"Герой нашего времени.ru" - читать интересную книгу автора (Бажанов Олег Иванович)

IV. Боевые будни

На следующий день утром, после общей постановки задачи экипажам на полёты, командир полка оставил в классе предполётных указаний один экипаж Иванова:

— Для вас — задание особо. Ставлю задачу на полёты по отдельному плану. Экипаж поступает в распоряжение спецназа ГРУ. Будете работать в районе границы с Ингушетией. Ошибаться нельзя. Может, придётся и пострелять. Карту давайте.

Ващенка передал Иванову штурманскую карту, и тот развернул её на столе перед командиром. Командир полка подозвал полкового штурмана:

— Район покажи.

— Район полётов обозначен, командир. Подробности разведчики не доводили, — доложил штурман полка, посмотрев на карту.

— Значит, задача следующая, — командир полка склонился над развёрнутой картой, — сегодня пойдёте до предгорья, — он указал направление на юг, — а завтра по западу. Районы неспокойные. Сегодня боекомплект обычный: пулемёт и два блока ракет. — Командир посмотрел на Иванова. — На завтра вооружись помощнее. Возьмёшь четыре блока ракет и дополнительный боезапас для пулемёта. И гляди в оба — не подставляй задницу. Чтоб сам вернулся живым и целыми всех привёз! Задача ясна?

— Так точно, — ответил Иванов.

— Хорошо, — удовлетворённо кивнул командир. — Старший группы сейчас подойдет, с ним подробнее обговорите задание. Да, ещё вот что: по запросу разведчиков на завтра вам выделяем сопровождение: два вертолета «Ми-24» для огневой поддержки и один «МИ-8» с десантом. «Двадцатьчерверки» — из звена Ягудина, а экипаж «Восьмерки» назначишь из своего звена, но командира — опытного.

— Возьму Фархеева, — решил Иванов.

— Одобряю, — согласился командир полка.

В этот момент в класс вошли трое в новеньком камуфляже. Один из них — среднего телосложения, а двое других — под два метра ростом. Оба богатыря были скроены как братья: широкие в плечах, в одинаковой форме, — они производили впечатление близнецов. Зеленый цвет камуфляжа у всех троих сильно отличался от общевойскового.

— Здравствуйте, — заговорил первым невысокий. На вид ему было чуть больше тридцати, но выглядел он старше двух братьев-громил. По всему было видно, что он главный в этой группе.

— Майор Быстров, — представился он Иванову и Ващенке, видимо, с командованием полка он был уже знаком.

Иванов представился сам и представил своего правого летчика. Быстров поздоровался с ними за руку.

— Задача вам ясна? — спросил он Иванова.

— В общих чертах. Работаем под вашей командой, — ответил тот.

— Покажите полетную карту, — распорядился Быстров.

Ващенка снова развернул убранную было штурманскую карту.

— Так, — быстро пробежал по карте глазами Быстров. — Вот наш район. — Он постучал двумя пальцами, показывая место. — У вас все пункты обозначены. Задача такая: сегодня там, — Быстров ткнул пальцем в карту, — забираем пленных и привозим их сюда. — Он указал на аэродром. — А завтра работаем по отдельному плану. Доведу его до вас перед вылетом. Думаю, что если все пойдет по намеченному, то больше трех дней мы вам надоедать не будем. Вопросы есть?

— Сколько на борту человек? — спросил Иванов.

— Нас всего четверо, — ответил Быстров, поглядев на своих ребят. — Четвертый — на улице с радиостанцией и оружием.

— Вопросов нет, — удовлетворённо сказал Иванов.

— Ну тогда, как говорится, с Богом! — и Быстров первым направился к выходу.

На улице, возле сложенной кучи оружия, спокойно курил четвертый спецназовец. Он был невысок, но крепко сбит. Даже без пятнистой формы Иванов сразу бы предположил в нем профессионального убийцу: квадратное, будто высеченное из камня, лицо со шрамами и сплющенным переломанным носом, острый взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз под круто нависающим крепким лбом, тонкий волевой рот над выступающим квадратным подбородком. Быстров на его фоне производил впечатление интеллигента.

Группа разобрала оружие: у каждого оказалось по автомату «Калашникова», причем в руках двух громил они казались детскими игрушками. Один из великанов повесил на плечо пулемет, другой взял радиостанцию. Быстров поднял необычного вида снайперскую винтовку с оптическим прицелом и толстым, как полено, глушителем. Такая же винтовка была и у четвертого из их группы. У Быстрова, кроме автомата на боку висел большой пистолет «Стечкина» в удлиненной кобуре. Их бронежилеты тоже отличались от общевойсковых. Вся группа при себе имела не то каски, не то защитные шлемы незнакомой конструкции.

— Что это у вас, новые снайперские винтовки? — спросил Иванов Быстрова, когда они шли к вертолету.

— Это БСК «Винторез» конструкция Сердюкова, — ответил тот и, заметив, что это ни о чем не говорит вертолётчику, объяснил: — Это девятимиллиметровый бесшумный снайперский комплекс, созданный для спецназа. Я могу из него попасть человеку в глаз с расстояния четырехсот метров, а ты и не услышишь выстрела с десяти метров. В нем используются специальные патроны, — и Быстров показал Иванову сам патрон.

— Хорошая игрушка! — Иванов с уважением посмотрел на «Винторез».

— Меня Виктором зовут, — Быстров открыто посмотрел в глаза Иванову.

— Александр, — представился тот, и они ещё раз обменялись рукопожатиями. Иванов почувствовал, что рука у Быстрова очень сильная.

— Скажи, Александр, у вас все летчики пьют перед полётами? — прямо спросил Быстров.

Иванов ответил тоже прямо:

— Все.

— А завтра без этого нельзя обойтись?

— Можно, — ответил Иванов мягче. — Вчера ровно девять дней, как разбился один из наших экипажей. Пил весь полк. Но ты не сомневайся, «спецназ», мы не подведем.

— Не сомневаюсь. Ведь я просил у вашего командира самый опытный экипаж, — просто ответил Быстров.

«Уже десять дней, как нет Наташи, — подумал Иванов. — А вокруг ничего не меняется».

Когда группа подошла к вертолёту, Мельничук, завидев чужих в незнакомой форме, вытянулся по струнке и официально доложил о готовности к вылету. Потом тихо спросил:

— Командир, а это кто?

— Разведчики.

Тут Ващенка решил зло пошутить:

— Этот спецназ, Ваня, смертники. Группа «Гюрза», слышал? Мы должны сегодня отвезти их в тыл чеченцам, аж домой к самому Басаеву, в Ведено. Помнишь, в том районе нас уже обстреляли? Так это ещё дальше.

Мельничук изменился в лице. А Ващенка, будто не замечая, продолжал:

— А завтра мы их оттуда заберем, после того, как они захватят Басаева и его брата. Тебе приказано добавить ещё два блока ракет и взять к пулемету ещё один боекомплект. Сегодня мы идем одни, потому что чеченцы нас не ждут, а завтра нас будет сопровождать звено «Двадцатьчетвёрок» и «Восьмёрка» с десантом на случай, если придется принять бой на земле. Поэтому проверь бронежилет и автомат. Гранатами запасись.

Ващенка говорил без улыбки, а Мельничук чуть не терял сознание, на него нельзя было смотреть без слез: лицо Вани посерело и вытянулось, казалось, он сделался ниже ростом. Иван затравленно посмотрел на своего командира звена и с надеждой спросил:

— Командир, он не врёт?

— Боекомплект возьмёшь завтра с утра, а дополнительные блоки, — Иванов старался говорить медленно, чтобы продлить эффект от нехорошей шутки «правака», — повесишь сегодня после полётов. Сопровождающих «Двадцатьчетвёрок» будет всего две. Работать со спецназом будем три дня, но далеко в тыл к «духам» не пойдём. Это Андрей пошутил.

Мельничук сразу воспрял духом.

— На следующей неделе, — обратился он к Ващенке, — становимся на регламентные работы. Будешь у меня вертолёт драить.

— Давно пора навести чистоту, — ответил, скалясь в улыбке, Ващенка, — а то запустил ты, Ваня, машину.

— В кабину! — скомандовал всем Иванов, осмотрев вертолёт.

После взлёта, с разрешения Иванова, Виктор Быстров сел на место бортового техника. Мельничук устроился в грузовой кабине вместе со спецназовцами и лишь иногда появлялся в проёме двери, чтобы проконтролировать по приборам работу винто-моторной группы.

Из Моздока вертолёт взял курс на юго-восток.

— Неплохая «машинка», — Быстров похлопал по коробке носового пулемета. — Доводилось работать на такой. Дашь стрельнуть?

— Стрельни, — согласился Иванов и включил пулемет.

Быстров умело дослал патрон в патронник и стал высматривать цель. Под вертолетом проплывала дорога с движущимися по ней редкими машинами. Немного в стороне виднелось небольшое селение, с нефтяными вышками в полях, а прямо по курсу, километрах в двух и чуть левее — зеленый островок леса.

— Вот она — причина этой войны! — Быстров указал на качающие из земли нефть насосы. — Давай-ка к лесу.

Иванов понял желание Быстрова и довернул вертолёт так, чтобы лес оказался прямо по курсу. Быстров, почти не целясь, дал первую очередь. Видимые фонтаны земли поднялись перед деревьями. Довольный Быстров весело взглянул на Иванова и дал ещё две короткие очереди, которые легли точно по крайним деревьям. Спецназовец убрал руки с пулемета и показал большой палец. Иванов выключил оружие.

— Командир, что это было? — в дверях появилась физиономия Мельничука.

— Пулемёт проверяли, — успокоил его Иванов.

— Саня, — спросил Быстров, — а из него только техник может стрелять? Или ты тоже можешь.

— Если отключить ракеты, могу. — Иванов решил продемонстрировать это наглядно. Он снова включил пулемёт и переставил переключатель стрельбы «Летчик-Борттехник» в положение «Летчик». Теперь нужна была только цель. Лес остался позади, а впереди не просматривалось ничего, заслуживающего внимания. Вдруг Ващенка стал жестами показывать вправо. Иванов довернул вертолёт и километрах в четырёх увидел развалины небольшой то ли фермы, то ли кошары, а рядом бегущую к ней стаю собак. Иванов выбрал собак, хотя понимал, что в движущуюся мишень попасть сложнее. Опустив сетку на командирском прицеле, он подвёл вертолёт ближе и перевёл его в пологое планирование по направлению к ферме. Собаки не обращали внимания на вертолёт и не меняли направления движения. Иванов навёл сетку прицела на центр стаи и нажал на кнопку стрельбы. Через прицел он видел, как длинная дорожка очереди стала ложиться метрах в пятидесяти и чуть левее цели. Он легко придавил правую педаль, нос вертолёта плавно переместился вправо — и плотная очередь прошла по бегущей стае. Уцелевшие собаки кинулись врассыпную, но половина осталась на месте. Пролетая над ними, Иванов посмотрел вниз: несколько собак лежали без движения, одна билась в конвульсиях, другая пыталась подняться, а вокруг них валялись окровавленные куски и ошмётки.

— Не хило! — с восхищением оценил работу пулемёта Быстров. — Страшное оружие.

Потом добавил:

— Но в людей стрелять легче: всегда есть за что.

Иванов ничего не ответил. Бесцельная собачья смерть напомнила ему картину, виденную в морге: искорёженные изувеченные человеческие тела, куски тел. Смерть — она одинакова для всех: и для людей, и для собак. В тот момент Иванов не испытывал никаких эмоций. Это уже позже он дал себе слово: никогда не больше убивать животных. Они лучше людей.

Первым пунктом посадки была база дислокации одной из мотострелковых частей. Спецназовцы, оставив своего четвёртого и лишнее оружие на вертолёте, пошли в штаб части. Знаков различия на камуфляже они не носили, поэтому оставалось только догадываться, какие звания имели подчинённые Быстрова.

Экипаж сидел в тени вертолёта, когда к ним подошёл спецназовец, про которого Иванов при первой встрече подумал, что он — профессиональный убийца. Спецназовец миролюбиво предложил:

— Закурим, что ли?

Весь экипаж состоял из некурящих, но разговор надо было поддержать, поэтому Иванов сказал:

— Мы не курим, но ты присаживайся и закуривай. Только вертолёт не спали.

— Ясненько, — спецназовец сел на траву возле Иванова. Закурил, потом спросил:

— Кого вы там «чесали» пулемётом?

— Собак гоняли, — безразлично ответил Иванов.

— Собак? — переспросил спецназовец. — А они за кого: за Дудаева или за Ельцина?

Иванов смолчал. Ему стало жаль невинных животных.

— А ты за кого? — вместо командира вступил в разговор Ващенка.

Спецназовец нехорошо посмотрел на него и ответил:

— Я не собака. А в этой «драчке» я сам за себя.

— Такого не бывает! — не уступал Ващенка.

Чтобы сменить тему разговора, Иванов предложил:

— Может, познакомимся? Тебя как зовут?

— Сергей, — ответил спецназовец.

Весь экипаж тоже представился по именам.

— Этой штукой управлять сложно? — Сергей показал на вертолёт.

— Нет ничего сложного, — ответил Иванов. — Хочешь попробовать?

— А можно? — не поверил спецназовец.

— Как взлетим, сядешь в правое кресло и порулишь немного, — пообещал Иванов.

На некрасивом мужественном лице спецназовца появилась добрая улыбка.

— Я ведь любым танком могу управлять, любой машиной, даже катером, а вот вертолётом никогда не пробовал. Не сумею, наверно.

— Сумеешь. Да и я буду рядом, — обнадёжил Иванов.

Немного помолчали. Потом Ващенка поинтересовался:

— Ты у них снайпер?

— В нашей группе все снайперы, — неопределённо ответил Сергей.

— Ну а какая специальность у тебя?

Спецназовец посмотрел на Ващенку долгим взглядом, помолчал, потом ответил:

— Я «Фока — на все руки дока». Хочешь, могу чего взорвать, разминировать, «языка» взять, часового снять… А хотите, фокус покажу?

Спецназовец поднялся, достал висевший на поясе большой нож, похожий на средневековый пиратский тесак, подбросил его несколько раз то в правой, то в левой руке, и вдруг лезвие замелькало, как клинок меча в фильмах про ниндзя. Это был настоящий цирк: Сергей мягко передвигался в боевой стойке, непрерывно работая ножом, делая молниеносные выпады. Нож незаметно переходил из руки в руку, не останавливаясь ни на мгновение. Сергей наносил по невидимому противнику удары руками и ногами, поворачиваясь то на сто восемьдесят, то на триста шестьдесят градусов. Экипаж смотрел, раскрыв рты, на завораживающий танец смерти. Когда Сергей сел на землю, все смотрели на него с большим уважением.

— Вот это класс! — восхищённо произнес Ващенка.

— Я такого и в кино не видел, — поддержал Мельничук. — А кидать ножи умеешь?

— А у вас есть какой-нибудь другой нож? — вместо ответа спросил Сергей.

Ващенка с готовностью достал из кармана складной лётный нож. Спецназовец раскрыл его, взвесил на пальцах, определяя центр тяжести, и пригласил всех пройти к деревянному столбу проволочного заграждения. Остановившись метрах в семи от столба, Сергей медленно замахнулся, прицеливаясь, и резко метнул нож от плеча. Лезвие глубоко вошло в середину столба на уровне груди.

— Это самое несложное, — просто сказал Сергей.

— Тебе только в цирке выступать! — прокомментировал Иванов. — Где ты так наловчился?

— Хорошая школа и годы тренировок, — ответил Сергей. — Нож — оружие универсальное, но требующее постоянного поддержания навыков. Но, если научиться с ним работать, выйдешь победителем из любой драки с превосходящим противником.

— И часто он тебя выручал?

— Было дело, — Сергей не захотел отвечать на этот вопрос.

Время шло, но Быстров все ещё не возвращался. Иванов решил попросить Сергея показать экипажу пару-тройку приёмов — азы работы с холодным оружием. Чтобы как-то убить время, тот согласился.

— Самое главное в этой технике — это правильно держать нож, — Сергей показал нужное положение ножа. — Сначала отрабатываются приёмы обороны. Саня, — обратился он к Иванову, — иди, нападай на меня.

Тот подошёл к Сергею и остановился возле него на расстоянии метра.

— Для наглядности медленно наноси удар рукой или ногой, куда хочешь, — сказал спецназовец.

Иванов стал обозначать удары ногами и руками, но всегда встречал острое лезвие ножа, подставленное умелой рукой. Если бы они работали в полную силу, то при первом таком ударе Иванов был бы покалечен.

— Имея при себе нож с длиной лезвия не менее двадцати сантиметров, — комментировал наглядный урок Сергей, — вы легко нейтрализуете противника, не убивая его. Немного потренировавшись, вы сможете работать и против нескольких противников, потому что ничего сложного здесь нет: правильный захват ножа и хорошая реакция.

Сергей повесил свой нож на пояс и поднял с земли короткую палку.

— Теперь, — обратился он снова к Иванову, — ты нападаешь по-настоящему. Представьте, что у меня в руках нож. Не волнуйся, Саня, я буду только защищаться. Но бей — не сачкуй.

Иванов никогда не считал себя слабаком в драке, в свое время занимался и боксом, и рукопашным боем, поэтому атаковал Сергея уверенно и умело. Спецназовец только защищался, а Иванов пытался достать его, как он и просил, по-настоящему. Любой удар Сергей мастерски блокировал, и Иванов своими костями ощущал твердость палки. Со стороны это, может быть, и выглядело красиво, но после минуты такого «боя» у Александра уже болели и руки, и ноги. Атаки Иванова стали ослабевать. В этот момент Сергей объявил:

— Теперь показываю оборону с контратакой.

После следующего проведённого удара палка — «нож» прошлась Иванову по горлу. Драться он больше не хотел и решил силовым приемом сбить Сергея с ног. Ему удалось перехватить руку с ножом, и он пошел на прием, но Сергей неуловимым движением резко развернул кисть, и палка снова уперлась Иванову в живот.

— Убит, — объявил Сергей.

— Спасибо, — Иванов тяжело дышал.

Но спецназовец и не думал прекращать урок.

— Запомнили блокирование ударов? — Сергей посмотрел вокруг. — Взяли каждый по палке, — экипаж повиновался, — повторяем за мной: раз…

Сергей два раза показал комплекс защиты. Экипаж, как три куклы, синхронно повторял за ним все движения.

— Теперь запомнили? — спросил «сэнсэй» в зелёном камуфляже. — Если хотите иметь результат — не ленитесь повторять это упражнение хотя бы раз в день.

Иванов сел в тень вертолёта. Но это было ещё не всё.

— Следующее упражнение, — продолжал спецназовец, как будто перед ним стояли курсанты диверсионной школы, — называется «Блок-Контратака». Мне нужен партнер, — и Сергей посмотрел на Иванова.

— Я лучше понаблюдаю. Ивана возьми, — потирая болевшие руки, «сдал» на растерзание тот своего борттехника.

— Ваня, иди сюда, не бойся, — позвал Сергей, и Мельничук с опаской повиновался.

Сергей успел показать на Иване несколько приемов, когда, наконец, появился Бысторов и сопровождающие его лица. С Быстровым шел офицер, лет сорока, в общевойсковом камуфляже без знаков отличия, позади под охраной двух громил плелись двое мужчин со связанными за спиной руками, тоже одетые в камуфляж, но не российского производства. По их внешности можно было сразу определить, что это не чеченцы. Они больше походили на русских. Сергей, заметив командира, поднял автомат и поджидал группу у вертолёта.

— Полетели, — бросил Иванову Быстров, когда спецназовцы и их «гости» рассаживались в вертолёте.

— Кто это? — спросил Иванов, посмотрев на пленных.

— Наёмники, — коротко ответил Быстров.

— Откуда?

— Иорданцы, — нехотя уточнил спецназовец.

Пленным завязали глаза и посадили отдельно друг от друга.

Экипаж поднял машину в воздух, и Иванов попросил Ващенку освободить пилотское кресло для Сергея. Ващенко уступил своё место спецназовцу. Теперь удивляться пришла очередь Сергея.

— Сколько приборов! — воскликнул он. — Запутаешься тут.

Иванов показал ему взглядом на управление, и Сергей взялся руками за штурвал. Вертолёт шёл на автопилоте, поэтому Иванов спокойно отпустил ручку управления и знаками показал Сергею, что спецназовец управляет машиной сам. Выражение глаз Сергея было таким же, как у ребенка, севшего первый раз на карусель. Через какое-то время прямолинейного полета вертолёт стал заваливаться вправо и поднимать нос. Иванов показал спецназовцу знаками: «Управляй», и тот решительно заработал штурвалом. Испытывая перегрузку, Иванов не успел среагировать, как вертолёт, совершив какой-то истребительный манёвр, круто опустил нос и стал резко заваливаться в левый крен, теряя высоту. Ценой больших усилий Иванов вывел машину в горизонтальный полёт на малой высоте. Ощущение от манёвра было не из приятных. В пилотской кабине появился Быстров.

— Что за цирк «Буратин» вы нам устроили? — сквозь гул двигателей недовольно прокричал он. — Дрова, что ли, везёте?!

— Твои «орлы» летать учатся! — пошутил Иванов.

Виктор посмотрел на своего подчинённого, сидевшего с виноватым лицом в кресле второго пилота:

— Серега, это тебе не танк. Вылазь, на хрен, пока не поубивал нас всех.

Спецназовец, без слов, подчинился и стал выбираться из кабины пилотов. Но по выражению его глаз было понятно, что летать ему понравилось.

— Сядем здесь! — показал на карте новый пункт Быстров, и Ващенка, заняв своё законное место, выдал новый курс.

При заходе на посадку Иванов заметил впереди группу людей.

— Это нас встречают? — уточнил он у Быстрова. Тот кивнул головой, и Иванов примостил машину возле группы встречающих.

Их было много: те, что стояли — человек десять, были с оружием. Ещё шестеро сидели связанными на земле.

Быстров, оставив двух пленных в вертолете под охраной одного из своих богатырей, вышел к встречающим. О чем-то переговорив с одним из них, командир спецназа скрестил руки над головой и подал экипажу знак «выключайся».

Ещё не остановились винты, как в кабине пилотов появился Сергей.

— Мы здесь надолго, — сообщил он, посмотрев на сидящего на своём рабочем месте Иванова. — Можно в кабине посидеть?

— Садись, — предложил, передумав выходить, Александр.

Сергей снова занял освободившееся место правого лётчика. Оглядев внимательно приборы, он без всякой надежды произнёс:

— Из всего, что здесь «наворочено», я разбираюсь только в пулемёте.

— Это с первого взгляда всё кажется сложным, — стал объяснять ему Иванов, — но приборы распределены по группам: двигатели, трансмиссия, масляная система, топливная система, противопожарная система, гидравлическая система. И приборы для пилотирования: высотомер, указатель скорости, авиагоризонт и ряд вспомогательных приборов.

— А это что? — Сергей указал на блок со множеством табло над головой.

— Это противообледенительная система.

— А где включается оружие?

Иванов показал на блок вооружения.

— А вот это, — он похлопал рукой по металлической коробке посередине кабины, — автопилот.

— Вертолёт сам, что ли, может летать? — не поверил Сергей.

— На каком-то этапе полёта — может, — подтвердил Иванов. — Автопилот работает по четырём каналам: направлению, крену, тангажу и высоте. В полёте, в зависимости от варианта включения, он может выдерживать или один параметр, или сразу все четыре.

— Ни хрена себе! — выразил восхищение Сергей. — А тогда чего ж он у меня завалился?

— Здесь двойной режим управления, — продолжал объяснять Иванов, — канал от ручки управления — главный. А ты начал резко ей работать. Вертолёт, он как женщина, любит мягкое и плавное управление.

— Ну, это смотря, какая женщина, — возразил спецназовец.

Они с Сергеем ещё долго сидели в кабине, пока спецназовца не позвал Быстров. Иванов вышел следом. Группа встречающих разделилась на две: под охраной автоматчиков шестеро связанных сидели отдельно от основной группы. Быстров с Сергеем подошли к сидящим, и майор заговорил с ними на каком-то арабском языке. Было похоже, что и Сергею знаком этот язык. Пленные им что-то отвечали.

Солнце стояло в зените, и спрятаться от его палящих лучей было негде. Ващенко и Мельничук устроились в тени под хвостом вертолёта. Иванов подошёл к ним.

— Иностранцы, — Ващенка посмотрел в сторону пленных. — Арабы какие-нибудь или афганцы.

— Не сиделось им дома, — проворчал Мельничук. — Поналезло сюда гадов. Воюй теперь с ними. Пообрезать бы им яйца, как они нашим, и отправить домой.

— Яйца? — уточнил Ващенка.

— Можно со всем остальным, — без улыбки уточнил Мельничук.

Поговорив с пленными около пяти минут, Быстров подошёл к экипажу и устроился рядом с Ивановым в тени вертолёта. Немного помолчав, он спросил:

— Саня, пострелять хочешь?

— В кого?

— В этих, — Быстров кивнул головой в сторону пленных.

Иванову пришла на память толстая медсестра Нина из Моздокского госпиталя с вопросом: «Вы в людей стреляли?». У Иванова никогда не появлялось такого желания.

— Мы сейчас четверых из этой компании, — Быстров снова показал взглядом в сторону связанных пленных, — в расход спишем — балласт. Нет желания поучаствовать?

Иванов, жуя травинку и щурясь на солнце, мотнул головой.

— Как хочешь, — вздохнув, пожал плечами Быстров.

— А мне можно? — неожиданно встрял в разговор Мельничук.

— Если командир не против, — Быстров посмотрел на Иванова.

— Пусть идёт, — безразлично ответил Иванов. Но перед этим пристально посмотрел на Мельничука.

Ваня послушно побежал за Быстровым. Тот подал сигнал Сергею, стоящему возле пленных, Сергей пнул одного из них в бок грязным ботинком и что-то коротко произнес. Пленный поднялся с трудом, так как руки были связаны за спиной. Сергей не стал снимать с его глаз повязку, а, схватив за волосы, повёл того мимо стоящего вертолёта. Там, метрах в двадцати, их уже поджидали Быстров с Мельничуком. Быстров что-то сказал, и пленный безропотно лег на землю, лицом вниз. Быстров неторопливо достал из кобуры пистолет, привинтил к стволу глушитель, достал в ствол патрон и, почти не целясь, выстрелил в голову лежащего. Экипажу был слышен только слабый хлопок, будто кто-то стукнул палкой по матрасу. Так стреляет пистолет с глушителем. Человек на земле даже не дёрнулся. Сергей пошёл за вторым. Второго обречённого он привёл так же, держа за волосы. Быстров приказал и ему лечь, и наёмник лег рядом с убитым. Быстров передал свой пистолет Мельничуку. Иван, видимо, боясь промазать, наклонился над жертвой и выстрелил в упор. Сергей уже вёл третьего. Тот упирался, видимо понимая, что его ждёт, что-то торопясь говорил на своём языке, видимо о чём-то просил. На вид этому парню Иванов не дал и тридцати, и он был похож на араба. Иванов подумал, что глупо умирать в таком возрасте, когда почти вся жизнь ещё впереди. Но наёмники сами выбрали для себя такую судьбу.

Поравнявшись с сидящим у вертолёта экипажем, пленный попытался встать на колени, но получил от Сергея удар носком ботинка в живот, от которого согнулся напополам и упал на спину. На помощь Сергею подоспел один из громил Быстрова, и они легко подняли верещавшую жертву за выкрученные назад руки и в таком положении понесли к месту казни. Ноги приговорённого почти не касались земли. Почему-то это запомнилось Иванову. Спецназовцы грубо бросили араба на землю, рядом с убитыми. Он что-то кричал, пытался сесть, повязка на глазах мешала ему сориентироваться, но пленный, видимо, искал главного и хотел ему что-то сказать. Громила одним движением ноги уложил араба лицом на землю и наступил ботинком на спину. Вырываясь, араб вращал головой, мешая Ване прицелиться. Но Мельничук выстрелил. В ту же секунду раздался нечеловеческий вопль раненной жертвы. Растерявшись, Мельничук не произвёл второго выстрела, но громила-спецназовец молниеносным движением воткнул нож в шею бьющегося под его сапогом человека. Вопль оборвался. Быстров забрал из рук застывшего в оцепенении Мельничука пистолет и ткнул Ивана кулаком в спину: «Иди отсюда».

— Твой дед во время войны, случайно, в карателях не служил? — спросил Ващенка Мельничука, когда тот белый, как смерть, доплелся до вертолёта. Иван, не поняв вопроса, пробормотал:

— Он дёргался… Я хотел в голову, а попал в лицо…

— Ладно, — оборвал его брезгливо Иванов, — сядь, успокойся.

Он испытывал отвращение к Мельничуку, но, видел, как тому плохо.

Четвертого спецназовцы прикончили без осложнений. Стрелял сам майор.

Когда взлетели, Иванов поинтересовался у сидевшего молча Быстрова:

— А что будет с трупами?

Тот показал пальцем вниз, на расположение воинской части:

— Это их проблема.

После того случая Мельничук несколько дней молчал. Иванов понимал, что стрелять в людей нелегко, даже когда не видишь их глаз и их предсмертных мучений. А тут такое. Любая война — это, прежде всего, убийство. Но впервые стрелять в человека непросто. Дальше мало кому это нравится. Но даже имеющий опыт Быстров, как заметил Александр, делал это без большого энтузиазма.

Но в тот день Иванову не было жалко убитых наёмников. А вот убитых собак было жаль.

Следующую посадку совершили в расположении одной из частей внутренних войск на границе с Ингушетией. Всё это время экипаж молчал. Снова заговорили только перед посадкой.

С Быстровым ушёл офицер, присоединившийся к ним ещё в первом пункте посадки. Спецназовцы стали заниматься пленными: они выводили их по одному из вертолёта, не развязывая глаз, а развязав только руки, разрешали тут же оправиться. Потом снова связывали и укладывали лицом вниз на землю под палящие лучи безжалостного солнца. За время полёта ни одному из пленных не предложили воды. Поэтому Иванов, подав Сергею фляжку, попросил напоить их.

Закончив процедуру с пленными, Сергей снова попросился в кабину. Они сидели вдвоём с Ивановым и молчали. У Сергея, видимо, кончились вопросы, а Иванову просто не хотелось с ним разговаривать. Спецназовец не выдержал первым:

— Не уважаешь?

Иванов не ответил.

— Приходится руки пачкать, — попробовал оправдаться Сергей. — Труднее всего стрелять в своих, в русских. А этих мусульманских фанатиков я бы всю жизнь давил своими руками. Ненавижу их. Это не люди. Они хуже зверей. Мы с ними ещё гуманно поступаем. А они нашим перед смертью языки, носы и уши вырезают, глаза выкалывают, животы вспарывают. Живым головы режут. Наших пацанов в плену кастрируют и педерастят. И самые жестокие — наёмники, такие вот, как эти. — Сергей показал в сторону лежащих на земле пленных. — Будь уверен, они тебе воды не предложат.

