"Фиаско" - читать интересную книгу автора (Диналло Грег)

3

Ждановско-Краснопресненская линия метро петляет под землей от северо-западных окраин Москвы до промышленной зоны на юго-востоке. От дома на набережной до моего Люблино — путь неблизкий. Этот жилой район врубается в промышленную зону с ее загрязненным воздухом, более опасным, чем дым сигареты. В таком вот грязном загаженном месте мой дом. Добираясь туда, я всегда сплю в вагоне метро, не боясь проспать свою станцию и успевая выспаться.

Но в ту ночь спать я не мог. Виной всему была ужасная насильственная смерть высокопоставленного чиновника Владимира Ильича Воронцова. Быстро писать я не умею, поэтому всегда набрасываю вчерне заметки в блокноте. И чем дальше исписываю странички, тем больше возникают в уме всякие вопросы.

Так был ли Воронцов контролером или же не был? Если был, то какую государственную собственность, как он подозревал, незаконно распродали? И кто покупатели? Аппаратчики, которые управляли этой собственностью? Сотрудники из Министерства внутренних дел? Иностранные консорциумы? Все вместе? А может, сотрудники министерства и еще кто-то со стороны?

Кому докладывал он об этом деле? Кто его подчиненные? Чист ли Воронцов или замаран?

Ответы на возникавшие вопросы займут недели, а может, и месяцы. По мне, чем дольше, тем лучше. Скандал разгорится немалый. Мне известно начало происшествия, и я буду в курсе того, что последует.

Поезд изогнулся на повороте с визгливым скрежетом и загрохотал, тормозя у станции. Не успели двери распахнуться до конца, а я уже выскользнул из вагона и устремился к эскалатору, выбросившему меня в полуночную темень. Холодный воздух подчеркивал ядовитый дым, исторгаемый заводами и фабриками в Братеево, на другом берегу Москвы-реки. Закурив сигарету, я подумал, что в моих легких серы сейчас больше, чем на головках спичек, и потопал на юг под потрескивающими проводами линии высокого напряжения, уходящей далеко за горизонт.

Я снял квартиру в Люблино, чтобы писать о тяжелых жилищных условиях, лет пять назад, когда приехал из Перми-35 на Урале, где находился в заключении за писание «подрывных антисоветских призывов». Воздух здесь, насыщенный парами серной кислоты, оказался хуже, чем в тюрьме, свою работу я не смог закончить и хотел было съехать отсюда, но из принципа и из-за тяжелого материального положения вынужден был остаться. Причудливый старинный особняк, в котором я жил, приятно выделялся на фоне однообразных жэковских домов, а ответственная квартиросъемщица, чья семья владела особняком, до того как его комнаты поделили между добрым десятком жильцов, была терпелива, ожидая от меня платы за комнату.

Уже в вестибюле я почувствовал тонкий запах духов. Я знал, чьи они.

Верины духи повели меня по винтовой лестнице наверх, где к ним добавился неповторимый аромат кофе.

— Привет, — весело поздоровался я, едва открыв дверь. — Извини, что задержался, но…

Странно как-то. На софе, где, как я думал, уютно устроилась Вера с книжкой в руках, никого не было. Одеяло, которым она любила укрывать ноги, валялось в стороне. Книжка «Я — Клавдий» с загнутыми уголками страниц, которую я дал ей почитать, лежала на столике рядом с пепельницей, набитой окурками, и недопитой чашкой кофе.

— Вера! Вера, ты здесь? — крикнул я, раздвигая портьеры, отгораживающие спаленку от общей комнаты. Веры нигде не было. И постель не тронута. Скинув теплую куртку, я продолжил осмотр и заметил, что дверь в ванную закрыта. Видимо, она там, принимала ванну и заснула. Такое бывало и раньше. Я потихонечку приоткрыл дверь, чтобы не напутать ее, но Веры и там не оказалось. Между тем она только что была здесь, все об этом свидетельствовало.

