"Мертвые возвращаются?.." - читать интересную книгу автора (Френч Тана)

Глава 6

Меня разбудили шаги — кто-то громко топал вниз по лестнице. Снилось что-то мрачное и путаное, и на то, чтобы сбросить сети сна и осознать, где я нахожусь, ушло несколько секунд. Пистолета под рукой не оказалось, и я уже было запаниковала, но, слава Богу, вспомнила, где его спрятала.

Я села. Яду, похоже, не подмешали — чувствовала я себя нормально. Из-под двери тянуло чем-то жареным; снизу словно издалека доносились оживленные голоса. Черт, мне же полагалось готовить завтрак! Мне так давно не удавалось поспать дольше шести, что я не потрудилась завести будильник. Я прилепила к телу микрофон, натянула джинсы, футболку и — холод в комнате был собачий — мешковатый джемпер, принадлежавший, по всей видимости, кому-то из парней, и спустилась вниз.

Кухня располагалась в задней части дома и выглядела гораздо симпатичнее, чем на видео. Ни плесени, ни паутины, ни грязного линолеума — бетонный пол, дочиста отмытый деревянный стол и горшок с торчащей клочьями геранью на подоконнике у раковины. Эбби, в красном фланелевом платье с капюшоном, переворачивала на сковороде ломтики бекона и сосиски. Дэниел, уже полностью одетый, сидел за столом, читая придавленную краем тарелки книгу, и с методичным удовольствием уплетал яичницу. Джастин резал на треугольники тост и громко сетовал на жизнь.

— Честное слово, никогда такого не видел. На прошлой неделе лишь двое прочитали заданное на дом, остальные тупо пялились в стену и жевали жвачку словно стадо коров. Уверен, что не хочешь махнуться хотя бы на сегодня? Может, тебе удастся вытянуть из них больше…

— Нет.

Дэниел даже не взглянул на него.

— Твои как раз сонеты читают, а уж я-то разбираюсь в сонетах. Очень хорошо разбираюсь.

— Нет.

— Доброе утро, — произнесла я с порога.

Дэниел ответил хмурым кивком и вернулся к своей книге. Эбби помахала лопаткой.

— А, привет.

— Лапочка, — сказал Джастин. — Подойди-ка сюда. Дай мне на тебя взглянуть. Как себя чувствуешь?

— Великолепно, — ответила я. — Прости, Эбби, я проспала. Позволь…

Я потянулась за лопаткой, но она мне ее не дала.

— Нет-нет, ты ж у нас вроде как ходячая больная. Вот завтра поднимусь и вытащу тебя из постели. Присядь.

При словах «ходячая больная» Дэниел и Джастин на пару мгновений прекратили жевать — или мне только показалось? Я села за стол. Джастин пододвинул к себе тарелку с тостами, а Дэниел перевернул страницу и подтолкнул в моем направлении красный эмалированный чайник.

Не задавая лишних вопросов, Эбби поставила передо мной тарелку с тремя ломтиками жареного бекона и яичницей из двух яиц.

— Ох, ну и холодина! — воскликнула она, возвращаясь к плите. — Господи, Дэниел, я знаю, как ты относишься к двойным стеклопакетам, но, серьезно, с этим нужно что-то делать…

— Двойные стеклопакеты — порождение Сатаны. Они отвратительны.

— Ну и пусть, зато с ними тепло. Раз уж у нас нет ковров…

Подперев рукой подбородок, Джастин клевал свой тост и пристально смотрел мне в глаза, что порядком нервировало.

— Ты уверена, что все нормально? — В его голосе звучало неподдельное беспокойство. — Какая-то ты бледная. Ты ведь сегодня никуда не пойдешь?

— Думаю, нет. — Вряд ли я выдержала бы на ногах весь день. К тому же хотелось остаться одной и обыскать дом: мне нужен был тот дневник, или записная книжка, или что там еще. — Пожалуй, несколько дней передохну. Есть, правда, одна проблема: как быть с консультациями?

Официально те заканчивались к Пасхе, но всегда были и такие, что по тем или иным причинам тянулись чуть ли не все лето. У меня оставалось две группы — по вторникам и четвергам, — и перспектива встречаться с ними совсем не вдохновляла.

— Мы взяли их на себя, — предложила Эбби, присоединяясь к нам с полной тарелкой, — чем-нибудь займем. В прошлый четверг Дэниел проходил с ними «Беовульфа». В оригинале.

— Класс, — сказала я. — И как они его восприняли?

— Не так уж и плохо, — оторвался от книги Дэниел. — Сначала без особого энтузиазма, однако потом кое-кто выступил с довольно-таки здравыми комментариями. В общем, было интересно.

В кухню, спотыкаясь, вплыл Раф — взъерошенный, в футболке и полосатых пижамных штанах, он двигался как радиоуправляемый робот. Немного покружив по комнате, отыскал наконец свою кружку, плеснул в нее черного кофе, схватил один из нарезанных треугольниками тостов Джастина и шагнул к выходу.

— Двадцать минут! — прокричал ему вслед Джастин. — Больше ждать не буду!

Раф, не оглядываясь, помахал ему рукой и исчез за дверью.

— Не понимаю, зачем дергаться? — разрезая на части сосиску, заметила Эбби. — Через пять минут он и не вспомнит, что видел тебя. После кофе, Джастин. Или ты забыл, что наш Раф становится вменяемым только после кофе?

