"Вкус греха" - читать интересную книгу автора (Гилл Уильям)

Глава 1

Нью-Йорк

Апрель 1987 года

– Пятьдесят два миллиона, – произнес аукционист, увидев поднятую руку. Софиты телевидения осветили эту руку – безупречный маникюр, золотой карандаш в длинных холеных пальцах, на одном из которых сверкал перстень с квадратным изумрудом. Жест дамы был уверенным и удивительно точным – рука взлетела вверх ровно настолько, чтобы ее заметили с помоста, и ни на дюйм выше.

В зале зашептались. Долгое время считавшийся утерянным «Портрет мадам Клер» кисти Мане стал самой дорогой в мире картиной.

Рядом с аукционистом на обитом бархатом стенде было выставлено полотно, спокойная красота которого контрастировала с царившей вокруг суетой. На картине была изображена неизвестная натурщица, предположительно одна из тех, кто позировал художнику во время создания им «Завтрака на траве». Модель стояла перед зеркалом в позолоченной раме спиной к художнику, но голова ее была слегка повернута вправо, словно женщину внезапно позвал кто-то, находившийся позади нее. Таким образом, зритель видел лицо натурщицы как бы с двух точек – в профиль и анфас, – отраженным в зеркале. Два «неполных» изображения, соединяясь, создавали эффект удивительной целостности. Автор использовал тот же прием, что и в более раннем произведении – «Бар в "Фоли-Бержер"». Несколько месяцев назад картина была случайно обнаружена на чердаке какого-то никому не известного дома в северной части штата Нью-Йорк. Оказалось, что владевшая домом старушка получила холст в наследство от родственника, который некогда был ассистентом Мане. Свернутое в трубку полотно в течение многих десятилетий пылилось в чулане и было обнаружено лишь после того, как старушка отдала Богу душу. Умерла она в полной нищете.

Разумеется, сама мысль о нищете вряд ли могла прийти в голову кому-либо из собравшихся в этот вечер в главном аукционном зале «Кристи». Здесь фантастически богатые люди буквально сражались за право стать обладателями полотен прославленных мастеров, и борьба эта проходила в атмосфере невероятного напряжения, в которой, казалось, подчас проскальзывал некий почти эротический подтекст.

Как только Пандора Дойл услышала заявку не известной ей дамы и разглядела изумруд на пальце ее поднятой руки, в ней проснулся профессиональный интерес.

Поначалу участие в торгах принимало довольно большое количество людей, но, когда цена достигла тридцати семи миллионов, желающих осталось только двое – нью-йоркский дилер Джейкоб Куглер и некто делавший заявки по телефону. Пандора слышала, как сидевший рядом с ней мужчина шепнул на ухо своему соседу, что инкогнито звонил из Токио, а Куглер действует от имени Теда Карсона, англо-австралийского магната, который из-за своей страсти к приобретению картин получил в кругах, близких к миру искусства, прозвище Кинг-Конг. После того как Куглер предложил пятьдесят один миллион, анонимный любитель живописи из японской столицы выбыл из игры. Накал страстей ослаб: самый интересный лот уже фактически был разыгран. Пандора собралась было направиться к выходу, но остановилась, услышав заявку незнакомки.

Она вытянула шею, пытаясь получше разглядеть эту даму. Однако в соответствии с правилами, неукоснительно действующими в местах, где пахнет большими деньгами, женщина, пожелавшая приобрести картину Мане, расположилась в одном из первых рядов, в то время как сама Пандора стояла в дальнем углу аукциона. В этом состояла разница между человеком, способным сделать заявку в пятьдесят два миллиона долларов, и начинающей журналисткой. Утром Пандора предусмотрительно позвонила в фирму «Кристи», чтобы аккредитоваться, – иначе ей пришлось бы околачиваться за дверью, в толпе зевак. Оттуда, где стояла Пандора, рассмотреть заинтересовавшую ее особу было трудно. Впрочем, даже на таком расстоянии безошибочно угадывалась окружавшая незнакомку почти осязаемая аура богатства и роскоши.

