Владимир Молотов

ГРАЖДАНИН УРАЛЬСКОЙ

РЕСПУБЛИКИ

Роман

2009 г.

Посвящается Н. В. и С. А.

Вот оно время в его наготе, оно осуществляется медленно, его приходится ждать, а когда оно наступает, становится тошно, потому что замечаешь, что оно давно уже здесь.

Ж.-П. Сартр. «Тошнота»

Часть первая

Да здравствует УНР!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В первые секунды Костя подумал, что ему мерещится. Девушка неуверенно шла по брусчатке, мимо обезглавленного памятника Ленину. Вытянутая рука безголового вождя пролетариата направляла незнакомку в сторону Кости. Ее мелкая фигура, со старомодным платком на плечах, едва различалась в синеватой черноте апрельского вечера. Костя стоял с сигаретой на углу тускло-желтого дома и удивленно глядел в ее сторону. Стук каблуков тревожно оглашал притихшую, словно кинозал перед сеансом, улицу: цок-цок, цок-цок. Костя дернулся и быстро пошел наискосок к девушке.

– Стойте! Вы спятили? – приблизившись и поймав ее за рукав, негромко сказал он. – В центре города, в комендантский час?!

Незнакомка вздрогнула и остановилась, глаза ее блеснули. Словно подернутые влажной пленкой, с какой-то задумчивостью и тоской во взгляде. Костю даже кольнуло в груди.

– Пустите! А вы-то как здесь?

– Мне можно. У меня корочка с чипом. – Костя отпустил ее руку.

Девушка оправила рукав полушубка, точно ей его повредили.

– Мне все равно, – обреченно сказала она.

И какие-то хриплые, низкие нотки послышались в ее голосе.

– Пойдемте со мной, – почти скомандовал Костя. – Я вас провожу.

Девушка покорно двинулась вместе с ним. Чтобы убраться с видного места, Костя свернул с площади, пересек дорогу и повел ее вдоль бывшего здания Городской Думы, а ныне – Дома Правительства, по направлению к станции «Площадь 1905 года». Фонари давно не зажигали, в целях экономии, – было хоть глаза выколи. Зловещая тишина по-прежнему прерывалась лишь стуком каблучков по подмерзшему покрову. Костя ступал бесшумно.

Странно, откуда она тут взялась, рассуждал он? Где-нибудь на Химмаше или на Эльмаше, где нет патрулей, еще можно спокойно разгуливать в эту пору, если, конечно, не боишься ножичков или просто кулаков случайных гоп-стопщиков. Улицы отдаленных районов кишмя кишат всякой нечистью. Но коли повезет, прорвешься. Главное, уметь быстро бегать. А здесь – на каждом углу патруль. Впрочем, неизвестно, что лучше: не успеть убежать и получить увечье от хулигана, не разобравшегося даже, есть ли у тебя боны, или же подхватить воспаление легких в ледяном обезьяннике?

– Ну и куда мы держим путь? – спросил Костя.

Незнакомка было открыла рот, но тут они оба замерли. Откуда ни возьмись, из-за угла вынырнул патруль. Два типа в казенных серых ватниках с алыми повязками, будто два увальня медведя вышли на тропу, или явились фантомы в ночи. До них оставалось шагов десять. Костя внутренне напрягся и выругался про себя. Нащупал в кармане брюк пропуск, машинально провел подушечкой пальца по едва ощутимой, металлизированной выпуклости чипа. Девушка осторожно взяла его под руку и легонько прижалась к плечу. Косте показалось, что она тихо дрожит.

– Не бойся, все будет нормально.

Один из увальней отделился, видно, решил зайти с боку. Подумали, что нарушители скроются в скверике, что справа. Но унылые безлиственные деревца только отталкивали. «Вот, придурки!» – с пренебрежением взболтнул про себя Костя.

И потянул за собой девушку:

– Пойдем.

Они сделали несколько шагов вперед, пока не сблизились с патрулем. Тот, что отделился, так и зашел с боку, встал рядом. Первый неожиданно щелкнул ксеноновым фонариком, и яркий белый пучок ослепил Костю, а потом переметнулся к его спутнице.

– Кто такие? – самодовольная улыбочка на чистом лице с белесыми бровями. Едкие, изучающие глаза.

Второй, с противным пушком на прыщавом подбородке, чуть ухмыляясь, прикуривал сигарету.

Сосунки, определил Костя, только школу закончили, а уже в Народную Дружину.

Он достал ксиву и сунул ее под пучок света, будто подставил зеркальце, которым хотел отразить луч врага. Белесые брови удивленно сдвинулись.

– Константин Муконин, агент Чрезвычайного правительства. Особые отметки. Полная свобода передвижений. Не липа, а?

Ставшие хитрыми, глаза прищурились, патрульный достал из-за пазухи «электробритву» и просканировал чип. Второй наклонился к нему, выпустил сизый в свете фонарика дымок. «Бритва» удовлетворенно пискнула.

– Значится, в базе есть, – сипло проблеял второй.

– А что за куколка с тобой? – скользнули по незнакомке недовольные глаза из-под белесых бровей.

– Это моя сестра. Ее выперли из больницы. И мне надо провести ее домой.

Бровастый хмыкнул, небритый насупился.

– Ну-ну. Дуйте в метро. И чтоб я вас больше здесь не видел, – сдался первый и выключил ксеноновый фонарик.

И они удалились. Не солоно хлебавши. Муконин облегченно вздохнул. Девушка по-прежнему держала его под руку.

– Ну что, куда идем? – глянул на нее Костя.

Она повела плечом.

– Есть ли тут гостиница или еще что? Мне надо снять комнату.

– Что? Ты с Луны свалилась?! Все гостиницы, общаги и ночлежки забиты до отвала.

– Значит, мне некуда идти.

Опять эта хрипотца. Как у захворавшего ангиной ребенка.

– Ты что, беженка?

– Вроде того.

Она ссутулилась, как-то вся сжалась. Подбитая птица, подумал Костя. Еще одна жертва сумасшедшего города, мегаполиса с военными порядками. Еще одной некуда идти. А сколько их, таких?

– Ладно, – вздохнул Муконин. – Есть у меня кушетка для гостей. Бесплатное койкоместо. Одну ночь можешь переночевать. А там, что-нибудь придумаем.

Она промолчала. Ну что ж, разве могло быть иначе? Только вот интересно: ему-то зачем лишние хлопоты? А может, просто подвернулся случай скрасить очередную черную ночь, и не завыть собакой?

Неожиданно повалил снег. Со всех сторон. И Муконину, поведшему за собой ее – слабый огонек чужой жизни, почудилось, будто черное небо выбрасывает к ним белые нити, чтобы оплести их, идущих, в паутину. Но все безрезультатно. Слишком влажные нити. Быстро тают. Только щекочут слегка по переносице.

Метрополитен был совершенно безлюден. Они сели в пустой вагон. На одно сиденье, напротив двери. Здесь, при вялом свете, Костя смог разглядеть свою спутницу. Личико оказалось на удивление приятным. Гладкая кожа, и даже естественный румянец на щеках, чувственные губы с едва различимым, но характерным изгибом. Чуть раскосые глаза, карие, мутные, как воды реки, глядели с интересом и боязливостью, что ли. Глядели из-под длинных и тонких бровей, отдаленно напоминающих гримасу печального клоуна. Соломенная прядь выбивалась из-под норковой «каски» с козырьком. Сколько ей, спросил себя Костя? Лет двадцать, пусть, двадцать пять, не больше.

– Как тебя зовут?

– Маша.

– Маша? Какое странное имя.

– Почему же странное?

– Ну, редкое.

– Обычное русское имя.

– Н-да, русское, – задумчиво протянул Муконин. – А меня Костей зовут.

– Тоже нормально.

Он почему-то усмехнулся.

– Откуда ты?

– Из радиационной зоны. Из Иваново.

– Город невест.

– Что?

– Город невест – когда-то так говорили про Иваново.

– А. Да, я слышала.

Поезд жутко завывал. В окнах мелькали лампочки туннеля. Станции не объявляли. Вагон просто останавливался, раздвигал створки, являя безлюдную платформу, запуская с ветерком холодные запахи бетона и смолы шпал, и долго и монотонно жужжал осами. Затем створки закрывались, и поезд снова завывал и разгонялся.

– Как ты оказалась одна? Ведь беженцы приезжают организованными группами.

Он чуть наклонился к Маше, повеяло слабым запахом духов. Что-то цветочное, притягивающее. Черт возьми, какая редкость в наше время!

– Вся моя семья погибла. Я уехала из зоны сама по себе.

Он хотел сказать что-нибудь вроде: «сочувствую» или «это ужасно». Но любые слова казались ни к месту, выглядели банальными до неприличия и ненужными. И он промолчал. Только тупо уставился на ее руки. Тонкие изящные пальцы с ухоженными малиновыми ногтями нервно теребили краешек платка. Спиральное колечко на мизинце – короткая серебряная пружинка.

Муконин жил рядом со станцией метро, в районе, удаленном от центра города. Здесь он чувствовал себя уверенней, даже без старого офицерского Макарова, который сдал на обмен. Было темно и тихо. Снегопад кончился также неожиданно, как начался. Патрулями и не пахло. Маша шла рядом, по правую руку, понуро глядя под ноги, на снег.

Он уже жалел, что взял ее с собой. «И зачем мне это?» – вертелось в голове. Когда долго живешь один, к одиночеству привыкаешь, и оно уже не кажется трагическим, и ты даже начинаешь бояться его нарушить. Но, может быть, это-то и страшно?

Ему показалось, что-то присутствует. Легкая тень метнулась впереди. Костю кольнуло, сердце затикало взрывным устройством. Он взял спутницу за руку и тихо сказал:

– Что бы ни случилось, главное, не бойся. Слушайся меня.

Затаив дыхание, они зашли в арку длинного дома. Впереди материализовались два болвана, и сзади синхронно выплыл один, преграждая пути отступления. Один из тех, что встали на пути, тихо свистнул.

– Эй, тормозни-ка!

Костя остановился. Ему показалось, что девушка вцепилась в него ногтями, словно кошка.

– Телка, сумочку гони. А ты – лопату.

Муконин на секунду оглянулся, чтобы оценить обстановку. Тот, который сзади, остановился у входа в арку и двигаться, по всей видимости, не собирался. Другие двое угрожающе приближались. Костя слегка отстранил девушку и достал зажигалку. Огонек выхватил вязаную шапочку, смуглое лицо со скулами, напоминающими лошадиный оскал, пустые пьяные глаза. Этот остановился напротив Кости и навел газовый пистолет. Второй преспокойно держал руки в карманах, очевидно, чувствуя общее превосходство. Его чернобровое лицо имело характерные черты. Башкир или казах, что-то в этом роде. Жадно разглядывал Машу.

В эти несколько мгновений Костя отчаянно соображал, как выкрутиться. Ноги предательски ослабли, но он сжал кулаки и усилием воли напрягся.

Похоже, просто безработная шайка. Не беглые зэки и не малолетки. Есть шанс справиться и с тремя. Не силой, конечно, а хитростью. Если успею.

Но он не успел. Точнее, успел лишь совершить главное. Тип с лошадиным оскалом, как и предполагалось, не знал или просто не ожидал классического приема против пистолета. Костя резко отступил влево и левой же рукой захватил запястье бандита. В одно мгновение пистолет оказался в правой руке Муконина. А парень с лошадиным оскалом, натужно воя, согнулся в три погибели, получив одновременно пинок в живот. Костя тут же навел пистолет на второго.

Но он не успел. Не успел, чего и боялся, уследить за третьим, который сторожил сзади. Раздался короткий визг. Третий уже обнимал Машу со спины, она как-то странно задирала голову, и под маленьким точеным подбородком блестело лезвие ножа.

– Эй, мудила, бросай пистолет, или я ей глотку перережу!

Времени раздумывать не было.

– Ну и что, режь, – спокойно сказал вдруг Костя. – Она мне никто. А я вас тут всех перестреляю до полусмерти. А потом патруль вызову. Потому что у меня чип. Знаешь новую фишку? Сейчас гребут без суда и следствия. Мне даже превышение не пришьют.

Это подействовало.

– Белый, оставь, уходим, – бросил башкир.

Белый убрал нож и выпустил Машу. Но напоследок все-таки дернул за сумочку. Девчонка оказалась не промах, удержала. Костя выстрелил в стену для острастки. Бандиты, матерно ругаясь, рванули вперед из арки и скрылись.

* * *

Костя пропустил девушку вперед. «Умный дом» включил свет в прихожей. Запахло картофельными очистками и рыбьими головами. Костя поморщился. «Лучше бы ты умел перерабатывать отходы». Маша остановилась посреди прихожей, стянула с плеч платок, поглядела на хозяина. Взглядом щенка, вопрошающего, можно ли прилечь на коврик.

– Не стесняйся, чувствуй себя как дома, – бодро сказал Муконин.

До чего глупая фраза, тут же подумал он. Разве может сравниться чужое с собственным углом? Даже в дружеских хоромах не так уютно, как в родном шалаше.

Он помог Маше снять полушубок. Гостья оказалась в красивой кофточке, зеленой с белыми полосками, с приятной выпуклостью на груди, на ногах были черные брюки, – нагнувшись, Маша сдернула сапоги.

Он разоблачился сам, и тут они встретились нос к носу.

– Постой-ка. – Костя свел брови. – У тебя царапина от ножа.

Положив руку на ее холодный лоб, он аккуратно, словно умелый парикмахер, приподнял девичью головку.

– Сейчас обработаем.

Ее губы, пухленькие и чистые, были теперь так близко, что ему вдруг сильно захотелось поцеловать. Зрачки ее, почудившиеся просветлевшими, забегали туда-сюда.

Когда прошли в комнату, он достал туалетную воду и ватные палочки.

– Садись.

Маша послушно опустилась в кресло.

Он запросто встал на колени и, заглядывая снизу, обработал царапину на шее. Потом, выпрямившись над ней, положил руку на костлявое плечо.

– Ба, да ты все еще дрожишь!

– Я так испугалась. Там, в арке. До сих пор не могу отойти.

– Ну, ничего, сейчас выпьем коньяка, и все пройдет.

Костя подошел к бару, достал пузатую бутылку, купленную в правительственной лавке, и два хрустальных бокала.

– Он, правда, теплый, – посетовал Муконин, наполняя бокалы. – Но, впрочем, коньяк так и пьют.

– Мне чуть-чуть, всего один глоток.

Протянув ей бокал, Костя сел на диван.

– Выпей сразу до дна.

Он показал пример. Приятное тепло быстро спустилось по пищеводу. Маша некоторое время раздумывала, прежде чем проглотить свой коньяк. А когда выпила, то по-детски сморщилась, ему даже стало забавно.

Тут он вспомнил про пистолет. Достал оружие из кармана, покрутил в руках. Щелкнул, разрядил.

– Однако. Игрушка-то боевая, – хмыкнул он.

– Что? – испуганно сдвинула брови Маша.

– Ничего, забудь.

Костя засунул пистолет в полость между подлокотником и подушкой дивана. Маша вопросительно поглядела на него.

Муконин как ни в чем не бывало взял пульт и включил панель на стене.

На большом экране крупным планом возникло круглое, с большим ртом, лицо полпреда Громакова. Точнее, бывшего полпреда, провозгласившего себя ныне и. о. президента Уральской республики. Лысеющий и. о., облаченный в черный костюм, сидел за круглым столом в уютной студии.

– Сегодня мы подготовили ряд новых директив, касающихся, прежде всего, отношений со странами, проявляющими, эм-м, крайне нездоровый интерес как к нашей новой республике, так и к остальным территориям бывшей России, соседствующим с радиационной зоной. А также это несколько директив, затрагивающих внутренние проблемы, в основном, экономического характера.

Что касается последних, это, например, директива Чрезвычайного правительства за номером сто двадцать три, где четко прописывается порядок обмена евро на уральские боны в местных органах управления. Этот процесс мы, наконец, жестко регламентировали, исключили всякие льготные списки, и теперь каждое предприятие, какой бы то ни было формы собственности, обязано немедленно ввести в оборот уральские боны.

В директиве сто двадцать шесть, поскольку, эм-м, участились случаи подделок, мы ввели беспрекословную меру наказания для фальшивомонетчиков. Теперь любой, у кого поднимется рука нарисовать бону, без суда и следствия подвергается смертной казни. И это будет так же, как, если помните, мы неделю назад выпустили директиву, где объявили любых преступных элементов, пойманных с поличным, вне закона, и разрешили расстреливать их без суда и следствия. Надо сказать, этот указ принес должные плоды. Сегодня мы уже отмечаем спад преступности, по данным Уральского Комитета Безопасности, на двадцать процентов.

Что касается внешней политики, то, как вы знаете, наши враги в Америке, разбомбившие Москву, в том числе и Китай с Японией, спят и видят, как бы им добраться до нефтяных земель за Уральским хребтом. Но мы для того и объединились в Уральскую Независимую Республику, чтобы защитить главное достояние русского народа. Поэтому, во избежание проникновения на нашу территорию всякой вражеской агентуры любого толка, мы крайне ужесточили пограничный контроль на западе Пермского и Челябинского регионов, на востоке Тюменской области, а также в екатеринбургском аэропорту Кольцово. Другой директивой мы обозначили размеры и сроки необходимой помощи нашим соратникам, соединениям сопротивления, всеми силами старающимся бороться на землях Восточной Сибири и Дальнего Востока против Китайских и Японских захватчиков. То есть нашей главной задачей, как вы видите, остается всецелое возрождение России, ради этого мы с вами работаем денно и нощно, используем всю возможную мощь. Любые далеко идущие планы, любые стратегии и тактики, в это столь непростое время, в конечном счете, подчиняются единой цели – объединению, возрождению, возвращению величия нашей многострадальной Родины, которую мы гордо именовали Россия.

– Спасибо, Евгений Петрович! – Камера переместилась на телеведущего, моложавого мужчину с пышной смолистой шевелюрой. – Я надеюсь, наши земляки хорошо понимают все значение того, что вы делаете. Во всяком случае, мы с вами помогаем им в этом. Но не могли бы вы сейчас более подробно остановиться на…

Муконин сплюнул, чертыхнулся и переключил канал.

Здесь транслировался старый добрый фильм. Героя по ошибке посадили в самолет, и он летел в Ленинград. Интересно, нравится ли ей эта милая незабвенная комедия? А была ли она до войны в ныне изуродованном Петербурге, тоже не избежавшем ядерного удара, чудеснейшем городе, который назывался когда-то Ленинградом? Костя отложил пульт и с интересом посмотрел на девушку.

Маша разглядывала комнату: стены оттенка морской волны, стилизованный комод, который охранял безмолвный ушастый щенок из плюша, панно с непонятным пейзажем в духе Пикассо.

Вот она, сидит здесь, подумал Костя, будто пригретый котенок, принесенный с мороза, потихоньку оживает и, порывисто почистив перышки, начинает осторожно озираться по сторонам. Зачем я привел ее сюда? Зачем я остановил ее там, на площади? Может, это был лишь резкий порыв, ничем не обоснованный? Как неожиданное дуновение осеннего ветерка, поднявшего с земли горсть золотистых листьев? Как проявление слабости старого хищника? Нет, нет. Просто… Черт его знает! Что-то этакое было в ее походке, в ее фигуре, что-то жалкое и нестойкое, а главное, чем-то отдаленно знакомое, напоминающее ту, другую походку. И вот теперь она здесь, пушинка, занесенная ветром перемен. И еще одна жизнь случайно (или нарочно?) соприкоснулась с моей.

Первая доза коньяка, поначалу радовавшая легким теплом, уже куда-то испарилась. Костя вдруг почувствовал сильную усталость. Усталость накатила волной и наполнила тело железной тяжестью. Костя снова налил в бокалы. День выдался трудный. Он долго работал, застрял в центре города, возвращаться пришлось поздно.

– Ну как, полегчало? – спросил он у Маши.

– Да, мне уже лучше. – Она утвердительно закивала.

– Давай выпьем еще.

Она робко взяла бокал. Обозначился характерный изгиб в рисунке губ.

– Ты один здесь живешь? – Маленькая ласточка над переносицей взмахнула крыльями.

– Нет, не совсем. Иногда по ночам кто-то скребется. То ли крыса, то ли домовой.

Маша попыталась улыбнуться, сдвинув уголок рта.

Они выпили.

– Может, хочешь перекусить? – спохватился Муконин.

Маша молча пожала плечами.

– Кажется, у меня завалялась пара яиц. Пойду, сделаю яичницу.

Так он сказал, и отправился на кухню, и по пути вдруг осознал, как пошло прозвучала первая фраза. Пошло прозвучала бы в иное время, в ушедшем мире, но здесь и сейчас на подобное уже не обращаешь внимание.

Когда Костя вернулся, он застал ее в том же положении. Как будто за эти пять минут его отсутствия она даже не пошевелилась. Девушка сидела с пустым бокалом в руке, вжавшись в кресло, и зачарованно смотрела на мелькающий экран. В фильме пьяный Лукашин в этот момент изумлялся тому факту, что он находится в Ленинграде, а не в Москве. Маша лишь мотнула головой в сторону вошедшего Кости, и блеснули глаза.

– Вот, поешь. У меня что-то нет аппетита. – Он протянул ей тарелку, с которой призывно смотрели два больших желтых глаза, сервированных с одного краю вилкой, а с другого – кусочком черного хлеба.

– Спасибо, – тихо поблагодарила Маша, устроила тарелку на коленках и сразу принялась кушать.

Он стал молча наблюдать, как она изящно держит вилку, как тщательно пережевывает, аккуратно работая челюстями, как поднимает исподлобья виноватые глаза. Ну точно, котенок. Выкинутый за порог из благородной семьи. Подыхать будет от голода, а все равно съест не торопясь.

Когда тарелка опустела, Маша поставила ее на комод, находившийся поблизости. Вопросительно и добродушно поглядела на Костю. Ему почудилось, что карие глаза ее затянулись поволокой. Муконин опять разлил коньяк.

– Ну вот, теперь можно еще выпить, – попечительно сказал он.

В этот раз Маша с готовностью приняла большую рюмку. Осушила вслед за ним, и даже почти не поморщилась.

И после этого ужина-чем-бог-послал, и этого третьего коньяка, она начала таять, как снежная баба. Принялась вдруг говорить без умолку, подобно случайному попутчику в купе поезда. То скупая слеза появлялась на раскрасневшейся щеке, то редкий смешок озарял ее, – она рассказывала о своих недавних бедах и давних радостях. О том, как тяжело было ехать в холодном вагоне, набитом вонючими беженцами, как трещала голова от плачущих младенцев и пьяных причитаний. О том, как хорошо было в детстве, как она ездила в Турцию с родителями, и купалась в Черном море, а небо было чистое и мирное, и никто не предполагал, что все когда-то вот так вот жестоко изменится. И что папа в разгар второго экономического кризиса отправился на заработки в Москву, и там потом оказался в самом эпицентре ядерного гриба, а мама умерла от сердечного приступа. И как она, Маша, села в поезд и поехала.

Тут она, наконец, заплакала, со всхлипами, с сотрясанием хрупких плеч и шерстяной выпуклости на груди. Муконин сел рядом, прижал ее к себе, стал гладить по спине и утешать.

– Я не знаю, – захлебываясь, отрывисто говорила она. – Это все так… Куда идти?.. И если б не ты… Я бы сгинула тут…

– Ну, перестань, перестань, – сквозь зубы твердил Костя, у него в горле стоял комок. – Все наладится. Все будет хорошо.

Она вдруг затихла, обняла его за плечи и поцеловала, сначала в шею, потом выше. Костя ответил. Он впитал ее слезы на щеках, осторожно попробовал ее губы, отдающие виноградным спиртом и жареным яйцом. Затем они начали жадно целовать друг друга.

«Умный дом» потушил свет от щелчка хозяина и заглушил телепанель. И скромная луна, подглядев в окно, заметила, как торопливо руки стягивают одежды.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Рано утром нещадно затрындел домофон. Осторожно убрав с груди Машину руку, Костя с трудом поднял голову, совой поглядел в окно. Между щелками жалюзи едва рассеялась темная синь. Муконин нащупал пульт и включил настенную панель. На экране нарисовалось угрюмое лицо, которое, слегка шевеля густыми черными усами, низким голосом произнесло:

– Откройте, Комитет Безопасности!

Костя тихонько матюгнулся и нажал кнопку. Похмелья не было, но голова почему-то казалась тяжелой. Маша слабо простонала и отвернулась к стенке. Он нехотя вылез из теплой постели, ежась от холода (топили плохо), оделся и пошел открывать.

На пороге стоял тот же усатый тип, невысокий, как и Костя, был он в камуфляжной куртке, седые волосы прикрывала шапка-формовка с оставленным снятой кокардой отпечатком. Из-за его спины кидали выразительные взгляды два молодца, бритые ежики, тоже в защитных спецах.

– Константин Муконин?

– Ну, допустим.

Перед глазами у Кости мелькнуло удостоверение комитетчика. «Жаль, что у меня нет средства проверить чип», – пролетело в голове.

– Мы из Комитета Безопасности. Вы подозреваетесь в причастности к покушению на министра Комова.

От неожиданности Костя растерялся и отступил в сторону. Незваные гости без церемоний ввалились и двинулись в комнату.

– Какое покушение, вы издеваетесь, что ли? – опомнился Костя, дернувшись вперед. – Я агент Правительства.

В комнате он обогнал их и преградил дорогу. Быстро достал из брошенных на стул брюк потертую корочку и сунул в лицо усатому. Наверно, нелепо в этих серых штанах и красной футболке, с протянутой ксивой, стоять тут перед ними. Такая промелькнула мысль. Маша проснулась и села на диване, притянув одеяло к шее. Ее осоловелые глаза округлились, наполнились страхом.

– Костя, что происходит?

Главарь комитетчиков отстранил удостоверение и обошел Костю.

– Мы знаем, кто ты такой. Но у нас особое распоряжение.

– Вот как? Интересно, чье же? – обернулся хозяин.

– Костя, кто они такие? – снова подала голос Маша.

– Успокойся, все нормально. – Муконин сел на диван рядом с девушкой.

– Так, а это у нас кто, сожительница? – пренебрежительно спросил усатый, подошедши к окну.

– По-моему, сие вас не касается.

– Ну, это уж нам судить, что нас касается, а что нет, – насупился главарь.

Поглядев на своих подшефных, он тут же отдал им распоряжения:

– Ты – давай, глянь в шкафах, а ты – иди, посмотри в коридоре.

– Какого хрена? – Костя поднялся с дивана. – Вы что, собираетесь у меня обыск устраивать?

Усатый снял шапку и пристроил ее на подоконник. Затем дернул за молнию, распорол себе брюхо, снял куртку и положил ее на комод. Ушастая собачонка хитро посмотрела одним глазом из-под его бушлата. Дальше комитетчик беспардонно бухнулся в кресло, покряхтел в кулак и кисло поглядел в окно.

– Бля, с раннего утра как белка в колесе. Слушай, Муконин, у нас ордер на обыск. За подписью премьер-министра. Показать?

– Покажи.

Угрюмый комитетчик достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку и развернул перед Костей. Тот внимательно пробежал глазами по строчкам. Усатый воровато спрятал бумажку обратно.

– Это какая-то ошибка, – хмыкнул Костя, потом снова сел рядом с Машей.

– Как знать. Обыск покажет. – Усатый равнодушно повел плечом.

Двое молодцев скинули свои куртки в прихожей, один остался там и зашуршал. Второй братец вернулся и, остановившись у плательного шкафа, натянул прозрачные перчатки. Затем он раскрыл дверцы и начал ощупывать одежду. Муконин тупо уставился на его коротко стриженый висок с идиотски выбритой дорожкой, стрелой уходящей за ухо.

«В этой дурацкой республике, мать ее, можно по особому распоряжению человека убить!» – подумал Костя.

– Ну и что мы ищем? – спросил он вслух.

Рядом Маша настороженно зашелестела одеялом.

– Поступили сведения, – главарь мутными глазами посмотрел на Костю, – что у вас находится пистолет, из которого стреляли в Комова.

Костя ощутил, как по телу пробежал легкий ток.

Покончив со шкафом, парень с дорожкой на виске неодобрительно цыкнул. Досадливо хлопнув дверцами, он перешел к комоду. Выдвинул верхний ящик и приступил к нашествию варваров.

– Может, вы не будете нас утруждать, и сами отдадите пистолет?

Муконин покачал головой.

– Нет у меня никакого пистолета.

– Не хотите? Ну, как хотите. Ладно, будем искать.

– И вообще, имейте совесть, дайте хоть даме одеться, – вдруг вскипел Костя.

Тип с выбритым виском повел носом в их сторону (рука застыла с повисшим на ней проводом удлинителя), тонкие губы растянулись в пошлой ухмылочке. Комитетчики переглянулись.

– Бобер, отвернись, – устало бросил усатый, а сам поглядел в окно. – Пожалуйста, мы не смотрим.

Костя приподнялся и дотянулся до стула, прихватил свою рубашку. Отдал ее Маше, та, мелькнув молочной наготой с бурым соском, торопливо натянула рукава и принялась застегиваться.

«В другой ситуации это было бы прекрасно, – с грустью подумал Муконин. – Утро, постель, девушка в твоей рубашке. Ничто так не идет женщине, как мужская рубашка на голое тело».

– Спасибо, – демонстративно сказал Костя, когда последняя пуговица поддалась ей.

Усатый равнодушно посмотрел на них, потом в сторону коридора.

– Эй, Гога, что у тебя там? Долго еще?

– Тут ничего нет, – раздался приглушенный голос из прихожей.

Только тупые отвечают таким тоном, усмехнулся про себя Костя.

– Посмотри на кухне, в шкафах. В туалете посмотри, в бачке.

– Щас сделаем.

Тем временем Бобер перерыл уже все ящики комода и перебрался к серванту. Захлопали стеклянные дверцы.

В желудке заныло. Костя с досадой вспомнил о куске колбасы, притаившемся в холодильнике, – остатки правительственного продпайка. Этой заначкой он поленился вчера угостить Машу. Тут же замечталось о крепком горячем чае. Но под рукой были только сигареты. Он взял со столика пачку с зажигалкой, вытянул сигарету и прикурил.

Бобер быстро завершил поиски в серванте. Развернувшись, он подозрительно посмотрел на диван. Костя будто бы почувствовал поле, испускаемое пистолетом. Еле удержался, чтоб не поглядеть на то место.

– Так-с. Не могли бы вы потесниться? – Противный рот кровожадно улыбнулся.

– Вот именно, давай-ка, посмотри там, – воодушевился командир. – Может статься, он его под подушкой прячет.

– Ща глянем, Саныч.

У Кости зажгло виски. Он отодвинулся на край дивана, Маша прижалась к нему. Она показалась теплой и хрупкой, неприбранные волосы запахли весной.

Бобер перевернул подушки, пощупал рукой простынь. И вот эта большая, волосатая с родимыми пятнами, рука неумолимо углубилась в проем у подлокотника. Подвигалась туда-сюда и замерла. На скуластом лице Бобра на мгновение застыло выражение счастливого грибника. В следующую секунду пистолет был извлечен на свет.

– Ага, нашлась игрушка, – натурально потирая руки, обрадовался Саныч.

Бобер бережно, точно у него в руках очутился золотой слиток, передал пистолет Санычу. Тот, предварительно извлекши носовой платок, завернул «игрушку».

– Господин Муконин, – торжественно сказал он, вставая, – это ваше оружие?

– Нет, не мое, – посмотрел ему в глаза Костя.

– Тогда как вы объясните его присутствие в вашей квартире?

– Послушайте, вы не имеете права! – вдруг возникла Маша. – У вас даже нет понятых.

Костя крепко взял ее за руку, но она добавила:

– Это пистолет ублюдков, которые напали на нас вечером.

– Вот как? – театрально удивился усатый.

«Впрочем, что тут скрывать, – сказал себе Костя. – В любом случае, надо говорить правду».

– Да, на нас напали грабители, когда мы шли домой накануне. Этот пистолет я отобрал у них.

– Очень интересно. У вас есть их приметы?

– У меня есть отпечатки пальцев на сумочке, – снова вклинилась Маша.

Костя чуть сильнее сжал ее руку.

– Я смогу их описать, – тихо сказал он.

– Ладно, разберемся в конторе, – вздохнул Саныч. – Гоген, ты там не сдох? Отбой уже… Господин Муконин, вы задерживаетесь по подозрению в покушении на министра Комова. До выяснения всех обстоятельств. Собирайтесь.

– Хорошо. Только попрошу вас выйти, – спокойно сказал Костя, выпустив Машину руку.

– Мы подождем в прихожей, – согласился усатый.

Они вышли.

– Послушай, как же так? Скажи ты им, ты же не виноват! – ясные теперь глаза Маши так смотрели на него, что ему стало не по себе.

– Успокойся, все будет хорошо. Я разберусь с этим и вернусь, не успеешь и моргнуть, а ты пока хозяйничай тут. Если что, еда в холодильнике.

Он затушил сигарету в пепельнице. Затем быстро оделся. Остановился посреди комнаты. Маша рассеянно молчала. Он подмигнул ей, мол, все будет окей. И вышел.

* * *

Повезли на раздолбанной вазовской «пятнашке». Саныч сел с водителем, Бобер и Гоген – на заднем, приперев с боков Муконина. От них запахло потом, в машине кочегарила печка. Водила, как киборг, вяло покручивал лысеющую голову на бычьей шее, заглядывая в зеркала.

Хмурый Ебург, как издавна называли город в народе, беспардонно выбрасывая из сердца катерину, – хмурый Ебург вяло просыпался. Над мегаполисом курился серый смог. Тусклый желток солнца прятался где-то сбоку. Недостроенные высотки с мрачной чернотой окон нелепо красовались рекламными банерами на цоколях. Рота солдат в бушлатах защитного цвета, с Калашниками наперевес, угрюмо маршировала по трамвайным путям. Боязливо озираясь, безликие прохожие спешили по своим делам. Тут и там бросались в глаза вывески с большими красными буквами.

Машина резво неслась по скользкой дороге, то поднимаясь по наклонной, то полого съезжая вниз, юрко перескакивала на соседние полосы и обгоняла своих вазовских собратьев и старые тонированные иномарки. Не справилась только с новой Тойотой на водородном топливе, серебрящейся своим «металликом». Там наверно мажор какой-то ехал.

Комитетская троица хранила зловещее молчание. Когда выбрались на Проспект Ленина, перед ними замаячила единственная в городе трехмерная реклама, выросшая еще до войны. Яркая блондинка в белом халате, с соломенной метелкой, свешивающейся на плечо, стояла посреди проспекта. В руках она держала поднос с тушкой цыпленка, то приподнимала его, словно протягивая встречным, и при этом белозубо улыбаясь, то опускала. Ее движения, мимика лица казались неестественными, как в старинном немом кино. Но, тем не менее, она была объемная, почти настоящая. Над ней бежали трехмерные буквы.

Их «пятнашка» поравнялась с девицей, вблизи будто прошитой каплями дождя, и равнодушно пронеслась мимо. Вскоре выехали на улицу Луначарского. Она оказалась менее оживленной. Костя предположил, что везут в старое здание, переоборудованное под КБ.

Так оно и вышло. Свернули, правда, не совсем там, в конце здания, и заехали за угол. Припарковались на заднем дворе. Костю провели через черный ход. Обыскали, забрали все, кроме смартфона. По каким-то сумеречным коридорам прошествовали к черной железной двери. За ней оказался кабинет. Старый стол, допотопный графин с водой, металлический шкаф, удручающая решетка на окне, три стула.

– Муконин, с вами будет работать следователь. Ждите здесь. – Чуть ли не силой Саныч посадил Костю на стул в углу стола, и все трое растворились, а в дверях провернулся замок.

Костя огляделся. Скучные стены с коричневыми обоями, зрительно уменьшающими пределы комнаты. На потолке висела примитивная лепестковая люстра. За окном скучал белоснежный двор, оглашаемый лишь отрывистым собачьим лаем. К прутьям решетки тянула сухие костлявые щупальца молодая осина. В отдалении, рядом с зеленой металлической стойкой в виде широкой буквы «П», зачем-то стояла бабка в коричневом пальто, растопырив ноги, и недвижимо смотрела на противоположный серый дом. Костя отвернулся от окна. Мысли беспорядочно закружились.

Что, черт возьми, происходит?! Меня подставили? Неужели рыбка клюнула? Миротворцы наняли продажных комитетчиков, и те вышли на меня? Устроили немыслимую махинацию с пистолетом? Значит, это они сами грохнули министра? …Комов, министр энергетического комплекса. Два дня назад сообщили, видел в новостях УНР-ТВ. Обычное убийство: возвращался с работы, выбрался из джипа и не дошел до подъезда, три выстрела, свидетели, как водится, не нашлись. Нет, не убийство. Потом сказали – лежит в реанимации. Покушение связано с деятельностью Чрезвычайного правительства. Враги новоявленной республики. Кто-то хочет подорвать изнутри. Подорвать неумолимый рост тарифов на сибирскую нефть, задушить планомерный переход республики с нефти на ноу-хау. Прозападный след, скорее всего, миротворцев из Самары, а может, и китайский. Впрочем, если бы ветер дул с востока, то зачем им он, Муконин Костя? Ведь его явно хотят сделать козлом отпущения и, таким образом, прибрать к рукам. Убить двух зайцев? Что ж, посмотрим, посмотрим, как поведет себя следователь. Надо же, сколько оборотней вокруг! Вот, блин! Необходимо срочно связаться с Ганей.

Костя достал смартфон и вслух чертыхнулся. На дисплейчике бежали строчки: «Только экстренные вызовы». Ну конечно, все здание напичкано блокираторами.

Тут дверь заскрипела. В кабинет вошел человек в серых джинсах и синем свитере. Худощавый, так что свитер висел на нем, непропорциональное овальное лицо с вытянутыми скулами, с едва заметными оспинками на щеках, нагловатые глазки потихоньку бегали, – Муконину он не понравился с первого же взгляда. В руках у следователя был ноутбук. Хитро улыбнувшись, он сел за стол и разложил компьютер. Приготовился печатать.

– Меня зовут Николай Альбертович, – вкрадчивым юношеским голосом произнес он. – Я следователь по особо важным делам.

– Очень рад за вас, – съязвил Костя.

Николай Альбертович, которому было лет двадцать семь с виду, поднял голову и захлопал ресницами.

Да, не выглядел он красавцем, от таких модельные девушки нос воротят, но ресницы казались изящными.

– Зря вы так, – вздохнул следак. – Начинаете наш разговор. В ваших же интересах, Константин, вежливо ответить на мои вопросы. Разве вы не осознаете всю степень своего положения?

– Осознаю.

– Ну, вот и прекрасно. Имя, фамилия, отчество?

Он поймал взгляд Муконина и осекся.

– Ладно, пропустим. При обыске у вас найден пистолет, предположительно, причастный к покушению на министра Комова. Это ваш пистолет?

– Я уже говорил, что не мой.

– Тогда как он к вам попал?

– Вчера поздно вечером я возвращался домой с работы. В подворотне на меня напали какие-то уроды. Один угрожал пистолетом. Хотели отобрать деньги. Но я отобрал у них пистолет, и они убежали. Вот и все.

– Правда? Прямо так справились с тремя? Вы не находите, что это звучит, мягко говоря, нескромно?

– Нет, не нахожу. Для бывшего офицера Российской Армии это нормально. А откуда вы узнали, что их было трое? – Костя прищурился.

– Вы же сами нам об этом сказали, – выкрутился особист.

– А, ну да.

– Хорошо, я вам верю. Но вот поверят ли другие? У вас есть свидетели? Вы один возвращались с работы?

Тонкие пальцы Николая Альбертовича застучали по кнопкам.

Костя на секунду задумался.

– Нет, не один. Со мной была девушка, моя знакомая.

– Фамилия, имя, род занятий?

– Какое это отношение имеет к делу? – вспылил Муконин. – Вы можете опросить жильцов. Наверняка, кто-то видел в окно.

– Возможно. – Следак прикрыл ноутбук и встал из-за стола. – Но, честно говоря, нам некогда этим заниматься.

Он прошелся по кабинету.

– Знаете что, Муконин, хватит нам играть. Я, пожалуй, прямо сейчас раскрою карты.

Тут в дверь скромно постучались. Николай Альбертович подошел, провернул ключ. Опять противный скрип, и образовавшийся зев коридора выплюнул руку с бумажкой.

– А, вот и заключение подоспело, – значительно прогнусавил комитетчик, закрыл замок и вернулся за стол. – Так-так.

– Что-то быстро у вас, – ощерился Костя.

– А чего тянуть-то? Тут вам не путинская Россия, где нюни распускали, демократы хреновы! Раз-два и готово. И, кстати, ничего утешительного. Экспертиза показала, что выстрелы производились именно из данного пистолета, найденного у вас в комнате. Также отпечатки пальцев. Вот здесь, читаю: идентичны отпечаткам Муконина Константина из базы данных Чрезвычайного правительства.

– Здорово обляпали, – буркнул Костя.

Николай Альбертович вновь выбрался из-за стола и прошелся по комнате, вдоль стены. Это начало раздражать.

– Ну вот, Муконин, вы видите, – сказал он, остановившись и поглядев на дверь, затем развернулся и продолжил: – У меня теперь все козыри на руках. Улика несомненная. Потому, я повторюсь, раскрою карты. Нет смысла играть дальше.

– Да уж, пожалуйста.

– У вас есть выбор. Либо расстрел без суда, ну, в лучшем случае, ссылка в постъядерную московскою зону. Либо вы соглашаетесь сотрудничать с нами, и тогда пистолет изымается из дела на неопределенное время.

– С кем это, с вами?

– Ну, скажем так, со мной. – Следователь сел на свое место. – Мне нужны полные, исключительные сведения о нанотехнологическом оружии «Минипа». Во-первых, вся техническая информация. Ну и, во-вторых, собственно, на каком этапе находится разработка, кто там заведует группой ученых, кто руководит всей программой, какой прорабатывается план внедрения. Все явки, пароли, файлы. Самый, что ни на есть, полный объем информации.

Костю затеребило внутри.

– Какая, к черту, Минипа? С чего вы взяли, что я имею к этому отношение?

– Вы мне тут дурочкой не прикидывайтесь, Муконин, – напыщенно строго сказал особист, – не юлите, бесполезно. Мне все известно, мы здесь зря штаны не протираем. Нам важно, почему разработка ведется без ведома Комитета Безопасности?

Костю переполнило. Он наклонился вперед, прихватил пальцами свитер на груди сыщика и уставился жгучими глазами.

– Слушай ты, следователь по особо важным! В Комитете кому надо, тот знает. А если ты об этом вынюхиваешь, значит, чья ты шестерка? Американская? Или китайская? Стоит мне отсюда выйти, и тебя сотрут в порошок, понял? Ты и вся ваша шайка, на кого вы работаете? Предатели в КБ, ха-ха-ха, думаете, вам это с рук сойдет? В путинской России ты, наверно, пищевыми добавками торговал, честных пенсионерок травил, да? А теперь Джонам продался? Сколько они тебе посулили? В долларах или в евро?

Николай Альбертович похлопал элегантными ресницами, выдернул свитер из Костиной руки, отодвинулся со стулом.

– Остыньте. Если будете себя так вести, я вас в камеру отправлю, с крысами. Я никого не предавал.

Ожидания Кости оправдались. О проекте «Минипа», который он курировал, кроме, собственно, и. о. президента и одного генерала КБ, весьма надежного человека, знали только самые проверенные люди. А именно, ученые из Академгородка, точнее, небольшая группа непосредственных разработчиков, и еще Ганя, давний товарищ, ведущий в проекте бухгалтерские счета. Но было сделано так, чтобы о небывалых успехах уральской оборонки, то есть о мнимом завершении работ, услышали в штабе миротворцев в Самаре. В смутное время мало кому можно доверять. И вот теперь, стало быть, утка успешно сработала, и кто-то слил информацию о том, что именно Костя курирует разработчиков. «Минипа» предназначалась для уничтожения локальных воинских соединений, такая передовая технология, скорее всего, имелась уже и у китайцев, и у японцев, и у американцев. Но то, что она создана в Уральской республике, у врагов, разумеется, вызывало сомнение и желание проверить. Корни изобретения уходили еще в светлое российское прошлое, – работы начинались на заре века под патронажем небезызвестной корпорации РОСНАНО, по заказу Минобороны России. Теперь оружие как будто обрело абсолютную форму. И вот, получалось, что миротворцы проглотили наживку. Не мудрено, что иностранцам позарез захотелось вычислить конкретные аспекты того, как действует русский «меч-кладенец». Любыми путями. Вплоть до подкупа комитетчиков Уральской республики.

Но каким образом произошла утечка сведений? Как они узнали, что именно через него, Костю, можно выйти на разработчиков?

– А вот кое-кто, – вдруг нагнал на себя грозности Коля Альбертович, – кое-кто возомнил себя новым русским героем, и считает возможным что-то там создавать втайне от Комитета. Потому что имеет наглость не доверять людям в КБ и обвинять честных граждан в предательстве, не понимая, что всех нас объединяет общее дело. Тогда как сам хранит пистолет, из которого стреляли в министра республики, а как к нему попала пушка – шьет белыми нитками. Да еще и осмеливается угрожать: когда я выйду отсюда. (Он попытался передразнить). Ты выйдешь, но как только доложишься своим, мы об этом сразу узнаем, и схапаем тебя вперед, и отправим под расстрел, благо, есть законная отмазка – пистолет. Так что свои тебе не помогут, и в порошок меня не сотрут. А пока иди-ка ты все же в камеру и подумай. Обо всем.

Не понятно, подал следователь какой-то сигнал, или просто комната прослушивалась, но когда он открыл дверь, тот самый Бобер с дорожкой на виске, который нашел пистолет, уже поджидал. Пихнув Костю Калашником, он с посвистыванием повел Муконина вдоль длинного коридора. Камера оказалась где-то посередине. Лязгнул засов, ствол автомата подтолкнул в спину, и все. Костя остался один.

Обстановка была классической. Деревянная лежанка с подушкой без наволочки, простенький табурет в углу, бетонные стены, бетонный пол, маленькое зарешеченное окно на самом верху.

Костя сел на кушетку, поглядел в окно. Там было лишь серое небо.

Как быстро все изменилось. Разве еще вчера мог он предположить, что сегодня окажется здесь, в этой тесной камере?

Ему вдруг вспомнилось, как лет двадцать тому с хвостиком, будучи первокурсником военной академии, он сидел на гауптвахте. Там была почти такая же камера, холодная и пугающая, и твердая лежанка продавливала до костей. Но за клетчатым окном пел солнечный май, и Костю грела мысль о том, что рано или поздно он выйдет отсюда, и снова побежит в самоволку, к страстной кассирше с серыми, как январское небо, глазами, с родинкой на левой груди, повыше соска, а летом, пресытившись ею, не попрощавшись, он поедет домой в отпуск. То было словно совсем в другой жизни, в другой стране, в ином мире. А теперь мир перевернулся, и время будто остановилось, и жизнь превратилась в один ужасный похмельный сон.

Костя вытащил мобильник, поглядел на экран. Связь по-прежнему отсутствовала.

Итак, они пригрозили мне расстрелом без суда и следствия. Если я не соглашусь действовать по их правилам. Неужели вправду подумали, что так меня можно взять на понт? Впрочем, если часть руководства республики уже проституирует, то подобные заявления похожи на серьезную угрозу. Но, вернее всего, расчет идет на то, что я соглашаюсь, а затем бегу «докладываться своим», а дальше – посмотреть на нашу игру. Что ж, ставки сделаны, господа. Стоит помяться немного для вида и затем дать согласие сотрудничать. Заодно у нас появится возможность вывести оборотней на чистую воду. А также выяснить, кто держит нити, которые приводят в движение этих кукол. Некий дядя, говорящий на ломаном русском, – он бы многое отдал, чтобы добраться до нюансов изготовления Минипы.

Минипа, до чего странное название придумали ученые. Сокращение от «Минин и Пожарский», – памятник, от которого в Москве осталось пустое место. В далеком прошлом, в смутное время, Минин и Пожарский возглавили сопротивление против самозванцев и возродили Россию. Ныне Минипа, недоделанная мина грядущей нановойны, предназначалась для удержания Уральской республики наплаву. А если повезет, то и для воссоздания России. И он, Константин, прикрываясь должностью в правительстве, непосредственно участвовал в этом секретном проекте.

Только вот кто же меня выдал, вновь спросил себя Костя? Где этот чертов канал утечки? Муконин мысленно выстроил цепочку знающих. Во-первых, сам и. о. президента, это он тайно финансирует проект, пусть даже с помощью станка, печатающего боны, черт с ним, гиперинфляция давно повисла над всеми нами. Итак, он конечно отпадает. Во-вторых, генерал Калинов. Тут тоже сомнений быть не должно. Этого человека Костя знал лично. Третье звено – сам Муконин, – в счет не берется. Далее Ганя, нештатный бухгалтер. Тут уж и подавно. Единственный приятель, многолетнее знакомство, ознаменованное не только общими делами, но и чем-то большим. Можно сказать, друзья. В смысле, попить пива, занять денег. Хотя и друзья могут оказаться перевертышами. Но Ганя – не тот случай. Следующим членом этой змейки идет Глеб, руководитель группы. И, собственно, сама группа численностью в семь человек. Получается, прокол должен быть где-то в этой части. Н-да. Но тогда зачем тормошить агента Чрезвычайного правительства? Не проще ли напрямую и выкачивать из ученых? Выходит, и это звено отпадает? Неужели все-таки генерал? Костя отогнал дурную мысль. И потом, коли бы генерал или Ганя, опять же – зачем наводить на Костю? Отчего бы самому не слить все секреты? Нет, чушь какая-то.

Тяжело вздохнув, он лег на доски, вытянул ноги в ботинках. Повернулся на бок, потом на другой. Кости неумолимо заныли. Он сел, прислонился к стене. Спина стала одним холодным облаком. Тогда он встал, прошелся по камере, опять сел и сгорбился. В желудке засосало. С новой силой захотелось поесть. Он представил ту колбасу из холодильника, чуть скрюченную нежно коричневую сардельку, косо обрезанную на одном конце и чуть приплюснутую на другом, с ненавязчивой липкостью бугристой корочки, с коварным запахом копчености. Запах этот перерос в аромат сборной солянки. Когда-то жизнь текла обычным чередом, он служил в штабе, и раз в неделю в офицерской столовой подавали солянку сборную. «Вам что положить, майонез или сметану?» – звонким хохляцким голосом спрашивала дородная повариха из гражданских.

Костя прокряхтел. Уперся руками в лежанку и покачал корпусом. Надо было как-то избавиться от этих коварных помыслов. Он намеренно представил противную пену на прокисшем супе и резкий запах простоявшего на жаре борща. Помогло, но ненадолго. Отвратительная пена трансформировалась в многочисленные пузырьки кипящего молока.

Голод мешал думать. А нужно было решать, что говорить. Послезавтра очередная стрелка с Глебом, руководителем ученой группы, и состоится она на дежурном месте, в Ганиной шараге. Будет передана небольшая сумма в бонах для подготовки к сборке Минипы. Будут рассмотрены насущные проблемы на данный момент. Придется преподнести что-то реальное, в чем оборотни из Комитета смогут потом убедиться. Следовательно, необходимо сработать по ранее намеченному плану. «Когда миротворцы клюнут, обязательно некий агент попытается выйти на кого-то из вас, и тогда – действуйте по схеме», – упреждал генерал Калинов несколько дней назад…

Приступ голода, наконец, ослабел.

Костя ссутулился и, поставив локти на колени, обхватил виски ладонями. Начал напряженно строить в уме разговор со следователем.

Он потерял ощущение времени. Но судя по тому, что показывал смартфон, прошло два часа. Двери звякнули, в камеру заглянул новый детина в форме цвета хаки, тоже бритый под ежика, с пустыми глазками, со шрамом на подбородке.

– Пошли, – махнул он стволом автомата. Голос у него был низкий, грубый.

Опять гулкими шагами прошествовали по сумеречному коридору к кабинету следователя.

Николай Альбертович уже сидел за столом и пялился в ноутбук. Костя опустился на знакомый стул. Дверь заперли. Особист плотоядно улыбнулся.

– Ну что, Константин, я надеюсь, вы поостыли, поразмыслили. У вас было более чем достаточно времени.

– Да, совершенно верно, – приосанился Муконин.

У замерзшей осины в окне вяло качнулись ветки. Или Косте это только почудилось?

– И что же, каково ваше решение?

– А ты как думаешь?

Николай Альбертович спрятал глазки.

– Ну-у… Я не знаю. Я полагаю, вы благоразумный человек.

– Вот именно, – пристально поглядел на него Костя.

Следователь тихо вздохнул. Что-то ёкнуло внутри, но Муконин, будто боясь себя, быстро выпалил:

– Я готов с вами сотрудничать.

– Вот и ладненько, – сразу же обрадовался Николай Альбертович.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Костя вышел из управления КБ в отвратном настроении. Подлые предатели немало попортили крови. Думать о деле с учеными больше не хотелось. Главное, в срочном порядке набить желудок. Впрочем, чувство голода уже притупилось, превратилось в легкую тошноту, тупое нытье.

Муконин прикурил сигарету и втянул дым натощак. Выбрался на улицу и двинулся к ближайшей автобусной остановке. Солнце висело где-то вдалеке, но было зябко. Подойдя к остановке, Костя вспомнил, что хотел найти любую забегаловку, вспомнил, что тут в двух шагах должно быть что-то подходящее, и направился туда.

Прохожие, попадавшиеся навстречу, или вовсе не обращали на него внимания или бросали равнодушные взгляды. Бледные лица, думал Костя, господи, какие затюканные лица у нынешнего народа. И ведь скоро, скоро их доконают эти гнусные кэбэшники, эти скотские боны, этот смрадный смог и холодное солнце. И тогда все они пойдут на баррикады… На автострады… Тьфу ты. Кажется, я уже несу бессмысленный бред… А может, не пойдут? Их ведь сплачивают. Или сплачают? И они сплачиваются. Или сплачаются? У нас у всех общее дело, бла-бла-бла, мы должны вернуть Россию… Он выбросил сигарету, мысли перескочили на другое. «Интересно, как там вчерашняя Маша? Что-то она там поделывает? Жаль, я ведь не узнал до сих пор номер ее телефона…»

Костя взошел на крыльцо и потянул на себя дверь кафе.

Это было обычное заведение, небольшой зал с призрачно красными стенами, с тремя рядами столов, освещенных свисающими абажурами в виде китайских колпаков. Стойка бара в глуби с полупустыми полками, едва заставленными тремя или четырьмя бутылками разной формы. Помещение пустовало. Только у входа обедал какой-то пожилой человек с лысиной и бородкой без усов. Он был в пиджаке, протертом на локтях, куртка висела на спинке стула. Да на табурете у стойки скучала худосочная дама в красной кофточке и короткой джинсовой юбке, со сплетенными ножками в прозрачных колготках. Она бросила на Костю короткий оценивающий взгляд и отвернулась. «Проститутка и заезжий, – отметил Муконин. – Чудная компания для сытной трапезы».

Он выбрал столик в углу, у окна, как делал всегда, попадая в общепитовские заведения. Взял лежавшее на столе меню, пробежал глазами. Подоспела премиленькая официантка, улыбчивый ротик, аккуратная смолистая челка. Костя заказал гороховый суп, именно что суп, набивший оскомину в камере. На второе взял жаркое, – единственное нормальное блюдо, что здесь имелось, – затем рюмку водки и томатный сок. Девушка все записала и удалилась.

Костя осмотрелся. Картина не менялась. Он достал кошелек и заглянул внутрь. Там, помимо бесполезной банковской карточки, имелась одна купюра в пятьдесят евро, неудобно большая, и несколько замусоленных бон, скорее похожих на детские рисунки. Удовлетворившись, он спрятал портмоне обратно.

Обед принесли быстро. Первым делом, запрокинув голову, он забросил водку. Затем взялся за суп. Аппетитный бульон смазал теплым жиром уже обожженное горло.

Надо все-таки определиться, сказал он себе, сразу позвонить Гане или потом. Интересно, куда они сунули мне жучок? В прослойки кошелька? Но уж отслеживают по сим-карте точно. Или по правительственному чипу. Так что лучше наоборот – выключить мобильник. А заодно, как-нибудь избавиться от мандата. Тогда нужно изобрести способ, каким предупредить Ганю. Ладно, к черту их всех. Когда я ем, я глух и нем!

Бородач в потертом пиджаке раскраснелся, на его столе стоял графинчик с прозрачной жидкостью, точнее, остатками на донышке. Тоже водочкой балуется, усмехнулся про себя Костя. Хотя какая здесь водка? Так, суррогат. Проститутка за стойкой манерно прикурила длинную шоколадную сигарету, повела носом кверху, абажур над ней поплыл в дыму.

Нет, я не буду никуда звонить, вернулся к своим мыслям Костя. (Он сделал рокировку: отодвинул опустошенную суповую тарелку и придвинул жаркое.) Надо просто тупо заявиться в гости к Гане и обо всем переговорить с глазу на глаз. А почему бы и нет? Главное, не выдать адрес, если будет слежка. А мобильник он выключит. Вот только чип…

Официантка со смолистой челкой, обосновавшись за стойкой, отпустила какую-то шуточку, и проститутка пошло захихикала. Бородач без усов налил остатки из графина, воровато огляделся и выпил.

Покончив с обедом, Костя рассчитался бонами и сразу покинул кафе. Медленно пошел вдоль улицы, по мерзлой брусчатке. На дороге настороженно притормаживали автомобили, собирающиеся завязнуть в пробке. Внимание Кости привлекла кучка людей, толпившаяся около большого синего автобуса. Приблизившись, он расслышал возбужденные, возмущенные голоса:

– Катитесь обратно, мутанты!

– Пошли прочь, упыри!

– Гони москалей! Москвичи – козлы, вон с Урала!

– Своим места не хватает!

– Мочи их!

Разношерстные граждане, в основном, молодежь, рвались к входу в автобус. Четверо дружинников, в ватниках цвета «хаки», грозясь дубинками, сдерживали натиск. Тот, который крикнул: «Мочи их!», кудрявый, с сальными волосами, парень без шапки, с рюкзачком за плечами, в зеленых штанах с боковыми карманами, в подтверждение своих слов схватил с тротуара грязный снежный камень и бросил в проем открывшейся уже двери. Твердый комок снега и льда угодил первому вышедшему пассажиру, щупленькому парнишке в сером длиннополом пальто, в область глаза. Тот прилепил руку ко лбу, съежился, ссутулился и побежал к дверям темно-зеленого дома, против которых стоял автобус Мерседес. Дом был некогда студенческим общежитием. Дружинник легонько пихнул сальноволосого локтем и пригрозил дубинкой. Но другие уже последовали примеру зачинщика. И вереница беженцев, под крики и улюлюканье, под градом грязных снежных комьев, прикрываясь воротниками, потекла из автобуса в подъезд дома.

Косте показалось, будто перед ним прокрутили кадры старой кинопленки. Некое ощущение дежавю охватило его. Вместе с тем, он невольно почувствовал свое приобщение к толпе. Поймал себя на том, что подсознательно готов поддержать бунтарей. Но одновременно проснулась и жалость к несчастным беженцам. Муконин глубоко вздохнул, прикурил сигарету, пошел дальше.

Вскоре Костя свернул на тихую улочку. Отсюда до дома Гани оставалось два квартала – можно дойти пешком. Костя инстинктивно оглянулся: позади мелькнула чья-то шапочка и тут же исчезла за углом дома.

– Этого и следовало ожидать, – бросив окурок, пробормотал под нос Муконин.

Не сбавляя ходу, он зашел в ближайший подъезд. (Кодовый замок был взломан какими-то хулиганами.) И там, в подъезде, притаился за второй, внутренней дверью, которую не закрывали.

Поначалу тишина зазвенела в ушах. Только сердце затикало часиками. Но вот послышались глухие шаги, внешняя дверь скрипнула. В стены ударил легкий свет.

Хвост оказался не так глуп, как можно было предположить. Он застыл в дверях, выжидая, прислушиваясь. Костя затаил дыхание. Как назло, в горле отчаянно засвербело. «Анекдот, да и только!» – пронеслось в голове. Еле удержался, чтоб не кашлянуть. Наконец, качнулись тени, человек сунулся в глубь пахнущего мочой подъезда. Он пересек линию внутренней двери и сразу же повернул голову и расширившимися зрачками уставился на Костю. Воспользовавшись его секундным замешательством, Муконин нанес короткий меткий удар, шпион согнулся, отчаянно хватая воздух ртом, как рыба на суше. После второго тихого и точного удара в шею, он завалился на бок без чувств.

Костя склонился над жертвой, оттянул плечо. Перед ним лежал человек средней комплекции, с круглой головой в черной вязаной шапочке, правильное лицо с глубоко посаженными глазами, отмеченное болезненной бледностью, казалось, спало мертвецким сном. Костя схватил человека под мышки и потянул на себя. Пыхтя приподнял и выволок из подъезда. На улице, оглядевшись (слава богу, никого поблизости не было), Муконин посадил следопыта на скамейку и примкнул дремлющую голову вбок. Подумаешь, напился прохожий, да и прикорнул.

Затем Костя заботливо «навел марафет» шпику – сжал ему пальцами губы и поправил вязаную шапочку.

В соседнем подъезде запищал домофон, и дверь медленно начала открываться. Костя бросил жертву и метнулся на дорогу как ни в чем не бывало, не оглядываясь, спокойно пошел дальше. Позади кто-то закряхтел, но Муконин быстро скрылся за углом. Да ему уже и не интересно стало, что там происходит.

До дома Гани Костя дошел без приключений. Соратник жил на восьмом этаже. Лифты не работали уже лет сто. На пятом этаже Костя остановился, перевел дыхание и мысленно обматерил городскую управу, экономящую электричество.

Добравшись до заветной двери, Муконин нажал на едва заметную кнопочку. Дверь открыли через пару секунд.

– Ба, какие люди! Без звоночка, просто так, очень странный знак. – На пороге стоял человек с рыхлыми волосами до плеч, с трехдневной щетиной.

Костя знал Ганю давно. За несколько лет приятель не изменился, казалось, ни на грамм. По-прежнему походил на этакого рок-гитариста или байкера с усталыми глазами, а то и на попа. Не хватало только кожаной куртки или рясы.

– Форс-мажорные обстоятельства. У меня проблемы.

Ганя повел бровью, пропустил гостя вперед.

Они прошли в комнату. Муконин плюхнулся в кресло, отдышался. После сытного обеда, сдобренного рюмкой водки, нейтрализовать шпика, да еще подняться на восьмой этаж – дорогого стоит! «Старею, блин, – сказал он себе. – А чего ты хотел? Пятый десяток в гору идет».

– Ну, рассказывай. – Ганя достал из стенки початую бутылку виски, подарок генерала Калинова, и разлил по бокалам. – Тебе со льдом?

– У тебя и лед есть?

– А ты как думал!

Костя кивнул. Хозяин удалился на кухню, бодро хлопнула дверца морозилки, потом нудно захрустело. В отсутствие товарища Муконин встал с кресла, нашел листок бумаги с ручкой и быстро написал следующее.

Прикормка сработала. Миротворцы подкупили перевертышей из КБ. Они хотят через меня узнать о нашей Минипе и планах применения на базе в Самаре. Я подозреваю, что у меня где-то спрятан жучок.

Ганя вернулся с кофейной кружкой, наполненной комками льда. Костя бросил ручку и протянул записку коллеге, сделав многозначительный взгляд. Ганя раскрыл рот, но промолчал. Пробежав глазами текст, он занялся приготовлением виски со льдом.

– Давай, колись, что случилось? – спросил, наконец, Ганя, протянув бокал.

– Меня завербовали, – театрально повысив голос, сказал Костя.

– Не понял. Кто это тебя мог завербовать?

– Не знаю. Америкосы, китайцы, японцы… Не знаю пока, откуда ветер дует. Враги Родины.

– Ну-ка, ну-ка, с этого момента поподробнее.

Костя, попивая виски, вкратце поведал историю с пистолетом, все натурально, как оно было на самом деле.

– М-да, – протянул Ганя. – Вот так дела! Интересно, почему это они тебя отпустили?

– А что, по-твоему, меня должны были держать? Тогда какой от меня толк? Мне же необходимо приступить к сотрудничеству.

– Верно, я как-то не подумал. Ну надо же, а?! И все это под боком у самого и. о., под боком у генерала! – Ганя одним махом осушил бокал. – И что ты им рассказал про шефа?

– Выложил чистую правду, – подмигнул Костя, отставив в сторону опустошенный бокал. – Она все равно не компрометирует высокий чин. У нас же строгая конспирация, ты знаешь, на связь он выходит сам, только по сети, деньги для ученых переводит на виртуальный кошелек. Ну, внешность описал другую, как будто он худощавый и высокий. Сказал, что видел его только один раз.

– Понятно. – Ганя тряхнул волосами. – Давай-ка поищем жучок, который они оставили.

– Думаешь, прицепили?

– Конечно, а как же иначе?

Ганя включил музыку, достал из шкафа маленький приборчик, похожий на мобильник, и поднес к Косте. Сканер сразу запиликал. Сигналы усилились около подмышки. Костя с удивленной миной оттянул кофту и залез рукой под футболку. Ему удалось сразу выловить блоху. Полюбовавшись жучком, Ганя вернул его другу, и тот водрузил его обратно, на место. Затем Ганя приглушил музыку.

– Странно-странно, похоже, ничего нет, – демонстративно сказал он.

Убрав прибор, Ганя занялся приготовлением очередной порции виски.

– Может, они перепрошили чип в моем пропуске? – естественным тоном предположил Костя.

– Н-да. Не исключено, что они запеленговали твой код, – ответил Ганя, сунув приятелю бокал. – И теперь ты у них на мушке. Возможно даже, кто-то из них имеет доступ к правительственной системе учета чипов, ну, короче, к центральной паутинке передвижения сотрудников.

– Да, но тогда зачем отправили этого следопыта, которого я отключил? – Костя потеребил ухо.

Ганя вопросительно склонил голову набок.

– Забыл сказать, – спохватился Костя. – Когда я к тебе шел, за мной увязался хвост.

– Вот как? Сразу из Управления?

– Пожалуй. Но сначала я его не замечал. Точнее, не пытался заметить. Зашел в кафешку, пожрал, – я был голоден как собака. А потом я его просек.

