Глава 1. Перед тяжелыми боями

1 мая 1942 г. советский народ встречал с подъемом. Радовало не только тепло после длинной и суровой зимы, но и успехи Красной Армии на фронтах. Разгром фашистов под Москвой, освобождение Ростова, Тихвина, Керченского полуострова вселяли надежду на лучшее недалекое будущее. Казалось, что основные трудности войны остались позади, а впереди только скорая победа над Германией и ее союзниками. Это настроение отразил в своем первомайском приказе Верховный главнокомандующий И. В. Сталин. В нем говорилось, что 1942-й год должен стать годом «окончательного разгрома немецко-фашистских захватчиков и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев». Но этот оптимизм вождя был сильно преувеличенным, а потому и вредным, он ориентировал на результаты, которые в действительности были в 1942 г. недостижимы.

Крымский фронт был образован 28.01.1942 г. для освобождения Крыма, по протяженности он был самым небольшим в период Великой Отечественной войны. Передовая линия его проходила по Акмонайскому перешейку северо-восточнее г. Феодосии. Правое крыло фронта упиралось в побережье Азовского, а левое — в Черное море. Командовал фронтом генерал-лейтенант Козлов Д. Т., член Военного совета у него был дивизионный комиссар Ф. А. Шаманин, начальник штаба — генерал-майор Толбухин Ф. И. Ставка надеялась на успешные действия этого фронта, поэтому сюда прислали для усиления руководства своего представителя — армейского комиссара 1 ранга Мехлиса Л. З., который в то время был начальником Главного политического управления Рабоче-Крестьянской Красной Армии и заместителем наркома обороны. Мехлис был заметной фигурой в высших эшелонах власти, ему доверял Сталин, можно сказать, что он был его «любимцем». Дивизионный комиссар 1 ранга старался копировать вождя во всем, хотя в умственном отношении далеко ему уступал. Как и Сталин, Мехлис не щадил людей, не задумывался о соблюдении законности. Известно, что в августе 1941 г. Мехлис был направлен Ставкой под Старую Руссу, где фашисты вели наступление в районе Демянска и Лычково. Участок фронта здесь был второстепенный, но дальнейшее продвижение врага грозило потерей г. Валдая, а затем и захватом узловой станции Бологое. Советские войска, деморализованные неудачами, отходили. Свою «помощь» командованию Мехлис начал с расстрела перед строем двух генералов, которые, по его мнению, впали в панику. Конечно, никакого, даже формального, следствия и суда в этой связи не было. Свидетель расстрела в своих мемуарах отмечал, что «такого не было до этого, да и позже». Крайняя жестокость сыграла свою роль — военное командование в этом районе под страхом расстрелов сумело организовать и остановить наступающего противника.[3]

На Керченский полуостров представитель Ставки привез необыкновенный оптимизм и самоуверенность. Он публично хвастливо заявил, что в Крыму «мы закатим немцам большую музыку». Среди командования фронтов и армий Мехлис был уже известен как любитель скорых расправ и расстрелов, поэтому некоторые генералы и старшие офицеры его просто боялись. «К сожалению, не выдержал этого и командующий фронтом Козлов Д. Т. Представитель Ставки быстро подмял под себя командующего фронтом и взял на себя многие его функции. На Крымском фронте появилось своеобразное двоевластие, совершенно недопустимое в армии и особенно во время ведения боевых действий. Почему командующий фронтом оказался столь слабым и не выдержал напора самоуверенного и наглого комиссара? Объяснение этому надо искать не только в характере, но и в биографии Козлова. Дмитрий Тимофеевич Козлов (1896–1967) был призван в царскую армию в 1915 г. К 1917 г. закончил школу прапорщиков, участвовал в Первой мировой войне, в 1918 г. вступил в партию большевиков. В Гражданскую войну в 1920–21 гг. воевал командиром батальона и полка на Восточном фронте и в Туркестане. В советское время закончил курсы „Выстрел“ и Военную академию им. М. В. Фрунзе. В 1939 г. в этой академии преподавал тактику. Во время советско-финской войны 1939–1940 гг. командовал стрелковым корпусом, а затем в 1940–1941 г. был заместителем командующего Одесского, а затем Закавказского округов. Из послужного списка не видно, что его коснулись репрессии военных, проходившие в 1937–1939 гг.,[4] но ясно, что Козлов так был напуган ими, что в каждом военном комиссаре видел опасного информатора высших партийных органов. Особенно это касалось Мехлиса Л. З., за которым с начала войны тянулся длинный шлейф слухов о его неблаговидных делах по отношению к военачальникам.

