"Любовники и лжецы. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Боумен Салли)

Глава 12

На следующее утро в девять часов они уже были в конторе СМД. Сюзанна сразу же сообщила им все интересовавшие их сведения.

– Наручники? – Она взглянула сначала на журналистку, а затем на ее спутника-фоторепортера. Оба были бледны и напряжены, словно почти не спали ночью. Журналистка была из «Ньюс», а этот маленький эпизод был вовсе не той рекламой, в которой нуждалась СМД.

– Вы не представляете, как я сожалею, – начала она. – Разумеется, если бы я имела хотя бы малейшее представление… Она выглядела вполне приличной женщиной. В подобных обстоятельствах, все, чем я смогу помочь… Конечно, я очень хорошо запомнила ее, а все точные данные у меня в компьютере, вот здесь.

Беседа длилась полчаса, а в десять с минутами Паскаль и Джини были уже в Белгрэвиа. Опять шел дождь. Паскаль припарковал мотоцикл, и им пришлось дважды пройти вдоль всей Итон-плейс, прежде чем они поняли очевидное: красавица-блондинка, назвавшаяся миссис Дж. Гамильтон, сообщила правдоподобный, но фальшивый адрес. На Итон-плейс не было дома под номером 132. Столь же тщетно они прошлись по Итон-сквер и Итон-террас, а затем вновь вернулись на Итон-плейс. За это время дождь успел закончиться и начаться снова.

– Merde![31] – выругался Паскаль, озирая ряды роскошных белых особняков. – Merde! Мы должны были это предвидеть. Я проверю телефонный номер этой леди Гамильтон, который сообщила нам приемщица. Если ее действительно зовут Гамильтон, в чем лично я очень сомневаюсь. Ты же попробуй постучаться в двери. Опиши ее, упомяни про шубу. Попытка стоит того. Она может жить где-нибудь по соседству. Может быть, люди что-то запомнили.

Телефонная будка стояла на другой стороне улицы, к ней и направился Паскаль, а Джини медленно пошла по тротуару, изучая дома по обе стороны улицы. Их фасады были безукоризненно белыми, изгороди – в идеальном состоянии. Окна особняков закрывали красивые шторы и жалюзи, в цветочных ящиках пламенели красные герани. Атмосфера довольства и благополучия была разлита в воздухе. Отсюда было рукой подать до фешенебельных магазинов на Слоун-стрит, а на такси можно было за несколько минут добраться до «Хэрродса» или «Харви Николс».[32] Это был как нельзя более подходящий – и, несомненно, тщательно продуманный – адрес, по которому могла бы обитать женщина, одетая, как модель с обложки журнала «Вог».

Джини размышляла о том, какой вопрос ей лучше приготовить, когда она постучится в двери этих домов. Она видела, как жестикулирует Паскаль, стоя в телефонной будке. Заехав за ней сегодня утром, он выглядел напряженным и усталым, и Джини подумала, не провел ли также, как она, он бессонную ночь. Теперь даже на расстоянии она видела, как к нему возвращается его обычная энергия. Похоже, он с кем-то спорил. Затем Джини увидела, как Паскаль повесил трубку, чуть помедлив, снял ее и стал набирать еще один номер. Она улыбнулась и направилась к подъезду последнего на улице дома.

Хозяйка дома, изящная, хорошо одетая женщина с короткими темными волосами, открыла дверь после третьего звонка.

– Если вы по поводу одежды для благотворительных базаров, то вы опоздали, – торопливо заговорила она. – Я уже звонила и все объяснила. Мы несколько недель ждали, чтобы вы приехали и забрали вещи, а теперь я уже отвезла их в Оксфам.[33] Все, включая мое платье от Озбека, которое обошлось мне в целое состояние.

– Нет-нет, я не по поводу одежды, – остановила ее Джини.

– О Господи, надеюсь, вы не из какой-нибудь секты? – встревожилась женщина. – Если вы из этих мормонов или свидетелей,[34] то вам не на что рассчитывать. Мы приверженцы англиканской церкви.

Джини объяснила цель своего визита. Женщина, похоже, уже собиралась захлопнуть дверь перед ее носом, но заинтересовалась, когда Джини описала шубу.

– Соболь, говорите? Боже милосердный… Высокая, со светлыми волосами?

– Запоминающаяся внешность, не правда ли? – улыбнулась Джини. – Мы жили в одной комнате в колледже. Она всегда была такой рассеянной, вот и сейчас, дурочка, дала мне неправильный адрес.

Женщина задумалась.

– Ну что ж, она может жить где-нибудь поблизости. Тут всего-то несколько улиц с похожими названиями: Итон-сквер, Итон-террас…

– Я знаю, я там уже была. К сожалению, безуспешно.

– Но мы живем здесь уже три года, и на этой улице определенно нет женщины, которую вы ищете. Сюда лезут в основном иностранцы… О, извините, я не имела в виду американцев, – смущенно улыбнулась она. – Арабы, довольно много японцев, ну и так далее.

– Может быть, она жила здесь некоторое время? Приезжала к кому-то в гости?

– Вполне вероятно. Гамильтон? Нет, я уверена, что женщины с такой фамилией не встречала. А почему бы вам не поговорить с леди Ноулс через дорогу? Она тут всех знает. Триста лет здесь живет.

«Триста лет» оказались тридцатью годами, но даже леди Ноулс не знала дамы по фамилии Гамильтон. Описание женщины ничего не дало. Джини заходила еще в пять домов, а затем вернулась к тому месту, где они оставили мотоцикл. Паскаль был уже там, со шлемом под мышкой, безнадежно взирая на небо.

– В этой стране когда-нибудь перестает лить с неба? – спросил он.

– По крайней мере, не в январе.

– Как твой улов? Пусто?

– Да, как мы и ожидали. А у тебя?

– Ничего. Номера, который она дала, не существует. В телефонных списках Лондона вообще не значится Дж. А. Гамильтон – ни мужчина, ни женщина. Так-то вот.

– Не расстраивайся. Та девушка из СМД все-таки помогла нам. Теперь у нас есть адрес Макмаллена.

– Есть, но в Венеции, – вздохнул Паскаль. – Это как минимум три часа пути, и бьюсь об заклад, что его там нет.

– А еще адрес Джонни Эплйарда. Я говорила тебе, что знаю его. Я в любой момент могу с ним связаться.

– Он ведет колонку сплетен?

– Нет, не совсем так. Он из тех типов, которые дружат с голливудскими гинекологами, и поэтому всегда может сообщить в «Нэшнл инкуайрер»[35] о том, что очередная звезда подзалетела, еще за час до того, как она сама получит результаты анализов и узнает о своей беременности. – Джини скривилась. – Настоящая гадость.

– Эплйард, Эплйард… – Паскаль задумался. – А ему-то зачем отправили посылку?

– Не знаю. Но я могу позвонить и спросить его. Он меня знает. Дженкинс постоянно использует его наводки. Я несколько раз говорила с ним по телефону и один – нет, два раза – встречалась.

