"Последняя аристократка" - читать интересную книгу автора (Шкатула Лариса Олеговна)

Глава седьмая

Старший лейтенант Арнольд Аренский сидел в кабинете и занимался самой что ни на есть рутинной работой, — составлял реестр поступивших документов, — когда услышал, как его непосредственный начальник, майор Аполлон Ковалев, войдя с мороза и повесив на гвоздь шинель, издает какие-то странные звуки, похожие не то на клекот орла, не то на придушенный чахоточный кашель.

Он поднял голову от бумаг и обомлел: Аполлон смеялся! Голова его при этом слегка выдвигалась вперед, как если бы он, подобно черепахе, высовывал её из панциря, а рот приоткрывался, чтобы издавать такие странные звуки.

— Послушай, Алька, доктор мне сейчас анекдот рассказал…

— Анекдот? Политический?

— Да оторвись ты от работы! Политический, как же, обычный, медицинский. Заходит мужик к врачу, а тот ему с порога и говорит: "Я знаю, что с вами: склероз и сахарный диабет". Пациент, понятно, удивлен: "Как без осмотра вы смогли установить такое?" Доктор ему: "Это просто. У вас ширинка расстегнута, а оттуда пчелы вылетают!" Смешно?

— Смешно.

— Хорошо бы не забыть Юлии рассказать, она анекдоты любит.

Арнольд заметил:

— Любовь эта опасная, ты бы провел с нею работу. Вспомни, сколько нам анекдотистов попадалось, я уж и счет потерял. И все по пятьдесят восьмой статье.

— Сказать скажу, только здесь-то ей чего бояться? У нас все схвачено. И охвачено… Помнишь, в 1932-м мы открыли с тобой заговор? Эти враги народа проникали даже в охранные структуры…

Он опять заклекотал.

Арнольд помнил то дело, пожалуй, отчетливее, чем хотелось бы. После него он и получил свой старлеевский кубарь.

Он не жалел пострадавших, считал, что они получили по заслугам. Но чувствовал себя несколько виноватым перед государством, которому хотел служить верой и правдой, по-большевистски достойно, а получалось далеко не всегда так, как он хотел.

Тот день, когда Аполлон встретился со своей Юлией, ознаменовался для Арнольда ещё одним событием, куда менее приятным.

Потом он ругал себя: чего вдруг ему вздумалось идти в администрацию именно сегодня, к тому же ещё и кружным путем, чтобы вроде невзначай пройти мимо бани, куда как раз повели женский этап.

Он не заинтересовался тогда ещё какой-то одной женщиной, он просто пошел на поводу у своего пола, который затосковал без этих самых женщин. Его волновало уже одно это слово, независимо от того, кто она, воровка или проститутка…

— Товарищ лейтенант! Аренский! — вдруг услышал он и очнулся от своих грез, в которых предполагаемая социально-близкая заключенная странным образом походила не на какую-то из его бывших многочисленных подружек, а все на ту же Наташу Романову.

— Товарищ лейтенант, — продолжал настаивать голос, — это я, Махоркин, вызовите меня к себе, у меня есть сведения чрезвычайной важности.

Оказывается, Арнольд не обратил внимания на то, что мимо него как раз вели заключенных-мужчин, и охранник остановился, чтобы переброситься парой слов с идущим навстречу товарищем; конечно, зэки его безропотно ждали. Потому рядом с лейтенантом и оказался этот заключенный, которого без вот такого обращения Арнольд никогда бы не узнал.

Ну да, Махоркин, тот самый, к которому на прием попал когда-то юный Аренский, только прибывший в Москву после бегства из Аралхамада.

Арнольд едва заметно кивнул и пошел совсем не туда, куда хотел, а решил вернуться к себе в кабинет. Его мысли о женщинах в момент выветрились, а осталась одна: каким же образом попал сюда лейтенант ОГПУ и почему он здесь в одной связке с врагами народа?

