"Герой нашего времени.ru" - читать интересную книгу автора (Бажанов Олег Иванович)

VI. Госпиталь

Его привезли в операционную прямо с самолета: беспокойство врачей вызывала распухшая порванная в двух местах правая нога. Он не успел рассмотреть госпиталь — из машины на носилках его внесли прямо в хирургическое отделение. Зато сразу же безошибочно определил, куда его доставили, по специфическому запаху операционной. Наркоз окутал зовущей пустотой…

Когда Иванов открыл глаза, стоял день. Он это понял, потому что кровать располагалась возле окна, шторы были отвешены, одна половина оконной рамы приоткрыта. Оттуда доносился шум проезжающих машин, и к запахам больничной палаты примешивались запахи летнего дня. «Значит, еще жив», — пришла первая мысль. Помня о боли, он осторожно осмотрел себя: левая рука в гипсе, обе ноги просматривались под простыней. Пока все шло хорошо. Иванов сжал и разжал пальцы правой руки: рука шевелилась, но воспринималась как чужая. Он пошевелил ступнями ног и вдруг, как удар током, почувствовал проскочившую боль в правой ноге от пятки до колена. Вместе с этим пришло ощущение боли во всем теле. Но такую боль можно было терпеть, если не шевелиться. Если болит, значит — живой.

— Очухался, летун? — спокойный голос донёсся справа. Медленно повернув голову, Иванов осмотрелся: ближайшим соседом был широкоплечий богатырь, полулежавший на кровати, опираясь на подушки.

— Очухался? — глядя на Иванова, богатырь повторил вопрос и, отложив книгу, обратился к кому-то:

— Позовите дежурную сестру.

В палате находилось еще четверо мужиков: двое лежавших и двое способных передвигаться на своих собственных ногах. Один из них скрылся за дверью, а другой подошел к кровати Иванова. Пора было подавать признаки жизни, и Иванов решил поздороваться:

— Ф-физкульт-привет, славяне!

— Привет, спортсмен! — мужики по-доброму улыбнулись. В этот момент в палату вошла симпатичная медсестра.

— Что тут у нас за радость? — полусерьезно поинтересовалась аккуратненькая «фея» во всем белом. Ходячий указал пальцем на Иванова.

— Вот мы и ожили! — обратилась она к Иванову таким тоном, которым говорят с грудным младенцем, когда тот начинает неожиданно сидеть.

— А он разговаривает, — сообщил большой сосед с кровати рядом. — Давай, поздоровайся с девушкой!

Иванов молча смотрел на сестру. Ему нравилась её внешность, нравилась снежная белизна её халата, весь её образ: такой мирный и чистый.

— Вы меня слышите? — «фея» присела на краешек кровати и, взяв его правую руку своими нежными прохладными пальцами, нащупала пульс.

— Вы меня слышите? — повторила «фея».

— Да, — Иванов решил отвечать коротко.

«Фея» внимательно посмотрела ему в глаза, и он отметил, что глаза у нее добрые и красивые. Достав из кармана градусник, она сунула его Иванову под мышку. Затем поднялась, чтобы уйти.

— Как Вас зовут? — спросил Иванов.

— Оксана, — девушка мило улыбнулась всей палате и выпорхнула в двери.

Ходячие несколько минут помечтали вслух по ее поводу, затем вернули свое внимание Иванову. Большой сосед представил всех присутствующих: два лежачих — лейтенанты внутренних войск, у одного — травма позвоночника, у другого проникающее ранение черепа; один из ходячих — командир роты мотострелков, имеет ранение груди, потерял одно легкое; второй ходячий — тыловик, не известно, как угодивший под снайперскую пулю, — ранение плеча; сам большой сосед — майор-десантник, контужен, потерял обе ступни.

— А имя у меня простое, — завершил знакомство сосед, — Виктор. Фамилия — Гутов.

— А я — Саня, — представился Иванов.

— Ну, вот и познакомились, — удовлетворенно подытожил сосед. — Как дела?

Видимо, он имел в виду состояние здоровья, и Иванов хотел было ответить, но не успел, так как в палату снова вошла уже знакомая медсестра со шприцем в руке.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовалась она, подойдя к кровати Иванова и забирая термометр.

— Нормально, — Иванов попытался изобразить на лице улыбку. Жаловаться такой девушке не хотелось. Она улыбнулась ему в ответ и, сделав инъекцию, не задерживаясь, снова выпорхнула в двери.

Лекарство подействовало почти мгновенно: боль стала притупляться и уходить вместе с сознанием. Иванов задремал.

Разбудил его звон посуды: это в палату лежачим принесли обед. Внезапно Иванов почувствовал приступ нестерпимого голода.

Умяв за обе щеки то, что положено по госпитальному пайку, он посмотрел на большого Виктора. Тот по-хозяйски, неторопливо приканчивал второе.

— Вить, ты этим наедаешься?

— Не-а, — не глядя на Иванова, ответил тот и засунул очередную порцию в рот.

— А как же ты тут выживаешь со своими размерами? — не отставал Иванов.

— А его Оксана подкармливает, — ответил за Виктора капитан — мотострелок.

— Угу, — промычал с полным ртом Виктор.

— А он своим главным размером не пользуется, — пошло пошутил тыловик. Виктор пропустил шутку мимо ушей. Иванов посмотрел по сторонам. Потом, глядя на жующего Виктора, спросил:

— А тут у вас нет еще одной свободной медсестры? Мне бы тоже лишняя порция не помешала.

— Есть, — сразу отозвался тыловик, — одна такая. Лидой зовут. Стерва-а! — произнёс с особым ударением на слове «стерва» Валера-тыловик.

— Не совсем понял.

— Познакомишься — поймёшь, — пообещал тыловик.

— Её все палаты терпеть не могут, — вступил в разговор мотострелок. — Сволочная баба. Ставит из себя невесть что. А там смотреть не на что. Одевается, правда… И вся в золоте ходит.

— Василий, ты не прав, интересная бабёнка, — вступился за неё тыловик. — Фигурка и ножки там — ничего! Да и на мордочку потянет, если б только не характер!

— Мужики, а она не замужем? — поинтересовался один из лежачих из другого конца палаты.

— Нет, — уверенно ответил тыловик.

— Так что ж ты, Валера, сам теряешься? — спросил для поддержания беседы Иванов.

— Да ну ее! Стерва!

— А он уже пробовал, — сообщил закончивший с обедом Виктор. — Отшила.

— Он об нее все своё «зубило» затупил, поэтому так и говорит, — добавил, ехидно хихикнув, мотострелок. — И по морде схлопотал.

После таких слов тихий смешок волной прошел по палате, фыркнули даже «лежачие». Лишь тыловик остался невозмутимым.

— Это, может быть, у тебя уже «тупое зубило», — огрызнулся он на шутку Василия. — А я еще молодой, опыта набираюсь. Как сказал великий поэт: «Опыт — сын ошибок трудных…»

— Сам ты — сын ошибок… трудных, — беззлобно повторил Василий. — За всю историю русской армии ты, наверное, единственный из начпродов, попавший под пулю. И единственный, получивший по морде от медсестры во всем отделении. А может быть, во всем госпитале. «Везунчик»!..

Василий был гораздо старше Валерия по возрасту. Иванову стало жаль непутёвого тыловика, и он решил прервать их перепалку:

— Нет, мужики, такая женщина мне каши не принесёт. А нормальной нет?

— Да они тут все нормальные, — заступился сразу за весь женский персонал госпиталя Виктор. — Все к нам с душой. Просто Валерка с поцелуями своими полез, вот и заработал. А так эта Лидка — ничего, может, только излишне требовательная: режимом дня всех достала.

— Ну, ладно. Спасибо за информацию, мужики. Поживём — увидим…

Так состоялось первое знакомство Иванова с госпиталем и с соседями по палате.

Через две недели он уже вставал и гулял по территории госпиталя, опираясь на тросточку. Он осматривал все местные достопримечательности, а вернувшись в палату, рассказывал всем лежачим о том, что сегодня творится за кирпичными стенами их отделения. Виктор садился на кровати и с вниманием ребенка, которому читают занимательную книжку с картинками, слушал эти рассказы. Чувствуя такой интерес, Иванов старался как можно красочнее описать увиденное. Иногда, чтобы было интереснее слушателям, он что-то добавлял от себя. Чаще остальных Виктор задавал такие вопросы:

— Сань, говорят, в терапевтическом отделении старшая сестра — красавица?

— У нас есть не хуже, — отвечал Иванов.

— А ты её видел?

— Видел, — как можно равнодушнее, говорил Александр.

— Ну и как?

— Нормальная.

— Ну, расскажи! Опиши её! — с нетерпением ребенка требовал Виктор.

Порой он действительно походил на большого ребенка: был прост в общении, всегда готов поделиться последним и всегда всех жалел. А вот жалости в отношении к себе не терпел.

Иванов описывал во всех подробностях, с личными комментариями, сестру из терапевтического. Наверное, у него неплохо получалось, натурально, потому что каждый раз во время таких рассказов со стороны лежачих лейтенантов доносились вздохи, а Виктор слушал, раскрыв рот.

— Да-а! — протягивал он, мечтательно улыбаясь, когда Иванов, наконец, умолкал. И, не давая тому опомниться, тут же спрашивал:

— А врачиху из ЛОР-отделения видал? Говорят — штучка!

И день за днем Иванов продолжал рассказывать всей палате «сказки». Ходячие понимали, для кого он это делает, поэтому никогда не спорили и не возражали, если даже Иванов начинал сильно привирать. Конечно, и Виктор догадывался, что кое-что Иванов приукрашивает, но каждый раз с нетерпением ждал новой истории.

Однажды не выдержал Василий. Когда Иванов закончил одно из очередных своих повествований, Василий, обращаясь ко всей палате, произнес:

— Да, слушайте вы его больше! Прошлый раз он про врачиху из кардиологии рассказывал, так был я там: совсем она не такая красивая, как он вам тут «вешает». И сиськи у неё совсем не такие большие.

— Чё, побежал-то, дед, приспичило на сиськи посмотреть? — ехидно поинтересовался тыловик.

— Тебя не спросил! — огрызнулся мотострелок.

— Просто ты, Василий, в женской красоте не разбираешься, — рассудительно сказал Виктор, — и не видишь женщину так, как видит её Саня. А Саня видит прекрасное и с нами делится. Вот ты бы смог так красиво рассказать о женщине?

— Да что я вам, журнал мод, что ли? — Василий замешкался, но тут же нашелся: — Я красиво могу про танк рассказать, про любое оружие.

— Про танк! — передразнил тыловик, скорчив рожу. — Ты ещё про роту в обороне нам расскажи. Ты когда последний раз с нормальной бабой был, Вася?

— Да ты, сопляк, ещё сиську мамкину сосал, когда я уже детей делал! — взорвался мотострелок. — И как роту в бой вести, знаю не понаслышке! А ты только выпустился из училища, где тебя воровать научили, погоны нацепил и считаешь себя офицером? Да вас, тыловиков, каждые два года расстреливать можно без суда! — Василий подошел вплотную к сидящему на кровати Валерке, и тот заметно спасовал под его напором.

— Ну-ка, петухи, потише! — спокойно, но властно вмешался Виктор, и Василий неохотно, но подчинился, оставив в покое притихшего тыловика.

Виктор уже больше месяца находился в этом госпитале, но когда он сможет встать на ноги, не знал никто. Ступни ему оторвало выстрелом из гранатомета под Самашками. За участие в той операции Виктора представили к ордену Красной Звезды. Теперь операции ему делали врачи. Одну он уже перенес. Стоял вопрос о второй. Ему обещали хорошие протезы и возможность ходить. Виктор очень на это надеялся.

Подружились Иванов и Виктор быстро. У них было много общего, и жизненные истории были схожи. Только Виктор был старше на пять лет и поступил в Рязанское военное училище, отслужив срочную в Воздушно-Десантных войсках, а Иванов поступил в летное училище после школы. Помотала их военная судьба по стране с востока до запада, бывали они в одних и тех же городах, «майоров» получили в один год. Только Виктору было тогда тридцать три года, а Иванову — двадцать восемь. Последняя должность Виктора — заместитель командира батальона, Иванова — командир звена вертолетов. Они много рассказывали друг другу о себе, но настоящая дружба началась с воспоминаний об Афганистане. Многим были схожи их судьбы.

— Ты женат? — однажды спросил Виктор.

— Разведен. А ты?

— И я тоже.

Виктор рассказал, как женился по любви. Потом родился долгожданный сын. Но не сложилась семейная жизнь — жена ушла после пяти лет совместной жизни.

— И мы прожили почти шесть лет.

— Она у меня хорошая, ты не думай, — говорил про свою бывшую половину Виктор. — Только городская, привыкла к той жизни, а тут мы всё кочевали по военным городкам без собственной квартиры. Тяжело было ей. А она у меня красивая. Запал на неё один проверяющий из столицы. И увёз. Я тогда в командировке был. Не удержал. Потом узнавал: вроде бы хорошо им там с сыном. Она ещё одного ребенка родила. — Виктор, задумавшись, замолчал.

— Ты матери писал? — спросил Иванов, желая сменить тему разговора.

— Что? — Виктор вышел из задумчивости. — О ранении не писал. Не могу правду написать. Мы с ней одни на свете. А вдруг с ней что? Тогда я совсем один останусь. Пишу, что жив-здоров. А вот когда на своих ногах приду, тогда всё и расскажу. А ты своей?