Биография Льва Захаровича Мехлиса (1889–1953) в начале была чем-то похожа на биографию Козлова. В 1911 г. он был призван в царскую армию, в период Первой мировой войны служил в артиллерийских частях. Членом партии большевиков тоже стал в 1918 г. Во время Гражданской войны был военным комиссаром бригады, дивизии и Правобережной группы войск на Украине. С 1921 по 1926 гг. был на советской и партийной работе. Закончив Институт красной профессуры, он стал заведующим отделом печати ЦК ВКП(б) и одновременно членом редколлегии газеты „Правда“. Этот высокий скачок в его карьере объясняется просто: Мехлиса заметил и оценил Сталин, которому Мехлис безропотно подчинялся, ибо фанатично верил вождю. Лев Захарович перед своим „хозяином“ никогда не скрывал правды, доносил, как оно было в действительности или как ему казалось (представлялось). За эти качества Сталин его ценил и многое прощал. В 1937 г. Мехлис был назначен начальником Главного политического управления РККА.[5] В свое время я встречался и разговаривал с работниками Главпура, работавших при Мехлисе, все они хорошо отзывались о своем начальнике, подчеркивая исключительную исполнительность, существовавшую в работе этого органа, и дисциплину. Авторитет работника Главпура, выезжающего в войска и на фронт, при Мехлисе был очень высок.

Слабо разбираясь в армейских делах (особенно в условиях войны); Мехлис на Крымском фронте придерживался порочного стиля руководства. Он не считался с мнением специалистов и должностных лиц, часто требовал выполнять свои приказания через головы прямых начальников, создавая в работе сумятицу и нервозность.[6] Работая много часов в сутки, Мехлис подменял многих должностных лиц, сводя на нет их инициативу и ответственность, постоянно проявлял подозрительность. Часто такой стиль работы приводил к ненужной, мелочной опеке. Так Галкин Ф. И. в своих мемуарах рассказывает, что после неудачных наступательных действий, когда шло интенсивное восстановление подбитых танков, руководители ремонта ежедневно (точнее, каждую ночь) вызывались Мехлисом. На этих ночных ненужных заседаниях представитель Ставки давал указания, на какой танк ставить какой мотор или агрегат. Для этого он вел свою „бухгалтерию“. Моторы на восстанавливаемые танки, как, впрочем, и другие запасные части и узлы, доставались на Керченский полуостров с транспортными самолетами по инициативе Мехлиса.[7]

Без представителя Ставки не могло распределяться новое пополнение людей, лошадей, прибывающей техники и оружия. Без него не могла быть изменена дислокация частей и соединений. Даже в уже подписанный командующим фронта обычный приказ о наведении порядка в войсках Мехлис вносил изменения. Ничего существенного в содержании этого приказа он не внес, это была обычная литературная правка. Мехлис постоянно вмешивался и в кадровые вопросы. На Крымском фронте мало оставалось командиров дивизий, не замененных в течение зимы и весны 1942 г. Среди тех, кто не приглянулся Мехлису, был начальник штаба фронта генерал-майор Толбухин Ф. И., впоследствии прославленный полководец, Маршал Советского Союза. Попытки Толбухина отстаивать свои соображения вызывали у представителя Ставки раздражение и приносили ему лишь неприятности. Называя Толбухина „бездельником“, Мехлис добился 10 марта его освобождения от должности начальника штаба фронта. На эту должность был назначен генерал-майор Вечный П. П., который прибыл на Крымский фронт вместе с Мехлисом как представитель Генерального штаба.

