"Фиаско" - читать интересную книгу автора (Диналло Грег)

5

Древний сидел за своим столом и что-то увлеченно печатал на машинке, когда я устремился к нему, угрожающе размахивая скатанной в трубку газетой.

— Что это такое… твою мать! — рявкнул я.

Он быстро крутанулся на вращающемся стуле и очутился прямо передо мной, лицом к лицу.

— Полегче, Катков, полегче. Договорились?

— Договоримся, когда объяснишь, что ты сотворил с моим репортажем.

Он крутанулся в другую сторону и встал, отодвинув стул назад.

— Послушайте, я, конечно, понимаю, отчего вы так обозлились, но…

— Обозлился? Да меня вряд ли можно разозлить…

— Эй, эй! — зарокотал сзади бас Сергея. Быстро лавируя между столами, он растолкал сотрудников, успевших столпиться вокруг нас. — Что тут, черт возьми, такое?

— Вопрос, конечно, интересный, — поддел его я.

— Вот его спросите, — кивнув на меня, сказал молодой наглец. — Распсиховался тут, понимаете ли.

— Ну ты, кусок дерьма! — набросился я на него, но Сергей стал между нами, свирепо зыркнув глазами. — Пойдем ко мне, разберемся.

Я просто кипел от негодования, жилы на шее дергались, как пожарные шланги.

Минутку я приходил в себя, затем нехотя кивнул и пошел вслед за Сергеем. Он прикрыл дверь и стоял, явно собираясь с мыслями. Л затем, словно учитель, вынужденный бранить ученика-отличника, стал выговаривать:

— Николай, я недоволен тобой. Ты же ведь порядочный человек, а ведешь себя безобразно.

— И ты не лучше. Ты хоть бы позвонил мне.

— Да я только что звонил!

— Да пошел ты на…

— Вера взяла трубку. Спроси у нее. Сейчас еще нет девяти. Что же мне, будить тебя среди ночи и предупреждать: эй, Коленька, у меня плохие новости.

— Какие еще новости? Воронцова угрохали, чтобы не вышел скандал с приватизацией. Откуда же выползла вся эта чепуха с ограблением?

— Послушай, Коля, ты, видно, склонен полагать, что все здесь подано не так, как ты замыслил.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Этот литсотрудник — парнишка инициативный. Вчера днем он…

— Какое вежливое оправдание ты подыскал!

— Так вот. Вчера днем, — не обращая внимания на мое ехидное замечание, продолжал Сергей, — он позвонил дочери Воронцова, чтобы проверить кое-какие факты, но…

— Его никто не просил проверять факты! Ему поручили лишь пригладить мой текст да придать ему форму, как на Западе. Помнишь ведь?

— Разумеется, Коля, я все помню, — ответил Сергей, четко выговаривая каждое слово, будто увещевая упрямого ребенка. — Ну, а теперь выслушай меня до конца.

Я развел руками и плюхнулся на стул напротив него, мрачно кивнув головой.

— Ну вот и спасибочки, Коля. Когда Древний позвонил Чуркиной, она как раз уходила на Петровку, ей было не до нас. Ну, а парень он не промах, выдал пару звонков кому-то или куда-то и получил разрешение встретиться с ней. Стоит ли говорить, что опознание трупа отца — процедура не из приятных. Древний успокаивал ее как мог, был рядом с ней, когда она опознавала личные вещи Воронцова и заявила, что кое-что пропало.

— Рассказывай, рассказывай. А я был на месте убийства и видел сам, что ничего не пропало. Его бумажник, часы, его…

— Да знаю я, знаю, — перебил Сергей.

— Тогда почему же в том сраном некрологе написано, что у него пропали ценные вещи?

Сергей уставился в потолок, подумал, а потом решил:

— Ну, наверное, для прикрытия.

— Какого прикрытия? — вскочил я со стула. — Чего надо прикрывать-то?

— А то, что на самом деле пропало.

— Что это, игра в угадайку? Говори дальше, черт бы тебя побрал, что же украли?

— Не знаю, — ответил Сергей, стараясь не глядеть мне в глаза.

— Ты ставишь под сомнение мои сведения, Сергей, не раскрывая свои. Если этот парень был вместе с ней, то он знает, что пропало.

