не произойдет.

И тогда Снивель преспокойно будет сидеть в Гростенсхольме — если все это игра воображения.

Мысли его снова пошли по кругу. Пусть свежий ночной воздух проветрит мозги. Пусть голова будет ясной.

Он уже был в лесу за Гростенсхольмом. Теперь можно продолжать двигаться по рву, наполовину скрытому ольхой и кустами ракиты, прямо до забора возле моря. Он подойдет ближе к своему собственному дому и может быть почувствует какие-то изменения в воздухе, произошедшие со времени его последнего посещения поместья.

Какая чепуха! Дом и есть дом.

Но не для Хейке. Он обладал способностью чувствовать настроение в доме, как только входил в него. Если в нем происходили какие-либо трагические события. Или если в доме царило счастье. Или место было хорошим. Или плохим. Дом сообщал ему многое о себе.

Во время немногих посещений он чувствовал себя дома в Гростенсхольме. Но Снивель, естественно, наложил неприятный, чуждый отпечаток на поместье, хотя и поверхностный. Этот отпечаток исчезнет вместе со Снивелем.

Хейке сейчас был оптимистом. Если уже дается человеку разрешение на жизнь, то он должен уметь бороться с трудностями.

Чем ближе подходил он к поместью, тем сильнее ощущал в воздухе нечто особое. Какую-то вибрацию, которой не было, когда он посетил Гростенсхольм в прошлый раз. Глубокие резонансные звуки, описать которые было невозможно.

Наконец он оказался у изгороди. Дальше идти он не хотел. Здесь росла небольшая группа диких деревьев, скрывшая его от посторонних глаз. Хейке стоял, положив руки на изгородь.

Спущены ли собаки в Гростенсхольме, гадал он. Наверняка слуги сделали это, и Хейке сосредоточил свою волю, чтобы им отказал инстинкт, и звери не могли бы обнаружить его. Он как бы превратил себя в бестелесное существо, у которого отсутствуют дыхание, запах и все остальное, что могло бы выдать его. Он существовал, но не для собак.

Со стороны величественного замка не раздавалось ни единого звука. Хейке постоял немного, затем сконцентрировал свою волю и издал беззвучный призыв.

Сердце у него колотилось. Сейчас ему хотелось узнать, живут в поместье те невидимые существа или нет.

Конечно, слухи доходили и до него! О побегах слуг из Гростенсхольма. О том, что происходило там. Но рассказывал каждый по-своему. Сейчас наступила очередь самого Гростенсхольма, Хейке не должен доверять болтовне.

В этот момент он вздрогнул. Кто-то шел между деревьями. Он подавил желание присесть и спрятаться, это означало бы полностью обнаружить свое присутствие, если это идет охранник.

Но это был не он.

Одновременно он услышал ответ на свой зов. По двору разнесся отдаленный звук, словно вой адских волков.

Хейке узнал это долговязое существо, его ленивую походку.

Повешенный.

Итак, это не иллюзии, вызванные ужасными наркотическими веществами!

Истина как бы нанесла Хейке удар прямо в лицо. Он и Винга пытались спрятаться в самообмане, они не хотели даже и думать о той кошмарной ночи. Рассматривали ее как… да, именно как кошмар и только.

Теперь же его иллюзиям пришел конец.

Бессознательно он сделал шаг назад, не хотел находиться слишком близко к призраку.

Но он должен, обязан сохранить свою власть над ними. Это необходимо. В противном случае все может превратиться в хаос, и никто не знает, что может случиться с Вингой и с ним, если эти существа получат полную свободу, никто не знает, куда они тогда двинутся.

— Все ли хорошо? — тихо спросил Хейке.

Существо скривило злобную гримасу. «Этот человек явно был повешен не беспричинно», подумал Хейке и по его спине поползли холодные мурашки.

— Все очень хорошо, — ответил призрак. Тем непостижимым голосом, который шел как бы издалека и во времени, и в пространстве. — Он приехал!

— Я знаю. Но помните: никакого насилия!

Повешенный улыбнулся еще более ужасно.

— Мы будем истязать его медленно! У него будет время для раздумий. Много времени!

Это прозвучало очень неприятно. Хейке надеялся, что его нервозность не будет замечена, но, видимо, это была напрасная надежда.

Ингрид или Ульвхедин восприняли бы это хладнокровно. Но только не он. Он был Хейке — мягкий, уступчивый.