— Ну да, а потом будет ныть, будто я вечно его подгоняю. Ничего, на сей раз ждать не буду; опоздает — его проблема. Пусть ловит попутку или идет в город пешком, это уж его дело…

— И так каждое утро, — сказала Эбби, кивая в сторону Джастина.

Тот обиженно замахал в ответ ножом для масла.

Я лишь закатила глаза. На улице, за окном, щипал траву, оставляя на белой росе маленькие темные следы, кролик.

Через полчаса Раф и Джастин уехали. Джастин подогнал машину прямо к крыльцу и с минуту давил на клаксон, издавая неслышные — из-за закрытого окна — угрозы. И так до тех пор, пока Раф, в кое-как наброшенной куртке и с рюкзаком в руке, не ворвался наконец в кухню, схватил еще один тост, зажал его в зубах и выскочил на улицу, хлопнув дверью так, что задрожал весь дом. Эбби мыла посуду, вполголоса, густым контральто напевая: «Бежит река, ох широка, ее не перейти мне…» Дэниел курил сигарету без фильтра, и легкие завитки дыма клубились в тусклых лучах восходящего за окном солнца. Напряжение спало; я была частью их семьи.

Странно, но тогда я даже не слишком-то этому радовалась. Вот уж не ожидала, что проникнусь к четверке симпатией. И если насчет Дэниела и Рафа я не была уверена на все сто, то Джастин определенно оказался милым, сердечным парнем. Описывая Эбби, Фрэнк тоже не покривил душой: будь все иначе, я была бы не прочь иметь такую подругу.

Они только что потеряли члена своей команды и даже не знали об этом. Возможно, все случилось из-за меня, а я сидела у них на кухне, ела яичницу и морочила им головы. Вчерашние подозрения — яд из болиголова, Господи! — показались столь смехотворными и дикими, что я готова была сквозь землю провалиться со стыда.

— Дэниел, пора двигаться. — Сверившись с часами, Эбби вытерла руки о кухонное полотенце. — Принести чего-нибудь из внешнего мира, Лекс?

— Сигарет, — сказала я. — У меня почти кончились.

Вытащив из кармана пачку «Мальборо-лайтс», она бросила ее мне.

— Возьми пока эти. На обратном пути куплю еще. Чем собираешься заниматься целый день?

— Валяться на диване, читать и есть. Печенье какое-нибудь осталось?

— С ванильным кремом, как ты любишь, — в коробке для печенья, шоколадное — в холодильнике. — Аккуратно сложив полотенце вдвое, она повесила его на ручку духовки. — Ты точно не хочешь, чтобы с тобой кто-нибудь остался?

Джастин задавал мне этот вопрос раз шесть. Они что, сговорились?

— Абсолютно.

От меня не ускользнуло, как Эбби бросила быстрый взгляд на Дэниела, но тот переворачивал страницу и не обращал на нас никакого внимания.

— Ну, дело твое, — пожала она плечами. — Смотри не свались с лестницы и вообще будь осторожна. Дэниел, у тебя пять минут.

Тот кивнул, даже не взглянув на нее. Эбби, в одних носках, легко взбежала по лестнице. Я слышала, как она открывает и закрывает ящики, затем, через минуту, до нас вновь донеслось ее пение: «Я к дубу прижалась, опоры ища…»

Лекси смолила по пачке в день и начинала сразу после завтрака. Я взяла у Дэниела спички и закурила.

Отметив закладкой последнюю прочитанную страницу, Дэниел закрыл книгу и отложил в сторону.

— А тебе курить-то можно? — спросил он.

— Нет. — Я выпустила в его сторону струйку дыма. — А тебе?

Мой ответ вызвал у него улыбку.

— Сегодня ты выглядишь гораздо лучше. Не то что вчера вечером. У тебя был жутко усталый вид, и вообще ты вся была какая-то потерянная. Чего, наверно, и следовало ожидать. Приятно снова видеть тебя бодрой.

Ценное замечание, надо взять на заметку.

— В больнице только и твердили, что нужно сделать небольшую передышку и никуда не спешить. Да пошли они, пусть себе указывают. Надоело болеть.

Теперь он улыбался уже во весь рот.

— Да уж, представляю. Уверен, ты была идеальной пациенткой. — Склонившись над плитой, он проверил, не осталось ли чего в кофейнике. — Помнишь, что с тобой случилось?

Выливая в чашку остатки кофе, он смотрел на меня — спокойно, с любопытством, без малейших признаков нервозности.

— Ни черта, — ответила я. — Тот день вообще не помню, да и предыдущие — как-то смутно. Думала, копы вам сказали.

— Сказать-то сказали, только ведь это еще ничего не значит. У тебя могли быть собственные причины дать им такое объяснение.

Я сделала вид, что не понимаю.

— Например?

— Ну, не знаю. — Дэниел осторожно поставил кофейник на плиту. — Если ты что-нибудь вспомнишь и будешь сомневаться, стоит ли идти в полицию, посоветуйся прежде со мной или Эбби. Договорились?

Скрестив ноги, он медленно потягивал кофе и буравил меня взглядом. До меня начало доходить, что имел в виду Фрэнк, когда говорил, что эти четверо как партизаны — многого из них не вытащишь. Лицо сидевшего напротив парня могло принадлежать как человеку, только что пришедшему с хоровых распевок, так и тому, кто лишь пару минут назад зарубил топором дюжину сирот.

— Конечно, не вопрос, — услышала я свой голос. — Помню только, как во вторник вечером пришла домой из колледжа, а потом обнаружила, что лежу чуть живая и блюю в больничное судно. Так я и сказала полиции.

