"Зеркало для человека. Введение в антропологию" - читать интересную книгу автора (КЛАЙД КЕЙ МЕЙБЕН КЛАКХОН)

Клайд Кен Мейбен Клакхон. Зеркало для человека. Введение в антропологию

КЛАЙД КЕЙ МЕЙБЕН КЛАКХОН

ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА
Введение в антропологию

ЕВРАЗИЯ
Санкт-Петербург, 1998

CLYDE KLUCKHOHN
Professor of Anthropology, Harvard University
MIRROR FOR MAN
The Relation of Anthropology to Modern Life
За помощь в осуществлении издания данной книги издательство «Евразия» благодарит
Кипрушкина Вадима Альбертовича
Перевод с английского под редакцией кандидата филилологических наук
Панченко А. А.

Клайд Кен Мейбен Клакхон. Зеркало для человека. Введение в антропологию. Перевод с английского под редакцией к. фил. н. Панченко А. А. — «Евразия» — С-Пб., — 1998. — 352 с.

Мы предлагаем русскоязычному читателю первый перевод книги известного американского антрополога Клайда Клакхона «Зеркало для человека». Данная работа вводит читателя в проблематику той сферы гуманитарных знаний, которая получила в англоязычной традиции название антропологии. Клайд Клакхон, один из первых формирует многоуровневое представление о человеке включающее в себя комплекс биологических, психологических, социологических и лингвистических знаний. Антропология, по мнению Клакхона, это зеркало, глядя в которое человек может увидеть себя. Емкий, но не заумный стиль изложения делает книгу доступной для широкого круга читателей: от специалистов в области гуманитарных наук и до тех, кто не имеет специального образования, но интересуется науками о человеке.
ISBN 5- 8071-0009-3

I. Странные обычаи, глиняные черепки и черепа. 8

II. Странные обычаи. 14

III. Глиняные черепки. 24

Гордон Чайлд. 27

IV. Черепа. 36

V. Раса: современный миф.. 45

Карл Пирсон. 50

VI. Дар языка. 61

А. В. Джонсон. «Трактат о языке». 61

VII. Антропологи за работой. 70

Феликс Кизинг. 71

Лаймен Брайсон. 78

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа) 80

IX. Соединенные Штаты глазами антрополога. 92

X. Мир глазами антрополога. 104

Приложение. 115

Разделы антропологии и отношение антропологии к другим наукам о человеке. 115

Содержание

От издательства 6

Благодарности 17

Предисловие 21

I. Странные обычаи,

глиняные черепки и черепа 22

Н. Странные обычаи 38

III. Глиняные черепки 68

IV. Черепа ЮЗ

V. Раса: современный миф 127

VI. Дар языка 175

VII. Антропологи за работой 199

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа) 228

IX. Соединенные Штаты

глазами антрополога 262

X. Мир глазами антрополога 297

Приложение 327

Указатель 341

От издательства

За последние несколько лет в нашей стране слово антропология как-то незаметно вошло в научный обиход. Как грибы после дождя стали появляться кафедры, в названии которых фигурирует это слово; в учебных планах ведущих гуманитарных вузов замелькали лекционные курсы по истории антропологических учений, в научных журналах, то и дело, начали публиковаться материалы по антропологии. Так что же представляет из себя эта загадочная наука? Какие области знания она охватывает? И, наконец, что подразумевают под этим словом ученые, называющие себя антропологами?

Для образованного, но не искушенного в истории гуманитарного знания читателя это слово ассоциируется со странными людьми, изучающими дикарей, измеряющими при помощи циркуля черепа, исследующими примитивные орудия труда первобытных людей; учеными, оперирующими странными понятиями из области физиологии, общей биологии, археологии, медицины. Для читателя более искушенного в этих вопросах данное понятие будет, скорее, ассоциироваться с такими темами, как «антропологизм в русской философии», «антропологический поворот в современной западной философии», структурной антропологией Клода Леви-Стросса, исторической антропологией, этнопсихологией и лингвистикой. В чем причина такого явного расхождения в понимании одного слова? И вообще, можно ли говорить об антропологии как о самостоятельной науке, или же она является комплексом представлений о человеке, и в этом смысле существует уже не первую тысячу лет?

Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к первоисточнику данного самоназвания. Дело в том, что как научная дисциплина, антропология возникла в англоязычной среде и появлением специфического «антропологического взгляда» мы обязаны именно этой культурной традиции. Для прояснения вышеозначенного положения обратимся за помощью к самой известной англоязычной энциклопедии: «...Основы современной культурной антропологии как исследовательской области были заложены в эпоху Великих географических открытий, когда технологически передовые европейские культуры пришли в широкое соприкосновение с "традиционными" культурами, которые до этого времени европейцы высокомерно называли "дикими". Но к середине XIX столетия вопросы происхождения различных культур, народов мира и их языков стали предметом пристального внимания западноевропейцев. Понятие эволюции, выдвинутое Ч. Дарвином в его работе "Происхождение видов" (1859), послужило мощным толчком, обеспечивающим исследования такого рода» (Encyclopedia Britannic. 15-th ed. Vol. I [s.l.] 1994. P.782). Как видно из приведенной выше цитаты, представления первого рода связаны с ранним этапом становления этой научной дисциплины, то есть с эволюционным дарвинизмом XIX века.

К началу XX века ситуация в антропологии резко изменилась. Это было связанно, в первую очередь, с появлением работ представителей так называемой американской культурно-исторической школы, надолго изменившей сам облик антропологической науки. Принципиальная установка этой школы на несводимость различных культур к одному основанию привела к появлению абсолютно нового взгляда, суть которого заключалась в рассмотрений каждой отдельной культуры как уникального целого, формирующегося под воздействием физического окружения, культурных контактов и других самых разнообразных факторов. Одним из последователей этой школы был автор представляемой здесь на суд вдумчивого читателя книги «Зеркало для человека». Мы

позволим себе привести его слова из этой работы, наиболее точно характеризующие современное состояние и предмет науки, называемой антропология: «К началу XX века ученые, интересовавшиеся необычными, драматическими и непонятными аспектами человеческой истории, были известны под именем антропологов. Это были люди, занимавшиеся поиском самых отдаленных предков человека, гомеровской Трои, прародины американских индейцев, связей между солнечной активностью и цветом кожи, историей изобретения колеса, английской булавки и керамики. Они хотели знать, "как современный человек пришел к этому образу жизни": почему одними управляют короли, другими — старики, третьими — воины, а женщины — никем; почему у одних народов наследство передается по мужской линии, у других — по женской, а у третьих — и по той, и по другой; почему одни люди болеют и умирают, если они считают, что их заколдовали, а другие смеются над этим. Они занимались поиском универсалий в биологии и поведении человека. Они доказывали, что в физическом строении людей разных континентов и регионов гораздо больше сходств, чем различий. Они обнаружили многочисленные параллели в обычаях людей, некоторые из которых можно было объяснить историческими контактами. Другими словами, антропология стала наукой о сходствах и различиях между людьми». Автором этой книги был Клайд Клакхон.

Клайд Майбен Клакхон родился в 1905 году в штате Айова. В молодости Клакхону удалось сблизиться с индейцами навахо, изучая их язык и обычаи. В 1927 году, после поездки по юго-западу США, он публикует свою первую книгу «К подножию радуги»(1927). С 1931 по 1932 год он предпринимает поездку в Вену, где активно изучает социологию, психоанализ, а также естественные науки. С конца тридцатых годов он начинает свою преподавательскую деятельность в Гарвардском университете, где впоследствии совместно с Т. Парсонсом и X. Марри создает факультет социальных отношений, работа которого воплотилась в кол-

лективном труде «Личность в природе, обществе и культуре» (1949). Директор Гарвардского центра русских исследований, декан факультета антропологии, президент американской ассоциации антропологов — вот далеко не полный список его регалий и научных званий.

В антропологии Клакхон стал известен также как создатель нового типа полевой работы: с 1936 по 1948 годы им было организовано коллективное исследование племени индейцев навахо. Отличительной особенностью данного исследования были долговременность, интенсивность, а главное — междисциплинарность. Результатом его стали многочисленные книги, посвященные этому племени (Клакхон К., Вейман Л. «Классификация у навахо» (1938); «Введение в песенную практику у навахо с описанием поведения в процессе исполнения четырех песен» (1940); Клакхон К. «Дети народа. Развитие индивида у навахо»(1947); Клакхон К., Лейтон Д. «Навахо»; Клакхон К. «Колдовство у нава-хо»(1944)). Данное исследование длилось почти на протяжении двенадцати лет. В исследовании участвовало более двадцати специалистов из разных областей гуманитарного знания. Это были: антропологи, психологи-клиницисты, социологи, лингвисты, физические антропологи. Но теперь следует остановиться и рассмотреть теоретические взгляды Клакхона.

Клакхон — антрополог, следующий традиции Ф. Боаса и А. Крёбера, совместно с которым он проанализировал понятие культуры («Культура: критический обзор понятий и определений» (1952)). Эта книга представляет собой критический анализ всех определений и понятий культуры, существовавших на тот момент. В ней, пожалуй, наиболее ярко отразились теоретические представления, которыми руководствовался автор «Зеркала для человека». Давая собственное определение культуры, Крёбер и Клакхон писали, что культура «есть абстракция конкретного человеческого поведения, но не само поведение». Что означало это утверждение для последователей культурно-исторической школы, родоначальником

которой был Франц Боас? Дело в том, что, для представителей этого направления, «культуры вообще» не существовало; для них существовала только конкретная культура, то есть культура французская, английская, немецкая, русская, культура индейцев навахо, сиу, культура Тробрианских островов и т.д. Соответственно, задача антропологии состояла для них в описании наибольшего числа существующих культур. Следовательно, ни о каком пафосе сравнения культур не могло быть и речи, а уж тем более — о поисках сходств и различий. Наиболее рельефно эту позицию выразил Ральф Линтон: «Культура сама по себе неуловима и не может быть адекватно воспринята даже теми индивидами, которые участвуют в ней непосредственно». Если мы вернемся к приведенной выше цитате из книги Клакхона и Крёбера, то мы увидим, что при сохранении определенной доли культурного релятивизма у авторов «Критического свода понятий культуры» появляется установка на поиск некоторых универсалий человеческого поведения. Вот как характеризует это изменение известный американский антрополог Клиффорд Гирц: «Антропологии удалось прийти к более продуктивной концепции человека; концепции, которая принимает в расчет культуру и ее вариативность, а не списывает ее со счетов как каприз или предрассудок, и в то же самое время не считает пустой фразой "единство человечества в основе"... ». В конце своей жизни Клакхон считал, что, несмотря на явное разнообразие человеческих культур и поведения людей, последнее соотносится с основополагающими ценностями, которые присущи всем культурам. Используя, в частности, метод анализа, заимствованный в структурной фонологии Р. Якобсона, он стремился построить общую теорию культуры на основании выделения культурных «универсалий». Клакхон писал в одной из своих поздних работ: «Некоторые аспекты культуры принимают специфические формы исключительно вследствие исторической случайности; другие же скроены силами, которые по праву можно называть универсальными». Где же следует искать эти универсалии? К каким сферам человеческой жизни они

принадлежат? Чтобы прояснить эти вопросы, позволим себе процитировать небольшой отрывок из статьи К. Гирца «Влияние концепции культуры на концепцию человека», где он, в частности, характеризует позицию Клакхона. «Таким образом — пишет Гирц, — анализ сводится к тому, чтобы соотнести предполагаемые универсалии с признанными базовыми потребностями, и при этом доказать, что между ними есть соответствие. На социальном уровне обычно ссылаются на тот неоспоримый факт, что все общества, дабы продолжить свое существование, должны воспроизводить население и распределять товары и услуги, этим объясняется универсальный характер семьи и тех или иных форм торговли. На психологическом уровне апеллируют к таким базовым потребностям, как личностный рост — этим объясняется повсеместность институтов образования, или к общечеловеческим проблемам, таким как Эдипов комплекс, — это объясняет универсальность идеи карающих богов и заботливых богинь. В биологии есть обмен веществ и здоровье; в культуре им находят соответствие в обычаях, связанных с приемом пищи, и в обрядах исцеления». Таким образом, как видно из приведенной цитаты, Клакхон одним из первых представителей американской антропологии формулирует концепцию многоуровневого подхода к человеку. Наиболее прозрачно эта концепция выражена в книге, представляющей собой жанр популярного введения в науку, «Зеркало для человека».

Книга эта выбрана нами для открытия серии публикаций работ западных антропологов и этнологов не случайно. Во-первых, написана она была в культурной ситуации, очень схожей с нашей, когда антропология окончательно институализировалась как академическая дисциплина. Во-вторых, она наиболее полно отражает весь спектр проблем, занимающих антропологическую науку, и в этом смысле по сей день не утеряла своей актуальности. В-третьих, популярность языка, которым это произведение написано, делает его доступным даже для хорошо эрудированного школьника. В Америке «Зеркало для человека» до сих пор

остается самым читаемым произведением среди антропологической литературы.

Если последнее утверждение в подтверждении не нуждается, то первые два следует развернуть. В конце сороковых годов, когда была опубликована книга, в умах американских интеллектуалов господствовали, с одной стороны, теории, основанные на классовом подходе, а с другой стороны, социологические теории, основанные на функциональном подходе. В психологии также соперничали между собой бихевиоризм, в основе которого лежало позитивистское понимание факта и стремление привести науку к неким универсалиям вне зависимости от культурных реалий, и американский вариант психоанализа, претендующий на некое замещение религиозной практики. В такой интеллектуальной обстановке положение антропологии, занимающейся в первую очередь человеческими различиями, было, по меньшей мере, странным. В то время, как в большинстве гуманитарных наук господствовали универсальные концепции объяснения человеческого поведения, антропология предъявляла факты, явно противоречащие такому положению дел.

В обыденном сознании ситуация в отношении к антропологии была приблизительно такой же. Как описывал это сам Клакхон: «С внешней точки зрения деятельность антрополога представляется, в лучшем случае, безобидным развлечением, а в худшем — чистым идиотизмом. Неудивительно, что многие из обитателей того же юго-востока Америки шутят: "Индейцы собираются платить вам премию, ребята". Обычное мнение об антропологах хорошо выразил один офицер. Мы встретились в обществе и нормально разговаривали, пока он не спросил, чем я занимаюсь. Когда я сказал, что я антрополог, он отшатнулся и сказал: "Ну, антропологу не обязательно быть сумасшедшим, но, наверное, это помогает"».

Таким образом, возникнув в англоязычной среде и просуществовав не одно десятилетие, антропология продолжала оставаться маргинальной по отношению к существую-

щей научной и общественной традиции. Тем не менее, уже во время войны антропология начала приносить свои плоды как прикладная наука. Военные использовали знание антропологов при контакте с различными племенами, проживающими в районах военных действий; при вербовке военнопленных японцев антропологами были достигнуты потрясающие результаты, с точки зрения господствующих социальных и психологических теорий попросту необъяснимые. Это естественным образом вызывало интерес со стороны государства, выражающийся в первую очередь в финансировании исследований. Антропология стремительно накапливала факты, требующие теоретического объяснения. Именно с тридцатых по пятидесятые годы в американской антропологии были созданы самые влиятельные теории. Антропология начала активно институализироваться. Конечно, мы далеки от той мысли, что ситуация в нашей стране хоть отдаленно напоминает ситуацию пятидесятых годов в Америке, и все же некоторые общие черты в отношении наук о человеке наблюдаются.

Итак, говоря о схожести ситуаций, мы подразумеваем, что отечественная научная традиция отнюдь не стояла в стороне от магистральных путей развития наук о человеке. С одной стороны, нашими учеными, называющими себя этнографами, был наработан обширный эмпирический материал, который по своему богатству фактографии и объему не уступает материалу, собранному американскими полевыми исследователями. Здесь хотелось бы отметить, что отечественная этнография свое происхождение как целостная наука ведет от таких ученых, как В. Богораз и Л. Штренберг, начинавших свою научную деятельность в Джезуповской северо-тихоокеанской экспедиции, организованной Францом Боасом. Результатом этой экспедиции, в частности, стала публикация известных работ Богораза «Чукчи» и «Мифология чукчей», высоко оцененных Боасом. Таким образом, ситуация в области эмпирики чем-то напоминает ту, о которой пишет в представляемой здесь работе К. Клакхон. С другой

стороны, в различных областях гуманитарного знания существуют наработки, сближающиеся, а иногда и превосходящие западные концепции, доминирующие в антропологической науке. Здесь следует отметить работы А.Р.Лурия, синтезировавшие в себе достижения в области психологии, физической антропологии и лингвистики. Также хотелось бы отметить книгу П.Ф.Поршнева «О начале человеческой истории», которая, на наш взгляд, представляет собой уникальную концепцию происхождения человека, основанную как на палеоантропологических исследованиях, так и на исследованиях в области социальной психологии. Таким образом, в русской научной традиции наметился процесс синтезирования целостной науки о человеке. А стремительное становление антропологии как отдельной академической дисциплины лишь подтверждает это предположение.

Кроме того, в отечественной традиции существует целый пласт идей, связанных с именами русских евразийцев, таких как Николай Трубецкой и Лев Гумилев, чей этнологический взгляд во многом сближается с рядом антропологических идей, существующих на Западе. Чтобы не быть голословным, приведу несколько цитат из работы Трубецкого «Европа и Человечество», ставшей одним из манифестов евразийства. Вот что пишет в своей работе Трубецкой: «В науке весьма часто можно встретить сближения психологии дикарей с психологией детей... Они совершенно обходят тот факт, что впечатление "взрослых детей" при соприкосновении европейцев с дикарями является абсолютно взаимным, то есть дикари тоже смотрят на европейцев как на "взрослых детей"». Критикуя современную ему этнологическую мысль, Трубецкой пишет: «Этот аргумент (имеется в виду аргумент в пользу более высокого уровня развития европейцев по отношению к другим народам — курсив мой), который можно назвать историческим, считается в Европе наиболее веским. Сущность его состоит в том, что предки современных европейцев тоже были дикарями. Таким образом, европейцы давно уже прошли стадию эволюции, на ко-

торой стоят современные дикари». Третья концепция этнологического взгляда, которую рассматривает Трубецкой — это концепция одичания некогда развитых народов. Все эти концепции, так или иначе, на уровне двадцатых годов доминировали в европейском научном сознании. Надо отметить, что Трубецкой в своей критике этнологического взгляда предвосхитил как минимум несколько идей, появившихся в Америке лишь с тридцатых по пятидесятые годы, а в Западной Европе — в конце пятидесятых. Этот переворот в антропологии был связан с именами Ф. Боаса, Р. Линтона, А. Крёбера, М. Лейриса, Р. Бенедикт и К. Клакхона. «Вместо принципа градации народов и культур по степеням совершенства — новый принцип равноценности и качественной несоизмеримости всех культур и народов земного шара. Момент оценки должен быть раз навсегда изгнан из этнологии и истории культуры, как и вообще из всех эволюционных наук, ибо оценка всегда основана на эгоцентризме» — писал Трубецкой.

Суммируя вышесказанное, следует признать, что для отечественной традиции отнюдь не чужд так называемый антропологический взгляд. Вопрос состоит лишь в том, чтобы осмыслить ту массу разрозненного эмпирического материала, который наработан нашими науками о человеке. По какому пути пойдет отечественная антропология, и будет ли она носить такое же название, сейчас предугадать сложно, но мы искренне надеемся на то, что этому процессу будет способствовать публикация книг серии, задуманной нашим издательством.

Владислав Трофимов.

X. Г. Роквуду и Р. Дж. Коулеру

Антропологию часто воспринимают как собрание занимательных фактов, повествующих о внешних особенностях экзотических народов и описывающих их странные обычаи и верования.

Ее считают занятным развлечением, явно не имеющим никакого отношения к образу жизни цивилизованных обществ.

Это мнение ошибочно. Более того, я надеюсь показать, что ясное понимание антропологических законов проливает свет на социальные процессы нашего времени и может объяснить нам, если мы готовы прислушаться к этим объяснениям, что нужно делать и чего следует избегать.

Франц Боас.

«Антропология и современная жизнь»

(1928 г.)

Благодарности

Чтобы перечислить всех людей, благодаря которым я получил возможность написать эту книгу, мне пришлось бы составить длинный список тех, кому я обязан очень многим, начиная с моих родителей Джорджа и Кэтрин Клакхон и моей сестры Джейн Клакхон. Я не могу упомянуть их всех, однако, здесь будет особенно уместно указать хотя бы некоторых. Благодаря Эвану Фогту из Рамы (Нью-Мексико) во мне пробудился особенный интерес к антропологии. Некоторые из моих учителей в университете Висконсина оказали особенно глубокое влияние на мое интеллектуальное развитие: Уолтер Агард, Юждин Берн, Норман Камерон, Гарри Гликсман, Майкл Ростовцефф, Берта и Фрэнк Шарп, Рут Уаллерстайн. В таком же долгу я перед учителями из Оксфорда (Р. Р. Маретт, Т. К. Пеннимэн, Беатрис Блэквуд), Венского университета (В. Шмидт, В. Копперс, Эдвард Хичман), Гарварда (Альфред Точчер, Эрнест Хутон, Лоуристон Уорд). Очень многому меня научил Ральф Линтон, давший мне возможность заниматься моей профессией. Члены кафедр Антропологии и Общественных отношений Гарварда были моими инструкторами и коллегами. Перед многими своими коллегами я в таком долгу, что отдавать кому-нибудь из них предпочтение было бы почти преступлением. Но я сознаю, что особенно я обязан следующим (включая уже упомянутых): Генри А. Мюррею, Джону Долларду, Талкотту Парсонсу, Эдварду Сэпиру, Александру и Доротее Лейтон, Альфреду Крёберу, В. В. Хиллу, Полу Райтеру, Рут Бенедикт, О. Г. Маурер, Дональду Скотту, Дж. О. Брю, Л. К. Уаймену, Грегори Бэйтсону, Лесли Уайту, Роберту Редфилду, Фреду Эггану, Мар-

гарет Мид и Лоренсу Франку. Джону Коллиеру, Лауре Томпсон, Александру Лейтону и Джорджу Тэйлору я обязан своим участием в разработке проблемы применимости антропологического знания к проблемам современности. Многие студенты и аспиранты прояснили мое понимание различных вопросов и подтолкнули меня к более адекватному выражению своих мыслей. Моя жена, Флоренс Клакхон, оказала мне безмерную помощь, интеллектуальную и личную.

Фонд Родса, фонд Рокфеллера и корпорация Карнеги позволили мне продолжать исследования. Я особенно обязан Чарльзу Долларду, президенту корпорации Карнеги. Эта книга была написана при содействии Фонда памяти Джона Саймона Гугенхейма в 1945-1946 годах. Я особенно благодарен этому фонду и его генеральному секретарю Генри Аллену Мо.

Организации и люди, поддержавшие мои специальные исследования, также способствовали появлению этой книги: музей Пибоди Гарвардского университета и его директор Дональд Скотт, Лаборатория Социальных Отношений и ее директор профессор Сэмуэль Стауфер, Викинг Фонд и его научный директор господин доктор Паул Фехос, Фонд Мильтона Гарвардского университета и проректор Пол X. Бак, Американское Философское Общество, Исследовательский Центр Социальных Наук, фонд «Олд Доминион».

Книжная компания Мак-Гро и Хилла и Издательский дом Виттелсей обеспечили мне щедрую помощь и содействие в подготовке этой книги. Многим представителям компании Мак-Гро и Хилла и особенно госпоже Бейле Харрис я выражаю свою глубочайшую благодарность. Она оказала неоценимую интеллектуальную и стилистическую помощь в написании этой книги.

Следующие мои друзья и коллеги почтили своим критическим вниманием весь текст книги или его часть: В. К. Бойд, Дж. О. Брю, Эдвард Брюнер, Джеймс Конант, Джоанн и Пол Дэвис, Джейн Клакхон, Флоренс Клакхон, Альфред и Теодора Крёбер, Александр и Доротея Лейтон, Пол Райтер,

Джеймс Спулер, Эван и Нанин Фогт, Лоуристон Уорд. Естественно, никого из них я не могу обвинить в ошибочных суждениях, хотя часто я упорно оставался при своем особом мнении. Я в огромном долгу перед миссис Эрнст Блюменталь и миссис Берт Каплан за гигантскую помощь и тщательность, проявленную при перепечатке многочисленных черновиков рукописи.

В. Г. Келли, Доротея Лейтон, Флоренс Клакхон, О. Г. Моурер великодушно позволили мне пересмотреть и использовать печатные и неопубликованные материалы, над которыми мы работали совместно. Издательство Колумбийского университета позволило мне опубликовать некоторые принадлежащие доктору Келли и мне пассажи из статьи «Идея культуры», помещенной в сборнике «Наука о человеке и мировой кризис», под редакцией Ральфа Линтона (1945). Издательство Гарвардского университета разрешило мне использовать некоторые параграфы, которые доктор Лейтон и я написали для сборника «Навахо» (1946). Эти отрывки в основном помещены мною в шестой главе данной книги. Издательство Гарвардского университета также дало мне разрешение на перепечатку некоторых отрывков из книги «Религия и наши расовые проблемы» (1945). Ассоциация по проблемам науки, философии и религии позволила вновь использовать часть очерка, написанного мною совместно с женой и помещенного в сборнике «Конфликты власти в современной культуре» (1947), а также часть более раннего моего очерка, опубликованного в «Проблемах мира во всем мире» (1944). Профессор Джон Кроу Ренсом, редактор «Кеньон Ревью», позволил мне опираться на мою статью «Способ жизни», появившуюся в этом сборнике в 1941 году. Все отрывки, взятые из ранних работ, основательно переделаны или переписаны для этой книги.

Эта книга посвящена двум людям, которым я очень многим обязан. Р. Дж. Коулер, деловой партнер моего деда, оказал сильнейшее влияние на меня в период моего становления и остался другом на всю жизнь. X. Г. Роквуд, мой тесть,

последние шестнадцать лет множество раз помогал мне и вдохновлял меня. Характеры и чувство личной ответственности этих двух людей имеют много общего. Их жизни гораздо ярче любых слов свидетельствуют о лучших чертах американского характера, который я попытался обрисовать в девятой главе этой книги.

Предисловие

Эта книга предназначена для любителей, а не для придирчивых профессионалов. Последних я покорнейше прошу помнить, что, если бы я включил в нее все документальные свидетельства, которые они хотели бы видеть, она бы разрослась до нескольких томов. Если бы я останавливался на всех оговорках и ссылках, необходимых в специальном исследовании, интеллигентный любитель не добрался бы и до конца первой главы. Нет необходимости, чтобы каждое утверждение было «доказано». Антропология — молодая дисциплина, и для нее остается еще много работы, и в смысле сбора материалов, и в смысле их анализа. Это честная и внимательная оценка тех данных, которые я смог охватить. В некоторых случаях другие, с равной честностью и, возможно, более талантливо, выводили иные заключения из тех же самых материалов. Однако я старался просто следовать общему мнению современных профессионалов. Там, где я отражаю личные или противоречащие общепринятым мнения, я тем или иным способом предупреждаю читателя. Подобным же образом, используя выражения: «некоторые авторитеты полагают», «возможно», «вероятно» и «может быть», я указывал на свой собственный выбор одного из противоречащих друг другу решений или интерпретаций. Даже если оставить лишь несколько утверждений и моих собственных представлений о будущем, есть некоторые данные, которые я считаю устойчивыми. Как мои собственные, так и чужие размышления выделены или явствуют по существу из контекста.

I. Странные обычаи, глиняные черепки и черепа

Антропология обеспечивает научное обоснование для исследования ключевой дилеммы современного мира: как могут народы, имеющие разную внешность, говорящие на непонятных друг другу языках и живущие по-разному, мирно уживаться вместе? Конечно, никакая научная дисциплина не представляет собой панацею от болезней человечества. Если вам покажется, что какое-нибудь место в этой книге поддерживает мессианские претензии такого рода, считайте эти абсурдные притязания ошибкой энтузиаста, который на самом деле не так уж наивен. Так или иначе, антропология — междисциплинарная область знания, связанная и с естественными, и с социальными, и с гуманитарными науками.

Благодаря своей широте, вариативности методов и медиативной позиции, антропология, без сомнения, играет главную роль в интеграции наук о человеке. Всестороннее исследование человека подразумевает наличие дополнительных навыков, интересов и знаний. Определенные аспекты психологии, медицины и биологии человека, экономики, социологии и географии должны быть сплавлены вместе с антропологией в одну общую науку, которая также должна вобрать в себя исторические и статистические методы и получать данные как из истории, так и из других гуманитарных наук.

Сегодняшняя антропология, следовательно, не может считаться всеобъемлющим исследованием человека, хотя, возможно, она подходит к этой задаче ближе, чем все остальные области знания. Некоторые открытия, о которых мы здесь

будем говорить как об антропологических, стали возможны только благодаря сотрудничеству исследователей разных специальностей. Но даже и традиционная антропология имеет особые права быть услышанной теми, кто стремится разрешить проблему единства современного мира. Дело обстоит так потому, что именно антропология исследовала всю гамму различий между людьми и лучше всех может ответить на вопросы: «Что общего между человеческими существами всех племен и наций? Какие существуют различия? В чем их причины? Насколько они глубоки?»

К началу XX века ученые, интересовавшиеся необычными, драматическими и непонятными аспектами человеческой истории, были известны под именем антропологов. Это были люди, занимавшиеся поиском самых отдаленных предков человека, гомеровской Трои, прародины американских индейцев, связей между солнечной активностью и цветом кожи, историей изобретения колеса, английской булавки и керамики. Они хотели знать, «как современный человек пришел к этому образу жизни»: почему одними управляют короли, другими — старики, третьими — воины, а женщины — никем; почему у одних народов наследство передается по мужской линии, у других — по женской, а у третьих — и по той, и по другой; почему одни люди болеют и умирают, если они считают, что их заколдовали, а другие смеются над этим. Они занимались поиском универсалий в биологии и поведении человека. Они доказывали, что в физическом строении людей разных континентов и регионов гораздо больше сходств, чем различий. Они обнаружили многочисленные параллели в обычаях людей, некоторые из которых можно было объяснить историческими контактами. Другими словами, антропология стала наукой о сходствах и различиях между людьми.

В некотором смысле антропология — это древняя наука. Геродот, греческий историк, которого называют и «отцом истории», и «отцом антропологии», подробно описывал физический облик и обычаи скифов, египтян и других «вар-

варов». Китайские ученые династии Хан сочиняли монографии о хьюнг-ну, светлоглазом племени, кочевавшем близ северо-западной границы империи. Римский историк Тацит написал свое знаменитое исследование о германцах. Еще задолго до Геродота вавилоняне эпохи Хаммурапи собирали в своих музеях предметы, сделанные шумерами, их предшественниками в Месопотамии.

Хотя представители различных древних цивилизаций показывали, что они считают типы и нравы людей достойными обсуждения, только путешествия и исследования, начиная с XV века, стимулировали изучение человеческих различий. То новое, что было обнаружено за пределами маленького средневекового мира, сделало антропологию необходимой. Хотя сочинения этого периода и полезны (как, например, путевые записки Питера Мартира), их нельзя считать научными документами. Будучи нередко фантастичными, они создавались для развлечения или для узких практических целей. Тщательные отчеты непосредственных наблюдателей перемешивались с приукрашенными и нередко полученными из вторых рук анекдотами. Ни авторы, ни наблюдатели не имели специальной подготовки для того, чтобы фиксировать или интерпретировать то, что они видели. Они смотрели на другие народы и их обычаи сквозь грубую и искажающую призму, сплавленную изо всех предрассудков и предубеждений христианской Европы.

Научная антропология стала развиваться не раньше конца XVIII-начала XIX столетия. Открытие связей между санскритом, латинским, греческим и германскими языками дало значительный стимул компаративистике. Первые последовательные антропологи были одаренными любителями — докторами, естествоиспытателями, юристами, предпринимателями, для которых антропология была хобби. Они пользовались здравым смыслом, навыками, которые приобрели в своих профессиональных занятиях, и модными научными теориями своего времени для того, чтобы умножать знания о «примитивных» народах.

Что они изучали? Они занимались странностями, вопросами, которые казались столь тривиальными или столь специальными, что уже сложившиеся дисциплины не обращали на них внимания. Формы человеческих волос, особенности строения черепа, оттенки цвета кожи не казались особенно важными анатомам или практиковавшим врачам. Предметные остатки культур, отличных от греко-римской, лежали вне поля зрения ученых-классиков. Языки, не связанные с греческим и санскритом, не интересовали компаративных лингвистов XIX века. Примитивные обряды занимали очень немногих до тех пор, пока изящный язык и почтенная классическая методика «Золотой ветви» сэра Джеймса Фрезера не завоевали этой работе широкого признания. Антропологию не без основания определяли как «науку о пережитках».

Было бы преувеличением говорить об антропологии XIX века как о «науке для чудаков, изучающих разрозненные остатки». Англичанин Тэйлор, американец Морган, немец Бастиан и другие ведущие исследователи того времени были вполне почтенными членами общества. Тем не менее, мы лучше поймем историю этой дисциплины, если допустим, что первые антропологи были, с точки зрения их современников, чудаками. Они интересовались странными вещами, которыми обычный человек не мог заниматься серьезно; и даже средний интеллигент чувствовал их несообразность.

Если не смешивать результаты интеллектуальной деятельности с мотивами, побуждающими к этой деятельности, то резонно будет задаться вопросом: какой тип людей мог интересоваться подобными проблемами? Археология и музейное дело представляют райские условия для тех, кто захвачен страстью собирать и раскладывать по полочкам, страстью, присущей всем, кто что-нибудь коллекционирует — от марок до рыцарских доспехов. Антропологией тоже всегда занимались романтики — те, над кем властвовала тяга к далеким странам и экзотическим народам. Эта тяга к странному и далекому особенно сильна у тех, кто не удовлетворен

собой или не чувствует себя дома в своем собственном мире. Сознательно или бессознательно они ищут другой жизни, где их поймут и примут или, хотя бы, не станут критиковать. Подобно многим историкам, исторический антрополог стремится бежать из настоящего в лоно прошлого культуры. Благодаря определенной романтической ауре этой дисциплины, равно как и из-за того, что она не была легким способом зарабатывать себе на жизнь, она привлекла очень большое число исследователей, состоятельных и независимых.

Все это звучит не очень обнадеживающе: и в том, что касается этих ученых, и в смысле предмета их занятий. Однако именно эти особенности привели к формированию важнейших преимуществ антропологии по сравнению с другими способами изучения человеческой жизни. Благодаря тому, что антропологи изучали свой предмет только из чистого интереса, а не для того, чтобы прокормить себя или изменить мир, у них сформировался объективный подход. Философам мешала обременительная история их дисциплины и специальные интересы их профессии. Огюст Конт, основатель социологии, был философом, но он пытался создавать социологию по образцу естественных наук. Однако многие из его последователей, будучи лишь слегка замаскированными философами истории, имели пристрастие к рассуждениям, а не к наблюдениям. Многие из первых американских социологов были христианскими священниками и стремились скорее усовершенствовать мир, нежели беспристрастно изучать его. Политические науки также имели привкус философствования и реформистского рвения. Психологи были так поглощены своими инструментами и лабораторными занятиями, что им оставалось немного времени для того, чтобы изучать человека таким, каким его действительно хотелось бы знать, — не в лаборатории, а в повседневной жизни. Благодаря тому, что антропология была наукой о пережитках, а пережитков было много, и они были разными, она избежала преимущественного занятия только

одним аспектом жизни, которое, например, отличало экономику. Рвение и энергия любителей мало-помалу завоевали место самостоятельной науки для их дисциплины. В 1850 году в Гамбурге был учрежден музей этнологии; археологический и этнологический музей Пибоди в Гарварде был основан в 1866 году; Королевский антропологический институт — в 1873 году; Бюро американской этнологии — в 1879 году. Тэйлор начал преподавать антропологию в Оксфорде в 1884 году. Первый американский профессор антропологии появился в 1886 году. Однако в XIX веке во всем мире не набралось бы и сотни антропологов.

К 1920 году в Соединенных Штатах было присуждено только пятьдесят три докторских степени по антропологии. До 1930 года только четыре американских университета имели антропологическую докторантуру. Даже сейчас их всего около дюжины. Не стала антропология и сколько-нибудь существенным учебным предметом в институтах. Ее регулярно преподают лишь в двух-трех средних школах. Поразительно, если принять во внимание незначительное количество антропологов и ничтожное число людей, которые получили поверхностное знакомство с предметом, но за последние десять лет, или около того, слово «антропология» и некоторые термины этой науки вышли за пределы специальной литературы и все чаще стали появляться в «Нью-Йоркере», «Лайф», «Сэтэрдей Ивнинг Пост», детективных романах и даже в кино. Эта тенденция проявилась и в том, что многие колледжи, университеты и некоторые школы стали выражать намерение ввести антропологию в свои обновленные учебные курсы. Хотя к антропологам — так же, как и к психиатрам и психологам, — все еще относятся с некоторым подозрением, современное общество начинает чувствовать, что они занимаются чем-то полезным и заслуживающим внимания.

Один из признаков наступления лета на юго-западе Америки — это приезд множества разных «-ологов», нарушаю-

щих сельскую тишину. Они раскапывают развалины с энтузиазмом детей, охотящихся за «реликвиями индейцев», или подростков, разыскивающих спрятанные сокровища. Они суют свой нос в дела мирных индейцев и надоедают всем множеством своих странных приспособлений. Те, кто копает развалины, называются «археологами», те, кто копается в головах индейцев, — «этнологами» или «социальными антропологами», те, кто измеряет черепа, — «физическими антропологами», но все они подходят под более широкое понятие «антропологов вообще».

На что же они все-таки годятся? Может быть, это чистое любопытство к «этим грязным язычникам», или же раскопки, вопросы и измерения действительно имеют какое-то отношение к современному миру? Или антропологи занимаются экзотическими и занятными вещами, которые не важны для современной жизни?

Антропология — это нечто большее, чем размышление о чужих черепах или поиски «недостающего звена», и она приносит пользу помимо доказательства родства человека и обезьяны. С внешней точки зрения, деятельность антрополога представляется, в лучшем случае, безобидным развлечением, а в худшем — чистым идиотизмом. Неудивительно, что многие из обитателей того же юго-востока Америки шутят: «Индейцы собираются платить вам премию, ребята». Обычное мнение об антропологах хорошо выразил один офицер. Мы встретились в обществе и нормально разговаривали, пока он не спросил, чем я занимаюсь. Когда я сказал, что я антрополог, он отшатнулся и сказал: «Ну, антропологу не обязательно быть сумасшедшим, но, наверное, это помогает».

Антрополог — это человек, достаточно сумасшедший для того, чтобы изучать своего ближнего. Научное исследование самих себя — дело сравнительно новое. В 1936 году в Англии было более шестисот человек, которые работали в только в одной специальной естественнонаучной дисциплине (биохимии), и менее десяти — занимавшихся антропо-

логией. Сейчас в Соединенных Штатах существует менее дюжины рабочих мест для физических антропологов.

Однако нет сомнения, что людям следовало бы понимать: научные методы, давшие столь изумительные результаты в открытии секретов физического мира могут не помочь им понять самих себя и своих соседей в этом быстро уменьшающемся мире. Человек создал поистине удивительные машины только для того, чтобы оказаться почти беспомощным перед лицом социальных потрясений, нередко сопровождающих внедрение этих машин.

Способы зарабатывания на жизнь изменились с такой поражающей быстротой, что все мы нередко бываем смущены этим. Наша жизнь изменилась, но изменилась непропорционально. Наши экономические, политические и социальные институты отстали от нашей техники. Наши религиозные верования и обряды, так же, как и другие идеологические системы, во многом не соответствуют современной жизни и научным представлениям о физическом и биологическом мире. Одна наша часть живет в «современную» эпоху, другая — в «средневековье» или даже в «античности».

В смысле лечения социальных недугов мы все еще живем в век магии. Нередко мы ведем себя так, будто революционные и разрушительные идеи могут быть изгнаны с помощью заклинания — как злые духи. Мы охотимся за ведьмами, считая их виновными в наших несчастьях; примеры тому — Рузвельт, Гитлер, Сталин. Мы сопротивляемся переменам внутри себя — даже тогда, когда внешние изменения делают это необходимым. Мы обижаемся на людей, если они не понимают нас или мотивы нашего поведения; но когда мы стараемся понять других, мы считаем, что должны понимать лишь то, что соответствует нашим представлениям о безупречной жизни. Мы все еще занимаемся поисками философского камня — магической формулы (скажем, механической схемы международного сотрудничества), которая сделает человечество упорядоченным и миролюбивым, не требуя ничего, кроме внешних воздействий с нашей стороны.

Мы плохо знаем самих себя. Мы рассуждаем о несколько неясной вещи, именуемой «человеческой природой». Мы горячо доказываем, что «в природе человека» — делать то и не делать этого. Но любой, кто жил на юго-востоке Америки, если вернуться к тому же примеру, знает по опыту, что законы таинственной «человеческой природы» работают по-разному у испаноязычных обитателей Нью-Мексико, англоязычного населения и различных племен индейцев. Вот тут-то и вступают в дело антропологи. Их задача как раз и состоит в том, чтобы зафиксировать различия и сходства в человеческой физиологии, в вещах, которые создают люди, в их повседневной жизни. Только тогда, когда мы выясним, как люди, воспитанные по-разному, принадлежащие к разным физическим типам, говорящие на разных языках, живущие в разных природных условиях, решают свои проблемы, мы сможем уверенно рассуждать о том, что объединяет все человечество. Только тогда мы сможем претендовать на обладание научным знанием непосредственно о человеческой природе.

Это большая работа. Но, возможно, еще не слишком поздно приблизиться к пониманию того, чем в действительности является «человеческая природа», то есть того, какие реакции имманентны человеку — безотносительно его частного биологического или социального наследия. Для того, чтобы понять человеческую природу, искатели приключений от антропологии исследовали обходные пути времени и пространства. Это захватывающее занятие — настолько захватывающее, что антропологи имеют тенденцию писать только друг для друга или для других ученых. Большая часть исследований по антропологии состоит из статей в научных журналах и неприступных монографий. Эти сочинения изобилуют странными названиями и незнакомыми терминами, они слишком специальны для обычного читателя. Возможно, некоторые антропологи помешались на деталях как таковых. Например, существуют целые монографии, посвященные таким темам, как «Анализ трех сеток для волос из

области Пахамак». Даже для других исследователей человека значительная часть антропологических занятий кажется, по выражению Роберта Линда, «отчужденными и поглощенными самими собой».

Хотя, таким образом, некоторые исследования как бы оставляют человека («антропос») в стороне, все же основные тенденции антропологической мысли сконцентрированы на вопросах, в которых заинтересованы многие люди: какой была эволюция человечества — и биологическая и культурная? Существуют ли общие принципы или «законы», управляющие этой эволюцией? Каковы естественные связи, если таковые существуют, между физическими типами, речью и обычаями людей прошлого и настоящего? Каковы общие законы отношений человека и группы? Насколько пластичен человек? До какой степени он может быть подвержен воздействию воспитания или природных условий? Почему определенные личностные типы более характерны для одних обществ, чем для других?

Однако, для большинства людей антропология все еще ассоциируется с измерением черепов, фантастически осторожным обращением с битыми горшками и докладами о диковинных обычаях диких племен. Антрополог — это гробокопатель, коллекционер наконечников индейских стрел, странный парень, который живет среди немытых каннибалов. Как отмечает Сол Тэкс, антрополог, по своей функции в обществе, «представляет собой нечто среднее между Эйнштейном, занимающимся таинственными вещами, и массовиком-затейником». Его музейные экспонаты, рисунки или сказки могут развлекать человека час или два, но кажутся довольно скучными по сравнению с гротескными монстрами из отдаленных времен, которых восстанавливает палеонтолог, чудесами растительного и животного мира, изучаемыми биологом, волнующими и невообразимо далекими вселенными и космическими процессами, которые исследует астроном. Конечно, антропология кажется наиболее бесполезной и непрактичной среди всех «-ологий». Что может дать ис-

следование темных и примитивных народов для разрешения проблем сегодняшнего мира, мира космических кораблей и международных организаций?

«Длинная дорога в обход часто бывает кратчайшим путем домой». Погруженность в исследование малозначимых бесписьменных народов — это и отличительная черта антропологической работы, и, одновременно, ключ к ее значению в сегодняшней жизни. Антропология выросла из опыта общения с примитивными народами, и ее инструменты необычны потому, что они были выкованы в этой особенной мастерской.

Исследование примитивных народов позволяет нам лучше видеть самих себя. Обычно мы не замечаем шор, ограничивающих наш взгляд на жизнь. Существование воды вряд ли было открыто рыбами. Нельзя ожидать от исследователя, не преодолевшего мыслительный горизонт своего общества, изучения обычая, который является принадлежностью его собственного мышления. Тот, кто занимается человеческими отношениями, должен знать столько же о глазе, который смотрит, сколько и о предмете, на который смотрят. Антропология держит перед человеком большое зеркало и дает ему возможность посмотреть на себя во всем его безграничном разнообразии. Именно это, а не удовлетворение праздного любопытства или потребности в романтических путешествиях, и есть значение работы антрополога в бесписьменных обществах.

Представим себе полевого исследователя на отдаленном острове в южных морях или среди индейцев в джунглях Амазонки. Обычно он один. Но он должен привезти обратно отчет и о физических данных изучаемого народа, и обо всей его жизнедеятельности. Он принужден рассматривать человеческую жизнь как целое. Он должен стать мастером на все руки и обладать достаточно разносторонними знаниями для того, чтобы описывать такие разные вещи, как форму головы, традиционную медицину, двигательные навыки, сельское хозяйство, животноводство, музыку, язык, способы плетения корзин.

Так как опубликованных сообщений об этом племени нет, или они фрагментарны, или неточны, он больше зависит от своих глаз и ушей, чем от книг. Он полный невежда по сравнению со средним социологом. То время, которое социолог проводит в библиотеке, антрополог проводит в поле. Более того, его «виденье» и «слышанье» приобретает особый характер. Жизнь, которую он наблюдает, настолько необычна, что почти невозможно интерпретировать ее в соответствии с его собственными ценностями. Он не может решить заранее, какие вещи важны для его анализа, а какие — нет, потому что все не соответствует его моделям. Ему легче рассматривать происходящее с беспристрастием и относительной объективностью просто потому, что оно необычно и незнакомо ему, потому что он не вовлечен в него эмоционально. Наконец, благодаря тому, что антрополог должен изучать язык или искать переводчиков, он вынужден придавать больше значения делам, а не словам. Когда он не понимает того, что говорится, единственное, что он может делать, — это посвятить себя скромному, но весьма полезному занятию: подмечать, кто с кем живет, кто с кем и когда работает, кто говорит громко, а кто — тихо, кто, когда и какую одежду носит.

Совершенно закономерным в этой ситуации будет вопрос: «Ну, возможно, антропологам удалось во время работы в бесписьменных обществах приобрести некоторые навыки, дающие хорошие результаты применительно к исследованиям нашего общества. Но, ради всего святого, если вы, антропологи, действительно интересуетесь современной жизнью, зачем вы продолжаете беспокоиться об этих незначительных маленьких племенах?»

Первое, что ответит антрополог, — это то, что жизнь этих племен представляет собой часть истории человечества и что его работа — проследить, чтобы она была зафиксирована. Действительно, антропологи очень остро чувствуют эту ответственность. Они чувствуют, что у них нет времени писать теоретические книги в то время, как каждый год они

видят угасание до сих пор не описанных аборигенных культур. Дескриптивный характер большинства антропологических работ и присутствие в последних подавляющего количества подробностей должны быть связаны с навязчивой идеей антрополога — фиксировать факты, пока еще не поздно.

Традиционная научная точка зрения представляет знание как нечто самодовлеющее. На этой концепции стоит остановиться подробнее. Возможно, что прикладные результаты деятельности чистой науки оказываются более значимыми и многочисленными из-за того, что исследователи не ограничивали свои интересы областями, обещавшими непосредственную практическую пользу. Но в наши смутные времена многие ученые также озабочены социальным оправданием их работы. Существует такая вещь, как научный дилетантизм. Прекрасно, что некоторые богатые музеи могут обеспечить деятельность нескольких людей, проводящих всю жизнь за интенсивным исследованием средневековых доспехов, но биографии некоторых антропологов напоминают одного из героев Олдоса Хаксли, человека, посвятившего себя созданию истории трехзубой вилки. Общество не может обеспечить, по крайней мере в настоящее время, поддержку большого числа специалистов, занимающихся совершенно эзотерическими исследованиями, до тех пор, пока последние не будут обещать практической ценности. К счастью, подробное исследование примитивных народов попадает в категорию полезных занятий.

Я мог бы счесть действительно насущным изучение урбанистических сообществ — скажем, таких, как Кембридж в штате Массачусетс. Но при современном состоянии общественных наук мне противостоит множество практических трудностей. Во-первых, для того, чтобы заниматься всеобъемлющими исследованиями, мне потребовалось бы такое количество сотрудников, которое невозможно оплатить средствами существующей поддержки исследований человеческого поведения. Во-вторых, мне пришлось бы задаться вопросом:

где кончается Кембридж, и начинаются Бостон, Вотертаун и Сомервилль? Многие люди, живущие в Кембридже, выросли в разных местах Соединенных Штатов или в других странах. Мне бы всегда угрожала опасность приписать особенностям культуры Кембриджа то, что на деле является результатом воспитания в каких-нибудь далеких краях. Наконец, я был бы вынужден иметь дело с десятками различных биологических типов и их смешений. Л. Дж. Хендерсон говорил: «Когда я прихожу в лабораторию и занимаюсь экспериментом с пятью или шестью неизвестными, иногда, после достаточно долгой работы, мне удается решить поставленную проблему. Но я знаю, что лучше даже не пытаться иметь дело с двадцатью или более».

Я совсем не утверждаю, что изучать Кембридж в настоящее время бесполезно. Вовсе нет. Некоторые отдельные проблемы могут быть определены; некоторые вполне веские результаты могут быть получены. Можно будет получить кое-какие, полезные и в научном, и в практическом смысле, знания о деятельности всего сообщества. Вопрос не стоит так: должен ли ученый, исследующий человека, работать в своем собственном обществе или среди примитивных народов? Скорее его можно сформулировать следующим образом: может ли антрополог, работая с более или менее простым материалом, определить существенные факторы, которые впоследствии удастся более эффективно исследовать в более сложном окружении? Правильные вопросы и адекватные способы получения ответов легче открыть, работая с небольшими моделями, то есть в более однородных обществах, обойденных цивилизацией.

Примитивное общество ближе всего к лабораторным условиям, к которым стремится исследователь человека. Такие группы обычно невелики и могут быть интенсивно исследованы небольшой группой людей с незначительным финансированием. Как правило, они несколько изолированы, так что вопроса о том, где кончается одна социальная система и начинается другая, не возникает. Члены группы всю

свою жизнь живут в пределах небольшого региона и постоянно подвергаются воздействию одних и тех же природных факторов. Все они имеют одинаковое «образование». Их индивидуальный опыт гораздо более однороден, чем у членов сложных обществ. Их жизнь сравнительно стабильна. Обыкновенно, у них высока степень узкородственного размножения, так что любой отдельно взятый член общества имеет почти такое же биологическое наследство, как и другие. Короче говоря, многие факторы можно считать более или менее постоянными, и у антрополога развязаны руки для детального исследования немногочисленных различий с реальной надеждой выискать связи между ними.

Это можно пояснить с помощью аналогии. Что бы мы знали сегодня о психологии человека, если бы у нас была возможность изучать психологические процессы только у людей? То, что на каждом шагу нам встречались бы препятствия, отчасти связано с теми гуманитарными ограничениями, которые мы накладываем на использование людей в качестве подопытных кроликов, но также и со сложностью человеческого организма. Последний настолько вариативен, что нам было бы чрезвычайно сложно определить существенное, если бы мы не имели возможности исследовать психологические процессы в более простом окружении. Гораздо быстрее определить рефлекс у лягушки, нежели исследовать его же с большими осложнениями у простейших млекопитающих. Когда с этими сложностями удалось справиться, стало возможным успешно перейти к обезьянам и затем к человеку. Это, конечно, фундаментальный метод науки: метод последовательных шагов, метод движения от известного к неизвестному, от простого к все более и более сложному.

Бесписьменные общества представляют собой конечные результаты многих различных экспериментов, осуществляемых природой. Группы, которые в значительной степени пошли своей собственной дорогой, не растворяясь в великих цивилизациях Запада и Востока, демонстрируют разно-

образие выработанных людьми решений вечных проблем человечества и разнообразие значений, которые народы придают различным культурным формам. Исследование этой обширной живописной картины дает нам перспективу и беспристрастность. Анализируя результаты этих экспериментов, антрополог также дает нам практическую информацию о том, что работает, а что — нет.

Неантрополог, Грэйс де Лагуна, блестяще суммировал преимущества нашего взгляда на самих себя с антропологической точки зрения:

«Это действительно точно, в отношении стандартов жизни и мысли, что внимательные исследования примитивных народов проливают больше света на природу человека, чем все раздумья мудрецов или кропотливые разыскания лабораторных ученых. С одной стороны, они конкретно и ясно показали всеобщее родство человечества, теоретически определенное стоиками и принятое в качестве догмата христианством; с другой стороны, они обнаружили богатство человеческих различий и множество человеческих стандартов, образов мысли и чувства, до сей поры невообразимых. Отталкивающие обычаи первобытных народов представляются полевому этнологу в процессе непосредственного исследования порой более изумительными и более понятными, чем их рисовали в приключенческих романах. Большее сочувствие к людям и более глубокое постижение человеческой природы, достигнутые благодаря этим исследованиям, во многом поколебали наше самодовольное восприятие нас самих и наших достижений. Мы начинаем осознавать, что даже наши глубочайшие убеждения и верования точно так же являются выражением подсознательного провинциализма, как и фантастические суеверия дикарей».

II. Странные обычаи

Почему китайцы испытывают неприязнь к молоку и молочным продуктам? Почему с готовностью погибали японские камикадзе — ведь для американца это кажется бессмысленным? Почему одни народы ведут родословную по отцовской линии, другие — по материнской, а третьи — от обоих родителей? Не потому, что разные народы обладают разными инстинктами, не потому, что Бог или Судьба уготовили им разные обычаи, не потому что в Китае, Японии и Соединенных Штатах разная погода. Подчас трезвый здравый смысл дает ответ, близкий антропологическому: «Потому, что они так воспитаны». Под «культурой» антропология понимает целостный образ жизни людей, социальное наследство, которое индивид получает от своей группы. С другой стороны, культура может рассматриваться как часть окружающего мира, созданная человеком.

Этот специальный термин имеет более широкое значение, нежели «культура» в историческом или литературном смысле. Скромный кухонный горшок в той же степени, что и соната Бетховена, является продуктом культуры. В обиходном языке «культурный человек» — это тот, кто знает иностранные языки, знаком с историей, литературой, философией, искусством. Для некоторых групп это понятие еще уже: культурный человек должен уметь поговорить о Джойсе, Скарлатти, Пикассо. Однако, для антрополога быть человеком и значит быть культурным. Существует культура вообще, и существуют отдельные культуры: русская, американская, английская, культуры готтентотов и инков. Эта

абстракция призвана напоминать нам, что мы не можем объяснять действия людей только в связи с их биологическими особенностями, индивидуальным опытом и непосредственными ситуациями. Опыт других людей в форме культуры присутствует едва ли не в каждом событии. Любая отдельная культура формирует нечто вроде плана всей жизнедеятельности человека.

Одна из интересных особенностей человеческих существ состоит в том, что они пытаются понять самих себя и свое собственное поведение. Это особенно характерно для новейшей европейской культуры, однако не существует группы, которая не создала бы схемы или схем для объяснения человеческих действий. Концепция культуры — самый любопытный ответ из тех, что антропология может предложить для удовлетворения извечного вопроса: «Почему?». По своему объяснительному значению эта концепция сравнима с теориями эволюции в биологии, гравитации в физике, заболевания в медицине. Значительную часть человеческого поведения удается понять и даже предсказать, если мы знаем «план существования» людей. Многие поступки нельзя считать ни случайными, ни связанными с особенностью личности, ни вызванными воздействием сверхъестественных сил, ни просто таинственными. Даже те из нас, кто гордится собственным индивидуализмом, большую часть жизни следуют внешним образцам. Мы чистим зубы по утрам. Мы носим брюки, а не набедренную повязку или пояс из листьев. Мы едим три раза в день — не два, не четыре, не пять. Мы спим в кроватях — не в гамаках и не на овечьих шкурах. Я никогда не слыхал о человеке, — из всех американцев, не содержащихся в тюрьмах или лечебницах для душевнобольных, — который смог бы преодолеть эти и бесчисленные другие правила, включая и те, что регулируют мыслительный процесс.

Многоженство «инстинктивно» кажется американке отвратительным. Она не в силах понять, как женщина может избежать ревности и дискомфорта, если ей приходится де-

лить мужа с другими. Она чувствует, что согласиться с таким положением «неестественно». В то же время, женщина из племени коряков с трудом бы поняла, как можно быть столь эгоистичной и равнодушной к женской компании, чтобы ограничивать своего мужа лишь одной супругой.

Несколько лет назад я познакомился в Нью-Йорке с одним молодым человеком, который не говорил ни слова по-английски и, очевидно, был сбит с толку американской жизнью. «По крови» он был таким же американцем, как вы и я, так как его родители были миссионерами, отправившимися в Китай из штата Индиана. Он осиротел в раннем детстве и был воспитан китайской семьей в глухой деревне. Все, кто знал его, считали, что он скорее китаец, чем американец. Его голубые глаза и светлые волосы производили меньшее впечатление, чем его китайская походка, китайские движения рук, китайское выражение лица и китайский образ мыслей. Биологическое наследие было американским, но культурное воспитание — китайским. И он возвратился в Китай.

Еще один пример — несколько другого рода. Некогда я знал жену одного торговца из Аризоны, которой очень нравилось вызывать своеобразную культурную реакцию. Ее гостям часто подавали очень вкусные сандвичи с начинкой, которая одновременно напоминала вкус цыпленка и вкус тунца, не будучи ни тем, ни другим. Пока гости не съедали свои сандвичи, хозяйка не отвечала на вопросы об их содержимом. Затем она объясняла, что это не цыпленок и не тунец, а нежное белое мясо недавно убитых гремучих змей. Реакция не заставляла себя ждать и выражалась в рвоте, нередко искусственно вызванной. Биологический процесс был пойман в ловушку культуры.

Весьма образованная учительница с большим опытом преподавания в школах Чикаго завершала свой первый учебный год в школе для индейцев. Когда я спросил ее, как выглядят ее ученики из племени навахо по сравнению с чикагскими подростками, она ответила: «Ну, я даже не знаю. Иног-

да индейцы кажутся просто умницами. А иногда они похожи на тупых животных. Недавно у нас были танцы для старших классов. Я увидела мальчика, одного из моих лучших учеников по английскому языку, который стоял совсем один. Тогда я подвела его к хорошенькой девочке, чтобы они потанцевали. Но они так и стояли, опустив головы. Они даже не сказали ни слова друг другу». Я поинтересовался, не были ли они членами одного и того же клана.

— Какая тут разница?

— А как бы вы почувствовали себя, оказавшись в постели с родным братом?

Учительница обиделась и ушла, хотя, на деле, эти два случая принципиально сопоставимы. Тип телесного контакта, используемый в наших танцах, имеет для индейца прямое сексуальное значение. Инцест между членами одного и того же клана столь же строго табуирован, как и кровосмешение между родными братом и сестрой. Стыд индейца, происходящий от мысли, что брат и сестра по клану должны танцевать, и негодование белой учительницы, вызванное предположением, что она может оказаться в постели со своим кровным братом, представляют собой одинаковые иррациональные реакции, основанные на культурных стандартах.

Все это, впрочем, не означает отсутствия человеческой природы как таковой. Сам факт того, что определенные институты отыскиваются во всех известных обществах, указывает на глубинное сходство всех людей. Картотека «общекультурного обозрения» в Йельском университете построена в соответствии с такими категориями, как «брачные церемонии», «кризисные обряды», «запреты инцеста». Не менее семидесяти пяти этих категорий представлены в каждой из сотен проанализированных культур. Это и не удивительно. Члены любой группы обладают сходными биологическими характеристиками. Все люди проходят одни и те же мучительные жизненные ситуации, такие как рождение, беспомощность, болезнь, старость и смерть. Биологические возможности человеческого рода — это кирпичи, из кото-

рых строятся культуры. Определенные структуры в каждой культуре формируются в связи с ситуациями биологической неизбежности: различием полов, присутствием людей разного возраста, различной физической силой и способностями каждого. Естественные факторы также ограничивают культурные формы. Ни одна культура не создает способов перепрыгивать через деревья или есть железную руду.