Пытался Мехлис снять и командующего фронта Козлова. Вот какую грубую, почти хулиганскую характеристику дал он Козлову в своей телеграмме Сталину: „Козлов — это обожравшийся барин из мужиков. Его дело много спать и жрать, в войска он не ездит и авторитетом не пользуется. Если фронтовая машина работает в конечном итоге сколько-нибудь удовлетворительно, то объясняется это тем, что фронт имеет сильный Военный совет, нового начштаба, да и я не являюсь здесь американским наблюдателем…“ Ставка не пошла на снятие Козлова, и Сталин телеграфировал Мехлису: „Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки…“[8] Обратим внимание, что Сталин использует термин Мехлиса „американский наблюдатель“, только изменяя его на „посторонний наблюдатель“.

Передовая Крымского фронта, проходившая по Акмонайскому перешейку, была расположена на плоской равнине, которая была открыта со всех сторон ветрам. Здесь была глинистая засоленная почва, полное отсутствие деревьев и даже кустов. На немецкой стороне фронта почти в середине перешейка западнее станции Владиславовка около селения Кой-Асан (позже Фронтовое) была расположена возвышенность. Фашисты использовали ее крутые склоны, систему небольших ручьев, озер и болот, превратив всю эту местность в сильный укрепленный район, который на советских военных картах получил название Койасановского.

С 27 февраля по 13 апреля войска Крымского фронта трижды переходили в наступление с целью освободить район Феодосии, Карасурбазар (Белогорск), после чего открывались благоприятные возможности для наступления по степным крымским просторам, но все эти попытки были неудачны. Крайне малая ширина фронта, совершенно открытая местность ограничивали возможность наступления войск и маневрирования, вынуждали штурмовать укрепления врага „лобовыми“ атаками. Это приводило к большим потерям. 13 апреля Ставка приказала Крымскому фронту наступательные действия временно прекратить и создать прочную оборону. 21 апреля Крымский фронт вошел в состав Северо-Кавказского направления, которым командовал Маршал Советского Союза С. М. Буденный. Из его письма в Ставку от 30 апреля видно, что Крымский фронт 20–25 мая планировал провести наступательную операцию по захвату Койасановского района, а примерно к 2 июня — широкое наступление с целью полного очищения Крыма от фашистов.

В этой операции, естественно, должны были участвовать и силы Севастопольского оборонительного района. С этой целью С. М. Буденный просил Ставку выделить для Крыма дополнительные силы.[9]

Получив директиву Ставки о создании прочной обороны, командование Крымского фронта не пошло на коренную перестройку наступательного порядка фронта. Логика этого решения была проста и одновременно, как показали дальнейшие события, безответственна: „зачем перестраивать боевой порядок, если скоро придется наступать?“ Имея значительно превосходящие силы в пехоте, большое количество танков и артиллерии, командованию фронта в голову не приходило, что противник может прорвать нашу оборону на Акмонайском перешейке. Особой уверенностью в этом и недооценкой противника отличался представитель Ставки. Об этом свидетельствует в своих мемуарах адмирал Кузнецов Н. Г., который побывал на Крымском фронте 28.4.1942 г. В них он писал: „Всякие разговоры о возможности наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л. З. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности излишними“.[10]

Боевой порядок Крымского фронта был следующий: с севера на юг передний край держали части 47-й (командующий генерал-майор Колганов К. С), 51-й (генерал-лейтенант Львов В. Н.) и 44-й (генерал-майор Черняк С. И.) армий. Все они располагались на Акмонайском перешейке, имея общую протяженность линии фронта всего 27 км. Полосы обороны они соответственно занимали в 10, 9 и 8 км. Основная масса войск (12 стрелковых дивизий) была сосредоточена на первой позиции полосы обороны. Вторая позиция (ее обороняли только 2 стрелковые дивизии и части 151-го укрепленного района) в полосе 47-й армии находились в 12 км, в 51-й армии в 5–9 км, а в 44-й — в 2–5 км от переднего края. Таким образом, вторая позиция 44-й армии фактически сливалась с первой, оборона здесь была крайне неглубокой, а значит, очень слабой. Фронтовые резервы были небольшими. Они составляли одну стрелковую дивизию, три бригады и два мотострелковых полка. Они находились в 15–20 км от переднего края. На большем удалении от переднего края в 50 км располагалась только 72-я кавалерийская дивизия и 156-я стрелковая дивизия, находившаяся около Керчи, примерно в 30 км от переднего края.