— Гм… — Дэниел подвинул пепельницу на мою сторону стола. — Память — странная штука. Давай сделаем так: если ты…

В этот миг на лестнице раздалось цоканье каблучков Эбби. Она все еще напевала себе под нос. Покачав головой, Дэниел поднялся и похлопал себя по карманам, будто что-то искал.

С верхних ступеней лестницы мне было видно, как Дэниел лихо промчался по подъездной дороге и машина растворилась среди вишневых деревьев. Убедившись, что все уехали, я заперла дверь и пару секунд стояла в холле, прислушиваясь к тишине пустого дома. За дверью, на улице, ветер гнал по земле песок, а мне нужно было подумать о том, что делать дальше.

Я присела на одну из нижних ступенек. Ковер с лестницы убрали, но дальше этого дело не сдвинулось — ступени пересекала посередине широкая полоса, грязная и стертая, оставленная ногами многих поколений. Я прислонилась к опоре лестницы, чуть повертелась, чтобы было удобней спине, и мысленно вернулась к дневнику.

Будь он спрятан в комнате Лекси, парни из бюро нашли бы его. Следовательно, дневник либо в других помещениях, либо где-то в саду. Что он скрывает в себе такого, что Лекси прятала его от лучших друзей? Вспомнились слова Фрэнка: «Она умела хранить секреты даже от друзей».

Оставался еще и такой вариант: Лекси держала дневник при себе, он лежал в кармане, когда ее убили, и убийца его забран. Если ему был нужен дневник, становилось понятно, зачем понадобилось идти на риск, оттаскивать ее в укрытие и обыскивать в темноте под дождем окровавленное тело, выворачивать карманы.

Подобное предположение вполне соответствовало тому, что я знала о Лекси — ее скрытности, — но тогда, если подходить с практической стороны, чтобы помещаться в кармане, дневник должен быть довольно мал, а еще ей пришлось бы вытаскивать его всякий раз при переодевании. Гораздо проще и безопаснее подыскать тайник. Некое укромное местечко, в котором дневник был бы защищен от дождя и посторонних глаз; столь укромное, чтобы о нем не знали четверо eе соседей; такое, куда можно было добраться, не привлекая внимания, в любое удобное время. И тайник этот определенно находился не в ее комнате.

На нижнем этаже располагалась уборная, на втором — ванная. Для начала я решила проверить сортир — размером с платяной шкаф, — но, заглянув в сливной бачок и ничего там не обнаружив, поняла, что исчерпала все возможные варианты поиска. А вот ванная комната занимала несравнимо больше места: на полу — кафель 1930-х годов, с черно-белым фризом, ванна с отбитой эмалью, обычные прозрачные окна со старыми тюлевыми занавесками. Дверь запиралась изнутри.

Ни в бачке, ни рядом с ним я ничего не нашла. Усевшись на пол, потянула на себя деревянную панель, прикрывавшую ванну сбоку. Та поддалась с легким скрипом, который можно без труда заглушить шумом смываемого унитаза. Моему взору предстали: мышиный помет, многолетняя паутина, толстый слой пыли и грязи… и маленькая красная записная книжка, задвинутая в самый угол.

У меня перехватило дыхание. Не скажу, чтобы я уж очень сильно обрадовалась, — слишком легко я обнаружила тайник Лекси. Казалось, весь дом сжался за моей спиной, склонился над моим плечом и смотрит, смотрит…

Сходив к себе в комнату — то есть в комнату Лекси, — я надела перчатки и вооружилась пилочкой для ногтей. Вернувшись в ванную, села на пол и осторожно, придерживая за края, вытащила записную книжку. Пролистала, используя пилочку. Рано или поздно бюро пожелает снять с дневника отпечатки пальцев.

Я надеялась, что это будет полноценный дневник, с сокровенными тайнами и пространными излияниями чувств. Если бы! Обычный ежедневник: красный переплет из искусственной кожи, на каждый день — по странице. Первые несколько месяцев — сплошные памятки вроде: салат, суп, соль с чесноком; 11 ч. занятия, ауд. 3017; оплатить электр.; попросить у Д. книгу. Ничего особенного, обычная ерунда, читая которую мне становилось все больше не по себе. Конечно, детективам постоянно приходится вторгаться в чужую личную жизнь — самыми различными способами. Да, я спала в постели Лекси, носила ее одежду, но… это была ее, Лекси, повседневная частная жизнь, копаться в которой я не имела права.

Впрочем, в последние дни марта кое-что изменилось. Списки необходимых покупок и расписания занятий исчезли, страницы, одна за другой, оставались незаполненными. В этот период в дневнике появились лишь три короткие записи — почерк небрежный, быстрый. 31 марта: 10:30 Н. 5 апреля: 11:30 Н. 11-е, за два дня до ее смерти: 11 Н.

Никаких Н. в январе и феврале; никакого упоминания об Н. до конца марта. Список ее БЗ был не таким уж и длинным, и, насколько я помнила, ни одно имя в нем с Н не начиналось. Прозвище? Место? Название кафе? Кто-то из ее прежней жизни, как и предполагал Фрэнк, возникает из ниоткуда и начисто стирает весь ее мир?

Теми же торопливыми каракулями в последние два дня жизни Лекси в ее записную книжку был внесен перечень букв и цифр: AMS 79, LHR 34, ED1 49, CDG 59, ALC 104. Что это? Результаты каких-нибудь игр? Денежные суммы, которые она заняла или ссудила? AMS похоже на инициалы Эбби — Абигайл Мэри Стоун, но вот прочие в ее БЗ не значились. Я долго смотрела на них, но ничего в голову не пришло — разве что сочетания этих букв и цифр походили на номерные знаки. Но с какой стати Лекси записывать номера машин? А если уж такое у нее было хобби, чего ради делать из него секрет чуть ли не государственной важности?