Таким образом, между природой и особой формой воспитания, именуемой культурой, нет никакого «или—или». Культурный детерминизм столь же однобок, как и биологический детерминизм. Оба фактора взаимозависимы. Культура основывается на человеческой природе, и ее формы определяются и биологией человека, и законами природы. Верно и то, что культура руководит биологическими процессами — рвотой, плачем, обмороком, порядком приема пищи и отправления естественных потребностей. Когда человек ест, он реагирует на внутреннюю «потребность», физический голод, связанный с понижением концентрации сахара в крови, но его непосредственная реакция на этот внутренний раздражитель не может быть предсказана исключительно физиологически. Сколько раз в день здоровый взрослый человек будет чувствовать голод — два, три или четыре, — и в какое время — это проблема культуры. Что он будет есть, зависит, конечно, от доступности тех или иных продуктов, но также отчасти регулируется культурой. То, что некоторые виды ягод ядовиты, — биологический факт; но то, что несколько поколений назад большинство американцев считали ядовитыми помидоры и отказывались их есть — это факт культуры. Такое выборочное, дифференциальное использование окружающей среды представляет собой специфически культурное явление. С более общей точки зрения процесс еды также управляется культурой. Ест ли человек для того, чтобы жить, живет ли для того, чтобы есть, или же просто ест и живет, все это лишь частично определяется индивидуальной ситуацией, так как и здесь существуют культурные тенден-

ции. Эмоции суть психологические события. Некоторые ситуации вызовут страх у представителя любой культуры. Но чувства удовольствия, гнева и похоти могут быть вызваны культурным подтекстом, который оставит равнодушным человека, воспитанного в рамках иной социальной традиции.

Что касается врожденных способностей, то их мы также можем рассматривать только в связи с культурным влиянием (исключая новорожденных и людей с отчетливо проявляющимися врожденными функциональными расстройствами или физическими недостатками). В больнице Нью-Мексико, где рождаются дети белых американцев и индейцев из племен зуни и навахо, новорожденных младенцев можно разделить на очень активных, среднеактивных и спокойных. Дети из различных «расовых» групп могут относиться к любой из этих категорий, хотя большее число белых попадет в группу очень активных. Но если обследовать навахо, зуни и белого, первоначально причисленных к очень активным, в возрасте двух лет, ребенок зуни покажется гораздо менее подвижным и активным по сравнению со своим белым ровесником; хотя он может оказаться более активным, чем другие зуни его возраста. Ребенок навахо, вероятно, окажется посредине — между зуни и белым, — хотя он, возможно, все еще будет более активным обычного двухлетнего навахо.

Многие наблюдатели, работавшие в местах обитания японских переселенцев, отмечали, что японцы, которые родились и воспитывались в Америке, и особенно те, кто вырос вне сколько-нибудь обширной японской колонии, в своем поведении гораздо больше походили на белых соседей, чем на своих собственных родителей, воспитывавшихся в Японии.

Выше я отметил, что «культура руководит биологическими процессами». Более корректной будет иная формулировка: «Биологическое функционирование индивидов модифицировано определенным образом, если они воспитывались так, а не иначе». Культура не является бестелесной силой.

Она создается и передается людьми. При этом культура, так же, как и всем известные физические понятия, представляет собой удобную абстракцию. Никто никогда не видел гравитации. Все видят правильно падающие тела. Никто никогда не видел электромагнитного поля. Но определенные события, которые можно наблюдать, удается описать в точных формулировках, если мы предполагаем, что электромагнитное поле существует. Культуру как таковую тоже никто никогда не видел. Все, что мы наблюдаем, — это системы поведения или артефактов группы, придерживающейся общей традиции. Повторяемость стиля и техники древнеинкских тканей или меланезийских каменных топоров связана с существованием ментальных шаблонов у соответствующих групп.

Культура — это способ мыслить, чувствовать, верить. Это знание группы, сохраняющееся (в памяти людей, в книгах и предметах) для дальнейшего использования. Мы изучаем плоды этой «ментальной» активности: поведение, речь и жесты, действия людей, а также ее предметные результаты — орудия труда, дома, сельскохозяйственные угодья и т. п. В перечень «культурных богатств» традиционно включают такие вещи, как часы или своды законов. Рассуждать о них таким образом удобно, но при разрешении любой существенной проблемы нам следует помнить, что сами по себе они представляют собой лишь металл, бумагу и чернила. Важно то, что одни люди знают, как их создавать, другие придают им значение, чувствуют себя несчастными без них, координируют свою деятельность в соответствии с ними или пренебрегают ими.

Когда мы говорим: «Культурные системы зулусов сопротивлялись христианизации», это — полезное, но недостаточное наблюдение. Конечно, в мире, доступном непосредственному наблюдению, существовали конкретные сопротивлявшиеся зулусы. Тем не менее,— если мы не забываем, что придерживаемся высокого уровня абстрагирования,— позволительно говорить о культуре, как о причине. В каче-

стве сравнения можно привести вполне употребимое утверждение: «Сифилис стал причиной вымирания аборигенного населения острова». Был ли это «сифилис», или «микробы сифилиса», или «люди, бывшие носителями сифилиса»?

«Культура», следовательно,— это «теория». Но если теория не вступает в противоречие ни с одним из релевантных фактов, и если она помогает нам понять множество фактов, которые без нее оказываются хаотичными, она полезна. Исследования Дарвина были в гораздо большей степени приведением в теоретический порядок уже известных данных, чем накоплением нового знания. Накопление фактов, пусть даже большого объема, можно с тем же успехом считать наукой, как и груду кирпичей — домом. Антропологию, демонстрирующую последовательность и порядок в наборе самых причудливых обрядов, можно сравнить с современной психиатрией, показывающей, что в очевидно бессвязной речи душевнобольного присутствует значение и цель. По сути дела, неспособность старых психологов и философов объяснить странное поведение сумасшедших и дикарей была главным фактором, подтолкнувшим психиатрию и антропологию к созданию теории бессознательного и теории культуры.

Поскольку культура представляет собой абстракцию, важно не путать ее с обществом. Термин «общество» относится к группе людей, которые взаимодействуют друг с другом больше, чем со всеми остальными; людей, которые сотрудничают друг с другом для достижения определенных целей. Вы можете видеть и даже сосчитать индивидуумов, составляющих общество. Под «культурой» же понимается специфический образ жизни, присущий такой группе людей. Не все социальные события культурно программированы. Появляются новые типы обстоятельств, для которых еще не придуманы культурные решения.

Культура представляет собой кладовую коллективного знания группы. Кролик начинает жить, обладая некоторыми врожденными реакциями. Он может учиться на основании

своего собственного опыта и, возможно, посредством наблюдения за другими кроликами. Когда рождается ребенок, он имеет не намного больше инстинктов, но обладает гораздо большей гибкостью поведения. Основная его задача заключается в освоении опыта, выработанного поколениями людей, которых он никогда не видел и которые давно умерли. Как только он изучит формулы, предоставляемые культурой его группы, большая часть его поведения станет почти столь же автоматической и бессознательной, как если бы он вел себя инстинктивно. Созданию радио предшествовало огромное количество интеллектуальных усилий, но для того, чтобы научиться включать его, их требуется совсем немного.

Представители всех обществ сталкиваются с определенным количеством одних и тех же неизбежных дилемм, основанных на биологических и иных особенностях человеческого существования. Именно поэтому основные категории всех культур так схожи. Человеческая культура немыслима без языка. Ни одна культура не испытывает недостатка в средствах выражения эстетики и достижения эстетического наслаждения. Каждая культура предоставляет стандартизованные способы отношения к наиболее существенным проблемам — таким, как смерть. Каждая культура устроена так, чтобы постоянно сохранять группу и ее сплоченность, чтобы удовлетворять биологические нужды ее членов и их потребность в упорядоченном образе жизни.

Однако вариации этих базовых оснований бесчисленны. Некоторые языки построены на двадцати основных звуках, другие — на сорока. Носовые украшения казались прекрасными египтянам додинастического периода, но для современного француза они вовсе не выглядят таковыми. Половое созревание — биологическое явление. Но одни культуры игнорируют его, другие связывают с ним неформальные наставления о сексе, но — вне всяких церемоний, третьи располагают впечатляющими ритуалами только для девочек, четвертые — и для девочек, и для мальчиков. В этой культуре первая менструация приветствуется как счастливое и

естественное событие, в той она окружена атмосферой страха и чувством сверхъестественной угрозы. Каждая культура описывает природу в соответствии с собственной системой мыслительных категорий. Индейцы навахо используют одно и то же цветовое обозначение для травы и для яйца малиновки. Один психолог предположил, что это связано с особенностями органов чувств, что навахо не обладают физиологическими средствами для различения «зеленого» и «голубого». Однако когда он показал им голубой и зеленый предметы и спросил, одного ли они цвета, индейцы посмотрели на него с изумлением. И его мечта об открытии нового типа цветовой слепоты разбилась вдребезги.

Каждая культура вынуждена иметь дело с половым инстинктом. Некоторые стремятся подавить все сексуальные проявления до брака, тогда как полинезийский юноша, не имевший случайных связей, считался бы совершенно анормальным. Некоторые культуры настаивают на пожизненной моногамии, другие, как наша, допускают периодическую моногамию; а в третьих несколько женщин могут принадлежать одному мужчине или несколько мужчин — одной женщине. Гомосексуальная модель была принята в греко-римской традиции, в части исламского мира и в различных примитивных племенах. Значительная часть населения Тибета, а также христианского мира (в разные периоды и в различных местах), придерживалась полного целибата. Для нас брак — это, прежде всего, соглашение между двумя людьми. В гораздо большем количестве обществ брак — это всего лишь одна из сторон сложной системы экономических и иных взаимодействий между двумя семьями или двумя кланами.

Существо культурного процесса состоит в избирательности. Этот выбор всегда является исключительно осознанным и рациональным. Культуры похожи на куклу-неваляшку. Они просто произрастают. Но стоит только установиться определенному способу управления ситуацией, как возникает сопротивление, обычно — очень сильное, любым

переменам или отклонениям. Когда мы говорим о «наших священных убеждениях», мы, конечно, подразумеваем, что они — вне критики, и что человек, предлагающий изменить их или отказаться от них, заслуживает наказания. Никто не может быть равнодушен к своей культуре. Определенные культурные предписания могут становиться полностью несоответствующими новой практической ситуации. Лидеры могут понять это и теоретически отвергнуть старое. Но все же их эмоциональная приверженность отрицаемому будет сохраняться вопреки разуму — из-за внутренних барьеров, заложенных в раннем детстве.

Люди приобретают культуру благодаря принадлежности к определенной группе; и культура составляет ту часть благоприобретенного поведения, которую человек разделяет с другими. Это наше социальное наследие, противоположное органической наследственности. Это один из существенных факторов, который позволяет нам жить в рамках организованного общества, предоставляющего нам готовые решения наших проблем, помогающего нам предсказать поведение других и позволяющего другим знать, чего можно ожидать от нас.

Культура постоянно регулирует нашу жизнь. С момента нашего рождения и до самой смерти, сознаем мы это или нет, на нас оказывается постоянное давление, принуждающее нас принимать определенные типы поведения, выработанные другими людьми. Одни пути мы выбираем по собственной воле, на другие вступаем потому, что не знаем иных, от третьих мы отклоняемся или возвращаемся к ним совершенно невольно. Матери маленьких детей знают, как неестественно все это нам дается, как мало заботят нас — пока мы не станем «окультуренными» — «надлежащее» место, время и манера определенных действий: есть, отправлять естественные надобности, спать, пачкаться, производить громкие звуки. Но благодаря большей или меньшей приверженности связной системе моделей жизнедеятельности группа мужчин и женщин чувствует себя связанной прочной це-

почкой отношений. Рут Бенедикт дала едва ли не полное определение этого понятия, сказав: «Культура — это то, что связывает людей воедино».

Действительно, любая культура — это набор техник для адаптации и к окружающей среде, и к другим людям. Однако культуры не только решают проблемы, но и создают их. Если народные знания утверждают, что лягушки — опасные существа, или что прогуливаться ночью небезопасно из-за ведьм и привидений, то появляются угрозы, не основанные на непреложных фактах внешнего мира. Культуры не только предоставляют средства для удовлетворения потребностей, но и продуцируют сами потребности. У любой группы существуют благоприобретенные, определяемые культурой, побуждения, и они могут быть гораздо могущественнее в повседневной жизни, чем врожденные биологические стимулы. Так, многие американцы приложат гораздо больше сил для достижения «успеха», чем для получения сексуального удовлетворения.

Большинство групп развивает определенные аспекты своей культуры далеко за пределы утилитарных потребностей или уровня выживания. Другими словами, не все в культуре направлено на обеспечение физического выживания. На деле все может происходить совсем наоборот. Аспекты культуры, некогда выполнявшие адаптивную функцию, могут сохраняться долгое время после того, как они перестали быть полезными. Анализ любой культуры обнаружит немало черт, которые, по-видимому, невозможно рассматривать в качестве адаптаций к той среде, в которой группа находится в настоящее время. Однако вполне вероятно, что эти, очевидно бесполезные, особенности представляют собой несколько модифицированные пережитки культурных форм, бывших адаптивными в той или иной предшествовавшей ситуации.

Любая часть культуры должна быть функциональной, иначе она со временем исчезнет. То есть она должна тем или иным образом способствовать выживанию социума или приспособлению индивида. Однако многие функции в куль-

туре являются не явными, но скрытыми. Ковбой пройдет три мили, чтобы поймать лошадь, на которой он потом проедет одну милю до загона. С точки зрения очевидной функции это безусловно нерационально. Но это действие имеет скрытую функцию поддержки престижа ковбоя в рамках его субкультуры. Можно привести в пример пуговицы на рукаве мужского пиджака, абсурдное английское правописание, использование заглавных букв и множество других, на первый взгляд нефункциональных, обычаев. В основном они выполняют скрытую функцию, помогая людям поддерживать свою безопасность благодаря сохранению связи с прошлым и приданию некоторым частям жизни статуса хорошо знакомых и предсказуемых.

Каждая культура есть осадок истории. История представляет собой сито — во многих смыслах. Каждая культура принимает только те аспекты прошлого, которые, обычно в измененной форме и с измененным значением, выживают в настоящем. Открытия и изобретения, как предметные, так и идеологические, часто становятся доступными группе благодаря ее историческим контактам с другими народами, или будучи созданными одним из ее собственных членов. Однако только то, что соответствует непосредственному удовлетворению потребностей выживания группы или обеспечению психологического приспособления ее членов, станет частью культуры. Процесс построения культуры может рассматриваться как дополнение врожденных биологических способностей человека, поставляющее инструменты, которые подкрепляют, а иногда и замещают биологические функции, и компенсируют биологические ограничения — в частности, обеспечивают ситуацию, при которой смерть человека не приводит к тому, что знания умершего теряются для человечества.

Культура похожа на карту. Как карта является не территорией, но абстрактным представлением определенной области, так и культура есть абстрактное описание тенденций к унификации слов, дел и артефактов человеческой группы.

Если карта точна, и вы можете читать ее, вы не потеряетесь; если вы знаете культуру, вы будете знать свое место в жизни социума.

Многие образованные люди полагают, что понятие культуры может применяться только по отношению к экзотическим способам существования и обществам, характеризующимся преобладанием относительной простоты и однородности. Некоторые искушенные миссионеры, например, будут использовать антропологические идеи, обсуждая особенности образа жизни островитян южных морей, но очень удивятся, если им сказать, что те же понятия приложимы к обитателям Нью-Йорка. А работники социальной службы в Бостоне могут разговаривать о культуре живописной и тесно сплоченной группы иммигрантов, но не станут применять эту концепцию к поведению сотрудников своего агентства.

В примитивном обществе соответствие привычек индивида обычаям группы, как правило, гораздо сильнее. Наверное, есть своя правда в словах, сказанных одним старым индейцем: «В старину не было закона; просто все поступали правильно». Первобытный человек стремился обрести счастье в следовании сложным и замысловатым предписаниям культуры; современный нередко склоняется к восприятию наличествующих культурных моделей как подавляющих его индивидуальность. Правда и то, что в сложно стратифицированном обществе имеется большое число исключений из общих законов культуры. Здесь необходимо исследовать различные субкультуры: региональные, классовые, профессиональные. Примитивные культуры более стабильны, чем современные; они меняются — но менее быстро.

Однако, современные люди также являются творцами и носителями культуры. Ее воздействие на них только в некоторых отношениях отлично от культурных детерминант первобытного общества. Более того, примитивные культуры настолько вариативны, что любое прямое противопоставление первобытных и цивилизованных людей оказывается со-

вершенно надуманным. Наиболее правдоподобное различение такого рода лежит в области философии сознания.

Публикация книги Пола Радина «Примитивный человек как философ» во многом способствовала разрушению мифа о том, что абстрактный анализ опыта представляет собой прерогативу письменных обществ. Предположения и размышления о природе Вселенной и месте человека в общей системе вещей присутствуют в каждой из известных культур. Любой народ обладает своим характерным набором «примитивных постулатов». Но справедливо и то, что критическое исследование основных посылок и подробное упорядочение философских понятий редко встречаются в бесписьменной традиции. Мир письменности — это практически главное условие для свободного и развернутого обсуждения фундаментальных философских вопросов. Там, где существует зависимость от памяти, по-видимому, присутствует и неизбежная тенденция к акцентированию правильного воспроизведения конкретной устной традиции. Точно так же, хотя, все-таки, слишком легко недооценить масштабы распространения идей не в письменной форме, в целом правильно говорить о том, что племенные или народные культуры не обладают соревнующимися философскими системами. Главным исключением из этого правила будет, конечно, случай, при котором часть племени обращается в одну из великих мировых религий, таких как христианство или ислам. До контакта с богатыми и могущественными цивилизациями первобытные люди, по-видимому, впитывают новые идеи по частям, медленно соединяя их с предшествующей идеологией. Абстрактная мысль бесписьменных обществ в малой степени самокритична и систематична, а также неразвита чисто логически. Первобытная мысль более конкретна, более имплицитна и, возможно, более целостна, нежели философия большинства отдельных личностей в обширных обществах, философия, в разные периоды подвергавшаяся влиянию несопоставимых интеллектуальных течений.

Ни один носитель какой-либо культуры не знает всех подробностей «культурной карты». Часто повторяемое утверждение, что св. Фома Аквинский был последним человеком, овладевшим всеми знаниями своего общества, абсурдно по существу. Св. Фома вряд ли смог бы изготовить стекло для соборного витража или подвизаться в качестве акушерки. В каждой культуре существует то, что Ральф Линтон назвал «универсалиями, альтернативами и специальностями». Любой христианин тринадцатого столетия знал, что нужно ходить к мессе и на исповедь, что нужно просить Богоматерь о заступничестве перед своим Сыном. Существовало и много других «универсалий» в христианской культуре Западной Европы. Однако были также и альтернативные культурные модели — даже в религиозной сфере. Каждый человек имел своего собственного небесного патрона, и в разных городах развивались культы разных святых. Антрополог тринадцатого века мог бы обнаружить элементы христианской практики, спрашивая и наблюдая любого обитателя Германии, Франции, Италии или Англии. Но для обнаружения деталей церемониалов в честь св. Хьюберта или св. Бригитты ему бы пришлось заняться поиском определенных людей или местностей, практиковавших почитание этих святых. Точно так же он не смог бы узнать о ткачестве от профессионального солдата или о каноническом праве от фермера. Культурное знание этого рода относится к области специальностей, свободно выбираемых или наследуемых людьми. Таким образом, часть культуры должна быть изучена всеми, часть дает возможность выбора альтернативных моделей, часть относится только к конкретным социальным ролям, для которых созданы соответствующие модели.

Многие аспекты культуры эксплицитны. «Эксплицитная культура» состоит из тех систем слова и дела, которые могут быть выведены из непосредственно наблюдаемых явлений. Определение этих систем сходно с определением стиля в искусстве какой-либо местности и эпохи. Если мы исследуем двадцать образцов деревянных изваяний святых,

созданных в конце восемнадцатого века в долине Таос, штат Нью-Мексико, мы сможем предсказать, что любые новые изваяния этого времени и из этой местности в большинстве отношений будут характеризоваться теми же приемами ваяния, сходным выбором цветов и пород дерева, похожим уровнем художественного замысла. Точно так же, если в обществе, состоящем из двух тысяч членов, мы зафиксируем случайную выборку из ста браков и обнаружим, что в тридцати случаях мужчины женаты на сестрах жен своих братьев, мы можем предвидеть, что в дополнительной выборке будет встречен примерно такой же процент матримониальных связей этого типа.

Выше был дан пример того, что антропологи называют моделью поведения, то есть практики, взятой в противопоставлении правилам культуры. Существуют, однако, и определенные системы в том, что люди делают или, как им кажется, должны делать. На деле они могут стремиться к браку с членом семьи, уже матримониально связанной с их собственной семьей, хотя бы это и не являлось обязательной частью официального кодекса поведения. Но никакого порицания не заслужит и тот, кто выберет иной тип брака. С другой стороны, существует отчетливый запрет жениться на члене своего клана — даже если не прослеживается никаких биологических связей. Это регулятивная модель — ТЫ ДОЛЖЕН или ТЫ НЕ ДОЛЖЕН. Такие установления могут часто нарушаться, но их существование, тем не менее, имеет значение. Стандарты человеческих убеждений и поведения определяют социально санкционированные цели и приемлемые средства их достижения. Когда несоответствие между теорией и практикой культуры исключительно велико, это показывает, что данная культура переживает стремительные изменения. Это не доказывает того, что идеалы не важны, так как идеалы — лишь один из факторов, определяющих действия человека.

Культуры не обнаруживают себя исключительно в наблюдаемых обычаях и артефактах. Никакой объем вопросов о чем бы то ни было, исключая самое ясное, и в культу-

pax с наиболее развитым самосознанием не приоткроет некоторые из основных отношений, присущих всем членам группы. Так получается потому, что эти основные отношения считаются сами собой разумеющимися и при нормальном положении дел не осознаются. Эта часть «карты культуры» должна выводиться наблюдателем на основании последовательностей мышления и действия. Миссионеры, действующие в различных обществах, нередко бывают смущены или приведены в замешательство тем, что аборигены не считают «мораль» и «сексуальный кодекс» синонимичными. Аборигены полагают, что мораль имеет примерно такое же отношение к сексу, как и к еде — не больше и не меньше. Любое общество может иметь некоторые ограничения сексуального поведения, но сексуальная активность помимо брака не должна непременно быть тайной или связываться с чувством вины. Христианская традиция склонялась к утверждению изначальной непристойности и опасности секса. Другие культуры полагают, что секс сам по себе не только естествен, но и является одной из хороших вещей в жизни — хотя сексуальные акты с определенными людьми и в определенных обстоятельствах запрещены. Это — имплицитная часть культуры, так как аборигены не декларируют свои представления о сексе. Миссионеры достигли большего успеха, если бы они просто сказали: «Послушайте, наша мораль исходит из разных представлений. Давайте поговорим об этих представлениях», — вместо того, чтобы толковать об «аморальности».

Фактор, скрывающийся за многообразием различных явлений, может быть обобщен в качестве основного культурного принципа. Так, например, индейцы навахо всегда оставляют часть декора горшка, корзины или одеяла незаконченной. Когда шаман инструктирует своего ученика, он всегда что-то недосказывает. Эта «боязнь завершенности» представляет собой «вечную тему» культуры навахо. Ее влияние может быть обнаружено во многих контекстах, не имеющих никакой явной связи.

Если необходимо правильно понять наблюдаемое культурное поведение, следует подобрать категории и предположения, составляющие имплицитную часть культуры. «Склонность к постоянству», которую Самнер отмечал в обычаях и нравах всех групп не может быть объяснена до тех пор, пока не будет представлен набор систематически взаимосвязанных имплицитных тем. Так, в американской культуре темы «усилий и оптимизма», «простого человека», «техники» и «добродетельного материализма» имеют функциональную взаимозависимость, источник которой исторически зафиксирован. Отношения между такими темами могут иметь и конфликтную природу. В качестве примера можно привести соперничество между теорией демократии Джефферсона и «правлением богатых, родовитых и способных» Гамильтона. В других случаях большая часть тем может быть объединена одной доминантой. В негритянских культурах Западной Африки главной движущей силой социальной жизни является религия; в Восточной Африке практически все культурное поведение ориентировано на определенные предпосылки и категории, связанные со скотоводческим хозяйством. Если имплицитная часть культуры подчинена одному ведущему принципу, то последний часто называют «этосом» или Zeitgeist (дух времени).

Любая культура обладает и формой, и содержанием. В этом утверждении нет ничего мистического. Для сравнения можно привести обыденный пример. Я знаю, что Смит, работая в одиночку, может выкопать 10 кубических ярдов земли в день, Джонс — 12, а Браун — 14. Но было бы глупо предполагать, что все трое, работая вместе, выкопают 36 кубических ярдов. Суммарный результат может быть значительно большим, а может быть и меньшим. Целое отличается от суммы его частей. Тот же принцип действует в спортивных командах. Если пополнить бейсбольную команду отличным подающим, то это может привести к победе, а может — и к поражению; все зависит от того, сыграется ли он с другими.

Так же обстоит дело и с культурами. Простой перечень поведенческих и регулятивных моделей, имплицитных тем и категорий будет похож на карту, где обозначены все горы, озера и реки — но вне реальной связи друг с другом. Две культуры могут иметь едва ли не идентичный инвентарь и при этом быть совершенно разными. Подлинное значение любого отдельного элемента культуры можно понять только тогда, когда этот элемент рассматривается в контексте всех его отношений с другими элементами. Упомянутый контекст, естественно, подразумевает и положение элемента, и акцентуацию, ударение. Иногда акцент проявляется посредством частоты, иногда — посредством интенсивности. Несомненная важность вопросов о положении и акцентуации может быть утверждена посредством аналогии. Представим музыкальную последовательность, состоящую из трех нот. Если нам говорят, что это ноты А, В и С, то мы получаем о них существенную информацию. Но она не даст нам возможности предугадать те чувства, которые может вызвать исполнение рассматриваемой последовательности. Мы нуждаемся в различных данных об отношениях этих нот. В каком именно порядке их следует играть? Какой будет длительность каждой? Как будет распределяться акцентуация, и будет ли она вообще? Кроме того, нам, конечно, необходимо знать, какой инструмент будет использоваться: пианино или аккордеон?

Культуры сильно различаются по степени интеграции. Синтез достигается отчасти благодаря открытому утверждению концепций, представлений и стремлений группы в ее религиозных представлениях, светской мысли и этическом кодексе, частично благодаря привычным, но не осознаваемым способам отношения к происходящему, способам априорного решения некоторых вопросов. Для простого носителя культуры эти способы категоризации, или препарирования, опыта именно таким образом, а не иначе, настолько же изначально «даны», насколько и постоянное чередование дневного света и ночной тьмы, насколько и необходимость воздуха,

воды и пищи для жизни. Если бы американцы не мыслили понятиями денег и рыночной системы во время Великой Депрессии, то они скорее раздавали бы непродающиеся товары, а не уничтожали их.

Итак, образ жизни любой группы — это структура, а не случайный набор разных физически возможных и функционально возможных моделей действия и убеждений. Культура представляет собой связную систему, основанную на сочлененных предпосылках и категориях, чье влияние усиливается постольку, поскольку они редко облекаются в слова. Большинство носителей культуры, по-видимому, нуждается в определенной степени внутренней согласованности — скорее ощущаемой, чем рационально сконструированной. Как отметил Уайтхед, «человеческая жизнь движется вперед благодаря смутному пониманию идей, слишком общих для существующего языка».

Короче говоря, определенный образ жизни, передающийся в качестве социального наследия народа, не просто снабжает последний набором навыков для обеспечения существования и моделей человеческих взаимоотношений. Любой образ жизни формирует специфические представления о границах и целях человеческого существования, о том, чего могут ждать люди друг от друга и от богов, о том, что есть исполнение планов, а что — их крушение. Некоторые из этих представлений эксплицируются в знаниях группы, остальные существуют на уровне невербальных предпосылок, которые наблюдатель определяет, прослеживая последовательные тенденции слов и дел.

В нашей западной цивилизации, обладающей развитым самосознанием и не так давно озаботившейся изучением самой себя, количество невербальных, никем никогда не высказывавшихся и не обсуждавшихся представлений может быть незначительным. Однако лишь небольшое число американцев может сформулировать даже те скрытые предпосылки нашей культуры, которые были открыты антропологами. Если бы в Америку попал бушмен, воспитанный в

рамках своей собственной культуры и затем изучивший антропологию, он бы смог воспринять многообразные регулятивные модели, о которых и не подозревают наши антропологи. Если же говорить о не столь искушенных и располагающих менее развитым самосознанием обществах, то здесь бессознательные представления, свойственные индивидуумам, воспитанным в сходных социальных условиях, составят даже больший объем. Но в любом социуме, по словам Эдварда Сэпира, «формы и значения, кажущиеся очевидными постороннему, могут полностью отрицаться носителями существующих моделей; принципы и смыслы, совершенно ясные для последних, могут быть не замечены наблюдателем».

Все носители культуры имеют тенденцию разделять общие объяснения внешнего мира и места человека в нем. До определенной степени каждый индивид находится под влиянием этого традиционного взгляда на жизнь. Одна группа бессознательно полагает, что каждая цепочка действий имеет цель, и что когда эта цель будет достигнута, напряжение ослабнет или исчезнет. Мышление другой группы основывается на бессмысленности таких представлений — жизнь для нее представляется не серией телеологических последовательностей, а совокупностью переживаний, которые удовлетворительны сами по себе, а не в качестве средств для достижения цели.

Концепция имплицитной сферы культуры необходима и по совершенно практическим соображениям. Программы Британской Колониальной службы или нашей Службы по делам индейцев, тщательно продуманные в соответствии с явными культурными моделями, тем не менее не срабатывают. При этом интенсивные исследования не обнаруживают никаких изъянов на прикладном уровне. Программа встречает сопротивление, которое следует связывать с особенностями скрытых моделей поведения, мышления и чувства, которые совершенно неожиданно для администратора влияют на членов группы.

Какой может быть польза от концепции культуры применительно к современному миру? Что можно извлечь из нее? Оставшаяся часть этой книги будет преимущественно посвящена этим вопросам, однако необходимо сделать несколько предварительных замечаний.

Во-первых, она полезна постольку, поскольку помогает человеку в его бесконечных поисках понимания самого себя и своего поведения. Так, эта новая идея делает ложными некоторые проблемы, поставленные одним из наиболее образованных и проницательных мыслителей нашего времени — Райнхольдом Нибуром. В своей недавней книге «Природа и судьба человека» Нибур утверждает, что универсально присущее людям чувство вины или стыда и человеческая способность к самоосуждению делают необходимым допущение существования сверхъестественных сил. Благодаря теории культуры, эти факты поддаются непротиворечивому и относительно простому объяснению в сугубо натуралистических понятиях. Социальные отношения между человеческими существами никогда не обходятся без системы условных понятий, которые, в более или менее целостном виде, передаются от поколения к поколению. Каждый человек знаком с некоторыми из них; они составляют набор стандартов, в соответствии с которыми он судит себя. Он ощущает дискомфорт в той степени, в которой он не может принять их, так как воспитание принуждает его следовать принятым моделям; и, таким образом, подсознательно он стремится связать уклонение от этих моделей с наказанием или с исчезновением любви и защиты. Эта и другие проблемы, ставившие в тупик философов и ученых на протяжении бесконечного числа поколений, становятся понятными благодаря концепции культуры.

Принципиальное практическое значение последней состоит в том, что она чрезвычайно помогает нам предсказывать человеческое поведение. Одним из факторов, ограничивавших успех такого предсказания, до сих пор было наивное представление о всегда однородной «человеческой приро-

де». Согласно этому представлению, мышление всех людей исходит из одних и тех же предпосылок, все человеческие существа руководствуются одними и теми же потребностями и целями. Концепция культуры, в свою очередь, позволяет говорить о том, что, хотя конечная логика у всех людей одинакова (и, таким образом, возможны коммуникация и понимание), мыслительные процессы исходят из очень разных предпосылок — особенно бессознательных и не высказываемых. Более вероятно, что тот, кто обладает культурным кругозором, сможет взглянуть глубже и вывести на свет определяемые культурой предпосылки. Возможно, что это и не приведет к немедленному согласию и гармонии, но все же будет способствовать развитию более рационального подхода к международному взаимопониманию и ослаблению разногласий между группами, составляющими нацию.

Знание культуры позволяет предсказать значительную часть действий любого ее носителя. Если бы американская армия сбрасывала десантников в Таиланде в 1944 году, при каких обстоятельствах их бы вырезали, а при каких им бы помогали? Если известно, как данная культура определяет ту или иную ситуацию, можно биться об заклад, что, при возникновении сравнимой ситуации в будущем, люди будут вести себя тем, а не иным образом. Если мы знаем культуру, мы знаем, чего ждут друг от друга различные классы ее носителей, и чего они ждут от различных категорий чужаков. Мы знаем, какие типы деятельности считаются несомненно удовлетворительными.

Многие люди в нашем обществе считают, что лучший способ заставить человека лучше работать — повысить его доходы или заработную плату. Они считают, что стремление улучшить свое материальное положение заложено в «человеческой природе». Догмы такого рода могут существовать только в том случае, если мы не имеем знаний о других культурах. Оказывается, что в некоторых обществах мотив выгоды не может служить действенным стимулом. После встречи с белыми жители Тробрианских островов в

Меланезии могли бы баснословно обогатиться, добывая жемчуг. Они, однако, стали бы работать лишь для того, чтобы удовлетворить сиюминутные потребности.

Администраторам следует иметь в виду символическую природу многих действий. Американская женщина предпочтет быть старшей официанткой в ресторане, чем простой разносчицей с большим заработком. В некоторых обществах кузнец окружен наибольшим почетом, тогда как в других кузнецами становятся лишь представители самых низших классов. Белые школьники стремятся к хорошим отметкам, но дети-индейцы из некоторых племен будут учиться хуже при системе, выделяющей человека из его коллектива.

Понимание культуры обеспечивает человеку некоторую отстраненность от ее эмоциональных ценностей — осознанных и подсознательных. Нужно, однако, подчеркнуть: лишь некоторую отстраненность. Индивид, трактующий модели существования своей группы с полной отстраненностью, будет дезориентированным и несчастным. Но я могу предпочитать (то есть чувствовать эмоциональную связь с чем-нибудь) американские манеры и, в то же время, находить определенную привлекательность в тех манерах англичан, которые отсутствуют или вульгаризованы у нас. Тогда, не будучи склонным забывать, что я американец, что я не желаю подражать салонному английскому поведению, я все же смогу получать живое удовольствие от общения с англичанами. Если же у меня нет отстраненности, если я совершенно провинциален, то, вероятно, я буду считать английские манеры чрезвычайно смешными, неотесанными и, возможно, даже аморальными. При таком отношении я, естественно, не смогу нормально общаться с англичанами и, скорее всего, буду крайне возмущен любым изменением наших манер — в «английском» или каком-либо другом направлении. Такие отношения, естественно, не способствуют международному взаимопониманию, дружбе и сотрудничеству. В той же степени они способствуют сохранению слишком жесткой социальной структуры. Следовательно, антропологическая ли-

тература и антропологическое обучение имеют ценность, так как они стремятся освободить человека от слишком сильной приверженности любому элементу в инвентаре культуры. Тот, кто знаком с антропологическим знанием, скорее сможет жить и позволять жить другим и в рамках своего собственного общества, и контактируя с членами других социумов; и, возможно, он будет более гибким в отношении необходимых изменений социальной организации, связанных с техническими и экономическими переменами.

Быть может, самое важное значение культуры для человеческой деятельности состоит в следующей глубокой истине: когда речь идет о людях, невозможно начать с чистой страницы. Любой человек рождается в мире, определяемом уже существующими культурными моделями. Если индивид, потерявший память, перестает быть нормальным, то точно так же невообразимо общество, полностью освободившееся от своей прошлой культуры. Непонимание этого было одним из источников трагической неудачи Веймарской конституции в Германии. С абстрактной точки зрения она была превосходной. Но ее жалкая неудача в реальной жизни отчасти была вызвана тем, что она не обеспечивала преемственности существовавших моделей действия, чувствования и мышления.

Так как каждая культура обладает и формой, и содержанием, чиновники и законодатели должны знать, что никто не может отменить или изменить какой-либо отдельный обычай. Наиболее очевидный пример неудачи, вызванной пренебрежением этим принципом, — Восемнадцатая поправка к Конституции США. Легальная продажа спиртного была запрещена, но последствия этого в претворении законов в жизнь, в семейном обиходе, в политике, в экономике были ошеломляющими.

Концепция культуры, как и любая другая часть научного знания, может неправильно употребляться и истолковываться. Некоторые боятся, что принцип культурной относительности ослабит мораль. «Если бугабуга делают это, почему не

можем мы? В конце концов, все относительно». Но культурная относительность как раз не означает этого.

Принцип культурной относительности не означает того, что факт разрешенности некоего поведения в каком-то первобытном племени дает интеллектуальное оправдание этого поведения во всех группах. Напротив, культурная относительность означает, что приемлемость любого негативного или позитивного обычая должна оцениваться в соответствии с тем, как эта традиция соответствует другим традициям группы. Несколько жен имеют экономический смысл для скотовода, но не для охотника. Развивая здоровый скептицизм относительно вечности любых ценностей, чтимых определенным народом, антропология не отрицает теоретически существования моральных абсолютов. Использование сравнительного метода скорее обеспечивает научные средства для обнаружения таких абсолютов. Если все общества, продолжающие существовать, нашли необходимым наложить определенные ограничения на поведение своих членов, это служит сильным аргументом в пользу того, что эти аспекты морального кодекса действительно обязательны.

Сходным образом тот факт, что вождь из племени квакиутль рассуждает так, как если бы он имел манию величия и манию преследования, не означает того, что паранойя не является реальным заболеванием в нашем культурном контексте. Антропология дала новую перспективу относительности «нормального», которая приносит большую терпимость и понимание в отношении социально безвредных отклонений. Но она никоим образом не разрушает стандарты полезного диктата «нормального». Все культуры распознают некоторые из форм поведения как патологические. Там, где они расходятся в своих различениях, необходимо усматривать связь с целостными структурами культурной жизни.

Существует законное возражение против того, чтобы объяснять при помощи культуры слишком многое. Однако в такой критике культурологической точки зрения нередко кроется смешное представление о том, что необходимо придер-

живаться одного главного объяснительного принципа. Напротив, нет никакой несовместимости между биологическим, географическим, культурным, историческим и экономическим подходами. Все они необходимы. Антрополог понимает, что многое из истории, которая всегда остается реальной силой, воплощено в культуре. Он считает экономику специализированной частью культуры. Но он видит смысл и в специальной деятельности экономистов и историков — до тех пор, пока не теряется единый контекст. Возьмем, например, проблемы американского Юга. Антрополог полностью согласился бы с тем, что здесь неразрывно связаны биологические (социальная значимость черной кожи и т. д.), географические (сила воды и другие природные ресурсы), исторические (заселение Юга определенными типами людей, исходно несколько отличающиеся административные традиции и т. д.) и сугубо культурные (первоначальная дискриминация негров как «диких язычников» и т. д.) вопросы. Однако культурный фактор вовлечен в реальное действие каждой категории — хотя ясно, что культура не исчерпывает ни одну из них. И когда мы говорим, что те или иные действия определяются культурой, это не обязательно означает, что они могут быть уничтожены благодаря смене культур.

Нужды и побуждения биологического человека, а также и физический мир, к которому он должен приспосабливаться, обеспечивают «материю» жизни, но данная культура определяет способ обращения с этой материей — ее «покрой». Вико, неаполитанский философ восемнадцатого столетия, высказал истину, оказавшуюся новой, яркой — и незамеченной. Это было просто открытие: то, что «социальный мир, без сомнения, есть создание человека». Два поколения антропологов пытались заставить мыслителей осознать этот факт. Антропологи вовсе не стремятся позволить марксистам или другим культурным детерминистам сделать из культуры еще один абсолют, столь же деспотический, как Бог или Фатум для некоторых философов. Антропологическое знание не позволяет человеку так легко уклониться от ответствен-

ности за свою собственную судьбу. Конечно, для большинства из нас, и почти всегда, культура является принудительной силой. В определенной степени, как говорит Лесли Уайт, «культура живет своей жизнью и по своим законам». Некоторые культурные перемены также зависят от экономических или физических обстоятельств. Но большая часть экономики представляет собой культурный артефакт. И культуру изменяют именно люди, хотя бы — как это в основном и было в прошлом — они и действовали в качестве инструмента культурных процессов, в значительной степени не подозревая об этом. Факты говорят о том, что, когда ситуация ограничивает диапазон возможностей, всегда существует реальная альтернатива. Существо культурного процесса состоит в избирательности; люди часто могут делать выбор. Возможно, что следующие слова Лоренса Франка даже несколько преувеличивают этот вопрос:

«Возможно, что в ближайшие годы открытие происхождения человека и развития культуры будет признано величайшим из открытий, так как прежде человек оставался беззащитным перед культурными и социальными формулами, которые в течение многих поколений увековечивали то же самое крушение и разрушение человеческих ценностей и стремлений. Покуда он верил, что все это необходимо и неизбежно, он мог лишь покорно принимать свой жребий. Теперь человек начинает осознавать, что его культура и социальная организация не являются неизменными космическими процессами, но что есть человеческие создания, которые могут меняться. Для тех, кто исповедует демократические убеждения, это открытие означает, что они могут и должны предпринять последовательный анализ нашей культуры и нашего общества с точки зрения их значения для человеческой жизни и человеческих ценностей. Исторический источник и цель человеческой культуры состоит в создании человеческого образа жизни. На наше время ложится большая ответственность: использовать блестящие новые ресурсы науки для того, чтобы выполнить эти культурные задачи, чтобы продолжить великую традицию человечества, традицию заботы о собственной судьбе».

Так или иначе, насколько люди открывают природу культурных процессов, настолько они могут предвидеть, готовиться и — хотя бы и в ограниченной степени — контролировать.

Сейчас американцы переживают такой период своей истории, когда столкновение с фактами культурных различий не удается переживать с полным комфортом. Распознание глубоких культурных представлений китайцев, русских и англичан и терпимость по отношению к ним потребует трудного образования. Но великий урок культуры состоит в том, что цели, к которым человек стремится, за которые он сражается, которые он ищет, не «даны» в своей конечной форме ни биологией, ни только лишь ситуацией. Если мы поймем свою и чужие культуры, политический климат в столь тесном современном мире, позволяющем людям быть достаточно мудрыми, достаточно сознательными и достаточно энергичными, может измениться на удивление быстро. Понимание культуры дает законную надежду страдающим людям. Если бы немцы и японцы вели себя так бесчеловечно только из-за своей биологической наследственности, перспектива их возрождения в качестве миролюбивых и готовых к сотрудничеству наций была бы безнадежной. Но если их склонность к жестокости и самовозвеличиванию первоначально были следствием ситуационных факторов и их культур, то здесь можно что-то сделать, хотя не следует поощрять ложные надежды на быстроту, с которой можно планомерно изменять культуру.

III. Глиняные черепки

Какие же услуги оказывают ученые раскопщики и коллекционеры помимо пополнения музейных хранилищ и снабжения материалом иллюстрированных отделов воскресных газет? Эти описатели и протоколисты суть антропологические историки. Иначе говоря, они преимущественно заняты поиском ответов на следующие вопросы о человеке: «Что? Кто? Где? Когда? В каких системах?»

Исследование биологической эволюции в исторической перспективе проводится с той же самой точки зрения и посредством исходно тех же инструментов, как, например, попытка обнаружить преемственность кремневых культур в палеолите. Могут ли ископаемые гиббоны, найденные в Египте, быть предками человека, или только современных гиббонов? Была ли ветвь неандертальцев, жившая пятьдесят тысяч лет назад в Европе и Палестине, тупиковой, или же современный человек является результатом скрещения неандертальцев и кроманьонцев? Была ли керамика независимо изобретена в Новом Свете, или же горшки либо идея керамического производства были ввезены сюда из Восточного полушария? Правда ли, что полинезийцы пересекли Тихий океан и принесли идею социальных классов в Перу? Связан ли язык испанских басков с языками, на которых говорили в некоторых областях северной Италии в дорийское время?

Такие исследования в области археологии, этнологии, исторической лингвистики и эволюции человека представляют нам долгосрочную перспективу нашего развития и помогают нам освободиться от преходящих ценностей. Действительно, рассматривать историю человечества лишь на

основании данных о народах, оставивших письменные источники, — то же самое, что пытаться понять всю книгу по ее последней главе. Историческая антропология расширяет границы общей истории. По мере того, как поднимается занавес за занавесом, открываются все более глубокие области «человеческой сцены». Все яснее становится чрезвычайная взаимозависимость всех людей. Оказывается, например, что Десять Заповедей восходят к более раннему кодексу вавилонского царя Хаммурапи. Часть Книги Притчей Соломоновых позаимствована из мудрости египтян, живших более чем за два тысячелетия до Христа.

Ортега-и-Гассет писал: «Человек не имеет природы, он имеет историю». Это, как мы видели в предыдущей главе, — преувеличение. Да, культуры суть продукт истории; но истории, находящейся под влиянием биологической природы человека и обусловливаемой географической ситуацией. Тем не менее, наш взгляд на мир как на природу должен быть дополнен взглядом на мир как на историю. Исторические антропологи сослужили нам хорошую службу, подчеркивая конкретное и исторически уникальное. Факты случая, исторической случайности должны быть поняты так же, как и универсалии социокультурного процесса. Как уже давно писал Тэйлор, «большое количество ученой чепухи обязано своим появлением попыткам объяснить в свете разума то, что должно объяснять в свете истории». Так как археологи вводят хронологию в пугающую массу дескриптивных фактов, появляется возможность говорить не только о совокупной природе культуры, но и об исторической картине.

По общему согласию, в археологии мало того, что имеет непосредственное практическое значение. Археологическое исследование не обогащает современную жизнь, заново открывая художественные мотивы и другие изобретения прошлого. Оно обеспечивает здоровый интеллектуальный интерес, доказательством которого служат национальные памятники и национальные парки Соединенных Штатов и местные археологические общества. Ланселот Хогбен на-

звал археологию «могущественным интеллектуальным витамином и для демократий, и для диктатур». Муссолини вкладывал деньги в раскопки римских развалин для того, чтобы развивать у итальянцев гордость своим прошлым. Новые государства, созданные по Версальскому договору, развивали археологию как средство строительства нации и самовыражения. Однако раскопки имеют отношение к вопросам современности не только в смысле поддержки ложных оснований нездорового национализма, но и социально более полезным образом. Археологическая работа помогала разрушить политически опасный «нордический миф», доказывая, что этот физический тип, вопреки утверждениям нацистов, вовсе не существовал в Германии с незапамятных времен.

Легко подшучивать над археологами как над «охотниками за реликвиями», чья интеллектуальная деятельность примерно соответствует уровню коллекционера марок. Уоллес Стегнер выражает распространенное отношение:

«Вещи, которые археологи находят во время своего ученого копания в мусорных кучах исчезнувших цивилизаций, на деле выглядят очень разочаровывающе. Они дают нам только ложные надежды; они заставляют нас судить о культуре по содержимому карманов маленького мальчика. Время поглощает значение многих вещей, и будущее находит лишь оболочку».

Однако для археолога, который является подлинным антропологом, каждое каменное орудие, например, представляет человеческую проблему, решенную неким индивидуумом, чья деятельность была обусловлена культурой его группы. Археолог не относится к каждому черепку так серьезно потому, что он интересуется посудой как таковой, но поскольку у него так мало материала, он должен учитывать их большую часть. Типы посуды дают археологу возможность понять, что продукты человеческого поведения соответствуют определенным моделям. Конечно, всегда есть опасность быть

обманутым уникальными продуктами человеческой эксцентричности. Помню, как я однажды прогуливался по деревне в Оксфордшире, состоявшей из крытых соломой коттеджей. Практически все прекрасно соответствовало модели. Но внезапно в одном саду я увидел миниатюрную копию пирамиды майя — результат необычного круга чтения и воскресного досуга фермера. Если бы все письменные источники были уничтожены, и нормальные деревянные предметы этой деревни превратились в пыль, каких только диковинных теорий не мог бы построить археолог тысячу лет спустя, основываясь на этой одинокой пирамиде в южной Англии! В 1947 году одна газета сообщала, что некий бывший учитель из Оклахомы построил семидесятифутовый тотемный столб из бетона — «просто для того, чтобы привести в замешательство ученых исследователей». На самом деле времена увлекательных объяснений, построенных лишь на одном образце, прошли. Интенсивные и экстенсивные раскопки в любом месте быстро отделяют уникальное от нормального. Тем, кто все еще говорит, что применительно к человеку ничего предсказать невозможно, следовало бы понаблюдать за археологом, изучающим поверхность не раскопанного еще памятника на американском Юго-Востоке. Он смотрит на пригоршню черепков и, если они принадлежат уже известной археологической культуре, может предсказать не только, какие другие типы посуды будут найдены при раскопках, но и строительный стиль, технику ткачества, расположение комнат и виды каменных и костяных изделий.

Основной метод современной археологии состоит в складывании мозаики-головоломки. Возьмем вопрос об одомашнивании и использовании лошади. В настоящее время мы имеем разрозненные фрагменты общей картины. Наиболее ранний памятник, где в большом количестве находят кости лошадей, не служивших, по-видимому, предметом охоты, находится в русском Туркестане и датируется четвертым тысячелетием до нашей эры. Но использовались ли эти лошади для верховой езды, или они таскали повозки, или их

разводили из-за их молока, или из-за мяса? В культуре боевых топоров, существовавшей в Северной Европе около 2000 лет до н. э., лошадей хоронили как людей. И опять же нет никакой информации относительно того, для чего они использовались. На некоторых рисунках примерно того же периода, найденных в Персии, возможно, изображены люди на лошадях — или на ослах? Отчетливое доказательство того, что лошади использовались для верховой езды, датируется примерно 1000 годом до н. э. Существуют некоторые указания на то, что лошадей запрягали в повозки или колесницы около 1800 года до н. э. Мы знаем, что скифы сражались верхом на лошадях около 800 года до н. э. Мы знаем, что у китайцев не было кавалерии до того, как около третьего века до н. э. их не вынудила создать ее необходимость в самозащите. Существующие данные позволяют сделать два предварительных вывода. Во-первых, лошадь была одомашнена позднее, чем такие животные, как овца и свинья. Во-вторых, одомашнивание лошади, по-видимому, происходило вне той ближневосточной территории, где были сделаны базовые для современной цивилизации открытия; возможно — к северу от нее. Со временем эта картина будет, конечно, составлена почти целиком, хотя вряд ли удастся точно узнать, как происходило одомашнивание лошади и кто ее использовал впервые.

Археология стала чрезвычайно специфической. Химики и металлурги помогают в анализе тех или иных образцов. Сам археолог должен быть квалифицированным картографом и фотографом. Процесс датирования может включать изучение годовых колец бревен, использовавшихся для строительства, микроскопическое определение минералов, присутствующих в глиняных черепках, анализ пыльцы из культурных отложений, определение найденных костей ископаемых животных, сопоставление слоев с геологически установленной последовательностью речных террас. Перспективная технология, которая сейчас находится в экспериментальной фазе, базируется на новых знаниях о радиа-

ции и атомной физике. Радиоактивный изотоп углерода, присутствующий во всей органической материи, распадается с совершенно постоянной скоростью. Возможно, что это позволит брать кости людей, умерших десять или двадцать тысяч лет назад, и с известной точностью говорить о дате их смерти.

Как говорил В. X. Холмс, «археология — гончая истории..., она читает и интерпретирует то, что никогда не воспринималось как читаемое или интерпретируемое..., она обнаруживает обширные ресурсы истории, на которые раньше никто не обращал внимания». Так что современный археолог не очень хорошо относится к своим предшественникам эпохи Романтизма, испортившим тысячи памятников истории для того, чтобы найти несколько предметов, ценных лишь из-за своих эстетических или антикварных качеств. Сегодняшний археолог не особенно озабочен и поисками первоисточников тех или иных явлений. Он знает, что нам никогда не удастся выяснить, кто первый научился добывать огонь, или каким был первый язык.

Интерес современной археологии сосредоточен на возможностях установления принципов культурного развития и изменения. Важность археологического доказательства того, что индейцы племени хопи добывали и использовали уголь до Колумба, имеет значение не поразительного или занятного факта. Но гораздо большее: оно значит, что существует веское свидетельство в пользу принципиального единства человеческой психики и независимости изобретений. Пусть определенные психологические аспекты такого единства могут быть изучены только на примере живущих людей, археология, изучающая материальные остатки человеческого прошлого, в состоянии дать хронологическую опору нашим теориям. По удачному выражению Грэхэма Кларка, «чтобы увидеть крупные вещи в целом, следует смотреть на них на расстоянии, и это именно то, что археология позволяет делать». Когда мы смотрим на общую панораму изобретений и новшеств в огромном, устанавливаемом только археоло-

гией масштабе пространства и времени, мы представляем, насколько обширно взаимодействие культур и сущностно культурное родство людей.

Изыскатели и собиратели направляют свои поиски вглубь и вширь. Когда археолог скрупулезно сравнивает образцы материала, найденного в разное время и в разных местах, составляет карты и детальные графики последовательности событий прошлого и их комбинаций, он ищет определенный порядок. Обнаруживают ли различные народы, населявшие один и тот же район в разное время, общие особенности в своей жизнедеятельности? Другими словами, в какой степени физические условия обитания влияют на развитие социальных институтов? Формы ли экономического производства в конечном счете определяют идеологию человека? Что можно извлечь из уроков истории, чтобы избежать ошибок прошлого?

Те широкие исторические и географические сравнения, которые могут быть сделаны в отношении того, как различные люди решали свои проблемы или как они ошибались при их решении, повышают шансы научной проверки теорий о человеческой природе и ходе человеческого прогресса. Так, например, решение вопроса о том, были ли культуры американских индейцев достаточно развиты вне зависимости от новшеств и идей, привнесенных Старым Светом, представляет не только академический интерес. Гончарное производство, ткачество, разведение растений и животных, обработка металла, письмо, математическая идея нуля — существовали в ряде мест Нового Света до Колумба. По мнению консервативных американских антропологов, эмигранты из Азии привезли в Америку исключительно косную культуру, при этом никаких значительных контактов между Старым и Новым Светом не было после того, как население Восточной Азии освоило техники ткачества и металлургии. Если археологи, этнологи и лингвисты смогут доказать, что эти изобретения были сделаны в самой Америке, тогда у нас появится уверенность, что, предоставленные сами себе,

только в силу своего биологического наследства, люди последовательно делают одни и те же шаги в создании своего образа жизни. Если принять это предположение, то социальное планирование и упорядоченное сохранение и передача знания не покажутся слишком важными. Прогресс наступит в любом случае, и на путях человеческого развития многого быть сделано не может. Если, с другой стороны, будет продемонстрировано, что, по крайней мере, идеи гончарного производства, ткачества, металлургии и тому подобных навыков были завезены из Старого Света, то решающее предположение о человеческой природе станет существенно другим. Человек видится исключительно подражателем и лишь крайне редко — действительным творцом. Будь это обстоятельство доказано, следовало бы спросить, что является той особенной комбинацией условий, которая вдруг и единожды создает экономическую и техническую основу городской жизни и таких, сделавших возможной современную цивилизацию, изобретений, как письмо.

Археологические материалы открывают очень много в экономическом состоянии, технологии, условиях обитания и даже социальной организации народа:

«Каменный топор, инструмент, характерный, по крайней мере, для части каменного века, является продуктом домашнего производства, изготовленный и использовавшийся всяким в замкнутой группе охотников и крестьян. Он не подразумевает специализации труда или обмена вне группы. Сменяющий его бронзовый топор является не только более совершенным орудием, но и предполагает более сложную экономическую и социальную структуру. Отливка бронзы — слишком сложный процесс, чтобы производиться кем-либо без отрыва от добывания для себя пищи или заботы о детях. Это работа специалиста, и, чтобы удовлетворить свои первичные потребности, такие как еда, таким специалистам приходилось полагаться на излишки, произведенные другими специалистами. Далее: медь и олово, из которых выплавлялся бронзовый топор, сравнительно редки и нечасто попадаются вместе. Либо один, либо оба эти

металла должны импортироваться. Импорт же этот возможен только при наличии некоего типа коммуникации и устойчивого обмена, а также излишка той или иной местной продукции, обеспечивающего бартер металла».

Гордон Чайлд

Итак, обширный анализ археологических свидетельств является надежным способом проверки некоторых марксистских теорий о соотношении между типами технологии, экономической структурой и социальной жизнью.

В принципе, археология подобна работе антропологов, описывающих жизнь живущих людей. Археология — это этнография и культурная история человеческого прошлого. Кто-то даже сказал, что «этнограф — это археолог, одухотворяющий свою археологию». А то, что при описании культур не делает этнограф, делает этнолог, прибегающий для этого к историческим терминам, иногда к помощи статистики и карт. Этнолог также изучает отношения между культурами и физической средой обитания, занимаясь такими темами, как первобытное искусство, первобытная музыка, первобытная религия. Фольклорист распутывает запутанный клубок мотивов, существующих как в письменных, так и бесписьменных культурах.

Вся эта деятельность имеет значение и для нашей жизни. На современную музыку и на графическое искусство повлияли исследования культур прошлого. Сразу после того, как первобытное искусство оказалось темой описания и серьезного изучения, у него нашлись подражатели и в нашей цивилизации, продемонстрировавшие возможности для его развития. Знание, накопленное этнографами в отношении географии, ресурсов, местных обычаев отдаленных земель, получило свое практическое применение во время войны, когда эти земли оказались в центре военного внимания. В январе 1942 года антропологу, которому случилось быть единственным человеком, кто когда-то провел какое-то время на одном из затерянных островков Тихого океана, приходи-

лось недосыпать неделями, отвечая на вопросы военных о пляжах, водных источниках и населении этого острова. Антропологи писали «руководства по выживанию», объясняя трудности, связанные с едой, одеждой, опасными насекомыми и животными, снабжением водой, правильными способами поддерживать взаимоотношения с местным населением в тех районах, которые они знали лучше других. На Версальской мирной конференции этнографы присутствовали в качестве экспертов-советников по вопросу о культурных границах Европы. Быть может, было бы к лучшему, если бы культурные границы рассматривались так же серьезно, как и политические.

Еще раз скажем: записные книжки антропологов являются всего лишь средством более широкого предназначения. Описание не ограничивается самим собою. Его первое назначение состоит в том, чтобы заполнить чистые страницы мировой истории в отношении тех живущих народов, которые не имеют письменных языков. Некоторое число хорошо документированных сведений в данном случае получено. Так, например, Полинезия была заселена сравнительно поздно. Общественные союзы, такие как кланы, появились в человеческой истории после долгого периода, когда семья и отряд составляли основу социальной организации. Некоторые народы Сибири представляют собой волну переселенцев из Северной Америки. Приблизительно прослеживаются и другие миграции.

Иногда существенно важной для данных реконструкций является историческая лингвистика. Например, мы находим группы племен на Аляске и в Канаде, на побережье Орегона и в Калифорнии, и даже на Юго-Западе, которые говорят на языках, близко между собой связанных. Предположительно, все эти племена когда-то жили на одной и той же территории. Но как происходила миграция — с севера на юг или с юга на север? Сравнение определенных слов, используемых одним из южных племен с подобными им словами на западном побережье и северными языками указывает на север-

ное происхождение. Слово, используемое в языке племени навахо для обозначения зерна, буквально означает «еду индейцев пуэбло». Очевидно, что сами навахо не выращивали маис, когда они пришли на Юго-Запад. Слово для обозначения тыквенного черпака имело более раннее значение «рога животного». Тыквы естественны для Юго-Запада, рога же важны для охотничьего населения лесов Севера . Основной смысл слова, обозначающего в языке навахо сеяние семян,— «снежинки, лежащие на земле». Загадочное церемониальное выражение, означающее: «пусть сонные весла оставят меня», гораздо более согласуется с канадскими реками и озерами, чем с пустынями Нью-Мексико и Аризоны. Таково же ритуальное описание совы — «несущей темноту в свое каноэ».

Взаимное соотнесение элементов описания с соответствующей исторической реконструкцией тоже является, однако, лишь средством ответить на более общие вопросы. Археологи и этнологи, например, объединяются в описании военной истории человечества. Фрейд и Эйнштейн в своей замечательной переписке обсуждали вопрос о неизбежности войн. Более научным подходом было бы исследование того, является ли война постоянным и повсеместным фактом человеческой истории. Если это так, это не доказывает, что Фрейд был прав для всех времен, так как некоторые устойчивые институты, такие как имущественное рабство, были удачно устранены. Кроме того, наличие существующих типов инструментов разрушения является новым элементом общей картины. Однако, если данные поддерживают предположение Фрейда относительно агрессивного инстинкта, то планирование сколь-либо скорейшего прекращения войн оказывается пустой тратой времени. Конструктивные усилия следовало бы в этом случае лучше всего направить на руководство агрессивными импульсами и постепенное сведение их к определенному уровню контролируемых вспышек враждебности между вооруженными группами.

Между тем, необходимого свидетельства в пользу этого нет. Известные сегодня факты демонстрируют, что точка

зрения Фрейда была излишне пессимистичной, так как принимала во внимание исключительно последние века европейской истории. Так, неясно, велись ли войны в позднем каменном веке. Определенные данные свидетельствуют, что война была неизвестна в раннем каменном веке в Европе и на Востоке. В поселениях отсутствуют сооружения, которые могли бы защитить их обитателей от нападения. Оружие, как кажется, также служило только средством охоты. Ряд выдающихся этнологов, сравнивая исторические данные, полагает войну не врожденным свойством человеческой природы, а извращением последней. Организованная наступательная война неизвестна у аборигенов Австралии. Некоторые районы Нового Света, похоже, были совершенно свободны от войн до прихода европейцев. Все эти утверждения в большей или меньшей степени обсуждаются специалистами, хотя большинство из них поддерживают лишь известные точки зрения. Что сегодня абсолютно ясно, так это то, что общественные устройства различных типов проявляют различную склонность к войне. Спектр таковых включает группы, от подобных индейцам пуэбло, которые на протяжении многих столетий почти никогда не вели наступательных войн, до таких групп, как индейцы равнины, видевших в сражениях высочайшую доблесть. Даже в тех обществах, которые превозносят агрессию, различия в одобрении ее форм весьма велики. Точно так же, как культура, концентрирующая общественное внимание на здоровье, может поддерживать это здоровье, запасая и распространяя его, так же и агрессивная культура может выражать свою агрессию в войне против соседей, во враждебности внутри групп, а может в соревновательной деятельности вроде спорта или во власти над природными условиями обитания.

