"Воздушные замки" - читать интересную книгу автора (Лэнгтон Джоанна)4Морская прогулка тогда явно не задалась. Глупой оказалась сама затея – идти в море на огромной яхте в одиночку. Ну, раз вышел – так вышел, пеняй на себя… Карстен хотел было укрыться от надвигающегося шторма в Хиркефьорде, пройти между камнями при работающем двигателе, зарифив все паруса. Но получилось как в кошмарном сне! Шестисотсильный дизель на яхте Трольстингена в самый ответственный момент заглох, как будто умер. Досадная авария случилась внезапно, уже во время разыгравшегося шторма. И, радируя диспетчеру ближайшего порта о неисправности в двигателе, Карстен прежде всего опасался наткнуться на недружелюбный прием. Скалы скалами, ветер ветром. Не в стихии было дело… Время-то шло к ночи, а самодур Харальд Люксхольм не любил непрошеных гостей в своих владениях и мог запросто отказать в помощи. Погода тем временем продолжала ухудшаться, и «добро» от диспетчера поступило вовремя… Яхта пулей влетела в небольшую гавань, защищенную от ветра огромной горой. Матрос дока помог ошвартоваться у пирса. Карстен с опаской ступил на землю Харальда, осторожно потрепал по холке огромного пса, выскочившего из сторожки встречать ночного гостя. У плавучего дока, напоминающего скалу, ошвартованного у противоположной стороны гавани, никого не было видно. Лишь светились окна в небольших домиках под черепичными крышами, да стучал движок электростанции. Матрос пригласил Карстена в открытую всем ветрам кабину небольшого трактора и не спеша покатил по темным аллеям к сверкающему огнями хозяйскому дому. Незадачливый мореход весь продрог и мечтал о чашке горячего кофе. Дом возник внезапно, будто вырос из-под земли. Он был весьма внушителен и в темноте выглядел довольно мрачно. Это сооружение также органично принадлежало острову, как деревья, скалы, ручей. Талантливый человек задумал этот дом, и поместил его именно там, где надо. Даже шум прибоя едва доносился до него, а порывы ветра теряли свою силу далеко на подступах к жилищу. Сосны, ели и лиственницы стояли вокруг дома живым щитом. Распахнулась тяжелая дубовая дверь, показалась коренастая фигура Харальда… Слова приветствия слегка озадачили потерпевшего бедствие. – Что тебе надо? – услышал Карстен, и был вынужден подробно перечислить, что ему конкретно потребуется. Харальд выслушал, записал все в блокнот, и тут же отдал листок из блокнота секретарю. И все это молча! Карстен приготовился к неприятным неожиданностям. И ошибся в своих предположениях! Как ни странно, прием затем оказался на редкость теплым. Механики дока в этот же вечер устранили неисправность, целиком перебрав закапризничавший дизель, а Карстен оказался гостем в доме миллиардера, на знаменитой вилле, куда простым смертным доступа никогда не было. Желтая пресса с удовольствием описывала оргии, которые происходили там. Но это была, конечно, чистой воды ложь. Репортеры уличных газет на пушечный выстрел не подпускались к Хирке. Когда это случилось с дизелем яхты Карстена? Да, в прошлом году, во время жестоких ноябрьских штормов. И хотя к тому времени Харальду Люксхольму уже перевалило за шестьдесят, здоровье его было отменное. Да и образ жизни он вел соответствующий – размеренный, неспешный. Коренастый, с кустистыми седыми бровями, из-под которых сурово смотрели пронзительно-синие молодые глаза, Харальд походил на сказочного тролля, вернее, на жестокого тролля из страшной сказки. Он был груб с подчиненными и слугами, но отменно вежлив и обходителен с гостем. Уроженец города Берген, он постоянно приговаривал: – Я не из Норвегии, я из Бергена! Думайте обо мне, что хотите, а я буду делать свое! Собственноручно он приготовил молочного теленка, отбил каждое ребрышко, посыпал мясо толчеными ягодами можжевельника. Грубые глиняные кувшины были наполнены рябиновкой и ромом. В хрустальных вазах рубиново поблескивало желе из красной смородины и морошки. Добротная старо-норвежская кухня, Карстен сам любил такую. Понятное дело, Харальд легко нашел общий язык с моим отцом, вспоминая случившееся год назад, подумал Карстен. Тот тоже был приверженцем добротной старины. Чувствовалось, что в доме хорошо работают печи, тяга была отменной, да и трубы были выложены на славу. Пахло ванилью, сдобой, пахло ружейным маслом. Удивительно, но в чужом доме словно сохранился запах его, Карстена, детства, связанного с тем полузабытым временем, когда по Бюфьорду еще ходили настоящие пароходы, в топках которых сгорал уголь или березовые дрова. Надо сказать, что капитаны пароходиков, да и его команда, и пассажиры совершенно не напоминали современную публику, все было иначе. Звучали другие песни, и по-другому на эти песни отзывались души людей. Все прекрасно, но в таких домах, дети вряд ли будут жить. Они для них слишком тяжеловесны, слишком мрачны и несовременны. Вот и все, что мог Карстен сказать самому себе, когда ощутил столь знакомые запахи и вспомнил об исчезнувших с фарватеров пароходиках. Да и то – помнил ли сам Карстен те допотопные пароходы с обязательным ресторанчиком на корме и оркестром, располагавшимся на шлюпочной палубе? Нет, конечно