Очевидно, этого заключенного придется вызвать к себе, тут двух мнений быть не может, но чего от него ожидать? А если он узнал о том, что Арнольд был в Аралхамаде не просто пленным или каторжником, а уже посвященным первой ступени и любимчиком самого Всемогущего мага?

Вряд ли кто ему поверит, но вдруг отыщется человек, которому давно хочется попасть на место Аренского? Это место в информационно-следственной части считалось тепленьким, а её работников побаивались, потому что они держали в руках сведения, которые могли погубить каждого. Или, если таковых сведений не имелось, их легко могли организовать.

Что же хочет от него Махоркин? В то, что он располагает какими-то там важными сведениями, Арнольду не верилось.

— Ты чего задумался? — спросил его улыбающийся Аполлон.

Он теперь все время улыбался, словно лишь одно лицезрение проститутки по имени Юлия целиком изменило его жизнь

— Случилось что-нибудь? — продолжал настаивать Аполлон.

— Да так, ничего особенного, — вяло отмахнулся Аренский, но тут же подумал: а почему бы и нет?

В самом деле, если не Аполлону рассказать, то кому? Они как бы повязаны своими прежними делами. Не то чтобы их объединял страх, но перенесенные вместе испытания, общие знакомые — изредка, собравшись вместе, они могли об этом говорить, а когда рядом нет ни одной близкой души, такое общение соединяет довольно крепко.

Аполлон выслушал его рассказ и призадумался.

— Как ты считаешь, что нужно этому Махоркину?

— Может, хочет меня припугнуть, чтобы какое-то послабление для себя получить?

— Грозила мышь кошке, да из норы… Ежели он ещё и глуп, ему же хуже… Давай сделаем так: ты его к себе вызовешь, а я сяду за перегородкой в архиве, чтобы он подумал, будто вы одни. Так-то он быстрее раскроется. Ишь ты, Махоркин-Папиросов, неужто и лагерь его не исправил? Труд сделал из обезьяны человека, а из Махоркина, выходит, нет? Если он посмеет замыслить худое против офицера ИСЧ, пусть пеняет на себя!

От его слов Арнольд сразу повеселел. Это здорово, когда старший товарищ может решить за тебя такой вот щекотливый вопрос. Если бы Арнольд стал разгребать эту проблему сам, наделал бы ошибок.

Лейтенант оказался живой иллюстрацией теории капитана Ковалева о том, что невинных людей не сажают. В свое время он сам немало отправил в лагеря людей, которые вовсе такого наказания не заслуживали, а теперь вот оказался на их месте.

Но он, как и его жертвы, был уверен в том, что его наказание долго не продлится, и считал, что рано или поздно наверху спохватятся и его освободят. Вера в это не ослабевала в нем, несмотря на то что шел пятый год его заточения на Соловках. И, кажется, он ждал недаром, ибо судьба послала ему спасение в лице лейтенанта Аренского, которому он в свое время дал путевку в жизнь.

Подвела бывшего лейтенанта память. Он помнил восемнадцатилетнего юношу, простого и наивного настолько, чтобы принести в ОГПУ дорогущий алмаз, в то время как из других подобные вещи приходится клещами вытаскивать. Такого тюфяка, как он считал, ничего не стоит прибрать к рукам.

Махоркин совершенно некстати вспомнил одного нэпмана, который никак не хотел отдавать народному правительству свои накопления. Уже и жену арестовали и при нем допрашивали. И дочь-школьницу на его глазах всем отделом насиловали. Молчал. И только через сутки до него дошло, что сопротивляться органам бесполезно. Отдал все до копейки. Влепили ему десять лет. За сопротивление следствию. Вот ведь какие люди жадные бывают! Так крепко держатся за свое, ничем не сломаешь.

Аренский против таких слабак. Бывший лейтенант сразу решил: уж если кто и поможет ему с Соловков выбраться, так это именно он.

