"На южном фронте без перемен" - читать интересную книгу автора (Яковенко Павел Владимирович)

Глава 10

Еще даже не дойдя до своей батареи, издали, я сразу понял, что что-то произошло. Какая-то непонятная суета наблюдалась на позиции. Я тут же перешел на бег. И вовремя.

Из-за высокого кустарника, закрывавшего обзор шоссе с правого фланга, показались «Икарусы». Не знаю, ожидало их тут наше командование, (скорее всего — нет, иначе мы бы готовились именно к открытию огня), но радуевцы явно нас не ждали. Первый из автобусов резко затормозил, и оказался на линии огня первого нашего орудия, второй, двигаясь по инерции, чуть было не въехал в зад первому. Все застыли.

Мы — потому что совершенно не представляли себе, что нам нужно делать. Указаний-то никаких не было!

Радуевцы встали потому, что не знали, чего ожидать от нас. Просто так удрать они не могли: чтобы развернуть такой большой автобус как «Икарус» на таком узком шоссе, нужно немало времени, и мы могли спокойно превратить автобус в котлету. Второй был зажат между первым и третьим. Так что они оба были в нашей власти.

Было одно «но». Все автобусы, как мы слышали, были битком набиты заложниками. Мне даже казалось, что я вижу за окнами перепуганные женские лица. Кто отдаст из наших приказ расстрелять такой автобус? Рустам, что ли? А последствия? Тут за убитого боевика можно срок получить, а за заложников вообще, наверное, расстреляют. И потом, откуда мы знаем, может быть, их пропустить нужно?

Нет, конечно, если по нам начнут стрелять, то тут мы сразу откроем ответный огонь. Заложники — заложниками, а своя жизнь дороже. Но ведь они не стреляют! Наверное, тоже понимают это.

Я уже успел добежать до своих орудий, где в недоумение таращили глаза солдаты и сержанты, а всеобщее оцепенение продолжалось.

Наконец откуда-то со стороны наших машин послышались крики: «Пропустить! Пропустить!». Но как дать понять водителям автобусов, что они могут ехать? Однако ломать голову над этим вопросом никому не пришлось. По-видимому, радуевцы услышали этот крик: автобусы неуверенно тронулись с места, а потом дали газу и скрылись из наших глаз.

— И это все? — как-то удивленно спросил у меня Волков. — И мы для этого здесь всю ночь горбатились?

Я промолчал. Сначала хотел язвительно ответить сержанту, что он-то, честно сказать, не особо горбатился. Но потом вспомнил мороз, ветер, посмотрел на его тонкую шинель, и промолчал. Неизвестно, кто еще больше замерз: тот ли, кто стоял на ветру и руки держал в карманах, или тот, кто полночи махал лопатой.

Вообще-то я уже решил, что «представление» закончилось, и мы вернемся в расположение.

Делать было абсолютно нечего. Я забрался в кабину «Шишиги», и предался греху безделья. Правда, пару раз вылезать пришлось. Откуда-то на вертолетах прилетало высокое начальство, строило наш батальон, весьма бегло осматривало его, и улетало обратно.

Честно говоря, это начинало надоедать. Во-первых, нечего было жрать, а, во-вторых, несмотря на солнце, по-прежнему было холодно. Так что стоять в строю, продуваемом сильными порывами ветра, было удовольствием ниже среднего.

Мне реально надоела эта бодяга. Я замерз, очень хотелось есть, и от долгого сиденья в кабине затекали ноги. Выходить же наружу было небезопасно по двум причинам: на свежем воздухе долго не проходишь из-за холода, и, самое главное, насиженное место можно очень быстро потерять. А найти новое будет довольно проблематично.

Наконец, в четвертом часу пополудни свершилось. Мы прицепили орудия к машинам, погрузили в кузова боеприпасы и тронулись. И тут же произошло то, чего все, в глубине души, конечно, опасались, но никак не думали, что это произойдет именно так. Молодой боец, водитель БМП, переезжая небольшой мостик через канал, не справился с управлением, и перевернул боевую машину. Да и это бы ничего, но перевернулся он так неудачно, что одного бойца в машине задавило насмерть.