— Много наёмников у Дудаева? — спросил Иванов.

— По нашим данным, более пятидесяти процентов.

— Кто же им платит? И как они сюда попадают?

— Это мы и выясняем, — ответил Сергей. — Иногда такие матерые «гуси» попадаются — хоть в музей истории войн.

Иванов знал, что «серые гуси» — профессиональная кличка наёмников по всему миру. Ещё их называют «псами войны».

— Недавно, — продолжал рассказывать Сергей, — получили мы информацию о том, что наша пехота взяла живыми двух снайперш. Одна прибалтийка, а другая — русская. Редкая удача. Обычно их кончают на месте. Но там оказался наш представитель, он и отбил их. Мы сразу же на вертолёт — и в ту часть. Очень хотелось знать каналы вербовки. Прилетаем, а через них уже целую роту солдат пропустили. Избитые бабы, но ещё живые. Правда, прибалтийка уже концы отдавала, в основном без сознания была, а другая — русская оказалась покрепче. Девки-то совсем молодые, но каждая, говорят, по десятку наших ребят успела «уложить». Та, что в сознании, кроет всех матом, просит, чтобы её пристрелили. Откуда такая взялась, не говорит. Но увидела Быстрова и сникла. Слова больше от неё никто не слышал. Мы обеих загрузили в вертолёт и взлетели. В штабе нас ждали. А Быстров сидел чернее тучи. Тут подсел я к этой живучей и спрашиваю: «Много ли навоевала?». А эта стерва посмотрела на Быстрова и говорит: «Жалею, что мало пострелять удалось». После этих слов приказывает наш Витя открыть дверь и выкинуть обеих из летящего вертолёта. Ту, что была без сознания, выкинули первой. А русская вдруг нашего командира по имени назвала. Цепляется за нас и кричит: «Прости! Витя, прости! Дочь у меня!». О дочке что-то кричала до самых дверей. Тут я ей врезал под дых, она мешком и вывалилась. Сучка, о дочке вспомнила. А сколько русских матерей она осиротила? А наш командир потом несколько дней из запоя не выходил…

Сергей замолчал.

— Ты только Виктору не проговорись, что про это знаешь, — попросил Сергей.

Помолчав немного, добавил:

— Не любит он эту историю вспоминать.

— Саня, погляди-ка! — раздался с улицы голос Ващенки.

Быстров приближался в сопровождении очень симпатичной молодой женщины, одетой в джинсовый костюм и с фотокамерой на боку. Их никто не сопровождал. Завидев командира, спецназовцы стали загонять пленных в вертолёт.

— Запускай! — скомандовал Быстров, подходя к вертолёту.

Экипаж занял свои места, и винты закрутились. Взлетев, машина взял курс на Моздок.

Иванов выглянул в грузовую кабину через проём двери и посмотрел на сидящую рядом с Быстровым женщину.

— В твоём вкусе, — сообщил он Ващенке по переговорному устройству, кивнув головой в сторону пассажирки.

Тот только развёл руками:

— Красивая женщина — чужая женщина.

За время полёта Быстров ни разу не заглянул в пилотскую кабину. Поэтому Иванов задал вопрос уже на аэродроме:

— Кто эта милашка?

— Меньше будешь знать, крепче будешь спать, — грубо пошутил Быстров.

— Сам-то ты, нормально спишь? — поморщился Иванов.

— Ладно, — примирительно усмехнулся Быстров. — Журналистка из Франции. Проверим и отпустим.

— Ты и на французском можешь? — полушутя, поинтересовался Александр.

— Могу немного, — и Быстров выдал целый монолог на французском.

— Не перестаю тебе удивляться! — выразил Иванов своё восхищение.

— Ну всё. Наша машина идёт, — засуетился спецназовец. — Значит, договорились: завтра в десять часов мы должны оторвать колёса в воздух.

— О’кей! Фирма веников не вяжет, — охотно согласился вертолётчик.

К вертолету подъехал зелёный «ГАЗ-66» с металлической будкой и с решёткой на окошке. Спецназовцы стали переносить свой груз из вертолёта в автомобиль. После пленных, подсадив в будку женщину, они забрались туда сами и захлопнули дверь. Быстров, помахав экипажу рукой «пока», занял место в кабине, и машина уехала. А Иванов вдруг почувствовал страшную усталость.

— Мужики, — обратился он к экипажу, — я вздремну в вертолёте. Как появятся оружейники — разбудите. Блоки будем вместе вешать.

Он лёг на откидную лавку в грузовой кабине и, стараясь забыть всё произошедшее днём, стал думать о Наташе. И не заметил, как задремал.

Проснулся он, когда работы по подвеске блоков шли в самом разгаре.

— Почему не разбудили? — подключаясь к работе, поинтересовался Иванов у Ващенки.

— Тут дел-то на пять минут. Отдыхал бы.

— Я что, барышня? — проворчал Иванов. — Помоги, заботливый ты мой.

Иванов схватился за переднюю часть тяжёлого блока и почувствовал, как после тренировки со спецназовцем болят руки и ноги.

Когда после окончания работ экипаж шёл по бетонной дорожке от стоянки вертолётов, заныл Мельничук:

— Командир, надо выпить. Мне необходимо снять стресс.

Хотя Иванов и понимал причину его стресса, но разговаривать с ним ему не хотелось. Поэтому ответил коротко:

— Сегодня нельзя.

— Но у меня всё нутро трясётся. Надо нервы успокоить, — продолжал канючить Иван.

— Так тебе и надо! — встрял Ващенка. — Тоже мне, Малюта Скуратов на общественных началах выискался. Мюллер хренов…

— Командир, он обзывается, — чуть не плакал борттехник.

— Заткнитесь оба, — Иванова Мельничук стал раздражать, поэтому, обращаясь к нему, он разрешил:

— Сегодня не больше ста пятидесяти граммов. Мы с Андреем не пьём. Я обещал Быстрову, что завтра экипаж будет трезвым.

— Спасибо, командир, — обрадовался Мельничук. — Так, я в магазин?

— Иди, — разрешил Иванов.

— Командир, я к Марине хочу, — после того, как убежал борттехник, заныл Ващенка.

— Потерпишь. Завтра задание сложное. Ещё проспишь.

— Ну пожалуйста, — не отставал Ващенка. — Не просплю. Ну отпусти.

— Ладно, — согласился Иванов. — Пойдёшь, если будешь себя хорошо вести.

— А это как?

— Меня с собой возьмешь.

— Ну, это с превеликим удовольствием! — обрадовался Ващенка. — Девчонки о тебе спрашивают.

— Да, Иринка меня как-то приглашала… — начал почему-то оправдываться Иванов.

— Я всё понимаю, — перебил Ващенка, серьёзно посмотрев на него.

Ещё не пробило семнадцати часов, а Иванов с Ващенкой уже шли по городу.

— Такие «полёты» мне нравятся! — ворковал довольный «правак» в предчувствии хорошего вечера. — Куда курс держим?

— Пошли в госпиталь, — решил Иванов. — Девчонки должны быть ещё там.

Лётчики брели по светлым улицам Моздока, который жил прифронтовой жизнью. Но магазины, ресторанчики и киоски работали круглосуточно, днём и ночью торгуя спиртным. Иванов подумал, что с Наташей они ни разу не успели побывать в городе днём.

Ващенка первым вошёл на проходную госпиталя и попросил вызвать Ковалёва. Но ему ответили, что Ковалёв улетел в действующие части и будет только завтра.

— Наверное, Мишка сейчас в Грозном, — предположил Ващенка. — Что будем делать, командир?

— Ждать, — коротко ответил Иванов. Он знал только фамилию Наташи. Ващенка вообще не интересовался фамилиями женщин, с которыми спал.

Идти было некуда и, целый час слоняясь у ворот госпиталя, они занимались подсчётом въезжавших и выезжавших машин. Наконец, заметили знакомое лицо: из дверей проходной появилась Тамара. Она увидела их и подошла сама.

— Здравствуйте, девушка! — Ващенка был сама вежливость. — Как ваши дела? Как драгоценное здоровье? Настроение?

Тамара поздоровалась, ответив улыбкой на улыбку.

— Здравствуй, — Иванов смотрел ей в глаза. Она выдержала взгляд.

— Ты там Иринку с Маринкой не встречала? — поинтересовался Ващенка.

— Там они, — Тамара не сводила с Иванова глаз. — Могу позвать.

— Позови, если можно, — обрадовался Андрей.

Когда Тамара скрылась за воротами госпиталя, Ващенка поинтересовался:

— Командир, ты чего на неё так уставился?

— Да так. Просто, — пожал плечами Иванов.

— Между прочим, за то, что она принципиально ни с кем не связывается, мужская половина госпиталя называет её «Баязет». Держать в осаде долго придётся, — сообщил «правак». — Воспитание у неё такое. Мать русская, а отец грузин. Но мне она даже нравится: сама ни-ни, а по отношению к другим — без комплексов.

Ирина и Марина вышли вместе с Тамарой. Девушки тепло поприветствовали парней, а Ирина поцеловала Иванова в щеку:

— Здравствуй, Саша! Давно не виделись.

— И меня! — потребовал Ващенка от Марины.

— Мальчики, хорошо, что вы пришли! — пропела Марина, чмокнув Ващенку.

— Сейчас едем к нам, — объявила Ирина. — Что покупаем?

— С нас — закуска, — балагурил на радостях Ващенка, — а с вас вино и девочки.

— А водка? — спросила Марина.

— Девчата, мы сегодня если и пьём, то только вино. Завтра летаем по ответственному заданию, — ответил за себя и своего «правака» Иванов.

— А кроме вина, вы что-нибудь будете?

— А как же! — снова встрял Ващенка. — Вас!

— Успокоишься ты когда-нибудь?! — прикрикнула на него Марина, чувствительно шлёпнув по плечу. — Одно на уме.

— Не «одно», а «одна», — поправил Ващенка, прижимаясь к девушке. — А теперь пожалей.

— Руки, товарищ старший по званию!.. — отстранилась от него Марина.

— Ну, пошли уже, — напомнила Тамара. — И так любопытных — целый госпиталь.

По направлению к ближайшему магазину Ващенка с Мариной шли впереди, под ручку. За ними, шагах в пяти, гордо шествовал Иванов под руку с Ириной и Тамарой. Он понимал чувства встречных мужчин, с завистью глядевших в его сторону. Сегодня девушки надели «гражданку» и выглядели очаровательно.

Ващенка на ходу рассказывал Марине что-то весёлое, а та негромко смеялась.

— Ты бы трепался погромче, — обратился к нему Иванов. — Мы тоже хотим посмеяться.

— У нас — интим! — отрезал Ващенка. — Больше никого не хотим.

Вино в магазине с видом знатока выбирала Тамара. Она неторопливо осмотрела витрину, затем переговорила с продавцом-осетином, и тот подал ей бутылку. Тамара перевернула в руках несколько раз выбранное вино и посмотрела на свет.

— Возьмём это, — удовлетворённо сказала она, и Иванов расплатился за четыре бутылки.

Автобуса ждать не стали, решили прогуляться пешком. Шли в том же порядке: Ващенка с Мариной чуть впереди, за ними Иванов с Ириной и Тамарой. Ващенка нёс сумку с вином и закуской.

Навстречу им попался командир роты из батальона аэродромного обеспечения — капитан Павел Антонов, хороший знакомый многих лётчиков. Завидев товарищей в обществе трёх красивых девушек, Антонов попытался присоединиться к их компании и даже прошёл вместе с ними несколько кварталов, хотя до этого направлялся совсем в другую сторону. Но ему не повезло. По взглядам девушек Иванов понял, что подруги, похоже, против общества нового члена. Парень был хороший, и обижать Антонова отказом не хотелось. Поэтому Иванов, на всякий случай, негромко поинтересовался у Тамары, показав на Антонова взглядом:

— Возьмём с собой?

— Не нужно сегодня никого чужого, — тихо ответила она.

Иванов перевёл взгляд на Ирину. Та кивнула в подтверждение слов подруги.

— Паша, спасибо за то, что проводил. — Иванову пришлось взять на себя неприятную миссию. — Сегодня времени в обрез. Следующий раз обязательно пообщаемся.

Антонов всё понял.

— Ну, пока, — капитан пошёл, не оборачиваясь, в обратную сторону.

— Кстати, хороший парень, — прокомментировал Иванов.

— А нам он не показался, — ответила за всех Тамара.

Девушки вошли в дом и сразу прошли в свою комнату, а Иванов с Ващенкой стали разбирать на кухне принесённое в сумке. Но накрыть на стол они не успели, девушки позвали лётчиков в комнату и предложили поужинать на их широкой кровати. «По-восточному» — как метко подметила Марина.

На этот счёт у Иванова нашёлся анекдот, который он успел рассказать, пока девчата организовывали «восточный» ужин.

— После Нового года созваниваются две подруги, — Иванов постарался изобразить в лицах:

— Ах, Маринка, как ты встретила Новый год?

— Ах, Иринка, как всегда — в постели.

— И что, много было народу?..

Девчонки прыснули, а Ващенка, изображая саму невинность, произнёс:

— Вот так всегда: придёт командир и всё опошлит!

— Мальчики, рассаживайтесь, вы сегодня наши почётные гости, — пригласила Марина. — Мы сюда чужих не пускаем. Садитесь, а мы сейчас всё быстренько сделаем.

Усадив парней, Марина с Тамарой побежали на кухню, а Ирина продолжала сервировать колбасой и хлебом импровизированный стол на широкой кровати.

Тамара внесла большой раскрашенный поднос, на котором красовалась бутылка вина и лёгкая закуска из фруктов и шоколада. Следом за ней Марина внесла бокалы.

— Мальчики, двигайтесь в центр кровати, — приказала Тамара.

Чтобы взобраться с подносом на кровать, Тамара одной рукой, не стесняясь мужчин, подняла узкую, не прикрывающую колен юбку и оголила сильные стройные ноги.

— Вот это да! — присвистнул Ващенка.

Перехватив взгляд Иванова, Тамара плавно опустилась на колени рядом с ним, поставила поднос и лишь затем одёрнула юбку.

— Какая красота пропадает! — обречённо вздохнул Ващенка.

— А почему ты считаешь, что пропадает? — Тамара лукаво посмотрела на Андрея, потом, улыбнувшись, перевела взгляд на Иванова и неожиданно подмигнула ему. Иванов опешил. От Тамары он такого не ожидал. Чтобы как-то скрыть свою растерянность, он обратился к Ващенке:

— Андрюша, открой, пожалуйста, бутылку. И скажи что-нибудь.

— Как прикажете, — пропел довольный Ващенка. — Я сейчас чувствую себя, как в гареме. Поэтому просите, что хотите, — всё исполню!

— Девочки, а вы на этой большой кровати втроём спите? — спросил Иванов, стараясь не глядеть в ту сторону, где сидела Тамара.

— У них там три матраца сшиты, — сообщил за девушек Ващенка, мастерски вворачивая штопор в бутылку.

Иванов не поверил и отогнул край постели. Действительно: три матраца, один за одним, были аккуратно сшиты между собой по краям толстыми белыми нитками.

— Убедился? — Ващенка с усилием тянул пробку из бутылки.

— Это Тамара придумала, — открыла секрет Марина.

— Она у нас за мамочку. И воспитывает нас с Маринкой. — Ирина обняла Тамару за плечи и прижалась нежно щекой, как дочка к матери.

— Вас воспитаешь! — усмехнулась Тамара.

Разлив по бокалам вино, Ващенка выдал тост:

— За прародительниц и хранительниц жизни и домашнего очага! За вас, девочки! Потому что жизнь на Земле продолжается благодаря вам. Ну, и за нас — мужчин — скромных тружеников тыла в этом деле!

Получилось так, что справа от Иванова сидела Ирина, а слева — Тамара. У Тамары, как бы нечаянно, снова задралась юбка, открывая взору красивые сильные ноги. Ловя на себе случайные взгляды Иванова, Тамара делала вид, что поправляет непослушную юбку. Но так как юбочка была очень узкой, то при первом же движении ног девушки она снова задиралась. Иванов пытался заставить себя не смотреть в ту сторону. Ирину потянуло на воспоминания. Она обняла Иванова сзади и, припав виском к его голове, положила подбородок ему на плечо.

— Саша, а ты помнишь нашу первую встречу? — спросила она. — Тогда с нами была Наташка.

— Помню, — ответил Иванов. — Тогда нам из-за тебя пришлось подраться. Весь вечер — коту под хвост.

— Ну прости меня, глупую! — она чмокнула Иванова в щёку и плотнее прижалась упругой грудью к его спине. — Я раньше никогда не видела, как мужики дерутся. Ты это делал так жестоко.

— А ты хотела, чтобы они побили нас?

— Ни в коем случае! Правильно вы им дали. Теперь они перестали сюда таскаться.

— А кто они?

— Связисты из штаба.

— А по званиям?

— Капитаны.

— Друзей надо уметь выбирать! — С этими словами Иванов, чуть приподняв руку, чувствительно щёлкнул Ирину по гладкому лбу.

— Никакие это не друзья! — запротестовала Ирина, потирая лоб. — Возомнили из себя неизвестно кого! А женщина для них — не человек. Так, объект для сексуальных домогательств. И чего ты бьёшься? Больно же!..

— Хотите анекдот? — предложил Ващенка и, не дождавшись ответа, начал:

— Значит, приходит пожилая женщина к врачу и говорит: «Доктор, у меня хроническое недомогание. Так плохо себя чувствую!». А доктор спрашивает: «И давно это у вас хроническое недомогание? Когда началось?». Дама отвечает: «Да, уже лет десять никто не домогается!».

Почему-то никто не засмеялся.

— Идиоты какие-то! — продолжала Марина разговор о связистах.

— Просто, были пьяные, — сказал Иванов.

— Я даже не знал, что ты можешь так «махаться», командир, — произнёс Ващенка и потянулся за яблоком. — Кто хочет витаминов?

— Надо всё уметь. — Иванов отнял из рук Ващенки красное большое яблоко и, взяв нож, разрезал фрукт на равные доли. — Угощайтесь.

— Спасибо! — Ващенка вытащил первый кусок.

— Поначалу мне не хотелось ввязываться в конфликт, — честно признался Иванов, при этом он кормил Ирину с руки, как птенца. — Но он ударил тебя, и я не сдержался.

— Когда ты кинулся на того здоровяка, я решил, что нам пришёл «писец». Уж очень здоровые эти два бугая. — Ващенка, по примеру Иванова, скармливал свой кусок яблока сидящей рядом Марине. — Мой меня сразу заломал — и на землю. Не вывернешься! А знаете, о чём я думал, когда он меня по сусалам ездил? — Ващенка выжидательно посмотрел на всех. — Я думал, что Маринка меня побитого любить не будет!

Все рассмеялись. А Марина с гордостью произнесла:

— Ты у меня герой! Как такого не любить?

Иванов посоветовал своему «праваку» на будущее:

— Если противник больше и сильнее тебя, не борись с ним, держи его на ударах. Бей в лицо, старайся ослепить.

— Где ты этому научился? — спросил Ващенка.

— Жизнь научила, — попытался уклониться от ответа Иванов. Но Ващенка хотел знать подробности.

— Расскажи, Саня, — попросил он, укладываясь головой на колени к Марине.

— Ну пожалуйста, — присоединилась к его просьбе Ирина, отпустив Иванова и устраиваясь напротив, облокотившись на живот Ващенке. Дополняя общую картину, Тамара легла, положив голову Андрею на грудь, и тоже приготовилась слушать.

— Девчонки, раздавите!.. — запротестовал облепленный подругами Ващенка.

— Молчи! — цыкнула на него Марина, и тот послушно умолк.

— Ладно, — согласился Иванов. — Расскажу.

— После окончания первого класса, — начал он после короткого молчания, — я впервые поехал в пионерский лагерь. Всё казалось новым и интересным. А так как в самом младшем отряде свободных мест уже не оказалось, меня отдали в отряд, где ребята были года на три-четыре постарше. В том отряде я оказался самым маленьким. И надо мной «взяли шефство» старшие. Надеюсь, вам не нужно пояснять, каким было это шефство. Большие лупили меня. Во дворе меня раньше так никто ещё не бил. А в лагере взрослые парни били каждый день. Так как я рос без отца и старшего брата, то и драться меня никто не учил. Большие хотели сделать из меня «шестёрку». Но только не с моим характером. По силе я не мог справиться ни с одним из них, а били меня и по одному, и по несколько человек так, чтобы не оставлять синяков. После того, как я по детской простоте пожаловался воспитательнице, большие мне устроили «тёмную».

Последней каплей моего терпения стали обвинения в краже денег. У одного парня из отряда пропали пятнадцать рублей. Для пацана тогда это были большие деньги. Воспитатели стали обыскивать чемоданы и в моём обнаружили спичечный коробок с уложенными туда рублями. Я пытался доказать, что несколько дней не заглядывал в чемодан и что он у меня не запирается на замок, поэтому залезть в него мог кто угодно. Но мне не верили. От обиды я убежал и просидел весь день в лесу, возле лагеря. Как я мог доказать, что не брал этих денег? Уехать домой я тоже не мог, так как лагерь находился далеко от города. Я особо не прятался, но никто меня не искал в течение дня. Я сидел и плакал. Все сказочные надежды на добрую воспитательницу, которая найдёт меня, поверит и защитит, растаяли вместе с летним днём. Проголодавшись, я вернулся в лагерь к ужину. Но в этот день я усвоил жестокий урок, что в этой жизни нельзя ни на кого надеяться, кроме как на себя самого.

После ужина большие снова стали меня «воспитывать». Один из них кинул в меня футбольный мяч, целясь в голову. Но я поймал его и запустил в обидчика. И уже ничего не помня от ярости, с диким воем лупил этого здоровяка. От неожиданности и испуга тот даже не сопротивлялся, только пытался защитить руками лицо. Но я поставил ему синяк под глазом и разбил нос. Помню, что у меня тряслись руки, но я в тот момент готов был «порвать» любого. Оглядев всех притихших в комнате, я просто пошёл и лёг на свою кровать, не раздеваясь.

— Да он псих! — произнёс кто-то, и в тот вечер меня оставили в покое.

Но мне не простили этой выходки. Через два дня за нашим корпусом, при большом скоплении зрителей меня свели с крепким хулиганом из соседнего отряда. Тот был на пять лет старше и, конечно, выше и сильнее меня. Расчёт старших был понятен: меня нужно было «поставить на место». Вся драка могла закончиться одним ударом, попади мой противник в цель. Я этого парня очень боялся. Но показать слабость перед двумя отрядами не мог! Поэтому первым бросился на врага и повалил его спиной в какой-то куст. Уцепившись за ветки, и имея в этом преимущество, я давил и давил, пока противник полностью туда не свалился. Мой враг лупил меня кулаками по спине, но я терпел, не давая ему возможности подняться. Не знаю, чем бы это всё закончилось, не расцепи нас одна из девчонок из соседнего отряда. Она нравилась многим. Моему противнику тоже. «Хватит маленького обижать!», — закричала она и, взяв меня за руку, увела с места драки. Потом, до конца смены шефствовала надо мной. И часто защищала. Мы так с ней сдружились! До сих пор помню ее имя — Люда. Она мне тогда тоже нравилась. Только выше была на целую голову. Потом мы какое-то время даже переписывались. Больше я её никогда не встречал.

Вернувшись из лагеря домой, я не стал ничего говорить маме. А осенью записался в секцию бокса при заводе. В группе я оказался самым худым и маленьким, мне часто доставалось на тренировках. Но я продолжал упорно заниматься и стал делать успехи. И полюбил бокс. В училище занимался рукопашным боем. Драться ещё приходилось, но не часто. Вот такая история, — закончил Иванов.

— Да, ударчик у тебя хороший! — сделал комплимент Ващенка.

— Чтобы иметь хороший удар, надо не водку пить, а тренироваться.

— Ну и детство у тебя было! — с возмущением произнесла Марина. — Кошмар!

— Детство — как у всех! — поспешил успокоить Иванов.

— А в тот лагерь ты ещё ездил? — поинтересовалась Ирина.

— И не один раз.

— Знаешь, — тихо сказала Тамара, — ты рассказывал, а мне так было больно.

— А мне-то как было больно! — шутя, запричитал Ващенка, выползая из-под девчат.

Выставляя откупоренную бутылку на поднос с бокалами, Ващенка объявил:

— Внимание! Анекдот про лётчиков.

И подождав всеобщего внимания, начал:

— В вертолёте экипаж состоит из трёх человек, а на транспортных самолётах — из пяти. Поэтому анекдот про транспортников. Просит как-то правый лётчик своего командира экипажа помочь подобрать сравнение: ты, говорит, командир — голова экипажа, штурман — глаза экипажа, радист — уши экипажа, борттехник — сердце экипажа. А я кто? Командир полистал инструкцию и показывает, а там написано: «Правый лётчик — член экипажа».

Девушки покатились со смеху.

— Серьёзно. Там так написано, — подтвердил Иванов.

— А кто Андрей у вас в экипаже? — смеясь, спросила Ирина.

— Кто-кто? — передразнил её Ващенка. — Лётчик-штурман в пальто. Вот кто!

— Или «член с глазами»! — Ирина содрогалась от нового приступа хохота.

— Грубые вы, — обиделся Ващенка. — Вам приличный человек рассказал порядочный анекдот. А вы?

Девчонки продолжали смеяться, глядя на Андрея. Он решил искать помощи у своего командира:

— Саня, куда мы попали? Мы— два воспитанных джентльмена, а тут такой разврат! Представляешь, что они с нами сделают? Может, пойдём отсюда, пока не поздно?

Иванов, заражаясь общим весельем, тоже смеялся.

— Это ты-то «воспитанный джентльмен»? — принял он сторону девушек. — Думал, приду к красивым девушкам, отдохну всеми частями тела и души! А тут снова ты! Скажи, где тебя не бывает?

— Иди к некрасивым, — промурлыкал, как кот, Ващенка и стал тереться лицом о Маринины колени. Девушка в ответ ласково гладила его по голове, приговаривая:

— Бедненький, все его обижают. Я тебя приласкаю.

— Не задохнись от счастья, котяра, — беззлобно посоветовал Иванов и потянулся за начатой бутылкой вина.

Иванов неторопливо наполнил пустые бокалы:

— Прошу всех встать.

Веселье утихло. Все присутствующие спустились с кровати на пол, образовав тесный круг. Иванов понимал, что от него ждут нужных слов, но молчал, вспоминая всё, что произошло за последние две недели, и не знал, с чего начать.

— Говорят, что жизнь несправедлива Смерть ещё более несправедлива. Мы все были Наташиными друзьями. Мы все знали её как замечательного человека. Кто-то — меньше, кто-то — больше. И сейчас она могла быть здесь с нами, за этим столом. Но судьба распорядилась так, что она уже далеко, в той земле, на которой родилась. Смерть отняла Наташу у нас. Я провожал её в последний путь. Хотя бы это я смог сделать для нее. А уберечь не смог!.. Нам тебя очень не хватает, Наташа. Мы верим, что ты сейчас нас слышишь. Мы будем помнить о тебе всегда. Мы все тебя очень любим. Земля тебе пухом…

Не чокаясь, все выпили до дна и молча сели. Сам собой разговор зашёл о Наташе. Девушки вспоминали и говорили о ней, как о живой. И даже Иванову, видевшему Наташу мёртвой, казалось, что она жива и что скоро снова будет с ними.

— Саша, — Тамара снова наполнила бокалы, — я хочу выпить за то, что вы с Андреем на этой войне оказались рядом с нами. Не всегда в жизни встречаются такие мужчины. За вас…

За окном смеркалось. Иванов взглянув на часы:

— Ну, мне пора.

— Ты не останешься? — удивилась Ирина.

— Хорошо тут у вас! Спасибо большое за вечер, но остаться не могу, — Иванов встал.

— Я тебя провожу до остановки, — поднялся за ним и Ващенка.

— Мы все прогуляемся, — поддержала Тамара, и подруги кинулись собираться.

Когда друзья вышли на крыльцо, уже стемнело. В вечерней тишине далеко разносилось пение цикад. Плотный воздух мирно пах цветами и подсыхающим сеном.

— Какой чудесный вечер! — воскликнула Ирина, набирая полную грудь теплого вечернего воздуха.

— А звезды какие яркие! — Ващенка указал на усыпанное звездным крошевом небо. — Завтра будет лётная погода.

Все вышли за ограду и по тихой улице, освещённой редкими фонарями, не спеша, направились в сторону остановки. Иванов с Ващенкой, отпустив девушек вперед, вели негромкий разговор.

— Ты не хочешь остаться? — спросил Андрей.

— Нет, — ответил Иванов.

— А я бы не ушел. — Ващенка его не понимал.

— Ты и остаёшься.

— Я не об этом…

— Знаешь, Андрюха, на душе у меня хреново! Чувствую, не той дорогой пошла жизнь, в какой-то безысходный тупик. Все не так. Все чаще я ощущаю себя сторонним наблюдателем, а происходящее — сном. Казалось, я наконец-то нашел свое счастье — встретил женщину, которая понимала меня во всем. Которую полюбил. И вот ее нет. Потеря Наташи стала последней каплей. Раньше я к чему-то стремился, чего-то хотел, чего-то боялся, а теперь мне все равно.

Иванов посмотрел на Ващенку.

— А бросать меня одного хорошо? — проворчал тот.

— Можно было бы остаться, — после некоторого молчания ответил Иванов, — я же вижу, как липнет Иринка. Но не нужно мне этого. И я обещал начальнику штаба наладить дисциплину в звене. А данное слово надо держать. Мы и так нарушили обещание не пить сегодня.

— Можно подумать, мы пили, — пробурчал Ващенка. — Компот хлебали!

— Да, нет, Тамара выбрала неплохое вино.

— Все равно, компот, потому что настроения не прибавляет.

— Это из-за того, что причина у нас сегодня невесёлая.

— Эх! — вздохнул Ващенка. — Когда-нибудь все там будем.

— Правильно, Андрюха! — Иванов обнял «правака» за плечи. — Раз живём и не знаем, когда помрём. У судьбы своё расписание. Поэтому — живи весело! А на меня не обижайся. Слишком свежо ещё всё.

— Понимаю, — тихо произнёс Андрей.

На остановке Иванов стал прощаться, убеждая девушек не ждать вместе с ним автобуса. Но девчонки решили остаться. Автобус долго не появлялся. Молодость брала своё, и на остановке стали слышны шутки и громкий смех. Заводилой, как всегда, выступил Ващенка.

— Ночью идёт пьяный мужик, — рассказывал Андрей очередной анекдот, — останавливает его мент и спрашивает: «Любезный, и куда это вы так поздно направляетесь?». «Куда-куда? — отвечает мужик. — На лекцию о морали». «И кто же в такое время вам будет читать лекцию?» — не поверил мент. «Кто-кто? Моя жена».

