2. Коррупция: понятия, формы проявления и факторы, способствующие ее росту Субъекты коррупционных отношений

Историко-правовые исследования неопровержимо доказывают, что коррупция в обществе существовала всегда. Этимологически термин «коррупция» происходит от латинского слова corruptio, (порча, подкуп). Эти два слова определяют понимание коррупции. Приставка «cor» как бы «приглашала» совместно нарушать закон, договор, с самого начала определив, что коррупция — преступление, имеющее соучастников, т. е. коррупция имеет свой обязательный отличительный признак — наличие лица подкупающего (коррумпатор[68]) и лица подкупаемого (коррупционер[69]), а в необходимых случаях и связующего их звена, которым является корруптёр.[70]

Ранние упоминания об этом явлении, поразившем государственную службу, можно обнаружить в архивах Древнего Вавилона, сформировавшихся приблизительно 4,5 тыс. лет тому назад. Однако зарождение коррупции как социального явления начинается с того момента, как только появились носители власти, облеченные особыми полномочиями. В большей или меньшей степени это деяние было присуще всем временам и народам, приобретая временами характер «бытового явления».

В исторических документах и нормативно-правовых актах прошлого использовались юридические понятия «посул», «мздоимство», «лихоимство», «казнокрадство», «взяточничество», «злоупотребление служебным положением», «попустительство» и т. п., которые в настоящее время воспринимаются как отражение отдельных проявлений коррупции, превратившейся в последние годы в фактор, угрожающий устоям российской государственности, конституционной законности и безопасности граждан. Как юридический термин слово «коррупция» впервые в нашей стране было использовано в правовой научной литературе А. Я. Эстриным п 1913 г.[71]

Являясь сложным социальным явлением, коррупция до сих пор не получила общепринятого определения, и часто это слово имеет разное толкование. В специальной литературе можно встретить различные определения коррупции, которые делают акцент на той или иной стороне этого феномена. Так, например, существует мнение, что коррупция это то, что на русском языке давно называется взяточничеством. Еще в конце XIX века русский ученый И. П. Липранди писал: «То что у нас подразумевается под словом «взятка» у других европейских пародов буквально называется: лихоимство, подкуп, совращение, вымогательство, корыстолюбие. Так, например, на французском corruption, extortion; на немецком Bestechung, Erpressung; на английском bribery, extorsion».[72] Такое понимание, сводящееся только к взяточничеству, представляется неправильным, так как понятие коррупции намного шире понятия взяточничества, и они не могут быть использованы в качестве синонимов.

Более позднее толкование данного слова в русском языке носило многозначный характер: переводилось и как подкуп, и как порча, и как разложение,[73] и даже как «злоупотребление служебным положением в корыстных целях».[74] Такое широкое толкование коррупции означает объединение под одним термином очень разных по своей криминологической характеристике явлений: и хищений, и должностных преступлений, и подкупа-продажности, что по нашему мнению является верным, только в том случае, если, говоря о порче, разложении, применительно к коррупции мы подразумеваем не «саморазложение» и порчу сами по себе, а разложение, порчу и «совращение» одного субъекта другим. В противном случае это уже не будет являться коррупцией.

С учетом изложенного, представляется более точным определение, предложенное известным отечественным ученым в области борьбы с организованной преступностью и коррупцией профессором А. И. Долговой, которая считает, что под коррупцией нужно понимать «социальное явление, характеризующееся подкупом — продажностью государственных или иных служащих и на этой основе корыстным использованием ими в личных, либо в узкогрупповых, корпоративных интересах официальных служебных полномочий, связанных с ними авторитета и возможностей».[75]

Как показывает анализ российского уголовного законодательства, многие преступления против государственной власти, государственной и иной службы имеют составы, являющиеся по своей сути коррупционными. Это прежде всего взяточничество (ст. 290–291 УК РФ), а также связанные с ним злоупотребление должностными полномочиями (ст. 285 УК РФ), превышение должностных полномочий (ст. 286 УК РФ), незаконное участие в предпринимательской деятельности (ст. 289 УК РФ), служебный подлог (ст. 292 УК РФ), привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности (ст. 299 УК РФ), незаконное освобождение от уголовной ответственности (ст. 300 УК РФ), преступления против интересов службы в коммерческих и других организациях (ст. 201–204 УК РФ) и целый ряд иных преступлений, в том числе в сфере компьютерной информации: неправомерный доступ к компьютерной информации лицом с использованием своего служебного положения (ч. 2 ст. 272 УК РФ) и др.

Коррупция многообразна в своих проявлениях. Нередко она выражается, с одной стороны, в использовании служащими своего статуса для получения незаконных преимуществ (продажность), а с другой — в предоставлении служащему таких преимуществ. Традиционно считается, что в противоречивом единстве этих сторон (с точки зрения большей общественной опасности) доминирует продажность. Исторически различающимися в российском общественном мнении и праве формами коррупции были мздоимство — получение в установленного законом порядка лицом, состоящим на государственной или общественной службе, каких-либо благ за совершение законных действий (бездействия) по службе и лихоимство — получение тем же лицом каких-либо благ за совершение по службе незаконных действий (бездействия). Мздоимство и лихоимство могут проявляться на всех уровнях системы власти, при этом размеры и виды благ, а также и масштабы вредного воздействия на общество могут варьироваться бесконечно.[76]

События начала 20-х годов убедительно свидетельствуют, что наряду с традиционными формами проявления взяточничества, такими, как дача и получение взятки, посредничество во взяточничестве и вымогательство взятки, возникло новое явление — так называемые «скрытые взятки» или «скрытое взяточничество», которые до введения НЭПа практически не встречались в правоохранительной и судебной практике РСФСР или были в единичных случаях и, что самое главное, в соответствии с действующим в то время законодательством не являлись уголовно наказуемыми. Согласно архивным и юридическим источникам, скрытые взятки выражались в форме:

• не предусмотренного законом получения должностным лицом, исполняющим по поручению государства какие-либо контрольные и ревизионные функции, различного материального довольствия (пайковое довольствие, наградные и т. д.) от подконтрольных ему предприятий и учреждений;

• получения государственным служащим денежного и иного вознаграждения или довольствия (квартирное довольствие, транспорт и т. д.) за участие лично или через посредников в товарообменных или торговых сделках между предприятиями или учреждениями, где это лицо, путем незаконного совместительства, состоит на службе, а также получение теми же лицами и в тех же случаях не постоянной заработной платы, а «комиссионных», «наградных», «организационных» или за «содействие», которые выплачивались нерегулярно, а от случая к случаю;

• попустительства на службе путем непринятия сотрудниками контрольно-ревизионных органов действенных мер при обнаружении злоупотреблений в подотчетном учреждении с целью перехода на работу в это учреждение.

Помимо перечисленных форм проявлений взяточничества, довольно широко было распространено такое явление, как кумовство, т. е. служебное покровительство родственникам и «своим людям», которое относилось к разряду так называемых «труднодоказуемых взяток».[77] Этому тоже не наказуемому в уголовном порядке явлению были присущи следующие признаки:

• оказание должностным лицом в корыстных целях влияния на хозяйственную деятельность подконтрольных ему государственных и частных предприятий, в которых он незаконно совмещает службу, путем понуждения их к заключению договоров между собой, убыточных для государства;

• продажа государственными служащими информации заинтересованным лицам и учреждениям о кредитоспособности отдельных предприятий и граждан, о выездах за границу, оптации,[78] ценах на товары, их местонахождении и об условиях приобретения;

• организация частных предприятий должностными лицами, использующими при этом свой статус, участие в руководстве этими предприятиями, обеспечение им привилегированного положения и предоставление льгот с отвлечением государственных ресурсов;

• использование должностным лицом из личной или корпоративной корыстной заинтересованности своего служебного положения для транспортировки коммерческих грузов по специальному железнодорожному маршруту, предназначенному для перевозки только государственного имущества, с использованием государственного подвижного состава. Вышеизложенный перечень не является исчерпывающим, но даже он свидетельствует о том, что, говоря о скрытом взяточничестве, речь шла о коррупции (в сегодняшнем понимании этого слова), т. е. явлении гораздо более широком в уголовно-правовом смысле, чем взяточничество. В дальнейшем это понятие развивалось Декретом СНК РСФСР от 21 декабря 1922 г. «О временных правилах службы в государственных учреждениях и предприятиях»,[79] а также циркуляром НКЮ от 14 февраля 1923 г.[80]

Анализ архивных материалов показывает, что, в связи с усилением борьбы с преступностью, приданием ей общегосударственных масштабов, в коррупционной деятельности должностных лиц наметились новые тенденции. Так, например, выявленные РКИ в 1923 г. факты злоупотреблений должностных лиц при осуществлении контрактов и подрядов в хозяйственных государственных предприятиях свидетельствовали о возникновении коррупционных отношений качественно нового содержания. Выделение денежных и продовольственных ресурсов на поддержку кооперативного торгового аппарата; поручение частным лицам права заключать от имени государственного предприятия коммерческие сделки за комиссионное словесное соглашение[81] — внешне представлялись своеобразной заботой руководителей предприятий об экономических интересах общества и государства. При этом юридическая природа указанных отношений не подходила ни под одну из действующих служебно-правовых или частно-договорных категорий. Думается, распространенность этих видов коррупции определялась не только отсутствием специальной ответственности за их совершение.[82]

Причину такого положения дел Ф. Э. Дзержинский видел в социальном составе государственного и хозяйственного аппарата. «Советское государство вынуждено все свои аппараты для организации административного управления, производства, сбыта, планирования, хранения, финансов и т. д. формировать на 99,9 % из среды… интеллигенции, бывших собственников, дельцов, банкиров, коммерсантов и их бывших приказчиков. Элементы эти во всей своей массе не только чужды интересам Советского государства… но активно враждебны…».[83] Видя богатые возможности извлечения личной выгоды из административных полномочий, «наши аппараты сделались самоцелью для кормления тех, кто не желает работать непосредственно физическим трудом… Главное и основное у них (служащих) — личное обогащение. И НЭП, который дает возможность накопления, создает и для них условия этого обогащения».[84] В годы НЭПа, как и в настоящее время, фиксировалось немало фактов поступления государственных служащих на службу («по совместительству») в коммерческие структуры или создания таковых под своим патронажем. Нередки случаи, когда родственники государственных служащих независимо от их профессиональной квалификации назначались на «доходные места» в коммерческих организациях.

Показательна оценка деловых качеств и профессиональной компетенции руководителей наркоматов и других советских хозяйственных органов, сделанная по заданию Ф. Э. Дзержинского Информационным отделом ЭКУ ГПУ в марте 1923 г. В своих материалах чекисты обращали внимание руководства страны на то, что из-за некомпетентности и отсутствия персональной ответственности должностных лиц практически любого государственного органа разные мошенники и авантюристы легко получали на своих прошениях, заявках и т. п. разрешительные визы, резолюции руководителей этих ведомств. «Этот порядок был хорош до революции, когда во главе… стояли спецы, при этих условиях подпись идентична ответственности. Но этот порядок никуда не годится в наших условиях, когда в силу политических условий во главе… в большинстве случаев стоят люди, не располагающие ни знанием, ни опытностью, когда по существу все ответственные должности Республики являются… только подготовительным классом для государственной деятельности».[85] При этом необходимо отметить, что подобные прошения, снабженные соответствующей резолюцией высокопоставленного чиновника, являлись весьма ценным продуктом для рынка коррупционных услуг.

Советские юристы, участвовавшие в судебных процессах 20-х годов по хозяйственным и должностным делам, отмечали, что наряду с такими традиционными проявлениями коррупции, как взяточничество, злоупотребление властью, скрытые взятки и др., «представляющими… серьезную угрозу работе государственного аппарата, мы находим и факты прямого нападения на хозяйственную устойчивость Советской власти со стороны… бывших собственников и других чуждых социалистическому строительству людей», т. е. экономическую контрреволюцию. Своеобразие экономической контрреволюции, по их мнению, заключалось в том, «что преступное действие, совершаемое кем-либо даже в интересах… его бывшего хозяина и следовательно субъективно преследующее… частную цель служения частным интересам… неизбежно… направляется против интересов… государства и не может не угрожать основным хозяйственным завоеваниям пролетарской революции… Отсутствие в деятельности таких «героев вредительства» ясно сознаваемой ими политической цели, как цели контрреволюционного свержения Советской власти, ни в какой мере не давало… основания рассматривать их контрреволюционную работу в хозяйственной области иначе, как экономическая контрреволюция.