– А Макмаллен? Отправился в Венецию? В январе? С какой стати ему туда ехать, если Лиз Хоторн так хотела, чтобы он оставался в Лондоне?

– Возможно, в Венеции у него какие-то свои дела. И потом зимой это вполне спокойное место, подходящее для того, чтобы спрятаться, раз уж он решил исчезнуть.

– Он не исчез. – Паскаль посмотрел ей в глаза. – Или, по крайней мере, исчез, но не совсем удачно. Кто-то знает, где он находится, и отправил ему посылку. Так же, как и нам. – Он пробежал рукой по волосам. Выражение озабоченности делало его лицо серьезным и замкнутым. – Так кто же все-таки этот неведомый манипулятор? – размышлял он. – Я сгораю от желания поскорее узнать, кто дергает за ниточки. А ведь кто-то определенно делает это.

– Ты хочешь знать, кто водит нас за нос? – улыбнулась Джини. – Скорее всего, никто. Все это может оказаться цепью совпадений.

– Вряд ли. Я чувствую, что со мной играют. – Паскаль скосил взгляд. Чуть дальше по улице возле тротуара притормозил черный автомобиль. Его двигатель продолжал работать, двери оставались закрытыми, но никто не выходил из машины.

– И еще я чувствую, что за нами следят.

Джини поежилась, плотнее запахнувшись в плащ. Она посмотрела на черную машину, но сумела разглядеть только то, что внутри находились двое: мужчина и женщина. И еще она увидела, как мужчина обнял женщину.

– Нам не следует превращаться в параноиков, – сказала она, оборачиваясь к Паскалю. – Это профессиональная болезнь. Давай лучше подумаем, как нам быть дальше.

– Мне кажется, я знаю, что мы должны делать, – начал Паскаль. – Съездить поохотиться в Венецию, точно так же, как мы охотимся здесь. У меня такое чувство, что кто-то вставляет нам палки в колеса, заставляет нас попусту тратить время. Мы могли бы отправиться в Венецию прямо сейчас, если бы сегодня была не пятница и на завтра в доме твоей мачехи не была бы назначена встреча с Хоторном. Я не хотел бы ее пропустить.

– Я тоже. Я хочу, чтобы ты посмотрел на Хоторна во плоти.

– Тогда я первым делом проверю, есть ли в этом Палаццо Оссорио телефон. У меня есть один приятель, который работает в Итальянской телефонной компании.

– По крайней мере, нам известно, что Палаццо Оссорио существует, – заметила Джини, – в отличие от миссис Гамильтон и ее дома на этой улице. Этот адрес должен быть настоящим, а значит, посылку туда должны были доставить непременно.

– Совершенно верно. – Паскаль нахмурился. – Я думаю, мы могли бы поехать в Венецию прямо сегодня, но тогда мы были бы очень ограничены во времени. Конечно, можно предположить, что мы сразу же обнаружим по этому адресу Макмаллена, но мне это кажется весьма сомнительным. Это было бы слишком просто. А если его там не окажется, на расспросы у нас уже не будет времени, нам надо будет возвращаться. А возникни хоть одна проблема с рейсом – туман, задержка – и мы не успеем на встречу с Хоторном. Нет, игра не стоит свеч. – Он помолчал. – Лучше поедем послезавтра, в воскресенье утром. Полетим первым же рейсом, переночуем в Венеции и вернемся в понедельник.

Вдруг выражение его лица изменилось.

– Если все получится именно так, то мне придется вернуться через Париж. По этим дням у меня встречи с дочерью. Я не могу пропустить… Иначе не увижусь с Марианной.

Они замолчали. Джини, отвернувшись, рассматривала улицу. Ее подмывало расспросить его, она хотела бы утешить его, дав хотя бы возможность выговориться. Накануне вечером, по пути в ресторан, она уже сделала такую попытку – и проиграла. Все ее вопросы о личной жизни Паскаля разбивались о стену молчания. Через некоторое время, расстроенная, она оставила эту тему.

– Ну хорошо, – наконец сказала она, повернувшись к своему спутнику, – давай так и планировать. Значит, в воскресенье отправляемся в Венецию. А пока, – поколебалась Джини, – я думаю, мы должны разделиться. Я хочу заехать в редакцию, позвонить Эплйарду и проверить еще кое-что…

– Что именно?

– Да так, кое-какие идеи.

Поначалу Паскаль не согласился с этим предложением. Некоторое время он спорил, а затем махнул рукой и отступился.

– Ладно, может, ты и права. Так мы, конечно, сэкономим время. Тогда я вернусь в гостиницу и сделаю несколько звонков. Попробуй договориться о встрече с сестрой Макмаллена. Позже я подъеду к тебе. Часа в три – нормально?

Джини взглянула на свои часы.

– Давай лучше в четыре. Вдруг я не успею до трех? Тогда тебе придется куковать перед закрытой дверью. Если, конечно, ты не влезешь в дом, как ты обычно это делаешь…

Паскаль посмотрел на нее без тени улыбки.

– Это было бы не очень сложно. Я осмотрел твои окна и дверь. Знаешь, сколько мне понадобилось бы времени, чтобы вскрыть их? Ровно пять секунд.

– Тебе не придется этого делать, – усмехнулась Джини. – Потому что у меня есть запасной ключ. Я сделала его для своей соседки сверху. Иногда она заходит ко мне, чтобы накормить Наполеона. Ключ находится под третьим цветочным горшком слева.

– И, очевидно, находился там в течение всей прошедшей ночи?

– Да, я о нем совершенно забыла. В любом случае сейчас это не имеет значения. Ты все равно не сможешь открыть дверь, если она заперта изнутри на задвижку.

– Ты невыносима, – пробурчал Паскаль, собираясь надеть шлем. Заглянув ей в лицо, он поднял руку и осторожно, одним пальцем, вытер капли дождя с ее щек. – Невыносима, – повторил он. – Тупоголова. Упряма. Я подумал об этом в первую же нашу встречу. Прошло двенадцать лет, и что же я вижу? Ты не изменилась, Джини. Я был прав.

Он надел шлем, и перед Джини предстало черное забрало, за которым теперь скрывалось его, ставшее невидимым лицо. Помахав рукой, он ударил ногой по педали стартера. Мотор взревел, мотоцикл вырулил на улицу и с рычанием умчался.

Джини подождала, пока Паскаль не скрылся из виду. Вот он исчез за углом, и улица вдруг стала оглушительно тихой и пустой. Джини еще немного постояла под дождем, дожидаясь, пока острое ощущение потери отпустит ее, и убедившись, что уже вполне владеет собой, спустилась в метро и поехала в сторону Бейкер-стрит. Отсюда она добралась до Риджент-парка, оказавшись возле Ганноверских ворот в юго-западной части парка.

Парк был окружен кольцевой дорогой, и Джини остановилась на ней, оглядываясь по сторонам. Справа от нее находился ряд симпатичных безмятежных домиков, слева – здание главной лондонской мечети. Позади нее змеилась дорога, а за ней, уже в самом парке, располагался Уинфилд-хаус, официальная резиденция посла США в Лондоне. Джини до нее было буквально рукой подать – каких-нибудь семьдесят метров через дорогу. Резиденция была обнесена густым поясом живой изгороди.