Первая позиция главной полосы обороны состояла из отдельных стрелковых ячеек, окопов, землянок, разбросанных без всякой системы и порой даже не связанных между собой ходами сообщений. Огневые позиции, инженерные сооружения были плохо замаскированы, ибо совершенно голая степная местность не позволяла это хорошо сделать. Штабы армий, дивизий, узлы связи располагались близко к переднему краю, долгое время не менялись, а потому были известны противнику. Штаб фронта находился в пос. Ленинское около Семи Колодезей.

Лучше была укреплена в инженерном отношении вторая позиция главной полосы обороны, перед которой был вырыт противотанковый ров. Восточнее рва располагались ДОТы и ДЗОТы, которые занимали части 151-го укрепленного района вместе с 224-й и 396-й стрелковыми дивизиями усиления.[11] Большинство стрелковых соединений и частей на переднем крае имели значительный недокомплект личного состава, доходивший до 30–50 %.

Существовала и вторая полоса обороны, но она фактически только числилась на фронтовых картах. Она проходила в 30 км западнее Керчи по линии Турецкого вала. (Этот Турецкий вал не следует путать с Турецким валом на Перекопском перешейке.) Создавалась оборонительная полоса (обводы) и вокруг Керчи. Инженерные работы велись на этих рубежах в основном местным населением без достаточной энергии и контроля со стороны командования фронта. Для строительства не хватало техники, строительных материалов, которые на Керченском полуострове были особенно дефицитны. Построенные сооружения плохо охранялись, поэтому заложенные в них лесоматериалы порой растаскивались на дрова. Войсками вторая полоса обороны не занималась. Промежуточных рубежей и позиций между главной полосой обороны и Турецким валом никаких не было.

Таким образом, главным недостатком всей обороны Крымского фронта было ее построение, расположение на ней войск. Защищая диссертацию по этой теме в Институте военной истории в 1977 г., я слышал мнение специалистов, которые говорили, что такое построение было просто сумасшедшим, ибо оно игнорировало имеющийся опыт не только Великой Отечественной войны, но и прежних войн.

В ожидании скорого освобождения Крыма сюда, на Керченский полуостров, от редакции газеты „Красная Звезда“ был послан в качестве корреспондента К. М. Симонов. „Свежим взглядом“ он сразу же „схватил“ основной порок Крымского фронта. В своем дневнике он тогда записал: „…Здесь, на Крымском фронте, существует сейчас истерический лозунг: „Всех вперед, вперед, вперед!“ Может показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы толпиться как можно ближе к передовой, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не оказался вне артиллерийского обстрела противника. Непонятная и страшная мания! И как только мы выехали на 10 км в тыл, мы уже не видели ничего — ни войск, ни узлов противотанковой обороны, ни окопов, ни артиллерийских позиций. От фронта до Керчи было пустое пространство“.[12]

В своем телевизионном выступлении К. Симонов как-то сказал, что эта поездка ему, как журналисту, ничего не дала, но как для писателя, в будущем, она стала определяющей. В связи с этим высказыванием К. Симонова я решил с ним встретиться, что и удалось осуществить во время поездки в Москву в августе 1974 г. В нашей беседе Симонов спрашивал и говорил в основном о Мехлисе, о его взаимоотношениях со Сталиным. Уже после смерти Константина Михайловича я понял, что он собирал материал к своей книге „Глазами человека моего поколения. (Размышления о И. В. Сталине)“, которую он так и не дописал до конца. Мехлис интересовал К. Симонова как типичная фигура в ближайшем окружении Сталина, через которую видны и характерные черты деятельности последнего. В ходе нашей встречи Константин Михайлович много рассказал нового о Мехлисе, что я не знал. Оказывается, представитель Ставки в перерывах своей основной работы любил допрашивать пленных немецких офицеров. Чаще всего это были сбитые летчики. Если пленный не был расположен давать показания, то Мехлис вызывал своего адъютанта, и фашист расстреливался около дома представителя Ставки. Интересно, что этот факт в какой-то степени фиксировался документально в бумагах представителя Ставки. В архиве Министерства обороны я видел несколько официальных приговоров к смертной казни. При этом преступление пленного немецкого офицера формулировалось как „измена родине“. Непонятно только, о какой родине шла речь. Логика Мехлиса часто была совершенно необъяснима.