Он как-то сконфуженно качнул головой, затем вздохнул и нехотя признал:

— Да, ты прав. Шевченко просил нас не публиковать твой репортаж. Он не хотел будоражить тех психов, которые всегда признаются в совершении преступлений, к которым никакого отношения не имеют.

— Ради Бога, расскажи все.

— Да не волнуйся ты так. Учитывая сегодняшнюю обстановку, я не могу не доверять тебе. К тому же меня не интересуют уличные происшествия. Некрологи я публикую, поэтому поместил и этот, на Воронцова Лучше тебе самому поговорить с Шевченко.

— Ха, с ним-то я переговорю, но сейчас говорю с тобой. У нас с ним есть уговор, Сергей. Это мой газетный материал, и я…

— Нет, нет и нет, Николай. Мы не публикуем любой материал. Мой парень раскопал факты, они противоречат твоим, и я выбросил твою писанину из номера.

— Но ты же должен был известить меня.

— Не думал я, что тебе захочется видеть свою подпись под некрологом.

— Почему же? Все зависит от того, на кого некролог.

— Это что, угроза?

— Думай как хочешь.

Он упер руки в бока, покачал головой и глянул на меня как-то испуганно.

— Ты даже не чувствуешь, когда тебе хотят сделать добро.

— Зато я чувствую, когда мне дают под зад коленом.

— Мне жаль, что ты так все понимаешь.

— А тебе надо бы это знать.

Кипя от негодования, после Сергея я нацелился обложить берлогу, где залег медведь по имени Шевченко. От редакции «Правды» до Главного управления милиции по прямой примерно километра полтора, но поездка на городском транспорте увеличивает это расстояние втрое. Ледяной наст, сковавший за ночь мостовые, превратился в мокрую снежную кашу. Такси как не бывало. Запахнув потуже теплую куртку, я затопал пешочком к центру города, у гостиницы «Минск» свернул налево и дворами прошел к узенькому Успенскому переулку, выходящему прямо на Петровку. И вот я у здания № 38. Весь путь занял полчаса.

Не знаю почему, то ли Шевченко оформил на меня пропуск, то ли краснощекому дежурному милиционеру не терпелось забраться обратно в свою теплую будку, но я миновал проходную без задержки. В вестибюле дежурный сержант объяснил, что Шевченко еще не приходил, и предложил подождать его в месте для посетителей.

Стряхнув снег с куртки, я закурил сигарету и принялся расхаживать взад-вперед. Вращающиеся двери пропускали непрерывный поток продрогших сотрудников. Я выкурил уже пяток сигарет, когда наконец-то появился Шевченко. Он мельком глянул на меня и направился прямо к лифтам.

— Товарищ Шевченко! — крикнул я, скачками догоняя его.

— Катков? Ну чего вам?

— А я думал, у нас была договоренность, — напомнил я умышленно громко, чтобы все слышали.

Он остановился и недовольно оглянулся вокруг.

— Ну как? Все в силе? — тихонько и с нетерпением спросил я.

— Была — это слово имеет преходящее значение и действует в определенной обстановке, — проговорил он сквозь зубы, подводя меня к укромному уголку в вестибюле. — Я ведь тоже кое-что поставил в этой игре, помните?

— А потом кто-то посулил вам лучшие условия.

— Не так. Меня тоже послали куда подальше, как и вас, Катков. Такого нагоняя от своего шефа я еще никогда не получал.

Он швырнул портфель на стол и пошел в гардероб снимать пальто.

— Кто же вам посулил больше моего?

— А никто. Тут был один репортер из «Правды», когда дочь Воронцова приезжала на опознание отца. Вот он…

— Знаю. Его фамилия Древний. Вы бы лучше отправили его погулять.

— И тем самым нарушить его права?! — с притворным возмущением воскликнул Шевченко. — Вот уж никак не ожидал от вас услышать такое. Конечно; я мог запереть его в комнате и где-нибудь затерять ключ. Но времена теперь в корне изменились. Разве не так?

— Не думаю, что Вера Федоренко согласилась бы с вашим утверждением. А вы как считаете?