Здесь Махоркин допустил свою вторую ошибку. Оказалось, и пять лет, проведенные в лагере, не изменили его сути. Вместо того чтобы провести свою игру тонко, дипломатично, укрепить свои позиции, разведать чужие, он попер напролом.

Едва Махоркин переступил порог информационно-следственной части, как из него полез наружу гэпэушник, не привыкший встречать сопротивления. А если таковое и имело место, его следовало задавить в корне. Так он и поступил.

— Не ожидал, Аренский, что с моей легкой руки ты так широко шагнешь. Правда, Соловки — это не Москва, но если действовать с умом, отсюда можно ещё дальше пойти…

— Вы хотите подсказать мне, как это сделать? — нарочито смиренно поинтересовался Арнольд.

— Именно, подсказать. Для начала ты должен перевести меня на какое-нибудь теплое местечко. В хлеборезку или больничку.

— Должен?!

Будь Махоркин посообразительней, он услышал бы тревожные для себя ноты в голосе лейтенанта, но эйфория кажущейся близкой победы захлестнула его. Стоит этому лопуху чуть-чуть пригрозить, и он будет как шелковый. Ох и долго ждал Махоркин этой минуты!

— Думаешь, я поверил твоему рассказу о том, что сектанты держали тебя в плену насильно? Где ты видел пленников с такими сытыми рожами? Я сразу понял, что о твоих солнцепоклонниках стоит умолчать. До срока. Такой козырь! Под горой невиданные сокровища. Неужели нельзя до них добраться? Для этого хватило бы и половины политических СЛОНа. Дать им в руки лопаты, ломы, они землю насквозь пророют!.. Одного я боюсь: мой рапорт до нужных людей не дойдет. Каждый захочет использовать его в своих целях. Махоркина тут же забудут. А то и постараются, чтобы он никогда больше не открывал свой рот… Вот для того чтобы такого не случилось, я возьму тебя в долю. Кое-что за содействие ты получишь, не без того, например, переведут отсюда…

В наступившей затем тишине особенно явственно прозвучал звук отодвинутого Аполлоном стула. А следом появился и он сам.

Махоркин побледнел. Он шумно глотнул и просипел:

— Товарищ капитан…

— Забылся, мерзавец?! Какой я товарищ врагу народа?

— Простите, гражданин капитан…

— То-то же! Иди, Махоркин, мы приняли к сведению твою информацию.

Тот кланялся и пятился до самой двери, пока не вывалился в нее, зацепившись за порог.

— В живых его оставлять нельзя, — сказал, как припечатал Аполлон.

Аренский испугался. Тогда он подумал не о том, как спокойно Аполлон решает, жить человеку или не жить, а о том, что убивать придется самому Арнольду. То есть делать то, чего он прежде не делал. Наверное, в тот момент он выглядел жалко.

— Но я не могу этого сделать…

— Да кто ж тебя заставляет? — откровенно изумился Аполлон. — Я не урка какой-нибудь, чтобы тебя кровью повязывать. Ты и так никуда не денешься, с края земли-то!.. А для такого дела у нас свои специалисты имеются. Знаешь, как мясники на бойне скотину убивают? С одного удара. В документах пометку сделаем: убит при попытке к бегству. Насчет этого у нас из Москвы четкая директива: бежать никто не должен. Заодно патроны на него спишем. По свободе как-нибудь надо будет на охоту сходить. Мне теперь есть для кого стараться.

— Послушай, Аполлон, а может, ну его…

Тот обратил наконец на лейтенанта внимательный взгляд.

— Да ты никак струсил?

— Но он же ничего плохого не сделал.