— Я только из Афганистана вернулся, и в тот год слегла моя мама. Сказались двадцать лет работы во вредном цеху. Вначале стаж зарабатывала, потом квартиру, потом деньги для сына, а на собственную жизнь времени не хватило. Весь отпуск я провёл у её постели. Хотел было уже тогда рапорт на увольнение из армии писать. Убедила она меня этого не делать. Крепилась, чтобы я не сильно переживал. Оставил я маму тогда на её сестру и уехал на Дальний Восток. Уезжал с мыслью, что переведусь служить поближе к Волгограду по семейным обстоятельствам. Но мама угасла быстрее. Через месяц приехал на её похороны. Стоял, Витя, я у её могилы и тогда впервые ощутил, что остался я на этом свете один.

Они замолчали, понимая друг друга без слов.

По тому, как часто к Виктору приезжали однополчане, Иванов понял, что без друзей Виктор не останется никогда. А у Иванова за всю жизнь было мало настоящих друзей. Школьный друг Юрка уехал куда-то, и адреса нет. Лучший друг Сашка погиб через год после выпуска из училища — разбился на вертолете при выполнении боевого задания на границе ГДР и ФРГ. Они так и не увиделись после училища ни разу. Еще один друг по училищу Толик погиб в Афганистане. Последний раз они встретились случайно в Кандагаре в восемьдесят седьмом. Отметили встречу, как полагается. Помянули погибших товарищей. Толик летал на «двадцатьчетверках» — вертолетах-штурмовиках. Через три дня он был сбит ракетой при взлете с аэродрома Баграм. Экипаж сгорел. Иванов долго переживал смерть друзей. Он знал родителей Толика. Они потеряли единственного сына. Через год, приехав на могилу Анатолия, он отдал его родителям стихотворение, написанное в Афганистане и посвященное их сыну:

Иванов, сам того не желая, оказался пророчески прав, написав строчку: «Из Афганских песков к нам примчались бураны…». Он имел в виду немного другое, но началась Чечня, и Иванов снова оказался на войне. И там, в Чечне, он нашёл настоящих друзей. Много товарищей, но друзей только двоих: Андрея и Мишку. И Наташу… А теперь он всё больше и больше прикипал душой к майору-десантнику.

Через неделю Виктору сделали еще одну операцию. Все отделения госпиталя, включая и реанимационные палаты, были переполнены ранеными, поэтому Виктора вернули в палату сразу.

— За весь Афган ни одной царапины, а тут… твою мать! — первое, что сказал Виктор, как только пришёл в себя после наркоза.

Вторая операция оказалась успешной, и Виктор быстро шёл на поправку. Теперь дело оставалось за хорошими протезами.

За это время в палате произошли изменения: к двум счастливчикам приехали жены. Сначала лейтенанта с ранением головы разыскала супруга — девочка лет девятнадцати. На следующий день жена приехала к капитану — мотострелку. По виду этой женщине было лет тридцать с небольшим. Жена капитана оказалась пробивной и очень настойчивой особой. Она дошла до начальника госпиталя и добилась для себя и жены лейтенанта разрешения проживать в палате вместе с мужьями. Других свободных помещений просто не было — госпиталь с каждым днем переполнялся. Две мужественные женщины ночами ютились возле своих мужей на приставных стульях, а днем убирали палату, ухаживали за другими лежачими, облегчая труд госпитальным санитаркам. Питались они тем, что не съедали их мужья. Жена лейтенанта кормила своего мужа из ложечки, полностью ухаживала за ним, взяв на себя труд няньки, сиделки, санитарки. Казалось, откуда у этой хрупкой на вид девушки такая внутренняя сила? Вот-вот девчонка должна была сломаться. Но проходил день за днем, а обе женщины вместе с мужьями упорно боролись за их выздоровление. Молоденькая супруга лейтенанта не теряла надежды. И чудо произошло! Лейтенант, у которого была удалена часть мозга, а дырку в черепе закрывала пластина, который не мог говорить, этот лейтенант не только стал пытаться произносить слова, но однажды поднялся с кровати и сделал первый шаг. Пусть с помощью жены, опираясь на её плечо, но сделал! И сотня Копперфильдов не смогла бы совершить того, что совершили любовь, вера и забота простой русской девушки. Удивлен был даже лечащий врач. А сколько уважения к этой девчушке — настоящей жене офицера — после облетевшего весь госпиталь известия о поднявшемся лейтенанте можно было при встрече прочитать в глазах всего персонала и раненых!

На этом чудеса не кончились. По распоряжению начальника отделения в палату поставили японский телевизор, подаренный госпиталю какими-то спонсорами. Всей палатой смотрели его два дня. На третий день новый японский телевизор каким-то «чудом» превратился в старый советский, кое-как работавший на двух каналах. Но никто в палате не возражал — боялись, что могут отнять и этот.

По общему негласному одобрению жена Василия взяла на себя обязанности старшего палаты, и в ней воцарился уютно-домашний климат, а на подоконнике всегда стоял свежий букетик цветов.

В один из вечеров за игрой в нарды Виктор спросил Иванова:

— Ты что не спишь по ночам?

— Нога болит. Не могу заснуть. А уколов больше не дают.

— Правильно. Наркоманом станешь. — Виктор с довольной улыбкой стал собирать нарды. Он выиграл на этот раз, проиграв перед этим три партии подряд. Больше десантник играть не хотел.

— Сам-то ты что не спишь? — поинтересовался Иванов.

Виктор внимательно посмотрел ему в глаза, как бы решая: говорить или нет? — и сказал:

— Глянь, Саня, как девчата любят своих мужей. Вот смотрю я на этих двух женщин, и так мне на душе становится хорошо! Как повезло, Саня, мужикам, у которых такие вот жены. Они, может быть, этого не понимают, а я понял. Да за такую бабу, Санек, я бы не только ноги, я бы головы не пожалел! Ну почему нам с тобой так не повезло?

— Да нет, Вить, может быть, мне и повезло.

Виктор смотрел на Иванова непонимающим взглядом.

— Если хочешь, расскажу.

Виктор согласно кивнул.

— Познакомился я со своей будущей женой ещё до Афгана. Я тогда ходил в лейтенантах, часто посещал рестораны, водил разные компании и вёл, как говорится, «беспорядочный образ жизни». Мы с друзьями регулярно посещали плавательный бассейн, вот там я её и увидел. Вначале мне понравилась её ладная фигурка. Девочка вообще была спортивная. Один парень из нашей компании давно уже за ней ухаживал и очень сокрушался, что не может с ней переспать. Может быть, и это тоже меня «подогрело». Короче, я с ней познакомился. И чем больше я её узнавал, тем больше она мне нравилась. Правда, характер у этой девочки был «крутоват», но это меня не пугало. И я ей стал небезразличен, но до постели дело долго не доходило. Случилось у нас это только перед самой моей командировкой в Афган. Оказалось, что я у неё первый. Думал: уеду — забуду. Но написал из Афганистана. Сам ведь знаешь, как там радуешься каждому письму. Она ответила. И такие письма писала, что я решил: если вернусь — обязательно женюсь! И женился. И потом никогда не жалел об этом. Поначалу всё шло замечательно. Мы с ней поменяли два места службы. Она училась заочно в институте. Потом работала. Но всегда, когда я приходил домой со службы, меня ждали накрытый стол и уют в доме, понимание, тепло и любовь любимой женщины. Если полёты заканчивались поздно, она ждала. Господи! Как же я был счастлив! Почему не понимал этого тогда?!

Потом что-то изменилось. Мы оба не заметили, как любовь ушла. Начались скандалы. Вроде и причин-то не было. Мы поняли, что пора рожать ребёнка. Раньше мы не хотели детей. Я был молод, полон энергии, всё в жизни воспринимал как должное. При переездах на новое место службы у неё всегда возникали трудности с работой. Боялись, что на ребёнка денег нам не хватит. И вот, через пять лет совместной жизни она родила мне сына. Жена находилась ещё в роддоме, а я устроил грандиозную гулянку по случаю рождения Иванова-младшего. А где водка, там и женщины, сам знаешь. А тут ещё это воздержание, будь оно неладно! Ну и связался я тогда с одной разведенной. Все пять лет не изменял жене, а тут сорвался… Красивая чертовка! И взяла меня так, что я «с катушек и съехал», и продолжал к ней бегать, даже после того как жена вернулась домой из роддома. Хотел я бросить эту чёртову бабу, видит Бог, хотел! Но ведь и она это понимала и привязывала меня к себе всё сильнее. Я читал про японских гейш, так, наверное, она им ни в чём не уступала: наряды по теме, обстановочка в квартире подходящая, и картинки там всякие, журналы, фотографии… Учительница в этом деле была — что надо! В конце концов, жена об этом узнала. Она меня так и не простила. Как я её умолял! Как уговаривал! Она не хотела меня видеть. Подала на развод. Но у нас был маленький ребенок. Жена настаивала. На второй раз нас развели. Через месяц перевёлся в другую часть. Через полгода узнал, что моя бывшая жена с сыном уехали к её родителям. А у меня дальше была командировка в Чечню. Вот уже больше года я их не видел. Даже не представляю, каким сейчас стал мой сын.

Иванов замолчал.

— Зачем ты переводился в другую часть? — после долгой паузы спросил Виктор. — У тебя же сын. Зачем уехал?

— Она просила. К родителям сразу ехать не захотела. Просила, чтобы уехал я.

— Сына любишь?

— Зачем ты спрашиваешь? Конечно, люблю. Только не видел давно.

— Я почему спросил: у меня тоже сын. — Виктор вздохнул. — Ему уже семь лет. В этом году в школу пойдёт.

— Большой.

— Да. И я его очень люблю. Скучаю по нему.

— А я своего знал всего четыре месяца. Даже привыкнуть не успел. — Теперь вздыхать пришла очередь Иванова. — Интересно, какой он сейчас?

— А где живут родители твоей бывшей?

— Здесь. В этом городе. Я ведь службу здесь начинал.

— Здесь?! У тебя здесь рядом жена и сын, а ты тут сопли пускаешь!.. Я бы на твоём месте со всех ног побежал к ним, на карачках бы ползал перед женой, пока не простила бы! — Виктор заметно повысил голос: — А ты тут с тросточкой ползаешь, интеллигент в голову покалеченный! Значит, и не любил ты ее никогда! Бросил легко и не хочешь встретиться, значит, не любил!

— Я же сказал, что прошла любовь, — Иванов не стал повышать тон. — И не могу я сейчас к ней идти: пожалейте, пожалуйста, инвалида! Так что ли?

Последняя фраза у Иванова вырвалась сгоряча. Он увидел, как при слове «инвалид» потемнели глаза Виктора, как заходили на скулах желваки. По его взгляду Иванов, как бывший боксёр, понял, что в следующую секунду последует удар в челюсть, и уже прикидывал, сколько пролетит по палате, потому что решил не уворачиваться от мощного кулака десантника.

— Что за шум, а драки нет? — неожиданно произнесла появившаяся в приоткрытой двери из коридора голова ходячего из соседней палаты. — А то меня просила узнать дежурная сестра, чего вы шумите? — извиняющимся тоном добавила голова.

— Больше не будем, — пообещал Виктор, расслабляясь.

Голова исчезла за дверью.

— Ну и дурак же ты! — Виктор спокойно повернулся к Иванову спиной.

Иванов тоже устроился на своей кровати лицом к стене и спиной к Виктору. Разговаривать дальше не хотелось.

Минут через пять Виктор позвал:

— Слышь, Санёк?

Иванов сделал вид, что спит. Виктор не отставал:

— Санёк, говорю, слышишь?

— Ну? — промычал Иванов сонным голосом.

— Как её зовут-то?

— Кого?

— Ну, жену твою.

— Нет у меня жены, — вредничал Иванов.

— Я-те щас всё-таки врежу, остряк, блин, самоучка!..

Иванов услышал, как Виктор завозился на кровати и, не дожидаясь, пока тот дотянется костылём, ответил не поворачиваясь:

— Светлана…

Виктор успокоился. Через минуту Иванов снова услышал его голос:

— Имя-то какое светлое. А ты — дурак!

Иванов это знал и сам. Душа тосковала по домашнему уюту, по семье, по счастью, так глупо потерянному.

Ночью Иванову не спалось. Он уже долго лежал с открытыми глазами, неотрывно глядя в одну точку на потолке. Он думал о своей жизни. О своей непутёвой жизни.

— Саня, ты чего не спишь? — Неожиданно прозвучавший в тишине голос Виктора вернул Иванова к действительности.

Виктор спросил полушёпотом, а показалось, будто эхо отразилось от стен палаты — такая тишина стояла в здании и за окном на улице.

— Всё нормально, — тихо ответил Иванов.

— Давай спать, — Виктор стал укладываться поудобнее, и под его массивной спиной резко и противно заскрипела кровать. По палате прошла затихающая волна шевелений и стонов.

— Извините, — прошептал Виктор в темноту и снова пошевелился.

Теперь уже под его большим телом кровать громко заскрипела с повизгиванием железа. Но к удивлению Иванова, никто не проснулся.

— Бля, койка чёртова! — тихо выругался Виктор.