Когда я звонил ей домой, мне никто не отвечал. Может, ее срочно вызвали на работу? Там знают мой номер телефона. Ее и раньше не раз в неурочное время вызывали на службу. Почему же она не позвонила мне по биперу или не оставила записку? Я набрал номер диспетчерской, но еще ничего не успел спросить, как дежурная сказала, что Вера отработала смену, да еще отчитала меня за то, что я звоню по личным делам. Положив трубку, я принялся внимательно осматривать свое жилище.

Похоже, все на месте, в том числе даже моя библиотечка вредных «подрывных произведений», как их называли совсем недавно. Книги эти запрещенные, самая настоящая контрабанда. Они стояли в привычном для меня порядке — Сахаров, Солженицын, Хемингуэй, Набоков, Оруэлл, Сартр, Черчилль, Локк, Линкольн и другие авторы. Рядом — самодельные, сшитые нитками сборнички статей, которые читались по зарубежному радио. Все было в полном порядке.

Может, я вынул их из тайника и выставил на полки слишком рано? Неужели желание Веры прочесть эту литературу обернулось для нее последствиями, о которых она даже не подозревала? Под ложечкой у меня привычно засосало. Что, недавно завоеванные свободы не так уж прочны и долговечны?

Кофейник стоял на газовой плите. Я зажег горелку и заметался по комнате, сопротивляясь нарастающему желанию выпить и стараясь удержать свое воображение в рамках разумного. По-видимому, Вера очень устала и ушла, не дождавшись меня; она, может, все еще в метро.

Я давно не пил кофе, первый же глоток был для меня, как водка для человека, бросившего пить. Не успел я просмаковать второй глоток, как вдруг кто-то забарабанил в дверь.

— Товарищ Катков! Товарищ Катков, это Парфенова! — Голос был дребезжащий, явно старческий.

Я открыл дверь и увидел старушку, которая присматривала за особняком и убирала мусор. Сейчас она стояла в холодном коридоре, кутаясь в махровый халат.

— Да ведь уже три часа ночи, бабуля. Знаю, что я немного запоздал с уплатой, но…

— Николаша, они увели ее с собой!

Она была перепугана так, как пугаются люди, пережившие ночные визиты сотрудников госбезопасности, хотя об этом, кажется, уже забыли.

— Увели с собой? Кто увел?

— Мужчины.

— Мужчины? А как они выглядели? Были в форме?

Она отрицательно мотнула головой и вошла за мной в квартиру. Подслеповатые глаза цепко осмотрели комнату, ничего не упуская из виду.

— А вы что-нибудь слышали?

— Да, — серьезно ответила она. — Они так шумели на лестнице, что я проснулась.

— Меня интересует, что они говорили.

— Вот этого я не слышала. Видела только, что они усадили ее в машину.

Она с любопытством вздернула голову и, втянув носом воздух, спросила вдруг:

— Чем это пахнет?

— Кофеем.

— А-а, да, я сразу это поняла. Есть у вас еще кофе?

— У Веры есть.

— Может, из-за него ее и арестовали?

— За что? За покупку кофе на черном рынке?

— Они на нее набросились, как звери, Николаша. — Старуха, оживленно жестикулируя высохшими костлявыми руками, уже было повернулась и пошла двери, но вдруг остановилась и вернулась назад.

— Еще я хотела бы поговорить с вами по поводу… — Тут лицо ее сморщилось, она как-то смутилась. — Господи, совсем из головы вылетело, что сказать-то хотела…

— Что-то насчет Веры?

— Нет, нет. Уверена, что не о ней.

— Насчет квартплаты?

— Да нет же. Ну ладно, не беспокойтесь, вспомню все же, — сказала она и, жалко улыбнувшись, зашаркала из квартиры, тяжело дыша.

