"Последняя аристократка" - читать интересную книгу автора (Шкатула Лариса Олеговна)

Глава девятая

— Что, Егорка, освобождаешься? — нарочито ласково сказал Аполлон, входя в кабинет вместе с Аренским. — Понятное дело, оказать услугу самому начальнику адмчасти. Смотрю, приодели тебя маленько. Доволен?

— Доволен, гражданин капитан.

— А вот шапка у тебя старая. Это непорядок. Прямо скажем, никуда не годится! Раз ты у нас такой нужный человек, я тебе новую подарю.

— Зачем новую, начальник, — Комод побледнел. — Не надо. Я к этой привык. Новая-то пока обомнется.

— И не спорь! Сказал, дам новую, значит, дам! На свободу — с чистой совестью. И в новой шапке.

Он протянул руку, но никак не мог вырвать шапку из скрюченных от страха рук вора.

— Что ж ты ухватился за нее, как черт за грешную душу? Золото у тебя там спрятано, что ли?.. Но-но, огонь-то в гляделках погаси. Я ведь не посмотрю, что ты мне социально-близкий… А то документы твои перепутаю, и пойдешь ты по пятьдесят восьмой статье, но уже как социально-чуждый, то есть политический…

— Пощади, начальник! — Комод рухнул на колени и зарыдал. — Сука буду, не хотел!

— Встань, Егор, ишь, чего надумал: из-за поганой шапки в ногах валяться!

Он действительно протянул Кизилову новую шапку и пожурил при этом:

— Посмотри, дурашка, какую я тебе взамен даю: век сносу не будет!

Комод тяжело поднялся с колен и надел шапку. На лице его ещё читалась растерянность: что делать, на такой случай ему никаких указаний не дали. Все отрицать, со всем соглашаться? Какая-то сука донесла, сейчас шапку проверят, а его назад, на нары…

Но капитан повел себя странно. Он подмигнул Егору и заговорщически кивнул:

— Видал, как на тебя шили!

А сам протянул лейтенанту шапку Комода и громко приказал:

— Эту рвань в печь! Сожги её, как темное прошлое Егора Кизилова.

И шепотом добавил, чего Кизилов уже не услышал:

— После того как всю её по швам распорешь и каждый кусочек прощупаешь!

Егору он сказал:

— Тебе, паря, повезло. Я с оказией до станции еду, так что тебя, как барина, прямо к вокзалу доставлю!

Охранник пригнал к крыльцу подводу, на которую взгромоздились Кизилов и Аполлон. Причем капитан не погнушался сам взять в руки вожжи. Он хлестнул лошадь, лихо свистнув:

— Эх, пошла, родимая!

Аренский сидел за столом, распарывал бритвой старую засаленную шапку, а в голове его билась мысль: "Когда Ковалев вора-посланца жизни лишит: тут же, неподалеку от лагеря или подальше завезет?" Думал он, впрочем, без особого сожаления, а как бы с некоторым удивлением — как мало ценится человеческая жизнь в обществе, строящем социализм. А, может, никакого социализма на свете и нет? Есть сказка, в которую большинство людей верит, а потому и терпит все, что с ним ни делают…

Вернулся Аполлон довольно быстро, что, впрочем, заметил только Арнольд. Охранники сменились, да и капитан подъехал к северным воротам, через которые возили обычно продукты и дрова для кухни.

— Ты все же убил его? — спросил Арнольд.

— Нет, на семя оставил! — огрызнулся тот. — Он знал, в какое дело суется, потому и получил по заслугам. Я его в овраг скинул. Скоро метели начнутся, до весны труп никто не отыщет. А те, кто его послал, будут думать, что Комод со страху в бега подался… Ты лучше скажи, нашел?

— Само собой, нашел! Они ж не думали, что его кто-то шмонать станет, а на старую шапку, ежели что, никто не покусится. Доносец, я тебе скажу, убойный! После такого одна дорога — под расстрел.

— Кто-то из мудрецов сказал: кто предупрежден, тот вооружен. Следующий ход наш. А мы пошлем свой донос. И чтобы чужую ошибку не повторять, своего посланника сами и проводим… Дай-ка почитать, что за вражина в информационно-следственной части окопалась!.. Да-а, выстроил себе дом за счет использования государственной техники и материалов, а также привлечения труда заключенных… Незаконно освободил от трудовой повинности на благо общества женщину легкого поведения, осужденную по статье проституция, Юлию Бек…Ты это читал?

— Читал, товарищ капитан!