Эту новость нам сообщил водитель «Урала». Так как колонна из-за этого происшествия остановилась, то он успел смотаться к месту событий, и все подробно рассмотреть.

Он успел вернуться как раз вовремя — мы снова тронулись. Когда наша машина проезжала этот злосчастный мостик, я пытался рассмотреть детали. Возле поверженной техники копошились бойцы, крутился подполковник Егибян — замполит бригады, а немного в сторонке, брошенный как кукла, как-то нелепо, не по-человечески, лежал убитый.

Я отвернулся, сам стыдясь своего нездорового интереса. Вот ведь как — и боя еще никакого не было, а счет потерям уже открыт. (Таких нелепых, тупых потерь на каждой войне предостаточно, увы… И эта наверняка у нас не последняя).

В бок мне снова больно воткнулась планшетка. Забыл сказать, но, вообще-то, нас в этой кабине ехало четверо. Слева от меня сидел Логман, справа — какой-то контрактник. Я даже его толком и не знал. Так, видел, что в части мелькает, и не более того. Имел ли он хоть какое-то отношение к нашему дивизиону? Или был из пехоты?

Да и черт с ним! Вот только из-за тесноты я не мог снять эту дурацкую планшетку. А снять ее сразу не хватило ума. Теперь мне было очень неудобно. Да, наверное, и Логману доставалось, но он молчал. Мало того, справа у меня висел на ремне подсумок, так что доставалось, по-видимому, и ваучеру.

Тем не менее, я все-таки закемарил. Ничего удивительного, ведь было тепло, я пригрелся…

Периодически просыпаясь, я рассматривал проплывающие мимо нас заснеженные поля, грязные лужи с разбитым, и уцелевшим только по краям, льдом, низкие, старые дома с торчащими над ними усатыми польскими антеннами, шумных детей, которые бежали за нашей колонной, и любопытствующих взрослых, живо заинтересованных небывалым в их краях зрелищем.

Между тем, дороги я совсем не узнавал. Конечно, с одной стороны, это было глупо. Ведь сюда-то мы ехали ночью, а, как известно, местность ночью и местность днем — это две большие разницы. И определиться по каким-нибудь дорожным приметам я просто не смог бы при всем желании.

Однако что-то в груди мне подсказывало, что ночью мы тут не проезжали. А так как я уже совсем настроился на возвращение на базу, то мне все это совсем не нравилось. Ко всему прочему, у меня начали болеть колени. Задница прошла совершенно, я ее больше и не чувствовал. Зато колени с каждым часом ломили все сильнее и сильнее. С учетом того, что мы в этой кабине сидели как шпроты, набитые в банку, то боль начинала доставлять мне настоящее мучение…

Оп! Мы остановились около милицейского блокпоста. Определить это было совсем не трудно. Ну, у кого еще может быть голубовато-пятнистый камуфляж?

Вот объясните мне, господа — товарищи, для чего нужна такая расцветка? Ну, правда, для чего? Под какую местность? Для ведения войны под водой, что ли? В общем, это просто бред какой-то. Зато сразу видно: где — армеец, а где — мент.

Ладно, черт с ней, с расцветкой. Пусть ходят, как им нравится. Погано то, что здесь ночью мы точно не были! И это только подтверждало мое предположение, что домой мы сегодня не попадем.

(Вот, блин! Никогда не чувствовал Темир-Хан-Шуру домом, а вот когда замерз, проголодался и заболел, так сразу захотелось «домой» — в тепло, поесть, и на «больничный»).

Контрактник, сидевший справа от меня, и мирно дрыхнувший всю дорогу, выводя носом невоспроизводимые рулады, внезапно очнулся, огляделся, и неожиданно, с большой неприязнью сказал:

— Вот менты живут, да! Через пост проедешь с мандаринами — полмашины отдай. Через другой проедешь — еще полмашины. Так никакой торговли не сделаешь!