Никто ведь даже не заикнулся о том, что в последние недели она необычно вела себя или была чем-то встревожена. Все, с кем беседовали Фрэнк и Сэм, говорили, что все у нее было в порядке, выглядела она вполне довольной, такой, как обычно. Последние кадры домашнего видео были сняты за три дня до ее смерти: Лекси, вся в пыли, на голове — красный платок, спускается по лестнице с чердака, держа что-то в свободной руке. Чихая и смеясь, она говорит в объектив: «Нет, Раф, постой. Лучше посмотри, что я нашла! Это же — апчхи! — театральный бинокль и, похоже, перламутровый. Ну не чудо ли?» Что бы ни происходило в ее жизни, она умело это скрывала. Еще как умело!

Оставшиеся страницы были пусты. За исключением 22 августа: д. рождения папы.

У нее был отец, и она помнила его день рождения. То есть сохраняла по крайней мере тонюсенькую связь со своей прежней жизнью.

Я еще раз просмотрела страницы записной книжки, на сей раз не спеша, опасаясь что-то упустить. Ближе к началу несколько дат были обведены кружком: 2 января, 29 января, 25 февраля. Первая страница содержала крошечный календарь за декабрь 2004 года: шестое число тоже было заключено в кружок.

Двадцатисемидневные промежутки. Лекси была девушкой методичной и отмечала свои менструальные циклы, 24 марта никак не отмечено: у нее возникли подозрения по поводу беременности. Где-то — явно не дома, а в Тринити или в каком-то кафе, где никто не обратил бы внимания на упаковку, — она сделала тест на беременность, и что-то изменилось. Она спрятала в укромное место записную книжку, в которой появился Н. и из которой исчезли все прочие записи.

Н. Акушер? Больница? Отец ребенка?

— Во что же, черт возьми, ты вляпалась? — тихо спросила я сама у себя.

За спиной раздался шорох. Я вздрогнула. Но нет, это лишь легкий ветерок колыхнул покрытые паутиной занавески.

Я подумала было, а не взять ли записную книжку с собой в комнату, но в конце концов решила, что у Лекси наверняка имелись веские причины держать дневник под старой ванной, где его до сих пор никто не обнаружил. Скопировав большую часть записей в собственный блокнот, я вернула находку в тайник, под ванну, и установила на место панель. Потом прошлась по дому, пытаясь запомнить как можно больше всевозможных деталей и бегло, на скорую руку осматривая комнаты. Фрэнк явно надеялся услышать, что я сделала за день хоть что-то полезное. Я же знала, что ничего не скажу ему про ежедневник, по крайней мере сейчас.

Начала я с нижнего этажа. Эх, отыскать бы что-нибудь ценное, на руках появились бы хоть какие-то козыри. Впрочем, возникли бы и новые проблемы. Я жила в этом доме, а значит, могла беспрепятственно по нему ходить, за исключением комнат остальных жильцов. К тому же я выдавала себя за другого человека — подобные поступки и позволяют адвокатам обзаводиться новыми «порше». Впрочем, всегда найдется законный способ получить то, что ищешь. Было бы желание.

Странное чувство овладело мной: я словно попала в заколдованный дом, где неосторожный шаг грозил обернуться падением с тайной лестницы, а за обычной дверью мог открыться новый коридор, существующий только каждый второй понедельник. Что-то подгоняло меня, не позволяло медлить — жутковатое ощущение, будто где-то на чердаке большие часы ведут обратный отсчет и тяжелые стрелки безжалостно отнимают секунды.

На первом этаже помещались гостиная, кухня, туалет и комната Рафа. Вот уж где царил полный бардак — наспех распиханная по картонным ящикам одежда, грязные липкие стаканы, разбросанные повсюду бумажки, — но в этом беспорядке проступала некая система, позволявшая ему быстро найти нужное, даже если для всех прочих такая система оставалась полнейшей загадкой. Одну стену украшали сделанные углем довольно выразительные наброски — одинокий бук, рыжий сеттер, мужчина в цилиндре. На каминной полке — эврика! — та самая Голова: фарфоровый бюст, надменно взирающий на мир из-под красной банданы Лекси. Я начала проникаться к Рафу симпатией.

На втором этаже находились комнаты Эбби, Джастина, ванная и одна свободная — то ли слишком запущенная, а потому оставленная нетронутой, то ли Раф предпочел иметь в своем распоряжении весь первый этаж. С этой, незанятой, я и начала. Смешно, но от одной лишь мысли войти в чужую комнату во рту появился неприятный привкус.

Судя по всему, дядюшка Саймон никогда ничего не выкидывал. Комната вызывала ассоциацию с неким ирреальным, шизофреническим чуланом, задвинутым в дальний уголок сознания и там забытым: три медных дырявых чайника, покрытый плесенью цилиндр, сломанный конь на палочке с ухмылкой крестного отца мафии, в пасти которого поместилась бы половина клавиатуры аккордеона. В антиквариате я разбираюсь слабо, но ничего из этого хлама не тянуло на раритет, способный толкнуть из-за него на убийство. Такое барахло годится лишь на свалку. Его следовало выбросить к чертовой бабушке за ворота в надежде, что подвыпившие студенты растащат эти вещицы по домам. Есть же любители китча.