Девушка пересекла дорогу и вошла в парк. Она хотела взглянуть на особняк поближе, но решила приблизиться к нему скрытно, в обход. Джини стала кружить по Риджентпарку, прошла мимо пруда, где в летние дни можно было покататься на лодках, подошла к помосту, на котором в летние дни играл военный духовой оркестр. Сейчас из-за дождя парк был практически пуст, и только самые стойкие лондонцы прогуливались здесь с собаками. Когда-то на этом, ярко раскрашенном помосте для оркестра взорвалась бомба ИРА. Тогда погибли несколько человек. Джини пошла дальше. Она приблизилась к резиденции посла сзади, где прямо в лес вклинивался большой посольский сад. Дом и отсюда был едва различим. Сквозь деревья и вечнозеленые кусты, росшие за высокой оградой, шедшей по периметру, Джини видела только крышу и дымоходы.

Она обошла сад, вернулась на окружную дорогу и по узкой дорожке подошла прямо к фасаду резиденции. Здесь она увидела два входа, один из которых был заперт прочной решетчатой дверью – им похоже, не пользовались. Рядом со вторым входом, который располагался ближе к северной части здания, находилось приземистое помещение, похожее на большую сторожку. На его крыше торчали спутниковые антенны, у ворот и на подъездной дорожке были установлены охранные телекамеры, на любого, кто намеревался проникнуть внутрь, смотрело зеленоватое окошко из пуленепробиваемого стекла.

Джини почувствовала, что за ней наблюдают. На подъездной дорожке, рядом со сторожкой, она краем глаза увидела двух охранников. На них были темные костюмы и темные плащи. Возле черного лимузина стояло еще двое – нет, трое, – делая вид, что не замечают проходившей мимо девушки.

Усевшись за свой стол в отделе очерков, Джини стала звонить. Первой на очереди была Мэри.

Мачеха, казалось, была удивлена, снова услышав ее голос. Она убегала на встречу с очередными друзьями, но у нее все же нашлось немного времени, чтобы подтвердить: да, «Айви» действительно хороший ресторан, и она его рекомендует.

– О да, милочка, – прощебетала она, – непременно своди туда своих друзей. Я уверена, что им там понравится. Попробуй их пирожки с томатом. Объедение!

– Я слышала, что по вечерам там полно народа… – надавила на мачеху Джини. – А в обеденное время?

– Мне там очень нравится, и я обедаю там очень часто. Там всегда полно актеров, писателей, и я знаю многих из них.

В трубке возникла пауза. Джини тоже молчала. Иногда лучше не понукать собеседника.

– Когда же я там последний раз обедала? – начала вспоминать Мэри. – Дай-ка подумать… А, вспомнила! Я приводила туда Лиз. Все правильно, это было незадолго до Рождества. Я хорошо помню это, поскольку на следующей неделе она собиралась уезжать из Лондона на рождественские каникулы. Она там до этого никогда не бывала, и ей ужасно понравилось это место, так что она тоже рекомендовала бы его тебе. Я не сомневалась, что это местечко как раз по ней. Джону там вряд ли понравилось бы, но… Что, милая? Тебе звонят по другому телефону? Ну хорошо, жду тебя и твоего Паскаля завтра вечером.

Джини повесила трубку. Именно такого результата она и ожидала, но все равно следовало проверить. Теперь – Эплйард.

Она стала перебирать визитные карточки, которые держала в специальной картотеке. Джини помнила, что в его квартире в Грэмерси-парке было два телефона. Она набрала первый номер и долго слушала длинные гудки. Когда она уже собиралась повесить трубку, к телефону все же подошли.

Голос ответившего звучал настороженно. Он явно принадлежал молодому человеку.

– Да, – послышалось в трубке, – кто говорит?

– Привет, это Джини Хантер. Я звоню из редакции «Ньюс». Джонни дома?

В трубке возникла пауза, послышался царапающий звук. Затем голос сказал:

– Не могли бы вы повторить по буквам, мэм? Из «Ньюс»? Что это за «Ньюс»? Я записываю…

Теперь Джини расслышала в голосе говорившего акцент. «Со Среднего Запада», – подумала она, продиктовав свое имя по буквам и объяснив, что звонит из Лондона. Казалось, парню понадобилась целая вечность, чтобы записать все это, однако он так старался оказаться полезным, что Джини проявила терпение.

– Джонни, судя по всему, нет дома? – наконец спросила она – Вы на него работаете? Не знаете, когда он вернется?

– Нет, я не работаю на него. Не совсем. То есть я должен принимать для него послания и все такое. Я Стиви.

Я живу с Джонни – его друг. Мы с вами, похоже, никогда раньше не говорили, хотя я живу здесь уже довольно давно.

Ну конечно же, только сейчас Джини вспомнила, как злорадно прохаживался Дженкинс по адресу нового мальчика Джонни Эплйарда после своей последней поездки в Нью-Йорк. «Физиономия, как у молодого Рудольфа Нуриева, дорогие мои. Полуграмотный, но изо всех сил старается услужить. Он целый вечер талдычил мне про систему выращивания свиней. Скучно? Не то слово! Джонни подцепил его на Пенн-стейшн,[36] ага, прямо в поезде. Видно, не смог устоять перед его задницей. Я взмолился: «Джонни, спаси меня!» Этот парень прямо как из романов Стейнбека, у него в волосах до сих пор солома торчит.

Джини поколебалась, а потом произнесла:

– Стиви? Ну конечно. Правильно, теперь я припоминаю. Когда я видела Джонни во время его последнего приезда в Лондон, он упоминал о вас.

– Правда? – В голосе юноши послышалось оживление. – Это, наверное, было прошлой осенью. Я тогда чуть было не полетел в Лондон. Мне так хотелось! Я ведь ни разу не был за границей. Но Джонни потом передумал…

«Еще, бы! – подумала Джини. – Как не вспомнить печально известные похождения Эплйарда во время его наездов в Лондон! Преданный деревенский мальчик мог стеснить его свободу». На секунду она почувствовала прилив жалости к этому мальчишке.

– Так скажи мне, Стиви, когда вернется Джонни? У меня к нему срочный разговор.

– Понимаете, трудно сказать… – Стиви поколебался и продолжил внезапно упавшим голосом: – Видите ли, я не знаю, где он находится. Он сорвался с места совершенно неожиданно, и с тех пор от него ни слуху ни духу.

– Понятно. – Джини услышала в голосе юноши тревогу и отчаяние. – Когда он ушел, Стиви? – спросила она осторожно. – Пару дней назад?

– Гораздо раньше, мэм. Он ушел двадцать седьмого декабря, я ждал все эти дни… Его нет уже десять дней…

Почувствовав тревогу, Джини записала дату. Учитывая наклонности Эплйарда, его отсутствие в течение нескольких ночей можно было бы объяснить без труда, но десять дней…

– Да, многовато, – сказала она, пытаясь придать голосу спокойствие. – Ты, должно быть, весь извелся, Стиви? Может быть, всплыла какая-то история, над которой он работает…

– Не припомню такого, мэм, – ответил он тоже осторожно. – Джонни сказал бы мне об этом, он всегда так делает. И еще он бы позвонил. Он обычно звонит и узнает, нет ли для него каких-нибудь новостей. Даже, когда уезжает из города.

