"Повседневная жизнь Европы в 1000 году" - читать интересную книгу автора (Поньон Эдмон)

Источники

Оказывается, достаточно внимательно почитать Мишле и свериться с цитируемыми им источниками, чтобы удостовериться в том, насколько далеко этого, пусть даже гениального, историка уводила его собственная фантазия, заставляя отступать от истины и даже толковать источники в свою пользу. Но его, естественно, всегда читали с полным доверием. Его идеи подхватывали другие историки, например, Огюстен Тьерри[18]; тема развивалась в бесчисленных исторических описаниях, иные из которых принадлежат перу даже таких эрудитов, как Эмиль Гебхардт[19]; эта тема проникла почти во все школьные учебники. Таким образом, миф об ужасах 1000 года — или «тысячного года», как пишут ради вышедшего из употребления орфографического кокетства, которое, впрочем, не одобряет уже Литтре[20], закрепился в умах людей. Нельзя сказать, что его не пытались опровергнуть. Однако, как говорил замечательный историк-медиевист Фердинанд Лот, «достаточно перестать бороться против исторической ошибки, чтобы она тут же возобновилась».

То, что в 1873 году бенедиктинец Франсуа Плен в серьезной статье в «Журнале по историческим вопросам» (Revue des Questions historiques) на основе источников доказал ошибочность этой идеи, ничего не изменило. Ни к чему не привело и то, что в 1885 году ученый Жюль Руа посвятил тысячному году целую книгу, выводы которой были столь же отрицательными. Напрасно в том же году Кристиан Пфистер в своей прекрасной книге «Исследование правления Роберта Благочестивого» живо описал Францию тысячного года, отнюдь не охваченную паникой. Напрасно в 1908 году Фредерик Дюваль сурово осудил идею «ужасов тысячного года» как проявление «субъективизма в истории». Не помогли и многократные отдельные опровержения мифа в работах серьезных историков. В 1947 году, одновременно с Фердинандом Лотом, я, вооружившись всеми аргументами предшественников, столь же безрезультатно восставал против этой идеи в «Меркюр де Франс», а в 1952 году вышла в свет книга «Тысячный год» Анри Фосильона[21], целую главу которой этот замечательный историк искусства посвятил тому, чтобы не только показать, что ужасы тысячного года не упоминаются в источниках, но и при помощи изощренных хитроумных доказательств убедить в том, что они и не могли существовать.

Чтобы пояснить позицию Фосильона, я позволю себе вспомнить диалог двух других, ныне покойных авторов: дорогого моему сердцу Луи-Раймона Лефевра, по чьему настоянию я написал книгу «Тысячный год» для издательства «Галлимар», и Жана де ла Варенде[22]. Автор книг «Кожаный нос» и «Вильгельм Бастард-Завоеватель», в которых в полной мере проявились его мастерство и совесть историка, чувствовал себя оскорбленным при виде того, как «нормальные люди» (я таковым не являюсь и прошу меня за это простить) сваливают вину за свои ошибки на привычные нам старые легенды. Разумеется, Патрис де ла Тур дю Пен[23] был прав, когда писал:    

Однако ужасы тысячного года — не легенда. Легенда — это преувеличенное воспоминание о великих событиях истории, о предках, их мужестве, героизме при столкновении с гигантскими испытаниями, которые они преодолели или не преодолели, о вмешательстве богов или небес, — все то, что пробуждает в сердце народа ощущение непреодолимости судьбы.

Такова «Илиада», такова «Песнь о Роланде»[24]. Рассказ же о страхе людей, об их отчаянии, об отказе от сопротивления — это нечто совсем другое. И если это не правдивое описание, то всего лишь историческая ошибка. Дай Бог, чтобы кроме нее у нас сохранились настоящие легенды. Тогда мы хотя бы избежим опасности окоченеть…

Так стоит ли еще раз пытаться одним ударом срубить все головы этой многоголовой гидры? Стоит ли вновь критиковать те двенадцать текстов — их не больше! — на которые обычно ссылаются защитники идеи, и доказывать, что четыре из этих текстов принадлежат перу людей, которые действительно страшились конца света, но жили уже после тысячного года, а четыре других хотя и относятся к X веку, но нигде не упоминают роковую дату? Стоит ли подвергать сомнению приводимые всеми сочинения Рауля Глабера, который писал около 1040 года? Ведь это он должен быть в ответе за появление мифа. Однако для него тысячный год не является особенным, он просто берет его за точку отсчета в своей хронологии и, надо сказать, достаточно произвольно. Он верит в конец света и охотно распространяется по поводу бедствий и отступничеств, которые в его время — как и в другие эпохи — заставляли людей, напуганных конкретными событиями и обстоятельствами, со страхом вспоминать о грядущем светопреставлении. Однако он нигде не соединяет идею конца света и тысячный год. Между тем людям, читавшим его сочинения, равно как и тем, кто из содержания этой книги поймет, в каком трагическом мироощущении он находил для себя удовольствие, ясно одно: если бы его современники именно накануне 1000 года пребывали во власти всеобщего и порожденного конкретным поводом страха, он непременно отдал бы должное этим настроениям и подробно описал их.