Для состава (преступления — Авт.) экономической контрреволюции достаточно наличия таких действий в хозяйственной области, которые заведомо для совершающего их должны были или могли привести к подрыву хозяйственной мощи советского государства, к ослаблению или свержению Советской власти, хотя бы прямо на эту цель они не направлялись».[86]

Отмеченные юристами 20-х годов проявления коррупции были отражены, в частности, в Положении об Экономическом управлении ГПУ от 30.01.1923 г. Отдельные из задач заключались в раскрытии организаций и выявлении лиц, «противодействующих в контрреволюционных целях нормальной деятельности хозяйственных учреждений или предприятий» или использовании их в тех же целях (ст. 63, 68 УК РСФСР), борьбе «со злоупотреблениями властью, превышением или бездействием власти… повлекшим за собой заключение явно убыточных договоров и расточение государственного состояния» (ст. ПО УК РСФСР), борьбе со взяточничеством (ст. 114 и 114-а УК РСФСР), борьбе «с заведомо злонамеренным неисполнением обязательств по договорам хозорганами и спекуляцией авансами» (ст. 130 УК РСФСР).[87]

Причины коррупции, как и у любого иного антиобщественного явления, предопределяются целым комплексом социальных противоречий. Проведенный анализ явлений, обусловивших интенсивное проникновение коррупции в экономическую сферу государства, свидетельствует, что в основном речь шла о традиционных кризисных феноменах. Часть из них носит неизбежный для любой крупной экономической реформы характер. Другая — плод политических ошибок или просчетов, в значительной степени объективно обусловленных коррумпированностью части служащих государственного аппарата.

Материалы расследований коррупционных преступлений 20-х гг. показывают множественность обстоятельств, способствующих возникновению и реализации преступного намерения. Ими являются в подавляющем большинстве факторы организационно-хозяйственного характера. Одним из самых характерных условий, способствующим распространению коррупции в период НЭП, являлось плохое состояние контроля и учета. Оно фигурирует в большинстве изученных материалов. Само это обстоятельство многогранно и складывается из многочисленных недостатков, относящихся к учету и контролю. К ним можно отнести:

1) недостатки в организации учета, отчетности, оформление хозяйственных операций по сдаче в аренду государственного имущества;

2) недостатки в документальном оформлении поставок материальных ценностей;

3) недостатки в контроле за хранением и расходованием сырья и за качеством изготовляемой продукции;

4) неудовлетворительный контроль за выдачей бланков строгой отчетности (доверенностей, накладных и др.);

5) недостатки в учете и контроле за хранением и транспортировкой материальных ценностей;

6) недостатки в учете и контроле в начислении заработной платы и других денежных выплат при расчетах с другими государственными и частными организациями.

Основными причинами роста распространенности данного явления в этот период, как отмечало партийное руководство страны, были: «общая некультурность, экономическая некультурность и экономическая отсталость страны»; попустительство ответственных руководителей государственных- учреждений, оправдывающих взятку интересами своего предприятия; «замена нормальных взаимоотношений между органами — отношениями взаимной купли».[88]

На рост взяточничества и коррупции влияли также: неэффективный контроль за заключением различных договоров между государственными учреждениями и предприятиями с частными предпринимателями. «И это несмотря на всяческий контроль, который был фактически бесконтрольностью, безответственностью».[89] Отсутствие публичного контроля за порядком использования государственными органами частного посредничества;

— отставание правового регулирования от возникающих новых общественных отношений в условиях НЭП. Отсутствие законодательного регламентирования прохождения государственной службы;

— недостатки в организации и деятельности правоохранительных органов, ведущих борьбу с этими явлениями, — «организационные дефекты».[90] Центральная Комиссия по борьбе со взяточничеством при Народном комиссариате внутренних дел (НКВД) считала, что «одним из основных условий, способствующих взятке, является с одной стороны обстановка прохождения деловых бумаг, допускающая непосредственную деловую связь только двух персонажей — заинтересованного лица и служащего, разрешающего или направляющего данное дело, и исключающая у просителя возможность объективного, правильного, законного хода дела»;[91]

— нарушение процедуры судопроизводства в корыстных целях;

— значительное увеличение численности государственного аппарата;

— низкий имущественный статус государственного служащего. Ничтожная по своим размерам заработная плата и постоянные, многомесячные задержки с ее выплатой создали такие условия, при которых, по словам Ф. Э. Дзержинского, «наши низшие советские служащие находятся в таком материальном положении, что они совершенно не заинтересованы в тех аппаратах, в которых они служат»;[92]

— низкие нравственные принципы отдельных государственных служащих;

— некомпетентность значительного числа государственных служащих и др.

Не менее важным фактором бурного развития коррупции в экономике в период НЭП явилось отсутствие криминологической экспертизы, принимаемых руководством страны решений по экономическим вопросам, и действенного механизма контроля за деятельностью участников товарно-денежных отношений.

В начальный период НЭПа вступили в законную силу различные нормативные акты, которые законодательно закрепили уголовную ответственность за коррупционные преступления.

Так, например, 16 августа 1921 г. был принят Декрет СНК РСФСР «О борьбе со взяточничеством»[93] (далее — Декрет), внесший ряд новелл в законодательство по сравнению с ранее действовавигим Декретом СНК РСФСР от 8 мая 1918 г. «О взяточничестве». В ст. 1 Декрета законодатель дал более сжатую и четкую дефиницию понятия взяточничества, определил субъекты получения взятки, конкретнее описал характер действия, выполняемого за взятку. Так, указанием па получение или попытку получения взятки «в каком бы то ни было виде», во-первых, было объединено получение взятки и покушение на получение взятки, а во-вторых, законодательно закреплена возможность уголовного преследования за проявления коррупции в форме «скрытого взяточничества». Другой новеллой Декрета стала ст. 3, которая ввела новый состав — ответственность за посредничество во взяточничестве и за «укрывательство взяточников». В ней вопросы соучастия подробно не рассматривались, так как Руководящие начала по уголовному праву РСФСР (далее — Руководящие начала), действовавшие в то время, давали указания об ответственности подстрекателей (ст. 23) и пособников (ст. 24). Тем не менее, законодатель счел необходимым специально сказать об ответственности укрывателей, которые согласно Руководящим началам признавались пособниками. В отличие от своего предшественника Декрет содержал указание об условии освобождения за дачу взятки. В ст. 4 указывалось: «Лицо, давшее взятку, не наказывается, если оно своевременно заявит о вымогательстве взятки или окажет содействие раскрытию дела о взяточничестве».

В развитие этого 1 июня 1922 г. вступил в действие Уголовный кодекс РСФСР, в котором уголовной ответственности за взяточничество были посвящены ст. 114 и 115 У К РСФСР.[94] В отличие от Декрета, указанные статьи УК РСФСР более точно и дифференцированно определяли наказание за взяточничество. Минимальное наказание предусматривалось за посредничество во взяточничестве или за укрывательство взяточничества — до двух лет лишения свободы с конфискацией имущества или без таковой. За дачу взятки, если нет условий, освобождающих от ответственности, могло быть назначено лишение свободы на срок до трех лет. За получение взятки без отягчающих обстоятельств следовало наказание — до пяти лет лишения свободы с конфискацией имущества или без таковой, а при отягчающих обстоятельствах и за провокацию взятки преступник приговаривался к лишению свободы не ниже трех лет со строгой изоляцией или к высшей мере наказания.

Таким образом УК РСФСР допускал назначение за взяточничество высшей меры наказания. Если раньше высшая мера наказания за взяточничество применялась в порядке чрезвычайного судопроизводства, то теперь она могла назначаться судами на основании закона, действующего в обычных условиях.

Но всех этих мер оказалось недостаточно. Осенью 1922 г. вследствие резкого увеличения количества фактов проявления коррупции в форме взяточничества, законодатель внес изменения и дополнения в УК РСФСР, направленные на ужесточение карательной политики государства по борьбе с этим преступлением. Так, постановлением ВЦИК и СНК от 9 октября 1922 г. был изменен текст ст. 114 УК РСФСР и введено наказание за получение взятки в «виде лишения свободы на срок не ниже одного года с конфискацией имущества или без таковой». Получение взятки, совершенное при отягчающих обстоятельствах, наказывалось по ч. 2 указанной статьи «лишением свободы со строгой изоляцией на срок не ниже трех лет и в особо отягчающих обстоятельствах высшей мерой наказания с конфискацией имущества».[95] Этим же постановлением в УК РСФСР была введена новая статья — 114а, карающая за дачу взятки, посредничество во взяточничестве, оказание какого-либо содействия или неприятие мер противодействия взяточничеству. Уголовное наказание по ст. 114а законодатель определил такое же, как и предусмотренное ч. 1 и 2 ст. 114 УК РСФСР.[96]

В развитие этого 19 октября 1922 г. постановлением Президиума ВЦИК «О борьбе со взяточничеством» была введена обратная сила закона на преступления, совершенные до опубликования статей 114 и 114а УК РСФСР.[97] Это позволило, например, судебной коллегии Верховного Суда РСФСР 7 июня 1923 г. применить вышеуказанные статьи УК РСФСР к преступникам, проходившим по делу «Гукон» (преступление было совершено в 1921 г.) и приговорить организаторов к высшей мере наказания — расстрелу, а остальных к 10 годам тюремного заключения со строгой изоляцией.

В процессе накопления правоприменительной практики по внесенным поправкам и добавлениям в УК РСФСР 1922 г. судам и трибуналам предписывалось особое внимание обращать на то, «направлено ли преступление против государства или отдельной личности, совершено ли преступление из низменных, корыстных побуждений или без таковых и совершено ли преступление группой (шайкой, бандой) или одним лицом. Само собой разумеется, что наказание должно быть применено максимальное и надлежит избегать понижения меры наказания».[98]

Особое беспокойство у руководства государства вызывала организация и проведение сдачи предприятий в аренду частным лицам.

Желание ужесточить борьбу со взяточничеством и коррупцией, придать ей не только уголовную, но и политическую окраску приводило подчас к нарушениям законности. Так, например, в феврале 1923 г. в Москве разбиралось дело сотрудников Центросоюза, обвиняемых в коррупционных правонарушениях (оказание должностными лицами в корыстных целях влияния на хозяйственную деятельность подконтрольных им государственных и частных предприятий, в которых они незаконно совмещали службу, путем понуждения их к заключению договоров между собой, убыточных для государства; продажа государственными должностными лицами информации заинтересованным юридическим и физическим лицам о ценах на товары, их местонахождении и об условиях приобретения; организация должностными лицами государственных предприятий частных фирм, участие в их руководстве и использование своего статуса для обеспечения им привилегированного положения и др.). Указанные деяния полностью попадали под действие циркуляра НКЮ от 9 октября 1922 г. № 97 «Об объеме понятия взятки»[99] и постановления ВЦИК от того же числа, связанные с юридическим расширением понятия взяточничества. Но, невзирая на это, государственный обвинитель, ссылаясь по аналогии наст. 10 УК РСФСР, квалифицировал эти преступления по ст. 63 УК РСФСР, карающей за контрреволюционные преступления.[100]

Непонимание различия экономической контрреволюции от родственных ей, но отнюдь не совпадающих с пей преступлений — должностных или хозяйственных, охватываемых другими статьями УК РСФСР и характеризуемых иными чертами и иными составами, на практике нередко приводило к слишком распространительному толкованию текста ст. 63 УК РСФСР, к неправильному ее применению в делах, не являющихся делами экономической контрреволюции. Именно это обстоятельство вызвало в свое время к жизни специальный циркуляр НКЮ, воспрещавший квалифицировать те или иные преступления по ст. 63 УК РСФСР без особого каждый раз разрешения центральной прокуратуры.[101]

Анализ ст. 58 и статей УК РСФСР, предусматривающих уголовную ответственность за взяточничество, дает основание предположить, что основной причиной такого толкования правоприменителем указанных статей УК РСФСР являлось то, что согласно текста ст. 58 УК РСФСР наказание в виде высшей меры является в ней основным (базовым), а возможность назначения наказания в виде лишения свободы при смягчающих обстоятельствах по этой статье пояснялась лишь оговоркой. Между тем высшая мера по ст. 114 и 114а УК РСФСР предусматривалась законодателем лишь при особо отягощающих обстоятельствах.

Наряду с этим в целях обеспечения снижения распространенности коррупционных правонарушений среди государственных служащих стало больше внимания уделяться вопросам разработки и внедрения в практику превентивных антикоррупционных положений на основе гражданского, трудового, административного и иных отраслей права.[102]

Так, ГК РСФСР 1922 г. имел целый ряд статей явно антикоррупционного характера. В ст. 1 было записано: «Гражданские права охраняются законом за исключением тех случаев, когда они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением». Согласно судебной практике собственник обязан был использовать свое имущество (речь идет об орудиях труда, зданиях и т. п.) таким образом, чтобы не только не навредить обществу, но и принести ему максимальную пользу. По решению суда хозяин мог быть лишен своего имущества в случае отказа от его эксплуатации, не использования «сообразно хозяйственному назначению» или уничтожения.[103] Т. е. собственник, например завода, не имел права перепрофилировать производственное предприятие в торговое, «порезать» основные средства производства на металлолом, а на месте заводских корпусов построить казино. Не могла тогда идти речь и о принудительном банкротстве предприятий с дальнейшим сносом его производственных помещений с целью захвата дорогостоящей земли в центре города для строительства элитного жилья, ресторанов, игровых клубов и т. п.