Что означают рост и изменения культуры? В какой степени культуры создаются самими их носителями и в какой — за счет представителей других культур? Повторяет ли в каком-то смысле история сама себя или же история является, как однажды грустно заметил другу Генри Адамс, чем-

то вроде китайской пьесы — бесконечной и бессмысленной? В самом ли деле у истории есть циклы? Реален ли «прогресс»?

По мнению такого антрополога, тщательно изучавшего эти вопросы, как Р. Б. Дихон, в основе каждого нового факта культуры различима триада факторов: удобный случай, необходимость и творческий гений. Фундаментальные условия развития человеческой культуры возникают либо за счет случайных открытий, либо из сознательных усилий. Появление значительного количества людей, систематично и целенаправленно добивающихся новшеств, — особенность нашего времени. Усовершенствование изобретений происходит с огромной скоростью. Общее целое человеческой культуры кумулятивно. Мы как бы стоим на плечах тех, кто был до нас. Достижения Эйнштейна были обеспечены по крайней мере пятью тысячелетиями коллективных усилий. Теория относительности прослеживает свою генеалогию от неизвестного охотника, положившего начало открытию абстрактных чисел своими зарубками, от месопотамских жрецов и торговцев, обратившихся к умножению и делению, от греческих философов и мусульманских математиков.

Существует несколько примеров совершенно не зависящих друг от друга изобретений. Ближайшая иллюстрация такого рода — разработка одной формы математического исчисления Ньютоном и Лейбницем в XVII веке. Часто приводимые примеры из недавнего прошлого, такие как радио и аэроплан, представляются в данном случае несколько иными, так как и то и другое изобретение обязаны целому ряду предварительных изобретений, которые благодаря современным условиям коммуникации были равно известны обеим сторонам.

Появление идеи математического нуля в Индии и Центральной Америке могло бы стать впечатляющим примером, но должно быть оставлено как пока еще недоказанное. Использование народностью хопи каменного угля представляется более определенным. Существует несколько приме-

ров, чье совпадение демонстрируется совершенно различными культурными обстоятельствами. Пистон для зажигания появился в Южной Азии где-то во времена античности. В Европе он начал производиться в девятнадцатом веке благодаря экспериментам физиков. Очевидное сходство требует внимательного рассмотрения. Легко сказать, что «пирамиды существуют и в Египте, и в Новом Свете». Однако египетские пирамиды остроконечны и использовались только как гробницы. Пирамиды же майя были плоскими и служили либо храмами, либо алтарями.

Чтобы произошло открытие или изобретение, необходимо наличие определенного рода культурных и ситуационных условий. Несомненно, что многие изобретения оказались сделанными впустую потому, что они не соответствовали нуждам своего времени, или потому, что к самим изобретателям относились как к никчемным людям. Когда Грегор Мендель сделал свое важное открытие принципов наследственности, оно осталось невостребованным в течение многих лет и было похоронено в нечитаемом журнале. Если бы Мендель не жил в письменной культуре, факт его открытия был бы неизвестным и сегодня. Открытие сегодня может сохраниться в виде публикации до своего практического применения. ДДТ был исследован в 1874 году, а использован в качестве инсектицида в 1939-м. Аналогичным образом, открытие может быть сделано, но не доведено до конца. Греки эллинистического периода знали принципы парового двигателя, однако использоваться он стал лишь в наше время. Социальные и экономические условия не способствовали его разработке. При этом в целом греческая культура оставалась интересной своими людьми — но не машинами.

Многие культурные явления, которые мы именуем одинаковым образом, на самом деле обнаруживают довольно смутное единство в отношении своей общей функции, но не в плане структурных особенностей. Для некоторых случаев (например, клана, запретных систем родства, феодализма,

тотемизма) возможно разнообразие причин и факторов происхождения. Очень соблазнительно драматизировать культурное развитие, выделяя какую-то одну дату и одного изобретателя. Великие интеллектуальные достижения, такие как письмо, вероятно, были порождены подсознательными усилиями многочисленных людей, и, возможно, нашли свое первое применение благодаря случаю или игре. В удачном ситуативном контексте спонтанное новшество отдельного человека поддерживается другими людьми. Только после многих попыток и последующих «изобретений» письмо обрело свое прогрессивное развитие и достигло той упорядоченности, когда наблюдатель мог бы сказать: «Да, теперь у нас имеется письменный язык».

Распространение изобретения за пределы группы, где оно было сделано, антропологи называют диффузией. Диффузия табака и алфавита, других элементов культуры сейчас прослежена чрезвычайно подробно. Принятие или отвержение новшеств зависит от многообразных факторов, ведь и сам контакт может представлять собой форму торговли, миссионерской деятельности или печатного слова. Наиболее очевидным фактором является, конечно, необходимость. Имея рис, китайцы не были особенно привлечены картофелем. Англичане употребляют в пищу листья свеклы, а корнеплоды скармливают свиньям и быкам. Европейцы возделывают маис в качестве корма для скота; африканцы очень быстро стали поборниками кукурузы и даже включили блюда из кукурузы в свой ритуал. В данном случае фактором выступает общее соответствие уже существующим культурным моделям. Религии, ставящей во главу угла мужское божество, нелегко прижиться у народа, где традиционные почести воздавались женским образам. Некоторые культуры гораздо более устойчивы к разным типам новшеств, чем другие. При этом культурная общность, уже имеющая традицию самостоятельного существования, будет много более восприимчивой, если она дезорганизуется в результате голода или военного вторжения. Силы, обеспечивающие со-

противление к изменению, ослабляются. Подобным же образом, можно заметить, что внутри хорошо интегрированного общества, представители которого оказываются не у дел, обычно большая склонность к принятию иностранных моделей. Или же, если вождь или царь находит новую религию созвучной своему собственному темпераменту, это может резко ускорить культурное изменение.

Заимствования всегда выборочны. Когда индейцы племени натчез из района Миссисипи вступили в контакт с французскими торговцами, они нашли применение ножам, кастрюлям и огнестрельному оружию. Они научились пожимать руки наподобие европейцам. Они сразу стали разводить кур, хотя и по другим, отличным от европейских, методам. Вопреки распространенному мнению они отвергли спиртное. Одно племя в западной Канаде восприняло хорошо известный фольклорный сюжет «Муравей и кузнечик», но при этом совершенно изменило его мораль в соответствии со своей собственной и уже устоявшейся культурной моделью.

Иногда внешняя форма сохраняется без изменений, но содержание, ею выражаемое, носит совсем другой смысл. Так называемый комплекс духов-защитников распространен среди многих племен на западе Северной Америки. В одном племени это часть церемоний юношеских инициаций, в другом — основа шаманской практики, еще в одном — кланового единства. Иногда культурное заимствование изменяется в сторону его улучшения. Так греки заимствовали консонантный алфавит финикийцев и добавили к нему гласные.

Некоторые культурные элементы характеризуются более быстрым распространением, чем другие. В целом, материальные объекты распространяются быстрее, чем идеи, так как лингвистический фактор в данном случае роли не играет, и также потому, что идеи требуют более глубоких перемен внутри сложившихся ценностных моделей. Бывают, впрочем, и исключения. Индейцы района Плато оказались более восприимчивыми к католицизму, чем к европейской матери-

альной культуре. Женщины, в целом, в большей степени противятся культурным изменениям, чем мужчины, быть может потому, что вплоть до последнего времени они имели гораздо меньше контактов с внешним миром.

Дихон сравнивал культурную диффузию с распространением лесного пожара. В зависимости от направления ветра, относительной сухости различных пород древесины, наличия водных или других преград, огонь распространяется различным образом от места своего возникновения. Он может перескочить весь лес и переброситься с неукротимой яростью дальше. Таким же образом обширная диффузия часто оказывается прерванной. Если народ мигрирует, то диффузия охватит весь комплекс каких-либо культурных явлений. Если заимствования распространяются исключительно посредством контактов отдельных людей или благодаря книгам, то их переплетение также может подвергаться диффузии, но диффузии скорее логической, когда заимствуется весь комплекс: например, лошадь, седло, узда, шпоры, плеть.

Ральф Линтон подсчитал, что из используемых людьми материальных объектов не более десяти процентов представляют их собственные изобретения. Эта пропорция устойчиво сокращается в условиях современной коммуникации. Недельное меню в американском доме может запросто включать в себя курицу, впервые одомашненную в юго-восточной Азии; оливки из района Средиземноморья; кукурузный хлеб — растительную еду американских индейцев, изготовленную по их же рецепту; рис и чай с Дальнего Востока; кофе, возделывавшийся, вероятно, в Эфиопии; цитрусовые, впервые окультивированные в юго-восточной Азии, но попавшие в Европу через Средний Восток; и, быть может, перец чили из Мексики. Особенности в обычаях питания определяются историческими случайностями и первоначальными контактами: индейцы Канады пьют чай, а индейцы Соединенных Штатов — кофе.

Ход культурной эволюции схож и отличается от эволюции биологической. В культурном изменении неожиданные

рывки напоминают внезапные изменения внутри наследуемых материалов, то, что биологи называют мутацией. В самом деле, Чайлд утверждает, что внезапные культурные сдвиги обладают эффектом, схожим с биологическим эффектом органических мутаций. Обретение экономических возможностей в добывании пищи создало предпосылки не только для оседлой жизни и специализации труда, но и для значительного роста населения. Чайлд усматривает не менее пятнадцати основных форм культурной мутации, лежащей в основе того, что мы называем «городской революцией». Нет никакого другого ряда событий в известной нам истории, который был бы столь впечатляющим, как этот взрыв творческой активности. Достижения Египта и Вавилона, изображающие в наших учебниках основы современной цивилизации, бледнеют в своей сравнительной незначительности, ведь они дали всего лишь два первостепенных изобретения: десятеричную систему счета и водопровод.

Точное время и место важнейших открытий, способствовавших одомашниванию животных, выращиванию растений, развитию гончарного производства, изобретению плуга, ткачества, серпа, колеса, выплавки металла, паруса, архитектуры и всего остального, остается сомнительным. Все они появились вместе около третьего тысячелетия до н. э. в Египте, Палестине, Сирии, Северной Месопотамии и Иране. Наиболее ранняя из устанавливаемых дат доместикации животных и существования гончарного производства датируется 5-м тысячелетием до н. э. Колесо не было известно ранее 3-го тысячелетия. Все эти даты могут быть сдвинуты новыми открытиями в еще более ранние времена. По мнению некоторых авторитетных специалистов, общий комплекс этих открытий будет со временем приурочен в своем происхождении примерно к 7-му тысячелетию до н. э. — плюс или минус тысячелетие. Первые образцы этих открытий относятся ко времени, когда технология и экономика, по всей видимости, уже миновали свои самые ранние этапы. Переход от собирательства к производящему хозяйству является, быть

может, наиболее важной революцией в человеческой истории. Это было подлинно новым, дополнительным этапом («мутацией») — а не просто развитием.

Сама тенденция к внезапным взрывным изменениям демонстрируется на примере великих цивилизаций в замечательной книге Крёбера «Конфигурации культурного роста». Знаменитые имена в области философии, науки, скульптуры, живописи, драмы, литературы и музыки, обнаруживают определенные общности, кластеры, будь то период в 30-40 лет или тысячелетие. Так, представляя пример, не упомянутый Крёбером, в один и тот же 1859 год появились следующие важнейшие публикации: «Происхождение видов» Дарвина, «Критика политической экономии» Маркса, «Клеточная патология» Вирхова, «Язык позитивной философии» Литрэ, «Эмоция и воля» Бэйна, «Лекции об уме» Уотели. Можно добавить, что этот же год был годом открытия спектрального анализа, исследования Атлантики, основания Тихоокеанской Чайной Компании и издания трех романов Троллопа. «Культуры обнаруживают рост, заполнение и истощение культурных моделей». Так проявляется циклический элемент в человеческой истории.

О причинах культурного роста и разложения в настоящее время может быть сказано немногим больше того, что причины эти сложны. Как писал А. В. Киддер:

«Приводится тысяча объяснений. Генетик приписывает резкое падение плохим генам, а счастливые комбинации открывает в хороших. Специалист по питанию объясняет те же вещи, говоря о витаминах; медик — говоря о болезнях; социолог видит те или иные достоинства и недостатки в социальной организации. Теолог порицает ереси. Если же недостаточно и этого, мы всегда можем прибегнуть к переменам в климате и экономическому детерминизму».

Антрополог настаивает на том, что привлечение какого-либо одного фактора всегда ошибочно. Такая негативная генерализация важна в мире, где человек всегда старается

упростить окружающий его мир сведением его к одному решающему обстоятельству: расе, климату, экономике, культуре и т. п. По словам Крёбера, «никакая сумма и никакой характер внешнего воздействия не произведут взрыв культурной продуктивности до тех пор, пока для этого не созрела внутренняя ситуация». Он добавляет, впрочем, что в большинстве случаев непосредственные причины обнаруживаются во внешних стимулах, особенно — в новых идеях.

В интеллектуальной сфере с доминирующими в ней экономическими и биологическими представлениями роль идей учитывается недостаточно. Модно утверждать, что такие движения, как Реформация или крестовые походы были прежде всего экономическими. Уже тот факт, что в течение войн времен Реформации люди считали, что они сражаются из-за религии, и что непосредственным поводом при этом выступали именно религиозные настроения, не может быть оставлен без объяснения. В любом случае нельзя забывать, что ярлыки вроде «экономика» и «религия» — это абстракции, а не ясные категории, взятые прямо из жизни. Здесь заключается главная ошибка коммунистов, объявивших экономические явления основными. Они сделали так, что абстракции начали жить — то, что Уайтхед назвал «заблуждением в отношении неуместной конкретности». В самом деле, положение марксизма с точки зрения истории России после 1917 года выглядит занятным. Думает ли кто-нибудь серьезно, что индустриализация России была бы проведена так стремительно, не будь Россия под влиянием марксистских идей? Если бы для того, чтобы совершилась коммунистическая революция, было бы достаточно одной экономической необходимости, весь Китай уже давно стал бы коммунистическим.

У исторического процесса есть свои закономерности, как и у органического развития. Антропологи-марксисты преувеличивают определенность стадий культурной эволюции, ведь некоторые народы перешли непосредственно от охоты и собирательства к земледелию, минуя эпоху скотоводства.

Некоторые племена перешли от каменных орудий непосредственно к железным. Тем не менее, в общем, культурное развитие прослеживается как ряд одинаковых шагов. Похоже, что направление здесь в большей или меньшей степени является необратимым. Например, есть только один известный случай общества, вступившего в матриархат из патриархата. Возросшая секуляризация и индивидуализация ведут к крушению культурной изоляции. В городах множатся ереси; космополитическое общество никогда не бывает обществом гомогенным. Расцвет культуры наступает после периодов дезинтеграции и смешения. Культурное развитие, таким образом, схоже с органической эволюцией в том, что касается ее неровного характера и ее непосредственного направления. С другой стороны, как говорит Крёбер:

«Дерево жизни вечно ветвится и не производит ничего фундаментального кроме самого этого разветвления, если не считать отмирающие ветви. Дерево человеческой истории, наоборот, постоянно разветвляется, но в то же самое время его ветви растут рядом. План человеческой истории поэтому гораздо более сложен и труден для отслеживания. Даже ее основные модели в какой-то степени смешиваются, что противоположно всему опыту только органического, где модели необратимы тем более, чем более они фундаментальны».

Если определять прогресс как поступательное улучшение человеческих идей и субъектов, тогда не возникает вопрос о том, что потенциальные ресурсы человеческой культуры вообще и большинства отдельных культур в частности значительно возросли. Количество энергии, расходуемой одним человеком, ежегодно возросло от потребления 0,05 лошадиной силы ежедневно в начале человеческой истории до 13,5 лошадиных сил в США в 1939 году. Число идей и форм художественного выражения также многократно увеличилось. Любое доказательство того, что интеллектуальная и эстетическая жизнь в классической Греции «превосходила» нашу, в сущности не имеет смысла. Мы уже не

нуждаемся в научном обосновании того, что человеческая нищета и деградация — это зло. Наша культура определенно превосходит греческую уже потому, что она отказалась от рабства, женщины добились большего равенства в правах, а нашим идеалом стала доступность образования и комфорта для всех, а не для незначительного меньшинства. Прогресс носит, однако, скорее спиральный характер, чем характер неуклонного роста. Чайлд пишет:

«Прогресс действителен, если он прерывист. Его неровный ход предстает как серия спадов и подъемов. В тех областях, которые описывает археология и письменная история, падение никогда не достигает уровня, ниже предыдущего спада, а точка подъема всегда выше ей предшествующей».

Исторический подход ведет, таким образом, к важным заключениям более общего порядка. В этой связи следует отказаться от одного суеверия. В 20-30-е годы антропологи потратили много чернил, противопоставляя «историю» «функции». Сегодня это противопоставление почти повсеместно оставлено как ошибочное. Один антрополог может с полным правом акцентировать описательный синтез, при котором исторический контекст сохраняется во всех деталях. Другой может подчеркивать роль, которую данная модель играет во взаимодействии физических или психологических нужд группы. Оба подхода необходимы; они дополняют друг друга. В самой действительности ни один из этих подходов не изолирован от другого. Антрополог, изучающий историю, никогда не может полностью отказаться от проблем смысла и функции. Археолог, в отличие от геолога, никогда не перестанет описывать, что представляет собой культурный слой. Он вынужден задаваться вопросом: для чего? Аналогичным образом антрополог, изучающий социальную практику, обязан представлять те процессы, которые определяют события как в хронологическом, так и в ситуативном плане.

Возьмем пример культовой «Пляски Духов» у индейцев сиу шестьдесят лет назад, когда их со всех сторон окру-

жил «Белый Человек». Наиболее общие черты этой местной религии, вероятно, могут быть объяснены в функциональных терминах. В действительности, согласно одному из наиболее устойчивых выводов социальной антропологии, когда давление белых на аборигенов достигает определенной степени, сразу возрастает либо активность старой религии, либо новые культы мессианского типа, поддерживает ли местная вера старые ценности, а пророки ратуют за исход, или же речь идет о разгроме завоевателей. Так было в Африке и Океании, то же происходило и в Америке. Эмоциональную привлекательность соответствующего учения нетрудно понять. Однако когда мы стремимся понять специфический характер религиозной «Пляски Духов», психология и функциональный анализ оказываются бессильными до тех пор, пока мы не прибегаем к истории. Почему у них определенные символические действия всегда ориентированы на запад? Причиной этого не является то, что на западе садится солнце, что это место наиболее близко к океану, или другое, выводимое из психологических принципов обстоятельство. Запад важен в данном случае в силу исторической специфики — основатель культа пришел в племя сиу из Невады.

Если бы какой-нибудь марсианин посетил Соединенные Штаты в 1948 году, мог бы он здраво объяснить закон о правах штатов, основываясь только на современных ему фактах? Этот закон, конечно, был бы понятен только в том случае, если бы он перенесся в обстановку 1787 года, когда маленький Род-Айленд имел все основания испытывать страх перед большим Массачусетсом и Вирджинией. Любая особенность культуры может быть до конца понята только в ретроспективе специфических условий своего возникновения в прошлом. Формы сохраняются, функции меняются.

Комплекс исторических обстоятельств, приведших к разнообразию культур, не может быть выражен какой-либо простой формулой. Смешанные условия, возникающие в связи с ростом населения, испытывают воздействие социальных и материальных изобретений. Избыток населения также при-

водит к миграциям, которые тоже важны в силу своего избирательного характера. Эмигранты всегда отличаются от остальных жителей в биологическом, эмоциональном и культурном плане. Тогда как многие образцовые способы реагирования представляются почти неизбежным ответом на вызов внешней среды, в которой живет группа, определенно существуют также многочисленные случаи , когда условия только ограничивают возможность такого ответа, но не приводят в конечном счете к одной и только одной форме адаптации. Таковы «случайности истории».

Позволю себе привести пару примеров. Предположим, что в обществе, где вождь обладает значительной властью, очередной вождь рождается с болезнью желез, воспринимаемой как свидетельство его исключительности. По своему высокому положению, он может осуществить перемены, отвечающие его темпераменту, в образе жизни своей группы. Таким образом известное обстоятельство его болезни служит причиной относительно временных или относительно устойчивых перемен в культурных моделях.

Предположим, что в той же самой группе вождь умирает сравнительно молодым человеком, оставив своим наследником ребенка. В результате соперничества образующихся после этого фракций старших родственников появляются претенденты, заявляющие о своих правах на регентство. Происходит раскол. С этого времени каждая группа строит свою собственную судьбу, так что в итоге образуются два различных варианта того, что когда-то было гомогенной культурой. Вполне вероятно, что у каждой из расколовшихся фракций есть своя опора в экономике, в общественном мнении и т. д. Короче говоря, форма и ячейки «того сита, которое является историей», определяются не только общими условиями данного момента, но также индивидуальной психологией и случайными обстоятельствами.

Одной из диагностических черт культуры является ее избирательность. Самые специфические нужды могут быть удовлетворены разнообразными способами, но культура вы-

бирает из естественно и физически возможных способов один или очень мало. Выражение «культура выбирает» является, конечно, метафорическим. Естественный выбор по необходимости совершает кто-то из людей, за которым следуют другие люди (ведь тогда это не было бы культурой). Однако, с точки зрения тех людей, кто воспринял эту культуру позже, существование данного элемента в образе жизни обладает эффектом не выбора, сделанного конкретными людьми в конкретной ситуации, но необходимости, пусть и установленной людьми, которые уже давно умерли.

Избирательный подход к условиям существования и стереотипная оценка места человека в мире, таким образом, не только ведут к привлечению возможных альтернатив, но и исключают их. Поскольку культуры тяготеют к постоянству, возможность таких альтернатив и их исключение имеют смысл далеко за пределами той деятельности, которой они служат. Точно так же, как «выбор», сделанный конкретным человеком в решающие времена, задает определенное направление до конца его жизни; естественные обязательства, условия и интересы, устоявшиеся в образе жизни обновленного общества, определяются выделяющей их направленностью. Последующие вариации в культуре — происходящие в силу внутренних причин, контактов с другими культурами, перемен в окружающей среде, — не случайны. Кумулятивное изменение происходит обычно в одном русле.

Никто из людей, за исключением новорожденного младенца, не может смотреть на мир непредвзято. То, что он видит, и то, что он в этом видении разумеет, проецируется на невидимый экран культуры. Как писала Рут Бенедикт:

«Роль антрополога состоит не в том, чтобы подвергать сомнению факты природы, а в том, чтобы отстаивать значение промежутка между "природой" и "человеческим поведением"; его роль состоит в анализе этого значения, в обосновании человеческого воздействия на природу и в отстаивании того, что это воздействие столь же неустранимо из культуры, как и из самой природы. Хотя факт того, что ребе-

нок становится взрослым, является фактом природы, способ, которым этот переход осуществляется, изменяется от общества к обществу, и ни один из его этапов не может рассматриваться как "природный" путь к зрелости».

Согласно тому же принципу, перемены, которые происходят в человеческой культуре тогда, когда он движется к новым условиям существования, являются результатом не одного давления среды обитания, биологических нужд и ограничений.

Использование растений, животных, минералов будет ограничиваться и определяться наличием или возможностями тех смыслов, которые закреплены за ними в опыте культуры. Приспособление к холоду или к жаре будет зависеть от культурных навыков. Человек никогда не реагирует на одни физические явления, но всегда на явления, определяемые в терминах культуры. Для народа, которому неизвестна обработка железа, наличие железной руды в природе не обладает значением «природного ресурса». Так, культуры, существующие в очень схожих природных условиях, часто далеко не идентичны, тогда как культуры, наблюдаемые в различных условиях, иногда весьма схожи.

Природные условия Соединенных Штатов очень разнообразны, и все же американцы засушливого Юго-Запада и дождливого Орегона живут не так, как живут жители австралийских пустынь и зеленой Англии.

Такие племена, как пуэбло и навахо, живущие по сути в одинаковом природной и биологической обстановке, и сегодня демонстрируют весьма неодинаковый образ жизни. Быт же англичан, живущих в районе Гудзонского залива и в британской части Сомали, один и тот же. Конечно, различные природные условия ответственны за очевидную разницу в образе жизни. Но факт остается фактом: несмотря на значительную разницу природных условий, формы житейского обихода проявляют устойчивое сходство.

Жители двух не очень отдаленных друг от друга населенных пунктов в Нью-Мексико, Рамах и Фенс Лэйк, явля-

ются представителями одного так называемого «старо-американского» физического типа. Антропологи могли бы сказать, что они представляют случайные образцы одной и той же популяции. Каменистые равнины, ежегодное количество осадков и их распределение, флора и фауна, окружающие эти населенные пункты, не обнаруживают сколь-либо ощутимой разницы. Плотность населения и расстояние от основной дорожной магистрали и в том и в другом случае одинаковы. И тем не менее, даже случайный посетитель немедленно замечает различия. Это разница и в одежде, и в архитектуре домов. В одном городке бар есть, а в другом нет. Перечисление этих отличий показало бы, что в жизни того и другого города преобладает иная модель культуры. Почему? Прежде всего потому, что оба населенных пункта представляют различные варианты общей англо-американской традиции. В данном случае налицо незначительное культурное отличие: мормоны и переселенцы из Тексана.

С другой стороны, разница между культурами, длительное время существовавшими в одних и тех же природных условиях, хотя и сокращается, полностью никогда не исчезает. Ирландский городок Адар было заселен 250 лет тому назад немецкими протестантами и до сих пор отличается по своей культуре. Чем более определенный характер носит общая обстановка разных культур, тем постепеннее они начинают походить друг на друга. Вероятно, одежда и другие стороны материальной культуры особенно хорошо отражают внешние условия существования, даже если, как в случае тех европейцев, что продолжают носить европейскую одежду в тропиках, имеются примеры, когда требования культурного принуждения упорно противостоят естественной адаптации. Иногда физические обстоятельства приводят к невозможности продолжения важной культурной традиции. Однако, более часто имеет место медленная и избирательная модификация традиции под воздействием внешних условий. Постепенное развитие региональных культур в Соединенных Штатах частично характеризуется не разницей пред-

ставляющего их населения, а частично общей тенденцией становления районов обитания в районы культуры. На примитивном уровне соответствия между средой обитания, экономической и политической жизнью в общем достаточно заметны. Ковроткачество обычно развивается у кочевых народов засушливых районов. У населения пустынь почти всегда отсутствует жесткое централизованное руководство. В первобытных условиях патрилинейности группа в пятьдесят человек кажется наиболее обычной формой социальной организации в районах, где плотность населения составляет не выше 1 человека на квадратную милю. Стюард показал близкое сходство между социальными моделями бушменов, африканских и малайзийских пигмеев, австралийцев, тасманцев, и южнокалифорнийских индейцев.

Питание является, конечно, общим продуктом естественной среды обитания и культуры. Природные ресурсы должны быть доступны, но равно необходима технология для их разработки. Тот же самый климат и почва могут поддерживать огромное население, если им соответствует достаточный урожай. В свою очередь, густое население является условием определенного культурного развития. Ральф Линтон предполагал, что неожиданный скачок в культурном развитии доисторических культур американского Юго-Востока связан с появлением в этом районе бобов. Человек может жить на диете, не содержащей крахмала, но определенный минимум протеинов и жиров представляется необходимым. Где-то они содержались в молочных продуктах питания, где-то в рыбе и мясе, где-то в различных видах бобовых. Аборигены Америки в качестве редкой роскоши употребляли в пищу мясо собаки и индейки. Островные народы большей частью в обеспечении себя протеинами и жирами зависели от охоты, сбора орехов и диких растений. Это означало, что ни одна большая группа не могла постоянно жить в одном и том же месте. Возможности получения протеина заметно сказывались на культурном развитии населения.

Природные условия обитания ограничивают и облегчают существование. Медленность политической унификации Греции не удивительна, если принять во внимание ее географию. В Египте же, с образованием компактной населенной полосы обитания, возможным стал и ранний политический союз. Природные условия могут выступать в качестве стимула. Для того, чтобы жить во всех частях Арктики, эскимосы должны были стать исключительно изобретательными в развитии технических новшеств. Неразвитость народа, как правило, более очевидна там, где среда обитания не способствует развитию культуры. Однако, сама по себе среда обитания не творит. Гавани Тасмании так же хороши, как гавани Крита или Англии, но в Тасмании мореходство не стало определяющим для культуры — частично потому, что Тасмания была слишком удалена от основных путей развивающейся цивилизации. Конечно, культура всегда зависит от характера жизненной практики. Многодетность ценилась в земледельческих культурах больше, чем в охотничьих. У охотников малые дети представляют собой нечто вроде неприятности для старших, вынужденных о них заботиться, и только спустя несколько лет подросток становится полезным в охотничьем промысле. В семье же земледельца даже маленький ребенок приносит свою пользу при прополке и при защите посадок от птиц. Социальная стратификация не получает достаточного развития в группе, которая живет собирательством и охотой в тех районах, где пропитание легко доступно. Сложные искусства и ремесла не появляются до тех пор, пока экономика не предоставляет возможности для специализации и досуга. Стоит заметить, что в любом случае природные условия являются необходимыми, однако не достаточными. Ряд условий способствует развитию сельского хозяйства — при наличии определенной технологии (то есть культуры). Социальная организация группы, живущей сельским хозяйством, будет скорее всего отличаться от социальной организации группы, живущей охотой. Среда обита-

ния предрасполагает к развитию сельского хозяйства — но не обязывает к нему. Культурный фон является определяющим фактором, когда ему благоприятствуют естественные условия.

Итак, существенно важны оба указанных фактора, впрочем, так же, как и биологический. В данных обстоятельствах один из этих факторов может приобретать более решающее значение, чем другие, но ни один из них не должен быть упущен из внимания. Для американцев эмоционально наиболее удовлетворительным кажется поиск одного решения ситуации. Это опасное заблуждение высмеивает В. Дж. Хамфри на примере ученого рассуждения о погоде:

Что формирует жизнь человека?

Погода.

Что красит вещи в разные цвета?

Погода.

Что заставляет зулусов жить на деревьях,

А конголезцев одеваться в листья,

Тогда как другие ходят в мехах и мерзнут?

Погода.

Что одних печалит и веселит других?

Погода.

Что сводит фермера с ума?

Погода.

Что заставляет вас закладывать землю,

А вас изворачиваться в поте лица,

Чтоб не отдать концы до срока?

Погода.

Загадка формирования культур может быть разрешена, только если мы принимаем в расчет три обязательных фактора: предшествующую культуру, ситуацию и биологию. Ситуация включает ограничения и возможности, присущие природной среде обитания: почвы и топографию, растения и животные, климат и местоположение. Ситуация также включает факты, такие как плотность населения, которые являются результатом культурных и биологических факторов.

Биология определяет общие способности и пределы человеческого существования, а также те качества, которые являются особенными для отдельных людей и групп. Эти последние представляют особенную трудность, поскольку весьма сложно освободить наследственность от окружающей среды. Ведь, как говорит Элсворт Хантингтон, «наследственность проходит красной нитью через историю». Вопрос о роли личностей, обладающих исключительными наследственными дарованиями, широко обсуждается. Вероятно также, что группы различаются в количестве людей, способных к творчеству или готовых к изменению жизненных условий. Полинезийцы научились использовать огнестрельное оружие невероятно быстро, а бушмены после нескольких веков общения обходятся без него так же, как и без лошади.

Некоторые сравнения между культурным и биологическим развитием уже сделаны. Следовало бы добавить, что органическая эволюция, несмотря на отдельные случайные скачки, протекает довольно медленно. По уверению ряда ученых, культурная эволюция совершила столь значительный отрыв от биологической эволюции за последние несколько тысяч лет, что человек сегодня оказывается во власти сверхорганической машины, которую он сам создал, но которой не может больше управлять.

При любой оценке этого аспекта биологической антропологии, в исторической ретроспективе эволюция человека прослеживается по, крайней мере, на протяжении пятисот тысяч лет. Некоторые ее важнейшие детали, как и в случае культурной эволюции, до сих пор остаются чем-то таинственным. До недавних времен картина представлялась относительно простой в своих главных чертах и хорошо согласующейся с эволюционным учением Дарвина. В течение раннего периода, который геологи называют плейстоценом, на Яве обитала человекообразная обезьяна, известная как Pitekantrop erectus. К середине плейстоцена в Китае, Европе и Африке появляются уже люди, хотя и другого, отличного от современного, типа.

Многие авторитетные исследователи считали, что эти биологические примитивы, все еще сохраняющие черты человекообразных обезьян, представляют собой продолжение эволюции, ведущей свое начало от созданий, подобных питекантропам. В период между 100-м тысячелетием до. н. э. и 25-м тысячелетием до н. э. в Европе, Северной Америке и Палестине появляется человек так называемого неандертальского типа, обнаруживающий определенное развитие, но все еще достаточно примитивный. Затем появляются люди, по внешнему виду приближающиеся к современному человеку (которого мы скромно именуем Homo sapiens — Человек разумный), постепенно вытеснившие, или, быть может, ассимилировавшие неандертальцев.

Согласно прежней интерпретации, ход человеческой эволюции был неуклонно разветвляющимся, подобно дереву со многими ветвями. Нижние ветви на стволе этого дерева, такие как неандертальцы, отмирали одна за одной, оставив в конце концов одну выжившую ветвь Homo sapiens. Новейшее развитие представлялось разъединением этой ветви на разветвляющиеся отростки — современные человеческие расы. То, что известно сегодня, требует иного представления. Яванские находки сегодня рассматриваются как образцы человеческого вида, весьма близкие к так называемому Китайскому человеку (синантропу), жившему в тот же самый период. Homo sapiens, вопреки своему положению в качестве представителя самой поздней ветви эволюции, появляется в Европе по крайней мере в начале второго межледникового периода (то есть раньше, чем обезьянообразный питекантроп). Некоторые выдающиеся ученые полагают, что так называемый Пильтийский человек, обнаруженный на территории Англии, демонстрирующий определенное сходство с современным человеком, должен быть отнесен к первому межледниковому периоду. Новейшая интерпретация этих фактов заставляет думать, что в течение всей эпохи плейстоцена существовали различные племена людей, в разных местах и с различной скоростью прошедшие параллель-

ные фазы эволюционного развития, приведшего от обезьяны к человеку. Согласно этому представлению, Яванский человек должен рассматриваться непосредственным предком австралийских аборигенов, Китайский человек — предком монголоидов, неандерталец — европейцев, а родезийские и другие африканские ископаемые находки — вероятными предками черного населения Африки.

Откуда бы и когда бы ни пришли наши предки, кем бы и сколь бы древними они ни были, проблема очевидного разнообразия людей остается нерешенной. Известно, что процесс эволюции был долгим и сложным. Известно, что биологическая эволюция так же, как и культурная, продолжается в направлениях, ею уже заданных. В ходе подобного «дрейфа» селекция действует в обоих случаях. Однако, в случае биологической эволюции вариации остаются устойчивыми в той степени, в которой они способствуют выживанию человеческих существ. Культурная селекция сосредоточивается вокруг борьбы за преимущественные ценности. Биологическая и культурная антропология образуют в этом смысле союз, так как оба эти направления равно необходимы, чтобы дать ответ на основной вопрос: как каждый народ стал таким, каков он есть?

Дихон красноречиво подытожил основные принципы, имеющие отношение к данному вопросу:

«...экзотические особенности, привносимые диффузией, и местные черты внутри самой культуры, наследуемые в результате ее адаптации и развития в соответствии с внешними условиями — вот те два элемента, из которых ткется полотно человеческой культуры. Основа культурной ткани слагается внутри, тогда как внешние нити накладываются извне; в том, что касается внешних условий, ее основа статична, в том, что определяется диффузией, — динамична, подвижна и неустойчива. Текстильная аналогия может быть удачно развита и дальше. Так, если внешние условия жизни людей довольно жестко закреплены, то основа культуры, ее базовые характеристики, связанные с этими условиями, тоже будут вполне определенными;

100

если внешние нити, экзотические привнесения в основу, ненадежны и редки, то основа начинает коробиться и сечься. Так, на примере эскимосской культуры можно видеть, что ее характерные особенности, определяемые жесткой связью с внешней средой, оказались плохосочетаемыми с экзотическими новшествами, достигшими этой малой группы. С другой стороны, там, где в силу отсутствия личностного начала основные черты культуры оказываются сравнительно неразличимыми, внешнее вплетение в культурную ткань иносторонних нитей может перекрыть и полностью изгладить ее основу... Таким образом, элементы культуры, выработанные каждым народом в соответствии с возможностями и ограничениями, предоставляемыми ему средой обитания, формируют базис культуры, ее основу, натянутую между людьми и внешними условиями. «Челноки» диффузии, двигающиеся перпендикулярно основе, распространяют внешние нити экзотических черт, привнесенных издалека или из соседних культур, и соединяют основу и уток в узор, определяемый историей или гением каждого народа... Мы живем в трехмерном мире, и человеческая культура построена в соответствии с ним. Она не линейна и не одномерна, как полагают крайние диффузионисты; она не представляет из себя обыкновенной двухмерной плоскости, заполненной разными типами сред обитания, как можно было бы описать ее географическому детерминисту. Скорее, это трехмерная структура, твердо стоящая на фундаменте, ширина которого состоит в вариативности предоставляемых миром внешних условий, а длина есть сумма всех происходивших в человеческой истории диффузий. Высота, на которую она поднимается, измеряется трудноуловимыми единицами, состоящими из интеллекта, темперамента и гения, которыми в различной степени обладают все племена, нации и расы».

Культуры не являются постоянными, но пребывают в становлении. Биологическая эволюция также всегда идет вперед. События культурной и биологической истории не изолированы друг от друга, но взаимно сообразуются; история состоит как из образов, так и из событий. Чем отдаленнее прошлое от настоящего, тем меньше знание о прошлом

101

используется для решения проблем настоящего. Но если часть прошлого живет в настоящем, пусть даже скрываясь в противоречиях и ярких чертах настоящего, тогда историческое знание проницательно. Материал культуры может быть сравнен с шелковой тканью, сотканной из разноцветных нитей. Она прозрачна, а не матова. Тренированный глаз различает прошлое под покровом настоящего. Дело антрополога состоит в том, чтобы выявлять незаметные для поверхностного взгляда черты прошлого в настоящем.

IV. Черепа

Один трудолюбивый венгерский антрополог, фон Терок, обычно делает более пяти тысяч измерений на каждый исследуемый им череп. Выдающийся английский антрополог, Карл Пирсон, изобрел инструмент под названием «краниальный координотограф» для того, чтобы иметь возможность описывать череп в терминологии современной геометрии. По его словам, имея интересный экземпляр, он может потратить на его изучение шесть часов.

Немного удивительно, что в глазах широкой публики и даже коллег-антропологов специалисты по физической антропологии предстают одержимыми в изучении черепов. Это правда, что некоторые измерения, сделанные в классической физической антропологии, имеют довольно слабое отношение к тому, чему нас учит современная экспериментальная эмбриология касательно процессов роста костей и тканей. Правда и то, что кое-что в рассуждениях представителей физической антропологии определенно запаздывало за развитием нового знания о наследственности, изучение которой было обязано своими первыми успехами экспериментам Грегора Менделя с горохом в монастырском саду. Какое-то время физическая антропология, в целом, пребывала на периферии наук.

Тем не менее, особый интерес к измерениям и наблюдениям любопытных анатомических мелочей оставался частью и посылкой основной антропологической задачи — исследования человеческого разнообразия. Специалист в физической антропологии относился к человеческой биологии в принципе так же, как археологи и этнологи относятся к человеческой культуре. Появившиеся в физической антро-

103

пологии строгие и стандартизированные техники измерения нашли свое немедленное применение на практике.

Первоначальной сферой их использования стала военная антропология. Для новобранцев были установлены физические стандарты, позволившие более или менее точно определять их средний возраст и состояние по показателям роста, веса и т. п. Несколько позже те же принципы классификации стали использоваться страховыми компаниями и учебными заведениями. Дальнейшее развитие этих принципов в военной сфере определялось проблемами содержания армии. Какое количество шинелей сорок второго размера потребуется для миллиона человек, прибывающих с северо-востока США? Имея данные об уровне распределения и опробованные методики вычислений, появилась возможность делать соответствующие предсказания более надежно, чем основываясь на несистематической оценке и предыдущем опыте.

Применение методов физической антропологии в обеспечении людей одеждой и снаряжением резко возросло в период второй мировой войны. Возникшие проблемы были критическими. Противогазы бесполезны, если они не подходят по размеру, но при этом они не могут делаться для каждого индивидуально. Некоторые аварийные люки в самолетах были слишком маленькими и не обеспечивали бы безопасности, если бы в команды не подбирались люди соответствующего роста. Людей, подходящих по росту для ведения огня из орудийных башен, не хватало во многих частях. Первостепенная важность пространства в авиации и бронетанковой технике потребовали внесения антропологических исследований в сферу инженерного проектирования и учета личного состава. В управлении многими военными машинами фактор ограничения касался не самих машин, а людей, которые ими управляли. Помощь антропологов была необходима, чтобы механизмы ручного и ножного управления, места для сидения, оптические приборы соответствовали в своем использовании естественному положению и движениям человеческого

104

тела — с учетом размеров конечностей, задействованных в данном случае.

То же направление развития принимает физическая антропология в гражданской жизни. Профессор Хутон провел обширное исследование для железнодорожной компании с тем, чтобы спроектировать сиденья, которые были бы приспособлены для наибольшего разнообразия форм и способов человеческой посадки. Один английский антрополог был занят разработкой сидений для школьников. Производители одежды знают, что им требуются сведения о нуждах как покупателя, так и продавца, если они стремятся избавиться от «мертвого» товара. Здесь навыки работы социального антрополога объединяются с опытом физической антропологии в той мере, в какой этого требуют региональные, экономические и социально-классовые факторы. Существуют системы, позволяющие делать заключения о том, каким образом распределяется покупка одного размера из года в года, скажем, у фермерш Арканзаса в сравнении с фабричными работницами из Пенсильвании одного с ними возраста. Дизайнеры конструируют новую одежду с учетом особенностей того населения, для которого она предназначена.

Благодаря своим измерениям и детальным наблюдениям специалист в области физической антропологии также является экспертом по идентификации. Найден скелет. Кому он принадлежал: мужчине или женщине? Были ли они здоровы или нет? Молоды или стары? Был ли живший человек коренастым или стройным, высоким или низким? Принадлежал ли этот скелет американскому индейцу? Если да, то это несомненно приличное погребение вековой или двухвековой давности. Если же покойный идентифицируется как европеец, может быть поставлен вопрос об убийстве. Специалисты в области физической антропологии решают многие подобные вопросы для ФБР и полиции штатов. К примеру, доктор Крогман в качестве «детектива по костям» дал заключение для полиции Чикаго, что две группы костей, найденные в различных местах по Норт Халстед стрит, относятся к

105

одному и тому же лицу. В другом случае он же доказал, что скелет принадлежит подростку восемнадцати-девятнадцати лет африканско-индийской крови, а не взрослому человеку тридцати лет, как об этом заявил анатом, производивший осмотр для страховой компании.

Основные научные вопросы, которые адресует себе биологическая антропология, суть следующие: Каковы механизмы человеческой эволюции? Благодаря каким процессам развиваются местные физические типы? Каковы взаимоотношения между структурой и функциями анатомических и физиологических изменений? Каковы следствия того, что существует разница возрастов и полов? Существует ли какая-либо связь между типами строения тела, предрасположенностью к определенным болезням и склонностью к характерному повелению? Что является законами человеческого роста — в отношении возраста, пола и расы? Каково воздействие факторов внешней среды на организм человека? Каким образом могут быть исследованы форма и функция тела в течение детства и юности, чтобы выявить нормы, необходимые для регулирования потребностей физического и интеллектуального развития ребенка?

Все эти вопросы являются, по сути, обособленными сторонами одной главной проблемы: как соотносятся изменения в человеческом организме и в человеческом поведении, с одной стороны, с тем материалом, который заложен в организме от рождения, а с другой, с воздействием, оказываемым на организм внешней средой? Наследственные возможности человека передаются двадцатью четырьмя парами мельчайших нитеобразных тел, называемых хромосомами. Любая одна из этих хромосом состоит из очень большого (и все еще точно не определенного) числа генов. Каждый ген (микроскопическая химикалия) независим в своем действии и сохраняет свой индивидуальный характер в большей или меньшей степени неопределенно, при этом существует случайность его резкого изменения (мутации). Гены наследу-

106

ются, да. Но точная характеристика взрослого человека может быть дана только в ограниченном числе случаев на основании знания о генетическом багаже, полученном им при зачатии. Результат генетического развития зависит от последовательного воздействия внешней среды в течение всего периода созревания организма. Возьмем два примера из растительного мира. Есть вид тростника, произрастающего как под водой, так и на влажной почве. Растения в этих двух зонах произрастания носят столь ярко выраженные различия во внешнем виде, что неспециалист едва ли поверит, что их гены идентичны. Некоторые растения при одной температуре цветут красными цветами, а при другой — белыми. В случае человека внешние условия значительно разнятся уже на стадии внутриматочного развития; в послеродовой период важное значение имеют различия в питании, уходе, температуре и т. д. Процесс этот сложен, а не прост. Выдающийся генетик Добжанский говорит:

«Гены определяют не характеры, но физиологические предпосылки, которые посредством взаимодействия с физиологическими предпосылками, обусловленными другими генами и внешним воздействием, служат причиной возникновения условий, позволяющих отдельному человеку проявлять определенный характер в данный момент развития».

Человек имеет одни и те же гены на протяжении всей жизни. Однако, в раннем детстве он может быть безволосым, позже — светловолосым, в зрелом возрасте — темноволосым, в старости — седым. С другой стороны, конечно, никакая сумма внешних воздействий не превратит розовый куст в кактус, а оленя в лося.

Обширный комплекс внешних воздействий на человека определяется термином «среда». Существует культурная среда. Есть социальная среда — плотность населения, места обитания и основных коммуникаций, размеры семьи и т. д., —

107

не зависящая от культурных моделей. Есть природная среда: содержание минералов в почве, растения, животные и другие естественные ресурсы: климат, солнечная и космическая радиация; местоположение и топография. Большинство всех этих факторов находятся во взаимодействии. В целостной матрице внешних условий среды то один, то другой фактор оказывает на организм воздействие разной силы.

Человеческое тело столь же отзывчиво на воздействие внешней среды, как и на влияние, соприродно задаваемое генами. Боас продемонстрировал, что рожденные в Америке потомки эмигрантов различаются в строении головы и тела от своих родившихся не в Америке родителей, и что эти изменения увеличиваются по отношению ко времени миграции. Дети мексиканцев в США и испанцев в Пуэрто-Рико также отличаются от своих культурных предков. Шапиро обнаружил, что японские мальчики, рожденные на Гавайях, в среднем на 4,1 сантиметра выше своих отцов, а девочки на 1,7 сантиметра выше своих матерей. Строение тела у поколения гавайцев также иное, чем у поколения их родившихся в Японии родителей.

Изучая детей-сирот, Боас обнаружил, что с улучшением питания почти все дети в группе достигли роста, нормального для их возраста и физического состояния. Нет сомнения, что количество, качество и различия в питании воздействуют на строение тела и другие особенности физического развития. Вместе с тем ясно, что не все изменения могут быть выведены из одной этой причины. Японцы, живущие в Японии, обнаруживают увеличение своего среднего роста по крайней мере с 1878 года. Тот же процесс имел место в Швейцарии уже с 1792 года и может быть подтвержден документально для других европейских стран с начала XIX века, когда появились соответствующие записи. Из студентов, поступивших в Йельский университет в 1941 году, двадцать три процента имели рост выше шести футов, тогда как в 1891 году этот процент равнялся пяти. Согласно одной из разрабатываемых в эволюционизме тенденций, само изме-

108

нение предшествует современным улучшениям в питании, гигиене и образе жизни, которым оно раньше часто приписывалось. Средний рост сегодняшнего американского студента равен росту кроманьонца в позднем каменном веке. Средневековые европейцы и европейцы конца каменного века были гораздо ниже. Милс полагал, что увеличение среднего роста после Средневековья в первую очередь связано с постепенным понижением температуры. Сегодня эта точка зрения может рассматриваться только в качестве гипотезы, требующей дальнейшей проверки. Интересно, однако, что Томас Глэдвин недавно представил свидетельство в пользу того, что люди и животные, живущие в тропическом климате, эволюционировали в направлении общего уменьшения их физической конституции.

Избирательная миграция является сложным фактором в объяснении сравнений между эмигрантами и исконным населением, семьдесят шесть процентов из пришедших на Гавайские острова японцев значительно отличались от своих ближайших родственников в Японии. К самой возможности эмигрировать в большей степени готовы люди, очевидно демонстрирующие типичные особенности телесной конституции и, предположительно, способные привнести в новые условия обитания выделяющие их наследственные особенности.

Сложность обособления факторов внешней среды от факторов наследственности, а также разделения самих факторов внешней среды друг от друга препятствует значительному прогрессу за пределами того общего положения, что природа человека в некоторых отношениях нестабильна и что проявление ее как долговременного, так и удивительно кратковременного развития может наблюдаться при воздействии на одни и те же гены различных условий. Новые эксперименты, проводимые в области физической антропологии, направлены на проверку результатов воздействия внешней среды на природные особенности организма. Современные статистические исследования также отмети-

109

ли ряд соответствий между физиологическими процессами, погодными условиями и временными циклами.

Конечно, это не означает, что «погода определяет судьбу». Однако, по крайней мере в Соединенных Штатах, дети, зачатые в мае и июне, обнаруживают большую продолжительность жизни, чем зачатые в другие месяцы. Поразительно большое число выдающихся людей родилось в январе и феврале. Европейцы, переезжающие в места теплого климата, где нет резко выраженной разницы во временах года, обнаруживают сокращение срока жизни и способности к воспроизводству. Хантингтон полагает, что высокая и непрерывная активность американцев, живущих на севере Соединенных Штатов, вызывается частыми ураганами и резкими переменами в погоде. По произведенным им подсчетам, существует сезонная зависимость преступлений, умопомешательств и самоубийств в европейских странах США, и сезонная периодичность социальных волнений в Индии. Хантингтон считает даже, что здоровье и воспроизводство изменяется в соответствии с ритмичностью сложных серий долгих и кратких циклов.

Человек — это домашнее животное. Домашние животные демонстрируют огромный спектр различий, в наибольшей степени свойственных также человеку. Специалисты по физической антропологии продемонстрировали важность этой изменчивости на практике. Профессор Боас, например, был первым, кто показал, что хронологический и физиологический возраст школьников часто не совпадает. Развитие личности может измениться, если спектр возможных изменений не принимается во внимание, а наблюдения строятся на стереотипе, скажем, о том, что такое двенадцатилетний возраст. Здравые замечания Боаса оказались также весьма кстати в ходе исторических дискуссий о росте психиатрических больниц. По его словам, в частности, рост этих больниц отражает лишь общую тенденцию к признанию душевнобольных, за которыми до этого ухаживали в домашних условиях. Даже если количество душевнобольных действи-

110

тельно возросло, статистически это означает, что соотношение здорового населения к больным возросло в той же степени.

Во многих отношениях биологическая антропология служит дополнением медицине. Это верно даже для такой очевидно непрактической области, как изучение человеческой эволюции. Как писал профессор Хутон:

«Известно, что некоторые ортопедические проблемы, возникающие у человека, связаны с несовершенством его эволюционной адаптации к выпрямленной осанке и к способу передвижения на двух конечностях. Человек является переделанным животным. В ходе эволюции его предки действовали как живущие на ветвях животные, использующие руки для того, чтобы лазить по деревьям. На более ранних стадиях этому предшествовал ряд изменений в его образе жизни, позе и характере передвижения. Эта ранняя история делает необходимым повторение тех же этапов в лечении и восстановлении более или менее податливого организма больного. Если кости искривлены, изогнуты, выгнуты в одну сторону или другую, то определенного изменения можно достичь, варьируя возможности напряжения и деформации тела в целом. Найденные и обеспечивающие подвижность тела связи зафиксированы. Мышцы закреплены таким образом, чтобы выдерживать неравномерную для них рабочую нагрузку. Внутренние органы смещены в том или ином направлении. В создании нового действующего механизма многие элементы старого оказываются лишними и должны быть просто отброшены... То, что специалисты в области ортопедии должны опираться в данном случае на широчайшие познания эволюции человека, представляется настолько очевидным, что нет необходимости это доказывать».

Аналогичным образом физическая антропология оказывается необходимой специалистам в области челюстной стоматологии. Благодаря помощи антропологов, дантисты получают также рекомендации о влиянии того или иного питания на рост и разрушение зубов. Сравнительно-антро-

111

пологическое изучение различных форм женского таза оказывается чрезвычайно полезным для понимания закономерностей и частотности неудачных родов и детской смертности. Пользу от сравнительно-антропологических исследований извлекают для себя и специалисты в области педиатрии. Определенное влияние оказывает антропология и на общее отношение к медицинской профессии. Идея целостного подхода к человеку — идея антропологическая. Успехи Пастера и Листера были столь впечатляющи, что медики считали возможным лечить не столько самих людей, сколько их болезни, имея дело с отдельными симптомами и предполагаемыми причинами (например, вызвавшими болезнь микробами). Понятно, что медики концентрировались при этом на отдельном пациенте и на группе болезней. Соответствующие требования биологических нормативов при таком подходе не могли быть соблюдены. Благодаря антропологам, медицина получила ценные методы группового анализа и понимание важности статистических примеров. Было продемонстрировано, например, что истолкование симптомов заболевания часто правильно в том случае, если учитываются возраст, пол, строение тела и этническая принадлежность больного. Иногда симптомы говорят о самом больном гораздо меньше, чем о нем же как о представителе определенной группы. Возьмем один пример из области психиатрии. Старый сицилиец, недостаточно хорошо знающий английский язык, оказался в одном из госпиталей Сан-Франциско по причине незначительного недомогания. Из невнятной речи больного осматривавший его врач разобрал, что настоящей причиной своей болезни тот считает колдовство и какую-то женщину-колдунью. Врач тут же отправил его в психиатрическое отделение, где его и оставили на несколько лет. Между тем, в итальянской колонии, откуда он был родом, любой его ровесник верил в колдовство. Здесь это было естественным и потому «нормальным». Если бы на колдовство стал ссылаться не он, а кто-либо из тех, к кому по образованию и социальному положению относился сам

112

врач, тогда это действительно было бы признаком умственного расстройства.

Изучение особенностей иммунитета и восприимчивости различных групп населения все еще находится в зачаточном состоянии. Однако и сегодня хорошо известно, что некоторые жители Африки и Азии гораздо более устойчивы к определенным видам микробов, чем приезжающие туда же европейцы. Рак и болезни печени гораздо более обычны у одного населения, чем у другого. Особенности крови, ведущие к случаям детской смертности при рождении (или уже в утробе), весьма по-разному проявляются у негров, китайцев, американских индейцев и белых. Процессы обмена веществ зависят от питания, внешней среды, других факторов, которые лишь в частичной степени определяются генными отличиями. То же самое следует сказать и о многих других, варьирующих по своему типу болезнях, которые представляются имеющими генетическую природу по преимуществу. Так, например, особый характер кожи негров, в силу своей исключительной пигментации, способствует относительному иммунитету к ряду кожных заболеваний. Цветные жители Явы и Южной Африки, хотя и подвержены раковым заболеваниям, реже болеют раком груди и других органов, чем европейцы. Возможно, впрочем, что причиной этого являются местные особенности и численность тех или иных паразитов. Различная восприимчивость к болезням была, вероятно, одним из важнейших факторов естественного отбора в эволюции человека. Коклюш, болезни щитовидной железы, кретинизм особенно распространены в Северной Европе; народы Центральной Европы так же уязвимы в отношении коклюша и болезней щитовидной железы, но относительно свободны от легочных заболеваний; американские негры устойчивы к малярии, желтой лихорадке, кори, краснухе, дифтериту, но склонны к болезням сердца, легких, почек и к туберкулезу. Некоторые из этих различий, очевидно, связаны с природным окружением, изолированностью и открытостью общества, социальными и экономическими условиями.

113

Весьма близкое отношение к медицинским проблемам имеет органическая антропология. В контексте сравнительного изучении человеческих групп антропологию интересует прояснение и описание физиологической типологии как на культурном и биологическом уровнях, так и в аспекте взаимодействия последних. Страховые компании изучали опыт, согласно которому американцы, представляющие собой разные физические типы, в различной степени подвержены тому или иному риску. Врачи-клиницисты долгое время исходили из зрительного впечатления, что мужчины и женщины определенного телосложения в большей степени восприимчивы к тем или иным болезням, чем те, кто имеет иную физическую конституцию. Измеряя и наблюдая человеческое тело, врачи стремились обнаружить и описать такие закономерности, которые отражали бы преимущественно индивидуальные особенности физического строения человека, а не свойства, характеризующие физические группы белых в сравнении с неграми, негров в сравнении с азиатами, и т. д.

Разнообразные комбинации антропологических измерений и показателей ориентированы на то, чтобы выделить из общей массы населения тех, кто страдает теми или иными болезнями по преимуществу. К примеру, один исследователь обнаружил, что дети, страдающие экземой и тиком, имеют более широкие лица, плечи, грудную клетку, бедра, чем здоровые дети из той же социальной среды. С другой стороны, у детей с острой кишечной интоксикацией и рядом других заболеваний лица и плечи сравнительно уже, чем у детей из других контрольных групп. Результаты еще одного исследования оказались полезны при диагностике и лечении двух видов артрита, так как указывали, что пациенты с широкой костью и мускулистым строением тела более склонны к дегенеративным формам болезни, чем к ревматическим.

Подверженность туберкулезу, различным видам язвы, болезням сердца, детскому параличу и диабету, вероятно, связана с определенными физическими особенностями.

114

Мучительные головные боли и мигрени в большинстве случаев зависят не только от психологических и личностных причин, но также от характера анатомического строения черепа и лица. Мужчины, по некоторым показателям приближающиеся к женскому типу, и женщины, обладающие признаками мужественности, особенно подвержены различным физическим расстройствам и ряду органических заболеваний. Все эти соответствия находят свое наибольшее практическое применение не столько в области оперативного и точного диагностирования, сколько в области предупреждения болезней. Человеку, предрасположенному к язве желудка, стоит уделять большее внимание диете и избегать эмоциональных стрессов.

Недавние исследования указывают на существенные соответствия между строением тела, темпераментом и индивидуальностью. Доктор Карл Зельцер связывает ряд физических диспропорций с тенденцией к проявлению определенных черт индивидуальности. Молодые люди, исключительно высокие для своего веса, с бедрами, широкими по отношению к плечам, головой, непропорционально большой в сравнении с размерами грудной клетки, и обнаруживающие иную асимметрию, являются, в среднем, более чувствительными, эмоционально менее устойчивыми и менее способными к социальной адаптации. Это соотношение, конечно, не всегда выдерживается в каждом конкретном случае. Однако, подобный статистический анализ позволяет не только устанавливать с высокой степенью вероятности то, что люди данного телосложения будут обладать определенными индивидуальными особенностями, но также прояснять место этого человека в его группе. То, как он вписывается или не вписывается в группу, дает неоценимый ключ к пониманию его индивидуальных проблем.

Пример одного из наиболее известных исследований в области органической антропологии — работа, проводимая профессором Хутоном по изучению преступности в США. Отстаиваемое им мнение, вокруг которого развернулись дис-

115

куссии, заключалось в том, что преступники, в целом, являются людьми с биологически заданной неполноценностью. Большинство его оппонентов сочли это мнение недостаточно учитывающим социо-экономические факторы преступности. Хутон подчеркивает, что «у преступников нет ни клейма Каина, ни каких-либо иных физических отметин, по которым они могли бы быть узнаны с первого взгляда». Однако, он дает основание в пользу таких свидетельств. Например, из общей массы преступников, осужденных за воровство и кражи со взломом, большинство бывает низкорослыми и худощавыми, а среди осужденных за преступления, совершенные на сексуальной почве, низкорослыми и полными.

Большое количество основных утверждений Хутона в глазах осторожного читателя заслуживает, вероятно, вердикта «недоказанности». С другой стороны, то, что некоторые методы Хутона оказались неудовлетворительными, не означает, что органический фактор в криминалистике не играет никакой роли. Беспристрастный критик не может не признать данных, определенно указывающих на то, что преступники в Соединенных Штатах не представляют собой произвольную в биологическом отношении группу населения; распределение физических характеристик среди тех, кто осужден за различные преступления, не могут быть скинуты со счета. Для того, чтобы оружие выстрелило, необходимы соответствующие обстоятельства. По утверждению Хутона, обстоятельства эти в некоторых случаях предопределены органически. Какие-то преступники выросли в трущобах и совершили преступления, ориентируясь на опыт своих предшественников. С другими все обстояло иначе. Почему, если факторы внешнего окружения предрасполагают к преступлениям, не все в одной и той же ситуации их совершают? В каких-то случаях для объяснения этого кажется достаточно того аргумента, что в силу разного рода событий в жизни один брат становится вором, а другой святошей. Хотелось бы полагать, что этому всегда соответствуют опреде-

116

ленные обстоятельства внешнего окружения (которые по возможности могут быть учтены). Однако, есть и такие случаи, когда приходится полагаться на дальнейшее изучение факторов биологического порядка.