Минут через десять он уже мирно посапывал. Иванову не спалось. Стараясь не шуметь, он перебрался с кровати на подоконник к открытому окну, через которое летняя ночь приятной прохладой неслышно входила в палату, она несла запахи и звуки ночного города. Иванов смотрел на дремлющий госпитальный забор, на залитую неярким фонарным светом пустынную улицу, на деревья, еле слышно перешёптывающиеся с неспящим ветерком, на глубокое звёздное небо с миллиардами звёзд. Там, за забором, существовала по другим законам и правилам другая, кажущаяся теперь очень далёкой и даже непонятной жизнь, с отдыхающими после рабочего дня людьми, с музыкой и весельем, с кафе и ресторанами, с любовью к девушкам, с семейными заботами — мирная жизнь. Неужели и он когда-то был её частью? Теперь к прошлому нет возврата. Жить, как раньше, уже не возможно. Ведь параллельно с этой опрятной и красивой жизнью существует другая — страшная, грязная и жестокая. Жизнь рядом со смертью. Две уродливые сестры: война и смерть, они вместе гораздо сильнее своей чудовищной разрушительной силой, сильнее этой, проходящей за госпитальным забором спокойной и размеренной жизни. Мальчишки, ещё вчера гулявшие по этой вот улице, не успевшие ничего ни понять, ни измерить в своей короткой мирной жизни, сегодня возвращаются домой из-за чёрной черты, жестоко рассекающей два разных измерения, две разные жизни, эти мальчишки возвращаются домой, имея короткий и ужасающий своей простотой номер — «200». «Груз-200» — это гробы. Иванов насмотрелся на них ещё там, «за речкой», в Афганистане, а потом и в Чечне. Пилоты вертолётов «Ми-8» — рабочие лошадки войны: им и возить, им и стрелять. Иванову не привыкать к такой работе. Но сколько же ещё нужно перевести убитых и раненных солдат, чтобы получить ответ на вопрос: «Зачем?» Кто-то там, наверху, играя в войну, набивает счета в банках. А российские ребята погибают за то, что не умеют выбирать себе правителей. И оправдана ли в таком случае вера в разумного царя? На эту тему Иванов после возвращения с похорон Наташи написал песню со словами:

Мимо госпиталя, прервав размышления Иванова, по спящей улице проехал одинокий автомобиль. Сквозь звук мотора пробивалась ритмичная музыка из мощных колонок в салоне. Водитель ехал не один — с дамой. «Отдыхают люди, — улыбнувшись, подумал Иванов. — Вот бы сейчас прокатиться по ночному городу!». Это желание оказалось настолько осязаемым, что Иванов даже представил себя за рулем едущей по сверкающим огнями улицам иномарки. Но мешала левая рука в гипсе. Скорее бы его сняли, что ли! А то рука под гипсом чешется — сил нет! Спасибо, научили опытные мужики, и Иванов, по случаю, приобрел длинную спицу: под гипс ничем не залезешь, а спицей очень даже удобно.

Подышав на подоконнике еще немного, Иванов перебрался на кровать и спокойно заснул.

Утром, когда он вернулся в палату из госпитальной столовой, Виктор уже доканчивал на подносе обильный завтрак. Это могло означать только одно: сегодня на пост дежурной медсестры заступила Оксана. Как и обычно, она пришла на час раньше и успела принести из столовой завтрак лежачему лейтенанту и Виктору. У другого лейтенанта-счастливчика рядом находилась приехавшая жена, а остальные в палате передвигались самостоятельно. Взяв шефство над двоими, Оксана по своей инициативе облегчила труд работников столовой. Соседние палаты ревностно переживали загадочное постоянство и расположение Оксаны к одной палате, тем более что тут уже и так были две женщины. Выздоравливающие соседи приставали к Оксане с комплиментами, строили ей глазки, обещали золотые горы, чтобы переманить ее к себе. Кое-кто даже предлагал руку и сердце. Не удивительно, Оксана была девушка видная, в теле, но с ладной фигурой, очень находчивая и быстрая на ответ, и острая на язык, и обладала всеми качествами настоящей донской казачки. Она нравилась многим. Мужики из всех палат отделения, подключив все свои связи, выяснили, что ей двадцать один год и сердце её свободно. А ещё разведка донесла, что девушка живёт в общежитии. Но напрасно там искали приключений разные донжуаны: дверь её комнаты для них была закрыта.

Иванов заметил, что Оксана нравится Виктору и однажды, когда она зашла в палату, спросил:

— Оксана, что нужно сделать мужчине, чтобы ты согласилась поехать с ним на море?

Девушка на мгновение задумалась и ответила:

— Чтоб он весь год дарил мне цветы.

Сказала и посмотрела на Виктора. А Иванов с серьёзным выражением лица озабоченно произнёс:

— Разоришься ты, Витя, с этой девушкой!

— Крутовата цена, — высказал своё мнение капитан — мотострелок. — Но, как говорится: каков товар… — Дальше он продолжать не стал: в дверях палаты появилась его жена.

Виктор просматривал газету и, казалось, что подначки пропускал мимо ушей, но взглянул на Оксану.

— Для такой девушки ничего не жалко, — просто сказал он и снова уткнулся в свою газету.

Если бы он видел то, что увидел Иванов! А Иванов увидел, как предательски вспыхнули щеки Оксаны, и как она, опустив взгляд, торопливо вышла из палаты. Но Виктор этого не видел. А к Иванову пришло озарение, что именно Виктору палата обязана особым вниманием Оксаны. Но почему бы и нет? Что из того, что десантнику уже тридцать шесть? Он здоров как бык, а с его упорством и силой воли он будет не только ходить, но и бегать быстрее любого двадцатилетнего. И внешне десантник по-мужски красив: открытое лицо с крупными чертами очень сочетается с мощной фигурой. А глаза у него добрые, как у ребёнка. Такие мужчины нравятся женщинам. Иванов радовался за Виктора, но, зная его натуру, решил не торопить события.

И вот снова настал день Оксаниного дежурства. Виктор, прикончив завтрак, поставил поднос с посудой на прикроватную тумбочку и, глядя на Иванова с довольной улыбкой, выдал одно из своих любимых изречений:

— Мамочку мы слушались — хорошо накушались!

Если бы не слушались, то бы не накушались!

Определённо, когда Оксана приходила на дежурство, у Виктора поднималось настроение. Иванову тоже было приятно видеть очаровательную улыбку казачки, поэтому при встрече с ней он говорил комплименты или рассказывал что-нибудь смешное. Теперь Иванову предстояло заставить Виктора смотреть на Оксану глазами здорового мужика.

— Между прочим, твоя «мамочка» пришла сегодня на дежурство в мини-юбке, — как о чём-то обыденном, не заслуживающем внимания, сообщил он Виктору. Реакции не последовало. Тогда, приняв на кровати позу трупа и устремив взгляд в потолок, Иванов продолжил громче:

— Мужики, что в курилке сидели, «охренели», аж рассыпали все сигареты, когда Оксана мимо прошла. Говорят, там такие ножки — закачаешься!

— А ты видал? — Виктор посмотрел на Иванова с интересом.

— Не довелось. Я же не курю, — вздохнул Иванов. — А вот первая палата, где все выздоравливающие, до сих пор вся пластом лежит: Оксана к ним утром без халата в юбочке зашла.

— А чего она к нам так не зашла?

— Да, Вить, — разочарованно ответил Иванов, — к нам она только в длинном халате заходит. Наверное, думает, что мы женщинами не интересуемся.

— Нервы она вам, дуракам, бережет, — вставила жена капитана. — А то спать по ночам не будете.

— Будем, Зоя Николаевна, — возразил ей Иванов. — Еще как будем! Это нам без женщин плохо спится. А с женщинами мы спать завсегда согласные. Правда, Витя?

— Стреляный кобель — всё равно кобель, — беззлобно огрызнулась женщина.

— За одного битого двух небитых дают, — парировал Иванов.

Потом он снова обратился к Виктору:

— Ты бы намекнул Оксане, что и как, мол, зашла бы ты и к нам как-нибудь… в юбочке.

Брови у Виктора сначала поползли вверх, затем сошлись на переносице, и он на некоторое время задумался. Потом попросил Иванова:

— Вот ты и намекни. У тебя получается с бабами разговаривать.

— Нет, Витя. Если бы она мне кашу носила, я бы намекнул. А то намекай не намекай: я не в её вкусе, — обреченно произнес Иванов и деланно вздохнул.

— А ты думаешь, я в ее вкусе? — Виктор от удивления аж присел на кровати.

— А ты-то как сам считаешь? — поинтересовался Иванов.

— Она жалеет. Работа у неё, сам знаешь…

— А ты у неё сверхурочный. Дурак слепой! — с укором произнесла жена капитана.

— Почему я? — почти прокричал через всю палату Виктор. — Вон лейтенант ещё.

— Разуй глаза, Витя. Большой, а дурак! — повторила жена капитана.

— И чего же такого я не вижу? Уж объясните, пожалуйста, тупому! — «завёлся» десантник.

— А ты ей в глаза загляни. Там ответ на многие вопросы, — спокойно произнёс Иванов. — Я вот всё смотрю со стороны и жду, пока до тебя дойдёт. Витя, это та женщина, за которую не жаль голову отдать! Тебе счастье привалило. Не разбей его, медведь неуклюжий. Хрупкое оно.

Виктор несколько секунд смотрел Иванову прямо в глаза, видимо желая что-то возразить, но так ничего и не сказав, откинулся на подушки. Не меняя позы, он так и пролежал, молча уставившись в потолок, пока не появилась Оксана.

При звуках её голоса глаза Виктора ожили, он приподнялся навстречу Оксане. Он смотрел на девушку, не отрываясь, стараясь поймать взгляд её быстрых красивых глаз. Наконец, их взгляды встретились. Оксана остановилась, запнулась на полуслове, наткнувшись на прямой вопрошающий взгляд Виктора, несколько секунд смотрела ему в глаза, потом её веки дрогнули, она опустила ресницы и молча вышла из палаты. Виктор, проводив её долгим взглядом, снова надолго ушёл в себя. В палате воцарилась мёртвая тишина.

Оксана не появлялась до самого обеда. Иванов видел её в столовой. Но не подошёл. Когда он вернулся в палату, Оксана расставляла обед перед Виктором. Она старалась не смотреть ему в лицо. Чтобы как-то снять возникшее между ними напряжение, Иванов, рассказав анекдот про врачей, спросил:

— Ксюша, говорят, что сегодня утром по госпиталю в сторону нашего отделения прошла одна молодая интересная особа в мини-юбке с невозможно красивыми ногами. Ты не знаешь, кто бы это мог быть, и где бы нам её увидеть?

Благодарно улыбнувшись Иванову, Оксана ответила:

— Я что-то слышала об этом. А зачем она вам?

— Да, говорят, — продолжил Иванов, — что эту интересную особу видели в первой палате прямо-таки в мини-юбке. А в первой палате, как известно, и так все здоровые, они там от армии и от жен скрываются. А тут у нас большинство безнадёжных и неженатых, так нам такая терапия была бы даже полезнее.

Иванов увидел, как Оксана весело и смело взглянула в глаза Виктору и, обращаясь только к десантнику, произнесла:

— Может быть, я знаю эту особу и могу передать ей что-нибудь от безнадежно неженатых?

Виктор, не отрывая глаз от Оксаны, тихо прошептал:

— Пусть чаще заходит.

— И желательно, в мини-юбке! — громко добавил Иванов.

После ужина, когда ушли все врачи, Оксана вошла в палату в расстегнутом халате, демонстрируя то, о чём весь день говорили мужчины в отделении. Её ножки под мини-юбкой смотрелись идеально. И вся фигурка тоже. Видеть такие ноги было одним удовольствием. И испытанием.

— О-о-о! — пронёсся по палате возглас восхищения.

— Эх, где мои семнадцать лет! — воскликнул Иванов, чувствуя, что по-хорошему завидует Виктору.

Пока мужчины рассыпались в комплиментах Оксане, Виктор сидел с открытым ртом как изваяние и с восхищением глядел на девушку. В его взгляде было столько тепла и страсти, что Иванов почувствовал прилив дружеской нежности к Виктору. Оксана, оценив внимание десантника, подошла и присела на краешек кровати, при этом халатик оставался расстегнутым. Для Виктора такая близость была уже не по силам. Он отодвинулся от девушки к другому краю, подтянул к подбородку колени и весь поджался, сделавшись жалким и маленьким. Он в этот момент походил на дикого медвежонка, попавшего в западню. Взглядом, просящим о помощи, Виктор посмотрел на Иванова. Тот весело подмигнул десантнику и вышел из палаты. В конце концов, опасность для Виктора была совсем не смертельной.

Подышав на улице свежим воздухом примерно с час и снова перелистав в голове события прошедшего дня, Иванов возвратился в палату. Во время прогулки он думал об Оксане. Она будила в нём мужские чувства. Это как желание обладать красивой машиной, лучшим костюмом. Оно присуще многим мужчинам. И Иванов сейчас испытывал это желание. Но он знал, что ради Виктора смирится.

— Я тебе это на всю жизнь запомню! — таким возгласом Виктор встретил Иванова, как только тот переступил порог палаты.

— Витя, кто посмел тебя обидеть? — состроил Иванов непонимающее лицо.

— Подойди сюда, я тебе скажу.

— Сейчас, Вить, только руки помою, а то я на улице собаку гладил.