– И что дальше?

– Все в порядке. Я его нейтрализовал в двух кварталах от твоего дома. Теперь он не узнает точный адрес.

Ганя едва улыбнулся.

– Похвально. Впрочем, другого я от тебя и не ждал.

– И все-таки, как ты думаешь, зачем шпик за мной увязался, если они могут следить за моей персоной по чипу?

– Просто для верности. Система слежения по чипам не дает точных адресов и, тем более, номера квартир.

– Ну да, ну да, ты подтверждаешь мои предположения, – покивал Костя.

– Так у тебя забирали чип или нет? – серьезно посмотрел в глаза Ганя.

– Вообще-то, забирали. Меня обыскивали перед допросом, и заставили все сдать, кроме смартфона. Но связи там все равно не было. А когда отпустили, то все вернули.

Тут Косте пришло в голову, что занести вошь под мышку они могли как раз в тот момент, когда изымали вещи и ощупывали. Ведь заставляли снять кофту. Ловкость рук, достойная факира.

– Понятно, – вздохнул приятель. – Значит надо перепрошить твой пропуск. Я пока заберу его у тебя.

Костя протянул мандат.

– А ты временно с этим походишь. – Ганя свесился с дивана и залез в тумбу, там выудил новенькую красную корочку.

– Что за ксива? – Муконин нахмурил брови.

– Бесхозная. Фотку свою приклеишь только. А код сегодня же тебе присвоят.

Костя с недоверием взял документ – совершенно пустой.

– Фамилию, там, имя свое впишешь.

Костя восхищенно покачал головой.

– Да у тебя, однако, кладезь пропусков.

– А ты как думал?

Муконин спрятал новую ксиву в карман.

– Ну ладно, теперь мне надо как-то связаться с генералом и доложиться.

– Всенепременно. – Ганя, сидевший на диване, упер руку в подлокотник. – Надо выбрать место, и встретиться с генералом тайно. Остается только передать ему сообщение о сходке.

Костя сделал несколько глотков виски. По пищеводу прокатилось приятное тепло.

– Я уже думал об этом, – заметил он. –У меня с шефом есть пароль на случай экстренной стрелки. И заранее оговоренное укромное место.

– Правда? И что же ты молчал? Ну и действуй тогда.

– Хорошо. А что будем делать с группой Минипы?

– Вытащу их бригадира пораньше. У нас же стрелка на послезавтра забита? (Костя кивнул.) Ну вот, встретимся завтра, на старом месте. А до этого он подготовит мемку с технической информацией. И придумает, кого выдать в качестве себя. Черт возьми, не мог ты рассказать им что-нибудь эдакое. Будь-то с учеными тоже по сети связь держишь. Никого не знаю, ничего не ведаю. А теперь нужно искать человека, подходящего под твои описания мифического Жорика, начгруппы, да еще, чтоб не жалко было его подставить под удар.

– Ну, извини, у меня было мало времени на раздумья. И вообще, поглядел бы я на тебя, если б ты за решеткой посидел.

– Ладно, не суетись. Мы все обмозгуем, как это обстряпать… Значится так… Нужен ложный след. Позарез нужна обманная ветвь разработки. То, что можно показать оборотням, и выдать это за реальный инструмент Минипы. Этим сегодня же займется начгруппы. Но главное, надо отвести любые подозрения от нашего плана внедрения Минипы на базе НАТО в Самаре. Может быть, подсунуть липовую наводку на японский Владивосток или английский Киров?

Ганя одним глотком допил виски, поднялся с дивана и прошелся по комнате. Складно он все выложил, подумал Костя. Словно по заученному тексту. Хорошо на публику работает.

– Ешкин кот! Не было печали, черти накачали. – Ганя взял из рук Кости опустошенный бокал, приблизился к бутылке и снова наполнил маленькие емкости. – Ведь это очень серьезные люди. Они уже чуть не уничтожили министра Комова. Хотели, значится, дать под дых нашей энергетике. А теперь взялись за тайное оружие. Блин, мы не должны провалиться!

Ганя булькнул ледышками. Не отходя от кассы выпил свою дозу и облизнулся. Пузатая рюмка словно прилипла к его руке, – вместе с ней Ганя сел обратно на диван.

– Колокол пробил. – Он задумчиво посмотрел в стену. – Ты, Костя, теперь центр тайного сражения Третьей Мировой. Да-да, не удивляйся. Война продолжается, только иными методами. В этой локальной бойне все зависит от того, угадает ли враг, какое оружие будет применяться.

– Да ладно ты, не гиперболизируй. – Муконин потянулся и взял свой виски, который приятель забыл ему вручить.

– А я и не преувеличиваю.

Может он и прав, подумал Костя. И вообще, не происходит ли с нами то самое? Закат великой империи?! Как там было с древними римлянами? Свора собак с лаем и визгом лезет на брошенный на произвол судьбы лакомый кусок. С востока бесстрашные готы и лавиноопасные гунны, то бишь, по-нашему, китайцы с японцами. С северо-запада варвары с вандалами. Империя распалась на части, и уже не поймешь, кто управляет этими осколками, местные или варвары? И даже внезапная смерть бесстрашного Атиллы, пораженного тайным оружием, вроде Минипы, – сможет ли она спасти раздробленную империю?

Костя пригубил горячительный напиток. Отбросил глобальные мысли. В очередной раз он задал себе вопрос: кто все-таки мог выдать, что он причастен к разработке нового оружия? Странно, но у Гани этот вопрос почему-то до сих пор не возник. Ну да ладно. Согласно уже сделанным ранее логическим выкладкам, ученые отпадают, генерал тоже, тогда кто?

Тут, будто услышав его мысли, приятель сказал:

– Слушай, а кто ж тебя выдал-то? Кто-то ведь узнал, какую роль ты играешь?

– Вот именно. Я это, кстати, у тебя хотел спросить. – Костя снова глотнул виски. – Надеюсь, прояснишь ситуацию.

Ганя звонко поставил пустой бокал на тумбу, его лицо превратилось в вопросительный знак.

– На что ты намекаешь?

– Да так, ни на что. Только лишь хочу услышать твои мысли на этот счет.

– Костик, все очень просто. – Лицо приятеля прояснилось. – Ведь ты же в прошлом служил в ФСБ, и чем ты там занимался?

– Курировал военно-научные разработки.

– Ну вот, вот именно. Они просто покопались в секретной картотеке. Точнее, это раньше она была секретной, а теперь любая собака из Комитета… Одним словом, узнав твою роль в бывшей России, оборотни резонно предположили, что и сейчас ты можешь заниматься тем же.

– То есть, получается, они действовали наверняка?

– Вот-вот. И, к сожалению, попали в точку.

– А что, почему бы и нет. Слушай, мне как-то в голову не приходило. Я десять раз прокручивал всю нашу цепочку, ведь никто не мог выдать. А если бы кто-то и продался, то зачем ему указывать на меня, он бы сам все и слил.

– Вот именно, – повторил Ганя. – Поэтому остается только вариант с твоим прошлым.

Ганя вздохнул, постучал пальцами по тумбе.

– Ну ладно, пора действовать, – добавил он.

– Да, как говорится, погостили, пора и честь знать. – Костя допил виски и отставил бокал в сторону. – Пойду я, пожалуй.

– Не забудь еще сим-карту поменять, – отстраненно напомнил Ганя.

Весь его вид теперь выказывал, что он ушел в себя.

Костя почему-то усмехнулся. Ему вдруг почувствовалось, что хмель слегка завладел им. Захотелось добавить. Но товарищ, по всей видимости, больше не собирался наливать. Тот теперь сидел на диване, уставившись в одну точку. Тогда Костя поднялся, подошел к стенке и налил.

– Хорошо, по последней и разбегаемся.

Ганя тряхнул волосами, вопреки ожиданию, не стал улыбаться, а серьезно посмотрел на Костю.

– Будешь еще? – виновато поинтересовался Муконин.

– Да не, я потом.

Выпив одним махом, Костя засобирался.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Муконин хотел было вернуться домой. Но когда он вышел из подъезда, на смартфон позвонил Геннадий Пухов.

Костя не просто числился в Чрезвычайном правительстве. Приходилось иногда и работать. Формально Костя относился к Чрезвычайному комитету по землеотведению. А начальником комитета был этот самый Геннадий Пухов, невысокого роста человек лет сорока пяти, с хорошо идущей ему легкой щетиной, с чуть замутненными глазами, обладавший резким, почти гнусавым голосом.

– Тут это, дело с китаезами, – поздоровавшись, лениво протянул он в динамик смартфона. – Надо на стрелку съездить.

– Да? – Костя помрачнел. – А что такое?

– Они кипишуются. Мы же их кинули, получается. Бабло срубили, а землю под ЦеРПАН отдали. Нужно съездить, утихомирить, оттянуть как-то дело, понимаешь? Займись, а?

Костя тяжело вздохнул и повторил про себя адрес места встречи. Прибыть туда требовалось в ближайшие полчаса.

Муконин прикурил сигарету и отправился ловить такси. Служебную машину ему давали крайне редко. Впрочем, таксистов в голодном Екатеринбурге было, что тараканов в бесплатной ночлежке. И брали они очень дешево – слишком большая конкуренция.

Костю сразу подхватила юркая Тато Квадро дамского красного цвета, чем-то похожая на перевернутую детскую ванночку. За рулем сидел бывалый мужичок в кепке, с классическим шрамом на правой щеке, с вороватым зеркальным взглядом. Мужичок учтиво молчал. И пока неслись по холмистым улочкам в пункт назначения – заброшенный завод на окраине города, – Костя думал о своем.

Предыстория дела весьма напрягала Костю. Китайская община из подконтрольного поднебесной Новосибирска обосновалась на Урале, и пока что мирно сосуществовала с местными русскими. И даже заплатила валютой за плодородные земли в сорока километрах от столицы, и оформила договор долгосрочной аренды. Китайцы хотели эту территорию освоить и производить сельскохозяйственную продукцию, поскольку русские аборигены там давно опустили руки, и большей частью подались в город. Но, получив деньги, правительство, а точнее, Комитет Пухова, отвели эту землю под Центр Реабелитации Пивных Алкоголиков и Наркоманов – ЦеРПАН, который планировался, как натуральное хозяйство с долей экспорта сельхозпродукции в Екатеринбург. Нужно было начинать какие-то социальные программы в новоиспеченной республике, – хотя бы эту, задуманную в регионе еще до ядерной катастрофы. И теперь китайцы пытались заселиться, а их не пускали местные зачинатели ЦеРПАНа, вооружившиеся охотничьими винтовками, дескать, пока не увидим мандат от земельного комитета…

Костя так и не решил в пути, какие аргументы выдвинуть вместо мандата. Плохо, когда нет ничего за душой.

Таксист тормознул свою Квадро около безлюдной, пугающей проходной с облупившейся зеленой краской.

– Подождешь здесь минут двадцать, заплачу еще столько же, – сказал Костя и сунул бумажку достоинством в сто бон.

Водила вяло кивнул и отвернулся в окно. Этот – трепаная лошадь, подумал Костя, никуда не денется, дождется.

С пренебрежением толкнув вертушку, которая скрипнула в ответ, Костя пересек пустую проходную и мерным шагом двинулся по территории завода. Китайские представители ждали в большом металлопрокатном цехе с разрушенными стенами.

Блики серого неба огромными пауками застыли на ржавых станках. Муконин для внутреннего успокоения нащупал в кармане любимую зажигалку, точную копию «Малыша». При случае сойдет за настоящий, как всегда подумал Костя.

Трое низеньких китайцев в черных плащах стояли у карусельного агрегата с развороченной задней бабкой. Один впереди, двое – чуть поодаль, в виде охранников, в черных очках, руки в карманах. Кто его знает, что у них там, в карманах? Вот болваны! Что они задумали? Не могли по-человечески приехать в Комитет для выяснения отношений? Передний китаец сделал два шага навстречу и заговорил.

– Ви Муконин? (Костя кивнул.) Здрасте. Меня зовут На Ху, а эти – мои парники.

Костя чуть не поперхнулся от вырывающейся изнутри усмешки, но вовремя сдержался. Зато это как-то сразу привело его в норму, и он почувствовал себя на коне. У На Ху было круглое лицо, отдаленно похожее на Луну, и еще у него были умные, но злые глаза.

– Очень приятно. Я полномочный представитель правительства, и готов вас выслушать.

– Давайте пройдемся. – Китаец повел рукой.

Они двинулись вдоль ряда станков.

– Ми думали, новая република как прошлая Русия. Но тута не умеют вести дила. Здеся могут обман, кидалово и тишина. Будто ми лохи какие-то. А ми такие же люди.

На Ху кипел как чайник, и Костя чувствовал это всеми фибрами, будто от китайца исходило некое поле. Муконина вдруг охватила ответная злость. Мало вам захваченного востока «Русии», так еще сюда лезете! Но в нашей «републике» хрен с маслом отсосете!

– Лично я отношусь к вам с уважением, – притворно дружелюбно сказал Муконин.

– Хочица верить. Но господина Пухов уклоняться от встречи, а на звонки отвечать его секретарь. Наконец, господина Пухов послать вас, но мы вынуждать пользоваться этим. Если новая правительства к нам плохо, то и ми плохо.

На Ху крепко ухватил Костю за локоть и повел обратно.

– Ми винуждать на крайний мера. Ви звонить господину Пухову. И пока нам ни присылать сюда мандат на землю, ми удерживать вас в заложники.

На Ху кивнул головой своим соратникам, и они подступили ближе. Один раскрыл полу плаща, и оттуда показался, блеснув в лучике света, ствол автомата Калашникова. Мушка прицела остановилась в области Костиного живота.

Внутри все ухнуло. Ну вот, только этого еще не хватало! Мерзнуть здесь на ветру с китайскими воротилами! Или они собираются куда-нибудь увезти своего заложника? Ну уж нет, такой расклад Костю никак не устраивал.

– Хорошо, я звонить Пухову, – злобно передразнил он.

Именно что злобно. Судорожно соображая, как выкрутиться, он подспудно цеплялся за ненависть, как за оружие, придающее смелости. И не столько за ненависть к этим вот в черных плащах, сколько ко всему миру. Так его достали за сегодня, что спасибо! Сначала усатый Саныч с обыском в квартире, потом продажный следователь, теперь вот еще эти злополучные китайцы. Все, чаша явно переполнилась!

Сунув руку за пазуху, Муконин сделал вид, будто достает свой смарт. Ему удалось сохранить на лице такую спокойную мину, что китайцы поверили и не пошевелились. Между тем, Костя ощутил, как встревоженное сердце прямо-таки рвется наружу.

В следующее мгновение все изменилось. Костя левой рукой резко обхватил На Ху за неожиданно толстую шею, а правая в этот же миг приставила липовый пистолет «Малыш» к виску китайца.

– Что ж, дипломатия кончилась, – прошипел Костя. – В ход пошли автоматы и пистолеты. Одно движение, и я убью его!

Очкастые переглянулись, их лица скривились. Костя услышал, как сопит под боком На Ху, словно пойманная в капкан лань, и сильнее сжал его шею.

На Ху что-то скомандовал на скоропалительном китайском. Дуло автомата спряталось в полах плаща.

– Я прошу прощения за наше правительство. Но обстоятельства сложились так. Сейчас я ухожу с ним и везу его к Пухову. И там мы решаем вопрос, какую другую землю вам отдать. Ты понял меня, На Ху?

Новоявленный пленник затравленно промычал что-то нечленораздельное.

Костя начал быстро пятиться, удерживая На Ху за бычью шею и не снимая ствол зажигалки с виска. Очкастые замерли, раскрыв рты. Все это напоминало какой-то старый добрый боевик. Люди в черном, мать вашу! Поняли, где Кузькина мать?

Вырвавшись из цеха, Костя перехватился, развернулся с китайцем и повел его за руку, по-прежнему прикладывая ствол к виску. До проходной оставалось несколько шагов. На Ху все время запинался и совсем уже натужно сопел, как бульдог. Костя пытался заставить его бежать. Муконину чудилось, что вот-вот прогремит выстрел в спину, и от этого невольно напрягались мышцы. Он то и дело оглядывался. «Парники» медленно шли следом, но стволы не показывали.

– Тибе конец, Мюконин, – проблеяла жертва. – Никто… На Ху еще так… не делать.

– Не пугай, мы давно пуганые. Ты же сам хотел Пухова. Вот и будет тебе Пухов.

Таксист, молодец, не подкачал. Не ошибся в нем Костя. Красная Тато Квадро стояла у проходной, над водительской дверью клубился сигаретный дымок.

Костя бросил китайца на заднее сиденье, сам плюхнулся рядом.

– Давай, погнали к Дому Правительства, – скомандовал он.

Чиркнул замок зажигания, и машина резво сорвалась с места. Горе-охранники остались на проходной.

По дороге На Ху не проронил ни слова. Сразу уткнувшись в окно, он застыл памятником сидящему китайцу. Одну руку Костя закинул на спинку сиденья, чтобы попечительски охранять изголовье спутника, другой держал на мушке маленькой игрушкой грудь соседа. Видно, предводитель инородного племени смирился со своей участью. Пухов – несомненно, это был он, – периодически засылал вибрации на смартфон Кости, но Костя не обращал внимания. Пусть подергается, хоть какая-то польза будет против чиновничьего произвола.

Когда оба вошли в его кабинет, то застали Геннадия Ильича за следующим занятием. Вальяжно раскинувшись в кресле, Пухов упоенно дрочил кулачком правой руки джойстик своего КПК. Из динамиков большого плоского монитора на его столе раздавались характерные звуки виртуальной лазерной пальбы. С замедлением в две или три секунды Пухов заметил нежданных гостей и сделал чрезвычайно удивленное лицо. Отставив джойстик, он приосанился в кресле.

– Муконин, вас стучаться не учили, прежде чем входить?

– Нет, знаете ли, мое отрочество прошло в смутные годы развала советской империи, – быстро заговорил Костя, подводя китайца к столу начкома. – Папа и мама постигали науку выживания, и потому им было не до воспитания.

Пухов поморщился, как-то странно чмокнул языком, поменял точку опоры в кресле. Его возмущение сменилось растерянностью. Костя усадил заложника на стул, спрятал зажигалку и добавил:

– Вот вам господин На Ху (при этом щетинистое лицо Пухова с чуть замутненными глазами выразило нечто вроде: на х… ты его привез?) Он, видимо, никак не мог добиться встречи с вами и натыкался на отговорки. И оттого решил взять меня в заложники, представляете? – Костя сделал ударение на предпоследнем слове.

– Вот как? – вяло сказал Геннадий.

– Да, но у него ничего не получилось. Я сам его захватил и привез сюда.

– Что ж, похвально, – каменным тоном отреагировал Геннадий Ильич. – Завидую вашей… м-м… расторопности.

– Спасибо. Так вот, вы тут разбирайтесь без меня. Нечего на мне ездить. Один козлом отпущения делает, другой думает, что овечку встретил.

С этими словами Костя развернулся, вышел под многозначительную паузу и хлопнул дверью. И был таков.

На улице он вдохнул воздух полной грудью. Сумерки уже окутали город. Небо налилось окропленной кровью заката свинцовостью. Обезглавленный Ленин в этом холодящем полумраке превратился в зловещее изваяние с протянутой рукой. Начинался комендантский час. Костя поспешил в метро. С недоделанным пропуском лучше лишний раз не расхаживать.

По дороге домой, в метро, сидя в полупустом вагоне, Муконин достал смартфон и вышел в сеть.

Последняя Винда для карманных компьютеров, вопреки сложившейся традиции, в этот раз не стала глючить. Да и связь оказалась на удивление хорошей. Сайты грузились моментально, как по заказу. Он зашел на русифицированный портал «Ньюмейл.ком» и, прежде чем открыть почтовый агент, бегло просмотрел анонсы новостей.

России не будет! …в прежнем виде, заявил главный соглядатай миротворцев НАТО

Ядерных террористов, подорвавших Лос-Анджелес, спонсировал Белый дом

УНР протянула руку помощи сопротивленцам Японской Дальневосточной Республики

Каролина Фишер, звезда ретро-поп-рок-н-ролла, родила ребенка из пробирки

Группа «Смерч» дает благотворительный концерт в Екатеринбурге вместе с выжившими звездами российской попсы

Недалеко от Земли пролетит крупный астероид

Все готово к пролету на Марс

Костя решил немного почитать, и кликнул по второй ссылке.

Ядерных террористов, подорвавших Лос-Анджелес, спонсировал Белый дом. С таким сенсационным заявлением выступил известный правозащитник и общественный деятель Стив Маккарти. Второй мировой экономический кризис, усугубившийся к 2018 году, грозил окончательно подорвать экономические основы США. И поэтому Белый дом принял жуткое решение, парадоксальное по своей сути. Нужна была серьезная встряска, а заодно и переделка мирового порядка, «перезагрузка матрицы». Потому-то в план локальной ядерной чистки и вошла якобы месть США рассаднику терроризма – ядерная атака по мегаполисам России и важным стратегическим объектам. Мы хорошо помним, как выросли ужасные грибы над Москвой, Петербургом, Нижним Новгородом и Ростовом-на-Дону. По словам Маккарти, после серии ядерных взрывов, прогремевших в России в 2019 году, экономика США медленно, но верно пошла в гору. Уже одно это наводит на странные подозрения. Но Маккарти обещает обнародовать копии суперсекретных документов, попавшие к нему, в которых намекается на участие правительства и ФБР в тайном финансировании террористического клана Алькаиды, позже взявшего на себя ответственность за подрыв в Лос-Анджелесе ядерных боеголовок, якобы украденных у безалаберной Российской армии. Руководство Белого дома пока никак не прокомментировало это заявление.

Муконин задумался.

Иногда Костя как страшный сон вспоминал те тревожные дни. Никому из его ближнего окружения не верилось, что с ними такое вообще происходит.

Одновременно на Москву, Санкт-Петербург, Нижний Новгород и Ростов-на-Дону упали ядерные боеголовки. Удар был нанесен с каких-то баз НАТО и подводных лодок, в ответ на ядерную атаку террористов на Лос-Анджелес. Конечно, кое-что системы противоракетной обороны сбили, и была попытка контратаки, но она большей частью оборвалась. Ибо несколько крылатых ракет упреждающе влетели прямо в русские шахты, и разорвали ослабленный с годами арсенал еще в земле. А самые мощные ядерные бомбы угодили в эти города – четыре головы русского Змея Горыныча. Президент России, проявивший себя после выборов как весьма нерешительный политик, в тот же день выступил с заявлением по интернету. Сеанс снимался на веб-камеру из какого-то бункера, куда успела во время бомбежки перебраться часть правительства и администрации. Президент, человек с непропорционально большой головой, с грустной миной на бровастом лице, заявил в обращении к народу, мол, сохраняйте спокойствие, не поддавайтесь панике, страна будет здравствовать, и мы нанесем ответный удар. Но ответного удара так и не последовало. И никто его не послушал, этого президента. Началась повсеместная паника, а попутно – мародерство и насилие. Жалкие попытки контролировать эвакуацию из ядерной зоны захлестнуло хаотичное бегство, кто на чем. Страна как-то быстро раскололась, точно ваза на осколки. Началось повальное дезертирство из армии и флота. Резкий скачок преступности вкупе с заоблачной инфляцией. Большинство продуктов исчезло с прилавков. Тут, под шумок, миротворческие силы НАТО высадились на Волге и в Кирове, и принялись обустраивать военные базы на заброшенных заводах. Примерно в это же время Дальний Восток почти без боя сдался японцам, китайцы же, подавив слабое сопротивление, обосновались в Сибири.

Но в Екатеринбурге Полпред УрФО спешно приступил к созданию Уральской Независимой Республики. Прежде всего, он прибрал к рукам Уральский Военный округ и учредил Чрезвычайное правительство. Потом пришло известие, что, дескать, президент России скончался от сердечного приступа. И центральные сайты, иногда баловавшие сводками из жизни постъядерной зоны, – уж какие там смельчаки выходили в сеть, – вообще перестали грузиться. А телевизионный эфир еще с момента ядерной стычки заполонили исключительно местные каналы.

В те дни Костя, как и все, жил, словно сомнамбула, в прострации, безвольно ожидая дальнейших поворотов общероссийской судьбы. Но когда страна окончательно развалилась, а в Уральской Независимой Республике впервые навели порядок, жизнь, можно сказать, устоялась. А тут и бывший командир, генерал Калинов, позвал Костю служить новому правительству – с молодыми перспективными ребятами, всей душой ратующими за восстановление России. Пусть и не в прежних границах, но страна должна возродиться, как только развеется ядерный туман, – это было их главным лозунгом. Костя мало верил в возможность воплощения оного, но считал своим долгом хотя бы приложить все усилия.

Вздохнув, Муконин перешел по другой ссылке.

Мы вернули народу вкус к жизни, сказал на пресс-конференции лидер группы «Смерч» Вадик Толстоногов. В новой постъядерной реальности люди забыли о поп-культуре. Оно и понятно. Но своими патриотическими песнями группа заставила их вновь вспомнить о том, что есть музыка, которая поддерживает человека в самые трудные минуты, которая может сказать свое веское слово в годину общих испытаний. И даже подвигнуть на смелые поступки. Завоевав всеобщее признание не только на Урале, но и за пределами Уральской Независимой Республики, группа «Смерч» решила организовать большой благотворительный концерт в столице УНР с участием звезд доядерной российской эстрады, таких как Мэрилин, Витас, Танечка и неувядающий, незабвенный Кобзон.

Едва Костя дочитал последнюю строчку, смартфон завибрировал. Муконин даже вздрогнул. В трубке послышался грустный голос Геннадия Пухова.

– Слушай, Костя, ну на хрена ты мне его привез, а? – устало спросил шеф.

– И что я должен был делать? По вашей милости идти у них на поводу? – Смуглый, воняющий чесноком сосед заинтересованно покосился на Костю. Муконин понизил голос. – Чтоб они увезли меня куда-нибудь в свои трущобы? Вы бы, вот вы бы стали меня потом вытаскивать?

– Ладно, фиг с тобой. Придется завтра из-за твоей выходки ехать с ними, смотреть другую деревню.

– Вот и прекрасно, – удовлетворенно сказал Костя.

И хотел еще кое-что добавить, но сникший Пухов отключился. Ну и поделом ему, подумал Муконин. Нечего задницу протирать, да других подставлять. Пусть скатается, проветрится. Будут ему реальные звездные войны.

Костя поиграл кнопками и вернулся на основную страницу портала «Ньюмейл.ком». «Ну да ладно, – сказал он про себя, – займемся тем, что мы, собственно, давно хотели сделать…»

Загрузив «Мейл-агент», он кликнул: «Написать сообщение». В адресной книге выбрал ник «Граната70». В окне письма быстро набрал кнопками:

Салют! К сожалению, обстоятельства изменились. У нас экстренный случай. Код 11. Встреча 19-го в 19-00 в пункте «Березовая роща».

Затем Костя ткнул: «Отправить сообщение». Убедившись, что послание ушло, Муконин вышел из интернета. Тут как раз в области обзора появилась его станция. Двери уже распахнулись. Он сорвался с места и выскочил из вагона.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Костя открыл дверь, ступил в квартиру и обалдел. Вылизанная прихожая сияла первозданной чистотой. Везде горел яркий свет. Из кухни веяло таким домашним ароматом жареной картошки. Маша выплыла оттуда, с аккуратной соломенной косой на плече, облаченная все в ту же его рубашку, со стройными голыми ногами с острыми коленками глинистого оттенка, в пляжных шлепанцах. Лицо ее озарилось радостью, темные глаза заблестели опалами.

– Как долго тебя не было! Я тут чуть с ума не сошла.

Она несмело приблизилась и прильнула к нему. «Ох уж эти кошачьи повадки!» – подумал Костя, погладив ее шелковистые волосы.

– Разве долго? А по-моему, быстро.

Время как всегда относительно, добавил он про себя. Для кого-то это «долго» пролетело как один час, а кому-то показалось вечностью.

– Хочешь кушать? Я картошки пожарила. С колбасой.

– Конечно хочу.

– Пойдем. Я только что разогрела. Будто чувствовала, что ты сейчас придешь.

Они прошли на кухню. Маша сняла крышку со сковородки, стала накладывать. Муконин уселся на табурет. Уставился на нее.

Эти брови, почти как у Пьеро из далекой детской сказки, это чистое личико, не обремененное морщинами, – где, в каком мире жила она, пока не попала сюда, в запущенную нору одинокого волка? О чем думала, о чем мечтала ночами на девичьей подушке? Любила ли кого?

Маша молча накрыла на стол, села наискосок. Таинственные, как болотце в глухом лесу, глаза преданно поглядели на него. Костя ощутил легкую волну. Погрузил взгляд в тарелку. Аромат картошки с блюда проник в ноздри. Муконин начал есть.

– У, как вкусно!

– Меня мама учила готовить. Царство ей небесное.

– А ты почему не ешь?

– Да-да, сейчас.

Маша принялась потихоньку клевать вилкой.

– Значит, они тебя отпустили. – Девушка исподлобья глянула на Муконина.

– Конечно, куда они, на фиг, денутся!

– А пистолет?

– Что пистолет?

– Он у них остался?

Вот наивная, какой глупый вопрос, хмыкнул про себя Костя.

– Да. Они просто задержали тех отморозков, которые напали на нас, – соврал Муконин, пряча глаза. – И все. Дело было в шляпе. Извинились и отпустили домой. Только по дороге я к другу зашел.

– Понятно. А я боялась, что ты не придешь.

– Я же обещал.

Они лежали в объятиях друг друга, в лунном полумраке, прикрыв ноги одеялом. Блики от окна молочными ручейками стекали с потолка на стену. Маша спросила:

– Ты кого-нибудь держишь в душе?

– Не понял, в каком смысле? – удивился Костя.

Она оторвала голову от его груди и оперлась на локоть.

– Ну, ты ведь не всегда был один. До меня кто-то был? Или сейчас кто-то есть?

«До меня», – повторил он про себя. – «Как быстро женщины-кошки вживаются в роль. Одна, две ночи, и ты уже не замечаешь, как они предъявляют на тебя права».

– Не люблю думать о прошлом, – вздохнул Костя. – У меня были жена и дочь. Но теперь они далеко отсюда. Мы больше не живем вместе, вот и все.

Маша какое-то время глядела на него, как будто засасывала черными дырочками вместо глаз. Видимо, раздумывала, спросить или нет, почему расстались?

Она все же не решилась, и, опустив голову обратно, нарисовала пальчиком иероглиф на его груди.

– А у меня только прошлое и осталось, больше ничего нет.

– Мы все теперь обездоленные.

– Неправда, тебе ведь легче, ты не терял близких.

– Откуда ты знаешь? Я просто об этом не рассказывал… Лучше вспомни тогда что-нибудь хорошее.

Маша навалилась на него всей грудью, приподняла голову, и вместо черных ямочек заблестели глаза.

– Хорошо, слушай. В детстве я была влюблена в одного дяденьку. Он был другом нашей семьи. Время от времени приходил в гости. И тогда я млела. Ну, там, краснела, боялась взглянуть, убегала в комнату. Он не был красавцем, это я сейчас понимаю. Но тогда он казался мне красивым и замечательным, и добрым. Я часто мечтала, что когда выросту, обязательно выйду за него замуж. Однажды мама уехала переучиваться в Москву, а папу в это же время отправили в командировку в Пензу. А мне уже десять лет стукнуло. И родители попросили его присмотреть за мной. Он приходил каждый вечер, готовил ужин, смотрел дневник, проверял уроки. Боже мой, как строго он спрашивал! А почему ты не можешь это решить? Неужели так трудно перемножить? Помню, я вся сжималась, у меня мурашки по коже бегали. Да… Но это, наверно, были самые счастливые минуты из всей моей жизни.

– А потом? – Косте стало трудно дышать под ее грудью, и он зашевелился.

– Что потом? – Маша легла на бок.

– Куда делся этот тип?

– Он не тип. Его звали Григорий.

– Ну хорошо, Григорий.

– Никуда. Просто растворился. Он женился на какой-то женщине. Помню, как страшно я ревновала. У него родился сын, и он перестал к нам заходить. Как-то отошел от нас. Их дружба с моим отцом сошла на нет. Больше я его никогда не видела.

Костя уже проваливался в сон.

Глубокое забытье без сновидений длилось до самого утра. Так бывает после тяжелого дня, полного переживаний. А под утро откуда-то взялось лето. Он лежал на сухой траве, голову припекало солнце. К нему подошла корова, та самая, что была давным-давно у бабушки в деревне. Черная, с белым пятном сбоку. Подошла и лизнула в ухо. Муконин заулыбался, поджав плечо, завертелся пиявкой.

Сон прервался, разлепив веки, вместо коровы Костя увидел голову Маши со сбившимися локонами. Рот ее растянулся в улыбке. Значит, это она только что его так целовала?

– Проснулся? А я тебе кофе приготовила.

На столике парили две кружки, рядом стояла тарелка с тремя бутербродами.

– Ух ты, как здорово!

Спустив одеяло, он сел, поежился от холода. «Сто лет мне никто кофе в постель не приносил!» – эта фраза застыла на языке. Но он ее так и не произнес – показалось пошло.

– Я у тебя в холодильнике масло откопала. – Брови у Маши сдвинулись, и он в который раз вспомнил о печальном клоуне. – Больше там ничего нет.

– Н-да, надо бы затариться продуктами. – Костя приклеился губами к кружке, зажмурился и отхлебнул, кончик языка слегка обожгло, а по пищеводу растеклась теплая энергия. – Сделать вылазку… А заодно, покажу тебе столицу Урала. Или Республики, как там теперь?

– А мне еще сумку надо на вокзале забрать. А то переодеться даже не могу.

Позавтракав, они собрались и вышли на улицу. Неожиданное тепло окутало их. Как выяснилось, в этот день в городе вдруг ударила настоящая весна. Костя сразу ощутил ее опьяняющий запах. И точно легче стало ходить по улицам.

Серые облака неподвижно застыли на небе, плавно сливаясь на горизонте с дымкой неизменного смога. Везде снег подтаял и превратился в кофейного цвета грязное месиво. Муконин и Маша миновали метро и дошли до остановки, сели в пустую маршрутку, чтобы посмотреть на город. Раздолбанная Газель понеслась по улочкам и проспектам.

«Ну, блин, гроб на колесах, путинский извозчик, лет двадцать, наверно, «маслает» уже!» – Костя почувствовал, как сиденье бьет по пятой точке. Маша прилепилась к окну, но пробегающие окрестности хитро ускользали от нее.

Вышли в районе центра. Поодаль, на Площади 1905 года, кучковались люди с транспарантами. Они что-то кричали и свистели, над ними равнодушно стоял обезглавленный Ленин. Доносилось глухое рыканье микрофона, словно отражающееся от холодных стен каменных домов. К жидкой толпе уже подступали с разных сторон Дружинники.

– Опять народ на площади волнуется, – пробурчал Костя.

С тех пор как некие скинхеды взорвали тротилом голову вождя, тут постоянно что-нибудь происходило.

Маша взяла его под руку, и они сошли к набережной Исети.

– Тут вам не Москва-река, конечно, – заговорил Костя, когда они двинулись по брусчатке с липкими снежно-серыми разводами. – Но эти тихие воды, которые раз плюнуть переплыть, только никто тут не плавал… – Костя сделал торжественное лицо и стал изображать из себя патетического экскурсовода: – В общем, они видели многое. И кровавые бои гражданской войны в иное смутное время, сотню лет назад. И роты солдат, уходящих на фронт в эпоху борьбы с фашистскими захватчиками… Тебе ведь известно об этой войне?

– Ну конечно, девятого мая мы всегда ходили на парад. – Улыбаясь, Маша поправила старомодный платок на плечах.

– Ну вот. Да… А летом, в прошлые годы, еще до Русской Хиросимы, здесь катались на лодках за деньги. Так что, окажись мы с тобой в прошлом, да еще летом, то поплавали бы.

– А зимой можно на коньках. В школе я любила ездить на каток с подругами. Мы брали коньки напрокат.

– Да. Но здесь теперь и этого нет.

Медленно ступая, они смотрели на серую, кое-где потрескавшуюся уже от апрельского солнца, ледяную гладь. Едва просыпающаяся река молчала, словно соглашаясь с ними. А где-то сбоку, над головами, тревожно шумел город.

Они даже и не заметили, как вышли к Храму на Крови. Этот божий дом с вытянутыми вверх окнами, с выступающими из кремовых стен ополовиненными золотистыми куполами, как и всегда, гордо красовался на пригорке. Они взошли на прилегающую к подножию площадь. Народу здесь было много.

До чего же люди примитивны, подумал Муконин. Стоит случиться какому-нибудь катаклизму, разразиться всенародной бойне, и люди начинают тянуться к храмам, искать убежища у бога. Но такова уж природа человека. Неважно, веришь или не веришь. Когда всем плохо, он приобщается ко всем, начинает молиться вместе со всеми, а вдруг поможет? Здесь не столько чувство стадности, сколько неосознанное признание своей слабости. А если беда случилась именно с ним, если он тонет на корабле, или его хотят казнить на эшафоте? Тут уж он сам готов обрести веру, он начинает истово молиться, он забывает, что всю жизнь был атеистом, и бог вдруг в эту последнюю минуту становится единственным и всеобъемлющим пристанищем его души, единственной ускользающей надеждой. Вдруг с невероятной силой проявляется вера в чудо, в спасение. Но бог словно наказывает обреченного за то, что тот не верил в него на протяжении всей своей жизни. Последняя минута завершается, и смерть все равно приходит, приходит неминуемо, неотвратно.

К маленькой площади по винтовой лестнице от ворот храма спускались эти страждущие. Над перилами стояли и скорбно взирали на них бронзовые члены царской семьи.

– Этот героический ансамбль памятников, – сказал Костя, вернув себе юморной вид торжественного гида, – увековечивает собой царских особ. Жена и дети последнего императора России – все они вместе с отцом были зверски расстреляны в подвале одного из домов Екатеринбурга. Они были убиты новой властью, большевиками.

– Да, я что-то слышала об этом. – Маша повела бровями.

– Раньше Ебургу сия трагическая история делала честь. Людям было жаль бедных детей, они сочувствовали, они скорбели. Они тянулись сюда и покупали разные безделушки с видами Спаса и портретами царской семьи. Но теперь граждане вновь идут сюда, в этот божий уголок. Очевидно, они надеются, что их молитвами можно вернуть и возродить обезглавленную Россию.

– А ты не надеешься? – серьезно посмотрела на него Маша.

– Нет, надеюсь, конечно. Но я считаю, что бог здесь не помощник. Даже если он существует. Что я вполне допускаю.

– Как знать… Пойдем наверх?

Они поднялись по ступенькам, осмотрев на ходу бронзовые фигуры, подошли к воротам и погрузились в храм.

Здесь шла заутреня, а может и обедня. Церковь была битком набита. Вялое туманное свечение лампад озаряло каменные своды. Стена из молящихся преграждала путь. Как волны на море качались кланяющиеся люди, с головами в черных платках, лысыми, пепельными, русыми. Из-за этой людской стены, из глубин зала струилось магическое песнопение, в котором скороговорки маститого солиста перетекали в тягучие напевы, сдобренные богобоязненными женскими голосами. Пахло ладаном, тлеющими свечами.

«В церкви смрад и полумрак, – вспомнил Костя любимого поэта, – дьяки курят ладан. Нет, ребята, все не так, все не так, как надо!»

Маша стянула платок с плеч и повязала его на голове, а шапку отдала подержать Косте. Муконин снял и свою шапку. Теперь, с двумя головными уборами в руках, не умеющий креститься, он почувствовал себя явно неуютно.

Маша перекрестилась и поклонилась.

– Мы с мамой иногда ходили в церковь, – шепнула она.

– В этом нет ничего предосудительного, – изрек Костя.

Получилось как-то громко, сухощавая, сутулая бабушка в черном, стоявшая под носом, оглянулась и неодобрительно посмотрела на него. От этого ее морщинистое лицо исказилось в странной, неприятной гримасе.

Костя сделал виноватый вид.

– Пойдем отсюда, – наклонившись к Маше, он понизил голос.

– Подожди. Еще минутку.

– Ну хорошо, – вздохнул Муконин и попытался перекреститься.

Через минуту они вышли на свежий воздух. Обогнули Храм на Крови и очутились на улице Карла Либкнехта.

– Тут до вокзала, вообще-то, рукой подать. – Костя вспомнил про ее сумку, оставленную в камере хранения. – Пойдем уж и дальше пешком.

– Пожалуй, – согласилась Маша.

– Ты не устала?

– Нисколечко.

– Ну вот и отлично.

И они двинулись вперед.

По дороге вспомнили, что им еще надо в магазин за продуктами, а с сумкой потом неудобно будет, и завернули в супермаркет Сергеевский.

У входа торчали два алкаша. Один был в потрепанном черном пальто, с отекшим лицом и мутными злыми глазами, другой – в старой серой дубленке с надрезанным рукавом, с фингалами на глазных мешочках.

– Слышь, зема, извини, – тихо пролепетал первый, взглядом бездомной собаки посмотрев на Муконина.

– Денег нет, – буркнул Костя, открыл дверь и пропустил даму вперед.

Бросив напоследок убийственный взгляд, сам скрылся в магазине.

Народу там почти не ощущалось. Вялый свет озарял полупустые полки. Они взяли корзинку и двинулись вдоль стеллажей.

– Чтобы нам купить? – протянул Костя. – Может, ты сама выберешь?

Но Маша уже сунула в корзинку кулек с творогом. Услышав его слова, она закивала.

И она выбрала. Наполнила корзину всякой всячиной. Пакет молока, печеночный паштет, копченая селедка, свежемороженые кальмары, трансгенный слепок мяса, похожий на подвальный бурый кирпич, арахисовая халва и три бутылки крепленого Кагора. Это было лучшее из того, что лежало или стояло на прилавках и стеллажах.

– Закатим крутой обед, плавно переходящий в ужин, – шутливо помечтал Костя.

На кассе сидела сонная бальзаковская дама. Муконин рассчитался бонами. Дама кисло отбила чек. Охранник, молодой парень с бульдожьим лицом, облаченный в черный костюм, внимательно проводил их до выхода тупыми глазками.

* * *

Когда Костя и Маша вышли из подземного перехода, количество людей, приходящееся на единицу площади, сразу возросло. Вдоль дорожки, огибающей привокзальную площадь, расположились многочисленные лоточники. Торговали живой рыбой – всякой речной мелочью, пирожками сомнительного вида, дряблой картошкой в ведрах. Правда, у одной бабы с красным пропитым лицом картошка была ядреная, большая, да еще рядом, на ящике, на подстилке, кучками лежали грязная морковка и мелкая отмытая свекла. Людская река, месящая грязь многочисленными ногами, понесла Муконина и Машу, вцепившуюся ему в руку, вдоль лоточников к вокзалу. Встречная река стала спотыкаться о них, мешать движению, то и дело толкать в бока. Костя вытянул спутницу на край дороги, к стоянке маршруток. Два белых Форда на биотопливе, из тех, что разводились в городе перед русской Хиросимой, плотно забивались в этот момент галдящими пассажирами. Мимо прохаживался мужик в старомодной шапке-ушанке, в черном бушлате, рябой, с бегающими глазками. На шее у него висела большая табличка.

Чуть поодаль переминалась с ноги на ногу бабушка в коричневом пальто, с барашковым беретом на голове. На ней была другая табличка.

От людского говора, от шума машин за спиной, от всей этой суеты у Кости зазвенело в ушах.

Да уж, будущее наступило, подумалось ему. Еще вчера никто не мог представить его Таким. Даже в бреду. А вчера было совсем недавно. Но теперь мы вступили в завтра. Готовы ли мы были? Нет, конечно. Нам было некогда думать об этом, или просто лень. Бессмысленно сейчас разбираться, в чем причина. Во всяком случае, каждый сумел перестроиться по-своему. Нечто подобное было и в моем детстве, при развале Союза. Только тогда я мало что понимал. Но то были цветочки… Человек никогда не знает, что его ждет. Зато хорошо умеет приспосабливаться. Ведь он частично зверь…

Прямо на Костю надвигался мерцающий экран, на котором мужчина в зеленом плаще задорно подбрасывал вверх смартфон. Внизу бежали строчки.

У входа в здание вокзала, как на паперти у церкви, сидели цепочкой попрошайки. Одни безногие или безрукие, другие – целые, но с подбитыми глазами. Были и грязнолицые детишки. У каждого для подаяний на сыром асфальте лежала перевернутая шапка.

Всякого входящего цепляли тихие, но настойчивые фразы.

– Христа ради, помогите бездомной девочке!

– Подайте жертве ядерного Подмосковья!

– Молодой человек, одолжи на хлебушек.

Маша прижалась к Муконину, и они протиснулись в здание.

Тут народу было еще больше. Зал оказался набит людьми под завязку, точно банка селедкой. Все они возбужденно галдели, и этот галдеж походил на одно общее гудение станков на заводе, и от него постепенно глохло в ушах. Лишь монотонный голос дикторши, исходящий откуда-то сверху, выделялся на этом фоне.

– Пассажирский поезд Пермь – Тюмень задерживается. Отправление скоростного поезда Екатеринбург – Омск откладывается на два часа. Почтово-багажный Челябинск – Тюмень ожидается прибытием на второй путь восьмую платформу…

Костя, протискиваясь сквозь толпу, тянул за собой Машу по направлению к камерам хранения.

Когда спустились в подвал с камерами, стало немного свободнее. Но здесь оказалось душно и накурено. Мощный бритоголовый детина в спортивном костюме порылся на полках и молча выдал Маше большую дорожную сумку. Костя взялся за лямки, оторвал поклажу от столика камеры хранения.

– Ого! У тебя что тут, кирпичи? – криво улыбнулся он.

– Ну почему же? Просто собрала все самое необходимое, – серьезно ответила Маша.

Он дернул за молнию, на свет показались какие-то пестрые кофточки. Костя умудрился впихать туда пакет с продуктами. Еле затянув молнию, он взвалил сумку на плечо.

– Ладно, давай выбираться обратно.

Путь назад всегда кажется короче. Они быстро вышли из вокзального бедлама и влились в поток, устремляющийся в город.

Около парадного входа в главное здание вокзала стоял красный Икарус. Передние окна были занавешены плакатами с опознавательными надписями.

ВОЛГОГРАДСКИЙ ДЕТСКИЙ ДОМ № 7, 9, 12

Костя засмотрелся на автобус, в задних окнах которого наблюдалось какое-то подозрительное копошение. И вдруг услышал, как Маша под боком вскрикнула:

– Ой-ой-ой-ой-ой!

Он резко повернул голову. Тонкая фигура в серой ветровке вклинивалась в толпу с Машиной сумочкой в руке. Костя бросил тяжелую ношу к ногам несчастной спутницы.

– Стой здесь! – крикнул он и кинулся вдогонку.

Черная кепка со спущенными ушами, на бегу отметил про себя Муконин. Эта примета должна помочь зацепиться. Врешь, гад, не уйдешь! Посторонись! Фу, какой острый чемоданчик, блин, как больно ударился в бок. Ну, ничего. Вон, вон, уже замаячила эта чертова кепка, поплыла, как поплавок по речной ряби.

Костя вскочил на ящики ополоумевшей торговки карасями. Пряча нос от жуткого рыбного запаха, зорким взглядом выхватил заветную примету. Жулик рвался к пешеходной дорожке, уходящей вправо от подземного перехода. Там, дальше, можно было смыться во дворы. Костя с треском оттолкнулся от ящика и, чуть не поскользнувшись, но удержавшись на ногах, помчался наперерез.

– Эй ты, мудила, всю рыбу раскидал, кто платить будет? – послышалось за спиной.

Сменилось несколько мгновений, и Костя нагнал воришку. Почти нагнал. Когда Костя протянул руку, тот все-таки успел сигануть в арку дома. Муконин рванул за ним.

Это был тихий двор, какие встречаются и в центре города, и не в центре. Скорее, дворик, и, причем, глухой. С металлической детской горкой, классическими мусорными контейнерами и облупившейся трансформаторной будкой. Но преступник не спрятался в подъезде, не притаился за будкой, а остановился посреди двора и, набросив женскую сумочку на плечо, щелкнул ножичком. Блеснуло острое лезвие размером со средний палец. Костя остановился в двух шагах, отдышался. Кажется, дело приняло серьезный оборот, сказал он себе. Ну, ничего, когда-то я отрабатывал приемчики, здесь главное – внимание.

Тень козырька падала на маленькие глаза, полные ненависти. У парня была заячья губа. Он сделал шаг вперед и угрожающе выставил лезвие перед собой.

– Брось нож и сумку, и я тебя не трону, – спокойно сказал Костя.

Злобная ухмылка исказила и без того уродливый рот.

– Ага, уже разбежался, – проговорил тонкий голос. – Мне так страшно, что попка слиплась.

– Сейчас слипнется, – проскрипел Костя.

Жулик уже сделал выпад, но Муконин умело увернулся в бок. Лезвие словно просвистело под ухом. Снова выпад. Опять увернулся. Машина сумочка все же соскользнула с плеча звереныша и угодила на бордюр. «По тонкому льду… На острие ножа», – тупо мелькало в голове. «Главное – не ошибиться». С каждым выпадом, казалось, кишки инстинктивно сжимались, и волна, подхватывая сердце, подкатывала к горлу. Когда «заячья губа» в четвертый раз глупо рассек воздух, Костя изловчился и резко ухватил его за запястье. Секунда – и ножичек со звоном брякнул об мерзлый асфальт.

Но парень оказался слишком юркий, он выскользнул, как кусок масла (или Костя слегка ослабил зажим?), крутанулся по киношному и заехал Муконину ногой в печенку. Костя взвыл от боли, отскочил в сторону, быстро собрался и встал в стойку. Преступник застыл в полусогнутом состоянии. Маленькие глаза забегали, некрасивый рот снова ухмыльнулся.

– Сдохнешь, падла! Через месяц, другой – сдохнешь, – прошипел парень.

И тут же резко развернулся и побежал. И скрылся в арке.

Костя стоял опустошенный. Боль отступала. В голове эхом звучали последние слова воришки.

Муконин сделал два шага, наклонился и подобрал сумочку.

Потом побрел восвояси.

Маша так и стояла на том же месте, беспомощно озираясь по сторонам. Завидев его, она просветлела.

– Господи, Костик, ты цел? Ты отобрал? Я так испугалась!

– Ничего, все нормально, – вздохнул он и протянул ей отвоеванный трофей. – Пойдем… Я так проголодался. Надо зайти в какую-нибудь кафешку.

Закинув на плечо дорожную поклажу, он взял Машу под ручку. И они пошли к подземному переходу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Этот черный Фольксваген с тонированными окнами Костя приметил еще вчера, когда вернулся от Гани. Конечно, такой автомобиль мог появиться у кого угодно, – раньше его Муконин не наблюдал во дворе. Но со вчерашнего дня появился именно этот и никакой больше. Наводило на подозрения. И главное, невозможно было разглядеть, что происходит там, за черными окнами.

Едва они ступили за порог, Костя известил, что ему надо отлучиться. Маша постаралась сохранить беспечный вид, но глаза ее сразу потухли. Дождавшись удобного момента, Костя уединился в комнате. Там он, прежде всего, достал конверт с бонами, предназначавшийся Глебу, и спрятал его в нагрудный карман. После чего Костя откопал рыжий парик, который завалялся с давнего новогоднего праздника, и, завернув в него очки с нулевыми линзами, запихнул все за пазуху. Выйдя в прихожую, на шею густо намотал шарф.

Маша выглянула из кухни проводить.

– А у нас будет царский ужин, – с грустинкой известила она. – Фаршированные кальмары.

– Боже, какая роскошь! – искренне обрадовался Костя. – В таком случае, я постараюсь вернуться побыстрее.

Ее провожающие глаза, два зеркальных омута, еще долго потом были с ним, и в груди ныло. Забравшись на чердак, он плотно закрыл люк и прислонился к стене. Натянув парик, он пожалел, что не взял с собой зеркальце. Воображая свое лицо со стороны, Костя поправил искусственные космы. Зато старые очки пришлись впору. По чердаку Муконин пробрался в конец дома и спустился в последний подъезд.

Выйдя из дома, Костя быстро засеменил прочь от двора. Ему казалось, он видел затылком тот черный Фольксваген. Оглядываться нельзя ни в коем случае, твердил он в уме. И только когда вышел на улицу, позволил себе повернуть голову. Все было чисто.

Он размеренно пошел по шумной улице, по направлению к метрополитену. Нахлынуло почему-то странное настроение. Как будто ему стало грустно от видов вечернего Екатеринбурга.

Этот город с широкими мощеными тротуарами, с измятыми, колеистыми дорогами в несколько полос, то поднимающимися в горку, то спускающимися, как будто земля здесь, однажды взбугрившись волнами, так и застыла… Город с воткнутыми кое-где, точно свечи в огромный торт, небоскребами, поблескивающими голубоватой зеркальностью; город с вечными пробками в центре и на узких улочках, – но пробки, правда, напрочь исчезают в комендантский час, – город с рекламными экранами «street vision» и с многоликими вывесками и гирляндами огней; с надписями граффити на бетонных заборах промзон, с вялой и грязной речкой, усыпанной летом пластиковыми бутылками, – стоит лишь немного отойти от центра, – этот город, он не изменился с тех пор как стал столицей Уральской Республики. Не изменился внешне, если не считать трехмерную рекламу на проспекте Ленина, все в нем осталось с виду также помпезно, громоздко, коряво и несуразно.

Но что-то неуловимое, думал Костя, что-то хоть и существенное, но ускользающее, как голуби на площадях, которых ты хочешь поймать, пусть только мысленно, – что-то появилось, дышало в Ебурге, какое-то, может быть, внутреннее изменение. Костя никак не мог понять до конца, в чем оно? То ли в самих людях, в прохожих, которые стали скромнее выглядеть и торопливей двигаться, в их лицах, которые стали холодней и суровей? А может быть, в характере рекламных вывесок, в их спешной неаккуратности и строгой патриотичности лозунгов? В незаметно помутневших окнах бесконечных домов, во всеобщей скупости, в обеднении? А может статься, во всем вместе, во всех мелочах, в синтезе создающих какую-то новую ауру, более нелепую, нежели раньше, в те долгие годы молодости и зрелости (или напротив – быстро пролетевшие), за которые Костя так и не смог до конца привыкнуть к этому неродному от рождения городу.

Наступал комендантский час, и автобусы уже уходили с рейсов. Перед метрополитеном Костя завернул в безлюдный уголок и принял прежний вид. Не дай бог еще патруль – придется предъявлять пропуск, где кроме чипа, между прочим, есть уже и новая фотография.

Он добрался на метро до крайней станции. А дальше нужно было идти пешком. Три километра, может быть, чуть больше.

Время приближалось к девятнадцати часам ровно. Костя умел быстро ходить. Через полчаса он был уже в заветной роще. Прикатанная снежная дорожка вела к беседкам. Лес казался сухим и мертвым.

«Нет, она не мертвая, эта роща», – размеренно потекли навеянные местом мысли. «Она просто спит, замерзла и спит. Эти безмолвные тонкие березы, выстроившиеся бесконечными редутами… Если глядеть вперед, вдаль, тебя начинает пугать и манить одновременно. Какая-то бледно-молочная долина, притягивающая тебя и постоянно ускользающая, пока ты погружаешься вглубь. И она на самом деле не безмолвна, она что-то шепчет очень тихо и настороженно, точно рассуждая, добрый гость ты или вредитель. Родной или не родной.

И если ты чувствуешь этот благоговейный, как писали классики, страх, и этот тайный магнит в одно время, то значит и есть родной? Значит, понимаешь родство? Без всяких там ложных патриотизмов. А не чувствуешь – так чужой. Из тех, что березу эту затерли до дыр, бездумно цитируя пафосного поэта деревни Есенина. Впрочем, кто его сейчас вспоминает? Так затерли, что уже и не вспоминают.

Вскоре лес кончился, и Муконину открылась ухоженная зона, за которой раскинулась белоснежная долина – озеро Шарташ. И две деревянных беседки, как два гигантских гриба, или нет, как два открытых шатра, скорбно пустовали. Возле первой, ближней, беседки стояла синяя «Нива Шевроле» образца 2010 года, почти джип, но еще не джип. Костя приблизился к автомобилю, открылась водительская дверь, и вылез грузный человек в ветровке, над которой шейным гипсом торчал ворот вязаного свитера, человек ростом с Костю, то есть невысокий, в защитных брюках. У него было несколько непропорциональное лицо с дугообразными смолистыми бровями, редкие волосы спрятались под кепкой.

Они молча пожали друг другу руки. Генерал Калинов внимательно поглядел на Костю карими глазами.

– Не думал, что нам придется так скоро снова встретиться, – сказал он, когда оба двинулись вдоль дорожки, ведущей к лесу. – Да еще в первый раз в секретном месте. Видать, что-то серьезное случилось? К счастью, я каждый день выхожу в сеть.

– Да, я рад, что вы приехали, – искренне сказал Костя.

– Иначе и быть не могло. Говори, не томи, что у тебя произошло?

– Наши враги клюнули на дезу о Минипе.

Они медленно зашли в лес.

– В каком смысле? И кто эти люди?

– Они из вашего же ведомства, – произнося эти слова, Костя достал смартфон и быстро набрал сообщение:

Осторожно! У меня жучок!

И сунул мобильник под нос генералу. Калинов приостановился, приподнял брови.

– А поконкретней?

– Пожалуйста. Вчера меня арестовали, допрос вел следователь-особист Николай Альбертович, фамилию не знаю. Но ему откуда-то стало известно про Минипу.

– Ни хрена себе, как все запущено в родном королевстве! – Генерал покачал головой. – Альбертович, Альбертович… Есть только один с таким отчеством… Подожди-ка, а что тебе предъявили?

Костя вкратце рассказал про подставу с пистолетом. Калинов прокашлялся.

– Хкгм. А что если б ты не стал отбирать пистолет у тех бандюг?

– Думаю, они бы прикинулись полными овечками и все равно сплавили бы ствол. Впрочем, они и так сыграли в поддавки.

– Пожалуй. Что ж, хитрый обсосали план, ублюдки. Судя по всему, сначала эти оборотни нашли киллера для министра Комова, а потом использованное оружие подсунули тебе. И что же они хотят, сведения о Минипе?

– Вот именно. Все, что я знаю. От технологии производства и имен до плана испытаний.

– И как же ты выкрутился?

– Пару часов меня продержали в камере, а потом я сдался.

Калинов опять приостановился, искоса глянул на Костю. Муконин быстро изложил все, что он выдал комитетчикам, и что уже обсуждалось с Ганей.

Так они не заметили, как вышли из леса, в то место, откуда Костя ступил в рощу. Они машинально развернулись и побрели обратно.

– Значит, меня ты выдал за инкогнито. Будто мы общаемся только по телефону, и мой номер не определяется. А деньги я тебе перевожу на виртуальный кошелек. – Генерал принял озабоченный вид. – Хм. Хм. А руководитель группы ученых – это какой-то Жорик, да?

Костя кивнул, подозрительно глянув на собеседника. Генерал, как и Ганя, узнав о жучке, играл по-настоящему. Пусть все будет правдоподобно, пусть они узнают, что Костя их обманул. Иначе ничего не получится.

Но ведь это он, генерал Калинов, предложил Самарским сопротивленцам послать в лагерь миротворцев липу о том, что на Урале уже готова Минипа, и ее можно применить против миротворцев в Самаре. А теперь именно Косте все это расхлебывать.

– Ну ты мастак. Ну ты и придумал. Ладно, ладно, не тушуйся, за первый сорт сойдет. А вы уж там с Ганей решайте сами, что дальше.

– Мы и решаем. – Костя повел плечом. – Товарищ генерал, вы вроде обмолвились, что знаете этого следователя.

– Альбертович, – протянул Калинов. – Я плохо его знаю как человека. Это ведь не мой отдел, у них по борьбе с бандитизмом, а у меня экономический. Ты же в курсе, костяк Комитета состоит из бывших эмвэдэшников. Отдел по обороне и уральской пехотно-воздушной армии возглавляет выживший замминистра МВД России, отдел по энергетическим преступлениям – бывший глава ментов Петербурга, ну и тому подобное. Сам я, как ты знаешь, из местных вояк. А вот отделом по бандитизму рулит бывший глава РУБОПа Свердловской области. И тут вопрос, еще тот вопрос, причастен ли он к проделкам своих подчиненных? Этого Альбертовича и иже с ними.

Калинов говорил басовито, размеренно, спокойно, в своей манере, и эта манера нравилась Косте. С такими людьми не пропадешь, от них исходит надежное тепло.

– Я мог бы, конечно, сразу прищучить этого Николая Альбертовича, – продолжил генерал. – Набоков, кстати, его фамилия. Но тогда, сам понимаешь, мы не достанем того, кто тянет за ниточки. И кто рассекретил нас, то есть тебя. И даже если применить в отношении Набокова сыворотку правды, его коллеги, почуяв неладное, успеют обезопасить себя. Например, просто уничтожат своего следака.

– Да-да, тут надо действовать осторожно. Нам ведь необходимо накрыть всех оборотней. Поэтому-то я и пошел на двойную игру.

– И правильно сделал. Они, видать, очень хитрые, но мы хитрее. Они хотят все сразу, нахрапом. Министра Комова отстранили от дел, и тем самым затормозили нашу энергетическую отрасль. Но теперь мы хоть знаем, чьих рук дело. Да мы и раньше подозревали. Ведь все вокруг спят и видят, как бы завладеть нефтяными ресурсами Сибири. Нефти-то на Земле – раз-два и обчелся. Но нам отступать, как говорится, некуда, позади Тюмень.

– Там про Москву говорилось, – тихо поправил Костя.

– Что? А, ну да. В общем, со своей стороны обещаю тебе всяческую поддержку. А пока пороюсь в их личных делах. Отработаю все давние связи Набокова, чтобы выйти на его сообщников. Кто там тебя арестовал, как его звали?

– Эти шкафы, что вели обыск, называли его Санычем. У Саныча были густые черные усы, рост примерно метр семьдесят пять, на вид лет пятьдесят.

– Ладно, я потом тебе фотки покажу, а ты опознаешь.

– Хорошо.

– Когда вы теперь с этим Жориком пересечетесь? – хитро улыбнулся генерал.

– Уже сегодня, после вас. Ганя обещал вчера его подготовить.

– Не забудь деньги передать. Ты их уже обналичил? – Калинов прищурился. Бонами теперь заправляли банкоматы.

– Конечно, еще позавчера.

– Ладно, хорошо.

– Товарищ генерал! – Костя искоса поглядел на спутника. – А как мы теперь будем общаться?

– Отныне докладывай мне о каждом вашем шаге. Никаких звонков, все сношения только по электронке. Предложения шифруй иносказательно. Раз в два-три дня будем встречаться в оффлайне, на этом же месте.

– Хорошо, я понял.

– И. о. президента я пока не буду извещать. У него и без того забот хватает. Посмотрим пару деньков, как дело пойдет.

Они вышли к беседкам. Сделали несколько шагов. Остановились около «Нивы Шери». Помолчали.

– А хорошее здесь место, – поведя головой, вдруг сказал Сергей Михайлович. – Тишина и покой. В городе грязь, слякоть, а тут чисто.

– Да, это точно, – согласился Костя, и, как бы для подтверждения своего согласия, вдохнул полной грудью.

– Люди не любят грязь, – развил тему Калинов. – Брезгуют. А ведь грязь – это мать-земля, на которой они живут, и вода, которую они пьют, без которой их жизнь немыслима… Н-да… Ну что, тебя подвести до метро?

– Не откажусь, если это нам не навредит.

– Надеюсь, что нет. Нас же здесь никто не засек.

И они погрузились в машину. В следующий миг мотор загудел. Нива тронулась с места, резво развернулась и, уверенно набирая скорость, помчалась по снежной дороге.

– Товарищ генерал, у меня к вам одна просьба не по делу, – покосился Костя на водителя.

– Да? Что за просьба?

– Не могли бы вы посодействовать? Нужна комната в общежитии для одной беженки.

– Родственница? – сухо бросил генерал.

– Нет, так, знакомая. Но комнату нужно хорошую, без подселения.

– Ладно, есть у меня резерв. Записывай телефон.

И Калинов продиктовал номер.

– Позвонишь, скажешь, что от меня. Там тебе сразу дадут адрес.

– Ой, спасибо большое.

– Не стоит благодарности… Кстати, вернемся к нашим баранам. На днях мы с главным обсуждали дату испытания на базе миротворцев НАТО в Самаре, – известил Калинов, придерживая руль одной рукой. – По нашим прикидкам это произойдет через десять дней.

Костя удивленно повернул голову.

– Медлить нельзя, – со скупой улыбкой добавил генерал. – Так что расколоть оборотней нужно максимум за неделю. Боюсь, они подозревают о близящемся применении Минипы. И конечно, самарские миротворцы, которые, видимо, и подкупили наших, постараются всеми силами не допустить этого, если что-нибудь узнают.

– Не исключено.

Гибрид иномарки с Нивой выехал из леса, и, убедившись, что дорога пуста, вывернул и разогнался на трассе. Впереди был серый город, от предчувствия его близости у Кости затеребило в душе.

* * *

Уже в метро завибрировал смартфон. Костя вытащил мобильник, на экране высветился незнакомый номер. Костя включил соединение.

– Ну что, Муконин, вы раздобыли техническую информацию? – без предисловий осведомился хитроватый голос следователя Набокова.

У Кости в груди лопнула пружинка.

– Да, почти, – тихо произнес он, прижав смартфон к уху.

– Что значит, почти?

– Это значит, завтра мемка будет у вас.

– Вот как? Приятно слышать. Надеюсь, вы меня не подведете.

– Ну конечно, мы же договорились.

– Как только все будет готово, позвоните на этот же номер, – проинструктировал Николай Альбертович и тут же отключился.

Костя, мысленно представив некрасивое осунувшееся лицо особиста, спрятал мобильник обратно.

Вышел Муконин не на своей станции, а раньше. Поднялся на эскалаторе с двумя попутчиками, очевидно, имевшими пропуск в комендантский час. Один выглядел сухоньким старичком, и непонятно было, откуда у него чип, и вообще, зачем ему передвигаться в такое время? Другой был серьезным молодым человеком в очках, в короткой черной куртке с выглядывающими полами пиджака. Костя решил, что он имеет отношение к Чрезвычайному правительству. Возможно, Муконин даже встречал его где-то в коридорах власти.