— Брось, не время для подначек!.. Второй раз ты, Аренский, из дерьма меня вытащил. Не каждый столько для друга сделает… О моей благодарности поговорим потом. А пока это дело надо другим концом развернуть. Как говорится, вашим же салом… Я вот что думаю: среди насквозь прогнившей администрации СЛОНа созрел антигосударственный заговор…

— А что, вполне мог созреть. Я как чувствовал, даже подобрал соответствующие документы.

— Как, уже? Молоток, быстро учишься! И о чем они?

— О том, что золото и драгоценности, изъятые у заключенных, начальник административной части Приходько с помощью своих агентов собирает в тайнике для дальнейшей закупки оружия и раздачи его социально-чуждым элементам…

— Ты ври, да знай меру! Откуда взялось золото и драгоценности? Их же тогда по результатам обыска предъявлять надо.

— Вот и предъявим.

— А где возьмем?

— У Приходько. По словам осужденной Лыковой, которая у него кем-то вроде горничной, она подсмотрела, как хозяин прятал в шкатулку, полную других драгоценностей, золотую брошь с бриллиантом.

— Да откуда у Васьки бриллианты? Он в них разбирается, как свинья в апельсинах! Небось, драгоценный камень от простой стекляшки на глаз и не отличит. И в шкатулке у него какие-нибудь побрякушки. Найдем, позора не оберешься!

— Лыкова утверждает, что пока она не попалась на воровстве, работала в магазине и в ювелирных изделиях знает толк.

— Ну, смотри, Аренский, как бы нам с тобой за клевету не загреметь… Когда на своих дела заводишь, надо все тонко обстряпывать, чтобы не вывернулись. Чтобы, как говорится, комар носа не подточил. Выходит, правду наши промеж себя судачили. Мол, не зря Приходько из центра сюда по своей воле перевелся. И что якобы за рыжье он может любому заключенному статью поменять. Ежели подумать, чтобы на свободу пораньше выйти, каждый из зэков любую цену заплатит… А чего Лыкова-то на Приходько стучит? Не боится, что он узнает и отомстит?

— Он её оскорбляет своими домогательствами.

— Скажите, какие мы нежные!

— Ты к нему близко подходил? От него же воняет хуже, чем от козла, он по полгода не моется. А Лыкова — красивая женщина, ей другого хочется.

— Уж не тебя ли?

— Она намекала, — смутился Арнольд.

— А ты?

— Лыкова не в моем вкусе.

— Погоди, — Аполлон задумался. — Расклад, прямо скажем, неожиданный… Ради дела не спеши её отталкивать. Намекни, мол, ты — всего лишь лейтенант, а Приходько — майор, тебе с ним трудно тягаться. Если же Приходько и вправду сокровища прячет — где же он взял-то их, подлец? — тогда ты сможешь его свалить. Дай женщине надежду. Она ради тебя землю носом рыть будет!

— Носом землю… Это ты говоришь про женщину или про дикого кабана?

— Ладно тебе, не придирайся! Лыкова — первая ниточка из нашего клубка. Не забывай, мы расследуем крупный заговор. Юлия тоже кое-что напишет. Например, как начальник административной части предлагал ей участвовать в его гнусных замыслах, но она отказалась. Мол, если ей не хватает классового сознания не торговать своим телом, то для родины… Ну и все в таком духе. Как тебе моя задумка?

— Прямо кардинал Ришелье!

— А это ещё кто такой?

— Очень умный человек. Официально был кардиналом Франции, на самом деле некоронованным королем.

— Вот я и говорю: ежели это дело с умом провернуть…

Он стал засовывать бумаги в карман.

— Для чего они тебе?

— Юлии покажу. У нее, знаешь, голова какая! Пусть почитает, как её немецкой шпионкой называют. Из-за того, что она меня Полем кличет.

— С чего они взяли, что Поль — немецкое имя? Насколько я знаю, французское.

— Представляю, как в Москве бы хохотали.

— А ты не подумал, что из Москвы сюда могут и проверяющего прислать.

— Думал, как не думать! Проверяющего одного не пошлют, комиссию создадут, а мы к их приезду и подготовимся.

— Имеешь в виду подготовку документов и свидетелей?

— Узко мыслишь, Аренский. Ничего, оботрешься, начнешь соображать. Документы, так и быть, я возьму на себя, а ты займешься остальным.

— А не объясните, товарищ капитан, что подразумевается под остальным?

— В поселке "вольняшек" надо устроить ресторан.

— Ресторан?! — Арнольд подумал, что он ослышался.