Внезапно Повешенный начал говорить, его голос сейчас звучал глухо и угрожающе.

— Ты помнишь, что обещал нам?

Обещал им? Хейке не помнил, все той ночью происходило в такой сумятице, и он был сильно одурманен той мерзостью, которой наглотался. О, да!

— Ты имеешь в виду, что вам некоторое время будет позволено оставаться в Гростенсхольме?

— Нет, я говорю не об этом.

Неужели он им больше обещал? Еще что-нибудь? Обещание находиться дольше в Гростенсхольме, как обстоит дело с ним? Он не помнит.

— Что… о чем ты говоришь? — спросил он, надеясь при этом, что его голос прозвучит бесцеремонно и трезво, как ему хотелось.

— Ты обещал нам весеннюю жертву.

О, Господи, обещал! Вместо Винги. Спокойным голосом властелина он произнес:

— Прежде всего вы не должны трогать Вингу, девушку, что была со мной той ночью. Именно она просила о том, чтобы вы оставались в Гростенсхольме дольше необходимого. Она мне очень дорога и должна жить в безопасности и свободно в Гростенсхольме, когда я сюда перееду.

— Мы не тронем ее, — ответил Повешенный. — Если ей желательно наше присутствие, то для нас составит удовольствие служить ей.

«Небо, запрети им это», — подумал Хейке, но вслух не сказал.

— Спасибо! Я видел, что той ночью вы охотились за ней, и это меня сильно встревожило. Но сейчас я верю твоим словам. Что же касается весенней жертвы, которую я вам обещал, то я имел в виду только то, что вам будет предоставлено право пугать этого человека и портить ему настроение с тем, чтобы он добровольно передал Гростенсхольм мне. И ничего более!

Повешенный снова коварно улыбнулся, а в его глазах мелькнул зловещий огонек.

— С ним у тебя забот не будет. Его мы берем на себя.

— Но, как я уже сказал, никакого насилия! Только душевное преследование и запугивание.

— Отдай его нам, — повторил Повешенный. — Ты обещал нам весеннюю жертву.

Прежде, чем Хейке успел возразить, Повешенный быстро продолжил:

— Не бойся, мы будем действовать неспешно, красиво и пристойно. От испуга один за одним разбегутся его слуги. Наконец он останется один. Совсем один… с нами!

Сказав это, призрак удалился, а Хейке лишь стоял и смотрел, как он исчезает за деревьями.

С чувством того, что он не владеет ситуацией, так как ему бы следовало, Хейке пошел по канаве домой.

Когда он вышел к опушке леса, он остановился и посмотрел на Гростенсхольм, который огромной черной тенью выделялся на несколько посветлевшем ночном небе. Не было видно ни одного огонька, только темный колосс. На прощание он снова услышал адский отдаленный вой.

«Один? — подумал он. — Снивель наконец останется в одиночестве. Вместе с ними… И я, когда перееду, если все пройдет хорошо, тоже буду один. Буду ходить по пустым комнатам, и не с кем будет словом перекинуться. Потому, что я отвергаю близость между мной и Вингой, наше внутреннее взаимопонимание, нашу взаимосвязь. Она будет сидеть одна в Элистранде, а я в Гростенсхольме. А поздними вечерами, когда слуги улягутся спать, мы будем сидеть в бессмысленных мечтаниях каждый в своем поместье… Но у меня естественно будет общество. Из „них“. Они будут вокруг меня, хочу я этого или нет. Это будет двойное одиночество!»

Тут он бросился бежать. Гонимый, как ему показалось, недостатком времени, чтобы быстро добраться до Элистранда.

«Разве я всегда не был одинок? — подумал он. — Не достаточно ли я испытывал бремя одиночества? Нет же, сейчас я в непонятном благородном порыве осуждаю себя и Вингу на дальнейшее одиночество. На всю жизнь! Я, наверное, сошел с ума! Я был сумасшедшим или стал им сейчас? Что правильно и что неверно? Я больше не хочу раздумывать или сомневаться, хочу лишь чувствовать, чувствовать, чувствовать и действовать!»

Изнуренный, он добрался до Элистранда в ссадинах от бега по лесу, исхлестанный ветками, в грязных ботинках, уставший до смерти. Ворота Элистранда показались ему воротами в рай, но они сопротивлялись, когда он попытался их открыть. Он едва был в состоянии крикнуть, кто он, почти не осмеливался погладить собак, бросившихся на него с лаем.

