СКОРО Я ПРОСНУСЬ…

Первое, что пришло Юртсе в голову: он лежит на подвесных качелях, на тех, что устроены для малышей в парке. Лежит на спине и тихонечко раскачивается. Вот только как он попал на эти качели? Но может быть, ему снится? Темно ведь, стало быть, ночь или, может, все-таки утро? Ведь откуда-то проникает красный свет. Зарево? И что это за непривычные звуки? Голоса, треск, суета, шорох тканей… Поблизости что-то ритмично постукивает. Маленький молоточек? Или часы? Юртсе не понимал, откуда доносятся звуки. Его одолевала усталость, не было сил приоткрыть глаза.

Прохладное дуновение овеяло лицо. Неужели окно осталось открытым? Нет, это не то — у него в комнате нет качелей. Значит, это все-таки парк. Он в парке, и, кроме него, здесь еще какие-то люди. Кто-то разговаривает позади него или над ним и раскачивает качели. Они летят вниз. Скорость нарастает, опьяняя. Не надо так сильно! Рука хватает пустоту, потом касается чего-то холодного, ухватывается за это нечто, но стремительный спуск продолжается. И опять кто-то говорит. Юртсе слышит слова, но не понимает, о чем говорят.

— Плохо дело?

Это низкий мужской голос. А в ответ ему другой, женский:

— Не поймешь.

— Анестезия на месте?

— В первой.

— Все подготовить. Я сейчас приду.

Куда он придет? И кто? Юртсе не в силах думать. Все равно, лишь бы перестали раскачивать. Голова тяжеленная. В висках ломит. Во рту что-то вроде огромной жевательной резинки. Почему они не вынимают ее! Дышать трудно!..

…Из самой глубины сна, откуда-то со дна, доносилось гудение синтезатора. Электронный вопль! Петри, конечно же, в нижней комнате. И там усилители включены на всю катушку. Посреди ночи? Что за ад? Оглушительный вой вырывается из усилительных динамиков, устремляясь в голову, рассыпаясь искрами в дрожащей темноте. Затем Юртсе стал различать новые звуки, раздающиеся совсем близко: бряцание металла, резкое, с эхом. И вдруг где-то вверху вспыхнул яркий свет. Глазам стало больно, хотя веки и были закрыты. Юртсе хотелось повернуть голову, уклониться от бьющего в лицо света, но в уголках рта было что-то похожее на крючки, которые больно врезались, стоило ему попытаться шевельнуть головой. И никто не гасил лампу. Свет пронизывал веки, пронизывал, как лазер, голову до самого затылка. Мозг, казалось, уже кипел, а каждый звук, похожий на удар стали о сталь, был словно удар по черепу.

Кто-то взял Юртсе за руку и потер ее чем-то мокрым. Затем острый укол и щекочущее ощущение, будто в вену пустили горячий ток. Юртсе хотел знать, кто его так донимает, но бессилие было полнейшим. Ноги и руки были неподъемно тяжелыми, голова, казалось, погружается в тесто. Потом голоса вокруг смягчились. И затем кто-то погасил лампу.

Дрема была приятной. Юртсе чувствовал покачивание. Ему хотелось еще поспать, но противный громкий разговор прогнал сон. Конечно, у отца опять гости. Но почему они в комнате Юртсе? Пошли бы на нижний этаж или в заднюю комнату. Обычно-то они выпивали там.

Во рту было противное ощущение. Сильно тошнило. Почему они не дают ему спать? Юртсе пошевелился, и кровать тут же закачалась сильнее, как на волнах, поднимаясь на гребень и тут же устремляясь вниз, в провал между волнами. И наваливалось что-то черное, тяжелое. И не было ничего, кроме темноты и равномерного покачивания.

Утро наверняка было уже поздним. Яркий свет растворил темноту. Мать сейчас придет будить его. Он весь одеревенел от сна, но, пока мать не пришла, можно успеть размяться. Юртсе осторожно пошевелился. Он ощутил прохладу простыни, но левой ноги не чувствовал. Наверное, спал в неудобном положении. И ему не удалось перевернуться на живот — голова не поднималась с подушки, в боку кололо и во рту был привкус, как после лекарства от кашля.

Сегодняшнее утро явно необычное. Юртсе казалось, будто кто-то сказал ему это. Отцовские приятели находились еще в комнате. Но на сей раз они, похоже, не были в подпитии и не говорили об автомобилях, как всегда. Голоса были незнакомые. Во всяком случае, они не принадлежали людям из отцовской фирмы. Юртсе знал каждого из торговцев машинами. Два голоса слышались справа, один — слева. Отец помалкивал. Или его вообще не было в комнате? Теперь говорил какой-то старик и говорил что-то непонятное о ремонтно-строительном предприятии. Всех слов Юртсе не расслышал, но он понял, что еще в неполные пятнадцать лет тот был подмастерьем. А последняя фраза прозвучала совсем ясно:

— Даже и вечером стояли в ушах выстрелы заклепочного пистолета, руки дрожали так, что не мог уснуть.

— Я говорил о безопасности труда.

Это послышалось издалека. Сочный, уверенный голос молодого мужчины. Юртсе попытался приоткрыть глаза. Ресницы слипались. Все же веки раздвинулись настолько, что яркий свет ударил в зрачки. Юртсе резко захлопнул веки.

Затем слева, совсем близко, послышался третий голос, громкий, напряженный:

— Да-а, у нас-то дела еще все-таки неплохи. И на это ответил далекий голос справа:

— Куда уж там! Собственная небрежность, скажут они мне. Но разве же я виноват, что зажим резца разорвало у меня в руке… Конечно, всегда найдется отговорка, мол, человеческая ошибка, хотя мастерская черт знает в каком состоянии. И станки-то — сплошь последняя рухлядь. Однако администрация наверняка сумеет обернуть и это дело в свою пользу.