же нет. Он знал о них лишь из подробных рассказов отца. Андерс Трольстинген не раз говорил сыну о том, как познакомился на одном из таких пароходиков с девушкой по имени Хельга, ставшей затем матерью Карстена. Именно после бесед с отцом в его памяти остались словно самостоятельно увиденные картинки, как матросы на пристанях весело перекидывали друг другу огромные охапки дров, как таскали на спинах плетеные из ивняка корзины с углем. В доме у Харальда Карстен вспомнил рассказы отца слово в слово. Дом, безусловно, был хорош. Коллекция прекрасного современного охотничьего оружия соседствовала с серебряными кубками эпохи Реформации. Кубки стояли на широченном дубовом столе, покрытом простой льняной скатертью, среди свечей, возле блюда с теленком, а оружие притягивало взгляд, поблескивая металлом в шкафах красного дерева. Охотничьи винтовки, изготовленные таким образом, что били без отдачи, дробовики работы известных мастеров, лезвия гарпунов, ножи и кинжалы в шитых бисером чехлах… А еще на вилле обитал целый сонм хорошеньких девушек, и хозяин счел необходимым, чтобы гость почувствовал все прелести радушного гостеприимства. – Я тупею без женского общества, – говорил Харальд. – Грызу ногти, чавкаю за обедом, сквернословлю. Выпиваю! Девчонки заставляют меня вспомнить, что я джентльмен. Моя жена в Осло, на юбилее королевского географического общества, сестра приболела, а дочь… Дочь занимается самообразованием, я приказал выучить наизусть лоцию Люсефьорда и Хиркефьорда. – Зачем?! – искренне поразился Карстен, рассматривая замысловатый затвор старинного карабина. – На всякий случай, в жизни все пригодится, – ответил Харальд и громко икнул. Похоже, хозяин противоречил сам себе. Сейчас он был совершенно пьян, тяжело пьян, так что женское общество вряд ли так уж способно было облагородить его манеры. – Из такого оружия только стреляться, верно? – проговорил Харальд. – Надежная штука, никогда не подведет! Никакая умная или дурная голова не устоит. Карстен был наслышан о беде, которая случилась несколько лет назад в семье хозяина острова. Во Франции, вернее во Французских Альпах разбился спортивный самолет, пилотом которого был сын Харальда. Может быть, причиной аварии стали погодные условия. Или, как стало ясно позднее, виною всему оказались наркотики. Газеты перечисляли еще десяток возможных причин катастрофы. Пресса пристрастна к детям известных особ. Карстен, как и хозяин острова, терпеть не мог репортеров. В глазах Харальда читалось страдание. Трольстинген поставил карабин в оружейный шкаф и взял в руки один из охотничьих кинжалов. – Вкус у тебя есть, – заметил Харальд. – Это лучший экземпляр в моей коллекции. Дай-ка его мне, сейчас мы его пустим в дело! Все к столу! Карстену показалось, что он оказался персонажем исторической пьесы. Да и одеждой он никак не выделялся: его грубый свитер гармонировал с простыми и скромными, но одновременно нарядными одеждами прочих гостей. Невесть откуда в просторной столовой возникла сторожевая собака, виденная прежде на пристани, и, роняя слюни, положила морду на колени гостя. – Кто самый голодный, подходи первым! – проговорил Харальд. Хозяин мастерски разделал теленка, в свете полусотни свечей мерцало серебро кубков, сверкали глаза дам. Голодны были все, и с аппетитным блюдом управились быстро. Разговоры делались все громче, сказывалось действие прекрасного вина. Карстен перезнакомился со всеми девушками, но понравилась ему лишь одна. – Меня зовут Анника, – нежным голоском произнесла она и протянула узкую кисть обнаженной до плеча руки. – Я читала о вас в «Магазине скандалов», вы – обыкновенный хулиган. Надо сказать, я завидую вам. У меня, например, не хватило бы смелости набить морду тому, кто меня оскорбил! А когда поздний обед в честь случайного гостя подходил к концу, простоволосая Анника поманила молодого человека к себе и пообещала показать за десертом китайский фокус. Надо признаться, фокус не удался. Зато спустя полчаса, уже не в столовой, а в небольшом зимнем саду среди кадок с пальмами и прикрытых накидками клеток со спящими попугаями ей удалось очаровать Карстена иным, поистине чудесным искусством. Она подошла и плотно прижалась к нему, словно хотела слиться с ним в единое целое. Потом медленно провела пухлыми губами по его шершавой щеке, подбородку, как если бы была слепа и на ощупь искала его губы. Карстен от этой медленной и необычной ласки завелся сильнее, чем это произошло бы от страстного поцелуя. – Ты что дрожишь, как морская свинка? – удивленно спросила она. – Неужели на тебя так действуют поцелуи? – Да нет, просто никак не согреюсь, – признался молодой человек. – С утра штормовал в море. – Тогда жди меня в своей спальне, придется мне самой заняться этим! – засмеялась девушка. В спальне, предоставленной гостю, пылал камин. Багровые отсветы пламени плясали на розовой коже девушки. С карниза огромного шкафа на происходящее мрачно смотрело чучело филина, на стене мерно тикали ходики. Девятнадцатый век, да и только! Держа в объятиях гибкий стан Анники, лаская ее нежные груди, случайный гость острова Хиркенхольм напрочь забыл о своих