Эбби и Джастин отличались опрятностью, каждый на свой манер. Эбби питала слабость к безделушкам — в крохотной гипсовой вазочке букетик фиалок; на столе хрустальный подсвечник; старая жестянка из-под конфет с красногубой египтянкой на крышке. Все чистенькое и аккуратно расставленное, шторы сшиты из полосок старых тканей — красного дамаска, пестренького хлопка, тонких кружев. Проплешины на выцветших обоях заклеены яркими заплатами. Уютно, необычно и немного нереально, как в домике лесной колдуньи из детской сказки — так и представляешь ее в шляпке с оборками, пекущую пироги с вареньем.

Джастин — вот сюрприз! — оказался сторонником минимализма. Рядом с прикроватным столиком — полка с книгами, стопкой фотокопий и исписанных от руки страниц. На двери — приколотые симметрично и, похоже, в хронологическом порядке фотографии их компании, покрытые каким-то прозрачным герметиком. На всем прочем печать сдержанности, чистоты и функциональности: постельное белье — белое, занавески — белые, темное дерево шкафа отполировано до блеска, в ящиках — стопочки чистых носков, в обувном отделении — начищенные туфли. В воздухе едва ощутимый аромат туалетной воды — что-то мужское, с ноткой кипариса.

Ни в той, ни в другой, ни в третьей комнате ничего необычного, сомнительного, но во всех трех что-то общее, что-то цепляющее. Что? Ответ пришел не сразу. Я стояла на коленях как воришка, проверяла, нет ли чего под кроватью Джастина — как оказалось, ничего, даже пыли, — когда поняла: они обосновались здесь всерьез и надолго. Сама я никогда не жила в таком месте, где пришлось бы что-то клеить или возиться с обоями, — тетя с дядей возражать бы не стали, но царившая в доме атмосфера тишины и покоя не допускала даже мысли о подобных экспериментах.

Что касается хозяев съемных квартир, то все они, похоже, были непоколебимо убеждены в том, что предлагают мне оригинальные дизайнерские решения. Я убила несколько месяцев, пытаясь переубедить моего нынешнего квартирного хозяина, что стоимость его недвижимости не упадет на порядок, если перекрасить рвотно-бананово-желтые стены в белые, а психоделический коврик под дверью выбросить на помойку.

Тогда я не слишком переживала по этому поводу, но теперь, неожиданно оказавшись в окружении вещей, дышавших счастливой стариной — я и сама не отказалась бы от симпатичного пейзажика на стене, а Сэм мог бы его нарисовать, — мой прежний стиль жизни показался мне на редкость убогим. Жить где-то с чужого позволения, каждый раз испрашивать разрешения на то, чтобы оставить малейший след.

Верхний этаж. Две комнаты жилые, моя и Дэниела. Рядом две свободные. Соседняя с Дэниелом забита старой мебелью, сваленной расползшимися, как будто после землетрясения, кучами: серые, какие-то полудетские стулья, которыми, похоже, ни разу не пользовались, шкаф-витрина, весь словно облитый завитушками в духе рококо, и прочие пережитки самых разных эпох и стилей. Кое-что утащили — на это указывали отметины на полу и голые места, — наверное, с целью меблировать другие комнаты. Оставшееся покрывал густой слой липучей пыли.

Еще более безумная картина предстала глазам в соседней с моей комнате: треснувшая каменная грелка; зеленые резиновые сапоги в корке засохшей грязи; растерзанная мышами гобеленовая подушка; пизанские башни картонных коробок и старых кожаных чемоданов. Судя по следам, кто-то не так давно пытался разгрести эти завалы — на крышках чемоданов видны следы пальцев, в углах и на ящиках проступали таинственные очертания неких вынесенных предметов. На занесенном пылью полу все еще можно было различить путаницу следов.

Подходящее место, если требуется что-то спрятать — орудие убийства, улику или просто ценную старинную вещицу. Стараясь не наследить, я проверила открытые ящики, но все они были доверху набиты исписанными мелким почерком страницами. Кто-то — скорее всего дядюшка Саймон — писал историю семейства Марч, прослеживая ее на протяжении столетий. Обосновались они здесь давненько, дом был построен в 1734 году, но ничего выдающегося не совершили: женились, покупали время от времени лошадей да потихоньку теряли части владений.

Комната Дэниела была заперта на ключ. В числе прочих полезных навыков, перенятых мной от Фрэнка, было и вскрытие замков, и этот не показался мне особенно сложным. Но я уже нервничала после дневника, а замок только добавил тревоги. Запирает ли Дэниел дверь всегда или сделал это только из-за меня, я не знала, но была готова поспорить, что он устроил какой-то подвох — положил волосок на порожек или поставил за дверью стакан с водой.

Комнату Лекси я оставила напоследок — ее уже обыскивали, но я хотела еще разок пройтись сама. В отличие от дядюшки Саймона Лекси была свойственна милая, мягко говоря, безалаберность. В комнате определенно давно не прибирались: книги стояли на полках вкривь и вкось, одежда в шкафу была свалена кучей на полу, под кроватью обнаружились три пустые пачки из-под сигарет, половина шоколадного батончика и скомканная страничка каких-то конспектов, — но до полного бардака было далеко по причине скудости вещей. Ни безделушек, ни билетных корешков, ни открыток, ни засохших цветов, ни фотографий; единственное, что она хранила на память, — видеоклипы на телефоне. Я пролистала все книги, вывернула все карманы, но так ничего и не нашла.