Почему они не дают мне спать? Хотя все равно, с минуты на минуту придет мать и закричит: «Юкка, ты опаздываешь! Немедленно вставай!» Вот так каждое утро, одна и та же песня. Но сегодня я не пойду в школу. Голова болит. Теперь я посплю.

Однако заснуть не удалось. Тот же голос справа продолжал:

— И все-таки мне повезло: правую повредил. Я ведь левша.

— Теперь делают хорошие протезы, — послышалось слева. — Там, откуда я родом, есть безногий таксист.

— В автомобиле-то можно установить особое устройство. Тем более в своем. Машина-то небось принадлежит этому безногому? А разве они станут переоборудовать мой станок? Нет, они поставят к станку нового человека. Так им дешевле обойдется. А желающих сейчас хватает.

Усилием воли Юртсе отключил слух, и ему удалось погрузиться в легкую дремоту. Голоса смешались в неясный, общий шум. Полегчало. Только бы мать не пришла сразу. Надо выспаться, чтобы освободиться от этой усталости.

«Юкка! Вставай! И немедленно!»

«Да, да, сейчас, сейчас».

«Каждое утро одно и то же. Взрослого мужика приходится силой тащить из постели». «Да ведь я уже не сплю».

На нижнем этаже отец зашелся утренним кашлем. Мать ушла. Она все-таки немного доверяла Юртсе. Из комнаты Петри слышалась музыка. Юртсе навострил уши. Неужели этот долдон слушает псалмы? Орган гудел, как в день светопреставления, и какой-то чертов ангельский хор пел: «О зеленая лужайка!»

Лет, это не мог быть Петри. Это было совершенно на него не похоже. Да и музыка слышалась не из-за стены. Она звучала гораздо ближе и заметно тише, не так, как нравилось Петри.

Юртсе через силу разлепил веки. От яркого солнечного света глаза слезились, но Юртсе не закрыл их. Первое, что он увидел, была белая стена. А где же карта и книжная полка? И рекламный, величиной с простыню, плакат-афиша Дюран Дюрана? Кто же убрал их? Нет, это вовсе не его комната!

— Глядите-ка, парнишка просыпается.

Голос послышался справа. Но он принадлежал не отцу. Юртсе попытался встать. Голова была свинцово-тяжелой, левая рука не двигалась. И нога тоже.

— Спокойнее, приятель, а то шланги оборвутся.

— Не вызвать ли сестру?

Юртсе больше не понимал, откуда какой голос доносится. Он обессилел, голова откинулась на подушку, и снова зазвучал псалом. Пение слышалось теперь гораздо яснее и возле самого уха. Затем мужчина справа сказал:

— Долгонько же он спал.

И снова беспокойный мужской голос:

— Только он почему-то тихий. Обычно после наркоза бывают разговорчивыми.

Отцовские дружки, наверное. Настоящие трепачи. Юртсе знал, что юмора у них хватает. Иногда они несли двусмысленности, не задумываясь. Но зря они пугают.

Молодой, звонкий голос справа присоединился к другим:

— Ты отвечал урок. Похоже, про зимнюю кампанию.

— Однако до чего же здесь тесно. Нет даже реанимационной палаты.

Это опять послышалось слева, а справа издалека ответили:

— Требуют школьной реформы, а основы старые. Старые домашние задания, почти как прежде у сына.

Ректор! Что он тут делает? Неужели пришел поговорить с отцом? Юртсе помнил, что «реке» на что-то такое намекал, хотя и неясно. В последний раз вызывал и читал мораль около недели назад. Его слова, по-видимому, все-таки означали, что он придет.

— …Ну как, Юкка? Небось понимаешь, почему ты тут?

— Ты велел явиться.

— Вы.

— Вы велели явиться.

Удачный ход. «Рексу» пришлось искать новое начало. Но он не нашел ничего особенного. Съехал на обычное, начал говорить о пропусках уроков. Полный их список он получил от классного руководителя.

— «Голова болела» — один урок, «насморк» — полтора урока. «Кровь шла из носа» — понедельник, первые три урока. Да за это время человек истечет досуха. И затем: «весенняя усталость» — один день и «нехватка железа» — четыре урока! Что это за игра?

— Это не игра. Фельдшерица сказала…

— Знаю. Я с ней говорил. Также и со школьным куратором. Ты ходил к ней на прием только один раз.

— Она совсем ничего не смыслит. Бестолковая баба.

— Здесь никого не называют бабой! — почти крикнул ректор. Он положил список пропущенных уроков на стол и явно был доволен собой. Сердиться он умел, но на этом его воспитательское мастерство и кончалось. — Осенью — первый ученик в классе, а теперь… — укорял «реке». Заезженный прием, а дальше пошло и вовсе несуразное: — К концу учебного года станешь последним. Подумал бы сейчас, как мало времени уже осталось!

Ну что на это скажешь! Хорошо еще, что удалось сохранить нормальное выражение лица. Неужели «реке» ни о чем не догадывался? Он долго был учителем, затем по общественной линии взобрался в ректорское кресло. Ловко одержал верх над сильными конкурентами. Теперь он сидел в конце коридора за широкой дверью, на притолоке которой красовались красно-желто-зеленые сигнальные лампочки. Это кое-то значило, но кое о чем «реке» позабыл, хотя и утверждал, что он человек понимающий. Иначе он не говорил бы так.

— Ты не первый, кому школа вдруг делается не по нутру. Но как бы там ни было, по-моему, будет гораздо приятнее, если мы с тобой сами достигнем взаимопонимания. Не вынуждай меня идти к твоим родителям. Подумай, но сделай это побыстрее.

— Отсюда звонили?