– Ты хочешь сказать, что не имеешь ни малейшего представления о том, где он находится, Стиви? Мне на самом деле очень нужно с ним связаться. Ну подумай, где он может быть?

В трубке повисло долгое молчание. Через некоторое время Стиви неохотно признался:

– В общем-то, он действительно прислал мне факс, но это было пять дней назад. Да и сообщение было довольно странным.

– Что значит «странным», Стиви?

– Он не сообщил, где находится, написал только, что сам свяжется со мной. Вдобавок текст был напечатан на машинке, а Джонни всегда пишет сообщения для факса от руки. И мое имя было там написано неправильно: на конце стояло не «еу», а «ie».[37] Джонни никогда бы не сделал такой ошибки.

Джини, нахмурившись, записала все эти подробности и как можно спокойнее сказала:

– Думаю, все это вполне объяснимо: возможно, он очень торопился и попросил отправить факс какую-нибудь секретаршу.

– Может быть. Я тоже так думаю.

– А ты не знаешь, откуда был послан факс, Стиви?

– Нет, исходных данных там не было, а только много-много цифр наверху. Когда я прочитал его и увидел, что мое имя исковеркано, я сразу подумал, что его послал кто-то другой. Ну понимаете, кто-то, с кем был Джонни…

Голос у мальчишки был несчастным, теперь Джини уже отчетливо слышала это. Значит, Стиви боится, что его бросили, а это, конечно, было вполне возможно. Новый любовник вполне мог стать объяснением десятидневного отсутствия, но это было не единственно возможное объяснение.

– Я все же думаю, что он работает над какой-то новой статьей, – сказала Джини. – Вот увидишь. Какая-нибудь очень большая история, эксклюзив, и ему нужно не торопясь собрать все детали.

– Возможно, вы правы…

Попытка приободрить его, кажется, удалась. Голос Стиви звучал уже не так мрачно.

– Он тебе сам все расскажет, когда вернется, – продолжала Джини еще более жизнерадостным тоном. – А пока, Стиви, коли уж я не могу побеседовать с Джоном, может быть, ты мне поможешь? Ты находился дома на протяжении всей последней недели?

– Разумеется.

– Джонни случайно не приносили посылку? Ее должны были доставить курьером в среду утром. Из Англии. Такая аккуратная посылка, обернутая коричневой бумагой, перевязанная и с красными сургучными печатями.

– Посылку? Да, ее принесли. Действительно в среду. – Он осекся. – А откуда вы об этом узнали? Ах, так это вы ее отправили? Но зачем же? Это вовсе не смешно. Отвратительно! Меня чуть не стошнило. Я…

– Подожди секундочку, Стиви, – повысила голос Джини. – Я не отправляла эту посылку и не знаю, кто это сделал. Но мне прислали в точности такую же. И то, что там было, тоже не доставило мне удовольствия.

– Правда? – неуверенно переспросил он.

Джини поколебалась, но затем решила: иногда для того, чтобы получить информацию, надо поделиться своей.

– Стиви, в посылке мне прислали пару наручников – и никаких объяснений. Я живу одна, и, поверь, мне тоже было не до смеха, когда я открыла ее. Вот почему сейчас я звоню Джонни. Я устроила большой скандал в компании по доставке, после чего мне сказали, что ему тоже была отправлена бандероль… – Джини помолчала, но Стиви никак не реагировал на сказанное. – Я хотела выяснить, что прислали Джонни, и спросить, может быть, он знает, кто устраивает такие шутки… – Она вновь замолчала, но реакции снова не последовало. – Стиви, – мягко произнесла она, – я на самом деле хочу выяснить, кто это делает и зачем. Ты сказал, что это было отвратительно, значит, ты открыл коробку. Пожалуйста, Стиви, скажи мне, что было внутри.

И снова повисла долгая тишина.

– Я действительно открыл ее, – наконец неуверенно признался юноша. – Я думал… Ну, понимаете, я волновался из-за Джонни. А в квитанции значилось, что это «подарок ко дню рождения». Но день рождения Джонни не в январе, а в июле. Я смотрел и смотрел на коробку, а Джонни все не звонил. Целый день я не прикасался к ней, но потом все же открыл. Я подумал, что, возможно, найду в ней объяснение тому, куда подевался Джонни.

– Стиви, – произнесла Джини, понимая, что из парня придется все вытаскивать клещами, – там была какая-нибудь записка?

– Нет. Ни визитной карточки, ни записки. Я посмотрел.

– Там были наручники, как у меня, или что-то другое?

– Другое.

– Что-нибудь подобное, Стиви? Какая-нибудь вещь, которая могла расстроить Джонни?

– Не знаю. Джонни либо пришел бы в ярость, либо расхохотался. Я… – он поколебался. – Это очень непонятная вещь, мэм…

– Стиви, прекрати называть меня «мэм». Зови меня Джини, договорились? Обещаю тебе, что не упаду в обморок от удивления. Я репортер, и удивить меня непросто. Прошу тебя, Стиви, мне действительно нужно это знать. Я хочу прищучить тех, кто этим занимается.

– Ну хорошо, Джини, коли так… – Мальчик понизил голос, и Джини буквально почувствовала, как он краснеет.

– Там было нижнее белье. Женское. С оборочками, с черными кружевами. Трусики, мэм. Вроде тех, что рекламируются на последних страницах журналов. Или высылаются по заказам из каталогов…

Уже много лет Джини не приходилось сталкиваться с напускной стыдливостью Среднего Запада. Она была удивлена и тронута. Трудно было поверить, что какой-нибудь мальчик, оказавшийся в мире Джонни Эплйарда, может остаться таким наивным и неиспорченным.

– Ну хорошо, Стиви, картина проясняется. У тебя есть сестры, Стиви?

– Есть, мэм.

– Скажи мне, могли бы такие трусики носить твои сестры?

– Мои сестры? – возмущенно взвился голос. – Исключено, мэм. Они для публичного дома: причудливые, с разрезом спереди и… – Парень умолк. Сзади него раздался звенящий звук, затем наступило короткое молчание, и он снова заговорил: – Извините, мэм, кто-то звонит в дверь. Мне нужно идти.

– Хорошо, последний вопрос, Стиви. Мне все же необходимо срочно поговорить с Джонни. Когда ты увидишь или услышишь его, попроси, пожалуйста, чтобы он связался со мной. Запиши мой домашний телефон и номер факса…

Боже мой, как же долго он все это записывал! Джини слышала, как в отдалении надрывался дверной звонок.

– Сейчас открою, – прокричал Стиви и повторил Джини записанные им номера.

– Отлично, – сказала она. – Спасибо тебе за помощь, Стиви.

– Не за что, мэ… Джини, – ответил он и повесил трубку.