Впрочем, ощущение перманентности присутствовало и здесь. Обитательница комнаты экспериментировала с красками — на стене рядом с кроватью осталось несколько размашистых мазков — голубой, желто-коричневый, серовато-розовый. Снова кольнула зависть. «Черт бы тебя побрал, — мысленно сказала я ей, — пусть ты и прожила здесь дольше, но отдуваться приходится мне».

Я села на пол, достала из сумки мобильник и набрала номер Фрэнка.

— Привет, малышка, — отозвался он после второго гудка. — Ну что, уже прокололась?

Настроение у него было бодрое.

— Ага. Извини. Приезжай и забирай.

Фрэнк рассмеялся.

— Как делишки?

Я переключилась на громкую связь, положила телефон на пол и сунула в сумку перчатки и записную книжку.

— Вроде бы в порядке. Думаю, никто ничего не заподозрил.

— А с чего бы? У них для этого нет никаких оснований. Откопала что-нибудь для меня?

— Они все в колледже, так что я быстренько прошлась по дому. Ножей с пятнами крови, окровавленной одежды, а также письменных признаний в содеянном не обнаружено. Ни травки, ни даже порножурнальчика. Для студентов все на редкость благопристойно.

Все мои повязки со следами «крови» хранились в пронумерованных пакетах — пятна на них постепенно бледнели по мере заживления «ран», так что, приди кому-то в голову идиотская мысль проверить мусорное ведро, ничего подозрительного он не найдет — только бинты. Специфика работы. Я отыскала пакет с цифрой 2 и стащила обертку. Не знаю, кто занимался этими пятнами, но в недостатке энтузиазма его было не обвинить.

— Что с дневником? — спросил Фрэнк. — Тем, о котором упомянул Дэниел.

Я прислонилась к книжному шкафу, задрала кофту и содрала старую повязку.

— Если он и в доме, то кто-то его хорошо припрятал.

Фрэнк хмыкнул.

— Или ты была права и теперь он у убийцы. Так или иначе, интересно, что все они, включая Дэниела, правду от нас утаили. Как держатся? Может, кто-то нервничает?

— Нет. Сначала вроде бы немного стеснялись, но этого и следовало ожидать. В целом впечатление такое, что они все рады возвращению Лекси.

— Вот и у меня такое ощущение. Кстати, вспомнил. Что там случилось вечером, после того как ты поднялась к себе? Слышал, как ты с кем-то разговаривала, но слов не разобрал.

В его голос вкралась новая, недобрая нотка. Мои руки тотчас перестали разглаживать края повязки.

— Ничего. Просто пожелали друг другу спокойной ночи.

— Чудно. Прямо-таки сцена из «Уолтонов». Жаль, пропустил. Где у тебя был микрофон?

— В сумке. Батарейки спать мешают.

— Так спи на спине. Кстати, дверь у тебя не запирается.

— Я к ней стул приставила.

— А, ну тогда конечно. Со стулом не пропадешь. Господи, Кэсси!

Я представила, как он расхаживает по комнате, взъерошив ладонью волосы.

— Да что тут такого, Фрэнк? В прошлый раз я вообще не пользовалась микрофоном без особой надобности. Если выяснится, что я разговариваю во сне, какая от этого польза расследованию?

— Прошлый раз ты не жила под одной крышей с подозреваемыми. Эти четверо, может, и не на первом месте в списке, но исключать их нельзя. Микрофон должен быть на тебе всегда и везде, кроме душевой. Кстати, если бы в прошлый раз микрофон лежат в сумочке, мы бы ничего не услышали и ты уже отдыхала бы на кладбище.

— Да, да, да. Замечание принято.

— Усвоила? Все время на тебе. И без баловства.

— Поняла.

— Ну ладно, — сказал Фрэнк, успокаиваясь. — У меня для тебя кое-какие новости. — Он, похоже, усмехнулся — приберег напоследок что-то хорошее. — Я пробиваю всех твоих БЗ. Помнишь такую девушку, Викторию Хардинг, из нашей первой эпопеи с участием Лекси Мэдисон?

Я откусила полоску лейкопластыря.

— А должна?

— Такая высокая, стройная, длинные блондинистые волосы? Говорит, как из автомата строчит? Не мигает?

— Господи. — Я приклеила повязку. — Вики Липучка. Ее нам только не хватало для полного счастья.

Мы с ней вместе учились в Дублинском университете, чему конкретно — трудно сказать. Кукольные голубые глаза, куча всяких аксессуаров в тон и невероятная способность присасываться к любому, кто мог быть чем-то полезен, — главным образом, к богатеньким мальчикам и девочкам не самого строгого поведения. Уж не знаю почему, но меня она сочла достойной своего внимания. Не иначе как рассчитывала на бесплатные наркотики.

— Она самая. Когда ты разговаривала с ней в последний раз?

Я замкнула чемодан и убрала под кровать. Задумалась. Викки не из тех, кто оставляет о себе долгую память.

— Вроде бы за несколько дней до того, как меня вывели из игры. Видела потом пару раз в городе, но всегда вовремя увиливала от встречи.

— Интересно. — По голосу Фрэнка нетрудно было догадаться, что его губы растягиваются в хищной ухмылке. — Получается, что она разговаривала с тобой относительно недавно. Оказывается, в начале января 2002-го у вас с ней состоялась продолжительная и весьма милая беседа. Она потому запомнила, что была на зимней распродаже и прикупила какое-то модное дизайнерское пальтецо, которое тебе и демонстрировала. Цитирую: «с отпадными замшевыми вставками». Ну как, вспомнила?