В первое мгновение Юртсе был уверен, что это пришла мать, но почти сразу же заметил свою ошибку.

— Кто звонил? Лектор Форсман?

— Парнишка проснулся, и, похоже, с ним не все в порядке. Я подумал, что…

— Неужели этот лихач открыл глаза? — сказала женщина и подошла поближе. На ней был белый халат и белая шапка или косынка. — Ну посмотрим. Немножко побаливает, а?

— Тихого приятеля привезли вы сюда, — сказал старик справа.

— Парнишка не может разговаривать. Пока, — сказала женщина, потрогала рукой лоб Юртсе и поправила что-то на боку. — Прикрепим эту кнопку звонка сюда, к краю кровати. Нажмешь на нее, если вдруг почувствуешь себя плохо. А как у Харью работает желудок?

— Ну как, когда тут только и делаешь, что лежишь? Это опять сказал старик справа. Значит, он и есть

Харью. Юртсе не помнил, чтобы отец когда-нибудь упоминал о каком-то Харью.

— Следует двигаться. А могли бы также и побриться, — посоветовала женщина.

— Сенья не придет сегодня. Она с раннего утра торгует на рынке рыбой. Она не сможет.

— Но доктор не любит неопрятных больных. Юртсе лежал теперь тихо. Кнопка звонка! Доктор!

Юртсе был в полном сознании, но отказывался принять мысль, которая настойчиво билась в голове, усиливалась и в конце концов пробилась-таки.

«Это больница! Я в больнице! — бормотал про себя Юртсе. — Больница, больница. На стене нет карты. И Дюран Дюрана нет. Конечно же. Это ведь больница. Это не моя комната. Справа лежит какой-то однорукий, рядом с ним — Харью, у которого не работает желудок. А слева читает газеты лектор Форсман. Я, Юкка Лампинен, Юртсе, я-то что тут делаю? Прочь! Отсюда надо убираться прочь. Кнопка звонка. Нажмем на нее. Нужно им объяснить. Сейчас же!»

— Эй, приятель, притормози. Спешить тебе больше некуда.

Юртсе посмотрел вправо. Однорукий приподнялся, избочась и опираясь на локоть здоровой руки. Он подмигивал.

— Принимай все спокойно. Твои-то дела в порядке. Этот Паатсо аккуратно тебя заштопал.

— Шрам украшает мужчину, — послышалось слева замечание лектора.

«Со мной что-то случилось», — с удивлением подумал Юртсе. Он попытался было подать голос, но рот и весь подбородок словно одеревенели. В горле немного першило.

Открылась дверь, и вошла женщина в белом халате.

— Звонком без дела баловаться нельзя, — сказала она холодно и обвела глазами комнату. — У кого-нибудь еще что-то случилось? Ах да, вечером в холле музыкальный час, если кого интересует.

Лектор поблагодарил. Женщина ушла восвояси. Сестра, догадался Юртсе. Он постарался расслабиться, дышал ровно и принялся планомерно осматривать все вокруг. Комната была белой. Напротив двери в стене два окна, на них занавески в синюю полоску. Возле двери раковина умывальника и четыре стакана, в торцовой стене шкаф с четырьмя дверками. Между постелями маленькие столики, на них цветы. И на его столике тоже. Три желтые розы. На постелях розовые клетчатые одеяла и более темные покрывала, цвет которых трудно определить. На потолке четырехугольный молочно-белый светильник из плексигласа или стекла.

Что было позади него, Юртсе не видел. Он попытался повернуться, но левая рука мешала, и лишь тогда он заметил синтетический шланг. Шланг был прикреплен пластырем к руке. Движения глаз хватало ровно настолько, чтобы проследить, как шланг уходит вверх к прозрачной бутылке, подвешенной вниз горлышком в специальном металлическом держателе. Затем в глазах внезапно потемнело и кровать противно зашаталась.

…Все еще ощущалась усталость. Почему утро всегда такое трудное? Не хотелось идти в школу и сегодня. Мать уже дважды приходила его уговаривать. И наверняка взорвется, если ей придется прийти в третий раз.

Но задремать он не успел — резкая боль в боку разбудила его. Боль тут же прекратилась, но Юртсе далеко не сразу сообразил, что он не дома. Хотя об этом свидетельствовали пустая белая стена и женщина в синем халате, которая толкала перед собой странную коляску. Когда женщина свернула в проход между кроватями, раздалось дребезжание посуды. «Утренний чай», — подумал Юртсе.

Если закрыть глаза, можно обмануть себя. Много фантазии не требовалось: он уже снова был дома, в своей постели, а дребезжание посуды слышалось как бы из кухни. И почти материнский голос распорядился рядом:

— Ну так, теперь надо приподняться.

Юртсе не возражал. Мать не взорвалась. Отец кашлянул, значит, он тоже пришел в комнату сына. Зашуршала газета. Юртсе приподнялся, но все было каким-то невзаправдашним. Он двигался вперед, но подошвы его босых ног не ощущали ворса ковра. Да и отца в комнате не было. Отец ведь сидел в кухне на своем постоянном месте и, по обыкновению, раздраженно комментировал свежие утренние новости:

— Я в чудеса не верю. Новые выборы в парламент не изменят положения. Одни и те же лекарства каждый раз, когда начинается спад. Это мы уже видели.

Юртсе не понимал, как только отец выдерживает. Ему требовалось каждое утро объявлять кому-нибудь войну. Он заводил сам себя, накачивая в кровь порядочную дозу адреналина. Он стал уже адреналиновым наркоманом.

— Фатер, рассказал бы для разнообразия анекдот, — сказал Юртсе однажды. Он не помнил точно, когда это было. Ну да все равно. Зато он помнил отлично, что было потом. Будто попытался погасить огонь бензином.