Документов канцелярии Мехлиса на Крымском фронте сохранилось много. У него был очень странный почерк. С первого взгляда казалось, что писал неграмотный человек, ибо буквы были какие-то изогнутые, корявые, пляшущие. Позже мне разъяснили, что Мехлис учился в еврейской религиозной школе, где его учили ивриту — древнему еврейскому языку. Манеру начертания букв он, якобы, и перенес на русский алфавит. Не в религиозном ли воспитании был заложен характер Мехлиса — его крайняя самоуверенность, избранность, удивительная работоспособность и жестокость, недоверие и подозрительность к людям, преданность идее и полное неприятие критики в свой адрес? Это, очевидно, понимал и К. Симонов. Он мне сказал: „Мехлис — талмудист, фанатик, ему повезло, что во время Гражданской войны он вступил в Коммунистическую партию, сделался военным комиссаром, осуществлял дальнейшую карьеру. А если бы он эмигрировал в Израиль, то там бы стал вторым Бен-Гурионом“.

Крымский фронт располагал значительным количеством оружия и боевой техники. В частях фронта было 709 полевых, 216 противотанковых орудий, 1026 минометов (без учета 50-мм минометов), 72 реактивных установки, 244 зенитных орудий.[13] Вся эта артиллерия была объединена в армейские артиллерийские группы, расположена она была эшелонами и на значительную глубину главной полосы обороны. Штабом фронта был подготовлен план использования артиллерии на случай немецкого наступления. Однако в противотанковой обороне были допущены и серьезные ошибки. Так, например, системы опорных пунктов для противотанковой артиллерии организовано не было. Командование фронта и частей допустило равномерное распределение орудий по всему фронту, а нужно было их ставить только на танкоопасных направлениях. Не было создано сильных подвижных противотанковых резервов и отрядов заграждений из инженерных частей. Надобность в этих мерах была необходима, о чем свидетельствовал уже опыт начала Великой Отечественной войны.

Утром 8 мая Крымский фронт располагал 238-ю исправными танками, которые были объединены в четыре танковые бригады и три отдельных танковых батальона. Правда, большинство танков было устаревших образцов. В течение зимы и весны многие их них неоднократно восстанавливались после неудачных наступательных операций, поэтому материальная часть их не была в удовлетворительном состоянии.[14]

Крымский фронт располагал 209 самолетами-истребителями, 140 бомбардировщиками (сюда вошли также 31 легкий ночной бомбардировщик У-2 и 6 самолетов-разведчиков). Большинство самолетов также было устаревших образцов, материальная часть их сильно была изношена. Истребительная авиация была распределена по армиям, что было неправильно, ибо узкий фронт в этих условиях давал полную возможность единого централизованного руководства. Многие аэродромы были близки к переднему краю, план использования авиации в случае наступления противника составлен не был.[15]

Количество вооружения и боевой техники на Крымском фронте в военно-исторической литературе обычно преувеличивается. Называются такие числа: 3 580 орудий и минометов, 350 танков и 400 самолетов.[16] Это произошло потому, что авторы исследований использовали не фронтовые документы, многие из которых просто погибли, а данные Генерального штаба, где за Крымским фронтом числилось больше техники и оружия, нежели было в наличии. В действительности вся эта „лишняя“ техника была утрачена в ходе наступательных боев зимой и весной 1942 г. и в свое время не была списана.

Говоря о недостатках и проблемах Крымского фронта, надо отметить еще один существенный элемент. Фронт образовался в результате Керченско-Феодосийской десантной операции конца 1941 г. и начала 1942 г. Таким образом войска на Керченском полуострове оказались оторванными от сухопутных коммуникаций, от Большой Земли. В целом они зависели от морских перевозок по Черному морю и через Керченский пролив.