— Какую собаку? Ты меня бросил в трудную минуту! — Иванов всё ещё не понимал, говорит Виктор серьёзно или шутит, поэтому держался от него на расстоянии. Силы в руках богатыря хватило бы, чтоб заломать двоих таких, как Иванов.

— Иди сюда, говорю! — настаивал десантник.

— С женщинами, вообще, лёгких минут не бывает. Уж поверь моему горькому опыту, Витя, — продолжал развивать тему Иванов. Произнеся эту фразу, он увидел, что глаза Виктора смеются, поэтому смело дошёл до своей кровати и улёгся на неё с ногами.

— Так что тут с тобой случилось? — поинтересовался он бодро.

Минут пять Иванов выслушивал восхищённый монолог Виктора по поводу «очень хорошей девушки Оксаны» и был полностью с ним солидарен. Тем неожиданнее для Иванова прозвучала концовка:

— Ведь осчастливит она какого-нибудь мальчишку — полюбит его! — из уст Виктора это прозвучало мечтательно и грустно. Такого разочарования в своих усилиях Иванов не испытывал давно.

— Дремуч ты, Витя. Правильно говорят, что если сила есть, то умом можно не портить здоровье! — бросил он в сердцах.

Виктор отреагировал спокойно:

— Хорошая девочка. Но я ей в отцы гожусь. Теперь вот недоделанный получаюсь. А зачем я ей такой? Глупенькая она ещё, о жизни, наверное, по книжкам судит.

— А ты умный! И книжки не читаешь?

— А я — ученый! — Виктор повысил тон. — И жизнь, Саня, никому калечить не стану!

— Ты же сам недавно говорил, — почти прокричал Иванов, — что за стоящую бабу не жалко голову отдать. Забыл?

— За ту, которая будет любить! Любить, Саня, а не жалеть!

— А что мы с тобой, Витя, можем знать о женской любви? Если и был однажды неудачный опыт, так что теперь всю жизнь от баб шарахаться? Не все женщины по расчёту мужиков себе находят. Некоторые сердцем ищут. И что из того, что Оксана тебя, дурака, жалеет? Может, она сердцем жалеет. Может это и есть женская любовь? Как мы-то с тобой можем судить? Любит она тебя, осла тупого! Поверь мне — любит! Чего ты боишься? — Иванов сел на кровати и уставил на Виктора прямой взгляд.

— Ничего я не боюсь. Я ей жизнь портить не хочу, — спокойно ответил Виктор.

— Не понимаешь ты своего счастья, Витя! — тоже спокойно настаивал Иванов. — Ведь кто-то такую девчонку всю жизнь ищет. Если найдёт, на коленях будет умолять стать его женой. А тебе вот она — на блюдечке. Но судьба нечасто бывает такой щедрой. Скорее, наоборот. Второго шанса может и не дать. Потеряешь Оксану сейчас — всю оставшуюся жизнь локти кусать будешь! Вот я: что я имею? Мне тридцать два года, и я один. Конечно, у меня есть друзья. И ты, Витя, мой друг. Я очень тебе благодарен за нашу дружбу. Поэтому так сейчас с тобой и говорю. Но если бы ко мне на краешек кровати присела женщина, так же, как присаживаются жены к лейтенанту и капитану, так, как присела сегодня Оксана к тебе, если бы она взглянула мне в глаза так же, как Оксана сегодня смотрела на тебя, то я бы за одно это мгновение, Витя, за одно лишь такое мгновение боготворил бы эту женщину всю оставшуюся жизнь… Витя… Отдал бы всё… Лишь бы не потерять…

Иванов, чувствуя, что не может дальше говорить, откинулся на кровать. Слёзы предательски подступили к глазам, щекотало в носу. Комок стоял в горле и мешал дышать. Из груди рвалась боль — боль душевного одиночества. Перед глазами появился образ Наташи Кубаровой. Яркий взгляд её красивых немного азиатских серо-голубых глаз смотрел в самую душу. Она улыбнулась своей светящейся живой улыбкой. Мысль, что её больше нет и не будет уже никогда, раскаленной иглой впилась в сердце.

— М-м-м! — тихо застонал Иванов, не в силах справиться с новым приступом боли.

— Ты чего? — спросил Виктор с тревогой. — Плохо?

— Зубы болят, — отмахнулся Иванов.

Но эта душевная боль была невыносимее зубной боли, и Иванов знал, что она всю жизнь будет преследовать его.

— Врёшь. Расскажи, станет легче.

— Нет…

— Попробуй, Санёк. Легче станет. Я знаю.

— Многое придётся рассказывать, Витя. Да всего и не расскажешь. — Иванов открыл глаза и стал, часто моргая, смотреть в потолок, прогоняя подступившие слёзы.

— А ты попробуй, Саня. Времени у нас — хоть отбавляй! Ребята тоже пусть послушают. Мы поймём. Правда, мужики? — обратился Виктор ко всей палате. Поддержка была единогласной. Жена капитана даже выключила работающий телевизор.

— Давай, Саня, рассказывай. Все свои, — настаивал Виктор.

Иванов знал, что его здесь поймут, что вокруг собрались не чужие люди, что когда-нибудь кому-нибудь всё равно придется исповедоваться, чтобы снять с души хоть часть тяжёлой ноши пережитого, того, что не дает заснуть ночами и что теперь в его душе, как тяжкое клеймо, на всю оставшуюся жизнь. Лента памяти стремительно перемоталась на несколько месяцев назад и остановилась, услужливо подсказав ему, с чего начать. И он, лёжа на кровати и не глядя ни на кого, начал рассказывать. А рассказывая, проверял сам себя: нет ли в этой целой ленте памяти хоть небольшого порыва?..

— Так это наши вас «накрыли»? — спросил Виктор, нарушив молчание, установившееся в палате после рассказа Иванова.

— А кто ж ещё? — спокойно сказал Иванов. — У чеченцев гаубиц нет.

— Такое уже бывало, — вступил в разговор капитан-мотострелок. — Как говорится, бей своих, чтобы чужие боялись! У нас в соседней роте тоже целый взвод гаубицы «накрыли». Вместе с командиром…

— А что с теми ребятами, что были с тобой? — тихо спросила у Иванова жена капитана-мотострелка.

— Не знаю, — вздохнул Иванов. — Хочется надеяться на лучшее. Но снаряд упал очень близко к вершине. Не представляю, как я сам остался жив. И думается мне, что это моя вина — из-за меня ребята «подставились».

— Это как? — переспросил Виктор.

— Не просто так «ошиблись» артиллеристы. Сбылось предсказание капитана — ФСБшника. Не простили мне истории ящиков с барахлом.

— Может, совпадение, — предположил Виктор. — Такое частенько бывало, что по своим стреляли. Ты ещё легко отделался. А ребят жаль.

— Я эту высоту теперь всю жизнь буду вспоминать, как страшный сон! — ответил Иванов.

— Всё страшно, что убивает! — грустно добавил Виктор. — Вот мой случай. Мы уже вышли из Самашек. За десантом шли огнемётчики. Посмотрел я на их работу — упаси Господи попасть под огнемёт! Страшная штука! Дорогу, по которой шла колонна, обстреливали чеченские снайперы. Я возглавлял колонну. Мои солдатики — ещё совсем пацаны. Пожалел я их и загнал с брони внутрь БМД. А сам сижу на броне, только ноги спустил в открытый люк. Автомат держу наготове, слежу за местностью. Гранатомётчика я заметил поздно, метров со ста, только когда он из кустов уже произвёл выстрел. А дальше ничего не помню. Мужики рассказывали, что меня от машины отбросило взрывом метров на пять. Упав на землю, я, будто, стал палить из автомата длинными очередями вокруг себя, не разбирая, где свои, где чужие. Этого я совсем не помню, видимо, был в «горячке». Подняться не мог — ног нет. Расстреляв один «рожок», я попытался достать второй, но не смог расстегнуть клапан кармана на жилете. Бронежилет перед операцией получил новый, наверное, не хватило сил расстегнуть. Тут я и «отключился». Пришёл в себя только на аэродроме. Самолёты гудят, а у меня в ногах боль невыносимая и будто огнём горит там всё. Осмотрелся — лежу на носилках, а рядом человек двадцать, если не больше, таких же, как я — раненные да покалеченные. Голову приподнял, смотрю: вместо ног — кровавые обмотки. А ступней-то нет! И так мне стало страшно и тоскливо, что пожалел о том, что остался жив! Лучше бы сразу… — Виктор осёкся на полуслове. Иванов посмотрел туда, куда был устремлён взгляд десантника — в дверях, прислонившись к косяку, стояла Оксана и не мигая смотрела на Виктора. В глазах у неё Иванов увидел слёзы.

— До сих пор не могу себе простить, — с болью в голосе продолжил Виктор, отведя взгляд от Оксаны, — что загнал пацанов в машину! Если бы сидели на броне, могли бы остаться живыми.

— Ещё не известно. Не кори себя, — произнёс Иванов, посмотрев на своего товарища. — Кабы всё предугадать заранее, — произнес мотострелок, — никаких войн и не было бы. Война, она для людей — горе. Лишь для кучки мерзавцев — бизнес и нажива. Не казни себя, Витя, не на тебе смерть этих ребят.

— На мне, Вася, на мне, — возразил Виктор.

— Не на тебе, а на тех, кто сидит в Кремле! — повысил голос мотострелок. — Басаев, гад, вместо Будёновска не мог до Москвы дойти, чтобы вся эта сволочь на своей шкуре почувствовала, что народу уготовила!

— Перестань, Вася, — успокаивала мотострелка жена. — В Москве не люди, что ли, живут? Ты уже навоевался. Скоро домой поедем. Тебе о мирной жизни думать надо.

— А ты думаешь, что дальше лучше будет? — возразил ей капитан. — Не будет! Помяни моё слово: пока не поменяем тех, кто сейчас там, в Кремле, — лучше не станет!

— Всё, мужчины! — тихо, но строго произнесла Оксана. — Воевать завтра будете. А сейчас уже поздно. Всем спать!

Она подошла к выключателю, ещё раз оглядела палату и, пожелав спокойной ночи, выключила свет.

Когда дверь за Оксаной закрылась, Виктор тихо спросил Иванова:

— Саня, а ты в Бога веришь?

— Ты не к нему ли собрался? Рановато вроде ещё, — попытался пошутить Иванов, но, заметив, что Виктор никак не реагирует на шутку, спросил серьёзно:

— Верю. А зачем спрашиваешь?

— Сколько себя помню, всегда об этом думал. И знаешь, с годами пришёл к выводу, что есть там высоко, а может, и рядом, а может, и совсем далеко, но есть что-то или кто-то, создавшее нас. Не могла жизнь возникнуть из Хаоса. Думаю, что не случайно мы на этой Планете живём. Поставлена перед нами какая-то задача. Но какая? А ты веришь в случайность возникновения жизни на Земле? — поинтересовался Виктор.

— Нет. Если бы жизнь возникла случайно, а не по каким-то, пока не известным нам законам, то жили бы вперемежку с людьми и динозавры, и мамонты, и неандертальцы. Но жизнь на Земле развивается по определённому порядку, как по графику: сначала одни, потом другие. Виды приходят из ниоткуда и уходят в никуда. Всё по программе. И не верю я, что человек произошёл от обезьяны. Хотя возможно, что некоторые индивидуумы и произошли. Они и в наше время не ушли далеко от обезьян.

— Это ты про кого?

— А ты что, не встречал таких? А я встречал. Любая обезьяна бывает умнее и понятливее иных начальников.

— А-а! — с улыбкой воскликнул Виктор. Потом позвал Есина:

— Валера! Слышь, мы тут сейчас о тебе говорим.

— Сами вы гамадрилы! — беззлобно отозвался тыловик.

— Не обижается, — включился в разговор капитан-мотострелок. — Правильно, чего на правду обижаться?

— А ты, вообще, — динозавр! — уже повысил голос Есин. — Жрёт — много, думает — мало!

— Ишь ты, как тебя в училище-то выдрессировали!.. — продолжал «доставать» тыловика мотострелок. — Валера, а ты от кого хотел бы произойти: от макаки или от гиббона?

Есин не удостоил Василия ответом. Тогда, немного обождав, мотострелок продолжил:

— От макаки тебе сподручнее. Знаешь, почему у неё зад красный?

— Почему? — не сдержал своего любопытства тыловик.

— Много жрёт! Я думаю, что в тыловые училища макак можно принимать без конкурса — они уже готовые «зампотылу».

По палате прошёлся смешок, а жена капитана зашипела на мужа:

— Василий, ну не стыдно тебе, старому, мальчишку обижать! Прекрати.

Мотострелок умолк. А десантник с лётчиком продолжили разговор.

— Мне хочется верить, — продолжал Виктор, — что там, «наверху», есть ОНО — справедливое и чистое. Иначе вообще никакого смысла в человеческой жизни нет. Саня, а ты в церковь ходишь?

— В церковь я хожу редко. Думаю, что с Богом говорить можно везде, не только в храме. Конечно, в церкви особенная энергетика, много единомышленников. Но для меня церковь — это правила, некоторые из которых я не понимаю, и законы. А любой закон подразумевает насилие. Я хотел бы прийти к пониманию Бога через веру, а не через насилие. А кому-то нужна церковь. Или мечеть. Хотя Бог для всех един. И каждый человек волен сам для себя выбирать, где ему хорошо. Вижу ещё одну опасность: церкви могут превратиться в коммерческие предприятия. Тогда о какой вере там можно будет говорить?