— Пока не сделал. Но собирался. И даже смел тебе угрожать. Дурак, одним словом. К тому же, дурак из пугливых. Такой от страха может бед наделать… И что это я тебя уговариваю? Ты своего Всемогущего вспомни. Для него каторжник был никто. Как бы и не человек вовсе, так, насекомое… А те, кого они этому… Аралу в жертву приносили? Или ты не знал? Старались, чтобы подольше мучились. Сразу двух зайцев убивали — страху на рабов нагоняли и свою веру блюли. Мол, чем жертва больше мучается, тем ихнему богу лучше. Крики и стоны для него были все равно, что елей… А мы? Ножичек в спину, он ничего и не почувствует!

И сказал почти без перехода:

— Знаешь, как меня Юлия называет? Поль. А что, мне нравится.

"Поль! — с внезапной злостью подумал Арнольд. — Ванька-Каин — тебе куда бы больше подошло!"

Но тут же устыдился: друг хочет сделать как лучше — именно друг, которых, если подумать, давно у него не было. Чего же на него без причины злиться? Кто для Арнольда делал больше? Рейно? Он вспомнил приятеля, но отказался от собственной мысли. Какой к черту друг! Даже на письмо не ответил. Рыба-прилипала он, вот кто. А Аполлон хочет помочь бескорыстно. Да и какая ему корысть от дружбы с зеленым лейтенантом, который не может убрать своего врага собственными руками!

— Слышь, Аренский, я все хочу спросить: ты к нам на Соловки как, по зову сердца прибыл?

— Да какой там зов! — с досадой отозвался Арнольд, вспоминая, как стоял навытяжку перед комсомольским бюро университета и пытался объяснить, почему в анкете на вопрос, есть ли родственники за границей, он написал "нет". — Кто-то донес, что у меня мать в Англии живет, а я от всех это скрываю, потому что английский шпион.

— И как же ты из этого дерьма выкрутился? — подивился Аполлон.

— Поневоле начнешь верить в ангела-хранителя. Кому-то пришло в голову сделать запрос в Англию. Оказалось, она давно умерла.

— Умерла, но на Соловки тебя все-таки отправили.

— Потому, что я-то о смерти матери не знал и, выходит, сознательно пытался ввести в заблуждение Органы.

— Дешево отделался, — заключил Аполлон. — Значит, пока судьба к тебе благоволит, зря её не испытывай… Мне профессор говорил, как это будет по-английски, но я забыл. Помню только русский перевод: не дергай тигра за усы. Понял?

— Так точно, товарищ капитан!

— То-то! А теперь сгоняй за кипяточком. Чай пить будем. У баб конфеты подшмонали.

Через год после происшедших событий Аполлон Кузьмич Ковалев, капитан СЛОНа, начальник информационно-следственной части, построил себе дом. Не такой уж большой, всего из трех комнат, но двухэтажный. На первом этаже была гостиная и столовая, на втором этаже — огромная спальня, куда вела широкая деревянная лестница с резными балясинами.

Дом строили умельцы, которых в таком многолюдном лагере, как соловецкий, всегда можно было найти.

Внутренним убранством руководила Юлия, — её с самого первого дня оставил для себя Аполлон, хотя на красавицу-блондинку заглядывались и офицеры из других подразделений. В отличие от Ковалева, подобных женщин они могли иметь лишь в качестве наложниц, потому что у большинства чекистов имелись законные жены, а Аполлон был холостяком.

Ни один из офицеров СЛОНа не обустраивал свое жилище с такой любовью, как он. Например, другие семейные офицеры предпочитали пользоваться парашами, которые по утрам выносили кухарки и горничные из заключенных. А в дом Аполлона не только провели самый настоящий водопровод, но и сделали канализацию, так что Юлия могла, когда ей заблагорассудится, принимать ванну. Умельцы исхитрились сделать её из металлической цистерны, разрезав емкость поперек и тщательно обработав края, чтобы гражданская жена капитана невзначай не попортила свою нежную белую кожу.

Из окна спальни открывался вид на Белое море, которое большую часть года выглядело неприветливым, серо-свинцовым, и Юлия жаловалась, что ей на это море "холодно смотреть".