— Федоренко… Федоренко, — повторял он, сверля меня взглядом и прикидываясь, что он не знает эту фамилию. — Нет, что-то не припоминаю. Хотите еще что-нибудь сказать?

— В некрологе в «Правде» говорится, что у Воронцова украли ценности. Мы с вами знаем, что ничего не пропало. Поэтому я хочу знать, в чем тут дело?

Он заиграл желваками и резко ответил:

— Это оглашению не подлежит.

Внутри у меня все закипело, и я переспросил:

— Что значит не подлежит?

— Ну, похитили его награды. Его и убили из-за них.

— Его награды?

— Да, да. Они из чистого золота, очень редкие и чрезвычайно ценятся на черном рынке. Там за них отвалят хороший куш. Убийца не стал срывать их с пиджака Воронцова, чтобы не повредить, поэтому он…

— Он?

— Кто знает, может, и она, — снисходительно согласился следователь. — Так вот, преступник подтащил тело к стене, где мог без опаски аккуратно снять ордена и медали. Такая версия выглядит довольно гладкой. А что вы скажете по этому поводу?

— А как насчет расхождений во времени? Теперь там тоже стало все гладко?

— Все совпадает идеально. Воронцов вовсе не час и не два ходил по магазинам и не стоял в очередях. Он купил все без всякой очереди, потому что у него висели награды на пиджаке.

— Рассказывайте сказки кому-нибудь другому. У нас сейчас награды никто не носит, они ушли в прошлое. Ордена да медали уже не в почете.

— Позвольте не согласиться. Вам знакомы имена Кричевский, Комарь и Усов?

— Ну это те бедолаги, которых убили, когда они протестовали против путча. Да, знакомы. Я тогда был там. А вы где были? Подбадривали заговорщиков?

— Дело в том, что ваш демократ Борис Ельцин, который говорил, что он не аппаратчик и выступает за свободный рынок и за демократию, он, как вы помните, посмертно присвоил им звания Героев Советского Союза.

— Ну что ж, здесь отклонения во мнениях вполне допустимы.

— Нет тут никаких отклонений, Катков. Наши люди помешались на наградах еще с царских времен. Нравится нам или нет, но эти побрякушки стали частью нашей культуры. У нас награждают за что угодно: за рождение детей, за храбрость в бою, за высокий урожай капусты. А мы носим ордена и медали, словно разбогатевшие на нефти арабы, увесившие себя драгоценностями. Что же вы думаете, новые власти намерены изменить эти обычаи?

— Да, рассчитываю, что изменят.

— Не будьте простодушным дурачком. На прошлой неделе увидел в одном западном журнале фотографию советских евреев, эмигрировавших в Израиль. На снимке их целая дюжина. Все они твердолобые отказники и уехали из страны, чтобы поселиться в жалкой пустыне. Так вот, все они, у кого есть награды, с гордостью их носят. Советские ордена и медали.

— Сдается мне, у вас какие-то нелады с евреями, товарищ следователь.

— Полегче, Катков.

— А ведь Маркс был еврей. Вам это известно?

— Известно, — буркнул он, обнажив пожелтевшие от табака зубы.

— Далеко не все из них хотят уехать в Израиль, уж поверьте мне. Евреи на той фотографии предпочли бы остаться здесь и устроить вам ту еще жизнь.

— Не надо, Катков, не переходите на личности.

— Да это вы переходите на личности. Вы хотите, чтобы я признал, будто у этого убийства нет никакой политической подоплеки, только потому, что вы так утверждаете.

— Нет, не поэтому. А потому, что факты не подтверждают такой версии.

— По вашим словам, эти факты будто бы говорят о том, что некий убийца выследил, как жертва, на груди которой сверкали ордена и медали, вышла из подъезда дома, верно? И последовал за ним? И выстрелил? И утащил все награды?

— Да, я так и заявляю. Жертва, между прочим, была под мухой, — заметил Шевченко и вынул из портфеля листок бумаги. — Таков предварительный анализ на алкоголь, — пояснил он торжественным тоном. — У Воронцова в крови обнаружили алкоголь на достаточно высоком уровне. Он был пьян.

— Как почти вся Москва в такой поздний час.

— Водка сделала из него легкую жертву.

— Если бы он надел свои награды. Об этом сказала его дочь, но ее слова вовсе не значат, что так и было.