Пандора почувствовала, что дело пахнет интересным репортажем или очерком. Именно это ей и было нужно. Она работала в журнале «Шик» уже почти пять недель и успела понять, что порученная ей рубрика «Покупки» в рамках издания – что-то вроде места ссылки. Ее предшественницами были либо девушки, убивавшие время в ожидании того момента, когда подвернется подходящий жених, либо богатые разведенные дамы, дожидавшиеся получения компенсации от бывших супругов. Как только очередной ведущей злосчастной рубрики удавалось реализовать свои планы, она тут же увольнялась. Словом, для того чтобы как-то выдвинуться, Пандоре отчаянно нужен был сенсационный материал.

Она с интересом принялась наблюдать за Куглером, который, поколебавшись, поднял руку, сжимавшую каталог. Аукционист уже собрался огласить новую сумму – пятьдесят три миллиона, – но золотой карандашик дамы взмыл в воздух еще до того, как эти слова успели сорваться с его губ.

– Пятьдесят пять миллионов, – твердо произнесла она, и по залу прокатился возбужденный гул. Торгующиеся обычно не оглашают сами свои заявки и тем более не удваивают последнюю прибавку к цене. В голосе незнакомки явственно прозвучал иностранный акцент, но всем было ясно, что она хотела сказать: «Не стойте у меня на пути».

Пандора решила нарушить правила вежливости. Покинув свое место, она, наступив на ногу соседу и не обращая внимания на ледяной взгляд, которым тот ее одарил, стала пробираться по боковому проходу, пока не оказалась совсем близко от того ряда кресел, в котором сидела неизвестная. Прислонившись к стене, Пандора принялась ее разглядывать.

На миловидном, латинского типа лице женщины лежала печать надменности. Подобное сочетание Пандоре доводилось видеть в лицах богатых итальянцев или латиноамериканцев. Она внимательно рассмотрела нос с небольшой горбинкой, золотисто-карие миндалевидные глаза, гладкую смуглую кожу, идеальной формы скулы. На вид незнакомке было немного за тридцать, однако Пандора знала, что так нередко выглядят и женщины, уже переступившие рубеж сорокалетия, но пользующиеся услугами умелого хирурга-косметолога.

Мужчина, сидевший рядом с незнакомкой, был примерно одних с ней лет. Его волосы отливали серебром, на загорелом лице выделялись глаза небесной голубизны. Одет он был в некое подобие международной униформы, указывающей на принадлежность человека к числу сильных мира сего: темно-синий двубортный пиджак, белоснежная рубашка, красный шелковый галстук.

– Пятьдесят пять миллионов долларов, слева.

Сэр Генри Линдхерст-Смит специально приехал из Лондона, чтобы провести этот аукцион. Его безукоризненно респектабельная внешность и высокомерный ястребиный взгляд, благодаря которым любые заявки казались чем-то не заслуживающим серьезного внимания, были неотразимым оружием, позволявшим добиться продажи любого лота по максимально возможной цене.

Сейчас он выдержал паузу, приподнял на несколько дюймов старый молоточек черного дерева, выждал еще немного и опустил его.

– Продано, благодарю. Картина принадлежит вам, мадам.

Женщина и ее спутник, поднялись и быстро направились к ближайшему выходу. Едва она шагнула за порог, как ее окружила толпа любопытных, рассыпавшихся в комплиментах по поводу ее вкуса, умения распознать настоящий шедевр. Единственное, что эти люди получили в ответ, – легкий кивок тщательно причесанной головки. Пока швейцар открывал перед ней дверь, женщина приостановилась на секунду, чтобы обменяться рукопожатием с экспертом фирмы «Кристи», специализировавшимся на творчестве импрессионистов. На улице женщина не обратила ни малейшего внимания на телевизионщиков, обступивших ее с камерами и микрофонами. Шофер и телохранитель оттеснили журналистов и зевак. Чуть наклонившись, красавица скользнула в светло-серый «роллс-ройс», словно не замечая вспышек фотоаппаратов, от которых рябило в глазах.

Пандора с трудом пробивалась через толпу вслед за незнакомкой и ее спутником. Она успела увидеть, как мужчина, сопровождавший загадочную обладательницу «Портрета мадам Клер», садится в машину. Глаза их случайно встретились, и в его взгляде мелькнул чисто мужской интерес.