У него был ключ к двери главного дома, но в руках почти не было сил вставить его в замочную скважину, и он весь дрожал, царапая ключом замок.

Наконец он вошел в дом.

Там было темно, он ощупью, словно пьяный, двигался вперед и добрался наконец до большой гостиной.

— Винга?

В тишине голос его отозвался эхом.

Наверху открылась дверь.

— Это ты, Хейке?

Он с трудом двинулся по направлению к лестнице. Слышал, что она стоит на ее верхней ступеньке.

— Да.

— Ты шумишь, словно целое войско. В чем дело, ты задыхаешься. Случилось что-нибудь?

— Нич… кое-что, — выдавил он из себя. — Все в порядке. Я хотел только…

Она сбежала к нему вниз.

Он не смог броситься ей навстречу, ибо мчался бегом всю дорогу, отдав этому свои последние силы. С огромным усилием он удерживался на ногах, вынужден был схватиться за украшенный край лестничной опоры.

А она была уже внизу. Хейке опустился на колени, обняв руками ее одетое в тонкую рубашку тело.

— Винга, — со стоном произнес он. — Оставайся со мной! Всегда! Всегда! Не могу… больше бороться. Я был глуп.

Она погладила его взъерошенные волосы, руки ее напоминали крылья птицы, которые утоляют боль.

— Но до моего восемнадцатилетия еще много времени.

— Я не об этом думаю. Не трону тебя, обещаю. Я только в мыслях заглянул в ужасный бесконечный могильник одиночества. Я… Ах, Винга, помоги мне!

«Руки твои, обвившие мой стан, лицо, прижавшееся к груди. Ты дышишь, произнося слова, твое горячее дыхание жжет меня сквозь ткань ночной рубашки. Тело мое начинает дрожать. Нельзя допускать этого, не хочу, чтобы ты сейчас заметил, как жажду я тебя, увидел именно сейчас, когда ты нуждаешься в моем серьезном отношении к тебе, в моем понимании».

Она стояла, не двигаясь, и слушала, как он, торопясь, заикаясь, рассказывал о своем посещении Гростенсхольма, и ее охватили беспокойство и страх. Она понимала весь ужас одиночества, охвативший его там, но так трудно сосредоточиться.

Сейчас она чувствовала только, что тело ее страстно жаждет его, а эта мысль в такой момент представлялась ей ужасной, мирской. И она ощущала, как там внизу начало екать тепло, влажно и требовательно, ибо это был Хейке, Хейке ее мечты, обнимавший ее, словно любовник, но думавший совершенно об ином. Хейке, дикий, несчастный, единственный, кто может зажечь ее любовь, ее страстное желание. Она любит его силу, демоническую внешность, его широкие плечи и потрясающую фигуру. Сейчас она может обладать им, если захочет. Но не имеет права обмануть его доверие. Сейчас сильной и полной понимания должна быть она!

Она услышала его слова о том, что ребенок Винга, этот лесной эльф, исчез. То существо, которое он сейчас держит в руках — женщина, каждая линия ее тела свидетельствует об этом.

Да, да! Хотелось крикнуть ей. Возьми меня всю, больше ждать я не могу! Ты, который все время сдерживал меня в моей любви. Ты, который был все время таким разумным. Сколько же мне еще ждать?

Она гладила его волосы, лоб, покрывшийся потом. Хотела, чтобы он поднялся, но вспомнила, что сейчас он не способен на это. Не только из-за физической усталости. Хейке сдался, все его сопротивление тому, что они должны быть вместе, было сломлено. Сознание того, что он не хочет больше перебарывать себя, также отняло у него много сил.

Уткнувшись лицом в ее живот, он спросил, не чувствует ли она все еще отвращения к мужчинам.

Винга, будь осторожна, не будь слишком откровенна! Ты знаешь, каким холодным душем он может облить тебя!

Но в то же время не отталкивай его чрезмерно!

Пусть дверь останется приоткрытой. «О-о, Хейке, тело мое разрывается, я не выдержу!» — подумала она.

Но она невозмутимо спросила:

— А-а, ты вспомнил ярмарку? Все прошло за пару дней. Это для нас не имеет значения.

«Не болтнула ли я сейчас лишнего?»

И тут она заметила, что он расслабился и глубоко облегченно вздохнул.