Некоторое время Джини сидела, обдумывая услышанное. Десять дней, как от Эплйарда ни слуху ни духу, блядские трусики… Что из всего этого следует, и следует ли что-нибудь вообще?

Следующий звонок был в отдел, занимавшийся модами. Может быть, хоть кто-то в отделе поможет найти какую-нибудь зацепку. Вся эта история после разговора с Сюзанной уже не на шутку беспокоила Джини. Зачем таинственная женщина, принесшая посылки, будто специально оделась так, чтобы ее получше запомнили?

По пути в отдел мод она прошла мимо кабинета заведующего отделом иллюстраций. Дверь его была открыта, а в комнату набились мужчины. Там собралась половина отдела, да еще и сотрудники из других газетных подразделений. Над всем этим сборищем витал монотонный гул. Мужчины вышли в коридор, преградив ей путь и передавая что-то из рук в руки. Они присвистывали, одобрительно цокали языками и восхищенно сквернословили.

Джини остановилась. Один из мужчин, чуть робея, протянул ей несколько фотографий.

– Ламартин, – ухмыльнулся он. – Мы обсуждаем подачу. Дженкинс только что дал добро. Завтра напечатаем. Что ты об этом думаешь?

– Ну-ка, Джини, – крикнул кто-то сзади, – выскажи женскую точку зрения. Горячо или не очень?

Раздался смех. Джини посмотрела на фотографии. Она сразу же узнала Соню Свон и хорошо известного члена французского кабинета министров, находившегося в ее объятиях. Платиновые волосы кинозвезды были растрепаны, губы, как сообщалось в колонках светских сплетен, недавно накачанные силиконом, полуоткрыты, голова запрокинута назад. Она была обнажена до пояса Министр приник к ее груди, он ласкал языком ее правый сосок.

– Эту, конечно, на обложку мы поместить не сможем, – сказал редактор отдела иллюстраций, с оценивающим видом заглядывая Джини через плечо. – Увы. Внутри – может быть. Дженкинс пока не может решить. Он считает, что она уж слишком откровенная. Мы отдаем под них шесть страниц. Настоящая бомба, верно?

– Это снял Паскаль Ламартин? – спросила Джини, чувствуя, что ее начинает тошнить.

– А кто же еще! Это место кругом охранялось. Телохранители, эти доберманы сраные, можешь себе представить? Одному Богу известно, как он туда пробрался, но ему это удалось.

– Теперь жирная жаба может поцеловать в задницу свои надежды стать президентом, – ухмыльнулся редактор. – Хороший урок для этого высокомерного дерьма. Эй, – повернулся он к своим товарищам, – может получиться отличный заголовок: «Соня Свон и министр списаны со счетов. Лебединая песня[38]». Как вам это нравится?

Заголовок Джини одобрила. Толпа мужчин повернулась и повалила обратно в кабинет редактора фотоотдела. Джини вернула снимки. Так и не высказав своего мнения, она пошла дальше в сторону лифта.

Когда его двери открылись, Джини нос к носу столкнулась с Николасом Дженкинсом. Он был надут собственной значительностью и самодовольством. Рядом с ним стоял его главный подпевала, выходец из Глазго по имени Дэш. Всем своим видом изображая восхищенное уважение, он записывал указания шефа.

– Езжайте, – сказала Джини, – мне надо вниз.

– Нет, тебе туда не надо, – отрезал Дженкинс. – Тебе надо наверх, ко мне в кабинет. На пять минут. Дэш, передайте им, что через пятнадцать минут мне нужны комментарии из Елисейского дворца о том, насколько прочны позиции министра. У них, чтоб они провалились, был целый день, чтобы в этом разобраться. А если они не в состоянии получить комментарий, то пусть сами выдумают что-нибудь. Пусть будет ссылка на какого-нибудь анонимного «представителя правительства», но это должно звучать убедительно. Кто может придумать подходящее высказывание?

– Официальный стиль очень хорошо умеет имитировать Холмс. Или Митчелл.

Дэш, подвизавшийся в качестве главного наместника Дженкинса на грешной земле, имел весьма обходительные манеры, однако это впечатление было обманчивым. Дэш был глазами и ушами Дженкинса. Когда Дженкинс хотел избавиться от того или иного журналиста, а это случалось нередко, то увольнением занимался Дэш. Сейчас его выцветшие глаза были устремлены на вошедшую в лифт Джини. Он ее всегда недолюбливал, а Джини платила ему плохо скрываемой ненавистью. Вместо приветствия он едва заметно кивнул головой.

– Митчелл, – принял решение Дженкинс. – Поручите это Митчеллу.

Дэш кивнул и сделал пометку в блокноте. Наконец они поднялись на пятнадцатый этаж. Широко шагая, Дженкинс прошел по уилтонскому ковру, через первую приемную, через вторую, в которых сидело множество ожидающих. При его появлении мужчины вскочили на ноги.

– Не сейчас, не сейчас. Я занят. Дэш, разберитесь, – Дженкинс кивнул головой в сторону посетителей и вошел в свое святилище. Джини следовала за ним по пятам. В кабинете Дженкинса зазвонил один из телефонов. Дженкинс снял трубку и медленно произнес:

– Никаких сучьих звонков в течение пяти минут, понятно, Шарлотта? – И швырнул трубку.

Он сел, а Джини осталась стоять по другую сторону стола. Еще минуту или две Дженкинс энергично перекладывал лежавшие перед ним бумаги. Затем посмотрел на девушку.

– Успехи есть? – осведомился он.

– Да, кое-какие.

– Нашли Макмаллена?

– Возможно. Мы достали еще один адрес. Я…

– Сейчас нет времени. Не до деталей. Доложишь мне все в понедельник, если к этому времени мир не развалится на части. – Он на полсантиметра передвинул какой-то листочек и спросил: – А что с телефонным сексом?

Джини поколебалась.

– Я отложила это на некоторое время. Как я поняла, ты хотел, чтобы мы полностью сосредоточились на истории с Хоторном. Ты же сам говорил…

– Господи, неужели ты не можешь одновременно идти и жевать?

– Конечно, могу, Николас.

– Ну вот и действуй. Работай сразу на два фронта. – Дженкинс раздраженно посмотрел на свой стол. – Что-нибудь еще?

Это было в духе Дженкинса, когда он находился в подобном настроении: вызвать сотрудника, а потом сделать вид, что тот его вконец достал. Джини, которая прекрасно знала это, проигнорировала его вопрос.

– Есть еще одна вещь. Кому еще была известна история с Хоторном?

– Я уже говорил: тебе, мне, Паскалю. Все.

– Ну а Дэш, к примеру, что-нибудь знает?

– Сколько раз я должен повторять! Нет, не знает! Это была моя наводка, моя тема. Я ее вынянчил и никому не рассказывал… Чему ты улыбаешься?

– Ничему, Николас. Я просто подумала, что это, возможно, и моя история тоже. И, конечно, Паскаля.

– Правильно, правильно. Только не надо задирать нос по этому поводу, черт бы вас побрал, это все, о чем я прошу. И передай Паскалю, чтобы он не особо швырял деньгами, у нас все-таки газета, а не монетный двор.