Основаниями возникновения обязательств ГК РСФСР 1922 г. в числе одних из основных называет неосновательное обогащение и причинение вреда (ст. 106). Эти нормы права были призваны в первую очередь защитить интересы государства. В частности, ст. 30 ГК РСФСР 1922 г. о недействительности сделки, совершаемой «с целью противной закону или в обход закона, а равно сделка, направленная к явному ущербу для государства». Дополнение системы предупреждения коррупции правом государственных органов на вмешательство в сделки между любыми субъектами гражданско-правовых отношений давало возможность своевременно предотвратить наступление невыгодных (убыточных) для государственного сектора экономики последствий и являлось действенной превентивной антикоррупционной мерой в отношении организованных проявлений коррупции.

В целях законодательного закрепления прав и обязанностей советских служащих 21.12.1922 г. были введены в действие Временные правила о службе в государственных учреждениях и предприятиях (далее — Временные правила[104]), в которых предусматривался целый ряд антикоррупционных ограничений для государственных служащих, направленных на предупреждение правонарушений, создающих условия для коррупции. Так, Временные правила запрещали принимать на государственную службу и находиться на ней лицам:

— «коим служба в государственных учреждениях и предприятиях запрещена судебным приговором» (ст. 1);

— «соединенных между собой близким родством или свойством», если это «связано с подчиненностью или подконтрольностью одного из них другому», за исключением «лиц, занимающих подчиненные или подконтрольные должности по выборам» (ст. 2);

Предусматривалось и ограничение гражданской правоспособности государственных служащих. В частности, в ст. 3 Временных правил им запрещалось:

— лично или через подставных лиц быть участниками какого-либо частного или торгового промышленного предприятия;

— заниматься подрядами и поставками;

— участвовать в договорах промышленной аренды;

— вступать с государственными учреждениями и предприятиями в коммерческие отношения, «а равно быть поверенным третьих лиц по делам учреждений и предприятий, в которых они (поверенные) состоят на службе»;

— «совмещение государственной службы со службой в частных учреждениях». Совмещение должностей в нескольких государственных учреждениях или предприятиях допускалось с разрешения их руководителей (ст. 4) и если эти учреждения или предприятия или. совмещаемые должности не состояли в «контрольной» или «административно-хозяйственной» зависимости (ст. 5).

За нарушение Временных правил сотрудниками государственных учреждений и их руководителями предусматривалась ответственность по трудовому и уголовному законодательству. Так, например, за невыполнение предписаний ст. 3 и 5 виновные отдавались под суд по ст. 114 и 114-а УК РСФСР.

В развитие этого в 1923–1924 гг. был разработан проект Положения о государственной гражданской службе. Так, ст. 37 обязывала служащего при получении от начальника явно незаконного распоряжения, исполнение которого карается уголовным законодательством, не исполнять его, и немедленно сообщить об этом высшему в административном порядке начальнику того лица, от которого последовало незаконное распоряжение.

Помимо этого государственным служащим запрещалось:

• участвовать лично или через доверенных лиц в торгах по продаже имущества учреждениям, в которых они состоят на службе или связаны с ними в контрольном или административном отношении;

• приобретать от указанных учреждений имущество;

• входить с ними в подрядные или другие имущественные сделки лично или через доверенных лиц;

• быть поверенными по делам частных лиц или других учреждений кроме тех, в которых они состоят па службе;

• служить и принимать в какой бы то ни было форме участие в работе частных промышленных, торговых предприятий и организаций;

• состоять пайщиками или членами частных промышленных и торговых обществ, акционерных компаний и т. п. (ст. 53).

За нарушение служащими этих требований могла устанавливаться дисциплинарная, гражданско-правовая, уголовная ответственность (ст. 61–62).[105]

Одним из направлений специального предупреждения коррупции являлось установление контроля за доходами государственных служащих и исполнением требований Положения о государственной гражданской службе.[106]

Помимо этого, антикоррупционные меры в системе государственной службы нашли свое отражение и в ведомственных нормативных актах. Так, например, в 1922 г. Революционный Военный Совет Республики принял решение сократить до минимума товарообменные операции в войсках и ведомственных учреждениях, категорически запрещалась выдача мандатов фирмам-посредникам. Особо указывалось на недопустимость участия военнослужащих лично или через своих близких родственников в различных гражданско-правовых сделках в качестве посредников. Виновные в несоблюдении этого подлежали уголовной ответственности по ст. 105, 114,114а УК РСФСР.[107]

В ноябре 1921 г. специальная комиссия ВЦИК выявила ряд злоупотреблений НЭПманов на арендованных ими у государства предприятиях.[108] В связи с этим В. И. Ленин 22 ноября запросил Народный комиссариат Рабоче-крестьянской инспекции РСФСР (далее — НКРКИ, РКИ) о том, как проводится контроль за предприятиями, арендованными частниками. На этот запрос нарком РКИ И. В. Сталин сообщил, что «подобные безобразия» характерны для арендованных предприятий по всей России. Но НКРКИ может с этим бороться только косвенно, в порядке ревизии органов государства, сдавших предприятия в аренду частникам, поскольку на арендованные предприятия деятельность РКИ не распространяется. И. В. Сталин писал, что ВЧК имеет больше возможностей бороться с этим злом, но у нее нет толковых людей для соответствующей работы в общероссийском масштабе, ввиду чего приходится ограничиваться эпизодическими действиями. «Лучшее средство, — утверждал Сталин, — установить личную ответственность (особым декретом) начальников сдающих в аренду хозорганов с тем, чтобы в случае обнаружения безобразий… обязательно расстрелять в первую голову начальника, сдавшего в аренду хозоргана и лишь во вторую очередь — вора-арендатора».[109]

Обеспокоенный наличием пробелов в законодательстве по контролю за частнокапиталистической деятельностью В. И. Ленин 14 февраля 1922 г. запросил Народный комиссариат юстиции РСФСР (далее — НКЮ) о компетенции в этой области РКИ.[110] В ответе утверждалось, что арендованные предприятия не подлежат ревизии НКРКИ. В письме наркому НКЮ Д. И. Курскому от 15 февраля 1922 г. В. И. Ленин подчеркнул, что «арендуемое у Соввласти предприятие есть тоже советское предприятие»[111] и вследствие этого надо «спешно выработать ясный и точный закон о распространении на все и всякие (и частные, и кооперативные, и концессионные и т. п.) учреждения и предприятия права РаКрина ревизовать и осведомляться».[112]

В развитие этого 24 февраля 1922 г. вышел Циркуляр Верховного Трибунала ВЦИК, в котором предписывалось «признать ударными задачами по борьбе» с этими явлениями и «карать жестоко арендаторов и поставщиков и подрядчиков в случаях несоблюдения ими договорных условии…».[113]

С целью усиления контроля над частной торговлей, крупный торговый капитал привлекался к операциям на товарных биржах. Весной 1922 г. был проведен первый опыт регистрации частных сделок, но он дал отрицательные результаты: частники уклонялись от регистрации. Тогда в июне 1922 г. ВСНХ принял решение об обязательном порядке регистрации сделок. Помимо этого, государством использовались и другие средства: изъятие из частного сектора и монополизация в руках государства права на торговлю некоторыми товарами; налоговое обложение частной торговли; экономическое регулирование торговли путем выступления государственных торговых учреждений на свободном рынке и их конкурентной борьбы с частными торговцами; наконец, законодательное и административное регулирование торговли. Для борьбы же с попытками частника выйти за установленные рамки, государство активно использовало судебные и административные органы.[114]

Так, на 4-м Всероссийском съезде деятелей советской юстиции, проходившем в январе 1922 г. отмечалось, что «революционная законность — это установление такого правопорядка в государстве, при котором каждому гражданину предоставляется совершать то, что законом не запрещено, с одной стороны, и наказуется всякое деяние, квалифицируемое законом, как преступление, — с другой».[115]

В циркуляре Народного комиссариата юстиции (далее — НКЮ) «О мерах по борьбе со взяточничеством» от 25 сентября 1922 г. № 86 власти впервые публично признали «чрезвычайный рост преступлений, предусмотренных ст. 114 Уголовного Кодекса (дела о взяточничестве)», который «заставил руководящие учреждения советской власти обратить особое внимание на борьбу с этими преступлениями…».[116]

Борьба с этого момента стала носить более гласный характер. Вышеуказанный циркуляр предписывал активнее использовать для этого печать, «дабы создать по всей Республике впечатление единой массовой и организованно-проводимой судебно-карателыюй кампании».[117]

По лозунгу В. И. Ленина, провозглашенному на XI съезде РКП(б) (март-апрель 1922 г.), каждый коммунист должен был «учиться торговать». По оценкам российских экономистов, находившихся в эмиграции, в первой половине 1922 г. «ответственные работники» различных государственных предприятий и организаций «усердно проходили эту науку; тем более что сочетание бесконтрольной власти с торговыми операциями щедро вознаграждало изучавших». С этого момента начинается ускоренный процесс первоначального накопления капиталов. Взяточничество и коррупция проникли в РКП(б).

Свою распространенность среди членов РКП(б) коррупция получила еще в гражданскую войну, в период которой отдельные функционеры, используя свои властные полномочия в личных корыстных целях, совершали различные злоупотребления, присвоения материальных ценностей, взяточничество и другие правонарушения. По свидетельствам очевидцев тех событий, к окончанию гражданской войны разложение отдельных партийных работников стало нескрываемым и очевидным для окружения. Самовольно, под дачи, ими захватывались подмосковные имения, а в самой Москве под индивидуальное жилье целые дворцы. Служебный автотранспорт использовался для увеселительных поездок на охоту и на дачи в подмосковную Тарасовку, получившую в народе меткое название — «Царское село». Жены этих «зубров от революции… рядились в шелка и бриллианты», которые на партмаксимум[118] мужа законным путем было приобрести невозможно. Их государственная служба зачастую сводилась к протекционизму — «пристраиванию по разным запискам» на доходные должности на основе земляческих, партийных, родственных и других принципов «своих людей», от которых ждали отдачи в виде взяток и прочих «благодарностей» коррупционного характера.[119]

Таким образом, еще в период Гражданской войны в стране стала формироваться «каста неприкасаемых», ревниво оберегающая свою замкнутость, обособленность и групповые привилегии, а также создававшая систему защиты своей противоправной деятельности от уголовного преследования со стороны судебно-следственных органов.

Показательно, что коррупционная деятельность участников касты во многом характеризовалась теми же признаками, что и современная элитарная коррупция:[120]

— высоким социальным положением субъектов ее совершения;

— изощренно-интеллектуальными способами их действий;

— огромным материальным, физическим и моральным ущербом;

— снисходительным и даже бережным отношением властей к этой группе преступников и т. д.

Основное отличие нынешнего времени — «исключительная латентность посягательств». Как выше было показано, партийные коррупционеры первой половины 20-х годов были уверены в своей неуязвимости перед законом и не очень-то заботились о сокрытии своих правонарушений. Забота о латентности своих действий появится позже. Ни в одной стране мира нет сколько-нибудь полных или хотя бы репрезентативных данных об этом явлении, еще меньше виновных лиц, предстающих перед уголовным судом, и лишь единицам из них, причем самой низшей категории, назначается реальное уголовное наказание.

Более того, в настоящее время многие формы проявления коррупции не криминализированы, и при всей их огромной общественной опасности не наблюдается каких-либо стремлений властей наложить на них уголовно-правовой запрет. И это неслучайные пробелы в законодательстве. Они профессионально продуманы и просчитаны.

Анализ современной международной практики борьбы с коррупцией показывает, что «каста неприкасаемых» из числа высокопоставленных чиновников государственного и партийного аппарата существует и поныне. Так, например, американские исследователи проблемы борьбы с коррупцией в Китайской Народной Республике (далее — КНР) полагают, что Устав коммунистической партии КНР эффективно гарантирует приоритет Центральной комиссии по партийной дисциплине и ее местным отделениям над судебными инстанциями при проверке членов партии в связи с совершенными ими преступлениями. Отдельные высокопоставленные партийные чиновники, нарушающие любой закон, могут полностью избежать уголовного наказания и быть подвергнуты лишь взысканиям в соответствии с внутрипартийными положжениями.[121] По мнению ряда китайских и российских ученых, чиновники сумели сохранить контроль за государственным имуществом и природными ресурсами, и это дало им возможность использовать свою власть, чтобы превращать общественное богатство в частный капитал. Таким образом, негативным побочным последствием экономических реформ в Китае стал процесс капитализации власти, т. е. превращения служебного положения в капитал, приносящий дивиденды.[122]

Ряд современных исследователей в своих работах указывают на невозможность найти в отечественных архивах документальных подтверждений противоправной деятельности высших должностных лиц государства.[123] Авторам книги удалось восполнить этот пробел и найти следы коррупционной и другой преступной деятельности указанной категории в различных ведомствах, в том числе даже и в Кремле.