И снова отрубился. Я с недоумением покосился на него. Интересно, он что, сам торговал? Или фуры гонял куда-то? Если бы сам торговал, вряд ли в ваучеры подался бы. А может и вообще, так просто сказал, слышал, может, от кого.

Минуты шли, а мы все так и стояли у этого поста. Я окончательно убедился, что в часть мы сегодня не поедем. А куда тогда? Радуев уехал к себе в Чечню, и кого мы тут догоняем? Или я чего не знаю?

Пока мы тут находились, короткий зимний день заканчивался, наступала темнота. В кабину постучал Рустам:

— Эй, Паша, давай получай сухпай на свои расчеты!

Я уже был рад просто вылезти из этой чертовой машины. Сначала пришлось растолкать и высадить ваучера, а потом уже спрыгивать самому. Эх! Наконец-то удалось расправить ремень, размять ноги, (боль в коленях резко ослабела, а потом и вообще исчезла), и куда-то целеустремленно сходить.

Правда, пришлось пройти немало машин, прежде чем я добрался до «Урала», с которого раздавали сухпай.

— Третий, четвертый расчет, второй дивизион, лейтенант Яковенко и лейтенант Байрамов! — закричал я папоротнику на машине.

Он, светя фонарем, поискал что-то в своей амбарной книге, что-то черканул, и спустил мне тушенку, рыбные консервы и две сайки белого хлеба.

«О, не так уж и плохо!» — подумал я, забрал груз и двинулся обратно.

Однако теперь со мной случилась новая неприятность: я не мог вспомнить, где же мой транспорт. В наступившей темноте все машины казались на одно лицо, а номера я и не запомнил.

Я пошел наугад, внимательно вглядываясь в кабины. Одна показалась мне более знакомой, чем другие. Я открыл дверцу и увидел Логмана. Ваучер куда-то смылся.

— О, Логман! — обрадовано закричал я. — На, забери наш сухпай. А я сейчас… И без меня, смотрите, никуда не уезжайте!

Я резво переместился к кузову. Ага, третий расчет, громко клацая зубами прижимался друг к другу.

— Товарищи бойцы! — Преувеличенно бодро сказал я. — Держите жратву, пожалуйста.

Приятно, очень приятно было видеть таких восторженных людей. Они чуть не вырвали продукты у меня из рук. Я не стал мешать их маленькому празднику. А пошел искать четвертый расчет. Слава Богу! Он оказался прямо за нашей машиной.

С чувством исполненного долга я вернулся к себе в кабину. Проклятье! Ваучер вернулся. Я глубоко вздохнул, считая про себя до десяти, скинул планшетку, подсумок, закинул все это под сиденье, и занял место у дверцы.

Минут пять мы просидели молча, не шевелясь. Потом я сообразил:

— А чего мы ждем, Логман! Давай пожрем!

Байрамов как будто только и ждал команды. Он вытащил свой штык-нож и открыл банку сайры. И вот тут-то, как назло, именно в этот самый момент наша колонна тронулась вперед. Не могли, гады, еще хотя бы минут пятнадцать постоять!

Из-за плохой, разбитой дороги нас периодически трясло, и пару раз я в буквальном смысле этого слова пронес ложку мимо рта. Масло капало на мой бушлат.

«Ну и черт с ним!» — со злостью подумал я. — «Бушлат, что ли, жалеть? Потом постираю «Тайдом», да и все. Еще неизвестно, чем все это закончится!».

Злость закипала во мне потому, что колени, успокоившиеся было после моего похода за пайком, снова начали болеть.

За окнами не было видно не зги. Фары «Урала» вырывали из темноты задний борт движущейся впереди машины, и не более того. Смотреть было не на что, слушать нечего. Из-за ломоты в коленях я даже не мог уснуть. Оставалось только тупо смотреть на светящиеся датчики и стрелки приборов.