Благодаря успехам доктора В. X. Шелдона и его коллег был достигнут огромный прогресс в точном описании различных типов телосложения. Вначале Шелдон разработал метод так называемой телесной типологии, который давал только общие характеристики различных людей, описывая их как «грузных», «худых» или «среднего телосложения». В противном случае была опасность погрязнуть в бесконечном списке исчислений, показателей и наблюдений. Было ясно, что любой конкретный человек может рассматриваться с точки зрения чрезвычайно обширных градаций полноты, худобы и комбинации этих понятий. Система Шелдона сводит данное различение к упорядоченной шкале показателей. Тело разделяется на пять зон, каждая из них рассматривается в системе оценок от одного до семи в соответствии с тремя главными факторами: эндоморфическим (акцентирующим показатели жира и внутренних органов), мезоморфическим (с акцентом на костях и мышцах) и эктоморфическим (акцентирующим отношение внешней поверхности тела к его объему, и нервной системы к массе тела). Комбинация данных величин дает общий тип человеческого телосложения. Так, телесный тип с отметкой 226 означает, что в данном случае преобладает третий компонент (эктоморфический). Соответствующий ему человек худощав и несколько хрупок, но при этом он не является экстремальным для этого телесного типа примером, поэтому оценка его равна 6, а не 7 единицам. Развитие мускулатуры слабое, соответствуя мезоморфической оценке в 2 единицы. Незначительное наличие жира и округлости некоторых зон тела соответствуют эктоморфической оценке 2 единицы. Можно сказать, что это «низкий», но не «экстремальный» эктоморф. Из трех тысяч студентов колледжа подобную оценку получил почти каждый четвертый.

117

Теоретически возможная оценка телесного типа равна 343, однако приблизились к этой оценке в рассматривавшихся группах лишь 76 человек. На тысячу студентов-мужчин распределение телесных типов составило: 136 человек с преобладанием эндоморфического типа, 228 — мезоморфического, 210 — эктоморфического; 190 человек обнаружили равенство в распределении типологических оценок, 236 — спорадически редкую типологию. Из четырех тысяч человек приблизительно три четверти соответствуют 29 телесным типам.

При необходимости модификаций и возможных улучшений, описательная классификация Шелдона, по общему мнению, представляет собой значительное научное достижение. Гораздо более спорным является утверждение о связи между телесными типами и шестьюдесятью эмоциональными особенностями. Согласно этому утверждению, мезоморфический тип телосложения характеризует преимущественно деятельных людей, эктоморфический — склонных к рефлексии, эндоморфический — склонных к еде и радостям жизни. Известно, что душевнобольные, страдающие манией преследования и манией величия, являются обычно людьми мезоморфического типа, больные с резкими переменами в настроении — мезоморфического или эндоморфического. Больные с диагнозом шизофрения, как правило, обнаруживают эктоморфический или дисгармоничный типы телосложения. Эффект шоковой терапии наилучшим образом сказывается на больных с высокими показателями эндоморфического, и наихудшим образом на больных с высокими показателями эктоморфического типа. Установление соответствий между телесными типами и типами индивидуальности, а также телесными типами и предрасположенностью к тем или иным видам душевных болезней — работа, которая в значительной степени еще ждет своего продолжения. Однако, аргументы в пользу того, что данные соответствия существуют, имеются уже сегодня.

Использование телесной типологии должно быть признано ценным пока только на стадии изучения. Самое боль-

118

шее, что в данном случае сделано, связано с обследованием студентов-мужчин. Изучено несколько женщин. Есть примеры, относящиеся к старшим и более молодым группам населения. Об изменениях, происходящих у одного и того же человека в связи с возрастом, питанием, внешними условиями, известно мало, хотя Гэбриэл Ласкер уже показал на примере тридцати четырех человек, которые в течение двадцати четырех недель добровольно подвергались режиму специальной диеты, значительное изменение их телесного типа. Объектом большинства исследований становились представители белого населения. Неизвестно, в какой степени те же показатели будут соответствовать китайцам или индейцам. Нет работ о наследственности телесных типов. Внешние физические характеристики могут оказаться выражающими различие генетических моделей, влияющих на активность эндокринных желез.

Итак, в данной главе мы коснулись преимущественно примеров приложения физической антропологии. Теперь обратимся к некоторым выводам. Прибегая к помощи кронциркуля, исследуя самые незначительные различия в строении костей, сравнивая физиологию и телесную конституцию, специалисты по физической антропологии имеют возможность постулировать четыре фундаментальных положения: животную природу человека и его близкое родство с другими животными, невозможность интерпретации эволюции человека только как способности к выживанию, пластичность человеческой биологии, сходство всех типов людей. Эти положения стоит знать любому образованному человеку.

Специалисты до сих пор обсуждают детали биологических связей между человеком и обезьяной. Согласие достигнуто в том, что ни одна из ныне живущих обезьян не является родоначальником человека. Горилла, шимпанзе, орангутанг, гиббон, — обезьяны, обитающие в Старом и Новом Свете, живущие и ископаемые, — все они потомки общих

119

предков. В чрезвычайно отдаленное и точно не установленное время пути их развития совпадали, но само это развитие в каждом случае было разным. Эволюционная история обезьян строилась достаточно специфически. Что касается человека, то его развитие было сравнительно неопределенным, а сам он сохранял свою пластичность. Возможно, что живущие ныне человекообразные и другие обезьяны избежали воздействия суровых условий обитания. Они смогли добывать еду, не развивая свои умственные способности. Один ученый, изучавший шимпанзе в условиях их естественного обитания, предположил, что избыток фруктов и другой еды способствовал тому, что энергия развития вида была направлена в сторону эмоций. Жизнь шимпанзе не была достаточно тяжелой, чтобы вызвать появление орудий труда и иных средств, необходимых для выживания. Человек не пострадал от подобной сверхмеханизации, «натренированный своей несостоятельностью».

Как бы то ни было, необходимо признать, что звериные сородичи близки нам как по поведению, так и по мельчайшим деталям анатомии и физиологии. При воспитании в человеческой семье дитя шимпанзе ведет себя таким же образом, как и ребенок. За исключением обучению туалету и ходьбе, шимпанзе учится всему остальному быстрее, чем человек. Успехи, которых он достигает, могут ввести в заблуждение. В стандартизированном поведении гамадрилов, совершающих кувыркание вокруг достигших зрелости сородичей, можно обнаружить прототип человеческих «обрядов перехода»*. Взрослый бабуин позволяет одной из своих жен, если та показывает признаки беременности, безнаказанно брать его собственную еду. Не кажется ли это шагом в эволюции альтруизма? Йеркс сравнивает уход приматов друг

* «Обряды перехода» — принятый в современной этнологии термин для обозначения ритуальных действий, сопутствующих изменению возрастного и социального статуса человека (инициация, свадьба), а также рождению и смерти.

120

за другом с заботливым вычесыванием дикарями вшей друг у друга; по его мнению, такие действия являются эволюционным прототипом любой социальной деятельности в сфере обслуживания — от парикмахера до врача.

Разница между человеческим поведением и поведением обезьян была бы разницей количественной, а не качественной, если бы человек не пользовался речью и символами. Но даже в этом отношении определение качественной разницы должно быть осторожным. Шимпанзе умеют использовать машину, которая называется шимпомат. Они знают, что жетоны различного цвета могут дать им определенное количество винограда и бананов. Они знают, как работать, чтобы получить такие жетоны, и как сохранить их до следующего раза, когда они окажутся в комнате, где стоит такая машина. В скорости обучения шимпанзе показывают те же показатели, что и люди. Рудименты речи — или, по крайней мере, различимые выкрики — наблюдаются у шимпанзе, гиббонов и других обезьян.

Различия между приматами, включая человека, имеют различные переходные ступени, так как все эти приматы в чем-то родственны и самым незначительным насекомоядным животным. Все живое составляет порядок природы, человеческая природа в этом смысле является также и животной. История человека как история организма является невероятно древней, религия и иные создания человечества могут дать лишь очень ограниченные представления об этой истории.

При том, что пластичность составляет определяющую черту человека, животные также обнаруживают удивительное разнообразие форм адаптации. Различные животные живут в тропиках, на арктических просторах, на высоких горах, в пустынях. При переезде в тропики средний показатель обмена веществ у белого человека снижается на десять-двадцать процентов, однако индивидуальная вариативность остается высокой. Разные народы употребляют в пищу сгнившую древесину, глину, змей, червей, гнилое мясо и рыбу.

121

Некоторые племена живут исключительно на мясе и рыбе, другие употребляют только овощи. Приспособляемость позволила человеку выжить в местах, где животные, гораздо более разборчивые в питании, вымерли бы от голода.

Никакой другой организм не манипулирует со своим телом так, как это делает человек. Детский череп может быть деформирован странным образом без большой опасности, вызывая разве что головную боль при тяжелых случаях деформации. Нос, уши, талия, даже половые органы становятся объектом жестоких операций. Культ йоги демонстрирует, что ни одна культура не обладает моделью полного использования возможностей человеческого организма. Йоги способны вызывать рвоту по своему желанию, очищать желудок с заглатыванием ткани, промывать толстую кишку — а это значит произвольно контролировать расслабление круговой мышцы анального отверстия. С другой стороны, не допускается произвольный контроль в отношении уретральных мышц. Мочевой пузырь может быть промыт только с помощью введения в него трубки. Разнообразие способов сидения, ходьбы, расположение большого пальца показывает, что ни одна культура не задействует все возможные способы мускульных способностей человека. В целом, мышечная активность человека проявляется на двадцать процентов ее возможностей.

Человек сохранился как отдельный вид большей частью благодаря своей пластичности, использованию своего разума и своих рук. Все люди являются животными, использующими символы. Все люди используют орудия, представляющие собой либо телесные механизмы, либо продолжение телесных механизмов. Человекообразные и другие обезьяны приспособились к различию условий своего обитания благодаря органической дифференциации. Результатом этого явилось то, что многие виды и породы оказались не в состоянии скрещиваться и иметь потомство. Представители человеческого типа могут иметь детей. Приспособление людей описывается прежде всего в контексте их образа жизни и их культуры.

122

Нельзя сказать, что на человеке не отразилось влияние эволюционного процесса. Человеческие типы, насколько об этом можно судить по некоторым признакам, также эволюционировали. Свою роль в данном случае сыграли естественный и половой отбор. Человеческая эволюция осложнялась также факторами социальной организации. В некоторых обществах браки допускаются только между родственниками по отцу или по матери. В одних обществах предпочитаются браки по отцовской линии. В других родственные браки специально запрещены. Результатом этих и иных факторов социального отбора и его влияния на наследственность явилось определенное различие физических типов.

На ранних стадиях человеческой истории небольшие группы жили изолированно друг от друга на протяжении длительного времени. Это оказало двоякий эффект на эволюционный процесс. Во-первых, в ходе естественного развития генетического механизма исчезли некоторые наследственные элементы. Во-вторых, если изоляция имела место в районах со специфическим давлением окружающей среды, то приобретенные в таких условиях особенности, способствовавшие выживанию, имели тенденцию к своему наследственному закреплению. Особенный интерес в данной связи вызывает наличие или отсутствие минеральных веществ, стимулирующих работу эндокринных желез. Так, например, можно утверждать, что предки китайцев и других монголоидов были изолированы в местах с недостаточным содержанием йода в течение последнего межледникового периода.

Помимо природных, половых и социальных факторов отбора и изоляции, на эволюцию человека влияла нерегулярность в получении хромосом и мутации (внезапные изменения генетического материала). Мы не знаем, как и почему возникают мутации при нормальных условиях. Какую-то роль в этом процессе может играть внешняя среда. Единственное, что мы знаем, это то, что мутации имеют место. В дол-

123

гом царствовании королевы Виктории видят причину возникновения мутации, вызвавшей гемофилию. Изо всех бесчисленных появляющихся мутаций в конечном счете сохраняются только те, которые являются либо доминирующими, либо способствующими выживанию. В конечном счете именно комбинация генетического материала оказала влияние на эволюцию в условиях расового смешения.

Таким образом, хотя естественный отбор играет определенную роль в эволюции человека, более важными, вероятно, являются: вариативная случайность, географическая изоляция и рекомбинация наследственного материала. Впрочем, в основных направлениях эволюция видов и групп животных проходила, как кажется, более или менее независимо от воздействия окружающей среды и условий изоляции. Иными словами, некоторые вариации являются результатом не столько случайности, сколько предзаданности в биологическом наследстве видов и родов. Хутон с тревогой показывает определенные тенденции в современной эволюции человека: «Кажется, что человек становится животным, вступив на путь конечного упадка. Это отражается не только на его зубах, челюстях, лице, но на самом его мозге, на его содержимом, и на других частях тела». Даже в той степени, в которой человеческое существо могло бы сознательно контролировать направление эволюции, это кажется весьма сомнительным.

Эволюционные процессы бесспорно являются бесконечно более сложными, чем их представляли Дарвин и Хаксли. Социальный дарвинизм, изображавший «продвижение» только как результат мучительного соревнования, «войны всех против всех», является чрезвычайным упрощением действительного положения дел. Морис Оплер красноречиво писал:

«Приматы выжили и стали людьми не потому, что они были особенно крепкими, не потому, что они приспособили свои тела к другим условиям жизни, не потому, что их физические особенности помогли им в кровавом соревновании. Они выжили потому, что были исключительно чувствительными и терпимыми в своем взаимодействии друг с

124

другом, с животными, со своей средой обитания. Соответствие такого рода имеет более неуловимое значение для биологии, чем способность к физической победе. Возможно, мы увидим, что агрессия, органическое соревнование, физическое насилие не имели большого веса в эволюции человека и его предков. Но даже если мы этого не узнаем, можно быть уверенными, что именно эти факторы сказываются на стабильности самого существования человека сегодня. В наше время, когда политические и общественные науки в целом имеют дело с соответствующими биологическими фактами в большей степени, чем с факторами столь популярного некогда и столь пагубного органицизма».

Некоторые эволюционные отличия жизненно важны при экстремальных условиях обитания. Такова, например, адаптация к условиям холода и жары. Эскимосы и тибетцы коренасты и сухопары, народы Индонезии — субтильны, обладая относительно малой кожной поверхностью, чтобы испарять влагу, африканские негры наделены большим количеством потовых желез и сильной пигментацией. Узкий нос является в наилучшей степени приспособленным к медленному вдыханию и согреванию воздуха в холодном климате. Вместе с тем узконосые жители Северной Европы выживают и производят потомство в тропиках. Хотя другие вариации, вызвавшие различия человеческих типов, любопытны и представляют определенный научный интерес, их значение в качестве определяющих человеческую жизнь невелико.

Японцы обладают необыкновенно развитыми грудными мышцами. Такие наследственные болезни, как наследственная зрительная атрофия и гемералопия (болезнь сетчатки Огути), чаще встречаются в Японии. Для бушменов Южной Африки характерно избыточное развитие жировой ткани на ягодицах, деликатно определяемое учеными как «стеатопигия». Внешние половые органы у мужчин и женщин бушменов также чрезвычайно и необычно развиты. Расположение артерий в районе лодыжек по-разному выражено у африканских негров и белых, живущих на одной и той же территории. Разрывы пуповины при родах чаще бывают у

125

негров Восточной Африки, чем у живущих там же белых. Лысых больше среди белых, чем среди представителей иных рас. Между тем ни одно из этих различий — а список их может быть значительно увеличен — не является абсолютным. Такие отличия отражают определенные пропорции в рамках всего населения. Вероятно, более девяноста пяти процентов биологического багажа является общим для всех человеческих существ, включая и тех, кого мы привычно выделяем на фоне других рас. По словам известного специалиста в области физической антропологии В. В. Хоуэлса:

«Наш мозг и их мозг обладают одинаковой структурой, их питает одинаковое количество одинаковой крови, они зависят от одинаковых гормонов и одинаковых чувств; все это хорошо известно, и нет ничего, что позволило бы утверждать обратное».

Конечно, и во внешнем облике, и в силе, и в возможностях человека обнаруживается значительное индивидуальное разнообразие, основанное на физической наследственности. Но все эти различия противоречат их локальной, региональной и континентальной типологии. «Расы», языки и культуры не варьируются совместно. Может случиться, что одна группа населения, обладающая общим языком и культурой, — те, кого Элсворт Хантингтон определял как «знакомые и сородичи», — на какое-то время оказывается исключительной и мощной силой, зависящей, в частности, от особенностей биологической наследственности. Одним из хороших примеров, приводимых Хантингтоном, являются пуритане. Пуритане репрезентируют выборку всего населения Британии; в течение нескольких поколений они оставались в относительной биологической изоляции, при которой отличительной особенностью наследственности являлись браки между родственниками. Стоит заметить, однако, что биологическая группа такого типа не соответствует популярному понятию «расы».

V. Раса: современный миф

До недавнего времени физические антропологи преимущественно занимались тем, что описывали и классифицировали группы людей, различающихся по физическим признакам. Все ныне живущие люди, к каким бы типам они не принадлежали, являются представителями одного биологического вида. Не существует групп населения, которые полностью изолировались после своего обособления. В течение человеческой истории происходил обмен генами между различными вариантами вида Homo. Некоторые авторитетные исследователи убеждены, что даже наиболее древние ископаемые люди Явы, Китая и Европы являются лишь географическими вариантами или расами одного и того же вида.

В общей биологии термины «раса» или «вариетет»* используются для обозначения группы организмов, которые сходны друг с другом в силу своего происхождения от общих предков. Большинство ныне существующих видов животных более или менее четко разделяются на географические подвиды. Если между ними лежат барьеры, препятствующие миграции, то различия между этими подвидами устойчивы и легко определимы. Если же представители двух или более подвидов начинают жить на одной территории в течение долгого времени, различия постепенно стираются, и подвиды смешиваются в единую популяцию, более разнообразную, чем каждый из составляющих элементов.

* Вариетет — принятое в биологии обозначение любого варианта зоологического или ботанического таксона.

127

Несомненно, человеческие расы существуют. Однако, состав развивающихся популяций в процессе миграций изменяется настолько часто, что их редко можно четко разграничить. Кроме того, человеческая наследственность так сложна, и наши знания о ней пока настолько несовершенны, что несходство явных физических характеристик не всегда убедительно свидетельствует об анцестральных различиях. Насколько в настоящее время неясна ситуация, видно из того факта, что количество выделяемых специалистами рас варьируется от двух до двухсот. Таким образом, хотя общее представление о расах достаточно ясно, не существует, возможно, другой области научного знания, где непонимание между образованными людьми возникало бы так часто и было бы таким глубоким. Классификации рас, которые по-прежнему предлагают некоторые физические антропологи, в некотором отношении являются либо бессмысленными, либо ошибочными в свете современного знания о человеческой наследственности. Значение же тщательно составленной генетической классификации, если бы таковая имелась, еще не совсем понятно. Единственное, что ясно, — это то, что в современном мире многие относятся с подозрением, враждебностью или занимают оборонительную позицию по отношению к тем людям, которые отличаются от них по таким очевидным физическим признакам, как цвет кожи, форма носа, особенности волосяного покрова.

В течение истории человечества и социумы, и индивиды отдавали себе отчет в существовании различий, которые отделяют их от других социумов и других индивидов. Выразители групповых интересов увлеченно настаивали: «Наши костюмы, наши верования, наши брачные правила являются наилучшими». Иногда сам факт существования других обычаев трактовался как беззастенчивое покушение на гордость группы или на законы ее богов. Эта угроза доминированию единственно правильного способа жизни провоцировала войны или, по крайней мере, давала для них удобный повод. Тем не менее, еще в эпохи, предшествующие XIX столетию, различия в обычаях разных групп объяснялись биологически-

128

ми особенностями, которые человеческие общества унаследовали от своих предков.

Хотя «кровные связи» в значительной мере обеспечивают поддержание чувства внутриобщинной солидарности, особенности обычаев, как правило, соотносились с чудесными дарами или предписаниями, а также с изобретениями культурных героев или другими событиями прошлого группы, а не с физической наследственностью. В древних и средневековых религиях понятие «раса» либо занимает незначительное место, либо вообще отсутствует. Большинство великих мировых вероисповеданий были тесно связаны с концепцией всеобщего братства. Часто эта концепция включала в себя эксплицитное или имплицитное положение, согласно которому вышеупомянутое братство вполне достижимо, так как все человеческие существа являются физическими потомками одной супружеской пары прародителей. Мессианские религии необходимо исходили из следующего убеждения: язычники заблуждаются не из-за своей врожденной ущербности, а потому, что у них не было счастливой возможности познать праведный путь.

Как религиозная, так и политическая ненависть в прошлом обычно обращалась в большей мере на тех, кто представлялся чужим скорее в культурном, нежели в биологическом отношении. Библия живо описывает чувство глубокого разочарования, которое вызывали браки с не-евреями во времена Эзры, но фактор «крови» представлялся скорее вторичным или побочным, существенным же был культурный фактор. Самоизоляция евреев в христианской Европе эпохи Средневековья имела культурные, а не биологические основания. Мотивировалась эта замкнутость не стремлением оставить незамутненной чистоту еврейской крови, — даже если порой и звучали апелляции к «семени Авраамову», — но пламенным желанием сохранить нетронутым свой способ существования, особенно — религию.

Только в небольших примитивных или традиционных социальных группах, где каждый был биологически связан почти

129

со всеми соплеменниками, внутриобщинная солидарность закреплялась кровным родством. В античных обществах, пестрых по своему национальному составу, и в те времена, когда в Европе к исходу Средних веков постепенно формировались нации, значительные подвижки как целых народов, так и отдельных индивидов были столь многочисленными, столь свежими в памяти, что мешали формированию иллюзии четкого разделения своих предков и предков соседей.

Конечно, в доисторические времена и бушмены, и другие группы представляли себе физические типы иных народов, а египтяне уже три тысячи лет назад изображали «четыре человеческие расы». Наверное, не было такого времени в истории человечества, когда представители какой-либо группы оставались полностью безразличными к тому, что другие народы отличаются от них по физическим характеристикам. Но остается историческим фактом, что за последние полтора столетия осознание различий и уровень эмоциональной реакции на них чрезвычайно повысились. Первые негры в современной Европе были приняты в аристократических домах как равные, браки между представителями разных рас не осуждались. В некоторых европейских классификациях рас в XVII и XVIII веках американские индейцы объединялись с европейцами. Вплоть до начала XIX столетия все жители Европы, за исключением саамов, рассматривались как единая раса.

Тогда почему же в конце ХIХ-начале XX века наивный биологизм получил такое широкое распространение? В основе условий, вызвавших расцвет этой новой мифологии, несомненно лежал резкий рывок вперед, который сделала биология. Умы людей были опьянены революционными теориями Дарвина и имеющими непосредственную практическую ценность открытиями Менделя, Пастера, Листера и многих других. Большинство людей, особенно американцев, ожидали простых ответов. В мире, где жизнь, хотя порой и не лишенная радостей, всегда опасна, где счастью всегда угрожают постоянные проблемы, непредсказуемые неприятноc-

130

ти, люди страстно стремятся к определенности. Абсолютизм религиозных ценностей был ослаблен, с одной стороны, расколами внутри христианской церкви, с другой — исторической критикой Библии и научными открытиями. И хотя эти изменения к тому времени еще не завершились, на Западе появилась тенденция обращаться к науке в поисках того чувства, которое раньше поддерживалось религиозной верой, а именно — чувства надежности. Физика должна была привести к тысячелетнему царству свободы и комфорта, биология — ликвидировать недуги, которые плоть получила в наследство от прежних времен. В такой атмосфере было вполне естественным уверовать в то, что на загадочный вопрос о природе различий в поведении людей и целых групп уже найден ответ.

До середины XIX века у европейцев и американцев были теории, которые вполне устраивали их при объяснении наблюдаемых фактов. Рассказ о сыновьях Ноя помогал понять, почему существуют люди, которые различаются по цвету кожи и общему физическому облику. Какие-либо иные варианты списывались на волю Господню. Не существовало никаких авторитетных описаний биологических механизмов. В XVII и XIX веках были широко распространены суждения о влиянии климата на телосложение. Американские индейцы, например, воспринимались некоторыми как потомки либо финикийцев, либо искателей приключений из Уэльса, или же как потерянные колена Израилевы. При этом считалось, что особенности внешности индейцев сформировались под влиянием окружающей среды Нового Света.

С открытиями Дарвина, Менделя и других ученых все резко изменилось. По распространенному тогда мнению, были открыты законы, устанавливавшие незыблемые и неопровержимые связи между биологическими процессами и всеми остальными явлениями. Был подобран волшебный ключ ко всем существовавшим загадкам человеческого поведения. К несчастью, от науки до мифологии только один шаг, и слишком велико искушение его сделать.

131

А. М. Точчер, исследовав целый ряд современных биографических работ, ярко продемонстрировал влияние биологической мифологии на наше мышление. Во всех случаях биографы пользовались идеей физической наследственности для объяснения особенностей личности своего героя. Когда под рукой не оказывалось предков, о которых сохранились бы надежные сведения, использовались или изобретались легенды. Возможно, наибольшее количество белых ниток торчит из истории, согласно которой настоящим отцом Абрахама Линкольна был председатель верховного суда Джон Маршалл.

Увековечению подобного мнения способствовало то, что люди обычно получают в наследство от своих родителей как физический облик, так и основную часть культурного багажа. Всем известно, по личному опыту, что какие-то особые черты действительно характеризуют отдельные семьи, но это не является необходимым доказательством наследования этих черт в генетическом смысле слова. Родители обучают своих детей в соответствии с теми же стандартами, которые применялись, когда они сами были детьми; счастливые дети берут своих родителей за образец для подражания. В гомогенных и относительно стабильных культурах формальные черты могут передаваться из поколения в поколение, даже если «чистота родословной» не раз нарушается. Примером тому служат японские и римские семьи, в которых удивительно хорошо сохранялись особенности характера, несмотря на распространенную практику усыновления, целью которого было обеспечить непрерывность рода.

Другой причиной неправильного понимания проблемы стало то обстоятельство, что формирование личности обычно происходит одновременно с физическим взрослением ребенка; и тот, и другой вид развития обычно завершаются или, по крайней мере, замедляются одновременно. В большинстве случаев статус взрослого человека предполагает и физическую, и социальную зрелость. Так как эти две формы развития существуют параллельно, имеется тенденция рас-

132

сматривать их как проявление одного процесса — процесса биологического созревания. Однако, представитель вида Homo sapiens легко может достичь физической зрелости, не научившись говорить, пользоваться столовым прибором, или не умея держать себя в чистоте. Взрослеющие дети прекращают плакать не потому, что у них происходит прогрессивная атрофия слезных каналов или изменение в голосовых связках. Просто они приучаются к другим способам реакции. Получая пищу, кров и все другое, что необходимо для нормального физического развития, большинство индивидов сталкивается с определенными условиями, как социальными, так и физическими, и эти условия заставляют их принимать те обязанности и ограничения, которые считаются критериями для поведения социализованных взрослых людей. Если ребенок, вследствие действия биологических процессов, становится совершеннолетним, отвечающим за свои действия человеком, тогда домашнее и школьное воспитание — это просто пустая трата энергии. Все родители и учителя знают, что социальное становление личности не происходит автоматически, в отличие от физического взросления.

Можно заметить, что по такой схеме массовое сознание преувеличивает роль биологических факторов в отношении других народов. Тот факт, что «раса» и жизненный уклад в значительной мере варьируют параллельно, благоприятствует созданию впечатления о единой причине этих вариаций, а именно — биологической наследственности. Однако более внимательное рассмотрение фактов показывает несостоятельность подобного умозаключения. Канадцы, австралийцы и новозеландцы различаются по типической структуре личности. Отличаются они по этому признаку и от своих британских родственников. Но в разные исторические периоды и у самих британцев изменялся характер, хотя окружающая их среда оставалась неизменной. Между XVI и XIX веками Британия не становилась жертвой победоносных вторжений. Не было и сколь-нибудь значительного поступления человеческих ресурсов с иной физической на-

133

следственностью. И все же Франц Боас правомерно противопоставил «неистовую жизнерадостность елизаветинской Англии и ханжество викторианской эпохи, рационализм восемнадцатого века и романтизм начала девятнадцатого». В индейских племенах, где показатель метисации достаточно низок, личностные типы, наиболее распространенные сегодня, совершенно не совпадают с теми, которые были описаны во времена первых контактов с белыми людьми. Более того, не раз было продемонстрировано, что ребенок, попавший в иноэтничное общество, перенимает у чужой ему «расы» как образ жизни, так и типичные личностные характеристики. Если ребенок обладает очевидными физическими особенностями, например, необычной для этого общества пигментацией, в новой социальной группе у него могут возникнуть определенные проблемы. Однако если эти особенности не бросаются в глаза, ребенок будет принят группой так же легко, как и тот, кто в ней рожден.

Тем не менее, не следует переоценивать сферу аргументационного применения вышеприведенных доводов. Придание чрезмерного значения социальной детерминации так же опасно и чревато необъективностью, как и восприятие биологии в качестве некоего волшебного ключа. Ничто не может быть определеннее того факта, что по своим физическим характеристикам любой человек больше похож на своих родственников, чем на случайно выбранных представителей той же группы. И так же очевидно, что это сходство не является следствием обучения или имитации. Можно с достаточной степенью уверенности предсказать, в какой пропорции у потомков одной пары проявятся определенные физические особенности, которыми обладали их родители, при условии, что число этих потомков позволяет делать подобные выводы. Гены, доставшиеся в наследство от предков, в какой-то мере определяют особенности темперамента и интеллекта любого человека, но не менее ясно и то, что эти факторы не являются единственно важными.

134

Однако, когда научная теория принимает форму обобщения, она объясняет слишком многое, и ее слишком легко принять. Это вполне обычная ситуация. Но тот факт, что мы можем сформулировать простые вопросы, еще не предполагает наличия простых ответов на них. Одно дело говорить, что физическая наследственность очень важна для понимания особенностей человеческого поведения и внешнего облика, но совсем другое — считать, что это корректное утверждение подразумевает другие, а именно: а) биологическая наследственность является единственным определяющим фактором; б) от обсуждения наследственности индивидов можно легко перейти к разговору о наследственности групп.

На первый взгляд может показаться, что биология дает научное обоснование для расистских теорий. Если физическая наследственность, по общему признанию, ограничивает потенциальные возможности индивидов, не подскажет ли нам здравый смысл следующее утверждение: особенности различных групп индивидов объясняются следствием разнообразных генетических конфигураций. Подобный путь размышлений — а те, кто ему следует, нередко делают это вполне искренне, — обладает рядом важных недостатков. Не учитывается тот факт, что раса, в точном смысле этого слова, является биологическим понятием. Кроме того, было бы неверно проецировать знания об индивидуальной наследственности на наследственность групп. Нельзя недооценивать сложности биологических факторов и их взаимосвязанности с не-биологическими процессами. С другой стороны, нельзя переоценивать масштабы современного знания о механизмах наследственности.

Объединение людей в расу, когда оно проводится на основании не только данных биологии, разрушает и первоначальное значение этого термина, и тот фундамент, который биологическая аргументация, при всей ее ограниченности, дает такому классификационному ходу. «Арийский» — это лингвистический термин, следовательно, выражение «арийская раса» внутренне противоречиво. В нем не больше смысла,

135

чем в таких терминах как «брахицефальный словарь» или «долихоцефальная грамматика», как заметил Макс Мюллер много лет назад. И если бы у нас были основания верить (а у нас таких оснований нет) в то, что все, кто говорит на арийских (индоевропейских) языках, являются потомками одних прародителей, все равно мы не имели бы права смешивать лингвистическую классификацию с биологической. Также нельзя не различать такие понятия, как национальность и раса. Выражение «итальянская раса» является нонсенсом, так как у нас есть все основания предполагать, что у итальянцев Пьемонта больше общих предков с французами и швейцарцами, чем с итальянцами Сицилии. В равной степени нельзя говорить о «еврейской расе»: с одной стороны, среди тех, кто исповедует иудаизм, или тех, чьи отцы или деды исповедовали эту религию, встречаются люди различного физического облика, с другой стороны, внешность, которая обычно считается еврейской, характерна также для представителей всех других народов Леванта и Ближнего Востока, хотя ни в религиозной, ни в какой-либо другой сфере культуры они — не евреи, и никогда ими не были.

Евреи настолько сильно перемешались с разными физическими типами тех стран, в которых они проживали, что «еврейскую расу» нельзя выделить по какому-либо физическому или психологическому признаку. Также нельзя определить евреев как отдельную расу на основании групп характеристик. Хантингтон рассматривает евреев как «соотечественников», подобных исландцам, персам и пуританам. То, что некоторых евреев легко идентифицировать по внешнему виду, объясняется скорее не физически наследуемыми чертами, а, как говорит Джейкобс, эмоциональными и другими реакциями, а также психологической практикой, приобретающей форму определенной мимики, поз, манер, интонирования предложений, особенностей темперамента и характера. Истоки этих «практик» можно найти как в еврейских обычаях, так и в том, как с евреями обращаются не-евреи.

136

Если учитывать биологизаторскую тенденциозность нашего современного мышления, то тогда вполне понятно господство наивного мнения о связи, которая должна существовать между физическим типом и складом характера. «Личность» пуделя действительно отличается от «личности» немецкой овчарки. У першерона действительно не такой темперамент, как у арабской скаковой лошади.

Люди суть животные. Но человек — это очень специфичное животное, и не следует слишком уверенно проецировать на людей наблюдения, сделанные над не-людьми. Прежде всего, животные, не относящиеся к виду Homo sapiens, получают черты своего характера и особенности личности главным образом через физическое наследование, хотя на домашних животных оказывает влияние и дрессировка. Хотя животные обучаются, приобретая опыт, друг от друга, они узнают не более чем черновую схему техники выживания. Фактор социального наследования не важен. Нырок, выросший в полной изоляции от других представителей этого вида, будет нырять точно так же, как ныряли его предки — если его выпустить около воды. А вот мальчик-китаец, воспитанный в американском доме, где говорят по-английски, будет говорить на этом языке и испытывать трудности в обращении с палочками для еды — как любой другой американец.

Хотя и будет вполне корректным рассматривать генетические связи в качестве основной причины того, что животные, которые выглядят одинаково, и ведут себя одинаково, но если речь заходит о людях, вопрос значительно усложняется. Возможно, представление о том, что организмы, схожие друг с другом по образу действия, должны быть близки и по строению, является причиной существования, физических стереотипов для представителей человеческих групп, объединенных общей территорией, общим языком и общей религией. В любой такой группе существует большое количество биологически близко связанных индивидов, чьи характеристики приближаются к определенной физической норме. Непрофессиональный наблюдатель концентрирует свое вни-

137

мание на этих схожих друг с другом представителях группы. Других же он либо не замечает, либо считает их исключениями из правил. Так устойчивый стереотип облика шведа предполагает наличие голубых глаз и светлых волос. Темноволосого и темноглазого шведа воспринимают с удивлением, хотя, на деле, блондины несомненно составляют меньшинство в ряде регионов Швеции.

Среди животных сходство в физическом облике является надежным основанием для того, чтобы предположить близкое родство. Когда у двух собак, которые выглядят как чистопородные таксы, появится потомство, мы удивимся, если какой-нибудь из щенков будет похож на фокстерьера, немецкую овчарку или эрдельтерьера. Если же мы предположим, что мужчина и женщина, которых десять квалифицированных физических антропологов отнесли к чистокровным представителям средиземноморского типа, вступили в брак, то вполне возможно, что десять детей этой пары будут в равной степени близки как к средиземноморскому, так и к альпийскому, и атланто-средиземноморскому типам.

Дикие животные, как правило, спариваются только с представителями своего вида. Родословные домашних животных остаются чистыми благодаря человеческому контролю над процессом размножения. Существуют исключения, например: помесь пород — дворняги. Но фактически все люди являются такими «дворнягами». В течение многих тысячелетий люди скитались по всей земле, вступая в связь с кем только ни представлялась возможность и подсказывало воображение.

Не следует преуменьшать значение физической наследственности в семейных генеалогиях. Но наследственность действует только по линии прямых предков, а в любой из существующих рас нет полного единства родословной. Наблюдаемые физические типы, как и вариететы у животных, возникли в основном как следствие географической изоляции. Физическое разнообразие, характерное для всех видов животных, является в значительной мере результатом слу-

138

чайного отбора, который имел место тогда, когда разделялись группы предков. Определенную роль сыграло аккумулирование вариантных признаков, происходившее с момента изолирования групп, а также определенные внутренние тенденции.

Кроме того, не следует забывать, что мы знаем человеческую наследственность далеко не так детально, как наследственность животных. Это объясняется отчасти самой сложностью картины, и отчасти еще тем, что эксперименты с людьми не практикуются. К тому же люди взрослеют так медленно, что у нас нет возможности собрать статистические данные о брачевании у человеческих особей так же быстро, как у лабораторных животных. С момента появления в Египте письменной истории минуло только 200 поколений людей, но целых 24000 поколений мышей.

Животные отличаются от людей и тем, что у последних существуют брачные предпочтения. В некоторых обществах практикуется кросскузенный брак* по материнской линии; в других — вступление в брак с такими близкими родственниками запрещено. Но наиболее важное различие состоит в том, что подвиды животных тяготели к географической изоляции и не смешивались с другими вариететами своего вида. Что касается людей, то смешение разных типов, часто резко различающихся, в широкой исторической перспективе можно признать за правило. Если рассматривать отдельные общества в рамках узкого временного отрезка, можно без труда указать на популяции, изолированные на островах, в недоступных долинах или бесплодных пустынях. В этих относительно небольших обществах преобладали внутригрупповые браки в течение нескольких сот лет. То же самое верно и для королевских династий и других специфических групп. Лоренц показал, что у последнего германского императора за двенадцать поколений было только 533 предка вместо теоретически возможных 4096.

* Брак между двоюродными братьями и сестрами.

139

То, что существуют локальные физические типы, несомненно. И это верно не только для населения маленьких островов и групп крестьян. Хутон изучал американских преступников и обнаружил, что в США действительно имеет место существование четко определенных региональных типов. В таких случаях устанавливается генетическая гомогенность и стабильность. Однако это произошло недавно. Рассмотрение ситуации во временной перспективе показывает, что такая гомогенность базируется на лежащей в ее основе гетерогенности. Если сравнить число предков, которое было у представителей такой группы в течение последних десяти тысячелетий, с числом предков стаи южноамериканских обезьян или стада африканских зебр за тот же период, можно доказать, что у человеческой популяции гораздо больше генетических линий наследования. В любом случае общее количество недавно изолированных популяций, в которых практикуют внутригрупповые браки, невелико. В Европе, Америке, Африке и Азии за последнее тысячелетие ключевым процессом было непрерывное формирование новых и весьма нестабильных метисированных групп. Это означает следующее: если популяция демонстрирует высокую степень внешнего единообразия, разнообразие черт, которые она унаследовала, будет велико. Это означает также и то, что очевидное сходство двух и более людей не обязательно является свидетельством их общего происхождения, так как общие черты могут быть результатом случайной комбинации характерных черт, унаследованных от совершенно различных предков. В частности, никто не сможет даже назвать имена всех своих предков за семь поколений. Если не рассматривать династические связи по линии Карла Великого, во всей Европе, возможно, не существует такой семьи (исключая византийских Палеологов и испанских евреев, подобных роду де Солас), у которой есть надежная родословная, уходящая глубже 800 года н. э. даже в отношении фамилии.

Те европейцы и американцы, которые имеют возможность назвать своих предков, давших им свою фамилию, по

140

всей видимости, совершенно недооценивают смешанную природу своей родословной. Им кажется, что, говоря: «Мы — потомки англичан», они адекватно описывают свою «расовую принадлежность». Если же допросить их с пристрастием, они признают, что в формировании современного населения Англии участвовали те, кто жил на этой территории в каменном и бронзовом веке, а также саксы, датчане, норманны и другие завоеватели. Но мало кто из нас может представить себе, насколько разными были все наши предки даже за последние тысячелетия. Семья Дарвина относилась к среднему классу:

«...мы считаем, что его ум был типично английским, работал на чисто английский манер, но, если заняться исследованием его родословной, наши поиски «чистоты» расы будут тщетными. По четырем разным линиям он является потомком ирландских царьков; по многим линиям он — потомок королей пиктов и шотландцев. В нем течет кровь жителей острова Мэн. Он претендовал на то, что его генеалогия по трем линиям восходит к Альфреду Великому, и что, таким образом, он связан с англосаксами, но по нескольким линиям он также связан с Карлом Великим и Каролингами. Кроме того, он является потомком саксонских императоров Германии, а также Барбароссы и Гогенштауфенов. В его жилах текла кровь норвежцев и многих норманнов. Его предками были герцоги Баварии, Саксонии и Фландрии, принцы Савойи, короли Италии. Франки, алеманы, Меровинги, бургундцы и лангобарды входили в число его пращуров. Его предками по прямой линии были гуннские правители Венгрии и греческие императоры Константинополя. Насколько я помню, через Ивана Грозного Дарвин связан с Россией. Возможно, среди народов Европы, затронутых великим переселением, нет такого, который не принял бы участия в формировании родословной Чарльза Дарвина. Если оказалось возможным на примере одного англичанина показать, из скольких разных составляющих сложилась его расовая принадлежность, есть ли у нас право утверждать: будь нам доступны знания подобного рода, у любого другого соотечественника Дарвина обнару-

141

жилась бы большая чистота крови? Прослеживая на протяжении исторического времени родословную одного человека, мы можем показать, как она формируется. Есть ли у нас веские причины утверждать, что в доисторические времена все происходило по-другому там, где не существовало физических барьеров, отделяющих какую-либо группу от остального человечества?»

Карл Пирсон

Когда я учился в Англии, меня, бывало, раздражали объявления в британской прессе: «Американцы! Прямым потомкам Эдуарда III —100 фунтов!» Я понимал, что таким образом проявляется характерная для европейцев игра на легковерии моих соотечественников. Но если бы какой-нибудь американец смог назвать хотя бы одного своего предка, чье существование зафиксировано в английской приходской книге, у него были бы шансы проследить свою родословную вплоть до Эдуарда III или до любого другого жившего в ту эпоху англичанина. Необходимо только, чтобы дети этого предка достигали совершеннолетия там, где сохранялись необходимые записи.

Законы случайности распорядились так, что, в сущности, любой человек, среди предков которого хотя бы половина — европейцы, может изобразить на своем генеалогическом древе Карла Великого. Но те же законы могут сделать его предком бандита, повешенного на вершине холма, полоумного серва или любого другого человека, жившего в 800 году н. э. и оставившего столько же потомков, сколько Карл Великий. Принципиальное различие между семьями сноба и простолюдина состоит в том, что первый может заплатить за составление генеалогического древа или хотя бы за фальсифицированную родословную. И, все-таки, забавно, что люди, настаивающие на том, что «кровь скажет свое» (пусть даже и через одиннадцать веков), обычно слишком несведущи для того, чтобы признать простой факт: любой человек, живущий в 1948 году, имеет все основания считать Карла Великого своим пращуром, не имея в своих венах ни капли его «крови». Ребенок

142

получает от родителей ни что иное, как случайное сочетание генов отца и матери. Человек может быть потомком Карла Великого и при этом не получить в наследство ни одного из генов великого короля франков. Минуло уже тридцать поколений, и можно смело сказать, что в тех районах, где сейчас живут потомки легендарного императора, не так уж много его генов, которые, между тем, могут входить в генетический фонд практически всех крестьян отдельных швейцарских долин.

Во времена Дарвина наследственность представляли как некую субстанцию, характеризующуюся непрерывным единством ее составляющих. Отцовский наследственный потенциал, смешавшись с материнским, образует наследственность первого организма. С этой точки зрения есть некоторые основания верить в то, что любой из наследников Карла Великого носит в себе часть качеств, пусть даже небольшую, сделавших императора великим.

Однако исследования знаменитого монаха Грегора Менделя привели к следующему открытию: каждый ребенок получает часть и только часть от зародышевой плазмы каждого родителя. Это означает, что у детей одних родителей (если исключить однояйцевых близнецов) — разная наследственность. Фактически генетики установили, что, если у какой-либо пары была бы тысяча детей, среди них мы не нашли бы двух полностью похожих. Причина этого в том, что наследственность, которую новый организм получает от двух перекрещивающихся генетических линий, определяется случайностью, то есть тем, какой парой хромосом обменяются две зародышевые клетки.

С точки зрения современной науки о наследственности — генетики — любой снобизм, который оправдывает себя ссылкой на особые черты, унаследованные биологически от одного или нескольких далеких предков, совершенно абсурден. В настоящее время у нас нет технических способов для определения всех генов, которыми обладает индивид на самом деле. Практически единственным критерием для определения расовой принадлежности человека является его

143

внешность. Использование этого критерия для изучения животных дает хорошие практические результаты. Но предки людей, составляющих великие современные нации и народы, были настолько непохожи друг на друга, что у нас мало шансов составить классификацию на основании сходства физических типов, которая соответствовала бы верной генетической картине. Люди с разной внешностью могут иметь общих предков, люди же, внешне похожие, возможно, происходят от разных предков.

Человеческие популяции слишком метисированы и слишком разнообразны. Поэтому группирование людей по расам не имеет смысла так же, как и выделение вариететов животных. Классификация на основании данных генетики пока невозможна. Сейчас существует почти столько же различных классификаций, сколько и физических антропологов. Сложности, с которыми сталкиваются ученые, пытаясь достигнуть согласия по вопросу классификации рас, свидетельствуют о следующем: если бы наши данные верно отражали порядок вещей, существующий в природе, у нас не возникало бы сложностей при их анализе. Конечно, во всех биологических классификациях существуют исключения из правил, и среди специалистов могут возникнуть споры о критериях для выделения рода, вида или вариетета. Но из общения с антропологами часто можно вынести впечатление, что для них почти любой случай маргинален; и даже тогда, когда достигнуто согласие относительно критериев, начинается дискуссия: соответствует ли данный индивид или данная группа этим критериям. С учетом некоторых оговорок и исключений можно сказать, что, если расположить всех ныне живущих людей в определенной последовательности по шкале схожести, то на этой шкале обнаружатся разные разрывы. Скорее, мы обнаружим некий континуум — каждый индивид почти не будет отличаться от своих соседей по шкале.

Классификации, построенные в соответствии с набором разных критериев, либо очень размыты, либо вообще не ра-

144

ботают. Карта распространения различных типов формы черепа совершенно не совпадает с картой, составленной на основании измерения роста или регистрации цвета кожи. В некоторых случаях можно составить достаточно последовательные классификации на основании определенного сочетания нескольких таких критериев. Исследования Боаса, Шапиро и других ученых поставили под сомнение устойчивость этих характеристик. Немецкие и русские дети, пострадавшие от голода после первой мировой войны, заметно отличались от своих родителей и по форме головы, и по росту. Еще более поразительны изменения, происходившие в течение длительных периодов времени. Например, одна группа представителей нордической расы, по-видимому, стала на двенадцать пунктов «круглоголовее» за время, прошедшее с 1200 года до н. э. по 1935 год н. э.

Если физические характеристики, выбранные в качестве основных для расовой классификации, подвержены быстрым изменениям под давлением внешних обстоятельств, вряд ли можно считать, что такая классификация может отразить древнее распределение генов. Один из выдающихся американских физических антропологов, У. М. Крогман, недавно писал: «Раса как таковая не является четко определенным биогенетическим образованием, к тому же с современной точки зрения, раса обладает преходящей природой. Раса пластична, подвержена влиянию внешних факторов, изменяется во времени, пространстве, зависит от различных обстоятельств».

Даже если отказаться от рассмотрения проблемы того, насколько изменчивы или стабильны классификационные стандарты, нельзя не замечать одного упрямого факта: ни одна из типологических систем, составленных для всего мира, — охватывающих все разнообразие физических характеристик и учитывающих черты как сходства, так и различия, — не выдерживает критики в свете информации об известных истории переселениях и смешениях народов. Результаты одних измерений не совпадают с картиной, вы-

145

являемой другими. Это противоречие можно объяснить тем, что вряд ли удастся выбрать среди систем измерений, практикуемых ортодоксальными физическими антропологами, ту, которая соотносилась бы со знаниями о развитии организма, полученными современной экспериментальной биологией. То же самое верно и для классификаций, основывающихся на показателях частотности групп крови (единственный широко используемый критерий, который создан на основе данных о действии генетических механизмов), цвета кожи, особенности волосяного покрова и т. п. Расовые исследования, опирающиеся на данные о группах крови, были непопулярны в Германии, и в основном, как можно предположить, потому, что такие исследования выявили следующее: показатели частотности для некоторых областей Германии почти полностью совпадают с результатами, полученными при изучении районов черной Африки.

У человека много генов. То, что они в основном передаются независимо друг от друга, объясняет неустойчивость границ человеческих групп. За трансляцию такого яркого признака, как цвет кожи, по которому различаются европейцы, «отвечает» достаточно мало генов. Но, как показал Р. А. Фишер, проводивший статистический анализ данных, собранных Карлом Пирсоном, особенности костного строения передаются посредством большого числа генов. Если бы различные гены, отвечающие за конкретный набор наблюдаемых признаков, представляли собой некое единство, распространенные расовые теории были бы близки к истинному положению дел. Если бы механизмы наследования у человека действовали таким же образом, как и у обыкновенной улитки , потомство которой наследует либо все разнообразие генов, определяющих форму раковины, либо ни одного из них, то существовал бы надежный критерий определения стабильности и прогнозирования физических типов людей.

Но даже тогда, когда связка генов действительно возникает, она сохраняет устойчивость в человеческой популяции только в течение нескольких поколений. Если же в

146

процессе размножения какое-то время действует элемент случайности, гены, составлявшие связку, распространяются внутри группы независимо друг от друга.

Даже сейчас против подобных доводов можно выдвинуть одно возражение, и на него необходимо ответить. Некоторые критики могут сказать: «То, о чем вы говорите, касается европейских рас и других небольших расовых групп. Но ваша критика совершенно неприменима к главным расам: негроидной, европеоидной и монголоидной». Действительно, термин «раса» применялся в научном дискурсе для обозначения объектов, которые трудно сравнивать между собой. Применительно к небольшой популяции, долгое время находившейся в изоляции (например, аборигены Тасмании), это слово может иметь значение, близкое к понятию подвида в зоологии. Если внутри маленькой группы настолько долго практиковались браки между родственниками, что была достигнута внутренняя стабильность и гомогенность, о групповой наследственности можно говорить в том же смысле, как и об индивидуальной. Если известны наследственные признаки всей группы, можно делать полезные прогнозы относительно конфигурации генов у любого представителя данной группы. Однако, во избежание ошибок, такие группы лучше называть «породами». Но, так или иначе, факт существования таких «пород» имеет мало отношения к проблеме расы в современном мире.

Второй тип объектов, обозначаемых словом «раса», представлен нордической, альпийской, восточно-балтийской, средиземноморской и другими европейскими расами, а также подобными группами внутри двух других больших рас. Их можно коротко и точно описать, пользуясь научным жаргоном, как «фенотипичные статистические абстракции». То есть они, составляя классификационную систему, базируются только на внешнем сходстве, хотя совсем не так легко доказать, что подобное сходство адекватно отражает генетическую ситуацию. Как продемонстрировали Боас и другие, кривые графиков, фиксирующих вариации по двум семейным линиям в пределах одной расы, могут по некоторым признакам

147

ни разу не пересечься, в то время как одна из этих кривых может практически совпасть с той, которая построена для семейной линии, относящейся к совершенно другой расе.

Никто никогда не видел представителя нордического типа, который полностью подходил бы под описания нордической расы, сделанные разными физическими антропологами, если не иметь в виду ту очень простую формулу, о которой время от времени также вспоминают и антропологи: нордический тип — это голубоглазый блондин с длинной головой и узким носом. Нордический тип, как это прекрасно видно из длинного списка измерений и наблюдаемых характеристик, является абстракцией, существующей в умах ученых. Согласно одному мнению, «нордическая раса» составлена из популяций, показавших в ходе статистического исследования среднее или модальное распределение признаков, которые имеют тенденцию к совпадению с некой идеальной картиной. Согласно другому, широко распространенному мнению, в нордическую расу входят индивиды, которые демонстрируют больше нордических черт, чем ненордических, или обладают неким рядом физических характеристик, каждая из которых тяготеет к набору стандартов, но ни одна не может полностью подойти для описания типа. Иными словами, индивиды выбираются из популяции, и эта группа избранных называется «нордическим типом», хотя воображаемому «чисто нордическому типу» соответствуют очень немногие.

Конечно, сейчас физические антропологи могут по всему миру собрать людей, которые более или менее похожи друг на друга, хотя, когда речь зайдет о конкретных случаях, среди антропологов возникнет волна взаимного непонимания. С таким же успехом можно отнести к одной группе всех людей, чья левая нога немного короче правой, или тех, у которых есть, по крайне мере, одна родинка на груди и т. д. Все это можно было бы проделать на конкретных основаниях и с определенной степенью точности. Но скептик спросит: какая польза от всего этого, кроме того, что несколько

148

людей будут обеспечены рабочими местами? В большинстве случаев можно добиться удобства в описании для достижения каких-либо целей или удовлетворить, возможно, не очень научное любопытство. Как уже давно заметил Уайтхед, для науки классификация — это не более чем привал на полпути. Классификаторы, имевшие дело с «расами», продолжают движение по этому пути, пребывая в блаженном неведении о результатах, достигнутых экспериментальной биологией и менделианской генетикой. Сегодня генетики утверждают, что географическое распределение генов существует и требует изучения.

Возвращаясь к большим расам, необходимо признать, что в этой сфере избежать расизма достаточно сложно. В то время как лучший физический антрополог не сможет, взглянув на сотню европеоидов, сказать с семидесятипроцентной точностью, что родители А были представителями нордического и альпийского типов, а родители В — средиземноморского и т. д., практически каждый, взглянувший на ребенка чистого европеоида и чистого негроида, сможет догадаться, какие большие расы представляют родители этого ребенка.

Факт есть факт, и не следует закрывать глаза на его существование. С другой стороны, значимость этого факта не нужно преувеличивать. Цвет кожи, особенности волосяного покрова, разрез глаз, форма губ и другие физические характеристики сохраняются легко узнаваемыми на протяжении многих поколений. Но это не доказывает того, что обладатели этих физических особенностей наряду с ними характеризуются умственными и эмоциональными способностями, выделяющими их так же резко. Количество наследственных черт, которые, как известно, могут варьировать (между группами, а не индивидами) очень мало. Действительно, один антрополог, М. Ф. Эшли-Монтэгю, установил, что менее одного процента из общего числа генов вовлечено в дифференциацию между любыми двумя ныне существующими расами. Другой антрополог — С. Л. Вэшбурн — высказал сходную идею, рассматривая человеческую эволюцию: «Если

149

время, прошедшее с момента разделения линии человека с линией человекообразных обезьян, представить в виде обыкновенной карточной колоды в 52 листа, разложенной одной дорожкой, то расовая дифференциация придется меньше, чем на половину последней карты».

Не следует преуменьшать варьирование внутри каждой из трех основных рас. Для обыденного сознания «негр — он и есть негр». Для ученого вопрос не так прост. Передовой генетик найдет серьезные свидетельства того, что различия между двумя группами африканских негров значительнее, чем различия между одной из этих групп и разными европеоидными «расами». То, что различия между «белыми» к «неграми» меньше, чем степень вариабельности, установленная для любой большой расы, если ее изучать саму по себе, верно в отношении многих параметров и характеристик. Так же верно то, что при «скрещивании» между «белыми» и неграми Южной Африки цвет кожи часто наследуется отдельно от формы черепа. У таких мулатов проявляется скорее «белый тип», в то время как второе поколение потомков от связи европеоидов и западноафриканских негроидов практически не имеет признаков европейского типа.

Традиционное представление о расе по своей сути схоластично: расы рассматривают как неизменные образования, которые резко различаются на основании таких простых физических признаков, как особенности волосяного покрова, цвета глаз, кожи и пропорции тела. Но физические типы человеческих групп не остаются неизменными. Было доказано, что даже конфигурация генов обладает сферой пластичности. Разделительные линии далеки от четкости. Более того, в наши дни происходит постепенное слияние всех популяций. Биологическое единство человечества имеет гораздо большее значение, чем относительно поверхностные различия.

Основной изъян старого взгляда на расу состоит в том, что он не согласуется с современными знаниями о процессе физической наследственности. Если бы кровь смешивалась,

150

как это происходит со спиртом и водой, существовало бы много «чистых рас», и популяции можно было бы корректно описать посредством статистических расчетов средних показателей. Унаследовав обособленные и независимые гены, ребенок, в генетическом смысле, является отпрыском своих родителей, но не своей расы. «Раса, определенная как система средних показателей и формальных стандартов, — пишет Добжанский, — является концептом, относящимся к доменделевской эре, когда материалы наследственности виделись неким континуумом, подверженным диффузной и постепенной модификации... Представление о чистой расе не является даже обоснованной абстракцией; это просто прием, который используют для того, чтобы скрыть явление расового разнообразия».

Локальные варианты несомненно существуют. Для популяций мух, живущих всего лишь на расстоянии ста метров друг от друга, были отмечены факты существования статистически значимых «расовых» различий. Возможно, сфера распространения конкретных генов существенно различается в зависимости от поселения в рамках одной человеческой популяции. Так же вероятно, что существуют более широкие географические вариации, но пока не произведено картографирование распространения человеческих генов, — задача, разрешение которой только начинается, — мы не можем резко переходить к общим выводам, сделанным на основе нескольких поверхностных характеристик, которые, по стечению обстоятельств, имеют высокую социально обусловленную ценность. То, что мы сейчас знаем о генетике человеческих популяций, получено в результате путешествия на весельной шлюпке по огромному морю незнания, когда, время от времени, в море бросается лот.

Одно дело — говорить о том, что группы, выделенные до сей поры в человечестве, не следует воспринимать слишком серьезно. Но совершенно другое — полагать, что невозможно создать сколько-нибудь осмысленную классификацию. Одно дело — заявлять, что свидетельства, которыми

151

мы располагаем, показывают на невозможность связать особенности человеческих обществ с различиями в биологической наследственности. Но совершенно иное — предполагать, что варьирование в физическом наследовании не играет никакой важной роли.

Так как расовые предрассудки ведут к социальным и межнациональным проблемам, существует искушение отказать концепции расы — даже в значении «породы» или «большой расы» — в какой-либо важности и обоснованности. Тот факт, что современное бытовое представление о «расе» в значительной мере мифологично и не имеет приемлемого научного обоснования, не должен нас заставить «выплескивать вместе с водой ребенка». Несомненно, определенные внешние физические характеристики встречаются чаще у одних народов, чем у других. Если бы дело ограничивалось этим, мы могли бы отказаться от рассмотрения этой проблемы, отметив, что, насколько это известно современной науке, принципиальная важность существования нескольких физических типов людей заключается в том, что эти типы действительно обладают признаками, которые очень важны для общества. Нельзя оставлять без внимания тот факт, что человеческие существа негативно реагируют на другие человеческие существа.

Тем не менее, сейчас известно, что существует по крайней мере несколько различий в физиологических процессах у главных рас. Большинство различий, правда, ограничивается только частотностью появления рассматриваемого признака и не представляет собой характеристики, не допускающей отступлений. Например, отрицательный резус-фактор, связанный с роковыми обстоятельствами до и во время рождения, гораздо чаще встречается среди белых американцев, чем среди негров, и практически не представлен у китайцев и японцев. Тем не менее, нужно подчеркнуть, что признак «крови» не является диагностичным для любой расовой группы и большой расы. Все четыре группы крови представлены во всех расах.

152

Особенности интеллекта, темперамента и характера почти невозможно выделить в чистой форме, так как с самого момента рождения влияние социальной традиции модифицирует биологически унаследованные черты. Тем не менее, более чем вероятно, что потенциал развития таких черт представлен в разной пропорции среди разных человеческих рас. Музыкальные и другие специфичные способности, по всей видимости, неравномерно распределены среди всех народов. Возможно, этому есть биологические основания и их нельзя сбрасывать со счетов, хотя они объясняют только незначительную часть культурных различий. И здесь также было бы правильнее сказать, что у антропологов пока нет доказательств, чем предоставить какие-либо ненадежные свидетельства.

В какой-то степени повседневный опыт показывает, что физические черты и умственные качества взаимосвязаны Этот параллелизм, возможно, объясняется не биологической наследственностью, а сходством жизненного опыта и практики обучения у людей, обладающих одинаковым цветом кожи и другими физическими характеристиками. Нет никаких свидетельств тому, что гены, которые определяют цвет кожи и особенности волосяного покрова, коррелируют с генами, влияющими на темперамент и умственные способности. Идея о том, что цвет кожи определяет характер, внутренне противоречива. Английские и ирландские сеттеры по темпераменту не различаются, хотя первый имеет белую с пятнами масть, а второй — рыжую. Никому не придет в голову определять темперамент лошади, исходя из таблицы мастей. В хорошо перемешанной популяции, более или менее биологически гомогенной, разные черты не соотносятся с различными генами. Хэлдейн отмечал:

«Если мы, например, рассмотрим Центральную и Северную Европу, мы обнаружим значительную корреляцию между цветом волос и краниальным индексом*. По мере

* Краниальный индекс — соотношение измерений черепа, отражающее его пропорции.