Костя пошел дворами, – лишняя встреча с патрулем все равно сулит мало приятного. Откушенная чернотой луна газовым фонарем освещала путь. Было зябко. Подмерзший асфальт радостно поблескивал. Костя пересек квартал, прежде чем перед ним возникли большие ворота с серенькими в свете луны кляксами ржавчины. На воротах крепилась длинная табличка

Костя отворил со скрипом маленькую калитку сбоку и проскользнул за ограду.

Ему открылась огороженная бетонным забором трапециидальная территория, но слева вместо забора стояло пустующее одноэтажное здание с разбитыми окнами, а справа располагались гаражи или мастерские. Последние делились на три секции, каждая с воротами. Из-под ближайших черных ворот, из нижней щели струился свет. Костя открыл новую калитку и проник внутрь.

Сырое помещение, освещенное лампами дневного света, пустовало. Посередине стоял робот-мойщик – большая, чуть приподнятая эстакада со стойками на монорельсах по бокам, похожими на два смотрящих друг на друга крана-манипулятора. Робот-мойщик размеренно гудел, как трансформатор. В глуби помещения висели огромные шторы, предваряющие вход в другой отсек. Но это были старинные городские афиши, потрескавшиеся, как битое стекло, подвязанные боком кверху за окольцованные дырки. Желтые буквы на синем фоне искажались в волнах, хорошо читалось только:

Подол оригинальных штор стелился по бетонному полу, и к нему приходил и в нем терялся пересекающий мойку канал стока, в котором, напоминая весенний ручей, журчала грязная вода.

Костя, чавкая ногами, приблизился к афишам, отдернул их и переступил порог. Он оказался в тесной каптерке, где буднично пахло кофе и табаком. За столом у правой стены сидел длинноволосый Ганя, перед ним стоял плоский монитор, на столе лежала топорная грязная клавиатура. С ее помощью, появись здесь клиент, неординарный приятель стал управлять бы моечными манипуляторами. Вдоль левой стены тянулся допотопный диван с большими пятнами на коричневом матерчатом покрытии. На диване сидел, забросив ногу на ногу, то ли парень, то ли мужчина – худосочный Глеб, руководитель разработчиков Минипы.

– Явился, не запылился, – с легкой улыбкой протянул Ганя, повернувшись на крутящемся кресле лицом к гостю.

– Привет, Костик, – приподнявшись с дивана, Глеб протянул костлявую кисть, облепленную синеватыми червями сосудов.

– Здорово! – Муконин заглянул в его живые серо-голубые глаза. – Ну что у вас тут, консилиум собрался?

– Попрошу не выражаться, – тряхнул волосами Ганя. – Кофе будешь?

– Не откажусь.

– Мы уж тут обпились до тошноты, но с тобой еще по кружке, так и быть.

Глеб утвердительно закивал. Ганя поднялся с кресла, шагнул к журнальному столику на колесиках, стоявшему у противоположной афишам стены. На стене, над столиком, пылился плакат-календарь, где под четырьмя маленькими колонками, в которых уместился весь нынешний две тысячи двадцатый год, стояла чопорно одетая женщина со строгим, скорбным взглядом и тыкала пальцем, – то была стилизация под известную картинку Великой Отечественной войны. Под женщиной красными буквами красовался пугающий нормального человека лозунг:

На столике стоял чайник, похожий на великанскую титановую гильзу с ручкой. Ганя наполнил три кружки (одна с какими-то иероглифами и две синие). Рядом с чайником стояла пирамидальная банка кофе, наполовину опустошенная, и тут же – белая фарфоровая сахарница. Каждый подошел к столику, развел напиток. Ганя сел с кружкой с иероглифом за компьютер, Глеб вернулся на диван, Костя разместился на табурете у столика.

– Я только что встречался с генералом Калиновым, – известил он без предисловий.

– Ну и что тот? – буднично отреагировал Ганя.

– Поддержал наши планы. Аккуратно поднимет из базы личное дело следака-оборотня. Его фамилия Набоков.

– Очень интересно было бы узнать его прошлое. – Глеб поерзал на диване.

– Наверняка, очередной моральный урод, – прокомментировал Ганя. – Из тех, что при Путине – Медведеве штаны протирали, в охране какого-нибудь склада.

– Узнаем, – заверил Костя. – Да, кстати, вот бабки, вся сумма, как договаривались.

Он протянул Глебу конверт. Тот быстренько спрятал его за пазухой.

– А что у вас? – буднично поинтересовался Костя.

– А у нас противогаз, – глупо сострил Ганя.

– Мы подготовили тебе мемку, – серьезно сказал Глеб.

– Кстати, этот Набоков уже позвонил мне, когда я ехал сюда. Инфу надо предоставить завтра. Он оставил телефон.

– Дай-ка мне этот номерок, – заинтересовался Ганя. – На всякий случай пробью его по пиратской базе.

– Да он, скорее всего, на Набокова и записан. Что тут секретничать? У них пока все карты в руках.

– Ладно, ты все равно потом дай… Ну что, начнем показ? – Ганя подмигнул Глебу.

Глеб кивнул, поставил кружку с кофе между колен и достал из нагрудного кармана джинсовой куртки смартфон. Затем извлек из аппарата мелкую белую пластинку. Ганя потянулся через комнату, осторожно взял мемку двумя пальчиками, вставил в черный адаптер, похожий на маленький женский футлярчик для туши. От адаптера тянулся провод к допотопному системнику, стоявшему под столом мойщика.

Сейчас они прокрутят ролик, показывающий, какой должна быть Минипа, подумал Костя. Корнем этой мистификации является притворство. Все обставят так, будто оружие уже готово к применению. И Костя будет чувствовать себя эдаким слуховым передатчиком между миротворцами в Самаре и защитниками Уральской республики. Миротворцы посредством предателей из Комитета получат подтверждение ложной информации о том, что Минипа уже готова для применения против них.

На плоском экране черная заставка сменилась изображением. Пролетел стреляющий молниями логотип Минипы, из спрятанных динамиков заиграла скрипичная пьеса в модерновой аранжировке. Затем на мониторе появился кожаный чемоданчик. Он повертелся в пространстве, лег на воображаемую плоскость и раскрылся. И оттуда вырвалось несметное количество сереньких пчелок.

– Этот ролик был первой демо-версией для главного еще год назад, на заре Уральской Республики, – начал комментировать Глеб. – Технология досталась нам от Роснановских российских разработок. Оружие действует по принципу пчел из потревоженного улья. Несколько сотен роботов-насекомых разносят выведенный в лаборатории убийственный вирус или известный смертельный яд. Микроскопические роботы действуют как единая система, но, в то же время, микроустройства могут распадаться на мелкие группки и обмениваться информацией. Насекомое-робот выискивает по цвету одежды, с помощью микрокамеры, человека, облаченного в форму миротворца. Обнаружив объект, оно приступает к действию. Понятно, что особи способны проникать в любые суперсекретные центры и закрытые лаборатории, и что самое важное, зачищать личный состав целой части без лишнего шума. Конечно, при условии вероломности нападения. На подходе у нас создание нанофабрик, и тогда пчелы смогут самовоспроизводиться прямо на поле боя, а их себестоимость будет ничтожно мала.

На экране от летящего темно-серого с желтым оттенком облака отделилась одна пчела, и ее увеличили и зафиксировали на черном фоне, и повертели в разные стороны. На обозрение выставились кривые мохнатые лапки, совсем как настоящие, тонкая иголочка – жало, большие прозрачные шарики вместо глаз, мутные каплевидные крылышки и оранжево-серое гофрированное тельце.

– Вот видите, – в голосе Глеба почувствовалась гордость. – На самом деле конструкция робота очень лаконична. Здесь использованы самые передовые технологии и сенсационные разработки, кое-что удалось украсть у западных коллег. Внутри находится, повторюсь, вирус или яд, он и вводится в тело врага посредством жала, но это уже другая история, и к ней мы сейчас подойдем.

На мониторе идеальная пчелка уменьшилась и вернулась в рой. Облако пролетело еще немного и замерло перед виртуальными воротами военной части. На зеленых воротах красовался условный вражеский крест черного цвета с утолщенными концами. Особи разделились на несколько мелких групп, и перелетели через ворота и колючую проволоку забора в разных местах.

– Пчелиный рой может быть запрограммирован на любой вражеский объект, – озвучил Глеб. – Не только на миротворцев. Он проникнет туда, куда вы захотите, попадет туда, куда простому солдату в жизнь не пробраться. Ну, я уже говорил.

Костя, потягивая кофе мелкими глотками, с интересом смотрел клип и слушал комментарии. Один раз он уже видел подобный ролик, но то было давно. Ганя, с довольным видом, косился то на компьютер, то на гостей, и удовлетворенно кивал головой. Над его кружкой поднимался едва заметный пар.

На экране появилась панорама расположения военной части. Аккуратные прямоугольники ярко зеленых газонов, серые домики, склады, ангары. Крупным планом подали дорожку, по которой маршировали люди в условной военной форме темно-голубого цвета, в пилотках с кокардами, изображавшими голову дракона, в черных кирзовых ботинках. Все с однообразными лицами неестественно розового цвета. «Да, графика немного хромает», – подумал Костя. Все это больше походило на компьютерную игру среднего пошива. Ему захотелось сесть за клавиатуру и покомандовать виртуальными солдатиками.

Один из военных, с тремя крестиками на погонах, отделился и увеличился в размерах. Сзади к нему подлетела особь и села на ногу в области икры.

– Укол и подачу в кровь химии робопчела производит в ягодицы или ноги, – заметил Глеб, почесав подбородок. – Обнаружив вблизи цвет формы вражеской единицы, она стремится ниже, к земле. Так будет труднее ее убить руками.

Пораженный солдат, точнее, некий средний военный чин, вдруг упал на газон и забился в конвульсиях. Из его рта показалась молочно-белая пена.

– И вот тут самое главное. Краеугольный камень Минипы. Мы долго не могли определиться, чем травить америкосов с миротворческой базы. Первоначально планировалось вводить токсин столбняка. Но инкубационный период вызываемого заболевания может длиться несколько дней. Это нас отталкивало. Хотя, при развитии столбняка солдата охватывают судороги, потливость, начинаются тахикардия, лихорадка. Можно брать тепленьких в плен, а можно оставить на голодную смерть, в муках и страдании. Но позже мы пришли к варианту вводить ботулинический токсин. Его применение мы сочли более эффективным. Инкубационный период длится в среднем сутки. При отсутствии возможности искусственной вентиляции легких, – это сразу для целой воинской части, – в большинстве случаев гарантирован летальный исход. Только оборотни из Комитета конечно же не должны об этом узнать.

Ролик закончился, и на экране вновь появилась черная заставка.

– Мы выдадим им старый вариант. Как будто бы насекомые несут в себе токсин столбняка. Натовцы, подкупившие наших доблестных комитетчиков, естественно, займутся заготовлением противостолбнячной сыворотки. А также производством средств защиты от атаки искусственных насекомых. Во втором случае все зависит от того, как мы нанесем удар. Кроме того, мы позаботились, чтобы укус не был болезненным, иначе пчелу легче обнаружить и натурально пришибить, пока она не введет требуемую дозу.

Конечно, все это ерунда, подумалось Муконину. Глеб специально так говорит – играет на публику. Хрен бы он стал выдавать саму основу оружия, если бы Минипа действительно существовала. Ведь знай враги, что суть в каких-то насекомых, им проще простого защититься от самого факта укуса. Решающую роль здесь играла бы как раз скрытность. И тогда надо было бы давать противникам для отвлечения информацию о совершенно ином оружии. А пока получалось все наоборот. Настоящее оружие, запланированное к применению, выглядело совсем другим. И все трое знали об этом, но, естественно, молчали. Пусть миротворцы ломают голову насчет столбняка, ботулизма и самих пчел. А мы их придавим, откуда не ждали!

– А ты уверен, что это миротворцы НАТО подкупили комитетчиков? – вставил Костя.

– Конечно, а кто ж еще?

– Вне всяких сомнений. – Ганя тряхнул волосами.

– Ну и вот, таким образом мы направим врагов на ложный путь, – сдержанно сказал Глеб.

Лекция была закончена.

– А интересно, на ком вы испытывали опытные образцы? – Ганя сцепил руки на животе.

– Пока только на обезьянах. Но думаю, этого достаточно.

– Бедные обезьянки! – Ганя шутливо воздел глаза к потолку, хлопнув в ладоши у себя под носом.

– Не ерничай, – сказал Глеб.

– Что поделаешь? Обезьяны и собаки всегда были в первых рядах, – философски изрек Костя.

Ганя аккуратно извлек мемку из адаптера.

– Гм. После деморолика, – заговорил Глеб, – идет техническая информация. Понятно, что ее показывать тебе мы не стали. Там чертежи, ссылки, описания, плюс указание на токсин столбняка, который будет якобы применяться. Пока миротворцы начнут готовиться, мы уже раскроем оборотней. Ну и в качестве дополнения идет файл с характеристиками ученой группы. Это мертвые души. Они действительно существуют в базе данных институтов, у них есть в городе реальные адреса. Но все они, увы, по каким либо причинам недавно отошли на свет иной. Хотя фотки прилагаются вообще левые – скачены из сети. Руководитель группы, конечно, не Жорик, как ты ляпнул следаку, а Иван. А Жорик – это подпольная кличка. Но он, этот Иван, тоже покойник. Тут такая же фишка: пока оборотни будут искать мертвые души, мы успеем вперед их расколоть.

– В общем, короче, сразу никто не сможет уличить тебя, что тут лажа, – добавил Ганя, осторожно протягивая мемку Муконину. – На, держи.

– Ну, спасибо. Теперь я в шоколаде, – пошутил Костя, поднялся и, поставив опустошенную кружку на столик, шагнул к Гане. Маленький квадратик лег в раскрытую ладонь, на линию жизни. Мемка перекочевала в нагрудный карман. Товарищи многозначительно посмотрели на Костю.

– Ты сильно-то не радуйся. Думаешь, в сказку попал? – загадочно улыбнулся Ганя и подмигнул Глебу. – Это еще не все, Костик.

– Вот, смотри. – Глеб сделал рукой знак «Окей», между большим и указательным пальцем Костя разглядел едва заметную пуговичку. – Когда будешь передавать мемку, скрытно набросишь эту штучку, м-м, как там бишь его? Ах да, Набокову, вот… Набросишь этого паучка куда-нибудь ему на одежду или на волосы.

– Это прослушивающее устройство, – подхватил Ганя. – С его помощью мы вычислим соратников Набокова. Поставим его на прослушку, и определим всех, с кем он общается по поводу Минипы.

Зачем они затеяли фишку с жучком, спросил себя Костя? Для понта? Ведь это все дойдет до ушей Набокова. Что ж, игра должна быть по правилам.

– Резонно, – произнес Костя. – Только как я налеплю этого паучка?

Закинув ногу на ногу, Глеб пояснил:

– Костик, свитер на следаке или его волосы имеют мизерный заряд тока. Смотря куда сможешь подсунуть. А этот паучок наэлектризован, он сам притянется, словно магнитик. Просто когда будешь отдавать мемку, положи ее на стол или на что-нибудь рядом. У нашего оборотня заблестят глаза, он потянется за мемкой и ничего не заподозрит. А ты в этот момент быстренько – раз и все.

– Ага, раз и все. Вам легко говорить, – пожаловался Муконин, присев на свой табурет.

– Судьба у тебя такая, Костик, – ввернул Ганя.

– Ну хорошо, судьба так судьба. – Костя покосился на товарища.

Иногда эта его избитая ирония надоедала.

– Ну вот, кажется, все и обсудили, – заключил Глеб.

Костя случайно посмотрел на его глаза – они как будто блестели, переливались из серого в голубой. «На что это похоже? На неспелую виноградинку?» – почему-то подумалось ему.

– Н-да, пора разбегаться, а то не ровен час, клиент какой подскочит. – Ганя поправил волосы рукой.

– Да ты сейчас спать завалишься! Какие на ночь глядя клиенты? У тебя они вообще бывают? – Костя слегка разозлился на приятеля.

Но Ганя промолчал, только повел носом.

Муконину остро захотелось курить. Он пошарил в карманах и достал пачку сигарет.

– Пойдем лучше на улицу, подышим, – предложил Ганя.

– Ага, заодно и нас проводишь, – обрадовался Глеб.

Так они хором поднялись и вышли через сырой гараж на улицу. Знакомое ощущение дежа-вю нахлынуло на Костю. В последнее время что-то часто оно приходит, сказал он себе. Может, просто вспомнились какие-то давние посиделки, случившиеся еще в доядерные времена? Когда можно было беззаботно растрачивать время. Может, просто часто вспоминается прошлое? Ведь будущего практически не осталось, и приходится жить одним прошлым.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Домой Костя возвращался уже поздним вечером. Прежде чем зайти во двор, остановился за углом дома, вгляделся в пугающую темень с тлеющими угольками оконных отблесков. Черный Фольксваген отсутствовал. Ну и ладно, ну и слава богу. Костя смело пошел вперед, цокая ботинками по застывшей грязи. У подъезда он остановился. В собственном окне на кухне горел свет.

Это неизъяснимое чувство вдруг накатило волной. Когда ты долго был одинок, и тебя никто не ждал, кроме разве что банки пива в пустом холодильнике, и у тебя даже и не было желания идти домой, и ты шел туда только по нужде, чтоб было где переночевать, чтобы укрыться в холодной безмолвной комнате с иллюзией уюта, и попытаться заснуть там, как в берлоге, положив на пол опустошенную жестянку. И сердце ныло по ночам от тоски, и мучимый бессонницей ты вставал, шел к окну и зажигал обреченную искорку сигареты. А оно все ныло где-то за грудиной… И теперь вдруг там, за окном, загорелся маленький огонек чужой души, растоптанной злым миром, изгнанной из родных мест, но души, нашедшей в себе силы ждать именно тебя, олуха, и радоваться именно твоему возвращению. Да так трогательно, что мурашки готовы бежать. Давно ли тебя так кто-то ждал? Просто за то, что ты есть? Просто, быть может, за то, что пригрел, приручил?И теперь ты хочешь от всего этого отказаться? Но разве можно дать ей волю? Допустить разгореться свече? Ведь ненароком она обожжет его! Нет, не готов он изменить свою жизнь. Уж лучше холодная нора одинокого волка, ноющая тоска и банка пива в холодильнике. Так будет спокойнее. И лучше. Для всех.

Ведь ты уже не хочешь остаться один, ты скорее бежишь к ее упорно тлеющему огоньку. Это опасное чувство, и надо бояться его, а не одиночества, к которому так привык, без которого пока еще не мыслишь своей жизни. Ни за что не дать сердцу воли стучаться по-иному, не дать забыть мучительную, но такую близкую и спокойную песню одиночества! Вот только как сказать ей об этом?

Проскользнув в подъезд, Костя быстро поднялся наверх.

Обретшая свои вещи Маша успела преобразиться. На ней был кокетливый китайский халат, перевязанный пояском, темно-синий, с равномерно рассыпанными бутонами алых роз. Широко раскрытый ворот выделял треугольник красной, как после бани, кожи. Точеные коленки, словно застывшие в повороте друг к другу – полы халата едва до них дотягивались. Рукава-колпаки были по локоть. Ноги утопали в забавных пуховых тапочках с заячьими ушками.

Он заглянул ей в глаза и заметил радость, смешанную с легким укором: ну что ж ты так долго не приходил? И было еще что-то, его начало засасывать, но он отвел взгляд. (Когда-то давно, давным-давно, в детстве, он гостил летом у бабушки с дедушкой, и ходил на деревенский пруд, и там была заводь, глубочайшая, со склонившимся к ней сполоснуть ветки дубком, и там хорошо клевали карпы, – он часто виснул с берега, полного прутковых капканов, и смотрел в воду, в глубь, и его как будто околдовывал водяной, прячущийся там. Быть может, теперь промелькнуло нечто подобное: таинственной коричневой чернотой той давней заводи наполнились ее глаза.)

– Между прочим, я уже давно приготовила наш царский ужин, – с детским упреком произнесла Маша. – А тебя все нет и нет!

Ну вот, опять эта быстрая кошачья привязанность. «Послушай, я ведь не весь твой, я совсем еще не принадлежу тебе, я предоставлен сам себе, имею полную свободу действий, и волен пропадать столько, сколько хочу. А ты должна терпеливо ждать, если хочешь, и молча все сносить». Но он ничего не сказал. Он мягко поцеловал ее в губы. И они прошли в комнату.

На диване лежали ее разноцветные вещи: брюки, блузки, платья, кофточки, – аккуратные стопки, как на столах магазина секонд-хэнд. У подножия мостилась примятая и распотрошенная дорожная сумка.

– Слушай, Кость, я не знаю, куда все деть. Выдели мне место в шкафчике.

Занозой кольнуло под сердцем. Самое время сказать ей. Сейчас или никогда. Нельзя отступать, ты же не размазня какая-нибудь. Ее глаза, моргая, просительно и доверчиво глядели на него, и заводь была обманчиво спокойна.

«Помни, ты же одинокий волк! Не поступись принципами! Где твоя воля?»

Он отвел глаза.

– Знаешь, Маш, ты не торопись. Я тут выбил тебе комнату, самую лучшую, без подселения. А я буду приходить к тебе в гости.

Он осмелился посмотреть на нее. И увидел, как медленно меняется выражение ее глаз. Словно лакмусовая бумажка меняет цвет, или беспечная заводь вдруг покрывается рябью от нахлынувшего ветерка.

– Комнату, – вполголоса протянули ее губы. – А, ну да.

– Так будет лучше для нас обоих, – поспешил он добавить заученную фразу. – Разве ты не понимаешь, что, в конце концов, находиться со мной в одном доме просто опасно?

– Да, конечно, ты прав, – будто в бессилии, она опустилась на диван, села прямо на розовую блузку.

Черт возьми, но ведь в иной, давней жизни, если бы он приехал в Иваново, и там бы они случайно встретились, стала бы она иметь с ним дело? Наверняка нет. Так пусть же все возвращается на свои места!

– Я буду навещать тебя, – сказал он, и словно почувствовал эхо, разнесшееся по комнате от этого глупого обещания.

– Ну что ж, тебе виднее, – она поводила глазами, как будто что-то искала по комнате.

Костя подошел и сел с ней рядом. Обнял за плечо, ставшее вдруг твердым, как дерево.

– Завтра утром мы переедем, – утешительным тоном произнес он. – А вечером я приду к тебе на свидание. С цветами. Какие ты любишь цветы?

– Герберы, – она покосилась на него, глаза ее уже очистились. – Я люблю герберы. Мне будет очень приятно, если ты их подаришь.

– Я сделаю это с удовольствием. А теперь давай попробуем твой царский ужин.

Маша вяло поднялась и стала собирать одежду с дивана. Костя с ноющим чувством наблюдал за ней, не в силах что-то сказать – слова таяли на кончике языка. Однако через минуту Маша бросила свое занятие и пошла накрывать ужин. Сервировать решили журнальный столик, вполне вместительный для двоих. Ужин действительно обещал быть царским. Маша выносила из кухни блюда, одно удивительней другого, и выставляла на столик. Костя наигранно бодро стал восхищаться. Когда она наклонялась над столиком, спелые груди падали на ткань халата, и он невольно заглядывался, а потом прятал глаза, точно неискушенный школьник.

– Это мама научила меня готовить, – дрогнувшим голосом заговорила Маша с грустинкой в глазах. – Она часто твердила мне заезженную фишку: путь к сердцу мужчины лежит через желудок. И что если я не научусь хорошо готовить, мне не удастся удачно выскочить замуж. Я смеялась и спорила с ней, говорила, что это не главное. Но все равно прилежно штудировала ее науку. А у нее всегда классно получалось – пальчики оближешь. Но я просто хотела достичь такого же уровня. Я, можно сказать, завидовала. Пока не научилась сама.

Посередине стола обосновалась широкая тарелка с фаршированными кальмарами. Маслянистые тельца со свисающими нежно-розовыми воротничками были заколоты длинными палочками. Костя вспомнил завалявшуюся в кухонном шкафу со времен царя Гороха горсть палочек для рыбных шашлыков. Рядом с центровым блюдом стояла стеклянная салатница, наполненная аппетитным оливье. В глубокой тарелке по соседству красовалась золотистыми корочками крупно пожаренная в обильном масле картошка. В маленькой тарелочке на краю стола аккуратные кусочки селедки украшали кольца лука. Исходящие от этого ресторанного изыска ароматы вызывали полуобморочное состояние и сильное слюновыделение. Последней перекочевала на стол бутылка вина. Костя нашел штопор и выпустил из нее джина.

Наконец, Маша села за стол. Забулькал бурый Кагор. Костя поднял бокал и весело изрек:

– Я предлагаю выпить за мир во всем мире.

Угольные брови, брови маленького Пьеро, удивленно сыграли. Пухлые губки разъехались в улыбке.

– Я согласна, – податливо сказала Маша.

Они чокнулись и выпили каждый до дна.

Следующие минуты протекли в молчании. Тишину прерывала лишь увлеченная возня челюстей. Оба были так голодны, что не могли думать ни о чем, кроме еды.

Когда стукнул первый молоточек, указывающий на относительное насыщение, Костя сказал:

– Боже, как все обалденно вкусно! Манюша, ты просто чудо!

– Спасибо. – Машино лицо едва наполнилось краской, но в глазах ее осталась грустинка. – А почему Манюша?

– Тебе не нравится, если я так буду называть?

– Не знаю. – Сдвинулись хрупкие плечи, обсыпанные бутонами роз.

– Тогда, может быть, Нюша или Маня? Впрочем, нет, эти «ю» и «я» меня самого смущают. А что если Миша? – Косте хотелось хоть как-нибудь развеселить ее.

И у него получилось. Маша прыснула.

– А почему Миша-то?

– От слов: милая Маша.

– А, понятно. Ну, вообще, называй, как хочешь. Я не привереда.

Костя снова наполнил бокалы.

– Что-то мы увлеклись едой. Ведь между первой и второй, как говорится…

– А я хочу выпить за тебя, – перехватила Маша со своей детской хрипотцой, которая прозвучала в этот раз с маленькой ноткой горечи. – Чтоб у тебя было все хорошо. В смысле, чтоб не арестовывали.

– А я выпью за тебя, – со вздохом сказал Костя.

– Да, за нас.

Брови маленького Пьеро дернулись, глаза загорелись странным блеском. Косте почудилось, что он увидел в этих глазах свое отражение. В груди чиркнула спичка. Оба освободили бокалы от вина, и Костя мягко прикоснулся губами к ее холодным губам, напоминающим почти забытую ягоду малину.

* * *

– Кажется, у меня емкость опустела. – Костя свесился с дивана.

На полу, в лужице от лунного света, прохлаждалась ополовиненная бутылка Кагора. «Вторая или третья?» – вдруг замкнуло в его голове. «Нет, конечно, вторая. Но почему же я так пьян? Блин, значит, все-таки третья».

– Плесни и мне тоже. – Маша вальяжно протянула бокал.

Она сидела у стены, подобрав колени, накрытые одеялом. Лунное око, подглядывающее сквозь полосатый тюль на окне, поместило ее плечи и грудь с чернеющими сосками в тельняшку.

Костя поднял бутылку и, прищурившись, наполнил емкости. Осторожно вернул вино обратно.

– Кажется, у меня комната качается, – честно созналась Маша. – Но я хочу еще.

– Значит, ты тоже пьяна, – обрадовался он.

Раздалось глухое «угу», потонувшее в бокале. Костя сделал два больших глотка. Подставил подушку под позвоночник, поерзал. Теперь они сидели наискосок друг к другу.

Маша вела себя так, как будто это их последняя ночь, словно они прощаются навсегда. (Не этого ли он хотел?) Маша была необычайно ласкова и податлива. И от этого ему становилось тошно, и он все больше наливал себе вина, и теперь совсем опьянел.

Опустошив бокал, Маша выдохнула, как заправский пьяница, а потом произнесла:

– Расскажи что-нибудь о себе.

– Пожалуй, – вздохнул Костя, сделав еще один глоток. – Однажды в детстве я чуть не утонул. Это было, кажется, в девяносто первом, в прошлом веке, то есть в то самое лето, когда развалился Советский Союз. Впрочем, ты еще не существовала.

– Ну да. И что же?

– Я отдыхал на каникулах, после седьмого, что ли, класса, в деревне у бабушки с дедушкой. Мы с каким-то товарищем, черт, и где он теперь?.. В общем, мы пошли купаться. А я тогда только-только плавать научился, да и то по-собачьи. Ну, дружок умел лучше, он и предложил: давай, мол, на тот берег махнем. А пруд был широкий, метров двадцать. Это мне в ту пору казалось, что широкий. Короче говоря, он-то преспокойно переплыл, а я начал тонуть. Оставалось мне всего метров пять, но силы вдруг отказали, и я погрузился в воду. В тот момент товарищ уже прыгал с трамплина с другими ребятами. У них еще лодка под рукой была – это меня и спасло… Вот, погрузился я в воду, испугался очень, конечно, и дна все не достаю. Ну, думаю, конец. И вдруг пруд сам вынес меня на поверхность. Тогда я закричал что есть мочи. Правда, глухо как-то получилось. Но сам себя я слышал. Потом второй раз погрузился. Чувствую, сил выплывать совсем нет. Уже смирился, начал думать про то, как расстроятся бабушка с дедушкой, а потом и бедные родители, и вдруг меня снова вынесло наверх. И тут чувствую, чья-то крепкая рука ухватила меня и потянула. Потом выяснилось, ребята на берегу услышали мой крик, сначала подумали, что я шучу, прикалываюсь, как тогда говорили, а потом поняли, что все взаправду. Кинулись в лодку и поплыли спасать. Вот так. Вывезли меня на берег, и потом долго сидел я на берегу, весь синий.

– А сейчас? – моргнули черные глаза.

– Что сейчас?

– Ты уже хорошо плаваешь?

Костя пожал плечами:

– Да вроде ничего. Лучше, конечно, чем тогда.

– А я вот до сих пор не умею плавать, – созналась Маша.

– Как? – удивился Костя. – Ты же говорила, что ездила с родителями в Турцию, на Черное море.

– Ну и что. Папа учил меня там, но из этого так ничего и не вышло. Я слишком боялась воды, он даже терпение терял со мной и ругался.

– Эх ты, трусишка.

– Ты научишь меня плавать? С тобой мне будет нестрашно.

Она словно забыла, что ждет их завтра. Или специально бередит душу?

– Если доживем до лета, – пробормотал Костя. – Хочешь еще вина?

– М-м… Не откажусь.

Костя снова потянулся к бутылке. Его телу было необыкновенно хорошо. Кровь растекалась ласковым теплом. Мысли окрашивались какой-то романтичной пафосностью, как будто были вычитаны из книг молодости.

Ночь, постель, женщина, вино. Все в жизни может опостылеть, приесться, но эта картина всегда останется новой. Только если не превращать ее в быт. В повсеночную и повседневную рутину с одной и той же женщиной. Тогда пропадет эта самая новизна, эта непреходящая ценность. В жизни вообще очень мало вещей, которые могут опять и опять казаться неожиданными, сильно брать за душу. Можно по пальцам перечесть: очередное знакомство с женщиной, случайно услышанная красивая мелодия, восхождение на горную вершину, прыжок с парашютом. Сколько раз в доядерной жизни он сидел вот так на постели, с полуобнаженной девушкой? Не столь уж и много. Но все эти женщины были не похожи друг на друга. Одна любила долго и бесконечно рассказывать о своей жизни, другая с таким умильным прилежанием занималась сексом, третья… Да, впрочем, стоит ли вспоминать? И все они были чем-то похожи. Быть может, своей хрупкостью? В постели любая, даже самая сильная женщина, становится хрупкой. Потому что она снимает маски повседневной жизни. Она готова расплавиться от твоих объятий.

Маша потянулась к нему и защекотала волосами. Влажные губы коснулись его щеки. Горячий шепот залился в ухо.

– Нет, я передумала. Я не хочу вина. Я хочу тебя!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Комната была светлой и просторной. Несколько вытянутая, подобно вагону, она заканчивалась широким окном с гардиной и нежно-розовыми шторами. Обои на стенах по цвету отдавали чем-то леденцовым, ромашковым. В потолок были вделаны китайские диодные светильники. Под ногами липко чавкал паркетного цвета линолеум. Пахло известкой и чистым полом.

Жилплощадь оказалась недурно обставленной. У одной стены стоял совсем новенький еще диван, у другой – элегантная стенка-шкаф с большими, круглыми, под цвет штор, ручками на дверцах. Старовато выглядели только журнальный столик у стенки и убого залепленный магнитными лубочными картинками холодильник.

– Господи, какая прелесть! – искренне обрадовалась Маша.

Костя покосился на нее и заметил, как засияли ее глаза, словно радуга заиграла на таинственной заводи.

– Тебе правда нравится? – спросил он.

– Ну конечно. О лучшем я и не мечтала.

Муконин подошел к шкафу и поставил сумку.

– Я заплатил коменданту за три месяца вперед.

– Спасибо. – Маша села на диван и снова осмотрелась. – Хочешь, я отдам тебе деньги?

– Ни в коем случае.

В груди затеребило. Банальные пустые фразы. Сколько тайного смысла кроется за ними! Нужно выждать необходимых пять минут. Проторчать пять минут для приличия, и уйти. Только как их убить?

Косте не хотелось глядеть в ее сторону. Он подошел к окну, отдернул штору. Утреннее солнце уже отвоевало часть двора. На горизонте торчала иссиня-черная башня небоскреба. Такой же глухой двор, как там, у вокзала. Перед Костей ясно возник образ того парня с заячьей губой. Как он тогда сказал? «Сдохнешь, падла! Через месяц, другой – сдохнешь». Что бы это значило? Да просто лай озлобленной собаки. Не стоит придавать значения.

За спиной послышался тихий вздох. Муконин приоткрыл створку пластикового окна. В лицо дыхнуло теплой сырой свежестью. Плюс десять, не меньше, решил Костя. Потрогал батарейный стояк. Прыщавая труба едва теплилась.

Он повернулся лицом к Маше. Свет из окна четче обозначил черты ее лица. Немой вопрос печального Пьеро.

– Тебе помочь разложиться? – спросил он, чтобы что-нибудь спросить.

– Спасибо, я сама, – прозвучал ожидаемый ответ.

Ему стало легче.

– Я зайду вечером, – напомнил он.

– Конечно, я буду ждать.

Маша, зажав руки между коленок, уставилась на сумку. На девушке были красная кофточка и серые джинсы. А он даже не снял куртку при входе. Болван! Все не так, неправильно все. Надо было по-другому. Но отступать уже поздно. Костя прикурил сигарету, выдохнул в окно.

– Весна уже вовсю, – констатировал он.

Когда боишься сказать что-то важное, или когда не о чем уже говорить, начинаешь делиться впечатлениями о погоде, заметил он про себя.

– Что?

– Я говорю, весна вовсю разыгралась.

– А, да. Здорово.

Она была какой-то отрешенной, с самого утра.

Костя соскочил в восемь, короткого сна как ни бывало. В горле пересохло, и слегка тошнило, но он чувствовал еще некоторое опьянение. Быстро принял холодный душ, затем выпил кофе – и тошнота прошла. Позвонил по номеру, который дал генерал, и там беспрекословно назвали адрес гостиницы. Затем набрал следователя Набокова, а договорившись о встрече, предупредил по телефону Ганю. И стал собираться.

Уже одетый, он сел на диван, посмотрел на Машу – та спала сладким сном, сложив руки на живот и приоткрыв рот. Он расслышал тихое сопение, такое же бывает у младенцев. И спящее лицо ее выглядело детским, а потому еще более красивым, чем в бодрости. Он тихонько толкнул ее, она проснулась. Сказал, что им пора, и пусть она собирается, а он пока сходит за сигаретами.

Чертова отрава, надо бросать, а то покалывает что-то периодически. Костя выкинул недокуренный бычок в окно, закрыл створку.

– Ну ладно, – выговорил он. – Мне пора.

Маша вроде бы вздрогнула, а может, ему просто показалось. Взгляд стал каким-то серьезным, сосредоточенным.

– Что ж, как скажешь.

Он подошел к дверям. В горле застрял сухой комок. Он почувствовал ее дыхание на затылке, обернулся и мягко поцеловал ее в губы. Холодные шершавые губы.

– Я не прощаюсь, – бросил Костя и быстро вышел за дверь.

Замок провернулся практически сразу. Муконин торопливо спустился вниз.

Уже на улице он прошелся взглядом по окнам, пытаясь найти ее окно на седьмом этаже. Но так и не понял, нашел ли?

Все, больше никогда я не вернусь сюда, сказал он себе, не веря. Быстрей уйти, забыть, вычеркнуть, изжить. Никогда! Потому что ненужно. Потому что незачем.

* * *

У метрополитена людей было много. Костя приметил одну даму, модницу, каких редко встретишь в тяжелое время. Она шла, одетая в красные шаровары по-казацки и легкую коричневую курточку, волосы, выглядывавшие из-под красного же берета, были у нее с фиолетовым оттенком. Надо же, подумал Костя, кто-то еще пробует нормально жить.

В вагоне Муконин вышел в сеть и отправил весточку Гранате70.

Сегодня подвезу нашим оборотням описание ложной панацеи. А в нем один тип жалящего яда якобы заменен на другой. Пусть их друзья проглотят наживку и возрадуются. Больница в девять открывается, но оборотни будут ждать на улице, в двадцать первом квадрате, судя по нашей карте. Ну ладно, после встречи с ними отпишусь, что там и как. Пока!

Потом Костю укачало, и он чуть не уснул. Но поездки в местном метро длились быстро. Когда он вышел на нужной станции и поднялся наверх, то прикурил очередную сигарету и тем взбодрился. Времени было без десяти девять. До встречи с Набоковым оставалось десять минут.

Костя побродил кругами, обдумывая сценарий встречи. Минуты шли, сердце стучалось все быстрее. Наконец, ровно в девять он пришел в назначенное место. Это был безлюдный уголок у въезда в гаражный массив. Напротив располагалась промышленная зона. Там протекала скоростная дорога, а за дорогой тянулся бетонный забор. Вдоль забора крупно зияли черные буквы граффити:

Костя остановился и покрутил головой направо-налево. По шоссе проносились автомобили, ни один не собирался останавливаться. Муконин оглянулся назад – пустынно и тихо. Лишь серые кирпичные стены гаражей, угрюмые ржавые ворота, и над ними, сбоку, на возвышении – бревенчатая будка сторожа с заколоченными фанерой окнами. Костя отвернулся и тупо уставился на лозунг на бетонном заборе через дорогу. Где же этот гребаный Набоков? И почему он выбрал такое дурацкое место?

Ответов у Кости вылетело много, но додумать он не успел. Уж сильно тихо сзади зашуршали шины, поздно он начал поворачиваться. Пчелиным укусом больно кольнуло в поясницу, как будто ввели острую иголку. Он захлебнулся волной, в глаза накатила розовая пелена, тело охватила небывалая слабость. Костя осел, и мир исчез.

Очнулся Муконин, оттого что в лицо брызгали кипятком. Но то оказался не кипяток, а чья-то тяжелая ладонь. Туман в глазах постепенно рассеялся, мозги перестали качаться. И Костя увидел перед собой усатого Саныча.

– Ну что, Муконин, очухался? – просипел низкий голос.

Было душно и потно. Костя лежал бочком на кожаном сидении. Руки за спиной больно стягивало нечто вроде ремней. Реальность творилась в салоне какого-то минивэна.

– Молодец, – обрадовался Саныч.

В его руках вдруг оказался черный шарфик, и через мгновение усач вероломно накинул шарфик на глаза Косте, грубо и быстро завязал узелок.

– Вставай, пошли! – Костю подхватили под руки (рядом оказался кто-то еще).

Помогли подняться и поволокли из машины.

– Ногами-то ступай, ушлепок! Мы чо тебя, тащить должны? – раздался над ухом злой богатырский голос.

Костя споткнулся, ухнул вниз, но попал ботинками на твердое покрытие. Муконина повели вперед.

– Давай, давай, пшел!

Двое провожатых поддерживали его под мышками. Костя принялся отсчитывать в уме шаги. Раз, два, три… Десять, пятнадцать, двадцать.

– Осторожно, ступенька, – усмехнулся богатырский голос.

Костя остановился, вытянул носок, нащупал ступеньку, шагнул. Получилось удачно.

– Веди его в северную комнату, – просипел Саныч. – Я сейчас.

Справа отпустили. Слева громогласный грубиян громко выдохнул. Скрипнув дверью, он завел Костю в комнату, посадил на стул, руки садистски закинул за спинку – в предплечьях дернуло до дурноты. Затем Костя услышал за спиной, как снова скрипнула дверь.

– Ну все, ты свободен, – прорезался Саныч.

Дверь опять издала звук. Мягкие шаги – усач приблизился к Муконину. Стянул повязку, зашел спереди, поглядел пытливо.

Здесь пахло свежим деревом. Костя поводил глазами. Холодная полумрачная комната с опанелкой на стенах, с паркетным полом, с зашторенным окном. Из обстановки – диван, кресло, столик, допотопный комод, полки лесенкой, на которых стояли жестяные банки, в углу масляный радиатор, обмотанный своим проводом, так что вилка свисала вниз. «За городом, в дачном поселке?» – промелькнуло в голове. Пальцы онемели, предплечья ныли.

– Ну и, что все это значит? – собравшись с духом, непринужденно поинтересовался Костя.

– Догадайся с трех раз, – ухмыльнулся Саныч.

– Может, вы все-таки объясните?

– Ты что, решил, что мы идиоты, да? – злобно вперился глазками Саныч. – Ты подумал, что с нами играть можно? Поперся к своим, и все рассказал. Ты себя Штирлицом возомнил?

Крепкая оплеуха обожгла Костю.

– Я не понимаю, о чем вы? – Он вжал голову в плечи.

Щека остро заполыхала.

– Ах, он не понимает! – вскинул брови Саныч.

В руке комитетчика оказалась мемка, и тот сунул ее под нос Муконину.

– Ты нам что принес? Вот эту хрень? Состряпали, да, фигню какую-то?

– С чего вы взяли? Здесь подлинная информация, – не сдавался Костя.

– С члена собачьего. Мы тебе сразу жучок прицепили, покруче того, который ты для следователя приготовил. Так что все твои похождения нам известны.

Костя начал мучительно соображать. Кажется, все вышло, как наметили. Эти олухи думают, что они слышали правду. Главное, понять – известны ли им мои передвижения? Мобильник я периодически выключал. Вот только черный Фольксваген. Но от него тоже им толку не было. По всему выходит, что они знают только слова.

– И куда вы его прицепили? – спокойно поинтересовался Костя.

Саныч злорадно осклабился.

– В жопу, мать твою. Под мышку тебе прикололи.

Комитетчик убрал мемку. Затем брезгливо расстегнул Косте ворот, и, скривившись, достал знакомый Муконину паучок. Да при этом больно дернул за волосы под мышкой.

– Так что ты понял, уже не отвертишься! – Саныч засунул жучок в карман пиджака. – Значится, Минипа на мемке дутая, в старой версии, с токсином столбняка. Ученые – из мертвых душ. Ну и хитрецы, хотели нас вокруг пальца обвести, а? Давай, Муконин, колись, кто этот, с которым ты базарил – настоящий руководитель группы? Генерала мы уже вычислили. Ты нам его назвал.

У Кости защемило в груди. Неужели на тайной встрече, там, у озера Шарташ, он назвал Калинова по имени-отчеству? Да нет, вроде бы не было. Тогда что, Саныч блефует? А если правда вычислили? Это равнозначно приговору, с отчаянием подумал Костя. Теперь они уберут Калинова, так же, как пытались устранить министра Комова.

– Фигу вам с маслом! – Костя презрительно поглядел на Саныча.

– Чего?

– Фигу вам с маслом, говорю, – отчеканил он.

– Ах ты сучара! – Мощный удар кулаком словно раздробил челюсть на части. Костя зажмурился: вдох-выдох. Попробовал зубы языком – один зашатался. Стало обидно, чуть слеза не вылезла. Муконин сплюнул в бок.

– Для предателя родины ты слишком хорошо бьешь, – прошипел Костя.

– Предатель родины? Ха-ха-ха! – громко выдал Саныч. – Не смеши меня, Муконин. Какая, к хренам, родина? Ты что, долбаный осел, до сих пор не понял? Никакой родины давно нет. России нет больше! Все. Была да сплыла! Тю-тю. Одни ошметки остались. Или ты эту порнографию в виде Уральской республики родиной называешь? Так и ее скоро тоже с лица Земли сотрут.

Комитетчик склонился над Костей и сделал соответствующее выражение лица – вот, мол, кто бы сомневался.

– Это миротворцы тебя так обработали? – спокойно осведомился Муконин. – Надеешься, что когда они тут все завоюют, они вам пряников раздадут? Так ты ж тогда сам долбаный осел. На кой ты им сдался? Они тебя же первым делом в порошок сотрут, либо в послушного киборга превратят. Или ты еще не втюхал, а?

– Я вот никак не пойму, чего ты добиваешься, Костя? – неожиданно подобрел усатый комитетчик. – Согласился бы с нами работать, мы б тебе таких пряников надавали. От тебя всего-то и нужно: перевербовать всех ученых на нашу сторону. Ведь у каждого человека, как известно, есть своя цена. Кому счет в евро в Швейцарском банке, кому личный домик на Средиземном курорте. Виллу не обещаем, но домик вполне. И для тебя бы добра нашлось немало.

– Спасибо, у меня все есть.

Саныч неодобрительно цокнул языком и покачал головой.

– Смотри, тебе жить, – протянул он.

– А тебе, значит, уже что-то пообещали? – язвительно сказал Костя. – Ну и дурак! Жди, когда догонят и еще раз дадут… Если ты до сих пор не понял, родина – это дом, где ты родился. И чем больше он разваливается, тем роднее становится. И тем на сердце больнее. А если ты продал его за тридцать серебренников, тебе их, в лучшем случае, в лицо бросят. Но обратной дороги уже не будет.

– Ба, какие высокие слова! – Саныч приосанился. – Ты часом книжки не пишешь по утрам, сидя на унитазе?

Он склонил голову на бок и посмотрел на Костю, как на провинившегося ребенка. В вялом свете окна за спиной Саныча черты лица усача размывались.

– Почем тебе знать, где я родился? – добавил комитетчик. – А может, я с детства каши не доедал. Мамка концы с концами сводила. В этой гребаной стране я счастья-то никогда не знал. Так что я рад, что она развалилась. И если ты, идиот, вовремя не перебрался на нужную сторону, значит, сдохнешь, придурок, через месяц-другой сгинешь.

Что за наваждение! Второй раз уже Костя слышал похожие слова в свой адрес. Сговорились они все, что ли?! Да нет, чистое совпадение. На почве последних бурных событий. Ну ладно, с усатым все понятно. Но что же дальше-то делать? Умными беседами долго время оттягивать не получится, бесполезно.

Тут тихонько скрипнула дверь, и кто-то вошел в комнату. Костя затылком почувствовал колыхание воздуха, услышал мелкие шаги. Глазки усача уставились на гостя (или хозяина?), в них появилось выражение подчиненного человека.

– Салют. Ну что он, сказал чего-нибудь? – буднично осведомился знакомый тонкий голос.

«Набоков!» – осенило Костю.

И правда, сбоку обошел Николай Альбертович, в сером костюме, встал рядом с Санычем, наклонился к Муконину.

– Здравствуйте, Константин. – Уголки рта у следователя сместились в вялой усмешке. – Рад вас видеть.

– Я и не сомневался, – буркнул Костя.

– Ни хэ он не сказал. Только и делает, что дерзит, про родину мне тут рассуждает, философ хренов! – пожаловался Саныч. – Может, с ним построже надо?

– Про родину? Очень интересно.

Николай сел в кресло, расстегнул пиджак и раскинул руки на подлокотники.

– Фуф, что-то жарко здесь как-то, – посетовал он. – Ну что ж, Муконин, не оправдал ты наших надежд. Мы-то думали, ты будешь честно на нас работать. А ты вон чего затеял. Ну и ладно, мы и такой сценарий учитывали. С генералом ты нам уже помог, осталось ученых раскрыть.

– Так это, может, с ним погрубее надо? – не унимался Саныч.

– Не надо. Он и так нам все сделает.

Набоков достал из внутреннего кармана пиджака маленький шприц.

– Этот препарат вызывает безволие и заодно искреннюю честность, – пояснил следак, поднявшись с кресла. – Сейчас я впарю ему двойную дозу, и он станет как пластилиновый. И будет выполнять все наши просьбы. Да, Костик?

Набоков ехидно улыбнулся. Костя поморщился, как от вонючей кислоты. Николай Альбертович сделал короткую паузу и продолжил.

– Смотри, я вколю тебе три кубика. Через пару минут лекарство подействует, и ты обстоятельно распишешь нам, что это за человек из ученых, с которым ты встречался вместе со своим дружком? И где ваше место встреч с генералом Калиновым? А то ты так хитро ушел от нас в тот раз. Можно сказать, улизнул из-под носа. И как ты из дома-то выбрался? Летать они тебя, что ли, научили? В общем, хотелось бы знать, что мы пропустили. Да еще аппаратура, знаешь, несовершенная пока. Вечно помехи какие-то. А потом ты как миленький позвонишь своему дружку Гане и попросишь его вместе с тем ученым типом приехать сюда, якобы для встречи с генералом. Я понятно изъясняюсь?

– Куда ж яснее, конь моржовый! – ощерился Костя.

Тут у следователя затренькал смартфон, он положил шприц на столик и вытащил аппарат. Саныч злобно козырнул глазами в сторону Кости.

– Ну что ты там, все удачно прошло? – с какой-то осторожностью спросил без предисловий Набоков. – Я сейчас.

Последняя фраза была брошена напарнику. Следователь, приложив трубку к уху, – на том конце сети что-то говорили, – следователь направился к выходу. Дверь по привычке издала звук, и Костя вновь остался с усатым один на один.

Саныч задумчиво поглядел на стол, где лежал шприц, затем, кровожадно улыбнувшись сквозь усы, посмотрел на Костю.

– Ладно, Муконин, не будем терять время. Пока шеф по телефону базарит, мы с тобой делом займемся, да? Как ты на это смотришь?

– Подонок ты, – тихо сказал Костя. – Я еще тогда это понял, когда ты в квартиру ко мне зашел, пистолет искать.

– А за подонка ответишь, – нахмурился Саныч.

Подойдя к столу, он осторожно взял шприц. Подобно искушенному медбрату, он демонстративно выставил иголку кверху и пощелкал по шприцу пальцем другой руки, рассматривая содержимое на свету. Затем Саныч приблизился к Муконину. Сделав самодовольное лицо, он нагло помаячил иголочкой у самого носа Кости. Костя почувствовал нахлынувшую волну. Неконтролируемая тревога охватила его. Если сейчас усатый вколет, и оно подействует, что ж я буду делать? Все пойдет к чертям! И тогда лучше сдохнуть.

– Ну как, готов к труду и обороне? – сквозь усы просипел Саныч.

«Нужно что-то срочно предпринять! Сейчас или никогда», – сказал Косте внутренний голос. Муконин усилием воли постарался успокоиться. (В голове, вдобавок, промелькнула какая-то глупость, что-то самурайское: «Истинный воин всегда найдет выход!») Костю как озарило. Зрачки сблизились, наверно, и уставились в одно место. Да, так только бабы делают. Ну и что? На войне все средства хороши. И Костя со словами: «Готов как никогда!» – неожиданно для усача метко махнул ногой. Тот как раз стоял в позе победителя, пятки на ширине плеч, – и удар пришелся прямо в пах. Скорее всего, костлявой частью голени Муконин угодил аккурат в семенные сборники, отчего Саныч юлой закрутился в полусогнутой позе, зажав руки между ног, и удалился в сторону. При этом он завыл по-волчьи. Шприц отлетел Косте под ноги, на паркет.

Костя сообразил, что за стенкой все слышно, что нельзя терять ни секунды. Резко сдвинувшись в бок, он оторвался от стула, и так, со связанными за спиной руками, аккуратно бухнулся на пол, но успел подставить локоть. Пыхтя, он схватил пальцами шприц. Резво соскочил с паркета, как только возможно было в его положении, и воткнул шприц в кстати подвернувшееся заднее место все еще вертящегося от боли Саныча. Последний снова взвыл, но уже потише. Костя отпустил шприц и кинулся к окну.

Обычное пластиковое окно, слава богу, простенькая ручка-затвор, повернуть на полчетверти круга, и все. Муконин наклонился к стеклу. Какой этаж? Ну конечно же первый, никуда ведь не поднимались. Хотя кажется высоковато. Главное, хорошо приземлиться. Он впился зубами в ручку и повел головой. Ручка легко поддалась, окно раскрылось. Костя задрал одну ногу, наступил ею на радиатор, используя его как ступеньку, удачно забрался на подоконник, качнулся и… За спиной уже брякнула дверь. Послышались громкие матерки следователя по особо важным. Костя чуть согнул ноги в коленках, примерился и прыгнул.

Приземлился Муконин нормально – на ногах устоял. Только вот пятки сильно отбил о бетонную окантовку. Прихрамывая, побежал вперед по бетонной дорожке, вычищенной от снега. Забавно, наверно, со стороны смотрится, подумалось ему. Он покрутил головой. Участок оказался просторным, ухоженным. Сухие раскидистые яблони, невысокие кусты вишни и малины выстроились на белой перине молчаливыми стражниками. Дорожка вела к высоким зеленым воротам, крепящимся к двухметровому забору из серых пеноблоков. Со связанными руками ни за что не перелезть – проскользнула мысль. Костя метнулся в сторону, к острым веткам яблонь. Ему хотелось мотнуть головой, поглядеть туда, на окно, но он не решался.

Разлапистая ветка пощекотала его за шею, и он отклонился в сторону, и, может, это его и спасло. В то же мгновение раздался пугающе громкий хлопок, будто лопнул над затылком большой воздушный шарик – Костя вздрогнул – и за ухом просвистело. «Неужели стреляет?» Костя понесся в самую гущу кустов. Запнулся, еле удержался на ногах. На спине, где-то справа, теплело – именно в это место ожидал Костя второй выстрел. И не зря. Неумолимо дрогнули ветки от нового хлопка. В то самое место впилось мощное жало монстра-насекомого. В глазах все поплыло, тело магнитом потянуло к заснеженной земле.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мама, сидя за столом на кухне, что-то делала с лоскутами теста. Мяла их шершавыми пальцами, прокалывала старой рюмкой. Рябиновый оттенок на стекле рюмки обесцвечивался лучами из окна, отбрасывались блики, по кухне бегал солнечный зайчик. Лицо у мамы было сосредоточенное, морщинистое. Уголки рта смотрели вниз, выражая печаль и осуждение. Он сидел напротив, и ему тоже было грустно, и он с удивлением для себя понимал отчего. Он учится на пятом курсе, и до сих пор не сдал два зачета и два экзамена с прошлого года.

«Теперь тебя отчислят из Академии, и это под самый конец обучения!» – низким голосом начинает говорить мама. «Все получат диплом и станут лейтенантами, а ты, значит, будешь болтаться, точно какой-то недоумок». «Странно, но ведь я должен был умереть», – думает он вслух. «О чем ты говоришь?» «Мне кажется, я должен был умереть». «С чего ты это взял?» Он пожимает плечами и говорит, что не знает. «Не пытайся разжалобить меня», – тихонько возмущается мама, сильнее надавливая на рюмку. «На носу двадцать первый век, может, конец света будет, а ты так ничего и не добился в своей жизни». «Мама, ты как всегда… У меня жизнь еще только начинается!»

Ему становится не по себе. Но он никак не может понять, что вообще происходит. И почему он снова вернулся в прошлое? Стало быть, на самом деле он так и не закончил Военную Академию. Ну и ладно, наплевать! Он начинает перебирать в голове, что именно он не сдал. Какие-то чертежи в Компасе, у него нет еще ни одного листа; зачет по политэкономии. Да на кой она сдалась?! Идиотский предмет, ненавижу! И что-то еще. Впору схватиться за голову. Ему не успеть, ему явно не успеть! И придется действительно бросить учебу и остаться без формы и корочки.

«Пойдешь на стройку вкалывать», – вторит его мыслям мама. Ему становится обидно, очень обидно. Его прямо прожигает изнутри. Я ни за что не пойду чернорабочим! Ведь я не для того учился! «Вот именно, ты не доучился» – желтозубо улыбается какой-то весь волосатый, то ли черт, то ли еще кто, с рожками. Он возник на месте мамы, а ее ясный лик просто растворился в воздухе. «Пойдешь кирпичи таскать или книжки впаривать!» И черт начинает отвратительно гоготать: «Бга-га-га! Бга-га-га!»

Костю неожиданно одолевает прилив злости, он вскакивает и набрасывается на черта, но тот, к изумлению, оказывается сильнее раза в два. Намертво сковывает запястья своими костлявыми пальцами, и не дает вырваться. И начинает скручивать, скручивать, скручивать.

И тогда Костя приходит в себя, и в мутной дымке различает, как его волокут по полу.

– Бля, до чего тяжелый, гад! – доносится отдаленно знакомый голос.

«Черт, что со мной происходит? Я опять здесь, в этом доме?!»

Оборотни бросили его на полу, посреди большой гостиной, это он заметил краем глаза. Их было двое: верзила с богатырским голосом и, собственно, следователь по особо важным. «Саныча я заблокировал, – вспомнил Костя. – Интересно, долго ли действует сыворотка безволия?»

– Здравствуй, Костик. Думаешь, ты на том свете? – перед глазами нависло искаженное странной гримасой лицо Набокова.

Муконин медленно помотал головой.

– Правильно. Я тебя только вырубил. Снотворно-паралитическая пулька. – Лицо Николая разгладилось, и на нем застыла миролюбивая улыбка.

Костя вспомнил и выстрел, и сразу почувствовал, будто где-то в боку, ближе к пояснице, растекается теплое пятно. Но боли почти не было, лишь повсеместная слабость одолевала. А самое изумительное – ему развязали руки. И кисти чувствовали непривычную свободу.

Он обвел взглядом новую комнату. В глуби, рядом с камином, коричневый кожаный диван. В камине трещали дрова. Слева – длинный кухонный гарнитур со стойкой бара, большой стол, стулья и кресло. Справа – лестница, ведущая на второй этаж, деревянная, резная. Свет попадал в гостиную посредством трех окон с пластиковыми рамами. Одно в стене, где гарнитур, другое – в стене, где входная дверь, и третье – с правой стороны, у лестницы. Костя обшарил себя. Черт возьми, ни мандата, ни жучка для Набокова, все отобрали!

Способность мыслить возвращалась к Муконину. «А что если на даче находится еще кто-то? Возможно, но маловероятно. Ведь этот кто-то, если он существует, до сих пор так и не показался. Что же тогда ему тут делать? Охранник? Но бугай вполне сгодится на роль охранника»

– Плохо ты себя ведешь, Костян. – Набоков театрально покачал головой. – Мало того, что подвел нас, так еще препарат загубил. А он ведь денег стоит, между прочим.

– Да пошел ты! – Костя взял и плюнул в лицо следователю.

Тот даже вздрогнул, зажмурился на мгновение, затем тонкими холеными пальцами брезгливо оттер щеку.

– Вот коз-зел! Надо ему втемяшить. – Приосанившись, Николай повернулся к бодибилдеру.

Последний до настоящего момента стоял поодаль, в двух шагах, словно с пришитыми к карманам джинсов руками.

Муконин приготовился к худшему: опустил веки и весь напрягся. Послышался фатальный шорох. Удар не заставил себя ждать.

Такой острой боли Костя не испытывал давно. На секунды сковав дыхание, она заставила его тело сжаться в три погибели. Тупой носок мощного ботинка почудился деревянной дубинкой, которая на мгновение застряла между ребрами, и по ним, до мозга костей, пронизала дребезжащая адская боль. Костя не сдержался и коротко взвыл.

– Я надеюсь, тебе понравилось? – интеллигентно сказал доморощенный Шварцнегер. – Как думаешь, хватит ему или еще добавить?

Последняя тирада, очевидно, была направлена в адрес начальника.

– Ладно уж, пока достаточно, – смилостивился следователь по особо важным делам. – Он нам еще тепленьким нужен, дееспособным.

Страдание отступало медленно, откатывалось волнами. Не удавалось только восстановить дыхание. С каждым вдохом по ребру будто бы скоблили ножом. «Сломал, гаденыш!» – констатировал Костя. Хозяева положения затихли, принялись ждать.

Когда Муконин оклемался, он решил сесть. Подставил локоть, оперся, рывок. С тихим стоном перенес укол в ребро. Устроился на полу в позе лотоса.

– Ну что, живой? – С фальшивым панибратством Набоков похлопал Костю по плечу.

Муконин поднял глаза.

– Трус ты, понял ты, кто? – с придыханием произнес Костя.

– Да что он сегодня нарывается весь день? – Следователь обернулся к напарнику, как бы ища ответа на свой вопрос.

Культурист молча пожал плечами, засунул руки в карманы.

– Слушай, Костик, ты ведь зря сопротивляешься. – Николай присел на корточки напротив Муконина и посмотрел хитрыми глазками. – Твой генерал Калинов только что почил в бозе. Наш киллер успешно его ликвидировал.

– Врешь ты все, – криво усмехнулся Костя. – У вас кишка тонка.

Муконин начал лихорадочно думать: когда же, черт возьми, он выдал шефа?

– Ты смотри, не верит, а? Напрасно ты, Костик, не веришь. Я вот тебе сейчас кое-что покажу. – Набоков сходил за стулом, сел рядом с Мукониным.

Устроившись поудобнее, он залез в карман брюк и достал большой, как шоколадка, смартфон.

И тут Костю пронзило. Как ясный день вспомнились слова генерала. «Альбертович… Я плохо его знаю как человека. Это ведь не мой отдел, у них по борьбе с бандитизмом, а у меня экономический…» Калинов сам проговорился! Забыл о предупреждении Кости про жучок. Какой досадный прокол для бывалого военачальника! Естественно, персона главы экономического отдела КБ не являлась безвестной среди перевертышей.

– Я вот тебе сейчас кое-что покажу, – повторил Набоков вкрадчивым голосом, нажимая на кнопки. – Так, где это у меня? Понимаешь, пока ты там пытался ретироваться, мне исполнитель докладывался. И видео прислал, как мы с ним и договаривались. Такие вот дела. Сейчас найду ролик этот в подтверждение. Ага, тут он.

Николай Альбертович наклонился и сунул панель с экраном Косте под нос.

– Вот, смотри.

На большой плазме габаритами с пачку сигарет появилось изображение, довольно неплохого качества. Съемка производилась через оптический прицел с многократным увеличением. Под глухое чириканье воробьев на передний план подали массивные двери какого-то правительственного здания, Костя не мог понять какого.

Серо-желтые дубовые двери открылись, и из темного проема потянулись люди. Косте даже почудилось, как захрустела мерзлая грязь у них под ногами. Мужчины, одни в черных костюмах, другие – в камуфляжах цвета хаки, не спеша двигались к маленькому автобусу на биотопливе. Крестик прицела, как комарик, скакал на лету над их головами. Костя узнал, по крайней мере, двух из них. В одном он углядел худощавого майора с остроскулым обветренным лицом, помощника генерала Калинова. В другом узрел по характерной медвежьей походке моложавого члена Чрезвычайного правительства. Вскоре появился и сам генерал. Крестик прицела остановился на нем. Покачался у бравого плеча. Потом опустился на грудь, туда, где должно биться сердце. Костя нахмурился. Внутри перекатилась волна, больно кольнуло раненое ребро. Сергей Михайлович как-то странно перекосился, точно в кинофильме, остановился и упал. На груди уже зияло черное пятно. Чины, бывшие рядом, встревоженно засуетились. Кто-то уже склонился над ним. Иные принялись беспомощно озираться вокруг.

Набоков остановил запись, смартфон отправился обратно в брюки.

– Ну что, убедился? – победоносно произнес он.

Костя опустил веки, покачался, как игрушечный китайчонок. Мир рушился на глазах. Если генерала убили, то тогда конец всему. Но ведь они убили?! Разве можно не верить своим глазам? И мистификацией тут не пахнет. Плохо, все очень плохо! Полный провал! Еще и не начатая операция по зачистке миротворческой базы уже обезглавлена. И в этом виноват только он, Костя, и никто другой. Если уж затеяли игру, не надо было вообще встречаться с Калиновым.

Но изнутри вскипал прилив ненависти. Справиться со следователем не составит труда, отрешенно подумал он. Саныч, похоже, придет в себя еще не скоро. Однако же, как быть с широкоплечим шкафом? Как его вырубить? Вот если бы отобрать у следователя пистолет со снотворно-паралитическими пулями. Но сделать это надо мгновенно, чтобы мордоворот не успел даже опомниться.

– Итак, господин Муконин, сейчас вы позвоните своему дружку Гане, – притворно официальным тоном заявил Николай Альбертович. – Убийство произошло с полчаса тому, не больше, и он еще, наверняка, не в курсе. Нужно будет сообщить ему что-нибудь эдакое. Типа генерал срочно собирает нас и руководителя группы. Потому что, мол, после передачи мемки открылись новые обстоятельства.

– Он все равно не поверит, – возразил Костя. – Потому что я до сих пор не установил на твою башку наш жучок.

Набоков достал заветный пистолет, а в другой руке вдруг появились патроны с настоящими пулями. Он принялся заряжать ими Макаров и одновременно продолжил свою речь:

– Ваш жучок в данное время благополучно выдает запись беседы, которую я для понта вел со своим напарником. Там говорится о передаче мемки нашим друзьям. Передача должна состояться на этой даче. В разговоре есть намек на местоположение. Естественно, твои соратники сочтут это наилучшей возможностью для задержания нашего, м-м, как вы там называли? (Он манерно отправил очередной патрон в магазин). Пронатовского спрута, или что-то в этом роде? Поэтому не мудрено, что твои коллеги, понадеявшись на генерала и его верных солдат, примчатся сюда как миленькие. Скажешь им, что генерал уже присылает группу захвата, но нужно подъехать руководителю Минипы, чтобы оценить некую техническую документацию миротворцев. В общем, в таком духе. А если начнешь балакать что-нибудь иное, я тебя пристрелю. – Ствол уперся Косте в висок. – Только теперь уже пульки настоящие, и мозги твои разлетятся по этой гостиной. Учел? Я знаю, ты хороший дядя. Давай, звони.