Так, например, в месячных отчетах ЭКУ ГПУ о проделанной агентурно-следственной и организационной работе своих отделов за январь 1923 г. отмечалось, что на Северном Кавказе (г. Владикавказ) с помощью агентуры удалось выявить преступную деятельность группировки спецов, занимающихся экономическим шпионажем и посредничеством во взяточничестве в пользу крупных иностранных капиталистов с целью получения ими концессии от правительства Горской республики на Алагирскис рудники (государственное предприятие «Кавцинк»). В деле «Кавцинка» был замешан нарком РКИ Горской Республики Шейко, который до этого был директором «Кавцинка».[124]

В отчетах ЭКУ ГПУ за февраль 1923 г. указывалось, что уполномоченным Сельскохозяйственного отдела ЭКУ ГПУ было произведено в г. Казани расследование о многочисленных злоупотреблениях должностным положением со стороны ответственных работников Народного комиссариата земледелия Татарской республики. Следствие установило ряд преступлений ответственных лиц, в том числе и самого наркома Валидова. Преступления совершались в корыстных целях и носили характер злоупотреблений казенными суммами, сбыта различных ценных продуктов, отпускаемых на нужды государственных хозяйств, частным лицам и т. п. Материалы следствия давали полное основание привлечь в качестве обвиняемого Валидова по ст. 105 и части 2 ст. 110 УК РСФСР. Однако, в связи с тем, что фигурантом дела был нарком, оно было продолжено следствием, что в свою очередь являлось грубым нарушением уголовно-процессуального законодательства.[125]

В мартовских отчетах ЭКУ ГПУ делалось уточнение, что материалы дела, касающиеся наркома Валидова, были выделены в отдельное уголовное дело, а все другие подследственные переданы в распоряжение прокурора ГПУ. «Задержка вызывалась несогласованностью с ЦК РКП вопроса о привлечении к следствию в качестве обвиняемого наркомзема Татреспублики Валидова. Вопрос этот до настоящего времени не выяснен, и Валидов к следствию не привлечен».[126]

21 июня 1923 г. на судебном заседании Коллегии ГПУ слушалось дело № 19127.[127] По материалам дела проходили:

Боголюбов Николай Васильевич, 50 лет, сын священника, уроженец г. Тулы, русский, по образованию юрист, беспартийный, женат. До ареста работал юристом-консультантом частного торгового товариществава «Торгком». В 1921 г. привлекался московской ЧК(МЧК) за спекуляцию. Находился под следствием в тюрьме 7 месяцев, после чего был передан в Московский Ревтрибунал, где был освобожден. 26 февраля 1923 г. вновь был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму по обвинению «в освобождении арестованных за взятки, вымогательстве взяток и способничестве иностранному шпионажу по ст. 14, 68,94 и ч. 2 ст. 114 УК РСФСР».

Городцов Игорь Васильевич, из почетно-потомственных граждан г. Москвы, русский, беспартийный, женат, неимущий, не работает, по образованию агроном. В 1921 г. привлекался к уголовной ответственности по делу о продаже казенных лошадей. 27 февраля 1923 г. вновь был арестован по обвинению «в способствовании в освобождении арестованных за взятки из тюрем ГПУ — по ст. ст. 14, 68,94 и ч. 2 ст. 114 УК РСФСР». Содержался в Бутырской тюрьме.

Невельский Лев Карлович, 28 лет, из мещан-торговцев г. Москвы, русский, не работает, беспартийный, холост. С Октябрьской революции 1917 г. по май 1920 г. служил в тыловых частях Красной армии, затем в Первой конной милиции, потом в Губкомдезертире и наконец две недели в МЧК, где был арестован за освобождение дезертиров за взятки и передан в Московский Ревтрибунал. Приговорен к расстрелу, который по амнистии был заменен 3 годами тюремного заключения, что также в результате «хлопот» было заменено условным наказанием. 2 марта 1923 г. вновь был арестован по обвинению «в освобождении арестованных за взятки, вымогательстве взяток и способничестве иностранному шпионажу по ст. 14, 68,94 и ч. 2 ст. 112 УК РСФСР». Содержался во внутренней тюрьме ГПУ.

Бабаев Николай Александрович, 27 лет, из почетно-потомственных граждан г. Москвы, русский, образование высшее юридическое, беспартийный, женат. Под судом и следствием не состоял. До ареста работал консультантом Законодательного отдела Наркомюста. Арестован 30 марта 1923 г. по обвинению «в преступлениях по должности и взяточничестве, что предусмотрено ст. ст. ч. 2 ст. 91, 14,94, 110,2 и 3 частями ст. 114 и 115 УК РСФСР». Содержался во внутренней тюрьме ГПУ.

Настоящее дело возникло при оперативной разработке дела № 17477[128] в отношении гр. Зилита Курта Петровича, который до ареста являлся представителем одной латвийской коммерческой организации в Москве и обвинялся ГПУ во взяточничестве, а затем и в шпионаже в пользу Латвии. Жена К. П. Зилита активно стремилась помочь мужу избежать растрела и выйти на свободу. Через своих друзей она узнала, что в Москве действует группа людей, которая за крупные взятки занимается освобождением от уголовного преследования подследственных и уже отбывающих наказания в местах лишения свободы. Через тех же друзей она познакомилась с Л. К. Невельским. После «упорных торгов» о сумме взятки (1000 руб. золотом) Л. К. Невельский согласился свести ее с Н. А. Бабаевым, который должен был решить вопрос об освобождении Зилита К. П. Эта информация стала известна органам безопасности. В феврале-марте 1923 г. все фигуранты дела были арестованы и допрошены уполномоченным контрразведыватсльного отдела (КРО) ГПУ Удрисом.

Из материалов следствия видно, что это была устойчивая преступная группа, которая начала свою деятельность не позднее весны 1922 г. и состояла из лиц, имеющих как криминальные опыт и связи, так и необходимые юридические знания и «своих людей» в различных правоохранительных, судебных или законодательных органах страны. Основными фигурантами являлись Л. К. Невельски и Н. А. Бабаев, а Н. В. Боголюбов и И. В. Городцов участвовали в этой деятельности эпизодически, в качестве посредников или посыльных. На Л. К. Невельском лежала задача по поиску клиентуры и предварительным переговорам о сумме взятки, а Н. А. Бабаев договаривался со «своими людьми» в правоохранительных, судебных или законодательных органах об изменении меры пресечения, амнистии или помиловании для своих «клиентов».

На допросах Л. К. Невельский показал, что по имеющимся у него достоверным сведениям Н. А. Бабаев является ответственным работником НКЮ и работает в Кремле в приемной Председателя Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета СССР (ВЦИК)[129] М. И. Калинина, а также то, что его друзья и близкие знакомые служат на высокопоставленных должностях в НКЮ, ВЦИК и Малом Совнаркоме.[130] Через них Н. А. Бабаев систематически занимался освобождением осужденных лиц из мест заключения, проделывая это под видом помилования через «своих людей» во ВЦИКе. Этот же Н. А. Бабаев, по словам Л. К. Невельского, «оказывал содействие в освобождении подследственных лиц или облегчении их участи, числящихся за трибуналами народных судов вплоть до Верховного Суда, имея везде колоссальное знакомство».

В качестве подтверждения своих слов Л. К. Невельский рассказал следователю об эпизоде по освобождению гр. Соловьева из Сокольнической тюрьмы г. Москвы. 2 мая 1922 г. жена Соловьева обратилась с этой просьбой к Л. К. Невельскому. В итоге сторговались на том, что Н. А. Бабаев за 100 руб. золотом берется за освобождение мужа Соловьевой из тюрьмы. Менее чем через месяц Н. А. Бабаев сообщил по телефону Л. К. Невельскому, что он уже получает ордер на освобождение Соловьева из тюрьмы и ждет обещанных денег. В условленное время Н. А. Бабаев вышел через Боровицкие ворота Кремля и отдал жене Соловьева ордер на освобождение мужа из тюрьмы.

В процессе допроса Л. К. Невельский дополнительно сообщил следователю, что Н. А. Бабаев в разговорах с ним говорил, что «пользуется услугами нарсудьи Краснопресенского суда и в МГО может ликвидировать всякое дело (там у него большие связи), а также, что он хорошо знаком с И. С. Уншлихтом (в это время занимал должность заместителя начальника ОГПУ — Авт.)».

На допросах Н. А. Бабаев, надеясь на помощь высокопоставленных друзей, держался уверенно, от чистосердечного признания своей преступной деятельности отказался, показаний на своих друзей и знакомых не давал и признавал свою вину только при наличии у следствия ее неопровержимых доказательств.

Следствие по делу уже близилось к завершению, когда в конце мая 1923 г. на имя следователя Удриса из прокуратуры с пометкой «срочно» поступило обращение за подписью помощника прокурора Республики и прокурора при ГПУ Катаньяна следующего содержания: «Принимая во внимание, что дело по обвинению гр. БАБАЕВА дознанием закончено и что не имеется оснований к уклонению БАБАЕВА от суда и следствия, на основании ст. 148 Уг. Проц. Кодекса предлагаю в отношении БАБАЕВА изменить меру пресечения и освободить из места заключения под подписку о невыезде». Удрис по данному факту подал рапорт на имя руководства, где изложил суть обращения прокурора. Внизу чья то резолюция со словами: «Полагаю дело передать в трибунал, который, если найдет нужным, переменит меру пресечения».[131] Так и сделали. Материалы уголовных дел в отношении Л. К. Невельского и Н. А. Бабаева были переданы в трибунал, где оба были осуждены.

Зарождение и развитие этой «позвоночной» (от слова «звонок». — Авт.) практики в партийных структурах нашей страны имеет свою историю. Еще в августе 1920 г. вышел партийный циркуляр о двойной ответственности коммунистов за совершенные преступления, в котором было указано, что «каждый коммунист отвечает прежде всего перед партией, и партийная организация ответственна за своих членов». При возбуждении уголовного дела против коммуниста судебно-следственный орган и органы ВЧК были обязаны в течение 24 часов поставить в известность об этом местный партком, после ареста, до приговора суда, дать возможность парткому ознакомиться с делом, а также освободить коммуниста под поручительство парткома и персональную ответственность тех членов партии, которых на это уполномочит комитет.[132]

С введением НЭПа эта порочная практика продолжала развиваться. 7 мая 1921 г. секретарем ЦК РКП(б) В. М. Молотовым был подписан циркуляр № 153/сек. о взаимоотношении судебно-следствснных органов с местными парткомами. В нем особо подчеркивалось, что мнение парткома «о направлении и судебном решении по делу есть партийная директива работникам-коммунистам судебно-следственных учреждений». Если же судебно-следственные и чекистские органы не соглашались с мнением парткома или в случаях «исключительно секретных дел» в отношении отдельных членов РКП(б), а также, когда в материалах дела «раскрывается преступная деятельность большинства членов местного партийного комитета», предписывалось передавать их для принятия решения в вышестоящие судебно-следственные и партийные инстанции.[133]

Вместе с этим, высокое должностное положение, личные связи с власть имущими чаще всего спасало от серьезных наказаний. Взяточничество покрывалось судебными и партийными инстанциями. Сказанное не означает, что власть не вела борьбы с этим явлением, но реализация ответственности осуществлялась согласно кастового подхода — по принципу «свой — чужой». «Своих» защищали от ответственности всеми возможными способами, зато в отношении «чужих» пытались дать законный ход.