В 954 году Адсон, аббат Монтьеранде, посвятил королеве Франции Герберге[25] «Малый трактат об Антихристе». В конце его он заявляет — никоим образом не упоминая тысячный год, — что час Страшного Суда может быть известен одному лишь Богу. Возможно, он делает это, дабы разубедить королеву или, по ее указанию, успокоить народ? Но тогда он слишком рано беспокоится. Конец света через 40 лет в эпоху, когда любой молодой человек имел возможность умереть в гораздо более раннем возрасте, вряд ли мог кого-нибудь озаботить. Адсон на протяжении всей своей небольшой книги пишет о множестве других вещей и ни разу не прибегает к полемическому тону: как он пишет в посвящении, ему хотелось лишь ответить на некоторые теологические вопросы, интересовавшие королеву.

Так что же, выходит, ни один человек не объявлял тысячный год датой конца света? Утверждать подобное было бы невозможно, не погрешив против истины. Такой человек был. В 998 году Аббон, аббат монастыря во Флёри на Луаре[26], написал свои мемуары, озаглавленные «Апология». Он пишет о том, что в молодости ему приходилось бороться со многими ошибками и заблуждениями. Поскольку он пишет об этом уже в старости, то время описываемых событий следует отнести к 60-м годам X века. Итак, Аббон рассказывает: «Что касается конца света, то я услышал в одной из парижских церквей проповедь о том, будто в конце тысячного года явится Антихрист и вскоре затем наступит Страшный Суд. Я всеми силами противостоял этому утверждению, опираясь на Евангелие, Апокалипсис и Книгу пророка Даниила». Вот о чем вполне умиротворенно пишет Аббон за два года до тысячного. Если бы проповедник, встреченный им в юности, основал школу, то теперь было бы самое время опровергнуть его утверждения, во всеуслышание заявить, почему Евангелие, Апокалипсис и Книга пророка Даниила служат доказательством противоположного. Но в «Апологии» об этом ничего не говорится. Создается впечатление, что эта тема давно исчерпана, и старый аббат сразу же переходит к другим проблемам.

Четыре и четыре — восемь. Рауль Глабер, Адсон, Аббон — три. Всего — одиннадцать. Кому принадлежит авторство двенадцатого текста? Читаем: «В году тысячном от Рождества Христова по всей Европе прокатились сильные землетрясения, которые разрушили многие прочные и великолепные здания. В том же году на небе появилась ужасная комета. При виде ее многие, посчитавшие ее знамением конца света, похолодели от ужаса. Дело в том, что в течение уже многих лет люди ошибочно верили, что конец света наступит в тысячном году».

На этот раз все ясно. Все на месте, даже комета.

Когда же впервые появился этот текст? В тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. Вы правильно поняли: это было во времена Людовика XIV. Этот текст можно найти во втором издании летописи монастыря Гиршау[27], составленной немецким монахом-бенедиктинцем, именовавшим себя Тритгейм, по названию деревни, в которой он родился. Даты его жизни — с 1462 по 1516. Он был весьма учен, но порой позволял себе сплутовать. Например, среди источников своих летописей Гиршау он приводит некоего монаха Мейнфрида, которого сам придумал. Впрочем, для нас это не так уж важно: не он внес в свой труд упоминание об ужасах тысячного года. В первом издании летописи Гиршау, опубликованном в 1559 году, то есть спустя 43 года после смерти автора, в приведенном отрывке упоминаются только землетрясения и комета. Конец света был добавлен уже в издание 1689 года и является поздней вставкой, анонимной и не имеющей исторической ценности.

Впрочем, к концу XVII века этой исторической ошибке было уже более ста лет. Первое письменное упоминание о ней мы находим в «Церковной летописи» кардинала Барониуса, опубликованной около 1590 года.

Может быть, кардинала ввели в заблуждение Рауль Глабер и ему подобные? Однако мы видели, что если их и можно, при сильном желании и достаточной недобросовестности, призвать в свидетели, то уж во всяком случае нельзя считать авторами интересующей нас идеи. Весьма вероятно, что сам Барониус увлекался чтением Апокалипсиса. В XX главе этой таинственной эсхатологической книги много раз упоминается период в тысячу лет, и интерпретировать это можно по-разному, в том числе и буквально как срок существования мира. О том, что христиане раннего Средневековья часто обращались к Апокалипсису, свидетельствуют многочисленные рукописи X и XI веков, дошедшие до наших дней. Забытый на несколько последующих веков, Апокалипсис вновь вошел в моду в эпоху Возрождения, когда на его основе было создано множество гравюр, наиболее известная из которых принадлежит Дюреру, а наиболее фантастическая — французу Жану Дюве[28]. Возможно, эрудиты того времени ставили себя на место читателей Апокалипсиса, живших до 1000 года, и приписывали им пугающие умозаключения, до которых те сами не могли бы додуматься. В результате, после Барониуса, при Людовике XIII, появился скрупулезный труд аббата Ле Вассера, который упоминает и Рауля Глабера, и «белые одеяния новых церквей». За ним следует, почти дословно его переписывая, первый парижский археолог Соваль, живший при Людовике XIV. Он приходит уже почти к тем же выводам, что Мишле. Видимо, именно его труды и послужили основой для вставки, внесенной в летопись Гиршау.

И вот к XVIII веку уже все верят в ужасы тысячного года; о них часто говорят проповедники и монахи, для которых особенно важны упоминания о завещаниях и дарах в пользу Церкви. В 1769 году англичанин Робертсон[29] впервые дает окончательную формулировку идеи и собирает все подтверждающие ее источники. Его работа, переведенная на французский язык, распространяется на волне англомании и начинает изучаться в школах. Мишле и ему подобным остается лишь состязаться в украшении готовой темы живописными подробностями.