— Искренне надеюсь, что вы докажете это и опровергнете мои выводы.

— Да уж постараюсь, будьте уверены.

Шевченко самодовольно ухмыльнулся, сгреб свои бумажки и бодро зашагал прочь. Я пошел вслед за ним по коридору и вниз по лестнице. В нос ударил едкий запах мочи и хлорки. Он исходил из уборной в подвальном помещении, где обычно оправлялись арестованные и свидетели.

Рядом за проволочной сеткой была камера хранения, на стеллажах там лежали всякие коробки, пакеты, папки и прочие вещи с привязанными ярлыками. Шевченко заполнил бланк заявки и протянул его угрюмому дежурному кладовщику. Тот принес большой бумажный пакет. Расписавшись и получив пакет, Шевченко положил его на стоящий поблизости стол и с каким-то торжеством вынул окровавленный спортивного покроя пиджак Воронцова.

— Надеюсь, дочь заявила о пропавших вещах отца?

— Разумеется, заявила. А как бы иначе мы узнали про награды? Она лишь глянула на пиджак и сразу же спросила, что мы с ним сделали. Поэтому я и взял его в качестве вещдока, иначе поступить не мог.

— И по нему видно, что убитый носил медали?

Хитро улыбнувшись, Шевченко сунул пиджак мне в руки.

— Сами смотрите.

Пиджак был сшит из прекрасной шерсти. Я внимательно осмотрел все места около лацканов и не нашел никаких признаков того, что к нему когда-нибудь прикалывали хоть одну медальку: не было ни потертостей, ни дырочек, ни разрывов, никаких следов.

— Извините, — сказал я, — но за вещдок пиджак принять не могу.

Тогда Шевченко открыл ящик стола и вынул оттуда увеличительное стекло.

— Посмотрите повнимательнее на подкладку. Вывернув пиджак наизнанку, я стал разглядывать подкладку из саржи, особенно там, где были нагрудные карманы. На складках и морщинах подкладки в ровный ряд вытянулись точечные проколы.

— Ну, видите? — не вытерпел Шевченко.

Посмотрев на него, я с унылым видом согласно кивнул.

— Дочь Воронцова говорила, что он с гордостью носил свои награды: три золотые звезды Героя Советского Союза, два ордена Красною Знамени, орден Ленина и другие боевые и гражданские награды статусом пониже, которые обычно носила половина депутатов Верховного Совета.

Пустота внутри меня начала расширяться, но тут мне в голову пришла одна мысль.

— А я так не считаю. Эти проколы вовсе не доказывают, что Воронцов носил награды в тот момент, когда его убили. Их могли снять с пиджака давным-давно.

— Браво, Катков. Очень хорошо. И я задавался тем же вопросом. Но у Татьяны Чуркиной на это был убедительный ответ — пиджак был совсем новый. По ее словам, всего несколько дней назад она сама помогала отцу перекалывать награды с одного костюма на другой.

Внутри у меня снова стало пусто и холодно, все заныло. Хотя Воронцова и убили, скандал, затрагивающий правительственных чиновников, похитивших государственную собственность на миллиарды рублей, обернулся заурядным разбоем. И ведущий репортаж, и серия продолжений, и продажа авторских прав иностранным информационным агентствам, полумиллионный гонорар, честолюбивые замыслы — все это рухнуло в одночасье. Но как сказал бы старший следователь, один конец все же не сходится с другим.

— А как насчет тех документов?

— Каких? Воронцова?

— Ага. Документов из Комитета по госимуществу. Их-то ведь тоже прорабатывали?

Складывая аккуратно пиджак, Шевченко ответил:

— Без всякого сомнения. Но вы неверно их истолковали.

— А как насчет вашей версии, что его застрелили, потому что он собирался кое-кого вывести на чистую воду?

— Я ошибался.

— Да нет, вы были правы, черт побери. Вы же сами говорили, что он был контролер, и он был им на самом деле.

— Верно, говорил, но к делу, которое я расследую, это не относится. Факт остается фактом: когда Воронцов выходил из дома, он надел ордена и медали, а когда его нашли мертвым, их уже не было. В моем докладе отмечается, что совершено преступление, убийство. Его застрелили из пистолета, 9-миллиметрового «стечкина». Мотив убийства — ограбление. Ну что, разве я не прав? Разве тут что не ясно?