В результате этого только по Москве и Московской губернии в 1921 г. из 7270 исключенных из партии человек 45 были исключены за взяточничество, 22 — за вымогательство и шантаж (всего 1 % от общего числа исключенных), 123 — за воровство и хищение, 159 — за злоупотребление служебных положением и власти, 600 — за карьеризм и шкурничество (подавляющее большинство вступили в партию в 1917 г. и позже). Из перечисленных не менее 31 человека были работниками губернского уровня, 51 — уездного. О работниках всероссийского уровня данных нет (или таковых не было, или эти лица оказались выше правосудия, держа в руках подбор и расстановку кадров в ключевых правоохранительных органах).[134] Всего из партии в первый год НЭПа исключены свыше 150 тыс. человек (каждый 4-5-й коммунист), из них около 1 %, если судить по Москве — за взяточничество, вымогательство и шантаж.[135]

В связи с тем, что этим циркуляром было затруднено привлечение к судебной ответственности коммунистов за совершение преступления, НКЮ опротестовал циркуляр и просил ЦК РКП(б) исключить из циркуляра § 4 и § 5. «§ 4 устанавливал обязательность для судебных властей освобождения на поруки привлекаемых к суду коммунистов под персональное поручительство лиц, уполномоченных на то партийными комитетами. § 5 устанавливал обязательность для партийного комитета по ознакомлении его с делом в течение трех дней иметь суждение по существу дела с тем, чтобы решение комитета являлось партийной директивой для суда и предопределяло судебное решение»..[136] Ознакомившись с циркуляром и мнением НКЮ по этому вопросу, В. И. Ленин 14 ноября 1921 г. направил В. М. Молотову в ЦК партии записку с категорическим мнением, что «§§ 4 и 5…вредны».[137] В ответ он получил постановление Оргбюро ЦК РКП(б) от 11 ноября об утверждении циркуляра и письмо В. М. Молотова, в котором говорилось, что циркуляр изменен и вопрос можно считать решенным. 19 ноября 1921 г. В. И. Ленин написал вторую записку, считая, что «вообще неправильно такие вопросы решать на Оргбюро: это чисто политический, всецело политический вопрос. И решать его надо иначе».[138] В. И. Ленин настаивал на отмене § 4 циркуляра и усилении судебной ответственности коммунистов и на том, чтобы «суждения» парткома допустить только с направлением в центр и с проверкой ЦКК (Центральной контрольной комиссии).[139]

Вопрос о взаимоотношении судебно-следственных и чекистских органов с парткомами обсуждался на заседании Политбюро ЦК РКП(б) в присутствии В. И. Ленина 24 ноября. Политбюро поручило Д. И. Курскому в недельный срок пересмотреть циркуляр, предусмотрев в нем положение о том, что, в случае привлечения к суду коммунистов по общим уголовным делам, необходимо устранить всякую возможность «использования положения господствующей партии для ослабления ответственности». В начале 1922 г. ЦК РКП(б) опубликовал циркуляр «О взаимоотношении парткомов с судебно-следственными комиссиями», подчеркнувший безусловную необходимость усиления ответственности членов партии в случае совершения ими проступков, подлежащих ведению гражданского суда или ревтрибунала.[140]

Вместе с тем, принятие циркуляра не означало его немедленное выполнение. 20 февраля 1922 г. В. И. Ленин пишет наркому юстиции Д. И. Курскому строго конфиденциальное письмо, в котором напоминает, что при НЭПе «боевая роль» принадлежит теперь НКЮ, «чего никак не хочет понять его руководство». В. И. Ленин обращал внимание наркома на слабую борьбу со злоупотреблениями НЭПманов, на отсутствие громких показательных процессов против них. В письме он потребовал применения «тройной кары» коммунистам, уличенным в злоупотреблениях, «против кары беспартийных» и предложил оценивать работу каждого члена коллегии НКЮ, каждого сотрудника этого ведомства по послужному списку, «скольких коммунистов ты закатал в тюрьму втрое строже, чем беспартийных, за те же проступки?».[141]

Из 6548 человек, арестованных в 1 полугодии 1922 г. органами ГПУ за преступления по должности, 829 были членами РКП(б). Из них было осуждено 13 человек (1,5 % от арестованных коммунистов): к расстрелу — 1, выслано — 5, в концлагерь — 7. Освобождено — 309. Перечислено за другими органами дознания и следствия — 391 человек. Осталось по не завершенным делам под следствием 116 коммунистов.[142]

Всего же за 1922 г. органами ВЧК — ГПУ за преступления по должности было арестовано 20750 человек. Более полная информация об арестованных органами безопасности отсутствует.

За 1 полугодие 1923 г. за местными органами безопасности арестованными за преступления по должности состояло 811 коммунистов. Из них было осуждено: 8 коммунистов (0,9 % от арестованных коммунистов): к расстрелу — 2, в концлагерь — 6. Освобождено — 297, перечислено за другими органами — 425. Осталось по не завершенным делам — 81 коммунист.[143] Информация по арестам за должностные преступления среди коммунистов за 2 полугодие 1923 г. отсутствует.

Коррупция в партийных и государственных органах власти обладала двойным негативным эффектом. Во-первых, она разлагала и разрушала молодую систему государственной службы изнутри, создавая тем самым угрозу государственной и экономической безопасности страны. И во-вторых, влекла за собой общесоциальные последствия, которые подрывали правосознание всех слоев населения, насаждали аморальность, забвение интересов страны и государственной службы.

Весной 1922 г. на XI съезде РКП(б) был поднят вопрос: «Может ли коммунист давать взятку?» ЦК РКП(б) упрекали за то, что он не дал по этому поводу разъяснений. А. А. Сольц в ответ заявил: «Если какого-нибудь товарища смущает — можно ли в данном случае дать взятку или нет, он должен пойти в организацию и спросить — как ему поступить в данном случае, и вообще, взятку-то дай и устрой так, чтобы тот, который получил взятку, получил бы соответствующее возмездие. Потому что, если хлеб надо привезти, то нужно сделать, чтобы он был привезен. Это вопрос целесообразности».[144]

Несмотря на строгие указания руководителя государства и разъяснения съезда, члены партии продолжали обращаться в органы безопасности с просьбами об освобождении арестованных из под стражи.[145] Характерна на это реакция секретаря ЦК РКП(б) И. В. Сталина, который 23 августа 1922 г. обратился с письмом к Ф. Э. Дзержинскому (копия письма в ГПУ И. С. Уншлихту) с требованием отказать в просьбе видным партийным функционерам Л. Б. Красину, А. С. Енукидзе, А. П. Серебровскому об освобождении под поручительство арестованного за спекуляцию и взяточничество инженера Багдатьяна. «…Считаю своим долгом заявить, что было бы непоправимой ошибкой, если бы ГПУ уважил просьбу… товарищей и освободил инженера Багдатьяна».[146]

Несмотря на предпринимаемые меры по ограничению деятельности «касты неприкасаемых», происходило дальнейшее разложение отдельных членов РКП(б) и ответственных работников государственных организаций и предприятий. Ф. Э. Дзержинский в записке ЭКУ ГПУ от 28 марта 1923 г. писал, что «дух спекуляции уже перебросился в государственные и кооперативные учреждения и втягивает в себя все большее количество лиц, вплоть до коммунистов»

В это же время губернские партийные организации брали взятки от крепких хозяев в форме займов. Почти все губкомы РКП(б) были должниками кооперативов, которыми владели крепкие крестьяне. Эту зависимость партийного аппарата от производящей части села И. В. Сталин назвал «кулацко-партийной смычкой». Корыстолюбие советских чиновников разъедало новый строй изнутри.

Таким образом, можно сделать вывод, что вследствие коррупционных отношений, сформировавшихся в экономической, политической и социальной сферах жизни общества, в стране сложилась и динамично развивалась каста неприкасаемых. Используя свои властные полномочия, личный авторитет в РКП(б) и государстве, связи с представителями иностранного капитала, отечественными предпринимателями и богатый профессиональный опыт дореволюционных специалистов, участники касты получали большие возможности для подготовки и принятия коррупционных решений, направленных на достижение личной или корпоративной выгоды, других благ, а также для закрепления в законодательстве и партийных директивах системы своих привилегий и процессуальных иммунитетов.

Противоправные проявления выражались в различных формах, от нарушения служебной этики, малозначительных правонарушений, оказания «безобидных» услуг предпринимателям до вступления в противоправную связь с преступными элементами, вымогательства материальных средств и активного участия в предпринимательской деятельности с использованием служебного положения.

Укрепление Советской власти требовало дальнейшего совершенствования советского законодательства, карательной и исправительно-трудовой политики государства. Для решения этих вопросов при ЦКК была создана комиссия из представителей ЦК партии, ЦКК, ОГПУ, НКЮ, НКВД, ВЦСПС и др. Комиссия подготовила конкретные предложения о новом курсе карательной политики, которые 13 февраля 1924 г. были утверждены Президиумом ЦКК и коллегией НКРКИ.

Основное направление государственной карательной политики на новом этапе заключалось: в уменьшении степени репрессий по отношению к лицам, имеющим социальное происхождение из рабочих или трудового крестьянства; в установлении стабильного судебного приговоpa; в приближении наказания к моменту совершения преступления; в экономии государственных средств при выполнении задач по борьбе с преступностью; в улучшении воспитательной работы среди молодежи; в усилении репрессий к классовым врагам и рецидивистам.

В результате этого среди некоторых советских юристов получила распространение «теория классового подхода к преступнику»,[147] вследствие которой имелись факты освобождения судами от наказания взяточников, мошенников и других преступников лишь на том основании, что они пролетарского происхождения. Это привело к расширению социальной базы участников касты неприкасаемых и закреплению уже не только в партийных директивах, но и в законодательстве системы их процессуальных иммунитетов.

В связи с изменением в стране карательной политики на долгие годы официальная правовая доктрина стала заключаться в том, что социалистическое общество не порождает преступлений, что причины преступности, и особенно взяточничества, надо искать в пережитках прошлого, в сознании людей и в наличии капиталистического окружения. В результате этого в открытой печати и специальной литературе высказывалась точка зрения, что «в результате энергичной борьбы… в 1922-23 гг…взяточничество стало… все более сокращаться»,[148] и «к концу 1923 г. со взяточничеством как массовым явлением было в основном покончено».[149] Обосновывая это, известный отечественный ученый в области борьбы с этим явлением А. Я. Эстрин в своей статье о взяточничестве отмечал снижение количества этого вида преступности; «если в первой половине 1924 г. из каждых 100 осужденных за должностные преступления осужденных за взяточничество было 40,6, то в 1-й половине 1926 г. их было всего 10,8 или в абсолютных цифрах — 5 т. ч.».[150]

Между тем анализ архивных материалов свидетельствуют, что политика «двойных стандартов» в принятии решений на стадиях предъявления обвинения или вынесения приговора за взяточничество привела к тому, что в 1926 г. эти преступления вновь стали носить систематический и массовый характер.[151] Статистические данные за весь период НЭПа свидетельствуют об увеличении из года в год количества таких преступлений.

Вопрос о классовом подходе при назначении уголовной ответственности к этому времени имел свою историю. Так, после революции 1917 г. делались попытки придать советской преступности однозначно классовый характер (исключить из числа преступников рабочих и красноармейцев), но объективная статистика их отвергла. Например, в 1922 г. среди всех осужденных в стране крестьяне составляли 45 %, рабочие — 14 %, служащие — 13 %, красноармейцы — 9 %, командный состав — 0,5 %. Так как на 1 % выходило до 10 тыс. человек, то сравнительно легко представить абсолютные цифры.[152]

Критикуя эту «теорию», В. Р. Менжинский в письме в Президиум ЦКК РКП(б) 17 февраля 1924 г. писал: «Когда у власти стоит пролетарская партия, когда беспартийные рабочие занимают многие ответственные должности, сам факт возможности применения условного осуждения к взяточникам, мошенникам, шпионам и прочим только потому, что они пролетарского происхождения, должен восстановить против пролетарской диктатуры всю мелкую буржуазию и крестьянство и тем более сознательных рабочих…». И далее: «Совершенно невозможно, с одной стороны, вести борьбу с излишествами, а с другой — создавать перестраховку от наказания для изобличенных преступников из правящего класса…».[153]

Точку зрения В. Р. Менжинского в еще более категорической форме поддержал Ф. Э. Дзержинский. В своем письме в ЦКК РКП(б) о карательной политике советского государства от 17 февраля 1924 г. он писал: «Я в корне не могу согласиться с предложениями по карательной политике… Основная мысль их — это льготы и послабления лицам пролетарского происхождения за преступления и смягчения карательной политики… Такая карательная политика в настоящее время будет иметь своим следствием увеличение преступлений, увеличение числа преступников, разложение рабочих и отвлечение государственной мысли в этой области по неправильному направлению. Преступления мы изжить сможем исключительно, только поднимая общее благосостояние, преодолевая разруху, развивая производство, увеличивая зарплату, удешевляя производство, увеличивая производительность, поднимая и усиливая чувство общественности и ответственности. Если мы желаем победить, мы должны быть жестоки и к себе и к другим». И далее: «То, что преступно, должно преследоваться самым решительным образом, методами, уменьшающими данный вид преступности. Никакого классового признака самого преступника не должно быть…».[154] В связи с изменившейся после смерти В. И. Ленина расстановкой сил в руководстве РКП(б) по вопросу о борьбе с преступностью и месту в этой борьбе органов безопасности Ф. Э. Дзержинский оказался в сложном положении. С одной стороны, он, как сторонник жесткой карательной политики государства по отношению к преступности, желал ее продолжения и даже усиления, но с другой стороны, как член партии, он должен был руководствоваться Уставом РКП(б) и поддерживать общую «линию партии». 24 декабря 1924 г. в письме к В. Р. Менжинскому о совершенствовании деятельности ОГПУ/ш писал: «Такие настроения в руководящих кругах ЦК нам необходимо учесть и призадуматься. Было бы величайшей ошибкой… если бы партия по принципиальному вопросу о ГПУ сдала бы и дала бы «весну» обывателям: как линию, как политику, как декларацию… Для противодействия таким настроениям нам необходимо пересмотреть нашу практику, наши методы… Это значит мы (ГПУ) должны, может быть, стать… скромнее, прибегать к обыскам и арестам… с более доказательными данными; некоторые категории арестов (НЭПманство, преступления по должностям) ограничить и производить под нажимом или при условии организации за нас общественного партийного мнения; больше информировать МК (местные комитеты партии. — Авт.) о всех делах, втягивая плотнее парторганизацию в эти дела…».[155]