бедах и штормовом вечере. Завершение трудного дня, достойное опытного морехода. Среди ночи, под шум ледяного дождя, Анника шептала ему на ухо смешные слова о девичьей любви, и все пыталась рассказать о своей родной деревне на острове Аннёйя, где все – от мала до велика – живут охотой на китов. Вернее, жили раньше, пока были живы сами киты, а теперь она, например, обучает народным вышивкам дочь Харальда, Присциллу, именно за это хозяин и платит ей огромные деньги. А остальные жители разбрелись, кто куда. Одни водят корабли и самолеты, другие катают туристов на мотонартах в национальных заповедниках… Карстен ничего не понял ни про китов, ни про вышивки, ни про остальную экзотику. Он страшно хотел спать. И сразу же уснул мертвым сном, как только Анника прошептала ему в ухо: – Спи, и дай поспать мне! Ранним утром Карстен вышел на берег Хиркефьорда, вдохнул полной грудью холодный воздух, пахнущий солью и йодом. Огляделся. Что он видел вчера? Едва проступающие во тьме пирс, док, скалы и горы. А при дневном свете было на что посмотреть. Такая красота царила на острове! Вековые лиственницы сторожили уютную пристань и выкрашенный суриком огромный лодочный сарай, на крыше которого с невозмутимым видом умывалась трехцветная кошка. На камнях по краям дорожки лежал первый снег, на черной воде лениво покачивались сонные чайки. Далеко, почти у самого горизонта, двигался белоснежный сухогруз, и отчетливо был слышен звук его двигателя. Воздух над морем был прозрачен, а там, где фьорд начинали теснить скалы, стоял туман. Загадочные тени, роящиеся в тумане, исчезали и возникали вновь, казалось, там живут духи старой Норвегии, помнящие времена викингов. На душе было радостно. Карстен любил зиму. Ему хотелось скорее испытать скорость, которую дарят человеку лыжи на склонах гор. Хотелось отправиться на «Звезде Севера» к Лофотенским островам и даже навестить деревеньку Аннёйа и поискать оставшихся в живых китов. Или они уже все съедены прожорливыми жителями? Славная деревушка, славная девушка… Как ее имя? Карина, Дина, Анна? Анника, вспомнил! Интересно, какой она хотела показать ему фокус? Нет ничего на свете прекраснее Севера, думал Карстен, а еще размышлял о том, что грех не всегда оказывается таким серьезным, каким кажется самому грешнику. Быстро раздевшись, молодой человек смело бросился в воду Хиркефьорда и с шумом поплыл прочь от берега. С черной воды в небо цвета оцинкованной стали взлетели напуганные чайки. Господи, какой холод! Карстен всем своим существом чувствовал глубину фьорда, она притягивала, хотелось плыть все дальше и дальше. Наконец в тело вернулась бодрость, пора было поворачивать к берегу. Но прежде пловец нырнул до самого дна, исчез на добрую пару минут с поверхности воды. И вынырнул с вытаращенными глазами. Стуча зубами, вышел на берег. С трудом развел сведенные от холода пальцы, разжал кулак и увидел на ладони старинную золотую монету. Ветер с моря быстро высушил мокрое тело, полотенце не понадобилось. Подхватив с камня одежду, Карстен, не одеваясь, отправился к дому. Кого стесняться в такую рань? Одни только собаки с веселым лаем бежали навстречу. Карстен потрепал одну из них по загривку и побежал наперегонки с собаками мимо лиственниц к гостеприимному крыльцу. Жизнь хороша, когда тебе двадцать пять лет, нет болезней, долгов и желания удивить этот мир своим нравственным совершенством! А что есть? Есть пара судостроительных заводов, есть ощущение собственной удачливости. Лайки бежали так быстро, что вскоре Карстен даже вспотел и предпочел с бега перейти на шаг. Четыре лапы лучше, чем две ноги, тут не поспоришь. Заметив Карстена, Анника от ужаса всплеснула ладонями, сказав, что только сумасшедшие купаются в это время во фьорде. Перед обедом еще куда ни шло, это можно. Но в такую рань?! Молодой человек молча и с удовольствием забрался под пуховое одеяло и, не слушая упреков, не обращая внимания на объятия и поцелуи, уснул и видел великолепные сны еще часа два, до самого завтрака. Гость степенно вошел в гостиную, огляделся. Да, Харальд живет так, как привык жить. Завтрак, как и вчерашний обед, был великолепен. Хозяин острова налегал на пироги с рыбой. Пироги подали и гостю. Карстен рассказал пару анекдотов, пару анекдотов рассказал и Харальд. Остроты принимающей стороны были несколько смешнее острот гостя. Но у каждого имелись свои сильные стороны. Неожиданно Карстен достал из кармана и припечатал к столешнице золотую монету. Харальд молча засунул денежку в карман жилетки из оленьей шкуры. Потом все же счел нужным кое-что пояснить. – Я купил у государства дно Хиркефьорда со всем барахлом, хранящимся в морских глубинах. Золотые монеты Кальмарской унии и Ганзы продаю музею в Осло по пятьдесять номиналов за штуку. Выгодное дельце, выгодное! В столице теперь лучшая в мире коллекция старых монет! Если когда-нибудь твоя лодка вдруг разобьется о скалы, обращайся ко мне, у меня лучшие в Норвегии морские плавучие краны. – Верю! – с улыбкой сказал Карстен. – Но к тому времени я и собственные краны построю! Я тут как-то прикинул, чем бы еще заняться на свете, кроме как качать