И с этими словами Набоков подмигнул своей горилле, а тот достал из нагрудного кармана знакомый смартфон. Это был аппарат Кости.

– Вот и мобила твоя. На-ка, набирай. – Следователь-особист протянул смартфон Косте, но осекся и отдернул руку.

Потому что на аппарате заиграла мелодия звонка – Фредди Меркьюри: «Мы чемпионы, друзья!»

– Опа! – засветились глаза Набокова, поглядевшего на экранчик. – На ловца и зверь бежит. Га-ня. Это и есть твой дружок, да? К которому ты тогда от нас пошел?

У Кости сердце скакнуло в горло. Чуть дрогнувшей рукой он принял родной смартфон и сразу метнул взгляд на картинку. И вправду, приятель набирал Костю. Что же теперь делать?

– Алло, Костя! Ты где? Почему не отвечаешь на звонки?

– Я в плену, генерал убит, жучок не слушайте, там лажа, – быстро выпалил Костя и зажмурился.

Но сразу выстрела, конечно, не последовало, Костю даже не ударили прикладом. А Ганя, волнуясь, пытался что-то сказать.

– Какая лажа? Да мы просекли подставу! Послушай, Костик, мы…

Набоков выхватил телефон и, прижав к уху, злобно сказал:

– Эй ты, как там тебя? Ганя? Если сейчас не приедешь сюда, твой дружок будет убит. А коли приедешь и захватишь с собой руководителя Минипы, я обещаю всем вам жизнь. Записывай адрес.

В следующую секунду следователь скорчил недовольную мину и бросил смартфон на пол.

– Отключился, гад. Ну все, пипец тебе, Костик. – Набоков больно ткнул стволом в висок.

«Я сделал все что мог», – успокоил себя Костя. «Выстрелит или нет? Да господи, не в первый раз уже. Смерть давно не страшна. Ведь успел пожить нормально, остальное неважно».

– Ладно, подождем, может, одумаются, – вздохнул Николай.

У Кости отлегло. Значит, пока убивать не будут.

На минуту воцарилась странная пауза. Все застыли, и каждый задумался о своем. Костя привел мысли в порядок.

– Архип, давай ремень, надо снова связать этого гаврика, – сказал, наконец, особист.

Так вот как зовут качка: Архип! – усмехнулся про себя Костя. Ничего себе имечко! Нарочно не придумаешь. Верно, из тех, кого рожали на стыке веков. Модным было тогда среди русских семей нарекать своих чад подобными именами: Архип, Никита, Артем, Иван и такое прочее.

Архип пошел за ремнем. И тут Костю дернуло – самое время что-то предпринять.

– Не советую выкидывать повторных фортелей. – Следователь словно угадал Костины намерения, поднялся со стула и отступил на шаг, наставляя Макаров.

Ствол холодно смотрел на Костю. Ничего не поделаешь.

– К тому же, сейчас подъедут наши ребята в камуфляжах. Это чтобы твои коллеги не сопротивлялись. Так сказать, для устрашения. Хе-хе, – гнусаво усмехнулся Набоков.

Качок уже вернулся с коричневым ремнем в руке и самодовольной улыбкой на овальном лице.

– Принес? Молодец. Давай, вяжи его. – Николай снова сел на стул.

Архип послушно склонился над Костей, каменной хваткой сгреб его руки, мастерским движением обмотал ремень, затянул узел. Муконин не сопротивлялся. Сомнамбулически сидел на полу, уставившись вбок, в бессмысленную точку на стене. Точно больной на приеме у врача, на процедуре измерения артериального давления.

– Ну и чо с ним дальше делать? – осведомился Архип, закончив свою грязную работу.

– Муконин, подъем! – вместо ответа бодро скомандовал особист.

Костя безропотно встал. Руки опять заныли – похоже, еще старый-то след не прошел, и снова там же перетянули.

– Вали в угол. Будешь там сидеть. Как школьник.

Следователь опять хихикнул. Костю обожгло внутри: ну подожди, придет мой час, и твоя субтильная морда превратится в месиво!

Качок, больно держа под мышку, проводил Муконина в угол гостиной, тот что у лестницы. Ребро мешало ходить, отзываясь адскими уколами на каждый шаг. В углу Архип неприятно надавил на плечо и усадил Костю.

– Надо бы ему еще ноги связать, – предложил шестерка следователя. – А то чего доброго, опять взбредет в голову побегать.

– Не стоит, я посторожу, – умиротворенным тоном произнес Набоков.

Пистолет лег на колени, стволом в Костину сторону. Теперь, в новом раскладе, следователь сидел в пол-оборота к Косте.

– Да никуда я больше не собираюсь, – обреченно пробурчал Муконин.

Он не видел выхода из сложившейся ситуации. В голову лезло только одно: нужно ждать – как распорядится судьба.

Набоков взглянул на большие старомодные часы, висевшие на стене. Стрелки на классическом круглом циферблате показывали десять минут первого.

– Архип, сходи к воротам, – попросил следователь. – Там щас ребята подъедут. Встретишь, посты расставишь.

– Ага, ладно, пойду, – пробормотал бугай и двинулся к выходу.

– А мы тут с Костиком поболтаем за жизнь. – Набоков повернулся на стуле с улыбочкой на лице, пока напарник скрылся за дверями. – Да, Костик?

– Иди ты нах, – сказал Муконин.

– Грубишь, значит? Зря, зря. Так о чем ты там с Санычем размусоливал? О патриотизме? Значит, ты считаешь, что мы предатели Родины, так? А ты беленький весь, в пушку. Аки ангел небесный.

– Может и так.

– Ну-ну. Смотри, не зардейся.

– А что, ты как-то иначе думаешь? – нехотя спросил Костя.

Ему не хотелось разводить с очередным оборотнем новую демагогию. Но время надо было убить.

– А я не думаю. Я бабло зарабатываю. Мне хорошо там, где хорошо платят. Разве не так нас учила наша почившая Родина? Чем мы жили? О чем мечтали? Все в деньги упиралось. Как бы побольше заработать. Только одни хапали немерено, а другие у разбитого корыта сидели, горбатились с утра до ночи за нищенские копейки. А теперь мне шанс представился, понимаешь, Муконин? Шанс срубить свой джек-пот. Раз и навсегда. Ты со своей Россией сгниешь в шахтах, а я буду с телками на Мальдивах загорать и трахаться, в курсях?

– Еще один дебил, – кисло бросил Костя.

– Это ты мне? Ну знаешь, ты уже точно сегодня смертишку заработал. Молись, последние часы живешь, понял, гад?

– Посмотрим еще.

– А чего тут смотреть? Вон и ребята подъехали. – Набоков вытянул шею, как гусь, даже приподнялся на стуле, всматриваясь в окно.

На улице мерно загудела машина, что-то оживилось, закопошилось. Послышались отрывистые голоса, смешки, бодрые выкрики, матерки. Наконец дверь раскрылась, и ввалился Архип, а за ним два таких же шкафа, один, правда, поменьше и пониже, рябой, зато второй – почти двойник. Оба были облачены в камуфляжи и с пугающими автоматами на плечах. Вечно популярный Калашников, с грустью подумал Костя.

– Здравия желаю! – весело выкрикнул рябой. – Чем дышите?

– Кислородом, – усмехнулся Николай. – Посты расставили?

– А як же?

Рябой встал посреди гостиной и огляделся. Второй вальяжно прошел к дивану и сел, с армейской удалью перекинув автомат на грудь. Архип подошел к большому кухонному шкафу и достал бутылку водки.

– Шеф, давай по пятьдесят для согрева?

– А, наливай.

Искоса рябой подозрительно уставился на Костю.

– Этот, что ли, гаврик?

– Ага, он самый, – подтвердил довольный Архип, распределяя в рюмки.

Рюмки стояли на стойке бара и раньше – наверное, из них сегодня уже пили. Рябой удивленно моргнул пару раз.

– Ждем-с, его коллег, – добавил новоявленный бармен.

– А Саныч где? – пробасил тип, севший на диван.

В его руке появилась змейка из четок. Она то выскакивала над ладонью, то пряталась между пальцами, постукивая, словно метроном.

– Саныч? – поморщился Набоков. – А Саныч, видишь ли…

Но договаривать следователь не стал, а застыл с раскрытым ртом.

На улице послышалась автоматная очередь.

– Бля, что за на хрен! – встрепенулся Архип, едва опрокинувший водку в горло. Остальные даже взять свои рюмки не успели.

Парень с простым русским именем рванул к двери, к нему присоединился рябой. Тип, сидевший на диване, спрятал четки и приготовил автомат. Николай сорвался со стула и подскочил к стене, примыкающей к оконной раме. Выставив вперед пистолет, он осторожно, бочком, выглянул в окно. Послышалась новая автоматная очередь.

– Еп твою мать, накрыли! – прокомментировал он и зашипел на Муконина. – Ну ты, сучий потрох, обманул нас! Почему они с группой захвата, а? Ты знал?

В эту минуту Набоков находился в двух шагах от Муконина.

– Первый раз слышу, – невозмутимо сказал Костя.

А в душе уже все поднималось.

Послышалась очередная автоматная очередь, кто-то истошно заорал. Раздался столь мощный хлопок, что Костя вздрогнул, и в следующий миг почувствовал, как заложило уши.

Входная дверь куда-то исчезла, а вместо нее появилось облако сизого дыма. Архип и рябой уже корчились поодаль на полу и матерно орали, их вязали комитетчики с Калашами в более темных камуфляжах. Одновременно звонко хрястнуло, рассыпалось на мелкие осколки, и через дальнее окно у бара запрыгнул еще один боец с маленьким автоматом, похожим на игрушечный. Флегматичный качок, недавно игравший змейкой, прытко перекинулся за диван, и с этой позиции начал палить очередью. Тогда человек с маленьким автоматиком метнулся за стойку бара, высунул ствол. Засвистели пули, посыпались осколки рюмок, закапала не выпитая водка.

Костя сглупил. Пока он обозревал происходящее, Набоков ушло испарился. Но испарился ненадолго. Прыткий следак вдруг как-то неожиданно подскочил сбоку и ухватил Костю за шею, да прижал к себе так крепко, словно неожиданно полюбил. Муконин ощутил у виска холодный ствол.

– Ты знаешь, снотворные пульки кончились, – горячо и влажно прошипел в ухо следователь по особо важным. – Остались боевые. Одно лишнее движение, и ты труп, Муконин.

Косте пришлось подняться с пола, – хлипкий комитетчик с недюжинной силой потянул его вверх. Больно кольнуло треснутое ребро.

В эту секунду раздалась трель «игрушечного» автомата, и противник из-за дивана вскрикнул, и жестко упал в неестественной позе у камина. Змейка из четок отскочила в сторону, башка безжизненно качнулась. Под ней быстро образовалась лужица крови. Из-за стойки бара победоносно выскочил боец со своим автоматиком наизготовку и направил ствол на следователя. Архипа и рябого уже повязали и вывели наружу, вместо них появились в проеме двое в темных камуфляжах, затем генерал Калинов в защитном бушлате, Ганя в спортивном прикиде и еще кто-то в легкой зеленоватой форме комитетчика.

– Всем стоять на месте, – выкрикнул Набоков, причем на последнем слоге его голос сорвался на фальцет. – Сделаете хоть шаг, и я его пристрелю.

Парень, возникший из-за стойки бара, опустил маленький автомат. Военные, Ганя и генерал настороженно замерли на месте.

– Сергей Михайлович, вы живы? – проговорил Костя в создавшейся паузе.

– Конечно, сынок. А что тебе эти оборотни наплели, что они меня убрали? Так вот, фигу им с маслом!

Калинов, согнув руку в локте, показал кукиш.

– Эй, Сермяжный, отпусти его, и мы подарим тебе жизнь, – проговорил человек в легкой зеленоватой форме. – Это я тебе обещаю, старший следователь Набоков Николай.

У него было остроносое лицо, напоминавшее мордочку кролика.

– Прикинь, Костян, этот ублюдок выдавал себя за честного следака Набокова, – подал голос Ганя. – А на самом деле он опер по фамилии Сермяжный, а по имени Андрей.

Муконин почувствовал, как ствол сильнее уперся в висок. Но при том он слегка задрожал, этот сгусток холодного металла. Косте захотелось оглянуться и посмотреть в глаза ублюдку, но последний по-прежнему крепко сдавливал шею другой рукой. А связанные руки не давали возможности вырваться самостоятельно.

– Жизнь он подарит, – прогнусавил за ухом Сермяжный. – Ты щас машину мне подаришь, и дашь уйти спокойно, только тогда я его отпущу. Выброшу где-нибудь на десятом километре.

Андрей попятился к окну, увлекая за собой Муконина.

– Я сказал, не шевелиться! – громко заорал он, когда настоящий Набоков сделал нервное движение вперед.

Да так громко, что у Кости даже в ухе зачесалось.

Снова все замерли. Сермяжный сделал еще два шага назад. Костя упирался, но это не помогало. Кроме того, ребро сильно стреляло.

– Ладно, будет тебе машина, – просипел генерал. – Выходи на улицу и выбирай любую. Как только сядешь за руль, отпустишь Костю.

– Вы еще не поняли? Здесь я диктую условия! Если я решу оставить жизнь вашему гребаному Костику, то выброшу его на десятом километре.

– Э нет, так не пойдет, – сказал кто-то сзади, потом прозвучал хлопок, и рука на Костиной шее неожиданно ослабла, а ствол пистолета на виске перестал ощущаться.

* * *

Человеком, убравшим Сермяжного выстрелом в затылок, оказался молодой лейтенант из оставшихся на улице. Он заметил в окна, что происходит внутри, подобрался к тому окну, откуда хотел улизнуть новоявленный Андрей, и дело в шляпе.

Оставшихся в живых оборотней заковали наручниками и посадили в микроавтобус. Последним загребли туда Саныча. Его привели двое под руки, он покачивался, словно пьяный, и с поглупевшими детскими глазками нес какую-то околесицу.

– Не имеете права, бляха муха! Я герой Чеченской войны. Что вы понимаете, сосунки? Да, я хотел вас всех поиметь. Но потому что Россия меня всегда имела. Во все дыры. О как! Опля, – добавил он, залезши в автобус.

Первым делом Костя поинтересовался у генерала, каким это образом тот оказался жив?

– Ведь они мне ролик показали, там, на видео, заснято исполнение заказа.

– Все правильно, – снисходительно улыбнулся Ганя, положив руку на плечо приятелю.

Генерал тоже заулыбался глазами.

– Видишь ли, Костик, – принялся пояснять товарищ за шефа, – Сергей Михайлович, как только ты сообщил ему об этой шайке оборотней, сразу предпринял меры. В беседе с тобой он умышленно взболтнул лишнее и выдал себя. А дальше вместо генерала действовал его двойник. К сожалению, пришлось подставить под пулю другого человека. Но что поделаешь. Разведка требует жертв. Впрочем, пара хитростей серьезно помогла – тут воспользовались нанопленкой, капитально защищающей от пуль, и баллончиком с краской, имитирующей кровь.

– После покушения мы сразу схватили киллера, – добавил настоящий Набоков. – Он же, кстати, как оказалось, и в министра Комова стрелял. И мы заставили его сделать звонок заказчику. Тем самым, собственно, мы и вышли на заказчика. Местонахождение определили с помощью мобильной связи и жучка.

– Представляю, как вам не терпелось поглядеть в глаза тому, кто присвоил ваше имя, – заметил Костя.

Николай Альбертович сдвинул уголок рта. Кроличье лицо разгладилось.

– Я когда базу на него поднял, – вступил в диалог генерал, – то сразу понял, что это не тот человек, которого ты мне описал. Да и послужной список у него в порядке.

Во время разговора все уже рассаживались по машинам. На злополучной даче оставались только опера из Отдела по Борьбе с Государственными Преступлениями. Костя сел в черный УАЗ Патриот вместе с генералом и Ганей.

– Да, но кто управлял этими куклами, вы так и не выяснили? – спросил Муконин, устраиваясь на сиденье.

– Ну почему же, – спокойно возразил Ганя. – Непосредственный начальник этого Сермяжного, – сейчас другая группа поехала его брать, – так вот, он оказался змеюкой. Исключительная редкость. Он вступил в связь с натовцами, завербовал людей в Комитете и навел их на тебя, как на бывшего специалиста по военным разработкам. Сначала они удостоверились, что ты и вправду чем-то таким занимаешься, а потом приступили к действию. Впрочем, подробности мы еще выясняем. Видимо, миротворческие агенты из Самары были весьма щедры.

– Ну-ну. Понятно. – Костя многозначительно поглядел на товарища.

Машина тронулась.

А на небе в этот обеденный час из облаков выглянуло солнце, точно в хорошем кинофильме. И с крыши большого дачного дома, казалось, активнее закапали сосульки. А снег на участке словно заблестел, как будто зацвел, предвещая свой скорый сход.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Через два дня действительно начался обильный сход снегов. Весь город почти растаял. Но потекли ужасные серые ручейки. Люди, и без того вечно хмурые, начали ругать грязь и хмуриться еще больше. И только солнце, долгожданно пригревшее Екатеринбург, и даже иногда слепящее, могло смягчить их.

Костя не обращал внимания на грязь. Потому что его слегка опьянял запах весны. Он шел пешком. Больное ребро отзывалось лишь иногда комариным покалыванием. И все благодаря чудодейственной ампуле обезболивающего средства. Один квартал остался позади, затем другой, и вот уже, вольно или невольно, дорога привела его к печально знакомой девятиэтажной общаге. И его взор устремился к окнам на седьмом этаже. Он нашел заветное окно. Определенно, то самое. Или не оно? Наполовину задвинутые шторы застыли, словно театральный занавес перед спектаклем. Снизу выглядывали листочки цветов.

Она раздобыла комнатные растения? Интересно, там ли она сейчас? Скрывается ли за этими бездушными шторами? Сидит ли на диване, уставившись в панель телеэкрана? Или пустая комната еще хранит запахи ее косметички, а она уже спешит на свидание со случайным знакомым?

И где-то под грудью начало сосать, и тяжесть налилась под сердцем.

Что это, спросил он себя? Почему я не могу спокойно пройти мимо? Сам ведь хотел, чтоб так было. И какого же черта я сюда приперся сейчас? Или у меня просто весеннее обострение, как у драного, избитого кота?

А ты, там, за окном, помнишь ли ты меня еще? Думаешь ли обо мне в эту минуту? Или обозлилась? Или смогла забыть? Удалось ли тебе сделать то, чего я, похоже, не осилил? Эти тонкие брови домиком, эти гладкие румяные щеки, помнят ли они еще мои поцелуи? Да ведь прошло совсем мало времени! Всего лишь мгновение по сравнению с вечностью. И я знаю, точно знаю, ты не успела остыть от меня.

Быть может, я жестокий путник, – со стороны кажущийся жестоким, но на самом деле одинокий странник, не ищущий тепла надолго, не ищущий пристанища, – я надрезал ствол у основания березы и пососал соку. Но я шел своей дорогой, и мне надо было немножко попить. А теперь моя тропа лежит дальше, мимо тебя, а ты должна остаться на месте. И не таить разъедающих червей. Ибо всякая рана поздно или рано зарастает, покрывается новой, свежей коркой. А рана, которую я… Да что там рана! Просто укол! Он не оставляет шрама, только маленькую точку, и она быстро растворяется. Но, черт возьми, как я хочу узнать, не зачахла ли ты, хоть одним глазком взглянуть, чтобы убедиться. Да в чем, собственно, убедиться? А, неважно! Это выше моих сил. Как будто магнит тянет меня туда, наверх. И только притяжение Земли еще способно удерживать меня здесь, на грязном асфальте.

Костя с трудом оторвал ноги и ступил на дорогу. Сигнал клаксона оглушил его, он вздрогнул и отскочил, отбежал, и уже оказался на другой стороне. Какая-то закусочная на первом этаже высотного дома навеяла мысли о рюмке водки. Он двинулся туда.

В пропахшей жареным мясом полумрачной комнате, поскольку размерами закусочная смахивала на комнату, было шесть пластиковых столов с железными диванчиками, оборудованными кожаными седушками. Все столики пустовали, только за одним сидела молодая парочка и ворковала, точно два голубка. Коренастый парень в кожанке, с аккуратным «кантиком» на затылке, держал хрупкую девушку в сиреневой кофточке за талию и что-то тихо и быстро вещал ей на ухо. А она тонко хихикала в ответ, приговаривая шепотом какие-то неразличимые слова.

Костя сел подальше, заказал у дебелой блондинистой официантки сто грамм водки и фруктовый десерт. Официантка обернулась неожиданно быстро, как будто десерты и водка только и дожидаются таких как он.

Костя выпил одним махом, сковырнул ложкой сливочно-яблочную мякоть, поднес ко рту и медленно разжевал. По телу разносилось приятное тепло. Червь, поселившийся под солнечным сплетением, когда Костя стоял под манящим окном, – этот червь рассосался, перестал точить.

Муконин не стал доедать десерт. Отсчитал боны, положил на стол и припечатал рюмкой. Затем быстро поднялся и вышел из забегаловки.

Кровь в жилах согрелась, сердце притихло, и теперь он уже легко поднялся по лестнице на седьмой этаж. И даже когда приблизился к ее двери, лишь легкая волна тронула его и отпустила. Костя прислушался. Сначала была тишина, но потом ему послышались какие-то шорохи. И от этого стало теплее. Хотя он тут же засомневался: почудилось ли ему, или было на самом деле? Наконец он постучал.

Маша открыла сразу, словно стояла под дверью. И глаза, эти карие глаза с оттенком сосновой коры, кедровых косточек, илистого дна, или бог знает чего еще, – они радостно блеснули, но тут же потухли.

На ней был уже знакомый китайский халат с розами. Тонкие брови как будто стали светлее, и лицо несколько обескровилось, а так – ничего в ней не изменилось.

– Привет, – напряженно выговорил он. – Можно пройти?

Девушка отступила в сторону. Муконин вошел.

В комнате царил слабый свет, какой бывает в сонный час. Веяло дешевым парфюмом со смесью жасмина и спирта, и чего-то еще. Все выглядело мило и уютно. Костя бесцеремонно скинул ботинки, повесил курточку на вешалку, прошел и сел на диван.

– Ты наверно уже не ждала? А я шел сейчас мимо, дай, думаю, зайду.

Брови Пьеро сдвинулись, Маша зашуршала халатом, села на край стула. Уставилась в сторону окна.

– Да нет, вообще-то, не ждала, – дрогнувшим голосом тихо сказала она.

– Послушай, ты, может быть, обиделась, но я не смог в тот день прийти. Честно не смог. Обстоятельства оказались выше моих желаний.

Костя пристально глядел на нее, ждал, когда она повернется. Но Маша упорно смотрела в сторону окна.

– А может, у тебя не было желаний? – проговорила она, нервно потеребив краешек полы халата.

Он перевел взгляд на ее точеные коленки и на появившееся, более светлое, чем коленки, бедро с нежной кожей, татуированной едва заметными деревцами кровеносных сосудов.

– Ничего не имеет значения, кроме того, что сейчас я здесь, – твердо сказал Костя. – И разве ты не рада меня видеть?

Хозяйка комнаты повела плечами. Рука отпустила полу халата.

– Не знаю. Может быть. Хочешь чаю?

Она, наконец, поглядела на него, но быстро отвела глаза.

– Не откажусь.

Маша поднялась со стула, приблизилась к столику у двери и включила электрический чайник, похожий на большую гильзу с утюжной ручкой. Над столиком висел кухонный шкафчик шоколадного цвета, под шкафчиком пестрел натюрморт с фруктами, переливающийся в позолоченной рамочке – дешевая китайская поделка.

– Я смотрю, ты тут кухоньку себе оборудовала, – отметил Костя. – Молодец, не теряешь времени даром.

Маша повернулась к нему и оперлась на столик. На ее лице появилась вялая улыбка.

– Да, надо ж как-то выживать.

– А кто антресоль вешал? – поинтересовался Муконин.

– Ну так, слесаря вызывала.

– Понятно.

Неожиданно вторглась тишина. Он больше не знал, что сказать, и Маша не начинала разговор. Хмель уже прошел, и теперь он ясно ощущал лишь холодок, исходящий от нее, какой-то неприятный, бередящий душу, неизменный холодок. Откуда в ней эта строптивость? Эти ледышки? Где же та страстная открытая девочка, которая, словно не успевшая улететь на юг пташка, пригрелась однажды ночью в его квартире? Но разве могло быть иначе, если он так цинично перенес ее в дом приюта? Зря, зря все затеял, надо было вообще пройти мимо. Да только где было взять сил? Ты ли это, волевой, уверенный в себе человек? Не ты ли кичился все время своими достоинствами? И что теперь? Сидишь тут, как идиот! Косте стало вдруг обидно и жалко, что здесь все не так.

Тем временем чайник неожиданно громко зашипел, в нем забурлило, затем щелкнуло и стихло. Маша снова повернулась к столу, разлила по кружкам кипяток, бросила пакетики с заваркой.

– Тебе сахару сколько? – первой заговорила она будничным тоном. И обстановка как будто сразу разрядилась.

– Две ложки, – охотно отозвался Костя.

Встав с дивана, он дотянулся до журнального столика на колесиках и подкатил его к себе.

– Ну что, здесь попьем? – виновато спросил он.

– Да, пожалуй.

Маша принесла на столик кружки, источающие пар, затем вернулась в свою кухоньку, хлопнув дверцами, достала из верхнего шкафчика вазочку с печеньем. Выставив десерт на столик, села рядом с Костей на диван. Он еще сильнее почувствовал этот аромат дешевого жасминного парфюма.

«Странно, – подумалось ему, – зачем она надушилась? Собиралась куда-то выйти? А я ей, верно, помешал. Или просто, от нечего делать, испытывала новую туалетную воду?»

Костя сделал глоток чая, обжегся и отодвинул кружку. Повернувшись и притянувшись к Маше, он резко взял ее за плечи.

– Послушай, я был не прав, я сглупил. Теперь я понял что-то важное и… В общем, я завтра уезжаю из города. Это надолго и может быть очень опасно. Я не мог отправиться, не увидев тебя.

Маша закусила нижнюю губу. Глаза ее поначалу уставились в одну точку на диване, затем, когда он перестал говорить, поймали его взгляд, испугались и опустились.

– Ну что ж, теперь увидел, можешь спокойно ехать, – осипшим голосом сказала она.

– И это все? – он не отпускал ее хрупкие плечи, она не сопротивлялась.

– А чего ты хотел услышать?

Зрачки ее поднялись и честно посмотрели ему в глаза – это кончилась тревожная рябь на пруду, и появилось илистое дно.

– Не делай вид, что тебе все равно. – Костя отпустил ее плечи.

– А я и не делаю.

Костя вздохнул. Разговор явно не клеился. Он встал из-за стола, прошелся к окну.

Ухоженные комнатные растения на подоконнике. Он не ошибся, когда стоял внизу – это было ее окно. За стеклом тот же хмурый пейзаж. Глухой дворик. Где-то за домами, как шпиль, торчит почти черный небоскреб. Пару дней назад все было идентично. Ничего не изменилось с тех пор. Только в ней что-то надломилось. Или наоборот – закалилось.

«А чего же ты, собственно, хотел?» – в который раз спросил он себя.

– Не исключено, что я уже не вернусь. Там, куда я еду, может случиться все.

Как глупо! Давить на жалость. Козырять опасностью смерти. Глупо и недостойно одинокого волка. Лучше-то ничего не мог придумать?

– Ты что, в Москву собрался? – она приподняла брови, кружка застыла у накрашенных губ – он заметил краем глаза.

А все-таки подействовало!

– Нет, ближе, но все равно за пределы Республики.

– Это так важно? – Маша поставила кружку на стол – он услышал приглушенный одноразовый стук.

– Очень важно.

– Хорошо. Я желаю тебе удачи. Чтоб ты вернулся в порядке.

Просветление оказалось недолгим. Она опять надела панцирь, вновь обсыпала комнату инеем.

«Нужно прежде всего определиться, что я хочу? – попытался трезво рассуждать Костя. – Признать свою ошибку и вернуть ее под крыло? Но я еще сам в этом не уверен. Тогда зачем мучить себя? Уйти и все. На этот раз уже бесповоротно».

– Спасибо на добром слове. – Он отвернулся от окна.

В голосе его проскользнула усмешка, но он тут же сам испугался этого.

Она сидела теперь на диване, такая хрустальная и тонкая, зачем-то потирая локоть ладонью другой руки, отчего дурацкие розочки на рукаве колыхались, а в приоткрывающемся вороте – декольте угадывалось основание груди.

И вдруг его охватил порыв, как будто по макушку окатило морской волной. Нет, подойти к ней, схватить, прижать, обнять и поцеловать. И вернуть все назад, все то, что начиналось, окунуться с головой в чувства, а точнее, без головы, предаться страсти, отбросить всю эту бредятину – принципы, любовь к одиночеству, самомнение. Ведь она поддастся, поломается немного и подчинится, растает, как снежная баба, нет сомнений, нужно только все сделать правильно, с искренним напором. Сейчас или никогда, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые… Хм, кажется, так любил приговаривать отец. В общем, чтобы не было мучительно досадно за то, что в безумном мире, в безвременье, между катастрофой века и неизвестностью, когда цена жизни, чувств, простых человеческих отношений – грош, – что в это жуткое время не воспользовался, не пожил напоследок полной жизнью, не испытал, быть может, последнюю любовь.

И он сделал шаг, другой, подошел к ней, но над ней замер, как вкопанный. Что-то остановило его. Как будто отрезало. Маша вопросительно подняла голову. Нечто промелькнуло в ее глазах и исчезло.

– Знаешь, я давно хотел спросить. – Он присел на корточки, взял ее чуть теплые руки, заглянул ей в лицо – зрачки Маши тревожно забегали, туда-сюда. – Если бы все было по-другому. Как там, в прошлом. И я приехал бы к тебе в Иваново, и мы бы, допустим, случайно познакомились с тобой. Могло ли у нас что-то завязаться? Ведь ты не была бы беженкой, и уже по-иному смотрела бы на меня.

Маша зажмурилась. Он почувствовал через руки ее напряжение. Не в силах этого терпеть, он отпустил ее кисти.

– Глупенький, разве это имеет значение? – Она с необычной ясностью поглядела на него. – Я бы все равно тебя по…

Она остановилась. Костю сильно кольнуло в груди, а может, в больном ребре.

– Тебя – что? – поискал он ее глаза, но не смог поймать.

– Неважно. – Маша резко поднялась с дивана. – Сейчас уже неважно.

Она схватила кружки и подошла к кухонному столику, начала звенеть посудой.

У Кости внутри все переворачивалось.

Он со вздохом поднялся и сел на диван. «Детский сад какой-то, – сказал он себе. – Ну и ладно, ну и наплевать, раз ты сама так хочешь!»

– Что ж, если ты так считаешь… Я, пожалуй, пойду.

Она остановилась, бросила посуду, повернулась к нему.

– Ну да, иди, – вполголоса сказала она.

На мгновение ему почудилось, что глаза ее покрылись влажной пеленой, как тогда, в самую первую минуту, когда он задержал ее у обезглавленного Ленина. Но нет, это было всего лишь наваждение. Пустые, холодные глаза.

У двери он все же прикоснулся к ней. Положил руку на окаменевшую талию и, прикрыв веки, чтобы не смотреть, осторожно поцеловал ее в губы. Губы оказались каменными.

– Прости, если что не так. Когда вернусь, я обязательно зайду.

– Хорошо, заходи, – как-то равнодушно согласилась она, опустив взгляд.

Муконин вышел, дверь закрылась, щелкнул замок.

И с этим щелчком что-то в нем оборвалось, просквозило и осело.

Прощай, моя не начавшаяся любовь. И будь ты счастлива, за то что всколыхнула во мне чувства, которых я не хотел и не ждал! За то что напомнила мне о муках юности, помогла понять, что я еще не совсем закостенел, что и в сорок лет можно снова мечтательно взглянуть на звезды в черном небе! За то что я вернулся к жизни, почувствовал настоящую жизнь в этом черством и холодном городе, наивно назвавшем себя столицей! За то что ощутил кровь в своих жилах, настоящую горячую кровь, а не холодную сметану! За то что я, если вернусь живым, быть может, снова попытаю с тобой счастья, и тогда нам уже ничто не сможет помешать, и я сделаю все возможное, чтобы возродить тебя и вернуть тебе свет и тепло.

А пока прощай! Или до свидания.

Часть вторая

Эх, дороги, дождь да туман

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Костя еще с юных лет, с первых поездок, заметил тот странный факт, что некоторые большие города начинаются и заканчиваются многоэтажными коробками, выросшими практически в поле. Под стук ли колес поезда, в автомобильном ли окне, коробки неожиданно появляются из-за леса островками, будто сверхгигантские грибы после дождя. И конечно Екатеринбург входил в число «грибных» мест. Они проехали уже километров пять, но вдруг снова возникли серые многоэтажки вдали от дороги.

Впрочем, эти оказались последними. (Удивительно, но по трассе на Челябинск Костя еще ни разу не ездил.) Потянулся лес, сухой, сонный, уставший от долгой зимы, устланный у корней давно не стиранной периной, над которым в призрачно-розовой дымке всходило солнце. Машина хорошо держала трассу, гололедица отсутствовала. Пост Кэбэшников уже остался позади.

На посту их вообще быстро отпустили, как и обещал генерал Калинов. Только глянули на чип-мандат – чип-манду, как выражался Ганя – так сразу же откозыряли: свободны, мол, езжайте дальше.

«До Челябинска у вас вообще проблем не будет, – вспомнил Костя слова Сергея Михайловича, восседавшего в своем кожаном кресле с членистой спинкой. – Любой мобильный пост, стоит им только просканировать ваш мандат, должен еще и честь вам отдать!» Смотря какой жук на посту сидит, – прищурился Костя, включив стеклоомыватель. «Ну, разве что на дорожных бандюг нарветесь, – добавил тогда генерал. – Их, к сожалению, нынче много развелось, за всеми не уследишь. Но и с ними вам должно прокатить. Потому как вероятность невелика. Ведь их внимание привлекают нормальные машины. А ваша ископаемая «семерка» Вазовской классики способна вызвать лишь насмешки. Я помню, во времена моей молодости была такая раритетная машина – Запорожец…» И Сергей Михайлович ударился в воспоминания.

Да, «семерка» эта внешне смотрелась, конечно, убого. Но тот, кто не знал о ее внутреннем содержании, мог жестоко обмануться. Сей динозавр белого цвета достался Гане от отца. Машина тщательно дорабатывалась в научно-исследовательских мастерских под руководством Глеба. Кузов в общих чертах сохранил свой первозданный вид. Топорные, угловатые формы поблескивали на солнце свежей композитной краской. Громоздкий передний бампер имел необычную конструкцию с решеточками, напоминающими москитные сетки; в нишах противотуманных фонарей прятался датчик радиации. Задний бампер, близкий к классическим формам, таил в себе заряды дымовых шашек для отпугивания преследователей. Основные элементы кузова – крылья, стойки и двери – изнутри были отделаны тонким покрытием из наноматериала, защищающим от свинцовых пуль не хуже брони. Тонированные окна были выполнены из пуленепробиваемого стекла.

Под капотом скрывался новейший водородно-бензиновый двигатель от Ниссана на сто пятьдесят лошадей, неизвестно как уместившийся в неприспособленной полости, – ребята из Академгородка хорошо постарались. Этот приемистый агрегат мог разогнать тачку до ста километров в час за восемь секунд, это на бензине, и за шесть – на водороде, а максимальная скорость, которую он позволял развить, составляла двести километров в час. И это с коррекцией на плохую аэродинамику кузова старинной формы. Однако коробка к двигателю прилагалась механическая, пятискоростная, установленная учеными по понятной только им логике.

Что же касается оформления салона, то тут тоже были, как говорится, свои фишки. Во-первых, передняя панель с щитками приборов имела мало общего с классической. А точнее, ничего общего не имела. В «семерку» была втиснута сборочная единица от какой-то импортной машины, Костя не знал от какой, а разработчики эксклюзива жеманно не сознавались. Тем не менее, красные стрелки на круглых белых циферблатах органично вписывались в общий стиль. На центральной консоли располагался мини компьютер, контролирующий климат в салоне, дорожное покрытие, расход топлива, музыкальное сопровождение и прочие мелочи. Все резервные кнопки были заняты функциональными клавишами со странными, на первый взгляд, предназначениями, как то: «генерация аромата», «пуск дымовой шашки», «срочная герметизация», «сканирование исправности всех агрегатов». Ну а про кресла, бар и карманы можно уже и не говорить.

Самое же главное – чемоданчик с муляжом Минипы прятался в специальной нише под ковриком водителя.

Костя прикурил сигарету и глянул на соседа. У Гани закрывались глаза.

– Ты что, спишь, что ли? – Муконин толкнул его рукой в плечо.

– А? Да нет, так. – Приятель вздрогнул.

За окном осоловелый лес сменился частично заснеженным полем. Здесь местами не сошедшее еще покрытие казалось чище, белее. Оно перемежалось с чернеющими зеркалами воды или грязным золотом прошлогоднего сена. Мутное восходящее солнце пропало где-то за россыпью серых перьев облаков. Изредка проносились встречные машины. Попутных не наблюдалось.

Ганя покосился на спидометр. Стрелка выровнялась со штрихом «сто двадцать». Костя приоткрыл окно. Сразу же засвистело, засквозило.

– Как думаешь, за пару часов до Челябы доедем? – потирая лицо, глухо осведомился Ганя.

– Конечно, – заверил Костя.

И снова воцарилось молчание.

Муконин опять вспомнил генерала.

«После Челябинска, километров через сто – сто двадцать, будет пограничный пост. Там к вам присоединится сопровождение. Наши южные братья приготовят две БТР «Гильза». Они пойдут на полкилометра впереди, чтобы в случае чего проводить зачистку. Стало быть, бояться вам нечего – прокатитесь с ветерком. Когда начнется Башкирская Независимая Республика, мандат, конечно, станет бесполезным. Но к чести Башкирской Полиции, в Республике относительный порядок. Правда, можно нарваться на перестрелку в схватке за какую-нибудь нефтяную качалку. После Уфы пойдут бесхозные территории. – Калинов приосанился в своем кресле. – То есть они не бесхозные, конечно. С одной стороны Миротворцы их взяли под контроль. И название им дали официальное: Поволжская Международная Республика. Ну, сами знаете. С другой стороны, местные мечтают создать Поволжскую Народную Республику. Движение Сопротивления, возглавляемое самарскими активистами, плотно контактирует лично со мной. Им-то и надо будет передать липовую Минипу. Ведь Миротворцы НАТО, успевшие получить от наших оборотней техническую дезу о Минипе… Они должны до конца убедиться в серьезности наших намерений. Они должны сконцентрироваться на вашей миссии. А мы в это время по другому каналу перешлем Сопротивленцам истинное оружие для применения. Оно будет введено в действие сразу, как только состоится передача муляжа Минипы. А вообще, в Самарской области, как и в самом мегаполисе, полный бардак. Разгул бандитизма, особенно на дорогах. Но главная опасность для вас – натовские посты. БТР перед Самарой отстанут от вас, для отвода глаз, и придется уже въезжать самим. Так что там вам надо будет глядеть в оба. В любом случае, я буду постоянно отслеживать ваше передвижение по спутниковой программе.

Единственно правильная тактика на Поволжской трассе, когда уйдут БТР, – нестись стремглав без остановок. По пути могут быть и обстрелы, и засады, поэтому – ни в коем случае не останавливаться, держать максимально возможную скорость, примерно около сотни, если позволяет дорога (здесь товарищи выразили усмешку), при случае открывать на ходу ответный огонь».

«Ну ни хрена себе! – отреагировал в ту минуту Ганя. – Вы когда-нибудь пробовали на такой скорости стрелять из автомата очередью, высунувшись из автомобиля?»

Впрочем, это он спросил как бы у всех, потому что оглядел всех присутствующих: Костю, генерала, Глеба и еще двух посвященных.

«Я пробовал, правда, скорость была поменьше, – честно сказал Калинов. – Самое главное, чтоб тебя крепче за ноги держали, а то из машины вылетишь».

Тут чей-то смешок втиснулся, похожий на кваканье.

«Ну и кто ж будет держать? Водитель-то занят!» – возмутился Ганя, тряхнув своими рокерскими локонами.

«Уж изловчитесь как-нибудь», – посоветовал генерал.

Едва улыбнувшись воспоминаниям, Костя выкинул бычок и нажал кнопку стеклоподъемника.

Снова глянул на приятеля. Тот опять задремал. «Ну и леший с ним, – подумал Муконин. – Пускай дрыхнет. Ему после Челябы за руль садиться».

Костя уставился на дорогу. Прямая темно-серая полоса играла зеркальными бликами. Навстречу плыла большая черная фура.

Включить музыку? Что-то не очень хочется. Да и слушать особо нечего. А радио уже перестало ловить.

Ему вспомнилась иная дорога, из призрачного мира, залитого ярким июльским солнцем. Они несутся на комфортабельном автомобиле, сквозь приоткрытые окна влетает ласковый ветерок. Мимо проплывают зеленые леса. Он сидит за рулем, рядом – она, с каштановыми волосами, с такими забавными веснушками около носа. На ней майка и шортики, совсем короткие древесного цвета шортики, – он тайком поглядывает на едва загоревшие бедра с нитками сосудов, похожими на следы высохших чернил. Она беззаботно о чем-то болтает, беззаботно и бесконечно. Иногда она со звуком набирает воздуха перед очередной тирадой, как бы собираясь надуть шарик. А он слегка улыбается и кивает, поглядывая то на нее, то на трассу. Время от времени они оба оглядываются назад, чтобы убедиться, что малышка, стянутая ремнями на своем высоком кресле, пока еще не проснулась.

«Господи, когда это было? А может, я уже не живу? Может, все с нами происходит в неком загробном мире? А когда-то, однажды, я тупо умер, и попросту не заметил этого страшного факта?!»

Тут в памяти всплыло лицо Маши. «Нет, если бы я не существовал, то ничего бы к ней не испытывал. И ее бы не было. Ведь в потусторонней тьме такое невозможно».

Костю отвлекло от раздумий копошение соседа. Тот вдруг проснулся и затряс головой:

– Брр. Музыку, что ли, врубить?

И, не дожидаясь ответа, он выудил из кармана красную мемку и воткнул ее в бортовой комп. Костя покосился на приятеля, свел брови. Опять свой противный «Ядерный бум» включает – екатеринбургскую рок-поп-группу новой волны. На уши же будет давить!

Из компа понеслось хриплым басом под аккомпанемент ударников и лазерной гитары:

Я был рожден в СССР:

Просто порвался гандон,

Папаша мой был инженер,

Мама служила врачом.

– У тебя есть что-нибудь получше? – осведомился Муконин.

– А чо? Тебе как всегда не нравится? Нормальный же музон. – Ганя встряхнул волосами.

В юности бабки сшибал у ларьков,

В общем, крутился, как болт,

Водку бухал, нюхал клей из кульков,

Пока не ударил дефолт.

– Ладно, сойдет, – смирился Костя. – В одном ты прав: эта дребедень – хорошее средство от сна. А то я тоже ненароком закемарю.

– Почему же дребедень, – слегка обиделся Ганя и тут же изрек: – Это не дребедень, а, если хочешь знать, второе рождение рок-музыки.

– Чего? Ну и загнул!

– А ты думал в сказку попал? – ввернул Ганя одно из своих дурацких выражений.

Костя пошел на обгон большого зеленого автобуса.

Пока он совершал маневр, приятель молчал. Когда же машина вошла в колею, Ганя снова заговорил.

– Ехал я как-то в Питер. Ну, это происходило еще до русской Хиросимы. Ехал на этой же «семерке», только она, конечно, была без всякого обвеса, как сейчас. И вот почувствовал, что начинаю засыпать. Чего я только ни сделал: и музыку включил, и сигаретой подымил, все испробовал – ни одна фишка не помогла. Глаза закрываются, хоть ты тресни! Ну, думаю, остановлюсь на обочине, посплю. Торможу, короче, паркуюсь у каких-то зарослей типа ивы – дело летом было.

Ну и вот. Устраиваюсь поудобней, гляжу – из-за деревцев мальчик выходит, странный такой пацан, весь в сером тряпье, что ли. В общем, оборванец, но чистый. Подходит он к машине и начинает в окно долбиться. Я окно открываю, говорю: «Мальчик, тебе чего?» А он хихикает: «Это не мне чего, это тебе чего». «В каком смысле?» – спрашиваю я. «Да в том самом, что ты заснул за рулем. Срочно просыпайся!» И тут я вздрагиваю, просыпаюсь и ощущаю, что машина съехала с дороги и несется по грунтовой обочине, и меня на кресле трясет, как черта, и все дребезжит. Еще немного – и я совсем съеду на чернозем, а там перелесок, глядишь, и в дерево въеду или перевернусь.

– То есть, ты хочешь сказать, что тебе такой кратковременный сон приснился, да еще и вещий? – недоверчиво уточнил Костя.

– Вот именно. А разве у тебя не бывало такое, например, когда лежа в постели начинал засыпать? Мелькают видения, проносится какой-нибудь мгновенный сон, на несколько секунд?

Муконин ненадолго задумался.

– Ну, вообще-то бывало.

– Так о чем разговор? Мне одно время такие видения регулярно приходили. Из-за постоянного недосыпа. Я эти молниеносные сны с открытыми глазами даже смотрел.

– Да, знакомая штука, – закивал Костя.

– Это очень интересное явление. Человек как бы находится на грани реальности и сна. – Ганя тряхнул волосами. – И, может быть, здесь можно найти почву для…

Костя отвлекся, дальнейшие слова приятеля пролетели мимо ушей. Муконин подумал о том, как хорошо ему сейчас вот так вот ехать, комфортно расположившись в кресле, поглядывать на соседа, смотреть на дорогу, чувствовать, как легко слушается тебя руль, и пропускать мимо ушей трескотню пассажира.

* * *

Первый час в дороге пролетел незаметно. Ганя все-таки вздремнул во вторую половину часа. Солнце пропало, небо затянулось густой пеленой.

После очередной глухой деревушки потянулся ельник. Дорога изогнулась, затем выпрямилась. Впереди замаячил темно-серый четырехугольный зад грузовика с фургоном. Тяжеловес, видимо, стоял на месте или тормозил, так как его задняя часть стремительно увеличивалась в области обзора ветрового стекла. Костя сбросил скорость. Через несколько секунд стали различимы два человека в черно-зеленом. Один тип, стоя на подножке, делал какие-то размашистые движения рукой в месте смыкания створок фургона. Другой, с торчащей из рук палкой, стоял сбоку от грузовика, на обочине.

Недоброе предчувствие отозвалось нытьем в груди – Костя глянул на приятеля.

– Что-то здесь неладно, – констатировал тот. – Тормознем, посмотрим?

– Оно нам надо? У нас же своя миссия, – не из испуга, а из расчета сказал Костя.

– А если хорошего человека обижают? – Ганя посмотрел кристально чистыми глазами.

– Ладно, добро, – не стал спорить Муконин.

Включив нейтралку на механической коробке, он нажал на тормоз.

Остановились метрах в пяти от фуры. Копошащийся на подножке тип уже приоткрыл одну створку. Второй, у которого была, конечно, не палка, а ствол автомата, точнее, автомат, – второй открыл очередь по белой «семерке». Костя и Ганя инстинктивно пригнулись, уткнули головы в переднюю панель.

– Бляха, мать твою! – выругался Ганя.

Машина только зазвенела вся, но пули не просочились.

Однако бандит с автоматом, по-видимому, решил, что ликвидировал находящихся в салоне. Хотя стекло и не разбилось, но стрелять он перестал.

– Теперь он пойдет к нам. Проверять, – полушепотом сказал Костя, неприятно ощущая след от легкого удара виском в руль.

– Всенепременно, – скривил рот Ганя.

Костя услышал, как тревожно пульсирует сердце.

– Что будем делать? – поинтересовался он у товарища.

– Пусть подойдет поближе.

Ганя тихо раскрыл «бардачок», утопил руку и высунул черный пистолет Макарова – собственность Кости. Затем дотянулся до кнопки и опустил боковое стекло. Пахнуло старой прелой травой. Костя согласно кивнул.

Послышались мерные шаги тяжелых ботинок. Через пару секунд показался рукав зеленовато-коричневой спецовки со светло-зелеными вкраплениями. И сразу же просунулась в окно круглая лысая голова на бычьей шее и сделала густые брови коршуном. В следующее мгновение Костя услыхал странный звук, похожий на отрывистую отрыжку, и запечатлел лишь хлебнувший воздуха рот и почти черные зрачки, наполнившиеся страхом и болью. Из бычьей шеи брызнул бурый фонтанчик, капли попали на спинку Ганиного кресла.

Муконин понял, что теперь пришло время его миссии, и медлить нельзя. Перехватив у смекалистого дружка пистолет, он открыл свою дверцу и буквально вывалился на дорогу. Перекувырнулся через изогнутый позвоночник, по возможности резко поднялся, навел пистолет и… Ворота фургона оказались приоткрыты, но никого не было, только зияла черная щель-полоса.

Костя пригнулся. Перебежками, останавливаясь и вытягивая руки с пистолетом, приблизился к заднице грузовика. Замер, прислушался. Раздался непонятный шорох. И тут из фургона вылетел маленький черный шарик и начал падать – Костя будто смотрел кадры замедленной киносъемки.

– Ложи-ись! – заорал подбегающий сзади Ганя.

Муконин вовремя сообразил, в чем дело, отпрыгнул как можно дальше и залег на обочине, носом в стылую землю. Едва успел обхватить голову руками, как хлопнуло и оглушило.

Когда Костя поднял голову, то увидел, что впереди грузовика с классической желтой кабиной из Голливуда – над крышей выхлопная труба с раструбом, – впереди грузовика в косо стоящую иномарку прыгнул худощавый тип, и тут же взревел мотор.

Ударила очередь. Иномарка, только сорвавшаяся с места, завизжала колесами, завиляла, съехала с дороги и перевернулась.

Все стихло. И эта неожиданная тишина словно зашумела в ушах.

Муконин поднялся с земли, брезгливо отряхнулся.

– Хорошо, что их было только двое, – заметил подошедший Ганя, разглядывая в руках трофейный Калаш.

– Пойдем посмотрим, что с водителем, – предложил Костя.

Кабина фуры с водительской стороны была приоткрыта. Ганя подошел и растворил дверь до конца. В это время Костя убедился, что из перевернутой легковушки уже никто не вылезает. На кресле фуры, запрокинув голову с окровавленным виском, сидел человек с виду лет пятидесяти, в молодящем спортивном костюме синего цвета. Прядь черных волос с проседью замаралась в крови. Неправильная форма головы с правильными чертами лица наводила на мысли о квадратуре круга. Паутины морщин отчетливо отпечатались на бледной коже вокруг закрытых глаз. Костя забрался на подножку, соединив два пальца, осторожно раздавил воображаемую блоху на сонной артерии шофера.

– Кажется, еще жив, – известил он.

Вместе с напарником они вытащили водителя на свежий воздух и поволокли на обочину. Прислонив его к огромному колесу, начали приводить в чувство. Для этого Костя предварительно залез в кабину фуры с пассажирской стороны и откопал аптечку.

Нанюхавшись нашатыря, дальнобойщик открыл глаза.

– Кто вы такие? – Захлопали ресницы.

– Мы твои ангелы хранители, – усмехнулся Ганя.

Шофер повертел головой туда-сюда.

В этот момент раздался взрыв, у Кости аж уши заложило, и он вжал голову в плечи. Лежавшая кверху колесами иномарка заполыхала ярким пламенем.

Дальнобойщик назвался Иванычем. Оклемавшись, он рассказал, как на него напали.

– Я ехал-то пустой совсем. – Голос у него оказался ломкий и резкий, что не вязалось с его обликом мужичка-простачка с добрыми глазами. – С Тюменского севера гнал, а туда какую-то радиационную хрень увез. Жизнь-то, сами знаете, какая – кругом нищета. Я на любой товар соглашаюсь. Кто не рискует, тот не живет. До Русской Хиросимы я нормально бабки зашибал, теперь же так, только на пропитание. А ведь у меня дома три рта: жена и пацан с девчонкой.

– Ну, понятно. Значит, пустой, говоришь, ехал, – перебил Костя, поменяв точку опоры (он начинал нервничать – слишком много времени уже потерялось).

– Да, порожняком гнал, – покосился на Муконина Иваныч, отклонив спину от колеса и распрямив позвоночник. – У меня дом-то совсем рядом. Поселок Пионерский, тридцать километров осталось. А тут эти. Тормознули полосатым жезлом. Я, конечно, обрез охотничий на всякий случай под сиденьем держу, мало ли что, жизнь-то, сами знаете, какая. Но в этот раз я достать его не успел. Вон, ублюдок, которого вы пришлепнули, он меня прикладом огрел без всяких предисловий.

– Ну вот, радуйся, что жив остался, – добродушно сказал Ганя.

– Я и не знаю, парни, как вас благодарить-то. Может, ко мне заедем, а? Я на прошлой неделе наливочку припрятал, а? Ну не хотите пить за рулем, так молочка парного? У нас и коровка есть, худая, правда.

– Нет уж, ты извини, Иваныч, но мы торопимся, – отказался Костя. – Как-нибудь в другой раз. Может, на обратном пути?

Приятели переглянулись.

– А хоть бы и на обратном. Ты только телефон мой запиши, – обратился Иваныч к Косте.

– Давай, конечно, – закивал Муконин и достал мобильник.

Дальнобойщик извлек из-за пазухи зеленый пенальчик – новейший карманник фирмы Эппл с функцией видеофона и с режимом реальных ощущений. «Так уж повелось на Руси: чем меньше человек значит, тем у него круче мобильник», – усмехнулся про себя Костя и забил номер.

– Доехать-то сможешь сам? – осведомился Ганя, когда Иваныч начал уже забираться в кабину.

– Конечно, я и не в такие переделки попадал. Всякое бывало. – Тот замер на подножке, как будто ожидая чего-то еще.

Но друзья промолчали.

Он залез к себе, закрыл дверь, завел двигатель. Фура взревела, как танк.

Муконин с Ганей снова переглянулись и пошли к «семерке». Надо было еще быстренько убрать следы крови. Да и труп выволочь в лесок.

Время поджимало.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

До въезда в Челябинск оставалось буквально километров пять, когда их на посту тормознул полосатой палочкой человек в форме. Форма была синей, с лунными кольцами на брюках и рукавах, какую носили до Русской Хиросимы гибдэдэшники. Только на погонах не было ни лычек, ни звездочек. Зато имелось на каждом по двуглавому орлу, золотящемуся на неожиданно выглянувшем солнце. За спиной у инспектора висел пресловутый автомат Калашникова.

Остановив машину, Костя приоткрыл окно и высунул чип-мандат. Постовой посмотрел на Муконина взглядом вышедшего из клетки тигра, глянул на мандат и ровным голосом произнес:

– Из машины выходим.

Костя смерил его спокойным взглядом. Типичный гибдэдэшник путинско-медведевских времен. Упитанный мужчина со смугловатым скуластым лицом, с глазами чуть навыкате, имеющими стандартный набор виньеток-выражений.

– Ты что, не прочитал? – беззлобно сказал Костя. – И почему чип не просканировал?

– Здесь я буду вопросы задавать. Из машины выходим, – повторил экс-гаишник.

Костя посмотрел на Ганю. Тот многозначительно вытянул губы. Они медленно, словно нехотя, вылезли из автомобиля.

– Багажник открой, – скомандовал постовой.

Ганя подошел к нему вплотную. Они оказались одинакового роста, и даже одежда оказалась похожей. На Гане были голубовато-серая ветровка и джинсы. Принижало Костиного товарища лишь отсутствие автомата за плечами и полосатой палочки.

– Послушай, добрый человек, – доверительным тоном заговорил он (типа, мы с тобой одной крови – старый прием опытного водилы). – Ты президента Уральской Независимой Республики знаешь?

– Ну, допустим, – хмыкнул «добрый человек», поигрывая палочкой.

– Так вот, мы выполняем его непосредственное задание.

– А мне по фигу, – заявил постовой. – Здесь вам не Ебург. У нас тут свои президенты. Багажник открой.

И он двинулся к водительской двери. Заладил, как робот, плюнул в сердцах Костя. Он предусмотрительно опередил инспектора, окунулся в кабину и вытащил ключ из замка зажигания.

– Ладно, Костик, открой ему багажник, – дружелюбно сказал Ганя.

Все трое переместились к задней части «семерки». Муконин открыл отсек ключом, хотя можно было это сделать и кнопкой из салона. Страж местных автодорог чуть наклонился, принялся разглядывать содержимое.

Баллон с водородом под задней полкой салона, отливающий желтым нанопокрытием. Красненький огнетушитель скромно у стеночки. Запасное колесо с другого боку. Маленькие серые коробки дымовых шашек под блоками фар. На полу – спецовки с пуленепробиваемыми жилетами, сумка с самораскладывающейся палаткой, а под этим добром спрятались два автомата. Один Калаш лежал в резерве (его хотели достать перед границей), а второй – трофейный.

Экс-гаишник нахмурился, пошарил рукой. Брезгливо поворошил жилеты, отдернул край спецовки и замер. Костя гусем вытянул голову: на свет выглядывал ладненький черный ствол трофейного автомата.

– Так, лицом к машине! – встрепенулся постовой и навел свой АКМ. – Быстро!

Костя почувствовал, как земля уходит из-под ног. Ну что за напасть, эти чертовы бывшие гаишники!

– Послушай, гражданин хороший, – начал было Ганя, поправив рукой сбившиеся от ветерка волосы.

– Я сказал – лицом к машине!

Костя заметил, что к ним уже приближается второй служитель в подобной форме, только без автомата за плечами. Видимо, привлекло его неожиданное оживление около «семерки».

Ганя и Костя со скрипом подчинились. Встали лицами к дверцам, уткнулись руками в стекла.

– Что там, Гер, чужаки с контрабандой? – поинтересовался ровным голосом подошедшийинспектор.

– Да не, гляди, Калаш везут! – Гер, очевидно, указал на багажник.

Костя услышал мерные шаги – это напарник обошел машину. Затем послышалось, как он присвистнул.

– Ну, вы тут встряли, ребята.

– Придется позвонить напрямую в Администрацию Уральской Республики, – демонстративно громко сказал Ганя, мотнув головой в сторону стражей порядка.

Костя незаметно вытянул смартфон и глянул на экран – связь отсутствовала. Он толкнул приятеля в бок. Черта с два ты позвонишь, блин!

– Вишь, Серый, стращают. Говорят, что у них задание и. о. президента, – поделился снапарником Гер. – Да мне по хрену твой президент!

Костя оглянулся, чтобы посмотреть на Серого. Тот мало чем отличался от своего сослуживца – такое же круглое скуластое лицо, лишь черты немного грубоваты, хотя на подбородке очаровательная ямочка.

– Хочешь, чтоб тебя с должности сняли? – продолжил гнуть свою линию Ганя.

– Нет, ну ты посмотри, а?! – Гера задело за живое, он приблизился к Гане и негромко заговорил ему прямо на ухо: – Ты хоть знаешь, какая у меня должность, мужчина? Нет? Ну и не рыпайся тогда! Серый, обыщи их.

– Эй, ребята, подождите, нельзя же так! Может, договоримся по-человечески? – добродушным тоном сказал Костя.

– По-человечески – это как? – Судя по интонации, Серый чуть улыбнулся.

– Сам понимаешь.

– Ладно, пойдем на пост, – согласился кто-то из них, но Костя не понял кто.

Однако в кирпичный домик с зарешеченными окнами не зашли. Экс-гаишники указали приятелям на заднее сиденье своей машины. Обычный бензиновый Шевроле с печально знакомой окраской ГИБДД Российской Федерации. Бывший мент со странным именем Гер уселся за руль, Серый разместился на переднем пассажирском кресле. Воцарилась многозначительная тишина. Ганя толкнул Костю локтем.

– Что ж, по сто бон на каждого, и вы нас отпускаете, – взял быка за рога Муконин.

– Это несерьезно, – кисло бросил Гер.

Костя разглядел сморщившееся лицо Гера в зеркале салона, что вверху лобового стекла.

Бог мой, до чего знакомая ситуация, подумалось Муконину! Вот так всегда было в этой стране: менялся социальный строй, территориальный уклад, рушились одни идеалы и приходили другие, но люди оставались теми же. И не мудрено, ведь жить за счет ближнего можно под любыми масками.

– Ладно, по двести бон, – начал торговаться Костя.

– У нас, знаете ли, в Челябинске, – вдруг заговорил Серый, – ваши боны приживаются крайне неохотно.

«Надо же, вы еще и культурно выражаться умеете!» – чуть не вырвалось у Кости.

– Ясно, – сказал он вслух. – Тогда поговорим о евро. По десятке каждому. Идет?

– Нет, это все несерьезно, – заладил Гер.

Костя тупо уставился на круглые циферблаты Шевроле со стрелочками и штрихами. Внутри все вскипало.

– Хорошо, четвертак на двоих, – вздохнул он.

– Каждому, – вставил Серый, и дорожники удовлетворенно переглянулись. Костя цокнул языком, покачал головой.

– Ну знаете, это уж слишком.

– А вы знаете об указе мэра Челябинска за номером двести пять? Всех, въезжающих в город сбоевым оружием, сажать в обезьянник? – заявил Гер. – Независимо от наличия чипов и мандатов. Вплоть до выяснения всех обстоятельств.

– Правда? Ладно, мы согласны на полтинник, – сказал Ганя, положив руку на плечо Косте. Серый тут же достал из «бардачка» книжку (Костя успел выхватить название: «Административный Кодекс Российской Федерации»), раскрыл где-то посередине и протянул назад.

– Сюда вложите.

Муконин вытащил из джинсов портмоне, выудил из пучащей пачки пять купюр по десятке и пристроил в книжку. «Кодекс» сразу перекочевал обратно. Гер раскрыл его перед глазами, моментом убедился, что все правильно.

Вы свободны, – бросил он.

Взял лежавший на панели чип-мандат и протянул назад.

Костя забрал документ. Вслед за Ганей вылез из патрульной машины.

В «семерку» вернулись быстро, без оглядок.

– Хорошо, что они еще наш личный автомат не углядели, – заметил Ганя,когда уже садились в салон.

– Ага, плюс мой Макаров, – с грустной иронией сказал в ответ Костя.

Тронулись, поехали. Когда удалились на несколько метров, Муконин прикурил сигарету и жадно затянулся.

* * *

Костя решил не огибать Челябинск по окружной дороге, а ехать прямо. По городу прокатились почти без разговоров. Настроение, понятно, у обоих упало до нуля. Уже на своей территории шеф не помог, потому что не было связи. Да и помог бы? А что ожидать дальше?

Раньше Костя был в Челябинске несколько раз, но все проездом, транзитом по железной дороге. Едва успевал прошвырнуться по центру. Вот и теперь история, можно сказать, повторилась.

Южноуральский город по-прежнему оставался по-своему красивым, но чем-то похожим на Екатеринбург. Такие же улицы со старинными пятиэтажными домами, с торчащими кое-где исполинами-небоскребами, с тревожным движением людей, с бросающимися в глаза контрастами нового времени, – нищие попрошайки у парадных входов и крутые водородные автомобили на парковках; черные окна недостроенных многоэтажных башен и красочные лозунги на их цоколях с патриотическим уклоном. Однако же, восхвалялась тут не Уральская Республика, а просто Южный Урал. Типа того:

ЮЖНЫЙ УРАЛ – КУЗНИЦА НОВОЙ РОССИИ

Лишь в одном месте попались слова «Уральская Независимая Республика». В центре, на здании правительства было вывешено:

УРАЛЬСКАЯ НЕЗАВИСИМАЯ РЕСПУБЛИКА – ОПЛОТ НОВОЙ РОССИИ

Костя намеренно проехал через центр. Широченная Площадь Революции, побольше, чем Площадь 1905 года. И памятник Ленину сохранился в нормальном состоянии – никто его не подрывал. Тут вообще всегда было спокойней, тише, думал Костя, и как будто чувствовалось уже слабое, но такое манящее и милое дыхание юга. А на выезде с Площади активно производилось воздвижение лазерного постамента для трехмерной vision. Челябинцы, видимо, решили не отставать от столицы Республики, и взялись за создание своего трехмерного великана. И где только бабки нашли в смутное-то время?

На окраине города Костя прибавил скорость. Мимо полетели трущобы и промышленные зоны, перемежающиеся со спальными районами. Почти как в родном Екатеринбурге. Только другой дух, другая стать. Что-то незаметное, но иное. Неожиданно приходящее и сразу ускользающее, как ощущение дежавю. Костя мысленно попрощался с последним мегаполисом независимой и управляемой зоны.

Уютный, но грубоватый, крепко стоящий, тяжеловесный край, где ковалась победа в Великой Отечественной войне, ковалась в виде танков и «катюш». Суровый, железный край, надежно укрывшийся за Уральским хребтом. Где и поныне куется железо. И где теперь пролегает южная граница последнего плацдарма России. Счастливо тебе! Встретимся ли снова на обратном пути?

После города потянулась почти свободная от автомобилей трасса. Приближалась граница Уральской Независимой Республики.

– Ну что, когда за руль сядешь? – поинтересовался Костя, убавив радио (местный «Южный Урал FM» начал периодически шипеть, как караси на сковородке).

– После границы и сяду. – Ганя, вальяжно развалившийся в кресле, смачно зевнул. – Вроде договаривались же.

– Добро.

Костя посмотрел по сторонам.

Вокруг был великолепный пейзаж. Справа простиралось серо-черное поле, тут и там укрытое рваными снежными простынями. Слева, вдали поднималась небольшая горка, забитая сосенками, и тускло-зеленые деревья словно спускались с нее сбившимися редутами беспорядочного войска. Солнце, то и дело прячущееся за облаками, играло прожекторами на этих просторах.

«Широка страна моя родная, – завелось в голове у Кости. – Много в ней полей, лесов и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»

– Надо Калинову отзвониться, – напомнил вдруг Ганя.