Лимузин тронулся, и толпа двинулась, столкнув Пандору с тротуара на мостовую. Она часто мечтала о таком моменте: вот сейчас перед ней откуда ни возьмись появится такси. Пандора много раз представляла, как, прыгнув в него, она шлепнет в ладонь таксисту крупную купюру и скажет: «Езжайте за той машиной!» Затем последует погоня с визгом покрышек на крутых виражах…

Но такси не появилось. Пандора постояла немного, вдыхая прохладный апрельский воздух, насыщенный выхлопными газами автомобилей, и почувствовала, как мечта о сенсационном материале медленно рассеивается.

Борясь с разочарованием, она свернула на улицу, ведущую к Мэдисон-авеню, и зашагала к дому, от которого ее отделяло всего несколько кварталов. Впрочем, квартира, в которой она поселилась, так и не стала для нее домом – Пандора чувствовала, что она навсегда останется для нее квартирой отца. Он умер в прошлом году от сердечного приступа. Смерть отца потрясла Пандору, но как раз в то время у нее были неприятности с мужем, и потому она не смогла сразу полностью осознать все последствия случившегося. Она приехала из Англии в Нью-Йорк на похороны и для того, чтобы урегулировать все дела с юристами. Ей предложили продать квартиру, но Пандора не смогла заставить себя сделать это и ограничилась тем, что избавилась от отцовской одежды, сожгла его личные бумаги и, заперев за собой дверь, уехала. Было приятно ощущать, что теперь у нее есть жилье в другой стране, а значит, возможность начать новую жизнь. Но решение оставить квартиру за собой объяснялось не только этим. Нью-йоркская квартира хранила память о покойном, а это было нужно Пандоре – прожив долгие годы вдали от отца, она все еще не могла окончательно понять, что он для нее значил.

После Рождества в жизни Пандоры многое изменилось. Ей всегда хотелось быть уверенной в своем будущем, хотелось, чтобы жизнь шла спокойно, по запланированному сценарию, без каких-либо ненужных сюрпризов и треволнений. Однако эти мечты рассыпались, словно соломенный домик беспечного поросенка, рухнувший от одного дуновения злобного волка. Пробыв восемь лет миссис Джон Лайонс, теперь она снова стала Пандорой Дойл.

Пандора остановилась у витрины, рассматривая кукол – мать и дочь в костюмах благословенных времен королей Эдуардов, некая домашняя идиллия, выражение ностальгической тоски по жизни в Англии. В детстве ночные рубашки и платьица с матросскими воротничками из магазина Либерти так и не смогли заменить Пандоре отца, который решил покинуть Англию и отправиться домой, в Нью-Йорк, когда ей было всего пять лет. Мать Пандоры так и не сумела научиться игнорировать вежливое презрение, с которым стали относиться к ней бывшие друзья, после того как ее брак рухнул. Пандора выросла в Норфолке, в вечно пустом доме приходского священника, расположенном на территории имения ее дяди. Уделом ее было одиночество, и девочка мечтала о том времени, когда пойдет наконец в пансион и сможет общаться с подругами, которым ничего не известно о том, что отец бросил ее и мать.

Но в школе ее обособленность и одиночество лишь стали еще более очевидными. Дочерям нуворишей она казалась слишком надменной, тем, чьи матери в свое время сами учились в этом пансионе, – слишком робкой и застенчивой. Лишь с Джеральдиной, которую из-за ее внешности остальные девочки тоже считали странной, Пандора чувствовала себя свободно и раскованно в эти трудные для нее годы.

Взрослея, Пандора стала понимать, что надежды, возлагаемые на нее родителями, все больше вступают в противоречие между собой. Отец, регулярно писавший ей из-за океана, хотел, чтобы главным в жизни дочери стала карьера; мать считала, что замужество и должно стать карьерой.

Пандора приняла точку зрения матери – отчасти из-за того, что так и не смирилась с отъездом отца, отчасти потому, что ощущала в себе потребность кому-то принадлежать. Ей удалось превратить свою мечту в реальность, но кончилось все катастрофой – Джонни покинул ее.