Это был трудный момент. Ей все же не следует верить в то, что сила его сопротивления сломлена, она не хочет оказаться в ловушке, не хочет, чтобы он снова оттолкнул ее. Не поклялся ли он сейчас не трогать ее? Это опасно, опасно!

Последующие его слова засвидетельствовали правильность того, что она промолчала.

— Не обращай внимания, Винга, на то, что я говорил, — прошептал он. — Я счастлив оттого, что душа твоя не повреждена, что ты терпишь мои прикосновения, но я стремлюсь не к этому, любимая. Это не самое главное. Я нуждаюсь в твоем присутствии. В твоем веселом смехе. В твоем ясном взгляде на жизнь, хочу вернуть свою неиспорченную Вингу! Хочу, чтобы мы жили вместе. Я готов ждать до твоего восемнадцатилетия, это не…

«Ох, зачем ты это говоришь? Неужели не чувствуешь как я вся горю и пылаю?»

Он крепко сжал руками ее плечи.

— Ты хочешь выйти за меня замуж… сейчас? Можешь забыть то, как я выгляжу? Так, чтобы мы могли быть всегда вместе? Чтобы никто не мешал нам. Я отчаянно нуждаюсь в тебе, Винга!

Она тут же почувствовала себя такой взрослой. Такой гордой от его доверия.

Только бы голос не выдал ее страстного желания! И она осторожно сказала:

— А что, если случится то, чего ты всегда боялся? Что я влюблюсь в другого. Тебе больше не страшно?

Он в отчаянии смял руками ее ночную рубашку:

— Да, да, я всегда буду бояться этого. Но сейчас я утратил всякую гордость, забыл, как ужасно и отталкивающе я выгляжу, забыл все, потому что не могу жить без тебя.

«Ох, Хейке, попытайся забыть хоть немного твои душевные муки и подумай о телесных! Неужели ты не чувствуешь моей близости, неужели она не влияет на тебя?»

Ей стало стыдно за себя. Такая атмосфера между ними, а она стоит и думает только об эротике! Стыдись, Винга!

Но она не может заставить тело направить мысли в другую сторону, не может справиться с этим!

Чтобы хоть немного скрыть это, она опустилась перед ним на колени, взяла его руки и легким прикосновением губ стала их целовать. Она не видела его в темноте, но могла чувствовать его дрожь, его отчаяние, его… бездонное одиночество.

— Такого не случится, Хейке, — сказала она, словно успокаивая ребенка. — Я не оставлю тебя. Почему должна я сделать это, когда ты — луч света в моей жизни, все, на чем я хочу ее построить? Я восхищаюсь тобой с того момента, как встретила тебя в лесу. Тогда ты был гротескным диким существом. Уже тогда твой вид затронул во мне таинственные струны, и я сразу поняла, что такого, как ты, необыкновенно похожего на меня, я больше не встречу. Вся моя страсть, вся любовь принадлежит тебе. Ты прав, я уже не та, что была раньше. Прав, что я повзрослела, стала более зрелой, более серьезной. Но чувства к тебе не изменились.

«Хейке, Хейке, неужели ты не замечаешь, как дрожит мое тело от желания быть ближе к тебе? Неужели не чувствуешь, как я сдерживаюсь, произнося слова?»

Она снова взяла себя в руки:

— Благодарю, я с удовольствием выйду за тебя замуж, и ты можешь уже этой ночью перебраться ко мне, в Элистранд, если хочешь. Потому что понимаешь, ты мне тоже нужен. Ночи для меня были страшными, долгими и тяжелыми. Мое одиночество также длится слишком долго. Нам, тебе и мне, как никому другому, одиночество очень знакомо. Оно стало частью нашего детства и юности. Давай сейчас покончим с ним, любимый мой. О чем мы, в сущности, сейчас говорим? Все так просто. Ты мой сердечный друг, я нуждаюсь в твоей надежной опоре. Мне необходимо знать, что ты рядом!

Он попытался поймать в темноте ее взгляд, но это было невозможно.

— Ты изменилась, Винга, — воскликнул он, испытывая огромную радость. — Ужасное обращение тех мужчин оставило на тебе свой след, ты уже не та наивная девочка. Раньше ты бросалась мне на шею, смеялась, шутила и пыталась соблазнить меня всеми способами, а сейчас ты так достойна, так разумна.

«Ой, не знаешь ты, Хейке, не ведаешь», — клокотало у нее внутри.