К Иванову очень близко подошла Тамара.

— Саша, ты приходи к нам, — попросила она. — Как нас найти, ты знаешь.

— Ладно, — произнёс Иванов.

— После гибели Наташи все ночи напролёт мы ревём, как три белуги. Нам тоже очень плохо. Мы ведь все сроднились, стали как одна семья. И ты нам теперь не чужой.

— Спасибо. — Иванов искренне благодарил Тамару за эти слова. — Мне это очень важно.

Показался долгожданный автобус.

— Андрюшку не обижайте! — помахал рукой Иванов со ступеньки трогающегося автобуса. — А ты, смотри, не опаздывай завтра!

— Буду вовремя! — крикнул товарищ.

Добравшись до расположения, Иванов предстал «пред ясные очи» командира эскадрильи. Того сегодня очень интересовал вопрос дисциплины во вверенном Иванову звене и то, где ночует сам командир. Дав отчёт о положении дел, Иванов отправился спать. Подчинённые играли в карты, но у Иванова не возникло желания поддержать компанию, хотя он слыл заядлым игроком.

— Командир, мы не мешаем? — поинтересовались, на всякий случай, «картёжники» у разбирающего постель командира звена.

— Не мешаете. Играйте, только не забывайте, что завтра летаем. Спрошу по полной, — пообещал, укладываясь, Иванов и отвернулся к стене.

— Всё будет нормально, командир.

Перед тем как заснуть, Иванов долго думал о Наташе, надеясь увидеть её во сне. Но в ту ночь он спал без снов.

Утром всё пошло по намеченному распорядку: «правак» к вылету не опоздал, разведчики прибыли вовремя. «Почётный эскорт» из двух «Ми-24» с полным боезапасом и одного «Ми-8» с десантниками на борту доложил о готовности, и ровно в назначенное время вертолёты за экипажем Иванова оторвали колёса от земли, взяв курс на юго-восток.

Перед вылетом Ващенка удивил своего командира, передав записку от Тамары.

— Что там — не знаю, — заверил «правак».

«Саша, мне нужно тебя увидеть. Тамара», — прочитал Иванов. Подумав, он положил записку в карман куртки и посмотрел на Ващенку. Тот стоял у двери вертолёта и двусмысленно улыбался. Почему-то эта улыбка вызвала у Иванова раздражение.

— Ну, что ты скалишься? — бросил он Андрею. — Тамаре что-то нужно.

— Нетрудно догадаться — что.

— Иди ты… — беззлобно послал его Иванов и усмехнулся — скорее всего, товарищ был прав.

— А у него только одно на уме, — подключился к разговору суетящийся возле вертолёта Мельничук. — Без баб и дня прожить не может, кобель.

— Ну, я же не импотент, — беззлобно отразил атаку Ващенка, намекая на кого-то из присутствующих.

— Слышь, «не импотент», ты сегодня к Маринке собираешься? — поспешил вмешаться Иванов, пока разговор Ващенки и Мельничука не перешёл в обычную перебранку.

— Собираюсь.

— Значит, пойдём вместе.

— Замётано.

— А меня возьмите, — попросился Мельничук.

— Посмотрим, может, и возьмём, — пообещал Иванов.

Спецназовцы подъехали на своём «ГАЗ-66» за пятнадцать минут до вылета, когда экипажи уже доложили командиру полка о готовности к выполнению задания. Из автомобиля выпрыгнула знакомая группа в полном составе во главе с майором Быстровым и ещё один человек, внешне похожий на чеченца. Тот имел экипировку такую же, как и разведчики. Быстров подошел к экипажу и поздоровался с каждым за руку:

— Саня, собери-ка на пару минут всех командиров вертолётов. Уточним задачу.

Иванов подал знак «праваку», и тот полез в кабину своего вертолёта к радиостанции.

Когда командиры экипажей собрались, Быстров воспользовался картой Иванова, расстелив её прямо на «бетонке». Лётчики окружили сидящего на корточках майора.

— Сегодня задача несложная: надо быстренько одно место «прошмонать». — Быстров карандашом обозначил на карте точку — цель. — Это ферма. С севера, запада и с юга — к ней подходит лес. С юга и юго-востока — горы. Открытым остаётся очень узкий сектор с северо-востока. Саня, заход на посадку нужно построить так, чтобы зайти с открытого сектора и держать ферму под прицелом. Сделаем?

— Сделаем, — заверил Иванов. Потом перевёл взгляд с карты на Ващенку. — Андрей, твоя задача: как можно точнее определить направление и силу ветра у земли.

— Понял, командир, — вглядываясь в карту, ответил Андрей. — С юга горы крутые, поэтому ветер, скорее всего, для нас будет попутным или встречным.

— Правильно, — подтвердил Иванов, сделав подсчёты в уме. — Превышение местности небольшое, мы пойдём с нормальным взлётным весом, поэтому можем зайти и с попутным ветром. Посмотрим по обстановке. Посадка экипажу Фархеева — только по моей команде, после посадки нашего экипажа. Заход — строго против ветра.

— Понял, — кивнул капитан Фархеев.

— Хорошо. — Быстрова удовлетворили ответы лётчиков. — Но помните, что территория — не наша. Недалеко селение. В нём, скорее всего, боевики. Внимание и ещё раз внимание! — Быстров оглядел всех, включая и своих бойцов, проверяя, как все усвоили задачу, потом снова обратился к Иванову:

— Если всё будет спокойно, сядешь как можно ближе к ферме. Ферму держи в прицеле. Кто его знает, что там? Вертолёт с десантом производит посадку позади тебя метрах в ста. Десантники задачу знают — оцепят район и займут оборону. Вертолёты прикрытия, вам основное внимание за дорогами. Не допускать никаких перемещений, тем более в нашем направлении. По всем подозрительным объектам огонь на поражение открывать без предупреждения. Повторяю, территория не наша. Вопросы есть?

Быстров снова внимательно оглядел всех.

— Вопросов нет, — удовлетворённо подытожил он. — Продолжим. По данным нашей разведки и показаниям пленных, тут у боевиков перевалочная база. Разведка отмечает повышенную активность в ночное время. Днём они шевелятся редко. Здесь, — Быстров показал на карте, — дорога в горы. Она идёт через лес. По ней до села шесть километров. Задача «Ми-24»: не допустить выдвижения резерва боевиков по ней к ферме. И вообще, по сторонам головами крутите, чтобы к нам с другого бока не подобрались, пока мы будем на земле.

— Всем слушать эфир. Докладывать об изменениях обстановки. Работать по командам ведущего, — приказал Иванов как старший группы. — Вертолётам прикрытия, в случае нападения, обеспечить взлёт обоих «Ми-8».

— Понятно, — ответил ведущий пары вертолётов «Ми-24» майор Ягудин.

— Вот здесь, — Быстров карандашом обрисовал над картой участок местности, — за рекой, части дивизии внутренних войск, чуть дальше — мотострелковый полк. Но берег с чеченской стороны, по данным разведки, минирован. Опасность для сидящих на земле заключается в том, что если боевики нанесут удар и сожгут вертолёты, то отступать нам будет некуда. Наши с того берега поддержать огнём не смогут — слишком далеко даже для пулемётов. А артиллерия может накрыть и нас. Поэтому от всех требуются точность и быстрота действий: сели, обыскали, заминировали, взлетели. На всё про всё — минут двадцать, не больше. Двигатели не выключать. Вопросы? Если вопросов нет, как сказал майор Иванов, работаем по командам ведущего.

— По вертолётам! — скомандовал Иванов. — Запуск через пять минут.

— Дима. Ягудин. Задержись, — обратился Иванов к командиру звена «двадцатьчетвёрок», убедившись, что майор Быстров не может слышать их разговора. — До района цели пойдёте за нашей парой в сопровождении. При подлёте, по моей команде, уйдёте вперёд, имитируя заход и атаку на ферму. Только близко не подходите. Если «духи» зашевелятся, — «мочите» из всех стволов. Рисковать не будем.

— Понятно, Саня. — Ягудин протянул руку. — Ну, удачи!

— Удачи! — Иванов ответил на рукопожатие. Затем обратился к стоящему рядом Фархееву:

— Вадим, ты идёшь за мной. При заходе на цель включишь вооружение. Будем в готовности поддержать пару Ягудина. Кто знает, что там на ферме?

— Ясно, — просто ответил Фархеев.

— Если ветер будет встречным, заходим на посадку парой, — продолжил Иванов. — Если попутным или боковым, — делаешь дополнительный круг и заходишь строго против ветра, уже после моей посадки. Загружен ты по максимуму, Вадим. — Иванов снова повторил: — Посадка — строго против ветра!

— Ясно, — подтвердил Фархеев.

— Ну, с Богом! — Иванов пожал Фархееву руку.

Группа, разбившись на две пары, шла на высоте шестисот метров над рельефом местности. Иванов держал максимальную скорость, так как на хвосте висели «двадцатьчетвёрки», имевшие по скорости больший запас. Справа и выше, обгоняя группу вертолётов, в сторону гор проплыла пара штурмовиков «Су-25». Поднимавшееся в зенит солнце уже нагревало кабину, мешая Иванову осматривать левый сектор. Вертолёты держали правый пеленг.

— Ты там их наблюдаешь? — спросил Иванов «правака», имея в виду группу. Ващенка посмотрел в свой блистер и ответил:

— Идут, как привязанные. Растянулись километра на два.

— Нормально, — удовлетворенно кивнул Иванов.

Через некоторое время, вызвав по радио экипажи Фархеева и Ягудина, Иванов дал им команду занять левый пеленг. Через минуту он уже сам наблюдал растянувшийся строй вертолётов по левому борту.

День на редкость выдался тёплым и солнечным. Даже на вершинах далёких гор не было видно привычных облаков. Видимость по горизонту составляла километров сто. «Сейчас бы оказаться на берегу моря!» — размечтался в мыслях Иванов.

Когда Ващенка дал отсчёт — пять минут расчётного времени полёта до цели, — Иванов уменьшил скорость по прибору и снова вышел в эфир:

— «284-й», я «282-й». Выполняйте задание.

— Понял, — отозвался в наушниках изменённый эфиром спокойный голос Ягудина.

Увеличив скорость, пара «двадцатьчетвёрок» пошла вперёд. У края леса с высоты полёта уже хорошо просматривалась ферма — цель их задания. Иванов, включив блок вооружения, привел в готовность ракеты и пулемёт.

— Виктор! Быстров! — крикнул он в грузовую кабину.

— Вижу, — в проёме двери появился спецназовец и, прищурившись, стал внимательно всматриваться через лобовое остекление пилотской кабины в набегающий пейзаж.

Движения возле фермы не наблюдалось. Но Иванов по опыту знал, что такое видимое спокойствие на войне очень обманчиво.

— Внимательнее! Пулемёт к бою! — скомандовал он борттехнику.

Пара «двадцатьчетвёрок», уменьшив интервал между вертолётами, зашла в крутое пикирование, имитируя атаку. На высоте около двухсот метров, перед самой фермой, «двадцатьчетвёрки» стали выходить из пикирования. «Низковато», — подумал Иванов. Ферма не подавала признаков жизни.

— «282-й», я «284-й», — в наушниках прозвучал голос Ягудина, — на ферме чисто. Захожу на повторный.

— Понял тебя, — ответил Иванов. Пока всё шло по намеченному плану.

— Ветер встречный, три-пять метров в секунду, — доложил Ващенка.

— «283-й», я «282-й», — вызвал Иванов командира ведомого вертолёта. — Заходим парой. Ветер встречный, три-пять метров. Быть предельно внимательными.

— Понял, — отозвался в эфире Фархеев.

— Ну, с Богом! — выдохнул Иванов, переводя вертолёт в режим гашения скорости до скорости планирования.

В это время в грузовой кабине разведчики приготовили личное оружие и, открыв дверь грузовой кабины, выставили пулемёт на шкворневую установку. В проёме двери пилотской кабины снова появился Быстров.

— Ну, как там, тихо? — поинтересовался он, внимательно вглядываясь в приближающуюся ферму.

— Пока тихо, — ответил Иванов, плавным движением вниз рычага «шаг газа» уменьшая мощность двигателей и переводя вертолёт на снижение.

— Подходи ближе и садись справа, — показал рукой направление Быстров.

— Сделаем, — ответил Иванов, подбирая место для посадки.

Прямо по курсу «двадцатьчетвёрки», уже вышедшие из пикирования, правым крутым разворотом перешли в набор высоты. До места посадки «восьмёркам» оставалось меньше трёх километров. Вертолёт шёл по пологой траектории или, как говорят лётчики, глиссаде снижения: скорость по прибору — 150 км/ч, вариометр показывал снижение 2–2,5 м/с, высотомер фиксировал уменьшение высоты: 150, 140, 130 метров… «Не нравится мне эта ферма. Что-то слишком тихо. И скот тут точно не держат — очень уж чисто», — подумал Иванов, пытаясь что-нибудь разглядеть в приближающихся аккуратных, сложенных из белого кирпича одноэтажных строениях барачного типа.

Ващенка ещё раз уточнил направление и силу ветра у земли. Голос «правака» заставил Иванова поймать себя на мысли, что он сам напряжён, что неоправданно сильно сжимает рычаги управления, что, ставшие каменными, ноги почти не чувствуют педалей. «Всё нормально. Расслабься!» — приказал Иванов себе и мысленно проконтролировал расслабление мышц рук, ног и спины. Краем глаза он наблюдал, как с постоянной периодичностью устраивается поудобнее в пилотском кресле Ващенка, как мёртвой хваткой до белых кончиков пальцев вцепился в ручки пулемёта застывший у прицела Мельничук. Иванов понимал их состояние. Ферма могла оказаться с «сюрпризом».

— Держи ферму в прицеле, — напомнил он припавшему к пулемёту борттехнику, затем обратился к Ващенке:

— Андрей, спокойнее. Всё нормально. Сегодня обязательно пойдём в город.

— Обязательно пойдём, — механически повторил «правак», занимающийся какими-то подсчётами, не упуская из поля зрения приближающиеся строения.

Ферма казалась безжизненной. Иванов уже выбрал место для посадки и, уточнив расчёт, стал уменьшать мощность двигателей, приподнимая нос вертолёта и гася поступательную скорость.

В этот момент на крыше ближайшего строения мелькнула яркая вспышка, казалось, будто там заработал сварочный аппарат. Ещё по Афганистану Иванов знал, что так стреляет крупнокалиберный пулемёт ДШК — очень страшное оружие против вертолётов и легко бронированной техники. Без сомнения, с крыши фермы работал ДШК.

— Пулемёт на крыше! — резко бросил в эфир Иванов, прерывая заход на посадку и энергично давая двигателям дополнительную мощность.

— Всем на пол! — в следующую секунду крикнул он в грузовую кабину и успел заметить, как к ручкам носового пулемёта потянулся Быстров через лежащего на полу скрюченного Мельничука. Но сейчас Иванову было не до борттехника.

Чеченский пулемётчик пытался достать в хвост «двадцатьчетвёрки», видимо зная, что эти вертолёты, при всей их живучести и мощности вооружения, с заднего сектора не защищены ни оружием, ни бронёй. Но пара Ягудина, получив информацию об ожившей огневой точке, резко увеличила крен и с максимальным набором высоты уже выходила из-под обстрела боевым разворотом. Пилоты «двадцатьчетвёрок» пока ещё не могли видеть цель, и Иванов понимал, что им потребуется ещё не меньше минуты, чтобы выйти на боевой курс для повторной атаки. А вот положение «восьмёрок» оставляло желать лучшего: в этот момент расстояние от фермы до вертолёта Иванова составляло чуть больше километра, до вертолёта Фархеева — около двух. С такой дистанции ДШК легко доставал обе цели. За секунду в голове Иванова промелькнули несколько вариантов возможного противозенитного маневра, но в данной ситуации мог подойти только один и крайне опасный — боевой разворот с энергичным набором высоты. И вдруг Иванов понял, что сделает в следующую секунду. Вместо крутого боевого разворота, он направил нос вертолёта прямо на ферму.

— Атакую! — коротко бросил в эфир Иванов…

С принятием решения пришла ясность в мыслях, и какое-то наркотическое состояние спокойствия и тупого упорства завладело Ивановым. Для него перестало существовать всё, кроме ярких вспышек на крыше строения. «Убить!» — стучало в мозгу. «Убить!» — подчинённый только этому приказу, оставив страх и желание жить за уже пройденной чертой, Иванов выводил медленно набирающий высоту вертолёт для атаки.

— Обороты! — истошно закричал Ващенка. Но Иванов видел только прицел и не боялся, что винтокрылая машина на пределе напряжения не выдержит, свалится, упадёт, потеряв обороты перетяжелённого несущего винта, так как в этот миг он и она слились в один организм, вопрос жизни и смерти которого зависел от них обоих. За годы полётов Иванов научился всем телом чувствовать жизненные ритмы винтокрылого друга, и сейчас был уверен, что вертолёт его не подведёт.

Оба двигателя натужно выли на самой высокой ноте, выдавая мощность, необходимую для маневра.

— Высота 250 метров, — излишне громко сообщил Ващенка.

«Теперь пора» — подумал Иванов и плавным движением ручки управления вогнал ферму в сетку прицела, понимая, что промахнуться никак нельзя: пулемётчик уже перенёс огонь на атакующий вертолёт. «Не спеши», — повинуясь внутреннему голосу, Иванов продолжал накладывать перекрестье прицела на крышу фермы, откуда в глаза нестерпимо яркими вспышками молнии била «сварка».

— Стреляй! — не выдержал Ващенка.

— Держите, суки! — тихо произнёс Иванов, нажимая кнопку пуска ракет, и почувствовал характерный рывок. Из каждого из четырёх подвесных универсальных блоков с обоих бортов вертолёта, оставляя дымные хвосты, вспыхнувшими стрелами вырвались по восемь ракет и двумя стайками, собираясь впереди в одну большую стаю, пошли к цели. Ракеты первого пуска ещё не достигли земли, как за ними последовали тридцать две ракеты второго залпа. Успев заметить, как первые разрывы стали плотно ложиться перед строением, на крыше которого, не переставая, работал пулемёт, и как, охватывая всё большую площадь, фонтаны взрывов стали накрывать всю ферму, Иванов левым глубоким креном увёл вертолёт с боевого курса.

— Фархеев за нами отработал точно по цели. Всю ферму накрыл, — через минуту прокомментировал «прилипший» к своему блистеру Ващенка.

Выполняя левый разворот, Иванов не видел результатов стрельбы «восьмёрок», поэтому, когда Ягудин вышел на связь: «На боевом. Прошу разрешить работу», — ответил:

— Работай…

По приборам Иванов определил, что все системы функционируют нормально. А эмоциональный и бодрый строй матюков, доносившийся из грузовой кабины, свидетельствовал о том, что всё в порядке и там. Мельничук, до этого лежавший на полу пилотской кабины без признаков жизни, поднял голову и, глядя на всё неверящими глазами, спросил:

— В нас не попали?

Иванов с Ващенкой ничего не ответили. Теперь Иван для них представлял собой пустое место. Зато на Мельничука набросился Быстров:

— Говно! Падла ссыкливая! Почему не стрелял? Нас чуть не сбили, а я из-за тебя прицелиться не смог! Удавлю своими руками! — Быстров от души, насколько позволяла теснота пилотской кабины, с правой заехал в ухо сидящему на полу Мельничуку, от чего тот ударился головой о край командирской приборной доски, упал и забился в щель между пулемётом и приборной доской. На него было жалко смотреть. Но Быстров, видимо, не собирался на этом останавливаться.

— Прекрати! — крикнул Иванов спецназовцу. — Вертолёт поломаешь.

— Давай выкинем его из вертолёта! — предложил Быстров.

— Виктор, сядь и успокойся! — приказал Иванов. — А с этим, — он кивнул на трясущегося Мельничука, — я сам разберусь.

— А ну, пошёл вон из кабины! — заорал на Мельничука Быстров, и тот на карачках, как побитый пёс, послушно выскочил в грузовой отсек. Быстров отвесил ему «пендель». Весь остальной полёт Мельничук просидел в самом дальнем углу, возле грузовых створок, как опущенный. Никто не услышал от него ни слова. На место борттехника водрузился Быстров. Это было нарушением инструкций, но, по обстановке, за пулемётом сейчас спецназовец был нужнее.

Иванов вывел вертолет из разворота на большой высоте, рассмотрел далеко внизу ферму, вернее, то, что от нее осталось: большая часть строений превратилась в развалины, охваченные огнём и дымом; кое-где торчали остатки стен. На том месте, откуда бил пулемёт, горело всё, даже земля. Иванов успел рассмотреть, как ракеты завершающих атаку «двадцатьчетвёрок» легли точно в цель, накрывая чёрными фонтанами взрывов и то, что горело, и то, что казалось более или менее целым.

— Эх, не надо было «двадцатьчетвёркам» стрелять! — запоздало воскликнул Быстров с сожалением. — Мы бы «прочесали» объект.

Иванов сделал вид, что не расслышал. Он посмотрел на приборы и, ещё раз убедившись в нормальной работе всех систем, поинтересовался:

— Витя, твои все целы?

— Все, вроде.

— Дай команду, пусть осмотрятся в грузовом отсеке, нет ли повреждений.

— Сейчас. — Быстров повернулся и крикнул в грузовую кабину: — Осмотреть всё, нет ли пробоин и повреждений?

— Внимание группе! Я «282-й». Как дела? Повреждений нет? — вышел Иванов в эфир.

Получив доклады, что всё в порядке, Иванов спросил Быстрова:

— Что дальше?

Тот повернулся в грузовую кабину и жестом подозвал нового, пятого члена их группы — чеченца. Быстров стал что-то быстро спрашивать на чеченском языке, чеченец кивал, отвечал коротко. Переговорив, спецназовец посмотрел в разные стороны и принял решение, указав направление рукой:

— Давай по дороге, к селу.

— Понял, — ответил Иванов и вышел в эфир: — Всем занять левый пеленг. Проверим село.

— Идём, — коротко подтвердил Ягудин.

— «На хвосте», — проинформировал Фархеев.

Иванов посмотрел в свой блистер и увидел, что вертолёт ведомого занял место в строю, на удалении трёхсот метров, а на удалении километра — пара вертолётов сопровождения с набором высоты уже выстраивается в левый пеленг.

Через две минуты на высоте ста метров вертолёты прошли над центром горного села, состоящего из тридцати-сорока дворов. Оно казалось вымершим.

— Даже собак не видно, — проворчал занявший место за носовым пулемётом Быстров.

«Небогатое село, даже по российским меркам», — отметил про себя Иванов.

— Саня, видишь машины? — неожиданно закричал Быстров, вытянув правую руку. Иванов посмотрел туда, куда указывал спецназовец, и заметил спрятанные под навесом во дворе крайнего дома два армейских «УАЗика». Из-под крыши виднелись только передние бампера, фары и часть капотов, но для специалиста сомнений не оставалось, — это командирские машины.

— Похоже, «духи» в этом доме, — произнёс Быстров. — Давай над селом ещё кружок сделаем.

Приказав ведомым вертолётам занять высоту шестьсот метров и встать в «большой круг», Иванов ввёл свой вертолёт в вираж. Пройдя на ста метрах точно, над двором со спрятанными зелёными «УАЗами», Иванов рассмотрел рядом с навесом штабель армейских ящиков, укрытых маскировочной сетью.

— Как ты думаешь, что в этих ящиках? — спросил он Быстрова.

— Сам хотел бы знать, — ответил спецназовец. — Давай проверим.

— Как? Хочешь обыскать?

— Что я, «камикадзе», чтобы после такого шума в гости к «духам» ходить? — усмехнулся Быстров. — Пусть «двадцатьчетвёрки» пушками их «прощупают». Заодно и навес с машинами. Нечего «духам» на наших машинах кататься.

— Понятно. — Иванову не очень понравилась идея наносить удар по селу, из которого по ним не стреляли, но старшим являлся Быстров, и задачу ставил он.

— «284-й», — позвал в эфир Иванов.

— На связи, — отозвался Ягудин.

— Нужна ювелирная работа пушками. Цель — двор дома на краю села. Иди за мной, укажу пулемётом. Под навесом — две машины, рядом, слева, — ящики под маскировочной сетью. Уничтожь машины и ящики. По дому стрелять не надо.

— Понял, «282-й», идём за тобой.

Проверив включение блока вооружения, Иванов на высоте ста метров стал выводить вертолёт на боевой курс.

— Саня, я стрельну из пулемёта, — попросил Быстров.

Иванов кивнул, переключив пулемёт на Быстрова. Тот припал к прицелу. Ващенка непрестанно крутил головой, осматривая возможные сектора обстрела с земли. Высота, на которой летел вертолёт, делала его уязвимым для поражения из стрелкового вооружения — радиовысотомер показывал всего сто метров над рельефом местности.

— Ягудин выходит на боевой, за нами, — доложил Ващенка. Снизив скорость до 120 км/ч, Иванов вывел вертолёт для стрельбы. До цели оставалось уже меньше километра, а Быстров всё не стрелял. Понимая, что можно стать помехой для пушек пары Ягудина, Иванов закричал на него:

— Да стреляй же ты! Мы на линии огня «двадцатьчетвёрок»!

Быстров нажал на спуск. Прозвучала короткая тупая очередь. За ней — другая, очень длинная. Первые пули легли в пустой двор, разметав деревянные ворота и подняв высокие фонтаны земли. Вторая очередь попала в навес с машинами, отрывая от него куски досок и шифера. Трасса задела стоящий за навесом сарай, и на нём задымилась крыша.

— Цель вижу, — прозвучал в эфире голос Ягудина. И Иванов боевым разворотом увёл вертолёт с линии огня. Через пятнадцать секунд он наблюдал, как от снарядов тридцатимиллиметровых вертолётных пушек разлетается навес, как будто взорванный изнутри, и в следующую секунду над тем местом, где только что лежали ящики и стояли машины, поднялось облако огня, похожее на маленький ядерный взрыв. Звук ударной волны перекрыл шум работы двигателей. Иванов видел, как с дома сорвало крышу, и от стен полетели куски и осколки.

— Что это было? — удивлённо спросил Ващенка. Со своей стороны видеть происходящее на земле он не мог.

— Хрен его знает, что они там хранили, сволочи! — выругался Быстров. — А вот всё село без стёкол оставили — это точно.

Иванов увидел, как из многих домов на улицу стали высыпать люди. В основном, мужчины. Некоторые с оружием.

— Всем занять высоту шестьсот метров, — скомандовал он в эфир, давая двигателям мощность.

— Пулемёт к бою! — крикнул в грузовую кабину Быстров. В этот момент Иванов услышал характерные звуки попадания пуль в обшивку вертолёта. Опасаясь за самое худшее, он сразу же бросил взгляд на приборы и прислушался к звуку работы двигателей. Двигатели и трансмиссия работали без перебоев. «Кажется, пронесло!» — выдохнул Иванов.

— Саня, левым! Быстрее! — кричал, не обращая внимания ни на что, Быстров. Рукой он показывал направление виража. Вертолёт вошёл в глубокий крен, и в грузовой кабине заработал пулемёт разведчиков. От рассеянной группы бегущих по направлению к лесу людей отделились две фигуры и остались лежать на земле. Со следующей прозвучавшей очередью — ещё одна. Иванов видел, как некоторые из бегущих останавливались и стреляли по вертолётам, затем бежали снова. Причём это имело какую-то систему. Значит, внизу ими командовал кто-то опытный. Иванов не успел определить, кто, так как вертолёт, выполняя вираж, шёл по окружности, и экипаж на время потерял из поля зрения боевиков. До кромки леса «духам» оставалось добежать метров двести.

— Быстрее крути, Саня! — заорал, размахивая руками, Быстров. — Уйдут!

Повинуясь команде, Иванов увеличил крен до семидесяти градусов и энергично взял ручку управления на себя. Земля встала на дыбы, а перегрузка вдавила в кресло. По радио Иванов вызвал все вертолёты группы:

— Не дайте боевикам уйти в лес!

Но пара Ягудина, завершив атаку, находилась ещё далеко, а вертолёт Иванова только подходил к боевому курсу. Тут ответил Фархеев:

— «Духов» наблюдаю. Атакую.

Иванов не видел вертолёт Фархеева, но надеялся на его опыт:

— Давай, Вадим! Не упусти!

В этот момент машина Иванова, энергично, почти по-истребительному, описав окружность в триста шестьдесят градусов, вышла на боевой курс. Экипаж успел заметить, как последние из боевиков скрываются за деревьями. Иванов резко вывел вертолёт из крена и, уже не имея времени на прицеливание, выпустил по боевикам единственный залп всеми оставшимися ракетами. Шестнадцать ракет с перелётом ушли далеко в лес. Запоздало застучал носовой пулемёт. Но «духи» уже скрылись за деревьями. Быстров разразился многоэтажным матом:

— Полтора десятка «духов» упустили!.. Мать их!..

Неожиданно справа, в опасной близости от борта, оставляя длинные дымные хвосты, красиво рассыпался рой ракет, и через пару секунд взрывы, слабо различимые за деревьями, легли там, где только что укрылись боевики.

— Теперь уже меньше, чем полтора десятка, — воскликнул довольный Иванов. — Видишь, какой ас наш Фархеев!

— Молодец! — радостно произнёс спецназовец.

— «283-й», оценка «отлично»! — похвалил в эфир Иванов.

— Служу Грачёву! — отозвался эфир весёлым голосом Фархеева.

— Приколист! — хмыкнул Быстров.

Пройдя над селом двумя парами на высоте шестисот метров и не видя опасности, группа вертолётов взяла курс на разрушенную ферму, оставляя за собой горящий двор и дом на окраине, и дымящийся у кромки лес.

Выйти на цель было делом несложным. От села шла почти прямая дорога, а в конце неё в небо поднимался высокий столб дыма. Поэтому Иванов даже не смотрел на приборы. Пройдя над горящими развалинами фермы, он, оставив все вертолёты в воздухе, стал заходить на посадку. Задача Фархееву облегчалась: Быстров решил, что разведчики справятся сами.

Мягко посадив вертолёт у дымящихся стен, Иванов передал в эфир:

— За землёй смотреть внимательней!

Четверо спецназовцев в бронежилетах, надев шлемы и приготовив автоматы, неширокой цепью осторожно двинулись к развалинам. Пятого, чеченца, Быстров оставил у пулемёта. Экипаж ждал разведчиков на земле, не выключая двигателей.

— Засеки время, — приказал Иванов Ващенке.

— Уже засёк, — ответил тот.

Присутствие чеченца за спиной нервировало Иванова. Он помнил случай, когда команда афганских солдат, после посадки вертолёта в районе боевых действий, вырезала русский экипаж и ушла к «душманам». Сейчас ситуация складывалась не лучше: в пилотской кабине находились только два лётчика, Мельничук сидел в конце грузовой кабины, словно статуя. Надежды, в случае чего, на Ивана никакой. Если бы чеченец оказался врагом, то перестрелять из пулемёта экипаж ему не составило бы труда. С этими мыслями Иванов расстегнул карман лётной куртки, нащупал пистолет и снял его с предохранителя.