нефть. Харальд мрачно глянул на гостя, выпятил свою челюсть и пожевал губами. – Дорого строить, лучше купи у меня! Тебе отдам дешево… – Ловлю на слове! Харальд и Карстен пожали друг другу руки, и они расстались, при этом каждый из них втайне считал другого жуликом. «Звезда Севера» встретила своего владельца и капитана, находясь уже в полной исправности, готовая тут же отправиться в плавание. Двигатель на яхте был отремонтирован наилучшим образом, механики дока даже установили новые помпу и генератор, сказав, что это подарок от хозяина. Палуба была прибрана, все снасти после штормового вечера подобраны. На этом острове умели и любили работать. На камбузе Карстен обнаружил ящик вина. Глядя с палубы яхты на удаляющийся Хиркенхольм, польщенный вниманием хозяина великолепного дома, Карстен любовался видом огромного утеса, напоминающего знаменитую деревянную кирху двенадцатого века в Ломе. И подумал о том, что Харальд чем-то сам смахивает на этот утес. Такой же допотопный и непоколебимый. Потом его внимание отвлекла странная картина – прямо под скалами, круто нависающими над водами фьорда, среди волн прибоя, взлетающих фонтанами над камнями, сновал небольшой швертбот. За бортом на трапеции, откренивая лодку, висел рулевой, по виду, совсем подросток. Веса в рулевом было мало, гик то и дело почти касался волн. Из-за брызг прочесть название швертбота сначала никак не удавалось. Но потом он с трудом смог рассмотреть буквы. Кажется, лодка называлась «Сигрид»… Сумасшедший парень, подумал Карстен. Смотреть на такое лихачество и то страшно! Скоро остров и скалы исчезли в тумане, скрыв из поля зрения и хрупкий швертбот, и безумного рулевого. Поднялась серьезная волна, вдобавок внезапно хлынул дождь и смыл ледяными струями все воспоминания о бессонной ночи, о нежной Аннике, о кошке на крыше сарая, о пирогах с рыбой и серебряных кубках, полных ароматного вина. Да, неплохо передохнул, подумал Карстен и выругался. Одно дело, когда сам купаешься в море, и совсем другое, когда тебя окатывает ледяная волна. Проклиная все на свете, Трольстинген бросился в каюту за непромокаемой курткой и впопыхах разбил о комингс колено. Ссадина оказалась приличной. Вот и будет память о визите к нефтяному магнату. Но к тому времени как зажила ссадина, вынужденный визит на остров Хиркенхольм уже забылся. Суета будней засосала Карстена, а в следующий раз он планировал, выйдя в море, отправиться в Тронхейм, расположенный севернее Бюфьорда и Хиркефьорда. Растаяли в будничных заботах мысли о старинном величественном доме на Хиркенхольме, в котором запросто можно было наткнуться на нечто, до боли знакомое с детства, хотя это был совершенно чужой дом. Карстен редко вспоминал прошлое, иногда ему казалось, что у него его вообще не существовало. Нет, больше он никогда не будет вспоминать о Стинне, не будет жить с родителями. У него и своих дел хватает… Надо провести экспертизу и приобрести судоремонтный завод, расположенный на самом севере страны, тогда все заказы на ремонт траулеров окажутся у него. Суда будут меньше тратить горючего на бесполезные переходы, меньше денег получит торговец дизельным топливом, а рыболовецкие компании смогут больше заплатить за ремонт ему, Карстену! Карстен после визита на гостеприимный остров не сделал ошибки, не стал никому рассказывать о своеобразных нравах, царящих на Хирке. Нужно быть наивным дураком, подумал молодой человек, чтобы обрести врага в лице могущественного промышленника и предпринимателя. Пусть тайна останется тайной, а новый знакомый сделается союзником. Чем черт не шутит, вдруг придется покупать у Харальда плавучие краны? Но когда и где он видел на острове Присциллу? Ведь дочери хозяина не место было среди веселых девушек, окружавших Харальда и Карстена во время замечательного ужина. Не увидеть единственной дочери миллиардера, которую тот удочерил давным-давно, было довольно странно. А впрочем, ничего странного. Или она полная дура, или просто дурнушка, да еще манерная дурнушка, занимающаяся самовнушением. Мол, я самая-самая! Красивее меня нет никого! Вы не смотрите на меня, потому что боитесь моего рокового взгляда!… Карстен даже рассмеялся своим рассуждениям, и отец строго взглянул на него. Тема разговора, как-никак, самая серьезная! Не до смеха! – Я освежу твою память, – промолвил отец, и положил на дубовый стол цветную фотографию. Карстен вытянул шею, потом подошел ближе, в конце концов взял снимок в руки и внимательно рассмотрел. Изображенный на нем профиль женщины не был достаточно четким, но Карстен без труда вспомнил оригинал. – Не может быть, чтобы это была дочь Люксхольма! – воскликнул с удивлением он. – Помнится мне, девушка вела себя отнюдь не как дочь миллиардера, а выглядела, как домоправительница, и только. В самом начале ужина Харальд Люксхольм щелкнул пальцами, она появилась. Дальше он говорил с ней, как с прислугой. Она отвечала кратко и по делу. Харальд сказал мне, что его дочь тиха и скромна… Теперь я ему верю. Бесцветна и похожа на мышку, это точно. Мне пяти минут хватило, чтобы раскусить ее… Карстен постарался вспомнить все досконально. Да, девушка