– Конечно. Обязательно передам, Николас. Джини направилась к двери, и Дженкинс кинул на нее острый взгляд.

– Как у вас с Паскалем? Нормально кашу варите?

– Да, пока все хорошо.

– Вот так и дальше держите. Мне нужно, чтобы над этим работала команда. Ты сможешь многому у него научиться.

– В этом я не сомневаюсь.

– Ты видела снимки с Соней Свон? – Он внезапно улыбнулся ей доброжелательной и насквозь фальшивой улыбкой.

– Видела только что.

– Они великолепны, не правда ли? – Дженкинс поднялся, прошелся по ковру и обнял Джини за плечи. – Не откажешься передать от меня кое-что Паскалю? Скажи ему, что завтра я увеличиваю тираж на сто тысяч экземпляров. Мы засняли эту Соню Свон, когда она была на министре прямо на глазах у телохранителей, представляешь? Паскаль снял все. Мы пустили информацию о том, что располагаем этими снимками, так что «Мейл» и «Экспресс» уже писают кипятком. Скажи об этом Паскалю. Дополнительно сто тысяч экземпляров. Завтра мы угробим этих козлов.

В отделе мод, как обычно, царил хаос.

– Демонстрация мод в Сибири? – спросила Джини.

– Не совсем, – улыбнулась ее подруга Линдсей, редактор отдела – Одежда для заключенных. На Мартинике.

– Послушай, Линдсей, мне нужна от тебя одна услуга. Не могла бы ты позвонить в Париж, в «Шанель»? Тебя там знают, и с тобой будут говорить. Мне нужно кое-что узнать об одной соболиной шубе…

– Соболиной шубе?! Ни хрена себе! – усмехнулась Линдсей. – Ты знаешь, что в Лондоне практически не осталось меховщиков? Сейчас даже «Хэрродс» не продает шуб.

– Но где-нибудь они должны были продаваться?

– Да, но буквально штучно. Что еще?

– Совсем мелочи. Кое-какие причиндалы от «Шанель». Костюм от «Шанель». Вот этот костюм и эти украшения.

Джини протянула Линдсей страницу, вырванную из декабрьского номера «Вог».

– Ага, я их помню. Очень миленькие. Классический стиль.

– Да, так вот, мне нужно выяснить, кто их купил. Главное – шуба. Могу даже назвать приблизительную дату покупки.

Джини рассказала Линдсей, что ей было известно. Когда она закончила, Линдсей с любопытством посмотрела на нее.

– А зачем тебе все это? – осведомилась она.

– Не спрашивай, Линдсей. Просто помоги. Пожалуйста. Если им позвоню я, они насторожатся, а у тебя это займет десять минут, даже меньше того.

– Ну хорошо, раз уж ты просишь… Кстати, я слышала, ты работаешь с Паскалем Ламартином. Это правда?

– А кто тебе сказал?

– Не помню. Сказал кто-то. Я еще подумала: «Ну и везет же Джини!» Высокий, темноволосый, мужественный. Настоящий огонь! И очень сексуальный.

– Да будет тебе, Линдсей! Он не в моем вкусе.

– Я была бы готова бросить все и заряжать для него пленку в аппарат, – засмеялась Линдсей. – Как ты думаешь, у меня получится уговорить его поснимать демонстрацию мод?

– Нет, Линдсей, вряд ли.

– А жаль, было бы интересно. Это эротично: снимки из-за угла, работа настоящего paparazzo. Ты видела, что он сделал с Соней Свон? Невероятно! Можешь себе представить: лежать в кустах и снимать все это! Как ты полагаешь, он сам от этого не возбуждается?

– Не имею ни малейшего представления.

– Ну ладно, ладно, не ершись… Умолкаю. Я знаю, когда остановиться, просто ты сама сказала, что он не в твоем вкусе.

Линдсей пристально посмотрела на Джини и шутливо подняла руки.

– Больше ни слова, клянусь. Твои секреты умрут вместе со мной.

– Линдсей, так ты разузнаешь все ради меня?

– Хорошо, хорошо, прямо сейчас этим и займусь. Только не кусайся.

Линдсей стала названивать по нескольким номерам. Пока она звонила, Джини просматривала каталоги с фотографиями манекенщиц. Сюзанна из СМД была отличной, просто великолепной свидетельницей, а какой была ее первая реакция, когда женщина с посылками вошла в приемную фирмы? Она сразу же подумала, что посетительница может быть манекенщицей. Джини нахмурилась. Женщина не была миссис Дж. А. Гамильтон. Возможно, внутреннее чутье не обмануло девушку.

Кипа каталогов агентств была внушительной: «Моделз уан», «Сторм», «Элита». Лица одно другого красивее. Джини внимательно рассматривала фотографии. Легкость, с которой эти девушки умели изменять свою внешность, потрясала. Вот, к примеру, Линда Евангелиста: то с белыми волосами, то рыжая, то брюнетка…

Через полчаса Линдсей закончила свои телефонные переговоры. Она подошла к Джини и вручила ей несколько листков с записями. Вид у нее был весьма довольный.

По мере того, как Джини читала записи, глаза ее расширялись от изумления, а внутри нарастало возбуждение. Она читала молча, а когда закончила, то спросила:

– Ты абсолютно в этом уверена?

Линдсей кивнула.

– На все сто. Я хорошо знакома с управляющим Шанель, и сейчас говорила с ним лично. Ошибки быть не может.

– Они часто идут на такие соглашения?

– Когда речь идет о знаменитостях, хороших клиентах, конечно, а как ты думала! – Она внимательнее всмотрелась в лицо Джини. – Ты взволнована, Джини, и мне хорошо знаком этот твой взгляд. Это настолько важно для тебя? Что-то серьезное?

– Да нет, не очень, – осторожно ответила Джини. – Так, проверяю кое-что. Спасибо тебе, Линдсей. И, пожалуйста, не рассказывай никому об этой моей просьбе, договорились?

– Ни слова, обещаю.

Линдсей вернулась к своей работе, но оглянувшись, бросила взгляд на Джини, которая собирала свои вещи. Линдсей поняла: что-то произошло. Лицо Джини окаменело, на нем застыло злое выражение. Она как будто пыталась сосредоточиться на работе, но что-то не давало ей покоя. «Джини редко можно увидеть раздраженной», – подумала Линдсей. Джини была ее самой близкой подругой в редакции «Ньюс», но никогда прежде Линдсей не видела подругу в таком состоянии.

Джини потянулась за плащом, но Линдсей остановила ее.

– Эй, погоди. Джини, с тобой все в порядке?

– Нет, не совсем. Точнее, совсем нет, – быстро взглянула на подругу Джини и передернула плечами. – Сама знаешь, как это бывает. Чертово место!

– Кофе? – Линдсей пристально смотрела на Джини. Они с ней говорили на специфическом женском языке. В данном случае предложение кофе означало предложение поболтать.

Джини колебалась.

– Мне бы не следовало… Если только минут десять, не больше.