Отец вспыхнул ярким пламенем:

— Тут, сынок, не до шуток. Торговля автомобилями уже теперь в тупике. Не идут ни новые, ни старые. На что будем хлеб покупать?!

На столе были фрукты — апельсины и яблоки, натуральный сок, натуральный йогурт, витаминные и железосодержащие таблетки. «Вот это, а не хлеб перестанут покупать в первую очередь», — ядовито подумал Юртсе. Но не успел ничего сказать, приход Петри в кухню прервал размышления.

Отцовское утреннее недовольство явно передалось и матери. Мало того, что она заставила Юртсе встать с постели, она то и дело набрасывалась и на Петри. А уж замечаний у нее хватало; если не находилось иной подходящей темы, она принималась за мотоцикл:

— Не оставляйте его в саду. Опять цветы помяли.

— Его там оставил я, — поспешил признаться Юртсе, не подумав, что за этим может последовать.

Мать от возмущения закашлялась, не могла произнести ни слова. Зато отец смог. Он уже успел зарядиться и теперь выстрелил на полный заряд:

— Опять, черт побери, мальчишка гонял на мотоцикле, да?

— С моего разрешения, — вставил Петри.

— Твое разрешение ничего не значит! Да ты соображаешь, что делаешь? Даешь мотоцикл несовершеннолетнему, не имеющему водительских прав!

— Мотоцикл мы купили с Юртсе в складчину, и он совладелец.

— Я ездил-то лишь по старой дороге. Там ведь… Она закрыта для общего пользования.

Но отец не унимался:

— Ах, по старой дороге? Но туда можно попасть только через мост, а по нему сильное движение.

К этому моменту мать обрела дар речи и подкинула снаряд:

— У него еще какая-то девчонка сидела сзади. Мне рассказывали.

Что тут началось! Отец разбушевался вовсю. Он орал и об ответственности, и о страховке, и о том, что могут отнять права, и еще бог знает о чем. Наконец он вспомнил про кусты.

— Кто их оплатит? Из чьего кармана?

— Оплатит тот, кто ездил, — спокойно объяснил Петри. Но слов «На свою ответственность» он не произнес. Такая была договоренность.

— Откуда этот возьмет деньги?

Юртсе не мог больше выдержать. У него оставались еще сбережения от летних заработков, но отец про них не знал и не поверил бы. Не стоило ему и объяснять. Он был глух и слеп ко всему, кроме своих дел. В гневе он черпал силу на весь день. Ну, это-то понятно. Работа у старика такая — не для сентиментальных мечтателей. Ему требовалось подбадривающее впрыскивание и глоток чего-нибудь горячительного, как старому автомобилю в морозное утро, чтобы сдвинуться с места. В то утро ему это удалось. Излив досаду, он поднял палец и изрек окончательный приговор:

— Никакой езды на мотоцикле, мальчишка!

Мотоцикл!

«Спокойнее, спокойнее… Тормози! Вперед… Переднее колесо в направлении движения… поворачивай… отворачивай в сторону… жми… жми… жми кнопку…»

— Ну, что теперь? Кто звонил?

Противный женский голос. Юртсе открыл глаза. Какая-то женщина стояла в дверях в белой ночной рубашке. Чужая женщина, черноволосая. О чем это она спрашивает? Кто звонил?

— Должно быть, парнишка, — раздраженно сказали слева.

«Лектор», — вспомнил Юртсе. Тут он заметил, что сжимает что-то в кулаке, словно ручку, за которую спускали воду из старинного водосливного бачка в уборных. Кнопка звонка! Женщина стояла уже возле его кровати. И она была не в ночной рубашке.

— Сейчас полегчает, — сказала она. — Я принесу шприц.

Она ушла и почти тотчас же вернулась. В одной руке она держала шприц, а в другой — маленькую бутылочку. Юртсе зажмурился в ожидании, затем ощутил легкий укол в руку. Он разжал веки, только когда женщина сказала:

— Лежи теперь тихо. Сейчас тебе станет хорошо.

Юртсе посмотрел женщине в глаза. Такие же голубые, как у Сари. Женщина улыбнулась. Она была уже не первой молодости, но глаза… Женщина повернулась и сказала лектору:

— Ваши домашние звонили. Приедут в воскресенье навестить. Просили сказать, что заместитель сменился. Но, мол, не стоит беспокоиться. Там все идет хорошо.

Лектор что-то невнятно ответил. Слов Юртсе не разобрал. Прежде чем уйти, женщина подошла к окну и раскрыла его.

Старик Харью сел и натянул одеяло на ноги.

— Вечно кто-то распахивает окна. И без того в моем возрасте ноги мерзнут.

Постель рядом была пустой. Однорукий мужчина сидел на стуле в ногах кровати и читал комикс.

— Магистр политических наук, — произнес лектор вполголоса. — Этот мой прежний заместитель был магистром политических наук. Безработный. В педагогике он мало что смыслил.

— Безработица уже перестала быть привилегией одних только рабочих, — включился в разговор однорукий.

Лектор продолжал свое:

— Оно и видно. В нынешние времена, не имея опыта, в школе не управишься.

— Разве новая система не срабатывает?

— Задумана она хорошо…

Его слова прервал звук открывшейся двери. Юртсе попытался посмотреть, кто пришел. Спинка соседней кровати закрывала видимость.

— День добрый! — раздался в дверях знакомый мужской голос.

Отец! И мать. Юртсе закрыл глаза. Казалось, он был в размягченном состоянии. Слабость незаметно пробралась в ноги и руки, охватила все тело. «Укол подействовал», — догадался он. Юртсе слышал, как каблучки материнских туфель постукивали по полу, и определил по звукам, что отец и мать подошли к изголовью его кровати. Теперь они рядом, взяли два свободных стула у дальней стены. Лектор не мог удержаться, помолчать. Его голос Юртсе узнал бы из тысячи:

— Сегодня его дела лучше, чем вчера. Он уже очнулся.