появилась в столовой по приказу Люксхольма. У нее были тонкие черты лица, ярко-зеленые глаза и совершенно не характерные для северной женщины темно-каштановые с бронзовым отливом волосы. Прямая противоположность рыжим и белокурым красавицам, наполнявшим дом Харальда. Разговаривала она негромко, глаз ни на кого не поднимала. Ушла и больше не возвращалась. Зачем она приходила? Приносила вино? Просила разрешение распорядиться, чтобы в спальне гостя развели огонь в камине? Карстен специально и не разглядывал эту, как он тогда понял, служанку. Но тем не менее почему-то запомнил ее. Видимо, нереальность происходящего помогла ему запечатлеть в памяти внешность этой девушки. Скромность и бесхитростность присутствовали в ее облике, но было и еще нечто, говорящее о какой-то тайне. Да и появилась она на каких-нибудь пять минут. – Я думаю, Присцилла никогда не покидала пределы острова. Харальд Люксхольм не приветствовал путешествия подобного рода, – проговорил Андерс. В его голосе послышалось уважение к человеку, который умудрился ни разу не отпустить ни жену, ни дочь заграницу – ни за покупками, ни к друзьям. Что хорошего в том, что его собственный сын успел набедокурить в Париже и Берлине, в Цюрихе и Женеве? Скандальная хроника была полна неприятными деталями шумных визитов Карстена в эти города. Друзья сочувствовали Трольстингену-отцу, враги злорадствовали. Молодости не прощают, если она растрачивает свой пыл на совершенно идиотские занятия. Зачем, спрашивается, надо было сыну драться с профессиональными боксерами? – Когда-нибудь, ближе к старости, мне нетрудно будет признать необходимость браков по расчету, – произнес с усмешкой Карстен. Увидела бы его кривую ухмылку в этот момент Присцилла! – Но сейчас у меня нет ни малейшего желания связывать свою судьбу с дочерью Харальда. Мне нужна жена, наделенная хоть какой-нибудь индивидуальностью. – Придет время, и индивидуальность появится, – сухо сказал отец. Ему не хотелось выпячивать свою заинтересованность в данном браке, в котором, безусловно, на первый план выходила финансовая сторона. И от досады он перешел в атаку: – Что ты критикуешь девушку, с которой почти не знаком, которую видел лишь мельком. Ты лучше оглянись на себя. Сам-то ты, что можешь предложить ей, кроме денег? Что в тебе вообще святого? – В каком смысле? – проворчал Карстен. – В том самом, что ты попусту транжиришь время и силы, связываясь с сомнительными женщинами, просиживая ночи напролет в барах и ресторанах. Запомни, сынок, если не имеешь сердца, чтобы отдать его любимому человеку, то только охотницы за приключениями и будут искать брака с тобой. То есть тебя окружат дуры, которым будут нужны только твои банковские счета! И мои в том числе… Твоя репутация уже привела к тому, что большинство наших друзей никогда не отдадут своих дочерей за тебя. – А я, между прочим, еще никогда не выставлял свою кандидатуру в мужья, пусть спят спокойно, – разозлился Карстен. – Кстати, не считаешь ли ты Харальда своим другом? – Не считаю… Для этого я недостаточно богат. Андерс Трольстинген тяжело вздохнул. Надо же, столь редкая и выгодная перспектива объединения финансовых и промышленных империй зависела от легкомысленного поведения такого вот лоботряса! Да и не только об экономической стороне этого союза думал он. Как рассказать сыну о тоске родителей по нормальной жизни их чада, о стремлении иметь внуков, а также о желании видеть своего отпрыска солидным мужчиной. И если этому может способствовать женитьба на девушке, которая хороша собой и рано или поздно унаследует отцовские миллиарды, то, что в этом странного, почему такому повороту судьбы надо противиться? – Короче, мой сын, слушай внимательно. Харальд будет неудовлетворен простым отказом. Он уже сейчас хочет встретиться с тобой и обговорить все детали своего предложения. Повторяю, что в этом нет ничего плохого. А с Присцилой Люксхольм ты мог бы поговорить о яхтах. Она давным-давно сдала экзамен на яхтенного рулевого первого класса, и равных ей нет на всем западном побережье. Карстен вскинул на отца напряженный взгляд своих стальных глаз, в которых полыхнули холодные молнии. Конечно, нет ничего удивительного и необычного в том, что престарелый и больной человек хочет пристроить свою невзрачную дочь. Для этого все средства хороши. Что ему стоит сказать, мол, девушка может летать на метле или же нести золотые яйца… Яхтсменка, бред какой! Куда убедительнее прозвучало бы его заверение, что дочь выращивает орхидеи для королевского дворца, или вышила крестиком подушку величиной с Главную площадь. – Плохого в этом ничего нет, ты прав, отец. Но и хорошего тоже. Окончим этот бесполезный разговор, прошу тебя! Черепахи отпрянули от стекла, принялись вновь водить свои бесконечные хороводы среди серебристых потоков воздушных пузырей. Андерс Трольстинген с гримасой боли на лице уселся в глубокое кожаное кресло, положил на стол свои руки. Жгуты жил, набрякшие вены, узловатые пальцы. Ногти указательного и безымянного пальца на правой руке желтые от табака… Совсем старик, подумал Карстен, обошел стол и, приблизившись к отцу, поцеловал его в