Не Шевченко ли говорил, что КГБ все еще не дремлет? От этой мысли что-то закололо в животе. Я запер дверь и задернул занавески. Теперь я стал умнее и выдал звонки в милицию и в КГБ, но ничего не узнал. Арест Веры нигде не зарегистрирован, хотя это, разумеется, не означает, что ее у них нет. Заполучить сведения об арестованных гражданах всегда было непросто, это я слишком хорошо знал. Побившись как рыба об лед, я решил сделать так, как в подобных случаях делал всегда. Заложив лист бумаги в пишущую машинку, начал работать и вот что написал:

«В.И.Воронцова, преданного и давнишнего служаку своего отечества, который многие годы конструктивно и открыто предлагал, как надо развивать торговлю и внешнеэкономические связи с западными державами, вчера поздно вечером убили в собственной машине выстрелом из пистолета. Такой гнусный акт бандитизма, такое хладнокровное убийство высокопоставленного сотрудника Министерства внутренних дел вызвали массу вопросов относительно деятельности Комитета по управлению госимуществом. Зная о том, что в Госкомимуществе процветают наиболее опасные виды коррупции, распорядители капиталов переправляют значительную часть их за рубеж, а это, в свою очередь, сильно сдерживает развитие отечественной экономики. Более того…»

Как Вера и говорила, кофе придало мне силы и обострило мысли; несмотря на тревожное состояние, готовые страницы одна за другой так и вылетали из каретки машинки. Всю свою жизнь прожил я в состоянии настороженности и неопределенности. Если бы эти чувства вторглись в мое творчество, я не написал бы и строчки. Откинувшись на спинку стула, я задумался над подходящей формулировкой, но первый лучик света, пробившийся сквозь промышленный смог, подсказал мне, что уже утро.

Я вновь засел за телефон — с тем же результатом. Тогда я выдал звонок одному своему старинному приятелю из Министерства внутренних дел. Юрий Терняк был известный экономист, в свое время учился у самого Шаталина, крамольного академика, отстаивавшего идеи свободной рыночной экономики, идущие вразрез с официальной теорией. Работы его последователей и учеников умышленно держали в тени, пока в стране не рухнула коммунистическая система. Новые власти взяли курс на реформы, ориентированные на свободный рынок. Многие из тех, кто изучал теорию современной монетарной политики и принципы управления рыночным хозяйством, нашли свое призвание в работе по связям с западными банкирами, бизнесменами и предпринимателями, имеющими различные дела в России. Юрий же, в силу своего робкого характера выбравший научную деятельность, а не практическую работу с людьми, занялся разработкой теории экономической политики.

Наша дружба зародилась двадцать пять лет назад в Московском государственном университете, где он наладил обмен подпольной литературой, чем я широко пользовался, обновляя свою библиотеку. А самое важное — он всегда был надежным источником информации. В те далекие времена, дабы укрыться от возможного наблюдения со стороны «топтунов» из КГБ, мы встречались в парках, общественном транспорте. Теперь можно было встречаться и разговаривать совершенно открыто, но не в этот раз, после исчезновения Веры.

— Тебе известна такая фамилия — Воронцов?

— Смутно припоминаю, где-то я ее слышал, — ответил Юрий в потрескивающую трубку.

— А в последнее время ничего о нем не слышал?

— Ничего такого не припоминаю.

— Подбери для меня все, что найдешь о нем, и мы встретимся в ГУМе.

— Не могу. У меня каждая минута расписана. Голова кругом идет.

— Давай, Юра. Дело важное.

— Извини, но я собираюсь на переговоры, а потом должен…

— Юра, Юрочка! Дело и впрямь очень важное. Иначе я бы и не позвонил тебе.

Он долго сопел, а потом, вздохнув, ответил:

— Ладно, договорились. ГУМ. Полдень подойдет?

Меня вовсе не удивило, что Юрия поджимает время; он торчал на службе до позднего часа. Но вот тот факт, что в министерстве и слыхом не слыхивали об убийстве их сотрудника, возбудило мое любопытство. Я попросил Юрия, чтобы его секретарь от моего имени позвонил в приемную Воронцова. Там ответили, что их шеф заболел. Я совсем растерялся. В иные времена было принято утаивать происшествия с высокопоставленными лицами. Может, тут что-то не так или же Шевченко, вопреки своему обещанию, плотно законопатил все щелки.