Зимой 1942 г., на удивление всех, Керченский пролив замерз. Это явление бывало и раньше, но крайне редко. В это время удалось организовать переправу людей, лошадей и легкой техники по льду, но продолжалось это недолго. Затем для переправы всего необходимого фронту стали использовать морские суда, баржи, понтоны. Потребности на Керченском полуострове были очень большие. Здесь начали восстанавливать железную дорогу, но весь подвижной состав фашисты уничтожили или угнали. Тяжелую железнодорожную технику приходилось переплавлять через пролив. Есть фотографии, где видно, как переправляли на баржах паровозы, а пустые цистерны даже вплавь по воде. Из-за действий авиации противника, а также из-за морских мин, которые устанавливали гитлеровцы в морском пространстве около Керчи, перевозки осуществлялись с большим риском. Вследствие этого снабжение войск фронта было нерегулярным. В течение зимы и весны 1942 г. части фронта постоянно испытывали недостатки в топливе, продуктах питания, фураже. Даже на передовой не хватало продуктов питания. Личный состав вынужден был иногда есть мясо убитых или павших лошадей. Не хватало лесоматериалов для покрытия землянок и блиндажей, кольев для сооружения проволочных заграждений, испытывали острый недостаток дров. Неудовлетворительно обстояло дело даже с питьевой водой. В одном из донесений без особого преувеличения говорилось, что „ближайшие озера с пресной водой выпиты войсками“.[17]

В советской исторической литературе как-то не заостряется вопрос об оторванности Крымского фронта от Большой Земли. А ведь наличие Керченского пролива и сложность перевозки через него было самым слабым моментом в обороноспособности этого фронта. Это понимали и оценивали и гитлеровцы, поэтому они в 1942–43 гг. построили через Керченский пролив железнодорожный мост. В советской литературе этот факт почти не отражен, но эту заботу фашистов о снабжении своих войск на Северном Кавказе и на Таманском полуострове надо признать.

Особенно тяжело стало с морскими перевозками в апреле. Одновременно противник усилил бомбардировку Керчи и, особенно, места выгрузки судов. Известный писатель Павленко П. А. после войны вспоминает: „…Вспомним многострадальную Керчь в 1942 г. В этом страшном „тыловом“ городе, бомбимом от зари до зари, всегда что-нибудь горело или взрывалось“.[18]

С целью уменьшения потерь военное командование вынуждено было многие тыловые части и учреждения в Керчи перевести в подземные убежища, которыми здесь с давних времен служили каменоломни. Сюда же потянулись и группы от местного населения со своим скарбом, а некоторые даже со скотом.

С обеспечением войск фронта снарядами и патронами для стрелкового оружия положение было вполне удовлетворительным, но мало было боеприпасов для минометов калибра 82 и 120 мм, а также ручных гранат.[19] Пополнение личного состава на Крымский фронт поступало с задержками. Оно было слабо обучено и требовало дополнительной подготовки не менее еще чем 10–15 дней. Тем более что в основном оно приходило с Кавказа и большая часть из прибывших слабо знало русский язык. В связи с этим среди ветеранов фронта (особенно из рядового состава) после войны было распространено мнение, что неудачи боевых действий на Керченском полуострове связаны с неумением и нежеланием воевать „нацменов“. На Крымском фронте их называли „ялдашами“, что по-азербайджански значило как „товарищ“. Представителей кавказских народностей на этом фронте было действительно много. Три дивизии даже причисляли к азербайджанской, армянской и грузинской республикам, да и в других дивизиях выходцев с Кавказа было много. Так, например, в 63-й горно-стрелковой дивизии 47 % личного состава состояло из нерусских кавказцев, из них 400 человек русский язык совершенно не знали.[20] Сельвинский И. Л., известный советский поэт, воевавший в то время на Крымском фронте в составе редакции газеты „Боевая Крымская“, в своих воспоминаниях, говоря об воинах-азербайджанцах, тоже (очень мягко) коснулся их боеспособности. „Когда у нее (дивизии азербайджанской, прим. А. В. В.) кого-нибудь выбивало из строя, солдаты кучей сбегались вокруг павшего и, не обращая внимания на канонаду, начинали причитать и рыдать над собратом, как дома у тела покойника. Было в этой наивности что-то глубоко человечное, но абсолютно немыслимое в условиях боя. Прошло немало времени, прежде чем удалось вырастить в азербайджанцах военную косточку“.[21]