затылок. Затем тихо произнес: – Я ценю твою заботу, но не всегда могу поступать так, как ты мне предлагаешь. А разговор с Харальдом я продолжу сам, ты согласен? Отдавая дань вежливости, узнаю при первой же возможности, когда его дочь сдавала экзамены по парусному спорту и каковы ее успехи. Андерс Трольстинген сжал кулаки и ударил по столешнице. – Вот это другой разговор, сынок! Но в таком случае не тяни, отправляйся немедленно. И не ударь лицом в грязь! Понадобится, бери моего пилота и мой вертолет, Харальд с нетерпением ждет тебя. Впрочем, и его вертолет в твоем распоряжении, он звонил мне утром и просил, чтобы ты наведался на Хиркенхольм как можно скорее! Письмо, как и все предыдущие, легло на дно потайного ящика. Господи, да если б и была у нее сестра, разве она стала бы писать ей о таких глупостях? Ну почему я одна на белом свете, почему мне суждено было остаться сиротой? – горестно подумала Присцилла. Где теперь найти родную душу, чтобы излить свое беспокойство? Неужели нельзя отыскать родственников отца, узнать от них подробности ее семейной истории? Почему мать так жестоко поступила, не оставив ни фотокарточки, ни письма, способных хоть немного пролить свет на их прошлую жизнь? В чем заключалась тайна ее лондонской жизни, почему мать скиталась по свету и нигде, кроме Норвегии, так и не смогла отыскать подходящего уголка, где бы ее душа почувствовала себя дома? Спасибо Харальду, что он подружился с мамой… Наверное, я просто устала, поэтому меня и одолевают грустные мысли, продолжала невесело размышлять Присцилла. Нет, пожалуй, мама не скиталась по свету, а путешествовала, заодно умудряясь побеждать на конкурсах архитектурных проектов. Сколько замечательных зданий построено в мире благодаря изумительному таланту Элеоноры Вудхаус! Нельзя ею не гордиться! Присцилла внимательно взглянула на свое отражение в зеркале. Зеленые глаза выглядели спокойными, но некоторая настороженность в них присутствовала. Только настороженность или настоящая тревога? Отец потребовал немедленно явиться к нему. Но зачем она могла понадобиться ворчуну в такое время? Да и раньше Харальд Люксхольм не баловал ее своим вниманием, никогда не звал к себе, ни о чем не расспрашивал. Ему достаточно было просто знать, что дочь находится в доме, что у нее есть занятие. Отцу нравилось, что Присцилла растет скромной, безропотной девушкой. Но, по его мнению, ничего специфически женственного не должно было проглядывать в ее облике, поэтому одежда на Присцилле казалась мешковатой, и уж никак не подчеркивала прелестей стройной фигуры. Шерстяное платье синего цвета не радовало глаз. Прическа выглядела более чем скромно: темно-каштановые волосы были собраны на затылке в простой пучок. А еще отец не позволял дочери интересоваться тем, что происходило за пределами дома. Вернее, за пределами Люсефьорда и Хиркефьорда. Остров был, считай, его феодальным владением. Старик давно возомнил себя полновластным хозяином всех своих родных, всей прислуги и прочих подчиненных ему людей. Харальд Люксхольм чувствовал себя Богом, был волен казнить и миловать своих домочадцев и не видел в этом ничего дурного. Так жил его отец, так жили дед и прадед. Он владел женой, как предметом, так же он относился и к дочери. Еще будучи совсем маленькой девочкой, Присцилла поняла, как ей вести себя в подобных обстоятельствах, догадавшись освоить тот род занятий, в котором у нее была хоть какая-то самостоятельность. Харальд когда-то лично преподал ей основы искусства хождения под парусом, за сумасшедшие деньги заказал лучшему мастеру-корпуснику швертбот. С тех пор равной в парусном спорте Присцилле не было. Но и соревноваться ей тоже было не с кем. Вход в Хиркефьорд посторонним яхтсменам был заказан, на соревнования в другие города девушку не пускали. Нефтяной магнат устроил у себя морской заповедник для приемной дочери. И пригласил судей, чтобы экзаменовать ее и присваивать спортивную квалификацию. Зрители на те экзамены, естественно, не допускались! Да, среди подводных скал Присцилла не утонет, но запросто сгинет в море тоски и скуки. Уже, считай, сгинула, подумала девушка и показала зеркалу язык. Сама во всем виновата. Надо быть более дерзкой, что ли. Может быть, попробовать всем грубить, и Харальду в первую очередь? При отце дочь держала язык за зубами, зная, что одно неосторожное слово может вызвать бурю гнева. Она неоднократно видела, как крепкие кулаки Харальда обрушивались на ее бедную мачеху. Ингрид Люксхольм, страдая от жестокого нрава своего мужа, пыталась сделать так, чтобы Присцилла жила по-другому, более свободно. Но у нее ничего не получалось. А мама, мама давно умерла… Были и у нее странности в характере, что сейчас говорить. Присцилла помнила, как, будучи еще совсем малышкой, приезжала с ней на Хиркенхольм, где к тому времени вот уже пять лет, как обосновался в своем внушительном доме сам Харальд. Они плыли на черно-белом пароходике по Бюфьорду, потом на красно-черном по Хиркефьорду. И, укрываясь от порывов холодного ветра, ждали на пристани моторный бот с Хиркенхольма. Порой стоять приходилось долго, и мать вступала в разговоры с незнакомыми людьми. Сразу стихали споры, выключались радиоприемники и магнитофоны. У матери был дар понуждать людей к откровенной беседе. С первых фраз она настолько располагала к себе, что, несмотря на скрытность и замкнутость обитателей северного края, те ни с того ни с сего начинали вдруг говорить о своих проблемах, советоваться с ней. Присцила прекрасно помнит, как люди на пристани смотрели маме в глаза, а потом некоторые из них даже начинали плакать. От облегчения, или от осознания неверных поступков, или от пробудившейся надежды?