Подле огромной деревянной кровати, сделанной по особому заказу Аполлона, — его возлюбленная любила простор — лежала огромная шкура белого медведя, которую хозяин дома ухитрился достать у местных жителей. Широкое, во всю кровать стеганное одеяло из гагачьего пуха прекрасно согревало даже в самые холодные дни, тем более что и система отопления с прокладкой труб внутри стен тоже могла считаться уникальной. Она была изобретена по ходу дела известнейшим ученым-теплотехником, который во время строительства впервые за много лет не только ел вволю, но и занимался делом, которое всегда любил.

На первом этаже Юлия захотела иметь камин, который заключенные, конечно же, выложили. И теперь вечерами голубоглазая возлюбленная капитана могла часами сидеть в кресле-качалке и смотреть на огонь, улыбаясь своим мыслям.

Если Аполлон чего-то боялся, то лишь того, что в один прекрасный момент Юлия исчезнет, как будто её и не было, а из его жизни уйдет всякий смысл, потому что теперь он хотел только одного: быть всегда с нею рядом.

Он понимал, что Юлия к нему снизошла. Прежде Аполлон о таком не задумывался. Нужно ему было женщину — брал. Что она чувствовала при этом, его не волновало. Ведь он не имел привычки обижать женщин. Он никогда не причинял им боли, если этого не требовали интересы службы, и обычно ту, которой пользовался, щедро одаривал, так что среди женщин-заключенных пользовался некоторым уважением. Говорили:

— Он добрый.

А сейчас Аполлон думал: снизошла, как сходят ангелы к простым смертным. Нет, он вовсе не считал её такой уж безгрешной, но она была его идеалом. Женщиной, ради которой стоило жить на свете.

В подземелье Аралхамада с её именем он засыпал и просыпался. Выжил, ради того чтобы когда-нибудь встретиться с нею.

Он упорно стремился вверх, лез, карабкался в гору, которую другие считали неприступной. И получалось, что даже тем немногим, чего он добился, Аполлон тоже был обязан Юлии. Это она осветила его жизнь одной-единственной фразой:

— Ты — на самом деле Аполлон, и тебе есть чем гордиться!

Если бы Юлия захотела, он мог бы завоевать для неё весь мир. Пусть ему далеко не двадцать лет, и на смену уже приходят другие, молодые волки, жестокие, наглые, которые жмут на курок недрогнувшей рукой, и не только после стакана самогона или порции кокаина.

Аполлон нарочно узнал у профессора. Истории известны полководцы отнюдь не мальчики, но мужи зрелые, к каковым он мог отнести и себя.

Но Юлия ни о чем таком не думала — Аполлон порой спрашивал, чего бы ей хотелось?

— У меня есть все, коханный, — отвечала она певуче, наполняя его душу блаженством — даже звуки её нежного голоса до мозга костей пробирали влюбленного капитана, как ни один звук на свете. — У меня есть все, о чем только может мечтать женщина: мужчина, который готов ради неё умереть…

При этих словах Аполлон согласно кивал.

— У меня есть дом, какому завидуют все вокруг. Я — некоронованная царица…

— Если захочешь, я тебя короную! — в экстазе воскликнул Аполлон.

При его словах Юлия удивленно сморщила лоб: что он имеет в виду? А взгляд её обожателя засиял: теперь он знает, чем ещё порадовать свою королеву!

Странно было видеть на Соловках, в этой юдоли страданий, счастливого человека, его тут просто не должно было быть, потому у капитана ИСЧ появились завистники.

Мало того что большинство офицеров имели жен далеко не таких красивых, как гражданская жена Ковалева.

Он выстроил себе шикарный, буржуйский дом, который хотел бы иметь каждый, но так, чтобы не затрачивать никаких усилий на его строительство. А как получить его иначе? Правильно, отобрать!