153

продвижения к северу цвет волос в целом будет светлеть, а черты — удлиняться. Такие же корреляции мы обнаружим в Англии в целом. Но если мы обратимся к рассмотрению хорошо перемешанной популяции, скажем, из сельской местности в Англии, популяции, члены которой вступали в браки между собой в течение нескольких столетий, выяснится, что эти корреляции исчезают. Длинноголовый человек будет иметь голубые глаза с той же вероятностью, что и короткоголовый. Из этого также следует, что, по всей вероятности, голубоглазый мужчина не будет иметь особенно высокого процента предков среди англосаксов и скандинавов по сравнению с кареглазым жителем той же деревни».

Неустойчивость стереотипов свидетельствует о недолговечности распространенных представлений о «расовом» темпераменте. В 1935 году большинство американцев характеризовали японцев как «прогрессивных», «умных» и «трудолюбивых». Семью годами позже эти определения уступили место другим: японцы стали «хитрыми» и «вероломными». Когда Калифорнии были нужны китайские рабочие, они были «бережливыми», «здравомыслящими» и «законопослушными», тогда как в период кампании за введение закона о запрещении въезда в США нежелательных иммигрантов китайцы стали «грязными», «отвратительными», «неассимилирующимися», «обособленными» и «опасными».

Научная оценка исторических достижений различных народов почти невозможна в силу разногласий по вопросу о стандартах. Многим американским солдатам жители Индии представлялись «грязными» и «нецивилизованными». Но для индусов-интеллектуалов американцы казались невероятно «невоспитанными», «материалистичными», «неинтеллектуальными», а также «нецивилизованными». На Западе мало известны значительные культурные достижения черной Африки. Несмотря на это, представляется верным, что общее богатство негритянских цивилизаций, по крайней мере количественно, менее впечатляет, нежели успехи западной или

154

китайской цивилизаций. Тем не менее, не следует забывать о некоторых фактах. «Университет» XII века в Тимбукту только выиграет от сравнения с современными ему европейскими университетами, так же как и общий уровень цивилизации в трех великих негритянских королевствах того времени. Металлургия, которая важна как база всех наших технологий, была созданием черной Африки. В любом случае, антрополог будет считать, что более обоснованно объяснять вышеупомянутые количественные различия географической изоляцией Африки и историческими случайностями. Факторы окружающей среды всегда затрудняют оценку врожденных способностей тех или иных народов. Например, английские писатели часто говорят о бенгальцах Индии как об интеллектуалах по своей природе, а маратуев считают воинственными от рождения. Но равнины Бенгалии неизменно кишат малярийными комарами и анкилостомами, а холмы Маретха сравнительно свободны от тех болезней, которые ослабляют агрессивную энергию. Для нас было большой удачей, что римляне не сочли наших не подающих особых надежд пращуров, грубых варваров из британских и германских лесов, не способными принять или создать высокую цивилизацию.

То, что тесты на уровень интеллекта могут измерить интеллект, само по себе требует доказательства. Тем не менее, они являются единственным стандартизированным и претендующим на объективность основанием для сравнения, имеющимся в нашем распоряжении. Тесты показали, что высоко одаренные дети встречаются у всех народов. Один американский негр — по всей видимости, «чистокровный», — обнаружил коэффициент интеллектуального развития в 200 единиц. Что касается групп, то негритянские дети в Теннесси показали средний уровень I.Q. — 58, а в Лос-Анджелесе — 105. Такой разброс показывает, что коэффициент интеллектуального развития не определяется, главным образом, расовыми способностями. Во время первой мировой войны владеющие грамотой негры из некоторых

155

северных штатов достигли более высоких показателей в армейском тесте Альфа, чем грамотные белые из некоторых штатов. Негры из Огайо и Индианы доказали свое превосходство над белыми из Кентукки и Миссисипи по тестам Альфа и Бета. Эти и подобные им цифры слишком хорошо коррелируют с суммами, которые разные штаты тратят на образование, и с другими внешними условиями, чтобы быть простым совпадением. В 1935—1936 годах штат Калифорния тратил более 115 долларов на обучение одного ребенка. Штат Миссисипи же тратил менее 30 долларов на белого и около 9 долларов на черного ребенка. Так же было доказано, что чернокожие дети, только что переехавшие с Юга на Север, не имеют интеллектуального преимущества.

Склонность разделять биологические группы на относительно более или менее развитые отчасти является пережитком дарвинского мышления. Точно так же в сознании образованных людей понимание природы наследственности еще не соотносится с фактами и теориями современной генетики. Мы склонны сохранять верность неясным представлениям о прямолинейной эволюции. У нас есть пристрастие располагать все по «шкале эволюции». При этом мы стараемся поместить нашу собственную группу на вершину этой шкалы. Подобное мнение значительно отстает от современного научного знания.

С биологической точки зрения не существует никаких оснований считать смешение рас опасным. Некоторые антропологи утверждают, что метисация рас безвредна и даже полезна, но смешение трех главных рас небезопасно. Тем не менее, подобное утверждение основывается на небольшом количестве данных. Английский антрополог Флеминг обнаружил зуболицевую диспропорцию у потомства, которое появилось в результате связи мулатов с людьми, чьи родители были с одной стороны неграми, а с другой — китайцами, а также с одной стороны китайцами, а с другой — европейцами. Но даже здесь, возможно, именно недостаточное питание повлияло на генетическую картину.

156

Вся эта проблема чрезвычайно усложняется социальными условиями и отношениями. Почти везде браки между представителями разных рас вызывают такое неодобрение, что большинство этих людей оказывается в экономически низких слоях. В таких семьях как родители, так и дети вынуждены становиться изгоями общества. В тех немногочисленных случаях, когда к «смешанной крови» относились без предубеждения (как на острове Риткари), метисы по целому ряду показателей превосходили любую из групп своих родителей. Даже в условиях дискриминации, но при отсутствии Фактора недоедания, полукровки демонстрируют лучшие физические показатели: они выше ростом, живут дольше, дают большее потомство, обладают лучшим здоровьем.

Явление гетерозиса (гибридной мощи), по-видимому, так же важно для людей, как и для животных. Данные истории показывают, что смешанные народы обладают большим творческим потенциалом, чем более «чистые» группы. Почти все цивилизации, чья роль в истории человечества наиболее значительна (Египет, Месопотамия, Греция, Индия, Китай), возникали там, где встречались неродственные народы. Здесь происходило не только взаимное обогащение разных культур, но также и обмен генами между группами, представители которых различались по физическим параметрам. Вполне вероятно, что это тоже сыграло свою роль в возрастании творческой энергии.

Ни в одном аспекте расовой проблематики мифология не расцветает так ярко и не достигает такой степени абсурдности, как в убеждениях и практиках, связанных со «смешением рас». Как раз те люди, которые наиболее убеждены в том, что у негров есть особая врожденная психология, будут объяснять способности светлокожих негров кровью, доставшейся им от белых предков. Однако, менделевская генетика говорит нам: нет никаких оснований верить в то, что такие индивиды будут иметь значительно меньше генов, обусловливающих «негритянский темперамент», нежели их более темные братья и сестры из той же семьи. Конечно,

157

бытовые представления совершенно нелогичны. И это видно из того факта, что любого человека, у которого есть хоть немного негритянской крови, всегда будут называть негром, хотя было бы столь же логично называть того, у кого есть хоть капля крови «белых», — белым.

Несмотря на то, что антропологическая точка зрения и антропологические исследования должны всегда допускать возможность существования различий между человеческими популяциями, различий, важных для развития способностей и их ограничений, в настоящий момент единственно научным заключением по этому поводу является: «не доказано». Так как мы привыкли соотносить внешний облик (включая костюм) с определенными способами поведения, мы допускаем ошибку, полагая, что свойства негритянского интеллекта и темперамента, например, необходимо должны отличаться от тех же свойств у белых на основании биологических факторов. Мы склонны преувеличивать роль биологически детерминированных различий везде, где они только могут быть. И это происходит потому, что у белых и негров была совершенно разная культурная история, а сейчас наличествуют совершенно различные возможности. Это важное положение хорошо осветил Боас:

«Один и тот же человек будет вести себя по-разному в разных культурных условиях; единообразие поведения в культуре, наблюдаемое в любом хорошо интегрированном обществе, нельзя объяснить генетическим единообразием составляющих его индивидов. Оно определяется социальным окружением, а не существенными особенностями генетики. Единообразие в произношении возникает у членов того или иного сообщества не из-за каких-либо значительных анатомических особенностей строения органов артикуляции. Восприятие определенных форм графического и пластического искусства, стиля музыки развивается исторически и разделяется всеми, кто принимает участие в культурной жизни группы. Утверждение, что между распространением определенного телосложения в группе и ее культурным поведением существует определенная связь,

158

никогда не было доказано. Тот простой факт, что в группе преобладает определенный телесный тип, и группа обладает определенной культурой, не доказывает существования причинной связи между этим типом и этой культурой. Существуют более одаренные и менее одаренные люди, существуют люди с разным складом ума, но никто еще не доказал ни того, что их культурное поведение неизменно и независимо от социальной истории, ни того, что сходное поведение нельзя встретить среди людей, представляющих любую другую часть человечества».

Есть люди высокие и низкие, и разница между ними несомненно определяется наследственностью. Но, тем не менее, средние показатели различий в физических характеристиках между разными человеческими популяциями вряд ли можно сравнивать с частичным совпадением в диапазоне изменения отдельных признаков и с существованием одинаковых типов в различных расах. Изучение варьирования тех признаков, которые можно измерить, и анализ некоторых установленных генетикой фактов говорят о том, что одни и те же биологически наследуемые черты представлены во всех больших «расовых» группах, хотя и по-разному. Не существует чистых, не изменяющихся рас. Скорее существуют популяции, чьи физические характеристики изменялись во времени под влиянием развития культуры, природного, социального и полового отбора; факторов окружающей среды; стихийных изменений; браков между близкими родственниками или же с чужаками.

Гюнтер (он получил медаль Гёте в области искусства и науки в 1941 году) говорит, что душа «динарской расы», по-видимому, темно-зеленая. Легко признать абсурдность этого экстравагантного заявления. Но трудно искоренить те неуловимые искажения в нашем мышлении, которые происходят из дарвинских (пре-менделевских) представлений. Если мы тщательно проанализируем смысл сказанного выдающимся шведским биологом Далбергом, станет совершенно ясно, почему — в свете фактов человеческой миграции и

159

случайного скрещивания — понятие «чистых рас» совершенно мифологично:

«До Менделя считалось, что наследственность представляет собой некое вещество, и что в процессе скрещивания такие вещества смешиваются точно так же, как смешиваются фруктовые соки и вода. Если негр скрещивается с белым, происходит простое растворение, и в результате его появляется мулат. Тогда можно говорить о полукровках. Если скрещиваются мулаты, то, в соответствии со старой доктриной «вещества», результатом этого скрещивания должны быть только мулаты. Точно так же, если смешивать два стакана сока одной концентрации, нельзя ожидать, что произойдет какое-нибудь изменение в цвете. Но на самом деле потомки мулатов бывают разного цвета, от более или менее белого до более или менее черного. Этот результат согласуется с доктриной Менделя, согласно которой любой индивид обладает мозаикой генов. Все эти гены составляют пары, в которые входит один ген от отца, а другой — от матери. При передаче эти гены перегруппируются. Половина отбрасывается, а когда сперматозоид смешивается с яйцеклеткой, образуется новая мозаика, которая может иметь другие признаки».

Если суммировать результаты обсуждения расовой проблемы с точки зрения серьезной биологии, нужно указать на следующие моменты. Необходимо соотнести общераспространенные представления и некоторые научные работы с данными менделеевской генетики и экспериментальной биологии в целом. В те времена, когда были популярны биологические объяснения, существовала тенденция пренебрегать факторами культуры и окружающей среды и сразу переходить к упрощенным биологическим выводам. Нет свидетельств того, что смешение рас опасно. Не существует научных оснований для распределения всех рас по шкале «лучшие—худшие». Определенные гены представлены в разных пропорциях в различных человеческих группах; тем не менее необходимо подчеркнуть изменчивость всех больших человеческих популяций.

160

Простенькие книги по географии до сих пор дают список рас: белая, черная, желтая, коричневая и красная. Будет просто (и при этом правильно) указать на то, что наличие пяти пигментов и оптический эффект (возникающий из-за того, что верхние слои кожи непрозрачны) обусловливают цвет кожи всех людей, и что эти пигменты присутствуют в коже всех нормальных мужчин и женщин (у альбиносов отсутствует темный пигмент — меланин). Следовательно, различия в цвете кожи обусловлены только тем, в каком объеме представлен тот или иной пигмент, и существует континуум вариаций среди всех живущих человеческих существ. Столь же просто (и правильно) будет указать на трудности, которые неизбежно возникают при попытке классификации рас на основании таких — не менее произвольных и несовместимых — признаков, таких как форма головы, телосложение, особенности скелета.

Тем не менее, в заключение необходимо подчеркнуть: законные возражения против всех существующих методов классификации не являются доказательством того, что расовые различия несущественны. Давайте не будем забывать, что мы мало знаем о многих весьма важных предметах. Например, обычно говорят: большинство видимых внешних признаков, используемых в расовых классификациях, слишком несущественны, чтобы как-то способствовать устойчивости рас или мешать ей. Однако, сохранение таких различий, по-видимому, вряд ли было бы возможно, если бы в этом каким-либо образом были задействованы факторы отбора. Вайденрайх недавно пришел к выводу, что увеличение объема мозга влечет за собой изменения в скелете. Говоря другими словами, если он прав, изменение костного строения, не будучи адаптивным само по себе, все же отражает изменения, важные для выживания. Дальнейшие исследования могут показать, что в прошлом физические антропологи использовали некоторые верные критерии, но неправильно их обосновывали, и, к тому же, практиковали неприемлемые методы. С другой стороны, может оказаться, что та

161

единственная классификация, которая будет иметь смысл, должна основываться не на неком случайном наборе внешних признаков, а на взаимосвязанных рядах соматотипов, представляющих структуру тела в целом и предположительно отражающих органические различия и физиологические функции. Хотя сходство человеческой биологии, объединяющее всех людей, очень важно для понимания их жизни, существуют также серьезные предварительные основания считать, что различия между людьми также имеют некоторое значение.

Существует ли у нас врожденная склонность дистанцироваться от людей, отличающихся по физическому облику, или испытывать к ним враждебные чувства? Данные по этому вопросу весьма неоднозначны. С одной стороны, существует внутривидовая солидарность. Открытие этого явления — одно из наиболее значительных открытий общей биологии. В естественных условиях организмы, о которых из наблюдений за ними в неволе мы знаем, что они могут спариваться и иметь потомство, способное к размножению, обычно этого не делают. В природе животные чаще всего либо избегают своих собратьев, имеющих другой внешний вид и запах, либо активно проявляют к ним враждебность. С другой стороны, пример огромного числа американских мулатов едва ли может подтвердить эту теорию. В разных землях, по-видимому, не получило развитие отвращение к смешению с группами, представители которых значительно отличаются по своему физическому облику. Ассимиляция существенного числа негров в Англии XVIII века, отношение к неграм во Франции, заметная склонность португальских и голландских колонистов к смешанным бракам и фактически полная ассимиляция негров в Мексике (где одно время негров было значительно больше, чем белых) — все эти факты нельзя сбросить со счетов. Фактически, как показали Хаксли и Хэддон в книге «Мы, Европейцы», можно убедительно доказать, что в тех случаях, когда отсутствуют яв-

162

ные социальные барьеры, существует тяготение между представителями разных человеческих рас. Даже если будет доказано существование врожденной склонности к враждебности, из этого не будет следовать, что эту враждебность нужно понимать как нечто неизменное. Социально связанные группы мусульман в Бразилии и, скажем, в Советской России не обладают «расовой» однородностью.

Современные произвольные расовые классификации обладают для науки крайне ограниченной ценностью, но их влияние на массовое сознание делает их социально опасными. Сто лет назад расовые термины были удобными, так как во многих случаях понятие расы с достаточной степенью вероятности указывало не только на физический тип, но и на географическое происхождение, язык и культуру. Сегодня, в связи с произошедшими подвижками населения и социальными изменениями, использование этих ярлыков чаще всего приводит к неверным и ошибочным умозаключениям. «Негр» может иметь цвет кожи от самого что ни на есть черного до вполне белого, он может говорить по-французски, по-арабски, по-английски, по-американски, по-испански или на ашанти, он может быть закованным в цепи невольником или всемирно известным химиком, он может быть неграмотным или писать на изысканном арабском языке, он может быть и президентом американского колледжа. Даже в строго биологическом смысле почти каждая раса — смесь.

У физических антропологов нет оснований располагать расы по вертикальной оси: от низших к высшим. Но несмотря на то, что ученые считают оценочные дефиниции не стоящими доверия, западное общество оказалось более чем готово высказывать недвусмысленные и резкие суждения по этому поводу. Расовая дискриминация является, конечно, частью более общей проблемы социальной дискриминации. Но современный европеец или американец фактически заявляют следующее: «Если расы не существуют, мы должны их изобрести». Кто-то сказал: «В вопросах расовой принадлежности судьей является не природа, а общество». Совре-

163

менное положение дел определяет существование не биологических рас самих по себе, но того, что Роберт Редфилд определил как «расы в общественном сознании». Настоящей причиной существования последних является ассоциативная соотнесенность слова «раса» с реальными или воображаемыми биологическими различиями, с одной стороны, и с существующими особенностями культур, с другой. Биологически отличительные признаки не всегда видны невооруженным глазом, и это доказывается тем фактом, что нацисты считали необходимым заставлять евреев носить на одежде звезду Давида, дабы «добрые арийцы» всегда смогли узнать еврея, если они такового увидят. Другие биологические характеристики, которые, как полагают, определяют расы, относятся к области чистой мифологии. Например, говорят, что даже того, в чьих жилах течет одна восьмая часть негритянской крови, можно легко узнать — у него будет цельный носовой хрящ. На самом же деле не только у всех людей, но и у всех обезьян носовой хрящ расщеплен. С другой стороны, широкая публика не обращает внимания на реально существующие особенности (например, относительная уплощенность голени, встречающаяся в некоторых популяциях), так как никто, кроме нескольких антропологов, не знает, что эти особенности существуют.

В конце ХIХ-начале XX столетия в Европе ряд популяризаторов (особенно Гобино и Чемберлен) сорвали с древа науки зоологическую идею расы. Привив эту идею к очень упрощенной и скандальной интерпретации истории и живо изложив свои идеи, они завоевали широкую аудиторию своим прославлением «арийцев», «тевтонов» и «представителей нордического типа». Перед Гражданской войной многие американские защитники рабства пытались, изучая как черепа, так и живых людей, показать, что негры и белые представляют собой совершенно различные типы людей, и что негры в действительности гораздо более тесно связаны с человекообразными обезьянами. Эти американские работы широко цитировались в Англии, Франции и Германии.

164

Никто из упомянутых людей не был ученым, но им удалось внушить мысль о том, что их фантазии имеют научное обоснование. В силу стечения исторических и экономических обстоятельств, а также определенных интеллектуальных тенденций, создалась атмосфера, благоприятная для признания этих умозрительных рассуждений даже в академических кругах. XIX столетие было классическим веком «расы». Дарвинистская биология подтверждала предположение о том, что расы существовали изначально, и представители одних из них были голубоглазы и светловолосы, а другие — темноглазы и темноволосы. Странно, что не был создан миф об изначальной рыжеволосой «расе», хотя среди ирландцев, шотландцев, евреев и малайцев встречается много рыжеволосых.

После окончания первой мировой войны псевдонаучный расизм систематически использовался в политической демагогии. «Уход великой расы» Мэдисона Гранта и «Наплыв цветных» Лотропа Стоддарта возникли в прямой связи с введением законов, запрещающих въезд нежелательных лиц в США. Эти работы позднее широко цитировались нацистскими писателями. Данные проведенных среди американских солдат тестов на «уровень интеллекта» были искажены и превратно истолкованы, что дало подобие документального обоснования для предубеждений в отношении негров и американцев, родившихся за рубежом.

В недавнее время, когда в различных частях мира повысилась экономическая и политическая напряженность, фундаментальные психологические работы по расовой ненависти прояснили ситуацию. Расовые предрассудки являются в своей основе просто одной из форм поиска «козлов отпущения». Когда безопасность индивидов и сплоченность группы находятся под угрозой, почти всегда ищут и находят «козлов отпущения». Ими могут стать либо некоторые члены самой этой группы, либо представители другой группы, внешней по отношению к первой. Примеры практики первого типа можно найти как в курятнике, так и в любом челове-

165

ческом обществе. Явления второго типа, по-видимому, являются принципиальным психологическим основанием современных войн. Вопрос о том, «на что направить чувство ненависти», стоит перед социумом с любым общественным строем. Это — фундаментальный психологический процесс. Будут ли жертвы определены как «ведьмы», «неверные» или «представители низших рас», зависит от обстоятельств и типов рационализации, распространенных в данный момент.

Люди, выглядящие иначе, являются легкоузнаваемыми объектами агрессии. Более того, если под рукой оказывается внешне правдоподобная «научная» теория, доказывающая врожденную ущербность или порочность этой группы, можно получить массу удовольствия, давая выход своей ненависти и при этом не испытывая чувства вины. Обычно, тем не менее, на эту роль выбирают не «льва отпущения», а «беззащитного козлика». Слабость, по-видимому, провоцирует враждебность со стороны некоторых людей, чаще всего, возможно, со стороны тех, кто сам унижен. Меньшинство или бесправное угнетенное большинство обычно становятся в своем полном составе жертвами социальной агрессии. Если предполагается, что конфликт между разными «расами» имеет естественную природу, хороший гражданин, который в других случаях исходит из необходимости обеспечить условия для «честной игры», может не затрудняться мучительными раздумьями. Как сказал Гёте, мы никогда не бываем так свободны от чувства вины, как в тех случаях, когда приписываем собственные грехи другим людям.

В простых обществах враждебность обычно направлена на тех, кто играет какие-то особые роли: на родственников жены, знахарей, колдунов, вождей. В таких сложных обществах, как наше, наблюдаются межгрупповые конфликты многих типов. Стереотипизированная неприязнь к людям, которых никогда не видел, находит себе оправдание не в том, что все врачи — плохие или все политические лидеры не заслуживают доверия, а в том, что они входят в какую-либо особую группу. Такие стереотипные предрассудки (а

166

расовые — это только их часть) имеют свойство усиливаться там, где низок уровень социальной интеграции, например, в недавно индустриализированных районах.

Экономические условия скорее стимулируют развитие расовых предрассудков, чем являются причиной их появления. Антипатия не очень активна, пока не существует реального или воображаемого столкновения интересов. Взаимоотношения между «расами» могут возникнуть в виде экономической проблемы, но они станут проблемами социальными и культурными, как только меньшинство осознает ценность доминирующей группы и выдвинет своих ярких лидеров. В американском обществе, для которого особенно важен вопрос успеха, но где многие не могут его достигнуть, особенно сильно искушение возложить ответственность за свою неспособность преуспеть на тех, кто входит в другую группу. Одно исследование показало, что 38 процентов недовольных своим экономическим положением проявляют антисемитизм. При этом из представителей той же группы, удовлетворенных своим экономическим статусом, только 16 процентов выражают подобное мнение.

Американцы склонны все персонализировать. Психологически удобнее обвинять «воротил Уолл Стрит», а не «законы спроса и предложения», «сталинскую клику», а не «коммунистическую идеологию». Американцам кажется, что они лучше понимают проблемы рабочих, когда можно указать на Джона Л. Льюиса. Эта широко распространенная тенденция помогает нам понять причины преследования «козлов отпущения», выбранных потому, что у них, как полагают, были те или иные биологические предки. Американское общество строится на принципе соревновательности, и многие проигрывают в этой борьбе. Гарантии экономической безопасности очень ненадежны независимо от индивидуализированной конкуренции. В действительности в сложно организованной мировой экономической структуре судьбу большинства из нас решают в большей или меньшей степени безличностные силы или, по крайней мере,

167

люди, которых мы никогда не увидим и до которых не сможем добраться. Будучи психологически склонными к персонализации, мы чувствуем себя лучше, если в качестве своих врагов можем выделить конкретных людей. «Расовую» группу можно слишком легко выделить в качестве наших оппонентов. Когда возникают порочные стереотипы, в них почти всегда есть доля правды, и ее существование помогает нам проглотить огромную порцию лжи — ведь должны же мы найти хоть какой-нибудь способ избежать дезориентации.

Разочарования современности дают хорошую почву для развития любого количества скрытых и неосознанных предрассудков. По большому счету, последние гораздо опаснее тех, которые уже открыто проявились. Что же касается расовых предрассудков, они являются лишь частью общей тенденции. Многие исследования показали, что тот, кто пылает ненавистью к неграм и евреям, обычно также испытывает сильнейшую антипатию к рабочему классу, к иностранцам, к любым, даже необходимым, социальным изменениям. Опрос, проведенный «Форчун» в 1945 году, показал, что процент антисемитов существенно отличается от показателя в 8,8 процентов только в трех группах: среди тех, кто крайне негативно настроен против британцев (20,8 процента), богачей (13,5 процента) и негров (2,3 процента). Эти факты интуитивно осознаются и широко используются политиками, многие из которых заинтересованы в том, чтобы социальное противостояние сохранялось.

Предубеждение против любой части общества может вызвать цепную реакцию, которая приведет к ликвидации традиционных свобод и к полной социальной дезорганизации. Это внутренняя угроза. Есть и внешняя; и она не менее серьезна. Никогда нельзя забывать, что четыре пятых населения земли составляют «цветные» народы. В мире, в котором расстояние практически уже не является препятствием, мы не можем не обращать внимания на эти народы. И конечно нам не следует ожидать, что с ними и далее можно

168

будет обращаться как с подчиненными. Мы должны научиться ладить с ними, что, в свою очередь, предусматривает взаимное уважение. Это не означает, что следует делать вид, будто бы различий не существует. Это означает необходимость признания этих различий без боязни, ненависти или презрения. Это значит, что не следует преувеличивать различия за счет сходства. Это означает понимание настоящих причин существования этих различий. Это означает, что нужно расценивать эти различия как вклад в разнообразие и богатство мира. Простое знакомство, к сожалению, не всегда влечет за собой дружбу. Пока разные народы не испытывают нужды в поддержании отношений друг с другом, природа антагонизма является предметом исключительно академического интереса, но в современных условиях эта проблема имеет жизненную важность.

Это социальная болезнь, от который нет панацеи. Рональд Липпит сказал: «Сейчас легче расщепить атом, чем разрушить предубеждение». Но очень многого можно достигнуть введением новых или контролем за исполнением уже существующих законов, так как законы эффективны ровно настолько, насколько большинство граждан убеждены в их правильности и необходимости. Больший эффект может принести не прямая атака на расовые предрассудки, а изменение условий, которые эти предрассудки создают.

Любой конфликт вскормлен страхом. Освобождение от страха является лучшим средством для искоренения расовых предубеждений. Это предполагает освобождение от страха войны, экономической нестабильности, личного одиночества и потери личного престижа. Пока не будет мирового порядка, пока не повысится степень личной безопасности, пока, возможно, в жизни американцев не уменьшится роль фактора конкуренции, мы будем сталкиваться с расовыми проблемами. Розенцвейг писал:

«Точно так же, как тело, сопротивляясь инфекции, не прибегает к разрушительным предохранительным реак-

169

циям покуда это возможно, но рано или поздно все же обращается к защитным реакциям, которые, как и симптомы самого заболевания, серьезно противоречат нормальному поведению организма пациента, так и при невозможности достигнуть психологической стабильности более адекватными способами, неизбежно прибегают к менее адекватным».

Однако, из этого совсем не следует, что в данный момент мы не можем делать ничего полезного. Прежде всего следует помнить, что, помогая в решении более общих проблем, мы также участвуем в ликвидации «расового» вопроса. Во-вторых, когда речь идет о том, в чем отдельные граждане берут на себя полную ответственность за свои публичные и приватные действия, можно достигнуть многих небольших улучшений в различных ситуациях, прямо относящихся к «расовым» проблемам. Такие достижения имеют огромный кумулятивный эффект. За последние пятнадцать лет в Соединенных Штатах были одержано несколько значительных побед. Только пять лет назад на факультетах северных «белых» колледжей было только четверо негров, теперь их сорок семь.

Мы можем относиться к людям просто как к людям, а не как к представителям «расовых» групп. Мы можем показать нашим друзьям, что абсурдно считать некую группу совсем плохой или совсем хорошей. В своем кругу общения мы можем клеймить позором садистов. Мы можем высмеивать и опровергать демагогов и подстрекателей. Мы можем в пику, например, ярым антисемитам рассказывать анекдоты, в которых подчеркивается преимущество честной игры и терпимости. Мы можем следить за тем, чтобы в газетах и радиопередачах меньшинства изображались как пользующиеся поддержкой общества, а не как слабые и изолированные. В наших собственных разговорах мы можем подчеркивать как факты различий, так и примеры ассимиляции и вхождения меньшинств в жизнь Америки. Мы можем настаивать на том, чтобы наши лидеры выражали

170

неодобрение по отношению к бесчестным попыткам обратить гнев граждан от настоящих врагов на невинных «козлов отпущения», независимо от того, где это происходит — в сфере управления, производства или труда. Мы можем воспитывать своих детей так, чтобы они чувствовали себя более защищенными и свободными и не испытывали внутренней потребности в том, чтобы на кого-либо нападать или оскорблять кого-то. Мы можем повысить собственное самопонимание, достигнуть большей свободы и более высокого уровня ответственности за свои поступки, если мы будем лучше понимать наши побудительные мотивы. Мы можем требовать спокойного и мирного разрешения межгрупповых конфликтов. Мы можем извлекать людей доброй воли из объятий апатии и благодушия. Опираясь на то, что американцы гордятся своим разнообразием, мы можем усилить терпимость по отношению ко всему нашему гетерогенному обществу. В конце концов, почти все американцы произошли от меньшинств — иммигрантов из-за границы.

Мы также можем выступать против поспешных и плохо продуманных действий, которые, очевидно, ухудшат ситуацию. Хотя существуют этические проблемы, общие для всех американских граждан, мы должны напоминать нашим слишком увлекающимся друзьям о том, что в различных районах страны условия существования различаются, и необходимо говорить и действовать, учитывая эти особенности. Любое сообщество склонно обижаться на тех, кто вмешивается в его дела извне. Поэтому изменения будут не столь дестабилизирующими и более долговременными, если они вырастут изнутри сообщества и будет поддержаны его естественными лидерами.

У меньшинств тоже есть предрассудки, поэтому проблема непредвзятого отношения стоит не только перед представителями большинства. Члены менее привилегированных групп склонны объяснять чувство неполноценности, знакомое им по индивидуальному опыту, тем, что их статус недостаточно высок. Они сами будут вести себя неспра-

171

ведливо по отношению к тем, кто входит в группы, занимающие еще более низкое положение в структуре власти. То, как ведут себя представители меньшинств в своей группе, также определяется стеной предрассудков, которая ее окружает. Например, высокий уровень преступности и насилия среди чернокожих американцев отчасти следует расценивать как результат того, что они не могут выразить свою враждебность по отношению к белым, а белые сквозь пальцы смотрят на те преступления, которые не нарушают их привилегии. Это прекрасно соотносится с существующим в сознании белых стереотипом, что для негров характерны «животные страсти», даже если одновременно чернокожих считают беспечными и склонными подчиняться белым. Групповые предрассудки сложны и во многих других отношениях. Одни и те же люди могут действовать непредвзято в одних ситуациях и проявлять резкую враждебность в других. Отношение к разным группам меньшинств неодинаково. Евреев, например, бьют за то, что они не хотят ассимилироваться, а негров — за то, что хотят. Многие американцы не любят всех евреев, но им нравятся негры «на своем месте». Симпатия и терпимость возникают и меняются в зависимости от местных и национальных условий, от международной ситуации. В последнее тридцатилетие американцам пришлось столкнуться с более серьезной проблемой, поскольку, как отмечалось, «предохранительная оболочка государственной границы больше не является надежной защитой от растущего напряжения внутри бурно кипящего плавильного котла».

В такой ситуации профессиональные навыки антропологов могут оказаться и уже оказываются полезными. Работая для комитетов мэрий или подобных организаций в американских городах, в которых возникает напряжение, антропологи выявили районы, где существует потенциальная опасность беспорядков, и предсказали, в каких из них следует ожидать вспышки. Вследствие этого социальные службы и органы правопорядка оказались лучше подготовлены к

172

разрешению конфликтов. Будучи специалистами по обычаям разных народов, антропологи смогли также дать практические рекомендации, как снять только назревающие конфликты — они указали на скрытые признаки недовольства и предложили те верные слова, которые нужно использовать, чтобы достичь примирения. Работая в качестве специалистов в социальных организациях, антропологи выяснили, кто является настоящими лидерами конфликтующих групп. Выполнив ту же работу на производстве, они дали практические советы касательно того, представители каких меньшинств будут мирно работать вместе, а каких — не будут.

Помимо своей деятельности в качестве «разрешителей конфликтов», антропологи работают советниками во многих долговременных проектах, направленных на улучшение «расовых» отношений. Они не только помогают применять уже имеющиеся по этим вопросам знания, но и обращают внимание на те незаметные с точки зрения здравого смысла опасности, которые возникнут в ходе реализации этих проектов. Например, слишком громкие заявления о страданиях тех групп, которые находятся в невыгодном положении, представляют собой палку о двух концах. С одной стороны, в добрых сердцах может возникнуть симпатия к обездоленным, с другой же может повыситься враждебность агрессоров — произойдет своего рода «эффект бумеранга». Таким же образом результатом программы, проводимой в интересах одной группы, может оказаться простой перенос враждебности на другую группу. И эта группа — «заместитель» — окажется в столь же бедственном, если не в худшем, положении, чем прежний объект неприязни.

Антропологи приняли активное участие в долгосрочном проекте просветительной, в самом широком смысле, деятельности: программы для детских садов, общественные собрания, обучение взрослых, подготовка радиопрограмм и газетных статей; написание, проверка и исправление учебников для средней школы; корректировка карикатур и других графических изображений; подготовка музейных выставок

173

и книг для детей и взрослых. Отдел антропологии Чикагского университета провел активную работу в виде лекций и дискуссий в средних школах Канзас-Сити, Чикаго, Милуоки и других городов.

Антрополог понимает, что ложные расовые теории и расизм являются и причиной, и следствием расовой дискриминации. Точно так же, как политическая конъюнктура заставила нацистов провозгласить доктрину, согласно которой японцы все же являются арийцами, хотя и желтыми, в Америке в разгар войны получили распространение самые неожиданные популярные теории расового происхождения японцев. Хотя патриотизм и доблести бесчисленных американских солдат японского происхождения были лучшим ответом на подобные экстравагантные заявления, никакие научные свидетельства не убедили бы в 1942 году многих американцев в том, что один из сенаторов США ошибается, говоря следующее: «Я не верю, что находящийся на свободной земле Соединенных Штатов японец — это просто человек, у которого в жилах течет японская кровь: на этой земле находится тот, кто вонзит вам нож в спину. Покажите мне япошку, и это будет человек, преисполненный ложью и изменой».

Тем не менее антропологи, нисколько не обманываясь насчет силы чистого разума, верят, что распространение «отрезвляющих» фактов о «расе» может оказаться важным и полезным для решения этой проблемы. Физический антрополог Гарри Шапиро писал:

«У науки есть и другие обязанности помимо нетерпеливого и объективного поиска правды. Она еще ответственна за то, чтобы эта правда оставалась неизбежной и неискаженной. В некоторых случаях это предполагает, что необходимо указывать на потенциальную опасность со стороны как популярного, так и научного спекулирования».

VI. Дар языка

Из-за неправильного понимания нами природы языка было потрачено впустую больше времени, энергии и гения, чем из-за всех других ошибок и иллюзий, которым подвержено человечество. Это неизмеримо замедлило развитие нашего естественнонаучного знания в любой области и испортило то, что не могло замедлить.

А. В. Джонсон. «Трактат о языке»

Жаль, что мало кто из нас сохранил детские воспоминания о борьбе с грамматикой. Нас заставили так много перенести из-за зубрежки грамматических правил. Механистический подход к языку, не оставляющий места воображению, заставил нас считать грамматику самым бесчеловечным моментом обучения. Возможно, что американцы, слишком серьезно относящиеся к собственной персоне и личной независимости, испытывают нечто вроде обиды на все те структуры, которые настолько незыблемы, что представляют собой беспричинное оскорбление принципа свободы воли. По каким-то причинам американцы характеризуются отсутствием способности к иностранным языкам. Подобно британцам, мы ожидаем, что все остальные выучат английский. Нет ничего более человеческого как в отдельном человеке, так и в целом народе, чем речь. Последняя, в отличие от крика животного, не является простым элементом более широкой биологической реакции. Только одно животное — человек — может передавать абстрактные идеи и беседовать об условиях, которые находятся в противоречии с действительностью. Чисто конвенциональный элемент в речи на деле на-

175

столько существен, что язык можно рассматривать исключительно как явление культуры. Бирманский ткач, привезенный в Мексику, сразу поймет, что делает его мексиканский коллега, но не поймет ни слова из языка науатль. Не существует более полезной информации, чем лингвистические данные, указывающие на первичные, бессознательные психологические установки. Более того, большинство конфликтов между группами и народами возникают из-за того, что они говорят на разных языках, как в прямом, так и в переносном смысле. Мы живем в среде, которая в значительной мере вербальна в том отношении, что большая часть времени нашего бодрствования уходит на говорение слов или на ответ, активный или пассивный, на чужие высказывания. Мы разговариваем сами с собой. Мы читаем газеты, журналы, книги, словом, все, что написано. Мы слушаем радио, а также то, что нам говорят в проповедях, кинофильмах и на лекциях. Эдвард Сэпир сказал:

«Язык полностью обусловливает прямой опыт. Для большинства людей любой опыт, реальный или потенциальный, пропитан вербализацией. Возможно, это объясняет то, почему так много любителей природы не чувствуют, что они действительно находятся с ней в контакте, пока они не узнают названия великого множества цветов и деревьев, как будто реальный мир вербален изначально, и никто не может приблизиться к природе, не зная терминов, которые каким-то магическим образом выражают ее. Это постоянное взаимодействие между языком и сферой опыта выводит язык из ряда таких чистых и простых символических систем, пребывающих в застывшем состоянии, как наборы математических символов и сигналы флажками»*.

В словарях до сих пор говорится: «Язык — это средство для передачи мыслей». Ученые семантики и антропологи согласны в том, что это только одна, очень специальная и не

* Sapir E. Language // Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. IX. 1933.

176

главная, функция речи. Широко говоря, язык является инструментом действия. Значение какого-либо слова или фразы не сводится к его словарному эквиваленту, но возникает в своей конкретности из ситуации, в которой это слово или фраза произносится. Мы используем слова для того, чтобы успокоиться или польстить себе, фантазируя или мечтая; для того, чтобы снять напряжение, заставить себя сделать одно или запретить себе что-либо другое. Мы используем слова для достижения своих целей в общении с другими людьми. Посредством слов мы создаем собственный портрет и описываем свои мотивы. Мы подлизываемся, пресмыкаемся, протестуем, приглашаем и угрожаем. Даже интеллектуал из интеллектуалов использует только небольшую часть своих речевых способностей, когда ему нужно выразить и передать мысли, которые отделены от чувств и действий. Основная социальная функция речи состоит в том, что она помогает людям эффективно взаимодействовать и ослабить социальное напряжение. Очень часто сказанное значит гораздо меньше, чем сам факт того, что вообще что-то сказано.

Антропологическая лингвистика достигла заметных результатов, которые могут оказать непосредственное практическое воздействие в управлении вербальным контекстом. Из-за отсутствия письменных источников и других обстоятельств, специфичных для работы с представителями примитивных культур, антрополог-лингвист становится специалистом по «прямому методу». Он знает, как изучать язык, используя его. С одной стороны, он внимателен к едва уловимым и редким формам языка; с другой, сфера его профессиональных интересов — это социальные практики. Он знает, как избежать употребления сослагательного наклонения в том случае, когда для продолжения разговора требуется изъявительное. Познания в области этикета толкают антрополога к вечному греху поглощенности деталями. Он любит сложные правила, но еще больше — исключения из них. В этом одна из причин того, что после восьми лет обучения французскому языку американец может с удовольствием

177

читать французский роман, но приходит в ужас, когда ему приходится спрашивать в Париже, как найти нужную ему улицу. Антрополог не может вычитать правила из книги, он обречен делать большие и маленькие ошибки. Его неписаный закон — пробиваться к самому существенному, концентрироваться на нем и продолжать разговор во что бы то ни стало.

В силу того, что во время второй мировой войны многие экзотические языки имели важное военное значение, антропологи-лингвисты получили возможность опробовать свой метод непосредственно на информантах — носителях языка. Они подготовили образовательные программы, в которых на первый план были выдвинуты антропологически обоснованные оптимальные методы обучения языкам. Результаты повлияли на традиционные приемы изучения языков в Соединенных Штатах. Антропологи-лингвисты также разработали приемы обучения взрослых, владеющих бесписьменным языком, и приемы обучения неграмотных умению читать и писать на их родном языке. Поскольку антропологи-лингвисты обычно имели этнологическую подготовку, они меньше, чем другие исследователи языка, были склонны рассматривать речь изолированно от жизни народа. С точки зрения антрополога язык является лишь определенной разновидностью культурного поведения, связанной с другими проявлениями действия и мысли. Анализ словаря выявляет основные ориентиры культуры и отражает ее историю. Например, в арабском языке существует более шести тысяч слов для обозначения верблюда, частей его тела и снаряжения. Неразвитость языка в испаноязычных деревнях Нью-Мексико, а также наличие в нем диалектных слов свидетельствуют о длительной изоляции этих групп населения от основной линии развития латинской культуры. Использование же архаизмов указывает на то, что диалекты отделились от основной линии развития испанского языка в восемнадцатом веке. А употребление в речи панамских индейцев бораби таких слов, как gadsoot (gadzooks), forsoo

178

(forsooth), chee-ah (cheer), mai-api (mayhap) (божба, клятва, возглас одобрения), намекает на возможную связь с пиратами елизаветинских времен. Сейчас очень много известно об истории языков, особенно тех, посредством которых распространялась культура: греческого, латыни, санскрита, арабского, китайского и английского. Выявлены некоторые постоянно действующие механизмы. В противоположность основному ходу культурной эволюции, языки двигаются от сложного к простому. Китайский и английский сегодня потеряли почти все флексии. Фонетическое однообразие очень привлекательно для тех, кто верит в существование порядка событий, доступного для познания. Как сказал Блумфилд:

«Эти соотношения — историческая деталь, но их значение велико, поскольку они показывают, что человеческое действие, как правило, неслучайно; оно может оставаться регулярным даже в таком незначительном явлении, как способ произнесения отдельных звуков в потоке речи».

Фонетическая сторона языка прекрасно иллюстрирует тот факт, что в культуре действуют механизмы как отбора, так и стереотипизации. Звук [р] в pin произносится с небольшим придыханием, которое отсутствует, когда мы произносим звук [р] в spin. И все же носители английского языка подсознательно обращаются с ними как с одинаковыми сигналами, хотя они акустически не идентичны. Они похожи на автомобилиста, которого научили останавливаться на любой оттенок красного света. Если я занимаюсь исследованием неизвестного языка и обнаруживаю два звука, похожие на английские [b] и [d], но отличные от них в том, что они произносятся с мягким придыханием, то могу немедленно предсказать, что в новом языке звуки типа [g] будут соответствовать той же схеме. Язык так же последовательно не рационален, как любой другой аспект культуры. Мы упорно цепляемся за бессмысленные заглавные буквы. Можно также привести в пример наше абсурдное английское правописание. «Ghiti» следовало бы читать как fish: [f] —

179

как в слове laugh, a [sh] — как в слове ambition. В слове икота (hiccough) буквы gh дают звук [р]. Ghoughteighteau может быть прочитано как potato (картофель) — поймите это сами. Мы говорим «пять домов», в то время как «пять дом» будет проще и прекрасно передаст то же самое значение.

Частные особенности языкового употребления очень показательны. Не случайно, что французские протестанты обращаются к божеству в дружеской форме, выраженной личным местоимением ты (tu), a католики — в официальной (vous). Во всех слоях французского общества сохраняется старое аристократическое tu в обращении супругов друг к другу. Но в «Пригороде Сен-Жермен» герцог обращается к своей герцогине на вы (vous) — они оба прекрасно понимают, что он оставляет tu для своей любовницы.

Можно написать целую монографию о различиях в структуре европейских обществ, основываясь только на употреблении в языке личного местоимения второго лица. Во Франции человек, став взрослым, обращается на «ты» к очень небольшому числу людей. Подобная фамильярность ограничивается кругом ближайших родственников и друзей детства. В то же время в немецкоязычном мире студента, который вскоре не перешел на «ты» с теми, кого часто видит, будут считать слишком чопорным. В армии императорской Австрии все офицеры одного полка, независимо от звания, обращались друг к другу на «ты». Неупотребление фамильярной формы обращения было равнозначно вызову на дуэль. В Австрии и других европейских странах переход к фамильярному обращению между взрослыми был закреплен в специальной церемонии: участники ритуала должны обняться и выпить по глотку из стаканов друг друга. В Испании и Италии переход на «ты» происходит легче, чем во Франции, но не так часто, как в южной Германии и Австрии. В Италии существует дополнительное осложнение — специальная форма вежливого обращения (Lei). Выбор между Lei и более общим официальным местоимением был вопро-

180

сом политики. Фашистская партия запретила использовать местоимение Lei. В Швеции страсти разгорелись вокруг местоимения ni, которое употребляется при обращении к людям с самым низким социальным статусом и, в соответствии со знакомым принципом «снобизма наоборот»*, к членам королевской семьи. Были созданы клубы для отмены этого слова. Люди надевали значки с надписью: «Я не буду говорить ni, и я надеюсь, что вы тоже не будете». На людей подавали в суд за использование ni по отношению к тем, кто считает себя равным или выше по социальному положению человека, прибегнувшего в обращении к пренебрежительному ni. «Вы ni по отношению ко мне; я вам — не ni*.

Все это — также примеры напряженного эмоционального символизма языка. Во времена бурного развития национализма и романтического движения каждым языком пользовались как убедительным проявлением уникальности каждой культуры. В начале века мадьярская знать в Венгерском парламенте говорила на латыни, потому что по-мадьярски они говорить не могли, а по-немецки — не хотели. Мадьярский, ирландский, литовский и другие языки возродились в последние сто лет из состояния практически мертвых. Тенденция эта такая же древняя, как и письменная история. Из Библии мы узнаем о том, что галилеяне на переправе через Иордан убивали всех, кто говорил sibboleth вместо shibboleth.

Внутри культуры группы подчеркивают свое единство посредством особого языка. Свое арго есть у преступников. То же можно сказать относительно всех профессий. В одной школе в Англии (Винчестер) практикуют совершенно непонятный для непосвященных язык, составленный из сред-

* Другая иллюстрация принципа «снобизма наоборот»: в американском небольшом или борющемся за престиж колледже преподаватели, которые являются членами ФБК (Phi Beta Kappa), скорее появятся в студенческом городке без штанов, чем без своих ключей. В старых престижных университетах ключи ФБК носят только несколько пожилых профессоров.

181

невековой латыни и напластований сленгов многих поколений. «Языковое сообщество» — не бессмысленное словосочетание. Использование речевых форм в целом имплицитно содержит информацию о других вещах в целом. Высшее общество в Англии подчеркивает свою обособленность, опуская g в конце слова. Преуменьшение — знак непоколебимой психологической безопасности. Если представитель английского высшего класса является членом команды Кубка Дэвиса, он говорит: «Да, я немного играю в теннис». Люди во многих странах произносят слова определенным образом, чтобы соотнести себя с определенной социальной группой. То, что взрослый или пожилой англичанин чаще будет определяться как выпускник Харроу или Рагби, а не как йоркширец, или выпускник Оксфорда, или военный, доказывает: язык различения идентифицируется с социальным статусом. Вы легко можете определить англичанина по его галстуку и акценту. Идиоматические речевые формы позволяют обществу детально идентифицировать особые позиции и роли его разнообразных членов. Группы и классы бессознательно используют это средство, чтобы избегнуть поглощения большим сообществом. «Он говорит так, как мы», — это декларация о принятии в группу. Эвфемизмы, особые ласкательные выражения, сленг — все это признаки класса.

Неотъемлемый аромат каждой культуры или субкультуры может быть опознан по оттенкам языка. В Берлине 1930 года знакомые, встретившиеся на улице, кланялись и говорили друг другу: «Добрый день». В Вене старшего приветствовали словами «честь имею», близкого знакомого — «благослови тебя (Вас) Бог»; а среди коллег-ученых и аристократов было распространено выражение «Ваш слуга». Та gewisse Liebenswürdigkeit (то есть «определенная любезность»), которая была отличительным признаком венской культуры, наиболее отчетливо и непосредственно проявлялась в определенных выражениях, известных и в северной протестантской Германии, но гораздо реже встречавшихся там в повседневной речи: «живите хорошо», «леди-мать», «целую руку, благо-

182

родная госпожа» и множество других. Когда разносчик приносил на кухню продукты, он говорил: «благослови тебя Бог» — если их получала горничная — или «целую руку, благородная госпожа» — если присутствовала хозяйка дома.

Хотя эта точка зрения может завести слишком далеко, есть все же нечто существенное в перечнях европейских слов, получивших широкое распространение в чужих языках. В английском это: gentleman, fair play, week end, sport. Во французском: liaison, maîtresse, cuisine. В итальянском: diva, bravo, bel canto. В немецком: Weltschmerz, Sehnsucht, Weltanschauung, Gemütlichkeit. Рассуждая об англичанах, французах и испанцах, де Мадарьяга предположил, что слова fair play, le droit и el honor являются ключом к соответствующим культурам. Вот образчик его рассуждений об английском языке:

«Весьма удовлетворительной кажется мысль о том, что английский — язык действия — является односложным языком. Ведь человек действия, как мы знаем, живет в настоящем, а настоящее вмещает не больше одного слога. Многосложные слова в английском иногда называют "словарными", то есть словами для интеллектуала, книжного червя, эксцентрика, почти не-англичанина. Они изумительны, эти английские односложные слова, особенно те, конечно, что обозначают действие. Точность их соответствия обозначаемому действию столь велика, что невольно хочется думать об английских словах как о подлинных именах этих действий, а обо всех остальных словах — как о заслуживающих сожаления уродцах. Как можно улучшить splash (плескаться, брызгаться), smash (разбивать), ooze (сочиться), shriek (визжать), slush (смазывать), glide (скользить), squeak (пищать, скрипеть), соо (ворковать)? Кто мог бы отыскать что-нибудь лучше hum (гудеть, мямлить), buzz (жужжать), howl (выть) или whir (шуметь, жужжать)? Кто мог бы придумать нечто более слякотное, чем slop (слякоть)? Разве слово sweet (сладкий) не звучит как поцелуй, и можно ли найти лучшее обозначение для непреодолимого препятствия, чем stop?»

183

Нет сомнения, что повторяющиеся фразеологические обороты, словесные стереотипы разных культур и эпох могут объяснить многое. Они инкапсулируют в себе основные силовые линии и акценты общества, главнейшие культурные интересы, характерные определения ситуации, первичные мотивации.

Если вы божитесь по-английски, ваши слова не будут иметь действия на американскую аудиторию, — и наоборот. Навахо приветствуют друг друга словами «все хорошо», японцы — «почтительная своевременность», американцы — «как дела?» или «как поживаете?» Каждая эпоха обладает собственными шаблонными выражениями. Карл Беккер писал по этому поводу:

«Если бы мы заглянули в ту маленькую заднюю дверь, что служит для всех поколений тайным ходом к знанию, нам стоило бы озаботиться поиском незаметных слов с неопределенными значениями, которым люди позволяют соскальзывать с языка, или с кончика пера, без страха и сомнений; слов, которые потеряли свое метафорическое значение благодаря постоянным повторениям и бессознательно воспринимаются в качестве объективной реальности... Для всех поколений эти волшебные слова имеют свои входы и выходы».

В некотором смысле проблема семантики не является совершенно новой. Римский ученый Варрон в одном из своих трактатов сообщает, что обнаружил двести двадцать восемь различных значений слова «добро». Он исходил из тех же соображений, что и Олдос Хаксли, писавший: «Должен быть какой-нибудь способ очистки и дезинфекции слов. Любовь, чистота, доброта, душа — все это куча грязного белья, нуждающегося в стирке». Мы всегда соединяем при помощи слов различные вещи и вербально разделяем то, что на самом деле едино. Последователь «Христианской Науки» отказывался принимать таблетки витаминов, поскольку считал их «лекарством»; когда ему объяснили, что витамины — это

184

«пища», он легко согласился пользоваться ими. Страховая компания обнаружила, что с «цистернами с бензином» обычно обращались осторожно, тогда как с «цистернами из-под бензина» — беспечно. На самом деле «цистерны из-под бензина» опаснее полных, так как они содержат взрывчатые испарения.

Проблема семантики практически неразрешима, поскольку, как сказал Джон Локк, «показать различные значения и недостатки слов так трудно, когда у нас нет для этого ничего, кроме тех же самых слов». Это одна из причин, по которым столь необходим кросс-культурный подход. Любой, кто боролся с трудностями перевода, вынужден признать, что язык не сводится к словарному составу. Итальянская поговорка «traduttore, tradittore» (переводчик — это предатель) слишком верна. Однажды я спросил у японца, хорошо знавшего английский, как бы он перевел со своего языка выражение из японской конституции, воспроизводящее наше: «Жизнь, свобода и поиски счастья». Он перевел: «Разрешение предаваться похоти». Англо-русско-английский перевод превратил телеграмму «Женевьева исключена за проказы» в «Женевьева повешена за подростковые преступления»*.

Это — очевидные и грубые ошибки. Но посмотрите, как переводится одно и то же место из Ветхого Завета на пол-дюжине разных языков. Существенные различия в длине показывают, что перевод — не просто проблема поиска иностранного слова, точно соответствующего понятию оригинала. Особенно труден перевод поэтических образов. Возможно, что метрика Гомера лучше всего передана в английском переводе Хотрея. Две последние строки из знаменитого эпизода третьей песни «Илиады», в которых идет речь о Касторе и Полидевке, звучат у него так:

* В оригинале игра слов: suspend (временно отстранять, исключать; но и — вешать, подвешивать) превратилось в hang (вешать, казнить). — Прим. перев.

185

So said she; but they long since in earth's soft arms

were reposing

There in their own dear land, their fatherland, Lacedaemon.

(Так говорила она; но они уже давно покоились в мягких объятиях земли, там в своей родной земле, в Лакедемоне)*.

Хотрей передал музыкальный эффект греческого гекзаметра настолько адекватно, насколько это можно сделать по-английски. Однако по-гречески это место буквально звучит так: «Но их в то время прочно держала подательница жизни земля». Оригинал реалистичен — братья Елены умерли, и с этим ничего не поделаешь. Английский же — сентиментален.

Однажды в Париже я видел пьесу под названием «Слабый пол». Я нашел ее очаровательно рискованной. Спустя год, в Вене, я пригласил одну девушку посетить постановку той же пьесы в немецком переводе. Хотя она не была ханжой, я все же находился в замешательстве, поскольку по-немецки пьеса звучала вульгарно, если не непристойно.

Мне кажется, что впервые я по-настоящему почувствовал природу языка, когда мой оксфордский наставник попросил меня перевести на греческий язык несколько страниц из сочинения британского риторика восемнадцатого столетия. Там была следующая фраза: «Она погребла его под величайшей злобой своих обвинений». Я долго сражался с ней и, наконец, совершил непростительный грех, проверив каждое слово по англо-греческому словарю. Мой наставник взглянул на получившееся языковое чудовище и посмотрел на меня со смешанным отвращением, сожалением и удивлением. «Мой дорогой мальчик, — сказал он, — разве Вы не знаете, что это можно перевести одним-единственным образом: deinos aedeitai, "Она очень сильно упрекала его"?».

* Ср. русский перевод В. А. Жуковского: «Так говорила; но их уже матерь-земля сокрывала / Там, в Лакедемоне, в недрах любезной земли их родимой.» — Прим. перев.

186

В действительности существует три вида перевода. Во-первых, есть «буквальная» разновидность — перевод слово-в-слово; обычно он чреват искажениями, исключая разве что случаи, когда язык оригинала и язык переводчика очень схожи по структуре и словарному составу. Во-вторых, существует тип официального перевода, при котором соблюдаются определенные нормы идиоматических соответствий. Третья, психологическая, разновидность перевода, где слова производят тот же эффект на носителей языка переводчика, что и на людей, говорящих на языке оригинала, близка к невозможному. В лучшем случае передача текста должна быть весьма свободной, с тщательно разработанными парафразами и объяснениями. Однажды я слышал, как Эйнштейн допустил оговорку, вполне соответствующую реальному положению дел. Он сказал: «Сегодня я буду говорить по-английски, но если я увлекусь дискуссией, то перейду на немецкий, и профессор Линдеман будет клеветать* на меня».

Если бы слова относились только к вещам, проблема перевода была бы сравнительно простой. Но они, кроме того, указывают на отношения между вещами, а также и на субъективные, и на объективные аспекты этих отношений. В различных языках эти связи воспринимаются по-разному. Балийское слово tis означает «не мерзнуть, когда холодно». Балийское слово paling обозначает состояние транса, опьянения или такую ситуацию, когда человек не знает, где он, какой сейчас день, где находится центр острова, к какой касте принадлежит его собеседник. Субъективные аспекты языка связаны с тем, что мы используем слова не только для обозначения вещей и отношений, но и для самовыражения; слова не просто обозначают события, но и выражают отношение говорящего к этим событиям.

Слова «проститутка» и «шлюха» имеют одно и то же значение. Однако их коннотации сильно различаются. А

* Traduce (клеветать, злословить) вместо translate (переводить). — Прим. перев.

187

коннотация не менее важна, когда речь идет о чувствах, вызываемых словом, или о действиях, которые оно вызывает. Возьмите, например, богатейшую область современной вербальной магии — рекламу.

Одни и те же слова в рамках одной и той же культуры часто имеют различное значение для разных поколений. Так, Маргарет Мид пишет:

«Возьмите слово работа. Для ваших родителей работа — это то, что они получили по окончании школы: следующая ступень, отчасти пугающая, отчасти волнующая; конец беззаботных школьных дней. Работа — это то, что они собирались получить, были обязаны получить; нечто, что ждало их после школы с той же неумолимостью, что и осень, сменяющая лето. Но что значит работа для тех, кто родился в 1914 или 1915 годах? То, чего вы могли никогда не получить, то, к чему стремишься и о чем надо молиться; то, для чего голодаешь и крадешь; в общем — работа. Ее не было. Когда эти два поколения вступают в разговор, и всплывает слово работа — как они могут понять друг друга? Предположим, что речь идет о призывнике: "Какая досада, что ему пришлось оставить работу". Для старших эти слова — отъявленный антипатриотический эгоизм. Для молодых они имеют очевидный смысл. Им кажется странным, что старшие видят самопожертвование в том, что женатым и имеющим детей людям пришлось бросить семьи ради военной службы, но не понимают, что значит оставить работу в такой же ситуации. "Разве они знают, что означает работа в наше время — для тех, кто родился в 1915, 1916, 1917 годах? Разве они знают, что, как в древности человек не был мужчиной, не имея ребенка мужского пола, так сейчас нельзя считать себя полноценным человеком, не имея работы? Мы не говорим, что не стоит уходить в армию, если у тебя есть работа. Мы просто хотим сказать, что это трудно. Мы говорим то же самое, что они сказали бы о человеке, у которого есть дети. Почему же они так кипятятся?"»

Англичане и американцы все еще пребывают в уверенности, что говорят на одном и том же языке. С некоторыми оговорками это остается правдой, пока речь идет о точных

188

значениях, хотя в американском существуют понятия, не имеющие точных английских эквивалентов. Однако коннотации зачастую существенно разнятся, и это приводит к тем большему непониманию, поскольку оба языка все еще называются «английским» (одними и теми же словами называются разные вещи). Прекрасный пример этому можно найти у той же Маргарет Мид:

«...В Англии слово "компромисс" — хорошее слово, и о компромиссном соглашении можно говорить с одобрением, включая те случаи, когда противной стороне досталось более половины оспариваемого. В США, с другой стороны, меньшая часть означает определенное положение той или иной стороны, и поэтому говорят: "президент против конгресса" или "конгресс против президента"; "правительство штата против федерального" или "федеральное правительство против штата". Это соотносится с американской доктриной контроля и равновесия, но одновременно лишает слово "компромисс" того этического ореола, который оно имеет в Англии. Если для англичанина "пойти на компромисс" значит выработать приемлемое решение, то для американца, это — выработать плохое решение, при котором для обеих сторон будет потеряно что-то важное. Поэтому в отношениях между США и Англией, которые, когда речь шла о суверенитете, по сути дела были компромиссами, англичане всегда могли говорить о результатах с одобрением и гордостью, в то время как американцам приходилось подчеркивать свои потери».