– Я и сама с удовольствием сделаю перерыв. Пойдем ко мне в кабинет. Там не такой бедлам, как здесь.

– Хорошо. Спасибо, Линдсей. Я совсем забыла про обед. С удовольствием хотя бы выпью кофе. Но только на десять минут, а потом побегу.

– Ты слишком много бегаешь, – улыбнулась Линдсей. – Это одна из твоих вечных проблем. Чего ты боишься, Джини? Что у тебя появится время остановиться и задуматься о жизни?!

Как только они оказались в кабинете Линдсей и дверь за ними закрылась, Джини дала волю эмоциям. Она сняла только что надетый плащ и с яростью швырнула его на кресло. За плащом последовал шарф, туго набитая всякой всячиной сумка, с которой Джини никогда не расставалась, и красные перчатки. С удивлением глядя на подругу, Линдсей включила электрический чайник. В ярком свете флюоресцентных ламп волосы Джини отливали серебром, черты лица обрисовались более резко.

– Господи, Линдсей, – воскликнула она, нервно расхаживая по кабинету. – Все, не могу больше. Здесь все принадлежит мужикам…

Линдсей промолчала. Она всегда считала Джини очень сдержанным человеком, никогда раньше она не видела подругу в таком состоянии. Джини умела держать себя в руках. Линдсей не раз задумывалась, чего ей это стоило, а теперь увидела своими глазами.

– Как ты только можешь выносить все это, Линдсей? – обернулась к ней Джини, остановившись на мгновение. – Все эти бесконечные взгляды, смешки, намеки, шлепки по заднице, когда стоишь у ксерокса, указания от мужиков типа Николаса Дженкинса, и никогда не можешь высказать то, что думаешь, только потому, что ты женщина. Ты должна быть тише воды и ниже травы, не можешь выйти из себя, не имеешь права высказать свое мнение, потому что если осмелишься, – если ты только осмелишься! – они лишь убедятся в том, что были правы.

Джини вновь резко обернулась.

– Тебе никогда не хочется все выложить им? Ну хотя бы разик? Высказать все, пусть тебя назовут истеричкой, или решат, что у тебя месячные, или примут за мужененавистницу? О Линдсей, неужели тебе никогда не хочется перестать притворяться?

Наступило молчание. Линдсей заварила кофе и поставила маленький кофейник на стол. Джини все еще не могла успокоиться, внезапно она сорвала ленту, которой на затылке были подхвачены ее волосы, и они рассыпались по ее плечам. Линдсей наблюдала, как подруга откинула пряди назад, продолжая метаться по кабинету, словно по клетке. В эту минуту Джини была похожа на вакханку – само воплощение прекрасной и всепобеждающей женской силы.

– У меня свои владения, Джини, – ответила Линдсей, чуть помолчав. – Чисто женские владения, поэтому в них я чувствую себя спокойно. Мужчины сюда не заходят, а если кто и появится, я вполне могу сразу указать ему на дверь. Они не принимают нас всерьез, считая, что мода не составит им конкуренции.

– О Господи, Господи… – Джини резко стукнула напряженно сжатыми кулаками по столу. – Иногда мне просто хочется взорвать к чертям собачьим всю эту поганую газету.

– Ну и в чем же дело? Давай, Джини, если ты такая отважная и можешь высказать все, что в тебе накопилось, сделай это хоть раз.

– В чем дело? В Дженкинсе. Я ненавижу его, презираю и испытываю к нему отвращение. А еще я ненавижу, презираю и испытываю отвращение к самой себе за то, что работаю на него. Мне нужно было уходить давным-давно, а я этого не сделала. Я не должна была выслушивать все его лживые обещания. «Возможно, через месяц, Джини, мы пошлем тебя за границу… – Она зло, но очень точно скопировала манеру Дженкинса. – А сейчас, Джини, займись этой крайне важной темой. Темой телефонного секса…»

– Ну ладно, – Линдсей закурила. Она просто не верила своим глазам. Джини – холодная, спокойная, выдержанная Джини, которая никогда не теряла голову, – вела себя подобным образом. – Ну ладно, – сказала она, – что еще?

– Что еще? Для начала то, что эти козлы пускают по кругу фотографии с Соней Свон. «Эй, Джини, правда, горяченькие снимки?» Меня от этого тошнит. Тошнит. И ни у кого не хватает мужества прийти к Николасу Дженкинсу и спросить: «Какого черта мы делаем? Пусть хоть весь кабинет министров Франции перетрахается с этой Соней Свон – кому какое дело!» – Она глубоко вздохнула и снова обернулась, чтобы посмотреть на Линдсей. – Смелости не хватает ни им, ни мне, понимаешь? Ведь я могла высказать все это Дженкинсу, только что в его кабинете у меня была для этого прекрасная возможность. Сделала я это? Нет, держала рот на замке. Почему? Разве я его боюсь? – Она помолчала, а затем потрясла головой. – Нет, даже не в этом дело. Просто сейчас я работаю над тем, над чем очень хочу работать, вот я и побоялась рисковать, не хочу, чтобы у меня отобрали это задание. Вот и держала рот на замке. «Да, Николас. Нет, Николас». Ненавижу себя!

– Что еще? – настойчиво повторила Линдсей. – Ты ведь знаешь, Джини, – меня не проведешь. Скажи, чего это ты так завелась?

Джини посмотрела ей в глаза. Она колебалась. Линдсей видела, что в ее подруге происходит какая-то внутренняя борьба.

– Ну ладно, – наконец решилась Джини. – Ладно. Паскаль Ламартин. Вот в ком все дело. Именно он сделал эти снимки Сони Свон, и мне это отвратительно. Я просто в бешенстве от этого.

– Почему? – спросила Линдсей, хотя ответ ей был уже известен. Он светился в зеленых глазах Джини, проступал в каждой черточке ее лица.

– Почему? Потому что он не такой, он лучше. Гораздо лучше. Ты знаешь, какой работой он занимался раньше. А сейчас он занялся вот этим. И он сам себя за это ненавидит, я прекрасно вижу, Линдсей. Это его особый способ самоубийства, и я не могу на это спокойно смотреть.

С этими словами Джини прижала руки к сердцу, а потом сделала резкое и сердитое движение, словно бросила что-то на пол. Она мотнула головой, и волосы ее вспыхнули в голубовато-белом свете ламп. Линдсей ждала – секунду, вторую… Джини встретилась с ней глазами и взгляд ее дрогнул. Она отвела его в сторону.

Линдсей вздохнула и, немного поколебавшись, сказала:

– Ну ладно, Джини, рассказывай. Когда?

Линдсей думала, что Джини не ответит, а если и признается, то скажет, что дело было в прошлом году или полгода назад. Она ошиблась.

– Двенадцать лет назад, – негромко ответила Джини.

– Двенадцать лет! – удивленно воскликнула Линдсей. Она не помнила, чтобы Джини хоть когда-нибудь упоминала имя Паскаля Ламартина.

– Двенадцать лет? Ты хочешь сказать, что тебе было пятнадцать?

– Да. Только он об этом не знал. Я наврала ему о том, сколько мне лет.

