Светлана Василенко АВТОПОРТРЕТ В ПЕЙЗАЖЕ

***

Я выпала

Из мира людей,

Выпала

Из жизни,

Как мальчик-эпилептик, сын моего знакомого,

Из окошка шестого этажа:

Его позвали голоса,

Пообещав вылечить.

Выпала,

Осталась одна,

Никого уже не люблю.

Ни с кем не дружу,

Не пишу,

Не дышу.

Брожу по улицам города,

Словно душа

Неприкаянная

После смерти.

Бредёт,

Греется под

Осенним последним солнышком.

АВТОПОРТРЕТ В ПЕЙЗАЖЕ

Степь,

Пахнущая чистой

Хлопчатобумажной футболкой

На теле любимого мужчины,

Который был до тебя

Жизнь назад.

Змея на дороге,

Полная яда,

С глазами рассерженной прачки,

Или где я могла видеть женщину,

С таким же злым и бессильным взглядом?

Может быть, она была подавальщицей

Или посудомойкой в заводской столовой?

Не помню.

Кузнечик

С внимательным взглядом зелёных глаз

Инопланетянина,

Играющего со мной в салки.

Река,

Названная по имени

Монгольской девочки,

Тысячу лет назад влюбившейся в русского князя

И здесь утонувшей, –

Ахтубой.

Журавль,

Отставший от стаи,

Жалкий словно после похмелья,

На другом берегу.

А на этом –

Ворона,

Терзающая брошенный кем-то пакет

С надписью Мальборо,

И я,

На остывшем песке

Любящая тебя.

ХАРИДВАР*

Среди огней,

чужих молитв и криков,

Где ты, как грозный соглядатай

Других миров, стоишь на берегу, –

Бродить потерянно

По каменному руслу,

По обмелевшей речке,

Упавшей с неба, –

Гангу, –

По щиколотку в серебре.

И отпуская лодочку, как дети,

Плыть по течению с цветами,

И руки погружая в молоко

Реки-праматери,

Искать на дне звезду

Потерянного неба.

И вдруг понять,

Что смерти нет.

Что мы с тобой одни

Среди огня и тьмы

В слезах

Стоим пред дверью,

За которой Ждут,

И шепчем под тамтамы:

– Отче!..

« Харидвар – священный город индуистов в Индии, у истока Ганга,

в переводе – Двери Бога.

***

Мы с Лёшкой,

Дурачком деревенским,

Идём по Подстепке, –

Реке, –

Будто посуху,

По колено в снегу, –

Он в раздолбанных башмаках,

Впереди,

Я в дамских сапожках –

За ним,

След

в

След.

Февраль.

Мы с Лёшкой,

Дурачком деревенским,

Стоим,

Обмакнув лица

В голубую прорубь:

Любуемся небом, –

Оно в облаках всё –

Белых,

Словно в сугробах.

Мы с Лёшкой,

Дурачком деревенским,

Загораем лицами

На февральском, почти весеннем Солнце.

И я вдруг неожиданно рассказываю ему

О тебе,

Заколдованном принце,

Живущем в далёком городе

Золотом, – в замке,

О тебе, с которым

У меня никогда ничего

Не было,

Нет

И не будет,

Кроме любви,

Ненужной,

Как крылья.

Лёшка хмуро слушает, сплевывает себе под ноги,

То ли понимая меня, то ли не понимая.

Мы с Лёшкой

Печально возвращаемся домой.

Бредём по деревенской улице,

И у одного из домов

Нам под ноги бросается

Лающий, лязгающий цепью

Лохматый комок.

Лёшка бьёт большими рукавицами

Над головой дворняги,

Её прогоняя.

И, глядя в закрытые

Ставнями окна

Говорит мне,

Что в этом доме

Живёт его невеста.

На мой вопрос,

Как её зовут,

Отвечает,

Что не помнит.

Помолчав, добавляет,

Что будет любить её

Целую жизнь,

И тогда,

Когда умрет

Она и он. И дальше,

Дальше...