– А, точно, обещали же перед границей, – подхватил Костя.

– Ладно, сейчас звякну, – сказал напарник и достал смартфон.

По его удовлетворенной мине Костя понял, что сеть после Челябинска еще не пропала. Ганя подключил смартфон к миниатюрной «плазме», прилепленной к средней части передней панели.

Через пару секунд на маленьком телевизоре появилось как бы сложенное мозаикой нечеткое изображение генерала. На Калинове был черный пиджак, из которого выглядывал сиреневый ворот рубашки. На глазах очки, что являлось большой редкостью.

– Здравствуйте, Сергей Михайлович, – бодро сказал Ганя.

Генерал молча кивнул. Он выглядел весьма сдержанным. Костя, в свою очередь, сделал приветственный жест рукой.

– Подъезжаем к границе, – отрапортовал Ганя, поправив волосы у виска.

– Как Челябинск прошли? – оживился Сергей Михайлович.

– Нормально, – кисло ответил Ганя. – Если не считать, что чип-манда на посту у въезда не сработала.

– То есть, как это – не сработала?

– Да, попались какие-то мудозвоны, даже сканировать не стали. Нашли автомат, хотели арестовать. Пришлось взятку дать. У них, видите ли, приказ мэра Челябы: с оружием не пропускать. А до вас дозвониться мы не смогли.

Калинов озабоченно снял очки. Смолистые брови сомкнулись, в глазах появилось недовольство.

– Ладно, разберемся. Кто там был-то, звания, фамилии хоть запомнили?

– Да какие звания! У них на погонах двуглавые орлы. Назывались Гер и Серый.

– Хорошо, этого мне достаточно. Теперь они будут бетонировать пограничные столбы.

– Хотелось бы надеяться, – улыбнулся Костя. – Только бабки-то уже не вернутся.

Генерал то ли не расслышал эту реплику, то ли намеренно пропустил мимо ушей. А может быть, случайное копошение Гани ему помешало.

– Я сейчас предупрежу пограничный пост, – пообещал он. – Проверю готовность к марш-броску двух БТР.

– Хорошо бы, – обрадовался Ганя.

– Ну все, до связи! – И экран потух.

– Вашими бы устами да мед пить, – прокомментировал приятель.

– Да ладно тебе. – Костя поправил экран «плазмы».

Затем, закинув руку на затылок, как казачок в танце, он покрутил головой туда-сюда. Это был своего рода массаж. С некоторых пор шея начала деревенеть.

– Эх, все хорошо в этой тачке, но вот кресла дюже неудобные, – поделился Костя с напарником.

Ганя не стал спорить.

– Есть такое дело. Как только вернемся, сразу поменяем. А то все руки не доходили.

– И что ты, мерседесовские, что ли, поставишь? Так они тут же провалятся! – Костя с хитринкой покосился на товарища.

Ганя воздел глаза к небу.

Муконин посмотрел на спидометр. Стрелка зашкаливала за сто двадцать километров в час. Даже и не заметил, как прибавил. Ну и пусть. Нормальная скорость. Если не считать одеревеневшей шеи, трасса идет легко и хорошо.

* * *

Южная граница Уральской Независимой Республики пролегала по хребту Уральских гор – Уралтау. Сразу за городом Миасс, который приятели объехали стороной, начались указатели о приближении поста.

Около двух часов пополудни, уже в непосредственной близости от пограничного пункта, Костя и Ганя наткнулись на примерно двухсотметровую очередь из автомашин. Здесь были и фуры, и легковушки, и незабвенные Газели. Вереница разделялась на два ряда – занимала две полосы. Изредка спешно проезжали встречные машины, удачно прошедшие контроль на въезде в Республику.

Костя пристроил «семерку» в хвосте очереди, за маленьким черным автобусом марки Форд с Челябинскими номерами (в конце таблички стояли цифры «74», обозначавшие регион, – бывшие в ходу до Русской Хиросимы номерные знаки до сих пор оставались в употреблении).

Приятели закрыли машину и пошли пешком к посту. По дороге оба осматривались, время от времени замедляли ход.

– Что-то никакими БТР тут не пахнет, – заволновался Ганя.

– Сейчас разберемся, – успокоил Костя.

Пограничный пост, как оказалось, представлял собой мобильный синий вагончик на колесах с двумя окнами по краям и дверью посередине. Над дверью висел транспарант:

За вагончиком стоял столб, на котором в виде рекламного щита высилась надпись:

ГРАНИЦА УРАЛЬСКОЙ НЕЗАВИСИМОЙ РЕСПУБЛИКИ

Вагончик располагался вдоль дороги, углом к полосатому красно-белому шлагбауму, в опущенном состоянии перекрывающему трассу. У шлагбаума стояли двое в военной форме образца две тысячи двенадцатого года с сержантскими погонами, с Калашниками наперевес. Молодой человек в бушлате офицера Комитета Безопасности, рядом со стойкой шлагбаума, проверял документы у беспокойного водителя белой тентовой Газели, которая носатым передком чуть ли не подпирала их сзади. Офицер, невысокий, впрочем, как и водитель, с непонятными погонами, с колышущейся на ветру каштановой шевелюрой, с обветренным лицом, которое имело типичное выражение обстоятельности и доброжелательности, как бы говорящее: сейчас мы все посмотрим, во всем разберемся, и все будет нормально, – этот пограничник сканировал «электробритвой» чип на водительском удостоверении хозяина Газели. Последний, черноволосый и смуглый, с по-обезьяньи волосатыми запястьями, выступающими из рукавов коричневой кожанки, – но по всему видно, что не кавказец, – переминался с ноги на ногу.

– Да ты пойми, шеф, то ж скоропорт, у меня срок до обеда, а мне еще до Уфы ехать, а я уж тут два часа жду, когда вы чаю напьетесь...

– Гражданин, не надо инсинуаций, мы здесь тоже баклуши не бьем. А у тебя вот пробел по базе, между прочим. Что-то нет тебя в базе Уральской Республики, – спокойно разъяснял офицер, глядя на свой КПК.

– Так я ж предупреждал: я на тюменском севере регистрировался, а там, значит, непорядок, не забили в общую базу.

Сзади уже подходили другие водители, сплошь мужчины, и в основном – классические шоферы в потертых одеждах. Они уже начинали роптать. Один, долговязый, щуплый, с необычно большим кадыком, выкрикнул, перебивая всех:

– Эй, лейтенант, а нельзя ли ускорить?

– Спокойно, господа-товарищи, – поднял руку лейтенант. – Всему свое время.

На встречной «двухполоске» стоял идентичный шлагбаум, и там творилось нечто подобное. Широкая едва движимая спина – еще один комитетский бушлат, два автоматчика памятниками по краям шлагбаума. Очередь из разномастных автомашин тянулась вдаль и изгибалась, так как дорога уходила волной. А там смыкался лес, и в туманной дымке восставали небольшие горы, покрытые зеленовато-черной бахромой. И над ними известковое небо, с огромными, раскидистыми серо-синими кораблями-облаками, с пришпиленным где-то сбоку дымчато-желтым кружком солнца. Водители, стоявшие около широкой спины, о чем-то спорили, размахивая руками. Доносились рваные реплики: «Так, твою мать, еще полчаса, что ли?! Сколько можно? А ты куда лезешь?!»

– Пойдем, туда зайдем. – Ганя указал на вагончик.

Костя кивнул, и они обогнули Газель сзади, и тихонько зашли в вагончик.

Внутри оказалось уютно. В дальнем левом углу располагался санузел, в ближнем левом – мойка, вделанная в белую тумбу, и кран, торчащий из стены. В правой стороне был кухонный гарнитур под дерево. Вдоль стены, противоположной входной двери, тянулись три дивана. Справа, у входа, располагался стол, из которого вырастал стволом кронштейн, держащий большую жидкокристаллическую панель. За столом, с дугообразной клавиатурой, сидел шатен лет тридцати, в парадной форме Комитета Безопасности с погонами капитана. У него была короткая стрижка, уши забавно торчали, почти как у Чебурашки.

Он вяло глянул на вошедших и открыл рот. Но Костя, протянув чип-мандат, быстро сказал:

– Здравия желаю. У нас секретное задание. И кстати, тут не пробегала группа сопровождения из двух бронетранспортеров?

– А, миссионеры. – Правильное лицо капитана просветлело. – Да-да, насчет вас было распоряжение. А вот про БТР я ничего не знаю.

– То есть, как это? – у Гани, что называется, отвисла челюсть.

У Кости чертов вагончик качнулся в глазах.

– А вот так, и словом не обмолвились. Меня зовут Джон. – Капитан поднялся из-за стола и протянул жилистую руку. – Можно просто Женя.

– Очень приятно, – горько отозвался Костя, хило приняв рукопожатие.

Ладонь у Джона оказалась почему-то теплой и потной. Может, из-за того, что здесь было хорошее отопление?

– Рад знакомству, – сухо сказал Ганя, в свою очередь, подав руку.

Капитан снова сел в кресло, лицом к гостям, и принялся непринужденно покручивать себя маятником на ножке кресла, немножко налево, немножко направо. Лицо его выразило знак вопроса.

Воцарилась странная пауза. Костя достал смартфон и набрал Калинова.

– Твою мать, не доступен, – через несколько секунд констатировал он.

– Ну и ладно, – вздохнул Ганя. – Черт с ними. Так ты пропустишь нас вперед?

Последняя фраза была обращена к капитану.

– Это без проблем. Только дам вводную. Впереди у вас Уфа. По ту сторону шлагбаума начинается никем не признанная пока Башкирская Независимая Республика. Да вы садитесь, – остановившись, он указал на табуреты, бывшие около одного из диванов.

Приятели послушались и, побрякав железными ножками, расселись. Костя машинально уставился на монитор с пляшущими на черном экране буквами:

– Н-да, так вот, – продолжил Женя, постучав пальцами по столу. – Башкирская Независимая Республика. Не сказать, чтоб отстой, но та еще держава. Территория военного коммунизма, мать ее за ногу. На протяжении трассы, в районах нефтедобычи, можно запросто попасть под обстрел. Там идет настоящая бойня за нефтяные качалки. Всякие банды с Уральской Республики пробираются через горы на квадроциклах или мотоциклах, чтобы завладеть парой-тройкой качалок. Местное население, от мала до велика, стоит на страже своих нефтеносных запасов. Вооружены даже женщины и дети.

Кроме того, часто попадаются посты местной полиции, которым нужны импортные бабки. Проезд по их территории стоит десять евро.

– А что, зелененькие не катят? – осведомился Костя.

– Нет, американцев там, вообще-то, не любят.

– Ну, по сравнению с местной полицией запросы у них невелики, – заметил Ганя.

Капитан непонимающе поглядел на одного, затем на другого.

– Это он так странно шутит, – открестился Муконин. – Не обращай внимания, давай дальше.

– Да, действительно, странно. – Джон повернулся к жидкокристаллической панели и потеребил нос. – Короче, чтобы второй раз не переплачивать новому патрулю, не забудьте попросить первых сделать лазерную отметку в правах. Кстати, чип-мандат можете выбросить. Впрочем, он вам еще пригодится на обратном пути. Если вернетесь.

Последние слова прозвучали на сниженном тоне.

– А куда ж мы денемся? – с напором сказал Ганя, убрав волосы с виска.

– Да все «нормалек» будет. Это я тоже так пошутил. – Капитан, повернувшись к ним, холодно улыбнулся. – А в сущности, желаю вам удачи. И за это надо выпить по пятьдесят грамм водки.

– Мы же за рулем, – почти хором сказали товарищи.

– Да кто сейчас проверяет на алкоголь? То ж пережиток старого времени.

Теперь его улыбка стала теплой.

Он поднялся с кресла, шагнул к кухонному гарнитуру, достал три пластиковых стаканчика и блатную походную фляжку в кожаном чехле. Затем, чинно, словно исполняя какой-то местный ритуал, разлил прозрачную жидкость.

– Ну, за удачу.

Все выпили. Стаканчики поставили на стол.

– Ага, и еще, – спохватился Джон после того, как занюхал рукавом. – После Уфы начнется полный пипец. Там миротворческая зона. Поволжская Международная Республика, которая пока в стадии создания. Трасса кишмя кишит бандами безработных бродяг, которые вооружены чем попало. К тому же, больше вероятность встретить патруль НАТО. Вот тогда-то вам несдобровать. Лучше вообще не останавливайтесь. Потому как все машины из Уральской Республики они подвергают капитальному досмотру. А у вас, как я понимаю, в тачке что-то важное есть.

– Точняк, – бросил Ганя.

– А если их прихлопнуть? – Костя посмотрел на хозяина вагончика, затем на приятеля.

– Тоже вариант, – буднично ответил капитан. – Только потом не обессудьте, если вас будут колошматить из вертолета.

– Ладно, спасибо, Джон, мы все поняли. – Костя встал с табуретки и протянул руку.

Ганя последовал его примеру.

– Пойдемте, я помогу вам переехать этих водил. – И капитан поднялся вслед за ними.

Прощание было коротким. Под возмущенные возгласы толпы «семерка» по встречной обогнула вереницу машин. Шлагбаум открылся по мановению руки капитана. И что-то банальное сказали друг другу, и Джон, после очередных крепких рукопожатий, вылез из их машины. И еще махнул вслед. И быстро растворился в зеркале заднего вида.

Матеря Калинова и его обещанные БТР, приятели набрали скорость. Может статься, маленькая боевая колонна запаздывает, и она еще догонит их, понадеялись Костя с Ганей.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Отъехав километров на пять, приятели решили остановиться, чтобы пообедать и подождать сопровождение. Шлагбаум и вагончик уже скрылись из поля видимости. Кругом был лесок из сосенок. Машину загнали в небольшой карман – когда-то здесь начиналась проселочная дорога, но теперь исток был завален высохшими чешуйчатыми соснами, ощетинившимися изломанными крюками лап.

Костя, переместившийся после границы на пассажирское кресло, потер руками и потянулся к заднему сиденью.

– Так, чем тут у нас можно поживиться? – Он поморщился от внезапного укола едва зажившего ребра.

Ганя, тем временем, третировал смартфон.

– Что ты будешь делать! Калинов опять недоступен.

Вскоре на центральной консоли появился импровизированный столик из планшетки, накрытый бутербродами с аппетитной волокнистой ветчиной из комитетского пайка, рыхлыми шариками картошки в пластиковой ванночке, банкой соленых огурчиков. В автомобильном чайнике подоспел кипяток, и ребята заварили пайковый «Уральский борщ» в фирменных баночках.

– Вот что я не приемлю, так это генномодифицированную пищу, – пожаловался Ганя. – И не из-за всякой там трескотни про опасные воздействия на человека. А просто у нее вкус какой-то стремный.

– Думаешь, эта ветчина настоящая? – усмехнулся Костя.

– Конечно. Это ж комитетская.

– Ну и что. По-твоему, нам не могут подсунуть какую-нибудь лажу?

Ганя пожал плечами.

– Наивняк. Кому сейчас можно верить? В наше скотское время не то что еду отравленную впарят, могут и воду в водопроводе отравить. Представь, к примеру, – жуя картошину, начал развивать тему Костя, – НАТО каким-то образом завербовало посредническую фирму. И посылает свою американскую курятину, накаченную какими-нибудь смертоносными генами, вырабатывающими в теле человека яд. Ну это я так, утрирую. А фирма-посредник привозит ее на Урал по подложным документам. Типа, маде ин УНР. И за взятку впаривает Комитету. Вот так можно и перетравить нашего брата. То есть, кого не удалось уничтожить ядерными бомбами и задушить миротворческими базами, того можно просто перегноить, как тараканов. Старый испытанный способ.

– Н-да, что-то в этом есть, конечно. – Ганя с умным видом повертел перед глазами вилкой с наколотым огурчиком.

– Вот насчет картошечки можешь точно не сомневаться, – между прочим, заверил Костя. – Я ее у бабульки одной брал, на базарчике около дома. Бабка проверенная, сто лет у нее покупаю всякую всячину. Одно время хреновину брал.

– Ум-м, какая прелесть! – вставил Ганя, хрустя огурчиком. – Сейчас бы этой хреновинки да с домашними пельменями.

– Ага. А летом старушенция еще белыми грибами приторговывает. Большие такие, красивые, и где она их находит только?

– Может, у нее генная лаборатория дома, – хихикнул Ганя (волосы его сбились, и он их порывисто поправил). – И она грибки-то и разводит, мутагенные, ха-ха. Ты из них грибницу варил?

– Ну, варил. Как видишь, жив. Даже не тошнило, нормальные были грибы.

– Слушай, а ты пробовал когда-нибудь наркотические грибы?

– Нет, как-то все не довелось. Только в кино про них слышал. А, и еще в юности у Пелевина читал. Был такой писатель.

– Почему был, он, может, и сейчас есть. Остались же в Москве люди. Только книги никто теперь не издает.

– Угу. – Костя уже наворачивал борщ.

Беседа также неожиданно стихла, как началась. На десерт заварили чаю, распечатали плиточный шоколад. Быстро почаевничали, затем старательно прибрались за собой.

Ганя снова набрал Калинова. Но все безрезультатно, тот словно сгинул.

– Странное подозрение у меня закралось, – поделился приятель. – Видимо, с военной группой нас решили кинуть.

– Действительно, странно, – протянул Костя. – На Калинова это не похоже. Возможно, какая-то накладка?

– Что будем делать? Сидеть и ждать у моря погоды?

С минуту Костя подумал, постучал пальцами. Наконец, глубоко вздохнул.

– Черт с ним. Давай двинем пока в одиночку. Время не терпит. А там – посмотрим.

– Ну что ж, тогда покурим и в путь? – приободрился почему-то Ганя, демонстративно положив руки на рулевое колесо.

– Да, главное после сытного обеда – спокойно покурить, – изрек Костя и достал сигареты.

Минут через двадцать после обеда явилась большая туча, пошел дождь с градом. Ганя коршуном уставился на дорогу. Дворники забегали по стеклу, зачастили убаюкивающим тиканьем. Но стихия не сдавалась. Напротив, с остервенением засыпала шрапнелью едва очищенное пространство. Стрелка спидометра застыла на отметке девяносто километров в час. И не мудрено, говорил себе Костя. Выжимать больше в таких условиях довольно глупо.

Маленькая порция водки сделала свое дело. Муконин ощущал, как тяжелеют веки. Глаза закрывались сами собой, против воли.

– Ладно, я, наверно, вздремну, – пробормотал он, откинул спинку сиденья и отключился.

– Твое право, – услышал он уже сквозь полудрему.

И пришло что-то теплое и ясное. Тонкие ласковые пальцы мягкими расческами ворошили ему волосы, сочные губы впивались в шею, гнущееся тело будто обвивало его скользкой чарующей русалкой.

Он осторожно выпростался из объятий и увидел ее лицо. Необычный рисунок тонких бровей, чувственные влажные губы с легким изгибом.

«Маша?! Откуда ты здесь?» – сорвалось с уст, а она лишь загадочно улыбнулась.

«Значит, между нами ничего плохого не произошло?» – то ли спросил он вслух, то ли пробормотал про себя.

«Ну конечно. Все что было – это сущий бред. Я ждала тебя здесь. Разве ты не видишь, как я соскучилась?»

«Где это – здесь?» – он огляделся по сторонам, но, кроме ярких лучей солнца и серо-желтого песка, ничего не было.

Она молчала и улыбалась, той нежной детской улыбкой, которую он успел запомнить. И ему показалось, что вот оно – счастье. Неважно где. И он снова обнял ее, прижимая к себе.

«Теперь мы всегда будем вместе, правда?» – с обескураживающей простотой маленькой девочки произнесла она.

«Да, Миша. (Помнишь, я хотел так тебя назвать? Только не смейся!) Мы всегда будем вместе. Я обещаю».

Странные, пугающие звуки, врезаясь набатом, быстро разорвали сон в клочья. Костя ощутил себя раскачивающимся в кресле – благо, что не побрезговал после границы ремнем безопасности. Машина, визжа колесами, сновала по трассе то в один бок, то в другой. По стенкам отвратно долбили очередью. Сон развеялся вмиг, и пришел страх. Обжигающе холодная волна прокатилась вниз, к ступням, инстинктивно ищущим педали. Костя покосился на товарища. Тот отчаянно выкручивал баранку, вдавив голову в плечи.

– Эй, что за черт?! – услышал Костя свой голос.

– Да, бля, на горе засада, оттуда хреначат АКМ, – затараторил Ганя.

Костя глянул в боковое стекло. Дождя с градом как ни бывало. Мимо, в отдалении, бежала, покачиваясь, подмокшая гора со скалистым рельефом и жиденькими серыми зарослями. В кистях кустов мелькали два дымчатых пучка – оттуда и лупили автоматчики.

– Так жми быстрей, проскочим! – выкрикнул Костя.

Стрелка на спидометре тряслась около отметки восемьдесят километров в час.

– На фиг, вдруг шипы бросили, – выпалил Ганя.

И будто бы накаркал. Внизу, под днищем, глухо клацнуло, машину повело вообще на обочину. Ганя резко сбросил скорость, правый бок накренился, их развернуло на триста шестьдесят градусов. У Кости стало покалывать в легких. Муконин решил: сейчас они будут переворачиваться. И крепко ухватился за пластиковую ручку на двери обеими руками.

«Вот так все и кончилось, – промелькнуло в голове. – Не успев начаться. И Маша даже не узнает о том, что я погиб!»

Все закрутилось перед глазами – серая дорога, скалистые горы, грязная обочина. «Семерку» вроде бы снова прокрутило. И кончилось все только тогда, когда утонули в грязной жиже на склоне обочины, так и не перевернувшись.

Ганя заглушил двигатель. Костя почувствовал, как тело наполняется невесомостью. Ура, мы живы!

Но радоваться, естественно, было рано. На горных мотоциклах, жужжащих, как осы, с прыгающими колесами, имеющими, видно, невероятные амортизаторы, – подкатили трое или четверо. По крайней мере, перед капотом «семерки» остановились два мотоцикла, один – мутно желтый, с черными кляксами грязи, другой – серый и весь грязный. С желтого слез детина в походном костюме цвета хаки, с серыми наколенниками и серыми локтевыми чашечками. Со второго спешились двое таких же. Но сзади кто-то еще долбанул по багажнику, Костя резко оглянулся. Там тоже возникли люди. Или, правильнее говоря, разбойники с большой дороги.

– Ну вот, встряли по самые уши, – обреченно сказал Ганя. – А ведь Джон обещал, что в Башкирии все будет хорошо.

Первый детина приблизился к лобовому стеклу и заглянул в салон. Между налипшими комьями грязи Костя увидел пронзительные европейские глаза, беспорядочные смолистые патлы и маленькая козлиная бородка не вязались с мужественным обликом. Тип осклабился и поманил приятелей пальцем.

Костя потянул руки под кресло, где лежал теперь трофейный автомат Калашникова.

– Не стоит, это глупо, – осадил его Ганя.

Посмотрев на друга, Муконин прикрыл веки в знак согласия.

– У нас есть другой выход? – секунду спустя спросил он.

Ганя повел плечом.

Беспорядочное броуновское движение тревоги одолевало Костю. А нужно было сосредоточиться и хладнокровно принять решение. Он глубоко вдохнул и выдохнул – обычно это помогало.

Пауза затянулась на две-три секунды. Костя повернулся к приятелю:

– Предлагаю пустить дымовую завесу и начать отстрел.

– Думаешь, прокатит? – недоверчиво спросил Ганя.

В лобовое стекло настойчиво постучали, одновременно подергали заблокированную дверь, разбойник с «козлиной бородкой» опять поманил пальцем.

– Некогда спорить, – бросил Костя и нажал кнопку пуска дымовых шашек.

Сразу зашипели форсунки. Плотный дым заполонил окна в несколько секунд. Костя увидел, как задергался тип с бородкой, и как забавно преобразилось его лицо, быстро растворившееся, впрочем, в дымчатой мути.

Муконин натянул респиратор, достал-таки трофейный АКМ, открыл люк в потолке и начал палить без разбора. Лопастью перемахнул ствол вбок и снова начал строчить. Дым потихоньку рассеялся. Уже открылось черное месиво обочины, и в нем – два тела рылом в грязь. Едва Костя окунулся обратно в машину, понеслась ответная очередь с ближайшей скалы.

И вдруг бабахнуло около правой двери, в районе ручки замка, и, похоже, лопнули перепонки, и все поплыло перед глазами. Автомат вывалился из обмякших рук. Костя ощутил себя поролоновым, в ушах прорезался свист. Кто-то потянул его за руки и выволок наружу через проем. И нога почему-то споткнулась о валявшийся рядом большой камень. Или не камень?

Все происходящее как бы перестало быть реальностью, а сделалось чем-то сторонним. Он не понял, почему упал животом на землю, лишь повернул голову в бок. Однако, не сразу вторгнувшаяся, резкая боль в руках заставила вернуться в себя. Руки неумолимо жестоко выворачивали сзади и чем-то сцепляли на запястьях. Костя понял, что Ганя подает звуки рядом, и с ним, видимо, делают тоже самое. Их немного попинали (теперь уколы боли стали тупыми, незлобными). Затем их подняли и повели к небольшой скалистой горе. Часть бандитов умчалась туда на мотоциклах.

Свист в ушах стихал. Ноги спотыкались о ледяные камни. Сзади то и дело грубо подталкивали стволами автоматов.

– Давай, пшел!

– Резче копытами шевели!

– Мля, надо было их прикончить, – ругался кто-то писклявый за спиной.

– Сука, в натуре, исполосовать на кишки, и писец, – вторил другой, басовитый.

– Эй, чо, не ясно, что ли? Атаман приказал живьем привести, – осадил матерый сержантский голос.

«Атаманом» оказался щупленький каланча лет тридцати трех, в клетчатых брюках, в темно синей летной куртке-штормовке. На голове у него была облегающая черная вязанка. Под шапочкой угадывался бритый череп несколько неправильной формы. Лицо его выражало спокойствие и надменность. Легкая щетина пятнами черной пыли покрывала впалые скулы.

Карие глаза устало изучали пленников. Атаман сидел на троне, сотворенном из комфортабельного автомобильного кресла, предположительно, извлеченного из иномарки. Кресло подпирали черные пластиковые ящики, имевшие происхождение, очевидно, из какой-нибудь распотрошенной фуры.

По бокам атамана стояли помощники, или адъютанты, или кто они там?.. У каждого за плечами был Калаш. На заднем плане полукружьем теснились скалистые горки. Кое-где зияли расщелины. Под ногами поблескивал на неожиданном солнце темно-серый лед.

– Кто такие будете? – вяло осведомился атаман.

– А вы кто такие? – смело бросил в ответ Костя.

Тонкие губы вожака растянулись в кислой улыбке.

– Послушай, дорогуша, я, вообще-то, первый спросил. И это, по крайней мере, невежливо – отвечать вопросом на вопрос.

Приятели удивленно переглянулись. Ганя сверкнул глазами. Что означало, скорее всего, следующее. Весьма интеллигентный главарь у этой банды, однако.

– Мы подданные Уральской Независимой Республики.

– Это я понял, не дурак. У вас машина уральская. Я говорю, кто такие? По жизни кто?

– У нас миссия и. о. президента Республики, – начал Ганя. – И всякое воспрепятствование…

– Да здесь Башкирия. Тут по хрену ваши миссии. К тому же, вы мне двух ребят положили. И за это вам отсюда живыми уже не уйти.

Приятели не дрогнули. Нет, боязнь смерти, конечно, вспыхнула где-то внутри маленькой спичкой, но тут же погасла. Пока ты стоишь на ногах, думаешь и дышишь, как-то мало верится в ближайшую гибель. Ты знаешь, что судьба способна подарить еще с десяток шансов, и что лишь надежда умирает предпоследней, за секунду до твоей физической смерти.

– Могу я, наконец, узнать, с кем имею честь? – в тех же аккордах интеллигентного разговора выразился Костя.

– Можешь. Я здесь представляю единоличную власть на данном участке трассы, – заявил главарь. – А звать меня можешь Колян Питерский.

– Очень приятно. – Костя сместил уголок рта, он стал лучше слышать.

Главарь никак не отреагировал на эту реплику. Он начал отдавать распоряжения.

– Ну-ка, прошманайте этих гавриков.

С боков и спереди варварски ощупали, на ледяную землю полетели кошельки, мандат, сигареты, смартфоны. Но зато сняли наручники.

– Сивый, давай их пока на базу, в пещеру. Вялый, возьми двоих, махнете их тачку дербанить. Перероете все до днища.

Вялым оказался тот самый парень с козлиной бородкой. Этот типчик удовлетворенно осклабился, подтолкнул двоих соратников, и они взяли свои мотоциклы. Взревели моторы, стервятники оседлали лошадей и понеслись обратно, подпрыгивая на кочках. Проводив их меланхоличным взглядом, Колян Питерский слез с трона, с небрежностью факира щелкнул пальцами. Двое щуплых парней в пятнистых штанах и поношенных темных куртках подхватили трон. Сивый – хмурый верзила с двойным подбородком, в зеленой форме пехотинца бывшей Российской Армии, опять же, без погон, с полуавтоматом за плечом, – Сивый с остальными людьми повели пленников на базу. Атаман, очевидно, поплелся в арьергарде.

Шествовали долго, куда-то в глубь горного массива. Идти было тяжело, по кочкам и камням, все время вверх. У Кости с непривычки заныли мышцы в икрах, ступни в ботинках устали от многочисленных уколов щебня. Но это не помешало ему обратить внимание на то, сколь богата здесь местность гордой и угрюмой красотой. Широкую тропу, почти освобожденную трезвонной весной от снежного покрытия, на всем протяжении охраняли по краям причудливые рыцари. Эти часовые – чуть склонившиеся к тропе, разного роста, от метровых на глаз до двухметровых и выше, тесно сплоченные скалы с белыми шапочками на чрезвычайно корявых головках. И каждый из них казался то ужасно вывернутой грифоновой головой с уродливым клювом, то высеченной самой природой из камня карикатурой Прометея, то застывшей массой не родившихся рук, ног и собачьих морд. Солнце едва прорывалось сквозь плотные ряды каменных стражей, игривые зайчики время от времени прыгали в глаза людям.

Наконец дорога не круто повернула и вышла к огромному уступу, который застилал ковер из сухой пожухлой травы. За уступом была большая гора со скалистой стеной, в стене виднелось ущелье. Костю и Ганю заставили протиснуться туда. Стало темно и сыро. Хоть глаза выколи. Но бандиты чувствовали себя здесь, как кроты в собственной норе. Они протолкнули приятелей в узкую нишу.

– Сидеть здесь тихо, – буркнул кто-то и тут же закрыл на замок ржавую решетку, приспособленную под дверцу.

Товарищи остались одни. Очертания прояснились: кругом были холодные ноздреватые стены, кое-где с бугорками. Макушка головы почти соприкасалась с потолком, с которого тут и там угрожающе свисали уродливые сосульки, будто выкрашенные известью – сталактиты. Костю они почему-то навели на пошлую мысль о мужских половых органах. Совсем не время для низкопробных шуток, одернул он себя.

Попробовали сесть на камни. Костя, устроившись на сыром мшистом выступе, подсунул кисти рук под пятую точку. Ганя сразу привстал, потер заднее место, посмотрел на ладонь, покачал головой.

– Ну, что будем делать? – Он брезгливо отряхнул руки, махнул и сел обратно.

– Надо как-то вырваться отсюда, – резонно заметил Костя.

– Легко сказать. – Ганя сплюнул.

– Еще не все потеряно. Этот Колян, по всему видно, смышленый малый. Может, удастся с ним договориться насчет нашей свободы. А если даже они найдут чемоданчик с Минипой, они не смогут его вскрыть. Никогда. Код знаем только мы с тобой.

Костя пошарился в карманах в поисках сигарет.

– Черт, даже курево отобрали!

Потом какое-то время они сидели молча. Просто не хотелось больше ни о чем говорить. Каждый придумывал свой план бегства.

Наконец началась какая-то возня в предбаннике ущелья, донесся чей-то возбужденный говор, послышались шаги. К решетке подошел рыжий вояка в пятнистой форме, забрякало железо.

– Выходи по одному.

Их вывели на площадку – прежний пространный уступ перед ущельем. Атаман опять сидел на троне и заботливо протирал тряпочкой автоматический пистолет «Пернач». Вокруг стояли бандиты. Костя насчитал пять рыл. Один непонятный, в черных очках, с охотничьей винтовкой с оптическим прицелом, трое азиатов с Калашами, один русский с полуавтоматическим ружьем. Неплохое вооружение у этих ребят, подумалось Муконину. Где-то над головами щебетали птицы. Атаман начал речь.

– Этот черный чемоданчик мы нашли под водительским сиденьем. – Один из прислужников вытащил из-за спины дипломат и поставил у ног Коляна Питерского. – Я надеюсь, что в нем баблосы, а поскольку не хочу прослыть наивным простаком, то мечтаю, что вы благодушно подтвердите мои предположения. Только вот у нас есть одна незадачка. Мы не можем его вскрыть. А по сему предлагаю следующий расклад. Вы называете мне код, а я дарю вам шанс сохранить жизнь в русской рулетке. У нас есть древний револьвер. Кстати, частенько осечки выдает. Всего одна попытка, и если повезет, хотя бы один из вас уйдет отсюда целым и невридимым.

Приятели переглянулись. Интересные, видать, забавы у этого атамана.

– Боюсь вас разочаровать, – сказал Костя, – но там не бабл… Там ни евро и ни баксы, и даже ни золотые слитки, а нечто другое, что для вас и вашей шайки не представляет практически никакой ценности.

– Во-первых, я бы на вашем месте поостерегся называть моих ребят шайкой. – Атаман перестал протирать пистолет и угрожающе выставил ствол. – Мы представляем собой не что иное, как Освободительный Анархический Полк имени Батьки Махно.

Костя едва подавил в себе смешок.

– А во-вторых…

– Уважаемый Колян Питерский! – перебил Костя. – Мы готовы вам раскрыть секрет чемоданчика. Но для этого позвольте остаться с вами наедине. Уберите этих ваших ребят. Ручаюсь, мы не будем вероломно нападать. Тем более что у нас нет оружия, а у вас вон какой красивый пистолет.

Колян нахмурил смолистые брови, сжал губы. Глаза его задумались. Пистолет лихо крутнулся на указательном пальце и принял прежнюю позицию – стволом вперед.

Костя машинально представлял его башку: что там будет, если сдернуть черную вязанку – белая кожа или легкая дымчатая щетина?

Ганя пристально глядел на дипломат, как будто боялся, что он исчезнет.

– Ладно уж, фиг с вами, – произнес Колян Питерский. – Но даже будь у вас оружие, оно бы не помогло. Я всегда стреляю первым.

«Тоже мне, махновец! Либо бахвалящийся болван, либо толковый прощелыга», – сделал для себя вывод Костя.

Атаман махнул свободной рукой. Его подчиненные нехотя разошлись, кто куда. Одни растворились в ущелье, другие ушли в сторону дороги. Видимо, тут, в округе, у этих «анархистов» имелось много различных «схронов».

– Ну вот, теперь поговорим, – вздохнул Колян Питерский, когда они остались одни – главарь бандитов и два пленника.

– Да-да, в спокойной, так сказать, обстановке, – подметил Ганя, убрав со лба сбившиеся на ветру волосы.

– Может, мы тоже присядем? – обнаглел Костя.

Атаман меланхолично повел плечами. Муконин, чувствуя нытье в ногах, опустился на землю, и сел в позу уставшего путника: пятки вместе, коленки врозь. Руки небрежно положил на колени. Пятую точку обжег холодный лед. Но ему стало все равно. Надоело – быстрей бы уж кончить как-нибудь!

Ганя помялся и последовал его примеру.

– Ну так что в чемоданчике? – спокойно спросил Колян Питерский.

– Видите ли, атаман, – начал Костя. – Мы же говорили, что у нас тайное задание самого руководителя Уральской Республики. Я раскрою вам суть этой миссии. Мы направляемся в Самару, где на окраине города раскинулась крупная миротворческая база НАТО. Цель – уничтожение всех служащих на базе людей, то есть устранение американского контингента.

– Ага, красиво шьете, – усмехнулся атаман. – Даже если и так, то зачем это нужно президенту Уральской Республики?

– Ну как же? Вот вы, вы со своими… со своим… м-м… Освободительным Анархическим Полком имени Батьки Махно, вы какую цель преследуете собственной деятельностью?

– Наша миссия предельно ясна. – Колян Питерский поднялся с трона и прошелся рядом, поигрывая пистолетом. – Освобождение приграничных территорий от всякой нечисти в сотрудничестве с башкирской полицией, экспроприация всевозможных экспроприаторов, нажившихся в путинско-медведевской России на честных гражданах. Что же касается программы-максимум, то в нее входят планы по объединению Башкирии и Урала в новую и неделимую Россию, и насаждение в ней всеобщего анархического порядка как наиболее приемлемой и разумной системы в новых условиях постъядерной формации.

«Эк, загнул-то ты, братец!» – чуть было не вырвалось у Кости. Но вместо этого он сказал:

– Ну вот, значит, у нас схожие интересы. Руководство Уральской Республики лелеет план по возрождению России в пределах прежних территорий. Когда рассеется ядерный туман с западных земель, мы, и только мы, русские, должны будем ступить туда снова, и начать строительство обновленного государства. А уж какой там будет государственный строй – анархизм или капитализм – время покажет. Пока же наша программа-минимум: уничтожить натовцев на территории Поволжья.

– Значит, вы хотите америкосов истребить? – Колян Питерский остановился, повернулся к пленникам, в глазах его заиграли искорки. – Складно заливаете, господа. А в чемоданчике деньги для этой миссии, да? И поэтому я должен их вам оставить?

– Да что ты заладил: деньги-деньги, – не выдержал Ганя. – В чемоданчике новейшее нанооружие, способное аннулировать за несколько минут боевой состав целой армии.

При этом он поднялся с земли – похоже, подмерзшим ягодицам стало невмоготу – и отряхнул задницу. Атаман, напротив, сел в свой трон и закинул ногу на ногу. Пистолет за ненадобностью ушел за пояс.

– Так-так. Обидно. Ну ладно, предположим, что оружие. Однако, как говорится, доверяй, но проверяй. Не могли бы вы привести мне неопровержимое доказательство своих слов?

– То есть открыть чемоданчик? – чуть улыбаясь, подхватил Костя.

– Угу.

– Ладно, так и быть.

Костя тоже встал, подошел к дипломату, положил его на землю, набрал код и открыл. И тут все трое склонились над чемоданчиком.

Но ничего особенного открывшееся зрелище собой не представляло. В кожаный дипломат был вделан сине-черный блок наподобие лазерного кинопроектора, с каким-то отростком сбоку в виде объектива, с сенсорной панелью с буквами и цифрами, похожей на панель карманного ПК, выполненной прямо на открывшейся стенке. Над панелью располагался черный дисплейчик такого же формата.

– Ну что, убедились? Деньгами здесь не пахнет, – прокомментировал Ганя.

– Зато стоит эта вещичка, я так чувствую, весьма-а прилично, – ехидно улыбнулся Колян Питерский.

Приятели уставились на него. Выдержав многозначительную паузу, он добавил:

– Вот только кому ее загонишь? Разве что тем же америкосам, которых я не перевариваю… В общем так, ребята. – Атаман приосанился. – То, что оружие против америкосов – это я уважаю. Уж кого, а их я с детства на дух не переношу. Так что ваше дело правое, и я с ним полностью солидарен. А потому я принял решение отпустить вас без русской рулетки. Обеими руками я буду болеть за удачное исполнение вашего секретного задания. Более того, я помогу вам восстановить машину к завтрашнему утру. Здесь в горах у нас только боевая точка, а штаб находится неподалеку в одном селе. Мы туда оттартаним вашу тачку, там есть толковые ребята с мастерской, они быстро восстановят железо.

И Костя, и Ганя – оба раскрыли рты, каждый хотел что-то сказать, но атаман поднял руку и продолжил:

– Однако же, поскольку вы положили двух моих неплохих бойцов – на ваше счастье, не смертельно, но выбили из строя… Так вот, поскольку вы их положили, мне по справедливости причитается за это некоторая мзда. По сему нам придется вернуть вам назад облегченные кошельки, а также поживиться у вас оружием. В остальном же… Короче говоря, сейчас пойдем в деревню, пожрем, в баньке попаримся.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Они сидели полуодетые в просторной кухне деревянного дома у русской печки. Уже изведавшие местную баньку, разморенные парилкой и самогоном, вкушали трапезу. Колян Питерский в неизменной вязаной шапочке, в салатного цвета футболке и синем трико, барином восседал в старом кресле. Кресло было обтянуто зеленой тканью, стояло на фоне совкового кухонного гарнитура под молоко. Костя в расстегнутой рубашке сутулился на стульчике, уютно подогреваемый со спины печной стеной. Рядом обнаженный по пояс Ганя, в одних брюках, с мокрыми, вьющимися, точно китайская лапша, волосами, облокотившись на пластиковый подоконник, покуривал сигарету. В эти минуты со своими мускулами он напоминал Косте этакого кентавра. В потолке светилась современная диодная люстра, отчего на кухне было бело, как днем. На столе, помимо опустошенной на две трети литровой бутыли с мутной жидкостью, радовало глаз много разных яств. Тут были и красная рыба, старательно порезанная, и толстые куски сала с мясными прожилками, и картошка по-деревенски в мундирах, и пельмени, и вскрытая банка маринованных огурчиков с торчащими наружу водорослями, и еще всякое по мелочи.

– Анархия, блин, это мать порядка, так говорил батько Махно, – хмельно вещал Колян с горящими глазками. – Это, блин, общество, в котором признается только воля отдельной личности, и только она, и ничто другое. С-следовательно, человек выдвигается на первый план и называется высшим идеалом. Но мы, блин, адаптировали эту арх-архаичную анархию под реалии двадцать первого века. Мы признаем государственный строй, в котором во главу… Иа. Во главу угла ставится личность.

Костя отвлеченно глядел на бескровные, покрасневшие пятнами, жилистые руки атамана, держащие на весу рюмку и вилку с наколотым пельменем.

– А, вот то-то же, батенька, – сощурившись, помахал сигаретой Ганя. – Значит, вы понимаете, что без государственного устройства никуда? Но тогда какая же это, к чертям, анархия, я вас спрашиваю? Где ваша теоретическая школа? Где Бакунин? Где Кропоткин? Вы же противоречите отцам-основателям!

На кухню почти беззвучно вошла пышная девица, обмотанная в простынь от верха груди до икр. В руках у нее был коричневый фарфоровый кувшин. Она поставила его на стол перед атаманом.

– Колюша, кваску вот принесла, – нежным голосом известила она и с интересом окинула взглядом гостей.

У нее было лицо с отдаленно восточными чертами: раскосые глаза, румяные припухлые щеки, чувственный рот и аккуратный нос. Колян похлопал ее по упитанной попке и поблагодарил:

– Ай, Санечка, ай да молодец!

В одурманенных глазах Гани проскользнула зависть.

Элегантно покачивая округлыми частями, Санечка медленно вышла в другую комнату. Костя проводил девицу жадным взглядом.

Колян Питерский осушил очередную рюмку и отправил в рот пельмень.

– Ты мне не гони! – жуя, проговорил он в сторону Гани. – С теорией, блин, у нас все пучком. «Неоанархизм» – вот как это называется, понял, бля? Я… Я тебе даже больше скажу. Общество светлой техноген… техногенной ци-ви-ли-зации в середине двадцать первого века будет иметь такое устройство. Нет президента, нет премьера. Есть только совет министров. Полная свобода личности, никаких чипов, свобода передвижений по всему миру, открытые границы, безвизовый режим. И никаких тюрем. За казнокрадство, убийство, воровство преступника подвергают перекодировке и превращают в полноценного члена общества.

– Эх, вашими бы устами да мед пить! – сказал Костя, подняв рюмку.

– А не надо. Мед пить. Ты своими, вон, дозу намахни. – Колян улыбнулся, то ли злобно улыбнулся, то ли Косте просто так показалось.

Муконин намахнул. Огненная, взрывная горилка чуть обожгла горло и приятно растеклась под грудью.

– Слушай, Колян, а твой этот полк башкирская полиция не трогает, что ли? – вдруг спросил Ганя, беспощадно смяв окурок в пепельнице.

– Ха, – ответил Колян Питерский, – с местной властью у меня, блин, все схвачено. Не по всей республике, конечно, но на ближайший район… Я ведь им помогаю порядок наводить. Иа. Мы шерстим тачки и фуры с номерами других республик. А им это и надо. Они ж, блин, не успевают всех гавриков иноземных просканить, кто въезжает. Хотите, я вам пропуск сделаю, чтоб вас не тронули?

– И ты еще спрашиваешь! – Ганя поправил сбившиеся волосы.

– Сейчас я просто… бумагу, блин, накатаю… Санька! Тащи листок и ручку.

Деревенская красавица не заставила себя ждать. Будучи уже в розовом махровом халате, она с достоинством принесла лист бумаги и ручку. Мило улыбнулась гостям, и так же эффектно удалилась.

Атаман размашистым пьяным почерком накатал:

Податели сего находятся под эгидой

Анархического Полка имени Батьки Махно

Со всеми вытекающими последствиями

Колян Питерский

Заполучив бумажку, Ганя сбивчиво прочитал вслух и качнул головой.

– Ой, спасибо, Колян, ввек не забуду!

– Даст бог, с-сочтемся.

Костя забрал записку у приятеля, насупившись, прочитал. Причмокнул и отдал Гане. Тот упрятал бумажку в карман брюк.

– Слушай, Колян, я все спросить хотел, – протянул Костя. – А почему ты Питерский? Это что, псевдоним такой?

– Все просто, брателло. Потому что я родом из Питера, понял, да?

– А чего не понять-то!

– Только я там сто лет не бывал.

– Да ты что, столько не живут! – Рот Гани растянулся в доброй пьяной улыбке.

– Ну, в смысле, я там с детства не бывал. С путинских времен.

– Да, теперь уж и не побывать, – глубокомысленно протянул Костя.

Затем выпили по рюмке за удачную дорогу до Самары.

Костя уже ощущал себя пьяным.

Все хорошо, думал он. Все просто классно! И плевать на мелкие неприятности. На облом с БТР, на потраченные деньги, на всякую ерунду! И Колян оказался добрым малым, и машину к завтрашнему дню залатают – чудные ребята, умельцы из деревни. Лишних вопросов не задавали. Внутреннее покрытие из особого материала? Ну и ладно, постараемся не трогать. Все будет сделано по высшему разряду. А вы пока развлекайтесь с атаманом: банька, самогончик, все дела.

«А может, у него и девочки есть?» – пьяно подумал Костя.

И всплыла волнительным воспоминанием Маша. Рисунок ее тонких бровей, напоминающий заплаканного арлекина, ее взгляд, полный подводных камней и коралловых рифов. И так затеребило под сердцем, что Костя решил налить еще. А разлив мутную по рюмкам – не дожидаясь других, сразу выпил.

И потом были еще какие-то хмельные беседы. И Санечка приносила вторую бутыль, и при этом так мило и многообещающе улыбалась. И затягивали старинную песню, которую откуда-то знал молодой Колян.

Эх, дороги, пыль да ту-уман,

Холода, тревоги, да степной бурьян.

Выстрел грянет, ворон кру-ужит,Твой дружок в бурьяне неживой лежит.

И мычали на улице коровы, так непривычно и так по-деревенски. И луна, выплывшая до заката, подбитым оком заглядывала в окно.

Как спать легли, у Кости напрочь выпало из памяти.

* * *

Когда Костя проснулся, было уже очень светло, по внутреннему времени, заложенному в человеке – часов десять, не меньше. Он лежал под шерстяным одеялом в одних брюках на раздвинутом диване. Рядом, носом кверху, отвратительно храпел Ганя, его сальные волосы разметались по подушке и отпугивали неприятным запахом. За стеной кто-то ходил, поскрипывая половицами, бренчал железной посудой, изредка охала входная дверь.

На табурете у дивана стояла кружка. Костя приподнялся, подставив локоть, взял кружку и принюхался. И тут же отпрянул, как кот от кипятка. На резкий запах самогонного спирта отозвался прилив тошноты. Но в горле была пустыня Сахара, и очень хотелось пить.

На счастье, на полу стоял стакан с водой. Муконин жадно высосал добрую половину. Затем решил-таки полечиться. Сделал большой глоток самогонки. Крякнул. Едва сдерживая обратный позыв, быстро запил водой.

Ганя перестал храпеть, через пару минут проснулся. Зашмыгал носом, протер глаза. Остатки самогона, предложенные Костей, выпил без признаков брезгливости. Муконин завистливо покачал головой.

Быстро оделись, через пустующую кухню вышли на улицу подышать.

Погода нашептывала. Солнце сияло и пригревало. Но все же с похмелья казалось немного зябко. Изредка кукарекали петухи, да кое-где протяжно и лениво отзывалась корова. Рядом радостно капало с крыши.

– А, проснулись, гости дорогие! – Давешняя Санечка с распущенными волосами, черными, как смоль, в фиолетовой кофточке поверх халата, с внушительной выпуклостью на груди, поставила ведро на крыльцо.

В ведре в желтоватом молоке качнулась белая солнечная медуза.

– Завтрак там, на столе. Еще вот молочка парного принесла. А Колян скоро будет, просил небеспокоиться.

– Не хочешь ли с нами поехать, милая девица? – вдруг пошутил Ганя. – А куда? – улыбнулась Санечка, остановившись с вновь поднятым ведром.

– На край света.

– Спасибо, конечно, но мне и здесь хорошо.

– Ну, как знаешь.

Деревенская красавица, подарив на прощанье дежурную улыбку мадонны, растворилась за дверью. Костя нашел в кармане смятую пачку сигарет, прикурил.

– Дай и мне тоже, – попросил приятель.

Костя угостил Ганю, затянулся, задумался.

Было что-то теплое, родное, но в то же время убийственно тоскливое в этом деревенском пейзаже. Застывший в пляске прореженный штакетник забора; замершее над черными, с грязно-снежной проседью, грядками чучело в плаще и шляпе; редкая птица, беспардонно клюющая освободившуюся от зимнего покрова гадость; сарай, сросшийся с одноглазой банькой, чуть клубящей из печной трубы; и за зеленой железной оградой, где-то вдалеке – Уральские горы, подернутые дымкой.

И Костя осознавал сейчас, что не существует томительнее пейзажа, чем это почти первозданное угодье, не существует, пожалуй, красивее места, чем эта тихая глушь. Здесь остались корни людские, давно забытые, но так и не выкорчеванные. И стоя на этой сонной земле, как будто чувствуешь незримую нить, связывающую тебя с этими корнями. Словно просыпается нечто и выходит из души, и хочется дышать полной грудью.

Здесь все одно не прижиться никакому импортному самозванцу, еще подумал Муконин. Не поймет он эту землю, не услышит ее слабый шелест, не сможет, как бы ни старался, взрастить в ее почве семена, прочувствовать ее тайный посыл. И уйдет он, помаявшись, разочарованный. Уйдет, недоуменно пожимая плечами и растерянно понурив голову. Как уходили надломленные солдаты павшего духом Наполеона более двухсот лет тому назад.

Тут Косте вспомнилось детство. Каникулы в деревне у бабушки с дедушкой, такие же вялые пейзажи, те же взбалмошные крики петухов, зычное мычание коров, забавное блеяние овечек. И этот поселковый дух, запахи навоза и сена, шепот соснового бора, стойкая тина на местном пруду. Такая противная, прилипчивая тина, она медленно наступала многотысячным войском на замерший стрекозой поплавок, и нужно было спускать на зеркало заводи палку и, точно огромным автомобильным дворником, отталкивать пакостливую зеленку назад.

А однажды, – они рыбачили с канувшим потом в безвестность дружком, – все чудилось, что вот-вот начнет клевать, и вроде бы начало уже после заката, и прибежала бабушка, так любившая передразнивать по телеку президента Ельцина, прибежала с мухобойкой и начала ругаться: «Какого лешего, язвить в душу, вы до сих пор здесь сидите?!» Царствие ей небесное…

…Колян Питерский появился, когда приятели почти позавтракали. Ганя допивал парное молоко, Костя бренчал ложкой в кружке с чаем.

– Ну что, орлы, готовы к бою? В смысле, отправиться в дорогу? – бодро спросил он, развалившись в дежурном кресле.

На голове у него красовалась все та же черная вязанка, одет он был в синий спортивный костюм. Похмелье, по всему видно, не особо его мучило.

– А машина готова? – хитро спросил Ганя.

– В лучшем виде. Пожрали? Идите забирайте, – чуть улыбаясь, ответил атаман.

Костя отодвинул чай, нерешительно привстал.

– Погоди-ка, Колян, а помнишь про вчерашнюю бумажку для башкирской полиции? – Ганя вытащил из кармана записку и протянул атаману. – Она точно подействует?

Колян Питерский даже не стал смотреть на листок и фыркнул.

– Я все помню, брателло. Можешь не сомневаться, если попадутся мои люди, то подействует.

– В смысле, мои люди?

– Ну не тормози. У меня в башкирской полиции свои люди есть, я же говорил. А теперь пошли тачку смотреть.

И они отправились в мастерскую. По дороге Костя подумал: и куда это испарилась первичная интеллигентность Коляна? Видно, поначалу картинку гнал.

Мастерская – это громко сказано. Во дворе у одного из анархистов (все члены банды, как выяснилось, в основном, были из местных жителей), в просторном гараже на задах, было создано подобие мастерской. Стоял сварочный аппарат, какой-то ржавый подъемник – лебедка с электроприводом, пустой свежевыкрашенный в черный цвет кузов Вазовской Лады Самары-2, еще какие-то двери от иномарок, словно выпотрошенное собаками кресло, верстак с тисками, разбросанные тут и там инструменты. И посреди всего этого творческого беспорядка красовалась помытая Ганина «семерка». На правой передней двери почти не осталось следов вмятины. Только более светлые пятна свежей краски. Около Жигулей стоял механик Ган, курносый низенький парнишка с хитрыми раскосыми глазами (смесь башкира с русским?), одетый в синюю робу с большой надписью «ЛУКОЙЛ-ИНВЕСТ», спертую, видимо, когда-то давно с производственной фирмы путинско-медведевских времен.

– Здорово, мужики. – Ган протянул неожиданно большую мозолистую руку.

Пожатие у него оказалось крепким.

– Тачку пришли забирать? – Он поглядел хитрыми глазками. – У меня все готово. Как раз только воск нанес.

– Что ж, замечательно, – проговорил Костя.

– Сразу тачку посмотрите, чтоб все пучком было, – предупредил Ган.

– Ваш чемоданчик уже на своем месте, – известил Колян Питерский, усевшись на замасленный стульчик и закинув ногу на ногу.

Костя залез руками в тайник под водительским сиденьем, убедился, что макет Минипы действительно на месте. Затем он заглянул в бардачок и удостоверился, что и его пистолет Макарова также остался нетронутым. Ганя тоже пошарился в салоне, проверил багажник и выяснил, что их личный автомат отсутствовал, впрочем, как и трофейный. Затем приятели просмотрели снаружи кузов. Никаких вмятин, все целое, лишь следы свежей, едва высохшей краски, поблескивающей восковым покрытием.

– Да, два автомата Калашникова я включил в размер морального ущерба. – Атаман обвел глазами приятелей.

– Ладно, так и быть. Один все равно трофейный. – Костя махнул рукой. – А другой был старый и ненадежный.

– Врешь, я их оба проверил. Хорошие пушки.

– Ну и что толку теперь ехать? – недовольно прошипел Ганя.

– Да ладно ты, не бзди. Хотите, отдам взамен одного Калаша советский самозарядный карабин? Он, конечно, похуже, но тоже ничего. Вам-то все равно, а мне в горах автоматы нужны.

Приятели оба не поняли логику последнего предложения, но естественно согласились.

Винтовка оказалась старенькой, потертой. Повертев ее в руках, Ганя с видом знатока констатировал:

– Самозарядный карабин СКС-45. Был принят на вооружение Советской Армией еще в далеком тысяча девятьсот сорок пятом году.

Однако Колян заверил, что карабин отличался безотказностью и даже лучшей, чем у Калаша, прицельной дальностью стрельбы. Ганя спрятал винтовку под пассажирское сиденье.

– Ну что, будем прощаться? – вздохнул Костя.

Колян Питерский поднялся со стула, развел руками. Механик Ган демонстративно отстраненно потер капот тряпочкой.

Рукопожатие атамана анархистов оказалось неожиданно теплым.

– Да пребудет с вами сила! – Он улыбался, поправляя на голове черную шапочку. – Раздавите натовцев, аки тараканов вонючих.

* * *

Выезд на трассу нашли по краткому инструктажу Гана. Солнце встало в зенит и совсем распалилось. Дорога выглядела сухой и светлой. Извилистый серпантин то медленно поднимался в гору, то полого спускался вниз. За рулем ехал Ганя.

Для начала Костя набрал на смартфоне генерала Калинова. С легкой руки Кости шеф неожиданно вышел на связь.

– Где вы пропадали, мать вашу?! Что произошло, черт возьми? Спутник потерял машину, я уж хотел выслать вертолет. – Калинов выбрал нападение как лучшую защиту.

– Мы-то ехали, и заночевали тут кое-где, а вот почему вы недоступны были? – отстрелялся Костя. – И причем тут вертолет? Где хотя бы обещанные БТР?

– Значит, связь опять, будь она неладна! – уже виновато посетовал генерал. – А боевых машин не будет. Придется вам, ребята, теперь самим добираться, не обессудьте.

– То есть, как это не будет? – возмущенно встрял Ганя.

– А вот так. Командир пограничной части в запой ушел и горючее распродал.

– Ни фига себе дела! Мы же без прикрытия пропадем! – Костя тоже разозлился. – Может, возвращаемся обратно? На кой хрен этот муляж до конечной точки везти? Ведь миротворцы получили знак, что мы выехали? Или еще нет?

– Нет еще. Вы должны доставить в срок и передать ополченцам, любой ценой. Это приказ, а приказы не обсуждаются. Все, до связи в Уфе.

И Сергей Михайлович отключился. Приятели приуныли. Громко обругали всех и вся на чем свет стоит и замолчали.

Потом минут десять ехали без разговоров. Каждый думал о своем. О том, наверно, что эта поездка может стать последней в их жизни, но путь уже выбран, и не отступить.

Мотор, где-то за панелью приборов, бесконечно тянул одну высокую ноту из средней октавы. На подъемах Ганя переключался на четвертую или даже третью скорость, и нота сменялась на более низкую. На спусках водитель пытался разогнаться больше ста километров, и появлялась прежняя нота, но, чувствуя опасность своего положения, Ганя опять намеренно понижал скорость. Машин на пути встречалось мало. Попутно обогнала одна иномарка с башкирскими номерами, да навстречу попалось несколько легковушек. Благо, хоть дорога была нормальной – почти без выбоин. Единственное достижение российских властей до ядерного кризиса, думал Костя, это то, что они успели отремонтировать федеральные трассы. В России, как известно, существовало две беды: дураки и дороги. Теперь осталась лишь одна – дураки. Правда, самой России нынче почти не осталось.

Муконин любовался проплывающими пейзажами. В голове, в который раз, всплывали слова старинной песни.

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

Вскоре горы начали редеть. Местность плавно переходила на холмы.

Где-то к обеду замаячила первая полосатая палочка. Ганя сбросил скорость и начал торможение.

– Ну что, испробуем Коляновскую записку? – улыбнулся Костя.

– А чего, сразу и проверим на вшивость, – согласился Ганя.

Полицейских стояло двое. Форма у них была синяя, как у гражданских летчиков в прошлые времена. На погонах какие-то непонятные знаки. На головах – пилотки с кокардами, изображающими, очевидно, герб Республики, что-то вроде нефтяной качалки в колосьях. Позади стражей порядка, в кармане обочины разместилась вазовская «пятнашка», выкрашенная в красно-зеленый цвет. Машины у них не обновлялись, похоже, со времен Путина-Медведева, подумал Костя.

– Ваши документы, – откозырнул первый полицейский, более высокий и щуплый, с непроницаемыми карими глазами.

Второй стоял у него за спиной. Этот второй внимательно вглядывался в трассу – не пропустить бы еще какую-нибудь интересную тачку.

Ганя учтиво вылез из машины, притворно суматошно порылся в карманах, и в его руке вдруг, будто бы случайно, появилась записка Коляна Питерского.

– Документы, документы… Блин, куда ж я их засунул?.. Ах да, у меня еще вот это есть, взгляните-ка.

Дорожный инспектор пренебрежительно взял бумажку, пробежался глазками, его рот растянулся в плотоядной улыбке. Он подозвал напарника.

– Таир, гляди, что у них есть.

Муконин подумал, что вот сейчас они все поймут, спросят, как там поживает атаман, и отпустят уральцев. Таир, пониже ростом, с раскосыми глазами, смугловатый, коренастый, с проскальзывающим в чертах лица чем-то кабаньим, осторожно взял записку и прочитал. Ему тоже стало немного весело. Он вернул бумажку высокому, их многозначительные взгляды встретились.

– Круто, – только и сказал Таир.

– Пройдемте со мной, – бросил первый инспектор, покосившись на Ганю.

Костя, почуяв неладное, тоже вылез из автомобиля.

– А вы, собственно, не представились, – заговорил он. – Разве правила дорожного движения в Башкирии другие?

Башкирский гаишник остановился и недобро поглядел на Костю.

– Ты будешь мне сейчас про правила рассказывать?

– И все-таки, представьтесь, – не унимался Костя.

– Сержант Талывердиев. Пройдемте со мной оба.

Напарник сержанта молча наблюдал за происходящим с хитрой улыбочкой на лице. Он остался стоять на обочине. Он ждал своего звездного часа.

Костя и Ганя сели в машину инспектора, Ганя на переднее пассажирское сиденье, Костя – на заднее. Муконин почувствовал нечто вроде дежавю. Боже, до чего знакомая ситуация!

– Дак что, документики-то у вас есть на машину? Или угнали? – спросил сержант таким тоном, будто собирался лишить их права ездить навсегда.

Костя поймал в обзорном зеркале его непроницаемые глаза. В душе поднималась злость.

Ганя достал документы и отдал. Сержант внимательно просмотрел ламинированные корочки Уральской Независимой Республики, затем положил их перед собой на панель. Ганя жадно посмотрел в их сторону.

– Дак вот, – сказал Талывердиев. – За связь с бандитскими элементами я должен вас арестовать и препроводить в участок. Но это долго и муторно. Проще вам отдать десять евро, плюс стандартные десять за проезд по Башкирской территории, итого – двадцатник. Короче, двадцать евро, и вы свободны как птицы.

У Кости внутри все упало. «Опять влетели на бабки!» – воскликнул он про себя. И даже сматерился в уме.

– Понятно, значит, с Коляном Питерским вы незнакомы? – глупо спросил наивный Ганя, поправив волосы на виске.

– Послушайте, – немного повысил голос сержант, – какая может быть связь у государственной полиции с всякими там жуликами Колянами? Вы в своем уме?

Костя обреченно достал портмоне и вытянул бумажку достоинством в двадцать евро.

– А почему именно десять за связь? – осведомился он, внимательно глянув на инспектора.

Вся эта ситуация стала уже забавлять Муконина.

Полицейский пожал плечами.

– Для ровного счета. А что, хотите в участок?

– Нет-нет, мы согласны, – поспешил заверить Костя и протянул купюру.

Дорожный инспектор с ужимкой фокусника достал откуда-то Правила Дорожного Движения и раскрыл их на развороте. Костя положил туда две дестяки. Книжка захлопнулась, и также быстро исчезла, как появилась. Костя едва сдержал смешок.

– Вы свободны, – сообщил сержант Талывердиев.

И потом уже, когда шли к машине, Костя качал головой, вздыхал и бормотал под нос:

– Так мы скоро вообще без денег останемся.

Напарник сержанта, так никого и не выловивший (дорога была пуста), провожал их снисходительным взглядом надменно улыбающихся глаз.

Едва приятели уехали на достаточно приличное расстояние, как на комбинации приборов загорелась лампочка бензобака.

– Блин, надо бы где-то заправиться, – констатировал Ганя.

– Сейчас посмотрим. – Костя достал смартфон и запустил спутниковую программу. – Во, нормально! Ближайшая заправка через десять километров отсюда.

Программа-карта не обманула. Через пять минут на горизонте показалось несколько деревянных домиков, и вместе с ними – заправочная станция.

Ганя сбросил скорость. Еще через минуту они подкатили к ближайшей к обочине трассы колонке.

Это была заправка средней руки под красноречивой вывеской:

БАШКИРСКАЯ РОЗА ВЕТРОВ

Цены конечно же кусались. Поодаль от бензиновых колонок, как белая ворона в стае, красовалась одна водородная, желтая, напоминающая большой стоячий пенал треугольного сечения с закругленными углами. Очевидно, это была топливная ноу-хау-гордость местного масштаба. Над платформой со всеми колонками имелся навес из крытого черепицей металла. На большой будке с черными тонированными окнами крышу венчали огромные красные буквы:

СУПЕРМАРКЕТ ЗАКУСОЧНАЯ ЗАПРАВКА 24 Ч

Ганя вылез из машины, вставил заправочный пистолет и подошел к пассажирскому окну.

– Я это, пойду сигарет куплю да рассчитаюсь за бензин. А ты за колонкой посмотри, ладно?

Костя кивнул.

Он проследил взглядом, как приятель прошествовал к маленькому зданию и скрылся в стеклянных дверях. Затем Костя осмотрелся вокруг. Клиентов не было – унылые колонки ждали своего часа.

Но вот кто-то подкатил к дальней колонке, вернее, ближней к обслуживающему киоску. Костя прищурился: джип? Нет, простой русский УАЗик, вечная ему память! Из УАЗика вылезли двое с автоматами и забежали в будку. Оттуда сразу послышались свирепые крики и женский визг.

Костя почувствовал, как к вискам подкатила волна жара. Он машинально схватил винтовку Коляна и не спеша выбрался из салона. Муконин стал подкрадываться на полусогнутых, прячась за колонками.

И вот он уже оказался в двух шагах от УАЗика. Выглянул из-за железной колонки с застывшими цифрами на электронном табло. За рулем кто-то сидел. Косте показалось, что шофер бандитов лениво зевает. Муконин снял винтовку с предохранителя.