Итак, слова, столь легко срывающиеся с наших уст, не являются совершенно надежными заместителями фактов физического мира. Мышление — также не сводится к проблеме выбора слов для выражения мыслей. Выбранное слово настолько же отражает социальную ситуацию, насколько и предметную реальность. Два человека заходят в бар в Нью-Йорке, и с них просят завышенную цену за рюмку плохого спиртного. Они скажут: «Это жульническое заведение». Но если дело происходит в Париже, их слова будут другими: «Все французы — компания надувателей».

189

Возможно, что наиболее важный вклад в антропологическую лингвистику был сделан благодаря трудностям, с которыми сталкивались антропологи, пытаясь передать значения речевых структур, полностью чуждых моделям всех европейских языковых систем. Подобный опыт и подобные исследования привели антропологов к несколько ошеломляющему открытию, имеющему большое значение для мира, где народы, использующие множество различных идиом, пытаются взаимодействовать без искажений. Каждый язык представляет собой нечто большее, чем простой механизм для обмена идеями и информацией, нечто большее, чем орудие самовыражения, нечто большее, чем приспособление для выпуска эмоциональной энергии, нечто большее, чем инструмент, позволяющий заставлять других людей делать то, что нам нужно.

Каждый язык есть также особый способ мировоззрения и интепретации опыта. В структуре любого языка кроется целый набор неосознаваемых представлений о мире и о жизни в нем. Антропологические лингвисты пришли к пониманию того, что общие представления человека о происходящем вовне его не «заданы» всецело внешними событиями. Уместнее сформулировать эту проблему следующим образом: человек видит и слышит то, к чему его делает чувствительным грамматическая система его языка; то, что она приучила его ждать от восприятия. Эта предвзятость оказывается тем более незаметной, поскольку любой человек не осознает свой язык как систему. Человек, выросший в той или иной языковой среде, воспринимает последнюю как часть самой природы вещей, всегда остающейся на уровне фоновых явлений. Необходимость организовывать и интерпретировать опыт в рамках, определенных языком, столь же естественна, как смена времен года. Действительно, простодушная точка зрения состоит в том, что думающий по-другому является неестественным, глупым, или даже порочным, — и, конечно, лишенным логики.

По сути дела, традиционная, или аристотелевская, логика преимущественно состояла из анализа согласованностей в структуре таких языков, как греческий или латынь. Субъект-

190

но-предикативная форма речи подразумевала существование неизменяющегося мира фиксированных отношений между «субстанциями» и их «качествами». Эта точка зрения, как утверждает Коржибский, полностью не соответствует современной физике, показывающей, что свойства атома постоянно меняются в соответствии с изменениями отношений его элементов. Маленькое слово is («есть» — 3 л., ед. ч. гл. «быть») доставляет нам много путаницы, поскольку иногда оно означает, что субъект существует, иногда — что он относится к определенному классу, иногда — что субъект и предикат идентичны. Аристотелевская логика учит нас, что нечто или существует, или не существует. Это утверждение зачастую не соответствует действительности, так как «и-и» подчас вернее, чем «или—или». «Зло» никогда не сводится к чисто черному цвету и включает бесконечное число оттенков серого. Наличный опыт не предоставляет четко очерченных сущностей, подобных «добру» и «злу», «сознанию» и «телу»; их обособление происходит в вербальной сфере. Современные физические исследования показали, что даже в неодушевленном мире существует много вопросов, на которые можно ответить категорическим «нет» или безоговорочным «да».

С антропологической точки зрения, на земле существует множество миров — поскольку есть разные языки. Каждый язык представляет собой инструмент, руководящий людьми в их наблюдениях, реакциях, специфических способах самовыражения. Опыт может быть препарирован по-разному, и язык служит основной силой, скрыто управляющей этим процессом. Вы не можете сказать: «ответь мне "да" или "нет"» по-китайски, поскольку в этом языке не существует слов «да» и «нет». Китайский отдает предпочтение слову «как?» и неисключительным категориям; европейские языки — слову «что?» и исключительным категориям. В английском существует и реальное и воображаемое множественное число: «десять человек» и «десять дней»; в языке хопи множественное число и количественные числительные могут использоваться только для обозначения вещей, которые можно увидеть

191

вместе в качестве предметной группы. Фундаментальные категории французского глагола — это «до» и «после» (время) и возможное—действительное (наклонение); фундаментальные категории одного из языков американских индейцев (винту) суть: субъективность—объективность, знание— вера, свобода—существующая необходимость.

В языке индейцев хайда в Британской Колумбии существует более двадцати глагольных префиксов, указывающих на образ действия, будь то переноска, стрельба, битье, толчок, тяга, плаванье, штамповка, сбор, рубка и т. п. В некоторых языках используются разные глаголы, прилагательные и местоимения для одушевленных и неодушевленных явлений. В Меланезии существует не менее четырех различных форм каждого притяжательного местоимения. Одно может использоваться для обозначения тела и души говорящего, другое — для его дальних родственников и набедренной повязки, третье — для его имущества и даров. Глубинные понятийные образы каждого языка обладают тенденцией к формированию связной, хотя и не осознаваемой, философии.

Если английское слово rough (грубый, неровный и др.) может равно употребляться для характеристики дороги, скалы или рабочей поверхности напильника, в языке навахо нужно использовать три разных, не заменяющих друг друга слова. Поскольку язык навахо имеет общую тенденцию к оптимизации и конкретизации различий, то в нем существуют и обратные ситуации. Одна и та же основа употребляется для обозначения разрыва, светового луча и эхо, понятий, представляющихся носителям европейских языков совершенно разными. Одним и тем же словом обозначается пакет для медикаментов со всем его содержимым, мешок из шкур, в который завертывается содержимое, содержимое как таковое и некоторые его отдельные части. Иногда причина таких языковых особенностей кроется не в том, что представления навахо менее пластичны и более ограничены, но, скорее, в том, что они по-другому структурируют окружающий мир. Так, одно и то же слово в языке навахо использу-

192

ется для описания прыщавого лица и скалы, покрытой наростами. В английском лицо может быть названо грубым или шершавым, но никто не скажет, что скала прыщава — разве что в шутку. Навахо же различают два вида неровных скал: скалы, чьи неровности напоминают поверхность напильника, и скалы, покрытые наростами или вкраплениями. В этих случаях нельзя думать, что разница между способами мировосприятия у навахо и англичан состоит лишь в том, что язык навахо стремится к большей точности. Различия связаны с теми чертами, которые кажутся существенными тому и другому языку. Можно привести примеры, когда язык навахо гораздо менее точен. Навахо обходятся одним словом для обозначения кремня, металла, ножа и некоторых других металлических предметов. Это, очевидно, связано с историческими условиями: после контактов с европейцами металл вообще и ножи в частности заняли место кремня.

Навахо совершенно удовлетворяются тем, что кажется европейцу несколько неточным определением последовательности времен. С другой стороны, они крайне озабочены тем, чтобы эксплицировать в языковой форме множество различий, случайных и смутных для англоязычной традиции. По-английски говорят: «я ем», и это значит: «я ем что-то». Точка зрения навахо — иная. Если предмет действительно неопределим, то слово «что-то» следует присоединить к глаголу.

Природа языка навахо заставляет их замечать и словесно отражать многие различия в физических явлениях; различия, которыми в большинстве случаев может пренебречь человек, говорящий по-английски, — даже если чувства последнего не уступают восприятию индейца навахо по части наблюдения мельчайших деталей того, что происходит в окружающем мире. Представим, например, такую ситуацию: лесничий навахо и белый смотритель замечают, что проволочная изгородь нуждается в починке. Белый, скорее всего, запишет в своем блокноте: «Нужно привести в порядок изгородь в таком-то месте». Но если о повреждениях сообщает навахо, он должен выбрать одну из форм, указывающих,

193

было ли повреждение причинено человеком, или вызвано другими причинами, из одного, или из нескольких рядов проволоки состоит изгородь.

В общем, разница между мышлением навахо и англоязычного человека (и с содержательной стороны, и в связи с формальным лингвистическим моделированием) состоит в том, что первое, как правило, гораздо более специфицировано. Хороший пример — понятия, выражаемые английским глаголом to go (идти, передвигаться). Когда навахо говорит, что он куда-то ходил или ездил, он никогда не применет определить, передвигался ли он пешком, или верхом, или в повозке, или на машине, или на поезде, самолете, или в лодке. Если речь идет о лодке, нужно указать, плыла ли она по течению, или приводилась в движение рассказчиком, или же двигалась благодаря неизвестной или неопределенной силе. Скорость лошади (шаг, рысь, галоп) выражается определенной глагольной формой. Навахо различают начало движения, само движение, прибытие куда-либо, возвращение откуда-нибудь. Это, конечно, не значит, что подобные различения невозможны в английском, однако в последнем они не эксплицируются постоянно. Для носителей английского эти различия кажутся важными только при определенных условиях.

Весьма поучителен кросс-культурный анализ категории времени. Люди, начинающие изучать древнегреческий язык, нередко приходят в замешательство от того, что слово opiso иногда значит «позади», а иногда — «в будущем». Носители английского находят это затруднительным, поскольку они привыкли представлять себя движущимися во времени. Греки, однако, считали себя неподвижными, а время — надвигающимся сзади, догоняющим человека и, наконец, уходящим в «прошлое», лежащее перед его глазами.

Современные европейские языки подчеркивают временные различия. Система грамматических времен считается первоосновой глагольных флексий. Однако это не всегда так. Стрейтберг полагает, что в примитивном индоевропейском языке отсутствовал специальный индикатор настоящего вре-

194

мени. Во многих языках временные различия присутствуют лишь частично или играют несомненно второстепенную роль. У хопи глагольная форма прежде всего отвечает на вопрос о том, какой тип информации передается в утверждении. О какой ситуации идет речь: о действительной или ожидаемой? Или же говорится об общем правиле? Форма, предвосхищающая событие, не нуждается в различении прошедшего, настоящего и будущего. Английский переводчик должен будет выбрать по контексту одну из временных форм: «собирался бежать», «собирается бежать», «побежит». Язык калифорнийских винту еще сильнее подчеркивает степень действительности подразумеваемого действия. Предложение «Гарри рубит лес» должно переводиться пятью различными способами — в зависимости от того, знает ли говорящий об этом по слухам, или же из прямых наблюдений, или он лишь высказывает правдоподобное предположение.

Никакой язык не выражает весь чувственный опыт и его возможные интерпретации. То, что люди думают и чувствуют, и то, как они сообщают о своих мыслях и переживаниях, очевидно определяется их личностными особенностями, а также действительно происходящим в окружающем мире. Но, кроме того, существует и еще один, обычно упускаемый из вида, фактор — это моделирующие системы языковых навыков, которые люди приобретают, будучи членами определенного общества. Достаточно важно, имеет ли язык богатую систему метафор и образов, или нет.

Некоторые области нашего воображения ограничены, другие — свободны. Лингвистическая детализация одних аспектов ситуации означает пренебрежение другими. Наши мысли имеют одно направление, когда мы говорим на языке, где все объекты классифицируются по их полу; другое — когда классификация строится на основании формы или социального положения объекта. Грамматика — это устройство для выражения отношений. Она различает, что рассматривается как предмет, что — как атрибут, что — как состояние, что — как действие. Представления, связанные с

195

временами года, выражаются у хопи не тем, что мы называем существительными, но, скорее, тем, что мы называем наречиями. А наша грамматика позволяет легко персонифицировать лето, думать о нем как о вещи или состоянии.

Концептуальная картина мира может различаться даже в двух тесно связанных друг с другом языках. Воспользуемся еще одним примером из Маргарет Мид:

«Американцы стремятся упорядочить объекты в соответствии с единой ценностной шкалой: от лучшего к худшему, от наибольшего к наименьшему, от самого дешевого к самому дорогому и т. п. Они способны выразить предпочтение относительно очень сложных объектов, пользуясь лишь такой шкалой. Столь понятный американцу вопрос о том, каков его любимый цвет, будет совершенно бессмысленным для англичанина и вызовет у последнего встречную реплику: "Любимый цвет чего? Цветка? Галстука?" Каждый объект рассматривается в сложности своих качеств, и цвет выступает лишь одним из таких качеств; речь не идет о цветовой таблице, позволяющей сделать выбор, который может быть применен к большому количеству различных видов объектов. Редукция сложностей к единым шкалам, характерная для американцев, вполне понятна в свете величайшего разнообразия ценностных систем, принесенных в Америку различными группами иммигрантов. Несоразмерные системы нуждались в общем знаменателе; и всеобщее упрощение было неизбежным. В результате, однако, мысль американца ориентирована на одномерную шкалу качеств, в то время как англичане, думая о сложном объекте или событии, и даже сводя его к частям, сохраняют за частью всю сложность целого. Американцы подразделяют шкалу, англичане подразделяют объект».

Язык и его изменения не могут быть поняты без сопоставления языкового поведения с другими поведенческими факторами. На разговорном уровне можно сделать множество весьма тонких наблюдений о неосознаваемых национальных традициях и способах миропонимания, внимательно подмечая особые идиомы и обороты речи и сопоставляя их с формами своего собственного языка. То, что русский

196

говорит американцу, может остаться лишь смесью слов — подчас искаженных и непонятных, — пока американец не будет обладать определенными знаниями о России и русской жизни; знаниями, существенно выходящими за рамки той собственно лингвистической подготовки, которая необходима для формально правильного перевода. Американец должен на деле получить некоторое представление о чужом мире ценностей и значений, отражающихся в акцентах словарного состава русского языка, кристаллизованных в русской грамматике, скрытых в незначительных отличиях значения русских слов.

Любой язык есть нечто большее, чем инструмент для выражения идей, чем даже приспособление для воздействия на чужие чувства и для самовыражения. Каждый язык есть также средство для категоризации опыта. События «реального» мира никогда не воспринимаются или описываются механически. Любая реакция подразумевает процедуры отбора и интерпретации. Некоторые черты внешней ситуации выносятся на передний план, другие игнорируются или отражаются конспективно.

Любой народ обладает собственными классами, в соответствии с которыми человек структурирует свой опыт. Первоначально эти классы создаются языком — посредством типологии предметов, процессов или качеств, особо акцентируемых словарным составом, а также, хотя и более опосредованно, благодаря типам дифференциации или деятельности, различаемым грамматическими формами. Язык, если можно так выразиться, говорит: «замечай это», «всегда рассматривай эти вещи по отдельности», «такие-то и такие-то вещи должны быть вместе». Поскольку люди привыкают к определенным типам реакций с детства, они принимают такую избирательность как часть неизбежного миропорядка. Когда мы замечаем, что два народа с различными социальными системами по-разному реагируют на то, что стороннему наблюдателю кажется полностью идентичным, мы понимаем, что опыт в гораздо меньшей степени является

197

объективной реальностью, чем мы привыкли думать. Каждый язык воздействует на то, что видят, чувствуют, думают, о чем говорят его носители.

«Здравый смысл» полагает, что различные языки суть параллельные методы выражения одинаковых «мыслей». Однако и сам он подразумевает такую речь, которая легко будет понята носителями определенной культуры. Англоамериканский «здравый смысл» действительно весьма изощрен — он восходит к Аристотелю, рассуждениям схоластиков и современных философов. То, что все виды основных философских вопросов разрешаются здесь самым бесцеремонным образом, затушевывается молчаливым договором, всегда сопровождающим условную систему понимания, называемую культурой.

Отсутствие подлинных эквивалентов между двумя разными языками является попросту явным выражением скрытых различий в исходных посылках, основных категориях, воспитании чувственного восприятия и общем мировоззрении двух народов. Русский способ мышления несет на себе отпечаток языковых навыков, характерных способов организации опыта, поскольку

«Человеческие существа не живут лишь в объективном мире, или в мире социальной деятельности — как обычно полагают. В значительной степени они подчиняются власти того языка, который в их обществе служит средством выражения. Совершенно иллюзорным представляется мнение, что можно адаптироваться к реальности без языка, и что язык есть лишь случайное средство решения специфических проблем коммуникации и рефлексии. На самом деле "реальный мир" во многом бессознательно конструируется языковыми навыками группы... Мы видим, слышим и переживаем другой опыт постольку, поскольку языковые навыки нашего общества предрасполагают к тем или иным интерпретациям».

Эдвард Сэпир

В некотором смысле язык — это философия.

VII. Антропологи за работой

Очевидно, что антропологи имеют специальные знания и специальные навыки, чтобы помогать властям контролировать примитивные племена и подчиненные народы. Они работали на правительства Англии, Португалии, Испании, Голландии, Мексики, Франции и других стран. Понимание особенностей национального устройства является необходимым условием для успешного колониального правления, хотя до сих пор антропологов больше использовали для исполнения какой-то политической программы, а не для формулирования ее принципов. Между тем, от работы над проблемами, связанными с колониальным правлением, всего один шаг до работы над проблемами меньшинств в сложном современном государстве. Антропологи работали в военном Комитете по эвакуации и имели дело с американцами японского происхождения, а также урегулировали другие проблемы, связанные с меньшинствами в Соединенных Штатах, помогая военному Центру занятости и Комитету по информации.

Во время войны антропологическое знание применялось в разрешении сложностей, возникавших с иностранными рабочими, получением продовольствия в этнических регионах, а также в обеспечении эффективности национального сотрудничества в рамках антифашистского союза. Многие антропологи принимали участие в обучении четырех тысяч армейских и двух тысяч морских офицеров для военного управления на оккупированных территориях. Важную роль сыграли антропологи в издании серии брошюр для вооруженных сил, которые содержали широкий диапазон информации — от австралийского сленга до правил корректного

199

обращения с женщинами в мусульманских странах. Они помогали убеждать сдаться окруженных японцев, итальянцев и немцев и содействовали сопротивлению в странах, оккупированных нашими врагами.

После наступления мира антропологов использовали учителя и врачи, они требовались в управлении и производстве. Поскольку наши возможности в экспериментировании над людьми крайне ограничены, мы можем применять метод, столь хорошо зарекомендовавший себя в физике и химии, метод, сводящийся к наблюдениям и анализу результатов опытов, производимых природой на протяжении всей истории человечества. Применительно к образованию, например, это означает, что при рассмотрении нового метода полезно будет проанализировать разные группы, в которых дети обучались подобным образом. Выяснив, как обстояло дело в других обществах, можно получить некоторое представление о том, будет ли внедрение этого метода перспективным. Обратив внимание на очевидные отличия других систем образования от нашей, мы лучше понимаем последнюю. Например, мы можем увидеть, что примитивные культуры придают особое значение всему устойчивому и священному, тогда как наши представления основаны на стремлениях ассимилировать иммигрантов, быть лучше, «идти в ногу со временем». Поэтому мы пришли к пониманию образования как способа создания чего-то нового, а не простого поддержания традиции. Изучение противоположных систем образования может также сделать более эффективными усилия властей и преподавателей-миссионеров в колониях среди подчиненных народов. Без таких знаний все эти учителя будут, вероятно, полагать, что использование тех стимулов, которые пригодны для школьников их родной страны, равно приемлемо и в отношении детей, принадлежащих другой традиции. На практике же такая мотивация может не только не работать, но и вызывать прямо противоположный эффект. Сегодня антропология не менее важна и в высшем образовании, поскольку оно играет большую роль в организации и преподавании ряда программ во многих странах мира.

200

Выше уже рассматривалась возможность применения физической антропологии в некоторых медицинских специальностях, а в следующей главе мы обсудим, какое значение имеет исследование культурного статуса личности для педиатрии и психологии. Огромная медицинская польза культурной антропологии обусловлена способностью последней легко определять главные течения в культуре в их воздействии на отдельных людей. Сейчас только начинают появляться тщательные количественные исследования, посвященные кросс-культурному анализу теорий психического здоровья. Дональд Хортон показал, что уровень общественного напряжения влияет на распространение алкоголизма. Ему также удалось продемонстрировать связь между количеством употребляемого алкоголя и определенными культурными моделями сексуальности и снятия агрессии. Основы этого метода, позволяющего выявить, какие типы обычаев имеют склонность к взаимному тяготению, могут использоваться при решении ряда других проблем. Предполагают, что самоубийства среди подростков чаще встречаются там, где приняты поздние браки и жестоко преследуются добрачные сексуальные отношения. Эта теория будет доказана только в том случае, если изучение фактов засвидетельствует более высокий уровень самоубийств в репрессивных обществах и менее высокий — в более терпимых.

Несмотря на то, что диапазон индивидуальных отклонений достаточно велик в любом обществе, антрополог знает, что в каждой конкретной культуре большинство людей с гораздо большей готовностью будут отвечать на одни призывы, чем на другие. Это важно не только для управления, но и для работы Государственного Департамента при воздействии на общественную реакцию за рубежом с целью обеспечения понимания и приятия наших краткосрочных и долговременных политических программ. Недостаточно информировать правительства других государств стандартными и разумными дипломатическими посланиями, как это принято в таких случаях. Ведь сегодня существует не так уж много государств,

201

чья политика не зависит от общественного мнения. Политика Соединенных Штатов должна корениться в умах американцев. Это может быть сделано только в том случае, если мы будем выражать наши общие задачи и мотивы языком, который предназначен для этой ситуации, в том числе и применительно к типам восприятия различных народов, на которые мы хотим оказать влияние.

Правительства, поставленные в тупик непонятным поведением населения на недавно захваченных островах Тихого океана или в любом другом месте

«...обращаются к антропологии так же, как раньше обращались к геологии, энтомологии и другим физическим и биологическим наукам, когда речь шла о природных ресурсах управляемых территорий, или к медицине в условиях тропиков, когда появились проблемы, связанные со здоровьем; обращаются с тем, чтобы антропология пролила свет на крайне сложные проблемы человеческих отношений, особенно на приспособление так называемого местного или туземного населения к современной цивилизации»

Феликс Кизинг

Тем не менее, прикладная антропология — относительно новое понятие. Журнал «Прикладная антропология» начал выходить только с 1941 года. Не считая достижений физической антропологии в идентификации преступников и подборе призывников в армию, первым свидетельством о возможности непосредственно практического использования антропологии был случай с Золотым Троном. В 1896 году и еще раз в нашем столетии Англия вела войну с ашанти, народом, проживающим на западном побережье Африки. Для колониальных властей причины проблем оставались тайной. В 1921 году подобная вспышка была предотвращена, когда антрополог указал на огромное символическое значение для ашанти Золотого Трона, казавшегося англичанам просто креслом для короля.

Вскоре после этого курс антропологии стал обязательным для отправляющихся на работу в колонии. В 1933 году

202

Джон Коллиер из американской государственной Комиссии по делам индейцев стал приглашать на работу антропологов. Мексика и другие латиноамериканские страны также быстро осознали вклад, который способна сделать антропология в создании письменности у коренного индейского населения, и помощь, которую она способна предложить в адаптации туземных культур к условиям современного мира. Антропологи стали работать в Службе сохранения почвы и в Бюро сельскохозяйственной экономики при Министерстве сельского хозяйства.

В этих первых начинаниях задача антрополога преимущественно сводилась к устранению неприятностей. К его помощи прибегали, когда убийства или рост агрессии создавали непосредственные проблемы. Бедствующее индейское племя бессмысленно разрушало каждый дом, в котором произошла смерть. Антрополог предположил, что их религиозная культура предусматривает апотропеические действия, аналогичные окуриванию, для устранения угроз от сверхъестественных сил. Когда власти произвели окуривание, случаи разрушения домов и уничтожения имущества мертвецов прекратились. В Папуа антропологи применили принцип культурной подмены, предоставив для ритуала плодородия свиное тело вместо человеческого, а также футбольный мяч вместо дротика для прекращения внутриплеменной вражды.

Однако, помимо советов властям прикладная антропология также обращается и к обычным людям. Незнание особенностей жизни в других странах порождает равнодушие и бессердечность в отношениях между нациями, непонимание друг друга, что становится особенно угрожающим в современном сжимающемся мире. Сделанные со вкусом выставки в антропологических музеях могут оказать большую помощь при устранении глубоко укорененных предрассудков в отношении других культур. Используя различные методы образования, в том числе фильмы, лекции, популярные издания, антропологи мало-помалу демонстрируют общественному мнению, что обычаи других так же необхо-

203

димы им, как нам наши собственные, и что у каждой культуры существуют свои потребности.

В течение недавней войны прикладная антропология пережила расцвет. Английские антропологи занимали важные посты в Министерстве иностранных дел, Адмиралтействе, Службе информации, Социальной Инспекции военного времени; участвовали они и в деятельности на местах. Кто-то был политическим советником по всему Ближнему Востоку, кто-то взял на себя большую часть бремени административных распоряжений по англо-египетскому Судану, а кто-то занимался проблемами в отношениях с коренным населением Кении и Абиссинии. Женщина-антрополог Урсула Грэхэм Бауэр стала широко известна как «Т. Е. Лоуренс второй мировой войны». Благодаря тому, что она завоевала доверие земи, племени, живущего на стратегически важной ассамо-бирманской границе, японское вторжение в Индию имело иную историю, чем это могло бы обернуться в другом случае.

В Соединенных Штатах антропологи использовали свои профессиональные качества в военной разведке, Государственном Департаменте, Стратегическом Министерстве, Комитете военной экономики, Службе стратегической бомбардировки, в Штабе армии, Организации специальных заданий, Военно-морской разведке, Комитете по информации, Интендантском корпусе, ФБР, Военном управлении по эвакуации, Дорожном проекте, Гидрографическом ведомстве Главнокомандующего флотом, Комитете по зарубежной экономике, Комитете федеральной безопасности, Медицинском отделении Военно-Воздушных сил, Отделении военной химии. В частности, они работали над «местными» проблемами. Требовался справочник для солдат по Эритрее. Военный разговорник на пиджин-инглиш нуждался в доработке. Человек, способный правильно обращаться с индейцами Эквадора, был главой экспедиции, снаряженной для поисков новых источников хинина. Каковы отличительные черты татуировок в

204

районе Касабланки? Кто бывал на островах Бора-Бора? Учебник «Критические ситуации в пустынях и джунглях» был подготовлен в помощь потерпевшим аварию пилотам, чтобы они могли найти и приготовить пищу. Были даны консультации по одежде в арктических и тропических условиях. Круг рекомендаций охватывал даже проведение набора призывников индейского происхождения, не знающих английского языка, и подготовку записки «Как отличить тухлую рыбу от свежей» (сразу определенной военными как секретная). Были подготовлены наглядные пособия для выполняющих секретные работы за рубежом, антропологи читали многочисленные ориентировочные курсы.

Однако, с развитием военных действий от антропологов стали требовать большего, чем просто экспертные консультации по обычаям и языкам других регионов. Их навыки стали применяться для определения и разрешения моральных проблем в вооруженных силах и в тылу, особенно при возникновении расовых проблем на производстве. Они также помогли уменьшить зазор между знаниями о питании и практикой употребления пищи. Власти стали все больше понимать, что для эффективного ведения войны люди требуются не меньше, чем техника и ресурсы. С тех пор антропологи и специалисты многих других социальных наук получили шанс быть задействованными. Далее речь пойдет именно о достижениях антропологов, но надо отметить, что многие из этих проектов были совместными.

Анализируя вражескую пропаганду и давая советы относительно наших собственных психологических установок в войне, предсказывая, как поведет себя враг в данных обстоятельствах, работая над укреплением духа нашей нации, антропологи получали возможность широчайшего теоретического и информационного использования своей науки. Например, руководящие политики задавали им вопросы такого типа: следует ли преуменьшать число бедствий, сообщая о первых событиях с фронта? Даст ли это большую уверенность людям? Обеспечит ли большая уверенность большую эффектив-

205

ность? Говоря антропологическим языком, политики интересовались тем, какие типы мотивации преобладают в американской культуре. Величайшую услугу оказал антрополог, предостерегший своих коллег от одинакового описания врагов и союзников для американцев и постоянно напоминавший интеллектуалам о значении иррационального. Некоторые профессора и литераторы хотели использовать радио для того, чтобы на высоком интеллектуальном уровне обсуждать демократию с японцами. Но людей нельзя убеждать только при помощи разума.

В школе подготовки офицеров для военного командования в Италии некоторые либерально настроенные преподаватели критиковали антропологов за установление контактов между офицерами и местными итало-американцами. Недовольство было вызвано тем, что некоторые из последних выказывали симпатии к фашистам и не все хорошо говорили на стандартном итальянском. Утверждалось, что такие известные итальянцы, как Сальвемини, могли бы учить офицеров всему, что им нужно знать об Италии. Возражение антропологов состояло в том, что, в конце концов, офицерам предстояло общаться с итальянцами, в прошлом симпатизировавшими фашизму и не имеющими хорошего образования, а не с такими, как Сальвемини. По отношению к таким контактам требовалось не полное одобрение с моральной точки зрения, а возможность достичь понимания и сведений, предоставляемых, как правило, не докторами наук.

Две иллюстрации продемонстрируют разницу во взглядах на отношение к врагу между антропологической и внутрикультурной точками зрения. В Вашингтоне бушевал спор об отношении нашей пропаганды к институту империи в Японии. Либерально настроенные интеллектуалы в целом настаивали на критике этого института как опоры для фашистского государства. Они утверждали, что было бы нечестно и предательски по отношению к американским идеалам позволить японцам заключить из нашего молчания, будто мы допускаем сохранение их монархии после нашей побе-

206

ды. Антропологи были против. Их общее возражение состояло в том, что разрешение конфликтов между Соединенными Штатами и другими народами не должно опираться на культурный империализм, настаивающий на замене их институтов нашими. Но у них были и собственно практические возражения. Они указывали, что, во-первых, если рассмотреть место института империи в Японии с исторической точки зрения, станет очевидно, что он не имеет необходимой связи с тем современным политическим устройством, которое мы должны были разрушить. Во-вторых, институт империи является ядром национального чувства японцев, и открыто выступать с его критикой значит усиливать и продлевать японское сопротивление, давать японским военным лишний повод взывать к национальному чувству солдат. В-третьих, можно надеяться на капитуляцию всех японских сил, разбросанных по островам Тихого океана и в Азии, только демонстрируя знаки всеобщего уважения к этому символу.

Антропологи показали, что почти всегда более эффективно, когда речь идет о длительной работе, сохранять некоторую преемственность по отношению к существующему социальному устройству и заниматься реорганизацией, опираясь на твердую почву. Это было продемонстрировано английскими антропологами, когда они занимались разработкой принципа «косвенного управления». Если бы Соединенные Штаты и их союзники хотели разрушить монархию, это постепенно могли бы сделать сами японцы, проводи мы ловкую политику и выбирай хитрые образовательные программы. Если некое государственное устройство разрушается внешними силами, за этим, как правило, следует компенсирующая и обычно разрушительная реакция изнутри. Если же некоторая культурная парадигма разрушается в результате внутреннего развития, такое изменение, вероятно, будет иметь постоянный характер.

Вторая иллюстрация касается психологической войны против японской армии. Большинство членов высшего во-

207

енного командования рассуждали таким образом: «Мы знаем, что нацисты фанатичны, но японцы зарекомендовали себя как еще большие фанатики. Как могут наши листовки и радиообращения убедить сдаться камикадзе или солдата, который все равно будет до последнего сражаться в безнадежных условиях в какой-нибудь пещере, а затем разнесет себя на кусочки ручной гранатой? Почему наши солдаты должны рисковать своими жизнями, пытаясь по возможности брать пленников, хотя очевидно, что пленные японцы не предоставляют никакой ценной для разведчиков информации?»

Рассуждавшие так генералы и адмиралы были вполне разумными людьми. С точки зрения здравого смысла все это было очень убедительно. Здравый смысл исходит из того, что все люди одинаково воспринимают одну и ту же ситуацию, но в данном случае эта точка зрения оказалась недостаточной. Американец, попавший в плен, все еще чувствовал себя американцем, ожидая, что после войны вновь займет нормальное место в своем обществе. Пленный же японец, напротив, считал себя социально мертвым. Он смотрел на свои отношения с семьей, друзьями, страной, как на законченные. Но, будучи физически живым, он хотел стать членом нового общества. К изумлению захвативших их в плен американцев, многие японцы желали вступить в американскую армию и были, в свою очередь, крайне удивлены, когда им было сказано, что это невозможно. Они с готовностью писали для нас пропагандистские тексты, через громкоговорители убеждали сдаться собственные войска, давали подробную информацию о расположении артиллерийских подразделений и о фронтовой ситуации в целом. В последние шесть месяцев войны некоторые пленные японцы не более, чем через сорок восемь часов с момента их захвата, летали на американских самолетах, ведя наблюдение за японскими позициями. Некоторым даже было разрешено возвращаться на японскую территорию, откуда они приносили нужную информацию.

208

С точки зрения американцев все это было фантастикой. Поведение японцев до и после пленения казалось совершенно несовместимым. Однако эта несовместимость имеет под собой культурную основу. Иудео-христианская традиция склонна к абсолютизированию морали: ее законы должны соблюдаться при любых условиях, по крайней мере теоретически. Для антропологов же, погрузившихся в японскую литературу, было очевидно, что японская мораль зависит от обстоятельств. Пока некто находится в ситуации А, он придерживается правил игры с усердием, которое американцы называют фанатизмом. Но как только этот некто попадает в ситуацию В, правила для ситуации А становятся недействительными.

Большинство американских политиков были введены в заблуждение культурным стереотипом японцев, так как интерпретировали последний, используя образы и мотивацию, присущие им самим. Антрополог понадобился для того, чтобы сделать перевод с языка другой культуры. Более того, у него были достаточные основания, исходящие из принципов социальной науки, для того, чтобы сделать предположение о совершенной непоколебимости моральных критериев любого народа. Уровень морали может быть относительно высоким в определенных условиях, но он совсем не обязательно должен быть постоянным при любых обстоятельствах. Проблема состояла в поиске правильных средств для расширения разрывов и трещин, которые неизбежно открылись бы после локальных и крупных поражений под воздействием голода и изоляции. Позиция официальной Японии состояла в том, что ни один солдат не должен быть взят в плен, если он не потерял сознание и не получил ранения, лишившего его возможности двигаться. Долгое время это принимали на веру. Если по прошествии нескольких дней или недель у пленника спрашивали, как он был схвачен, следовал стандартный ответ: «Я был без сознания», что и фиксировалось в протоколе. Однако впоследствии скептики стали сверять эти данные с докла-

209

дами с места событий. Выяснилось, что кто-то был схвачен, когда плыл, хотя в бумагах говорилось, что он был без сознания. Разница между поведением и культурным стереотипом весьма существенна.

Если знание нашей природы и природы наших врагов было действенным оружием в психологической войне, политической игре и даже выборе времени и характера военной операции, то знание культуры наших союзников помогло преодолеть сложности в обеспечении эффективности совместных действий во время войны. Например, трудность состояла в том, чтобы убедить англичан и американцев, что оба народа добиваются одной и той же цели, используя разные методы. Было необходимо показать, что слова, зачастую употребляемые в газетах одного государства, могут иметь другое значение для аудитории страны-союзника. Полезно было обратить внимание англичан на то, что сексуальное поведение американских солдат в Англии отчасти основывалось на их собственной интерпретации поведения английских женщин — как если бы перед ними были американки. И наоборот, обиды американцев на англичан смягчались, когда им объясняли, что означало их поведение для англичан. Крайне мудрой и полезной оказалась книга Лео Ростена «112 разочарований во французах», представлявшая собой перевод французской культуры на язык американской.

Нельзя утверждать, что все эти разнородные антропологические усилия были одинаково успешны. Напротив, война ясно показала недоработки научной антропологии и особенно — в ее прикладной части. Тем не менее некоторые достоинства антропологического подхода остались непоколебимыми. Использование подробной информации об определенных регионах было чем-то вроде побочного продукта антропологического исследования. В качестве эксперта по какому-либо региону антрополог предоставляет менее специализированную информацию, чем географ, экономист, биолог или врач. Уникальный вклад антрополога в региональные исследования состоит в том, что он один изучает все

210

аспекты той или иной территории: биологические особенности человека, язык, технику, социальное устройство, приспособляемость к окружающей среде. Его образование позволяет ему быстро узнавать основные особенности региона и организовывать их в стройную модель. Поскольку антрополог обладает знанием и о соотношении человека с человеком, и о взаимных связях человека с природой, он в состоянии помочь другим специалистам понять отношение их профессий к жизни общества в целом.

Дело здесь не в том, что антропологи умнее других; просто условия, в которых им приходилось выполнять свою работу, позволили выработать такие способы исследования человеческих групп, которые обнаружили некоторые преимущества по сравнению с методами, применяемыми в других областях знаний. Антрополог приучен видеть закономерности. Он рассматривает общество и культуру как единое целое. Такой взгляд вступает в противоречие с более специализированным, но неизбежно односторонним изучением изолированного предмета. Антрополог утверждает, что при обособлении системы школьного образования, способов налогообложения или видов развлечений от культурного контекста, и их трактовке в качестве отдельных явлений, мы искажаем действительность. Чем бы конкретно ни занимался антрополог, он привык приходить к общему социальному устройству, целостной экономической модели и т. д. Он может работать только над мифами какого-нибудь народа и, даже не изучая в подробностях выращивание маиса, все равно никогда не упустит из виду, что у этого народа маис служит основой экономической системы. Такая перспектива является одним из ключей к антропологическому подходу. Видеть части в их отношении к целому важнее, чем знать все детали. Факты дискретны, а перспектива представляет собой структуру как таковую. Эта структура может сохранятся, даже когда большинство фактов забыто, и может послужить каркасом, который подойдет и длят новых фактов, если это потребуется.

211

Вторым отличительным знаком антропологического метода, конечно, является взгляд с точки зрения культуры. С одной стороны, антрополог приспосабливается к культурным традициям и ценностям тех политиков и администраторов, чьим советчиком он выступает. С другой стороны, он говорит им:

«Если вы привыкли иметь дело только с паровым двигателем и вдруг сталкиваетесь с очевидно другим механизмом, что вы будете делать? Не постараетесь ли вы побольше узнать о нем, прежде чем приступите к работе? Вместо того, чтобы проклинать двигатель за то, что он не работает, вы попытаетесь выяснить, как он действует. И даже если вы думаете, что паровой двигатель более эффективен, вы не будете обращаться с двигателем внутреннего сгорания как с паровым, если вам доступен только двигатель внутреннего сгорания».

Прикладная антропология постоянно обращает внимание на следующий факт: то, что может показаться иностранцу пустяковыми обычаями, зачастую связано с глубочайшими переживаниями и в случае насмешки над ними может породить серьезный конфликт. Антрополог всегда спрашивает людей: как это выглядит с их точки зрения? В противном случае представитель власти может неосознанно говорить на языке, подходящем для его собственной культуры, но никоим образом не разделяемом окружающими его людьми.

Некоторые народы, не подвергшиеся влиянию западной культуры, с трудом представляют, что земля может быть предметом купли и продажи. Следует всегда остерегаться задеть те чувства, которые так глубоко укоренены в культуре, что остаются неопознанными «фоновыми явлениями». Так, для представителя англосаксонской традиции само собой разумеется, что «честный суд» — это суд присяжных. Однако, даже для ряда европейских обществ более привычно римское право, которое имеет не меньшие притязания быть великой традицией справедливости, чем обычное право. Судья в Америке обязан выносить свои решения по каждому

212

конкретному случаю в соответствии с некоторым установленным общим принципом, судья в Китае ни в коем случае не должен этого делать. Один американец, машина которого сбила турка в Стамбуле, ожидал судебного процесса. Когда он навестил пострадавшего в больнице, тот разрешил инцидент следующей фразой: «Что написано, то написано».

Специфические цели, к которым принято стремиться в одном обществе (например, жажда денег), не могут считаться само собой разумеющимися и психологически естественными. Одна и та же мотивация может не работать в разных группах, чем и объясняются неудачи некоторых образовательных программ, проводимых миссионерами и колониальными правительствами. Социальные институты не могут быть поняты отдельно от участвующих в них людей. Точно так же и поведение отдельной личности не может быть понято вне способа восприятия социальной группы, к которой она принадлежит.

В-третьих, антропологический метод состоит в том, что при анализе конкретной ситуации используется все, что известно о культуре и обществе в целом. Антропологический вклад в изучение сельских проблем в Соединенных Штатах состоит не в изучении конкретной аграрной области, а в попытке выяснить модели обычаев и восприятия, а также в их системном анализе. В идеале прикладной антрополог — это социальный врач; в этом качестве он ставит правильный диагноз, применяя общие знания к конкретному случаю.

Проблемы, связанные с промышленностью, сохранением плодородного слоя почвы, расширением сельскохозяйственных угодий, убеждением людей изменить свои пищевые предпочтения, на первый взгляд, принадлежат области технологий. Сохранение почвы, к примеру, кажется делом инженеров и экспертов в области сельского хозяйства. Однако в такой ситуации они могут найти только рациональный, научный ответ. Богатый опыт показывает, что люди, живущие на конкретной земле, вовсе не обязательно последуют совету

213

специалистов, если он будет представлен в форме научного заключения. Если они не подвергнутся «внушению» со стороны тех, кто понимает их обычаи, способ рассуждения, их глубоко укорененные чувства, даже весьма ценный и важный проект по сохранению почвы рискует провалиться из-за сопротивления и скрытого саботажа. Другими словами, человеческий фактор чрезвычайно важен при реализации любых технических проектов. Социальные антропологи, исследовавшие разные общества с дистанцированных позиций, научились смотреть и слушать таким образом, что могут достаточно точно определить, куда следует направлять усилия, а где лучше от них воздержаться.

Даже прекрасно подготовленные промышленники, инженеры, диетологи не имеют должной компетенции в таких вопросах. Они могут указать на причину неисправности механизма или вычислить, сколько акров плодородного слоя почвы было смыто в течение года, или какая пища более полезна для человеческого организма, но едва ли они смогут объяснить, почему один коллектив работает лучше другого, или найти самый быстрый и эффективный способ убедить целое сообщество употреблять незнакомую пищу. Пищевые привычки могут быть не менее важны, чем обеспечение продовольствием, когда нужно определить, питается ли некоторое общество должным образом. Люди не относятся к пище только как к средству для поддержания жизнедеятельности, они наделяют ее символическим значением и располагают различные продукты в соответствии с ценностной иерархией. Ценность пищи как средства к существованию не может быть изменена, ее престижностью или ритуальной ценностью можно манипулировать различными способами. Традиционные модели поведения, связанные с пищевыми предпочтениями, обычно являются реакцией на стимулы, коренящиеся в детских впечатлениях. Такие нормы обычно состоят из фиксированных оценок привлекательности той или иной пищи, ее пригодности для совместного употребления, соответствия каждому виду пищи подходящей посуды. Вслед-

214

ствие своей автоматичности, они сложнее всего поддаются изменениям.

Условные эмоциональные реакции на питание играют важную роль в пищевых традициях. В ряду таких эмоциональных реакций функционируют: народные и семейные обычаи, религиозные запреты, эстетические ценности, моторные реакции, концепты личных предпочтений, пожелания здоровья. Как правило, они очень укоренены в личности, и любые рациональные и логические аргументы, призывающие к их изменению, неизбежно вызывают сопротивление. Поэтому адекватное питание и правильное распределение продовольствия во время войны являются не только физиологическими и финансовыми проблемами, но также и проблемами человеческих отношений. За одну и ту же сумму можно в одном случае купить неподходящие продукты, а в другом — при разумном выборе — подходящие. По тем же причинам и агенты по распределению не могут определить, является ли низкий спрос на определенный продукт следствием его излишних поставок, или местная культура считает такую пищу мало престижной или нездоровой (по иррациональным причинам). После второй мировой войны голодавшие бельгийцы отказывались есть кукурузу: они привыкли кормить ею скот.

Существует неизбежный зазор между достижением полезных с социальной точки зрения новых технических знаний и их использованием гражданским населением. Успешность использования любого такого инструментария зависит не только от него самого и природной среды его использования, но и от способа восприятия, традиций и идеалов людей, на которых он будет направлен. Антропологические методы хорошо применимы для устранения этого зазора, для достижения ситуации, при которой люди будут стремиться к тому, в чем они нуждаются по свидетельству естественных наук (или хотя бы примут это новшество). Техническая задача антропологии состоит в том, чтобы выявить в культуре или субкультуре факторы, которые обус-

215

ловливают приятие или неприятие, и указать тип духовного климата, который требуется создать при необходимости изменения каких-либо обычаев. С этой точки зрения антропологическое исследование культурных перемен можно сравнить с работой врача в службе здравоохранения. Какой общий тип окружения способствует распространению заболевания? Кто служит разносчиком инфекции?

Опыт антрополога в работе с экзотическими культурами заставляет его быть осторожным в интерпретациях на языке его собственном, он готов к возможности незнакомых и неочевидных объяснений. Поскольку многое в поведении «примитивных» народов кажется бессмысленным или иррациональным с точки зрения западной культуры, антропологи готовы всерьез принимать все, что видят и слышат. Это не значит, что они считают все это «истиной». Это только значит, что они осознают возможное значение всего «неправильного» и «иррационального» для понимания и предсказания реакций отдельных людей и групп.

Технические аспекты антропологических методов также интересны. Они включают различные способы интервьюирования и оценки сказанного, сбор «личных документов», использование различных тестов. На своем горьком опыте антропологи выяснили важность того, кто именно представляет нового человека коллективу: торговец, миссионер, или чиновник; вызывает он симпатию или нет. Также оказалось, что большое значение имеет положение ближайших друзей антрополога в изучаемом обществе, куда они больше тяготеют — к верхам или к низам последнего. Внимательное отношение к этому и другим вопросам дает хорошие дивиденды в сложных современных обществах, которые состоят из большого количества более или менее независимых групп, объединенных по территориальным, профессиональным и ценностным признакам.

Антропологов все чаще и чаще привлекают к планированию и руководству программами разных типов. Иногда они выступали в качестве советников или занимались под-

216

готовительными исследованиями, но растет число тех, кто стал самостоятельно заниматься управлением. Независимо от конкретной сферы деятельности, прикладную антропологию отличают некоторые общие черты. Она всегда подчеркивает равное значение символических и утилитарных составляющих человеческих отношений. Взаимоотношения администратора с его начальством, подчиненными и управляющей группой, должны учитывать как рациональные, как и нерациональные аспекты отношений. Прикладная антропология уже прошла стадию, на которой главной задачей было внедрение понимания и уважения национальных обычаев. Сегодня эта проблема имеет две стороны. По-прежнему необходимо анализировать содержание и построение культуры управляемого общества. В то же время антрополог-практик должен обладать систематическим представлением о специфических субкультурах политиков, контролирующих органов и исполнителей государственных программ.

Итак, антрополог зачастую стремится быть посредником, чья неотъемлемая функция состоит в том, чтобы дать одной группе возможность понять точку зрения другой. Антропологи, подвизавшиеся в лагерях для перемещенных лиц и в индустриальной сфере, показали, что эта позиция имеет свои сложности. Японцу, находившемуся в таком лагере, антрополог казался странным, так как состоял в штате, но не отдавал никаких приказов. Для персонала антрополог был не менее странен, так как хотя бы частично старался идентифицировать себя с эвакуированными японцами; таким образом, он был и в штате, и не в штате. Японцы подозревали антрополога в шпионаже для администрации, та в свою очередь боялась, что антрополог — соглядатай из Вашингтона. Только сохраняя строгую конфиденциальность в общении с обеими сторонами, антрополог вызвал к себе доверие в качестве посредника. Высшие чиновники были убеждены в том, что стране нужны юристы и врачи, и лишь постепенно они осознавали нужду в специалистах по человеческим отношениям для поддержания социального здоровья. В боль-

217

шинстве случаев антрополог завоевывал доверие начальства, доказывая свою способность к социальному прогнозированию, то есть заранее указывал на проблему для того, чтобы власти могли принять превентивные меры или, по крайней мере, были готовыми к появлению трудностей.

Такой же подход применялся при поселении коллектива на новом месте, восстановлении в правах какого-либо региона и во время подготовки оккупированных территорий к будущему мирному устройству. В этих случаях работа антрополога состояла в определении не очевидных для властей и технических специалистов источников недовольства и конфликтов среди групп, которым оказывалась помощь. В таких ситуациях нередко существовала тенденция рассматривать человека только в качестве физиологического феномена, а землю — как природный ресурс. Антропологи обратили внимание на то, что весь комплекс ценностей и моделей социальной жизни стоит между людьми и природными ресурсами, что все эти связи должны быть изучены. Как пишут Редфилд и Уорнер,

«Проблемы американского фермера в основном рассматривались в связи с сельскохозяйственной технологией, кредитами, маркетингом и, до некоторой степени, применительно к различным специальным усилиям по улучшению жизни села, иногда называемом социальным благосостоянием. С точки зрения социальной антропологии, сельскохозяйственные технологии, фермерские кредиты, сроки владения землей, социальная организация и мораль фермерского сообщества являются более или менее взаимозависимыми частями некоего целого. И это целое может быть объективно изучено — именно как целое».

Те же самые принципы применяются и в таких областях, как военное командование и колониальное управление. Мораль каждого общества зависит от чувства безопасности, присущего его членам, от их уверенности в том, что, действуя совместно с другими людьми, они смогут удовлетворить свои потребности. Администратор никогда не должен

218

забывать, что это чувство может основываться на предпосылках и эмоциональных реакциях, значительно отличающихся от привычных ему. Американцы — весьма практичные люди. Как правило, они полагают, не прибегая к рефлексии и анализу, что основным критерием оценки любого действия является его польза, понимаемая материально. Та или иная направленность действий может быть понятна американцу и, тем не менее, покажется людям, принадлежащим другой культурной традиции, произвольной, неразумной или угнетающей. На первый взгляд невинное и технологически полезное улучшение может внести путаницу в социальные отношения. Когда на Самоа были построены дома в западном стиле, отсутствие столбов в последних сделало невозможным расположение сидящих в зависимости от их общественного положения. Такой порядок символизировал всю структуру самоанского общества. Его внезапное исчезновение нарушило привычный порядок жизни.

Деятельность военного командования и колониальных властей неизбежно приводит к целенаправленным изменениям в культуре. Перемены происходят во всех обществах — хотя и в разной степени. В настоящее время Йемен внезапно переходит из тринадцатого века в двадцатый. Целенаправленные изменения часто необходимы и могут принести больше пользы, чем вреда, в доиндустриальных обществах. Однако, если они проводятся слишком быстро, или же не обеспечивается новая мотивация для общественных изменений, перемены могут оказаться до такой степени деструктивными, что целые группы превратятся в неиссякаемый источник правонарушений и преступности. Или, как это случилось с некоторыми нациями, проживающими на островах Тихого океана, они совершенно потеряют вкус к жизни и совершат племенное самоубийство. Меры, принимавшиеся миссионерами, властями и работниками образования, зачастую приводили не к появлению приемлемой имитации христианско-европейской личности, но к сложению хаотичной индивидуальности, чуждой любому стабильному образу

219

жизни. И культурные реформы, проводимые с разрушительной быстротой, и их намеренное сдерживание приводят к дезадаптации и враждебности коренного населения.

Если мы поймем, что даже самые незначительные особенности культуры могут быть тесно связаны с «пульсом» нации, мы осознаем необходимость медленного проведения даже самых нужных и конструктивных реформ. Блокирование привычных способов поведения и выражения эмоций может мешать так же сильно, как и проблемы, вызванные инновациями. К тому же нововведения совершенно не обязательно будут создавать ту же мотивацию, что и в западной культуре. Более того, по выражению Фредерика Халса, они могут «подавлять ранее существовавшие стимулы». Халс приводит прекрасный пример из японского опыта:

«Стимулы производственной активности, которые кажутся само собой разумеющимися для западных экономистов, не находят понимания у рабочего класса в Японии, а такие, вполне приемлемые и нормативные в феодальном обществе социальные побуждения, как надежда на общее восхищение талантом и мастерством, не могли быть эффективны для большинства людей, никогда не достигавших необходимого ремесленного уровня. Все, что оставалось, — это потребность в пище, одежде и крыше над головой. В результате этого раннего распада рациональных систем, расцвета черного рынка, переполнения поездов людьми, едущими к своим родственникам в деревню, неизбежно произошло ослабление военного потенциала Японии».

Когда культурные контакты недальновидны и имеют случайный характер, результаты их могут ударить по самим эксплуататорам. Если бы европейские страны, которые так дерзко взломали двери в Японию и Китай, понимали принцип культурной относительности, возможно, сегодня не было бы воспоминаний о Перл Харбор и угрозы, вызванной беспорядками в Китае. Очевидно и то, что именно непонимание японцами внутренних аспектов американской жизни заставило их так жестоко ошибиться, атаковав Перл Харбор.

220

На протяжении последнего столетия многие народы были задеты и оскорблены доминированием европейских и американской наций. Чем чаще это происходит, тем скорее такие народы попытаются объединиться в паназиатские, панисламские и тому подобные военные союзы. Это может случиться, даже если, на наш взгляд, мы будем обходиться с ними справедливо, так как в таких случаях всегда надо задавать себе вопрос: кажется ли им, что с ними поступают правильно? Бернард Шоу как-то остроумно заметил: «Не поступай по отношению к другим, как бы тебе хотелось, чтобы они поступали по отношению к тебе: их вкусы могут отличаться». Так же бесполезно призывать к тому, чтобы оставить другие культуры в покое. Контакты между народами неизбежно возрастают, а контакт сам по себе — уже форма действия. Людей меняет само знание того, что другие чем-то на них не похожи. Важно помнить, что любой поступок должен быть уместным и должен быть осмысленным по отношению к ценностям и ожиданиям обеих сторон.

Если ценности меньшинства разрушены, правящее большинство не только уничтожило возможность развития человеческих ценностей, но и создало себе проблемы. На Фиджи, например, престиж человека зависел от того, какой большой пир он может устроить, и как много продуктов он может отдать своему клану. Человеку не отказывали в том, что он просил, а даритель получал общественное одобрение. Так обеспечивался действенный соревновательный стимул и для производства, и для справедливого распределения пищи. Пытаясь вытеснить этот обычай призывами к бережливости и другими благонамеренными жестами, английские власти и миссионеры лишь подорвали местную экономическую систему. Население Фиджи теряло огромное число людей в эпидемиях, завезенных из Европы, на островах резко упал уровень рождаемости, доведенные до нищеты люди жили на пригоршню риса; и временами казалось, что фиджийцы обречены на вымирание.

Темп реформ всегда представляет собой сложную проблему с дополнительными осложнениями в каждом отдель-

221

ном случае. Принимаемые в таких случаях решения всегда оказываются компромиссами между практическими требованиями и теоретически необходимыми временными рамками. В идеале подвластный народ должен сам постепенно принимать изменения. Цель антрополога, занимающегося управлением, еще не достигнута, когда со стороны властей наблюдается некоторое понимание другой культуры. Антрополог также должен помочь властям посмотреть на себя со стороны, рассмотреть альтернативы и затем выбрать направление дальнейших действий:

«Социальные инженеры в этом случае могли бы прийти на помощь слабым и пострадавшим — но не так, как дорожный инженер, который прибывает на место со своими планами дорог, выбранными им самим; они более похожи на тех, кто спрашивает: "В каком направлении, друзья, вы обычно путешествовали? Давайте изучим дорогу и посмотрим, в состоянии ли мы ее починить, чтобы вы могли безопасно туда добраться"».

Лаймен Брайсон

На протяжении последних двадцати лет в Бизнес-школе Гарварда, в Институте технологии Массачусетса и в Университете Чикаго была создана новая специальность, иногда называемая индустриальной антропологией. При проведении ныне знаменитых исследований на Вестерн Электрик Плант (Западной электростанции) в Сайсеро, штат Иллинойс, было решено подходить к решению промышленных проблем таким же образом, каким этим вынуждены были заниматься антропологи, изучавшие примитивные племена. Метод состоял в том, чтобы решительно отбросить все предрассудки относительно того, почему люди хорошо работают, почему им удается или не удается поладить друг с другом. Исследователи должны были действовать так, как будто речь шла о совершенно другом мире — наблюдать и анализировать, не опираясь ни на какие предварительные допущения, не подтвержденные опытом.

222

Индустриальная антропология состоит в применении к тому или иному сектору нашего собственного общества техник и способов рассуждения, используемых антропологами в полевой работе и при управлении колониями. Ранее кадровая работа была в большей степени направлена на увеличение эффективности производства, а не на укрепление сотрудничества. Однако было выяснено, что никакие улучшения условий работы не приводили к увеличению производства, если рабочие не интерпретировали их как благоприятные социальные изменения. Новые порядки, приводившие к реальному уменьшению психологической утомляемости, вместе с тем вели к снижению производительности труда, так как нарушали привычные социальные отношения. Руководители имели склонность думать, действовать и общаться на рациональном языке. Рабочие же реагировали не рациональным образом, а в соответствии с логикой восприятия, действующей в их специфической субкультуре. Вследствие того, что забастовки не прекращались, даже когда требования рабочих относительно сокращения рабочего дня, размера заработной платы, улучшения условий труда принимались полностью, администрация столкнулась с необходимостью не только технического, но и социального проектирования. В этом ей помогли антропологи, показав, что чертежи инженера, отражающие принцип работы машины, так же, как и отражающая формальную организацию промышленности схема на столе президента, не являются универсальными по отношению к значимым коммуникативным схемам. Каждая культура имеет и поведенческие, и идеальные модели. Неформальные системы поведения, включающие как замкнутые структуры, так и влияние личностных качеств лидера наряду с его статусом, могут с легкостью сделать недействительным аккуратное рациональное распределение сил, отображенное на схеме.

Все это, конечно, не ограничивается организацией промышленного производства. Тщательно продуманные планы американского Комитета по делам индейцев в Вашингтоне

223

провалились при попытке их реализации, потому что их составителями не были учтены особенности неформальных отношений при полевой работе. Программа может быть полностью саботирована буквальным подчинением, стратегическими задержками, правильным на словах, но эмоционально враждебным поведением. Американское общественное мнение полагает, что всем «руководят» «большие начальники». Однако совершенно наивно предполагать, что можно достичь каких-либо результатов, сидя в офисе и отдавая приказы. Как говорят в Государственном Департаменте, «политика делается телеграммами». Это означает, что, при возникновении какого-либо инцидента в другой стране, находящимся там нашим представителям должны быть немедленно посланы инструкции. Именно этот случай не предусмотрен верховными властями, которые должны определять политику. В спешке решение принимается подчиненными, и в девяти случаях из десяти Департамент творит политику задним числом. В большинстве организаций политику определяют именно такие решения. Реализации идеальной модели препятствуют неформальные схемы поведения, остающиеся вне рассмотрения при административном планировании.

Тем не менее, в человеческих проблемах, точно так же, как и в технологических, существуют поддающиеся изучению закономерности. Неформальные схемы поведения, подразумевающие сцепление формальных и неформальных кодов, семантические аспекты коммуникации, системы восприятия и символы любой субкультуры могут быть выявлены с точностью, необходимой для практического применения. Элиот Чейпл писал:

«Антрополог не имеет достаточной подготовки для того, чтобы отвечать на вопросы, связанные с техникой; его не очень интересует сравнение эффективности двух разных способов ведения фермерского хозяйства или преимущества новой системы ценообразования. То, что он может сделать — это предсказать, что произойдет с человеческими отношениями, когда все эти нововведения начнут рабо-

224

тать. А дело руководителя заключается в том, чтобы принять решение, взвесив данные, предоставленные антропологом и техническим экспертом.

Используя антропологические методы, руководитель может достичь высокого уровня контроля в области человеческих отношений, уровня, сравнимого с тем, что уже имеется в области стоимостей и производства. Он может понять и оценить результаты изменений, а также увидеть, какие шаги должны быть сделаны, чтобы изменить подвластную ему организацию или вернуть ее в состояние равновесия. Для этого он может самостоятельно ознакомиться с принципами антропологии или прибегнуть к помощи антропологов для анализа существующей ситуации».

Раньше антропологическая работа в промышленности преимущественно ограничивалась изучением человеческих отношений в пределах одного предприятия. Однако необходимо исследовать и взаимозависимость промышленности и общества. Особый тип трудовых проблем в индустриальной области Пидмонт на юге США, по-видимому, обусловлен постоянным влиянием культурных традиций, регулирующих отношения между владельцами земли и арендаторами. Оказывается, что производство пластиков в Новой Англии зависит от сохранения определенного типа семьи, встречающегося среди некоторых групп иммигрантов, у которых младшее поколение продолжает подчиняться родительскому авторитету даже после свадьбы и сохраняет экономическое единство со старшими. Конрад Аренсберг показал, как некоторые особые черты поведения в автомобильных профсоюзах связаны с тем, что многие из состоящих в них рабочих вынуждены были покинуть горные районы Юга.

Технологические изменения обязательно приводят к социальным переменам и вне, и внутри предприятия. Задачу антрополога можно определить так: он должен изучить пространство социальных отношений и распознать основные культурные течения, чтобы неожиданные последствия рациональных действий, предпринимаемых организаторами и производственными экспертами, были сведены к минимуму. В

225

противном случае внерациональные аспекты социальной жизни превратятся в иррациональные. Точно так же, как слишком быстрый темп культурных преобразований приводит к апатии, враждебности или саморазрушению, внезапные технические нововведения ведут к серьезным нарушениям внутри общества. Дело не только в том, что уменьшается число рабочих мест. Если рабочего заставляют заниматься новым делом, в котором он не может использовать те навыки, на которых основана его самоидентификация, делом, еще не имеющим названия и не дающим его исполнителю возможности получить социальное одобрение, неконтролируемое волнение и потенциальная агрессия могут реализоваться в гражданском неповиновении.