… Разве мог это понять маленький, замерзавший на резком ветру ребенок! Просто эти картинки довольно точно сохранила память пятилетней девочки, а уж осознание всего пришло куда позже. Не исключено, что мать была просто сумасшедшей… С дочерью она приезжала на Хиркенхольм просто отдохнуть, поболтать с Харальдом, Ингрид и Гертрудой. А главное, повидать свой дом. Все постройки по ее проектам мать называла одинаково – мой дом… Когда Харальд вошел в свой кабинет, в новый кабинет нового дома, он сказал поразительную вещь, что как будто бывал здесь уже, только очень давно, тогда, когда ему было всего десять лет. Он помнил эту комнату, ее окно, встроенные стеллажи красного дерева и изящную узкую лесенку, ведущую на антресоли. Получалось, что мама каким-то одной ей известным магическим способом вытащила это жилище из другого времени, на которое приходилось детство Харальда Люксхольма. Иначе как можно повторить то, чего человек раньше не знал и не видел? Невероятно! На такие чудеса способна лишь любовь, только она в состоянии одаривать провидческим даром. Любовь ли это к человеку, или к своему делу – неважно. Дверь девичьей спальни внезапно открылась безо всякого предупредительного стука. На пороге возникла сухопарая фигура Гертруды, тетки Присциллы. Желтое морщинистое лицо женщины было мрачно. – Что, все вертишься перед зеркалом? Будь ты урожденной Люксхольм, могла бы похвастаться красотой, а то, тьфу… Ни кожи ни рожи! Присцилла сдержала в себе желание улыбнуться, чтобы нечаянно не обидеть тетку. Гертруда как раз была из рода Люксхольмов, но, однако, вопреки собственным представлениям, красотой похвастаться не могла. А еще Гертруда постоянно обманывала Присциллу, делая вид, что сердится на нее. На самом деле тетка любила ее, как собственную дочь. Своих детей у нее не было никогда. Присцилла продолжала разглядывать себя в зеркале. Она радовалась, что похожа на мать. Ей нравились эти темно-каштановые волосы, вздернутый носик, полные губы и изумрудные глаза. Сейчас она вовсе не думала, что у нее толстые щеки и короткие ноги. Все мрачные мысли словно испарились. Что толку, все равно она никогда не выйдет замуж по одной простой причине – женихов вокруг нет, и не предвидится! Гертруда же чем-то походила на своего брата Харальда, отчима Присциллы, который с первого дня требовал, чтобы она называла его отцом. Что ж, возможно, тетка имела полное право под настроение напоминать племяннице, что она не родная в доме Люксхольмов, а всего лишь приемная дочь. Конечно, приемная. Родного отца Присцилла даже не помнила. Вообще, кроме мамы, у нее никогда не было родственников, так что ей приходилось с пеленок мотаться по свету вместе с матерью. В конце концов, она нашла себе пристань. Элеонора Вудхаус снискала славу великолепного архитектора, построив по собственному проекту дом для Харальда Люксхольма. После этого ее имя попало в архитектурные каталоги мира. Присцилла, живя в доме Харальда, обучилась всем основным женским навыкам. Например, Анника из далекой деревушки Аннёйа, привила ей любовь к народным норвежским вышивкам. А повариха Улла посвятила в тайны кулинарного искусства… Девушка с трудом, но научилась вежливо разговаривать с Гертрудой. Вообще, тетка всюду сует свой длинный нос, это ужасно! На днях не поленилась зайти в лодочный сарай и увидела там полный на ее взгляд беспорядок. Подумаешь, опилки и стружки!… Они не просто валяются, а нужны для дела. Без них при хранении на стапеле днище швертбота могло бы деформироваться. Но разве объяснишь это тетке! Легче обучить ее лавировке при штормовом ветре. А еще Гертруда с религиозным ожесточением следила за неукоснительным выполнением мельчайших деталей внутреннего порядка жизни на острове, и сама порой устанавливала эти правила. Она имела полное право входить в спальню девушки без стука, могла не на шутку рассердиться на то, что Присцилла торчит там без надобности и еще вертится перед зеркалом. – Вот-вот, опять ты бездельничаешь, когда… – Тетка вдруг осеклась и смутилась. – Когда что? – переспросила девушка. – Когда отец хочет сообщить тебе новость, – жестким голосом отчеканила Гертруда. – И обязательно наведи порядок в лодочном сарае. Где Люксхольмы, там все должно быть идеально. Карман на куртке у самой Гертруды был надорван. Надо будет пришить, подумала Присцилла, и отвернулась от зеркала. Они быстро спустились по широкой деревянной лестнице на первый этаж пустынного в утренний час дома и направились в сторону розария, где в последнее время имел привычку проводить утренние часы занемогший Харальд. Вид цветущих