Сквозь приглушившиеся звуки из будки он услышал пульсирующий набат своего сердца. Сделав глубокий вдох, Костя выскочил на выдохе из-за железной бандуры, бросился на холодную землю и перекатился к задам УАЗика. Застыв около бампера, перевел дух. Ничего не изменилось. Только набат усилился.

Костя взвел винтовку и бочком подкрался к дверце водителя. Резко дернув за ручку, открыл кабину и сразу же подставил ствол к шее водителя. Тот медленно повернул голову и округлил глаза до больших шариков. «Тупое губастое лицо, – подумал Костя, – невысокий увалень лет пятидесяти».

– А сейчас ты кладешь оружие на панель за рулем и выходишь из машины, – спокойно скомандовал Муконин.

Водила помрачнел – на его лице все проступило, как на промокашке. Вытащив пистолет из кармана, он послушно положил оружие на панель за рулем и, выставив ногу, начал вылезать из УАЗика. Костя отступил на шаг, не убирая ствола с толстой шеи губастого.

В эту секунду хлопнула дверь, и несколько людей вывели из будки скрученных типов. Победители шумно переговаривались на корявом нерусском языке, наверное, башкирском. Воспользовавшись тем, что Костя на мгновение отвлекся, шофер банды ловко извернулся, ухватил рукой ствол и отвел в сторону. В следующий миг он попытался пнуть Костю ногой, но Муконин вовремя отскочил.

– Ах ты, сука! – выругался Костя и навел винтовку.

Учитывая, что его коллеги повержены, водила бросился бежать. Боясь выстрела, он принялся вилять из стороны в сторону. Это показалось весьма забавным. Костя прицелился и пальнул по ступням беглеца – водила, как ужаленный, взвыл, схватился руками за ногу и завалился набок, и заскулил бродячим псом:

– Ау, ау, ау, а-а-а!

Винтовка сработала хорошо. Ну вот, проверил и ладно, подумал Костя.

– Ай молодец, хорош клиент! – обрадовались на русском башкиры, и двое из них отделились и забрали представляющего жалкое зрелище шофера.

В то время остальные башкиры методично избивали полулежащих горе-налетчиков на холодном асфальте, руками и ногами. Вскоре к ним присоединили и несчастного водилу. Слышались глухие удары, как в надутые мячи, русские матерки и жалкие вскрики. Один башкир стоял в сторонке и перекладывал трофеи – автоматы. Наконец появился Ганя и застыл на выходе. Костя приблизился к нему.

– Видал, что творится? – Глаза у Гани сверкали, в руках он мусолил деньги.

К ним подошел тот, что перебирал автоматы, похлопал Костю по плечу.

– Давай езжай, платить не надо.

– Представляешь, эти местные такие молодцы – ребята не промах, – затараторил Ганя, когда они, оглядываясь, пошли к машине. – Только отморозки зашли и вскинули Калаши, ну, типа, ограбление и все такое… Короче, бармен, коренастый мужичок, он не растерялся. Типа, начал деньги из кассы доставать. Ну, один к нему приблизился, чтоб баблосы-то забрать. А тот его хоп – прямо ножом из-за стойки, никто и понять не успел, а у того уже кровь. А второго уложил длинный парень из-за столика. Там местные водилы обедали. Я даже глазом моргнуть не успел.

Костя улыбался и покачивал головой.

– А ты молодец, время зря не терял, – в конце рассказа похвалил его Ганя.

Так они сели в машину (бензобак был полон) и уехали дальше.

Хорошо, когда все хорошо кончается. Но без твоего участия.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

До Уфы домчались без приключений. Если не считать перестрелки в районе нефтяных качалок и еще – стационарного полицейского поста.

Вот как это было. Когда холмы уже оставались позади, Ганя жал сто сорок, а то и сто пятьдесят километров в час, благо трасса позволяла. Потянулись поля, а на полях замаячили нефтяные качалки, заблестели на солнце прямые синие черви трубопроводов.

Сначала послышался стрекот автоматов, и Ганя сбросил скорость до ста километров.

– На хрена ты скорость сбавил! – в сердцах воскликнул Костя. – Сейчас наоборот нестись надона всех парах, чтоб не зацепили.

Муконин будто вновь услышал слова генерала: «По пути могут быть и обстрелы, и засады, поэтому – ни в коем случае не останавливаться, держать максимально возможную скорость, примерно около ста пятидесяти, при случае открывать на ходу ответный огонь».

Ганя чертыхнулся и вдавил педаль газа. Стрелка спидометра полезла к отметке «сто сорок».

И уже показались на переднем плане, по бокам, характерные вспышки, рождающиеся на незаметных кончиках стволов. Костя сообразил, что одни засели с левой стороны дороги, а другие, которые охраняют качалку – с правой стороны. А навстречу летела, видимо, тоже полагаясь на скорость, большая тентованная фура без прицепа.

Костя уже предчувствовал неладное, и в груди натянулась струна. И немудрено. Вот несколько шальных пуль угодили грузовику в шины, фура завиляла; а еще несколько – прошили тент, и что-то там (что там было внутри?) резво выкинуло языки пламени. И эта несущаяся навстречу комета, продолжая вилять, проехала еще несколько метров, и ее, наконец, занесло, развернуло, выставило горящим боком прямо перед неумолимо приближающейся «семеркой». Ганя начал порывисто притормаживать, чтоб и легковушку их тоже не занесло, и начал одновременно уходить влево, на встречную полосу. Хорошо хоть, на ее горизонте ничего не просматривалось.

Костя вжался в сиденье, ноги стали бумажными. Фура угрожающе росла в размерах. Наконец, достаточно сбавив скорость, Ганя мастерски крутанул руль, и «семерка» съехала на обочину. Костю затрясло в кресле, как мешок с картошкой. Промчавшись по полю мимо остановившейся, охваченной пламенем, машины, под свист пуль, Жигуленок подался обратно, вправо, согласно повороту руля, сделанному умелыми руками водителя.

Еще мгновение, и легковушка выправилась, вошла в колею и пошла набирать скорость. Муконин почувствовал, как свалился огромный груз, и он, Костя, стал почти невесомым.

– Круто ты выскочил! – услышал он свой охрипший голос.

– Фигня война, главное – маневры, – дрогнувшим голосом сострил Ганя.

* * *

Но вскоре линия огня на заднем плане скрылась из виду, и эмоции поутихли. Костя начал ощущать пустоту в желудке.

– Пожрать бы чего-нибудь.

– Давай только останавливаться не будем, – предложил Ганя. – На ходу похаваем.

– Окей. – Костя залез в пакет на заднем сидении. – Так, что тут у нас еще осталось?

– Там где-то Санечка в дорогу пирожки сложила, – напомнил Ганя.

– Ага, точно. – Костя откопал кулечек со стряпней. – Два... Шесть... Восемь. Как раз по четыре на брата. И молоко еще в пластиковой бутылке.

Костя разложил кушанье на коленях, принялся есть сам и угощать Ганю.

Мимо понеслись березовые рощи.

Начав трапезу, Костя вдруг осознал одну вещь. Нет ничего вкуснее полевой кухни, если она состоит из теплых домашних пирожков с картошкой и поджаренным луком, которые можно запивать свежим деревенским молочком. Это даже круче всяких ресторанов, суши-баров и макдоналдсов. Пища, употребленная на природе, в машине или в поезде завсегда кажется вкуснее. Может, потому что походные условия вносят некую романтику, и обостряются ощущения? И развивается сильный голод, а также нестерпимая жажда? Иногда, например, простая вода чудится такой вкусной, что какой-нибудь квас или пиво и рядом не стояли.

Плотно закусив, приятели поочередно покурили. Указатели на обочинах говорили о том, что скоро будет Уфа. Заранее решили в город не заезжать, а обогнуть его по окружной дороге, которая, правда, насколько было известно, должна была тянуться очень долго.

Но перед въездом на окружную трассу нарвались на пост Башкирской Дорожной Полиции. Очередь автомобилей продолжалась от маленькой будки метров на двести. Были тут и большегрузы, и легковушки, и даже один автобус.

– Н-да уж, тут мы встрянем надолго, – недовольно протянул Ганя.

«Семерка» пристроилась к корме маленького белого грузовичка марки «Тойота» с ржавым ломом черного металла в открытом кузове.

– Пойду гляну, что там творится, – сказал Костя.

Ганя согласно кивнул. Муконин вылез из машины и побрел вдоль вереницы автомобилей по направлению к будке.

Минут через пять он вернулся.

– Ну что там? – кисло поинтересовался Ганя.

– Глухо. Шмонают по полной программе.

Приятель неодобрительно цокнул языком.

– Давай-ка поищем обходную дорогу, – заметил Костя, сев в машину, и достал свой КПК.

Быстро загрузил программу картографического поиска. Спутник определил их месторасположение – связь тут была хорошая, компания УНРМоби имела надежный роуминг с Уфой и окрестностями. Костя сделал запрос на поиск объездной дороги. Немного подумав, компьютер выдал белую ленточку дугой. Муконин увеличил изображение.

– Так-так. Значит, сюда, потом сюда. Ага, понятно. Короче, поехали обратно, где-то на двестидвадцать седьмом километре должен быть сверток.

– Надеюсь, эта дорога нормальная. Как бы нам там не застрять, – обеспокоено проговорил Ганя.

– Да, если там болота грязи, то будет плохо. Придется вернуться.

– Ладно, посмотрим.

Приятели поменялись местами, Костя сел за руль, завел машину и…

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, «семерка» помчалась обратно.

Сверток нашли без проблем. Перед поворотом даже стоял старый покосившийся указатель:

На карте действительно имелась деревня Тарманы, мимо которой пролегала спасительная грунтовая дорога.

Дорога эта поначалу показалась легкой. До Тарман она была выложена плитами: катись – не хочу. Костя выжимал сначала восемьдесят, потом девяносто, потом, освоившись, вышел на сто километров в час. Только и слышно было, как стучали колеса в местах стыка плит – точно на поезде ехали. Никто не решался произнести и слова.

Деревня пронеслась быстро. Запущенное, убогое селение оставило у Кости неприятный осадок. Да так, что заныла душа. Чахлые, однообразные дома в один этаж, судя по всему, давно заброшенные. Дома со слепыми, зияющими чернотой окнами. Их стены – смертельно зараженные трещинами бревна цвета грязи. Кладбище полусгнивших чудовищ – ржавых комбайнов с надломанными хоботами. Затянутое ледяной коркой болото. Угрюмый, безжизненный пейзаж.

Бетонку, видимо, проложили еще в советское время, может быть, хотели в будущем заасфальтировать. Но после развала Советского Союза, скорее всего, деревню запустили, как было по всей Руси, на тысячи километров, как было при Ельцине, и потом при Путине – и неважно, кто бы там ни встал тогда у руля, уже не суждено было возродиться российской деревне, уж настолько ее опустили во всех смыслах. Все эти поселки Пионерские, совхозы имени Куйбышева, колхозы имени Ленина, Сосновки и Елани, Малые и Большие Сланцы и прочая, прочая – все они радовали глаз в застойные годы Союзной державы, колосились хлебами, хрюкали тоннами свинины, славились сочными доярками, но, казалось бы, в один миг все рухнуло и развалилось. И люди, жившие там, что самое интересное, оказались ни в чем не виноваты. Ведь в деревнях-то народ никогда не был особо ленивым. Но он и не был инициативным. Привыкли жить по указке. А когда указка сломалась, ничего не смогли сделать сами. Что же касается руководящей пяты, старая империя рухнула, а новому слабому государству сталось уже не по силам восстановить. А уже теперь, при таком бардаке, когда пирог России разрезан на куски, и говорить не о чем.

Ну а раз бетонку строили для жителей и гостей деревни, то, естественно, сразу по окончанию Тарман кончилась и бетонка. И началась ухабистая грунтовая дорога, по-видимому, таящая много неожиданностей впереди. И дорога эта, ко всему прочему, уходила в дремучий сосновый лес.

И повелась такая непролазная грязь, что впору стало возвращаться. Но, как говорится, риск – дело благородное, и приятели углублялись все дальше. Перед каждым новым участком черного месива Костя останавливал машину, затем совместно с Ганей они долго всматривались в область грязи и решали, как лучше преодолеть очередное препятствие. «Взять левее» или «взять правее». «Левыми колесами во-он по той стежке, а правыми по луже, главное, в колею не свалиться!» «Накатом бери, накатом, мать твою!» Колея была от какого-то грузовика, но не свежая.

– Что-то странно, никто еще пока не сунулся на эту дорогу объезжать пост, – заметил Ганя,мотая головой по сторонам.

– Может, никто и не знает о ней? – наивно предположил Костя. Приятель усмехнулся.

– Будем надеяться, что это так.

Но, в конце концов, они застряли в этой трясине. Машина забуксовала. Ганя вылез толкать. Однако как он ни тужился, все усилия оказались бесполезными. Только грязью облился с ног до головы. Благо, в багажнике валялась спецовка на такие случаи, ее-то Ганя и надел, прежде чем пристраиваться к багажнику. Скинув спецовку, он вернулся в машину, на свое место, и прикурил сигарету.

Некоторое время они курили в машине, решали, что же делать.

– Надо было эту Минипу на танке везти, – разочарованно посетовал Ганя.

– Ага, тогда бы нас разбомбили из вертолета, еще на подступах к Самаре, – неудачно пошутил Костя.

– Зато сейчас мы встряли, даже не добравшись до Уфы.

– Ну что, хватит сиськи мять, как говорит наш генерал, – натянуто улыбнулся Костя. – Надо пойти в лес за бревнышками, чтобы потом подкладывать под колеса и «домкратить». Правда, кому-то одному придется остаться в машине, на всякий случай.

– Н-да? И кому же, интересно, выпадет такая участь? – иронично спросил Ганя.

– Предлагаю бросить жребий.

Костя достал походные спички – большой фирменный коробок для охотников – и вытащил две спички. Одну он обломал пополам, спрятал их в кулаке и выставил наружу кончики.

– Чур, у кого короткая, тот и остается, – предложил Ганя, и тут же вытянул короткую спичку.

Выражение его лица приобрело странный оттенок.

– Еще неизвестно, кому будет лучше, – успокоил Костя.

Взяв электролобзик и топор, он пошел в лес.

Сосновый бор густо выставил в первые ряды своего войска тоненькие молодые сосенки. Солнышко едва прорывалось в скудные щели этого отряда. Становилось зябко. Ноги то и дело проваливались в наст. В поисках деревьев покрепче и места поудобнее, Костя забрел поглубже. Ему все казалось, что вот здесь не то, а вот там дальше будет лучше. Периодически он оглядывался назад. И когда просвет с машиной заслонился темной серо-зеленой гущей, он остановился.

Сосняк молчал, лишь изредка что-то потрескивало в далекой дремучести, и эта тишина представлялась тревожной и обманчивой. Костя облюбовал стоящее деревце – оно уже покосилось, и завалить его не представляло труда. Застучал топор.

Костя чувствовал что-то недоброе. Не нравилась ему эта глухомань. И потому слегка теребило в груди. Он часто оглядывался, словно бы пытаясь кого-то отыскать глазами, но лес, застывший в весенней дреме, молчал. И только эхо отзывалось на охи топора.

Муконину вспомнилось, как на заре молодости он ездил с мужиками на рыбалку, на одно из уральских озер. И там они случайно загнали машину в глубокий лес и нарвались на некую заброшенную пасеку или делянку, или усадьбу, что-то в этом роде. Всего несколько строений: дом, сарай, баня, конюшня и загон для скотины. По всему было видно, что признаки жизни прилично затерлись временем. И на этой усадьбе водились такие огромные комары, Костя в жизни таких не видел! А они просто одурели от нечаянно нагрянувшего счастья встречи с людьми. Еще бы чуть-чуть, и оголтелой атаки не избежать. Не успев ничего исследовать, сотоварищи боязливо ретировались.

Костя улыбнулся. Ему стало легче. Заготовив несколько поленьев, он связал их припасенной веревочкой. В эту минуту послышались мотоциклетный стрекот, крики и выстрел. Костю словно обдало обжигающим душем. Он схватил поленья и побежал, спотыкаясь, путаясь в выборе тропинок.

Достав на ходу пистолет, Костя выскочил из леса где-то левее, но, к сожалению, уже все стихло. Костя увидел машину хоть и не рядом, но шагах в двадцати от себя. Там царила какая-то мертвенная пустота. Чувствуя, как сжимается сердце, он быстро пошел к машине. Ноги неразборчиво ступали в грязь.

Почти бегом подскочил к дверям. В салоне не было ни души. Мало того, в «семерке» успели похозяйничать какие-то варвары.

– Бля, что за обезьяны тут были! – выкрикнул он.

Содержимое бардачка в беспорядке валялось на кресле пассажира. Благо, что пистолет Макарова Костя давно перепрятал в карман. Коляновский карабин отсутствовал. Прихватили остатки еды из салона. До заветного чемоданчика, конечно, не добрались. Но Костя на всякий случай проверил. Муляж Минипы оказался на месте. Костя, чувствуя бешеные удары сердца, заорал:

– Ганя! Ганя!

Но все было глупо. Налетчики увезли приятеля с собой.

И тут на глаза попались свежие пятна крови на черной панели дверцы переднего пассажира. Почудилось, что от них еще идет пар.

Земля стала ускользать из-под ног. Костя представил предполагаемую картину. Некто подстрелил Ганю из укрытия, используя фактор неожиданности. Затем эти бандиты с большой дороги быстро распотрошили автомобиль, взяли самое ценное и удалились, прихватив с собой зачем-то раненого Ганю. Удалились? Хм. Уехали на мотоцикле, ведь он явственно слышал из леса мотор.

Ну конечно, черт побери! Необходимо срочно исследовать прилегающую территорию на предмет свежих колесных рытвин, отличных от Жигулевских.

Костя обошел «семерку» со стороны капота, начал проводить тщательный осмотр земли от двери с пятнами крови. Около двери обнаружилось несколько сбивчивых следов, оставленных как минимум двумя представителями человеческой расы. Часть отпечатков принадлежала Гане – Костя догадался по большому размеру подошвы и характерному рисунку, елочке. Насколько он помнил, у Ганиных бот имелась именно такая елочка. Впрочем, Костя не мог ручаться. Но второй след явно указывал на чужака. Он был размером поменьше, с почти отсутствующим рисунком и глубоким каблуком.

И эти, вероятнее всего, кирзачи разборчиво отступали назад. А у багажника «семерки» к ним присоединялись этакие плоскостопные полусапожки, с несколько косящими носками. Здесь же подошва елочкой перестала появляться, а точнее, превратилась в беспорядочную рыхлую ленту. Стало быть, тут Ганя начал «дрейфовать», его подхватили под мышки и отбуксировали до…

До мотоцикла с коляской. Метрах в двух от задка Жигулей хорошо определялись две узкие борозды, усыпанные по граням мелкими углублениями-кирпичиками, что говорило о несомненности былого присутствия старомодных мотоциклетных покрышек. Эти новоиспеченные пашенки закруглялись большой дугой и уходили по дороге назад, переплетаясь змейкой с такими же встречными следами.

У Кости не оставалось сомнения в том, что нужно идти в ту сторону, ориентируясь по этим мотоциклетным ленточкам. Подозрение, естественно, сразу пало на деревню, которая осталась километрах в трех или четырех позади. Выходит, там обитают какие-то «гоблины»?

Арсенал огнестрельного оружия у Муконина подобрался весьма скромный. По сути лишь пистолет Макарова. Костя прикурил сигарету и задумался. Что еще можно прихватить с собой? Спички, зажигалку – это понятно. Они и так при мандате. Снять с машины пару дымовых шашек? Это несложно. Демонтировать короб, то есть открутить пару саморезов, – и дело в шляпе. Уже неплохо. Нож из машины не тронули – тоже возьмем с собой. Ну и всякой мелочи в придачу.

Конечно, с огневой мощью будут проблемы, посетовал про себя Костя. Ведь бороться придется, пожалуй, с целой кучей аборигенов. А они, наверняка, полные отморозки. Кто ж еще мог бы обосноваться в заброшенной, богом забытой деревне? Понятно, что лучшая тактика в данном случае – устроить ответный фактор неожиданности. Но не мешало бы заиметь хоть пару гранат.

И тут Косте пришла идея. Он откопал в багажнике две стеклянные бутылки из-под пива. Бутылки опустошили на пару с Ганей еще до приключения с анархистами, а потом забросили в багажник как ненужный хлам, который когда-нибудь пригодится. Вот и пригодились.

Затем Костя заглянул под капот и ослабил хомут бензинового шланга, сдернул шланг и накачал горючей жидкости в пивные бутылки. А дальше к каждому «коктейлю Молотова» он смастерил фитиль из кусков тряпки. Вот теперь можно было отправляться в путь.

Внутренне Костя уже пришел в равновесие. Потеря Гани перестала сильно печалить. Сердце забилось ровно – он даже сам себе удивился. Удивился тому, что заботила его теперь не столько участь Гани, сколько сам факт мщения.

Да и наплевать. Хорошо ведь. Чтобы спасти Ганю, жив он или умирает, нужно ведь полное самообладание.

Костя быстро снарядился в дорогу. Бутылки с гремучей заправкой подвязал к ремню на поясе. Одну слева, а другую справа. Да плотнее притянул горлышки к поясу, чтобы стеклянные емкости не болтались в пути, не долбили по бедрам. В пистолете проверил магазин, – пули наполняли его до отказа, – поставил на предохранитель. Убрал оружие в карман. Нож спрятал за пазуху.

В горле пересохло. Не мешало бы пополнить запасы воды, подумалось ему. Костя выпил остатки из пластиковой канистры. Решил, что при случае наберет в деревне колодезной воды. Но канистру брать с собой не стал – никакого лишнего груза!

– Что ж, пора выдвигаться, – пробубнил он под нос.

«Только смотри, сразу держи ухо в остро», – тут же предупредил внутренний голос.

Костя пошел вдоль колеи, оставленной мотоциклом. «Неужели старый добрый Урал с коляской?» – подумал он на ходу.

Две ленты колес уверенно удалялись в сторону деревни. В дороге никаких эксцессов не случилось. Муконина сопровождала зловещая тишина, прерываемая лишь редкими возбужденными криками черных ворон, как будто взывавших его остановиться и повернуть назад. Примерно через полчаса Костя подошел к большой поляне, открывшейся слева, за которой, впереди, начинались первые серо-черные домики. След трехколесного Урала уходил туда, к избам. Еще дальше единственная улица, насколько помнил Костя, должна была раздвоиться, а потом и пересечь две параллельные улочки.

Прикрытая коростами серого талого снега поляна граничила с лесом, все с тем же сосняком. У Кости созрел план: в деревню следовало пробираться сбоку, с задних дворов, дабы остаться незамеченным и вероломно вторгнуться с тыла. А для этого требовалось пройти по кромке леса и обогнуть поляну.

Крадучись по насту, петляя в частоколе сосенок, точно таких, что и у каймы чащобы, в которой Костя пилил полешки, – не спеша он пробрался к окраине поляны. Здесь устроила засаду поперечным рвом тянущаяся речушка. Тонкая, в два шага шириной, с крутым бережком, крытая подтаивающим местами льдом, она чуть петляла в мерзлых зарослях камыша. Редкие осинки с ивами застыли в хороводе вдоль берега.

Костя спрыгнул к подножию склона и стал пробираться вдоль речушки, хватаясь руками за деревья. Ноги то и дело соскальзывали на белую гладь, но ступать на тонкий лед он не решался.

С горем пополам доковылял до конца. Речушка сужалась и превращалась в ручей, подернутый потрескавшимся льдом, а ручей терялся в густых зарослях ивы. Муконин осторожно поднялся наверх и обалдел.

Прямо перед носом очутился кривой забор первой усадьбы. На огороде высокие смородиновые кусты унылыми, покосившимися рядами торчали из серого наста. Справа к забору мостился черный полусгнивший нужник. Слева примыкала серо-черная стена длинного сарая.

Костя подкрался к сараю, прислушался. Молчок. Перелез через забор, едва не зацепившись штаниной за ржавый гвоздь. Интересно, есть кто-нибудь в доме или нет? На участке, судя по всему, полный вакуум.

Костя достал пистолет, снял с предохранителя. Прижимаясь к боковине сарая, подкрался и высунул голову, посмотреть на дом.

Окна заглушены ставнями. Ну и что. Это еще ничего не значит. На двери нет ни навесного замка, ни замочной скважины. Зато задвинута щеколда. Ага, значит, во всяком случае, хозяева куда-то свалили на время.

Костя спокойно зашел в сарай и осмотрелся. Глаза быстро привыкли к полумраку. Так, поживиться тут нечем. Ну конечно, никто же не бросит просто так автомат Калашникова или связку гранат. Костя прикурил сигарету. Впору перевести дух.

В сарае хранилась гробовая тишина, Костя слышал лишь размеренные, сильные удары своего сердца. Спокойней, спокойней! Здесь больше делать нечего. Пойдем рекогносцировать дальше.

Вскоре Костя тем же макаром перебрался в следующий огород, но в соседском сарае тоже ничего не нашлось, а в доме зияли огромные дыры вместо окон, что говорило не только об отсутствии человеческой жизни, но и о невозможности оной на данном участке. Он уж начал было беспокоиться, что вся левая сторона улицы окажется необитаемой, и придется каким-то образом перебираться на зады другой стороны улицы. А та сторона по памяти, – когда неслись на Жигулях мимо поселка, – обрывалась ельником задолго до тупика этой стороны.

Однако странная находка, на которую он напоролся при подступе к третьей ограде, заставила его насторожиться. Прямо под забором, из гущи грязного талого снега выступали на свет две удивительно гладкие кости жемчужного оттенка. Кости имели внушительный размер и почти трубчатую, с некоторой овальностью профиля, структуру.

Интересно, чьи же это останки, почувствовав легкий озноб, задал себе вопрос Муконин? Кошка или собака явно отпадают, отметаются даже без рассмотрения. Слишком великоват габарит. Хотя какая часть тела, совершенно непонятно. Да, господи, лошадь наверно, кто тут еще может быть? Ну конечно же лошадь, успокоил себя Костя. В деревнях всегда где-нибудь да встречаются подобные находки, вспомнил он из детства.

Можно было, конечно, заняться раскопками, углубиться в ледяную толщу, дабы обнаружить еще что-нибудь из элементов неведомого скелета, или хотя бы изучить основания этих костей. Но искать инструмент для долбления обледеневшего в тени снега, а потом шуметь, тратить драгоценное время, – все это казалось невозможным в данных обстоятельствах. И Костя плюнул и двинулся пробираться дальше.

Наконец он перелез через третью ограду. И сразу понял, что на этом дворе, без сомнения, теплилась жизнь.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Жизнь здесь не то чтобы теплилась, она здесь играла ключом.

Впрочем, все по порядку.

Продираясь сквозь непролазные кусты, карябая себе щеки подлыми ветками ивы, Костя добрался до следующего ограждения. Это был такой же забор, но лучше сохранившийся, правда, несколько колышек давно отодрали, и Костя спокойно пролез вовнутрь.

Сортир отсутствовал, лишь одна продолговатая бревенчатая постройка, в которой, наверно, умещались и хлев, и баня, и туалет. К ее задней стене, выложенной из потрескавшихся, но еще добрых бревнышек, примыкала поленица с аккуратно уложенными до половины высоты дровами, и поленица эта тянулась вдоль почти на всю стену. Но между нею и забором имелся достаточный для одного человека промежуток. Костя затаился там и прислушался, чтобы разобрать чей-то смешанный говор. Однако различить удалось лишь короткие отрывки матерной брани.

Тогда Муконин извлек из кармана спрятанный было пистолет, и с замиранием сердца переступил несколько раз и выглянул из-за сарая.

В дворике, неподалеку от ухоженного крыльца большого дома, жгли костер. Вокруг костра, кто на чем попало, сидели люди, все в тусклых или серых одеждах. Они сидели расслабленно, явно потеряв бдительность, передавали по кругу фляжку, очевидно, с чем-то горячительным, о чем-то болтали, поругиваясь, а порой глумливо и противно гоготали. Некоторых Костя узрел в профиль, остальные оказались спиной, а один даже сидел как бы лицом, и в груди у Кости пробегали волны тока, когда этот тип вскидывал глаза. Лицо его, явно не молодое, в тени дома чудилось каменным изваянием – пухлые щеки, чуть приплюснутый нос. Молча кивающая голова, опирающаяся на крепко стянутый от простуды ворот дубленки, напоминала часть статуи буддийского божка. По левую его руку разместились двое помоложе, один совсем юный, в полупальтишке, с танкистским шлемом на голове, другой постарше, насколько Костя мог из своей позиции определить возраст, в потрепанной тускло-красной куртке, бритый наголо, без шапки. Спиной к Косте оказался еще один тип – в накинутом на плечи бушлате. И двое замыкали круг: какие-то похожие друг на друга молодчики в выцветших армейских телогрейках, оба светловолосые, без головных уборов, – Костя разглядел их хуже всех. Итого получалось шесть человек.

Муконин улавливал лишь отдельные фразы.

– Малек, да ты, в натуре, лох! Ты что, не мог эту прошмандовку… – последние слова Костя не разобрал.

Этот сиповатый голос принадлежал одному из молодцев, что сидели по правую руку божка.

– Не, он просто брезгует после всех, бга-га-га-га-га-га! – высоким мнительным голосом сказал лохматый затылок, и спина в накинутом бушлате затряслась в захлебывающемся смехе.

– Да он ее помацал децал, а потом ночью втихушку дрочил, бля буду, я сам видел, бха-ха-ха! – чей-то басовитый голос потонул в общем ржании.

– Да иди ты, чо ты гонишь, – злобно отозвался юношеский голос парнишки в танкистском шлеме.

Дальше стало неразборчиво, потому что все непроизвольно сбавили на полтона.

– В расход сначала этого чмушника пустим, нах, волосатого. – Голова на воротнике дубленки, хлебнув из фляжки, вдруг громко заговорила хриплым резким голосом.

У Кости мурашки пронеслись по лицу. Он уверился, что встретил едкие волчьи глаза головы божка, и резко спрятался за угол, сел на холодную землю и сделал глубокий вздох. Но хозяин неприятного голоса продолжил как ни в чем не бывало:

– Прошмандовку пока для Малька оставим. Пусть мужчиной станет, ептать. Сколько можно дрочить.

И опять все загоготали.

– Ну чо, Горец, Малька на разделку, а? – ровный низкий голос, очевидно, принадлежал соседу Малька.

– Еб…на в рот, боевое крещение, – послышался в начавшемся общем гомоне сиповатый голос молодца в военной куртке.

Затем опять сбавили на полтона.

– Потому что на х… все обосрались, – вдруг выделился высокий писклявый голос упыря в накинутом на плечи бушлате. – А меня от человечины прет!

– Может, ты нам шашлычки забацаешь?

И снова непонятные слова.

– Травки забьем, и все ништяк будет, – наконец громко вставил кто-то.

Костя так и сидел, упершись позвоночником в разлаписто колкие дрова поленицы. Внутри все сжималось от отвращения и тревоги.

«Эти недочеловеки удерживают в плену какую-то бабу, – заключил Костя, – а теперь вот еще и Ганю. И поскольку жрать им здесь, видимо, нечего, они не брезгуют каннибализмом».

Срочно выработать план действий – вот что являлось самой насущной задачей. Костя раскинул мозгами. Если, к примеру, сразу запалить и бросить в них бутылочку бензина, это ни к чему путному не приведет. Это будет очень глупо. Большинство успеет разбежаться, и тогда ему, Косте, беды не миновать. Да и где гарантия, что на данном пионерском слете, на чертовом шабаше представлено все местное сборище, все благообразное общество деревенского курорта?! Нет никакой гарантии. В любую минуту кто-нибудь может возникнуть, например, из дома или войти через сплошную высокую калитку. Гораздо разумнее было бы захватить кого-нибудь одного, то есть языка, и выведать побольше информации, что по чем, дабы построить диспозицию.

Странное дело, страх куда-то улетучился, отметил про себя Костя. Поначалу он боялся, особенно, когда впервые услышал их речь, но теперь испытывал лишь омерзение и ненависть, какие бывают по отношению к крысам.

И тут сам его величество случай помог Косте.

Главаря, несомненно, величали Горцем – тот мужичок с головой божка и хриплым голосом. И вот Горец приказал Мальку:

– Бл…, костер тухнет. Эй, Малек, давай, мухой сгоняй к сараю за дровишками. А то что-то зябну я. Погреться надо-ть.

Костя вздрогнул от неожиданности. Он выпрямился и выглянул одним глазом из-за амбара.

Малек нехотя поднялся с места и, подзуживаемый товарищами, чуть прыгающей походкой двинулся прямо в сторону Муконина. Уши дурацкого кожаного шлема стали болтаться на ходу, точно обвислые локаторы у глупой собачонки.

Костя выставил пистолет, напрягся. Душа его возликовала. Ее переполнил азарт охотника. Дичь сама шла в руки. Костя вжался боком в поленицу. Он почувствовал, как вздымается грудь от возбужденных ударов сердца.

Когда парень появился из-за угла, Костя направил пистолет ему в лицо и приложил к губам свободный указательный палец.

Мгновение пустоватые серые глаза округлялись, наполняясь страхом, и открывался тонкогубый безвольный рот, показывая прореженные желтые зубы. Но Костя ударил левой «под дых», и Малек согнулся – глаза на выкате, изо рта сопение. В следующую секунду Костя захватил найденыша правой рукой за тонкую шею, перекрыл свободной ладонью глотку, и потянул к прорехе в заборе. Малек, воняющий плесенью, послушно стал перебирать ногами. Ай молодец, податливый, удобный пацан! Лучшего языка и не придумаешь. Со двора послышался беззаботный хохот.

За забором Костя еще огрел Малька по ушам, чтобы слегка оглушить, взвалил на плечи и потащил сквозь заросли ивы к первому пустующему двору. Жертва оказалась на удивление легкой – кожа да кости. «Видать, на самом деле туго у вас здесь со жратвой. Впрочем, оно и понятно», – пробормотал про себя Костя.

В уже знакомом сарае Муконин бросил молокососа на пол, прислонил к стене. Паренек совсем сдулся. Веки были прикрыты. Костя нанес несколько пощечин. Серые глаза открылись, и в них опять появился страх.

– Не боись, не убью, – тихо сказал Костя.

– Ты кто, мужик, ты кто? Ты чего хочешь? – Малек заерзал, голос его задрожал.

– Сиди спокойно, парень, не дергайся. Ответишь на мои вопросы, и я оставлю тебя в живых. – Костя помаячил пистолетом под носом у Малька.

– Бля, какие еще вопросы? Я ни чо не знаю, я тут не при делах!

Костя легонько стукнул его в темечко прикладом, толстый шлем слегка амортизировал. Малек заглох, на щеке проступила слеза.

– Я говорю, отвечай и все, понял?

Парень послушно кивнул, моргнув.

– Сколько вас, тварей, обитает в деревне?

– Девять человек.

– А где еще трое?

– Васек и Гремлин в доме дрыхнут, с глубокого бодуна. А Черемка на посту сидит.

– У, блин, дебилы, у вас еще и пост имеется! Где он?

– Первый дом на улице. С другого конца.

– Так, понятно. Кто вы такие, мать вашу, кто вообще все вы?

– Да кто попало. – Малек повел плечом. От испуга он выкладывал все как на духу, и это Косте очень нравилось. – В основном, с города, ну и так, до кучи. Горец, он бывший зэк, раньше на зоне сидел, а потом все с зоны разбежались, ментов перебили и разлетелись. Он у нас из старожилов. Паха и Ганс из военной части, которую расформировали. А Нарик и Гриня недавно к нам прибились. Были и еще люди, но они ушли.

– Так, ясно. Где раненый длинноволосый мужчина?

– А, так ты его ищешь? Он в доме лежит, на полу, связанный.

– Кто его доставил в поселок?

– Нарик и Гриня. Черемка по рации передал, что тачка проехала. Тогда Нарик и Гриня снарядились и за ней погнали.

Еще Костя расспросил, кто такие Нарик и Гриня? Выяснилось, что Нарик – это парень, сидевший у костра рядом с Мальком, по левую руку Горца, а Гриня – тот самый писклявый тип, сидевший спиной к сараю, в накинутом на плечи бушлате.

Все необходимое Костя выведал. Медлить было больше нельзя. Он связал Мальку руки и ноги подручным тряпьем и наказал сидеть тихо и не рыпаться. После чего Костя вышел из хозблока и закрыл дверь снаружи на засов.

Уже проторенным путем Муконин двинулся обратно.

За оградой облюбованного шайкой двора кто-то копошился. Костя остановился и притаился. Бесшумно достал шоферский ножичек. Подкрался поближе, стараясь не шуршать ветками, что было очень трудно сделать. Тягучая ива предательски становилась на пути.

Но абориген был пьян и шороха не заметил. Он только что опустошил мочевой пузырь, застегнул шеренгу и заорал сиповатым заторможенным голосом:

– Малек, еб…на в рот, ты куда делся, придурок?!

Это был один из бывших срочников, то ли Ганс, то ли Паха, – Костя определил по распахнутой телогрейке цвета хаки со следами от погон.

Меж раздвинутыми бортами куртки показались разодранная серая футболка и частичка волосатой груди.

Костя смело шагнул вперед. Между ними осталось метра полтора. Ганс-Паха услышал наконец телодвижения Кости и повернул голову. Поглупевшие от сивухи, детские глаза выразили нечто вроде удивления, густые смолистые брови превратились в крючки вопросительных знаков. Из ноздрей Ганса-Пахи, как у коровы, вылетел пар. Карие глаза медленно перевели взгляд на руку Кости с выставленным ножичком, но было уже поздно.

Костя ступил вперед, вплотную к подонку, и что есть мочи вонзил нож под сердце, сквозь серую футболку. Ганс-Паха издал нечеловеческий хрип, кровь брызнула на косой штакетник забора. Костя, не заглядывая ему в глаза, резко выдернул нож и отступил. Парень припал на колени и затем клюнул носом и завалился, примяв маленький тугой куст.

– Сам придурок, – бросил Костя, сглотнув тошнотворную волну. Последний и первый раз он зарезал человека в схватке с мародерами накануне образования УНР.

«Теперь их только семеро. Причем двое спят, а один не близко. Остается: раз, два, три и главарь – всего четыре реальных угрозы. Вдвое меньше основного состава. Уже лучше», – посчитал Костя в уме.

Пробравшись в дырку в заборе, он прислонился к поленице и прислушался.

– Что-то и Ганс не возвращается, а, Горец? Может, я пойду погляжу? – говорил низкий голос, наверняка принадлежащий Пахе (теперь стало понятно кто есть кто).

Костя подглядел.

Около увядающего костра сидели только трое: Горец почти в прежней позе, Паха в армейской куртке цвета хаки и Гриня с накинутым на плечи бушлатом. А Нарик куда-то запропастился.

– Да подожди ты. – Вожак отозвался на слова Пахи, как будто отмахнулся от назойливой мухи. – Тут что-то неладно. Берите ружья, сходите вместе.

Паха дернулся с места и довольно бодро подошел к крыльцу. Откуда-то он вытащил там автомат Калашникова, предположительно, АК-74. В это время Гриня тоже поднялся и, покачиваясь, зашел в дом. Горец остался сидеть на месте.

Костя понял, что нельзя терять ни минуты. Лучше застать их врасплох, пока еще есть возможность. Он сорвал с пояса одну бутылку с коктейлем Молотова и подпалил фитиль.

– Ну что, Горец, говоришь, зябко тебе, погреться хотел? Сейчас я устрою вам тут гибель Помпеи.

Костя совсем выглянул из-за постройки и, наметившись, замахнулся и бросил самодельную стеклянную гранату.

Расчет был прост и очевиден – оставить рыбу без головы и, тем самым, внести разброд и панику в стройные ряды бандитов. И первый пункт сработал. Емкость с убойной жидкостью раскололась прямо у ботинок Горца, тот вспыхнул, точно лист бумаги: сначала загорелись штанины, через пару секунд – дубленка с мутоновым воротом. Главарь соскочил с неожиданной прыткостью, взвился, издавая животный вопль. Этот жуткий крик эхом разнесся по всей деревне, всколыхнув ее вечную зловещую тишину. Объятый пламенем, Горец упал на землю и покатился огромной шаровой молнией к боковому забору двора. Нечленораздельный крик, сотрясающий окрестности, не прекращался.

Паха поначалу опешил, Костя ясно видел, как армеец пьяными, ничего не понимающими глазами пялился на происходящее. Но вот Паха пришел в себя, вскинул автомат и начал палить очередью. Костя отпрыгнул обратно за сарай и вжался в поленицу.

Пули свистели рядом, сбоку. Муконин отвязал вторую бутылку и поджег фитиль. Дождавшись перерыва в стрельбе, Костя высунулся и бросил коктейль в отморозка. Но хорошо прицелиться за пару секунд не удалось, Паха расплылся в глазах. Зажигательная бутылка упала в шаге от него, и высокие языки пламени лишь лизнули ему ботинки. В следующее мгновение тот, громко выругавшись, отпрыгнул в сторону, но, будучи под серьезным хмелем, поскользнулся и упал. У Кости сразу отлегло – автомат бандита вылетел из рук. Горец, тем временем, уже замолчал и превратился в большой пылающий комок. Муконин воспользовался удачным моментом, выхватил пистолет и в три скачка очутился во дворе. И прежде чем Паха дотянулся до своего Калаша, Костя отправил одну меткую пулю. Бывший срочник схватился за живот и задергался, точно эпилептик, в конвульсиях. Из-под него быстро, как моча описавшегося ребеночка, натекла лужица крови.

Костя, подгоняемый жаром бензинового костра, бросился было к автомату, но в этот миг сбоку звонко разбилось стекло. Муконин остановился и повернул голову: кто-то разбил окно и уже выдвинул наружу угрожающее дуло дробовика. Костя перелетел через Паху и бросился на землю, подхватив-таки автомат. Охотничья дробь бухнула где-то рядом. Муконин навел ствол на зияющее окно и открыл очередь. Дробовик метнулся назад. Еще мгновение – и разлетелось вдребезги стекло в соседнем окне, и оттуда возник Калашниковский ствол, и застрочил очередью. Костя кувыркнулся и скакнул в подвернувшуюся яму, похожую на вырытую для кого-то могилку.

Несколько секунд прошло в перестрелке. Костя сидел в три погибели и не видя врага строчил из трофейного автомата, вознесенного над головой. Вокруг свистели пули, отлетали комья мерзлой земли и больно били по макушке.

Но бог помог Косте. Мощный огонь, раздутый второй бутылкой, споро перекинулся на крыльцо, а затем и на сквозящие без стекла окна. Там послышались ошалевшие крики и матерная ругань. Стрельба прекратилась. Костя облегченно вздохнул.

Он скоропалительно подвел итог. Первая бутыль поразила вожака, и тот теперь преобразовался в большой мешок угля, – Костя наблюдал краем глаза, – но огонь уже затух. Вторая бутыль в концовке подожгла дом. Стало быть, оставшиеся в живых неандертальцы, а именно, Гриня и Нарик (да еще те двое с бодуна?) будут пытаться вырваться наружу. А Косте, напротив, нужно забраться внутрь и спасти Ганю, связанного где-то в доме. Пока он не сгорел. Вроде бы все складывается очень даже недурно.

Костя выбрался из ямы и перебежками, на полусогнутых, обогнул дом и отыскал тыловое окно, не разбитое, не освещенное пока изнутри пожаром. Интересно, куда решили податься эти гоблины? В противоположные окна, выходящие на чертову бетонку? Костя притаился внизу, выждал пару секунд, собрался с духом и выставил макушку над нижним наличником.

Костя опасливо заглянул внутрь. Пустая комната. Медлить нельзя. Он выбил стекло прикладом, подчистил осколки. Перелез внутрь и спрыгнул. Больно кольнуло в бедро – зацепил-таки один из острых треугольников, оставшихся в раме.

Костя осмотрелся.

Сердце пульсирует батутом. Где-то рядом жизнерадостно трещит объятое алым змием дерево. Мелькают тускло-желтые тени на полу у входа, точно за стеной реют флаги. Отголоски жара поглаживают по щекам. В ноздри врывается запах гари. Рядом – диван со смятым грязным клетчатым покрывалом, стол и два табурета и какой-то шкаф из двадцатого века. Ладно, вперед! Проем, новая комната.

С раздирающим боевым кличем кто-то неожиданно обрушивается сбоку, небольшим, впрочем, телом, которому сообщилась утроенная сила разбега. Это тело заваливает Костю на теплый пол и начинает душить. Руки Муконина с автоматом оказываются прижаты то ли бедром врага, то ли еще чем. Костя начинает терять контроль, легкое головокружение одолевает его, глаза закатываются от острой нехватки кислорода. Как сорвать цепкие когти с горла? Костя отпускает автомат, высвобождает руки и захватывает пальцами запястья врага, и отчаянно нажимает на костяшки. Хватка чуть ослабевает. Но она по-прежнему, на удивление, будто налита железом.

– Ты кто такой, сучара? – Бешеные глазки бритого наголо типа (Нарика?) впиваются в Костю, словно сверкая отражениями пламени.

– Помнишь волосатого парня в Жигулях? – прохрипел Костя. – Так вот, я твоя расплата!

Когтистые пальцы на шее вновь ослабели, так как голова хозяина начала переваривать услышанное. (В его глазах что-то поменялось, словно на лакмусовой бумажке.) Костя моментально воспользовался ситуацией, еще сильнее сдавил запястья Нарика и разжал адскую хватку, приложив всю оставшуюся мощь. А вдобавок Костя изловчился и поддел коленом в пах подонку. Наконец, Нарик отлетел, взвизгнув собачонкой, но тут же сгруппировался и принял боевую стойку.

«Безумные обкуренные глаза, – пронеслось в голове в эту секунду затишья в скорбно играющих желтых тенях. – Шрам, рассекающий нижнюю губу. Странно, где-то я уже видел это лицо. Но это невозможно! Нет, не может быть!» Из закоулков памяти вынырнуло полное ненависти лицо уличного карманника, выхватившего сумочку у Маши, тогда еще, там, в далеком Ебурге, – таком далеком, как казалось теперь, что в промежутке лежит целая галактика. «Нет, это не он. Мне это лишь почудилось!»

Бритоголовый волчонок скривил лицо, точно так же, как тот, тогда. Удивительно! Ведь есть таки люди-двойники.

– Сейчас придет твой пиз…ц. Вот и дружок у тебя уже окочурился. – Копия воришки из Ебурга мотнул головой в сторону соседней комнаты.

Костя понял, где искать Ганю.

– Врешь, мразь, – сквозь зубы выговорил он. – Это твой пиз…ц уже здесь. Я таких таракашек как ты давил и давить буду!

В руке у Нарика блеснуло лезвие ножичка. «Опять?!» Костя изготовился ко второму раунду. Оба опасливо поглядели на автомат и мысленно отмерили расстояние до него. Костя немного проигрывал, но если…

Впрочем, уродец решил обойтись без Калаша. Он бросился в атаку с ножом. Выпад, отскок, еще выпад, еще отскок. Сконцентрироваться на мерцающем лезвии. На острие ножа. Жизнь на волоске. На этом острие. В иголке смерть Кощея…

Косте казалась неумолимо долгой, бесконечной казалась эта схватка. Движения превратились в механические выкрутасы робота. Нервные окончания – в быстроту реакций. Глаза – в аппарат моментальной фиксации. Мысли – в сгусток представлений о предстоящих ударах. Жизнь или смерть. Все или ничего. Сейчас и здесь. Но глупо, несоизмеримо глупо сгинуть в этой тухлой деревне. Пасть от рук обезьяноподобного существа. Ни за что! Никогда! Иначе и быть не может.

В какой-то миг Костя ощутил себя сидящим на Нарике и со свирепой яростью бутузящим его отвратное лицо. Нож уже черт знает где. Дрожащая рука Нарика тянется-таки к автомату. Раз, раз, удар, еще удар. Все, веки опустились, и тело под Костей обмякло, как свернутый матрас. Не помня себя, Муконин соскочил, схватил автомат и выпустил короткую очередь. Нарик задергался, как будто сунул пальцы в розетку, голова упала на бок. Все, капут.

Не задумываясь, Костя бросился в соседнюю комнату, еще более удаленную от очага пожара. Тепло ослабело. Легкие его вздымались, тяжело дыша. Практически хрипели. Костя кинул взгляд по сторонам.

На полу, у глухой стены, лежал связанный по рукам Ганя. На его куртке сбоку проступало огромное почти черное пятно. Костя подскочил, сел на корточки рядом. Обескровленное лицо Гани застыло в глубоком обмороке. Потные волосы сбились на лоб. Костя отложил автомат, принялся хлестать товарища по щекам. Бесполезно. Муконин нащупал сонную артерию. Слабый, но устойчивый пульс.

Костя взвалил Ганю на плечи. (До чего тяжелый «гад»! А сил ведь и так уже нету). Одной рукой прижал Ганю к себе, другой ухватил автомат Калашникова. Искать Коляновскую винтовку было бессмысленно. А ведь где-то еще девка, которую дебилы хотели съесть, промелькнуло в голове.

Поиск окна, выходящего на улицу, занял долгие секунды. Дом, как ни странно, пустовал. Больше никто не напал по дороге. Ну и слава богу! Вот и окно. Уже открытое – кто-то недавно воспользовался. Костя бросил автомат, с облегчением переложил товарища на подоконник. Два глубоких выдоха… Взяв с собой Калаш, Костя переметнулся на улицу.

В двух шагах, буквально в двух шагах стоял Урал с коляской. Намечалось какое-то движение. Знакомая фигура в бушлате (надел-таки, просунул руки в брюки!) бросила неизвестно где добытый, но уже бесполезный огнетушитель и прыгнула на седло мотоцикла. Гриня, мать его за ногу! Дрын-на-на, дрын-на-на! Взревел мотор. Пугливое лицо уставилось на Костю.

Мотоцикл почему-то заглох, что оказалось весьма кстати. Костя вскинул автомат, спасительное оружие издало короткую очередь. Гриня, нелепо вскинув руки, дернулся пару раз и отлетел в сторону. Перекатился кубарем прямо на бетонку. Муконин перебросил автомат через плечо.

Не теряя времени, Костя обернулся к окну и вытянул друга. И уже волоком дотащил до мотоцикла и переложил в коляску.

Прежде чем отпустить ручку сцепления, Костя прощально поглядел на ярко полыхающую избу. Пожар уже охватил добрую половину.

Мир. Вашему. Дому.

Поехали!

Ветер засвистел в ушах. Эх-ма, давненько не катался на таких! Злополучный поселок остался позади. Пронеслось поле, потянулся лес.

Быстрее! На всех парах! Прощайте, скалистые горы… На подвиг отчизна зовет… Разлапистые сосны, казалось, торжествующе провожали его. Напутствовали своим многозначительным молчанием. И мелькали перед глазами лица. Нарик с исковерканной губой. Зеленый юнец Малек, оставленный в сарае. Маша, брошенная в Екатеринбурге…

Костя и не заметил, как очутился около «семерки». Заглушив мотоцикл, он, прежде всего, сходил до аптечки и перебинтовал уже запекшуюся рану Гани, надрезав ножом одежду. Рана была жуткой. Кровь выступала каплями вокруг изрытого красно-черным пятна. Во время обработки перекисью Ганя очнулся от боли и громко застонал.

– Тише ты, тише, – осадил Костя. – Все будет хорошо. Сейчас перевяжу и отвезу в больницу.

– А где эти чмори? – полушепотом осведомился Ганя, гуляя туманными глазами.

– Я их укокошил, – усмехнулся Костя, вдруг поняв всю тяжесть своей победы.

– Что, всех? – сумел удивиться соратник.

– Почти.

Потом Ганя снова отключился.

Он как будто уснул, но лоб покрылся испариной. Муконин наспех закидал все в машину – найденную в коляске Урала бутылку спирта, трофейный автомат Калашникова. (Как ушло, так и пришло!) Жаль, винтовка сгинула с концами, ну да ладно… В горле страсть как пересохло. Н-да, воды так и не удалось набрать. Досадно. Костя открыл бутылку и жадно глотнул спирта. Поперхнулся, прокашлялся. Ощутил, как приятное тепло расплылось по телу. Жажда отступила.

Муконин транспортировал приятеля в Жигули.

Нужно быстрей отсюда выбираться. Доставить Ганю в ближайшую больницу. А дальше придется выполнять миссию одному. Так уж сложилось, сель ави! Японская перемать!

Руки сработали как никогда слаженно, мастеровито. Костя быстро уложил брошенные недавно поленья, поставил на них пневмодомкрат, приподнял задницу «семерки», еще раз уложил деревяшки под колеса. Сел за руль. Сцепление, газ, рывок в натяжку. Выехал!

И дорога – стало быть, бог таки снова решил помочь, – дорога дальше пошла нормальная. Былой капитальной грязи уже не встречалось. Ганя изредка тихо постанывал в отключке. У Кости тревожно билось сердце. Ему казалось, что он спиной чувствует тяжелое поле, испускаемое умирающим Ганей. Чувствует до мурашек. Ему вдруг снова стало бесконечно жаль товарища. В голове пролетели картины их совместного путешествия. Самые памятные.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Больницу Костя нашел по дорожному знаку, выросшему на окружной трассе. Съехав с моста, Костя по указателю под знаком свернул в город и где-то на окраине, среди четырнадцатиэтажных домов, обнаружил обветшалое здание красного креста в пять этажей. Здание располагалось буквой «П».

Припарковав машину в укромном месте, Муконин занялся приятелем. В аптечке откопал нашатырь, намочил кусок бинта и сунул под нос Гане. У раненого задергались ресницы, и он открыл туманные глаза.

– Где мы?

– Около больницы, – коротко оповестил Костя. – Как себя чувствуешь? Дойти сможешь?

– Не знаю. Слабость. Нет, я могу. Конечно могу.

– Пойдем.

Ганя зашевелился, полез к двери. Муконин подставил плечо. Ганя навалился на друга, и они пошли.

В приемном отделении было шумно, царили полумрак и зловоние. Облупленные стены пахли известкой. Кто-то из мужиков вскрикивал от боли. Где-то противно плакала женщина. Кругом попадали на глаза хромые, окровавленные, перевязанные. Иные лежали на каталках. Но каталок, очевидно, не хватало, и кое-кто лежал прямо на полу, на подстеленной клеенке. Врачи в белых не стираных халатах суетно и отрешенно проносились мимо. Костя усадил товарища на лавку. Отошел чуть-чуть и поймал за рукав одного мужчину в белом халате.

– Послушай, брат, это мой друг. Ему срочно нужна помощь. Огнестрельное.

«Брат» с белым колпаком на голове, крепкий и высокий мужчина лет тридцати, с серьезным небритым лицом с выдающимися скулами, с раскосыми нерусскими глазами, смерил их усталым взглядом.

– У вас есть полис Башкирской Республики?

Костя достал портмоне, нахмурившись, отсчитал купюры. Оставалось две сотни евро. Он достал одну и протянул врачу. Тот немного просветлел.

– Хм. Этого хватит на три дня.

– Ну и хорошо. Вы ему, главное, пулю вытащите. А я через пару дней вернусь. И заберуприятеля. Только уговор – в полицию не сообщать, ладно?

Доктор хмуро кивнул и приблизился к Гане.

– Вам каталка нужна или сами дойдете?

– Спасибо, я сам. – Ганя поднялся с диванчика, но тут же припал на плечо к доктору. Человек в белом халате сделал брезгливую мину, но даже не колыхнулся.

Прощание получилось коротким. Они просто посмотрели друг другу в глаза. И этим каждый выразил все, что хотел сказать.

– В общем, я быстро – туда и обратно, – добавил Костя.

Внутри словно лопнула пружина.

– Удачи тебе, – с хрипотцой бросил Ганя.

Врач или медбрат, или кто он там был? – нетерпеливо смотрел на Муконина. Костя похлопал друга по плечу. Ганя отвернулся. Доктор поволочил его в длинный коридор.

Костя еще долго провожал их взглядом, пока они не скрылись в зияющем проеме. «Даже не оглянулся, – подумалось Муконину. – Долгие проводы – лишние слезы?»

* * *

Костя никак не мог решиться доложить обо всем случившемся генералу. Муконин уже унесся на машине километров на сто от Уфы, однако, до сих пор так и не позвонил.

Эта первая сотня прошла на удивление гладко. Солнце, подглядывающее в машину откуда-то справа, приятно пригревало, пусть и за счет стекла, и вообще действовало успокаивающе. Дорога казалась пустынной. Не попадалось почему-то ни патрулей, ни даже встречных машин. Костя начал уже удивляться этому странному обстоятельству. Пару раз только обогнали его «семерку» какие-то темные иномарки с башкирскими номерами.

Иногда, в определенные моменты, все складывается довольно неплохо, идет как по маслу, и тогда ты уже начинаешь желать, чтобы время замерло или растянулось, чтобы этот момент длился вечно, и ничего бы больше не происходило до лучших времен. Но всему хорошему неизбежно приходит конец. И обычно – очень быстро.

Когда до Самары оставалось километров двести, Костя остановил машину, чтобы, наконец, переговорить с генералом Калиновым.

Смартфон умер. Костя откопал в бардачке зарядку и воткнул в прикуриватель. Только аппарат ожил, Костя набрал шефа. Сергей Михайлович, подавший голос на фоне каких-то журчащих шумов, воспринял новое известие стоически. Даже не стал особо комментировать.

– Ну что ж, – вздохнул он. – И один в поле воин. Но у меня тоже есть для тебя неприятная новость.

– Вот как? Очень интересно.

– Миротворцы, благодаря нашим стараниям, не только узнали о переправке Минипы в Самару, но и на какой машине ее везут. Об этом сообщил ложный предатель с пограничного поста. Так что теперь тебя ждут большие неприятности. Твою тачку могут сцапать на любом КПП.

– Хорошо постарались, мать вашу! – Костю обдало жаром.

Генерал не обратил внимание на упоминание матери.

– В любом случае, получается, им надо во что бы то ни стало остановить тебя и прошерстить. Вплоть до уничтожения.

Костя машинально посмотрел на осины за окном автомобиля, – за обочиной начинался лес, – деревья затаились, будто бы прислушались к их разговору.

– Н-да… – Костя глубоко вздохнул. – И что же мне теперь делать?

– Ты должен сыграть свою роль до конца. Бросай машину где-нибудь в укромном месте, к сожалению, ее придется уничтожить, чтобы замести следы, а потом добирайся дальше автостопом. В тачке проткнешь бензопровод и подожжешь, так надо, Костик, поверь. (Генерал, видимо, услышал возмущенное дыхание Муконина). Прихватишь с собой только муляж Минипы и пару самых важных мелочей. Не забудь пистолет и автомат.

Костя устало потер лицо ладонью. Час от часу не легче. Дела на самом деле идут все хуже и хуже. Сначала провидение отняло у него лучшего друга, а теперь вот еще и машины придется лишиться.

– Хорошо, я все понял. Следующий сеанс связи на подъездах к Самаре, – сказал Костя и оборвал связь.

Ему почему-то показалось, что он слишком грубо это сделал, что генерал сейчас должен перезвонить. Но повторного звонка не последовало.

Муконин завел двигатель и включил передачу. Километров пятьдесят еще проскочу, сказал он себе.

Где там пятьдесят! И двадцати не проехал, как над «семеркой» завис военный вертолет. Костя сразу почувствовал, что это по его душу. Сердце тревожно забилось, как пойманная птица.

Герой одиночка, флаг тебе в руки, ты стал анекдотичным Бэтменом, несущимся на всех парах в неведомую даль, чтобы спасти… Кого? Или что? Господи, да это же смешно! Как агент ноль-ноль-семь я сейчас брошу машину и побегу с этим чемоданчиком, в котором кроется якобы суперское оружие передовой уральской науки – нарочно не придумаешь. Ради чего? Какой-то страны, которой уже нет? Или ее людей, которые еще есть? Или ради себя? Чтобы доказать миру свою исключительность и войти в историю? Бред, бред на послом масле. Но так сложилось. Так выпали карты. И теперь надо идти до конца.

Вертолет, черный как смола, с глазами гигантской стрекозы, неумолимо снижался, усиливался шум разбиваемого лопастями воздуха, страшный, убийственный рокот. И, скрипя тормозными колодками, «семерка» резко свернула в лес, на проселочную дорогу, а затем и потерялась в гуще деревьев.

Посадив подвеску на пни, Костя заглушил мотор, судорожно пошарился в салоне, похватал что-то, непонятно, то ли важное, то ли совсем нет; взял Минипу и пистолет и выбрался из машины. Сложив вещи к подножию толстой осины, Костя вернулся к «семерке». Оглядев автомобиль как родную дочь, он вздохнул.

– Извини, дорогая, так получилось.

Костя открыл капот, достал ножичек и надрезал шланг бензопровода. Остро пахнувший ручеек заструился на талую землю. Затем Костя откопал в багажнике пластиковую бутылку и шланг. Открыл бензобак, вставил шланг и втянул ртом. Закачав немного бензина в бутылку, он сделал очередной коктейль Молотова.

Только теперь он сразу расплескал его рядом с машиной. И еще – сделал ниточку из горючего по вытаявшей траве. Извлекши зажигалку, он поджег кончик ниточки и отбежал к осине. Схватив поклажу, Костя побежал дальше – прочь.

Мощный взрыв хлопнул ему в спину неожиданно быстро. Костя припал на землю, затем осторожно оглянулся. Ему даже показалось, что стало жарко. Ганина «семерка» полыхала, как подпаленное чучело зимы на масленице. И вместе с ее огнем из Кости вылетело что-то ценное, и опустошило душу.

Он встал и медленно побрел дальше.

Стрекотание вертолета то удалялось, то приближалось, и призрак его то восставал между ветками, то, казалось, исчезал в непроглядной сини неба. Костя, спотыкаясь о мерзлые кочки, петлял чуждыми тропами, стараясь держаться только одного интуитивного курса – на запад. Хоть на километр, хоть на пять километров, но приблизиться, пока на своих двоих, а дальше – на чьих колесах повезет.

«И скучно, и грустно, – почему-то крутилось в голове, – и некому руку подать… Фы-хы, фы-хы… в минуту душевной невзгоды… Фы-хы, фы-хы… Желанья… Что толку напрасно желать… Фы-хы, фы-хы… А годы проходят – все лучшие годы…»

Постепенно стрекотание вертолета стихло, потерялось в лесной глуши, и молчание зазвенело в ушах. Костя остановился. Ни единого звука, ни веточка не шелохнется, ни ворона не пролетит. А кругом – страшный, жуткий лес. Быть может, в нем таятся вурдалаки, или ведьмы, или какая другая нечисть? Просто такое мрачное затишье – того и гляди, кто-нибудь выскочит из-за деревьев с нечеловеческим воплем и вцепится когтями в шею. Бред, конечно, все это сущий бред. Надо искать трассу.

Костя достал смартфон, посмотрел на экран – связь отсутствовала. Значит, определить свое местоположение по спутниковой программе не получится. Жаль, очень жаль! Муконин принялся мучительно вспоминать, где и куда он сворачивал, двигаясь от дороги, принялся вычислять, где примерно должна быть трасса. Надо было запастись компасом, с досадой подумал он. Как там в древности определяли? По кольцам на пнях? Куда растягиваются кольца, там север? Или юг? И еще вроде по залежам мха? А ведь вдалбливал один офицерик на втором курсе, да не отложилось. Что-то мутное, какие-то разрозненные воспоминания промелькнули лишь обрывками и исчезли. Наконец, решив, куда нужно идти, он двинулся в путь.

Главное, услышать гул машин, хотя бы одну машину, промчавшуюся по трассе. И тогда появится точный ориентир. Можно будет удостовериться в правильности пути и идти дальше на слух.

Ему повезло. Вскоре он услышал редкий шум машин.

* * *

Водитель-Камазист оказался вполне приятным мужчиной. Короткие темные волосы, с какими-то рыжеватыми просветами, причесанные прямо на лоб. В чертах лица слегка проглядывалось что-то лошадиное, но очень не оформившееся. И большие русские глаза серо-голубого цвета. Лишних вопросов не задавал, на подозрительный черный чемоданчик не обращал внимания, балагурил, беззаботно болтал. Из тех, что не прочь завести попутчика в длительном рейсе.

Костя сказал, что добирается в Самару к родственнику, которого не видел десять лет – впрочем, это было почти правдой. Троюродный брат Сева обитал где-то ближе к центру, один в городе, без жены и детей, без родителей. И должна у него была остаться однокомнатная квартирка – пансионат.

Вспоминалось, что в ту пору, в две тысячи десятом году, Костя, будучи обычным гражданином безмятежной еще страны, хотя и офицером госбезопасности, отправился летом в отпуск и решил объехать немногочисленную родню, разбросанную по стране. Завернул и в Самару на пару дней.

Сева тогда работал инженером на авиационном заводе. Предприятие, в связи с последствиями мирового экономического кризиса, дышало на ладан, и Сева сидел дома. Они выпили много водки за встречу и погуляли по городу. Троюродный брат оставил после себя самые лучшие впечатления – коренастый, белобрысый, добрый малый с забавным поволжским «оканьем». Город также понравился Косте, можно сказать даже, местами восхитил. Площадь Куйбышева, Иверский монастырь, Набережная Волги, Бункер Сталина, невероятный размах промзоны и тихие уголки в парках, и еще много, много всего – здесь было чем восторгаться.

Особенно Костю впечатлил бункер Сталина, превращенный в подземный музей. Туда они зашли с Севой утром, предварительно смазав похмельные скрипы литром пива на двоих. Экскурсовод, приятная стройная девица в очках, чем-то напомнившая Муконину преподавательницу немку из Академии, животрепещуще рассказала предысторию. Когда осенью тысяча девятьсот сорок первого года фашистские дивизии вплотную подошли к Москве, было принято решение эвакуировать верхушку страны в Куйбышев – так раньше называлась Самара. Касаемо непосредственно вождя народов Сталина – его эвакуация намечалась в случае крайней необходимости, «смотря по обстановке». Параллельно с постановлением об эвакуации было принято решение построить в Куйбышеве бункер для Генералиссимуса и его свиты под зданием обкома партии. В то время умели строить молниеносными темпами не за деньги, а за идею. И к концу тысяча девятьсот сорок второго года бункер был сдан в эксплуатацию. Костю удивил тот факт, что просторный склеп в эклектическом стиле совковой помпезности и арочной метрополитеновости… – Этот склеп, по заверениям немки, был совершенно герметичен и рассчитан на полную автономность в течение что-то около пяти суток. Так что, если бы и Самару разбомбили, то за эти дни, в случае завала обоих выходов, Иосифа Виссарионовича все равно откопали бы, аки клад с золотыми монетами. Впервые в истории Советской империи в бункере работала установка по регенерации воздуха и создавалось давление, близкое к атмосферному.