— Ага, вот и хорошо, — ответил отец необыкновенно покладисто. — Как раз и жена решилась прийти со мной.

Решилась! Юртсе был изумлен. Мать же ничего не боялась. Что имел в виду отец? Он осторожно тронул сына за плечо.

— Здравствуй, Юкка! Выспался?

На веки давило. Велико было искушение притвориться спящим, но Юртсе заставил себя открыть глаза.

— Все-таки на этом свете, — сказал отец, и мать запричитала. Отец заставил ее умолкнуть и снова посмотрел Юкке в глаза. — Немного ободрал кончик носа. Но не расстраивайся, у тебя все будет хорошо.

Юртсе казалось, что он куда-то погружается. Больше нигде не болело. Все будет хорошо… Он расслабился. И тут мать снова запричитала. Ее слова доходили словно сквозь вату:

— Да узнает ли он нас? Юкка, мама здесь. И отец тоже. Нарциссы тебе принесли. Первые, только что распустились.

Мотоцикл нельзя оставлять в саду, нельзя мять цветы. Значит, какие-то цветы уцелели. Мать пошла на жертву. Согласилась срезать несколько со своей клумбы. Зажав нарциссы в руке, мать взглядом искала что-то. Отец говорил о другом:

— Врач сказал, что ничего страшного нет. Нога заживет без последствий, а зубы можно сделать новые, были бы деньги.

Тут Юртсе услыхал и голос Харью. Он доносился издалека, от окна. Харью говорил по-стариковски забавно:

— Энтот Паатсо хороший костоправ. Из мешка костей может сладить человека.

— Ой, Юкка, Юкка. Разве же я не говорила…

— Ради бога, только теперь ничего не говори, — прервал отец материнские причитания.

Однорукому все происходящее надоело, и он вышел в коридор. Харью натянул покрывало повыше. Его знобило.

— Закрыл бы кто-нибудь это окно…

— Есть тут вазочка для цветов? — поинтересовалась мать, ни к кому конкретно не обращаясь.

Лектор услужливо пришел ей на помощь: посоветовал обратиться к сестре. Когда мать ушла, отец наклонился к Юкке и почти прошептал:

— Насчет школьных дел не беспокойся. Я звонил ректору. Ты слушать-то меня можешь? — Юртсе кивнул, и отец продолжал: — Договорились, что сдашь экзамены летом. Тебе это легко. Затем посмотрим, как и что. На конец лета найдем тебе подходящее место в фирме. Больше никакой мойки машин. Ты способен на большее.

«…Затем, когда я проснусь… когда проснусь, первым делом… спать охота…» Юртсе было уже трудно собраться с мыслями, но то, что говорил отец, настолько ободрило его, что он пересилил сон. Мать вернулась с какой-то банкой в руке. Нарциссы торчали из нее во все стороны. Юртсе охотно посмеялся бы над тем, как они теперь засуетились — и отец, и мать, — но попробуй засмейся, не чувствуя нижней челюсти.

— Надо было принести вазочку из дому. Так они не имеют никакого вида. Юкка, я поставлю их сюда, на столик.

И тут мать заметила другие цветы — три розы, три большие желтые розы.

— А эти кто принес? — изумилась она.

— Просили не говорить. — Лектор хмыкнул. Выражение лица у него было лукавое, как у Деда Мороза, имеющего в запасе дополнительный сюрприз, однако помалкивающего о нем.

Мать отодвинула розы подальше, но все равно нарциссам трудно было тягаться с ними.

Отец еще что-то недосказал. Он постучал Юртсе по плечу:

— Насчет мотоцикла можешь не волноваться. У Петри полная страховка. Я оформлю документы. А штраф за себя, за то, что взял мотоцикл на свою ответственность, оплатишь потом, стало быть летом. Сейчас я деньги внесу.

«На свою ответственность»! Собственная ответственность! Странные слова. Больше Юртсе не выдержал. Он позволил качелям укачать себя.

Юртсе разбудил смех. Смеялась женщина. Звонко. Как-то знакомо. Под самым потолком горела лампа. Женщина стояла под лампой, спиной к Юкке, неоновый свет серебрился в волосах.

— Теперь он вроде бы просыпается, — услышал Юртсе справа. «Однорукий», — подумал он.

Женщина повернулась и подошла к нему. Сари! Нет, нет, это была не Сари. Женщина взяла его за запястье и посмотрела на часы.

— Помоложе выбрала, — послышалось от окна.

— Я и Харью не отвергала.

«И голос и прическа Сари, но это не она», — подумал Юртсе. Сари села бы рядом, она не держала бы его за запястье. Она умела обходиться с ним получше.

— Кому-нибудь нужно снотворное? — спросила женщина и осмотрела всех. Руку Юкки она опустила на одеяло и улыбнулась.

Сари! Сидела ли Сари сзади на мотоцикле? Юртсе вздрогнул. Мать и отец ничего не рассказывали. Они что-то утаивали, хотели пощадить его. Отец говорил о страховке и личной ответственности. Обещал оформить бумаги. О Сари не говорил. Сари тоже была для него лишь бумажкой. Отец был крепкий мужик, когда речь шла о делах. Он умел вести дела. Два года подряд он держал первое место по продаже машин и был премирован поездкой на заводы «Рено».

«Я должен вспомнить! — твердил про себя Юртсе, как трудное домашнее задание. — На старой дороге вдоль берега… С Сари… вчера, позавчера… Но сидела ли она позади, когда…»

Старое шоссе, тянувшееся вдоль берега, втыкалось сбоку в новую скоростную магистраль сразу же за мостом. Между ними была глубокая и широкая канава. Еще и года не прошло, как движение по старой дороге было закрыто, но упорные одуванчики уже успели прорасти сквозь трещины в асфальте. Дно канавы заросло ивняком. Ее прорезала наискосок лишь узкая мотоциклетная колея. Юртсе был не единственным, кто сломя голову гонял здесь на мотоцикле.