— Тут ясно только то, что эти документы должны были попасть в руки тех молодчиков, которые и заварили всю эту кашу.

Шевченко злобно зыркнул на меня и стал укладывать сложенный пиджак в пакет.

— Ладно, кончим с этим. Мне известно, что здесь имеется отдел, который…

— Послушайте, Катков, — Шевченко не хотел замечать моего шага к компромиссу, — несмотря на мою привязанность к старой гвардии, я вовсе не собираюсь выдвигать обвинения против новых чиновников, в частности, против сотрудников министерства, где я работаю, или же против людей из Госкомимущества, связанных с программой приватизации, которые, должен признаться, — он остановился, помолчал, — будут вытаскивать для других каштаны из огня. А как вы считаете?

— Так и считаю. Но лишь если все они будут коррумпированы.

— А у вас есть какие-то доказательства?

— Нет, к сожалению. Но я знаю, что будут, — язвительно подчеркнул я. — И с удовольствием дам им ход, как только они попадут мне в руки.

Глаза Шевченко метали молнии. Он прекрасно понял, чего я добивался.

— Я могу это устроить, — пообещал он.

— Разумеется, можете. Мы поднимаемся в ваш кабинет. Вы, якобы по забывчивости, оставляете на столе документы и выходите в туалет, а я в это время быстренько прочитываю текст, заложенный в машинку.

— Нет, не пойдет. Это не тот случай.

Взяв пакет со стола и передав его в окошко дежурному кладовщику, он отошел от камеры хранения.

— Ну хорошо. Давайте подойдем к вопросу с другой стороны. Если не вы, то кто же?

— Не понял, скажите яснее, — бросил он, ускоряя шаг.

— Какой отдел в вашей конторе занимается борьбой с коррупцией в высших эшелонах власти?

— Отдел по борьбе с экономическими преступлениями.

— Благодарю вас. А почему бы не передать бумаги им?

— Потому что расследованиями всяких нарушений в Госкомимуществе в установленном законом порядке занимается МВД. Если начальство Воронцова решит, что его подозрения обоснованны, тогда они предпримут соответствующие меры, направленные на…

— Да вы же сами не верите в эти сказки.

— Да нет, верю. Может, документы уже там, — сказал Шевченко и стал подниматься по ступенькам лестницы, закуривая на ходу сигарету.

Я шел вслед за ним по пятам, думая о том, что он знает больше, знает, что Воронцова обложили со всех сторон и что нельзя бюрократам контролировать самих себя. Кроме того, он увиливает от ответов, имея скрытые побудительные мотивы, и я догадывался какие.

— Кстати, кто сейчас возглавляет отдел по борьбе с экономическими преступлениями? — как бы между прочим спросил я.

— Да есть такой мужик по фамилии Годунов, — ответил Шевченко, преодолев еще пролет лестницы.

— А он не забил в колокола?

— Его прислали из министерства с полгода назад.

— Не станет ли он следователем Годуновым?

— Будет кем-то вроде этого, — кивнул Шевченко. — Недаром здесь его прозвали Крематорием.

— Крематорием?

— Ага. В его ведении расследования валютных махинаций на черном рынке. Все, что конфискуется у мошенников, он сносит в санузел и там сжигает. Всякие иски и претензии мурыжит. Позер херов — вот кто он такой, если меня спросите.

Мы поднялись еще на несколько ступенек, и я спросил:

— Так он, стало быть, старший Крематорий? Или, может, главный?

— Старший, — как-то опасливо произнес Шевченко, оглянувшись.

— А сколько старший Крематорий Годунов прослужил в милиции?

— Мы с ним были на одном курсе в МШМВД.

— Где? Где?

— В милицейской школе МВД.

— Ну тогда понятно, вы, стало быть, давние соперники.

Шевченко лишь пожал плечами.

— Он честолюбивый мужик?

— Змея подколодная, вот кто он.

— Как профессионал слабак?

— Еще какой.

— А много ли у вас вакансий на должности главных?

— Да нет, маловато.