После подземного музея троюродные братья еще долго бродили по городу, а потом снова взяли водки и вернулись домой. У Кости был билет на поезд на следующее утро.

…– Я в Самаре тоже давно не бывал, – признался Камазист, прерывая Костины воспоминания. – Все по юго-востоку курсирую. Уфа – Курган, Челябинск – Уфа. А тут подрядился, просто бабки хорошие пообещали. Потому что мало кто туда хочет ехать, опасно. Черт бы в эту Поволжскую Республику не совался.

– А что везете-то, если не секрет, конечно? – поинтересовался Костя.

– Да какой там секрет. Вон, консервами под завязку забили и бывай, велено доставить к сроку.

– Консервами? – немного удивился Костя.

– Ну да. – Камазист повел плечом. – Тушенка там, каша со свининой, горбуша, мясо птицы. Видать, совсем нечего жрать стало в Самаре. С голоду пухнут. Ходят, наверно, по городу и за животики держатся, ха-ха-хах!

У Муконина мелькнула мысль: «А ты хоть проверял? Может, там вовсе и не консервы, в банках-то?»

– И кому везешь? – спросил он вслух, решив, что уместно уже перейти на «ты».

– А мое какое дело? Мое дело доставить, баблосы получить и свалить. Не знаю: в документах «ООО» какое-то указано с адресом и все тут.

– Понятно.

Водитель замолчал. Покручивая большой руль, как штурвал корабля, он бывалым взглядом теперь уткнулся в дорогу. И от этого привычного взгляда маленьким кустиком давно выросли морщинки от края глаза к виску.

Костя тоже посмотрел на дорогу. Чистая серая лента усыпляюще сужалась вдали, где сбегались просветленные солнцем два леса. «Возвращаешься в Европу, солнце светит прямо в жопу…»

– Федор я, – вдруг сказал Камазист.

– Что? – откликнулся Костя.

– Говорю, меня Федором зовут. А тебя как?

Водитель предложил большую шершавую ладонь, как будто в ней лежали семечки. Муконин принял рукопожатие.

– Костя, – сказал он.

– Будем знакомы, – констатировал Федор.

Тут Муконин, кстати, заметил: вверху, над лобовым стеклом, была воткнута ламинированная корочка. «Федор Капустин», – прочитал Костя про себя. Остальное разобрать не удалось, если не считать номера машины.

«Федор Капустин. Ну надо же, а?!»

Дальнобойщик оказался полным тезкой человека из давнего Костиного прошлого.

В памяти всплыл настоящий Федор Капустин, одноклассник. Внешность его, что маленького, что взрослого (через десять лет на встречу выпускников приехали почти все), естественно, не имела ничего общего с обликом Камазиста.

Фредди – такая у него была кличка, – худощавый мальчик невысокого роста, постоянно шкодил, пропускал уроки, курил на переменах, хотя и учился неплохо, на тройки и четверки. Маму его частенько вызывала к себе на беседу классная руководительница. И Костя порой наблюдал, не скрывая осуждения, как классная – Галинушка – выговаривала бедной, затюканной мамочке Капустина, женщине с милым и усталым лицом, и как Фредди, при этом стоя рядом, недовольно глядел в сторону. В такие минуты было явно заметно, насколько презирал он в своей скудной душонке надоедливую Галинушку.

Но не этим больше всего запомнился Федька. Как-то первого сентября появилась новая девочка Лена, ее перевели из другой школы. Очень красивая девочка по тогдашним понятиям Кости, с длинной русой косой, с божественной осанкой. Кое-кто из мужской части класса сразу же принялся ухлестывать за ней – дергать за косу и вырывать сумку или посылать тайные записки с недвусмысленными намеками. Не остались в стороне и Костя, и Фредди. И вот получилось так, что на одной из перемен они одновременно полезли к девице добиваться внимания и на этой почве сразу поссорились. И хотя Костя страдал миролюбием, зато Фредди был заводилой парней троечников и драчуном. И вызвал Костика на бой. Существовала такая традиция до седьмого класса – чуть что вызывать на кулачный бой.

Драка состоялась на пустыре за школой, в закутке между железными гаражами, воняющими мазутом и мочей. Фредди сходу применил паскудную тактику: напав первым, начал махать руками, точно пропеллерами. Видимо, план Барбаросса был прост – не давая врагу опомниться, сразить его сотней не метких ударов. Костик едва успевал подставлять защитные блоки. По стандартному уговору бой должен был идти до первой крови. Из зрителей собрались трое Федькиных приспешников и лишь один верный друг маленького Муконина – Колька, который сгинул куда-то сразу после школы.

Три удара из общей серии угодили прямо в цель, а именно: в скулу, в грудь и в нос, и Косте стало реально больно и обидно, так что на глазах навернулись слезы. Ненависть к Фредди моментально возросла, приняв угрожающие объемы небоскреба. «Никогда не сдавайся, даже если тебя смяли с землей. Бейся до последнего, собери волю в кулак и нанеси главный удар», – перед глазами всплыл отец, рано ушедший из жизни, но успевший кое-чему научить. И Костя собрался с силами и нанес главный удар. Фредди закатил глаза и отлетел к ржавой стенке гаража, брякнул об металл и сполз на мерзлую землю (была весна, как и сейчас). Из уголка Капустинского рта медленно потекла почти черная капля, точно у вампиренка, напившегося крови.

Так Костя одержал первую в жизни победу. Правда, после боя интерес к Ленке у Костика почему-то пропал, и это успокоило поначалу бесившегося от поражения Фредди, мечтавшего о реванше. Вскоре Капустин добился расположения Ленки, и за новыми заботами удачливого ухажера помыслы о реванше растворились. Фредди и Костик остались в разных лагерях, так что до конца школы обходили друг друга стороной.

– Ты вот что, Костик, расскажи-ка, как там у вас жизнь в Е-бурге? – Полный тезка одноклассника снова вывел Муконина из легкого забытья.

– А? В Е-бурге? Да ничего, нормально. Как в настоящей столице Уральской Республики. Гонору много, а толку мало, – уклончиво ответил Костя.

– Ага, я так и думал. Пупок нашли, а дотянуться не могут, ха-ха-хах! – усмехнулся Капустин и тут же добавил: – То есть мнят себя столичными, а так все по-старому?

– Вроде того. Беженцев много, – поморщился Муконин. – Боны эти чертовы, только инфляцию подстегнули. Опять же преступность. Правда, в последнее время порядку больше стало. Комитет Безопасности рулит. Да еще дружинников из народа понабрали.

– Понятно, – протянул Федор, переключая скорость.

Начался плохой участок дороги, разбитой здесь, судя по всему, с доядерных времен, – сплошные ямы и колдобины. Костю стало слегка потряхивать.

Но, несмотря на небольшую трясучку, он вдруг почувствовал, как потяжелели веки. Ему неожиданно захотелось спать. Впрочем, почему неожиданно? Усталость от вождения, от схватки с нелюдями, да и, собственно, переживания – все накапливалось потихоньку и вот теперь навалилось тяжким грузом.

Он и не заметил, как отключился.

И что-то поплыло перед ним: неясные образы, странные эпизоды.

Сначала Ганя сидел за штурвалом КАМАЗа и мило улыбался, косясь на Муконина. Костя удивленно спрашивал:

– Мы же вроде в «семерке» ехали, куда она подевалась?

– Ты что, забыл, как нас бомбанули? А мы потом вот этот сухогруз у одного шоферюги отвоевали.

– Правда? И что, скоро приедем?

– Конечно. Пять километров до Москвы осталось. У тебя Минипа-то с собой?

Костя покосился на черный чемоданчик, прислоненный к колену.

– На месте вроде.

– Ну вот, готовься. Сейчас будем московским революционерам передавать. Стрелка на МКАДе назначена.

– Постой-ка, тут же радиация! – вдруг испугался Костя.

– А у тебя ЗэКа с собой?

– Чего?

– Ну, защитный костюм, резиновый. Помнишь, на службе учили за тридцать секунд надевать? Так что давай натягивай, пора уже. ГАЗЫ!!!

Костя начал судорожно крутиться по сторонам в поисках ЗэКа, но безрезультатно.

И тут картинка сменилась.

Костя стоит посреди леса, вертит головой туда-сюда и не может понять, как выбрать правильный путь. Тут из-за деревьев появляется девушка, вся в белом, с длинными русыми волосами, спадающими на грудь, необычайно красивая, со славянскими чертами лица.

– Ты кто такая? – спрашивает Костя.

А она молча идет к нему плывущей, как по волнам, походкой. Подходит и останавливается в шаге, лицом к лицу.

– Угадай с трех раз, – наконец произносит она бархатистым грудным голосом. – Может, я смерть твоя, а может, ангел-хранитель.

– Ты врешь. Смерть не бывает такой красивой.

– Спасибо за комплимент. И очень даже бывает. Кто сказал, что смерть – это старая бабка с косой и в черном? Все это лишь досужие домыслы, Костик.

С этими словами девушка садится на сваленное дерево и прикуривает сигарету.

– Фу, брось отраву, тебе это не идет.

– Спасибо за заботу, – премило улыбается она, но не бросает. – Ну так что, угадал, кто я такая?

– Ты мой ангел-хранитель. – Костя присаживается рядом.

– Молодец, два. Все-таки я твоя смерть.

И Муконину стало страшно. Он встрепенулся, рванул и побежал. Побежал сквозь когтистые заросли маленьких деревьев, сквозь полумрак дремучего леса.

И долго, долго так бежал, пока не проснулся с потом на лбу.

– Ну что, пробудился, хлопец? – Лошадиное лицо Федора Капустина улыбалось. – Давай бодрись, скоро Самара.

– Да? – Костя удивленно потер глаза. – А сколько осталось?

– Километров двадцать, не больше.

Костя уставился на дорогу. Серая полоса полого поднималась в гору. Навстречу неслась легковушка.

– Эх, Костик, смурной из тебя попутчик, всю дорогу почти проспал, – добродушно протянул Федор Капустин.

– Да, блин, усталость сморила, – оправдался Муконин. – Нас никто по дороге не останавливал? В смысле, постов не было?

– Да нет, бог миловал. – Камазист прищурился, обозначив кустики морщин около глаз. – А вот перед городом будет натовский пост, нечто вроде таможни.

– И как скоро? – заволновался Костя.

– Километров десять осталось.

Муконин решил смотреть в оба. Как только эта таможня появится на горизонте, он дружелюбно попрощается с дальнобойщиком и сойдет с машины. А в город дальше будет пробираться пешком. Так безопаснее, – ему уже давно пришел в голову этот план.

Часть третья

Ах, Самара, городок!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Конечно, Федор Капустин удивился, когда Костя попросил остановить машину, но особого значения этому не придал. «Ну, как знаешь, дело хозяйское. Флаг тебе в руки и семь футов под килем!» «И тебе – удачно разгрузиться».

Муконин соскочил с подножки больше чем за километр до поста и сразу завернул к лесу. (Впрочем, вскоре КАМАЗ встал: у шлагбаума выстроилась километровая очередь.) Костя пошел по скользкой тропинке вдоль кромки леса. «Главное, – думал он, – добрести до ближайшей автобусной остановки и забраться в какую-нибудь маршрутку, если они вообще ходят. А там уж, попав в город, легко затеряться в толпе».

Дело шло к вечеру. Небо затянуло темно-серыми перинами. В воздухе веяло сыростью и выхлопными газами. Дул промозглый ветер, до завывания в ушах. Муконин поднял ворот и застегнул молнию на куртке до самой шеи. И прибавил ходу, чтобы согреться.

Однако же до остановки Костя шел почти час. Но зато с маршруткой повезло сразу.

– Э, подожди, да? У тебя кредитка есть? – недобро спросил смуглый водила кавказской национальности, перекрыв механическим поручнем вход в салон.

– Какая кредитка? – Костя сделал глупый вид.

– Ты чо, не местный? На маршрутках тока те ездят, у кого кредитки е.

– А это пойдет? – Костя достал монету в один доллар.

Глаза южанина засветились, волосатая рука змеей захватила деньгу.

Костя уселся впереди у окна, за водительской спиной. В салоне было всего три пассажира: бабулька с котомками в шубейке и старомодном платке, парень с плеером и малиновой челкой в черной куртке с белой надписью «USА», грузная женщина на вид лет сорока пяти в пальто и берете, злобно стрелявшая глазами.

Микроавтобус резво понесся в город, скрипя всеми частями, мимо однообразных пригородных поселков и микрорайонов с тускло-оранжевыми и серыми домиками. Костя уставился в окно. Кончился поселок и потянулся бесконечный бетонный забор промышленной зоны. Черным по серому кричали длинные лозунги граффити.

СМЕРТЬ ЯНКАМ! НО ПАСАРАН! ОНИ НЕ ПРОЙДУТ! КТО К НАМ С МЕЧОМ ПРИШЕЛ, ТОТ ОТ МЕЧА И ПОГИБНЕТ! НАТО ПОДЛЫЕ ПИНДОСЫ БЕГИТЕ ПОКА НЕ ПОЗДНО А ТО СДОХНИТЕ ЗДЕСЬ! NATO USA FACK YOU!

Забор кончился, и показалась линия железной дороги с несущимся куда-то летучим голландцем – одиноким черно-красным электровозом. Затем электровоз исчез в гуще деревянных домов – потянулся нудный и долгий частный сектор. Живет ли тут кто-нибудь, спросил себя Костя? Во всяком случае, признаков жизни не наблюдалось. Часть домов обгорела, некоторые сгорели дотла, и одни лишь почерневшие русские печки горевали среди обугленных развалин. Костю затошнило от этой убогости. Маршрутка так нигде и не остановилась. И желающих выйти, конечно, не было. Парень с плеером сонно сомкнул глаза, бабушка уткнулась в пол, юродиво шевеля губами, а женщина в берете принялась зачем-то рыться в своей сумочке.

Наконец начался настоящий город. Побежали кирпичные и панельные жилые дома, большей частью пятиэтажные. Светофоры не работали. На перекрестках творилась черте что. Все дружно сигналили клаксонами, будто соревнуясь, кто громче. Пассажиры уткнулись в окна.

– Твою маму, ты чтобы провалился! – выругался водитель.

Маршрутка с визгом затормозила, тряхнув клиентов, перекатилась на обочину и медленно поехала дальше. Женщина в берете недовольно кашлянула, парень с малиновой челкой поправил наушник, бабушка что-то обидчиво пробормотала под нос. Костя увидел, как выскочивший из-за поворота БТР проехал по встречке, против движения, стенка к стенке. БТР выглядел несколько необычно, на крыше реял синий натовский флаг с четырехконечной звездой, а рядом – американский. Из люка человеческой частью кентавра высовывался кудрявый боец в зеленой шляпке с волнистыми бортами и, белозубо улыбаясь, показывал средним пальцем характерный знак.

Кавказец послал его на три буквы, и микроавтобус вернулся в свою колею.

Дальше поехали без приключений. Костя попытался прочитать название улицы. Зубчаниновское шоссе. Кажется, что-то отдаленно знакомое. Если ехать еще какое-то время вперед, то можно добраться до Площади Кирова, а уж там до Севиного дома рукой подать. Только бы вспомнить дорогу.

Муконин уже составил для себя первое впечатление. Окрестности Самары явно стали какими-то серыми и малолюдными, по сравнению с тем, что было десять лет назад. Нет, прохожие, конечно, присутствовали, но никто не слонялся просто так, все спешили, вдавив головы в плечи или озабоченно озираясь по сторонам.

Маршрутка снова затормозила. На этот раз появилась муниципальная остановка. За перекошенным остановочным пунктом простирались походившие на строительную свалку развалины дома. Костю кольнуло. Эти развалины между двумя многоэтажками пугали пустующим местом, как будто в игре великаны смяли средний кубик. Дом был явно взорван и сложился, как карточное строение. Но на развалинах ни души, и люди как ни в чем не бывало забирались в маршрутку, словно они не замечали, – так казалось Косте, – как будто их не касалось. «Что же вы, ребята? – хотелось ему спросить. – Как же так? Ведь сколько народу тут полегло?» Они залазили с гамом и тянули руки с кредитками, маленькими красными карточками.

Маршрутка понеслась дальше. Впереди показался рекламный экран «Street vision». На большом мозаичном полотне красовался румяный гамбургер. Под ним бежали слова.

Аппетитная прослоенная булочка сменилась на экране изображением разноцветной колонны людей с шарами, идущей навстречу. Сквозь колонну пропечатались красные слова:

Какая чушь, подумал Костя! Тысячелетиями, сколько существует сознательное человечество, ему кто-нибудь втемяшивает сомнительные идеалы. Много таких было, которые предлагали свободу или справедливость, или равенство – братство, а чаще просто нагло ими прикрывались. Были и те, даже и в бывшей России, которые заявляли о демократии, а потом постепенно сжимали народ в кулак. Так неужели их последователи и потомки настолько тупы, что полагают, будто можно по-прежнему прикрываться столь пустыми лозунгами? Или человечество до сих пор не поумнело и готово их принять?

И кто они вообще, эти нынешние поставщики карамельных идеалов? Имеет ли хоть какую-то ценность для них местное население? Только как обслуживающий персонал? Как униженные и оскорбленные рабы? В том же смысле, что и негры или индейцы? И как когда-то истребили индейцев, так и русских здесь истребят, вытравят, словно тараканов, ибо не нужны они тут никому. И станет весь простор запада до границ Уральской Республики свободным от русского духа.

Впрочем, сгинут ли аборигены, уже неважно. Важен сам факт распада России, разгрома Москвы. Никто ведь не верил, что один из лучших городов мира будет разрушен. Но этот факт свершился, точно выпал дождик зимой. Впрочем, много сотен лет назад тоже никто не верил, что Рим, «столица мира», падет. Однако Аларих спокойно себе вошел в город, ворота которого, скорее всего, открыли благодарные рабы.

…После остановки парня с плеером потеснил мужчина с жабьим животиком под коричневой кофтой, женщину в берете загородили два смуглых узкоглазых типа, затараторивших на непонятном азиатском языке. Туркмены или казахи, предположил Костя. Все сидячие места теперь оказались заняты, кое-кто даже стоял, сгорбившись и держась за поручень.

Муконин глядел в эту минуту на новые лица и не мог угадать выражение их глаз. Чем они живут? О чем думают? К чему стремятся? Лишь безразличные маски. Единственное чувство, которое можно прочитать почти на каждом лице – это укоренившаяся ноющая тревога.

Костя опять уставился в окно. Зубчаниновское шоссе сменилось Физкультурной улицей. Кажется, совсем скоро уже Площадь Кирова. Только бы Сева был дома! Перекантоваться у него одну ночь, а утром устроить передачу Минипы.

За стеклом потянулась огромная очередь жильцов. Люди стояли вдоль улицы, на протяжении длинной девятиэтажной коробки из серых блоков. Хвост очереди находился в начале дома, а голова – в конце, около грузовой машины с бочкообразным контейнером. В глаза бросались в руках у каждого по несколько канистр, или ведра, или большие бутыли. «Понятно, – заключил Костя. – Вдобавок ко всему, в городе перебои с водой».

Муконин вылез за несколько шагов до Площади Кирова. Припомнив дорогу, он свернул в жилые кварталы. Поплутал немного и все-таки заблудился. Присел в скверике тихого двора на лавочку. Здесь было уютно и безлюдно. Где-то на ветвистых деревьях чирикали незаметные птички. Они радовались весенней поре и нежданно выглянувшему солнышку. Им было нипочем, когда черти что творилось в городе. Проблемы людей их не волновали. Костя почему-то вдруг почувствовал мимолетный запах лета, и это напоминание задело его, подхватило волной чего-то давнего и милого и понесло. Но оно быстро ушло, а на смену вспомнилась другая Самара, десятилетней давности. Тогда тоже было лето, и город выглядел таким мирным и счастливым. Они гуляли с Севой, потягивая пиво из бутылок, гуляли после Бункера по паркам и проспектам. Мимо с ветерком проносилась волосатая или выбритая молодежь на роликах, дефилировали красивые девчонки в шортиках, покачивая грудями под топиками, на лавочках алкаши тихонечко распивали «боярышник», ревя моторами, иной раз проносились кабриолеты, и люди улыбались, и было так безмятежно и легко, и так не хотелось прощаться с летом и красивым незабываемым городом, до щемящей щенячьей жалости.

С тех пор будто бы прошла целая вечность.

Костя достал смартфон. Он ведь давно в городе. Нужно, наконец, связаться с генералом и доложиться.

Сергей Михайлович ответил сразу. Фоном послышалась какая-то странная музыка. Где-то рядом работает телевизор? В машине играет радио? Костя не стал гадать.

– Я в Самаре, – коротко известил он.

– Прекрасно, я уже видел по спутнику. На чем доехал? Муляж в порядке?

– В порядке. Один дальнобойщик подвернулся.

– А что с машиной? – вполне серьезно осведомился генерал.

Костя закатил глаза.

– Меня вертолет преследовал, пришлось бросить. Согласно вашим указаниям, я уничтожил «семерку».

– Ну и правильно. Я сейчас же предупрежу наших друзей, будь на связи. Когда тебе назначить стрелку?

– Завтра утром.

– Ты уже нашел, где переночевать?

– Найду.

– Ладно, когда устроишься, звякни сам, – совсем уже по-доброму сказал генерал.

– Хорошо, договорились.

Костя отключил мобильник, убрал в карман. Огляделся вокруг. На дальней скамейке полулежали два наркомана. Парни лет семнадцати, в серых куртках с натянутыми капюшонами, казалось, любовались отрывистыми серыми облаками на небе, задрав головы. Но на самом деле у них были закатившиеся зрачки – Косте почудилось, что он заметил это даже издалека, искоса.

Неожиданно картина в скверике поменялась. Сначала с резким жужжанием ворвались во двор какие-то неформалы на скутерах, у которых Костя разглядел за плечами нечто вроде компактных автоматов, типа Калашникова без приклада. Скутеры покрутились и остановились, парни сдернули автоматы. За подвыванием скутеров и не слышно было, как въехал во двор большой черный джип с тонированными окнами. Одно из них открылось, и оттуда высунулся ствол. И сразу же началась стрельба громогласной очередью по парням на скутерах. Те попадали на землю и открыли ответный огонь. Часть шальных пуль попала в наркоманов, и они как-то даже забавно затряслись в конвульсиях, так и не придя в себя. Их случайно обстреляли, словно манекенов, выброшенных сотрудниками ближайшего магазина. Костю словно обдало горячим паром. Он метнулся за скамейку, сел на корточки и притих. Словно заколдованный, широко раскрытыми глазами он уставился на творящееся действо.

Один из парней со скутеров выронил автомат и не по-человечески взвыл, схватился за голову, перекатился по земле и затих. Другой парень достал из-за пазухи лимонку, сорвал чеку и запустил в джип. Мощный хлопок – и джип заполыхал фееричным огнем. Неформалы соскочили, вновь оседлали скутеры, моторчики взревели, и весь отряд моментально растворился за углом ближайшего дома. Стало вдруг тихо и пустынно, только потрескивал горящий джип. Все пронеслось молниеносно, словно кадры с кинопленки. Костя даже не успел опомниться.

Оставив скамейку, он машинально отряхнулся, прикурил сигарету и пошел прочь. Прочь из этого двора, то и дело оглядываясь назад, на полыхающий джип. Но картина больше не менялась. Люди попрятались по норам. Редкие прохожие, которые раньше попадали в поле зрения, теперь как будто обходили двор стороной.

Костя выбрался на тихую улочку, и ему сразу стало спокойнее. И тут он увидел отдаленно знакомый дом.

* * *

– Да, жутко здесь у вас, в Самаре, – протянул Костя, уничтожая бычок в стеклянной пепельнице, и оглядел кухню, как будто говорил не о городе, а о помещении, в котором они находились.шпб

Кухня была довольно уютной. Угловой гарнитур молочно-кофейного цвета с золотистыми ручками и круглой мойкой из нержавейки. Примерно такую же мебель, подумал Костя, еще при Путине покупали в кредит все, кто хотел жить поприличнее. То же самое можно было сказать и про электрическую плиту, коричневую «Аленку», удачно вписывающуюся в общий пейзаж. Сквозь щели в приоткрытом жалюзи окна пробивалась черная синь.

– Жутко? Не то слово, – выдавил усмешку Сева, свернув винтовую головку пол-литровой бутылке водки. – Миротворцы давно чувствуют себя полноправными хозяевами. Под знаком новой идеологии развращают местное население. Травят вот этим вот пойлом. (Он угрожающе потряс пол-литрой с этикеткой «Русский медведь».) Да ты не бойся, тут самогон, настоящий, у соседки брал, бутылка просто левая. Вот, травят, развращают. И русские успешно деградируют, осталось совсем немного.

Сева придвинул рюмку Косте, самогон притягательно забулькал. Рюмки наполнились до краев.

– Ладно, давай за русских. – Сева поднял свою рюмку.

Они выпили. Костя подцепил вилкой кусочек вареной рыбы. («Эх, зараза, большая была щука, в Волге на донку выловил»…) Занюхав, Костя быстро отправил закуску в рот. Горячий комочек обжег небо, и Костя наполнил щеки воздухом. Хозяин после рюмки профессионально поморщился, выдохнул и занюхал рукой. Муконину в очередной раз показалась забавной эта несуразность Севкиного лица, заключающаяся в каком-то неправильном соотношении больших почти черных глаз, очерченных дугообразными бровями, сальной вьющейся челки и остальных черт. Особенно такая божеская неразумность проявлялась, когда на лбу у Севы обозначались мимические морщины.

– Они ходят по улицам с самодовольными американскими улыбками, – сообщил Сева про Натовцев. – Или ездят на самоходках, размахивая своими гребаными флагами. Они трахают наших баб, а те безропотно соглашаются отдаться за ужин в Макдоналдсе с сытными гамбургерами и чизбургерами. Они поставляют наркоту в школы и колледжи. А в учебных заведениях вместо Русской Литературы заставляют преподавать Историю Великой Американской Демократии, поглотившей мир.

Каждый из них может запросто пристрелить любого встречного горожанина, который не так посмотрел, не так ответил, не уступил дорогу. Вон на днях в супермаркете один английский миротворец зашел и просто так перестрелял всех посетителей и кассирш. Благо, народу мало было – дело к ночи шло. (Костя покачал головой.) И никто за это не накажет, поскольку они сами и есть порядок и закон. Всех русских ментов давно перестреляли свои же. Зато теперь получили еще хуже.

– Н-да, я примерно так и представлял, – вздохнул Костя. – Вот, пока твой дом искал, тоже нарвался на перестрелку: какие-то малолетки на скутерах воевали против черного джипа и потом его подорвали вообще. Интересно, что бы это могло быть?

– Обычное дело. – Сева махнул рукой. – Разборки между всякими группировками. У нас каждый день такие истории. Помнишь, как когда-то было, в лихие девяностые? Ну вот, тоже самое, только еще хлеще. Раздел сфер влияния. Мы тут на улицы лишний раз не суемся.

– Да уж, это я заметил, народу на улицах мало. – Костя подул на корешок рыбьего плавника, наколотый на вилку, и затем обсосал его. – Десять лет назад, помнишь, я приезжал? В ту пору никто и не представлял такое будущее. Город изменился до неузнаваемости.

– Вот именно, никто не представлял. – Сева вновь наполнил рюмки и приглашающим жестом поднял свою.

Приняв на грудь, они молча пожевали остатки наваристой щуки.

– Никто не представлял. В этом-то и была наша вина, – продолжил мысль Сева. – Мы сами профукали свою Россию.

– Думаешь? Кто ж мог знать, что посыплются ядерные бомбы?

– А, брат. Вот тут ты не прав! Это с нашего молчаливого согласия чиновники и олигархи распродавали страну, это с нашего молчаливого согласия мичманы расхищали армейский запас, а высшие чины Минобороны, вместо производства новых ракет, раздавали за взятки выгодные заказы на форму от Юдашкина. Это с нашего молчаливого согласия нас превращали в быдло, едва сводящее концы с концами на десять-пятнадцать тысяч рублей в месяц. В быдло, тупо пялящееся после работы в картонных героев ванильных телесериалов. Или внимающее гомикообразным певцам эстрады. – Сева раскраснелся, разлив опять самогонку, он выпил одним махом и, не закусывая, продолжил: – Это с нашего молчаливого согласия из нас лепили пластилиновых обывателей, мечтающих жить на халяву. Которые почитали за великое обывательское счастье купить в кредит тачку на кабальных условиях. Которых ничего не интересовало, кроме футбола и пива. И мы плевали на Родину, в которой сами же и жили.

Костя тоже выпил. Очередная доза прошла как по маслу.

– А шо, по-воему, мы должны были революсы устраивать? – ломано спросил он, разжевывая теплую картофелину.

– Да на хрена революцию? Ты сам подумай. Если бы каждый тогда задумался хоть на минуту, если бы мы все кричали на каждом углу, если бы в наших долбанных башках произошла перестройка? И вместо того чтобы скачивать по сети очередной американский боевик, мы бы обсуждали с народом, с такими же, как мы, возможность ядерного удара по России, готовы ли мы к войне и что нужно сделать, чтобы подготовиться? И обсуждали бы, как обманчивы сидящие в Кремле, как на их сытных лоснящихся рожах не видно никакого реального беспокойства о судьбах своего народа, и всякие там мизерные добавки к пенсиям, эти нищенские подачки, всякие проблемы здравоохранения и коррупции они якобы решают и говорят об этом с такими постными лицами, как будто только что приехали с шашлычного уик-энда… А ведь старик Солженицын еще при жизни об этом говорил, да только никто не слушал. И если бы все это мы понимали и начинали менять, прежде всего, каждый сам себя, то все бы изменилось в те дни в лучшую сторону.

Так нет же. Нам больше интересно было пялиться в экраны на всяких там Ксюш Собчак и Максимов Галкиных, этих леденцовых идолов для подражания и зависти. А они теперь благополучно обжились заграницей и жрут ананасы с рябчиками. Успели улизнуть еще до ядерной бойни. Так нет же. Нас больше волновало, как бы срубить бабок по легкому, да не пропустить важный футбольный матч. Нам больше хотелось погулять по гребаным гипермаркетам, да и поискать мяса подешевле, нахапать куриц бройлерных, да журнальчиков автомобильных.

– Эк, тебя занесло, – осадил Костя, воспользовавшись паузой. – Давай-ка лучше выпьем еще по маленькой.

Он разлил сам и поднял рюмку. На неказистом лице Севы застыло странное, не понятное Косте выражение. Родственники выпили, уже не закусывая. Впрочем, Муконин и без того чувствовал себя довольно пьяным. Теплая кровь нежными мурашками бегала по телу, в голове отмечались необычайная чистота и полет мыслей. Вся эта усталость после долгой и опасной дороги сюда, закончившейся столь уютной кухонькой, после попеременного нытья рук, спины и ног, после постоянных приключений и потери приятеля, после периодической боязни за свою жизнь, после жалости за тающие деньги, после увиденного повсеместного разорения и бардака, – все это, разом навалившееся к наступившему вечеру, разом и снялось спиртовыми вливаниями. И стало удивительно легко и хорошо, даже невесомо, как бывает приятно облегчение после снятой уколом боли.

– Хотя, у вас там, я чувствую, – снова заговорил Сева, – на Урале люди сильнее оказались. Закаленные сибиряки. После того, как грянул Пипец, ваши как-то быстро скооперировались, в республику собрались, короче, успели воздвигнуть стену, в отличие от наших самарских рохлей. Я по телеку местный канал иногда смотрю. Там миротворцы пропаганду вдалбливают, что на Урале собрались отбросы, бывшие зэки, олигархи и менты. Чтоб мы их ненавидели и ратовали за их уничтожение. Поэтому я давно понял, что там у вас все пучком.

– Да как сказать, – протянул Костя. – Если сравнивать с тем, что здесь, то конечно. У нас после Пипеца, как ты говоришь, в три дня все организовалось. Полпред сразу весь Урал и Сибирь к рукам прибрал. Первые дни беспорядки, конечно, были, мародерство, изнасилования, ментов всех перелупили. Но власти быстро создали Народную Дружину и начали патрулировать, а Чрезвычайное правительство по телеку жестко стало внушать новые порядки.

– Н-да, молодцы. Примерно так я и представлял. А у нас, бля, в первый же день начали магазины разграблять. Тут в городе такое творилось! Женщины, старики и дети боялись на улицы соваться. Ментов тоже всех перегасили, воинские части расформировались, начали крушить дома, кирпичные подрывать, деревянные сжигать. Торговые центры позакрывались, «Космопорт» вон вообще мародеры расчистили, точно Авгиеву конюшню, в самые первые горячие деньки, предприятия все встали, кроме хлебомакаронных да водочных. Потом пришли Миротворцы и навели порядок. Первым делом они наш завод заняли и наладили производство военных самолетов. Но я-то туда уже не вернулся.

– И чем ты сейчас на жизнь зарабатываешь, если не секрет, конечно? – осведомился Костя. – Как вы вообще тут зарабатываете?

– Лично я соседкин самогон продаю. Я у нее посредник. А что, надо же как-то выживать. – Сева округлил хмельные глаза. – А насчет других не знаю. Кто чем прозябает. Иные америкосам продались, кто на заводе остался, кто на их стройки подался чернорабочим. Другие приторговывают потихоньку, кто чем может. В ходу у нас в основном зелененькие, но можно и евриками рассчитываться, Натовцы не брезгуют. У тебя, кстати, бабки-то хоть есть с собой?

– Да, осталось немного, – уклончиво ответил Костя. – Два дня пожить хватит. Сделаю тут свои дела и отчалю.

– А что за дела, если не секрет? – решился спросить, наконец, Сева под пьяную дудку.

– Скоро сам узнаешь. Скоро все изменится, – загадочно сказал Костя. – А о большем не спрашивай.

– Ну-ну… Давай еще накатим!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Прошло минут пятнадцать после открытия. В зале с двумя посетителями, торопливо проглатывающими завтрак, ощущалась какая-то трагическая пустота. Костя занял удобную позицию –столик около углового окна, откуда парковку можно было наблюдать как на ладони.

В другом углу типичный менеджер лет двадцати пяти, в сером костюме с красным галстуком, тыкал вилочкой в стручки картошки-фри. Счастливчик, оставшийся в смутное время с работой, заключил Костя. У противоположной стены опохмелялся мужичок неопределенной внешности, в потрепанном плаще. Он сразу же вызвал у Кости чувство зависти. В горле была засуха, в желудке крутило. Муконин поглядел на часы. До назначенного времени еще десять минут. Он прижал ноги к чемоданчику под стулом, чтобы ощущать его боковыми костяшками.

– Что будете заказывать? What do you wont?

Девушка в панаме с иероглифом «М» игривыми от рождения глазами смотрела на Костю. Чуть пухлые губки улыбались, и на румяных щеках вырисовывались такие чудные ямочки. В этот пасмурный день своим появлением она могла бы заменить редкое солнышко.

– Один кофе, please. – Костя улыбнулся в ответ, но скорее посмеиваясь над дурацким правилом задавать вопросы на двух языках.

– Это все? – Девочка ни капли не удивилась.

– Пожалуй, пока да.

Она записала в блокнот и так же быстро исчезла, как и появилась.

Менеджер равнодушно глянул в сторону Кости. Пьяница стеклянными глазами уставился в проход. Костя посмотрел в окно. Черный Опель пока отсутствовал. Ну да, и не мудрено. Зачем им приезжать раньше времени? Но что это? Кажется, ткань кофты шевелится. Сердце так стучит?! Зачем волноваться, все будет хорошо.

Костя поискал глазами предупреждающую надпись «No smocking» и не нашел. Достал сигарету и прикурил. Видимо, заметив его манипуляции, официантка с чудными ямочками вернулась с пепельницей и уже готовой кружкой кофе. Кружка была с большой наперсток.

Костя кивнул. Отпил горячий и крепкий напиток. Кофе бодрящим теплом омыло ноющий желудок.

Время тянулось не рвущейся липкой слизью. Восемь двадцать пять. Бесконечность. Восемь двадцать шесть. Еще одна бесконечность. Восемь двадцать семь. Не надо было приезжать заранее. Не надо было обрекать себя на муки ожидания.

Перед глазами всплыло сонное лицо Севы, еще более забавное в своей осоловелости, с утренними морщинами. Еле растолкав его за плечо, Костя известил, что уходит по делам. Сева не сказал ни слова. Встал, шагнул лунатиком. Проводил до двери, шаркая тапками по затхлой квартире, пожал руку и заперся. Нет, что-то бросил на прощание. Кажется, пожелал удачи. А она сейчас ой как нужна!..

Муконин растягивал кофе, как мог, хотя всю эту дозу легко выхлебнуть за один раз. Когда в кружке остался последний маленький глоток, натикало восемь тридцать. Черный Опель, словно нехотя, высунул нос из края окна и замер. Черные окна машины таили загадку и надежду.

В груди будто бы метнулся большой паук. Костя положил на стол замусоленную купюру, схватил чемоданчик и медленно, на нетвердых ногах, пошел к выходу.

На улице поддувал неприятный ветерок. У дверей Макдоналдса стоял небритый опухший тип в приличной синей куртке (ворованной?) и отсчитывал мелочь на грязной, шершавой ладони. Слева, со стороны перекрестка двигалась к кафе молодая пара – парень и девушка с правильными лицами, так необычно счастливыми в этом безумном и жестоком мегаполисе, хотя и несколько трусливыми.

Костя пошел направо, к черной машине, перехватив чемоданчик в другую руку. Всего десять шагов. Ему показалось, что в непроницаемых окнах кто-то зашевелился.

И вдруг заурчал мотор, но не со стороны Опеля, а со стороны пустой в утренний субботний час дороги. И тут же вероломно захлопало, часто-часто, оглушая в ушах. И жестокая боль железным прутом вошла в бок и горячо растеклась, поднимаясь к сердцу. Вмиг одеревеневшие ноги подкосились, он упал. Только бы не выпустить из рук Минипу.

И уже кто-то подбежал под несмолкающие хлопки и склонился над ним. Свой или чужой? Но серое небо неумолимо опускалось прямо на глаза, веки тяжелели. И через мгновение мир исчез.

* * *

Черная глубокая яма, глухой провал и вдруг свет – забрезжил свет, мерцающий, неустойчивый. А вместе с этим светом врезалась боль, где-то снизу и сбоку, изгрызающая, жаркая – как будто он сидит в луже раскаленной желтой лавы. Налитые грузом веки, наконец, разомкнулись, и он увидел слева покачивающееся окошко – вот откуда дрожащий свет! Но он понял, что это покачивается его голова, неприятно выстреливая в висок приступами мигрени. И горячий пот на лбу сильно захотелось вытереть. Но безвольная металлическая рука не поднималась.

Да, он понял, что сидит в легковой машине, на заднем диванчике, где-то посередине, в мелких льдинках битого стекла. И его оглушают какой-то всеобщий грохот и мощное стрекотание, смешанные с нудным воем нутра автомобиля.

Над ним возникла голова соседа справа, соседа, как оказалось, грубо прижимавшегося к плечу. Размытое карикатурное лицо со впалыми скулами.

– Ну ты чо, очнулся, братка? – ломкий молодой голос пытался переорать адскую какофонию шумов.

– Где я? – банально выдавил из себя Муконин.

– Мы друзья. – Карикатурное лицо тревожно глянуло назад. – Твою мать, Бурый! Уходи щас в подворотню, там выезд есть на Запорожскую, я знаю!

Голова пригнулась, резко просвистело, словно ватой заткнуло уши, и Костя услышал очень глухо:

– Крепись, братка. Натовцы, пидоры, пронюхали про нашу стрелку, или кто-то из своих заложил.

– Ничего, держись, Костян, рана пустяковая. – С переднего сиденья глянул уместившийся бочком лысый человек с яйцеобразным черепом, с Калашником в руках, – его окно было открыто, и оттуда с шорохом врывался ветер, освежающе поглаживающий Муконина по челке, по каплям пота. – Еле успели тебя перехватить, а сейчас главное, от погони уйти.

Лысый высунулся в окно, плечо его задергалось в такт автомату. Левша, смутно подумал Костя.

Водитель, похоже, молодой совсем парнишка с повязанной черной банданой, – водитель резко вывернул руль, где-то под полом взвизгнуло, и тачка проскользнула куда-то во двор.

– А-а, бля-я, с-с-суки! – Лысый вдернулся в салон, схватившись рукой за череп. И по гладкой выбритости потекло жутко алым из-под пальцев. И он как-то сполз в своем кресле.

И пахнущий какой-то гуталиновой гадостью (или это только почудилось в жаркой полубредовости?) человек с карикатурным лицом подался вперед, затеребил за плечо безволосого.

– Бора, ты чо? Бора, тока не отключайся, пожалуйста! Бора, бля! Бора-а!

– На фиг, Дрюн, хватай Калаш, – заорал на перебив Бурый, снова выкручивая руль.

Опель опять завизжал, Костю качнуло, и с этим подмахнуло приступом тошноты, и даже к горлу подступил отвратительный гоголь-моголь.

Дрюн послушно схватил автомат, свирепо, со звоном выбил стекло. Костя зажмурился, но все равно один осколок, стало быть, мелкий, впился комариком в нос… Когда Костя приоткрыл один глаз, Дрюн уже колыхался под управлением автомата.

Муконин сплюнул противную слизь под ноги, начал ощупывать себя. Что это? Бинты? Кто-то успел наложить бинты, уже мокрые, склизкие от проступающей крови. Кто же это сделал? Не Дрюн ли? Ну конечно он. Так, левый бок, где-то под ребрами. Может, и вправду, пустяковая?! В крайнем случае, останусь без селезенки, эка невидаль! Но ведь выживу же, да? Ну ясен пень, выживу! Только почему ж такая адская, невыносимая боль, будто выколупывают скальпелями мясо, предварительно ободрав кожу? А вдруг я умру от потери крови? Кого он там перевязал? Курам на смех! И мурашки от страшной мысли сразу пробежали по всему телу. Нет, ты не можешь, ты должен! Ведь бывало и хуже. Но ради кого? Ради чего? Просто хочется жить. Обалдеть, как хочется жить. Никогда так не хотелось! Да пусть хоть ради нее. Увидеть ее снова. Прибежать, принестись к ней и сказать, что все ошибка, сказать, что прости, что я хочу быть с тобой, здесь и сейчас. А будущее в наше время так призрачно. А вечность нам все равно не дана.

Провал. Маленькая черная дыра. Встряска. Неимоверная встряска. Все внутренности отбивают молотком. И вот опять свет. Боль просыпается. Она становится еще сильнее. Черт возьми, когда же это все кончится?! Господи, помоги мне! Ну когда же это все кончится? И вот уже его вытягивают за руку, за здоровый бок, вытаскивают из Опеля. Кто? Дрюн. Милый, добрый Дрюн, ангел-хранитель, парень с карикатурным лицом, с рыжеватой челкой.

– Идти можешь? – горячо и влажно спрашивает в ухо.

Костя неопределенно мотает головой – то ли да, то ли нет. Как-то странно искажается карикатурное лицо, причудливый длинный рот искривляется. Дрюн подставляет плечо. Костя опирается на Дрюна здоровым боком, обнимает его за тонкую шею, и вместе они пытаются сдвинуться с места. Бежать не получается, лишь сбивчиво идти.

Топот. Кто-то еще семенит рядом. Кто это? Парнишка в джинсовом и бандане! Бурый. Водила. Тоже тащит кого-то. А, ну да, волочет лысого, как бишь его? Неважно, впрочем. Тот едва переставляет ноги. А где же Минипа? У Бурого в руке мелькает чемоданчик! А Опель? А что же Опель? Хлопок! Что-то хлынуло вдогонку, может, дуновение какое-то? Да что там, бляха? Да там Опель полыхает. Еще хлопки. Та-та-та-та-там! Та-та-та-та-там. Свист под ногами. Пули разлетаются в стороны! Отскакивают от ледяного асфальта, как от брони. Нет, это только кажется. Они не отскакивают…

Господи, до чего неудобный этот Дрюн, весь костлявый и пыхтит как паровоз. Костя пытается отталкиваться непослушными ногами. Колко и жестко. Как по раскаленному металлу. Боль и сюда добралась, отдается по нитям нервов. Все связано. В теле все связано.

– Бора… Хух-хух… Бежим туда… Хух-хух… Там схрон есть… Хух-хух… – порывисто раскатывается в ухе.

Меняют направление. Резко сворачивают влево. Еще немного, еще чуть-чуть. Все что хочется – лишь обрести покой. Где-нибудь заныкаться со своей болью. Лежать и ныть, как собака. Как раненый волк. Одинокий волк. Теперь ты не один. Теперь тебе помогут.

Узкая тропинка между каких-то кирпичных развалин. Зияющий проем, свист, пуля! Отщепляется уголок кирпича прямо под рукой, отлетает куда-то назад. Первым, Дрюн с немощным Костиным телом пролазит первым. Ждет, отдыхает, воздух с хриплым свистом тяжело вырывается из его легких. Протискиваются Бурый с тушей Боры. Бора клюет головой в плечо Бурого. Кровь от раны на виске Боры сочится каплями на одежду Бурого. Бурый садится на корточки под тяжестью тела товарища. Дышит плечами, словно складывающимися и раскладывающимися крыльями. Тоже громко, с присвистом.

– Бурый, ты как?

– Все нормально… Фуф… Бежим быстрее.

Опять начинается трясучка в обнимку с Дрюном. Ноги почему-то становятся картонными, голова кружится, ступни все время натыкаются на какие-то жгучие угли, на обломки кирпичей. Боль притупилась в боку, но ее отзвуки стучат молоточками в голове. Тик-так. Тик-так.

– Бурый… Хух-хух… – Дрюн останавливается, стук молоточков замедляется. – Открывай погреб. Хух-хух… Да, бля, конский член… Хух-хух… Видишь, завал картона? Там люк.

Бурый сбрасывает дружка прямо в ворох разобранных коробок, начинает копошиться.

Новый провал. Костя открывает глаза уже в погребе. Темно, сыро, пахнет плесенью. Но зато тепло и не душно.

Что это? Мы спасены? Наконец-то спасены! Где он лежит? На каком-то влажном тряпье. Ты же хотел остаться наедине со своей болью, спрашивает внутренний голос? Вот и получай. Вот и получай. Вот и получай. Веки опять наливаются. Я ухожу? Нет, мне не хочется уходить! Но сил нет удержать веки. По крайней мере, там не будет боли. Все к черту. Я ухожу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Костя парил над землей. Не было ни ветра, ни даже колыханий воздуха, ни шума в ушах. Он просто парил. Внизу, напоминая легкие морские волны, проплывали пологие возвышенности, усеянные темно-зелеными лесами. Редкие перышки облаков, как дрейфующие белые кораблики, тут и там попадались на встречу. Он мог приспуститься к такому перышку, и оно вдруг становилось ласковой мягкой периной, да что там мягкой! – воздушной. Иногда лес разрывала какая-нибудь река, оловянной гладью переливающаяся на солнце, она длинной змеей уползала куда-то в сторону.

И это было так здорово – парить над землей на высоте птичьего полета. Ощущать себя птицей, совершенно невесомой, счастливой, беззаботной. Свобода и пространство поглотили его, и он ни о чем не думал. Просто летел.

Но полет прервался как-то сам собой. Костя открыл глаза и увидел светлую комнату. Он почувствовал себя лежащим хоть и не на облаке, но на небольшой кровати, на пуховой перине, укрытый одеялом в белоснежном пододеяльнике. Под головой была не очень удобная подушка, как будто набитая изнутри сухой травой.

Стены комнаты покрывали безвкусные, но светлые, небесного оттенка обои с бесформенными завитушками. Напротив постели, стоявшей слева у стены, было окно, обычное пластиковое окно, и свет из прямых щелей жалюзи, серый свет немного ослеплял не привыкшие к нему глаза. У правой стены стоял стул, в углу – этажерка с комнатным цветком.

Костя приподнялся. Тело заскрипело, отозвалось тупыми болями – в левом боку (он вспомнил о ранении), в висках и, ревматически, в ногах. Костя повернул голову на одеревеневшей шее, поглядел назад. Дверь с покрытием, выражающим орнамент среза древесного ствола. Коричневая пластиковая тумбочка у изголовья. Вот, пожалуй, и все. Если не считать присосок на груди и какого-то медицинского аппарата, типа осциллографа на стойке, находящегося за спинкой кровати, у ног. На себе Костя обнаружил простецкую серую пижаму армейского покроя.

Дверь отворилась, будто бы кто-то увидел, что он очнулся. Костя испуганно опустился на подушку. В комнату вошла премиленькая девушка в белом халате, с соломенными волосами, прибранными на затылке в хвостик. Медсестра, ласково улыбаясь, взяла стул и села рядом. Костя отметил притягательные черты: умные серо-зеленые глаза, в которых можно было завязнуть, губы мягкие, сочные, носик небольшой, правильный, черно-рыжие брови с естественной густотой, что так прельщало всегда Костю в блондинках, чуть впалые щеки, совсем чуть-чуть, и какая-то общая острота черт, характерная, опять же, для стройных блондинок. Медсестра Косте определенно понравилась.

– Как здорово, что вы пришли в себя, – зажурчал мягкий, но полногрудый голос. – Майк уже заждался.

– Майк? – удивился Костя.

Кажется, я немного охрип, тут же подумалось ему.

И в эту секунду в палату вошел Майк.

Он принес стул с собой. Он, этот человек с нерусским именем, выглядел лощеным. Облаченный в безупречный серый костюм с иголочки, под которым виднелась строгая синеватая рубашка, без галстука на шее, без бантика, он широко улыбался, показывая удивительно белые, большие, почти лошадиные зубы. Лицо его имело правильные черты, но елейно правильные, таких типов Костя раньше видел на каких-нибудь конференциях с иностранцами.

– Good morning! I’m Make Kelvin. I want…

– Его зовут Майк Кельвин, – перебивая, начала дублировать медсестра (или переводчица?) – Он хотел бы с вами поговорить.

– Ни хрена себе! – Костя снова приподнял голову, поморщился от боли. – Кажется, круто я попал!

Волнение вызвало одышку, Костя ощутил во всю силу, как горячо ему внутри и как трудно долго дышать и говорить.

Девушка перевела его тираду на английский, Майк улыбнулся, сделал жест, дающий уздечку ей в управление.

– Вы находитесь в госпитале миротворческих сил НАТО. Меня зовут Катя, я переводчица и медсестра по совместительству.

У Кости все мигом завертелось в голове.

Получается, самарским сопротивленцам не удалось-таки укрыться в этом чертовом погребе. Преследователи их достали во всех смыслах и повязали, а вместе с ними и его, Костю!

Значит, суррогат Минипы у них в руках, но миссия-то все равно выполнена! Теперь они думают, что избежали удара. Теперь они успокоились, сосредоточились на мне.

Но почему их еще не уничтожили другим оружием? Как выбраться отсюда? Где находятся Бора, Дрюн и Бурый? Нужно срочно выяснить обстановку. Ничего, и не в такие передряги попадали! И ведь есть же еще другие сопротивленцы, есть, наконец, генерал Калинов, и все они обязательно постараются вызволить нас отсюда, оставив наживку в виде чемоданчика на растерзание этим волкам.

Такие мысли пронеслись в голове Кости за те несколько секунд, пока Майк и Катя с застывшими минами ждали его реакции.

– Прекрасно, – произнес Костя. – Просто здорово.

К вискам поднимался жар.

– Fine! – коротко перевела Катя.

– Может, господин Майк поведает сначала, как я сюда попал? – глубоко вдохнув, выговорил Муконин и выдохнул.

Он понял, что торопиться пока некуда и можно завести обстоятельную беседу. Или попросить оставить его в покое и дать оклематься.

Майк Кельвин начал шпарить на своем, а Катя переводить:

– После передачи Минипы добрым самаритянам, (Костя едва улыбнулся – неужели это американец так сказал?) вы все попытались скрыться. Но наши… Хм. Его бдительные коллеги обнаружили ваш тайник и заставили под дулом автомата всех выбраться наружу. Затем вы все были препровождены в гарнизон Миротворцев. У вас, Муконин, было тяжелое ранение, вам пришлось сделать операцию, после которой вы долго не приходили в себя. Но теперь вам стало намного лучше, и он рад, что сможет, наконец, с вами пообщаться. Его очень интересуют подробности жизни в Уральской Независимой Республике.

– Понятно, – слабо кивнул Костя. – Это сколько ж я пролежал без памяти?

Девушка ответила сама.

– Рана была неопасная, органы не задеты. Но большая потеря крови… Вам сразу сделали операцию, и потом еще сутки вы спали под воздействием наркоза.

– Ешкин кот! – Костя уже определился, как быть дальше. – Хорошо, я поговорю с мистером.

Он вздохнул несколько раз, почти взаправду показывая одышку, показывая, как ему пока плохо.

– Но не сейчас. Дайте хотя бы поесть и немного очухаться.

Катя донесла до ушей Кельвина это пожелание. Он заулыбался, хотя глаза его, темно-серые, как вода в луже, глаза наполнились каким-то недоверчивым выражением. Тот самый тип людей, когда говорят одно, а смотрят по-другому, рассудил Костя. Майк встал и вышел из комнаты, бросив какие-то быстрые фразы в сторону девушки. Тон был распорядительный.

– Сейчас я вас покормлю, – сказала Катя, когда они остались наедине.

– Ты местная? – в лоб спросил Муконин.

Переводчица-медсестра сделала серьезное личико, как будто немного испугалась такого вопроса.

– Да, но это не имеет значения.

– Что значит, не имеет? Почему ты работаешь на них?

– Больной, вам пока нельзя много говорить. – Катя встала, и ее лицо превратилось в саму строгость, – этакая школьная учительница.

И она вышла. А вернулась через минуту со стеклянным столиком на колесиках. На столике, на подносе красовалась тарелка с ароматным куриным бульоном, кусок черного хлеба лежал рядом, и тут же стоял стакан желтого сока – апельсинового или ананасового, что-то в этом роде. Катя подкатила столик к кровати.

– Сам поешь или тебе помочь? – поинтересовалась она, неожиданно переходя на «ты».

И эти несколько грубые слова прозвучали таким женственным, материнским тоном, что у Кости потеплело в груди.

– Спасибо, я сам как-нибудь. Тарелку только подай, пожалуйста.

Костя подставил локти и выдвинулся вверх, боль слегка стрельнула в бок, но на этот раз он не поморщился. Устроился поудобнее, и Катя села рядом и подала тарелку с ложкой. Муконин втянул ноздрями аромат – бульон был свежий. В нем плавали кусочки курицы и картошки, собственно, это больше походило на суп. Костя зачерпнул немного, словно неумело, и хлебнул из ложки. Суп оказался на редкость вкусным. А может быть, ему просто так почудилось. В последнее время, в его походных условиях, любая еда казалась восхитительной.

Серо-зеленые глаза Кати принялись следить за ложкой. Лицо ее приобрело невозмутимую маску.

– Слушай, Кать, и все-таки хотелось бы знать, – начал он, поднеся третью ложку ко рту.

Девушка на мгновение приложила палец к губам.

– Не задавай лишних вопросов. Здесь везде уши и камеры.

Муконин обвел взглядом палату. Ну да, конечно… Он сделал глоток бульона.

– Хорошо. Тогда скажи мне хотя бы… Какое сегодня число? – В желудке почувствовалось приятное тепло.

– Двадцать девятое апреля, – известила Катя, смягчив голос.

Выхлебав наваристый бульон до дна, Костя вытер губы салфеткой с подноса. Затем осушил одним махом стакан сока и снова подтер рот. Поблагодарив медсестру, он заметил, что хочет еще немного вздремнуть. Глаза начали как-то сами собой смыкаться. Полное расслабление охватило его тело.

Катя молча забрала посуду и вышла из палаты.

* * *

Оставшись в одиночестве, он сначала боролся со сном, пытался заняться обдумыванием своего положения и возможных путей выхода. Но быстро утомившаяся голова не хотела соображать. Да еще и тупо ноющие в разных местах боли мешали думать. Костя пришел к единственной мысли: нужно каким-то образом склонить Катю на свою сторону. Но каким образом? Не случайно же миротворцы ее приручили! Если она местная, то что ее подвигло прислуживать Джонам? В поисках лучшей доли продалась иностранцам? Увидела свое будущее за океаном, в просторной квартире в центре американского городка? Интересно, она спит с этим Майком? А может статься, она их втайне ненавидит. Что же касается Кельвина, Костя так и не решил, каким образом ему отвечать на неминуемые вопросы о Минипе и всем остальном, тесно и не тесно связанном с тайным оружием. Сон быстро победил Муконина, он съехал на подушку и закрыл глаза.

Сновидение пришло какое-то бредовое, из тех, что сразу забываются при пробуждении. Едва Костя поднял веки, вернулась переводчица-медсестра, а за ней следом и Майк Кельвин.

Они снова расселись около постели. Катерина заботливо померила Косте давление. При этом глаза ее прыгали от Муконинской руки к пиджаку Кельвина и обратно. Один раз, правда, их с Костей взгляды встретились. И ему показалось, что в ее глазах промелькнуло сочувствие.

Сняв с его руки манжету тонометра (Костя заметил, что на ее тонких изящных пальцах нет ни единого кольца), девушка утвердительно кивнула в сторону американца.

Тот начал быстро и переливисто говорить.

– Константин, нам хорошо известно, – стала переводить Катя, глядя мимо Кости, – что вы доставили в Самару секретное нанотехнологическое оружие, так называемую Минипу. (Это слово - Костя услышал – забавно прозвучало с уст Натовца.) При передаче чемоданчика вашим самарским агентам, вы все были задержаны с поличным силами Миротворческого контингента. Здесь вы подпадаете под юрисдикцию Поволжской Международной Республики. Согласно ее чрезвычайному законодательству, всякое преступление, направленное на подрыв основ молодой республики, карается смертной казнью.

Кельвин сделал многозначительную паузу. Катя, закончив перевод, недовольно свела чудные густые брови.

Странное дело, но Костю ни капли не испугали слова о смертной казни. Быть может, с месяц назад, когда липовая Минипа, не ставшая еще достоянием чужих ушей, не доставляла проблем, когда не было и в помине всех этих передряг с дорогой, с перестрелками, с потерей Гани… Наконец, с почти пережитой уже кончиной во время преследования миротворцами, когда его на плечах тащил некий Дрюн. (Поди-ка, также сидит сейчас под допросом, а может и пристрелили уже?) Так вот, скажи кто-нибудь с месяц назад, что скоро посадят Костю на электрический стул, он бы испытал естественный трепет простого смертного, но теперь, теперь Костя почувстовал лишь странное равнодушие к собственной шкуре. И главное в том, что жить-то дальше особо не для кого. Насчет Родины он уже все сделал. Разве что Маша, которую, в случае возвращения, хотел бы обнять и попросить прощения за все? Да и та давно не ждет.

– Но мы предлагаем вам сотрудничество, – снова начал Майк. – Сотрудничество со штабом Миротворческих сил будет в данном случае расцениваться как явка с повинной. И смертная казнь на электрическом стуле, скорее всего, будет заменена небольшим сроком заключения.

Еще одна небольшая пауза. На лице Катерины отразилась растерянность.

– Не исключено, что мы вообще подарим вам полную свободу. («Ах вы, благодетели мои золотые!» – со злостью подумал Муконин.) Все зависит, Константин, от полноты ваших признаний, от степени вашего стремления к взаимовыгодному сотрудничеству, от вашего искреннего раскаяния и вашего рвения помочь молодой неокрепшей республике.

Костя едва сдержал усмешку. Японский бог, до чего же все это знакомо! Ну почему каждая сука так хочет меня завербовать?!

– Уважаемый мистер Кельвин, – с придыханием сказал Костя, выдвинувшись на локтях и приняв положение полусидя, – вы действительно полагаете, что я так сразу и соглашусь?

Катя на мгновение просветлела в лице, повернулась к Кельвину и перевела.

– Думаете, я боюсь вашей смертной казни посредством электрического стула? – вздохнув, добавил Костя. – Экая невидаль? Умереть мне с некоторых пор уже не страшно, а электрического тока я и вовсе не пугаюсь. Меня еще в детстве как-то двести двадцать долбануло, и ничего, перетерпел.

Пока Катерина переводила, Костя отдыхал. Поняв смысл его слов, Кельвин удивленно поглядел на Костю.

– Или вы думаете, – не унимался тот, – что я вот так вот все выложу, отчего-то решив вдруг принять вашу сторону, а ваши доблестные миротворцы потом спокойно прижмут Урал? И что вы посулите русским в этом случае? Чего вы, собственно, добиваетесь? Какую продуктивную идею вы способны принести русскому народу? Или вы сгноите его в лагерях? Только не надо мне рассказывать сказки про хваленую американскую демократию.

Костя решил затянуть Майка в философскую беседу, чтобы отделаться от него на первый день и получить время подумать.

Кельвин вздохнул, заложил ногу на ногу и сцепил руки на коленях. Немного подумав, он начал отвечать. Катя усердно переводила.

– Нет, я не буду кормить вас россказнями о нашей, как вы говорите, хваленой демократии. Я скажу честно. Мы несем вам освобождение. Ведь вы так и не научились пользоваться своими богатейшими природными ресурсами. На вашей земле есть столько добра, что можно сто лет кормить весь мир. А у вас даже собственные люди за несколько десятилетий оставались не прокормлены. Но теперь жадная Москва, бросавшая вам объедки, теперь она уничтожена. И мы несем вам новый разумный порядок. Скажу больше – мои предки когда-то жили в России. (Костя приподнял брови.) И они были изгнаны нерадивой властью. Ваши правители всегда были отвратительны. Мы дадим вам возможность пользоваться своими богатствами. Их хватит на всех, поверьте. Мы ратуем за плодотворное сосуществование всех наций, всех народов в новой международной России, где русские не будут притесняться, а заживут еще лучше, на равных со всеми нациями.

– Ага, думаешь, я такой наивный? Слышали мы эту песню. Пришел медведь и нечаянно разрушил теремок.

Катя перевела. Кельвин что-то переспросил.

– Он не понял последнюю фразу, – пояснила девушка.

– Ну как же? Сказка такая есть. Русская народная сказка. Тук-тук, кто в тереме живет? – Костя отдышался секунду и добавил: – Я, мышка-норушка, лягушка-квакушка. Короче, как-нибудь потом расскажу. Ты лучше вот что. Объясни, какая конкретно информация вам нужна.

Услышав перевод, Майк просветлел.

– Вот это уже деловой разговор, – ответил он. – В первую очередь необходимы инструкции по приведению в действие Минипы. А то наши спецы пока не могут разобраться. В перспективе же вы должны будете вернуться на Урал и оттуда передавать нам сведения.

– Понятно, я так и думал. А если я вас обману, уеду и не буду ничего передавать?

– Не беспокойтесь. Мы найдем рычаги давления. В этом смысле у нас изобретательности хватает.

– Ну-ну… Ладно, что-то я устал, – протянул Костя.

– Можете пока отдохнуть, подумать до завтра, – смилостивился Майк. – Вам все равно надо окрепнуть. А к завтрашнему утру я жду уже конкретных предложений от вас.

«Ишь ты, как быстро уцепился!» – подумал Костя.

– Окей. Так и быть, я подумаю до завтра. – Костя подтянулся ногами вперед и лег головой на подушку, тем самым дав знать, что он будет отдыхать.

– До свидание, Маконин, – отчеканил Майк, вставая и протягивая руку Косте.

Муконин удивленно посмотрел на американца. Тот белозубо улыбался, чуть наклонившись над постелью. Интересно, когда это его предки жили в России? До революции?.. И тут Костя впервые с некоторым содроганием заметил, что левое ухо у Майка ущербное – мочка уродливо подмята, точно скомканный фантик. Высунув руку из одеяла, Костя принял теплую ладонь Кельвина. После вялого рукопожатия тот глянул на Катю и молча вышел.

Девушка задержалась на несколько секунд.

– Катенька, извини за столь щекотливый вопрос, – сказал Костя. – Могу я сходить в уборную? Не хотелось бы, чтоб кто-то подсовывал под меня утку.

Катя задумчиво прикусила нижнюю губу. Затем проговорила:

– Хорошо, пойдемте попробуем.

– Мы же вроде на «ты» перешли?

– То есть пойдем.

Костя снова принял положение полусидя, затем повернулся и выпростал ноги на холодный пол. Ему удалось сесть на краю кровати, свесив ноги. Легкий приступ головокружения нахлынул волной. В глазах ненадолго помутнело. Отошло. Катя терпеливо ждала на стуле.

– Сам встанешь или тебе помочь? – благодушно поинтересовалась она.

– Да ладно, сам.

Муконин отыскал на полу простые пляжные сланцы, заботливо приготовленные кем-то для него, просунул ноги в тапки. Носкам стало теплее. Наклонившись к нему, девушка изящно отцепила присоски. Один рывок, и Костя встал. Покачнулся. Катя поднялась со стула и предусмотрительно поддержала его. Муконин ощутил легкий аромат каких-то приятных недорогих духов, что-то давнее, лавандовое, промелькнуло в памяти. Он нахмурился, пытаясь понять, что это, но ощущение быстро ушло.

Взяв медсестру за руку, Костя вместе с ней пошел к двери. Показалось необычно и приятно держать в этом логове врагов передающую тепло хрупкую ручку, почти воздушную. И так они вышли в коридор.

По всей видимости, миротворческие силы НАТО оборудовали под свой военный госпиталь одну из городских больниц. Длинный широкий коридор тянулся к лифтовому отсеку, везде по бокам были глухие двери, иной раз с непрозрачным стеклом. Таблички над ними, конечно, давно поменяли на англо-американские, а так все выглядело по обычаю, как и полагалось в русских больницах.