— Пойду, посмотрю, куда в нас попали, — сообщил он Ващенке, поднимаясь с кресла пилота. — А, ты повнимательней тут!

Иванов вышел в грузовую кабину. Чеченец сидел возле открытой двери, направив ствол пулемёта в сторону гор, и внимательно наблюдал за своим сектором. Когда Иванов появился в дверях пилотской кабины, тот бросил на него острый короткий взгляд и снова стал смотреть по направлению ствола. «Этот в спину не выстрелит, — подумал Иванов, — взгляд открытый».

— Всё нормально? — поинтересовался Иванов. Чеченец кивнул.

— Я сейчас обойду вертолёт, посмотрю, куда в нас попали, — сообщил Иванов. Чеченец отстранился от двери, давая лётчику пройти, и произнёс на чистом русском:

— Слышал несколько попаданий. Видел две дырки за топливным баком по обоим бортам. На вылет. — Чеченец показал рукой в сторону двух рваных отверстий в обшивке грузовой кабины. Теперь их увидел и Иванов. Две пули на расстоянии сантиметров сорок друг от друга вошли в левый борт за дополнительным топливным баком, ближе к грузовым створкам на уровне колен, а вышли через правый борт, чуть выше иллюминатора. В метре от выходных отверстий сидел Мельничук, уставившись отсутствующим взглядом в одну точку. Иванов уже стал волноваться, не задело ли борттехника? Но, судя по всему, у Мельничука был просто нервный шок.

— Иван, — позвал Иванов. Но тот не отреагировал.

— Старший лейтенант Мельничук! — перекрывая шум двигателей, заорал во весь голос Иванов прямо в самое ухо борттехнику. — Встать!

Мельничук перевёл испуганный, но уже осмысленный взгляд на Иванова.

— Встать, я сказал! — продолжал орать Иванов и добавил несколько весомых матерных слов. Мельничук вскочил и выпрямился, чуть-чуть не доставая головой до потолка.

— Быстро осмотреть вертолёт! Все попадания зафиксируй в бортовом журнале! Бего-ом!

Мельничук бросился искать бортовой журнал. «Жить будет», — вздохнул Иванов. А в слух произнёс:

— Послал же Бог борттехника!

Ещё одну пробоину при внешнем осмотре Иванов обнаружил в хвостовой балке. Пуля прошла тоже навылет, повредив только дюралевую обшивку.

— В рубашках мы с тобой родились, — сообщил он Ващенке, вернувшись после осмотра в пилотскую кабину. — Три пули в заднюю часть вертолёта и все навылет. Как в пустую бочку.

— Я же говорил, что везёт дуракам и пьяницам! — бодро отреагировал «правак» на полученную информацию.

Иванов не стал рассказывать, как при выходе из вертолёта он вдруг почувствовал непривычную слабость в ногах, а по телу пробежала мелкая нервная дрожь: захотелось упасть и не вставать. Он присел на тёплое колесо машины и подставил лицо под поток горячего воздуха, отбрасываемого вращающимися лопастями несущего винта. От пылающих жаром патрубков работающих двигателей исходил запах несгоревшего керосина. Но Иванов давно привык к этому запаху. Так он просидел несколько минут, не думая ни о чём, стараясь полностью расслабиться.

Увидев ступившего на землю Мельничука, Иванов через силу поднялся и пошёл вместе с ним осматривать вертолёт. Дрожь почти прошла, но слабость в коленях осталась. Иванов ничем не выдал своего состояния. А предательски подрагивающие руки спрятал в карманы.

Он сел в пилотское кресло и подумал: «Что это? Сорвался? Неужели износился? Надо лечить нервы. Ну а что ты хотел? Пора и навоеваться. Скольких ребят уже нет! А ты всё живой. Но ресурсы-то свои уже, по-видимому, выбрал все. Пора на отдых!».

— Командир, топлива — впритык до Моздока, — прервал его мысли доклад Ващенки.

— Сколько уже на земле?

— Двенадцать минут.

Иванов позвал сидящего у пулемёта чеченца и, объяснив ситуацию с топливом, попросил позвать спецназовцев. Чеченец достал свой автомат и, не спеша, отправился в развалины. Иванов, выйдя в эфир, поинтересовался остатком топлива на трёх барражирующих вертолётах. Расчёт показывал, что пару Ягудина надо отпускать немедленно, иначе им придётся идти на запасной аэродром в Грозный. Не дожидаясь Быстрова, Иванов принял решение и отпустил «двадцатьчетвёрки» на базу. Высоко в небе остался одиноко кружить вертолёт Фархеева, а разведчики всё не возвращались.

— Ты их наблюдаешь? — поинтересовался Иванов у Фархеева. — Что они там делают?

— Наблюдаю. Раскапывают что-то.

Решив напомнить о себе, Иванов дал из носового пулемёта две короткие очереди в сторону леса. Через минуту группа разведчиков в полном составе появилась из-за развалин. Они шли осторожно, глядя по сторонам, двое несли какие-то сумки, похожие на рюкзаки. Быстров нёс упакованный, как почтовая посылка, ящик.

— Чего стреляли? — поинтересовался, забравшись в вертолёт, Быстров.

— Слушай, майор, у меня топлива в обрез. Может, тебе в Грозный надо?

— Нет, домой, — ответил Быстров. — Сейчас взлетаем.

— Тогда давайте скорее. — Не дожидаясь, пока разведчики уберут бортовую лестницу, Иванов стал увеличивать мощность двигателей. — Взлетаю! — передал он Фархееву.

— Наблюдаю, — отозвался эфир.

Разведчики, закинув мешки, в которых звякал металл, уже сидели в кабине, и Иванов, не дожидаясь доклада борттехника о готовности к взлёту, прямо с отрыва перевёл вертолёт в разгон скорости. Вертолёт, низко опустив нос, с набором высоты уходил от злополучного места, оставляя за собой горящие и дымящиеся развалины. Пара «восьмёрок» взяла курс на Моздок.

До посадки на аэродроме на месте борттехника сидел Быстров, а Мельничук послушно стоял за его спиной.

— Представляешь, на этой ферме мы насчитали семь трупов. Наверное, были ещё. Но там всё в воронках, — сообщил Быстров Иванову. — Оружия — валом. Жаль, что почти всё сгорело. Зато будем считать, что свою взрывчатку мы сэкономили.

Иванов ничего не ответил.

— Держите подарок! — протянул Быстров три небольшие, но толстые книжки в красивом тёмном переплёте.

— Это что? — удивился Иванов, принимая из рук спецназовца книжки.

— Коран. С переводом. Сделано в Саудовской Аравии.

— Коран? — Иванов раскрыл одну из них. На цветных страницах мелким, но красивым шрифтом, располагался текст: слева на арабском, справа на русском языках.

— Мудрая книга. Вот спасибо! — поблагодарил Иванов. — Одну Фархееву подарю. Он сегодня — герой.

— Держи ещё для Фархеева. — Быстров протянул ещё три книжки. — А те вам.

— Себе бы оставил. Книжка красивая, на полку можно поставить.

— На хрена он мне сдался! Да и вон, их целая упаковка у меня! — Быстров указал на распакованный ящик. — На этой ферме таких книжек больше тысячи штук было. Только хранились вместе с оружием и взрывчаткой. Почти все и сгорели. Один пепел остался.

При подходе к аэродрому предупреждающе замигало красное табло «Остаток топлива 300 литров», и сухой женский голос в наушниках предупредил: «Аварийный остаток топлива». Иванов взглянул на Ващенку, тот махнул рукой и сказал по переговорному устройству:

— Командир, когда ты перестанешь бабам верить? Аэродром уже видно.

Выйдя в эфир, Иванов поинтересовался у Фархеева:

— Твоя «женщина» по остатку топлива что-нибудь говорит?

— Молчит пока, — отозвался Фархеев.

— Она у них воспитанная, — сделал вывод Ващенка. — А мы свою «распустили». В строгости баб держать надо.

Иванову не хотелось поддерживать этот разговор: он просто улыбнулся.

Получив у руководителя полётов разрешение, пара «восьмёрок» приземлилась на базовом аэродроме.

После выключения двигателей на стоянках, к вертолёту Иванова подъехал уже знакомый «ГАЗ-66» в сопровождении командирского «УАЗика».

— Сам шеф прибыл! — сообщил Быстров, увидев плотного военного, вылезшего из «УАЗика». — Пойду доложу, что разнесли «объект» в клочья. Ну, это лучше, чем ничего.

По неспешной походке Быстрова Иванов не заметил, чтобы тот выслуживался перед начальством. Подойдя к «шефу», Быстров не тянулся, не козырял, а просто пожал протянутую руку.

Открыв свой блистер, Иванов ещё посидел в кабине в одиночестве, переживая заново весь полёт. Но появившиеся вскоре специалисты наземных служб оторвали его от раздумий. Не спеша спустившись на нагретые солнцем бетонные плиты вертолётной стоянки, Иванов увидел спецназовца Сергея — инструктора по ножевому бою. Тот рассматривал висевший на пилоне уже пустой универсальный блок для неуправляемых ракет. Иванов подумал, что за день им так и не удалось переброситься даже парой слов.

— Ну, ты как? — спросил Иванов.

— Нормально. Не слабо мы сегодня постреляли! — произнёс Сергей бодро.

— Ты стрелял? — поинтересовался Иванов.

— А кто из пулемёта троих в селе уложил?

— Всего? — решил подначить спецназовца Иванов. — Не маловато ли для снайпера?

— А сам-то, что ж с двух шагов в толпу ракетами не попал? — не зло огрызнулся спецназовец. — Воевать — не языком трепать.

— Ладно, — примирительно улыбнулся Иванов. — Будем считать, что арию на пулемёте ты исполнил качественно и от души.

— Я чуть не исполнил арию выпавшего птенца… от души! — проворчал Сергей. — Ты там рулил бы поаккуратнее. А то я как одну землю перед мордой увидел, так чуть вместе с пулемётом из открытой двери не вывалился. Хорошо, что у вас в дверях перекладина поперёк: за неё зацепился и молился, чтобы выдержала. Ногами в края двери упираюсь, а пошевелиться не могу, — прижало к полу и выдавливает. Такого «удовольствия» на высоте я ещё не получал никогда. Чуть все штаны не обмочил. Истребитель, бля, хренов, помягче нельзя было?

Иванов представил, сколько страха натерпелся спецназовец на высоте шестисот метров у открытой двери:

— А если б ты ещё видел, как до этого мы шли в лоб на пулемёт!

— А я слышал. Слышал мат Быстрова и валялся на полу, как мешок с дерьмом, в ожидании, что нас сейчас продырявят. Ощущеньице ещё то!

— Да, денёк сегодня выдался напряжённый.

— Да уж, лучше на земле стоять. Спокойнее, — серьёзно вздохнул разведчик.

К ним подошёл Быстров.

— Ну, ладно, Саня, с вашим заданием всё. Спасибо за хорошую работу! — Быстров для прощания протянул руку.

— Да не за что. Обращайтесь, — Иванов, улыбнувшись, ответил на дружеское рукопожатие. Быстров, задержав его руку в своей, пристально посмотрел Александру в глаза:

— Я ведь решил, что нам хана, когда ты попёр на этот грёбаный пулемёт. Но ты его всё-таки сделал! Крутой! Это по-нашему.

— Да, какой там крутой! — отмахнулся Иванов. — Во мне «дерьмо закипело», я и забыл, что на борту люди.

— Нет, ты молодец! Всё правильно сделал, — Быстров обнял Иванова за плечи. — Вы все сегодня молодцы! Со своей стороны, буду ходатайствовать о награждении всех!

Тут Быстров заметил возле хвоста вертолёта, в толпе специалистов, рассматривающих дырки от пуль, Мельничука и, понизил голос:

— Почти всех. А по этому трусу — напишу отдельный рапорт.

— Виктор, его поступок марает весь экипаж. С этим я сам разберусь, — пообещал Иванов.

— Как знаешь, — Быстров отпустил руку Иванова и вслед за Сергеем, не оборачиваясь, пошёл к машинам.

Иванов отошёл от вертолёта и сел на траву. Предательская слабость в ногах всё ещё не проходила. К командиру подошёл Ващенка.

— Я тут случайно услышал, о чём вы шептались с Быстровым. Что будешь делать с Мельничуком? — поинтересовался «правак», присаживаясь рядом.

Иванов ещё не решил. Самое простое — доложить обо всём по команде. Но ему не хотелось этого делать. С Мельничуком в одной части они почти два года, и Иванов теперь непосредственный его командир. Что из того, что до командировки в Чечню Иван летал в другом звене? Кого это может интересовать, если теперь Мельничук в звене Иванова и в его экипаже? Значит, не воспитываете подчинённых, товарищ майор. Не готовите их к экстремальным ситуациям. Прав подполковник Гриневский в том, что и моральный, и психологический климат в звене не на высоте. Пусть все остальные — молодцы, но замполиту Косачаному этого единичного случая хватит, чтобы бросить тень на всё звено вместе с его командиром. Значит, надо разбираться на своём уровне.

— Иван, подойди сюда! — позвал Иванов.

Мельничук послушно подбежал, остановился метра за три и остался стоять. Иванов подумал, что в чём, в чём, а в послушании и исполнительности Мельничуку не откажешь. В мирное время лучшего подчинённого и не надо бы.

— Садись. В ногах правды нет.

Мельничук сел напротив, соблюдя дистанцию в два метра, и стал разглядывать землю перед собой.

— Ну, и что ты молчишь? — Иванов выдержал паузу. — По-моему, тебе есть что сказать. Вот мы здесь собрались экипажем, как говорится, чтобы не выносить сор из избы, и хотим тебя послушать, прежде чем докладывать командиру.

— Простите меня, пожалуйста, — пролепетал Мельничук, не поднимая глаз. — Я сильно испугался.

— Смотри мне в глаза! — потребовал Иванов, повышая голос. — Все испугались, Иван! Но никто не прятался за спины других! Мы потому и живы сейчас, что каждый выполнял свою задачу. Страх — он для всех одинаков, но кто-то находит в себе мужество и побеждает его, а кто-то становится трусом и бросает в беде своих товарищей.

— Командир, я сильно испугался, — снова пролепетал Мельничук, глядя на Иванова, как побитая собака. — Простите меня. Больше такого не повторится.

— Ты старше меня по возрасту, Иван Петрович, — продолжал Иванов уже мягче. Он, вообще, старался говорить так, чтобы не услышали работающие на стоянке специалисты, но чтобы Мельничук запомнил этот разговор надолго. — Старше, а вынуждаешь вдалбливать тебе азбучные истины: что от слаженной работы каждого зависит жизнь всего экипажа. От своей пули, Иван Петрович, за спинами других не спрячешься, а трус, как правило, погибает первым. И тянет за собой товарищей. Сегодня ты нас с Андреем очень подвёл. Подставил.

— Простите, командир, — просил Мельничук.

— И как нам теперь вместе летать? — продолжал Иванов. — Нет доверия — нет экипажа.

— Это тебе не в безоружных стрелять! — вставил своё слово до этого молчавший Ващенка. — Не знаю, как командир, а я предлагаю вынести вопрос на суд офицерской чести.

Иван не ответил, вновь уставив взгляд в землю.

— Посоветуй, что нам с тобой делать? — после некоторой паузы произнёс Иванов.

— Александр Николаевич, Андрей, простите меня на первый раз! Больше такого не повторится! — Мельничук смотрел на Иванова и Ващенку умоляющим взглядом. — Простите, пожалуйста.

Иванов вопросительно посмотрел на своего «правака», но тот в ответ только пожал плечами. Решение оставалось за Ивановым.

— На этот раз попробуем тебе поверить, — наконец озвучил он своё решение. — Но в следующий раз, напишу рапорт по команде. А от себя лично — набью морду! Понял, Иван Петрович?

— Я не подведу! — с готовностью заверил Мельничук, преданно глядя Иванову в глаза.

— Посмотрим.

— Теперь ты у командира должник, — ухмыльнулся Ващенка.

— Да я всегда буду для вас… — рассыпался в благодарности Мельничук.

— Иди, занимайся вертолётом, — прервал его заверения Иванов.

— Ты ему поверил? — спросил Ващенка, когда они с Ивановым шли в столовую на обед, оставив Мельничука разбираться с оружейниками.

— Пожалел, — честно признался Иванов.

По дороге к ним присоединился Фархеев.

— Сегодня твой день, Вадим! — Иванов пожал ему руку. — Красиво поработал! Спасибо! Буду ходатайствовать о поощрении.

— С нас компот, — вставил Ващенка.

— Работал, как положено, — скромничал Фархеев, пряча довольную улыбку.

— Молодец! — Иванов хлопнул его по плечу. — А не страшно было на пулемёт лезть?

— Так думать-то некогда было. Я за вами и полез. Вперёд, за командиром!

— И «духов» в лесу точно накрыл! А я промазал.

— Ты, командир, близко перед ними выскочил из виража. Времени прицелиться уже не имел. А у меня этого времени — с запасом, я-то шёл на прямой. Только вот ваш вертолёт закрыл мне цель. Пришлось со скольжением уходить вправо. Честно говоря, крайние ракеты уж очень близко от вас прошли. Я чуть не поседел. Думал, задену вас. Но Бог миловал.

— Всё равно молодчина! — обнимая за плечи Фархеева и Ващенку, произнёс Иванов. — С такими мужиками, как вы, и летать, и выпить приятно!

— Нет, компот я Фархееву не отдам. Он нас чуть не сбил, — рассудил Ващенка.

— «Чуть» — не считается, — парировал Вадим. — Компот мой. Я переживал.

— Все переживали. А я больше всех, потому что у меня твои ракеты возле уха просвистели! — не уступал Ващенка. — Я вначале решил, что это по нам стреляют.

— Да, денёк сегодня «удался», — покачал головой Иванов. — В наш вертолёт над селом три пули вошло. Хорошо, что из «Калашникова», а не из крупнокалиберного. И десантников всего пять человек в кабине находилось. Никого не задело.

— Да, если бы в нас попали, то уложили бы кого-то. У меня вертолёт был набит молодыми солдатами, — вздохнул Фархеев. — Устроили мы им сегодня показательную экскурсию в район боевых действий!

— Ладно, мужики, — Иванов распахнул двери столовой, — после обеда все итоги подбить, документацию оформить. Не откладывайте в долгий ящик. А мне ещё отчёт о выполнении задания писать.

В этот же день Иванова вызвали на доклад к командиру полка. Кроме самого командира, в его кабинете находились два заместителя, начальник штаба и замполит. За краем стола, ближе всех к Иванову, в пол-оборота сидел командир эскадрильи. Иванов вошел в кабинет и сразу же ощутил какое-то напряжение. «Неужели доложили о Мельничуке?» — мелькнула мысль. После подробного доклада Иванова, в котором он старался не упустить ничего, кроме истории с Мельничуком, и который закончил ходатайством о поощрении участвующих экипажей, командир полка внимательно посмотрел ему в глаза:

— Из доклада Ягудина мы поняли, что при заходе на ферму ты мог уйти от пулемёта, а ты, как бык на красную тряпку, попёр прямо к чёрту на рога и потащил за собой Фархеева!

Иванов молча выдержал его взгляд. С лейтенантской поры он усвоил одно святое правило: с начальством спорить нельзя. Нужно только приводить факты и аргументы.

— Я расцениваю это как мальчишество! — продолжал командир. — У вас обоих на борту находились люди! А для огневого боя вам и придавалась пара Ягудина. То, что ты стреляешь неплохо и «накрыл» пулемётчика раньше, чем он смог тебя и Фархеева «завалить», — твоё счастье и удача! А если бы не повезло? Сколько сейчас цинковых гробов нам пришлось бы отправлять на Родину? Ты об этом подумал? Запомни, Александр, «Ми-8» — это не танк, а здесь не Москва сорок первого, чтобы ходить в лобовую на пулемёты!

— Ты и в воздухе ищешь одни неприятности! — вставил замполит.

— С какого удаления произвёл первый залп? — спросил внимательно смотревший на Иванова начальник штаба.

— Метров с восьмисот. И первый, и сразу же второй. — Иванов решил, что пора приводить аргументы. — Ушёл бы я от пулемёта или нет, — это ещё вопрос. Слишком близко он нас подпустил. Когда пулемёт заработал по «двадцатьчетвёркам», от меня до фермы оставалось около километра. Фархеев шёл в километре позади, даже ближе, так как скорость я уже почти загасил. Пулемётчик, видимо, рассчитывал расстрелять нас по очереди: сначала «двадцатьчетвёрки» — в хвост, потом, когда я приземлюсь или подставлю бок, — «восьмёрки». Кто бы ожидал, что заходящая на посадку «восьмёрка» пойдёт в атаку? Мы ведь представляли неплохую мишень для ДШК. Поэтому опытный пулемётчик, стреляя по «двадцатьчетвёркам», не спешил с переносом огня на мой вертолёт. Решение атаковать пришло само, другого выхода я не видел. И потом, я исполнял ваше приказание.

— Какое? — не понял командир полка.

— «Не подставлять задницу!», товарищ полковник.

Усмехнулся командир, заулыбались и присутствующие. Обстановка разрядилась.

— Разрешите? — обратился к командиру начальник штаба. Командир ответил кивком головы.

— Победителей на Руси, как известно, не судят, — начал со своего места подполковник Гриневский. — А группа Иванова задание, замечу — непростое задание, выполнила. Вернулись без потерь. Три пробоины получил вертолёт ведущего. И никто не гарантирует, что на ферме не могло оказаться переносных зенитных комплексов. А кто-нибудь может сказать, что Иванов — лётчик не опытный? — Гриневский сделал паузу, оглядывая присутствующих. — Да, своенравный, где-то излишне инициативный, но смелый и опытный. В данной ситуации только он мог видеть и оценивать обстановку. И принимать решение. А на войне без риска не бывает. Я и сам не знаю, как бы поступил в подобной ситуации. И прошу не забывать, товарищи офицеры, что подчинённые майора Иванова, оказавшись в нелёгком положении, не струсили, а действовали грамотно, умело и решительно! Здесь вижу не последнюю роль командира звена. Подчинённые верят своему командиру, идут за ним в огонь! Что ещё нужно, чтобы охарактеризовать командира? Кстати, разговаривал со спецназовцами, они хвалят наших ребят. Поэтому считаю опасения некоторых товарищей офицеров, — Гриневский выразительно посмотрел на Косачаного, — излишне поспешными.

Возражать Гриневскому не стал даже замполит.

— Вопросы есть? — подытожил командир полка.

— Рапорт с ходатайством о поощрении отдашь в строевую часть, — обратился он к Иванову. — Если у тебя вопросов нет, можешь идти.

— У меня есть просьба, товарищ подполковник. Разрешите?

— Говори.

— Прошу отпустить меня и моего правого лётчика до утра в город.

— Опять по бабам, — проворчал Косачаный. — Если не он к ним, так они к нему прямо в расположение придут. Я вам уже докладывал, командир.

Иванову очень хотелось резко ответить замполиту. Но сейчас терять контроль над собой было никак нельзя.

— Да хоть бы и так, — рассудительно согласился командир полка. — Дело молодое! Будем завидовать, товарищи офицеры!

По кабинету прошёл лёгкий смешок.

Глядя на Косачаного, Иванов произнёс, чётко выговаривая слова:

— Моя, как вы выразились, товарищ подполковник, «баба» погибла с экипажем майора Крапивина. И вы об этом знаете. А сегодня я хочу пойти к её товарищам и помянуть погибших.

Все посмотрели на замполита, но Косачаный сделал вид, что рассматривает какую-то бумажку на столе. Неловкое молчание нарушил командир полка:

— Ну всё, Александр, иди. Только водки много не пей.

Иванов вышел из кабинета с огромным желанием набить Косачаному морду. У двери он столкнулся с дежурившим в ожидании Ващенкой.

— Ну что, командир, зачем вызывали?

— Чтобы лишний раз показать, какая Косачаный свинья и сволочь!

— Что? — не понял Ващенка.

— О сегодняшнем полёте расспрашивали, — ответил Иванов, успокаиваясь. — Радуйся, нас командир полка до утра отпустил!

— Это хорошая новость! — улыбаясь, воскликнул «правак».

В город они вышли по «гражданке».

— В госпиталь? — поинтересовался Ващенка.

— Да. Но через магазин. — Хорошее настроение постепенно возвращалось к Иванову, слабость, вызванная нервным напряжением, почти прошла.

С полным продуктовым пакетом они появились на проходной госпиталя. После гибели Наташи Иванова узнавали многие служащие госпиталя, поэтому сегодня их пропустили беспрепятственно. Они вошли через застеклённый главный вход в здание и направились по знакомому маршруту. Вскоре у себя за спиной они услышали знакомый голос:

— Мальчики, вы к нам?

На лестнице между этажами их догнала Марина.

— Если вы нас ждёте, — замурлыкал Ващенка, отдавая Иванову пакет, и высвобождая руки для другого.

— Только вас и ждём, — засмеялась Марина.

— Как это понимать? — Ващенка пытался ухватить Марину за талию.

— Без рук! — предупредила она, выскальзывая из цепких объятий Андрея.

Ващенка как арестант, покорно сложив руки за спиной, проследовал в отделение позади Марины. За ними, улыбаясь, шёл Иванов. С тех пор, как два года назад он познакомился со своим «праваком», Иванов и не представлял для себя лучшего друга и помощника, умеющего и развеселить, и поддержать в трудную минуту.

На месте дежурной сестры сидела Ирина и переписывала что-то из кучи отдельных бумажек в журнал. Увидев Ващенку и Иванова, она обрадовалась. Но, узнав, что Александр и Андрей сегодня свободны до утра, сразу сникла:

— А я в ночь дежурю.

— Не последний раз, — успокоил её Ващенка. — Ещё, даст Бог, Иринушка, погуляем.

— Давайте, хоть, чаем вас напою. Заходите в комнату. — Она побежала ставить чайник. Марина тоже куда-то отлучилась. Лётчики прошли в комнату медперсонала.

— Наверное, мы не вовремя, — Иванов с порога оглядывал знакомое помещение. И тут он увидел то, что заставило его застыть на месте. На стене, над кроватью висела фотография Наташи. Видимо, снимок был сделан недавно во дворе госпиталя, и фотографию потом увеличили. Улыбающаяся Наташа стояла в камуфляже, какая она была при жизни. Как она была похожа на ту Наташу, что в первый раз встретилась Иванову на аэродроме в Грозном!

— Не могу привыкнуть, Саня, — прочитал его мысли Ващенка, — совсем недавно мы тут с Наташкой пили чай, разговаривали. Вот, жизнь! Как это всё так устроено? Не могу привыкнуть, что её нет.

Иванов молчал.

— Что стоим? — спросила очень скоро появившаяся в дверях Иринка. — Присаживайтесь. Чай готов.

Потом, взглянув на Иванова, она перевела взгляд на фотографию и пояснила:

— Внизу стояла. Прямо при входе. А мы вчера забрали. Ленточку чёрную сняли.

Это было сказано так обыденно просто, что Иванов подумал: «Пообвыклись девчонки со смертью».

К чаю прилагались сухари. Колбасу решили не доставать. Иванов сел так, чтобы всё время видеть фотографию Наташи.

— Мишка ещё не вернулся? — поинтересовался Иванов у Ирины, сидящей с кружкой за столом напротив.

— А мне какое дело до него! — дёрнула носиком девушка в белом халате. Потом добавила:

— Может, завтра вернётся.

— Мириться будешь?

— Ага. Пусть ищет себе другую дуру!

— Не разбрасывайся мужиками! — Иванов сделал паузу, отхлёбывая чай. — Потом не соберёшь.

— Да, нужны вы!

Иванов решил сменить тему разговора:

— Марина где?

— За Тамарой пошла, — ответила Ирина. — У Тамары сегодня выдался тяжёлый день. Одна операция длилась почти шесть часов. А Тамара ассистировала.

— У нашей Тамары нервы, как железные канаты. Выдюжит, — пошутил Ващенка.

— Брось ты, — возразила Ирина, — нормальная она девчонка и хорошая. Просто всё в себе держит. Я бы так не смогла. Я стресс сразу снимаю.

— Вот это правильно, — подтвердил Ващенка. — Наш человек!

— Да, стресс надо снимать, — поддержал Иванов, вспомнив утренний вылет. — А то никакие нервы не выдержат.

— Ага. Или природой, или водкой, или девочками, — мудро вставил, разгрызая сухарь, Ващенка. — А лучше и тем и другим сразу. И чтоб всю ночь!

— А ты не выдохнешься? — этот вопрос задала появившаяся в дверях Марина. Следом за ней вошла Тамара. Она была в белом халате и выглядела уставшей.

— Здравствуйте, — первой поздоровалась Тамара.

— Привет, — Иванов взглянул на Тамару.

— Здравствуй, кудрявая! — расцвёл в улыбке Ващенка, хотя Тамара носила ровную причёску.

— А ты всё на свою любимую тему распространяешься? — полуутвердительно усмехнулась, посмотрев на Ващенку, Марина.

— А я что? — удивился Андрей. — Я как все. Мы тут о стрессе говорили, и как его снять. Я просто дал рецепт.

— Знаю я все твои рецепты, — отмахнулась Марина. — Они у тебя в штанах.

— Девчата, присаживайтесь, — засуетилась, вскакивая со своего места Иринка. — Чаю попейте с нашими гостями. А у меня там писанины много. И начальник отделения тут ходит.

Когда Ирина выскочила из комнаты, на её место села Марина. Тамаре Иванов поставил стул возле себя и налил в стакан кипятка. Он ждал, что разговор начнёт она. Но Тамара, молча, пила чай, разглядывая одну точку на столе. А Ващенка находился в ударе: дав подробную справку о полезных свойствах натурального чая, он снова плавно перешёл на тему стресса и методах борьбы с ним. Говорить Андрей умел красиво. Иванов уже не в первый раз обратил внимание, как внимательно слушает его «правака» Марина. Казалось, что она заглядывает Ващенке в рот. По всему видно, что он ей нравится. «А что, такая может и усмирить моего разгульного товарища», — подумал Иванов.

— Так вот, доказано, что стресс лучше всего снимают алкоголь и секс! — подвёл итог своим рассуждениям Ващенка.

Тамара сидела в одной позе и, казалось, забыла о существовании Иванова.

— Тома, — позвал он тихо.

— Что? — она подняла на него усталый взгляд и, не мигая, посмотрела ему в глаза.

— У тебя был тяжёлый день? — спросил он.

— Непростой, — ответила она, опуская глаза.