— Нет. — Сердце забилось медленно и глухо, буквально ушло в пятки. — Это была не я.

— Я так и подумал. Разговор Виктория запомнила хорошо, чуть ли не дословно — память у девицы что стальной капкан. Побольше бы нам таких свидетелей. Хочешь послушать, о чем вы говорили?

Голова у Викки устроена так, что, поскольку никакой другой активности в ней не происходит, все разговоры, которые в нее попадают, откладываются и сохраняются вечно и, главное, в нетронутом виде.

— Давай, освежи мне память.

— Вы встретились случайно, на Графтон-стрит. По словам Викки, ты была «в полном ауте», не сразу ее узнала и даже не помнила, когда вы виделись в последний раз. Сослалась на похмелье, но она объяснила это последствиями некоего ужасного нервного срыва. — Рассказ явно доставлял Фрэнку удовольствие, говорил он быстро, напористо, в ритме хищника, преследующего добычу. Мне было не до веселья. Все это я уже знала, недоставало только деталей, а осознание собственной правоты радует отнюдь не всегда. — Потом, признав ее наконец, ты заметно оттаяла, предложила выпить кофе. Так что самообладания нашей девочке, кем бы она ни была, не занимать.

— Да. — Я вдруг поймала себя на том, что вся сжалась, словно бегун на старте. Казалось, комната Лекси смеется надо мной, скрывая свои секреты в тайниках и под половицами, готовит чужаку капканы и ловушки. — Этого у нее не отнимешь.

— Вы пошли в кафешку в центре города, она показала тебе свои новые шмотки, потом вы вспоминали былые деньки. Ты, что на тебя не похоже, держалась на удивление молчаливо. В какой-то момент Викки спросила, где ты сейчас обитаешь, не в Тринити ли. Ведь незадолго до того у тебя случился пресловутый нервный срыв и ты сказала, что Дублинский универ у тебя в печенках сидит и ты подумываешь перевестись куда-нибудь — может, в Тринити или даже за границу. Знакомая история?

— Да. — Я осторожно опустилась на кровать. — Знакомая.

Дело было в конце семестра. Фрэнк еще не сказал, продолжится ли операция после лета, и я на всякий случай готовила вариант с уходом. В чем на Викки можно положиться: она непременно и моментально разнесет любую сплетню по всему универу.

Голова пошла кругом, словно в ней что-то перестраивалось; знакомые вещи обретали иные, непривычные очертания и формы и с негромким мягким щелчком становились на новые позиции. Странное совпадение: то, что Лекси прямиком направилась в Тринити, как будто собиралась занять мое место, уже давно не давало мне покоя. Нет, все гораздо хуже. Меня даже бросило в дрожь. Единственное совпадение здесь — встреча двух девушек в относительно небольшом городе, причем одна из них, Викки Липучка, по большей части только тем и занята, что болтается в надежде встретить кого-то полезного для себя. Нет, не по чистой случайности Лекси занесло в Тринити и не благодаря некоему мистическому притяжению, увлекавшему ее вслед за мной в те уголки, где затаилась я. Она попала туда по моей подсказке. Мы с ней действовали как единое целое, она и я. Я привела ее в этот дом, в эту жизнь, и точно так же она тянула за собой меня.

Между тем Фрэнк продолжал:

— Наша девочка сказала, что нет, сейчас она нигде не учится. Объяснила — довольно туманно, — что якобы путешествует. Викки предположила, что она только что из психушки. И вот что еще. У Викки сложилось впечатление, будто психушка эта где-то в Америке или Канаде. Может, из-за того, что твоя вымышленная семья вроде бы живет в Канаде. А может, потому, что в промежутке между Дублинским универом и вашей встречей на Графтон-стритты где-то подцепила американский акцент. Так что теперь мы не только знаем, как она стала Лекси Мэдисон, но и откуда начинать поиски. Думаю, мы твоей Викки Липучке просто обязаны поставить пару коктейлей.

— Если кто и поставит, то скорее ты, чем я, — ответила я каким-то не своим голосом, однако Фрэнк в порыве энтузиазма этого не заметил.

— Я уже позвонил ребятам из ФБР — собираюсь отправить им по «мылу» фотографии и отпечатки. Не исключено, что девочка была в бегах и они смогут что-то раскопать.

Из настольного зеркала за мной настороженно наблюдала Лекси.

— Держи меня в курсе, ладно?

— Обещаю. Хочешь поговорить со своим дружком? Он здесь.

Сэм и Фрэнк делят один кабинет. Господи, ну кто бы мог подумать!

— Нет, я позже ему позвоню.

Глуховатый голос Сэма донесся как будто ниоткуда, и в какой-то момент мне до боли захотелось перекинуться с ним хотя бы парой словечек.

— Говорит, что перепроверяет всех, кому ты могла перейти дорожку за те шесть месяцев, пока трудилась в убойном. Пока ничего. Если что-то всплывет, он сразу же тебя известит.

Иными словами, никакой связи с операцией «Весталка». Ах, Сэм, Сэм! Отгороженный от меня Фрэнком, он делал все, что в его силах: упрямо и без лишних слов пытался отвести от меня единственную понятную ему опасность. Ложился ли он спать прошлой ночью?

— Спасибо. Скажи ему спасибо, Фрэнк. И скажи, что я скоро позвоню.