Костя с тлеющим девичьим угольком в руке медленно двигался вперед и мотал головой по сторонам, стараясь запомнить расположение палат, ходы и выходы из коридора. Где-то в двадцати шагах от его двери, примерно посередине коридора, располагался пост дежурного. Там сидел за столом военнослужащий в форме, с пилоткой на голове, и пялился в журнал с полуголой смазливой моделью на обложке. Когда они прошествовали мимо, сержант, судя по погонам, – Костя знал их знаки различия, – поднял глаза и подозрительно поглядел на русскую парочку. Из вооружения у стражника имелся лишь штурмовой карабин Colt Commando с укороченной пистолетной рукояткой и маленьким прикладом, такие Костя щупал когда-то давно на занятиях в Академии. Да и тот находился не в боевой готовности – стоял стволом к стене. При случае можно резко пнуть его ногой в сторону, подумал Костя. Правда, сам сержант имел недюжинную комплекцию, это было заметно даже несмотря на то, что он сидел на стуле. Надеяться, что можно с ним справиться, да еще не окрепнув после операции, очень глупо. Но ведь он не вечно будет тут, резонно предположил Костя, несомненно, кто-нибудь сменит его через несколько часов. Пока они с Катей удалялись от постового, мысли заводили Муконина все дальше. А если, к примеру, ночью захотелось в туалет? Катя не должна круглосуточно находиться в больнице. Значит, дверь Костиной палаты на ночь закроют? И ежели чего, нужно будет долбиться. Тогда и подойдет этот самый дневальный. Карабин прихватит с собой, наверняка. Допустим, удастся олуха каким-то образом разоружить. Но ведь дальше нужно бежать на улицу, а там, на выходе, обязательно еще один патруль, плюс снаружи посты. Да и камеры везде развешены. Бесполезная трата сил. Впрочем, впереди еще самое главное – туалет. Излюбленный способ побега в кинофильмах. Посмотрим, как обстоит дело в жизни.

Они добрели до конца коридора, почти до самых лифтов. На двери мужского туалета висела классическая табличка с перевернутым треугольником под кружком.

– Я надеюсь, здесь нет ни камер, ни ушей! – просипел Костя, неожиданно прижав девушку к двери. – Помоги мне, и я забуду, что ты на них работаешь.

– Ты что, спятил? – возмутилась вполголоса Катя, покосившись на часового (тот не отрывался от журнала). – Я работаю, так как мне не на что жить, понимаешь? Я помогу тебе, но только из-за детства.

– Какого еще детства? – удивился Костя, отстранившись от медсестры.

– А ты не помнишь? – Ее глаза сверкнули, прожгли его насквозь.

– Что я должен помнить? – Перед Костей поплыло ее лицо.

– Лето две тысячи девятого в Геленджике, – полушепотом выпалила Катя, глядя на него, снизу вверх, – двухэтажный домик на горе, хозяйка бабка, и мы на втором этаже: в одной комнате я с сестрой, а в другой ты один. Две недели я была от тебя без ума, но ты этого не замечал.

На последних словах появилась легкая улыбка.

– Еще бы! Тебе ведь было лет тринадцать.

Костя помассировал пальцами брови, как будто напряг мозги. Ну и ну! Картины прошлого начали всплывать одна за другой. Катино лицо преобразилось, вернулась некая демоническая острота черт – словно легким бризом повеяло, и что-то теплое в этих чертах, что-то давнее и чуднoе сладко затеребило внутри. Как же он сразу не заметил! Да, он вспомнил – та милая девочка, совсем еще подросток, такая забавная, с косичками над ушами, с мальчишеской угловатой фигуркой, все время вилась вокруг него с дурацкими вопросами и шуточками, с ракетками для игры в бадминтон и доской с шашками. Воланчик она вечно забрасывала к черту на кулички, а в дамки проскакивать была хитра. Как же он мог ее не узнать? Да запросто, ведь до чего она изменилась! Прямо таки классический случай перерождения гадкого утенка.

Костя тогда поехал на юг один, семьи у него еще не было. Но как на зло никаких приключений не словил, никаких курортных романов, так, пару раз переспал с какими-то пьяными девицами. Маленькая Катя даже не заметила этого. А сестра ее, кстати, была дурнушкою и нелюдимкою. Боже, до чего все банально! Порой такая ерунда может в будущем сослужить хорошую службу. Вот и сослужила.

– Черт возьми, так ты та самая Катенька? – искренне проговорил Костя.

Девушка манерно закатила глаза, совсем забавно и нисколько не похоже на ту строгую Катерину в палате. И стало ясно, что это-то и есть ее настоящая непосредственность. Украдкой она сунула ему пачку дамских сигарет.

– Иди, а то на нас уже смотрят.

Охранник косился на русскую парочку. Убедившись в этом, Костя проскользнул в уборную. Душа его возликовала. Какая глупая встреча! Но несомненный плюс.

Сортир пустовал. Костя прокрутил в памяти еще одни виньетки из Геленджика: ее избитые острые коленки после ежевечернего бадминтона, двухдневный ливень и бесконечные разговоры на кухне о всякой ерунде… Нужно было собраться. Костя отогнал лирику и приступил к осмотру туалета.

Первое, на что Муконин обратил внимание – это конечно окно. Оно было без решетки, что уже хорошо. Наполовину закрашенное белой краской, окно имело горизонтальную откидную форточку сверху, в проем которой вполне мог бы пролезть такой худощавый человек, как Костя.

Муконин открыл пачку с сигаретами и обнаружил там зажигалку и маленькую короткую ручку. Ага, молодец, Катюша! Костя прикурил, жадно затянулся сигаретой, помочился в один из трех унитазов. Затем он подошел к окну. Поначалу яркое солнце ослепило его. Весна разыгралась в полную силу. Но вид на улицу его разочаровал – на расстоянии вытянутой руки трепетали верхушки крон деревьев с набухшими зелеными почками. Внизу, по серой ленте асфальтовой дорожки ходили военные в форме НАТО, точно универсальные солдаты в компьютерной игре. Третий этаж, не ниже. Если прыгать, обязательно что-нибудь сломаешь. Костя вздохнул, цокнул языком. Под крышкой Катиной пачки сигарет он записал по памяти номер телефона Самарского связного. И приписал:

ПОЗВОНИ!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

По всему выходило, что возможность самостоятельного бегства выглядела весьма призрачно. Но даже если бы удалось вырваться из госпиталя, раскинул мозгами Костя, дальнейшие перспективы открывались нешуточные. Ведь Минипа-то останется в руках у врагов. И если они быстро раскусят, что перед ними муляж, то сразу задумаются, в чем смысл всей мистификации? И тогда… Ну почему генерал Калинов и Сопротивленцы телятся с главным ударом?! Почему Миротворцы до сих пор в здоровом теле?! Нет, придется продолжить игру, надобно выяснить, как у них дела с Минипой. Вдруг уже раскусили? И в этом мог помочь исключительно Майк Кельвин. Костя решил пока забыть о побеге и начать игру по правилам американца.

Перед ужином Муконин исследовал свою палату на предмет камер слежения. Мало ли что, вдруг на будущее пригодится. Одна камера, вне всякого сомнения, висела над входной дверью. Обычная миниатюрная камера на игрушечном кронштейне, – в случае чего, ей можно было легко свернуть голову. Но сколько еще имелось скрытых камер? И вообще, эта палата специально предназначалась для пленников или она изначально была общей? Но в общих палатах накладно держать автоматические глаза. Впрочем, ладно. В стенах никаких камер нет – это понятно. Остается медицинский аппарат для мониторинга. В него, наверняка, вделано какое-нибудь недремлющее око. И это очень разумно, потому что получается встречное перекрещивание лучей обзора. Хотя и аппарат, в принципе, можно накрыть одеялом. Можно, гипотетически. Но вряд ли все это понадобится.

Достаточно сделать так, чтобы Катя передала записку незаметно для камер. Ведь она догадается записать сообщение связного. Костя начеркал ей в пачке сигарет телефон Самарского связного, который дал генерал Калинов, и который Костя запомнил наизусть, прежде чем договориться о злополучной стрелке у Макдоналдса. Катя не будь дурой обязательно позвонит и сообщит обстоятельства дела, что все повязаны, а Муконин находится в таком-то месте. Ей дадут какие-нибудь инструкции, возможно, сразу предложат план побега. И тогда она что-нибудь напишет и передаст записку Косте. Поэтому важно как можно быстрее получить сведения о местонахождении и степени «раскодировки» Минипы. Чтобы было с чем бежать.

И когда Катя принесла еду, Костя заволновался. На подносе был настоящий армейский ужин: тарелка овсяной каши, краюшка хлеба, котлета, компот и булочка.

Девушка померила давление, затем температуру лазерным градусником. Лицо ее выглядело усталым. Костя искал встречного взгляда, но Катя будто специально прятала глаза. Когда медсестра сложила тонометр и термометр и поднялась со стула, Костя сказал:

– Позволь, я тебя провожу до дверей. Мне надо больше двигаться, чтобы быстрее прийти в форму.

– Как хочешь. – Их глаза, наконец, встретились.

И он понял все. Понял, что у нее что-то есть и она только ждет удобного момента для передачи, а тут он предложил проводить, и ведь не просто так!

У самой двери, под камерой (от медицинского аппарата для мониторинга Костя закрыл девушку спиной), Катя торопливо сунула ему в карман пижамы записку на линованной тетрадной бумаге.

Он остался один.

Подойдя вплотную к окну, Костя скрытно достал листочек и бегло прочитал текст.

Они сделают все возможное, чтобы вытащить тебя отсюда. Нужен лишь подходящий случай. Они просили помочь тебе, чтобы я сообщила, если вдруг тебя будут куда-то перевозить или переводить. Чтобы появился удобный случай разработать план побега. Но миротворцы постоянно проверяют меня, вплоть до обыскивания. Эту записку я даже спрячу в лиф, иначе найдут, а потом, когда зайду в госпиталь, переложу в халат. А ты, по возможности, уничтожь ее, ладно? Короче говоря, нужно быть очень осторожными. Пока же тяни время. И скоро он сам позвонит мне снова.

Крепись. Классное было лето в 9-м году!

Костя задумчиво улыбнулся. Да, классное. Будь он Гумбертом, то раскусил бы ее истинные чувства в те дни. Но маленькие девочки его никогда не интересовали.

Муконин скомкал листок и, превозмогая позывы рвоты, съел его по частям.

Поужинал Костя уже без всякого удовольствия. Бумага, видимо, не хотела перевариваться. За грязной посудой никто не пришел. Немного помучавшись бездельем, Муконин выпил оставленные медсестрой таблетки и завалился спать.

Сон пришел сразу. Глубокий спокойный сон.

* * *

Под утро кто-то поменял грязную посуду на кружку кофе с круассаном – к сожалению, Костя проспал этот интересный момент.

Как только он позавтракал, явился Майк собственной персоной в сопровождении Кати. На нем был прежний серый костюм, а на девушке – давешний белый халат.

– О, мистер Муконин, сегодня вы смотритесь гораздо лучше, – залопотал он на своем языке. – Румянец на щеках появился.

– Правда? – Костя сразу поддержал дружеский тон. – Жаль, что в палате не повесили зеркало.

– Я надеюсь, сегодня вы готовы к плодотворной беседе? – осведомился Кельвин.

– Я к вашим услугам, – сходу сказал Костя, встретившись взглядами с медсестрой.

В серо-зеленых глазах, полных глубины, промелькнуло что-то родное и заботливое. «У меня есть новости», – словно прошептали ее очи.

– Я решил помочь вам, потому что чувствую, что бороться с вами бесполезно. Я согласен принять вашу сторону, потому что в данный момент не вижу более реальной силы, способной возродить Россию, – высокопарно сказал Костя.

– Вы это всерьез? – с подозрением заговорил Кельвин. – Что ж, благоразумно. Только странно, почему так быстро?

– Ну а почему нет? У меня было достаточно времени подумать. Вы ведь не оставили выбора. Как говорится, смерть или кошелек.

– А, значит, все-таки боитесь электрического стула? – заулыбался американец.

– Значит боюсь. Вы хотели знать пароль для активации компьютера Минипы. Но этого мало. У чемодана двойная степень защиты, – соврал Костя. – Помимо ввода десятизначного пароля, необходимо еще приложить к сканеру мой большой палец. Поэтому вы должны дать мне доступ к Минипе.

– Really? – это слово, знакомое Косте, прозвучало со снисходительной интонацией, как будто американец вообразил Костю ребенком.

Майк продолжил, а Катя перевела:

– В самом деле? Вы ничего не путаете? Что ж, даже если так, на видеоконференции и это возможно. (Майк улыбнулся.) Мы сосканируем ваш пальчик. (Костя открыл рот от удивления.) Да-да, на видеоконференции. Так что пусть Константин не думает, что ему удастся как-нибудь обхитрить нас. Ваше мудрое оружие хранится в самом сердце базы за семью замками. И туда мы вас никак не допустим.

– Я и не думаю… как объегорить… Больно надо, – глупо сказал Костя.

– Единственное, на что вы можете рассчитывать, – перевела дальше Катя, стрельнув глазами в Муконина, – вы покинете пределы госпиталя. Поскольку вы уже достаточно поправились, держать вас здесь накладно. Вы переводитесь во временную тюрьму миротворческой базы. Под присмотр тамошнего медика. Оттуда, собственно, мы и проведем сеанс связи с лабораторией по поводу Минипы. Не волнуйтесь, это хорошая тюрьма. К тому же, если с вашей помощью мы разберем Минипу, то формальный суд сразу вас оправдает.

Майк посмотрел на золотые наручные Ролексы, перевел взгляд на Катю и добавил еще несколько тирад.

– Сейчас девять утра по местному времени, – продублировала девушка. – Мне необходима пара часов для оформления бумаг. Бюрократия, понимаете ли. (Кельвин улыбнулся.) И потом, наша тюрьма находится в другом районе города, рядом с базой. Нужно будет подготовить автомобиль и сопровождение. Так что, я думаю, где-то к полудню все решится. Итак, в двенадцать ноль-ноль будьте готовы.

Когда Катя донесла эти последние слова, Костя незаметно для камер подмигнул ей. Вот, мол, учти, позвони связному и передай эту информацию. Девушка опустила веки и сделала едва заметный кивок.

– Ну что ж, я не прощаюсь на сегодня, – заключил Майк Кельвин, вставая со стула. – Скоро увидимся.

По его лицу проскальзывало выражение, говорящее, что он остался доволен. Хотя тень некоего сомнения тоже мелькала – Костя охоч был до физиогномики.

За американцем поднялась и Катя. Она больше ни разу не посмотрела в сторону раненого Муконина.

На этом и расстались.

* * *

Лощеный представитель Миротворцев Майк Кельвин проявил завидную пунктуальность. Ровно в двенадцать ноль-ноль (впрочем, часов у Кости не было, Муконин подсмотрел циферки на Майкином Ролексе) в палату вошли два пехотинца с модернизированными карабинами, отдаленно похожими на тот, что был у дневального больницы. За ними появились Майк в военной форме офицера НАТО и Катя в деловом брючном костюме серого цвета. Китель майора объединенных сил очень шел капитану, и если не замечать скомканное левое ухо, то можно было похвалить Кельвина за бравый вид. Он преобразился, стал настоящим офицером из американских боевиков. Выражение озабоченности на его правильном лице сменилось скучающей улыбкой, когда он обратился к Косте.

– Он говорит, что все готово для переезда. Чтобы ты собирался. – В глазах Катерины блестело что-то важное.

Забавно. Эти почти зеленые радужки так назойливо впивались просящим взглядом, когда он собирался на пляж. «Дядька Костька, а на какой ты пойдешь? На платный или на дикий? А давай там встретимся, я ракетки с собой возьму… Ну-у, зачем ты будешь читать эту нудную книжку? Так нечестно!» Она забирала томик, внимательно разглядывала обложку, а затем пренебрежительно возвращала и, хмыкнув, уносилась, как ветер, куда-то прочь…

Один из пехотинцев безмолвно протянул прозрачный полиэтиленовый пакет с аккуратно сложенной, выглаженной одеждой. Костя сел на постели и распотрошил пакет. Превозмогая уколы боли, он облачился в новый костюм. Последний представлял собой коричневую спецодежду, которую миротворцы, видимо, откопали где-то на русских складах. Раньше, в доядерное время, в чем-то подобном мог ходить электрик жилкомхоза или специалист по уборке территорий, проще говоря, дворник. В комплект входили серая футболка, брюки из плотной ткани с глубокими карманами для подручного инструмента и спецовка из такой же ткани, застегивающаяся на пуговицы. На костюме не было никаких надписей и нашивок.

– So. Very good. Come on, – коротко пробормотал Кельвин.

Катя не стала переводить.

Вслед за всеми Костя вышел из палаты.

Его повели по уже знакомому длинному коридору к лифтам. Один солдат пошел впереди, другой со спины взял Костю на ствол. Замкнули процессию американец и медсестра-переводчица. Перед тем, как зайти в лифт, Костя попросился в туалет. Некоторое волнение отозвалось позывами мочевого пузыря – обычное дело. Но Кельвин, услышав переведенную Катей просьбу, с подозрением поглядел на Костю. Секунду подумав, он кивнул головой. Облегчившись, Муконин быстро вернулся.

Затем спустились на лифте и вышли через черный ход, имевшийся тут же, около лифтовой шахты. У обветшалого крыльца стоял бронированный черный джип HUMMER. В том же порядке все забрались в машину.

Окна в автомобиле показались Косте небольшими. Кроме того, Муконина посадили подальше от окна, посередине заднего сиденья. С боков зажали пехотинцы с карабинами. Как дежавю всколыхнулся в памяти иной конвой, давний, екатеринбургский, когда по промозглой гололедице оборотни повезли в Комитет, а в его квартире осталась бедная Маша. …Ох, Маша-Машенька, где же ты сейчас? Что там поделываешь, в нашей славной столице? Доведется ли нам свидеться еще хоть раз в этой долбаной жизни?!

Отогнав ее образ, Костя уставился в окно, пытаясь понять, куда едут. Но мелькали лишь названия незнакомых улиц: Луначарского (наверно, в каждом городе бывшей России до сих пор осталась такая, хотя из всех ее граждан никто уж и не в курсе, что за личность был Луначарский), потом пролетела станция метро Московская, затем потянулась улица Гагарина, и еще какая-то улочка. После, за решетчатым забором побежали могильные памятники – потянулось длинное городское кладбище.

От одного из пехотинцев отвратно воняло луком, другой противно громко сопел. Оба они так и не проронили ни слова. В первом ряду мирно сидели Майк Кельвин и Катя. Майк заправски крутил баранку, ощущая себя на улицах Самары как рыба в воде. Катя… Муконину трудно было понять, как ведет себя на переднем сидении блондинка, и тем более – что она чувствует и думает в данную минуту. Девушка то и дело нервно поправляла соломенные локоны, изредка поглядывала в боковое окно. Впрочем, в очередной раз выглянувшее весеннее солнышко должно было ее ослеплять.

Обстрел грянул грозой неожиданно для всех. С левого боку застрочило, внизу завизжали колодки, не успели на заднем сидении вздрогнуть, как их затрясло. Костя увидел, что Майк начал судорожно вращать руль, а Катя схватилась руками за голову и пригнулась. Стражники по бокам Кости захлебнулись в англоязычной ругани.

Tryin' to kill yourself, you stupid fuck?

He's a proper penis!

Костя вытянул шею: рядом неслась синяя Калина, из заднего окна торчал ствол АКМ, направленный сверху вниз. Палили явно по колесам. «Ну что, суки, вот и месть пришла!» – возликовал про себя Костя.

В следующие мгновения Хаммер, виляя, съехал на обочину и сбросил скорость. Громкий хлопок, резкий тупой толчок – Костя полетел вперед, но вовремя выставил локти и уткнулся согнутыми руками в края спинок передних кресел. В уши врезался бесконечный и нудный сигнал клаксона: голова Майка забылась на баранке. Катя, теребя руками волосы, завыла странным, похожим на кошачий, плачем. Ее плечи задергались, напоминая крылья раненой птицы.

Охранник, сидевший слева от Кости, вонявший луком, во время столкновения (с деревом?) умудрился ухватиться за поручень. Он удержался и теперь опустил окно и высунул ствол. Но Калина уже прошмыгнула мимо и подрезала где-то в авангарде. Выкрикнув очередное ругательство, пехотинец высунулся из окна и, выставив карабин вперед, все-таки выстрелил очередью. Тот, что сидел справа, не успел среагировать на аварию и в данную минуту пунктирно храпел с разбитым лбом. Костя, будучи чуть впереди, что есть мочи добавил ему локтем в дыхало с разворота. Несчастный совсем загнулся. Превозмогая ножевые уколы боли в раненом боку, Костя изловчился, подхватил его карабин и двинул прикладом в бок соседу слева, который едва только начал возвращать голову из окна.

Боль в ране усиливалась до головокружения. Из последних сил Костя нажал ручку справа и толкнул ногой дверь. Еще миг – и он выпрыгнул из машины, но ноги подвернулись. Костя упал на больной бок и порывисто замычал от боли.

Но к нему уже подбежали люди, подхватили и поволокли.

– Катя. Спасите ее, – пробормотал он с пеленой в глазах.

* * *

После короткого затмения Костя пришел в себя уже в машине нападавших. В ушах звенела странная тишина. Рядом сидел отдаленно знакомый человек в олимпийке. Его осунувшееся лицо быстро обрело в глазах Кости определенные черты. Те самые, с забавной карикатурностью. Дурацкий рот и сальные волосы, и все остальное.

– Дрюн?! Какого черта?

Тот улыбнулся и приложил палец ко рту.

– Тсс! Послушай. Уже началось.

– Что началось? – Костя огляделся.

В машине были еще двое, совершенно незнакомые рожи. Они сидели впереди. А где же Катя? Но правда, что это раздается со всех сторон? Автоматные очереди, такие глуховатые, словно вдалеке, но отовсюду.

– Что это?

– Вальпургиева ночь. Мы применили ваши генераторы ЭМИ. Теперь безвольную пехоту расстреливают, а высших чинов в плен.

– Генераторы ЭМИ? – удивился Костя.

– Ну да. Я сам только узнал. Главный удар держали втайне даже от своих. Его хотели нанести еще вчера, но потом пожалели пленников. Короче, решили сначала нас освободить. – Дрюн достал из-за уха сигарету, жестом предложил Косте (тот помотал головой), прикурил и затянулся. – Сначала меня освободили с Бурым, теперь вот тебя. Ты ведь был главным отвлекающим звеном. А другая уральская группа доставила компактные генераторы. Ваша доядерная разработка. Короткие мегаваттные импульсы выводят из строя их технику. А сами они, как в микроволновку сунутые – хватаются за головы и крутятся юлой. Вот мы и мочим их, тепленьких. Тут, конечно, фактор неожиданности сработал. Они на твоей Минипе зациклились, а их совсем с другой стороны. Иначе бы защитились как-нибудь.

Дрюн снова жадно затянулся. Костя приосанился и попытался вылезти из машины. Канонада усиливалась.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Штаб Движения Сопротивления города Самары располагался в конторе одного из заброшенных машиностроительных заводов. Сюда Костю привезли на той самой Калине. Помимо Кости в юркой машине приехал, естественно, Дрюн, а также, собственно, водитель – малой чудак с косыми глазами, то и дело отпускавший глупые на взгляд Кости шуточки. («Обалдеть, как пиндосов потравили дихлофосом!») И еще молчаливый парнишка лет восемнадцати, смуглокожий, с торчащими из-под летней кепки смолистыми кудрями, увлеченно потиравший в пути маслянистой тряпочкой автомат АК-74.

С Катей распрощались у разбитого Хаммера. Былых охранников Кости увели в подкативший УАЗик. Труп Майка оставили охлаждаться в его драндулете. Друзья Дрюна на задрыпанном китайском джипе, черном Great Wall, подъехавшем вслед за УАЗиком, пообещали доставить Катю домой, «пока не вызовут в штаб на допрос». У Кости в момент прощания потяжелело в груди, ему вдруг стало жалко отдавать девушку под крыло каких-то сорванцов. И эта неожиданная ревность смешалась с потаенной досадой на глупое прошлое, на то жаркое лето, безвозвратно потерянное, на то, что эти зеленоватые, как давняя морская отмель, глаза теперь уже точно исчезнут из его жизни навсегда. «Дядька Костька, а у тебя в ушах песок!..»

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и вроде бы кто-то хихикнул за спиной, и Костя поймал в зелени ее глаз едва уловимый грустный лучик, – быть может, также вспыхивает порой звезда на черном небосводе, – в лучике том было одновременно все и ничего. Были в нем и мимолетная печаль, и ощущение прошлого, и сожаление, и зуд утраченного отрочества, и неизбежность, и невозможность будущей встречи.

– Спасибо тебе… За все, – пробормотал он.

И погладить бы ее растрепанные локоны, прикоснуться к этой царапине на идеально гладкой щеке, поцеловать в тонкие детские губы, до сих пор детские.

– Не стоит благодарности. – Глаза Кати спрятались. – Прощай.

«Ну и правильно, ну и черт с тобой! К чему эти ненужные порывы? Люди приходят и уходят, они касаются меня своими крыльями и улетают. А я остаюсь один. Навсегда». – Он проводил ее взглядом.

Девушка села в джип, стриженый ежиком молодчик захлопнул за ней дверь, с самодовольной улыбочкой подмигнул Косте с Дрюном, мол, все будет нормально…

Теперь, когда Костя в сопровождении Дрюна шел по длинному коридору конторы, он с упорством отгонял от себя эту запавшую сцену.

Командование Сопротивленцев заседало в актовом зале, куда, собственно, Дрюн и завел Муконина. Посреди просторного помещения были составлены столы, вокруг которых озабоченно сновали, как на выборах, люди в разных прикидах. На стене висела огромная панель, на которой изображалась интерактивная карта Поволжского мегаполиса. Там, где мощная река выгнулась дугой, изнутри к ней прилип этот странный город, как будто его зарядили в струну лука, чтобы выстрелить на запад. Окрестности Самары были раскиданы по изгибу Волги и поодаль, как грибы на поляне после дождя. В разных районах на карте мелькали огоньки – зеленые, красненькие, с разной частотой и густотой.

– А, это наши группировки и возможные места пребывания Миротворцев, – пояснил Дрюн, заметив Костино любопытство относительно карты.

По дороге в штаб Дрюн рассказал, что когда их всех повязали, Костю с Борой сразу отвезли в другое место, а Бурого и его, Дрюна, препроводили в какую-то «шарагу» и посадили в камеру. Это уж потом они узнали, что Костя попал в Натовский госпиталь, а Бора умер в дороге, не приходя в сознание. А сначала их даже пытали, пробовали вводить в кровь какую-то пакость, но у них на все случаи были зашиты в организме антидоты – по крайней мере, так медики Сопротивленцев говорили. Ну а про то, что удар будет с помощью генераторов, они даже сами поначалу не знали. Только уж сегодня, когда освободились... Это вот Коршун, то есть генерал Слапковский… Он, конечно, извинился: простите, мол, ребята, и все такое, но так было нужно, а вы выполнили свой долг перед Родиной. Так что и ты, Костян, выполнил свой долг перед Родиной. И если б не мы, не наше прикрытие, наведшее Миротворцев на ложный след, то может и не было бы ничего нынче.

Коршун сидел за отдельным столом, в глуби зала, и Дрюн первым делом подвел к нему Костю и представил.

Это был типичный человек, похожий на тех генералов, которых Костя видал в доядерное время. Тех самых, какие воевали с чеченскими террористами и грузинскими агрессорами. Боевой генерал в камуфляжной форме без знаков отличия, упитанный невысокий человек, со взглядом, как у коршуна, то есть с густыми смолистыми бровями, чуть выдающимися вперед, и спокойными карими глазами, в которых хранилось то цинично мудрое выражение, какое вырабатывается многочисленными годами службы на первых фронтах. Ладонь Слапковского в рукопожатии оказалась большой, теплой и шершавой.

– Молодец, сынок! – низким голосом отметил генерал. – Эта маленькая победа – твоих рук дело.

И уже после кто-то достал разведенный спирт, по-военному, во фляжке, и разлили по пластиковым стаканчикам, и выпив, Коршун отвел Костю в сторонку.

– Ты на Калинова не серчай. Он вам сопровождение не дал, потому что так спланировали. Уральцы не безвозмездно помогали. И на вашу мистификацию средств не было. На авось отправили. Лишь бы миротворцы клюнули. Но ты дошел и передал, запудрил им мозги. Герой!

– Спасибо, конечно, но… – Косте показалось, что зал качнулся.

Надо же, как подло с ними обошлись. Никогда бы не подумал на Калинова.

Ладно, вернемся домой, разберемся, как со всем этим дальше жить.

– А домой мы тебя, хочешь, сегодня же отправим? – Коршун как будто услышал мысли Муконина. – На самолете миротворцев.

Парень в тюбетейке, с азиатским типом лица, разливавший спирт, снова поднес стаканчики, наполненные до краев.

– Товарищ генерал, разрешите еще по одной, за победу.

Коршун нахмурился, вяло кивнул. Взял стаканчик, выпил и не поморщился. Такие никогда не хмелеют, подумал Костя. Он последовал примеру генерала.

Спирт горячо проскочил по пищеводу и уютно расположился в желудке. Тепло поднялось по всему телу, кровь заиграла.

– Я бы и рад, – сказал Костя, – но вы, наверно, еще не в курсе: мне надо сначала в Уфу, раненого напарника забрать.

Коршун помрачнел.

– Да нет, Костя, к сожалению, это ты не в курсе.

Муконина изнутри затеребило. Генерал сделал понимающий, сожалеющий взгляд.

– Твоего товарища уже не надо забирать, – добавил он после секундной паузы.

– Какого черта! – Костя на картонных ногах опустился на стул. – Ведь он же был в сознании, мог передвигаться. Я же сам его в больницу доставил.

Пустой стаканчик выпал из рук.

– Видишь ли, Костик, тамошние коновалы… Они не смогли толком сделать операцию…

Муконин оперся локтями на стол, схватился руками за голову, качнулся несколько раз – в глазах помутнело. Рана напомнила о себе, сильно кольнув, словно отозвалась на захватившее чувство утраты.

– Ганя, Ганя, бляха муха! Вот суки!

И, как ясный день, вернулось то последнее, что было с ними: разворот перед постом, проезд мимо деревни Тарманы… И то прощание в больнице: «я только туда и обратно»… Ведь не было даже предчувствия, что это конец. Разве только какая-то неизбывная печаль и боль в потускневших глазах Гани… На кой хрен мы сунулись в эти Тарманы? Если бы рискнули через пост, все было бы по-другому. И Ганя, этот жизнерадостный волосатый «рокер» Ганя, наверняка сидел бы сейчас здесь, рядом, со своими дурацкими шуточками-прибауточками, поговорками-скороговорками. Сквозь дымку воспоминаний проскользнули объясняющие слова Слапковского:

– Благо, есть у нас в Уфе друзья, помогли отправить груз двести в Ебург.

* * *

До обещанного трофейного самолета, готовящегося отправиться в Екатеринбург, оставалось часа два, и Костя заскочил к Севе на квартиру.

Сева сидел на кухне и квасил самогон. Мутные глаза, почудившиеся Косте совсем черными, с проблеском удивления уставились на Муконина.

– Костя? Это ты… Иа… Ты куда пропал? Я думал, больше не… заявишься. Я думал, ексель-моксель, ты уже в Ебурге.

Муконин по-хозяйски взял рюмку, сел рядом, налил себе.

– Да так, знаешь. Форс-мажорные обстоятельства.

Выдавив из себя тугую улыбку, Костя взял пальцами маринованный огурчик из тарелки, выпил и зажевал.

– Уф, ну и крепкая же тварь! Давно пьешь?

– Не знаю. – Сева, нахмурив брови, вяло посмотрел в окно. – С тех пор как ты ушел.

Повернув голову к Косте, он сделал такую странную гримасу на своем несуразном, заросшем пепельной щетиной лице, что в других обстоятельствах Муконину стало бы смешно.

– А что это за фигня на тебе надета? Иа.

Сева болотистыми глазами оглядывал серую робу, выданную Муконину в госпитале слугами почившего Кельвина.

– А, это. – Костя махнул рукой. – Неважно. Долго объяснять.

Хорошо хоть бинты невидны под пиджачком, подумалось ему.

– Ты телевизор смотришь? – спросил Костя.

– Не-а. Чо там смотреть-то?

Костя оставил родственника и прошел в комнату, включил ящик.

Передавали местные новости. Русский человек с окающим самарским акцентом, облаченный в коричневый свитер, живчик-брюнет с крючковатым носом, возбужденно вещал на фоне каких-то оранжевых квадратов на задней стене:

– Сегодня мы впервые выходим в эфир на этом чертовом натовском канале. Потому что контингента НАТО в нашем городе больше не существует. Весь личный состав миротворцев сегодня был уничтожен с помощью странного оружия, предположительно излучающего короткие импульсы. Никто еще не взял на себя ответственность за массовый теракт – пока назовем это так – за массовый теракт в отношении миротворцев североатлантического альянса. Впрочем, в ближайшее время мы ожидаем появления здесь, в этой студии, руководителя Движения Сопротивления Поволжской Республики.

В комнату вошел Сева.

– Охренеть! Это чо, на самом деле, что ли? – Он качнулся и бухнулся на диван.

– А ты сомневаешься? – Костя подобрал с комода забытую коробочку с бритвенным станком и сунул за пазуху. – Проспись, а потом выйди на улицу. Там наверно уже ликуют.

На улицах города, похоже, действительно ликовали, Костя не ошибался. Многое сразу поменялось на улицах Самары. Оставив пьяного Севу неожиданно заснувшим, так и не попрощавшись, Костя вышел к автобусной остановке. Люди высыпали на улицу, их стало больше, чем раньше. Они двигались, стекаясь в общую толпу, по направлению к Площади Кирова. Они орали, свистели, бросали на сухой асфальт стеклянные бутылки, и стекло со звоном разбивалось. Кто-то из них неведомо откуда достал старый российский триколор и вознес его над толпой и замахал им, генерируя новые оголтелые свисты. Солнце ласково и одобрительно гладило шествующих людей по кепкам, лысинам и шевелюрам.

– Ра-асси-яу! Ра-асси-яу! – раскатывалось от них во все стороны, и кто-то аккомпанировал, дуя в трубы хоккейных болельщиков. – Ра-асси-яу!

Где-то уже полыхал пожар, откуда-то слышались беспорядочные хлопки, – то ли кто-то умудрился запустить фейерверк, то ли стрелял кто из охотничьего ружья в чистое голубое апрельское небо накануне Первомая.

И Костю вдруг подхватил этот дух толпы, его зажгло изнутри, точно где-то в груди чиркнула спичка, и уже неконтролируемая пьяная радость, хотя он и не чувствовал действие алкоголя, переполнила его, хлынула через края, так что захотелось полететь в это славное бездонное небо, яркой синью призывающее к всеобщей свободе.

Эпилог

Родные пенаты

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Первым, кого увидел Костя Муконин на Екатеринбургской земле, был генерал Калинов. Задний проход Боинга С-17 долго не открывался. Но когда все-таки появился свет, и Костя вышел в последних рядах летевших с ним людей разного сорта, подкатил тонированный джип Тойота и отворилась задняя дверца.

– Муконин, садитесь! – требовательно сказали из машины резким мужским голосом.

– Да нет уж, спасибо, я сам как-нибудь, – бросил Костя и отвернулся.

– Считайте, что это приказ и. о. президента, – сказали вдогонку.

Костя вздохнул, покачал головой. Нехотя он залез в джип.

За рулем сидел коренастый крепыш в черной кожанке. На переднем сидении – Сергей Михайлович в форме. На заднем – некий смутно знакомый комитетский чин с жиденькими рыжими усами и плохо скрываемым под кителем животиком. Генерал махнул водителю, и джип тронулся.

– Ну, здравствуй, Костя. С возвращением тебя, – обернувшись назад, сказал Сергей Михайлович.

Муконин поймал его глаза. Было в них что-то – не сказать, что чувство вины, но какая-то отцовская обреченность. Костя промолчал. Человек сбоку поерзал на сидении.

Джип притормозил на КПП аэропорта Кольцово, автоматические ворота отодвинулись, и машина понеслась дальше – в город.

– Ну, ты губки не дуй, как ребенок, которому не ту игрушку подсунули, – помолчав, строго сказал генерал.

Так он снова надел свою повседневную оболочку, патетически подумал Костя. Или, напротив, стал самим собой?

– А я и не дую.

– Мы все выполняли свой долг. И ты, и Ганя, и я в том числе.

– Да, вот только Ганю уже не вернешь.

– Но если бы ни он, если бы ни ты, если бы ни вы вместе взятые… Ничего бы не было, и мы бы не выиграли. Если бы…

Костя перебил:

– Я знаю, знаю. Можно много рассуждать о долге, чести и достоинстве. В России победу всегда ковали любой ценой. И часто – ценой батальонов, брошенных под передовой огонь в качестве пушечного мяса. Так что уж тут говорить о двух заблудших душах! Но, по крайней мере, солдатам на войне резали правду матку. Они знали, на что идут. В чем сила, брат? Помните такое кино из нашего прошлого? В правде сила. И у кого она есть, тот сильней. И если бы мы знали правду, знали, что идем на задание одни, мы были бы сильнее. И может быть тогда Ганька бы выжил.

– Да ни хрена бы не были вы сильнее, – не выдержал Калинов. – Ощущение того, что я вам не помог, испортило бы вас. Тьфу ты, надоели мне эти «бы»! История не любит сослагательного наклонения, слыхал об этом? Ну вот, парень, а мы с тобой творим историю.

– Фигня это все. – Костя открыл окно и прикурил сигарету. Теплое солнышко играло на верхушках сосен. – Когда-то кто-то ляпнул, и потом все как один начали твердить. Так вот и рождаются закостенелые лозунги, на которые потом ссылаются все кому не лень, подгоняют под себя – будь то хоть миротворцы, хоть фашисты, хоть демократы.

– Ну что ты цепляешься, Костик! – дружелюбно сказал Сергей Михайлович. – Ты, конечно, в праве злиться на меня. Тут я ничего не могу поделать. Давай-ка отдохни недельку, погуляй, водочки попей вдоволь, найди, наконец, себе девчонку хорошую. Как писал Ремарк, в жизни мало что бывает важным надолго. А потом придешь ко мне очистившимся и скажешь, хочешь ли ты дальше с нами или тебе не по пути. А это вот лично от и. о. президента, так сказать, награда за труды.

Калинов протянул пухлый конверт. Костя, немного подумав, принял гонорар. На вес и на ощупь в конверте была довольно солидная пачка. Интересно, боны или евро? Но заглядывать внутрь Костя не стал из приличия.

– Это что, отпускные? – сухо бросил он.

– Хоронить Ганю будем завтра, по высшему разряду, – вполголоса обмолвился Сергей Михайлович. – Я тебе звякну предварительно.

Потом некоторое время ехали молча. Муконин с примесью щемящей тоски смотрел на проплывающие окрестности.

Казалось бы, возвращение домой должно радовать человека. Но у Кости в эти минуты радость переплеталась с печалью, с тяжестью под сердцем, словно подсунули любимое блюдо, которое слегка горчит. Знакомые очертания – густые перелески, внезапно выросшие коробки, мосты и эстакады и унылые, пустынные остановочки, – как будто все это потускнело за время разлуки, и теперь давно засевшие в душе образы, снова ставшие явью, словно впились с гложущим вопросом: ну где же ты был? А мы без тебя как-то тут существовали. Ведь мы с тобой связаны кровными нитями, разве ты забыл? Сколько всего пройдено с нами! Так бывает и с людьми. Лишь после разлуки они осознают всю ценность друг друга.

– Тебя где высадить-то? – прервал Костины размышления генерал Калинов.

– А вы куда направляетесь?

– Нам, вообще-то, в Комитет, – подал голос усатый сосед.

Голос у него оказался похожим на скрипы несмазанной тележки.

– Тогда где-нибудь в центре выбросите, – попросил Костя.

* * *

Копошащийся, кипящий город Екатеринбург равнодушно принял Муконина. Обрадовались ему только голуби на Площади 1905 года, которые готовы были довериться каждому встречному, в надежде полакомиться хлебными крошками. Костя пожалел, что у него ничего с собой нет из еды.

Город мало изменился за то недолгое, впрочем, время, пока Костя отсутствовал. Разве что люди задвигались живее. Ведь они наверняка узнали уже о волжских «терактах в отношении миротворцев». Хотя безголовый Ленин по-прежнему тупо протягивал ладонь в сторону шуршащих по брусчатке автомобилей. А те безучастно проносились мимо него и Дома Чрезвычайного правительства. Когда-то здесь произошла случайная встреча с Машей, вспомнилось Косте. Ее несло куда-то, бездумную, в комендантский час, словно подхваченный ветром осенний опавший лист. Черт возьми, как давно это было! Кажется, что прошла целая вечность. Вечно нам кажется, что прошла вечность.

Разбитной и отважный голубь с забавным сиренево-красным хохолком подковылял прямо к Костиным носкам и вопросительно вывернул голову. Черная бусинка глаза дебильно закрылась несколько раз мелким веком.

– Ну что, родной? Нечего мне тебе дать. Извини.

Костя прикурил сигарету и пошел прочь.

Внутри все сжималось. Здесь его никто не ждет, и никому он здесь не нужен. И какая разница этим людям, идущим вдоль проспекта – вот этим юнцам в цветастых курточках, с ранцами за плечами, хлюпающим по грязной брусчатке ботами а-ля НАТО, или вот этим двум кавказцам, колдующим у подвернувшей колесо тачки прямо на мосту, на обочине, или вон той женщине в замызганном пальто с котомкой в руке, – какая им разница, что он, Костя, недавно угодил в столько немыслимых передряг, и даже рисковал своей жизнью ради какого-то мифического возрождения России? Они идут себе и идут, или копошатся, и никому невдомек. Никому нет ни до чего дела. Главное, прокормить себя в этом большом и бессердечном городе, вовремя схорониться от комендантского часа, раздобыть оружие для самозащиты от уличного жулья. А там – хоть трава не расти.

На мосту Костя остановился и прислонился к парапету. Исеть уже растаяла, и мутные, чайные воды беспокойно проносились внизу. Они увлекали за собой плотики и лодочки: выброшенные пачки из-под сигарет, пластиковые бутылки, полиэтиленовые кульки.

Жизнь – это броуновское движение, подумал Костя. Тебя что-то беспорядочно толкает то туда, то сюда. А тебе кажется, что ты делаешь выбор, что ты сам решаешь, куда тебе плыть, против ли течения или по течению, или вместе со всеми. Но потом выясняется, что твой выбор уже сделали задолго до тебя. И ты лишь несся к лучику света по тому туннелю, в который тебя направили заранее.

Самое интересное, что ты делаешь все правильно, так, как велят душа или разум, либо все вместе. По крайней мере, тебе кажется, что ты делаешь все как надо, как должно. Но на поверку выходит, что ты опять бьешься точно рыба об лед.

И почему-то другим вокруг всегда легче и проще. И они выглядят счастливее. Но, тем не менее, ты ни за что не встанешь на их место, даже если появится подобная возможность. Ты все равно, будто конченый мазохист, будешь тупо лететь по своему воздушному каналу, обуреваемый ветрами, исхлестанный чужими крыльями и оплеванный конкурентами.

Костя бросил бычок в воду и проследил, как быстро упала его сумеречная звездочка. Оторвавшись от парапета, он побрел дальше, в направление Уральского Университета.

Закатное солнце ласково массировало шею на затылке. Оно же прихватило верхушки расставленных на фоне Спаса небоскребов. Но тепло его было пока обманчивым, и с земли, с грязной брусчатки, волнами подымался холод, как бы предупреждая, что впереди его ночная власть.

И Костя еще долго шел без смысла, без определенной цели. Просто шел вперед и все.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ

После похорон Гани Муконин ощущал дикую пустоту. Она грызла его изнутри. С ней он ходил днем, с ней просыпался ночью в холодном поту, с ней вставал по утрам и опохмелялся. Но даже водка не помогала заглушить эту пустоту.

А пил Костя по черному, каждый божий день. До обеда сидел в запущенной квартире и потягивал шампанское – надо же было куда-то девать деньги, выданные Калиновым, – затем варганил какой-нибудь легкий обед, например, яичницу или суп из консервы. Во время обеда переходил на водку. Перед самой трапезой выпивал рюмку, как читал молитву, и это был тот самый момент икс, когда пустоту почти удавалось заглушить. Тогда начинало чудиться, что есть какой-то проблеск, что наклевывается какой-то смысл существования. Но еда все портила: организм трезвел, а с трезвостью возвращалась пустота. А не поесть было нельзя, потому что умирать он все-таки не хотел.

По вечерам он спускал время и деньги в каком-нибудь кафе. Вкусный ужин, лучшее блюдо, деликатесное по нынешним временам, которое проглотится, даже если тошнит, на запивку – графин с ледяной водкой. Когда за злачными окнами темнело, пустота снова отступала. И появлялась цель – напиться до беспамятства.

Достичь цели удавалось почти всегда. Неизвестно, каким образом Костя попадал домой и заваливался на кровать. Но неизменно в черный предрассветный час он просыпался в обильном поту, и тогда пустота с новой силой наваливалась на него. Она становилась всеобъемлющей. И могильный фонарь Луны за окном только потворствовал этому. Он словно взывал завыть волком и посмотреть, как растут когти оборотня на пальцах и шерсть на груди.

В один из дней, в тот послеобеденный час, когда гнетущий внутри вакуум заставлял рыскать в поисках подходящего заведения, ноги сами привели Костю к знакомому общежитскому дому. И нежданно, с новой силой, загорелось желание увидеть ее, объясниться, исправить свою ошибку, признаться, попросить начать все с начала. Унизиться? Да! Отказаться от своей твердолобости? Да! Вдруг необычайно ясно проявилась картина встречи, и он как-то сразу и просто понял, что ему нужно, чего он так жаждал и что даст ему спасение. Он вспомнил ее всю до мелочей, эти тонкие брови, похожие рисунком на брови Пьеро из детской сказки, далекой-далекой, эти сочные, как малина, губы, эти карие глаза, похожие глубиной цвета на потоки Исети, там, под мостом, ее искренность и простоту, и ее детскую обиду… И так ласково затеплилось в груди, и пустота ушла. Всего несколько слов, принять все, согласиться с любой девичьей надутостью губок, сказать о том, как глубоко ошибался…

Костя не стал дожидаться лифта и поднялся по лестнице, терпеливо пропуская уколы раны. Шаг, еще шаг. Что это? Мое ли сердце бьется, как окольцованная птица? Спокойней, спокойней, уймись, ненасытная машинка, не подай виду, не выдай меня! Но вот она, нужная дверь. Ничего не изменилось. Та же тусклая коричневая краска.

Костя замер и прислушался. Ни единого шороха. Глухо, как в склепе. Неужели ее нет дома? Это было бы очень глупо – так обломаться. А ведь может статься, подобный порыв души ему больше и не испытать.

Он несмело поднял руку и нажал на кнопку сигнала.

За спиной неожиданно заскрипели старинным замком, и Костя вздрогнул.

– Вы, собственно, кто ей будете?

Из проема между косяком и приоткрывшейся дверью выглянула непричесанная круглая голова, принадлежащая, по-видимому, болезненно любопытной женщине лет пятидесяти. Длинные ресницы несколько раз прикрыли неестественно большие и глуповато добрые глаза. Типичный «божий одуванчик», подумал Костя.

– Я друг. А в чем дело?

– Да, в общем-то, ни в чем. Видите ли, несколько дней назад ее увезли на «скорой». Бедняжка так ужасно выглядела. Мы едва успели познакомиться…

Костя ощутил, как кольнула рана.

Около часа ушло на поиски нужной больницы. Он знал ее фамилию – Симонова, и это помогло. Вернувшись домой, Костя сел на телефон. А уже обнаружив Машино местонахождение, сорвался и помчался в больницу.

Приема не было, но удалось прорваться к лечащему врачу.

Перед Костей предстал грузный мужчина средних лет, с несильной, но заметной одышкой и чуть дрожащими руками, что приходилось удивляться его Гиппократовскому предназначению. Как многие толстяки, он носил аккуратную бородку, такую черную, что казалось, будто она измазана сажей, тогда как жиденькие волосы на голове были скорее шатеновыми, чем черными.

– Симонова Мария. – Доктор положил перед собой карточку больной (он сидел за своим столом в своем кабинете, а Костя – на кушетке). – Увы, стандартный случай так называемой гриппозной пневмонии. Это новый вирус. Мы столкнулись с ним недавно. У него большой инкубационный период. Все пациенты с подобным диагнозом – беженцы из радиационной зоны Подмосковья. Вирус передается через кровь и слюну. Вы общались с больной после того, как она приехала в Екатеринбург?

Костя нахмурился.

– Да, мы провели вместе несколько дней.

Врач повел бровью, затеребил угольную бородку. Костя машинально уставился на толстое обручальное кольцо на безымянном пальце, пухленьком, как сарделька.

– Плохо, очень плохо. И вы действительно хотите посетить больную, несмотря на карантин?

– Очень хочу.

Доктор вздохнул.

– Но, прежде всего, вам придется пройти анализ на наличие вируса. А уж потом, посмотрим…

Еще час ушел на просиживание в очереди в процедурный кабинет. Пациентами, потенциальными носителями нового вируса, был забит весь холл больницы. Хмурые лица, тяжелые вздохи, жалобные беседы в полголоса, грязная, тусклая одежда беженцев, подозрительные взгляды искоса, – все это угнетало Костю. Сгорбленный, он сидел на краю кушетки, упершись локтями в колени и положив подбородок в ладони, сидел и ждал своей участи. В спертом воздухе волнами носился запах нашатыря и бинтов, мимо то и дело шуршали очаровательные медсестры в белых халатах с медицинскими картами или ампулами в руках. Люди заходили по двое и выходили через пару минут, но их было слишком много, и оттого очередь двигалась крайне медленно. Все происходящее походило на банальный забор анализов крови. Впрочем, оно и было необходимым для выявления рассадника кровопусканием.

Голова отказывалась думать. Хотелось только одного – быстрей бы это все кончилось. Ну, заразился так заразился. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Костя являлся фаталистом. Как судьба положит, так тому и быть.

Наконец наступил его звездный миг. На твердых ногах он зашел в пропахший хлоркой кабинет. Там все оказалось, действительно, как на обыденном заборе крови. Два стола, две медсестры. Экспресс-анализ. Яркое солнце пробивалось в прикрытое жалюзями окно…

Возвращение к тучному доктору показалось Косте манной небесной. Инфекционист уже знал результат. Он поерзал в своем уютном большом кресле, странно посмотрел на Костю своими серо-голубыми глазами, моргнул пару раз…

– Скажу сразу: вам крупно повезло. Просто удивительно – как это вы не заразились?! Впрочем, у нас уже отмечены такие случаи. Видимо, все зависит от восприимчивости, от общего состояния иммунной системы. А может, просто повезло. Н-да. – Врач переложил какие-то бумаги в другую стопку, глянул на маленький плоский монитор, помассировал сосисочными пальцами шарик на клавиатурной панельке КПК.

– Ну так что же? Я могу теперь попасть к ней? – нетерпеливо спросил Костя.

– Э, батенька, да вы самоубийца, однако. – Доктор выдавил из себя кислую улыбку. – Думаете, если один раз повезло…

– Мне уже все равно, – перебил Костя.

– Увы, это строжайше запрещено, – отрезал доктор. – Вы ведь понимаете, что такое ка-ран-тин?

Последнее слово для большего эффекта он произнес по слогам.

Костя исподлобья посмотрел на потолок, поискал взглядом камеры. Затем вытянул из кармана брюк приготовленную бумажку – купюру достоинством в пятьдесят евро. На столе перед врачом лежала раскрытая медицинская карта. Костя подсунул купюру под нее.

Доктор с видом усталого мухолова закрыл рукодельную книжицу и взглянул на купюру. Костя заметил, как доктор повел бровью.

– Ладно, попробуем что-нибудь сделать, – глубоко вздохнув, смирился он.

* * *

Костю провели в палату под видом врача. Предварительно его заставили надеть белый халат с колпаком и натянуть на рот марлевую повязку.

Маша лежала на кровати справа от входа, изголовьем к окну. В палате находились еще три тяжело больных женщины. Одна лежала за Машиными ногами, а две других – вдоль противоположной стены.

Когда Костя подошел к девушке и увидел ее вблизи, у него в груди лопнула натянутая струна. Маша, теперешняя Маша мало походила на ту, которую он запомнил. Перед ним лежал живой труп с потухшим взглядом чуть раскосых глаз. Некогда румяные и полные щеки обескровились и впали, напоминая очертания черепа. Губы стали походить на две тусклые ленточки. Волосы, имевшие раньше золотистый цвет, и те как-то поблекли, приобрели оттенок старого дерева. Но все равно с этого лица не сошла печать красоты и той памятной детскости, так будоражившей его.

Маша перевела взгляд, наполненный болезненным мучением, взгляд изогнувшего брови, готового заплакать Пьеро, с потолка на подошедшего гостя, и в тускло-карих глазах блеснул слабый огонек.

– Костя? Ты… вернулся? Я думала… Мы больше не увидимся.

– Да, я вернулся. – Он взял стул и сел рядом.

– Зачем ты пришел? Видишь, я не в форме.

Он взял ее руку. Она оказалась слабой и легкой как пушинка, но горячей.

– Зачем? Неважно. Просто… Все это время я думал о тебе. Понимаешь? Я идиот. Я жестоко ошибался. И только теперь я понимаю, что хочу быть с тобой как никогда. Я пришел сказать тебе это. И еще…

Она мягко освободила руку и приложила палец к губам. Костя заметил, как в ее глазах мелькнуло что-то прежнее, игривое и доброе. Он, скорее инстинктивно, огляделся по сторонам. Женщины у противоположной стены спали. Другая больная, которая находилась сзади, подозрительно шевелилась.

– Тсс. Я все понимаю. Я знала, что ты придешь, – вполголоса сказала Маша.

То есть это было произнесено почти шепотом, с той знакомой ему детской хрипотцой, как говорит маленькая болеющая ангиной девочка сидящему у постели отцу, что ему не стоит беспокоиться, что ей уже лучше.

– Нет, позволь мне сказать. – Костя снова взял ее руку. – Если я в чем-то виноват, если чем-то задел тебя тогда… Я прошу прощения.

– Ну что ты. Все нормально. Я ни в чем тебя не виню.

– Вот и здорово, вот и прекрасно. Теперь ты выздоровеешь, и мы всегда будем вместе.

– Всегда-всегда? – для подтверждения спросила в ней маленькая девочка.

– Всегда-всегда, – ответил в нем зрелый муж.

– Думаешь, я поправлюсь?

На спинке кровати висело полотенце. Костя сдернул его и аккуратно вытер ей мокрый, горячий лоб.

– Ну конечно поправишься. Врач сказал, очень скоро тебе станет лучше, – соврал Костя. – Они уже знают, как победить эту болезнь.

– Я не хочу умирать, Костик! Здесь, одна, совсем одна, сгинуть в чужом городе, в этой странной больнице. Я боюсь, понимаешь? Я очень не хочу умирать.

Страх проскочил в ее вдруг оживших глазах.

– Ты уже не одна. Ты со мной. И мы будем жить долго-долго.

– Ты обманываешь меня, я знаю, ты обманываешь.

У Кости заиграли желваки на скулах.

– Я говорю правду, – чуть подумав, сказал он и посмотрел ей прямо в глаза. – Ты непременно выздоровеешь. А я буду приходить к тебе каждый день, пока тебя не выпишут отсюда.

Он и сам уже начал верить себе. И она успокоилась. Ибо когда в собственную ложь начинаешь верить сам, в нее уже легко поверят другие.

– Хорошо. Я буду ждать тебя. Каждый день. – Маша прикрыла веки.

Ему показалось, что она, как это бывает с изможденными больными, резко забылась отрывистым сном. В эти минуты он испытывал такую жгучую жалость, как, может быть, когда-то в детстве он ощущал жалость к больному раненому щенку, принесенному с дождя и потом так и не оклемавшемуся. И он потянул руку, чтобы снова вытереть ей лоб и чтобы затем пригладить распластавшиеся по серой подушке волосы. Но она также неожиданно приоткрыла глаза, и в щелочках под веками пугливо забегали зрачки.

– Костик, ты здесь? Ты ведь не уйдешь сейчас? – громким, но сбивчивым голосом спросила она.

– Нет, что ты! Конечно нет, – спешно ответил он. – Я буду рядом, пока не выгонит строгий доктор.

– Ах этот… Он хороший…

Тут Маша будто поперхнулась и начала обильно кашлять. Кашель был жуткий, словно вырывался из самой глубины чрева. Костя принялся беспомощно озираться – он потерялся. Но тяжело больные соседки лежали недвижимы, словно мумии. А в палату никто не заходил. На глазах Маши проступили слезы. Он таки взял полотенце и обтер ей лицо. К счастью, приступ быстро прекратился.

– Расскажи мне, – выдохнула она. – Расскажи мне… Где ты был… Все это время… С той последней встречи… Когда ты заходил ко мне… С запахом водки.

На секунду Костя невольно улыбнулся. Ему вспомнился тот день: как он бродил под ее окном и не решался, и потом принял где-то в кафе для смелости, и зашел к ней, и как она была холодна с ним. А вот теперь оказывается, в тот день она почувствовала его легкий перегар.

– Я уезжал, – сказал он. – Ведь я приходил прощаться. Но там, где я находился, ничего хорошего не случилось. Об этом не стоит даже рассказывать. Да я и не могу. Потому что это не только моя тайна, но и еще нескольких людей.

– Хорошо, можешь не рассказывать, – шепотом согласилась Маша. – Главное, что ты вернулся.

– Да, наверно, это главное.

– Ты знаешь, с тех пор я думала о тебе… Нет, не с тех пор, а всегда…

– Я тоже все время думал о тебе, – сознался Костя.

На ее бескровном лице промелькнула едва уловимая улыбка.

– Как странно. Какие мы…

Маша опять закашлялась. Лицо ее исказилось. Но оно почему-то показалось Косте забавным, и он испугался этого чувства.

Тут в палату вошел доктор. Он осуждающе поглядел на Муконина. Тот опустил глаза. Доктор приблизился к захлебывающейся кашлем больной и налил ей воды из графина. Девушка приподняла голову и сделала несколько глотков. Кашель отпустил. Маша вздохнула со стоном и откинулась на грязную подушку.

– Коллега, нам пора! – сказал доктор в сторону Кости.

И это прозвучало неожиданно громко, как колокол церкви среди полуденной суеты города. Одна больная даже заворочалась, из-под одеяла появился морщинистый лоб в седых пепельных космах и моргнул черный глаз.

Костя взял теплую Машину руку и крепко сжал.

– Ну все, до завтра, – еле слышно произнес он.

Но Маша поняла и кивнула головой.

На следующий день после пробуждения Костя отказался от спиртного. Приняв кружку черного кофе, он собрался и вышел из дома. По дороге в больницу Костя купил букет – две оранжевые и одна красная герберы (он вспомнил, как она говорила, что это ее любимые цветы). В придачу Костя взял фрукты, какие нашлись в магазине – яблоки.

Но доктор встретил его с серьезным, скорее угрюмым лицом.

– Вряд ли сегодня что получится.

– А что такое? – Костя нахмурился.

– Вашей больной ночью стало значительно хуже.

– Она в сознании? – В груди у Кости похолодело.

– Да, но у нее частичная амнезия. Смутное ощущение реальности. Плюс одышка, тахикардия и… Я боюсь, что вот-вот начнется отек легких.

– Тогда я тем более должен ее видеть.

Доктор глубоко вздохнул.

– Даже не знаю, что с вами делать.

Костя было потянулся к кошельку, но врач сделал упреждающий жест рукой.

– Да что вы, в самом деле думаете, что я только из-за этого? Чего ж я, не понимаю, что ли, черт возьми?! – он вдруг вскипел, и Костя удивился, что он, с виду спокойный, может так поменяться.

– Одевайте халат! Пойдемте, – приказал доктор.

Маша действительно выглядела куда хуже, чем вчера. Глаза ее, некогда живые, озорные, полудетские, – Костя хорошо запомнил их такими, – глаза ее стали стеклянными. Если накануне в них еще что-то теплилось, то теперь все затухло. Вырисовывающийся под кожей череп и бледный, чуть желтоватый цвет лица навели Костю на дурные мысли. В нем все упало, комната поплыла перед глазами.

Маша лежала, запрокинув голову, тяжело дыша. Когда Костя сел над ней, ничего не изменилось. Но больная узнала его.

– Костик?.. Что со мной?.. Почему мне так плохо?

Она спросила, словно он и не уходил со вчерашнего дня. Будто был здесь. Всегда.

– Ты приболела. Но это пройдет. Скоро пройдет, – глотая застрявший комок, произнес Муконин.

– Мне трудно… дышать, – вполголоса пожаловалась девушка. – И голова раскалывается… Мне холодно, Костик, жутко холодно. Согрей меня.

Стоило ей подумать об этом, как легкая дрожь охватила все ее тело. Костя наложил руки и сжал прикрытые одеялом деревянные девичьи плечи.

– Все будет хорошо, слышишь? – его голос дрогнул, и он сам удивился этому. – Скоро все будет хорошо, только потерпи немножко.

– Сколько? Сколько мне еще терпеть? – шепотом проговорила она.

– Совсем чуть-чуть.

В палату вошла медсестра, сухопарая женщина с седыми волосами, выбивающимися из-под белой форменной шапочки. На ее лице была печать мании ворчливости, характерная для многих уборщиц и некоторых медсестер. В руках у нее был шприц. Она выгнала Костю со стула, села сама и принялась протирать ваткой вену на дрожащей Машиной руке.

– Не бойтесь, это жаропонижающее, – веско сказала она, заметив попытку испугаться со стороны больной.

Медсестра поставила укол и сразу ушла. Костя снова сел на стул, у изголовья девушки.

– Костик, – позвала она, подняв веки.

И голос ее прозвучал, словно из-под земли. Но в глазах появилось что-то живое, разумное. Маша вдруг просветлела, как будто на минуту к ней вернулись необычайная ясность и живость.

– Костик, я должна сказать тебе…

– Не волнуйся, тебе нужен покой. – Он взял ее почему-то холодную, как у покойника, руку.

– Нет, не перебивай меня… Потом будет поздно… Я должна сказать тебе… – Удушье снова охватило Машу. Ей требовались большие усилия, чтобы выдавать отрывистые фразы: – Там, тогда, помнишь?.. Мы встретились, и ты привел меня к себе… Мне было холодно и страшно… А ты дал мне тепло и защиту… Мне было грустно и одиноко… А ты развеял печаль и подарил частичку себя… Я не знала куда идти… А ты стал добрым спутником и указал путь… С того первого дня… Нет, вечера… Я полюбила тебя… Я и сейчас… Только ты так и не понял.

– Я знаю. – Косте захотелось заплакать, но все слезы высохли еще в детстве.

– Ничего ты не знаешь… Если бы было все по-другому… Помнишь, ты спрашивал? Если бы было все по-другому… Если бы мы встретились раньше. В ином мире. Неважно в каком… Я бы все равно полюбила тебя… Потому что ты тот, кого я ждала… Ты был предназначен, понимаешь?.. Ты был один, единственный в этом безумном городе… Но ты был единственный в моей жизни… Ты был моим спасителем в этом страшном и чуждом городе… Но ты был моим принцем… И потом… Ты хотел пройти мимо… Но знай… Я всегда думала о тебе… До последней минут…

– Я тоже всегда думал о тебе, – сказал Костя, но это прозвучало как-то глухо.

А Маша уже не могла ничего произнести. Она устала. Ее грудь судорожно вздымалась и опускалась, как будто легкие готовились разорваться.

Началась агония. Он понял это сразу. Он знал – так выглядит лишь предсмертная агония. Костя, не в силах смотреть на это, поднялся и вышел из палаты. Медсестра сидела за столиком, в десяти шагах. На ватных ногах он сделал эти десять шагов.

– Та больная, она умирает. Что вы ей вкололи?

Глаза умудренной Тортиллы захлопали ресницами.

– Я же сказала: жаропонижающее!

Медсестра с необычайной резвостью сорвалась и побежала в палату.

Но, несомненно, было уже поздно.

* * *

Большую часть оставшихся денег Костя отдал агенту похоронного бюро. Тот обещал устроить погребение Маши достойно, а также отвести на загородном кладбище хорошее место для ее могилы и вдобавок установить там после похорон памятник из нержавеющего металла. Когда он позвонил Косте и предложил сопроводить гроб с трупом из морга на кладбище, Костя отказался. Муконин попросил только показать ему на девятый день могилу девушки. Агент, облик которого никак не вязался с родом его деятельности, – расторопный долговязый очкарик в плащевке, при виде которого на язык вязалось слово «ботаник», – агент привез Костю на девятый день на кладбище, как и договаривались, и оставил одного у могилы.

Памятник оказался обычной маленькой стелой с крестом на венце. Фотография была увеличена с паспорта Маши, под ней стояли даты – рождения и смерти. Со снимка Маша серьезными с грустинкой глазами смотрела куда-то сквозь него.

Костя сел на подсохшую под теплым майским солнцем соседскую лавочку, налил водки в пластиковый стаканчик и выпил не морщась. Вокруг каркали вороны, мягко шелестели высоченные вековые сосны и березы, тут и там охраняющие кладбище.

Солнце действительно пригревало. Распускались листья на деревьях. Было тепло и уютно. Да, здесь, у ее могилы, ему показалось уютно и хорошо. Он обрел такое мирное спокойствие, какое давно уже его не посещало.

Костя налил еще и выпил. У него имелась с собой кое-какая закуска – печенье, хлеб с салом. Он медленно прожевал бутерброд, запил водой из пластиковой бутылки. Огляделся по сторонам.

Жизнь продолжается, подумалось ему. Как бы там ни было, кто бы ни умирал, а жизнь продолжается. И навсегда ушедшие делают нас, оставшихся в этом гнусном, но светлом мире, – они делают нас богаче. Пусть не все, но многие. Одни – только имуществом, иные – прибавляют особый капитал.

Здесь будут долго тлеть ее кости, но безразлично продлится течение дней. И другие люди будут ходить по земле, и он будет ходить. Но он будет знать что-то важное. А что – он пока не мог еще сформулировать, но чувствовал, что оно уже присутствует.

С 23 января 2009 года по апрель 2009 года

– с июня 2009 года по 23 сентября 2009 года.