Прикладной антрополог обладает полезными методами сбора и обобщения всех видов информации о человеческих отношениях. Рассматривая поведение любой группы в качестве проявления общих социальных и культурных процессов, он нередко способен быстро поставить диагноз на основании нескольких фактов, так же, как палеонтолог, имея в своем распоряжении лишь несколько костей, реконструирует весь скелет животного на основании общих знаний об устройстве скелетов схожих животных. Зная, что происходит при включении определенных механизмов в данной матрице, антрополог может предупредить о неожидаемых результатах планируемой социальной акции. Исследуя культуру правящих и управляемых, он представляет себе направления естественного соперничества в обеих группах. По определенным характеристикам он различает администраторов, принимающих решения, общественность, которую они представляют, и людей, на которых направлены результирующие действия. Таким образом, он является действенным посредником между всеми этими группами. Он знает, что иногда лодке требуется идти против течения, чтобы достичь противоположного берега.

Так или иначе, практический антрополог поступит правильно, если назовет себя скорее социальным врачом, чем

226

социальным инженером. Иногда прикладную антропологию порицают за «манипуляцию людьми». По отношению к ней широко используются бранные эпитеты, начиная с «научной проституции» и кончая «продажными слугами империи». (Другая сторона, в свою очередь, говорит оппонентам: «Вы хотите скрыться в башне из слоновой кости».) Если допустить, что никакая профессиональная деятельность не может быть просто организацией специалистов, продающих свои услуги вышестоящему покупателю и не обращающих внимания на все остальное, некоторые восклицания такого рода кажутся не совсем разумными. Промышленный антрополог в равной степени открыт и властям, и трудовым союзам. Все, что он знает, — опубликовано; это — не ревностно хранимый секрет «капиталистического гестапо». Людьми манипулирует реклама, фильмы, радио и даже образование. Если антропологу разрешено обсуждать культурные реформы со студентами-второкурсниками, то, вероятно, безопасно позволить ему давать советы Комитету по делам индейцев. Существует потребность в создании более точного и приемлемого для всех профессионального кодекса, и Общество прикладной антропологии работает над этим уже несколько лет. Многие антропологи, однако, уже сейчас были бы готовы подписаться под следующим утверждением Джона Эмбри:

«Если медик считает своей главной задачей предотвращение болезни и спасение жизни, то прикладной антрополог должен стремиться остановить трения и насилие в человеческих отношениях, сохранить права и достоинство управляемых групп, ему следует спасать жизни.., помогать в установлении мирных, основанных на взаимоуважении, отношений между народами и культурами».

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа)

Антрополог, подобно психологу и психиатру, пытается выяснить, что же делает людей разными. Проблема пластичности «человеческой природы» не сводится к академической игре слов. Ответ на этот вопрос имеет существенное значение для реальных образовательных программ и для практического социального планирования. Нацисты полагали, что личности можно придать почти любую желаемую форму, если взяться за это вовремя и приложить достаточные усилия. Коммунисты некоторым образом тяготели к мысли, что «человеческая природа» всегда и везде одна и та же, — так, например, они полагали, что первичными мотивациями человека неизбежно будут экономические мотивации. Каковы же рамки той формы, по которой «отливается» человек? Единственный способ научного определения хотя бы ее минимальных пределов состоит в обозрении всех известных народов прошлого и настоящего. Каким образом в разных группах протекает воспитание детей, приводящее к тому, что взрослые люди, различаясь между собой, имеют, однако, множество черт, которые менее характерны для других групп? Можно предсказать со статистической надежностью, что у ста американцев обнаружатся некоторые личностные и поведенческие черты с большей частотой, чем у ста англичан сходного возраста, социального класса и профессии. Поскольку можно объяснить, почему это происходит, возможен большой прогресс в улучшении семейного воспитания и системы официального образования посредством поддержки некоторых предпочтительных черт. Будет сделан огромный шаг и на пути понимания интернациональных различий и конфликтов между народами.

228

Культура отчасти определяет, какой из множества типов поведения, доступных в пределах индивидуальных физических и умственных способностей, выбирает каждый человек. Человеческий материал имеет тенденцию оформляться самостоятельно, но он определяется культурной социализацией таким образом, что повседневное поведение индивида в конкретных ситуациях может быть предсказано. Индивид становится социализованным, когда он отказывается от своей физической автономии в пользу контроля со стороны культуры и большую часть времени ведет себя так же, как ведут себя другие, следуя культурным образцам. Те же, кто сохраняет слишком большую степень независимости, в конце концов оказываются в сумасшедшем доме или в тюрьме.

В различных обществах детей воспитывают по-разному. Иногда их отлучают от груди резко и рано. Иногда они остаются «грудными» столько времени, сколько им хочется, и постепенно, в три года или позже, сами теряют потребность в материнском молоке. В некоторых культурах ребенок с самого рождения находится под жестким контролем матери или отца, или обоих родителей. В других семейные отношения до такой степени проникнуты любовью и теплотой, что родители отказываются брать на себя ответственность дисциплинировать своих детей самостоятельно. В одних группах ребенок растет в пределах изолированной биологической семьи; до тех пор, пока он не пойдет в школу, он вынужден иметь дело только со своей матерью, отцом, братом и сестрою и т. д., а в некоторых случаях — с одним или двумя слугами. В других группах ребенка нянчат и даже кормят грудью несколько женщин, каждую из которых он вскоре привыкает называть «мама». Он растет в «расширенной» семье, где многие взрослые по отношению к нему выступают в приблизительно одинаковой роли, и где своих двоюродных братьев и сестер он едва ли отличает от родных.

Некоторые из потребностей ребенка являются общими потребностями животного вида Homo sapiens. Однако, в каждой культуре имеются собственные схемы наиболее

229

желаемых и приемлемых способов удовлетворения этих потребностей. Каждое отдельное общество еще в раннем возрасте передает представителям нового поколения стандартную картину ценностей и санкционированных средств их обретения, модели поведения, предназначенные для мужчин и женщин, молодых и старых, для священнослужителей и фермеров. В одной культуре высоко ценят искушенную в жизни матрону, в другой — молодого воина, а в третьей — пожилого ученого.

В свете того, что рассказывают нам о процессе формирования личности психоаналитики и детские психологи, не является удивительным факт преимущественного распространения одного или нескольких типов личности среди французов, а не китайцев, или, например, в среде высших, а не низших классов Англии. Это, конечно же, не предполагает, что личностные характеристики у членов той или иной группы идентичны. Отклонения возможны в каждом обществе и внутри каждого социального класса. Огромный диапазон вариаций существует даже среди тех людей, которые близки к какой-нибудь одной типической структуре личности. Теоретически этого следует ожидать, поскольку генетическое устройство индивида уникально. Более того, нет двух людей одного и того же возраста, пола, социального положения и одной субкультуры, которые имели бы идентичный жизненный опыт. Культура сама по себе состоит из набора норм, которые самым различным образом применяются и интерпретируются каждой матерью и каждым отцом. И все же из опыта мы знаем, что члены различных обществ будут, как правило, стремиться разрешать проблемы удовлетворения биологических потребностей, приспособления к природным условиям и к другим людям способами, в которых будет много общего. Конечно, нельзя предполагать, что «национальный характер» в ходе истории принимает фиксированные формы.

Если ребенок из России окажется в Соединенных Штатах, то, став взрослым, он будет действовать и думать как американец, а не как русский — это факт, подтвержденный

230

опытом. Возможно, что самый трудный вопрос для всей антропологии состоит именно в этом: что же делает итальянца итальянцем, а японца — японцем? Процесс становления личности в качестве характерного представителя какой-либо группы включает в себя оформление необработанной человеческой природы. Вероятно, любой новорожденный гораздо более похож на других младенцев во всем мире, чем на старшего индивида из собственной группы. Однако «конечные произведения» каждой группы обладают известным сходством. Огромным вкладом в развитие антропологии было привлечение внимания к различиям таких стилей поведения, к тому обстоятельству, что те или иные виды умственных расстройств с различной частотой появляются в разных обществах; привлечение внимания к тому, что существует поразительное соответствие между способами воспитания детей и институтами жизни взрослых.

Эта схема легко поддается чрезмерному упрощению. Возможно, пруссак будет склонен интерпретировать все человеческие взаимоотношения в терминах авторитаризма потому, что его первый жизненный опыт был приобретен в авторитарной семье. Однако, этот тип семейной структуры поддерживается также стилем поведения, принятым в армии, в политической и экономической жизни, в системе официального образования. Основные направления воспитания детей не вытекают из врожденной человеческой природы; люди следуют мужским и женским ролям и формируются в соответствии со значимыми для всего общества идеалами. Как сказал Петти: «Телесные наказания весьма редки среди примитивных народов не по причине некой врожденной доброты, но потому, что они противоречат развитию идеального для этих народов личностного типа».

Нельзя сказать, что институты взрослой жизни прямо определяются способами воспитания детей. Скорее имеет место взаимная связь, обоюдные отношения между теми и другими. Ни одно произвольное изменение в методах воспитания детей, идущее вразрез с общими акцентами культу-

231

ры, не изменит тотчас же взрослых в желаемом направлении. Обратная идея лежала в основе некоторых направлений прогрессивного движения в образовании. В подобных школах детей готовили к жизни в мире, существовавшем лишь в мечтах некоторых преподавателей. Когда же подростки покидали школу, они либо достаточно естественно возвращались к тем взглядам на жизнь, которые они усвоили в семье до поступления в школу, либо расточали свою энергию в бесплодной борьбе с моделями поведения остального общества. «Конкуренция», или, по крайней мере, ее некоторые типы, служащие для достижения определенных целей, может быть «плохой»; но американская традиция все же вплела нить конкуренции в ткань американской жизни. Предпринятая незначительным меньшинством попытка ликвидировать такое отношение путем школьного воспитания кончается для «подопытных» людей либо неудачей, либо конфликтом, либо отказом от борьбы.

Совершенно абсурдно было бы использовать воспитание детей как магический ключ ко всему разнообразию культуры. Так, одна вульгаризированная научная теория видит основание агрессивности в характере японцев в раннем и суровом приучении к туалету. Она была заслуженно высмеяна в «Истории по Скотту Тисью». Изучение полного набора приемов детского воспитания настолько же недостаточно для объяснения типичной для культуры личностной структуры, насколько недостаточен любой перечень особенностей культуры без информации об их организации. Необходимо знать систему взаимодействий между всеми поощрениями и наказаниями; где, как и кем применяются последние.

Иногда имеет место весьма вероятная связь между отдельными аспектами детского опыта и определенными моделями жизни взрослых. Разводы среди индейцев навахо случаются крайне часто. Возможно, отчасти с этим связано то, что дети навахо не так привязаны к паре родителей и эмоционально зависимы от нее. И хотя из недавней истории нашего общества мы знаем, что высокая частотность разво-

232

дов может быть вызвана и иными причинами, развод у навахо отличается гораздо большей прозаичностью и гораздо меньшим накалом страстей. Это связано с отсутствием у индейцев комплекса романтической любви, что, опять же, предположительно отчасти зависит от детского опыта, в малой степени сфокусированного на отца и мать.

Так или иначе, всеобъемлющая модель личности может быть понята только тогда, когда имеется в виду и весь детский опыт, и давление ситуативных обстоятельств взрослой жизни. Вполне возможно, как утверждают психоаналитики, что большая степень снисходительности к ребенку в доречевой период связана с развитием стабильной, хорошо приспособленной личности. Тем не менее, следует иметь в виду, что это — лишь основание, но никак не гарантия такого развития. Ребенку навахо доставляют множество удовольствий в течение первых двух лет его жизни. Однако взрослые навахо проявляют очень высокий уровень тревожности. Это является реакцией на реальную ситуацию: перед лицом повседневных трудностей они естественным образом беспокойны и подозрительны.

Как факторы конкретной ситуации, так и культурные модели вместе являются причиной того, что в каждой культуре есть свои «любимые» умственные расстройства. Малайцы страдают от run amok, некоторые индейцы Канады имеют склонность к каннибализму, обитатели Юго-Восточной Азии могут считать себя тиграми-оборотнями, сибирские племена становятся жертвами «арктической истерии», жители Суматры бывают одержимы «свиным помешательством». Отдельные группы в пределах одной культуры в различной степени склонны к подобным расстройствам. В настоящее время шизофрения в Соединенных Штатах гораздо чаще встречается среди низших классов, в то время как представители высших подвержены маниакально-депрессивному психозу. Средний класс американцев страдает психосоматическими расстройствами, связанными с приспособлением и сдержанной агрессией, — такими, как язва.

233

Некоторые виды психологических заболеваний характерны для американских карьеристов. Проблемы с питанием чаще встречаются у детей из еврейских семей в США. Эти факты нельзя объяснить только биологическими причинами, так же, как и то, что в Америке количество женщин, обратившихся к врачу с язвенной болезнью, в какой-то момент превысило количество мужчин. В некоторых обществах, как правило, сходят с ума мужчины, в других ситуация имеет обратный характер. В некоторых культурах заикание преобладает среди женщин, в других оно преследует мужчин. Японцы, живущие на Гавайях, гораздо более склонны к маниакально-депрессивным расстройствам, нежели японцы, живущие в Японии. Высокое кровяное давление является проблемой для американских негров, у африканских же негров оно редко встречается.

Антропологи изучают не уникальность каждого индивида, а они исследуют личность как продукт направленной реализации как биологических, так и социальных желаний и нужд членов социальной группы. Действия других народов становятся более понятными и предсказуемыми, менее «аморальными» в той мере, в какой мы осознаем не только их экономические и физические, но также и эмоциональные потребности. За образом жизни людей каждого общества в любой момент его истории стоит объединяющая философия. Основные черты фундаментальных мыслительных положений и постоянных эмоций только в исключительных случаях основываются на уникальном биологическом наследии и особом жизненном опыте; как правило, они являются продуктом культуры. Обычный человек усваивает большую часть личного интеллектуального кругозора из образа жизни своего окружения. Его культура или субкультура кажется ему гомогенным целым; он имеет скудные представления об исторической глубине культуры и ее разнообразии.

Поскольку культура обладает и формой, и содержанием, такая интуитивная реакция частично верна. В каждой культуре есть свои стандартные сюжеты, типические конфликты

234

и способы их разрешения. Таким же образом и особенные для каждой культуры приемы ухаживания за младенцем, и обычные способы одевания ребенка, и принятые при приучении к туалету поощрения и наказания равным образом являются частью бессознательной договоренности о передаче подростку конкретного набора базовых ценностей. Каждая культура насыщена своими собственными значениями. Следовательно, подлинная наука о человеческом поведении не может быть основана на канонах радикального бихевиоризма. Поскольку каждая культура значительно богаче, чем это представляется наблюдателю, понятие об основных ее составляющих не может быть выведено даже из большого количества внешних описаний. Хлеб и вино в одной культуре могут означать всего лишь питание для тела. В другой они будут подразумевать эмоциональную причастность божеству. На уровне голых фактов это — одно и то же, но место этих фактов в структуре культуры — и, следовательно, их значимость для понимания человеческого поведения — меняется.

Некоторым образцам поведения будут следовать все человеческие существа вне зависимости от того, как они были воспитаны. Каждый отдельный индивид испытывает внутренний органический «толчок» к известного рода действиям. Но каждой биологически заданной особенности этого действия придано и культурное значение. Более того, каждой культуре в большей или меньшей степени удается «направлять» многообразные импульсы в одних и тех же направлениях. Помимо наказаний, преследующих уклонения от нормы, проще и эстетически более приемлемо приводить к норме поведение индивида в соответствии с предсуществующими формами, которые должны казаться такими же естественными и неизбежными, как смена дня и ночи.

Такие характеристики человеческого существа, как способность к обучению, общению при помощи системы заученных символов и передаче заученного поведения от поколения к поколению, являются основанием самой возможно-

235

сти культуры. Однако то, что заучивается, широко варьирует в различных обществах и даже в пределах разных секторов одного и того же общества. Способ обучения также принимает характерные и шаблонные формы. Имеются типичные, отобранные культурой эмоциональные оттенки поведения родителей и других агентов культурной трансляции. Ситуации обучения в различных обществах определяются и формулируются по-разному. Поощрения, трудности в обучении, санкции, применяемые в случае неудачи в обучении, имеют множество различных форм и акцентов. И это относится не только к культуре как целому, но и к различным субкультурам внутри нее. На формирование личности американского ребенка воздействуют особые социальные, экономические и региональные подгруппы, к которым принадлежат его родители. У ребят из Кафе Сосайети и из Лоуер Ист Сайд практически одни и те же модели физического роста и взросления, но практики их воспитания, предпочтительные жизненные цели и образ действий, поощрения и наказания принадлежат двум разным мирам.

Все животные организмы обладают известными возможностями, ограничениями и потребностями. Это нельзя забывать, говоря о силе культурной детерминации. У многих читателей известной книги Маргарет Мид «Секс и темперамент в трех примитивных обществах» создалось впечатление, что автор доказывает полную культурную обусловленность различий в темпераменте мужчин и женщин. Краткий отзыв одного из коллег-антропологов содержал такое отрезвляющее замечание: «Маргарет, это замечательная книга. Однако, можете ли вы, в конце концов, назвать хоть одну культуру, где детей рожают мужчины?»

Воздействие воспитания, полученного в раннем детстве, направлено на самый разный биологический материал. Метаболические потребности принимают самые разные формы. У разных детей переваривание пищи требует различного времени. Первичное культурное воспитание направлено на три основные органические реакции: принятие (accepting),

236

удержание (retaining) и отпускание (releasing). Культуры различаются по степени, в которой они позитивно или негативно акцентируют одну или несколько таких реакций. Потенциальный источник индивидуальных особенностей в пределах общества состоит в том, что реакция на культурное воспитание видоизменяется в зависимости от степени неврологической зрелости ребенка. Даже если не принимать во внимание недоношенных, нервная система новорожденных варьирует по измеримым параметрам.

Тем не менее, существует значительный запас органически определенных возможностей. Благодаря данным возможностям выживание и удовлетворение потребностей такого животного, как Homo sapiens, может быть достигнуто многими путями. Поскольку человек — «символическое» животное, большое значение имеют вопросы о том, что заучивается, кто учит и как происходит обучение. Между моделями культуры и личностями ее отдельных представителей происходит постоянное и динамическое взаимодействие. Хотя некоторые потребности и универсальны, в разных культурах они приобретают различное значение. Общество биологически увековечивает само себя при помощи всем известных средств. Однако то, что общество постоянно воспроизводит себя социально, внедряя в каждое новое поколение испытанные временем способы поведения, чувствования, мышления и реагирования, известно гораздо меньше.

Подобно крысам, приучающимся к лабиринту, на выходе которого их ждет еда, дети постепенно осваиваются в глубоко проложенных, но часто крайне запутанных путях культуры. Они приучаются искать основания поведения, исходя не только из своих собственных потребностей или конкретной ситуации, но и из тех тонких аспектов последней, которые определены культурой. Согласно одним основаниям культурного поведения, следует быть подозрительным и сдержанным. Другие советуют: расслабься и будь общителен. Несмотря на различия индивидуального характера, индеец кроу приучается быть привычно щедрым, индеец юрок —

237

привычно скупым, вождь индейцев квакиутль — привычно и нарочито высокомерным. Большая часть взрослых, а в некоторой степени и дети, не сетуют на «стены» лабиринта культуры и получают удовольствие от разыгрывания культурных ролей. Человеческие существа обычно считают достойным вести себя подобно другим людям, с которыми они разделяют одну и ту же культуру. Совместное движение в одном и том же лабиринте также способствует общественной солидарности.

То, до какой степени личность является продуктом культуры, обусловлено многими факторами. Физическое и культурное наследие ребенка приходит от одних и тех же людей, его физический и социальный рост идут бок о бок. Обучение человека происходит медленно; обучение животного — куда более быстро. Помимо биологических факторов существует по крайней мере два психологических основания обучения, на которые также следует обратить внимание. Процесс обучения необходимым образом включает в себя крупные или мелкие конфликты между учителем и учеником. Родители и учителя несомненно испытывают чувство вины, когда они ведут себя агрессивно по отношению к детям и имеют тенденцию одобрительно встречать концепции, отрицающие значение враждебности в процессе формирования личности. Точка зрения, согласно которой личность является плодом одних лишь биологических тенденций, обеспечивает старшим удобное теоретическое основание. Если ребенок на самом деле становится тем, кем ему предопределено стать на основании его генетического устройства, его следует обеспечить только тем, что необходимо для его физического развития. Если же случается, что ребенок, вопреки ожиданию одного из родителей, не так способен или привлекателен, как он бы должен быть благодаря его «хорошей крови», то другой родитель может быть подвергнут оправданному обвинению.

Допуская, что личность по большей части является продуктом обучения и что само обучение определяется и конт-

238

ролируется культурой, следует указать, что существуют два вида культурного обучения: технический и регулятивный. Заучивание таблицы умножения является техническим обучением, в то время как обучение хорошим манерам — регулятивным. Ни в том, ни в другом случае ребенок не может научиться всему самостоятельно; ему предоставляются готовые ответы. Оба типа обучения необходимы для человека и одобряются обществом, хотя индивид до известной степени и сопротивляется им. Первый тип направлен на то, чтобы сделать личность продуктивной, социально полезной, он способствует оздоровлению и усилению общества. Второй тип обучения направлен на снижение уровня неприятия индивидом группы настолько, насколько это возможно; на то, чтобы уберечь его от раздражающего окружения; на то, чтобы сохранить гармонию внутри группы, и т. д. В связи с этим необходимо упомянуть, что обыденный язык делает подобное различение значений для слова добрый (good), когда оно употребляется по отношению к человеку. Человек именуется «добрым», если он морален и социально ответственен; с другой стороны, он «добрый» — то есть профессиональный и искусный — мастер в своем деле.

В нашем обществе школа традиционно выполняет роль технического тренера, семья и церковь отвечают за регулятивное воспитание. Однако имеет место и частичное совпадение функций: некоторые навыки прививаются в семье, а в школе в известной степени преподается мораль и хорошие манеры.

Скорость и уровень как технического, так и регулятивного обучения также имеют некоторые границы. Эти границы определяются физической организацией и структурой человеческого организма, а физическая зрелость и объем уже усвоенного определяют уровень обучения. Так, например, ребенок не научится ходить до тех пор, пока его нервная система не сложится окончательно. Для каждого периода или возраста существуют свои специальные и характерные задачи. Пределы этих периодов и особенности задач весь-

239

ма различны в разных культурах, но повсюду развитие проходит шаг за шагом определенные стадии, уровни и т. д. Каждая стадия в приспособлении достигается для того, чтобы можно было перейти на следующую, затем — на следующую и т. д. Это явно прослеживается во многих дописьменных обществах; однако нельзя упускать из виду, что различные клубы и ложи взрослых, а также подразделение школы на ступени, выявляют подобную сегментацию и в нашем обществе. В некотором смысле это значит, что любая взрослая личность представляет собой последовательные напластования характерных черт, даже если принципы, организующие личность, достаточно рано достигают относительной зафиксированности, приспособленной к длительному существованию. Только в раннем детстве поведение ребенка определяется случайными обстоятельствами. Вскоре, однако, он обзаводится персональной политикой, которая часто определяет его склонности в течение всей остальной жизни — хотя и в скрытых формах.

Другими словами, взрослая личность является архитектурной целостностью. Есть некоторые принципы строения целого, однако также имеются различные сферы и уровни, более или менее центральные по отношению ко всей структуре. Изучая личность с точки зрения ее уровней, мы можем наблюдать, как характерные реакции одной степени сложности отменяют или маскируют любые прямые проявления реакций, типичных для иного уровня сложности. Одна и та же личность в различных ситуациях реагирует различным образом, что, порой, выглядит весьма драматично. Каждая личность способна к разным способам самовыражения. Что до выбора конкретного способа, то он зависит от всего психологического поля и от культурных акцентов в данной ситуации. Когда человек пытается взять предмет, его рука движется в соответствии с восприятием ее позиции и окружающей среды. Таким же образом проявления личности частично регулируются тем, как она воспринимает саму себя и окружающих через призму культуры.

240

При описании личности удобно говорить о ее нуклеарных и периферийных областях. Изменения в нуклеарной области, даже незначительные сами по себе, всегда видоизменяют внутреннюю политику индивида и необходимо принадлежат выбору «или-или». Изменения в периферийных областях могут быть чисто количественными и возникать, не вызывая изменений иных личностных черт. Прохождение основных стадий (оральной, анальной, генитальной) требует изменения в нуклеарной области, однако существуют и такие поверхностные адаптации к статусу и роли, которых ожидает каждая культура от личности данного возраста, пола и рода занятий. Чаще всего периферийными оказываются те области, где существует относительная свобода адаптации. Всегда остается вопрос взаимодействия ядра и периферии, того, как влияет приспосабливающаяся периферия на менее податливое ядро. Культуры имеют в точности такие же архитектурные особенности.

Последовательность развития или роста личности не спонтанна и не самообусловлена. Большинство стадий или ступеней не могут быть пройдены до тех пор, пока их влияние не перестанет быть полезным для организма. Их длительность в пределах жизни индивида будет определяться пригодностью в его системе ценностей. Ребенок продолжает быть ребенком до тех пор, пока действует его собственный вариант культурной системы ценностей. Если же для того, чтобы получить одобрение окружающих, ему потребуется измениться, он изменится. Таким образом, рост личности в некотором смысле является результатом постоянного и подчас бурного взаимодействия взрослеющего ребенка и тех, кто старше его, тех менторов, на которых ложится ответственность передачи культурных навыков и которые, исполняя эту функцию, превращают ребенка в определенный тип человеческого существа.

Необходимость такого пути развития личности осложняется двумя вещами: во-первых, это значит, что образование должно быть длительным процессом, ценным с точки

241

зрения затраченного времени и усилий; во-вторых, это предполагает, что индивид может регрессировать, то есть вернуться к предыдущей ступени приспособления, если при переходе на следующую количество затруднений возрастет. Поскольку адаптация младенца или подростка на более простом уровне развития означает, что он «фиксируется» на этом уровне, и поскольку последовательность таких «фиксаций» располагает ребенка к регрессу, не разумнее ли будет обойти обе трудности, не содействуя возникновению подобных «фиксаций»? Почему бы нам не обучать ребенка предельно правильному поведению с самого начала, или, если это практически невозможно, не позволить ему вообще ничему не обучаться до тех пор, пока он не будет способен с точностью постичь все то, что ожидается от него как от взрослого члена общества?

Никто серьезно не защищает такой свернутый тип процесса обучения в технической сфере. Никто не ожидает, что дети смогут заниматься сложными исчислениями, не освоив предварительно азов арифметики. Однако в сфере регулятивного обучения предпринимались серьезные попытки с самого начала жизни приспособить детей к серьезным ограничениям, которые наложила бы на них взрослая жизнь: в основном в сфере секса, личной гигиены и владения имуществом. Но если дать волю некоторым инфантильным импульсам, то, по причинам еще до конца не выясненным, вырастет очень малое количество неприспособленных индивидов. Потворство и спокойное отношение к ребенку в течение орального периода может стать прекрасной гарантией того, что индивид впоследствии сможет с готовностью и без искажения налагать ограничения на оральные удовольствия. Чтобы обрести безопасность, ребенок нуждается в защите как от физического мира (то есть в поддержке), так и от мира культуры (то есть в прощении). Некоторые формы обучения можно провести, нанеся душе ребенка гораздо меньше травм, после того, как он освоил язык. Еще не владеющий речью ребенок вынужден учиться на ошибках, на наказаниях и пе-

242

ред лицом поставленных условий. Благодаря языку он может воспользоваться инструктированием. Если некоторый тип поведения запрещен, ребенку можно рассказать, как прийти к цели, ведя себя иным способом. Сама речь развивается в медленной и примитивной форме; но как только она освоена, моментально убыстряется любое другое обучение.

Обычные обороты речи, используемые при наставлении ребенка, соответствуют типичным формам взрослого характера. Иногда, как, например, в нашем современном обществе, доминирует тенденция, при которой родители берут на себя всю ответственность в глазах ребенка и провопят резкую границу между «правильным» и «неправильным». — «Делай так, потому, что я сказал, что так — правильно». — «Делай так, потому что я так сказал». — «Делай так, потому, что я твой отец, а дети должны слушаться своих родителей». — «Не делай этого, потому что это гадко». — «Делай так, или я не куплю тебе конфет». — «Если ты не будешь хорошим мальчиком, мама расстроится». — Или даже: «Если ты не будешь хорошим мальчиком, мама не будет тебя любить». Хотя угроза стыда («Если ты замочишь свои брюки, люди будут над тобой смеяться»), которая является первичным инструментом социализации во многих примитивных обществах, также используется и американцами, социализация в вербальный период строится вокруг наказания лишением родительской любви и защиты. Это может стать причиной чувства неуверенности, последствия которого будут сказываться на протяжении жизни. Страх не оправдать надежды родителей является движущей силой многих американцев. Родителям, кажется, следует показать, что ребенок, в конце концов, способен ко многим конструктивным достижениям.

Эта тенденция поддерживается и другими культурными задачами. Родители пытаются сделать своих детей «лучше», чем они сами; они испытывают «честолюбие» по отношению к своим детям, хотят, чтобы дети завершили то, чего они не смогли сделать. Родители находятся под социальным давлением и перед судом собственных детей. Они соревну-

243

ются друг с другом посредством своих детей, не находясь в достаточной безопасности, чтобы противостоять этому давлению. Ориентируя детей на самоограничение и завершение незаконченного, родители успокаивают самих себя.

Раздраженные своим низким положением, многие представители нижних слоев общества горят нетерпением увидеть, как «поднимутся» их дети. Однако, такая позиция предполагает отсрочку исполнения желаний и самоотречение, что может быть усвоено индивидом и стать устойчивой частью его характера, если с самого раннего детства он имеет постоянную возможность чувствовать преимущества работы и ожидания. Но если родители экономически не способны предоставить ребенку возможность компенсировать отказ и обеспечить повышенную награду за ожидание, то их усилия почти всегда обречены на провал. Физическое наказание за лень и потворство своим желаниям, если оно не сопряжено с опытом достижения цели и реализации возможностей, обычно не достигает желаемой цели. По причине неспособности малоимущих родителей оградить своих детей от опыта нужды, у таких детей существует тенденция развития скороспелой самодостаточности и эмоциональной замкнутости. И почему ребенок, в конце концов, должен оставаться покорным таким родителям, которые не поддерживали и не защищали его по-настоящему? Когда же, таким образом, он становится преждевременно независимым, социализация просто-напросто завершается. И если такая эмансипация сопровождается чувством глубокой враждебности и обиды по отношению к родителям, человек оказывается на первой ступени криминальной карьеры.

Чтобы быть социально приспособленным, индивиду следует не быть недальновидно эгоистичным, слишком опрометчивым в погоне за комфортом и удовольствиями; однако есть некоторые пределы, в которых личность может выступать «неэгоистичной». Например, ориентация на иной мир требует, чтобы мирское существование состояло только в послушании, жертвенности, милосердии, самоотречении и

244

аскезе. С людьми, которые смогли достичь и выдержать такой образ жизни, всегда приятно иметь дело; некоторые из них предъявляют совсем мало требований к другим и оказывают последним большую помощь и поддержку. Можно сказать, что преступный или слабосоциализованный тип индивида эксплуатирует общество, но верно и то, что общество эксплуатирует множество сверхсоциализованных, слишком сознательных, слишком моральных, слишком самоотреченных людей. Все современные психиатры говорят нам, что люди должны развлекаться для того, чтобы оставаться эмоционально здоровыми. Попытка заставить индивида предпринять чрезмерно долгосрочный обзор своей жизни сама по себе является недальновидной социальной политикой, за которую в результате придется дорого заплатить.

Два общих наблюдения по поводу поведения индивидов в нашей культуре становятся понятными в перспективе наказания, страха и совести. Почему должно быть так, чтобы люди принимали наказание за проступок как «должное» без каких бы то ни было протестов? Объяснение этого факта довольно сложно, частично оно опирается на наше христианское прошлое и на систему наших культурных норм и процессов социализации, взаимно подкрепляющих друг друга. Необходимо помнить об особенностях традиций Северной Европы. «Напор на важность морального выбора» не является, и мы слишком охотно это признаем, общечеловеческой чертой, поскольку, как подчеркивает Маргарет Мид:

«Сравнительные исследования... показывают, что такой тип характера, при котором индивид воспитан спрашивать вначале не "Хочу ли я этого?" или "Боюсь ли я?" или "Привычно ли это?", а "Хорошо это или плохо?" является особенным образованием, чертой нашей собственной культуры и лишь немногих других обществ. Это связано с тем, что родители сами преподносят культуру в терминах морали, будучи в глазах ребенка ответственными представителями правильного выбора, наказывая или награждая его от имени Справедливости».

245

Американцы также иногда охотно «сознаются» в грехах, которые могли бы никогда и не быть обнаружены, или могут даже совершать определенные запрещенные действия публично, очевидно без всякой иной причины, кроме надежды на наказание. На основе этих и подобных наблюдений клиницисты иногда ссылались на «потребность в наказании» или «инстинкт мазохиста». Более простая альтернативная идея заключается в том, что «виновные» охотно принимают наказание или даже домогаются его, поскольку это единственное средство, с помощью которого можно ослабить муки совести или совсем избавиться от них. Если наказание всегда рассматривается в связи с появлением проступка, то стоит деянию остаться без наказания, как отпадает необходимость в чувстве вины и в самом наказании.

В этой сфере существует много увлекательных проблем. В каких, к примеру, отношениях находятся совесть и «принцип реальности», то есть отказ от сиюминутных радостей в пользу более существенного окончательного удовольствия? Некоторые поймут это окончательное удовольствие как посмертное воздаяние. Здесь, как и в случае самоотверженного типа личности, распространившегося благодаря влиянию раннего и средневекового христианства, земные удовольствия откладываются на неограниченный срок. Это — расширение общего навыка, который должным образом прививается и поощряется в течение жизни. Небеса становятся местом, где счастье безопасно. На земле опасно быть счастливым. Проблема заключается в том, возникнет ли такой образ мыслей, если наказания не будут часто откладываться, так что никто не будет знать, когда кто-то спасся (оказался «невинным»), а когда — нет.

Существует еще один ставящий в тупик вопрос: каково точное соотношение между виной и агрессией? Депрессию и родственные ей состояния вины часто называют «агрессией, обращенной внутрь себя». Значит ли это только, что агрессия, вызванная фрустрационным импульсом, в свою оче-

246

редь сдерживается страхом, и что человек испытывает страх вместо агрессии?

Фенихель, подробно описывая то, что можно было бы назвать психологией извинения, придерживается мнения, что извинение — это общий и во многих случаях социально приемлемый путь редукции вины. Принося извинения, человек в определенном смысле наказывает себя сам и, таким образом, предотвращает наказание со стороны другого человека. Этот динамизм, похоже, дает нам ключ к пониманию чрезмерного уважения и раболепия как привычных стратегий поведения личности.

То, что в результате детского и последующего опыта общения люди иногда развивают относительно сложную и устойчивую форму аскетической личности, может составить психологическую дилемму. Эксперименты с низшими животными постоянно указывают на то, что если данный навык или действие не вознаграждается, по крайней мере время от времени, он окончательно вырождается и исчезает. Подобным же образом было продемонстрировано, что для того, чтобы добиться усиления определенной требуемой реакции с помощью вознаграждения, последнее не должно откладываться надолго после появления реакции. Как же, однако, должны мы объяснять постоянный тяжелый труд и упорство тех людей, которые очевидно избегают всех существующих вознаграждений и поощрений? Отбросить эту проблему очень легко, либо сделав допущение ad hoc, либо постулируя безусловное различие между психологическими законами, управляющими людьми и животными. Верно и то, что у людей символические процессы развиты в большей степени, чем у любого из низших животных, и что в некоторых существенных аспектах этот факт отдаляет человека от животных. Однако, есть более простое объяснение. Известно, что для животных, стоящих на достаточно высокой ступени эволюции, уменьшение неприятного чувства страха является существенным вознаграждением, и будет поддерживать даже наиболее сложные поведенческие навыки в течение

247

удивительно длительного срока. Хотя точная связь между человеческим страхом и моральным чувством еще не прояснена, обычно признается, что она существует. Фрейд, например, говорил, что «наша совесть не является тем непреклонным судьей, которым хотят ее представить учителя этики, но ее источник — "боязнь общественного осуждения", и ничто иное».

От этих посылок легко перейти к выводу, что индивиды, чья жизнь и работа явно лишены вознаграждения в обычном смысле этого слова, тем не менее поддерживаются и поощряются той радостью, которую доставляет им уменьшение страха совести или вины. Никий, философ-эпикуреец, с особенной четкостью выражает эту концепцию, когда, сравнивая мотивы своего поведения с мотивами постящегося монаха Пафнутия, говорит: «Что ж, дорогой друг, совершая эти поступки, внешне совсем не похожие друг на друга, мы оба подчиняемся одному чувству, единственному мотиву всех человеческих действий; у нас обоих общая цель: счастье, невозможное счастье!» Таким образом разрешается несомненное противоречие и создается натуралистическая концепция вознаграждения, достаточно обширная, чтобы включать как усиливающий, оживляющий эффект чувственных удовольствий, так и облегчение и комфорт при чистой совести.

К «моральному мазохизму» напрямую относится то, что Фрейд называл «преступностью из-за чувства вины». Не так уж редко к психоаналитическому лечению прибегают те люди, которые, как обнаруживает анализ, совершили не просто трансгрессию, но и такие преступления, как воровство, мошенничество и поджог. Удивительное наблюдение заключается в том, что большинство преступников не являются обычными невротиками и не становятся пациентами психоаналитика. Общество может желать изменить их, или они могут желать изменить общество, но они редко желают меняться сами. Ответ, данный Фрейдом, гласит, что анализ таких людей «привел к удивительному выводу: подобные поступки совершаются именно потому, что они запрещены и

248

потому, что, совершая их, человек получает удовольствие от чувства умственного освобождения. Он страдал от угнетающего чувства вины, происхождения которого он не знал, а после совершения им проступка чувство угнетения смягчилось. <...> Звучит парадоксально, но я вынужден утверждать, что чувство вины предшествует трансгрессии, что не первое происходит из последней, но наоборот — трансгрессия происходит из чувства вины. Мы можем оправдать этих людей как преступников из-за чувства вины».

Такой анализ «преступности из-за чувства вины» приводит к следующему важному предупреждению: никто не может правильно поставить диагноз личности на основе отдельных действий индивида, вырванных из их динамического контекста и отделенных от их средств и целей, которым они служат. Предположим, что трое молодых людей, А, В и С, сели на велосипеды, которые им не принадлежат, и уехали без ведома законных владельцев. В нашем обществе такое действие, объективно идентичное во всех трех случаях, является нарушением права собственности. Но может быть, индивид А совершил его, зная, что, поступив так, он окажет владельцу велосипеда услугу того или иного рода. Поскольку в его «намерения» не входила кража, он не может быть законно признан виновным, и поэтому не может быть назван преступником. У индивида В мотив кражи велосипеда может заключаться не в том, что он хочет его использовать или получить выгоду от его продажи, но в том, что, совершив это действие и допустив его огласку, он унизит своего отца и, возможно, в придачу удовлетворит свою неосознанную «необходимость в наказании». Можно было бы сказать, что здесь задействованы отчетливые невротические механизмы. Только в случае индивида С, который взял велосипед по относительно простой причине, поскольку его сознательное желание иметь велосипед было сильнее страха перед последствиями кражи, мы можем говорить о проявлении действительно преступной личности. Но даже в данном случае вердикт может быть вынесен, лишь если мы

249

уверены, что С был достаточно знаком с культурной традицией, чтобы знать о принятых правилах применительно к данной ситуации. Подобное исследование мотивов, удовольствий и знаний должно, конечно, проводиться до того, как истинное значение действий, явно «нормальных» или явно «невротических», будет надежно определено.

Тот факт, что, таким образом, не существует фиксированной связи между явленными нам отдельными действиями и мотивами, лежащими в их основании, неизбежно стал препятствием на пути развития здравого понимания структуры и динамики личности. И из-за феномена репрессии, даже на самосозерцание, как мы теперь знаем, нельзя полностью положиться в создании завершенной картины чьих-либо желаний и склонностей. В основном по этим причинам специальная методика исследования целостной личности, включая бессознательные аспекты наряду с сознательными, разработанная Фрейдом и его последователями, оказалась столь революционной и предоставила нам первую действительно всеобъемлющую систему психологии.

Даже если в период детства обнаруживается необходимость в физическом и моральном убежище, оставив ребенка в покое, мы не решим существующие практические проблемы. В течение раннего периода детства ребенок в любом случае разовьет «отношение к жизни»: уверенность, покорность, оптимизм, пессимизм. На это отношение будет серьезно влиять качество и количество проявленной «заботы» о ребенке. Связь между заботой о ребенке и его личностью еще не оценена по достоинству. Но она вдвойне важна: она полезна при помощи в развитии основных навыков ребенка, что сыграет роль впоследствии, когда период снисхождения закончится и ребенок вынужден будет все решать сам; она особенно полезна при выработке положительных отношений с родителями и другими людьми, когда начнутся регулярные занятия.

Эмоциональная схема отношений с родителями или братьями и сестрами часто становится прототипом для привыч-

250

ных отношений между друзьями и товарищами, работодателями и рабочими, лидерами и божествами. Общество, где детские переживания связаны с крайне сильной, но неудовлетворяющей зависимостью от отца, является плодородной почвой для демагогов. С другой стороны, такая культура, как у индейцев зуни, где симпатии ребенка распределены между множеством родственников и где он больше зависит от группы в целом, чем от конкретных людей, отчетливо противостоит лидерам типа Гитлера. Когда мать является настоящим центром семейной жизни, люди более склонны изображать своих божеств в вице женщин.

Подобные схемы обращения родителей с детьми вырабатывают различные типы личности, в зависимости от диспозиции, присущей конкретному ребенку, и действий, предпочитаемых в той или иной культуре. Если родители наносят множество ударов по самоуважению ребенка, он может возместить его преувеличенно вызывающим поведением, или займет подчиненное, зависимое положение, или станет эгоистом. Различные схемы поведения, как было сказано выше, часто выражают один и тот же внутренний психологический мотив. Агрессивность и застенчивость могут быть лишь различной внешней демонстрацией ущемленного образа Я. Там, где отсутствуют поощрения и адекватные вознаграждения или заменяющие их удовольствия, ребенок сам создает новые способы приспособления к обстоятельствам: ложь, воровство, скрытность, недоверие, чувствительность, сомнение, различные степени потворства своему желанию совершать запрещенные действия.

Несмотря на наши схемы социализации, некоторые американцы относительно свободны от страхов и относительно свободны от необходимости конфликтовать. Даже если отлучение от груди происходит достаточно рано, счастливая мать, не подверженная чувству внутренней незащищенности и принуждению внешних обстоятельств, переживает это событие скорее как психологическое отдаление от ребенка, нежели как уменьшение нежности и привязанности к нему.

251

В этом случае отлучение от груди вряд ли станет столь важным событием, как это случилось с мальчиком, поведение которого несколько лет усиленно изучала Маргарет Фрайс:

«Прототип реакций Джимми на различные неприятности следует усматривать в его реакции на отлучение от груди в пятимесячном возрасте: он стал пассивным, отстраненным, и воспринимал все отрицательно».

Так как преувеличенное чувство вины имеет тенденцию возникать вследствие слишком ранних и слишком радикальных воспитательных мер, важная роль в этом процессе отводится особым обстоятельствам. Если мать имеет ярко выраженную привычку негативно реагировать на запах своих и чужих фекалий, то она сама будет испытывать некоторый страх, приучая ребенка пользоваться туалетом, и, возможно, иногда будет доходить до активной агрессии по отношению к ребенку.

В других обществах методы установления запретов на различные социально предосудительные или угрожающие личной безопасности реакции детей, предоставляют родителям более широкие возможности избежать личной ответственности. Большое количество людей: тетки, дядья и другие члены большой семьи, — делят между собой сферы воспитания ребенка так, что эмоциональное влияние родителей на него становится менее интенсивным. Механизмы пристыжения могут привести к некоторым изменениям даже вне семейного круга. Основной упор на подобные методы, похоже, приводит к совершенно иному типу подчинения, более похожему на «стыд» («Мне будет крайне неприятно, если кто-либо застанет меня за этим»), чем на «вину» («Я плохой, потому что не выполняю требования родителей»). В конце концов, наказания могут быть в большей или меньшей степени переложены с плеч людей на плечи других существ. В качестве наказывающих и поощряющих могут выступать различные сверхъестественные создания (включая привиде-

252

ния). Ребенку говорят, что неправильное поведение будет наказано по сверхъестественным законам. С провинившимся ребенком случайно происходит неприятность или несчастье, и его наставники тщательно убеждают его в существовании связи между его проступком и его страданиями. Хотя этот метод имеет определенные очевидные преимущества в воспитании положительного поведения по отношению к другим людям, он также приводит к отчуждению индивида от внешнего мира. Если кто-либо находится во власти более могущественных и, возможно, капризных сил, если он всегда может свалить вину на сверхъестественные существа, то этот человек вряд ли будет предпринимать попытки приспособиться к реальности.

Также следует отметить, что в нашем обществе внимание ребенка в основном поглощено его ближайшими родственниками лишь в дошкольном возрасте. Школьный период характеризуется возрастающей социализацией при посредстве учителей, сверстников и старших детей. В нашей культуре часто возникает конфликт между нормами поведения родителей и сверстников ребенка. Как жизненные цели родителей, так и средства их достижения могут частично отвергаться. Необходимость самостоятельного выбора и других способов разрешения конфликта между ожиданиями нескольких людей сильно затрудняют процесс социализации ребенка в культуре сложного типа.

Однако в любой культуре процесс обучения требует успеха или поощрения. Если реакция не поощряется, она не запоминается. Таким образом, все реакции, ставшие привычными, «хороши» с точки зрения живого существа; они всегда приводят к удовольствию в той или иной форме. Суждения о «плохих» привычках заимствуется у других людей, то есть привычка «плоха», если она раздражает другого человека или нескольких людей. Серьезной проблемой в приспособлении личности к социальной среде является выбор поведения, приятного для индивида и в то же время приятного для остальных людей или, в крайнем случае, приемлемого для

253

них. Все люди обучаются реакциям, которые удовлетворяют их желания и снижают потребности, но одним из факторов, который определяет, какие именно реакции удовлетворяют желания, являются заданные обычаи общества. Культура, конечно, также оказывает сильное влияние на то, какие действия других людей будут восприниматься как «хорошие», а какие — как раздражающие. В своем отношении к мотивациям обучение сталкивается с необходимостью изменить либо цели, либо средства их достижения.

Всеобщее убеждение заключается в том, что привычку можно уничтожить лишь наказанием, то есть тогда, когда страдание, вызываемое ею, будет большим, чем удовольствие. То, что навык может быть «сломлен» таким образом, верно, но существенную роль играет и то обстоятельство, что наказывающий ребенка человек часто впоследствии вызывает у него недоверие. Однако существует и другой механизм, используемый в культуре, а именно — механизм погашения. Насколько поощрение необходимо для усвоения навыка, настолько данный механизм необходим для его устранения. Если удовольствие, которое организм обычно получает от данного поведения, может быть устранено, то навык окончательно исчезнет. В первый раз из-за отсутствия удовольствия может возникнуть агрессия, но если эта агрессия также ни поощряется, ни наказывается, она, в свою очередь, вскоре перейдет в иной исследуемый тип поведения, из которого может развиться новый навык или новая приспособленность к обстоятельствам.

Хотя погашение и является ценным способом освобождения от нежелательных навыков, оно также, при условии редкого поощрения индивида, способствует устранению и тех его навыков, которые могут нравиться другим или считаться «хорошими». Таким образом, хорошее поведение, как ребенка, так и подростка, не следует воспринимать как должное, оно должно приносить ему такое же удовольствие, как и всем остальным. Эти соображения показывают неадекватность старого представления о том, что повторение действия

254

обязательно усиливает навык. Теперь мы знаем, что навыки могут быть как усилены, так и ослаблены повторением. Не повторение, а вознаграждение является решающим фактором в определении того, будет ли навык укрепляться или ослабевать при повторении действия.

Другая важная особенность процесса обучения состоит в том, что как только правильная реакция становится все более и более тесно связанной с ограничивающей ее силой, она начинает связываться с любым другим стимулом, который воздействует на организм во время совершения правильного действия. Например, во многих обществах физическая близость к матери вскоре становится для ребенка тесно связанной с поощрением. Поэтому, например, при приучении к туалету, ребенок привыкает гораздо проще в присутствии матери. Мы склонны преувеличивать специфику врожденных реакций. Мы склонны, к примеру, рассматривать кормление грудью как совокупность неких автоматических действий. Но это — не просто цепочка рефлексов, и это понимает каждый, кто видел неуклюжее и несуразное поведение новорожденного ребенка. Рефлексы имеют значение, но лишь наряду с другими свойствами организма, а также наряду с обучением. Так, если новорожденный голоден, можно, надавив на его щеку, добиться того, чтобы он быстро повернулся и увидел грудь. Но вызвать подобное действие у ребенка, которого только что покормили, крайне трудно.

Культура привлекает внимание к одной стороне стимулируемой ситуации и придает последней ценность. В этом случае реакции, даже вызванные основными органическими позывами, могут настолько же определяться культурными ценностями и запросами, насколько они определяются внутренним давлением. Как говорит Маргарет Мид:

«Данные о примитивных обществах позволяют предположить, что присущие каждой культуре выводы о степени разочарования и удовольствия, заложенных в культурных формах, более важны для человека, нежели то, какие биологические мотивы он решает развивать, а какие подавля-

255

ет или оставляет неразвитыми. Мы можем привести в качестве примера положение женщины викторианской эпохи, которая не ожидала удовольствия от сексуального опыта и не получала этого удовольствия. Естественно, она ни в коей мере не была так разочарована, как ее потомки, для которых секс, от которого они ожидали обещанного удовольствия, оказался разочарованием».

Чем больше энергии культура переводит в выражение определенных желаний, тем меньше, вероятно, этой энергии остается на удовлетворение других желаний. Тот факт, что способ удовлетворения конкретного желания окончательно влияет на природу самого желания, действительно может быть оспорен. Голод китайца и голод американца не являются абсолютно одинаковыми.

Сравнительное исследование воспитания детей в различных культурах, произведенное антропологами, оказало в последние несколько лет сильное влияние на педиатрию. Передовые врачи все больше и больше отдают предпочтение свободному, а не строгому режиму дня. Они также усматривают связь между ребенком, который полностью уверен, что родители крепко любят его, и ответственным, готовым к сотрудничеству взрослым, убежденным, что общество заботится о его благосостоянии. Ребенок, формирующий свой характер на основе веры в крепкую любовь родителей к нему, вряд ли впоследствии станет подозрительным взрослым, ищущим и находящим врагов среди своего окружения и других народов. Его совесть будет скорее спокойной, чем причиняющей ему дискомфорт. Стабильный мировой порядок, который столь важен для построения новых, широких и более сложных взаимоотношений, может быть основан лишь на эмоционально свободных и зрелых личностях. Пока лидеры и массы неспособны принять те концепции правильного поведения, которые отличаются от их собственных концепций, различия между людьми будут восприниматься как повод для агрессии. При минимальном уровне безопасности личности превосходно живется демагогам и диктаторам.

256

У современной матери контакт с ребенком сведен к минимуму, ее отношения с детьми крайне обезличены, и тем самым она лишает себя таких чувств, которые сложно чем-либо заменить. Опыт многих обществ, лишенных письменности, показывает, что если первейшей обязанностью матери является забота о ребенке в течение первых двух лет его жизни, то в итоге это окупится с лихвой преданностью и эмоциональной поддержкой со стороны ребенка, а также благодаря творческому удовлетворению от воспитания счастливых, деятельных детей.

Хотя опасности культуры, «замкнутой на детях» (в том смысле, что принимаются во внимание только потребности и интересы младенцев и детей), и должны быть учтены, этот вопрос не должен принимать искаженную форму дилеммы между «всем» и «ничем». Конечно, дети должны постепенно осознать, что в мире существуют другие люди, и что за удовольствия ведется напряженная борьба. Однако, существуют разумные вопросы: когда и насколько скоро или в каком возрасте они должны это осознать? Подчеркнутая состязательность нашей культуры поддерживает схемы, направленные на ускорение процессов, требующих самоограничения в сферах отлучения от груди, приучения к чистоте, сексуальных табу и контроля агрессии. Оправдания, высказываемые по поводу наших современных типов социализации, выглядят крайне рационализированными. К примеру, широко распространено мнение о том, что если ребенка кормить или проявлять о нем какую-либо другую заботу, не придерживаясь режима, то это «повредит его здоровью». Но в примитивных обществах детей нянчат и кормят тогда, когда они плачут, и никаких признаков болезней не наблюдается. Так же поступают и другие млекопитающие, и у их детенышей пищевые расстройства наблюдаются реже, чем у человеческих детей, которых кормят по расписанию, которые находятся то в состоянии голода, то в состоянии переедания.

Многие также верят, что свободный режим сна аналогично вредит физическому здоровью ребенка; но если ребе-

257

нок засыпает лишь после периода плача и беспокойства, отход ко сну на всю жизнь приобретет для него связь со страхом. Более того, у детей среднего и старшего возраста наиболее очевидным следствием строго определенного количества часов, выделенных для сна, будет неоднократное пробуждение в одиночестве, без чьей-либо поддержки, что способствует развитию ночных кошмаров. Скольких детей отправляют в постель, чтобы только отделаться от них? Сколько детей интуитивно осознают это?

Эти проблемы воспитания детей имеют отношение и к больным вопросам нашего времени. Одной, хотя не единственной, из причин войн является запрет на агрессию, порождаемый процессами социализации. Гнев, открыто выражаемый по отношению к родителям и другим старшим, обычно не достигает желаемого результата. Поэтому он подавляется, порождая язву ненависти и обиды, что может вылиться в битвы между группами, социальными классами или народами. Незащищенность, подозрительность и нетерпимость вполне могут иметь своими корнями опыт, полученный в детстве. Как пишет Кора Дюбуа,

«Непоследовательность и ограничительная сила дисциплины, наполняющей жизнь ребенка, вполне могут пробудить в нем чувство незащищенности, подозрительность и недоверие. В его распоряжении есть лишь одно оружие против огорчений, и это оружие — гнев. Ребенку не предлагается альтернатива — быть хорошим, чтобы достичь своих целей. Но то, что гнев — оружие неэффективное, осознается лишь в самом конце первого десятка лет жизни».

Когда в результате борьбы двух индивидов за одну и ту же цель один из них нападает на другого, такое действие обычно квалифицируется как преступление. Когда борьба ведется между различными социальными классами, меньшинствами и т. п., подобный антагонизм обычно называется предрассудками или гонениями. А когда борьба происходит между народами, такая агрессия и контрагрессия известны нам, конечно, под именем «война». Пока что не изобретено эффективного пути

258

разрешения международных конфликтов и устранения агрессии; не наблюдается и желания пользоваться стандартными способами снижения внутригрупповой агрессии индивидов или представителей меньшинств, покуда существуют репрессии и месть. Верно, что можно добиться временного успеха в остановке агрессии путем наказаний, но это — вовсе не окончательное решение проблемы. Запугивание и подчинение, хотя и создают временное внешнее согласие, часто усиливает чувство сдерживаемой обиды и враждебности, которое рано или поздно прорвется наружу, либо как прямая контрагрессия по отношению к угнетателю, либо как смещенная агрессия, либо в иной иррациональной форме поведения.

Иногда чувство незащищенности возникает из-за непорядка в национальной и мировой экономике и политике. Эти причины, а также причины, вызванные социализацией, более тесно связаны, чем может показаться на первый взгляд. Пока агрессия отдельных детей и подростков в первую очередь встречается с местью, эта схема будет доминирующей при межклассовой, межрасовой и международной агрессии. Подобно этому, пока не существует защиты для народов, будут существовать опасность и разочарование и для индивидов, составляющих эти народы. Причины личных и общественных беспорядков — одни и те же, и различать их нельзя. В нашей американской культуре мы должны неистово состязаться друг с другом, а внешне оставаться лучшими друзьями. Если внутренняя агрессия становится для народа столь серьезной, что может привести к его расколу или войне, то перенос агрессии на другую группу будет уместным действием с точки зрения сохранения национального единства.

Идеалы миролюбивого мужчины и миролюбивой женщины нельзя осуществить полностью вне такого мирового порядка, при котором будет обеспечена безопасность и свобода миролюбивых наций. Месть и пассивное принятие агрессии — не единственные альтернативы для народов и, уж конечно, для детей. Народы, как дети, должны пройти процесс социализации. Подобным образом, увеличение зависи-

259

мости народов друг от друга кажется нам тем направлением, в котором следует двигаться. До тех пор, пока нации осознают свою общую взаимозависимость, они будут охотно подчиняться самоограничениям, которых неизбежно требует социализация. Все человеческие характеры представляют собой разновидность замедленного послушания. Поскольку большинство людей ведет себя в соответствии с общественными нормами, крайне малая часть всего населения должна работать в полиции. Если же систематически культивировать международную взаимозависимость, численность международной полиции также снизится. Это предполагает разделение экономических ресурсов и задач. Идеал самодостаточности, в личной или политической сфере, имеет серьезные границы, которые должны быть четко осознаны и оценены. Принцип «коллективной безопасности», с помощью которого группа делается сильнее любого отдельного индивида (человека или народа) и поэтому становится способной обеспечить защиту даже своему слабейшему члену, является первичным условием сокращения потребности в индивидуальной агрессии.

Теория личности является лишь набором предположений о «природе человека». Особо следует подчеркнуть — благодаря открытиям психоанализа, антропологии и психологии обучения — проблему человеческих возможностей. Ничто не может быть дальше от истины, чем лозунг: «Природа человека неизменна», если под последней подразумевается специфическая форма и содержание личности. Любая теория личности, опирающаяся на эту идею, неизбежно является слабой, поскольку личность — это, прежде всего, продукт социума, а человеческое общество всегда находится в развитии. Особенно это важно сейчас, когда новые важные изменения в международной организации кажутся неизбежными, а их следствия для каждого человека в отдельности можно увидеть лишь отдаленно.

Абсолютный, опирающийся на культуру, взгляд на человеческую природу не только не придерживается ни одной

260

концепции возможного будущего развития человека, но и противостоит попыткам, которые могут быть предприняты в направлении ускорения достижения возможных уровней личного, социального и международного объединения. Правда, что все народы с трудом забывают свои привычки и обычаи. Тысячелетие не проходит сразу. Несмотря на это, люди всех народов стараются приспособиться к международной ситуации и постепенно изменяют свои представления о самих себе и о других людях. Этот процесс медленно, но верно приведет к возникновению нового общественного порядка и личности нового типа.

Каждая культура должна основываться на том, что она имеет: на своих особых символах для вызывания эмоциональных реакций; на своих специфических механизмах, компенсирующих потери от культурной стандартизации; на своих собственных ценностях, которые оправдывают в глазах человека подчинение ритма его импульсивной жизни культурному контролю. Об этом хорошо написал Грегори Бэйтсон

«Если жители острова Бали бывают озабочены или счастливы из-за безымянного, бесформенного страха, не локализованного в пространстве и времени, то мы могли бы действовать во имя безымянной, бесформенной, не локализованной надежды на огромные достижения. Мы должны быть похожи на тех немногих творцов и ученых, которые работают с настойчивым вдохновением, возникающим из чувства, что великое открытие или творение (скажем, превосходный сонет) вот-вот появится на свет; нам следует походить на мать, которая, благодаря вниманию, постоянно уделяемому ребенку, чувствует реальную надежду, что он может оказаться бесконечно редким явлением, именуемым "великий и счастливый человек"».

IX. Соединенные Штаты глазами антрополога

Предположим, что через пятьсот лет археологам придется раскапывать остатки поселений различной площади в Европе, Америке, Австралии и других регионах. Они пришли бы к правильному заключению, что американская культура была таким вариантом общемировой культуры, чьим отличительным признаком было высокое развитие технических приспособлений и, особенно, степень их доступности любому человеку. Тщательные исследования дистрибуции и диффузии показали бы, что основы этой цивилизации сформировались в Северной Америке, Западной Азии и Европе. Однако проницательный археолог заключил бы, что американская культура двадцатого века уже не была колониальной. Он увидел бы, что особые условия природного окружения Соединенных Штатов ощутимо проявили себя в основе американской культурной ткани и что масштабная культурная гибридизация и национальные изобретения способствовали появлению новой текстуры и новых узоров этой ткани.