— А ты Библию читал?

— Читал, Витя. И Коран читал.

— На арабском?

— Нет. В переводе. Подарил один разведчик.

— И что думаешь?

— Думаю, что эти хорошие книги люди писали. Люди, мечтающие о справедливости, о чистоте человеческой души. Но — люди. А человек склонен к фантазии и не может постичь Божественный Мир. Слаб ещё. Ограничен он своим невежеством, злостью, агрессией и жадностью. Сложно там всё в этих книгах. А я думаю, что всё гораздо проще: Бог есть Любовь! И этого достаточно. И тогда смысл нашей с тобой жизни, Витя, можно свести к одной формуле: люби тех, кто оказался рядом. Представляешь, как изменится жизнь людей на Земле, если все станут придерживаться этого правила!

— Да-а! — мечтательно протянул Виктор. — Хорошо бы! А ты в загробную жизнь веришь?

— Не знаю. Скорее, не в загробную, а верю, что душа бессмертна. — Иванов, помолчал, решая, говорить или нет:

— Я, когда рассказывал вам о гибели Наташи, не сказал, что в морге мне показалось, как я ощущаю её. А тело лежало на полу. Тогда я подумал, что это её душа со мной прощается.

— Страшно, наверное?

— Жутко. Холодный пот градом катился. А я слышал её голос.

— И что она говорила?

— Чтобы жил… Что не пришло ещё моё время. И выпроваживала из морга. Я потом об этом никому не рассказывал, чтобы не подумали, что я «тронулся» мозгами. И снилась она мне после гибели. Наверное, живёт душа человека, освобождённая от тела, где-то в других мирах. Говорят же вернувшиеся с того света про какой-то туннель, о переходе из мира в мир.

К их разговору присоединился лейтенант, перенёсший операцию на мозге. С трудом выговаривая слова, он произнёс:

— Я бы-ыл в клини-и-ичес-ской с-смерти. Ниче-его не ви-идел…

Наступила тишина. Её нарушил капитан-мотострелок:

— А я в «тот свет» не верю. Хотя, не оспариваю ни одну из религий. По-моему, конкретному человеку конкретная жизнь даётся только раз.

Иванов никогда нигде не читал и не слышал то, о чём заговорил в следующую секунду. Но как будто кто-то направлял его мысли:

— Василий, жизнь-то у конкретного человека одна. Ты прав. И второй раз этот человек в своём физическом обличье на Землю не придёт. А вот душа придёт. Должна она здесь на Земле отработать всю запланированную программу, пройти весь земной путь. А путь этот занимает не одну человеческую жизнь.

— Это как? Не понял — объясни, — попросил мотострелок.

— Ты что-нибудь про реинкарнацию слышал?

— Это у индусов, что ли?

— Это у всех.

— Сказки! — отрезал мотострелок. — Не верю.

— А я верю, — вступил в разговор Виктор. — Мы когда восточные единоборства ещё в училище изучали, целый курс прослушали и про медитацию, и про реинкарнацию, и про биополе, и про энергетических двойников. Хороший у нас преподаватель был — востоковед!

Но переубедить Василия оказалось невозможно. С ещё большей энергией мотострелок стал доказывать:

— Глупости! Сказки! Жизнь человеку даётся только раз…

— «… и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!». Не твоё это, Вась, — спокойно парировал Иванов.

— А разве Островский был не прав? Да, тысячу раз прав! — капитан даже сел на кровати. — Он герой. И Павку с себя писал. Теперь таких, как Павел Корчагин нет. А Россию ещё придётся поднимать из разрухи. Бог что ли за вас её поднимать будет?

— Не придётся, Вася, — уверенно возразил Иванов. — Хватит, опыт имеем. До разрухи не дойдёт. А вот сказкам, выходит, веришь ты: Павка Корчагин — образ, конечно, собирательный. И не думай, что Николай Островский его с себя писал. Островский даже в Красной Армии не служил.

— Ты откуда знаешь? — не поверил мотострелок.

— Почитай его биографию и проанализируй то, о чём он пишет. Максимум, где мог служить Островский, — это отряды ЧК или что-то к ним близкое. И то недолго.

— Не может такого быть! — не сдавался Василий. — Нельзя так правдиво писать о том, чего не знаешь.

— Ну, тогда и Михаилу Шолохову нужно было послужить и в Красной Армии у Будённого, и в Добровольческой у Деникина. И Фадееву в застенках Гестапо помучиться. По-твоему так выходит? А про писательский талант и тяжёлый труд по сбору и анализу информации ты забываешь? Кстати, для справки: Шолохов только в продотрядах служил. Про Фадеева говорить?

— Умник. Откуда ты всё это знаешь? Я ведь проверю, — не унимался Василий.

— Надо книжки читать, уметь наблюдать, анализировать и делать выводы. Проверяй на здоровье. Можешь ещё со мной на что-нибудь вкусненькое поспорить, — предложил Иванов.

— Проверю, — укладываясь под одеяло, проворчал мотострелок.

— Так, значит, по-твоему, Бог есть? — ища поддержки, спросил Иванова Виктор.

— Думаю, что есть.

— Почему тогда столько несправедливости на Земле? Почему человеку так трудно жить? Почему одни живут лучше, а другие — хуже?

— Я считаю, что для Бога все люди равны. Каждый человек для него не лучше и не хуже другого. И всех людей, когда они приходят на Землю, Бог любит одинаково. А вот как человек использует свой шанс — это зависит от него самого. И вся несправедливость на Земле от самого человека. Всё зло от него, а не от Бога. Поэтому Бог и не вмешивается. Он ведь, как сказано в писании, создал человека по образу и подобию своему, дав ему право решать и выбирать. А призвав душу на суд, Господь определит: то ли в рай её, «на Небеса», то ли в ад — обратно на Землю. Бог дал человеку жизнь, добродетель и любовь. А зло и убийство себе подобных человек выбрал сам. И не то грех, что Ева зачала и родила от Адама, а то, что Каин убил своего родного брата. Вот где начался Ад.

— Ты в семинарии не обучался? — подал голос мотострелок.

Иванов оставил его реплику без внимания.

— Значит, и дьявола нет? — спросил Виктор.

— Кто страшнее человеку себя самого? Бог прислал на землю первого человека чистого душой и телом, как ангела. А человек превратился в падшего ангела. Теперь в каждом из нас живут две половины: белая и чёрная — добро и зло. Так что, Витя, дьявол, он внутри нас.

— По-твоему выходит, что мы неудачный опыт Создателя?

— Почему неудачный? Отрицательный результат — тоже результат. Только, думаю, что не всё ещё для нас потеряно. Человечество вплотную подошло к той грани, от которой ему только два пути: первый — уничтожить все вокруг и погибнуть, второй — это путь Преображения самого человека.

— Надо стать лучше! С этим я согласен. Живём друг с другом хуже зверей. Губим себе подобных и планету губим.

— Правильно, Витя. Пора нам всем подумать об этом.

— И давно ты над этим задумываешься?

— Думаю давно. А вот когда лежал без сознания, приходила ко мне красивая женщина в светящихся одеждах, но не Наташа — другая, и сказала, что я буду жить долго и что откроются мои глаза на этот мир.

— Саня, тебе завтра к психиатру срочно нужно обратиться, — снова подал голос Василий.

— Замолчи ты, старый дурак! — цыкнула на него жена. — Не понимаешь, когда люди правду говорят.

— Давайте спать, — предложил Иванов.

На следующий день выписался Валерка-тыловик, и в палате появилась свободная койка. Перед тем как покинуть госпиталь, Валерка появился на пороге палаты «по гражданке» с двумя бутылками водки.

— Одну мы сейчас «уговорим», а вторую выпьете вечером за мое здоровье! — объявил он.

Кроме лежачих, по чуть-чуть пригубили все, даже женщины. Валерке желали удачи, а он пожелал всем скорейшего выздоровления. Иванов испытывал такое чувство, будто расстается с кем-то родным. Даже капитан — мотострелок Василий вместе с женой пошли провожать Валерку на улицу до ворот. Иванов попрощался с тыловиком в коридоре на этаже.

— Будешь в моих краях — заходи. Адрес у тебя есть, спросишь Есина Валерия Петровича. — На прощание он крепко пожал Иванову руку. — Пока!

Несколько дней на освободившееся место никого не подселяли, и женщины могли спать на кровати по очереди.

В начале следующей недели свободную кровать поместили худого и молчаливого капитана-танкиста с переломами обеих рук. Никто из старожилов палаты не стал приставать к новичку с расспросами, понимая, что если захочет, танкист про себя всё расскажет сам. Узнали только, что новичка зовут Сергеем.

В этот же день Иванову сняли гипс. Кости его левой руки срослись ровно, но мышцы ослабли настолько, что он не смог ей оторвать от пола стул — пальцы, будто резиновые, разогнулись под весом стула.

— Ничего, потренируешься, и через недельку получится, — обнадежил Виктор, наблюдавший со стороны за неудачными опытами Иванова со стулом.

Иванов тепло улыбнулся Виктору в ответ. Он знал, что привести в норму мышцы руки — это вопрос одного месяца, и это не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло Виктору — заново учиться ходить. Мастер по протезам пообещал, что протезы ног для него изготовят на оборонном заводе из очень хорошего материала — лёгкие и прочные. И Виктор ждал.

Вечером, по случаю снятия гипса, Иванов накрыл стол в палате с чаем и печеньем. За чаепитием получилось само собой, что свои истории стали рассказывать лейтенанты внутренних войск. Как обычно, от тем «за жизнь» разговор плавно перешёл к войне. Капитан-мотострелок рассказал, как потерял своих ребят на взорванном блок-посту. Посетовав на продажность высшего руководства, мотострелок закончил:

— Бросают солдатиков на этих блок-постах, как потенциальных заложников: без жратвы, без воды, а бывает, что и без связи! А кому нужны эти блок-посты, если «чехи» их могут обойти? А если «духи» окружат такой пост, тут или сдавайся, или принимай погибель. Надеяться на скорую помощь от своих — пустое дело! Часов через пять-шесть, может, и подойдёт.

Тут заговорил лейтенант с травмой позвоночника:

— Я на таком посту две недели просидел. Дали мне отделение солдат и поставили задачу на охрану автомобильного моста на участке дороги, ведущей в горный район. Мы сменили московских ОМОНовцев. Ночью к нам пришёл чеченец без оружия. Одет как обыкновенный крестьянин, худощавый, на вид лет сорока. По-русски говорил без акцента. Предложил нам сделку: мы должны беспрепятственно пропускать в обоих направлениях их отряд, а за это они не тронут нас. Сказал, что с москвичами такое соглашение соблюдалось. Я ответил, что приказа нарушить не могу. На это чеченец спокойно возразил:

— Молодые вы все тут, командир, — мальчишки! Ваш этот пост мы можем разнести за пять минут. Но зачем нам убивать друг друга. Нам-то с тобой что делить? Давай так: мы не трогаем вас, вы не трогаете нас.

Когда я не согласился и во второй раз, чеченец предложил помочь продуктами, обещал вина самого лучшего. Вёл себя этот посланец по-хозяйски доброжелательно, приглашал нас в гости на ту сторону, говорил, что в его селении гостя никто не обидит. Просил обдумать его слова. Лично я проникся симпатией к этому спокойному человеку, но на всякий случай спросил:

— Скажи, а лично ты наших ребят убивал?

Чеченец ничем не выдал своих чувств, но ответил с укором:

— Зачем так спрашиваешь, командир? Нехорошо спрашиваешь. Я твой гость, а по нашим обычаям, гость не может быть врагом.

Мне почему-то стало стыдно и чтобы как-то загладить неловкость, я пригласил чеченца поужинать с нами. От тушёнки и консервов гость отказался, а вот чай с сухарями попил с удовольствием. Поговорили о жизни. Чеченец рассказал, что по молодости, когда ещё не обзавёлся семьёй, он ездил в Россию строить фермы и коровники по колхозам. Он показал свои мозолистые руки и сказал, что всю жизнь проработал на земле, и ему не стыдно сейчас защищать свою землю. Не испытывая к нему недоверия, я пошёл провожать его до середины моста.

— Может, всё-таки договоримся, командир? — на прощание спросил гость. — Я тебе не враг, ты мне не враг. Как у вас говорят, худой мир лучше доброй драки. Давай лучше станем друзьями. Война кончится, ты ко мне в гости с семьёй приезжай. Спроси Арсана, меня здесь все знают.

Чеченец говорил со спокойным достоинством хозяина. За весь вечер в его голосе я ни разу не уловил ничего похожего на заискивание перед нами. И это в нём мне тоже нравилось. И почти извиняясь, я ответил:

— Да, пойми ты, Арсан, — не могу! У меня приказ: все машины обыскивать, с оружием никого не пропускать.

— Может, передумаешь?

— Не могу.

— Если передумаешь, — чеченец крепко пожал мне руку, — приходи, поговорим — гостем будешь!