— А у нас-то что было сегодня! — теперь Ващенка стал красочно расписывать, какие приключения выпали на долю их экипажа. Когда он дошёл до того места повествования, где вертолёт почти уже без скорости выходил в лобовую атаку на пулемёт, Иванов почувствовал, как пальцы Тамары под столом нашли его руку и крепко сжали. И она уже не отпускала эту руку до конца рассказа. Когда Ващенка закончил, почти ничего не приврав и лишь опустив фрагмент о Мельничуке, Марина восхищённо произнесла:

— Ребята, вам должны дать по ордену!

— Ага, дадут, если догонят, — резюмировал Андрей свой рассказ. — Вы лучше помогите нам скорее стресс снять.

— Стресс мы обязательно сегодня снимем, — заверила Марина. — Меньше чем через час мы с Тамарой освобождаемся.

Потом она посмотрела на Иванова и добавила:

— Жаль, что Иринка сегодня дежурит.

Иванов промолчал. В отличие от Ващенки, в его планы не входила ночь с женщиной. А вот за Андрея он был рад. Рассказ взволновал Марину, значит, она переживает, волнуется за Андрюшку. И, наверное, любит. А может, рано ещё говорить о любви. Но Андрей тоже тянется к Марине.

— А у нас уже всё с собой, — сообщил, показывая на пакет с продуктами, Ващенка.

— Какие вы молодцы! — похвалила Марина.

— Ребята, я уже освободилась, — усталым голосом произнесла Тамара. — Наверное, поеду домой. И подожду вас там.

— Конечно, — поддержала её Марина. — Поезжай, отдохни немного. А мы потом подъедем. Только ничего не готовь, — мы всё сами.

Тамара, взглянув на Иванова, поднялась из-за стола.

— Я тебя провожу, — он поднялся вслед за Тамарой.

— Как хочешь, — равнодушно бросила девушка.

Иванова покоробил её тон. И всё-таки он вышел вслед за девушкой, с порога ещё раз оглянувшись на фотографию улыбающейся Наташи.

Сомнения мучили Иванова, пока они с Тамарой не вышли за проходную.

— Можно я возьму тебя под руку? — тихо спросила она, когда они уже достаточно отошли от госпиталя.

— Конечно.

Иванов не знал, с чего начать разговор. Они, не спеша, шли по тротуару, давно оставив позади автобусную остановку. Клонящийся к закату день выдался чудесным, солнце уже не палило, лишь мягко лаская теплом, и было приято идти вот так молча.

— Ты удивлён моей записке? — через некоторое время спросила Тамара.

— Не скрою, очень. Но ты позвала, и я перед тобой.

Иванов ждал продолжения разговора. Тамара помолчала, потом предложила.

— Давай зайдём куда-нибудь. Посидим.

— Давай, — согласился Иванов. — Выбирай кафе на твой вкус.

— Нет, Саша, ты сам.

— А чего бы ты хотела? — Иванов посмотрел по сторонам. Они уже почти дошли до входа в одно из кафе. На другой стороне улицы находился бар.

— Есть хочешь? — поинтересовался Иванов.

— Нет, — Тамара мотнула головой.

— А мороженого?

— Хочу.

— Ну, тогда — в кафе! — Иванов жестом указал на открытую дверь.

Небольшой зал на восемь столиков, барная стойка недалеко от входа: всё это утопало в полумраке, так как окна завешивали плотные шторы. После яркого уличного света глаза какое-то время привыкали к темноте. Иванов не сразу рассмотрел, что в зале, за одним из столиков, беседуют пятеро мужчин-кавказцев. Негромко лилась мелодия из музыкального центра на стойке бара. Все мужчины обернулись в сторону вошедших. Один что-то произнёс на своём языке, указывая взглядом на Тамару. Иванову не понравился взгляд кавказца.

— Что он сказал? — поинтересовался Иванов у своей спутницы, вспомнив о том, что она понимает местный язык.

— Не обращай внимания, — тихо ответила Тамара. — Если хочешь, уйдём.

— Нет, — решил Иванов. — Останемся.

Хозяин — осетин вежливо предложил новым гостям пройти и выбрать место. Они сели за дальний столик в глубине кафе, заказав две порции мороженого, а затем и кофе с коньяком. Иванов посадил Тамару спиной к залу, а сам устроился так, чтобы видеть кавказцев. Их пара, определённо, вызывала интерес у присутствующих мужчин. Почему? Даже в гражданской одежде в Иванове можно было угадать военнослужащего. Может, им понравилась Тамара? А почему бы и нет? Крепко скроенная фигура девушки как раз из таких, которые очень нравятся кавказцам: немаленькая грудь, красивые плечи, крепкие руки — смотрелись очень привлекательно; излишне крутоватые бёдра только подчёркивали высокую тонкую талию, а длинные ноги делали эти бёдра даже очень сексуальными. В её высоком росте и ширине прямых плеч чувствовалась молодая здоровая сила, что тоже нравится многим мужчинам. И открытое летнее платье, которое сейчас было надето на Тамаре, очень шло ей, подчёркивая величественную женственность фигуры. Лицо, не являя собой образец идеальной красоты, имело несколько черт, которые делали Тамару очаровательной, даже без косметики. Она ей почему-то не пользовалась. Самым сильным её оружием являлись глаза и улыбка. Иванов поймал себя на мысли, что когда Тамара начинала говорить, то от этих губ, от этих глаз было трудно отвести взгляд. Да, было в ней что-то такое, чего не находили мужчины в большинстве других женщин. Иванов знал, что Тамара нравилась многим мужчинам. Он был наслышан о неженской силе девушки. Рассказывали, как один молодой ухажёр, схлопотав за сказанную пошлость от неё пощёчину, упал, как подкошенный, хотя и прибывал в неплохой физической форме. Потому и побаивались Тамару всякие ловеласы и любители скорых побед. Но сейчас в кафе, скорее всего, Тамару могли принять за осетинку, разгуливающую с русским офицером.

Иванов уже допивал кофе. Девушка медленными движениями подносила чашечку к губам, о чём-то думала, отрешившись от окружающего и редко поднимая взгляд от стола. Оглядев маленький полупустой и не совсем чистый зал, Иванов проворчал:

— Хоть бы столы за посетителями убирали, бараны! Только мух разводят.

— Саша, скажи, когда ты прочитал мою записку, что ты подумал обо мне? — наконец-то спросила Тамара. Иванов стал подыскивать слова, которые не обидели бы девушку.

— Ну, мне было очень приятно, что ты помнишь обо мне. — Он говорил правду.

— Я знаю, что ты всё ещё думаешь о Наташе. — Тамара подняла взгляд и посмотрела Иванову в глаза. — Но скажи честно, я тебе хоть немножко нравлюсь?

Он не знал, что ответить. На него прямо смотрели глаза Тамары.

— Нравишься. Как друг, как человек.

— Как друг… А как женщина?

— Понимаешь, — Иванов не отводил взгляда от глаз Тамары, — вот Иринку легко понять. Она без комплексов. Она всем нравится. А с тобой непросто. Ты сильная.

Тамара откинулась на спинку стула и, кокетливо закинув ногу на ногу, посмотрела на Иванова взглядом, которого он ещё не знал. Из-за полуприкрытых густых длинных ресниц на него призывно смотрели глаза утомлённой блудницы. Восточные тёмно-карие глаза манили, звали и притягивали. Этот взгляд делал Тамару чертовски привлекательной. Но он же требовал и ждал прямого ответа. От такой перемены Иванов даже растерялся. Тамару, видимо, позабавило его состояние, и она улыбнулась.

— Успокойся, Саша, — девушка также неожиданно вышла из роли, — я пошутила.

— Ну ты даёшь! — в голосе Иванова Тамара уловила нескрываемое восхищение.

— Все женщины — актрисы, — тихо произнесла она устало.

— Что ты за человек? — Иванов был заинтригован. — Может, я плохой психолог, но как ты всё это можешь держать в себе? Все вокруг уверены, что ты холодная и мужчины тебя не интересуют. Но то, что я увидел тут сейчас, говорит совсем об обратном. И мне кажется, что ты когда-нибудь сорвёшься и устанешь быть правильной.

— А тебе этого хочется?

— Не знаю, — честно ответил Иванов. — Это твоя жизнь.

— И как ты считаешь, скоро я «сорвусь»?

— У таких людей, как ты, Тома, рядом должен быть человек, кому они могут исповедоваться. Иначе — взрыв! Или ты ведёшь дневник?

— Ты неплохой психолог, Саша. Да, я действительно веду дневник. А человек был. Но он устал. Оказался слабее. Или сильнее, но устал. Вы, мужчины, не любите сильных женщин. Я говорю о сильных мужчинах. Слабые меня не интересуют. Вот ты, Саша, хотел бы видеть рядом с собой сильную женщину?

— Наташа была не слабой. И я хотел, чтобы она была рядом.

— Но её больше нет…

Тамара ещё что-то хотела добавить, но в этот момент к их столику подошёл хозяин заведения и что-то спросил у нее на осетинском языке.

— Я грузинка, — ответила девушка на русском так, чтобы слышали сидящие за соседним столиком. — Работаю врачом в госпитале.

Догадка Иванова оказалась верной. Местные обычаи строго следят за честью девушки и честью рода. Иванов посмотрел на соседей. Все пятеро мужчин, услышав ответ Тамары, казалось, потеряли к ней интерес. Выяснять отношения с местным населением сегодня в планы Иванова не входило.

— Давай съедим мороженое, пока не растаяло, — предложил он.

— Давай, — согласилась Тамара.

Каждый думал о своём. Иванов не сразу уловил, как после какой-то иностранной песни из динамиков прозвучали первые слова: «Не отрекаются любя…». Вначале он узнал только голос Аллы Пугачёвой, и вдруг, как удар, — он перестал воспринимать происходящее. Он снова был с Наташей в квартирке Мишки Ковалёва в их первую ночь, он смотрел на неё живую, слышал её голос, смех, ощущал запах её волос. Он танцевал с Наташей под эту песню… Иванова била мелкая дрожь. К горлу подступала тошнота.

— Саша, что с тобой? — откуда-то, издалека, дошёл до Иванова голос Тамары.

— Пойдём отсюда… — сказал он, постепенно возвращаясь в реальность. Тамара позвала бармена. Тот подошёл выписывать счёт.

Они вышли на укрытую сумерками улицу. Тамара несла в руках целую бутылку водки, купленную в кафе.

— Выпить хочешь? — показала она бутылку.

— Можно, — согласился Иванов.

— А где?

— Идём, я знаю место.

Они пришли в парк. Иванов первым сел на знакомую лавочку и открыл бутылку:

— Стаканов нет, — произнёс он озадаченно.

— Давай по очереди из горлышка. Так пьют друзья. Ты первый, — сказала Тамара.

— Знаешь, я ведь никогда не рассматривал женщин с позиции друга, — Иванова потянуло на откровенный разговор, после первого глотка. — Нет, эта часть как бы подразумевается в отношении с женщиной, но не как основная. И не надолго. Понимаешь?

Тамара пила водку как вино — небольшими глотками. Иванов поинтересовался:

— Ты не опьянеешь?

Тамара улыбнулась, посмотрела на Иванова, прищурив один глаз, будто прицеливаясь, и ответила:

— Я выросла среди горцев и пить умею.

В ушах Иванова это прозвучало как вызов.

— А давай на спор, — предложил он, явно переоценивая свои силы, — кто первый сдастся?

— Смотри, Саша, — рассмеялась Тамара, — мне этой бутылки будет мало.

— Ничего, — загорелся азартом Иванов, — купим ещё.

— Но учти, — предупредила полушутя девушка, — я тебя отсюда не понесу.

— Ладно, — кое-что соображая, сказал Иванов. — А зачем пить здесь? Пошли к тебе. Там Андрюшка с Маринкой. Они нас рассудят.

— На что спорим? — поинтересовалась Тамара.

— На желание, — сказал первое, что пришло на ум, Иванов.

— Тогда, за Победу! — Тамара подняла очередной тост.

На автобус они не сели — решили пройтись. Шли, никуда не торопясь, разговаривая о жизни.

Перед входом в дом Тамара остановилась.

— Наш спор в силе? — уточнила она.

— В силе. Но ты можешь ещё отказаться, — подзадорил девушку Иванов. За время прогулки он почувствовал себя лучше и мог продолжать состязание.

— Кто? Я — отказаться?! — смеясь, возмутилась девушка. — Да я тебя «сделаю»!

— Проиграть не боишься? На желание спорили. — Иванов дразнил её. — А, вдруг, я велю тебе раздеться догола?

Тамара аж задохнулась от такой наглости.

— Смотри, я тебя предупреждала!.. — не найдя других слов, она с силой толкнула дверь в дом.

— Ох, как страшно! — воскликнул Иванов, проходя за Тамарой на кухню.

Марину и Ващенку, вовсю хозяйствовавших у кухонного стола, похоже, очень заинтересовал услышанный диалог.

— А вот и они, — произнёс Ващенка при появлении на пороге пререкающейся парочки.

— Салют поварятам! — поприветствовал их Иванов.

— Вы где были? — поинтересовалась Марина, переводя подозрительный взгляд с Тамары на Иванова и обратно.

— Мы уж думали, что вы давно ужин приготовили, нас ждёте, — поддержал свою подругу Ващенка. — Где вас так долго носило?

— Прогулялись по городу, — сказала Тамара, проходя в свою комнату. — Я сейчас вам помогу. Только переоденусь.

— Прогулялись по городу, — как попугай с улыбкой повторил Иванов.

— Вы напились, что ли? — Марина внимательно вглядывалась в лицо Иванову. — Сашка, да ты пьяный! Вот это да! Я тебя таким никогда не видела!

— Командир, ты позволил себе «нажраться» без меня? — Возмущение Ващенки казалось неподдельным.

— Ну, выпили чуть-чуть, — оправдываясь, Иванов стал расхаживать по кухне, постепенно приближаясь к столу, возле которого трудились Ващенка с Мариной. — Зашли в кафе поесть мороженого, а там его только вместе с водкой подают.

На последних словах Иванов игриво защекотал Марину пальцами по рёбрам.

— Уй-и! — завизжала она поросёнком, подпрыгнув на месте. — У меня в руках нож! Сумасшедший!

— Полегче там! — вступился Ващенка. — Попрошу моё руками не трогать.

— Андрюша, а тебя в садике не учили, что жадничать не хорошо? — Иванов отошёл от зажавшейся в углу и ожидающей подвоха Марины.

— Видимо, много вы мороженого съели, — сказала девушка, с опаской провожая Иванова глазами.

Иванов поведал о состоявшемся споре.

— Нет, ты, Саня, Томку не перепьёшь, — вынесла безоговорочный приговор Марина.

— Поглядим, — резонно отрезал Иванов.

Бесцельно слоняясь по кухне, он оказался у двери в комнату девчат.

— Знакомая дверь, — сказал Иванов, открывая её и заглядывая вовнутрь. — Тамара, ты скоро там?..

То, что увидели его глаза в следующий момент, заставило Иванова замереть на полуслове: у раскрытого шкафа спиной к двери девушка стояла в одних тоненьких чёрных трусиках. «Венера» — пронеслось в голове Иванова. Тамара развернулась в пол-оборота и, не стыдясь своей наготы, позволила Иванову не больше двух секунд полюбоваться собой, потом прикрыла руками красивую грудь. Резко хлопнув дверью, Иванов отскочил, как ошпаренный.

— Ты что? — удивился Ващенка.

— Стучаться надо! — тихо смеясь, посоветовала Марина.

Сервировка стола уже подходила к концу, поэтому Иванов решил, что уже можно и отвлечь своего «правака» от хозяйственных дел.

— Марина, я у тебя заберу Андрея? — спросил Иванов.

— Это ещё куда? — в голосе Марины прозвучали нотки беспокойства.

— Не волнуйся, скоро верну. Всего на пару минут на свежий воздух.

— Только не долго, — тоном начальника разрешила Марина.

— А меня, может, спросите? — попытался побороться за свои права Ващенка.

— Не успеете соскучиться, — не обращая внимания на реплику Андрея, пообещал Марине Иванов.

— Пошли, что ли, — он жестом жестом указал Ващенке на выход.

— Что за жизнь! — почти натурально возмущаясь, Ващенка понуро направился к двери. — Все командуют. Поесть некогда. Хоть бы кто-нибудь спросил: «Андрюша, что ты хочешь?».

— И как ты хочешь? — продолжил в тон ему Иванов.

— Грубый ты! — обиженно произнёс Ващенка, обернувшись в сторону Иванова на пороге.

— Иди, не останавливайся, — легко подтолкнул его в спину Иванов.

— Нет, какая несправедливость, — продолжал возмущаться Ващенка, пока его ещё могла слышать Марина, — они уже наелись и напились, а мы…

Тут Андрей прекратил своё выступление, потому что уже вышел во двор, а зрителей, кроме Иванова там не оказалось.

— Ну, что ты хотел, командир? — поинтересовался Ващенка.

Отведя его подальше от дома, Иванов сказал:

— Слушай, Андрюха, мне сейчас лучше уйти. Но как это сделать, чтобы не обидеть девчат?

— А зачем тебе уходить?

— У нас с Тамарой отношения складываются не так.

— Ты — мужик, она — баба. Что тут может быть не так? — оскалился Ващенка.

— В том-то и дело! — Иванов с размаху ударил кулаком по своей ладони. — Не могу я сейчас думать о других женщинах!

С лица Ващенки слетела улыбка, и он сухо произнёс:

— Саня, Наташку не вернуть. А жить надо. Хочешь пить — пей. Хочешь трахаться — трахайся. Не хочешь — не трахайся. Но живи. И меньше думай — легче будет. А Тамарку я уважаю. Она баба хорошая.

— Не волнуйся, я не припадочный, — зло ответил Иванов. — И Тамару уважаю. Но кроме Наташки, не нужны мне сейчас никакие бабы.

— Извини, Саня, — уже мягче сказал Андрей, — вопрос спорный. И не будь ты дураком. Ведь раз живём. И не порть, пожалуйста, нам вечер своей чувствительностью и принципиальностью. А насчёт припадков, надеюсь, что у тебя больше не появится желания застрелиться?

— Зло ты меня воспитываешь, Андрюша. — Иванову стало тяжело стоять, и он сел на бревно возле забора.

— Ничего, ты сильный, Саня. Мы все у тебя учимся. — Ващенка сел рядом. — Не обижайся, командир. Слабость тебе не к лицу. И я бы хотел с тобой ещё полетать и, вообще, чтобы всё дальше сложилось хорошо. А кризис — он пройдёт.

— Спасибо, — тихо произнёс Иванов, понимая, что Ващенко говорит искренно.

— Поэтому, Саня, бери Тамарку «за рога», раз она этого хочет. И делай с ней то, что она хочет. И гуляем сегодня!

— Я всем всегда советовал, что жить надо проще. А вот сам-то, видимо, к этому не готов.

— Готов, не готов, — проворчал Ващенка. — Не узнаю тебя, командир! А если бы мы сегодня не вернулись? Если бы пулемётчик взял поточнее? Ты об этом подумай. А что будет завтра, Саня, ты знаешь? Может, тебе и везёт, но договор с судьбой не заключишь. Кому нужна философия, если завтра могут убить. Например, я хочу сегодня выпить и «любить» Маринку так, что если завтра не вернусь, она бы помнила меня как самого лучшего мужика в своей жизни. И если есть «тот свет», то я и там буду желать Маринке счастья и чтоб нашла себе нормального мужа на этом свете. Я думаю, что и Наташка хочет, чтобы ты был счастлив.

— А говоришь, что философия не нужна, — грустно улыбнулся Иванов. — Считай, что почти уговорил, Андрюха.

— Ну вот, совсем другое дело! — удовлетворённо согласился Ващенка. — Пошли в дом?

— Погоди. Хочу попросить тебя об одной вещи, — Иванов посмотрел Андрею в глаза. — Когда мы с Тамарой сегодня уже хорошо «наберёмся», поухаживай за ней, как ты это умеешь. Поцелуй её.

— Ты сдурел? — Ващенка посмотрел на Иванова, как на ненормального. — Да она меня уложит одной левой! А Маринка? Она меня, вообще, убьёт!

— А ты выбери момент. Не сумеешь так не сумеешь.

— Объясни, на хрена тебе это нужно?

— Хочу, чтобы она от меня отстала. И не хочу никаких разборок.

— Может, ты думаешь, что она пьяная станет приставать ко мне?

— Возможно. Просто сегодня я увидел совсем другую Тамару.

Ващенка задумался и произнёс неуверенно:

— Саня, я, конечно, попробую сделать то, что ты просишь. Но, по-моему, ты всё усложняешь.

— Посмотрим, — Иванов потрепал Ващенку за плечо. — Я знал, что ты не подведёшь.

— Саша, Андрей! — позвала из окна Марина. — Мы вас ждём.

— Идём! — прокричал Иванов.

Когда лётчики зашли на кухню, девчонки уже сидели за столом. Тамара на Иванова не поднимала глаз. Взглянув на неё, он сразу обратил внимание, что Тамара решила дать свободу груди, не надев бюстгалтер: пуговицы на цветастой летней рубашке еле держались, расходясь под тяжестью красиво налитых округлостей. Это задело мужские чувства Иванова. Он сел рядом справа от Тамары, стараясь не опускать взгляд ниже её лица. Ващенка пристроился напротив, возле Марины, периодически бросая бессовестные взгляды на Тамарину грудь. Как старший за столом, Иванов взял полномочия в свои руки.

— Марина и Андрей! — начал он, наполнив рюмки. — Призываю вас быть судьями на нашем с Тамарой состязании. Вы имеете право не пить, пропускать тосты, но должны строго следить за мной и Тамарой. Победителя выберете вы.

— А на что вы спорили? — с нескрываемым интересом спросила Марина.

— На желание? — Тамара посмотрела на Иванова.

— На желание, — подтвердил он.

— Это что, значит, — удивилась Марина, — проигравший исполняет желание победителя?

— Да, — твёрдо сказал Иванов, взглянув на Тамару. Их глаза встретились. Она кивнула в знак согласия.

— Любое? — уточнила Марина.

— Любое, — ответил Иванов.

— Любое, — подтвердила Тамара.

— Класс! — воскликнул Ващенка. — За это и выпьем.

— А не «круто» будет? — засомневалась Марина.

— А ты за кого больше боишься? — поинтересовался Ващенка. — Спор есть спор.

— Да я за вас обоих болеть буду! — заверила Тамару и Иванова Марина.

— И я — за обоих, — сказал Ващенка. — Начали?

После выпитой первой рюмки разговор продолжил Иванов. Он рассказал всем, как, учась в десятом классе, уже однажды проиграл подобный спор девушке, которая была старше его на два года. Больше он этого делать был не намерен.

Тут тост предложил Ващенка:

— Давайте выпьем за то, чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями!

Перед тем как опрокинуть в рот рюмку, Иванов взглянул на Тамару. Девушка неожиданно подмигнула ему, и Иванов снова увидел знакомый волнующий взгляд из-под полуопущенных ресниц. Иванов вспомнил её обнажённую в комнате и почувствовал себя очень неловко, будто его поймали на месте преступления. Иванов выпил, стараясь не глядеть на Тамару.

Уже после четвёртой рюмки Иванов почувствовал, что начинает пьянеть. Стараясь больше налегать на закуску, он продолжал наливать и произносить тосты. После пятой — поднялась из-за стола Марина и удалилась в комнату. После седьмой — отказался пить Ващенка. На восьмой Иванов понял, что сильно опьянел. Тамара держалась молодцом, лишь казалась немного уставшей. Она смотрела на парней через густой занавес полуопущенных ресниц, часто смеялась, но не производила впечатления пьяной.

Наполнив рюмки себе и Тамаре, Иванов, покачиваясь на стуле, произнёс девятый тост:

— Хочу выпить за тебя, Тамара. До сих пор мне не доводилось встречать девушек, похожих на тебя. Вот Андрей и ты — сейчас для меня самые близкие друзья. Хочу, чтобы в твоей жизни всё было лучше, чем хорошо! Будь счастлива!

Иванов залпом опрокинул рюмку. Тамара пила как обычно — мелкими глотками.

— Пойду освежусь. — Взглянув на Ващенку, Иванов подмигнул ему, и тяжело поднялся из-за стола. Перед тем как выйти на улицу, Иванов заглянул в комнату девчат. Свернувшись на кровати калачиком, прямо в платье, спала Марина. Иванов погасил свет и вышел на свежий воздух.

На улице он простоял минут десять, тупо глядя на звёзды, затем вернулся в дом. То, что он увидел с порога, заставило Иванова протрезветь. На коленях у Ващенки сидела Тамара, поддавшись всем телом к Андрею. А тот, обняв её обеими руками за круглый зад, целовал девушку в губы. Иванов ожидал увидеть нечто подобное, но напрасно он уверял себя, что это его не тронет. Почему-то стало обидно.

Выскочив на улицу, Иванов с силой хлопнул дверью. Идя по направлению к общежитию, испытывая ярость, злость и разочарование, Иванов беспрестанно повторял:

— Сука эта Тамара! Сука!..

Войдя в расположение, где всё звено уже видело сны, Иванов, не разуваясь, завалился на кровать и тут же провалился в «отключку».

Утром Ващенка, как ни в чём не бывало, поприветствовал своего командира на стоянке. Иванов чувствовал себя неважно — похмелье плюс плохое настроение не располагали к общению, поэтому он старался ни с кем не разговаривать. С Ващенкой тем более.

День прошёл спокойно. Разведчики так и не появились, поэтому экипаж полдня проболтался на стоянке возле вертолёта, а Иванов пил воду и отлёживался в теньке под деревом. Ващенка, видимо, испытывал его терпение и не подходил. А первым начинать разговор Иванов не хотел. Понимая, что сам уговорил «правака» на этот поступок и что Андрей ни в чём не виноват, Иванов про себя поносил Ващенку как предателя. О Тамаре он вообще старался не думать. Больше всех Иванов злился на самого себя.

— Командир, пойдём на обед! — позвал Мельничук.

— Без меня сегодня, — не поднимаясь с травы, ответил Иванов. — Я здесь полежу.

Наконец, придя с обеда, Ващенка не выдержал:

— Саня, честно, у меня с ней ничего не было!

— С кем? — равнодушно спросил Иванов.

— С Тамаркой.

— А мне какое дело? Она — человек свободный.

— Хватит прикидываться! — «правак» начинал раздражаться. — Ты же сам меня попросил.

— Понравилось?

Ващенка заглянул Иванову в глаза:

— Как ты ушёл, она меня сразу «отшила».

Слушая Андрея, Иванов прикидывался равнодушным, но в последнюю фразу ему захотелось поверить.

— Не врёшь?

— Так она же тебя разыграла! Представляешь, только ты вышел на улицу, Тамара попросила меня подыграть ей. А раз ты тоже об этом просил, я и постарался для вас обоих. Кстати, баба — класс! — Ващенка поднял большой палец. — Целуется — такого никогда не забудешь! И тело упругое!

— Ты мне специально на нервы «капаешь?» — чувствуя приступ раздражения, Иванов сел на корточки и уставился на своего «правака».

— Я и говорю, что дураки те мужики, которые от такого удовольствия отказываются! — как ни в чём не бывало, продолжил Ващенка.

— Значит, отшила? — Иванов желал подробностей.

— Она ж играла! Но такой я её никогда не видел — стерва натуральная. Но заводит! Я аж про Маринку забыл. Как услышали, что ты идёшь, мы начали целоваться. А как только ты дверью хлопнул, она меня оттолкнула. И просидела потом одна за столом, пока я спать не ушёл. Разговорить её не смог. Пила всё. А в меня уже не лезло.

— Андрей, скажи честно, ты ничего не придумал? — Иванов смотрел на «правака» неверящим взглядом. — Не очень похоже на правду.

— Всё так и было! А ты не понял? — Ващенка постучал пальцами по своей голове. — Я тоже сразу не просёк. Она же тебя спасала.

— От чего? — не понял Иванов.

— От проигрыша. Соблюла, так сказать, твоё мужское достоинство. Тебе бы ещё рюмку, и ты там бы и упал. Не обижайся, Саня, но она тебя от позора спасла.

Злость на Тамару куда-то улетучилась. Вот чёртова девка! Выходит, что она везде умная, а Иванов кругом дурак. От таких мыслей Иванов рассмеялся и кинулся на сидящего рядом Ващенку:

— Всё равно — предатель! Почему меня не предупредил?

— Чем бы я тебя предупреждал? Тамара сидела у меня на коленях, а руки были заняты!

Они, дурачась, начали бороться на траве. Ващенка оказался очень ловким, и побороть его Иванов не смог. Порешили на ничье.

— Ну, так как? — спросил тяжело дыша, Ващенка. — Без обид?

— Да всё нормально, Андрюха, — переводя дух, ответил Иванов. — Какие обиды? Я же сказал, что мы с Тамарой просто друзья.

— Сегодня к ним пойдём? — в голосе Ващенки прозвучала надежда.

— Посмотрим, — после короткого молчания ответил Иванов.

— Она тебя ждёт, — сказал Ващенка.

Иванов задумался.

Не сказав «праваку» ни «да», ни «нет», Иванов про себя решил, что пойдёт.

Прибежал солдат-посыльный с известием, что задача экипажу меняется.

— Ну, пошли на КДП за новым заданием, — сказал Ващенке Иванов, поднимаясь с земли.

По прилёту в Грозный на аэродром «Северный» сразу началась погрузка в вертолёт закрытых деревянных ящиков с цинковыми гробами внутри. Так значилось в сопроводительной ведомости. Иванов сидел в пилотской кабине и рассматривал полётную карту, когда в проём двери буквально влетел Ващенка:

— Саня, ты только посмотри, что творят!..

— Толком скажи, — повернулся к «праваку» Иванов.

— Выйди, сам посмотри…

Возле хвоста вертолёта у открытых грузовых створок стоял бортовой «Урал» с длинными ящиками из свежих обструганных досок. Первый ящик видимо упал при разгрузке и лежал на боку на бетонных плитах с приоткрытой крышкой. Вокруг него толпились озадаченные солдаты. Из-под крышки вместо цинкового гроба торчал свёрнутый край ковра. Какой-то офицер в камуфляже без знаков различия кричал на провинившихся солдат:

— Руки не оттуда растут! Маменькины сынки.… А ну, быстро заколотите ящик!

— Спокойно! Не трогать! — сказал офицеру Иванов. — Что в ящике?

— А ты кто такой? — злобно набросился на него офицер.

— Я командир этого вертолёта, а кто ты? — чувствуя закипающую ответную злость, произнёс Иванов.

Прыть офицера немного поубавилась. Он отозвал Иванова в сторонку:

— Понимаешь, какое дело… Тебя как зовут?

Иванов представился.

— А я капитан Федеральной Службы Безопасности, — офицер для убедительности достал удостоверение и повертел им перед лицом Иванова. — Тебе лучше забыть о том, что ты видел, майор.

— Это как? — Иванов холодно посмотрел на капитана.

— Не надо это тебе. Поверь. Тут интерес таких чинов… Шею сломаешь. Так что, лучше иди, готовь свою машину к полёту, а я уж сам управлюсь… — Капитан снисходительно взял Иванова за локоть.