— Именно, ресторан. Медленно соображаете, посвященный Алимгафар!

— Что значит, устроить? В смысле, построить? Ты представляешь, сколько времени это займет?

— Ой, наприсылают этих юристов! Ничего не соображают. Придется тебе за мою науку мне доплачивать… Ну-ка, вспомни, у кого в поселке самая большая изба?

— У Баландина.

— Верно. Вот её мы и будем переделывать под ресторан.

— А хозяина куда?

— Где у нас дела стукачей?

— В синей папке.

— Неужели на Баландина в той папке нет ни одного доноса? Мы вчера с профессором спряжение глаголов проходили: я стучу, ты стучишь, он стучит…

Аренский прошел к стеллажу с делами ИСЧ, на ходу покачивая головой.

— Ох, и хитрущий ты, Ковалев! Мне у тебя надо учиться, учиться и учиться…

— Как завещал великий Ленин, — подхватил Аполлон.

— Но, насколько я знаю, Баландин нам всегда помогает. Надо подводу не откажет…

— Потому, что свой интерес имеет.

— Точно, вот и доносы. Целых два… Ты был прав: этот прохиндей предлагает заключенным, которых выгружают из вагонов, подвести до лагеря их вещи, а везет к себе домой… Второй донос о тех, с кем он награбленным делится. Наши, между прочим, охранники.

— Второй донос пока оставь, пусть полежит, а вот первому мы дадим ход. Какую статеечку лучше всего Баландину припаять?

— Сто тридцать шестую?

— Нет, милок, этак он у нас за воровство маленький срочок получит, а там, глядишь, и под амнистию попадет. Лучше мы ему пятьдесят восьмую припаяем, пункт восемь — террористические намерения. И как политический он меньше десяти не получит.

— Нашел террориста! Да кто ж этому поверит!

— Зеленый ты еще, Аренский, как есть зеленый! Поверит — не поверит. Это тебе не в карты играть. Если хочешь знать, никто и думать об этом не станет, а тем более сомневаться. Арестовали — значит, виноват!

— И это ты на себя берешь?

— Беру, беру, а тебе придется делать вот что: у политических по статье пятьдесят восемь-десять сидит княгиня Растопчина. Так-то, в рванье-хламье её не видать, но если отмыть… Ты бы видел, как она в строю на работу идет! Вроде, и росточка небольшого, а над другими словно возвышается.

— И куда её, отмытую?

— Официантками командовать. Официанток сам подберешь, двоих-троих, посмазливее, из проституток… Если я что в этих делах понимаю, к нам может даже товарищ Сольц [3] пожаловать. Говорят, совесть партии. А такого ублажать надо постараться! Совесть-то, она, знаешь, какая требовательная!

— Хорошо, про официанток я понял, но где мы возьмем оркестр?

— Если ты имеешь в виду инструменты, то их лучше в Москве заказать. Это ты культурной части поручи. А уж музыкантов у нас, как грязи! Из одного Ленинграда целый симфонический оркестр привезли… На Соловках разве что черта нет. Или уже есть? Шучу. Раньше-то здесь монахи хозяйничали, при них нечистой силе делать было нечего. Словом, если поискать… Где-то за полгода до твоего приезда из Орловской губернии к нам цыганский табор пригнали. Не смогли разнарядку выполнить, вот и придумали. Табор окружили и всех от семнадцати и старше по пятьдесят восьмой! У нас чего только не насмотришься!

Табор. Цыгане. Аренский поежился. Выплыло из памяти то, что он усиленно старался забыть. Свалить, сбросить на самое дно этой проклятой памяти. Как будто тогда, в Аралхамаде, он мог что-то сделать! Раде все равно не удалось бы спастись!.. Или удалось?.. Она была чересчур строптива… Чего греха таить, Арнольд и сам тогда увлекся предстоящим развлечением: совершить первое в своей жизни совокупление с женщиной, не просто с женщиной, с девственницей, на глазах у всего Аралхамада.

Солнцепоклонники вовсе не считали, что это такой уж интимный акт. Вон, когда Ольга была с Адонисом, их любовные игры мог наблюдать каждый, кто хотел. Наверное, именно это тогда его завело. Он и не думал, что Рада цыганка, дикарка — так болезненно к этому отнесется. Какая ей была разница? Не выпендривалась бы, осталась жива. А так… Выпила яд и приняла смерть в погибшем под оползнем Аралхамаде…

— Арнольд! Аренский! Товарищ лейтенант! Извольте в рабочее время думать о работе!