Чеченец, не спеша, скрылся в темноте, а я вернулся на блок-пост и приказал усилить наблюдение, быть в готовности к отражению нападения. Остаток ночи прошёл спокойно. И день прошёл без приключений. Кроме проверки на дороге, почти всё отделение занималось укреплением старых позиций и маскировкой новых огневых точек. По мосту мимо блок-поста весь день по двое и по трое шли немногочисленные мирные жители. В основном женщины и дети. Мужчины встречались редко. Стариков, женщин и детей мы пропускали беспрепятственно, а молодых мужчин обыскивали. Обыскали и две проехавшие за день машины. С наступлением сумерек людской поток иссяк. После позднего ужина, проверив график дежурства и часовых, я почувствовал усталость и прилёг отдохнуть. Хотел чуток полежать и заснул. Видимо, мои подчинённые, глядя на меня, тоже расслабились. Сержант растолкал меня, когда уже светало:

— Товарищ лейтенант, ночью пулемёт украли!

— У кого? — спросил я, не понимая, как это у нас на посту можно украсть пулемёт.

— У нас украли, — чуть не плача, говорит сержант.

— Все живы? — заорал я на сержанта. В моё отсутствие сержант оставался старшим и замещал командира. Значит, он проспал пулемёт.

— Все живы и все на месте, а пулемёта нет, — заныл сержант.

— Проспали, говнюки! — заорал я на всё отделение. — Жизнями своими не дорожите, фазаны желторотые!

А что орать? Теперь уже поздно. Ясно, что это дело рук чеченцев. Но почему они нас не тронули? Вместе с этим вопросом меня мучил другой: как вернуть табельное оружие, за которое с меня строго спросят? Я подозвал пулемётчика, у которого стащили пулемёт. Солдат хмуро подошёл. У него под левым глазом я увидел свежий синяк. Видимо, сержант уже провёл разъяснительную работу.

— Ночью пойдёшь со мной, — приказал я пулемётчику.

— Куда? — не понял тот.

— В гости к чеченцам, за пулемётом!

Солдат мгновенно побледнел. Это означало идти на верную смерть. Но задета была моя честь, и это ЧП могло положить конец началу моей офицерской карьеры. Первое моё самостоятельное задание — и такой позор!

Весь вечер мы с бойцом занимались подготовкой к предстоящей вылазке: чистили и проверяли автоматы, запасались гранатами, проверяли подгонку бронежилетов. Понимая, что можем не вернуться, писали письма родным.

Глубокой ночью мы перешли по мосту на соседний берег. Соблюдая осторожность, шли краем дороги к соседнему селению. Я не представлял себе, как и где искать пропавший пулемёт, но другого выхода, кроме как идти к чеченцам, не видел.

Неизвестностью мы мучились недолго. Не прошло и пяти минут, как мы ступили на чеченский берег, и совсем рядом, из темноты, раздалась команда:

— Стоять!

Мы остановились. Тот же голос с акцентом произнёс:

— На колени! Руки за голову!

Мы повиновались и услышали клацанье автоматов. Скажу честно, мне стало очень страшно. Я старался не глядеть на своего бойца. Четыре тёмных тени, как из— под земли, выросли перед нами. Отобрав оружие, нас связали и уложили на землю. Затем один из чеченцев стал что-то говорить в портативную рацию. Слов я не понимал, потому что диалог вёлся на чеченском.

— Наш командир приглашает вас в гости, — без выражения сказал чеченец с рацией, обращаясь ко мне. — Вставайте и идите за мной.

Нам помогли подняться с земли, но связанных за спиной рук не развязали. Мы пошли за первым чеченцем. Позади нас, прихватив наше оружие, шёл второй чеченец. Двое других исчезли в темноте. Я готовился к самому худшему.

Несмотря на то что стояла глубокая ночь, в селении на улице нас встретили человек двадцать с автоматами. При виде нас, они стали весело переговариваться между собой, перемешивая русские и чеченские слова. По глазам своего солдата я видел, что ему тоже очень страшно.

— Иван, кинжал в жопу хочешь? — выкрикнул один из встречающих на сносном русском, и вся толпа загоготала.

— А шашлык-башлык из русского барана хочешь? — И снова взрыв хохота. Они ещё что-то выкрикивали и смеялись. Но это прекратилось, как только нас ввели в большой дом в центре селения. В просторной комнате, где мы очутились, горел яркий свет. Посередине за накрытым столом сидели трое мужчин примерно одинакового возраста. В сидящем посередине я узнал Арсана, приходившего к нам на пост.

— Здравствуй, командир! — радушным голосом Арсан поприветствовал меня. — Вижу, что ты всё-таки решил воспользоваться моим приглашением и пришёл в гости. Рад. Но почему не предупредил? Я бы тебя встретил.

Он кивнул сопровождавшему нас чеченцу, и тот развязал руки вначале мне, затем солдату.

— Присаживайтесь. — Хозяин жестом указал нам на свободные места за столом. Мы сели. Без верёвки на руках я не почувствовал себя увереннее.

— Гостей посылает сам Аллах! Угощайтесь. Потом говорить будем.

Наших конвоиров он отпустил. В комнате кроме хозяина остались только два чеченца, сидящих за столом. В углу возле двери я заметил несколько автоматов. Видимо, Арсан нас совсем не опасался. Усаживаясь за стол, поздоровались с чеченцами и пожелали им приятного аппетита. Арсан ответил: «Спасибо!», а двое молчаливых, глядя на нас, просто кивнули головами. На столе стояли вино и плов, фрукты и разные овощи. После солдатских консервов у меня даже в такой ситуации потекли слюнки.

— Угощайтесь! — снова предложил нам хозяин. И мы с бойцом потянулись за едой. Правда, плов пришлось есть руками. Казалось, что никто не обращает на нас внимания, но двое молчаливых кавказцев изредка бросали на нас короткие, как молнии, взгляды пытливых глаз. Кроме кинжалов на поясе, другого оружия у них не было.

Хозяин разлил вино в красивые фарфоровые чашечки из кофейного сервиза и предложил тост:

— Хочу выпить за жизнь! Аллах даёт человеку жизнь не для того, чтобы он убивал своего соседа, приносил горе жене и детям его. Аллах даёт человеку жизнь для того, чтобы человек продолжил свой род, воспитал справедливых детей и оставил после себя добрую память. Жизнь и смерть — в руках Всевышнего! Не человеку решать, сколько жить его соседу. И если ты уже взял в руки оружие, то должен помнить, что взял его для справедливого дела. Иначе Аллах покарает тебя! Надо всегда помнить об этом.

Хозяин посмотрел мне в глаза и, выдержав секундную паузу, воскликнул:

— Аллах акбар!

Чеченцы поднялись. Пришлось подняться и нам. Все выпили.

Второй тост хозяин предложил сказать гостям. Пришлось мне брать слово. Я говорил, что война — это плохо, что сам не хочу этой войны, но что давал Присягу на верность Родине и Правительству. Но я волновался и запинался, и такого красивого, как у хозяина, тоста у меня не получилось.

Третий тост чеченцы, как и мы, пили за погибших молча. Вино оказалось крепким. Даже обильно закусывая, я чувствовал, что пьянею. После четвёртого тоста разговор зашёл о политике. Оказалось, наши оценки действиям Правительства на Кавказе совпадают.

— Так за что ты здесь воюешь? Переходи к нам, — предложил хозяин. — Если тебе нужны деньги — будем платить. Дом построишь, машину купишь. Нам знающие офицеры нужны.

— Спасибо! — Мне польстило предложение чеченца. — Если б так ценили офицеров в Российской армии! Но Присягу я давал и нарушить её не могу. И в своих стрелять не смогу. Если б, Арсан, ты предложил бы мне бить за Россию американцев или турок, я бы не раздумывал. Но в своих стрелять не буду.

— На вид ты ещё мальчик, — вдруг заговорил один из молчавших чеченцев. — Но держишься, как мужчина. Говори, зачем пришёл?

— За пулемётом, — ответил я протрезвев.

— Плохо ты службу поставил, — упрекнул Арсан. — Заходи, режь вас, как баранов, делай, что хочешь! Плохо службу поставил, командир.

— Устали все очень. Целый день переоборудовали позиции, — только и смог я сказать в оправдание. — А почему вы нас не тронули?

— Мы не бандиты, — ответил Арсан. — Если можно обойтись без крови, мы её зря не проливаем. А вас жалко стало — пацаны зелёные.

— Так, как насчёт пулемёта? — вступил в разговор молчавший до этого и достаточно опьяневший солдат-пулемётчик.

— Значит, вам нужен пулемёт? — Хозяин смотрел мне в глаза.

— Нужен.

— Договоримся так: я возвращаю тебе пулемёт, а ты будешь пропускать нас через свой пост. И мне будет достаточно сейчас твоего слова, командир. Помни, что ты теперь мой должник, и твои люди до сих пор все живы.

В тот момент мы с солдатом находились в руках чеченцев, и те могли бы сделать с нами всё, что захотели. И не дать такого слова значило подписать себе и солдату смертный приговор. И я дал им это слово.

Двое чеченцев проводили нас до моста. Там нам вернули автоматы, гранаты и наш пулемёт и растворились в темноте.

В следующие дни, прежде чем чеченский отряд переезжал мост, на блок-пост приходил местный крестьянин и предупреждал меня об этом. Чеченцы проезжали на машинах, а мы их не останавливали. По моим подсчётам, отряд насчитывал не менее полусотни человек.

Через две недели наше отделение сменили на этом посту. А ещё через десять дней во время операции я сорвался со скалы и повредил позвоночник.

— Интересная история! — горько усмехнулся Виктор. — Мне такие чеченцы не попадались.

— Среди чеченцев тоже встречаются нормальные люди, — вступил в разговор капитан-мотострелок. — А есть русские — хуже чеченцев. Наш командир полка — шкура продажная. Ходили слухи, что он через своих доверенных людей продаёт чеченцам обмундирование, оружие и горючее. То, что он под видом переговоров постоянно встречался с «дудаевцами», не было ни для кого секретом. Частенько их полевые командиры в нашем расположении появлялись под видом мирных чеченцев. Однажды заявились такие гости к нашему «полкану», и он их в своей палатке стал угощать. Вызвал тогда «полкан» командира взвода разведки и велел принести рабочую карту. А на неё взводный только что нанёс задачу предстоящих действий разведвзвода в тылу противника предстоящей ночью. Взводный ходил в тыл к «дудаевцам» уже не раз, провёл не одну диверсию, привёл немало пленных, поэтому у него были причины войти в палатку командира полка, где сидели чеченцы, в маске. Командир наорал на него, велел маску снять и стал показывать чеченцам на карте взводного места предстоящей операции.

Взводный — парень смекалистый, ночью повёл свою группу совсем по другим целям. Провел диверсии и, прихватив «языка», через сутки и сам вернулся, и всю группу привёл без потерь. В тот день к командиру полка снова приезжали чеченцы. А на следующий день командир взвода разведки был в срочном порядке отправлен в краткосрочный отпуск с выездом на Родину. Из отпуска взводный так и не вернулся. Говорили, что погиб, мол, — несчастный случай. А я не верю! Продал его наш «полкан»! Знаю, что солдат некоторые командиры продают чеченцам. Почему бы и офицера не продать? На этой войне всё продаётся.

— Неужели про дела вашего командира полка «особисты» не знали? Или до командования информация не доходила? — спросил Виктор.

— Кому следует, те и без нас знали! Только офицеры поговаривали, что доходами от своей «коммерции» наш «полкан» делился с кем-то «наверху». — Капитан указал большим пальцем в потолок.

— Пристрелить надо было такую сволочь! — высказал своё мнение Виктор. — Слава Богу, что в Десантных войсках мы о таких случаях не слышали!

— А вы не слышали об уголовных делах, заведённых на начальников вещевых служб нескольких военных училищ? — лейтенант с травмой позвоночника даже повысил голос. — Машинами в Чечню обмундирование поставляли. Такса такая: машина сапог или камуфляжа — машина «Жигули» девятой модели.

— Вот гады! — выругался мотострелок. — Взяли их?

— Говорят, что взяли на третьей поставке.

К разговору присоединился лейтенант с ранением головы. С трудом произнося слова, он всё-таки поведал о том, что в январе после первого штурма Грозного подразделения Внутренних войск шли за десантниками и мотострелками, теснившими противника, занимались «зачисткой» территорий, проверяя здания, подвалы и квартиры. В районе действий их подразделения оказалась станция технического обслуживания автомобилей «Жигули» вместе с автомагазином. Боевики оставили этот объект без боя, поэтому ни станция, ни магазин не пострадали. Новенькие автомобили стояли все целёхонькие. Командир подразделения Внутренних войск доложил об этом вышестоящему начальству, от которого получил приказ на усиленную охрану объекта. Уже в конце дня на территории захваченного автомагазина стали появляться первые высокие чины МВД. Из офицеров и прапорщиков в авральном порядке были сформированы две команды для перегона новеньких машин в Россию. Лейтенант попал в состав колонны, которая направлялась в Москву. Из Грозного вышли ранним морозным утром в составе из двадцати пяти машин под охраной трёх бронетранспортёров. Соответствующие документы лежали в каждой машине в «бардачке». Некоторые из машин доверху были нагружены коврами, музыкальными центрами, телевизорами, видеоаппаратурой и даже одеждой. Под охраной бронетранспортёров шли до Ростова. Далее десять машин из двадцати пяти отправились на Москву уже в сопровождении милицейских машин с мигалками. Без происшествий автомобили были доставлены в ближнее Подмосковье в одну из частей Внутренних Войск. Там перегонщики сдали машины, отметили командировку и уже на следующий день вылетели с подмосковного аэродрома военно-транспортным самолётом в Моздок. А оттуда вертолётом в Грозный — в свою часть. Но тогда повоевать лейтенанту не удалось. Вскоре его часть перевели на Ставрополье для выполнения охранных функций. Но через три месяца часть была переброшена обратно в Чечню. И лейтенанту пришлось участвовать в нескольких стычках с «дудаевцами». Но пуля снайпера настигла его не в бою, а в машине при подъезде к полевому лагерю. Пуля, пробив деревянный борт «Урала» и защитную каску, застряла у лейтенанта в черепе. На этом и закончилась, едва успев начаться, его военная карьера.