Иванов, бросив презрительный взгляд на ФСБшника, брезгливо отдёрнул руку, повернулся к стоящим у вертолёта Ващенке с Мельничуком и приказал:

— Откройте ящик!

— Ты с ума-то не сходи! — угрожающе прошипел капитан, и крикнул пилотам:

— Не прикасаться к ящику!

Ващенка с Мельничуком, подойдя к лежащему деревянному ящику, отстранили солдат и стояли в нерешительности, глядя на своего командира.

Иванов подошёл и сухо произнёс:

— Открывайте!

Подскочивший ФСБшник встал между пилотами и ящиком, расстёгивая кобуру пистолета:

— Не трогать, я сказал!

Иванов, глядя ФСБшнику в глаза, приказал Ващенке:

— Андрей, свяжись с руководителем полётов, пусть вызывает комендатуру.

ФСБшника словно ударило током: он дёрнулся всем телом, застёгивая кобуру, и заговорил мягче:

— Мужики, не надо комендатуры. Сами разберёмся. Хотите открыть — открывайте. Только потом не обижайтесь…

Иванов посмотрел на солдат:

— Открывайте.

Из восьми солдат к ящику наклонились четверо, поставили его дном вниз и сорвали крышку. Ящик оказался заполненным коробками с японской аппаратурой: телевизор, три музыкальных центра, ещё какая-то мелочь. На коробках сверху лежали два свёрнутых и перевязанных ковра. Иванов нагнулся и достал с самого дна небольшую коробку без надписей, похожую на коробку из-под обуви. Она была густо перемотана клейкой лентой. Разрезав ножом ленту, Иванов потянул крышку. Открыв её, он приказал Ващенке:

— Вызывай комендатуру…

Коробка была набита американскими долларами.

— Мужики, — не стесняясь солдат, закричал ФСБшник, — возьмите, сколько надо себе, и грузимся…

— Заткнись… — жёстко перебил его Иванов.

ФСБшник на время куда-то исчез.

Появился он, когда к вертолёту подошла машина военной комендатуры. Иванов уже своим решением грузил в вертолёт раненых, которые лежали в ожидании вертолётов на краю аэродрома.

Машина с деревянными ящиками, так и не начав разгрузку, стояла у хвоста вертолёта. На всякий случай Иванов в кабину «Урала», выгнав оттуда солдата-водителя, посадил Ващенку.

Иванов подвёл офицеров комендатуры к открытому ящику и в двух словах описал ситуацию. Те попросили его написать объяснительную.

Бледный как смерть ФСБшник, переговорив с офицерами комендатуры, подошёл к сидящему в вертолёте за объяснительной Иванову и с нервной улыбкой произнёс:

— Ну всё, майор, можешь считать, что ты отлетался…

— Пошёл ты… — послал его Иванов.

Вечером, улучив момент, Иванов с Ващенкой сбежали из «общаги». Уже стемнело, когда лётчики подходили к знакомому дому. Иванов ждал этой встречи с Тамарой. Но ничего особенного не произошло. Девушки встретили их как всегда. Хотя их наряд выдавал, что ребят здесь очень ждали. Обе девчонки в обтягивающих юбочках смотрелись потрясающе. Но Тамара превзошла себя: лёгкая блузка на тоненьких бретельках и коротенькая обтягивающая юбчонка на ней выглядели очень вызывающе и необычно. Открытые взгляду сильные ноги и руки, крепко сбитая женственная фигура, гордо посаженная голова на красивой шее — всё это притягивало взгляд и будило мужские инстинкты. А босоножки на невысоком каблучке, удлиняя и без того длинные ноги, делали фигуру девушки чертовски привлекательной. Ещё Иванов заметил, что Тамара что-то сделала с волосами — они у неё непривычно вились. Новая причёска тоже очень шла к её лицу.

— Что я тебе говорил? — прошептал Ващенка на ухо Иванову.

— А мы уже решили, что вы не придёте сегодня, — сказала вышедшая навстречу Марина.

— Еле сбежали, — ответил Иванов, не отводя глаз от необычной Тамары. Девушка, смело встретив его взгляд, держалась так, будто вчера ничего не произошло.

— Мы рады! — Марина чмокнула Ващенку в щёку.

— Мы тоже! — Ващенка вернул ей поцелуй.

— А вы классно выглядите! — сказал Иванов, обращаясь к Тамаре. Ей понравилось произведённое на Иванова впечатление, и она не стала скрывать этого.

— А мы снова не с пустыми руками! — похвалился Ващенка, выкладывая из пакета на стол купленные по пути продукты.

— Не нужно было, мальчики, — остановила его Тамара. — Ужин вас ждёт.

— А что у нас на ужин? — поинтересовался Ващенка.

— У нас сегодня шурпа и плов. — На пороге своей комнаты появилась Анна Семёновна. — Девчата попросили приготовить. Я умею делать настоящий плов. Тамарочка с Мариной ягнёнка на рынке купили. Еле распихали в холодильник.

— Здравствуйте, Анна Семёновна. — Иванов, как родную обнял хозяйку. — Давно мы с Вами не виделись. Как Вы?

— Здравствуй, Саша, — сказала Анна Семёновна, обнимая Иванова. — Всё хорошо.

— Здравствуйте, Анна Семёновна, — поздоровался Ващенка. — Не болеть Вам.

— Здравствуй, Андрюша. Спасибо! — Анна Семёновна с доброй улыбкой посмотрела на гостей и пошла к плите, приговаривая:

— Ну, присаживайтесь. Я всё подам.

Сегодня решили обойтись без спиртного — перебрали вчера. Шурпа и плов оказались очень вкусными. Все за столом хвалили Анну Семёновну и её кулинарный талант. Она, скромно пряча глаза, довольно улыбалась. За такой по-семейному уютный вечер Иванов испытывал огромную благодарность сидящим за столом женщинам. Он обвёл взглядом всех, на секунду задержав взгляд на Тамаре, и сказал:

— Спасибо вам, дорогие наши женщины за этот чудесный вечер, за прекрасный ужин, за уют, за то душевное тепло, что вы дарите нам с Андреем. Поверьте, это многого стоит. И мы это ценим. Когда настанут лучшие времена, давайте соберёмся здесь такой же компанией! А, Анна Семёновна?

— Буду рада. Только я, наверное, не доживу до лучших времён, — произнесла хозяйка, поглядев на Иванова.

— Почему же? — запротестовал Ващенка. — Как только выберем нормального президента — всё сразу станет налаживаться. Вот увидите!

— Это Сталин нужен! — махнув рукой, сказала Анна Семёновна. — Да где ж такого взять?

— Не в Сталине дело, Анна Семёновна, — произнёс Иванов. — Дело в народе. В нас с вами. Сталин придёт на время, а после него снова всё разрушится. Народ наш, российский, хороший, но подлый и завистливый. Да, да. Вот, такие мы. Воспитание у нас такое. Нас с детства приучают к безделию и лени. И к жестокости. Вспомните русские сказки. Вот, например, «По щучьему велению»: Емеля тунеядец и лентяй, любящий «халяву» — герой. А «Маша и три медведя»? А «Красная шапочка»? А «Колобок»? Сказки очень жестокие. Чему они могут научить? Почему в народе не прижились сказки про труд? Про Иисуса Христа? Про добро? Нам душу спасать надо! Самим трудиться. Вот о чём нужно сказки детям рассказывать. А мы всё ждём какого-то «чуда»! Чтобы кто-то другой за нас всё сделал!

— Ты не прав, Саня, — возразил Ващенка. — Везде есть хорошие и плохие люди. Возьми, к примеру, наш полк. Большинство — хорошие.

— Нет, Андрей, думаю, тут ты не прав. Если ты имеешь в виду начальство, то запомни одно правило: начальник хорошим не бывает. Согласен, среди командного состава полка пока есть одно конкретное дерьмо — замполит. Но это такой человек. И миссия его такая. Уйдёт Косачаный, всплывёт кто-то другой. Это называется «Закон сохранения дерьма». И такой человек есть в любом коллективе. Никуда от реальности не деться. Но я сейчас хочу сказать о менталитете нашего народа. Загублена душа русского народа на корню. Злые мы, завистливые. Воруем. Прощать не умеем. От того и нет нам удачи. Оттого и гибнет сегодня Россия.

— А что надо делать? — спросила Марина.

— Души надо лечить. Воспитывать людей в любви к Богу, в любви к ближнему. В любви к труду.

— В церковь надо ходить, — поддержала Анна Семёновна.

— Можно и в церковь, — подтвердил Иванов. — Но с самых малых лет нужно прививать ребёнку Любовь. Именно «Любовь» с большой буквы: к себе, к людям, к окружающему миру. И не только словами, а личным примером.

— В церкви неинтересно, — вступила в разговор Марина. — Читают на непонятном языке, бабки толпятся, шипят на тебя. Стоять надо. Ноги устают. Я пыталась несколько раз постоять на службе. Не моё это. Ничего не понимаю.

— Нашу церковь давно реформировать пора, — поддержал тему Ващенка. — Молодёжи там всё непонятно и неинтересно. Читают на старославянском. А почему не на иврите? Для меня одинаково. Однажды я у католиков в костёле был. Вот где красота! Просторно, светло, можно посидеть, общаясь с Богом. А орган звучит — аж мурашки по телу. Ещё бы на русском проповеди читали, я бы ходил слушать. А в нашу церковь зашёл — отсталость и убожество. Ещё у католиков комнатки для исповеди, а у нас перед попом надо стоять на виду у всех. Не захочешь откровенничать.

— Не богохульствуй, Андрюша! — с укором произнесла Анна Семёновна. — Народ сейчас потянулся к вере.

— Ага. Бабули, — не сдавался Ващенка. — Всегда тянулись перед смертью.

— К вере, Андрей, и мы с тобой потянулись, — возразил ему Иванов. — А про церковь ты верно отметил. Отсталость и нежелание перемен. Всё по старинке.

— Это называется «консерватизм»! — вставил умное слово Ващенка.

— Но не Господь Бог наши церкви проектировал и службу организовывал, — продолжал Иванов. — Это людских рук дело. Поэтому я и говорю, что русских людей ещё нужно воспитывать и учить: и вере, и культуре, и любви. А верить в Бога можно и не ходя в церковь. Бога нужно иметь в душе.

— И попов тоже нужно учить и воспитывать!

— А они что, не люди? И попов, и министров, и президентов. Весь народ. Лучше, с самого детства.

— И кто же их будет воспитывать? Господь Бог? — всё не унимался Ващенка.

— Родители, — спокойно ответил Иванов.

— А я в церковь хожу. Мне там легче становится, — произнесла Анна Семёновна.

— Что-то вы, ребята, ещё не пили, а за глобальные темы уже взялись? — попыталась прекратить полемику Тамара. — Может, вернёмся к ужину?

— Андрей, меняй тему, — распорядился Иванов.

И неожиданно для себя добавил:

— Я, наверное, пойду. Огромное спасибо за вкусный ужин. Не провожайте…

Иванов встал и, не прощаясь, вышел на улицу. Он хотел побыть один.

Утром на стоянке перед стоящим с открытыми капотами вертолётом Ващенка расспрашивал Иванова:

— Чего ты вчера ушёл? Ни девчонки, ни я лично ничего не поняли.

— А нечего понимать. Что мне там делать?

— Тамара очень расстроилась.

— А мне что с того? — равнодушно бросил Иванов.

— И правильно, Саня, Тамара — баба очень умная и опасная. Захочет, ты, как миленький, у неё на цепи бегать будешь. И не заметишь, как в ошейнике окажешься.

— Не дура. Но цепь — не для меня. И бегать тоже не буду. Я же сказал: мы — только друзья!

— А ты подумай, — наседал Ващенка, — мы с тобой и так уже пляшем под её дудку. Позавчера она просила меня целовать её в твоём присутствии. Вчера она просила привести тебя обязательно.

— Что? — удивился Иванов.

— Просила обязательно тебя привести, — повторил Ващенка.

— И ты, скотина, привёл и ничего мне не сказал?

— Да я тебе всё время намекал! — Ващенка состроил обиженную физиономию. — А на «скотину» отвечаю — сам такой!

Иванов рассмеялся. Его развеселил факт, что он уже в который раз не замечает того, что лежит на поверхности. А Тамара, действительно, настойчивая женщина.

— Ты прав. Я снова в дураках, — примирительно произнес Иванов. — Не обижайся.

— Снова тебе везёт, — уже миролюбиво, но с оттенком лёгкой зависти, произнёс «правак». — Что в тебе такого бабы находят?

— Не прибедняйся. Маринка ничуть не хуже Тамары. Пойдём лучше прогуляемся.

Они вышли из вертолёта и побрели по бетонной рулёжной дорожке в сторону взлётно-посадочной полосы. Гудение и свист авиационных двигателей над аэродромом не стихали ни на минуту. Аэродром работал как конвейер. На взлётную полосу один за другим садились, заруливали на стоянки, уступая место, и взлетали самолёты и вертолёты разных типов. Иванов любил смотреть на взлетающие машины, когда красота, мощь и сила сливаются в одно стремительное движение — разбег, отрыв и рывок в высоту! Только там, в небе, лётчик чувствует себя свободным и счастливым. Там он — хозяин положения, хозяин своей судьбы. Там он ощущает себя ближе к Богу. И все красоты Земли и Неба принадлежат только ему.

Сегодня в основном работали штурмовики «Су-25». По одному и парами они тяжело гружённые уходили в небо. Самолёт «Су-25» внешне машина очень симпатичная: с острым носом, с гармонично сливающимся с корпусом красивым остеклением пилотской кабины, с двумя двигателями под основанием крыльев рельефно выделяющимися на фюзеляже и со множеством точек подвески для боезапаса под крыльями. Из-за этих точек подвески, крылья самолёта спереди напоминают два гребня с зубьями для волос. Но в полёте эти машины смотрятся очень эстетично.

— Какая силища! — прокричал Ващенка, пересиливая грохот двигателей очередной взлетающей пары. — Когда мы-то взлетим?

По заданию сегодня экипаж Иванова должен был возить секретную почту. Но машина с документами почему-то задерживалась. Ещё через час ожидания на стоянку к вертолёту прибежал солдат-посыльный и вызвал командира экипажа и лётчика-штурмана к командиру полка. Оставив борттехника на стоянке, Иванов и Ващенка вместе с прибежавшим солдатом отправились к командиру.

— Задание меняется, — сообщил им командир полка. — Слушайте новую задачу. Сейчас приедет фотограф с оборудованием. Пойдёте в тот район, где работали позавчера с разведчиками. Сфотографируете и ферму, и село. Высота фотосъёмки восемьсот-тысяча метров над рельефом. Скорость — сто километров в час. Соблюдать осторожность и меры безопасности. Сопровождения не будет. Вопросы?

Командир ожидающе посмотрел на Иванова, который заносил информацию в планшет, потом на Ващенку, колдовавшего над картой.

— Всё ясно, товарищ полковник, — ответил Иванов. — Задачу выполним.

— Тогда вылет по готовности. Лётчик-штурман — свободен. Иванов — останься.

— Слушаюсь. — Ващенка, собрав карту, удалился за дверь, жестом показав Иванову, что будет ждать его там.

Когда за Андреем закрылась дверь, командир полка сказал:

— Разведчики ходатайствуют о вашем награждении орденами Мужества. Официальная бумага пришла. Но у меня есть другая официальная бумага, — командир полка озабочено посмотрел на Иванова. — И человек тут хочет с тобой побеседовать.

Командир поднял трубку телефона и коротко произнёс:

— Мы в кабинете.

— А кто это? — поинтересовался Иванов, когда командир положил трубку.

— Вашим крайним полётом в горы заинтересовалась ФСБ. Прибыл представитель. Будет беседовать со всеми экипажами. Решил начать с тебя.

— А при чём тут ФСБ, когда мы работали по заданию ГРУ? — У Иванова шевельнулось нехорошее предчувствие.

В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошёл невысокий крепкий мужчина лет сорока в новеньком камуфляже.

— Здравствуйте. Подполковник Гурин, — вежливо представился он Иванову.

Иванов назвал себя, не вставая из-за стола, за которым сидел. Расположившись напротив и достав из чёрной кожаной папки бумагу и ручку, гость задал первый вопрос:

— Скажите, майор, вы были в последней операции (он назвал населённые пункты) ведущим группы?

— Да, я, — ответил Иванов и уточнил:

— В авиации принято говорить «крайний» и не употреблять слово «последний». Примета плохая.

— Была ли необходимость бомбить село? — ФСБшник пропустил мимо ушей замечание Иванова.

— Мы не брали на борт бомбы, товарищ подполковник. Только ракеты, — ответил Иванов.

— Хорошо, — согласился ФСБшник. — Расскажите о задании подробнее. С самого взлёта до посадки. И зачем вы вообще пошли на это село?

— Но с нами работали представители Главного Разведывательного Управления. — Иванов посмотрел на командира полка, потом на ФСБшника. — Могу я узнать, почему вы не спрашиваете их?

— Спросим, — жёстко произнёс гость. Потом показал свою осведомлённость:

— Сташим у них был майор Быстров? Так?

Иванов кивнул. ФСБшник помолчал, потом достал из своей папки другой листок бумаги с печатным текстом и зачитал:

— «Во дворе дома уважаемого жителя села зияет огромная воронка от мощной бомбы. От дома хозяина остались только куски стен, разрушено пять соседних домов, многие строения в селе получили повреждения, погибло двадцать девять мирных жителей, включая стариков, детей и женщин, повреждена сельскохозяйственная техника». Вам этого мало?

— Что это? — Иванов понял, о чём идёт речь, и нехорошее предчувствие стало нарастать в нём с каждой минутой. Нельзя было допустить, чтобы из лётчиков сделали «козлов отпущения», поэтому свои ответы Иванов решил вначале анализировать. Главное — не спешить отвечать.

— Это репортаж о вашем налёте на мирное село, — сухо бросил ФСБшник. — Что вы об этом можете сказать?

— Пропаганда, — спокойно ответил Иванов.

— Так что, ничего не было? Врут журналисты?

Иванов понял, что ФСБшник готов вылезти из кожи, но доказать виновность лётчиков. Значит, Иванову свои слова необходимо подкреплять только фактами, а доказательства остались на территории, занятой противником.

— А вы не знаете, товарищ подполковник, как наладил работу с журналистами Удугов? Ещё раз говорю — пропаганда, — стоял на своём Иванов. — Или, как говорит один из моих лётчиков: «Бред сивой кобылы в глухую сентябрьскую ночь»!

— Не язви! — сделал замечание командир полка. — Рассказывай всё, как было.

— По моему указанию, — начал Иванов, — «двадцатьчетвёрки» разнесли только навес с машинами и штабель ящиков возле него. Да, это всё хранилось во дворе жилого дома на окраине села. Но мы не ожидали, что там столько боеприпасов. Они при попадании наших снарядов сдетонировали, и от дома остались только стены. Но повторяю, мы там накрыли склад с боеприпасами и автотехникой. А на село мы пошли, чтобы обезопасить посадку на основную цель — ферму ниже, в шести километрах от этого села. По данным разведчиков в селе находились боевики, а на ферме — склады.

— Почему вы первыми начали стрелять? — гнул свою линию ФСБшник. Жители в вас не стреляли. Почему вы отдали приказ открыть огонь по селу?

— Я выполнял приказы старшего группы разведчиков, которому подчинялись и мы.

— Приказы майора Быстрова? — уточнил гость, делая записи на листе бумаги.

— Да.

— А потом вы стреляли по селу из пушек и пулемётов, и тоже по приказу Быстрова?

Иванов задумался. Подставлять разведчиков тоже не входило в его планы.

— Мы обнаружили штабель армейских ящиков во дворе крайнего дома. Обычно в таких ящиках хранятся артиллерийские снаряды. Я приказал «двадцатьчетвёркам» уничтожить ящики пушечным огнём. Ящики взорвались. После взрыва около двадцати боевиков пытались скрыться в лесу. По ним мы и открыли огонь. Не по селу, — после короткой паузы ответил Иванов. — И по нам стреляли. Я привёз три дырки в борту.

— В репортаже сказано, что в селе не было боевиков.

— Ну, тогда в нас стреляли мирные жители, а взорвалась у них сельскохозяйственная техника: плуги, сеялки и трактора! — Иванов чувствовал, что начинает раздражаться. — Если мне не верите, поговорите лучше с ГРУшниками. Или с экипажами, участвующими в операции…

— Не надо нервничать, — спокойно произнёс гость. — Поговорим и с ними… в своё время.

— Я своим глазам верю больше, чем журналистам, — Иванов постепенно успокаивался.

— Опросим всех. И истину установим, — пообещал подполковник Гурин. — Конечно, я не прокурор. Это прокурору тут будет чем заняться.

Гурин встал и прошёлся по комнате.

— Завтра к 10.00, — обратился он к командиру полка, — все лётчики, принимавшие участие в этой операции, должны представить вам объяснительные с подробным описанием действий с указанием времени. Потом я с ними побеседую вместе с прокурором. Прокурор прибудет завтра. А Иванова я больше не задерживаю.

— Александр, иди, выполняй задание, — махнул рукой командир полка. В его взгляде Иванов увидел извинение за происходящее здесь.

— Ну, что там было? — с нетерпением поинтересовался Ващенка, ожидающий своего командира в теньке на улице.

Иванов изложил суть состоявшегося разговора с подполковником из ФСБ.

— Всех остальных, скорее всего, будут допрашивать завтра. Тебя тоже. Готовься, — закончил Иванов.

— А что? — сказал Ващенка. — Всё как было, так и расскажу. Мы преступлений не совершали. Эти чиновники-«правдолюбцы» не могут понять, что тут идёт война!

— Может, не хотят?

— Вот-вот! Не хотят! — возмутился Ващенка. — Но я завтра им там устрою по полной! Я им всё скажу! Бюрократы! Крысы тыловые!

— Не кипятись, — осадил его Иванов. — Скажи мне лучше, что ты об этом обо всём думаешь?

— Хорошо у дудаевцев пропаганда поставлена. Слава Удугову! Нашим бы так научиться, — ответил Ващенка.

Фотограф прибыл на аэродром перед самым обедом. По решению Иванова, пока на вертолёте устанавливали и крепили оборудование, экипаж, оставив на борту старшим техника звена, убыл в столовую. Мельничук два дня вёл себя очень тихо, стараясь только при необходимости попадаться на глаза Иванову. Обязанности борттехника он выполнял, казалось, с ещё большим прилежанием. Но Иванова беспокоило, что напишет Иван в своей объяснительной. Сейчас любая негативная информация могла стать зацепкой для заинтересованных лиц. А Иван мог затаить обиду на Быстрова. Поэтому по дороге в столовую Иванов провёл с Мельничуком разъяснительную беседу и потребовал ознакомить его вечером с содержанием текста объяснительной.

Когда экипаж возвратился из столовой, вертолёт уже стоял в готовности к взлёту. Фотограф — высокий худой капитан — и его помощник, солдат срочной службы, разместились в конце грузовой кабины рядом с большой коробкой фотоаппарата, закреплённого к полу. У капитана Иванов уточнил районы съёмок и направления захода. Ващенка всю информацию аккуратно заносил в планшет. Проведя внешний осмотр вертолёта и проверив готовность к взлёту, Иванов дал команду на запуск двигателей.

В первую очередь фотографа интересовала ферма, по которой два дня назад отработала группа вертолётов. В район, не контролируемый федеральными войсками, экипаж вышел на высоте тысячи метров. На такой высоте стрелковое оружие уже становилось не опасным, но запущенная ракета любого из известных переносных зенитных комплексов легко могла достать вертолёт. Поэтому без сопровождения Иванов чувствовал себя одинокой мишенью. Это нервировало и вселяло чувство неуверенности. Если вертолёт собьют, то экипажу, даже при счастливой случайности остаться в живых, на чеченской территории ничего хорошего не светит. С высоты местность просматривалась километров на двадцать-тридцать, и Иванов пытался рассмотреть село, потому что остатки фермы его сейчас интересовали меньше всего. Сделав над фермой три захода с разных направлений, экипаж взял курс на злополучное селение. С километровой высоты черным пятном просматривался участок сгоревшего леса, куда упали ракеты Фархеева, потом Иванов рассмотрел остатки стен взорванного дома и двора возле него. На месте, где стоял навес с машинами и ящиками, виднелась широкая воронка, кое-где сохранились остатки забора, вместо сгоревшего сарая на земле чётко вырисовывался чёрный квадрат. Далее по улице стояли ещё два сгоревших дома, причём ближайший — без крыши. Других видимых разрушений Иванов не заметил. По селу ходили люди, не обращая внимания на одинокий вертолёт высоко в небе. Сфотографировав село с двух направлений, Иванов взял курс на базу. Он почувствовал, как спало напряжение, когда вертолёт пересёк невидимую линию, за которой начиналась территория, занятая федеральными войсками. Конечно, сбить могли и здесь, но вероятность попадания в плен на этой территории снижалась процентов на пятьдесят.

На аэродроме Иванов на всякий случай записал номер воинской части и фамилию капитана-фотографа.

Вечером после разбора полётов Иванов встретил майора Ягудина, которому поведал о состоявшемся днём разговоре с ФСБшником.

— Мои уже строчат объяснительные, — сообщил Ягудин.

— Мои тоже. И я написал. — Иванов показал в планшете сложенный листок.

— Дашь ознакомиться? А то нарисуем разные показания. Или чего лишнего скажем.

— Нам скрывать нечего. — Иванов протянул Ягудину свою объяснительную.

— Всё верно. Но кому-то выгодно раздуть шумиху, — сделал вывод Ягудин, прочитав написанное и возвращая листок. — Поэтому, пока «крайнего» не найдут — не отстанут.

— Посмотрим.

— Надо бы залететь в тот район, поглядеть на дело рук своих.

— Летали мы сегодня над этим селом. Фотографировали, — сообщил Иванов. — Дом, где находился склад боеприпасов, разрушен и сожжён. На месте навеса — воронка диаметром метров десять. Рядом ещё два сгоревших дома. Больше никаких разрушений не обнаружили.

— Уже началось. Доказательства затребовали, — вздохнул Ягудин. — Теперь держись, Саня!

— Всем придётся держаться.

— Да, всем придётся не сладко. Но группу вёл ты. И «всех собак» навешать могут на тебя.

— Понимаю. Поэтому прошу тебя, Дима, сегодня после ужина собрать своих ребят. И мои будут. Покумекаем все вместе, как и что писать и говорить?

— Да, надо вместе держаться. Где собираемся?

— Давай в свободном классе на нашем этаже. В 19.30.

— Замётано, — согласился Ягудин.

После ужина по пути из столовой Ващенка поинтересовался:

— Командир, мы сегодня к девчонкам пойдём?

— Ты там прижился? — вместо ответа проворчал Иванов, думая о предстоящем собрании.

— А мне там хорошо, — состроил Ващенка довольную физиономию.

— Хорошо, Андрюша, только там, где нас нет, — философски заметил Иванов.

— Вот как раз сейчас нас там и нет. Значит, там хорошо, — перефразировал «правак». — Так идём?

— Вначале проведём небольшое собрание — все, кто участвовал в том злополучном спецзадании. Фархеева я уже предупредил. Твоя задача найти Мельничука и в 19.30 сидеть в классе с написанными объяснительными.

— Ты думаешь, что всё настолько серьёзно? — встревожился Ващенка.

— А ты не понял? Мы же с тобой — пешки в большой игре. Чувствую, что нас хотят «разменять». Возможно, что всё ещё обойдётся. Но надо скорректировать общую линию поведения.

— Теперь понял, — сказал Андрей озабоченно. — А, может, и обойдётся. Помнишь, как с тем полётом в горы в составе группы МВД? Тогда трибуналом грозили. И обошлось.

— Думаю, что здесь всё серьёзнее. Погибли жители села, и журналисты уже преподнесли информацию. Для логического завершения этой истории может понадобиться виновный, который должен понести «заслуженное» наказание. И командованию придётся решать, кого отдать на «растерзание».

— Но нами руководили спецназовцы ГРУ. Пусть с ними разбираются.

— Понимаешь, Андрей, обычно из двух зол выбирают то, которое проще причинить. А ГРУ — организация очень влиятельная. И если они не «загасят» поднимающуюся шумиху, то и своих в обиду не дадут. Тогда остаёмся только мы с тобой.

— Точнее — ты? — высказал догадку Ващенка. — А тебе не кажется, что вся эта история очень вяжется с тем нехорошим случаем с ящиками?

— Возможно.

Мероприятие провели в полном составе. На собрании высказались все присутствующие. Молчал только Мельничук. Догадываясь о причине молчания, Иванов не требовал его выступления. Зачитанные объяснительные участников того полёта отражали только факты. Выходило, что вся группа действовала по командам Иванова. О том, что Иванов получал распоряжения от майора Быстрова, написал только Ващенка. Мельничук ещё писал свою объяснительную. Иванов понимал, что Мельничук может указать, что во время операции находился в грузовой кабине, а на месте бортового техника сидел майор Быстров. Это являлось правдой. Но это также являлось грубейшим нарушением всех лётных документов, инструкций и требований безопасности. За такое нарушение Иванова, как командира экипажа, могли легко отстранить от полётов и наложить взыскание. А как командира звена, в свете последних событий, даже понизить в должности. Также Мельничук мог указать, что, находясь в грузовой кабине, не слышал распоряжений майора Быстрова. Иванов, понимая, чем ему обязан Мельничук, решил поговорить со своим борттехником после собрания ещё раз.

— Иван, проблемным у нас получился тот злополучный полёт, — начал Иванов, оставшись с Мельничуком без свидетелей. — Сейчас, как никогда, нужно держаться вместе. Давай не станем выносить из экипажа на обозрение всех наше «грязное бельё». Согласен?

— Конечно, командир, — с готовностью ответил Мельничук.

— Тогда прочитай, что ты написал в объяснительной?

Словно угадывая ход мысли Иванова, Мельничук изложил идеальную версию. Иванова всё устраивало. Но он напомнил борттехнику:

— После того, как ты всё это написал, придётся то же говорить всегда, везде и всем.

— Понял, командир. Я не подведу. — Мельничук смотрел в глаза, как верная собака.

Когда борттехник вышел, в класс влетели Ващенка и Костин.

— Саня, ну, мы идём сегодня в гости? — прямо с порога задал вопрос Ващенка.

— Что, опасаетесь, что свято место пусто не бывает? — без улыбки пошутил Иванов, складывая документы и закрывая планшет.

— Командир, отпусти нас с Андрюхой сегодня, — угадывая настроение Иванова, обратился Костин.

— Идите, — спокойно сказал Иванов.

— А ты что, не пойдёшь? — удивился Ващенка.

— Привет там от меня. Андрей, скажи, что не смог, что очень занят. Ну, ты придумаешь, что сказать.