— Не кажется ли тебе, что сейчас не время для шуток и забав? — спросила она. — Однако ты прав, я больше не могу быть такой, как раньше. Получила довольно жестокий урок и поняла, что открытость и непосредственность могут быть неправильно поняты. Я испугана, сбита с толку.

Он взял ее лицо в руки.

— Но со мной, Винга, оставайся прежней!

И тогда она спокойно сказала, несмотря на огромное внутреннее возбуждение:

— Может быть, я слишком много раз слышала, что я бессовестна. Не слишком ли часто ты говорил: «Оставь меня, Винга!», или «Ты слишком молода», или «Ты не должна так поступать, Винга!» Может, и ты виновен в том, что я изменилась?

Она понимала, что поступает бессердечно, но это была не ложь, он частично разрушил ее жизнерадостность.

Хейке головой прижался к ее волосам, всхлипнул без слез, громко и безнадежно:

— Прости меня, прости! — прошептал он. — Забудь все эти глупые несерьезные слова, ибо я люблю тебя такой, какая ты есть. Так просто и восхищенно раскритиковать меня и одновременно пленить так доверчиво! Такой ты должна быть, а я разрушил это, ах, Винга, что мне делать?

«Дурак, — подумала она. — Ты, например, должен бы поцеловать меня сейчас, когда мы стоим так близко друг к другу. Тебе стоит только немного наклониться, и я здесь. Потом увидишь, что произойдет».

Я здесь! Винга продолжает оставаться непосредственной. Но она не думает показывать этого. Она ждет, чтобы Хейке пришел сам по своей воле, потому что он больше не в силах сопротивляться.

Сейчас он с ней. Мчался со всех ног домой, в Элистранд, к ней. Но все еще придерживается дурацких идей о рыцарстве, о том, что будет ждать до ее восемнадцатилетия.

Ну и пусть ждет. Пусть пьет свою горькую чашу, раз вынудил ее сдерживать себя. Именно он научил ее таким словам, как стыд и скромность. Да, те мужики были самыми скверными учителями, но и он не лучше их.

Если бы только она сейчас не сохла так по нему! Не испытывала бы такого трепета, обвила бы его руками и почувствовала бы его тело рядом с собой, узнала бы, что он жаждет ее!

Она этого больше не выдержит! Она быстро вскочила на ноги и крикнула:

— Вставай! — и побежала вверх по лестнице.

Хейке сразу же поспешил за ней, но не знал так хорошо лестницы в Элистранде, как она, поэтому он естественно отстал. Она вбежала в свою комнату и зажгла свечи. Задохнувшись и смеясь, она ждала его.

— Теперь мы подыщем комнату для тебя, — быстро сказала она, не дав ему возможности выступать с новыми заверениями, ибо сейчас платонические чувства ей больше не нужны.

«Боже мой, неужели я так мелочна? — подумала она. — Неужели не могу проявить большего понимания?»

Однако она знала, что на это ответить. Она хотела жить в спокойствии и стать для Хейке лучшим другом, только бы он потушил пылающий в ней огонь. Полурешения ее больше не устраивают. Она не перенесет, если будет так продолжаться и дальше. Сейчас она жаждала его, и Винга даже немного испугалась своей собственной страстности. Неужели она в самом деле столь ярко выраженное… как это говорится? Сексуально ненасытное существо? Какое отвратительное слово. Неужели нельзя найти лучшего выражения?

Она была уже в комнате, соседней с ее собственной и поставила свечу на стол. Из большого выдвижного ящика Винга достала постельное белье и запустила подушкой прямо в лицо Хейке.

— Держи ее, пока я стелю постель!

Они, смеясь, бросали подушки, помогая друг другу.

— Здесь холодно, — дрожа заявил он.

— Не удивительно. Я не принимала ни одного гостя после того, как переехала сюда! Но между нашими комнатами есть дверь, мы откроем ее, и ты будешь согреваться теплом, исходящим от меня. Я тоже буду чувствовать себя несколько уверенней.

Он грустно взглянул на нее и пробормотал:

— Не знаю, считать это комплиментом или нет.

Винга весело рассмеялась, и ей показалось, что сейчас она в какой-то степени взяла верх над ним.

Лежа в своей постели и зная, что он находится так близко, что даже слышно его дыхание, она испытала чувство гордости от охватившей ее радости. Вожделение утихло, и все казалось ей чудесным и правильным.