– Где это было?

– В Бейруте.

– И сколько это продолжалось?

– Три недели.

– Всего-то?

Джини сердито обернулась.

– Этого хватило, поверь. Он до сих пор здесь. – Джини снова прижала руки к груди. – Он в моем сердце, в моей голове, и я никак не могу его выгнать оттуда. Не получается.

Линдсей не знала, что сказать. Джини была на десять лет моложе ее, но сейчас, рядом с подругой, Линдсей вдруг ощутила себя немолодой и усталой женщиной.

– Так что же случилось, Джини? – спросила она гораздо более мягко.

– Что случилось? Случился мой отец. Он обо всем узнал.

Еще один поворот, еще один резкий жест, еще раз волосы упали на лицо.

– И на этом все закончилось? После этого ничего не было? – спросила Линдсей.

– Молчание, – ответила Джини. – Глубокое молчание. Я только раз, да и то случайно, встретила Паскаля в Париже. И опять ничего. Снова молчание – до тех пор, пока мы не встретились снова на прошлой неделе.

– Молчание, которое о многом говорит?

– Только с моей стороны, с его – нет. Он женился. У него ребенок. Он развелся…

– Он не пытался встретиться с тобой после этого?

– Нет.

– А ты на это надеялась?

– Когда перестала держать себя в руках, то – да.

В ее глазах промелькнуло смятение. Джини отвернулась, и воцарилось долгое молчание. За окном мигали огни, снаружи по стеклу хлестали струи дождя, доносился шум проезжающих машин, в соседнем кабинете зазвонил телефон.

– Три недели и двенадцать лет молчания? – медленно проговорила Линдсей. – Джини, тебе нужны новые страдания? Мало ты мучилась?

– Пусть будет все как будет. – Голос Джини сник, но затем вновь окреп. – Если этого не случится, если мне придется выбирать между тем, что что-нибудь произойдет и мне будет больно или ничего не произойдет, но я буду в безопасности, я снова выберу боль.

– Вряд ли это разумно.

– Разумно? – обернулась Джини, уставившись на Линдсей. – Я уже не знаю, что означает это слово. Оно уже не является частью уравнения. Я больше не могу двигаться через все это шаг за шагом, взвешивая и перебирая все снова и снова:

– Ну так скажи ему обо всем, – резко произнесла Линдсей.

– Нет. Нет, я не могу этого сделать. Это единственное, чего я не могу. Ты его не знаешь. Он только что прошел через жуткий развод. Только моих признаний ему сейчас и не хватает.

– Чушь все это! – Линдсей потеряла терпение, вся жалость к Джини вдруг испарилась. – По-моему, он еще тот подонок.

Повисла мертвая тишина. Лицо Джини побелело.

– Почему ты так говоришь?

– Да будет тебе, повзрослей ты наконец. Три недели в зоне военных действий и двенадцать лет молчания? Да ему на тебя было просто наплевать!

– Ты ошибаешься. Все было не так. Он никогда не был таким. И сейчас не такой.

– А ты уверена? – смягчилась Линдсей. – Или это ты его представляешь таким?

Снова воцарилось короткое молчание. И вдруг Джини начала решительно надевать плащ, перчатки и шарф. Наконец она взяла с кресла свою сумку.

Линдсей молча наблюдала за подругой. Джини даже не прикоснулась к кофе и теперь в нерешительности, с несчастным лицом стояла у двери.

– Линдсей…

– Да?

– Извини, мне не следовало вываливать на тебя все это. Я еще никогда ни с кем об этом не говорила.

– Заметно.

– Ты никому не расскажешь? Обещай мне.

– Да ладно тебе, Джини, сама ведь знаешь, что не расскажу.

Джини действительно не сомневалась в этом. Немного помявшись, она сделала неуверенный жест и просительным тоном произнесла:

– Линдсей, ты сказала, что ему было на меня наплевать. Ты действительно так думаешь?

Линдсей со вздохом поднялась со стула, и они обнялись.

– Будет тебе, Джини, – сказала старшая. – Ты ведь знаешь, я не могу судить. Посторонние не должны вмешиваться. Но если смотреть только на факты, должна признать, что они не очень обнадеживают. Я бы солгала, если бы сказала тебе другое.

– Наверное, ты права. – На лице Джини появилось отчужденное выражение. – Я всегда об этом подозревала. Двенадцать лет молчания. Мне пришлось жить с этим. На самом деле я уже почти выкинула все это из головы, и если бы не последняя встреча, такая неожиданная… Она вернула прошлое.

– Не забывай, что это и в самом деле прошлое, оно уже позади.

– Да, если не считать, что мы сами являемся своим прошлым. Он – часть меня…

Линдсей попыталась возражать, и Джини встряхнулась.

– Нет, нет, ты права, – улыбнулась она. – Мне следует повзрослеть. Спасибо, Линдсей, желаю тебе хорошо провести время на Мартинике.

Через несколько минут Джини ушла, прихватив с собой каталоги агентств, предоставлявших манекенщиц. Она засунула каталоги в сумку и быстрым шагом вышла из здания.

Было уже около пяти часов. Шел проливной дождь, по улицам бежали потоки воды. Если поторопиться, Джини могла успеть добраться до Сити и попасть в контору СМД прежде, чем Сюзанна закончит работу. А вдруг женщина, отправившая посылки, и впрямь была манекенщицей, как и предположила Сюзанна? Манекенщицей, которую наняли для того, чтобы выполнить эту необычную работу. Может быть, полистав эти каталоги, Сюзанна узнает ее?

Надежда на успех была, конечно, ничтожной, но попробовать стоило. Потом, когда она вернется домой, к Паскалю, им удастся еще немного продвинуться вперед. Еще один кусочек головоломки займет свое место.

Внезапно она резко остановилась прямо посередине улицы. Домой, к Паскалю? Почему она позволила себе так подумать? Она вернется к себе домой, в свою квартиру, и там, конечно, может оказаться Паскаль, но возвращается она не к нему, а в свой собственный дом.

Несколько мгновений она неподвижно стояла под дождем. Мысленно вернувшись к разговору с Линдсей, Джини подумала, что подруга была кругом права, что ее советы были чуткими и мудрыми. Умом она в этом не сомневалась, а вот сердцем… «Я любила его», – сказала Джини сама себе. Она снова и снова повторяла эти слова, пока они не стали каким-то бессмысленным рефреном, иллюзией пятнадцатилетней девочки, иллюзией, которая должна была развеяться еще двенадцать лет назад.

Убедившись в том, что она разобралась с этим глупым самообманом, Джини двинулась дальше. Такси поблизости не было, а все автобусы были переполнены. Весь путь до Сити она прошла пешком, сражаясь со своими заблуждениями, отталкивая их, словно они были материальны, швыряя их в серые воды Темзы с моста Тауэр. Она почувствовала легкость, будто с ее плеч упала тяжкая ноша, и хрупкую пустоту. На мгновение Джини почувствовала себя так паршиво, словно, она кого-то предала, и она резко прибавила шаг. Но это не избавило ее от мерзкого душевного состояния.