С новой магистрали было удобно нырять в канаву, поддавая газу и с разгону взлетая по противоположному склону так, что переднее колесо оказывалось в воздухе над краем канавы. Сзади, едва не вдавливаясь в его спину, прижималась Сари, и было слышно, как у нее перехватывает дыхание от страху.

Далее простиралась длинная прямая старая дорога. Здесь уже нечего было бояться встречных машин. Включай самую большую скорость и газуй. Вцепившись пальцами в его бока, Сари визжит. Но ветер относит ее голос назад. Ветер, казавшийся по-весеннему теплым, пока они не сели на мотоцикл. А сейчас он зло бьет в лицо и забирается под куртку.

В конце прямой резкое торможение, затем спуск в лесистую низину, разворот обратно на дорогу и снова — полный газ. Тот же путь, те же маневры. Как быстро все это сделалось обычным.

На последнем отрезке пути необходимо было сбросить скорость. Искореженная морозами, разъезженная, ухабистая проселочная дорога не годилась для безумной гонки. Сари притихла, но, когда домчались до знакомой бухточки и остановились, она первой спрыгнула с мотоцикла и капризно взбила слежавшиеся под шлемом волосы. Нос у нее покраснел и губы посинели.

— Замерзла?

— Обязательно нужно так гнать? — выпалила она. — Что тебе мешает жить?

— Переходный возраст.

— Что?

— Куратор сказала. Но и успокоила, что пройдет. Остроумная бабенка.

Согнув палец крючком, Сари раскачивала висевший на нем шлем и, склонив голову к плечу, смотрела на Юртсе. Непонятно было, о чем она думает. В такие мгновения что-то в душе Юртсе сдвигалось. Сари умела обезоруживать. Хотя бы слово сказала, пусть какое угодно плохое. Но она молчала, уставилась на него и молчала, потом повернулась и пошла к берегу.

В последнее время между ними как бы возникла стена. Говори что хочешь, слова отскакивали обратно. Раньше было иначе, год-два назад. Сари любила кататься на мотоцикле, наслаждалась скоростью, движением. И вдруг эти же самые красивые места ей разонравились. И хотя они каждый раз по-прежнему приезжали сюда, все ей сделалось безразличным. С ней невозможно стало говорить. Или он просто не умел? Может быть, это оттого, что она уже работала?

Юртсе повесил свой шлем на ручку руля, снял перчатки и пошел к берегу, сел рядом с Сари. В нескольких метрах от них любопытная рыба выпрыгнула из воды.

— Побежим, согреемся, — предложила Сари и поднялась.

— Я не в силах. У меня весенняя усталость.

— Кто тебе это сказал?

— И анемия. Надо съедать железный гвоздь каждое утро. Фельдшерица посоветовала.

Сари долго стояла молча. Она втянула голову в плечи и сунула руки в карманы куртки. Ей было зябко. Юртсе поднялся и начал тереть Сари предплечья, чтобы разогнать кровь, но она резко отступила и процедила сквозь зубы:

— Чертов оболтус! Я всю весну слышу эти твои жалобы. Какой ты на самом-то деле?

— Сходи спроси у «рекса», или у папаши моего, или…

— Так я и думала. Ты единственный и неповторимый, пыльным мешком стукнутый.

— Кто так сказал?

— Ты, хотя и не вслух. Но это же видно. Это так и прет у тебя из глаз и из ушей…

— Гемоглобин у меня из ушей прет. Ей-богу! Они думают, я приду в восторг от школы, если меня накачать железом и витаминами.

— Они?

— Видела б ты, сколько силоса для меня таскает мать, согнувшись под тяжестью корзины. Фрукты-овощи!

Если Сари смеется, это может быть по двум причинам: или ей действительно весело, или она не находит нужных, точных слов. Сейчас ей не было весело. Юртсе замолчал. В душе саднило. Они долго молчали. Будто два незнакомых человека, случайно оказавшихся на одном и том же берегу, и оба не знали, с чего начать разговор. Наконец Юртсе все же решился:

— Чего же ты поехала со мной, если теперь всегда получается вот так?

Сари смягчилась. Она опустила глаза и ковыряла торф носком тенниски.

— Ты же знаешь, — сказала она чуть слышно. Комок подкатил к горлу. Юртсе постарался быть честным сам с собой и задавал себе снова и снова один и тот же вопрос: что со мной происходит? Да и только ли со мной? А другие в классе, разве они не такие же уставшие, разве и им не опротивело все?.. Кто еще? Юртсе попытался вспомнить. Он старательно перебрал в памяти всю группу, девчонок и парней. Итог получился неутешительный. Большинство лишь делало вид, что им не безразличны общие интересы. И все-таки многие из последних сил старались усердно учиться. Какие они усталые! Охота за отметками — явная и постоянная. Ее старались прикрыть, изображая разочарованность.

После рождества Юртсе сказал себе: с меня хватит. Будто завод кончился, кончился враз. Просто школа и суета в ней опротивели, все стало казаться сплошным надувательством. Даже те учителя, в которых еще тлела искра человечности, оказались настоящими занудами. Как все это произошло? Почему?

Юртсе снова сел на валун. Слова возникали как бы сами собой. Он не мог бы объяснить, почему начал именно так. Сари подошла к нему. Она слушала.

— У меня в комнате на стене висит карта мира. Там много голубого. Все моря голубые. А посмотри на это. Разве оно голубое?

— Это же не море.