роз помогал преодолевать сердечные недуги. Это еще слабо сказано, недуги! Присцилле искренне было жаль старика, на которого навалились серьезные болезни. – Скажи мне, что за новость меня ждет? – поинтересовалась Присцилла. – Шагай быстрее, неблагодарная, – проронила сквозь зубы Гертруда. – Придет время, узнаешь, что! Почему за завтраком оставила на тарелке кусок пирога? Почему не притронулась к паровой треске? – Мне не справиться с чудовищными порциями, тетушка! – закатив глаза, призналась Присцилла. – Я толстею от пирогов! А от рыбы меня просто воротит, я как-то объелась треской! – Это хорошо, треска очень полезная рыба. Только, я думаю, скоро тебе придется и потолстеть. Шагай веселее! Любопытство девушки только разгорелось, но при этом возник страх. Присцилла всегда в присутствии отца чувствовала беспричинное волнение. Харальд Люксхольм почти всегда отказывал девушке в ее просьбах, хотя они и были-то обычно несерьезные. Наверное, отец просто никогда не любил по-настоящему. Однажды, спустя несколько лет после смерти матери, Харальд подробно рассказал Присцилле, почему удочерил ее. Оказывается, тому виной была его жена. Несчастная Ингрид Люксхольм родила Харальду сына, его назвали Вениамин. Потом прошло семь лет, но женщина более не беременела, а Харальд мечтал еще хотя бы об одном наследнике. Он считал, что единственный ребенок в семье вырастет изнеженным и избалованным, не готовым принять отцовское дело и нешуточный капитал. А дальше началось самое нелепое и страшное в биографии маленькой Присциллы, у которой умерла мать. Она все ждала, когда ее отправят с острова Хирке на Британские острова к каким-то дальним родственникам, незнакомым ранее. Врачи же рекомендовали Ингрид Люксхольм, несмотря на наличие родного сына, завести еще и приемного ребенка, и целиком отдаться воспитанию, чтобы вновь вспыхнули в организме те природные силы, которые позволили бы родить собственное дитя. К сожалению, ожидаемого эффекта не случилось, появление в доме на Хирке юной Присциллы не привело к рождению у Ингрид еще одного прямого наследника для Харальда Люксхольма. А родительских чувств у отца к приемной дочери так и не возникло. Она вела жизнь настоящей Золушки в доме самого богатого человека Норвегии. Одно платье, юбка с блузкой и костюм для управления яхтой. И никакой косметики! Но у нее в распоряжении имелся спортивный автомобиль, пусть и очень дорогой, но давно ржавеющий на задах дома. Ну куда было ездить на этом крохотном острове?! Харальд разрешал ей брать на охоту ружья из своей коллекции, однако за это требовал выучивать наизусть пудовые лоции, изданные еще двести лет тому назад. А журналы выписывать категорически запрещал. Но дома высокой моды стали присылать ей свои толстые глянцевые издания по собственному почину! Харальд был скряга, каких поискать! Хотя Вениамину на совершеннолетие он подарил самолет. Кто знал, что так все сложится в жизни! Получается, отец подарил сыну страшную смерть! Бедный Вениамин! С ним у Присциллы вообще не сложилось никаких отношений. Названный брат не обращал на сестру никакого внимания, был занят одним собой и своими насущными проблемами. Его заботы состояли в том, что ежедневно нужно было успевать за самыми последними изысками моды в одежде, технике, да в чем угодно. Главное, всюду быть первым. Вениамин сутками не появлялся дома, пропадал в модных клубах столиц Скандинавии и Европы. Всегда с иголочки одетый, он высокомерно вел себя с прислугой и подчиненными отца. Его боялись, он мог легко сказать резкое слово, мог даже ударить человека. Харальд души не чаял в сыне. Но резко переменил к нему свое отношение тогда, когда Вениамин перестал бывать в женском обществе и решительным образом высказывался отрицательно о возможном браке. Он не вникал в отцовские дела, сорил деньгами и жил на широкую ногу, совершенно не заботясь о том, как отцу достаются его капиталы. А доставались они большим трудом. Пускай Присцилла и не разбиралась в хитростях нефтяного бизнеса, она видела, как стареет, как теряет свои силы Харальд. А помощника в семье не было. Ингрид не в счет. Она помогала мужу уже тем, что смотрела на него каждый день влюбленными глазами, и могла ни секунды не сомневаясь кинуться грудью на защиту интересов семьи. А Вениамину было на все плевать. Он жил в собственном, закрытом для отца, для Ингрид и Присциллы мире. И погиб, неизвестно откуда вылетев и неизвестно куда летя на своем спортивном самолете, на реактивной игрушке, оснащенной роскошным кожаным салоном и отделанной мрамором ванной. Мир его праху! Да, не было у Присциллы друзей в доме на Хиркенхольме, не было… От скуки девушка, урожденная жительница большого Лондона, выучила в совершенстве шведский и финские языки, о норвежском уже и речи не было. Пожалуй, не осталось на Западном побережье такого диалекта, которым бы не владела скучающая падчерица миллиардера Люксхольма. А от родственников все не приходило никаких известий. Да их, верно, не осталось вообще, этих родственников. Вот Присцилла и придумала себе мифическую сестренку Салли, чтобы было, кому писать письма, жаловаться на жизнь. |
||||
|