В последние годы их брака Пандора превратилась в кухарку и прислугу, раз в неделю отдававшуюся мужу – всегда в те минуты, когда по телевизору шел последний блок рекламы перед десятичасовым выпуском новостей. Ребенка он не хотел: не время, говорил Джонни, это помешает карьере. В один прекрасный день Пандора обнаружила, что ее муж, сотрудник банка, проводит массу времени, и не только рабочего, в обществе некоей деловой дамы, торгующей акциями японских компаний. По словам Джонни, она была «своим парнем», что, по-видимому, должно было означать, что бизнес-леди не протестовала, когда после работы в каком-нибудь из баров кто-нибудь забирался рукой к ней под юбку. Эта капля переполнила чашу пережитых Пандорой разочарований. По крайней мере она была уверена в том, что вышвырнуть Джонни за дверь ее заставила уязвленная гордость, а никак не поруганная любовь – любовь умерла задолго до этого.

После окончания пансиона Пандора собиралась стать специалистом по интерьерам, и друг ее матери познакомил ее с миссис Огилви, лондонской королевой хлопка. К работе молодая женщина отнеслась очень серьезно, но ей хотелось, чтобы и миссис Огилви столь же серьезно относилась к ней, а не заставляла ее заниматься выполнением ужасающе безвкусных заказов, поступавших от богатых арабов, – они могли принести лишь деньги, но не давали никакого профессионального удовлетворения.

Став миссис Джон Лайонс, Пандора без особых сожалений оставила эту работу и открыла собственный небольшой магазинчик. Эта ее затея завершилась полным фиаско, к молчаливому удовлетворению Джонни.

…Пандора свернула на Шестьдесят четвертую улицу и едва не столкнулась с бегуном, который не видел ничего вокруг, опьяненный музыкой, гремевшей в наушниках ярко-желтого плеера. Это небольшое происшествие помогло Пандоре на какое-то время отвлечься от мрачных мыслей.

«Не кисни, дорогая», – посоветовала Джеральдина, когда два месяца назад в Лондоне Пандора рассказала подруге свою невеселую историю. Сейнсбери пригласили Джеральдину на праздничное представление в «Ковент-Гарден», и подруга заночевала у Пандоры, став ее первым гостем в новой квартире. Дом, где они жили с мужем, Пандора продала сразу же после того, как Джонни оттуда съехал. В итоге благодаря взлету цен на жилье и наследству, оставленному ей отцом, Пандора Дойл стала относительно обеспеченной женщиной.

«Если уж рыдать, то в лимузине, а не в подземке», – как-то сказала Джеральдина. При этом было ясно, что она-то сделает все возможное, чтобы вообще никогда не проливать слезы. С того самого момента, как они познакомились шестнадцать лет назад, Джеральдина все время занималась чем-то, о чем Пандора мечтала, но так и не решалась заняться сама. После окончания пансиона Пандора пустилась в плавание по жизни в поисках любви и замужества. Что касается Джеральдины, то она закрутила широко обсуждавшийся всеми кому не лень роман с известным газетным комментатором. Вскоре она сама стала автором постоянной рубрики в одной из газет, а затем и редактором в «Дайари», журнале, который даже мать Пандоры считала весьма старомодным. За какие-нибудь шесть месяцев Джеральдина превратила его в нечто вроде библии лондонского света. Впечатляющий успех, которого она добилась, стал своеобразным трамплином, и вскоре Джеральдину пригласили возглавить издаваемый в Нью-Йорке журнал «Шик» с соответствующими окладом и гонорарами. Три года спустя она вышла замуж за Салли Голдсмита, очень богатого торговца недвижимостью.

– Не кисни, подумай лучше о том, чем теперь заняться, – посоветовала Джеральдина приунывшей подруге. – Ты умна, молода, красива, несмотря на все то, что ты с собой делаешь, или, вернее, чего ты с собой не делаешь, и у тебя нет детей, которые связывали бы тебя по рукам и ногам. Мир принадлежит тебе. Вот что, поехали вместе в Нью-Йорк – поможешь мне с журналом. В пансионе ты очень хорошо писала сочинения. Вылетаем завтра утренним рейсом. Билет за мой счет. И ни слова больше! У тебя двойное гражданство, значит, тебе не грозят проблемы с иммиграционной службой. Секрет успеха в том, чтобы уметь пользоваться тем, что имеешь!

Пандора не была уверена в правоте подруги, но, отправившись за океан, она по крайней мере получала возможность попробовать что-то новое…

Пандора снова мысленно вернулась к аукциону, на котором только что побывала. Интересно, кто та дама, что купила картину Мане, и можно ли сделать о ней материал… Джеральдина должна была это знать. Пандора решила, что расспросит ее завтра же.