Записав для памяти, о чем нужно спросить, я направился к метро, а затем сквозь толпу народа к ГУМу, этому универсальному торговому монстру напротив Кремля. От мраморных плит на полу, от стеклянных куполов на крыше звуки здесь отскакивают, словно биллиардные шары. Постоянный гул просто оглушает. Мы с Юрием не раз встречались здесь, не опасаясь, что пас засекут и подслушают.

Я прождал его полчаса на одном из переходных мостиков, аркой выгнувшихся между торговыми линиями.

— Извини, дружище. Только собрался идти, а тут телефон, — объяснил он, но, озадаченный моим заговорщическим видом, понизил голос и быстро спросил:

— Что стряслось?

— Прошлой ночью из моей квартиры увели Веру.

Юрий побледнел. Ему не надо было объяснять, кто такая Вера. Его аккуратно подстриженные усики, острые скулы и глубоко посаженные глаза придавали ему вид шаловливого грызуна, но сейчас он оставался совершенно серьезным. Он уже открыл рот, чтобы ответить, как вдруг в его твердом взгляде промелькнул страх — он что-то увидел у меня за спиной.

Оглянувшись, я заметил Мужчину плотного телосложения. Направлялся он прямо к нам. Узкое длинное пальто. Каменное лицо. Все внешние признаки агента КГБ. Поодиночке они никогда не ходят, предпочитают выслеживать жертвы втроем. Я забегал глазами, отыскивая других. Юрий еле удерживался, чтобы не дать деру, но бежать было поздно — они застукали нас на переходном мостике. Я же прикидывал, как бы поудобнее спрыгнуть вниз. В этот момент человек из КГБ быстро прошел мимо, мельком бросив на нас безразличный взгляд, и буквально расцвел при виде женщины, которая кинулась в его объятия, глупо хихикая, будто школьница.

Юрий с облегчением вздохнул. В этот момент я бы сумел опустошить водочную бутылку прямо из горлышка, на одном дыхании. Конечно, мы слышали о роспуске КГБ, даже своими глазами видели признаки его кончины. Но нас запугивали десятилетиями. На то, чтобы преодолеть страх перед органами, потребуются тоже десятилетия. Некоторое время мы приходили в себя, а затем молча побрели на другой конец мостика.

Наконец Юрий успокоился, вытащил сигарету и вкратце сообщил, что ему стало известно о Воронцове: ему шестьдесят, родился в Жуковке, элитарном поселке под Москвой, изучал экономику в Плехановском институте, затем перешел учиться в престижный институт международных отношений; номенклатурный работник, принадлежит к привилегированной партийной иерархии, работал в советских посольствах в Лондоне, Берлине, Токио и Вашингтоне; в настоящее время контролирует деятельность комитета по управлению государственным имуществом.

— Контролирует? А я-то думал, что Госкомимущество — самостоятельное учреждение.

— Было таким, пока не одолела его коррупция и Министерству внутренних дел не поручили курировать комитет.

— Стало быть, Воронцов как бы контролер?

Юрий кивнул, уточнив:

— Один из таких надсмотрщиков.

— Он чист или замаран?

— Понятия не имею. А что?

Юрий был явно ошеломлен, когда я вкратце рассказал ему об убийстве.

— А ты отдаешь себе отчет в том, что теперь у тебя в руках? — спросил он.