Мехлис много труда вкладывал в „решение национального вопроса“ на Крымском фронте. Он добивался того, чтобы из кавказских республик личный состав прибывал с их национальными руководителями — советскими и партийными деятелями. Он организовывал шефство некоторых республик над национальными дивизиями, снабжение литературой, газетами, музыкальными инструментами и т. д. При этом следует сказать, что в деятельности Мехлиса на Крымском фронте не надо видеть только отрицательное. Он много занимался партийно-политической работой, был смелым человеком, поэтому его часто видели на передовой, в частях, госпиталях и других учреждениях. Жил он очень скромно в небольшом домике пос. Ленинское. В работе не знал покоя сам и не давал его другим. Он жестко, даже жестоко поступал с лицами, занимавшимися хищением продуктов питания, трусами и паникерами, быстро и результативно реагировал на жалобы раненых и больных в госпиталях. Следует сказать, что он пользовался авторитетом среди рядового состава и даже среди низшего и среднего звена командиров и политработников. В одном из послевоенных солдатских воспоминаний я встретил такой термин: „Крымский фронт имени товарища Мехлиса“.

Между тем фашисты готовились к наступлению. Как раз здесь, на Акмонайском рубеже, они и спланировали нанести первый удар в своей летней кампании 1942 г. Гитлеровцы понимали стратегическое значение Крыма. Здесь шел кратчайший путь с захваченной фашистами Украины на Северный Кавказ. В Крыму, в Севастополе, была главная база Черноморского флота. Наконец, Крым был превосходным плацдармом для базирования авиации. Недаром на одном из совещаний в 1941 г. Гитлер сравнил Крым с авианосцем Советского Союза в его борьбе против румынской нефти».[22]

План по захвату Керченского полуострова гитлеровское руководство разработало к началу мая, он получил название «Охота на дроф». Согласно этому плану гитлеровцы наносили удар на южном крыле Крымского фронта вдоль побережья Черного моря. При этом в ближайшем тылу на побережье высаживался шлюпочный десант. После прорыва главной полосы обороны в образовавшуюся брешь фашисты планировали ввести 22-ю танковую дивизию, которая частью сил должна сделать поворот на север и, выйдя к Азовскому морю, окружить основные силы Крымского фронта. Другая часть дивизии вместе с пехотными соединениями должна была стремительно наступать на Керчь. Следует сказать, что все наступающие дивизии врага значительно усиливались за счет подчинения им наземной артиллерии, саперных войск и зенитной артиллерии. Но главный ударной силой противника должна была стать авиация. 28 марта начальник Генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии Ф. Гальдер, будучи на совещании у Гитлера по поводу планов летней кампании, в своем дневнике записал: «Крым. Керчь — сосредоточение основных сил авиации».[23]

Было ли немецкое наступление на Керченском полуострове для советского командования неожиданным? Трагически неожиданным и неоправданным был только прорыв нашего фронта и затем оставление Керчи и всего полуострова. Разведывательный отдел штаба фронта своевременно вскрыл немецкую группировку против нашего левого крыла. Фронтовые разведчики из всех источников с середины апреля отмечали перегруппировку войск врага, подтягивание к Акмонайскому рубежу из глубины Крыма большого количества танков, интенсивную разведку противника нашей обороны и другие действия, говорящие о предстоящем наступлении.[24] Особенно важными были показания перешедшего на нашу сторону летчика-хорвата, насильно мобилизованного в фашистскую армию. 4 мая во время допроса, который вел С. М. Буденный, летчик показал, что наступление фашистских войск начнется около Керчи 10–15 мая и что после захвата Крыма фашистское командование собирается нанести удар на Ростов и далее на Северный Кавказ.[25]