Он смотрит на меня

Небесными глазами святого отрока

Ясно-ясно,

Словно просвечивая душу рентгеном.

Деревенский дурачок,

Знающий всё о тайнах мироздания,

О том, что будет с нами,

Тобой и мною, –

Здесь, на земле,

И там, после смерти,

И дальше.

По дороге к тебе

По дороге к тебе

Завернула в сельский магазин

Купить четвертинку.

Хотела с сыном твоим

Посидеть,

Помянуть тебя,

Нина.

Подошла к дому,

Проваливаясь в снег.

К калитке вели собачьи следы,

Человеческих не было.

Дом покосившийся, деревенский

Пустыми глазами смотрел

На меня,

Как мертвец.

Алёши не было.

"Тетя Маша, я остался один,

Совсем один!" – сказал он моей матери

В тот день, когда тебя не стало, –

И заплакал.

Ровесник моему сыну.

Нет, немного помладше:

Двадцать пять ему исполнилось Этим летом,

В жарком августе,

Когда я шла

Так долго

По белой, как пудра, пыли

К тебе,

Ещё живой, –

И не застала.

Собор Парижской Богоматери

Собор,

Похожий

Ночью

В грозу

На корабль межпланетный,

Уносящий души людей

На небеса

Лиловые,

Где гром и молнии,

Где Бог.

Собор,

Выплывающий,

Из моего детства,

Когда мама длинными вечерами

Читала

Вслух роман

Про Квазимоду,

И плакала, жалея урода.

И Квазимордой

На улице обзывали мальчишки

Друг друга.

Собор,

В котором однажды,

Двенадцать лет назад,

Идя по проходу,

Вдруг ввысь поднялась,

Взойдя по лучу

Блеснувшего солнца.

И долго висела в воздухе

Над головой молившейся негритянки,

Одетой в красную шерстяную кофту,

Под музыку

Баха –

Бога, взявшего себе

Псевдоним.

Собор,

Куда прошлой весной

Я – забежала,

чтобы спрятаться от дождя,

в Чистый четверг,

Ты –

В Страстную

Пятницу.

Пришли,

Ещё не зная друг друга.

Чтобы

На следующий день

У нашей подруги,

Живущей высоко в небе,

На белой мансарде,

Где над нами летал какаду по имени Жаки

и напевал мелодию из "Волшебной Флейты"

Моцарта,

Словно то было в раю,

Встретиться

Накануне Пасхи.

ЯМАЛ

Собаки

с волчьими лицами.

Олени,

Застенчивые, как ненцы.

Ненцы,

По имени Прокопий и Пётр.

Снег, похожий

На глазурь, которой

Покрывают кулич

На Пасху.

Строганина в чуме.

Девочка Фая

Из народности ханты,

Закрывшая лицо руками,

То ли плачет,

То ли смеётся.

Как птица

Над Ямалом.

Ямалом.

Ямалом.

***

А.Р.

Бомж по имени Ёж

Моя блажь,

Мой Вергилий весёлый,

Пропахший помойкой,

Отведи меня в ад,

Словно в сад

На прогулку.

Улыбаясь беззубым младенцем

Ведёт

Ухвативши

Обмороженной

Этой зимою

Клешнёй,

Где нет линий судьбы

На ладони, –

Тащит в ад,

словно в сад,

на прогулку.

Мы летим в электричке пустой

В никуда,

И бегут перед нами в испуге леса,

Расступаясь от страха.

Всё отчаянней крик электрички

Безумной

В ночи.

И с горы

С змеем огненным

Падаем

В тартарары.

Мы в желудке

У этого змея.

Мы бредём по охваченной

Жаром земле,

По обугленным душам,

Как картошка печёная,

Души везде

Плачут, стонут

И молятся Богу.

Мы встречаем знакомых

И просто людей,

Что хорошими вроде бы были,

Но так сильно любили,

Так сильно горели,

Что попали сюда

Догорать угольками.

Уголками

Губ улыбаясь,

Я с ними

Здороваюсь.