Ващенка понимающе кивнул в ответ, и они с Костиным моментально исчезли за дверью.

Иванов почувствовал потребность побыть одному. Выйдя из школы, по вечерним улицам он побрёл к знакомому парку. Странно, не прошло и месяца после гибели Наташи, а всё связанное с ней уже воспринимается будто из другой жизни, из другого времени. И боль в душе как бы притупилась, оставив лишь глубокий болезненный след. Да, ход времени на войне совсем иной, чем в мирной жизни.

Иванов посидел на знакомой скамейке, не спеша побродил по тёмным пустым аллеям, порассуждал сам с собой о бренности бытия и суеты, подышал ночным воздухом и возвратился в расположение. В накуренной комнате за картами сидели шесть человек. От сигаретного дыма не спасали настежь открытые окна. Игра была в самом разгаре.

— Поимейте совесть, — пожурил Иванов подчинённых. — Вы тут не одни. И спать пора.

— А у нас завтра регламент, командир, — как бы оправдываясь, отозвались два борттехника.

— Сядешь с нами? — предложил Мингазов.

— Нет, спасибо, — отказался Иванов и лёг на свою кровать поверх одеяла, не разуваясь.

К нему тут же подошёл Фархеев:

— Командир, говорят, что ты делал крены в девяносто градусов на наших «восьмёрках». Правда?

— Было пару раз, — нехотя ответил Иванов.

— А где ты научился?

— В Афгане. Там в тесных ущельях Болышев закладывал такие крены на виражах, когда другого выхода не было. Он и научил. Заставлял всё звено практиковаться. Этому даже в академиях не учат.

— Расскажи теорию выполнения такой фигуры, — попросил Фархеев.

— Тебе зачем? — вопросительно посмотрел на него Иванов. — Затея очень опасная. Вираж с креном в девяносто градусов грозит потерей высоты и управляемости. И нарушение всех лётных документов, опять же…

— Ну ты же выполняешь.

— Я этим не злоупотребляю.

— А вдруг пригодится? Мы тоже в горы летаем.

Подумав, Иванов произнёс:

— Ладно, слушай…

Бросив карты, всё звено подсело к кровати Иванова, слушать теорию выполнения одной из самых сложных фигур пилотажа на вертолёте…

Получив ответы на интересующие вопросы, лётчики вернулись к картам. А Иванов, закрыв глаза, стал думать о предстоящем прокурорском разборе налёта на село и не заметил, как задремал. Разбудил его громкий голос Косачаного:

— У Иванова в звене опять гулянка! Весело живёте!

«Принёс же чёрт!» — подумал Иванов, но глаза открывать не стал. Вставать не хотелось. Он бы и дальше делал вид, что спит, надеясь, что замполит скоро уйдёт, но услышал, как Косачаный произнёс:

— А сам Иванов уже «готовый»!

— К труду и обороне! — мрачно произнёс Иванов, усаживаясь на кровати. — Сегодня ещё не пил.

Замполита это разочаровало, и он, шаря глазами по комнате, произнёс тусклым голосом:

— Хорошо, что ты трезвый…

Потом, будто вспомнив о чём-то, поинтересовался:

— А где твой правый лётчик?

— Отпросился, — ответил Иванов, не поднимаясь с кровати.

— У кого? — замполит полка с живым интересом поглядел на командира звена.

— У меня, — твёрдо глядя Косачаному в глаза, ответил Иванов.

— А кто вам дал право превышать полномочия! — повысил голос замполит, и тут же обратился к одному из сидящих за столом:

— Командира эскадрильи позови сюда! Быстро!

Комэск явился «навеселе», но Косачаного это не смутило.

— Твой Иванов совсем распоясался! — замполит полка со своей точки зрения «объяснил» сложившуюся «тяжёлую ситуацию» в звене:

— Только поглядите: Иванов самолично отпускает лётчиков в город, а командир эскадрильи об этом даже не знает! Я для себя, майор Иванов, давно уже сделал вывод, что Вы не соответствуете должности командира звена! Вам и экипаж доверить нельзя! — закончил Косачаный.

— Ты бы хоть встал, когда с тобой говорят старшие по званию, — сделал замечание командир эскадрильи.

Иванов тяжело поднялся, в душе послав комэска очень далеко. Видимо, чтобы ещё больше угодить замполиту полка, комэск проявил инициативу:

— На тебя, Иванов, я завтра напишу рапорт.

Давая понять, что разговор окончен, оба начальника направились к двери.

— Один вопрос, товарищ подполковник, — обратился усталым голосом Иванов к командиру эскадрильи. — Разрешите?

Так как оба начальника носили подполковничьи погоны, то обернулись сразу оба. В этом случае по Уставу Иванов должен был обращаться сначала к старшему по должности.

— Разрешите? — повторил Иванов, глядя на Косачаного. — У меня вопрос к командиру эскадрильи.

— Ну, спрашивай, — с нетерпением разрешил замполит.

— Знаете, чем мы с вами отличаемся, товарищ подполковник? — спросил Иванов.

— Что это за вопрос? — забеспокоился комэск.

— Ответьте мне, пожалуйста, — продолжал не спеша Иванов, глядя комэску прямо в глаза, — ответьте, чем вас сделал отец?

Комэск растерянно поглядел на замполита.

— Что за идиотские вопросы? — заступился за него Косачаный. — Как будто, ты, Иванов, маленький и сам не знаешь, чем детей делают!

— Может, вы ответите? — Иванов в ожидании посмотрел на замполита.

— Ты хочешь, чтобы я заругался матом при подчинённых? — Раздражение замполита росло с каждой секундой.

— Понятно, — спокойно сказал Иванов и снова посмотрел на командира эскадрильи. — Так, чем вас сделал отец?

Зная характер Иванова, командир эскадрильи, скорее всего, не стал бы отвечать, но тут, распаляясь интересом, подключились все находящиеся в комнате мужики:

— Ну, ответьте, товарищ подполковник! Что вы, сказать, что ли, не можете?

Не отыскав в вопросе скрытого подвоха, комэск, глядя на Иванова, проворчал:

— Ну, чем-чем? Наверное, как и тебя — хером.

— Нет, — спокойно возразил Иванов. — Меня мой отец сделал человеком.

Дружное мужское ржание через открытые окна далеко разнеслось по ночному городу. Поймав на себе злой взгляд, Иванов видел, как краска залила лицо командира эскадрильи.

— Иванов, выйди! — заглушая хохот, закричал замполит. Оба начальника быстро направились к двери. Вслед им нёсся несмолкающий мужской смех.

В коридоре, проходя мимо застывшего в напряжённой позе комэска, Иванов тихо бросил:

— Если хочешь подраться — когда угодно. Хоть сейчас.

У выхода на лестницу Иванова поджидал замполит.

— Анатолий Иванович, Вы сейчас идите отдыхать, — обратился он к комэску. — Завтра с утра напишите рапорт о произошедшем. А я доложу о поведении Иванова командиру.

— Александр, ты об этом пожалеешь! — перед тем, как уйти, пообещал комэск.

— И вам не хворать! — попрощался с ним Иванов.

Замполит решил провести беседу на лестничной площадке между этажами.

— Ну всё, Иванов, допрыгался, — прохрипел Косачаный, прикуривая сигарету «Кэмэл» от одноразовой зажигалки. — Завтра тебе «завернут ласты», и закончатся твои «фокусы». За оскорбление начальника, да ещё в присутствии подчинённых я тебе обещаю, как минимум, суд офицерской чести. И слетишь ты с командиров звеньев.

— О каком оскорблении начальника вы говорите, товарищ подполковник? — Иванов сделал непонимающее лицо.

— О том самом, что произошло только что в присутствии всего звена!

— Товарищ подполковник, у меня в свидетелях всё звено — я ни одного грубого слова не произнёс. Никого не обзывал.

На упитанном лице замполита выражение задумчивости постепенно менялось на выражение растерянности.

— Очень умный, да? — выдавил из себя замполит.

— Уж, извините, — пожал плечами Иванов.

— Ничего, — Косачаный стал нервно тушить сигарету о стену, — там тобой служба безопасности интересуется. Будет прокурорская проверка. Уж я-то дам на тебя соответствующую характеристику. Посмотрим, как ты тогда «запоёшь»!

— Умные люди разберутся, — Иванов поздно понял, что в его положении дразнить врага сейчас совсем ни к чему.

В этот момент на лестничную площадку с пачкой сигарет вышел молодой лётчик из соседнего звена.

— Вон отсюда! — заорал на него Косачаный.

Через секунду послышался звук хлопнувшей двери.

— Выйдем на улицу? — уже спокойно предложил замполит.

Иванова удивила произошедшая перемена, за которой что-то скрывалось. «Что ему ещё надо? — думал Иванов, следуя за Косачаным. — Драться он, точно, не будет».

Они отошли от подъезда метров двадцать, замполит остановился и предложил Иванову сигареты.

— Спасибо, не курю, — отказался Иванов. Некоторое время они стояли молча. Иванов рассматривал усыпанное звёздами небо, ожидая, что скажет начальник. Тот курил и не спешил с началом разговора. «Не спится же ему сегодня!» — с раздражением подумал Иванов. Наконец Косачаный произнёс:

— Александр, я вот о чём хочу спросить…

Голос замполита звучал неуверенно, и Иванов насторожился.

— Ты ведь летал хоронить Наташу? — Замполит стоял в пол-оборота, и Иванов не видел его глаз, но почувствовал, что этот вопрос для Косачаного очень важен.

— Да. Летал, — тихо ответил Иванов, ожидая следующего вопроса.

— Расскажи, как там всё было? — попросил Косачаный.

Иванов, стараясь не упускать подробностей, рассказал о похоронах. Когда он закончил, замполит, ничего не сказав, сел в машину и уехал.

Иванов остался один. Настроение совсем испортилось. Подниматься обратно к своим не хотелось, и он побрел куда глаза глядят. Через час ноги принесли его к дому Ковалёва. Часы показывали начало второго, и в окнах квартиры не горел свет. Испытывая неловкость за вторжение в столь поздний час, Иванов несколько раз нажал кнопку звонка. Ему долго не открывали. Иванов собрался было уходить, когда услышал из-за двери сонное:

— Кто там?

— Миша, это я — Иванов.

Щёлкнул замок, и в проёме приоткрытой двери показалось заспанное лицо товарища.

— Ты один? — спросил Ковалёв.

— Один.

Ковалёв открыл дверь и впустил Иванова. В коридоре светилась лампочка. Михаил стоял в семейных трусах и босиком.

— Что стряслось? — поинтересовался он, потерев лицо руками и сбрасывая остатки сна.

— Ничего. Просто проходил мимо… — Иванов не знал, зачем ему понадобилось будить товарища. — Если помешал, то сейчас уйду.

— Ладно, — улыбнулся Ковалёв. — Проходи на кухню. Я тоже один.

На кухне под ярким светом лампочки стоял неубранный стол.

— Не хило погуляли! — воскликнул Иванов, рассматривая начатую бутылку водки и гору грязных тарелок.

— Два дня стоит — всё руки не доходят, — как бы извиняясь, сообщил Михаил. — Утром уберу.

— Прости, что разбудил. — Иванов присел на стул, — но мне захотелось с тобой поговорить.

— Хорошо, что пришёл, — Ковалёв поставил на плиту чайник. — Сейчас чайку сообразим. Так о чём ты хотел поговорить?

— Знаешь, Миша, никому не могу об этом сказать, а тебе скажу. Не в первый раз ловлю себя на мысли, что я не такой, как все, — глядя в окно, произнёс Иванов.

— Наверное, каждый человек в чём-то не такой как все, — Ковалёв присел за стол.

— Может быть, — согласился Иванов, взглянув на Михаила. — Но я уже на пределе… Недавно понял, что мне ничего не стоит убить человека. Ярость какая-то звериная во мне проснулась. В экстремальных ситуациях будто кто-то другой управляет мной. И страха нет…

Михаил пристально посмотрел товарищу в глаза:

— Я знаю, почему ты пришёл.

— Почему же? — Иванов выдержал взгляд.

— Тебе сейчас плохо.

— Как ты догадался? — усмехнулся Иванов.

— Это из-за Наташи?

— И из-за Наташи тоже. — Иванов поднялся со стула и подошёл к окну. — А сегодня я вдруг остро почувствовал, что устал жить. Устал, понимаешь? Устал быть один. Нет, друзья у меня есть. Просто, я понял, что в душе каждый человек одинок. Человек приходит в этот мир сам и уходит тоже сам. А я устал. В последнее время всё чего-то жду. Может, убьют?

— Это нервы, Саня. — Ковалёв взял чистый стакан и наполнил водкой на треть. — Выпей. Станет легче.

— Пробовал. Не помогает.

— Выпей, — настаивал товарищ. — Я врач. Поэтому знаю, что тебе сейчас нужно.

— И что мне нужно?

— Выпей. И расскажи мне всё, что у тебя накопилось, что тебя мучает. — Ковалёв поднялся со стаканом в руке и подошёл к Иванову. — Поверь, я пойму и сниму часть твоего груза. Пей!

Иванов выпил. Ковалёв поставил рядом два стула и сел на один из них.

— Садись, — указал он на свободный стул напротив.

Иванов послушно сел.

— Теперь я внимательно слушаю. Говори, ничего не скрывай. Я пойму, — тихо сказал Михаил, глядя в глаза товарищу.

Иванов стал говорить. Начал он с последнего разговора с замполитом и дальше стал рассказывать обо всём, что произошло в последние дни, в обратном хронологическом порядке. Ковалёв не перебивал, и когда Иванов замолчал, грустно улыбнулся:

— Сейчас всем нелегко, Саня — и русским, и чеченцам. Мы убиваем, нас убивают. Сколько это ещё будет продолжаться? От несправедливости устал уже весь народ.

— Выходит, мы с тобой — единомышленники. — Иванову захотелось выслушать Ковалёва. — А теперь ты мне расскажи.

— О чём?

— О чём хочешь. Например, как тебе служится? Как твои отношения с Иринкой?

— Служится мне «хреново». Ты же знаешь, какие у нас условия: ничего не хватает, даже коек, не говоря уже о лекарствах. Я и не надеялся, что на войне будет легко. Но столько крови я и в страшном сне не мог себе представить. До сих пор не могу привыкнуть. — Ковалёв поднялся со стула и, выключив на плите кипящий чайник, вернулся обратно. — А в перспективе у меня перевод к новому месту службы, должность хирурга и место в общежитии. Правда, майорскую звёздочку обещают.

— Почему раздумываешь? Выигрываешь в деньгах и квартиру можешь получить через десять лет службы.

— Кто знает, что там будет через десять лет?

— Наверное, ты прав, — пожал плечами Иванов.

— А с Иринкой у меня вообще дурдом какой-то, — продолжил Ковалёв. — Поверишь, после неё ни с одной бабой не могу… Чёртова девка! Знаю, что гуляет, сам гулял, а вот стала нужна.

Иванов внимательно посмотрел на Ковалёва, подумал и спросил:

— До Ирки у тебя не было постоянной женщины?

— Не поверишь, если скажу, что не хотел ни к кому привязываться?

— Ответственности ты не хотел, Миша.

— Наверное, — вздохнул Ковалёв. — Один раз уже обжёгся. Думал, что больше не влюблюсь. А вот по закону подлости…

— Иринка очень интересная. Только ветер в голове.

Ковалёв налил себе водки, одним махом выпил и повёл головой из стороны в сторону:

— Интересных много. Одной больше, одной меньше? Не всё ли равно?

— От судьбы не уйдёшь, — философски заметил Иванов и переменил тему:

— Может, чаю?

— Нет. Спасибо. Наверное, пора спать? — Михаил посмотрел на товарища. — Если хочешь, пей. А мне поздно уже чаи гонять.

— Да, третий час ночи, — согласился Иванов. — Пора и спать.

— Ты завтра летаешь?

— Нет. У нас регламент.

— А мне на работу. Пошли ложиться. — Михаил поднялся. — На твоей кровати бельё постелено. На ней никто не спал после вас с Наташей…

Ковалёв осёкся. Иванову стоило больших усилий сохранить равнодушный вид.

— Ну, я пойду? — виновато спросил Ковалёв.

— Спасибо, — Иванов посмотрел на друга.

— За что?

— За понимание…

Утром в лётной столовой Костин и Ващенка ограничились чаем, а Иванов съел весь завтрак.

— Ну что, други мои? — после плотного завтрака настроение Иванова улучшилось, и он решил пошутить. — Наверное, больше я вас к девчонкам не отпущу. После них вы, как я погляжу, садитесь на диету, чем нарушаете неписанный лётный закон: «Сон и питание — основы летания!».

Ващенка и Костин хмуро покосились на своего командира, не оценив затасканной шутки.

— Ну да! — озадачено произнёс Иванов. — Похоже, что эти «вампирши» у вас не только здоровье высосали, но и чувство юмора тоже.

— Ничего они не высосали, — без настроения ответил Костин. — Водка плохая.

— А вас в школе не учили, что водки хорошей не бывает? — Иванов серьёзно поглядел на подчинённых. — Меру надо знать!

— Ладно, Саня, — попросил Ващенка. — Нам и так хреново. Кончай нас «лечить».

— Вечером договорим! — Иванов многообещающе посмотрел на подчинённых. — А сейчас — по рабочим местам! И не усните там!

Костин с понурым видом отправился готовить к вылету свой вертолёт — ему предстояло целый день болтаться в воздухе. А Иванов с Ващенкой после общего построения решили помочь Мельничуку проводить регламентные работы на своей машине. Но Иванова вызвали к командиру полка.

Не ожидая ничего хорошего после своей вчерашней выходки, Иванов вошёл в лётный класс, где уже сидело всё командование полка и командир эскадрильи.

— Здравия желаю! — бодро поздоровался Иванов с присутствующими. Затем, соблюдая Устав, обратился к командиру полка:

— Товарищ полковник, майор Иванов по вашему приказанию прибыл.

— Проходи, — указал рукой командир на место ближе к столам, за которыми сидело начальство.

— Майор Иванов, вы знаете, зачем вас пригласили? — задал вопрос начальник штаба.

— Догадываюсь, — ответил Иванов, глядя на стену прямо перед собой.

— Вы понимаете, что вопрос очень серьёзный?

— Понимаю, — Иванов посмотрел начальнику штаба в глаза. — От ответственности никогда не бегал.

С разрешения командира полка слово взял замполит. Его пятиминутное выступление содержало много общих фраз типа: «всегда нарушал…», «безответственно относился…», «проявляет грубость и невоспитанность…». Закончил речь Косачаный так:

— Майор Иванов может позволить себе при подчинённых пререкаться с начальниками, оскорблять вышестоящих командиров! Вчера при мне и в присутствии всего звена Иванов самым наглым образом унизил честь и достоинство командира эскадрильи. Такое поведение не достойно звания офицера! Он разлагает дисциплину и подчинённых. Он подрывает все армейские устои. Для него даже Президент и наше правительство — не авторитет! Он ведёт вредные разговоры с людьми, сочиняет и поёт ненужные песенки. Это вместо воспитания подчинённых в духе патриотизма и любви к Родине! Сам ходит в «самоволки» и поощряет к этому их. Дай ему волю — он ещё не то натворит! В звене — бардак! Постоянные пьянки и игры в карты!

Наступила тяжёлая пауза, которую прервал командир полка вопросом:

— Вам стали тяжелы майорские погоны?

— Никак нет, — Иванов продолжал смотреть в стену.

— Так почему же вы — старший офицер, командир — подрываете дисциплину и ведёте себя хуже любого безответственного лейтенанта? За месяц мне уже надоело постоянно слышать вашу фамилию!

— Извините, — Иванов посмотрел в глаза командиру полка. — От подполковника Косачаного?

— И не только от него. — Командир отвёл взгляд и после короткой паузы бросил с раздражением:

— Все виноваты, кроме вас самого. Это плохая черта! А что у вас в звене?

— Звено всегда готово выполнить любое задание. Лётчики обучаются прямо при выполнении боевых задач. Неопытных на сложные операции одних не отпускаю. Потерь в звене нет. Срывов боевых вылетов по вине лётного состава тоже нет.

— Прямо отличники! — воскликнул замполит. — Уже «отличились»! Комиссий и прокуроров нам только тут не хватало!

Командир полка бросил тяжёлый взгляд на Косачаного, и тот замолчал. Затем командир посмотрел на Иванова.

— Летает твоё звено нормально, — переходя на «ты», сказал командир. Но мне докладывают, что твои люди пьют и бегают по ночам неизвестно где.

— Он и сам сегодня ночью отсутствовал, — добавил командир эскадрильи.

— Вот видите! — воскликнул замполит.

— Почему ты покинул расположение без разрешения? — тон командира полка стал жёстче.

Понимая, что неприятности только начинаются, Иванов ответил:

— Вчера вечером после разговора в расположении звена с подполковником Косачаным я пошёл искать своего лётчика-штурмана, потому что сам отпустил его. Но отпустил по известному адресу. Там проживает его девушка, и отношения у них серьёзные. Добрался до её дома я только во втором часу ночи. Поэтому не стал тревожить до утра и вернулся в расположение. То, что я не собирался никуда уходить, может подтвердить подполковник Косачаный. Когда он пришёл в звено, я уже спал.

— Одетым, — подтвердил замполит. — А все остальные в карты «резались».

— Играют не только в моём звене, — ответил Иванов.

— Опять ты на других показываешь! — взвился Косачаный. — Умей отвечать за себя!

— Отвечать готов. А пьют и играют везде…

— Моё мнение, — обратился замполит к командиру полка, — направить в его часть характеристику с выводом о несоответствии занимаемой должности. И пусть там с ним разбираются!

— Разрешите? — обратился к командиру начальник штаба полка подполковник Гриневский.

— Говорите, Николай Иванович, — кивнул командир.

— Анатолий Иванович, — обратился Гриневский к командиру эскадрильи, — насколько мне известно, вы раньше служили с Ивановым?

— Да, в одной части чуть больше года, — подтвердил комэск.

— Скажите, Анатолий Иванович, — продолжил Гриневский, — как характеризовался по службе Иванов тогда?

— Неплохо, — после некоторой паузы ответил комэск.

Начальник штаба обвёл глазами всех присутствующих, достал из лежащей перед ним папки верхний листок и, заглядывая в него, прочитал:

— Иванов три года назад, летая в сложнейших условиях Камчатки, получил квалификацию «Военного лётчика первого класса». В двадцать семь лет он уже командовал звеном и характеризовался по службе только положительно. В двадцать восемь — Иванову присвоено воинское звание «майор». За Афганистан Иванов награждён орденом Красной Звезды и орденом «За Службу Родине». От Афганского Правительства Иванов награждён афганским орденом Звезды. Кстати, в тот период Иванову предложили Академию. После Афганистана от предоставленной возможности поступления в Академию он отказался. Ещё одним орденом Красной Звезды майор Иванов награждён за проведение спасательной операции на Курилах. От следующей предложенной возможности поступления в академию Иванов тоже отказался. Также майор Иванов имеет ряд медалей. Из них такие, как «За отличие в воинской службе первой степени».

Гриневский снова обвёл взглядом всех присутствующих и продолжил:

— Кто, уважаемые товарищи, здесь может похвалиться подобными наградами?

И добавил, посмотрев на командира полка:

— Кроме командира, конечно.

— Николай Иванович, не скромничайте, — ответил командир. — У Вас наград не меньше моего.

Иванов посмотрел на сидящих за столом. По растерянному выражению лица Косачаного он понял, что информацию об орденах замполит слышит впервые. «Знать надо свой личный состав», — со слабеньким чувством удовлетворения подумал Иванов.

Глядя на Иванова, все молчали, поэтому снова заговорил начальник штаба:

— То, что характер у майора Иванова «не сахар», все присутствующие знают. Но он лётчик — от Бога! И лидер, на которого равняются, за которым идут люди. И в звене у него дела не хуже, чем у других. Поверьте, — начальник штаба задержал взгляд на замполите, — я не огульно защищаю Иванова. Факты говорят за себя. Экипажу майора Иванова можно доверить любое самое сложное задание. И любой из нас чувствует себя спокойнее, когда ведомыми у него — парни из звена Иванова.

Гриневский сделал паузу, посмотрел на стоящего перед столом офицера, и продолжил:

— У Александра Ивановича есть недостатки: иногда он бывает излишне горяч, не боится начальства. Поэтому до сих пор и ходит в майорах. Других недостатков за Ивановым не знаю. Кстати, в качестве справки: командиром экипажа в Афганистане у Иванова был небезызвестный нам всем, теперь уже полковник, лётчик-снайпер и заслуженный лётчик России Болышев Николай Константинович. Под его началом Иванов прошёл хорошую школу. Командир подтвердит мои слова, — Гриневский посмотрел на командира полка, — об Иванове полковник Болышев говорит, что лучшего лётчика-штурмана у него не было ни до, ни после. И тот случай, после которого весь экипаж был награждён афганским орденом Звезды, а Болышев получил ещё и орден Красного Знамени, а Иванов орден Красной Звезды, — говорит о многом.

— А что это за случай? — задал вопрос заместитель командира полка по лётной подготовке.

— Пусть Иванов сам расскажет? — Гриневский посмотрел на командира полка.

— Расскажи всем, — кивнул тот Иванову.

— Мы тогда, выполнив задание, возвращались в Кабул пустыми, — начал без вступления Иванов. — Вдруг на нашей частоте позывные «SOS» и просьба о помощи. Упал самолёт. Координаты передают в нашем районе. По команде Болышева включаю поисковый радиокомпас, сделал расчёты, — совсем близко получается. Доложили в эфир, что идём на помощь. Связался с упавшим экипажем, оказывается афганский «Ан-26» сбит ракетой «земля — воздух», все пока живы: и экипаж, и пассажиры. Но «душманы» уже близко. Это потом мы узнали, что на борту самолёта везли какого-то министра со свитой. А тогда мы просто спасали людей.

Подходим на высоте трёх тысяч метров, видим, что в котловине между сопок лежит самолёт. Сверху показалось, что совсем целый. Удачно посадили. Но со стороны одной из сопок к самолёту спускаются люди — человек двадцать. Километра полтора им ещё оставалось. «Успеем», — говорит майор Болышев и кидает вертолёт с креном градусов в семьдесят в стремительное снижение, скорее — падение. Вертикальная скорость максимально возможная — двадцать пять метров в секунду. Отстреливаем тепловые ракеты-ловушки, борттехник у носового пулемёта, я приготовил автомат и гранаты. Тут с земли в нас и полетело! Казалось, что я даже разглядел пули в полёте. Одна ракета взорвалась выше — сработала ловушка. Мы падали с левым креном, поэтому земли я не видел, зато взрыв ракеты наблюдал. Зашли на посадку носом к сопке, с которой к нам бежали «духи». Болышев дал залп ракетами. «Духи» залегли. Мы сели рядом с упавшим самолётом. Борттехник — к грузовой двери, принимать людей, я — на его место за пулемёт. Пострелял немного, скорее для острастки — далековато для прицельной стрельбы. Но «духи» снова залегли. Болышев посадил вертолёт так, чтобы прикрыть корпусом самолёта от огня «душманов» пассажиров, бегущих к вертолёту. Самолёт лежит на брюхе, наклонившись на правое крыло, двигатели оторваны. Очагов дыма и огня не наблюдаем. Взяли на борт семнадцать человек, командир оторвал машину, развернул на сто восемьдесят градусов и с разгоном скорости — в набор высоты подальше от «духов». Тут по обшивке и застучало! Попали гады! Земля, вот она, прямо под носом. Думал, что воткнёмся в камни. Но движки вытянули. Правда, подозрительная вибрация началась. Лезем вверх и молимся, чтобы у «душманов» на сопках пулемёты не стояли. Вдобавок ко всему ещё одна беда — закончились тепловые ловушки. А ракету в двигатель ой как не хочется! И тут, на наше счастье, сверху на встречном курсе пара «двадцатьчетвёрок» падает — нам на помощь! Такой радости я ещё никогда в жизни не испытывал. «Ребята, — кричу в эфир, — вы вовремя!». Передал им координаты цели, и «двадцатьчетвёрки» пошли в атаку, приняв весь огонь на себя. Из семнадцати пассажиров довезли четырнадцать. Троих при взлёте тогда сразу наповал, прямо в вертолёте, одного ранило. К счастью министр не пострадал. Хвостовая балка у вертолёта и грузовые створки — как решето. Лопасти несущего винта почти все повреждены. Как только долетели? Болышев тогда вышел, обнял вертолёт как друга и говорит: «Спасибо тебе!». Наш экипаж весь цел. У сбитого афганского экипажа борттехник при аварийной посадке сломал ногу. Потом оказалось, что командир афганского экипажа чей-то там родственник. Видимо, поэтому афганские «Звёзды» нам вручили быстро. На церемонии награждения во Дворце Правительста присутствовали и спасённый министр, и командир афганского экипажа. Все обнимали Болышева, благодарили за спасение, клялись в вечной дружбе. Где-то через пару месяцев мы получили ордена и от своих: командиру — «Красное Знамя», нам с борттехником — по «Звёздочке».

Когда Иванов закончил рассказ, около минуты все присутствующие хранили молчание. Первым заговорил подполковник Гриневский:

— Предлагаю снять вопрос о несоответствии майора Иванова Александра Николаевича занимаемой должности.

— Добрый вы, Николай Иванович, — подал голос Косачаный. — А послушали бы, что Иванов вчера «выкинул» по отношению к командиру эскадрильи.

— И что же? — Гриневский жёстко смотрел на замполита.

— А пусть он сам и расскажет, — предложил Косачаный.

Все в ожидании смотрели на Иванова. Он молчал.

— Рассказывай, майор, — приказал командир полка.

— Пусть подполковник Косачаный уточнит, что имеет в виду, — ответил Иванов.

— Оскорбление, нанесённое вышестоящему начальнику! — воскликнул замполит.

— Я никого не оскорблял, — спокойно сказал Иванов.

— А как же тогда это называется? — не унимался Косачаный.

— Хватит пререкаться, Иванов! — сухо сказал командир полка. — Давай начистоту, что произошло?

— Я вчера только задал вопрос Анатолию Ивановичу.

— Какой?

— Я спросил, чем его сделал отец? И всё.

— Глупость какая! — с раздражением бросил командир. — Чем, кроме хера, его мог сделать отец? Или ты, Иванов, сомневаешься?

— И Анатолий Иванович сказал почти то же самое. — Иванов невинно посмотрел на покрывающегося краской стыда комэска. — А я, в свою очередь, сказал, что мой отец меня сделал человеком.

Мёртвая тишина, установившаяся после ответа Иванова, сменилась вначале лёгким смешком, затем взорвалась громким смехом. Смеялись почти все присутствующие во главе с командиром полка. Лишь Анатолий Иванович краснел всё больше.

Иванов решил воспользоваться моментом и обратился к полковому командиру:

— Товарищ полковник, я готов принести свои извинения Анатолию Ивановичу за не вовремя заданный вопрос.