— Значит, если передать Годунову эти документы, он получит возможность продвинуться по службе, а вы по-прежнему будете иметь дело со всякими банальными убийствами и прочим дерьмом?

— Зарубите себе на носу: документы поступили ко мне из Министерства внутренних дел и я возвращаю их туда же. Ну а теперь, извините, я опаздываю на семинар.

— На семинар? Изучать новейшие орудия пыток и всякие подслушивающие устройства?

— К сожалению, нет, — сердито глянул он на меня. — Попробуйте высидеть целую лекцию на тему о том, как правоохранительным органам лучше информировать друг друга.

Шевченко выдавил из себя подобие улыбки и решительно зашагал к двустворчатым дверям в самом конце коридора.

— Об этом-то я как раз и говорю, — наступал я ему на пятки, видя, что он уже открывает двери. — Об обмене информацией. Эти документы являются…

— Нас стало на два человека больше… — послышался резкий голос, явно женский, сердитый и усиленный микрофоном. В нем слышался сильный американский акцент, хотя женщина говорила по-русски.

Я обомлел и, глянув, увидел, что, заговорившись с Шевченко, влетел в лекционный зал, где сидели сотрудники правоохранительных органов. Головы повернулись, и все уставились на нас.

— …если не ошибаюсь, — говорила женщина, сердито глядя на меня с кафедры. — А я эксперт в этой области.

— Вот вы-то мне как раз и нужны, — сказал я, и мы двинулись по проходу прямо к ней. — Может, вы сумеете убедить этого упрямца в необходимости сотрудничать.

— О, нет, увольте. Это ваша работа. Семинар проходит на другую тему, — ответила она, выходя из-за кафедры с микрофоном в руке.

Женщина оказалась высокой, поистине необъятной, с крупными формами, как у многих жительниц Средиземноморья, с огромной копкой жестких черных волос. И жестикулировала она размашисто — все в ней было крупным и основательным.

— У меня есть несколько научно-исследовательских лабораторий, где вы сможете претворить в практику свои обоюдные теоретические замыслы. Но сейчас было бы превосходно, если бы вы оба взяли свои…

— Если мы станем ждать, — остановил я ее, — то и делить ничего не придется. Он взял документы из одного ведомства и…

— Это вещдоки, — запротестовал Шевченко, обращаясь к присутствующим. — Видите ли, этот человек даже не….

— Вещдоки? — вскричал я, не дав ему договорить. — Вы же сами говорили, что их нет. Они — собственность погибшего.

— Не думаю, что погибший будет предъявлять на них права.

— Его дочь предъявит! А я буду бесконечно доволен, когда…

— Господа! Господа, пожалуйста, прекратите базар. Видимо, в данный момент нам лучше перейти от теории к практике. Если ваши коллеги не против, мы, может, и сумеем…

— Коллеги?! — выкрикнул Шевченко, и по залу прошел одобрительный гул. — Да этот фигляр даже не офицер милиции. Он… это… журналист!

— Ах, журналист! — ухмыльнулась лекторша, осознав, что попала впросак. Ее черные глаза, словно раскаленные угли, прожгли меня насквозь. — Ну, с вами, людьми из средств массовой информации, всегда происходит что-то несуразное. Вы что, устроили международный заговор или все такие дефективные от рождения?

— В самую точку попали. Мы впитываем все, все, что под руку попадается. У нас просто неистребимый зуд на истину.

— Наверное, так оно и есть. Но вам присуща еще мерзкая привычка публиковать все, не задумываясь о последствиях. — Она внимательно оглядела слушателей. — Когда мы говорим о средствах массовой информации, то в отношении роста преступности и наркомании, исходящих из стран Восточной Европы, все более важным становится расширение сотрудничества между различными органами массовой информации и усиление контроля за процессами в обществе. Об этом мы поговорим завтра. Тему семинара я бы назвала так: «Развенчание мифа о могуществе прессы и других ложных представлений». Но все-таки обидно упустить возможности, которые наглядно представляет нам сейчас этот случай.

Она посмотрела на край сцены и кивнула. Тотчас же поднялись два милицейских офицера в форме, каждый с мой большой холодильник, и под одобрительный гул и жидкие аплодисменты зала затопали по проходу прямо ко мне.