Здрасьте! Я ваша тетя.

Я приехала

Ненадолго,

Но может быть скоро

Буду здесь у вас жить...

Бомж по имени Ёж,

Моя блажь,

Раздувает огонь у костра,

Чтобы души уселись в кружок

И, из кружки

Глотая чифирь,

Говорили за жизнь,

Про любовь.

Голова закружилась:

Я увидела, милый, тебя.

Ты без пары сидел

И устало смотрел

На меня,

Не узнав.

Как упал,

Как сломал,

Расскажи,

свои белые крылья?

Он любил! Он пропал!

Закричали горящие души.

Ты смотрел и молчал.

И ушёл вдруг в шалаш,

Одинокий,

Пропащий.

Бомж по имени Ёж,

Моя блажь,

Мой Вергилий весёлый –

С милым рай в шалаше –

Отведи меня в сад,

Отведи меня в ад,

На прогулку...

« * *

На еврейском кладбище

У могилы мужа

Стою одна.

Все знают, кроме меня,

Дуры,

Что сегодня живому сюда нельзя:

Суббота.

Сиротская могила.

На памятник нет денег.

Денег нет ни на что:

Ни на жизнь,

Ни на смерть.

На сапоги тоже нет.

Ты же знаешь, Марк,

нашу с тобой жизнь:

Еле дотягивали до получки.

Разговариваю с тобой.

Ворох новостей.

Жалуюсь на сына.

Он всё со своей Машей.

Марк, я опять влюбилась

На старости лет

Тут в одного.

Ты привык.

Ты рассеянно слушаешь меня,

Лёжа

Словно на диване,

Незряче глядя

На свой небесный футбол.

Невпопад переспрашивая:

"Как его зовут? Саша?"

Горячась:

"За это надо давать

красную карточку

Или назначать пенальти!"

И я вдруг ясно понимаю, что

Ты такой же,

Ничуть не изменился.

И нам хорошо,

Как раньше,

Просто молчать

Друг с другом

Здесь на еврейском кладбище,

Когда живым сюда нельзя.

Суббота.

Год назад

Тебе нравится твое состояние –

Нелюбви.

Одинокое утро.

Мост над немецкой рекой (Шпреей?),

По которому ты бредёшь,

Не спеша пеше.

Смотришь с улыбкой вниз

На байдарку,

С торчащим в ней торсом мужчины,

Отчаянно фехтующего веслом,

Словно шпагой, –

Его уносит.

Тебе кажется это символическим.

Ты смеёшься.

В гостинице на рецепшене ты берёшь

Зелёное яблоко,

Идёшь в номер,

Пьёшь

(Ты не одна –

У тебя ранние гости –

Ян – вечный студент

И Володя Кантор – профессор) –

Привезённую с собой водку.

Закусывать нечем, –

Откусываете по очереди от гостиничного плода

(Символ на символе, и как по-русски!).

Вы трепетесь, Бог знает о чём.

Тебе весело.

Наконец, они уходят.

Ты садишься перед окном (оно во всю стену),

И долго смотришь на незнакомую страну,

Как в кино (на высших сценарных курсах

Ты научилась смотреть кино сутками):

На аккуратный немецкий ливень,

Спортсменов,

С равномерной скоростью

Убегающих то ли от дождя, то ли от инфаркта

По извилистым дорожкам парка;

На мокрые подстриженные деревья,

Похожие на головы разумных существ,

Философски задумавшихся

И потому промокших до нитки, –

Ты пробуешь по слогам читать их мысли,

Увлечённослово за словом...

Вдруг падаешь, сражённая смыслом,

Словно

Пулей снайпера, пущенной в твое окно

В сорок пятом.

Ты лежишь посреди чужой страны,

С пробитым сердцем, корчась от боли,

И рыдаешь, как простая русская баба в поле

Русском,

Колосящемся,

Голосишь

По нему...

Успокаиваешься.

Смотришь опять в окно.

Понимаешь:

Что точно такой же пейзаж

Увидишь

После своей смерти.