В связи с изменением в стране «общеполитической и хозяйственной конъюнктуры» и с учетом «принципа целесообразности» изменился и подход по вопросу об ударных процессах и показательных кампаниях. В докладе о работе Уголовно-кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР (далее — УКК) за 1925 г. проведение кампаний по борьбе со взяточничеством было подвергнуто резкой критике. «…Опыт кампании по судебной линии по борьбе со взяточничеством… привел УКК к твердому убеждению в том, что от этого способа ведения борьбы следует отказаться, так как он в конечном счете приносит больше вреда, чем пользы…Требование быстроты окончания производства по такого рода делам часто ведет к крайней неряшливости и неполноте следствия, а требование усиления мер социальной защиты зачастую приводит к полному извращению принципов уголовной политики. За совершенно ничтожные… действия, в некоторых случаях даже не требующие применения уголовно-судебного воздействия, очень часто судами назначались меры социальной защиты, крайне тяжелые только потому, что проводилась кампания по борьбе с этим родом преступлений… Кампании создавали ненормальные условия работы судебных и следственных органов и приводили к целому ряду извращений по существу правильной директивы… и в будущем надлежит… не связывать правосознание судей какими бы то ни было категорическими предложениями».[156]

В развитие этого показательные процессы были подвергнуты осуждению и на XV партийном съезде (декабрь 1927 г.). А. А. Сольц, выступая перед элитой партии, скажет: «опытом доказано, что самое неправосудное дело, это — показательный процесс, потому что суд должен что-то показать, и когда там не имеется преступления, он находится в довольно в неудобном положении: он должен показать, а показать-то нечего. И потому показательных процессов вообще нужно избегать, не нужны они».[157]

Ослабление внимания власти к вопросу борьбы с коррупцией и либерализация уголовного законодательства в отношении лиц, имеющих пролетарское происхождение, привели к тому, что в 1926 г. она вновь стала «приобретать массовый характер». В докладной записке начальника ЭКУ ОГПУ руководству ведомства по вопросу о борьбе со взяточничеством от 12 июля 1926 г. отмечалось: «Почти во всех крупных следственных делах… ОГПУ мы сталкиваемся с систематическим взяточничеством… Тем не менее борьбе со взяточничеством за последнее время не уделяют должного внимания… В данный момент, по мнению ОГПУ, необходимо приковать общественно-политическое внимание Союза к делу борьбы со взяточничеством и мобилизовать для этого усилия всего госаппарата. Поэтому ОГПУ считает необходимым помимо той работы, какую проделывает аппарат ОГПУ в данной отрасли, поставить перед соответствующими партийными организациями вопрос о необходимости широко развернуть работу по борьбе со взяточничеством…».[158]

Изучение архивных документов за 1927 г. позволяет сделать вывод, что весной этого года к касте неприкасаемых добавились еще две категории лиц, ведение следствия по которым было также ограничено ведомственными нормативными актами. Это были ответственные работники государственных трестов республиканского или союзного значения, а также иностранцы, в особенности служащие иностранных концессий в СССР.

Так, в директивном письме ЭКУ ОГПУ от 1 апреля 1927 г. № 55/ЭКУ особо подчеркивалось, что привлечение к уголовной ответственности в качестве обвиняемых за должностные преступления ответственных работников трестов республиканского или союзного значения даже при наличии в материалах дела «сведений об их уголовных деяниях», подтвержденные «материалами агентурного порядка (копиями документов, сделок, оценок и т. п.)», должно было быть обязательно согласовано с ЭКУ ОГПУ.[159]

В результате крайнего обострения отношений с Англией и опасности создания антисоветской группировки с целью срыва дипломатических отношений с СССР 5 апреля 1927 г. приказом ОГПУ № 68/24 были запрещены «без особой нужды» аресты иностранцев по экономическим делам. Приказывалось: «Чаще практиковать привлечение к следствию без ареста, ограничиваясь подпиской о невыезде с последующей высылкой иностранных подданных из пределов СССР через Особое Совещание ОГПУ. Все разработки по экономическим контрабандным делам иностранных миссий и отдельных иностранцев… все необходимые аресты… по этим делам, обыски, выемки, подписка о невыезде и проч., а также вербовку иностранных подданных… согласовывать в Центре с КРО ОГПУ и на местах с КРО П. П. (с обязательным утверждением П. П.)…».[160]

Эти циркуляры существенно изменили в ОГПУ и его органах на местах практику привлечения к ответственности за должностные преступления лиц из числа сотрудников администрации и служащих государственных предприятий и учреждений, а также работников иностранных концессий. Так, на государственных предприятиях добывающей и обрабатывающей промышленности в 1927 г. по сравнению с 1926 г. количество обвиняемых во взяточничестве снизилось на 30,5 %, на транспорте — на 47,1 %, а на концессионных предприятиях добывающей и обрабатывающей промышленности оно сократилось в 8 раз.

Обращает на себя внимание, что при продолжающемся в 1926–1927 гг. общем росте количества обвиняемых во взяточничестве в государственном секторе экономики происходило уменьшение предъявлений обвинений представителям вышеуказанной категории работников. На предприятиях добывающей и обрабатывающей промышленности оно составило 40,7 %, а на транспорте — 20,4 %.[161]

Увеличение же общего количества обвиняемых, как правило, происходило за счет предъявления обвинений работникам частного сектора экономики и кооперации. Рост количества обвиняемых во взяточничестве среди работников частных предприятий и торговых организаций составил 44,3 %, кооперации — 32,7 %.[162]

Таким образом можно утверждать, что, во-первых, в 1927 г. вследствие осложнения международных отношений между СССР и капиталистическими государствами в стране создалась ситуация, при которой значительной части коррупционеров и корруптеров удалось избежать уголовной ответственности за взяточничество, и, во-вторых, на развитие коррупции влияют не только внутригосударственные факторы, но и внешнеполитические.

Среди факторов, оптимизирующих процесс борьбы с коррупцией, особенно большое значение имеет выбор научно-обоснованного подхода к проблеме определения субъектов коррупционных отношений (далее — субъекты коррупции). Традиционно считается, что основным субъектом коррупции является должностное лицо. Однако к числу не менее значимых субъектов коррупции относятся физические и юридические лица, которые способствуют коррупции в форме соучастия. Их деятельность имеет организованный и конспиративный характер двух или более лиц с распределением по ролям на исполнителей, организаторов, подстрекателей и пособников.

Анализ специальной литературы указывает, что под коррупционной деятельностью субъектов коррупции авторы понимают деятельность, направленную на получение различных материальных и (или) нематериальных благ и льгот в личных или групповых интересах. Отмечается внешняя тождественность корыстных мотивов осуществления их деятельности. Однако при этом указывается на наличие внутреннего расхождения в целях и задачах, которые ставят перед собой субъекты коррупции. У коррупционера мотивом совершения правонарушения является прямое личное обогащение, у коррумпатора и корруптера — обеспечение этой деятельности, которая приносит личное (корпоративное) обогащение или иные блага.[163]

При этом она рассматривается в одном случае как «противоправная», «не предусмотренная законом», «преступная»[164] или как «комплекс правонарушении… выражающийся в любом незаконном или противоречащим конституционным основам способе присвоения материальных благ, преимуществ…».[165] Другая часть авторов, которая поддерживается и нами, считает, что деятельность субъектов коррупции не обязательно должна носить преступный характер. Так, например, авторы Большого энциклопедического словаря придерживаются мнения, что коррупция, «как правило, сопровождается нарушением законности»,[166] другими словами, они не отрицают возможности случаев, когда субъект коррупции не попадает ни под один из видов юридической ответственности. Профессор Л. И. Гуров, придерживаясь той же точки зрения, считает, что эта деятельность основана не только на противоправных, но и «на иных сделках должностных лиц».[167]

Для того чтобы разобраться, кого именно законодатель подразумевает под коррупционером, необходимо проанализировать понятия. Условно все эти определения можно разделить на несколько групп.

1-я группа — это только лица, являющиеся государственными служащими, и (или) государственными должностными лицами.

Авторы определяют их по разному. В одном случае они рассматривают этот вопрос достаточно узко. В их понимании это только «должностное лицо государственного аппарата».[168] Существуют и широкие толкования определения этого субъекта коррупции. В частности, под этим понимаются «чиновники».[169]

Правовое закрепление такого подхода в определении субъекта, по-видимому, исходит из международного определения правонарушения коррупции, данное в комментарии к ст. 7 принятого 17 декабря 1979 г. ООН «Кодекса поведения должностных лиц по поддержанию правопорядка», в котором под субъектом коррупции понимаются «должностные лица по поддержанию правопорядка». Однако, по мнению П. Г. Пономарева, это международно-правовое определение коррупции нельзя отнести к разряду универсальных, потому что, во-первых, из всего многообразия подверженных коррупции публичных лиц здесь имеются в виду лишь должностные лица по поддержанию правопорядка, во-вторых, в определении отсутствует целая группа субъектов коррупции, без которых она вообще не может состояться, т. е. лицо подкупаемое и лицо подкупающее.[170]

2-я группа — это лица, являющиеся служащими как государственного аппарата, в том числе и должностными лицами, так и лицами, которые замещают должности в иных организациях, т. е. негосударственных. Организации негосударственные более многочисленны — муниципальные организации, политические партии, объединения граждан и т. д. Все они выполняют свои специальные задачи и функции, руководствуясь законами и другими актами, действуя в рамках своих уставов, подчиняясь государственному регулированию лишь в части соответствия их деятельности закону. Государство не ставит перед ними задач повседневного выполнения государственных полномочий.

Большинство авторов этой группы под субъектом коррупции предлагают понимать всех должностных лиц без учета форм собственности[171] Другие добавляют к должностным лицам государственных чиновников, политических и общественных деятелей.[172]

Следующая часть ученых считает субъектом коррупции «лиц, находящихся на государственной и общественной службе»[173] либо «на государственной или иной службе»,[174] а также «различные категории служащих». Авторы, рассматривающие коррупцию в экономической сфере, понимают под субъектом «чиновников госаппарата и руководителей фирм, оформляющих сделки».[175]

3-я группа — лица, приравненные к лицам, уполномоченным на выполнение государственных функций,[176] или лица, приравненные по своему социально-экономическому статусу к лицам, уполномоченным на выполнение задач в области государственных функций.[177] Наиболее полно данная группа указывается законодателем в проекте Федерального закона Российской Федерации «О борьбе с коррупцией».[178]

Анализ законодательства и судебной практики периода НЭПа показывает, что вопрос о субъектах должностных преступлений также долгое время не получал единого разрешения и служил предметом острых дискуссий среди ученых и практиков. Впервые в советском законодательстве определение должностного лица было дано в Декрете СНК РСФСР от 8 мая 1918 г. «О взяточничестве», который установил, что под уголовную ответственность за получение взятки могут подпадать лица, состоящие на государственной или общественной службе РСФСР, «как то должностные лица Советского правительства, члены фабрично-заводских комитетов, домовых комитетов, правлений кооперативов и профессиональных союзов и т. п., учреждений и организаций или служащих в таковых». В числе квалифицирующих признаков предусматривались особые полномочия служащего.

Декрет СНК РСФСР от 16 августа 1921 г. «О борьбе со взяточничеством» более четко определяет понятие лиц, ответственных за получение взятки. Ими признаются лица, состоящие на «государственной, союзной или общественной службе».

Также широко очерчивал круг субъектов должностных преступлений и Уголовный кодекс 1922 г., который в примечании к ст. 105 впервые дал определение понятия должностного лица: «Под должностными лицами разумеются лица, занимающие постоянные или временные должности в каком-либо государственном (советском) учреждении или предприятии, а также в организации или объединении, имеющем по закону определенные права, обязанности и полномочия в осуществлении хозяйственных, административных, просветительских и других общегосударственных задач».[179]

Анализ приведенных законодательных актов дает основание полагать, что законодатель в качестве субъекта должностных преступлений имел в виду любых служащих советского государственного и общественного аппарата. Нормативные акты того времени не делали каких-либо различий между должностными лицами и служащими. Такая разница усматривалась лишь между служащими вообще и ответственными работниками.