Одно смущало: капитан заведовал могущественной ИСЧ, с которой ссориться боялись. Но, подумывали самые смелые, Ковалев — обычный смертный, может, сегодня несколько удачливее других. А удача — капризная девка, сегодня она с тобой — завтра уйдет к другому…

Словом, недовольство зрело, и только влюбленный капитан ничего не замечал, как токующий глухарь.

Особенно обстановка накалилась после того как Ковалев надумал устроить новоселье, хозяйкой которого выступала Юлия, одетая в шикарное шелковое платье.

Она изображала порядочную женщину, в то время как каждому было известно, что эта девка прибыла на Соловки с этапом проституток!

Теперь количество воинствующих завистников резко возросло на число законных жен "голубых фуражек".

Если бы завистники могли себе только представить, какой материалец можно было накопать в прошлом Аполлона Ковалева! Никто даже подумать не мог, что он познакомился с Юлией вовсе не в одном из домов терпимости, как шептались злые языки, а вызволив её из рук двух красноармейцев, которые хотели изнасиловать немецкую шпионку, прежде чем её расстрелять.

Обоих Аполлон попросту убил, за что вырванная им из лап смерти девушка подарила спасителю незабываемую ночь любви. С той поры прошло пятнадцать лет!..

Теперь он старался проводить в своем новом доме все свободное время и, чего греха таить, попросту отлынивал от службы. Он уходил с работы пораньше, но был уверен, что Аренский, которому, кроме службы, нечего было делать, его не подведет. Так на самом деле и было.

В тот памятный день Арнольд был один в кабинете, когда охранник привел к нему для оформления заключенного — досрочно освобождался один из социально-близких, вор-медвежатник Егор Кизилов по кличке Комод.

Арнольд выписывал ему отпускное свидетельство и уже собирался отдать документы секретарю, как вдруг что-то в поведении Кизилова его насторожило. Какая-то ненормальная суетливость. Понятно, выходил на свободу на год раньше: тут и радуешься, видимо, и не веришь, и боишься: а вдруг передумают?

Но суетливость Комода была смешана со страхом, хотя, на первый взгляд, бояться ему было совершенно нечего.

Словом, интуиция Аренского издала сигнал тревоги. Аполлон учил, что в таких случаях внутреннему голосу лучше довериться.

— Посиди-ка, подожди, у меня бланки кончились, — сказал он Комоду, а выйдя, приказал охраннику. — Одна нога здесь, другая — там, вызови сюда товарища капитана. Скажи, срочно. Понял?

Аполлон явился тотчас. Арнольд никогда прежде за ним не посылал, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Побег? — спросил он, взбегая по ступенькам.

— Наверное, ты будешь смеяться. Дурное предчувствие.

— Не буду. Ты знаешь, я верю в предчувствия. Мы с тобой волки и должны доверять своему нюху.

— Ты знаешь, сегодня мы отпускаем Кизилова.

— Знаю. Комода.

— Так вот, очень уж он волнуется. Напряжен, как взведенный курок. Может, его вши заели, а я тревогу поднимаю?

— Напомни, кто давал представление на его досрочное освобождение?

— Приходько.

Этот майор был начальником административной части, и оба офицера знали, что втайне он ненавидит их обоих, но особенно Аполлона, а так как ссориться с ИСЧ в открытую он побоится, то будет ждать подходящего случая. И какой у него может быть подходящий случай? Само собой, все тот же донос, но отправленный не обычной почтой, а переданный, так сказать, из рук в руки.

Правда, в его ходатайстве за Комода никто ничего особенного не видел. Три месяца назад тот помог Приходько, когда он потерял ключи от сейфа. Кизилов очень аккуратно открыл шкаф и достал документ, который майору срочно потребовался.

— Понятное дело, прошмонали его больше для очистки совести — что можно тащить на волю из лагеря? И где, ты думаешь, он повезет маляву, или что там ему вручили?

— В шапке, — высказал предположение Арнольд. — Уж больно бережно он её на коленях держал.