Надо было выйти прогуляться: отчасти потому, что заболели глаза — уж слишком много вокруг всего серого, пыльного, — отчасти потому, что сам дом начал действовать на меня как-то странно: я словно постоянно затылком ощущала на себе его взгляд. Такое чувство, будто тебя застукали на чем-то постыдном, но, обернувшись, ловишь лишь чей-то удивленный взгляд и понимаешь, что притворяться бесполезно — даже самое невинное лицо тебя не спасет. Открыла холодильник, сделала сандвич с индейкой и еще один с джемом, налила кофе в термос и отправилась на прогулку. Вдруг в один прекрасный день, причем очень скоро, придется преследовать убийцу, знающего Гленскехи как свои пять пальцев? Так что неплохо бы заранее оглядеться.

Десятки тропинок и дорожек сплетались в запутанный лабиринт, вились между полями, рощицами и кустами, возникали ниоткуда и вели в никуда, но я, как оказалось, ориентируюсь не так уж плохо и заплутала всего пару раз. Теперь я и Фрэнка оценивала по-другому. Проголодавшись, я села на каменную изгородь, достала термос и сандвичи. День выдался солнечный, прохладный, высоко в стылом голубом небе повисли облака, однако по пути мне не встретилось ни души. Где-то далеко залаяла собака, кто-то подозвал ее свистом — и все. Я даже начала фантазировать, будто луч смерти уничтожил в Гленскехи все живое и никто ничего не заметил.

На обратном пути я обошла прилегающий к дому участок. Пусть Марчи и растеряли большую часть владений, оставшееся все равно впечатляло. Каменные стены в рост человека, обсаженные деревьями — в основном боярышником, от которого получил имя сам дом, — но я заметила и дуб, и ясень, и только что распустившуюся яблоню. Полуразвалившаяся конюшня, где Дэниел и Джастин ставили свои машины, располагалась в удалении от дома, так что запах навоза в барские комнаты не доходил. Там, где в былые времена помещалось, наверное, с полдюжины лошадей, остались груды мусора, ржавых инструментов и куски брезента, но поскольку их давно никто не трогал, рыться в них я тоже не стала.

За домом растянулся лужок, обсаженный крепкими старыми деревьями и плющом и обнесенный каменной стеной. В стене — ржавая калитка, через которую в ту, свою последнюю, ночь вышла Лекси; в углу — запушенные, расползшиеся кусты. Я узнала розмарин и лавр; о них упоминала накануне Эбби. Неужели это было вчера? Кажется, будто почти год назад.

Дом издалека выглядел хрупким и чуточку смазанным, как на старой акварели. Налетевший неожиданно порыв ветра взъерошил траву, встряхнул длинные побеги плюща, и луг как будто накренился под ногами. У боковой стены, метрах в двадцати—тридцати от меня, за плющом проступило что-то темное, вроде сидящей на троне тени. По спине тотчас пробежал холодок.

Пистолет мой так и остался приклеенным к задней стенке прикроватной тумбочки. Стиснув зубы и не сводя глаз с плюща, я схватила с земли валявшийся сук. Ветер стих, все успокоилось, побеги плюща стали на место, сад снова погрузился в дневную дрему. Я как будто невзначай быстро прошагала вдоль стены, крепко сжимая в руке импровизированное оружие, и резким движением раздвинула плющ.

Никого. Стволы деревьев и разросшиеся ветки образовали у стены нишу: укромный, залитый солнцем уголок. Внутри две каменные скамейки, разделенные, и струйка воды, которая сбегала сквозь отверстие в стене и далее по невысоким ступенькам в крохотный илистый прудик. Вот и все. Тени снова сплелись, и на мгновение иллюзия повторилась: спинки скамеек вытянулись вверх, темная фигура выступила и снова исчезла, стоило мне отпустить плющ.

Похоже, живым здесь был не только дом. Я перевела дыхание и заглянула в нишу. Щели между каменными сиденьями лишь кое-где заросли мхом — кто-то определенно об этом месте знал и частенько сюда наведывался. Использовалось ли оно для любовных свиданий и прочих встреч? Пожалуй, нет — слишком близко к дому, чтобы приводить сюда посторонних людей. Да и трава у пруда выглядела нетронутой. Я разгребла ногой ветки и обнаружила гладкие каменные плиты. В грязи блеснуло что-то металлическое, и сердце тут же екнуло: нож? Но нет, слишком малы размеры. Оказалось, пуговица со львом и единорогом, старая, истертая. Кто-то когда-то служил в британской армии.

Дырка в стене, через которую текла вода, забилась песком. Я положила пуговицу в карман, опустилась коленями на каменные плиты и, орудуя веткой, прочистила каналец. Стена была толстая, грязи набралось много, и работа заняла некоторое время. Ручеек, когда я закончила, замурлыкал веселее, превратившись в небольшой водопад.

Я сполоснула пахнущие прелыми листьями руки и немного посидела на скамейке — покурила, послушала журчание воды. Здесь было хорошо: тихо, тепло и уединенно, как в логове зверя или тайном убежище ребенка. Прудик быстро наполнился, над его гладью уже вились мошки. Лишняя вода уходила по прорытой канавке в землю. Я убрала с поверхности плавающие листья, и вскоре, слегка подрагивая от ряби, на водной глади отразилось мое лицо.

Часы Лекси показывали половину четвертого. Я продержалась двадцать четыре часа, чем, возможно, огорчила кого-то из любителей пари. Сунув в пачку окурок, я раздвинула плющ и зашагала к дому. Ключ без усилий открыл замок, воздух слегка колыхнулся. Я вошла и уже не ощутила недавней враждебности и настороженности — дом как будто приветствовал меня прохладным дуновением, легким, как поцелуй в щеку.