Так, например, в период НЭПа в судебной практике очень остро стоял вопрос о различии в понятиях «служащий» и «ответственное должностное лицо». В качестве примера можно привести Циркуляр Верховного трибунала республики № 135 (август 1922 г.) «О разъяснении понятия «ответственное должностное лицо»». В Циркуляре говорилось: «Не всякий служащий есть вместе с тем «ответственное должностное лицо»». Такими могут признаваться лишь служащие, обличенные широкими правами и полномочиями распорядительного, ответственного характера, со многими функциями и предметами ведения и управления, но отнюдь не служащие, исполняющие какую-нибудь определенную работу, составляющую лишь часть того целого, для выполнения предназначена вся организация, в которой служит данный сотрудник».[180]

Этот же вопрос вновь был поднят уже Верховным Судом РСФСР в 1924 г. В докладе о работе УКК за 1924 г. указывалось, что суды часто назначают без достаточных оснований ч. 2 ст. 114. Больше всего эта ошибка допускается при назначении ч. 2 по признаку ответственного положения должностного лица. Должностными лицами, занимающими ответственное положение, нередко признаются лица, отвечающие лишь за выполнение возложенной на них технической работы. «Квалификация преступлений этой категории должностных лиц по части 2 ст. 114 УК РСФСР, — отмечалось в докладе, — дает ложное представление об особой опасности для общества совершенных ими преступлений и ведет к назначению излишне суровых наказаний».[181]

Забота вышестоящих судебных органов была направлена, в первую очередь, на то, чтобы никто из виновных не смог уйти от уголовного наказания из-за различного толкования определения должностного лица. Для этого Циркуляр IIKIO РСФСР № 121 от 23 июня 1925 г. предложил считать должностными лицами, ответственными за растрату, не только лиц, занимающих постоянные или временные должности с точно установленной зарплатой, но и тех, кто, исполняя трудовые поручения государственных и общественных учреждений и предприятий, получает за свою работу вознаграждение в форме комиссионной оплаты, процентных отчислений и т. д. (коммивояжеров, сборщиков членских взносов, инкассаторов, агентов по сбору страховых премий).[182]

УК РСФСР 1926 г. в примечании к ст. 109 определил понятие должностного лица следующим образом: «Под должностными лицами разумеются лица, занимающие постоянные или временные должности в государственном (советском) учреждении, предприятии, а равно в организации или объединении, на которые возложены законом определенные обязанности, права и полномочия в осуществлении хозяйственных, административных, профессиональных и других общегосударственных задач».

Вопрос о личности коррупционера чрезвычайно важен, так как именно через личность можно с достоверностью установить причину коррумпированных связей в каждом конкретном случае. При этом ряд исследователей считает, что «причина любых действий человека кроется в нем самом и зависит от многих его личностных качеств и свойств биологического и социального плана».[183]

Психологи утверждают, что у подавляющего большинства, если не у всех, честность имеет свою цену. В подтверждение этого указывается масса примеров. Так, например, президент США А. Линкольн, признанный современниками честнейшим человеком, однажды вышвырнул из кабинета человека, предложившего ему большую взятку. Когда его спросили, чем это он так выведен из себя, А. Линкольн ответил:» У каждого есть своя цена, а он подобрался слишком близко к моей!».[184]

Признаки коррупционных преступлений, основанные на личных качествах тех или иных чиновников, включают в себя некоторые качества, которые могут сигнализировать об их нечестности или высокой степени возможности к разложению и, как следствие, к продажности. Наиболее часто встречаются следующие признаки подобного рода:

— наличие больших личных долгов или финансовых запросов;

— наличие дорогостоящих привычек и интересов: неумеренное употребление спиртых напитков, увлечение азартными играми и т. п.;

— неясное или уголовное прошлое;

— наличие в ближайшем окружении лиц, имеющих высокое материальное благосостояние, достигнутое за счет коррупционной или другой криминальной деятельности;

— неэтичное поведение на службе (систематическое присутствие на банкетах, проводимых организациями, контроль за деятельностью которых входит в компетенцию данного лица; присвоение дорогих подарков; бесплатное пользование услугами, подлежащими оплате; устройство близких на высокооплачиваемую работу в подконтрольных коммерческих организациях и т. п.) — нереагирование на факты коррупции и др. Распознание этих и других признаков причастности отдельных чиновников к коррупционным преступлениям является наиболее важной частью их выявления. Когда они остаются незамеченными, коррупция тоже остается необнаруженной, и наоборот, если замечены определенные признаки, то хотя бы имеется шанс, что удастся выявить это правонарушение.

Одна из особенностей личности коррумпированных должностных лиц, отличающая их от обычных уголовников, заключается в их особой подготовке в сфере профессиональных знаний и наличии в их руках определенной власти, официально представленной им по приказу или закону, что значительно усиливает их общественную опасность. В аналитических материалах о деятельности «спецов», подготовленных в 1923 г. по заданию Ф. Э. Дзержинского информационным отделом ЭКУ ГПУ, эти лица характеризовались следующим образом. ««Спец» — человек по своему образованию подготовленный к той или иной профессии или административно-организационной роли или же достигший особой подготовки и большой производительности труда… Наименование «спец» есть не только типичное советское сокращение слова, но и полупрезрительная кличка — клеймо на людей, обладающих необходимыми для Республики знаниями, но чуждых Сов. власти по психологии и идеологии. «Спец» неизбежно влечется к обеспеченности путем преступлений, которые выражаются в большинстве случаев во взятке… экономическом шпионаже и контрреволюции».[185]

Советский юрист И. С. Кондурушкин, участвовавший в судебных процессах 20-х годов по должностным и хозяйственным преступлениям, отмечал, что в 1921–1923 гг. из всех государственных служащих, признанных судом виновными, имели высшее образование — 25 %, среднее — более 50 % и менее 25 % имели только низшее образование, были самоучками или безграмотными. Это, по его мнению, свидетельствовало, что «около 2/3 тех гослужащих, которые были активными организаторами частных предприятий и перекачки в них государственных средств, были интеллигенцией…»[186]

Из лиц, которые были государственными служащими в 1921–1923 гг. и организовали все эти параллельные конторы, ко времени суда были самостоятельными предпринимателями — 53 %, хозяйственными агентами, совмещавшими по прежнему государственную службу с предпринимательством и получавшими за это проценты от сделок — 8 %, канцелярскими служащими — 12 %, счетоводами — 10 % и техническим инженерным персоналом — 17 %. Таким образом, из лиц, которые в качестве государственных служащих совершили крупные злоупотребления в первые годы НЭПа, свыше 60 % превратились в самостоятельных частных предпринимателей. До 90 % частных предпринимателей, дела которых слушались судом в 1924–1926 гг., до 1921 г. состояли на государственной службе. И. С. Кондурушкин обращает внимание, что к 1928 г. почти все крупные предприниматели состояли под судом или высылались административно по хозяйственным делам. Его вывод: каждое хозяйственное преступление в условиях НЭПа — «это есть преступление в пользу частника».

В подавляющем большинстве они были людьми, которые только при НЭПе стали предпринимателями. При этом начало их негласной коммерческой деятельности сопровождалось различными правонарушениями с использованием в корыстных целях своего служебного положения путем создания ими частных предприятий на подставных лиц, родственников и т. п. Лишь только спустя годы они официально стали возглавлять эти предприятия.

Другая особенность коррупционеров — их способность быть двуличными, умение показать себя с положительной, деловой стороны, сыграть роль вполне порядочного интеллигентного человека, достойного доверия, которое оказало ему государство и общество. И в этом была особая общественная опасность этих лиц. В отличие от обычных преступников их можно сравнить с «чужими среди своих», попросту говоря, с предателями, которые значительно опаснее любого открытого врага. Все это властью расценивалось, как деятельность «капиталистического подполья, ведущего… подрывную работу в Советском хозяйственном строительстве… представляющего из себя организующие центры экономической контрреволюции».[187]

Наконец, надо особо подчеркнуть и такую отличительную черту этих лиц, как их приспосабливаемость к любой обстановке. При жестком режиме и контроле такие лица вполне могут быть добросовестными работниками, но при отсутствии контроля тут же могут вновь включиться в сферу преступной деятельности. Это со всей убедительностью подтверждает в своем исследовании И. С. Кондурушкин, отмечая при этом, что «та часть преступников (из числа должностных лиц и государственных служащих), которая не превратилась в частных предпринимателей, снова и снова в 1924–1926 гг. нередко попадалась в подобные хозяйственные преступления». Это было присуще и сфере исполнительной власти, и сфере организации общественного порядка, и сфере торговли, и многим другим сферам общественной жизни и производства.[188] При назначении на определенные должности таких лиц было трудно охарактеризовать в плане их внутреннего содержания, так как они всячески скрывали свое истинное мировоззрение, истинное отношение к поведению безнравственного порядка, и это, подчас, заставляло допускать ошибки ответственными представителями государства при их назначениях.

Кроме того, существовала и еще и другая категория должностных лиц, которые назначались на должности независимо от их нравственного содержания, по так называемому «кумовству», «блату», «протекции» и т. п.

Протекционизм тем и опасен, что позволяет проникать в структуры власти и управления людям недостойным, некомпетентным, часто заведомо преследующим корыстные цели, стремясь занять ту или иную должность любым путем. Такие должностные лица опасны были еще и тем, что имели, как правило, постоянную поддержку вышестоящего звена власти, что позволяло им осуществлять преступную деятельность более смело и в большом масштабе. Имеются многочисленные примеры того, как нечестность или неподобающее поведение руководителей стали для подчиненных своего рода образцом для подражания. Неправильное поведение руководителей дает возможность подчиненным оправдать пренебрежение или игнорирование мер контроля.

Изучение художественной и публицистической литературы, мемуаров участников тех событий показывает, что в большинстве государственных структур имелось подавляющее число честных сотрудников и других лиц, которые о чем-то подозревали или что-то знали, но не сообщали об этом. Это объясняется рядом причин.

Во-первых, обычно никогда нельзя со стопроцентной уверенностью сказать, что имеет место какое-либо коррупционное преступление. Эти деяния не похожи на убийство, где наличие трупа бесспорно указывает на состав преступления. Все, что видят свидетели, — это только некоторые симптомы. Они могут обратить внимание на изменение чьего-либо образа жизни, странности в поведении, но поскольку они осознают, что наблюдают только симптомы, им не хочется понапрасну кого-нибудь обвинять. Даже с ростом своих подозрений они понимают, что всему может быть дано вполне законное объяснение.

Вторая причина заключается в том, что большинство свидетелей боялись потерять в результате своих действий работу или подвергнуться иным преследованиям, так как зачастую они находились в определенной зависимости от этих правонарушителей, особенно, если подчинялись им по службе.

В-третьих, большинство из людей считают, что нехорошо доносить на других, даже когда они нарушают закон.

Четвертой причиной, по которой сотрудники и другие граждане не спешили рассказывать о своих подозрениях, являлось то, что сама обстановка в учреждении или на предприятии не способствовала этому. Эти сотрудники, в особенности до начала кампании по борьбе со взяточничеством 1922–1923 гг., просто не знали, к кому им обратиться при определенных подозрениях, каким образом это можно сделать и какие будут последствия от этих действий. Кроме того, они не были уверены будет ли сохранена их анонимность, или то, что они «доносчики», сразу же станет известно.

Анализ специальной литературы, архивных материалов и пр. показывает, что накопление материальных ценностей дельцами от экономики и расхитителями государственной собственности не могло оставаться незамеченным для представителей традиционной общеуголовной профессиональной преступности. Уголовные элементы стали обворовывать и грабить тех, кто обогащается. Таким образом, началось вторичное перераспределение преступно нажитых средств. Резко возросли различные виды игорного мошенничества,[189] похищения людей, появился рэкет. Характерным является пример о преступной деятельности первого советского рэкетира М. Культяпного, который «экспроприировал» капитал артельщиков и кооператоров «гаданием на ромашке»: раскладывал заложников кругом и рубил головы до тех пор, пока они не выкладывали требуемую сумму добровольно. Можно привести ряд примеров о банде Леньки Пантелеева и многих других.[190]

Победа РСФСР в Гражданской войне кардинально изменила политическую и социально-экономическую структуру общества и соотношение классовых сил в стране. Важнейшее значение имел тот факт, что основные так называемые эксплуататорские классы — помещики и капиталисты — были ликвидированы. Значительная часть бывших помещиков и капиталистов погибла в сражениях Гражданской войны или эмигрировала за границу. Хотя до революции их численность составляла 3,6 % населения страны, они, в силу накопленных ими богатств, образования, навыков управления, связи с международным капиталом, пользовались весьма значительным влиянием и составляли наиболее активную и организованную часть, противостоящую новой власти.