Несмотря на то, что командование Крымского фронта знало о концентрации крупных сил противника на нашем левом крыле, правильных выводов о направлении главного удара противника заранее сделано не было. Наступление ожидалось в центре Крымского фронта в полосе 51-й армии при общем направлении вдоль железной дороги Владиславовка — Керчь. С учетом этого вероятного направления разрабатывались и контрудары нашими вторыми эшелонами и резервами в случае вклинения противника в нашу оборону. С возможностью наступления противника из района пос. Дальние Камыши вдоль берега Черного моря командование стало считаться только в самые последние дни.[26]

Между тем южный участок Крымского фронта, особенно там, где держала оборону 63-я горно-стрелковая дивизия 44-й армии, был наиболее слабым. Эта дивизия в предыдущих наступательных боях понесла большие потери и имела более 40 % некомплекта в личном составе. Командиры и бойцы устали от многодневных боев и нуждались хотя бы в коротком отдыхе. 29 апреля офицер Генерального штаба при командовании Крымского фронта майор Житник А. в своей докладной записке писал: «Я считаю, что настал момент, когда необходимо либо полностью вывести 63-ю ГСД во второй эшелон (это самое лучшее) или хотя бы по частям. Ее направление — это направление вероятного удара противника… Вряд ли эти войска способны к серьезной, стойкой обороне». На этом документе сохранилась резолюция Мехлиса: «Тов. Вечный, надо подготовить ряд указаний».[27]

Но серьезных мероприятий по укреплению этого участка более боеспособными войсками проведено не было, хотя до немецкого наступления оставалось еще более недели.

Между тем обстановка на левой крыле Крымского фронта становилась все более тревожной. 6–7 мая командование пришло уже к вполне определенным выводам. В этом отношении интересны данные докладной записки помощника начальника оперативного отдела штаба Северо-Кавказского направления от 7 мая. Вот основные выводы этого документа:

1. Наступление противника следует ожидать 8–9 мая силами трех дивизий и одной танковой дивизии на участке 44-й армии.

2. Возможен массированный удар самолетов.

3. Возможна высадка десанта на шлюпках.

Как видим, оперативный план гитлеровцев был в основном раскрыт накануне начала наступления. Советские оперативные работники штаба не упустили даже такую деталь как шлюпочный десант в тылу нашей обороны. В этом же документе был сделан и оптимистический прогноз на будущее: «В первый день наступления противник достигнет успехов, которые будут затем полностью ликвидированы нашим контрударом».[28]

В этой с каждым часом угрожающей обстановке командование Крымского фронта решило пойти на ряд существенных дополнительных мер. 6 мая начальник штаба фронта Вечный П. П. обратился в Военный совет фронта (Странно: а почему в той сложной обстановке не прямо и непосредственно к Козлову Д. Т.?) с предложением о выводе в резерв 47-го армейского полевого управления с подчинением ему войск 151-го укрепленного района, дивизий и частей фронтового подчинения. Причем части и соединения, входящие в состав управлению 47-й армии и державшие оборону на переднем крае, как видно из предложений, планировалось оставить на своих местах и передать 51-й армии.[29] Таким образом, Вечный П. П. для укрепления обороны предлагал создать второй эшелон фронта. Это было правильное, хотя и очень запоздалое решение. Сохранился документ, из которого видно, что такой Военный совет состоялся в 7 мая в 23.45. В нем рукой Вечного поставлена дата предполагаемого немецкого наступления «10–15 мая», исправленная затем на «8–15 мая». В этом документе названы и вероятные направления наступления противника. Причем, немецкое запланированное направление вдоль Черного моря стоит на последнем месте.[30]

Осуществить эти мероприятия из-за недостатка времени, конечно, не удалось. Заканчивались последние часы перед немецким наступлением, но затишья не было. Как раз наоборот: 7 мая противник усилил массированные налеты своей авиации по нашим аэродромам, складам и переднему краю. В одновременном налете участвовало до 150 бомбардировщиков. Но это была еще прелюдия, основные действия начались на следующий день.