— Не горюй, лейтенант, — подбодрил его Виктор, — зато с женой тебе повезло! Считай, поймал удачу за хвост!

Молоденькая супруга лейтенанта послала десантнику благодарную улыбку и засмущалась, чувствуя на себе всеобщее внимание.

Тут неожиданно для всех к разговору присоединился всё время молчавший танкист.

— А мне тоже повезло. Вытащили меня чеченцы из подбитого танка. Несколько попаданий броня выдержала, но гусеницы, гады, перебили. И механика-водителя убили. А я из пушки стрелял, пока самого не оглушило. Достали они меня, привели в чувства и стали бить. Потом отвезли куда-то и пытались вербовать. Много чего обещали. Снова били. Но потом поняли, что без толку со мной возятся. Вывели в лесок, показали место, дали лопату и велели копать себе могилу. Я выкопал. Они в последний раз предложили на них поработать. Я отказался. Поставили меня на колени на краю ямы и стали целиться из пистолета. Мне уже всё равно было. Выстрелили почему-то мимо. Но привели другого мужика, избитого всего, и приказали, чтобы я смотрел. Прострелили ему голову и — в яму. Заставили меня закапывать. На следующий день процедура повторилась. На этот раз на моих глазах зарезали молодого солдата.

А вечером того дня я понял, почему меня сразу не убили. Я родом из Быково Волгоградской области. Так там мы с Шервани Басаевым в техникуме в одной группе учились. И даже дрались. В одной из драк я сломал ему нос. Ещё раньше в этом техникуме его брат учился — Шамиль Басаев. Брата я не знал, хотя он и приезжал к Шервани. Ну враждовали мы с Шервани не то чтобы очень, но и друзьями не стали.

Так тем вечером позвал меня Шервани к себе. Оказалось, что это его отряд меня взял. И Шервани с самого начала за мной наблюдал. Накормил он меня тогда, угостил водкой, похвалил за то, что я мужественно держусь. Повспоминали студенческие годы. Потом Шервани сказал, что убивать меня не станет. А вот сломанный нос — не простит. Позвал он своих молодцев, положили они мои руки между двух табуреток, а третьей ударили сверху. Вот так с переломанными руками и завязанными глазами вывезли они меня на дорогу и бросили. Даже повязку не сняли. Не знаю, сколько я там просидел, но подобрала меня тыловая колонна какой-то воинской части.

Танкист закончил свой рассказ. В палате повисла тишина. Чего только не случается на войне? Но с человеческой жестокостью не может сравниться никакая звериная. Иванов попытался хоть как-то смягчить тяжёлое впечатление, произведенное рассказом:

— Сергей, а мы с тобой земляки. Я из Волгограда.

— Надо же! — удивился танкист, приподнявшись на кровати и посмотрев на вертолётчика. — В одной палате встретились.

— Везёт тебе на «земляков»! — пошутил капитан-мотострелок.

— Я, вообще, везучий, — согласился Сергей.

— А ты женат? — поинтересовался Иванов.

— Женат, — ответил танкист. — Моя обещает скоро в госпиталь приехать. Сегодня с ней по телефону разговаривал.

— И дети есть?

— Дочка. Три годика.

— Счастливый ты, — вздохнул Иванов.

В последнее время всё чаще его собственные мысли возвращались к бывшей жене Светлане. Как сложилась у неё жизнь? Как их сын? Иванов ничего о них не знал. Ведь не будь тогда его измены, наверное, Светлана сейчас, как и жена лейтенанта, сидела бы у постели своего мужа. И была бы у них семья. Как далеко тот уютный тёплый мирок со светящимся на кухне окном, которое Иванов видел всегда при заходе на посадку на ночной аэродром. Это окно далёким маяком осталось в море прошлой жизни, где шторма превратили в обломки лодку счастья Иванова. И теперь пережитое даже кажется нереальным. А ведь у него растёт сын. Сколько ему сейчас? Годик и четыре месяца? К сыну Иванов так и не успел привязаться, но любил его всегда. Он помнил маленький тёплый комочек в своих руках и переполнявшее огромное чувство радости, что это его сын! Сейчас сынок подрос. Наверное, Иванов не узнал бы его среди других детей. Сколько он не видел сына? Почти год.

Иванов закрыл глаза и попытался представить свою бывшую жену. Но вместо нее он снова видел Наташу. Но Наташа погибла. Её нет. Нет и всё! Иванов поднялся и подошёл к открытому окну. Вечер за окном манил лёгким запахом травы и цветов. Затянувшиеся сумерки мягко переливались в ночь, на территории госпиталя начинали вспыхивать холодным белым светом электрические фонари. Иванов решил перед сном пройтись. Он вышел из здания, сел на лавку и стал смотреть на ещё не яркие звёзды до тех пор, пока у него не закружилась голова. Из-за кирпичного госпитального забора доносился затихающий шум уставшего за день города. И с ощущением тёплого летнего вечера Иванов вдруг почувствовал острое желание жить. Жить полнокровной, наполненной радостью и заботами жизнью. Он поднялся и побрёл по асфальтовой дорожке, бегущей вдоль забора. Навстречу ему шла молодая женщина в белом халате. Издалека она напомнила Иванову Наташу. Он впервые видел эту женщину, но, поравнявшись с ней, улыбнулся и поздоровался:

— Добрый вечер!

Бросив на него удивлённый взгляд, незнакомка улыбнулась и, лишь на мгновение замедлив шаг, ответила:

— Добрый вечер.

И, не оборачиваясь, пошла дальше. А у Иванова на душе стало хорошо и радостно.

«Спокойного Вам дежурства!» — пожелал ей мысленно Иванов.

Возвращаясь с прогулки, он уже принял решение, что завтра вечером, когда уйдут врачи, идти к Светлане и сыну.

Иванов, одетый по «гражданке» пришёл во двор дома, где жили его бывшая жена и сын, когда уже стемнело, и в окнах стал зажигаться свет. Знакомое окно на кухне тоже светилось, подсказывая Иванову, что в квартире кто-то есть. Как ни пытался Иванов хоть что-нибудь рассмотреть через неплотно закрытые шторы, но напрасно. Четвёртый этаж девятиэтажного дома не просматривался со двора. Испытывая сильное волнение, Иванов, отказавшись от лифта, поднялся по знакомой лестнице на четвёртый этаж. Тут ничего не изменилось за несколько лет. Он долго стоял у знакомой двери, не решаясь нажать кнопку звонка, чутко ловя каждый звук, доносящийся из квартиры. Ему показалось, что несколько раз он слышал детский голос. У Иванова стучало сердце, тряслись и потели руки, и он всё не мог сконцентрироваться на том, что скажет, если дверь откроет Светлана. Наконец, собравшись с силами, Иванов решился нажать на кнопку звонка. Тот отозвался почти забытой трелью. За дверью послышались лёгкие шаги, щёлкнул замок, и на пороге в домашнем трико появилась Света. Иванов узнал и не узнал её. Она немного поправилась, но эта полнота делала её женственнее, Светлана высветлила волосы, и новая причёска шла ей. Но глаза. Выражение её глаз тоже изменилось. Раньше она не так смотрела на Иванова.

— Это ты?.. — первое, что произнесла с удивлением Светлана. В её голосе Иванов не уловил радости.

— Я, — выдавил, волнуясь, Иванов. — Здравствуй, Света.

— Ты… Вы зачем?

— Повидать тебя и сына. Войти можно?

— Входи…те. — Светлана выглядела растерянной. Она почему-то упорно старалась называть Иванова на «Вы».

— Света, кто там? — Услышал Иванов с кухни мужской голос. Он всё понял. Светлана, видимо, испытывая не меньшее волнение, побежала на кухню, оставив Иванова глупо стоять в прихожей. На кухне возник какой-то разговор шёпотом, слов Иванов разобрать не мог. Но по интонации он понял, что Светлана о чём-то просит находящегося там мужчину. Тот отвечал односложно. Через пару минут она вышла в коридор.

— Тут подарки малышу. — Иванов протянул пакет с игрушками, за которыми днём съездил в центральный универмаг.

— Поставьте там. — Светлана стояла довольно далеко и не попыталась подойти. — У нас всё есть. Нам ничего не нужно.

— Ну, а ты как? — Иванов, поставив пакет, посмотрел по сторонам.

— Нормально. Ни в чём не нуждаюсь.

— А сын где? — Иванов остановил взгляд на Светлане.

Преодолевая волнение, бывшая супруга произнесла:

— Давайте с Вами договоримся: Вы — не отец. Сын Вас не знал. Скоро у него будет другой отец.

— Сына покажи, — потребовал Иванов.

— Нет, — твердо ответила Светлана. — Повторяю: у него будет другой отец.

— Никогда! — прорычал Иванов. — У него есть и всегда будет настоящий отец.

— Тогда мы скажем, что его папа — лётчик, разбился, когда он был маленьким. У него будет один отец.

— Света, что с тобой? — Иванов старался поймать её ускользающий взгляд. — Покажи сына.

— Незачем на него смотреть. Всё равно Вы его скоро забудете.

— Мстишь? Да, я виноват перед тобой! Но не перед сыном.

— Уходите. И не приходите к нам больше.

Тут до слуха Иванова с кухни донёсся детский голос. Услышав его, Иванов, отстранив с пути Светлану, решительно направился туда. За столом сидел крепкий мужчина средних лет и кормил из ложечки сидящего на его коленях симпатичного малыша. Мужчина без эмоций посмотрел на незваного гостя и снова переключил внимание на ребёнка. При виде сына Иванов не испытал никаких новых чувств, кроме тех, что всегда испытывал, думая о нём, — волнение. При виде семейной идиллии решимость Иванова улетучилась. Малыш посмотрел на гостя, но, видимо не найдя ничего интересного, снова сосредоточил своё внимание на тарелке с кашей. По всему было видно, что ребёнку хорошо на руках у мужчины. Поглядев на ребёнка несколько секунд, Иванов, ничего не сказав, развернулся и направился к выходу. Проходя в коридоре мимо плачущей Светланы, Иванов проронил:

— Прости меня. Если сможешь…

На улице Иванов сел на лавочку возле подъезда и просидел там довольно долго, борясь с подступавшими к горлу слезами и стараясь разобраться в своих чувствах от встречи с бывшей семьёй. Не такой он представлял себе эту встречу. Светлана стала совсем чужой. Как и этот дом. Да и мальчику, видимо, хорошо с новым папой. А Иванов здесь лишний…

В один из будних дней на пороге госпитальной палаты с сумками и пакетами неожиданно появился Андрей Ващенка, одетый по гражданской моде в светлую рубашку и брюки. Скучная госпитальная жизнь уже порядком надоела Иванову, и появление Андрея стало для него настоящим праздником.

Сложив перед тумбочкой подарки, со словами: «Еле нашёл тебя, командир», — Ващенка как ребёнок кинулся к Иванову. Они крепко обнялись.

— Андрюха, как я рад тебя видеть! — не скрывая эмоций, воскликнул Иванов. Затем он представил своего «правака» всей палате:

— Друзья, а это тот самый незаменимый Андрей, про которого я вам рассказывал.

Танкист и мотострелок подошли и пожали Ващенке руку как старому знакомому. К тем, кто не мог встать, Андрей подходил сам. Иванов представлял всех по именам. Последним Ващенка поздоровался с Виктором.

— Ну и здоров же ты! — прокомментировал Андрей крепкое рукопожатие богатыря.

— Уже не такой, как раньше, — ответил десантник.

— Будешь ещё лучше! — пообещал Ващенка с видом врача.

— Ну, пошли, поговорим, — с нетерпением потащил Иванов своего «правака» на улицу.

Для разговора Иванов и Ващенка уединились в самом дальнем конце госпитального хоздвора, где их не могли видеть врачи, и открыли пиво, принесённое Андреем.

— За встречу! — произнёс тост Иванов, поднимая откупоренную бутылку.

— За здоровье! — поддержал Ващенка.

Рассказав о делах в полку в Моздоке, Ващенка сообщил, что звено Иванова почему-то раньше времени откомандировали обратно на базу и дали отпуск. Последнее время в Чечне летали меньше, чем при Иванове, возили, в основном, груз и раненых. Всё время не хватало топлива. Стрелять уже не приходилось. В звене потерь нет. Фархеев неплохо справляется на должности временно исполняющего обязанности командира звена. Мужики все соскучились, передают большой привет! Очень ждут обратно в часть. Собрали деньги на подарок, но Ващенка так и не решил, что купить, поэтому отдаёт всю сумму Иванову, пусть решает сам. Фрукты Андрей купил и принёс. Хватит на всю палату.