Революция лишила эти классы собственности (земли, поместий, фабрик и заводов),[191] разбила и рассеяла их по стране. Вследствие этого в роли корруптёров выступали представители трех групп предпринимателей, которые с помощью взяток, шантажа, обещаний льготного трудоустройства по возвращению прежних хозяев и т. д. стремились к возврату утраченной собственности или первоначальному накоплению капитала. Представители первой группы были вынуждены эмигрировать за границу и оттуда вести наблюдение за своими предприятиями в России, чтобы овладеть ими, как только в результате интервенции или внутренних восстаний будет свергнута диктатура пролетариата. Другая группа по тем или другим причинам осталась на территории РСФСР и также ждала удобного момента, чтобы вернуть утраченную собственность. С введением в стране НЭПа к ним добавилась еще и третья группа корруптёров из числа российских предпринимателей, именуемых в это время «новой буржуазией» или «НЭПманами», которые, используя перераспределение собственности, хотели нажить собственные капиталы.

Среди бежавших за границу выделялось объединение бывших собственников, которым удалось, даже в условиях эмиграции, сохранить свой высокий имущественный и социальный статус. В материалах Информационного отдела ЭКУ ГПУ за 1923 г. к докладу Ф. Э. Дзержинского «Цензовая эмиграция и народное хозяйство советской России» они получили название «цензовики» или «цензовая эмиграция»[192] и делились на три составные части:

1) бывшая российская «финансовая олигархия», имевшая тесные деловые контакты с правительственными и финансовыми кругами иностранных государств. Ярким представителем их являлся, например, В. Н. Коковцов,[193] организовавший в эмиграции «Союз деятелей бывших финансовых ведомств России», деятельность которого сводилась к подготовке и передаче вышеуказанным иностранным кругам аналитических документов о состоянии денежно-финансовой системы и советского государственного хозяйства в целом. В результате изучения этой деятельности в 1923 г. ГПУ был сделан вывод, что «открыто существующая и свободно… работающая за границей старая финансовая бюрократия может и должна оказывать влияние через высших советских специалистов на обволакивание сверху советского аппарата, а подчас и на его политику».[194]

2) бывшие собственники, акционеры и пайщики национализированных предприятий тяжелой металлургической промышленности, ряда частных железных дорог и банков, акционерных кампаний России со значительным участием в них иностранного капитала (предприятия Уркарта,[195] Нобель и К0 и т. п.). Представители этой категории объединились за границей в так называемый «Союз Российских торгово-промышленных и финансовых деятелей» (далее — РТПФ). В период национализации крупной промышленности их деятельность сводилась к вывозу за границу своих акций, деловых книг и договоров. Это делалось для того, чтобы, когда Совет cкая власть станет выступать в качестве собственника этих предприятий, объявить о своих имущественных правах и помешать сдаче предприятий в концессию другим иностранным фирмам.

3) бывшие собственники национализированных торгово-промышленных предприятий (текстильщики, сахарозаводчики, лесопромышленники, мукомолы и т. д.) без участия в них иностранного капитала. Они задолго до начала национализации в России стали распродавать за золото или иностранную валюту оборудование своих предприятий и промышленное сырье. По оценке ГПУ, «эта часть цензовой эмиграции имеет «денежки в кармане» и оказывается способной не к высокой политике, как финансовая олигархия, а к обычным финансовым операциям».[196] После введения НЭПа «цензовики» поставили перед своими клевретами в советской России задачу — содействовать им в получении утраченных предприятий в порядке денационализации или концессии. Изучение большого количества фактического материала позволяет сделать вывод, что коррупционной деятельности «цензовиков» были присущи некоторые особенности, которые носили для них обязательный характер.

Первой особенностью являлось то, что они стремились к долгосрочному сотрудничеству и взятки выплачивались ими на регулярной основе в виде гонорара за преданную службу прежнему хозяину.

Другой особенностью являлось то, что коррумпирование они осуществляли, в основном, через корруптёров, в роли которых, как правило, выступали бывшие их служащие, именуемые новой властью «спецами»,[197] которые не эмигрировали и продолжали работать на интересующем «цензовиков» предприятии. Реже в этой роли использовались лица из числа юристов, лично известных «цензовикам» по своей профессиональной дореволюционной деятельности в России.

Дальнейшее развитие событий в стране и за рубежом привело к тому, что к концу 1927 г. цензовики в основном были вынуждены отказаться от своих планов по возврату своей собственности в России, и материальное положение многих в прошлом очень богатых российских промышленников и известных политических деятелей страны заметно ухудшилось. Так, в октябре 1927 г. агентура информационного отдела ОГПУ, следившая за деятельностью цензовиков из числа бывших российских нефтепромышленников, живших за границей, отмечала, что «…положение этих «бедных миллионеров» поистине плачевное, так как многие из них нуждаются в сантимах, мечтая о миллионах».

Вторая группа коррумпаторов состояла из бывших российских собственников, не покинувших страну и сумевших сохранить свои капиталы. Отличительной чертой этой группы была ее малочисленность, обусловленная тем, что эти лица представляли интересы небольшой части дореволюционных предпринимателей.

Согласно проведенным в 20-е годы подсчетам, менее 30 % частных торговцев в прошлом были купцами. В закрытом докладе о частной торговле, представленном в начале 1924 г. в НКРКИ, на основе проведенных обследований делался вывод, что «новый торговый класс» является новым и по тем особым условиям, в которых он действует, и по своему составу: «На частноторговом рынке отсутствуют не только прежние торговые фирмы, но и старый торговый класс в целом. Старые купцы представляют ничтожный процент всей массы современного купечества». К подобному же выводу пришел американский исследователь истории «последнего капиталистического класса в Советской России» А. Бэлл, доказывающий, что лишь немногие представители дореволюционной российской коммерческой элиты оказались «на плаву» в годы НЭПа. Большинство их потеряло состояние, вынуждено было прекратить бизнес, эмигрировало или погибло.

Материалы, собранные российским историком Е. В. Демчик, также подтверждают это. В списках частных предпринимателей 20-х годов практически не встречаются фамилии известных дореволюционных торговцев и промышленников. Выборочный анализ более чем 500 анкет представителей сибирской «новой буржуазии» позволил ему сделать вывод, что наиболее распространенные прежние занятия предпринимателей 20-х годов были связаны с различными видами службы по найму, в подавляющем большинстве случаев в качестве приказчиков торговых предприятий. На их долю приходилось более 40 % всех бизнесменов 20-х годов. Возобновили собственное дело в меньших масштабах или занялись другим видом коммерческой деятельности 15 % предпринимателей. Менее 8 %… продолжили дело своих отцов, опираясь на созданные до революции капиталы.[198]

Третья группа коррумпаторов формировалась из числа российских предпринимателей, получивших название «новая буржуазия», или «НЭПманы». В их социальном составе преобладали бывшие служащие торговых и промышленных частных предприятий, мельники, приказчики, т. е. люди, имевшие определенные навыки коммерческой деятельности, а также служащие государственных контор разного уровня, совмещавшие вначале свою официальную службу с нелегальной коммерческой деятельностью. Ряды НЭПманов также пополняли домашние хозяйки, демобилизованные красноармейцы, оказавшиеся на улице после закрытия промышленных предприятий рабочие, «сокращенные» служащие.

Они были сконцентрированы главным образом в сфере мелкого промышленного производства, особенно в отраслях легкой промышленности, производившей потребительские товары. На долю частных заведений здесь приходилось свыше 90 % общего объема производства.[199] В швейной промышленности их продукция составляла 70 %, в обувной — 70, в пищевой — 27, кожевенной — 27, в производстве стройматериалов — 26 %.[200] Предпринимателей, использовавших наемный труд, было крайне мало — 0,7 % от общей численности городского населения. Их доходы были в десятки раз выше, чем у рядовых граждан.[201]

По своему политическому, социальному и экономическому положению представители этого слоя резко отличались от прочего населения страны. В Конституции РСФСР было определено, что лица, использующие наемный труд или живущие на нетрудовые доходы, а также занимающиеся частной торговлей и посредничеством лишались избирательных прав, не призывались на службу в армию, не были членами профсоюзов и не занимали должности в государственном аппарате, были лишены политических свобод.

По уровню культуры и образования НЭПманы мало отличалась от остального населения. Сведения об уровне образования предпринимателей фрагментарны. С уверенностью можно сказать лишь о том, что владельцы промышленных и торговых предприятий были в состоянии довольно грамотно заполнять анкеты и декларации и составлять балансы предприятий.

Первоначальное накопление частного капитала, нигде и никогда не отличавшееся особой нравственной чистотой, в специфических условиях советской России 20-х годов происходило совсем уж хищнически. Авантюризм и тяга к разного рода махинациям порождали в предпринимательской среде постоянную необходимость «договариваться» с помощью взяток с работниками государственных и хозяйственных структур относительно получения товаров, с фининспекторами — о размере налогов, с работниками банков — о кредитах. Анализируя методы и способы первоначального накопления частного капитала третьей группой, известный советский экономист Ю. Ларин, рассмотрев фактический материал начала 20-х гг., пришел к выводу, что «история буржуазного накопления в СССР в первый его период есть… прежде всего история буржуазного воровства в разных видах и формах. И уже затем начинается буржуазное накопление обычного типа».[202] К началу НЭПа, по его мнению, у новой буржуазии своих средств было менее 150 млн. рублей золотом.[203] Это все, что осталось у нее после конфискаций 1917–1919 гг., и то, что она сумела накопить во время военного коммунизма путем спекуляции «обесценивающимися бумажками разных наименований» и немногочисленной валютой, а также за счет получения доходов от «частного финансирования мешочничества». Поэтому она старалась «приложить все свое уменье, весь свой ум», используя продажность служащих советского и хозяйственного аппарата, чтобы «хищнически и нелегально» приобретать материальные средства за счет государства. «Производство (промышленное) осталось в наших руках, а производство сельскохозяйственное в руках крестьян, но рыночная связь между разными частями хозяйства (и нередко даже между государственными предприятиями) оказалась в руках буржуазии. За это она себя щедро вознаградила (в порядке легального и нелегального использования госфондов и госкредита), а для нас это было платой за науку». «Плата за науку» оказалась непомерно высокой для нашей страны, и только «потери промышленности за 1921–1922 гг. определялись в пределах… 150–200 млн. рублей золотом».[204] Потери же государства в период «разбазаривания», по оценке Ю. Ларина, составили приблизительно 350 млн. рублей золотом.[205]

Отличительной чертой этой группы от двух первых являлось то, что «новые» предприниматели не стремились к реставрации дореволюционного строя. Они отнюдь не желали возврата земель, фабрик, магазинов, жилых домов тем, кто владел ими до революции. Они даже испытывали своеобразную благодарность к советской власти, отобравшей собственность у одних и передавшей ее другим. Они стремились внедрить своих представителей во властные структуры — налоговые комитеты, отделы местного хозяйства и даже Советы, чтобы способствовать принятию конкретных решений в собственных интересах.[206]«ОНЭПивание» стало настоящей угрозой для государства. Журнал «Большевик» в 1924 г. с тревогой писал о «неустойчивых товарищах», участвующих в вечеринке с «чуждым элементом», предоставлявших ему поручительство и собственное покровительство, словом, устанавливавших «смычку с буржуазным миром».[207] Зачастую интересы «новых» предпринимателей и советских хозяйственников настолько тесно переплетались, что создавалось впечатление, что и те и другие были заинтересованы в сохранении переходного состояния экономики, когда легче всего было «обделывать» сомнительного рода сделки, т. е. налицо было появление и начало «воспроизводства» новой коррупционной «номенклатуры», не заинтересованной в формировании здорового общества.

Таким образом, можно сделать вывод, что основной целью деятельности субъектов коррупции являлись незаконное обогащение и получение льгот в личных или групповых интересах, возврат утраченной собственности или первоначальное накопление капитала. Достижение этого зависело от объективных законов действительности, реальных возможностей и применяемых ими средств по созданию наиболее благоприятных условий для совершения правонарушений коррупционного характера и использованию совокупности различных способов и приемов материального стимулирования продажных чиновников и оказания давления на принятие выгодных для себя политических и управленческих решений. Это достигалось путем подкупа, шантажа и угроз, внедрения своих представителей во властные структуры и продвижения их на более высокие посты, а также использования возможностей иностранных спецслужб длядостижения желаемого результата. Этот процесс носил организованный и конспиративный характер и осуществлялся на долгосрочной и регулярной основе, с делением субъектов коррупции на организаторов и исполнителей, которые осуществляли эту деятельность в условиях противодействия им со стороны органов безопасности и правоохранительных структур.