— Простите, товарищ капитан, отвлекся!

— Каких музыкантов будем брать, уже решил?

— Думаю, пианиста, саксафониста, барабанщика, баяниста, скрипача…

— Скрипач-то зачем?

— Для интеллигентности. И вообще, эти… евреи, говорят, скрипку любят.

— Ну и головастый у меня зам! Ладушки, не буду тебе мешать, потому как, честно признаюсь, я в этом ни уха ни рыла не понимаю. И тебе, чтобы не упасть в лужу, лучше для организации оркестра специалиста позвать… Возьми в пятьдесят восьмой пункт четыре дело Гинзбурга Михаила…

— В чем он замешан — в помощи международной буржуазии?

— Да не вникай ты! Главное, говорят, он музыкант — один из лучших, он оркестр поможет тебе сделать такой, какого и за границей не найти!.. Шучу.

Аполлон опять заклекотал.

Гинзбург оказался… Арнольд чуть было не сказал вслух: скелетом! И в чем только душа держалась. Но на изможденном желтом лице тем не менее светились умом живые черные глаза.

Это было, по наблюдениям Аренского, не таким уж частым явлением, как могло бы показаться. Большинство заключенных имело взгляд потухший, а глаза поблекшие. Да и не с чего было им гореть у людей, осужденных на десять и более лет. Без права переписки.

Особенно это относилось к политическим заключенным, которые амнистии не подлежали, а когда подходил их срок выхода на свободу, под разными предлогами получали "довесок" и оставались в заключении…

Арнольд мог бы, как другие офицеры лагеря, обращаться к Гинзбургу на "ты" и вообще без имени, просто "эй", но язык у него отчего-то не поворачивался.

— Михаил Валерьянович, — вежливо заговорил Аренский, — я позвал вас для того, чтобы вы помогли мне организовать оркестр…

Сказал и тут же пожалел. В глазах музыканта появилась безумная надежда, он весь просто рванулся ей навстречу…

— Гражданин Гинзбург! — сурово одернул его Аренский. — Вы меня не так поняли. В ближайшем времени в поселке откроется ресторан…

Во взгляде заключенного сияющий свет заметно поугас, но он все же спросил:

— Ну, а инструменты-то есть?

— Будут. Надо лишь определить, какие заказать и сколько. Сможете это сделать?

— Смогу. Я ведь, молодой человек… простите, гражданин начальник, не всегда симфоническим оркестром дирижировал. По молодости приходилось и в ресторане подрабатывать.

— А вы сами на каком инструменте играете?

— В ресторане — на любом, — едва заметно усмехнулся Гинзбург.

Аренский разозлился. Он вдруг почувствовал несомненное превосходство над собой человека, который даже по лагерной иерархии был никем. Он никак не мог рассчитывать на снисходительное отношение к себе других заключенных, на хорошую пайку, на уважение. Скорее, наоборот. Именно таких, как он, блатари — то есть уголовники — загоняли под нары и заставляли выносить парашу. Их били все, кому ни лень, и перед таким человеком Арнольд теперь робеет?!

Но бывший дирижер оказался человеком чутким. Он сразу уловил перемену в настроении лейтенанта. Что-то чекиста — так заключенные называли между собой офицеров — стало раздражать. И Гинзбург принял выражение подчеркнутого смирения.

— Гражданин лейтенант желает, чтобы оркестр был мужской?

— Пусть будет мужской. Кроме певицы и скрипачки.

— Вы хотите, чтобы в оркестре играла скрипка?

Арнольд невозмутимо кивнул, хотя в душе его что-то дрогнуло. Действительно, почему он так уцепился за скрипку? Именно за женщину-скрипачку.

Оказывается, где-то на дне памяти даже не его, нынешнего, а маленького Альки сохранился образ женщины-циркачки. Она играла на многих инструментах, а скрипкой вообще владела виртуозно.

Арнольд вдруг отчетливо увидел себя стоящим за форгангом — цирковым занавесом — и подглядывающим в щелочку за выступлением артистки. Скрипка буквально летала вокруг нее. Женщина играла на ней в самых замысловатых позах, даже стоя на голове.

Ее облик стерся, потускнел, не помнилось даже имени, но вот ведь осталось — женщина-скрипачка.

Гинзбург хотел что-то сказать, но посмотрел на лейтенанта и опустил глаза. Подумал: в этом чекисте ещё осталось человеческое. Оно на миг отразилось в его глазах. Но тут же услышал будто наяву голос умершей жены Гали:

— Ты, Миша, неисправимый романтик!