— Так говоришь «человеком»? — всё ещё смеясь, повторил командир и махнул рукой. — Иди, Иванов, подожди за дверью.

После десяти минутного гуляния в коридоре, Иванов был снова вызван в класс. Офицеры уже расходились.

— Ну ты даёшь! — сказал ему с улыбкой, проходя мимо, один из заместителей.

По недовольному лицу замполита Иванов определил, что «тучи разошлись».

— Проходи, Иванов, присаживайся, — пригласил командир полка.

Подождав, пока за последним из выходящих закроется дверь, седой полковник закурил и стал молча смотреть на Иванова, думая о чём-то. Иванов был готов выслушать новый разнос или лекцию о воинской дисциплине, но к следующему вопросу, вернее, к тону, каким командир полка задал этот вопрос, Иванов был не готов.

— Что с тобой творится, Александр? — Вопрос прозвучал по-отечески тепло. Иванов не знал, как отвечать. Видимо, уловив в его взгляде растерянность, командир, не дожидаясь ответа, сказал:

— Я ведь хорошо знаю Николая Константиновича Болышева. Мы с ним друзья ещё с лейтенантов. И жёны наши дружат.

Иванов хорошо помнил свою первую встречу с Болышевым. В восемьдесят седьмом в Афганистане старший лейтенант Иванов исполнял обязанности штурмана звена, когда на должность командира звена, вместо убывшего в Союз, прибыл капитан Болышев. Бывалый вояка и опытный лётчик, орденоносец — это была его вторая командировка в Афганистан — сразу вызвал у подчинённых чувство уважения своей манерой держаться с начальством и подчинёнными, умением доходчиво объяснить непонятное, своим железным спокойствием в самых сложных ситуациях, а самое главное — лётным мастерством. На него равнялись, его фразы цитировали многие лётчики и техники на аэродроме, начальство доверяло ему самые сложные задания. Первая встреча Иванова с Болышевым на стоянке возле вертолёта вылилась в конфликт из-за пустяка — сошлись два характера. Болышев мог об инциденте доложить начальству, и Иванову тогда бы не поздоровилось, но не стал этого делать. Начав вместе летать и поближе узнав друг друга, они крепко подружились, несмотря на разницу в возрасте в восемь лет. Почти полгода они летали в одном экипаже, и Иванов многому научился у своего командира. В тот же год капитан Болышев стал майором, подал рапорт в Академию. Тогда же за уничтожение «душманских» складов с боеприпасами в труднодоступных горных пещерах всё звено Болышева наградили орденами, а их командиру присвоили звание лётчик-снайпер.

Окончательно сблизил их один незабываемый полёт на заставу высоко в горах. «Душманы» во что бы то ни стало решили уничтожить эту нашу опорную точку, закрывающую «духам» подступы к дороге, проходящей далеко внизу. Заняв соседние вершины, «духи» стали методично «выкуривать» наших солдат. Паре вертолётов под командованием Болышева была поставлена задача на эвакуацию маленького гарнизона. Застава постоянно находилась под прицельным огнём с соседних вершин, занятых противником, и подавить «душманские» огневые точки никак не удавалось. Первую пару вертолётов «душманы» уничтожили ещё при подлёте к цели. Вторая пара, сопровождаемая вертолётами «Ми-24», была уничтожена при заходе на посадку. Пара Болышева была уже третьей попыткой. Перед этим наша артиллерия отработала по вершинам, занятым противником, затем их «проутюжили» штурмовики «Су-25». Но всё равно, при подходе к цели в ведомый вертолёт попала ракета, запущенная «духами» с одной из сопок. Иванов видел, как горящая машина врезается в склон горы. «Ребята, прощайте!» — в последнюю секунду успел крикнуть в эфир командир сбитого экипажа — однокашник Иванова по училищу. Пара вертолётов сопровождения накрыла неуправляемыми ракетами место пуска зенитной ракеты. Но с другой вершины по вертолётам били пулемёты. «Двадцатьчетвёрки» после первой атаки ушли в вираж и около двух минут не могли прикрывать обстреливаемый одинокий «Ми-8». В это время Болышев спокойно, не обращая внимания на пули и снаряды, завёл свой вертолёт на посадку к заставе. Площадка оказалась настолько мала, что едва уместила три колеса винтокрылой машины. Уже в паре метров впереди начинался край почти отвесного ущелья глубиной около тысячи метров. На той стороне, куда доставал глаз, простиралась долина из горных вершин. Справа и слева — вершины, занятые противником, откуда, несмотря на атаки «двадцатьчетвёрок», всё ещё вёлся прицельный огонь, по представляющему замечательную мишень, неподвижно сидящему вертолёту. «Ми-8» по расчётам мог взять только четырнадцать человек. Каждый вертолётчик знает, что перегруз в горах — верная смерть. Лопасти несущего винта просто не смогут ухватить разряжённый воздух, и машина провалится вниз при попытке взлёта. Вертикальное падение чревато попаданием в режим «вихревого кольца», когда даже в плотном воздухе на малой высоте падение тяжелогружёной машины уже не остановить. А к одинокому вертолёту, как к последней надежде на спасение, подтянулись двадцать два человека, будто вышедшие с того света: ободранные, худые, грязные, в порванной одежде, в окровавленных бинтах. Все были ранены, причём некоторые по нескольку раз. Солдаты смотрели на экипаж с уверенностью, что свои их здесь не бросят. Решение оставалось за Болышевым, и принять это решение обстановка требовала очень быстро. Похоже, что командир его в тот момент уже принял. Болышев посмотрел вначале на своего «правака», ожидая его согласия, затем на борттехника. Оба молча кивнули, поняв без слов, что решил их командир.

— Скажи, чтобы всё лишнее, даже оружие, оставили на земле! — приказал Болышев борттехнику. В этот момент в бронещиток его блистера ударила пуля, но Болышев не отреагировал.

— Быстрее все в вертолёт! — прокричал он подошедшим, сквозь шум работающих двигателей.

— Всё лишнее — на землю! — приказал им из проёма двери борттехник.

Через тридцать секунд за последним раненым захлопнулась дверь, и Болышев попытался оторвать колёса от земли. Солдаты сидели и лежали в грузовой кабине очень плотно, не оставив ни одного свободного местечка. Оружие и убитых товарищей они оставили на заставе. Винтокрылая машина с трудом оторвалась от грунта и поднялась на несколько сантиметров, затем, не слушаясь управления, тяжело осела обратно на площадку. Перегруз и разряжённый на высоте воздух делали своё дело. Оставался только один шанс. Один из тысячи. Но другого не было. Болышев посмотрел в глаза Иванову.

— Давай, Коля! — сказал Иванов и крепче взялся за управление.

Теорию такого взлёта не проходили даже в училище. Но опытные лётчики при полёте в горах просчитывали эту возможность. Сколько раз вертолётчики бурно обсуждали, спорили о степени риска такого «прыжка» в пропасть на больших горных высотах с перегрузом. И вот теперь обстановка не оставляла экипажу Болышева ничего другого. Один шанс из тысячи, но всё-таки — шанс!

Болышев плавно потянул рычаг «шаг газа» вверх и толкнул ручку управления от себя. Винтокрылая машина, приподняв хвост, нехотя перевалила край ущелья и сорвалась в бездну. В первое мгновение Иванов испытал чувство близкое к невесомости. Чувства страха он не испытывал. Страх остался там — на вершине. Падали секунд двадцать. В это время Иванов внимательно следил по приборам за вертикальной скоростью и оборотами несущего винта. При достижении путевой скорости в 180 км/ч, Болышев, взяв ручку управления на себя, снизил вертикальную скорость падения. От набегающего потока стал набирать лишние и такие нужные обороты несущий винт. Теперь настал момент плавного увеличения мощности двигателей и перехода в горизонтальный полёт. И вертолёт как бы нехотя, но вышел из вертикального падения на малой высоте. «Душманы» не обстреливали падающую машину, а когда она вышла из падения, из-за большого удаления вести огонь уже не имело смысла.

До аэродрома добрались благополучно. Вечером всем экипажем напились до беспамятства. На следующий день Иванов заметил седую прядь на тёмной шевелюре своего командира.

Странно, но за тот полёт экипаж Болышева начальство наградами не удостоило. Болышев ещё сказал тогда, что в России ордена дают за любовь к начальству.

За нелёгкий год Иванов узнал Болышева как разностороннего человека, смелого лётчика и умного начальника. Его командир любил стихи и женщин, но никогда не садился играть в карты, любил хорошие коньяки и вина, но никогда не напивался, до отчаяния смелый в бою, Болышев с начальством умел быть дипломатом. И начальство любило Болышева. Прямо пропорционально этой любви шло и продвижение Болышева по службе. Иванов так и не смог научиться у своего командира дипломатии в отношениях с начальством. И поэтому дошёл — до чего дошёл. А полковник Болышев преуспел в этой науке и уже занимал в Москве в штабе кресло инспектора армейской авиации. Занимал заслуженно. У Иванова хранилась фотография своего бывшего командира, на которой Болышев запечатлён при полном параде. Только одних орденов Иванов насчитал семь. И штук пятнадцать медалей. Конечно, Иванову не стоит гневить судьбу, и ему, как орденоносцу, после Афганистана тоже предложили учёбу в Академии в Москве, но Иванов хотел летать, а не заниматься штабной работой. По возвращении из Афганистана Иванов по приглашению своего бывшего командира заехал к нему в гости, где познакомился семьёй. Жена — яркая женщина, работала в военторге на руководящей должности. Сын учился в школе. Семья Болышевых Иванову понравилась. Его оставили ночевать, и ночью Иванов написал стихотворение, которое посвятил им:

Через два года после Афгана они вновь встретились уже в Дальневосточном полку, где капитан Иванов служил на должности командира экипажа и куда слушатель Академии подполковник Болышев прибыл на стажировку. Встретились как родные братья. Болышев влетел в комнату Иванова в общежитии поздно вечером, прямо с самолёта. Они обнялись под взглядами ничего не понимающих соседей по комнате и потом всю ночь проболтали, вспоминая Афганистан.

— Ты мужик! — говорил Иванову Болышев, показывая большой палец левой руки, потому что в правой держал стакан с водкой. — Зря ты, Саня, отказался от Академии. Такие, как ты, очень нужны армии. Кто её из дерьма поднимать будет? Я один не справлюсь. Тебе обязательно надо учиться в Москве. А дальше я тебе помогу. Ведь мы с тобой, Саня, — одна семья! — Болышев крепко обнимал Иванова, и они вспоминали полёты в Афганских горах.

На аэродроме многих удивляло, что Иванов обращался к знаменитому подполковнику из Москвы просто «Коля», а Болышев называл Иванова «Саней». Но вскоре все привыкли, тем более, когда узнали про их афганское прошлое.

Когда закончился срок стажировки Болышева, Иванов провожал его до самолёта с чувством, что улетает близкий и родной человек. Иванов молчал, не находя подходящих слов. Расставания ему никогда не удавались. Болышев тогда сказал:

— Я ещё точно не знаю, куда попаду после учёбы, но ты имей в виду, что двери моего дома для тебя всегда открыты! На всякий случай запиши адрес моих родителей. Через них всегда узнаешь, где я.

— Они у тебя не переезжали?

— Нет. Всё там же.

— Тогда у меня есть их адрес. Ты мне давал его в Афгане.

— Да. Помню.

Самолёт уже запускал двигатели. Они обнялись.

— Саня! — будто вспомнив что-то, Болышев обернулся и, уже подойдя к самолёту, прокричал:

— Запомни: лучшего «правака» у меня никогда не было!

С тех пор они не виделись. Иванов знал о назначениях Болышева, но никогда не звонил, не надоедал поздравлениями и не напоминал о себе.

— Николай Константинович всегда очень хорошо о тебе отзывается, — оторвал Иванова от воспоминаний прозвучавший голос командира полка.

— А когда вы с ним виделись? — поинтересовался Иванов.

— В прошлом году на сборах. Болышев руководил этими сборами. Как примеры часто приводил случаи из афганского опыта. Называл твою фамилию. Она у тебя не из редких. Ивановых на Руси много. Поэтому я тебя с Болышевым вначале никак не связывал. А начальник штаба не поленился — почитал твоё личное дело, сделал запрос в Москву. Всё сошлось. Да, многое мне поведал Николай Константинович про ваши приключения! Ведь из скольких ситуаций вы тогда просто чудом живыми выходили! А тебя он хвалил. Жалел только, что ты в Академию не пошёл.

Командир полка затушил сигарету, встал, подошёл к открытому окну и посмотрел на улицу.

— Как он там? Как у него дела? — нарушил молчание Иванов.

— Да вроде всё нормально, — командир снова сел на своё место. — Болышев ещё генералом станет!

— Дай Бог! Умный мужик.

— А ты можешь позвонить ему, — неожиданно предложил командир полка. — Отсюда прямая связь с Управлением. Я каждый день ему докладываю.

— И что я скажу? «Дядя Коля, помоги»?

— Будешь звонить? — после короткой паузы спросил командир.

— Нет. Когда сами будете разговаривать с Николаем Константиновичем, передайте от меня привет. Скажите, что всё у меня нормально.

— Который раз удивляешь ты меня, Александр! — в голосе командира полка послышалось раздражение. — Вот, все люди как люди. Другой бы на твоём месте трубку телефона оборвал! Ты пойми, что во власти Болышева может быть сейчас вся дальнейшая твоя судьба. Так тебе этого не надо! А что, позволь спросить, тебе надо? Голову хочешь себе свернуть? Погибнуть героем? Это тебе надо? — На последних словах командир сорвался на крик и замолчал. Иванов тоже молчал.

— Так что, всё-таки, с тобой творится? — уже успокоившись, спросил командир.

Иванов не знал ответа. И поэтому он не отвечал.

— Может, тебе жениться надо? — после продолжительной паузы предложил командир. — Обзаведёшься семьёй, ребятишками. Хоть за них станешь беспокоиться. Вот и появится смысл жизни.

Иванов посмотрел в лицо командира полка и сделал вывод, что этот седой человек понимает, пожалуй, гораздо больше, чем говорит. И на вид он совсем нестарый, просто за его спиной и Афган, и Таджикистан, вот теперь ещё и Чечня. Потому и украсила его красивую голову ранняя седина.

— У вас сколько детей? — тихо спросил Иванов.

— Двое. Но они уже взрослые. Дочь на втором курсе института, а сын в следующем году школу заканчивает. Вот погляди, — седой полковник достал из кармана куртки фотографию, и Иванов почувствовал, что разговаривает с обыкновенным человеком, отцом семейства, который очень любит своих близких.

— Вот это мои: жена Галина, дочь Светлана и сын Павел. — В голосе командира полка послышались нотки отцовской нежности и гордости за своих детей.

Иванов взял протянутую фотографию. Жена командира выглядела обыкновенной женщиной, дочь смотрелась ярче, а сын обещал стать в скором времени довольно крепким парнем.

— Замечательная у Вас семья! — Иванов возвратил фотографию. — Сын — богатырь, а дочь — просто красавица!

Судя по всему, командиру полка понравился ответ. Он тепло улыбнулся и спрятал фотографию обратно в карман. Затем глаза его снова стали серьёзными.

— У меня на столе лежит рапорт командира эскадрильи с просьбой досрочно откомандировать тебя обратно в часть. Мнение замполита ты слышал. Что прикажешь с тобой делать? — полковник посмотрел на подчинённого. — Чего молчишь?

— Вам решать, — ответил Иванов.

— А тебе твоя судьба безразлична?

Иванов промолчал. Он чувствовал, как тяжёлая усталость снова ложится камнем на душу. Он устал и больше не хотел кому-то что-то снова доказывать. Хотелось покоя, хотя бы на несколько дней. Уехать, улететь, спрятаться, переменить обстановку. Куда-нибудь, только подальше от войны.

Командир снова поднялся, отошёл к окну. Закурил.

— Нелегко с тобой говорить. Закрылся ты стенкой. — Полковник стоял к Иванову спиной и глядел в окно. — Я постарше тебя и повидал немножко больше, но никак не пойму, откуда у тебя такое равнодушие к жизни? К себе?.. Внешне ты аккуратист, а вот изнутри… Волк. Волк-одиночка.

— Надоело всё, — тихо произнёс Иванов. — Устал я так жить. Душа болит.

— Летать устал? — командир повернулся к Иванову.

— Летать я хочу. Не могу я больше на кровь, на жестокость людскую спокойно смотреть. Я ведь, когда в лётное училище шёл, мечтал о чистом небе, о романтике. Вера у меня тогда была в свою мечту, энергии — через край! А сейчас — только привычка. Привычка просыпаться по утрам, чистить зубы, привычка делать свою работу, привычка стрелять, привычка убивать. А душа светлого просит.

— У врачей это называется стрессом. А стрессы особенно любят нашего брата — лётчика. Ничего удивительного. Ты когда в отпуске был?

— Восемь месяцев назад.

— Профилакторий с санаторием я тебе предложить сейчас не могу. Но поменять обстановку на недельку-другую могу поспособствовать. Поедешь авианаводчиков учить? — неожиданно предложил командир.

— Куда? — не сразу понял Иванов.

— В Чечню. В действующие части. Там авианаводчиков очень не хватает. Готовят их прямо на позициях. Поможешь. А мы тут и с прокурорской комиссией как-нибудь разберёмся. И командир эскадрильи твой поостынет. Согласен?

— Но у меня нет опыта подготовки авианаводчиков.

— Зато им твой опыт лётчика очень пригодится. Решено, так и сделаем! — командир подошёл к столу и что-то написал на листе бумаги. — Начальник штаба подготовил проект приказа на майора Сергеева. Поедешь вместо него. Так даже лучше.

Иванов знал Сергеева, который занимал должность помощника штурмана полка. Нормальный мужик. Навряд ли тот горел желанием ехать в действующую пехоту. В другое время Иванов и сам бы с удовольствием уступил эту участь кому-нибудь другому. Но сейчас ответил:

— Я согласен.

— Приказ подпишу сегодня, — командир занял своё место за столом. — С завтрашнего дня ты прикомандировываешься к группе авианаводчиков подполковника Мирина. Она работает по юго-восточной группировке войск. Команда Мирина работает неплохо, но надо, чтобы работала лучше. Затем ты туда и едешь. Понятно?

— Понятно, — кивнул Иванов.

— На кого оставишь звено?

— На Фархеева.

— Подходит, — седой офицер посмотрел на Иванова, пряча довольную улыбку в уголках губ. — Так что, Александр, собирай чемодан, и завтра с утра я сам отвезу тебя к Мирину. Там всё запоминай и учись сам. Нам здесь твой опыт тоже пригодится.

— Одна просьба, товарищ полковник.

— Валяй, — добродушно разрешил командир.

— Позвольте мне с Ващенкой сегодня вечером убыть до утра в город?

Командир полка поднял на Иванова уставшие глаза:

— Вначале оформи командировку, проверь дела и сдай звено капитану Фархееву. А завтра ровно в девять ноль-ноль чтобы стоял у вертолёта с чемоданом.

— Понял, командир, — ответил Иванов по-лётному.

— Ну, иди, — вместо прощания произнёс седой полковник.

Товарищеский ужин организовали в расположении. Здесь же, прямо за столом, Иванов передал полномочия командира звена на время своего отсутствия капитану Фархееву.

— Не хулиганьте тут без меня! — полушутя, предупредил всех присутствующих Иванов.

— Командир, — задал вопрос Костин, — а если мы прилетим туда, где ты будешь работать, как нам узнать друг друга?

— Мне-то проще, — ответил Иванов, — я как бортовые номера наших «восьмёрок» увижу — сразу пойму, что это мои орлы прилетели. А вот как вам меня узнать?

— А ты сам выбери себе позывной, — посоветовал Фархеев. — Например, «Иван».

— А что? — согласился Иванов. — По-моему, нормально — «Иван».

— Давай, командир! — поддержали все присутствующие. — Выходи в эфир позывным «Иван». «Иван» для чеченцев — это все русские. Подходит!

Сделав всё, как велел командир полка, и посидев со звеном за ужином ещё какое-то время, Иванов вместе с Ващенкой отправился в город к Мишке Ковалёву.

— Знаешь, Андрей, — признался Иванов своему «праваку», — когда я сейчас сидел с ребятами за столом, то вдруг понял, что не хочу их бросать. Даже на неделю.

— Саня, неделя пролетит быстро. Не успеешь соскучиться, — успокоил Ващенка. — Мы тебя ждать будем. А смена обстановки тебе сейчас очень нужна. Для здоровья, опять же, полезно.

— У меня и так вся жизнь — сплошная смена обстановки.

— И ты неплохо сохранился. И внукам будет что рассказать.

— Если я доживу до них.

— А торопиться не надо. — Ващенка без улыбки посмотрел на своего командира. — Я, Саня, вывел одну формулу: не спеши жить, а то — не успеешь!

— Это точно подмечено, — похвалил Иванов. — Иногда ты бываешь похожим на умного.

— Как говорит мой командир звена, расту над собой, — не обиделся Ващенка.

Несмотря на поздний час, Ковалёва не оказалось дома. Не сговариваясь, друзья решили искать его у Иринки.

Летние сумерки уже сгущались, и во многих окнах домов зажёгся свет, когда Иванов и Ващенка подошли к калитке у дома Анны Семёновны. На ступеньках крыльца сидели Марина с Тамарой. Заметив лётчиков, девчата приветливо помахали им рукой. Парни ответили тем же.

— Вы, наверное, перед сном решили комаров покормить? — вместо приветствия высказал догадку Ващенка.

— Там Ковалёв с Ириной семейные проблемы решают, — указав на дом, довела информацию Марина.

— И давно?

— Минут двадцать, — ответила Марина, с громким шлепком убивая на ноге ниже коленки насосавшегося комара.

— Может, вмешаемся? — предложил Ващенка. — А то как бы чего не вышло. Иринка — баба темпераментная.

— Спокойно, — предупредила Марина. — Ничего и не выйдет. Иринке не впервой.

— И сколько нам тут торчать? — поинтересовался Ващенка.

— А сие уже зависит не от нас, — вступила в разговор до сих пор молчавшая Тамара.

— Предлагаю пройтись, — предложил Иванов. — Вечер чудесный! Чего сидеть?

Переглянувшись, девушки одновременно поднялись со ступенек.

— Ну, если вы приглашаете… — Тамара взяла Иванова под руку, и они первыми направились к калитке.

На пустынной улице Иванов и Тамара, подождали, когда к ним присоединятся Марина с Андреем, и пошли рядом. Иванов попытался поймать взгляд Тамары, но девушка, мягко держа его под руку, смотрела в сторону.

Некоторое время шли молча. Наконец Ващенка нарушил молчание:

— Не знаю, как вам, а мне сейчас хорошо!

— Признайся, Андрей, это, наверное, потому, что ты влюблён? — с улыбкой спросила Тамара.

Спорить Ващенка не стал, а, взглянув на Марину, нараспев произнёс:

— Может, мы принимаем за любовь что-то совсем другое, но сейчас эти глазки сводят меня с ума!

Марина радостно рассмеялась и прижалась к Андрею. Тот обнял её за талию.

— А есть ли она вообще — любовь? И что это такое? — неожиданно произнес Ващенка.

Марина погасила улыбку, сразу став серьёзной. Иванов хотел ответить на реплику Андрея, но услышал голос Тамары:

— Человек рождается и приходит на Землю для любви!

Иванов взглянул на свою спутницу и поймал её взгляд. Показалось, что в её глазах горел внутренний огонь.

— Ты действительно так считаешь? — спросил Иванов.

— А какая жизнь без любви? — воскликнула девушка. — Не жизнь — мучение! И работа тогда мучение. И всё остальное. Зачем тогда жить? Ведь это не честно — жить без любви! Это обман! Тогда ты занимаешь чьё-то место. Делаешь кого-то несчастным. Сам не понимаешь, зачем живёшь? Ведь без любви плохо всем. И другие её тоже ищут, ждут, надеются, что вот-вот она придёт.

Иванов молчал потрясённый. Как просто Тамара вывела формулу того, что мучило его после гибели Наташи. И как больно она ударила.

В разговор вступил Ващенка:

— Может, за любовь мы принимаем нечто другое? Например, инстинкты: мужчине необходима женщина, женщине — мужчина. Это как дышать, пить, есть. Или страсть. Или закон продолжения рода в конце концов.

— Знаешь, Андрюша, — с какой-то внутренней убеждённостью произнесла Тамара, — то, что мы говорим о любви, уже доказывает, что она есть. Не нужно метаться в поисках её — нужно верить. И она придёт. Но когда она придёт, нужно суметь быть достойным этого чистого и светлого чувства, чтобы не загасить её нежное пламя. И тогда она разгорится, как костёр! — Тамара смело взглянула в широко раскрытые глаза Иванова.

Иванов остановился, переосмысливая услышанное. Тамара его любит! В этом она только что призналась при свидетелях. А он? А он — нет.

Немую паузу нарушила Марина:

— Давайте уже возвращаться.

За весь обратный путь до дома никто не проронил ни слова. Видимо, монолог Тамары задел всех за живое. Иванов шёл, словно под гипнозом, снова и снова обдумывая услышанное, и чувствовал, что с его стороны нечестно затягивать их отношения.

— Завтра я улетаю в командировку на неделю, — сообщил Иванов Тамаре уже во дворе дома.

— Давно ты об этом узнал? — спросила девушка, глядя прямо в глаза.

— Только сегодня.

— Ты сейчас останешься на ужин! Мы тебя не отпускаем.

— На ужин останусь, — решил Иванов.

Они подошли к дому и сели на ступеньки крыльца, потому что ссорящиеся ещё не закончили. Через открытое окно до случайных свидетелей доносились голоса из кухни.

— Ты меня ударил! Скотина! — громко восклицала Ирина.

— Не выдумывай, — спокойно отвечал Михаил.

— Ты даже признаться не можешь, что ударил женщину…

— Если бы я ударил, ты бы уже не стояла.

— Отстань от меня! Сколько раз тебе говорить? Всё… Между нами всё кончено!

— Ничего не кончено…

— Господи, да помогите мне кто-нибудь! Как тебе объяснять, чтобы ты отстал?

— Ты сейчас успокоишься, и мы пойдём ко мне. Хочешь воды?

— К тебе? Никогда!

— Воды дать?

— Не хочу.

— Ирка, знаешь, почему ты часто меняешь мужчин?

— И почему?

— Потому, что они прощают тебе твои измены. А я тебе за это буду бить «фейс»!

— И чего же ты пристал к такой гулящей?

— Да вот, пристал…

— Уйди отсюда!

— Успокойся!

— Уйди!

— Не уйду.

— Тогда уйду я! — с этими словами Ирина выскочила на улицу. Её раскрасневшееся лицо сохраняло следы слёз. Увидев на крыльце подруг, она запричитала:

— Представляете, он меня ударил!..

В дверях появился Михаил:

— Врёт, не бил я её.

— Помогите мне, выгоните его, — попросила Ирина, глядя то на подруг, то на Иванова с Ващенкой. Но все лишь отводили глаза, понимая, что встревать в ссору между влюблёнными — глупо.

— Хорошо… — бросила Ирина и пошла к калитке. Ковалёв, не попрощавшись ни с кем, ринулся за ней. Какое-то время на улице ещё были слышны их удаляющиеся голоса.

— Пошли к Ковалёву мириться, — предположила Марина. — Ведь любят друг друга, а без представлений не могут.

— А я рада за них, — произнесла Тамара.

— Два сапога пара! — усмехнулась Марина, входя в дом.

На стол хозяйки накрыли быстро.

— Предлагаю выпить! — с этого возгласа Ващенки начался прощальный ужин в доме Анны Семёновны. — Вино у девчат, как всегда — самое лучшее!

— Я чуть-чуть, — подсказал Иванов наполняющему бокалы товарищу.

— За тебя, командир! — поднял Ващенка свой бокал. — И чтобы ты скорее оказался снова с нами!

— За твоё возвращение, — подняла бокал Тамара.

— Саша, ты там долго не задерживайся, а то мы соскучимся, — попросила Марина.

— Не понял! — сразу возник Ващенка. — Это кто тут соскучится?

— Ладно! — засмеялся Иванов. — Это мне ревновать надо. На тебя, Андрюха, таких девчат оставляю!

Все звонко чокнулись бокалами и выпили.

— Ты сегодня останешься? — с надеждой в голосе, тихо спросила Тамара.

— Нет, — тихо ответил Иванов.

Утром на вертолётной стоянке в ожидании вылета Андрей сказал Иванову:

— Марина мне нравится. Но понимаешь, страсти нет. А она ко мне очень тянется. Правда, ещё ни разу не сказала, что любит. Может и любит? Но вижу и понимаю, что нужен я ей. Поэтому, наверное, не брошу. Будь она такой, как Ирка, проблемы не было бы. Если бы бросил, то долго не жалел бы.

— Что, совесть мучает?

— И это тоже. Что я, свинья неблагодарная?

— Знаешь, Андрей, Наташа мне сказала там, когда мы ночевали в госпитале, что это мы — мужики накладываем на женщину клеймо «гулящей», «непорядочной» своим отношением к ней. Ведь это правда, что когда нам плохо, женщина согревает нас не только телом, но и теплом своей души. А многие из нас потом в эту душу — с грязными ногами. Так что все мы мужики — свиньи непорядочные получаемся.

— А для меня, Саня, «непорядочная» — это когда гуляет замужняя. А свободная женщина имеет право делать всё, что захочет. А вот если уж решила выйти замуж, то уж тут-то будь добра… Кстати, я уважаю умных, свободных и смелых. Таких, как Маринка. Но с ними нелегко.

— Я понял тебя, Андрей: Иринка — из тех, с кем легко, а Маринка — из тех, с кем труднее.

— Правильно. А Тамара из тех, с кем очень трудно.

— Интересная философия.

— Да. Она понимает, что ты её не любишь, но добивается тебя. Очень настойчиво и расчётливо. Как считаешь, добьётся?

— Навряд ли. По-моему, тут всё зависит от совместимости и притяжения людей. Любит — не любит? Вот с Наташей мы почувствовали друг-друга с первой встречи. Мне её сейчас очень не хватает. Кстати, она меня не любила. Тоже просчитывала как вариант.

— Откуда знаешь? — не поверил Андрей.

— Сестра после похорон дала последнее Наташино письмо прочитать. Всю ночь над ним прорыдал, как баба.

— Вот так новость! Мы все были уверены, что Наташка в тебя влюблена по уши.

— Женщины — актрисы, — с грустью повторил Иванов слышанную от Тамары фразу. — Своего умеют добиваться.

— Ну, можно считать, что нам с тобой повезло встретить в жизни умных женщин. Что не так часто происходит, — после короткой паузы философски заметил Ващенка.

— Повезло, — со вздохом согласился Иванов. — Ну пока, Андрюха. Движки уже запускают…

— До встречи, командир! — Ващенка крепко пожал протянутую руку. Друзья обнялись.