— Там и озера, и реки такого же цвета. Они условно голубые. С общего согласия. И однажды я почувствовал, что мне тоже с общего согласия скармливают голубые истории. Я заметил это на переводе с английского. Крикет и гребные соревнования на Темзе. Конечно, в крикет они играют и соревнуются на этой реке в гребле, но я не знаю, какие они люди и что они думают хотя бы об атомной войне, или об ограничении рождаемости, или о питании молодыми побегами. Какие у них дети? Читают ли они тоже голубые истории? Едят ли каждое утро апельсины, и натуральный йогурт, и витаминные таблетки? Я ведь не знаю!

— Ты великолепен!

— И ты тоже. Днем ходишь на работу, а вечером туда, в школу.

— Я не собираюсь до конца жизни размокать в мойке — в грязной воде с жирными тарелками.

— Скажи, ну что я умею? Играться! Особенно хорошо я умею играть в школу. Я игрушечный школьник. Летом я мою автомобиль. Никакого умения для этого не требуется. А эта дорога и гонка по ней… Детский городок уличного движения.

— Ящики с песком сделались тесноваты, да?

— Язви, язви.

— Я не язвлю. Я тебе скажу одно. Запомни: я тебе никакая не игрушка.

Это его проняло. Пронзило, словно укол в позвоночник. Сари поднялась и надела шлем. Это был знак. Юртсе безропотно подчинился. На обратном пути он держал терпимую скорость. Перед мостом Сари постучала Юртсе по плечу. Он остановил мотоцикл.

— Что еще?

— У тебя же нет прав.

— Уж как-нибудь я и сам об этом знаю! Ну и что с того?

— Отсюда я пойду пешком.

— Но ты же раньше…

— А теперь я пойду. И завтра тоже. Мы пойдем оба. На миг Юртсе задумался. У нее что-то было на уме.

Они так давно дружили, что Юртсе научился улавливать малейшие оттенки ее настроения. И сейчас по лицу Сари было ясно видно, что она вот-вот возвестит о чем-то важном. Юртсе ждал.

— Отныне гонки на мотоцикле отменяются. Ты ненормальный, и тебе следует знать об этом. Доходит до тебя, что я имею в виду?

— Ты прямо как отец!

— Ну и пусть!

Больше она ничего не сказала, и без того достаточно. Она повернулась к нему спиной и пошла по мосту, встряхивая волосами. Юртсе стоял, расставив ноги над мотоциклом, и ручкой поддавал газу, мотор ревел. Тигр в нем разъярился, и Юртсе дал ярости выход. Легкое движение рукой, и лошадиные силы подчинились приказу. Заднее колесо бешено завертелось и вырыло глубокую колею в обочине дороги, переднее вздыбилось в рывке, и тут же резина крепко сцепилась с асфальтом. Сари шла впереди, не оборачиваясь, но она что-то почувствовала и в последнее мгновение успела отскочить в сторону, к перилам. В зеркальце Юртсе увидел, как она двумя руками ухватилась за перила моста, словно собираясь перемахнуть через них. Но почти тут же она исчезла из виду, поворот заглатывал… И затем…

— Доброе утро! Как тут поживают?

Юртсе очнулся и разлепил веки. Утро! Почему отец пришел будить? Где же мать? Мужчина в белом халате стоял в изголовье кровати, а позади него знакомая темноволосая женщина. Нет, Юртсе был не дома, теперь он вспомнил.

— А у Юкки была трудная ночь? — спросил мужчина.

— Сделали два укола. Последний в шесть.

— Посмотрим, где это больное место.

Мужчина подошел к кровати, откинул одеяло, задрал на Юртсе рубашку и холодными пальцами ощупал ребра. Казалось, что его пальцы проникают до самых легких. Было больно.

— Похоже, с этим ясно, — сказал мужчина со знанием дела. — Того, из третьей палаты, с варикозным расширением вен прооперируем во второй половине дня. А сначала займемся этим. Введете ему все, что надо, за час до операции. И приготовьте снимки, я посмотрю их еще разок.

— Слушаюсь, доктор.

Доктор? Юртсе напряг память. Кто-то даже называл его фамилию. Па… Паатсо. Доктор Паатсо… из мешка костей сладил человека. У него мягкий голос. Теперь он обращается к Юртсе:

— Нам придется сделать тебе еще маленькую операцию. Ничего страшного. Сломанное ребро немножко щекочет.

Доктор озабочен сломанным ребром! Да бог с ним, с ребром! Лучше бы он сказал, что Сари не было там, на заднем сиденье мотоцикла, когда тот грузовик налетел на него, что Сари стояла на мосту и держалась обеими руками за перила.

Паатсо и сестра переходят к следующей кровати. Однорукий не может лежать, когда к нему обращается доктор. Он приподнимается и садится.

— Ну так, Сальми. Ваши бумаги в порядке. В понедельник осмотр и — домой!

— Ломать голову над тем, как найти новую работу?

— Сходите к больничному консультанту по соцобеспечению. Поговорите с ним. Может быть, он вам что-нибудь посоветует.

— Может, посоветует, может, схожу.

Паатсо явно не нравится тон, каким говорит однорукий.

— Вы еще молоды. Свет не сошелся клином только на руке.

Затем доктор переходит к кровати лектора: полистав бумаги, пожевав губами, он говорит:

— Форсман, показатели крови заметно улучшились.

— Долго мне еще придется оставаться здесь?

— Воспаление прошло, но нужно, чтобы была полная уверенность. Еще неделю, ничего не поделаешь.

— У меня там новый заместитель. Надо бы глянуть…

— Когда выздоровеете. Только после этого. Никуда ваша школа не денется.

— Но ученики? В них я не уверен.