Я кивнул, а он между тем продолжал:

— Это дело угрожает становлению и развитию рыночной экономики. Если начнут уклоняться от выполнения обязательств, то частные капиталовложения в нашу экономику станут быстро сокращаться. Но эта… эта… наша внутренняя коррупция — это тебе не переметнувшийся конгресс США, это не перебежчики, предавшие Ельцина и захватившие в свои руки Белый дом. То, что они свергнут нынешнее правительство, объявят в стране чрезвычайное положение и распустят парламент, — это лишь вопрос времени. Но Ельцин пока еще может поломать все их затеи. Если он этого не сделает, тогда можно сказать «гуд бай» всем нашим начинаниям и распрощаться с получением твердой валюты в том числе. Не будет ни долларов, ни франков, ни фунтов, ни марок. Ничего не будет. — Он остановился на секунду-другую, сам поразившись обрисованной перспективе, а затем, озабочено глядя мне в глаза, сказал: — На твоем месте я бы ко всем этим фактам подходил с особой осторожностью.

Я снова согласно кивнул, но давать обещание воздержался. Дойдя до конца мостика, мы побрели вдоль торговой линии на втором этаже.

— Откуда у тебя такие факты? — спросил он — Из «Новостей»?

Он имел в виду «Московские новости», самую осведомленную газету, сотрудничающую с движением «Гласность», она раньше всех воспользовалась свободой печати, активно поддерживала политические реформы, ее переводили во многих странах, в том числе в Англии, Франции, США, а в Израиле распространяли на русском языке. Так она начинала, но все это ушло в прошлое, после того как газета перешла в боязливые руки других редакторов.

— А ты все еще ее выписываешь? — не ответив, спросил я, хотя знал заранее, что он скажет.

— Нет. Я переключился на «Независимую газету», — ухмыльнулся Юрий, назвав беспартийную аналитическую газету, которая хотела быть похожей на «Нью-Йорк таймс», а стала сильно смахивать на «Нью-Йорк пост».

— О-о, как же так?

— Видишь ли, для меня «Новости» стали степенной респектабельной газетой. Они утратили свою независимость.

— А почему же ты решил, что я черпаю информацию у них?

— Мне кажется, эта газета больше отвечает твоему стилю.

— Степенная газета? Утратившая независимость?

— Тебе лучше знать, Николай. «Новости» отличаются зрелостью мыслей и содержательностью. Ну, а «Независимая» — она тенденциозна и злободневна. Хотя обе газеты по-своему интересны.

— Да, все тащат свои статьи именно в эти газеты. Образовался как бы рынок спроса.

— А где его нет? У «Коммерсанта»? «Аргументов и фактов»? У «Огонька»? — перечислял Юрий популярные либеральные издания.

— У «Правды» нет.

— У «Правды»? — переспросил Юрий, иронически хмыкнув. — Я-то считал, что «Правда» сошла с дистанции.

— Временно. Теперь она возвращается на беговую дорожку как сугубо политическая газета. Разоблачение скандальных происшествий придало бы ей характер поборника попранных прав. Да такой поворот уже сам по себе новость.

— И все же «Правда» — это истрепанная коммунистическая газетенка. Ее номерам место в унитазе.

— А это как раз и создает рынок предложений.

— Вовсе нет. Поэтому-то они и платят гроши.

— Ну, моя информация стоит дорого.

— Да, на тех страницах ее никто всерьез не воспринимает. Тебе лучше знать об этом. Недаром ведь шутили, что «Правда» означает истинную правду.

— Насмешки можно пресечь, лишь опубликовав в конце концов истинную правду. Другого варианта нет. Я намерен предложить им такой шанс.

— Если только ты прав. Если можно доказать существование этой недоказанной пока коррупции. Если ты сумеешь…

— Хватит. У меня насчет этого верные предчувствия, Юра. Очень верные. От этого перевернется вся моя жизнь.

— Или на этом и оборвется.

— А разве есть что-то новое? Мы годами имели дела с головорезами. С громилами Сталина, Хрущева, Брежнева. Они сошли со сцены, а мы все еще здесь.

— Верно говоришь, — задумчиво произнес Юрий. Эскалатор подвез нас к толпе покупателей, суетливо метавшихся из одной очереди в другую. — Но теперь распознать их намного труднее.