— Прокурорская проверка в полку нарушений не выявила. После того, как узнали, что ты попал под обстрел, «особисты» успокоились, — докладывал Ващенка, потягивая из бутылки тёплое пиво. — Командир полка и начальник штаба передали тебе в подарок штурманские часы. Держи! — Андрей протянул Иванову картонную коробочку. — И пожелания скорейшего выздоровления! Девчонки из госпиталя просили тебя расцеловать. Но трезвым я этого делать не буду! Сейчас выпью ещё пару бутылочек, тогда поцелую. А вот письмо от Тамары.

Ващенка достал из сумки сложенный пополам запечатанный конверт. Взяв письмо, Иванов положил его в нагрудный карман госпитальной куртки со словами:

— Потом прочитаю. Рассказывай, мне всё интересно.

— После известия, что ты попал в госпиталь в тяжёлом состоянии, Тамара высохла вся, — тихо произнес Ващенка. — Это она разузнала, где ты находишься, и дала мне адрес. Она пока ещё в Моздоке, но скоро переводится в Ростов. Там в письме всё написано. Кстати, её тоже «таскали» в особый отдел: про тебя расспрашивали. Саня, ты ответь ей обязательно.

— Отвечу, — пообещал Иванов. — А как твои отношения с Мариной?

— Мы с Мариной решили пожениться, — сообщил Ващенка.

— Серьёзно? — воскликнул Иванов. — Рад за вас! Вот Маринка — молодец!

— Молодец, — улыбнулся Андрей. — Знаешь, командир, полюбил я её. Помнишь наши разговоры о любви? Всё случилось так, как ты говорил. Не представляю теперь без неё жизни.

— Когда свадьба?

— Сегодня на неделю еду к её родителям торжественно просить руки дочери. Она там будет меня ждать. Там и заявление подадим.

— Мне приглашение пришлите.

— Обязательно. Только куда?

— Куда? — Этот вопрос озадачил Иванова. — Я сам тебе позвоню.

— Ладно. А хочешь послушать какой номер «отколол» Мишка Ковалёв?

— Какой? — Иванова интересовало всё, связанное с Ковалёвым.

— Он в Моздоке из вертолёта помогал разгружать убитых. Привезли ребят, подорвавшихся ночью в составе колонны. Трупы складывали прямо на бетон. Ковалёв перепачкался кровью и, как обычно, тут же «принял на грудь». День стоял жаркий, Михаила развезло. Он не нашёл ничего лучше, чем улечься на носилки рядом с убитыми. Пришла машина-труповозка. Комендатура в суматохе не разобралась и вытащила у Ковалёва документы из кармана. Так Михаил попал в список убитых. Когда его стали грузить в машину, Ковалёв очухался, чем перепугал солдат. Сбежал с аэродрома без документов. Потом их кое-как вернул. Но самое смешное было после, когда в часть пришёл запрос из военкомата о пропаже тела. Похоронка вместе с медалью домой пришла, а тела нет. Ковалёв поехал разбираться. Рассказывает, что теперь «достаёт» военкома, чтобы тот выделил ему деньги на памятник. Говорит, что похороны его не скоро, боится не дожить… Кстати, большой привет тебе от него.

— Узнаю Ковалёва! — от души смеялся Иванов.

— Это ещё не всё. По возвращению из отпуска Ирка «наградила» Мишку триппером. Вместе лечились. Но он её не бросил.

— По Мишке и штанишки! — усмехнулся Иванов.

Ващенка замолчал. По его глазам Иванов определил, что Андрей хочет ещё что-то сказать, но не решается.

— Что-нибудь ещё? — поинтересовался Иванов.

— Я решил уходить из армии. Ты правильно говорил, что сейчас никто никому не нужен. Освободилась должность командира экипажа, а меня не утвердили… Квартира мне не светит. Тебе по твоей выслуге должны дать… Перспектива по службе у меня тоже — не очень…

— Это всё? — Иванов чувствовал, что Андрей что-то не договаривает.

— Понимаешь, — пряча глаза, начал Ващенка, — за ту операцию с фермой нас наградили…

— Всех? — у Иванова появилось нехорошее предчувствие.

— Орденами Мужества. Всех… — с трудом проговорил Ващенка и запнулся.

— Не тяни!

— А тебе дали медаль Нестерова.

— А Мельничуку? — спросил Иванов, похолодев.

— Ему орден.

— Кто изменил представления? Я же не внёс Мельничука в общий список! — не годуя, закричал Иванов.

— Замполит этим занимался с командиром эскадрильи, — тихо ответил Ващенка.

— А что командир полка, начальник штаба?!

— Не знаю. На тот момент над всеми висела прокурорская проверка, может, поэтому всё так получилось? — предположил Ващенка и показал Иванову коробочку с медалью и наградную книжечку. — Вот, командир, в полку просили тебе передать, — извиняющимся тоном произнёс «правак».

— Дожили! — Иванов с досадой стукнул кулаком по лавке, на которой сидел. — Даже вручить медаль по Уставу не могут. А трусу — орден! Не стыдно было Мельничуку брать этот орден?

— Иван сиял от радости, когда получал его перед строем полка, — ответил Ващенка и положил руку на плечо Иванова. — Не переживай, командир, это ведь не единственная несправедливость по жизни. Много их было и много ещё будет. Не рви здоровье. Звено знает, кто настоящий герой! И не в орденах счастье.

— Да, орденов-то мне хватит! — зло бросил Иванов. — Убивает несправедливость! Ну и гнида этот Косачаный!

— Редкая сволочь, — согласился Ващенка. — Да, на Мельничука пришёл приказ о переводе в другой полк с повышением.

— И хрен с ним… — Настроение Иванова на весь день было испорчено.

— Слушай, Андрей, — попросил Иванов, чувствуя жгучую обиду, — принеси водки, пожалуйста. Пару бутылок.

— А тебе можно? — осторожно поинтересовался Ващенка.

— Можно. Уже больше месяца спиртного в рот не брал. А сегодня надо.

— Понимаю, — Ващенка поднялся. — Ты извини, командир, что всё так получилось…

— Тебя-то за что извинять? Всё нормально, Андрюха! Водку неси.

— Где тут ближайший магазин?

— Не выходил ещё, но по старой памяти — за углом налево.

— Ну, я пошёл.

— Жду тебя здесь. — Иванов проводил Ващенку долгим взглядом. Потом посмотрел на коробочку с медалью и, не открывая, сунул её в боковой карман куртки. Смотреть на медаль сейчас Иванов не имел ни малейшего желания. Пока Ващенка ходил за водкой, Иванов припомнил все мельчайшие детали того злополучного полёта. Если бы ему просто не дали орден — это ещё полбеды. Но вручить Мельничуку орден, а ему медаль — это позор и унижение!

Ващенка принес две бутылки водки, но пить не стал, отказавшись мешать пиво с водкой перед дальней дорогой.

— Не знаешь, на той высотке кто-нибудь из моей команды уцелел? — задал Андрею вопрос Иванов, открывая первую бутылку.

— Никто не уцелел, Саня. Снаряд попал почти в самую вершину. Одни куски от людей… Если бы ты не спустился ниже — не разговаривали бы мы сейчас.

— Светлая память этим ребятам, — Иванов сделал первый глоток из бутылки. — Хорошие парни были!

— Знаю, что уголовное дело заводить не стали. Списали на боевые потери, — Андрей глотнул пива.

— Кто бы сомневался!.. А что с историей с теми ящиками?.. Помнишь?

— Тишина. Как-будто не было ничего…

— Ты думаешь, зря я тогда?..

— Я этого не говорил.

Посидев немного, Ващенка попрощался с Ивановым и поспешил на вокзал, чтобы успеть на ближайший поезд на Москву. После прощания и ухода «правака» на душе Иванова стало ещё хуже, да так, что ему не хотелось жить. Пригубив первую бутылку водки, Иванов, не закусывая, выпил сразу половину. Потом он помнил, как пошёл в палату, где с мотострелком и танкистом допил остальное. Виктор только чуть притронулся к налитой на дно стакана водке. Потом Иванов уже ничего не помнил.

Ночью у Иванова сильно разболелась голова. Боль отогнала сон. Он сел на кровать возле открытого окна, достал из кармана коробочку и в полумраке стал рассматривать медаль. В луче света, падающего от уличного фонаря, небольшая отливающая бледностью медаль показалась Иванову уродливой. Её планка голубого цвета не вызывала никаких эмоций, кроме обиды на случившуюся несправедливость. Взвесив круглый кусочек металла на ладони, Иванов со всего размаха выкинул её в окно. Размышляя о человеческой несправедливости, он так и не заснул до утра.

Утром он не смог подняться с постели. Голова кружилась и болела, таблетки не помогали. Становилось хуже. Лечащему врачу было доложено, что пациент вчера напился, а сегодня почувствовал себя плохо и не может встать. Врач появился в палате, когда Иванову ставили вторую инъекцию. Иванову казалось, что его череп сейчас расколется от невыносимой боли. Мысли лихорадило — он не мог связать и двух слов. Перед глазами всё плыло. Руки стали непослушными и мелко тряслись. Кончики пальцев немели и пробивались изнутри мелкими иголками. Тошнило. Не хватало воздуха.

— Кто же после контузии пьёт? Умереть захотелось? — по-отечески пожурил Иванова доктор. — В реанимацию…

Иванов потерял сознание…

Иванов очнулся в незнакомой палате. Он лежал, укрытый простынёй по грудь. В руку была вставлена игла капельницы. Он осмотрелся. Кроме него в палате стояли ещё четыре занятые койки. Лежащие на них не подавали признаков жизни. Что-то тихо шелестело, гудел какой-то аппарат. «Реанимация», — понял Иванов.

Неслышно зашла пожилая женщина в белом халате. Иванов хотел спросить про письмо, которое не успел прочитать. Но вместо слов у него вышло только мычание — слова не выговаривались. Он поднял свободную руку и призывно махнул ей. Женщина, обратив внимание, подошла.

— Вам что-то нужно? — тихо поинтересовалась она.

Иванов еле заметно кивнул и жестом показал, что хочет написать. Он уже понял, что не может говорить. Женщина отошла и вернулась с тетрадью и ручкой.

— Попробуйте написать, — она держала тетрадку так, чтобы Иванову было удобно выводить буквы.

Иванов вывел корявым почерком одно слово «Письмо».

Женщина удивилась:

— Вы хотите написать письмо?

Иванов отрицательно покачал головой и показал на грудь.

— Не понимаю… — вздохнула женщина.

Проверив капельницу, она вышла из палаты.

Через три дня Иванова вернули на его место в общую палату.

— Здорово, летун! — радостно приветствовал его Виктор. — Пока ты неделю отсутствовал, Василий выписался. Привет тебе от него большой и от его супруги тоже. Держи их адрес — тебе оставили.

Десантник достал из тумбочки сложенный тетрадный листок и передал Иванову. Тот кивнул в знак благодарности.

— На месте Василия теперь новенький — связист, — продолжил Виктор.

Иванов посмотрел в ту сторону. Кровать пустовала.

— Он ходячий. Гуляет, — Виктор внимательно смотрел на Иванова: — А ты, говорят, не разговариваешь?

Иванов кивнул.

— Да!.. — тяжело вздохнул товарищ. Потом его лицо просветлело, — А у меня радость! Протезы мне везут! Скоро выписываюсь.

Иванов улыбнулся и понимающе посмотрел на друга.

Через неделю Иванов в госпитальном костюме сидел в большом зале перед комиссией из пяти пожилых врачей.

Председатель комиссии, просмотрев историю болезни, проинформировал остальных:

— Случай тяжёлый, коллеги. Серьезнейшая контузия. Пациент шёл на поправку, но какое-то нервное потрясение, усугублённое принятием алкоголя, — сделало своё дело. Координация нарушена незначительно, но пациент не может говорить. Как долго это продлится, — сказать трудно: может, год, а может, и всю жизнь. Возможно ухудшение слуха. Надеюсь, коллегам понятно, что здесь очевидна группа инвалидности. Комиссуем.

Сидящий рядом с председателем доктор посмотрел на Иванова:

— У пациента есть вопросы?

Иванов отрицательно покачал головой.

Председатель ещё раз пролистал толстую папку и посмотрел на Иванова:

— Случай не безнадёжный, молодой человек. Но необходимо себя беречь. Никаких нервных потрясений, алкоголь исключить. Вам понятно?

Иванов кивнул.

— Ну что ж, готовим к выписке… — произнёс председатель.

Когда Иванов, одетый в военные брюки и рубашку с погонами, с небольшим чемоданом вышел из дверей госпитального здания, на улице шёл мелкий дождь. За Ивановым тихо закрылась дверь, и он оказался один под прохладными каплями. Он остановился и поднял лицо им навстречу. Падающие капли, словно из душа, секли не больно, ударяя по щекам и закрытым глазам. Это даже бодрило. Постояв немного, Иванов в последний раз оглянулся на госпиталь и пошёл к выходу. Уже почти дойдя до дверей проходной, он остановился от неожиданности. У выхода под навесом стояла маленькая хрупкая девушка. Иванов всматривался в знакомый силуэт и не верил своим глазам: там стояла Лена. Девушка, поняв, что он её узнал, сделала шаг навстречу. Капли дождя тоже стали попадать на её лицо и платье.

Иванов всё стоял и стоял, и не понимал, почему катящиеся по лицу дождевые капли такие солёные…