Услышав это, Юртсе хотел рассмеяться во весь голос, но неподвижный подбородок помешал ему. Все же, наверное, какой-то звук вырвался у него из горла, ибо оба — и Паатсо, и сестра — повернулись и посмотрели на него. При этом у них было занятное выражение лица. Они догадались. Лектор ничего больше не сказал. Подчинился своей судьбе. Паатсо перешел к старику, поинтересовался, как работает желудок, и велел больше двигаться.

Еще до полудня пришел Петри. Как раз перед этим Юртсе сделали укол. Обезболивающий. Приятно успокаивающий…

— Привет, братишка! Как дела? Ах так, ты не можешь говорить?

«Хорошо, что вспомнил», — подумал Юртсе с досадой, хотя Петри он слушался больше, чем мать и отца.

— Парнишка небось в прострации, — заметил лектор. — Ему только что впрыснули морфий. Им придется прооперировать его еще раз, но, говорят, ничего серьезного.

— Чего же они не сразу?! — пробормотал Петри. Затем он нагнулся поближе к Юртсе и шепнул: — Слушай, договоримся так: ты взял мотоцикл без спросу. Ну это если полиция будет допытываться. Понимаешь? Если они узнают, что я разрешил, они могут отобрать у меня водительские права. А уж я тебя отблагодарю.

Юртсе почувствовал, что ему не хватает дыхания. Глаза застилал гной или что-то еще, в горле запершило. Что такое лепечет этот чертов Петри? Мотоцикл ведь покупали в складчину, вместе, очередность пользования им установили по справедливости. И чтобы ездить на нем, не требовалось ни спрашивать разрешения, ни давать его. А теперь… У старшего брата провал памяти. Юртсе хотелось врезать ему, но руки были бессильны.

— Понял ты? Кивни. Хорошо, но какого черта тебя понесло на магистраль? Договорились же, что… О'кей, я не упрекаю.

«Шел бы он уже!»

— Мне пора идти, обеденный перерыв кончается, — сказал Петри, будто услыхав, о чем подумал Юртсе.

Юртсе закрыл глаза, чтобы тот сообразил поскорее убраться. Он толком и не заметил, когда Петри ушел. Клонило в сон.

Звуки доходили до него, как сквозь фильтр. Говорила пожилая женщина, и Юртсе с трудом раздвинул тяжелые веки. Глаза двигались слишком медленно, но все же нашли говорившую. Возле кровати Харью стояла полная, круглощекая женщина в полинявшем коричневом пальто. На нем что-то поблескивало, вроде капель воды.

— Хозяин приехал с грузом рыбы и остался продавать. Я и сбежала. А то вечером у меня уже сил не будет прийти.

Она села на край кровати Харью. Спросила его о самочувствии, и он ей ответил. Женщина держала что-то, завернутое в клетчатую бумагу. Она развернула ее. Юртсе показалось, что пахнуло дымом.

— Выбрала из того, что он привез. — Женщина улыбнулась. — Сказала, что для Лаури. Хозяин еще велел передать привет. Ешь теперь.

Она отщипывала маленькие кусочки из пакета и совала их в рот Харью. Он долго пережевывал каждый кусочек. Похоже, у него не было зубов. Женщина время от времени поглядывала через плечо:

— Дашь потом сига и парнишке.

— Да он не может жевать, разве не видишь?

Женщина повернулась, чтобы рассмотреть получше, и запричитала:

— То и дело несчастные случаи, и в газетах все время… Ой, боже, и такой молодой!

Потом она опять повернулась к Харью и начала возиться с пакетом. Юртсе догадался, что за капли у нее на пальто. Это же рыбьи чешуйки! Она с раннего утра продает рыбу на рынке, стоит в мороз и в жару за рыбным прилавком. Ее кормит море. Она была уже старой, ее лицо продублено дождями, солнцем, снегом, ветром. Но видела ли она когда-нибудь море? Знала ли, какого цвета бывают моря? И важно ли это для нее?

Юртсе казалось, будто кровь в жилах повернула вспять и сквозь поры прыщет наружу морфий. Дрожь поднималась от пальцев ног, словно на них плеснули ледяной водой. Усталость мгновенно пропала. Он яростно рванулся вперед. Голова легко приподнялась с пропотевшей подушки, глаза видели, уши слышали. И именно тогда в палату вошла Сари.

Но как раз в этот момент мускулы отказали ему. Лектор, встревоженный, уже был на ногах, позади него стоял однорукий. Они волновались, как бы с ним чего не случилось. Юртсе мягко упал на подушку и погружался, погружался…

Сари стояла рядом и трогала ему лоб. У нее была теплая рука. Ее губы двигались, но слова доносились будто издалека, и все же они были слышны.

— Вчера ты спал, — сказала она.

«Желтые розы, — догадался Юртсе. — Голубые ей негде было достать. А то наверняка принесла бы голубые. Она такая».

За спиной Сари появилась откуда-то сестра. Сари пришлось посторониться. Сестра улыбалась, но не кому-то отдельно, а как бы всем сразу, и было понятно, что она при исполнении своих обязанностей.

Юртсе снова попытался подняться. Нужно сказать Сари, нужно, чтобы она знала. Сестра не так поняла движения Юртсе, его ерзанье, и принялась уговаривать:

— Ну, Юкка, ты же не боишься одной маленькой операции. Это же будет быстро, раз-раз… и все уже сделано. Ну, поехали.

Юртсе сдался. Кровать дрогнула и покатилась. Сари

шла рядом. Юртсе вывезли в коридор. Сари остановилась в дверях и помахала. Юртсе с трудом повернулся на бок, чтобы лучше видеть. Сломанная кость рвала внутренности, но это лишь придавало ему силы.

— Сари! Скоро я избавлюсь от этого, проснусь… скоро… и я начну… что-то делать. Сари. Совсем скоро…

Уже издалека он увидел, как изменилось выражение ее лица, и догадался: она поняла.