К сожалению, социальный антрополог 1948 года не может много добавить к этой картине и пребывает в поле указанных фактов. Антропологическое изучение американских сообществ было начато книгами «Мидлтаун» (1928 г.) и «Мидлтаун в переходный период» (1937 г.). С тех пор у нас появилась серия монографий о «Городе Янки», две книги о «Южном городе», краткие очерки Департамента сельского хозяйства о шести разных сообществах, популярная книга Маргарет Мид «Держите порох сухим» и еще несколько разрозненных публикаций. Совсем недавно Уорнер и Ха-

262

вигхерст опубликовали исследования классовой структуры и образования под названием «Кто должен быть образованным?» Вальтер Гольдшмидт выпустил в свет доклад о сельском хозяйстве в Калифорнии «Как вы сеете»; также в последнее время стали появляться публикации о среднезападном городе: «Джоунсвиль, США». Но это — все же мелочи по сравнению с бесчисленными томами, опубликованными по истории, государственному устройству, географии и экономике Соединенных Штатов. О культуре последних в антропологическом смысле мы знаем меньше, чем о культуре эскимосов. До сих пор эта книга основывалась на тщательно обработанных данных и теории, подтвердившей свою способность предсказывать. При работе с американской культурой приходится прибегать к анализу, не намного отличающемуся от импрессионизма. Учитывая малое количество полевых исследований, мы сталкиваемся с особой опасностью представить американскую культуру такой, какой она была, а не какая она есть. Тем не менее, очерк характерных способов мышления и ценностей может немного помочь нам понять самих себя и, таким образом, лучше понять другие народы. Можно собрать точки соприкосновения различных антропологических исследований, построенных на личных впечатлениях внимательных наблюдателей из Европы и Азии. Эта цивилизация бизнеса — не военная, не церковная, не ученая. Краткость нашей истории привела к господству экономики, так же как и к упору на потенциальное в противоположность действительному. Имея недостаточную традицию глубоко укорененной культурной модели и высокого уровня жизни, американские обычаи быстро изменились под воздействием автомобилей, радио и кинематографа. Существует так много характерных черт этой культуры, которые столь очевидны, что не требуется дополнительных свидетельств: любовь к физическому комфорту, культ чистого тела, финансовый капитализм. Отдельные ценности, такие как принцип честной игры (fair play) и терпимость, будучи общепринятыми, тем не менее скорее представляют

263

собой модификации британского наследия, а не черты, присущие именно американцам. Эта глава, однако, будет посвящена не утомительному перечислению всех таких черт, а мы выберем лишь некоторые из них, связанные между собой и наилучшим образом демонстрирующие лежащую в их основе организацию культуры.

Американскую культуру называют культурой парадоксов. Тем не менее, национальная рекламная и кинематографическая индустрия была бы невозможна, если бы отсутствовал определенный язык, на котором можно обратиться к большому числу людей с тем, чтобы привлечь их интерес. Несмотря на то, что региональные, экономические и религиозные различия имеют большое значение в некоторых отношениях, существуют определенные черты, которые превосходят все эти различия. Некоторые жизненные цели, отношения к чему-либо, как правило, разделяются американцами всех регионов и социальных классов.

Начнем с банального: даже самые жестокие критики Соединенных Штатов признают за нами материальную щедрость. Несмотря на романтическую «незаинтересованности общественным духом», большинство американцев открыты и искренне великодушны. Порой, правда, американский гуманизм связан с духом миссионерства: стремлением помогать другим, меняя весь мир по американской модели.

Наверное, никакое другое огромное общество не имеет таких столь обобщенных обычаев смеха. В более старых цивилизациях, как правило, шутки целиком понимались и ценились только в рамках определенной классовой или региональной группы. Впрочем, правда, что изощренный юмор «Нью-Йоркера» несколько отличается от дешевого фарса популярных радиопрограмм. Но наиболее распространенные шутки понятны всем американцам. Некоторые самые общие характеристики этого связаны с культом среднего человека. Никто не может быть столь великим, что над ним нельзя посмеяться. Юмор — одна из важнейших санкций американской культуры. По всей вероятности, насмешки над

264

Гитлером сделали больше, чем вся рациональная критика нацистской идеологии, для того, чтобы человек с улицы стал презирать нацизм.

Все туристы из Европы поражаются американским отношением к женщинам. Обычно они говорят, что «американцы испортили своих женщин», или что «в Америке властвуют юбки». Правда гораздо сложнее. С одной стороны, понятно, что огромное количество женщин в привилегированном экономическом положении освобождены от тяжелой и неинтересной домашней работы при помощи всевозможной бытовой техники, особенно после того, как их дети начинают ходить в школу. Большое количество свободного времени этих женщин уходит на посещение клубов и «культурных организаций», общественную деятельность, нездоровую привязанность к своим детям и другую в большей или меньшей степени невротическую активность. Так же справедливо и то, что многие американские мужчины настолько заняты стремлением к своим целям, что перекладывают воспитание детей на своих жен. Ответственность американских женщин за моральные и культурные вопросы огромна. С другой стороны, слишком часто забывают, что в 1940 году 26 из 100 женщин, находящихся в работоспособном возрасте, работали вне дома, и что почти каждая девушка, окончившая школу, имеет некоторый опыт работы. В культуре, где «престиж» — это все, мы посчитали необходимым установить День Матери как символическое искупление недостатка внимания, как правило, уделяемого домашним обязанностям.

Год назад я был в Японии; многие японцы разных классов жаловались мне, что им трудно понять американскую демократию; казалось, что американцам не хватает ясной идеологии, которую они могли бы передать другим. Японцы приводили в пример русских, которые могли сразу дать связный ответ относительно того, во что они верят. Некоторые американцы замечали, что пятицентовая идеология нужна США чуть больше, чем пятицентовая сигара. Та ясная идеология, которую мы сейчас имеем, в значительной степени

265

исходит из политического радикализма конца восемнадцатого века. Мы повторяем старые слова, и некоторые идеи сейчас живы так же, как и тогда. Но многое из этой доктрины устарело, и новая скрытая идеология, врожденная нашему способу восприятия и привычкам, ждет своего популярного выражения.

Особенно после того, как прекрасные вильсоновские замечания о первой мировой войне совершенно лишили американцев иллюзий, они стали скромны в выражении своих глубочайших убеждений и циничны в выражениях по поводу разглагольствований о четвертом июля. Но преданность американскому пути все же не стала менее страстной. Достоверно известно, что летчики, принимавшие наркотики в курсе психотерапии во время последней войны, свободно говорили не только о своих личных эмоциональных проблемах, но могли рассказать и о идеологических причинах, побудивших Америку принять участие в войне.

Модель скрытого американского кредо, кажется, включает следующие повторяющиеся элементы: веру в рациональное, потребность в моралистической рационализации, оптимистическое убеждение, что разумные усилия «идут в счет», романтический индивидуализм и культ простого человека, высокую оценку перемен, обычно именуемых «прогрессом», сознательное стремление к удовольствиям.

Мистические и сверхъестественные темы составляют малую часть американской жизни. Наше восхваление науки и наша вера в то, что может быть постигнуто посредством образования, являются двумя главными аспектами общего убеждения о том, что постоянные гуманистические усилия, реализованные в серии реформ, сделают мир лучше. Мы намереваемся и дальше верить, что разум и мораль должны совпадать. Фатализм в основном отвергается, и даже всеприятие чуждо нашему духу, хотя эти концепции соответствуют христианской доктрине.

Доминанта американской политической философии состоит в том, что простой человек должен думать и действо-

266

вать рационально. Те же посылки очевидны в общепринятых суждениях о родительской ответственности. Если человек самостоятелен и «не испорчен дурной компанией», он будет разумным. Если ребенок не вырастает хорошим, мать или оба родителя обычно обвиняют себя или объясняют неудачи «плохой кровью», как будто действие, руководимое разумом, всегда может само по себе приводить к формированию «правильных» детей при адекватном биологическом наследии.

Хотя многие американцы в некотором смысле глубоко нерелигиозны, обычно они нуждаются в моральной оценке своих личных и общенациональных действий. Никакие стереотипные выражения так не свойственны американцам, как «давайте попробуем», «делай что-нибудь», «что-то с этим еще можно сделать». Хотя в тридцатые годы было широко распространено обесценивание настоящего и будущего, и хотя апатия и пессимизм в отношении ядерного оружия и других международных проблем занимают важное место в современном сознании нации, главная американская идея — вопреки перспективе других культур, — что в этом мире усилия вознаграждаются. Недавнее изучение общественного мнения показало, что только тридцать два процента американцев обеспокоены своей собственной социальной безопасностью.

Бесчисленные европейские наблюдатели поражались «энтузиазму» как типичному американскому качеству. Во время войны армейские аналитики часто замечали, что англичане лучше в удержании позиции, а американцы — в ее захвате. Как отметила Маргарет Мид, англичане справляются с проблемой, а американцы начинают со стартовой черты и строят все заново.

Американцы не просто оптимистически верят, что «работа окупается». Их кредо состоит в том, что кто угодно, где угодно в социальной структуре может и должен «стараться». Более того, им нравится думать о мире, контролируемом человеком. Этот взгляд на природу жизни тесно связан

267

с концепцией места человека в обществе, которая может быть названа «романтическим индивидуализмом».

В англоязычном мире существуют две принципиальные идеологии индивидуализма. Английская ее разновидность (которая может быть связана с именем Кобдена) исходит из капиталистической точки зрения. Американский индивидуализм имеет аграрные корни и может быть связан с именем Джефферсона. До сих пор американцы очень не любят, когда им «говорят, что нужно делать». Социальные роли, обычно осмеиваемые в комических журнальных заметках, — это роли тех, кто покушается на чужую свободу. Это — ловец собак, ленивый чиновник, женщина-карьерист (миссис Джиггс), которая заставляет мужа и семью отказаться от привычных удовольствий. «Мои права» — одно из наиболее распространенных выражений в языке американцев. Это исторически сложившееся отношение к власти постоянно подкрепляется родителями, воспитывающими детей. Сын должен «пойти дальше», чем его отец; ожидается, что в юности он восстанет против отца.

Однако, как показал де Токвиль, американцам скорее присущ интерес к свободе, чем к равенству. Мысль о том, что «я не хуже других», на первый взгляд противоречит стремлению американцев к успеху и личным достижениям в рамках определенной соревновательной системы. Правда, что на верхушке социальной пирамиды в любом случае относительно мало места. Но американская вера в то, что «всегда есть еще один шанс», имеет в своей основе исторические факты социальной мобильности и пластичности (по крайней мере, в прошлом) нашей экономической системы. «Если сначала у тебя ничего не получилось, давай, попробуй еще». Американец также чувствует, что если он не «использует шанс», он может рассчитывать на извиняющие его достижения своих детей.

Американский индивидуализм чрезвычайно ревностно относится к личности. Это отражается в тенденции персонализировать любые достижения — хорошие или плохие.

268

Американцы предпочитают нападать на людей, а не на результаты. Корпорации персонифицированы. Общественные проекты часто рекламировались как средство борьбы с Демоном Коммунального Хозяйства и как способ улучшить и удешевить сервис.

Чем меньше возможностей, тем больше ценность успеха. «Нельзя окончательно подавить хорошего человека». И, наоборот, неудача — это признание слабости; статус и даже классовые границы определяются на основании утверждений типа «он получил это очень большим трудом» и «он сам виноват, что не получил этого». Такое отношение — так же, как идеализация «крутого парня» и «американца с красной кровью», и страх «оказаться щенком» — вытекает из пуританской этики и американской «эры пионеров». Агрессивные действия и большая мобильность были эффективны в быстро развивающейся стране, и было понятно, что награды — деньги или статус — должны быть высокими.

Поклонение успеху зашло у нас дальше, чем в любой известной культуре, исключая, может быть, только довоенную Японию. Это отражается в бесконечных штампах, типа фраз «улучшая себя», «продвигаясь вперед» и «как продвигаются дела?» Противостояние предложенной Рузвельтом новой налоговой программе, которая ограничила бы чистый доход двадцатью пятью тысячами долларов, подтверждается исполненным глубоких чувств лозунгом «предел — только небо». Но жажда денег есть не просто следствие бесцельного материализма. Деньги — это, прежде всего, символ. Более глубокое соревнование идет за власть и престиж. «Агрессивный» — прилагательное, в американской культуре обозначающее большую похвалу, если имеется в виду характер личности. «Чтобы достичь успеха, надо быть агрессивным». Очевидная грубость агрессивности, как говорит Линд, оправдывается ее отождествлением с общим благом.

Однако существует и голос в защиту агрессивности, и он также вызывает понимание. Соревновательная агрессивность по отношению к себе подобным — не просто испол-

269

нение роли. Единственный способ достичь безопасности в Америке — быть удачливым. Неудача в «оправдании надежд» воспринимается как глубокая личная неадекватность.

Культ среднего человека, как может показаться, подразумевает осуждение любой выдающейся личности. Правда, конечно, что существует враждебность, направленная на тех, кто стоит выше тебя. Однако, вследствие влияния таких аспектов «романтического индивидуализма», как преклонение перед успехом, типичное отношение к лидерам лучше рассматривать как смешанное чувство. С одной стороны, существуют тенденции агрессивного отношения к вышестоящим, при этом последних низводят до уровня среднего человека. С другой стороны, их успехи доказывают и оправдывают американский тип жизни, стимулируя других к самоидентификации и соревнованию.

Культ среднего человека означает согласие со стандартами сегодняшнего большинства. Для де Токвиля это было «ослаблением личности». Фромм, более современный исследователь, смотревший на американскую жизнь с европейской точки зрения, также находит, что такое согласие подавляет возможность самовыражения. Однако он не был способен понять, что американец, в отличие от европейских провинциалов, не подчиняется культуре автоматически. Американец добровольно и сознательно ищет пути быть таким, как другие люди его пола и возраста, никоим образом не становясь безымянным атомом в социальной молекуле. Напротив, все механизмы общества готовы возвеличивать оригинальную женщину или любое необычное достижение мужчины или женщины, но все же в пределах, одобренных конформистским большинством. «Мисс Америка» и «простая американская мать» широко рекламируются каждый год, но атеист, не скрывающий своих убеждений, независимо от их изящества и строгости, никогда не будет выбран в президенты.

Со всем этим должна быть связана американская преданность подчинившейся стороне. Как указывает Линд, мы превозносим великое и все же идеализируем «маленького

270

человека». «Борьба» — это характерная для американцев черта, но борьбу американских солдат с системой офицерских привилегий можно понять лишь в контексте американских представлений о равенстве и, особенно, в связи с культом среднего человека. Тот факт, что офицеры имеют большие возможности развлечений и передвижений по сравнению с другими военнослужащими, задевают глубокие чувства американцев. До некоторой степени эти аспекты культа среднего человека несомненно представляет собой убежище для тех, кто не смог «возвыситься», и оправдание зависти в отношении тех, кто это сделать смог.

Благодаря культу среднего человека американцы с легкостью способны к поверхностной интимности в отношениях. Представители любого класса могут найти общий язык, что тяжело для европейцев, чья жизнь в большей степени основана на выученных наизусть образцах семейного порядка, различающегося в разных классах. Однако американская дружба, как правило, случайна и недолговечна.

Благодаря нашей расширяющейся экономике и национальному фольклору, созданному в результате различных исторических происшествий, в Соединенных Штатах как нигде укоренилась вера в «прогресс», присущая девятнадцатому веку. Как показали Лавджой и Боас, «золотой век» для американцев находится скорее в будущем, чем в прошлом. Конечно, в некоторой степени будущее привносится в настоящее планированием покупок, философией «трать, не экономь» и т. д. Но идеи, лежащие в основе этого утверждения, были ясно показаны Карлом Беккером:

«Перенося все совершенное в будущее и отождествляя его с успехами человеческого разума, доктрина прогресса превращает любое нововведение в нечто хорошее и склоняет человека приветствовать изменения как достаточные подтверждения ценности его усилий».

В Америке и Западной Европе, пожалуй, фундаментально различается отношение к конформизму. Американцы

271

считают, что подчиняться следует только стандартам своей возрастной группы, высоко ценится умение «идти в ногу со временем»; европейцы считают — или считали, — что следует ориентироваться на общество «прошлого», и видят залог безопасности в традиционном поведении, подчинение же современному обществу носит случайный характер и само по себе не ценно. Однако, такое несоответствие в американском радушии должно измениться. Мы гордимся материальными изменениями, но в более общем смысле враждебнее европейцев относимся к изменениям наших социальных институтов (скажем. Конституции или свободы предпринимательской деятельности). В одних ситуациях у англичанина из среднего класса более строгая подчиненность, чем у американского, в других — менее. Американское отношение к переменам делает более серьезным конфликт поколений. Однако последний делает возможными некоторые типы социальных изменений. Как показывает Мид, если дети достигают большего «успеха», чем их родители, то они «лучше».

Американцы открыто заявляют, что развлечения составляют важную часть жизни, и позволяют себе требовать «чего-нибудь нового и волнующего». Следуя этой идеологии, мы создали Голливуд, особый способ жизни в колледже, наши национальные парки и памятники. Лидеры нашей индустрии развлечений — самые оплачиваемые мужчины и женщины в Соединенных Штатах. В 1947 году американцы тратили около двадцати миллиардов долларов на алкогольные напитки, билеты в театр и кино, табак, косметику, ювелирные изделия. Мы тратим на кинематограф столько же, сколько на церкви, и на магазины красоты больше, чем на социальные службы. Однако из-за пуританской традиции «работы ради работы» это увлечение отдыхом и материальными удовольствиями часто сопровождается чувством вины; это другой пример биполярности американской культуры. Принцип удовольствия достигает наибольшего размаха в молодежной культуре. Молодой человек — герой американ-

272

ской мечты. Девушка, готовая выйти замуж, — путеводная звезда для американского общества.

Мы черпали идеи и ценности из бесчисленных источников. Если взять какую-нибудь одну черту, можно найти подобные ей в десятках других культур, включая примитивные. Например, во время последней войны многие американские солдаты носили магические амулеты, в частности, миниатюрную деревянную свинью, которая якобы нагоняла туманы, успокаивала волнения на море, смягчала наказания или спасала от всевозможных болезней. Но если посмотреть на все предпосылки и отношения в целом, мы увидим особую культурную модель, имеющую свой собственный характер, даже несмотря на то, что это описание слишком кратко, чтобы затронуть все региональные, классовые, этнические и возрастные вариации.

Антропологический взгляд на американский образ жизни не может охватить всех деталей, но, постоянно имея в поле зрения другие культуры, он должен подчеркнуть некоторые важные моменты в распределении света и теней. Такая попытка необходима. Никакое знание русской или китайской культуры не принесет нам пользу при решении интернациональных проблем, пока мы не знаем самих себя. Если мы сможем предсказать собственную реакцию на следующий возможный ход в «шахматной партии» с русскими и будем иметь возможность понять, почему мы поведем себя именно так, мы достигнем существенного уровня самоконтроля и сделаем свои действия более рациональными. В связи с традиционной ассимиляцией иммигрантов и высокомерной гордости за свою культуру, американцам особенно сложно понимать другие культуры.

В перспективе всех других человеческих институтов американскую культуру отличает комбинация следующих характерных черт: сознания различий биологического и культурного происхождения, склонность к технике и благосостоянию, «духа границы», относительно крепкой веры в науку и

273

образование и относительного безразличия к религии, необычайно незащищенного положения личности, беспокойства из-за несоответствий теории и практики культуры.

«Плавильный котел» — одно из наиболее точных определений Соединенных Штатов. Возможно, большая жизнеспособность американцев, высокий рост и другие свидетельства физического превосходства нового поколения американцев должны быть соотнесены со смешением различных культур и биологического наследия не меньше, чем с пищевыми факторами и особенностями окружающей среды. «Американская баллада» триумфально провозглашает все многообразие нашего происхождения. Газеты времен войны с гордостью упоминали, что Эйзенхауэр — немецкая фамилия, но сам он — американец, что другой генерал нашей армии — индеец, что вообще очень много разных фамилий в американских войсках, на могилах американцев, погибших за океаном. Список всех американцев японского происхождения в вооруженных силах был еще одним свидетельством успеха «американского пути».

Гетерогенность стала одним из организующих принципов американской культуры. Программы Рипли «Хотите — верьте, хотите — нет», «Умный ребенок», «Информацию, пожалуйста» и другие формальные и неформальные образовательные проекты свидетельствуют о том, что американцы ценят разрозненную информацию по частным вопросам и чувствуют, что человек должен быть готов жить в мире, в котором обобщения трудно использовать.

Если посмотреть на культуру как на систему, в которой в основном заимствованные черты составляют схему реакции на ситуационные факторы и органические потребности, мы невольно увидим, что в настоящем положение Америки отчасти сходно с европейской ситуацией, скажем, двенадцатого века. Ведь именно тогда в плавильном котле европейских культур сложилась сверхустойчивая интеграционная тенденция. Языческая и христианская, греко-римская и германская культуры, находясь в оппозиции друг к другу, бур-

274

лили на протяжении долгих веков миграций. Такие массовые переселения у нас прекратились только одно поколение назад, когда были закрыты границы. В течение десятого и одиннадцатого веков в Европе расчищались леса и осушались болота, в большом количестве строились города в северной Европе, отчасти стабилизировалось распределение и плотность населения.

Из-за того, что разнообразие является важной темой для американской культуры, не следует переоценивать опасности, вызванные противоречиями в нашей жизни. Те, кто с ностальгией говорит о добрых старых временах предполагаемой однородности американских ценностей, забывают, что тори всегда были столь же многочисленны, сколь и патриоты, не помнят деталей ситуации, вызвавшей принятие федералистских законов, не обращают внимание на то, что различные ценностные установки привели к гражданской войне между Севером и Югом. Мы действительно должны согласиться с Франком Танненбаумом, что демократическому обществу больше всего подходит гармония, «происходящая от различных линий внутреннего напряжения, конфликтов и несогласия». Хотя стабильность культуры зависит от того, насколько конфликты, которые она порождает, могут быть снабжены соответствующими отдушинами, все же сила демократии в том, что она не только терпит, но и приветствует различия. Демократия основана не на единой ценности, а на неуловимом сложном множестве ценностей. Ее сила основывается на равновесии социальных институтов.

Несмотря на то, что изображение американца как человека, который постоянно спешит на поезд, карикатурно, фраза Дж. Лоуэса Дикинсона «пренебрегающий идеями, но вооруженный техническими приспособлениями» остается весьма характерной для подавляющего большинства американцев. И хотя мы с негодованием отвергали фашистское обвинение в «плутократии», указывая при этом на наши гуманитарные организации, на наши многочисленные фонды, которые тратят бесчисленные миллионы ради возвышенных це-

275

леи, и на щедрость наших граждан, остается правдой, что мы не только самая состоятельная нация в мире, но и что деньги, в качестве универсального денежного стандарта, важнее для нас, чем для любых других людей.

Вот почему интеллектуальный уровень слушателей Гарвардской юридической школы гораздо выше, чем в Гарвардской школе искусств и наук. Самые способные студенты в Гарвардском колледже не всегда получают самые высокие награды. Усилия многих часто — и вполне реалистически — посвящены «установлению связей» посредством «деятельности», посредством старательных попыток получить членство в каком-нибудь «закрытом клубе». Дело не в том, что у них есть врожденное безразличие к каким-либо идеям, но лишь в том, что их поведение обусловлено воздействием семьи и некоторых школ. Они преимущественно обладают интуитивным пониманием нашей культурной структуры. Они знают, что интеллектуальные стремления приведут их к незначительному «признанию» и меньшим заработкам. Они знают, какое большое значение имеет «успех» для безопасности в нашем обществе. Блистательные молодые люди приговаривают самих себя к рабству и конкурентной борьбе не на жизнь, а на смерть.

Наша экономика — это экономика престижа до патологической степени. Жена должна покупать шубы и водить дорогой автомобиль, потому что она тоже занимает место в системе престижного потребления. Даже там, где должен царить некоммерческий дух образования, можно услышать благоговейный шепот: «Так ведь этот профессор получает пятнадцать тысяч долларов в год». Такая цифровая иерархия, будучи несомненно американским изобретением, является просто другой проекцией нашего общего убеждения, что любое достижение может быть выражено в числах.

Предположим, что интеллигентный австралийский абориген, к тому же опытный антрополог, должен написать монографию о нашей культуре. Он будет недвусмысленно утверждать, что техника и деньги лежат в самом основании

276

нашей системы символической логики. Он также укажет, что они связаны между собой в сложной системе взаимозависимостей. Техника считается первоосновой капиталистической системы. Обладание техническими приспособлениями считается признаком успеха до такой степени, что о человеке судят, не исходя из целостности его личности, его характера или его интеллектуальной оригинальности, а из того, кем он кажется, и что его заработок можно измерить, а разнообразие и стоимость материальных товаров можно увидеть. Мерой успеха являются два автомобиля, а не две любовницы, как в некоторых культурах.

Если бы наш абориген-антрополог мог представить в своем исследовании некоторую перспективу, он заметил бы, что эта система ценностей за последние два десятилетия изменилась по некоторым признакам. Но все же, в отличие от всех других известных культур, американская будет настаивать на своей количественной и материалистической ориентации.

Американцы любят все большое, когда речь идет о вещах и событиях. Их преувеличения часто кажутся другим хвастовством. Американцы любят говорить цифрами. Им нравится «добираться до сути дела» и «требовать фактов». Европейцы обычно предпочитают оценивать студентов такими категориями, как «отлично», «хорошо», «удовлетворительно». Только американцы думают, что успехи студента может выражаться при помощи шкалы от нуля до ста. Этот количественный акцент нельзя просто использовать в качестве доказательства радикального материализма. Но американцы действительно имеют склонность восторгаться вещами в противоположность идеям, людям, эстетическим произведениям. «Добродетельный материализм» — часть американского кредо.

Статус в Соединенных Штатах определяется по количеству и цене автомобилей, кондиционеров, и тому подобного, в большей степени, чем по количеству слуг и научным или эстетическим навыкам членов семьи. На самом деле аме-

277

риканцы обычно боятся быть художниками. Уважение вызывает только тот, кто «делает большие вещи». Многие американцы сейчас верят в легенду об Эйнштейне, но журнал «Тайм» недавно показал, что многие из них не принимали ее всерьез, пока им не сказали, что «теория» Эйнштейна сделала возможной атомную бомбу. Знаменательно, что всем знакомо имя Эдисона, а о Вилларде Гиббсе знают только профессора.

Джон Дьюи говорит, что американское мышление характеризуется «вожделением к абсолютам». Под этим он, конечно, не подразумевает стремление к «абсолютам» религии и философии. Он говорит о тенденции думать, что, если можно задать простой вопрос, существует и простой ответ, который классифицирует людей и идеи, как белое и черное. По этой причине слово «компромисс» имеет неблагоприятные коннотации в американском английском. Поклонение всему внешнему и исчисляемому почти не оставляет терпения к бесконечной игре оттенков и вариациям неопосредованного опыта. Несомненно, что многообразие американской жизни и неустойчивость общественного положения создают потребность в обобщениях. Европейцы обычно более чувствительны к сложности ситуаций.

Наше выражение «пионер промышленности» — не случайное сочетание слов. Модели «американского пути» сложились в период, когда Соединенные Штаты были на краю цивилизации. Граница имела господствующее влияние на формирование американского характера и культуры, политической жизни и институтов; граница — это музыкальный рефрен в «американской симфонии». Какие бы особые черты мы ни имели, что бы ни отличало нас от других ветвей западноевропейской цивилизации, мы многим обязаны присутствию границы, ее свободному богатству, ее опасностям и вызовам.

К сожалению, многие реакции, необходимые для выживания в тогдашних условиях, совершенно не подходят для нашей современной ситуации. В современной Америке пре-

278

имущества границы нередко оборачиваются нестерпимым злом. К несчастью, мы привыкли рассматривать эти качества как абсолютные, а не в перспективе культурной относительности. Агрессивный и похожий на ребенка Микки Руни еще недавно был героем народа, которому пришлось повзрослеть. Реакционная комическая газетная рубрика, которая изображает ликующих Сироту Энни и Папу Варбакса, упрямо цепляется за пионерские отношения и привычки — и все еще вдохновляет миллионы американцев.

Тот же пограничный дух, однако, обеспечивает духовные ресурсы для потенциальных реформ. Если мы, американцы, не имеем никаких оснований, идей, которые были бы обычаями, мы можем похвалиться некоторой свободой, гибкостью мышления, энергией и независимостью наших поступков, это в некоторой степени и восходит к постоянному течению американской жизни: всегда на запад, всегда прочь от всего старого и вечного. Американский темп еще не стал изощренно величественным, соразмерным гармонии великолепных древних дворцов, симметрии создающихся веками парков. Мы не развили прекрасной системы обычного права из грубого «народного кодекса» германских лесов благодаря тысячелетнему терпению и медленным переменам. Наши политические институты не выросли в тени, которую всегда отбрасывали на Западную Европу imperium Romanum, pax Romana, instituta Gaii. На своем континенте мы не возводили зданий, вдохновленных к жизни общим экстазом и могущественными стремлениями, зданий, подобных Собору Шартрской Богоматери, или великому Храму Трех Королей в Колоне. Конечно, мы разделяем все достижения Западной Европы, потому что у нас кровь одних и тех же предков и одни и те же идеи, но мы разделяем эти достижения «издалека», все более и более отдаляясь друг от друга. Общая энергия наших прапрадедов была направлена на завоевание обширных и великолепных, а иногда безжалостных и страшных земель. Наши прадеды рождались в крытых повозках на горных перевалах, в прериях и пустынях. «Коми-

279

тет бдительности» (организация линчевателей) устанавливал законы во многих первых поселениях американцев. Если все наше национальное экономическое развитие было обусловлено тем, что на протяжении более чем века на Западе всегда была свободная земля для потерявших работу на Востоке, также верно и то, что страшная борьба за выживание с индейцами и с самой этой землей породила в наших предках не медленные, предписанные и условные реакции на данный стимул, но реакции быстрые и напряженные, подходящие для каждой отдельной потребности: таков характер американской жизни по сей день.

Фабрики со сборочными конвейерами и небоскребы должны отчасти пониматься в терминах «границы». Наши достижения в области техники и изобретений, наши гигантские финансовые и промышленные системы — иными словами, то, что мы приспособились к техническому веку хотя и не гармонично, но полно и быстро, следует объяснять отсутствием древнего общественного порядка и наличием границы, где мы вынуждены были адаптироваться к обширным пространствам с непревзойденной решительностью, быстротой и умением. В старой культуре существует вера в установленный порядок, укоренившееся противостояние всяким переменам, органическая непроницаемость по отношению к новым идеям, которые несут в себе радикальные изменения способа жизни. «Пограничное состояние» освободило американский дух. Оно развило щедрость и искрящийся оптимизм наряду с одновременно полезным и пагубным отсутствием прочных основ, но вместе с тем обеспечило гибкость мышления, подвижность идей и общества, стремление к смелым экспериментам.

Всеобщее образование, как и всеобщее избирательное право и массовое производство, являются главными чертами нашего общества. В последнее время образование имеет характер «границы» в качестве наилучшего средства социальной подвижности, поскольку мы продолжаем определять успех терминами социальной подвижности в большей сте-

280

пени, чем терминами социальной стабильности. Наша система образования еще недавно основывалась на своеобразном бесцветном интеллектуализме. Зачастую мы слишком наивно полагали, что, если человек «хорошо информирован» и приучен рассуждать в соответствии с принятыми законами логики, он может сам о себе позаботиться и автоматически примет точку зрения, необходимую гражданину великого общества. Между тем, укрепляющее влияние границы становилось все слабее. Дети из экономически доминирующих классов воспитывались в относительной роскоши. Родителям не удавалось привить им жесткие стандарты поведения, поскольку они сами были в смятении. Многие воспитательные функции, ранее прививаемые в семье, фактически были переданы школе. Существующая система образования проявляет безнадежную нерешительность во многих вопросах. Она колеблется, воспитывать ли девочек как будущих домохозяек или как деловых женщин, она разрывается между воспитанием детей для теоретически желаемых задач сотрудничества и их подготовкой к существующим реалиям конкуренции. Несмотря на колоссальные требования к учителям младшей и средней школы, последние получают недостаточную зарплату и не имеют должного социального статуса. Сегодня психологи приходят к согласию, что устранение социальной, равно как и личностной, дезорганизации, может происходить только благодаря более последовательным — и школьным, и домашним — воспитательным практикам, поскольку наиболее стабильно поведение, основанное на тех привычках, которые приобретены в первые годы жизни.

Антропологу приходится характеризовать нашу культуру как глубоко нерелигиозную. Более половины нашего населения еще время от времени участвует в обрядах, еще существуют сельские и этнические островки, где религия является жизненной силой. Но в среде наших политиков религиозными, то есть убежденными, что молитвы и соблюдение церковных обрядов может как-то повлиять на ход

281

человеческой истории, можно назвать очень немногих. Общественные деятели участвуют в богослужениях и оказывают церкви финансовую поддержку по соображениям целесообразности или потому, что они знают, что церковь представляет собой один из немногих элементов стабильности и последовательности в нашем обществе. Но вера в божий суд и божие кары являются мотивацией поведения ограниченного и все более сокращающегося меньшинства. Чувство вины распространено, но сознание греха — явление достаточно редкое.

Легенда об Иисусе живет в сердцах людей, и христианская этика еще далеко не умерла. Как напоминает нам Бриджес: «Те, кто не понимает, не могут забыть, а те, кто не хранит его заповеди, называют его Властелином и Господом». Но, по замечаниям многих проницательных наблюдателей, американский протестантизм сегодня жив главным образом как орган социального милосердии. Относительно небольшое число протестантов, за исключением нескольких сект и сельских областей, проявляют глубокое религиозное чувство. Римская церковь, конечно же, сохраняет свою строгость, и энциклики недавних пап не так уж незначительны для современного общества. Не только немногим интеллектуалам католическая церковь кажется скалой в море хаоса и разложения. Другим также кажется, что авторитарная церковь — благодаря той социальной мудрости, которую она показала, благодаря всей утонченности ее догматиков — некогда купила душевное спокойствие для всех своих членов, отождествив эфемерные преимущества культуры с неизменной природой человека. Система верований, будучи глубоко укорененной в чувствах, без сомнения, необходима для выживания любого общества, но все большее число американцев обсуждает ту степень, до которой догматы любой христианской церкви совместимы с современным светским знанием.

Многие из этих дебатов отражают поверхностность некоторых аспектов американской культуры. Противопоставление «наука или религия» окажется фиктивным, если только

282

допустить, что функции религии прежде всего связаны с символизмом, планом выражения, ориентацией. Каждая культура должна определять свои цели и совершенствовать средства их достижения. Логическое и символическое выражение основных ценностей цивилизации не может прямо следовать из научного исследования, хотя справедливо и то, что оно не должно основываться на посылках, противоречащих известным фактам или доказанной теории. Механистическая и материалистическая наука едва ли обеспечивает ориентацию в более глубоких проблемах, имеющих сущностное значение для счастья человека и здорового социального порядка. Не способствует этому и политическая философия, подобная «демократии». Человеку нужны догматы, не оскорбляющие разум, но имеющие смысл для внутреннего эстетического чувства. Они должны находить символическое выражение в ритуалах, радующих сердце, услаждающих зрение и слух, удовлетворяющих потребность в драматизме.

Наблюдатели соглашаются в том, что американская церемониальная жизнь бедна. В американском церемониализме слишком многое связано с обычаями трудовых собраний. Если наши национальные чувства следует поддерживать на достаточном для их сохранения уровне интенсивности, они должны получать коллективное выражение в соответствующих ситуациях. Если поведение индивида должно быть согласовано с потребностями и целями общества, чувства этого общества должны периодически целостно поддерживаться в нем посредством таких социальных событий, когда все классы в символической форме заявляют: «Мы — единый народ»*.

* Кажется, что эти утверждения подразумевают возвеличение национализма или, по крайней мере, принятие его как извечной неизбежности. Однако, я не имею в виду ничего подобного. Прежде всего я заинтересован в обращении внимания читателей на существование эмпирической связи средств и целей. Я также надеюсь, что определенные чувства американцев имеют ценность и для них самих, и для всего мира — по крайней мере, до тех пор, пока не наступит судный день.

283

Беспрецедентный экономический рост и следующий за ним общий экономический подъем, недостаток внимания к проблемам человека в индустриальной цивилизации, обезличенность социальной организации городов, «плавильный котел» культуры, постоянная смена мест обитания, социальная подвижность, ослабление религиозности — все эти общие тенденции лишили американцев каких-либо корней, предоставили их стихийной воле течения. Американская семья сейчас преобразуется в другой тип организации, и эта фаза не способствует психическому равновесию. Почему американцы — нация членов многочисленных клубов и ассоциаций? Отчасти это — механизм защиты от чрезмерной подвижности нашей социальной структуры. Устав от напряженной борьбы за место в обществе, люди попытались достичь некоторой степени привычной стабильности, объединясь в произвольные ассоциации.

Слаженная работа любых обществ зависит от людей, которым не надо думать о многих своих поступках. Они могут лучше выполнять свои профессиональные функции, если их поведение преимущественно является более или менее автоматической и приемлемой обществом реакцией на стандартные ситуации. Мужчина встречается на улице с женщиной. Он приподнимает шляпу. Такие незначительные действия объединяют общество, делая поведение одного человека понятным другому и обеспечивая чувство безопасности обоим. Поскольку один знает, что ему делать, и знает, что сделает другой, все кажется контролируемым. Такие модели освобождают энергию для действий, в которых человек действительно заинтересован. Проблема нашего общества состоит в том, что пучок значений, от которого зависит ожидаемый, постоянно повторяющийся способ поведения, к сожалению, дезорганизован. Культурные отклонения иммигрантских групп, быстрая и беспорядочная экспансия городов и многие другие факторы привели к утрате связующей социальной матрицы. Специалисты внедряли достижения науки в промышленности, но ни управляющие организации, ни союзы, ни государство

284

не предпринимали никаких серьезных попыток для необходимого компенсаторного приспособления в социальной сфере.

Диспропорциональное техническое развитие придало американской жизни темп, но лишило ее ритма. Оно обеспечило постоянную гиперстимуляцию, достаточную для того, чтобы мы постоянно находились в состоянии невротической нерешительности. Несоответствие наших возможностей решать технические и противоположные им человеческие проблемы — это серьезный вопрос. Конечно глупо заявлять: «Долой машины!» Очевидно, зло заключается не в машинах, а в недостатке научного внимания к проблемам, которые они вызывают. Есть все основания надеяться, что машины могут освободить большинство людей от тяжелого труда и, таким образом, позволят спастись от индустриального феодализма. Кроме того, как настаивал Мэмфорд, машины, позволяющие ускорить транспортировку и распределение товаров, обеспечивают интернациональное взаимодействие и взаимозависимость, делая мир и упорядоченность национальных отношений скорее насущным условием, нежели предметом ханжеских деклараций.

Прямые и открытые взаимоотношения соседей в сельской местности и небольших городках могут способствовать повышению уровня личной безопасности и укреплению других жизненных ценностей. В больших городах, напротив, экономика так хорошо организована и специализирована, что зависимость людей друг от друга, в действительности более острая, не переживается на эмоциональном уровне личных отношений. Люди испытывают потребность в системе отношений, связывающих работу, семью, церковь и другие институты. Они чувствуют недостаток личной оценки продуктов их труда и неутилитарного творчества. Эдвард Сэпир хорошо показал контраст между психологическим состоянием нашей и примитивной культур:

«Пока человек сохраняет чувство контроля в отношении основных жизненных ценностей, он способен занять свое место в культурном наследии народа. Сейчас, когда

285

эти ценности так сильно сместились из области непосредственных целей, культурной необходимостью для всех, кто не хочет быть похожим на человека, лишенного наследства, становится объединение в преследовании этих отдаленных целей. Никакая гармония и глубина жизни... невозможны, когда деятельность почти ограничена сферой непосредственных задач и когда функционирование внутри этой сферы так фрагментарно, что не требует наследственной интеллектуальности или заинтересованности. В этом самая мрачная шутка американской цивилизации. Подавляющее большинство из нас, не участвующих в любой необязательной или культурно бесплодной совместной деятельности, удовлетворяя непосредственные желания разума, еще более не способны ни к стимуляции, ни к участию в творчестве неутилитарных ценностей. Одну часть времени мы — ломовые лошади, остальное время мы — безразличные потребители товаров, получивших не меньший отпечаток нашей личности. Другими словами, наши души ходят голодными большую часть времени, почти все время».

Многих думающих американцев заботит безнадежная несовместимость теории и практики нашей культуры. Достоверно установлено, что в то время, как культурное содержание быстро меняется, его формы сохраняют экстраординарное постоянство. Таким образом, в действительности выживает только традиция экономической независимости. Несмотря на все наши разговоры о свободном предпринимательстве, мы создали самые обширные и подавляющие монополии в мире. Хотя басня о том, что любой мальчик может стать президентом, постоянно осмеивается, родители и дети все же ведут себя в соответствии с главенствующей мотивацией, подразумевающей, что упорный труд, тренировка и агрессивность могут преодолеть почти все препятствия. В результате, естественно, появляется бесчисленное множество раздраженных и ожесточенных мужчин и женщин, ибо, как показал Веблен, в капиталистической экономике количество мест «наверху» неутешительно мало. Такие судороги будут ощущать все индивиды, пока нашим идеалом останет-

286

ся провозглашение равных возможностей для всех. «Свобода» стала дочерью разочарованного цинизма, так как все больше соответствуют действительности слова Дюркгейма: «Я могу быть свободен, только пока другим запрещено использовать свое физическое, экономическое или другое превосходство в ущерб моей свободе». И почти все наше восхищение «высокими стандартами жизни», как говорит Норман Томас, «до смешного не относится к делу. Право рабочих на определенные блага технического века не означает, что у них станет больше ванн, чем было в хлопотном домашнем хозяйстве Генриха VIII; они имеют право просить чтобы машины победили бедность, а не понизили безопасность».

Действительно, общество может быть рассмотрено как структура упований. Во время экспериментов над подопытными животными у них специально вызывали неврозы, провоцируя нерегулярные и случайные отношения стимула и реакции. Из этого следует, что если ожидания, порожденные культурной идеологией, отчетливо нереалистичны, их неизбежными последствиями будут неврозы и разочарование.

Этническая вариативность нашей формирующейся нации обеспечила существенное укрепление доктрины человеческого равенства — завета века Просвещения и движения Романтизма. Если бы вера в это мистическое равенство не стала частью официальной идеологии американской культуры, предусматривающей психологическую безопасность для не-англо-саксов, эти дивергентные группы могли бы оставаться маленькими островками европейских переселенцев. Но контраст между юридической и политической теорией и частными теориями и практиками слишком большого числа американских граждан (его символом стали прозвища «wops» (презрительное прозвище иммигрантов из Италии) и «кочегары», законы Джима Кроу и линчевание) образует жесточайшее напряжение, подрывающее равновесие американской социальной системы. Негры и в чуть меньшей степени испаноговорящие американцы образуют кастовые группы, и это значит, что не существует браков между ними и осталь-

287

ным населением. Сегрегация при выборе места жительства и дискриминация в вооруженных силах выступают как нестерпимые противоречия по отношению к институтам свободного общества.

На протяжении последних пятнадцати лет антропологи предоставляли противоречащие официальным заявлениям свидетельства, что классовая структура даже сейчас значительно кристаллизована — по крайней мере, в некоторых частях Соединенных Штатов. Ллойд Уорнер и его коллеги различают систему из шести классов: «верхний высший», «нижний высший», «верхний средний», «нижний средний», «верхний низший» и «нижний низший». Разбиение на эти группы имеет не только экономическое основание. На самом деле, представители самого высшего класса обычно имеют меньше денег, чем представители «нижнего высшего». Также эта стратификация основывается не исключительно на профессиональной принадлежности. Врачи, к примеру, могут находиться в любом из первых четырех классов. По мнению Уорнера, класс состоит из людей, ходящих друг к другу в гости, принадлежащих одним и тем же общественным клубам, обменивающихся подарками, обособляющих себя от других групп и находящихся в подчиненной или начальствующей позиции по отношению к остальным.

Без дальнейших исследований нельзя ответить на вопрос о научной ценности такой «шестиклассовой» системы: является ли она универсальной, или положение дел в определенных обществах будет лучше отражено либо менее, либо более дробным делением? Разделение труда в сложных обществах делает некоторые формы классовой стратификации практически неизбежными. Просто так получилось, что для нашей культуры признание подобных фактов несовместимо с американским кредо. Опросы общественного мнения показывают, что девяносто процентов американцев настаивают на том, что они — «средний класс», независимо от различий в доходах, профессиях и социальных привычках. Исследование показывает, что семьдесят процентов людей

288

с низким доходом считают себя средним классом. Уорнер, однако, относит пятьдесят девять процентов населения Новой Англии к двум низшим классам.

Под влиянием Депрессии и марксистских теорий дискуссия о классах в Соединенных Штатах сильно обострилась за последние двадцать лет. Когда классовая позиция все же с неохотой признается, она вызывает гнев как нечто не-американское и, следовательно, неправильное. Некоторые исследователи американской классовой структуры терпели неудачу в исследовании значимости ценностей, ведущих к отрицанию и разрушению классового деления и разделяемых практически всеми американцами. Везде в Америке, исключая, возможно, ограниченные регионы на восточном побережье, на юге и в области Сан-Франциско, классовые рамки подвижны, и всякий надеется на возвышение. Утверждение, что американская культура является, по преимуществу, культурой среднего класса, представляет собой нечто большее, чем принятие популярной идеологии, замалчивающей порой уродливые факты дифференциации. Следовательно, американский «класс», будучи реальным явлением, не имеет точно такого же значения, что и в Европе. Безусловно, американцы все чаще обращают внимание на свой статус, но положение отдельных людей, их жен и детей порой не совпадает со статусом их близких родственников. Место всего семейного клана в небольших сообществах зачастую определяется длительностью его проживания в данном месте. В некоторых важных отношениях наше общество остается открытым.

Тем не менее, факты показывают, что быстрое социальное возвышение на основании явных талантов и усердия стало гораздо труднее, чем одно или два поколения назад. Социального статуса сложнее достигнуть по собственной инициативе, проще приобрести его благодаря семейным связям. Во время войны в Вашингтоне было замечено, что источники значительной власти и связей, не только находились вне официальных каналов, но и вообще вне политичес-

289

ких и других обычных для Америки слоев общества. Впервые со времен Джексона высший класс действовал, не обращаясь к региональным или политическим структурам. Классовая проблема заявляет о себе и в школах. Учителя, как правило, принадлежащие к среднему классу, дискриминируют детей из низшего класса. Дети понимают, что их наказывают за то, что они следуют культурным образцам поведения своих родителей. Если усилия и талант не вознаграждаются, открывается прямая дорога к правонарушениям или бесстрастному эскапизму. Короче говоря, скорее классовая, чем личностная типизация, стала американским способом восприятия других людей.

Социальные изменения, происходящие в современной Америке, настолько огромны, что с трудом поддаются восприятию. Конкретизируя, можно сказать, что социальные изменения коренятся в напряжении и неудовлетворенности, ощущаемых отдельными людьми. Если личностная незащищенность достаточно сильна и распространена, отдельные склонные к творчеству люди вызывают к жизни новые социальные модели; затем появляется желание испытать последние в больших масштабах. Таково в настоящее время состояние американского общества. Если рассматривать общество как уравновешенную систему, можно сказать, что в течение десяти лет после 1918 года был вновь достигнут уровень шаткого предвоенного равновесия. Но Депрессия и вторая мировая война безвозвратно разрушили старое равновесие. Сейчас американцы мучительно пытаются достичь нового равновесия, основанного на иных принципах. Поразительная точность выражения «невротическая личность нашего времени» может рассматриваться и как условие, и как результат этих обстоятельств.

Основание общественной жизни — это чувствительность одних человеческих существ к поведению других человеческих существ. В сложном обществе особенно велика необходимость корректной интерпретации требований других людей и реакции на эти требования. Но в американской

290

культуре первые переживания взрослеющего ребенка имеют столь сильную тенденцию к приданию особого значения престижу (особенно экономическому), что требования собственного «я» взрослых часто слишком велики для него, чтобы следовать какому-либо другому шаблону. Как говорит Хорни, «борьба за престиж как средство преодоления страха и внутренней пустоты определенно предписывается нам культурой». Однако, эта затея, как и неумеренная преданность принципу удовольствия, является слабым и недостаточным средством. Популярный девиз «каждый сам за себя» был менее социально опасен, когда крепкая и общепринятая вера в будущую жизнь играла роль некоего препятствия неудержимому индивидуализму. Кодекс крайнего и стойкого индивидуализма нуждается в смягчении и модификации — особенно потому, что в сегодняшней ситуации он применим с трудом. По мнению Сирьямаки, «культура исходит из индивидуализма как основной социальной ценности, но ставит непреодолимые препятствия его осуществлению». В большинстве аспектов общественной жизни Америки наблюдается чрезвычайно высокая потребность в согласованности. В основном индивидуализм выходит за рамки в сфере экономики. Сейчас Соединенные Штаты являются единственной в мире страной, где большое количество граждан придерживаются принципа полной свободы в экономике и управлении. В своих крайних формах он совершенно нереален и опирается лишь на пустые иллюзии нашего прошлого.

Понимание ценности планирования и стабильности снизит зависть и конфликты, находящиеся в непрерывном развитии. В обществе, где каждый человек постоянно движется либо вверх, либо вниз по социальной лестнице, существует чрезмерная психологическая необходимость лелеять то, что ему близко. Преувеличенная значимость соответствия стандартам плюс наши внешние деловые традиции создали наиболее часто встречающийся в нашей культуре тип личности, который Фромм недавно обозначил термином «рыночная личность». При данном принуждении к соответствию стан-

291

дартам осуществление себя как личности становится невыполнимым для многих, возможно для большинства, наших граждан.

Таким образом, Америка претендует на величие далеко не из-за своих Уитменов и Мелвиллов, не из-за своих Вудов и Бентонов, а также не из-за своих Михельсонов и Комптонов. Еще меньше это величие заключается в ее вкладе в эстетическую и религиозную сокровищницу человечества. Эмерсон, Торо, Джеймс и Дьюи являются выдающимися мыслителями, но то, что они стоят в одном ряду со многими другими философами прошлого и настоящего, сомнительно. Мери Бейкер Эдди, Джозеф Смит и другие лидеры культовых сект или сект «религиозного возрождения» — представители специфически американских особенностей религиозной жизни.

Однако американцы оказались изобретательными далеко не в одной единственной сфере деятельности. Такого же уважения и использования, как те материальные изобретения, благодаря которым выражение «американский стандарт жизни» стало международным, достойны и американские изобретения в социальной сфере, являющиеся наиболее весомым вкладом, внесенным Америкой в мировую культуру. Культ среднего человека является изобретением, более характерным для Америки, чем даже сборочный конвейер. Философы многих стран мечтали о государстве, управляемом хорошо обученной, но небольшой группой добрых и мудрых людей. Однако, Соединенные Штаты стали первой страной, где осуществились идеи легкой жизни простых людей, одинаковых возможностей для всех, обогащения и облагораживания жизни всех мужчин и женщин. Это было действительно чем-то новым в подлунном мире.

Мы не можем почивать на лаврах прошлых достижений. Е. Г. Карр прямо высказывается об альтернативах:

«Удар Советского Союза обрушился на западный мир, где большинство основ индивидуализма уже пошатнулось, где вера индивидуального разума в его самодостаточность была подорвана критикой релятивизма, где демократическое обще-

292

ство остро нуждалось в поддержке своей борьбы против разобщающих сил, заложенных в индивидуализме, и где технические условия производства с одной стороны и социальное давление массовой цивилизации с другой уже стали далеко уводящими мерами коллективной организации... Судьба западного мира будет зависеть от его способности ответить на советский вызов успешным поиском социальных и экономических действий, посредством которых ценность индивидуальных и демократических традиций будет применяться к проблемам массовой цивилизации».

Все защитники элитарного правления — от Платона до Гитлера и Сталина — высмеивали способность обычного гражданина к формированию разумных мнений по сложным вопросам. Несомненно, что многие известные концепции девятнадцатого века до абсурда превозносят рациональность. Лучшие доказательства, которые по этому поводу нам может предоставить антропология, состоят в том, что, как показал Франц Боас, в глобальных политических вопросах, когда задействованы чувства и ценности, массовое правосудие более здраво, нежели классовое правосудие. Эта доктрина не должна превращаться в претензию каждого человека на компетентность в области техники или искусства. Современная мысль также не ссылается на суждения отдельных граждан. Она, скорее, отсылает к коллективному решению, которое достигается в групповых взаимоотношениях и имеет дело с «проблемами, являющимся предметом общего внимания, зависящего от оценки своих возможностей». Как продолжает Карл Фридрих:

«Идея простого человека спасает от яростной атаки воинствующего иррационализма некоторые элементы более старой доктрины, которые необходимы для политиков-демократов. Она занимает центристскую позицию между крайне рационалистическими идеями старых времен и отрицанием любой рациональности теми, кто разочарован ограничениями, налагаемыми такими идеями... Самого простого человека, столкнувшегося с проблемой, можно заставить рассматривать факты в данной ситуации так, чтобы он обеспечил трудящееся большинство разумным реше-

293

нием; и такое большинство, в свою очередь, в достаточной степени обеспечит долговременную поддержку, чтобы демократическое правительство поддерживало такие общие суждения о вещах, вызывающих всеобщее внимание».

Каковы перспективы американской культуры? Допустим, что антрополог, не забывая основные принципы своей науки, будет рассуждать в соответствии со своим специфически американским способом восприятия. Если принимать во внимание наше биологическое и материальное благосостояние, наш талант к адаптации, являющийся конструктивным наследием характерного американского «духа границы», станет ясно, что большая часть наших проблем не решена не по вине Провидения, а по нашей собственной вине. Решающим же фактором будет та степень, с которой каждому американцу присуще чувство личной ответственности. Джеймс Траслоу Адамс в «Эпосе об Америке» утверждает, что значимым вкладом, сделанным Соединенными Штатами в сокровищницу человеческой культуры, стала «американская мечта» — «понятие о таком обществе, в котором участь обыкновенного человека будет облегчена, а его жизнь обогащена и облагорожена». Этот первый свой вклад, остающийся до сих пор самым большим ее участием в мировом процессе, Америка сделала на идеологическом поле. В Новом Свете, заселенном сильными мужчинами и женщинами, имевшими смелость эмигрировать, причем многих из них подтолкнуло к этому реальное понимание «благородного общества», американцы расширили понятие свободы и дали ему множество новых выражений.

Мы должны верить именно в такую перспективу для американской культуры, и относиться к ней с заботой. Наука не отрицает влияния человеческих мечтаний, более того, последние подчас определяют поведение людей. Хотя право выбора часто оказывается лишь обманчивой иллюзией, хотя предшествующие и существующие горькие истины часто ограничивают наши надежды, все же в жизни целых наций случаются, совсем как у отдельных людей, моменты, когда

294

противоположные внешние силы уравновешиваются и когда такие неосязаемые вещи, как «воля» и «вера», оказываются на поверхности. Культуры сами по себе не являются самодовлеющими системами, с неизбежностью следующими самообусловленной эволюции. Сорокин и иные проповедники детерминизма упустили из виду то, что одним из факторов, определяющих следующий шаг в эволюции системы, как раз и является доминирующая позиция людей. При этом существующая культура не вполне определяет эту позицию. Джон Дьюи показал нам, что в «практических суждениях «гипотеза сама по себе имеет решающее влияние на ход событий: степень ее использования и применения обусловливает пристрастную оценку событий».

Даже такой пессимист, как Олдос Хаксли, видел, что открытия современной психологии искажаются для обоснования ложного детерминизма. Если реакции могут быть чем-либо обусловлены, они с тем же успехом могут быть оторваны от своих условий и переобусловлены, — хотя ни отдельные люди, ни народы не меняются полностью и внезапно. Сейчас мы освобождены от тех требований, в основном внешнего и материального характера, которые предъявляли нашему обществу «условия границы». Разумное планирование может ослабить угрожающие тенденции национальной анархии, обеспечивая как безопасность, так и социализованную свободу индивида. Идеалы цветущей новизны, адаптирующейся к измененным условиям, которые, как отличительная черта «американского пути», оказались настолько яркими и плодотворными, являются единственным противоядием против наших социальных болезней. Только те идеалы, которые соответствуют созданным культурой эмоциональным потребностям людей, распространятся широко и будут приняты.

Научный гуманизм относится к числу таких идеалов. Укорененный в традиционно американской тенденции высоко ценить научные достижения, научный гуманизм способен сделать американскую мечту реальностью. Так как наша культура собралась из различных уголков мира, мы долж-

295

ны вернуть миру не технологический материализм, вульгаризирующий и унижающий науку, но такой научный подход, который был бы сплетен с самой повседневной человеческой жизнью. Это — позиция покорности перед лицом сложности обстоятельств, позиция жизнерадостного поиска непредвзятых идей. Эта наука предназначена не для того, чтобы принимать меры против воздействия варварства, а для того, чтобы находить правила в опыте, чтобы обострить чувство нашей опасной зависимости друг от друга, наука, являющаяся самой несомненной и могущественной из всех сил, способствующих интернациональному единению.

Научный гуманизм должен стать твердым символом будущего. Несмотря на некритическое поклонение изобретениям и технологиям, массы до сих пор, по выражению Чарлсона, «наивны по отношению к науке, ее духу и методам как части жизни... В этом смысле наука еще едва только коснулась простых людей или их лидеров». Эффективно работающее большинство наших граждан не нуждается более в том, чтобы основывать свою личную безопасность на ожидании будущей жизни или на зависимости от заранее придуманных отеческих образов. Ее научное понимание, схожее с тем, о чем говорит Платон в «Пире», — это деперсонализированная система безопасности, в большей степени гуманизированная, нежели бесчеловечная. Чтобы постараться воплотить такое понимание безопасности, американцам и американкам предлагается такое общее благородство целей, которое составляет жизненную энергию любой значительной культуры. Это предприятие требует храбрости, сравнимой с религиозной верой, храбрости, которую не смутит отдельный неудавшийся эксперимент, храбрости, готовой выносить ограничения, ввиду долгого ожидания, храбрости, которая понимает, что даже негативный результат приближает к цели, храбрости, осознающей, что основные гипотезы, лежащие в основе этого предприятия, будут доказаны только тогда, когда ослабление тревоги и возрастающий вкус к повседневной жизни изменят жизнь всех нас.

X. Мир глазами антрополога

Смелость этого заголовка страшит антрополога, привыкшего работать на узкой полоске холста, проявляя особое внимание к мелким деталям. Более того, прикладная антропология до сих пор может представить только такое руководство к действию, которое состоит в осторожности и скромном ожидании.

Нет недостатка в примерах, когда некоторые антропологи, окрыленные вновь открытыми возможностями и возбужденные тем, что впервые деловые люди ищут их совета по очень широкому кругу проблем, дают такие обещания, для исполнения которых эта наука еще недостаточно созрела. Чтобы удержать антропологов от безответственных заявлений, необходимо выработать в пределах нашей профессии санкции, подобные тем, которые созданы в сфере закона и медицины и призваны держать под контролем шарлатанство и злоупотребления.

И все же антропология может принести некоторую практическую пользу. Она обладает методиками, пригодными для сбора информации, необходимой для диагностики и интерпретации человеческого поведения. Антропология включает в себя корпус обобщений, выстроенных в течение долгого времени, не нуждаться в которых государственный деятель, администратор или социальный работник может только по незнанию. Антропология способна обнаружить внутреннюю логику каждой культуры. Она может иногда показать, что экономическая и политическая теория, формы искусства и религиозная доктрина каждого общества выражают собой один-единственный набор элементарных положений. Несколько раз антропологи

297

доказали, что они могут с точностью предсказать, в какую сторону подует ветер. Однако, одно дело быть способным предсказать, что именно может случиться вероятнее всего, и, предвидя такую возможность, заняться соответствующими приготовлениями. И совсем иное дело — вмешаться и преднамеренно внести в и без того извилистый социальный лабиринт новый тупик. По крайней мере, когда дело касается серьезной ситуации, антрополог сделает все возможное, чтобы занять выжидательную позицию, что доказало свою пригодность во многих случаях в сфере медицины. «Сидите тихо. Ждите. Будьте готовы к возможным последствиям, но не вмешивайтесь с предназначенными для регенерации природными силами до тех пор, пока не будете уверены, что все завершится удачно, или что вы, как минимум, не принесете вреда».

С одной стороны, как выяснил Уолтер Липпман, «ведущий принцип нашего времени состоит в том, что люди не дадут природе следовать своим путем». Решительное участие в этой сфере тех занимающихся общественными науками ученых, которые не заносчивы и не полны чрезмерных амбиций, добавит недостающую крупицу специального знания. Поскольку общественные науки имеют дело с фактами повседневной жизни, многие государственные деятели и деловые люди чувствуют в себе силы для того, чтобы заниматься социологией, не имея соответствующего опыта.

К профессиональным же ученым, занимающимся социальными науками, преобладает следующее безрассудное отношение: их слишком мало спрашивают и от них слишком многого ожидают. Как писал Скроггс:

«Когда мы находим шарлатана, торгующего змеиным маслом, мы не виним в этом врачей; но поскольку нами движет воодушевление, мы вместо этого либо сожалеем, либо негодуем по поводу легковерных жертв этого негодяя. Медицина и вспомогательные дисциплины достигли настолько четко определимой и понятной позиции, что мы не восстаем против врача, не совершающего чудес, и против знахаря, подрывающего их статус. В некотором отношении они напоминают тот корабль у Киплинга, который

298

еще не нашел себя. Эти науки зависят от сложного характера материала, с которым они имеют дело, и их развитие не может быть ускорено, а применение необходимым образом ограничено.

Те же, кого заботят недуги человеческого общества, требуют слишком многого, ожидая, что социальные науки поставят диагноз расстройству, выпишут рецепт и вскоре покажут нам прямой путь к выздоровлению».

Антрополог не может быть одновременно ученым, экспертом-организатором национальной политики и непогрешимым пророком. Однако, поскольку ему следует внести подлинно научный вклад в решение проблем общества, владение на высоком уровне техникой и основаниями науки должно быть подкреплено знаниями более широкого масштаба. Общественность очень смутно представляет себе необходимость проводимых ученым-естественником заумных экспериментов, некоторые из которых заходят в тупик. Она, как правило, питает неуважение и нетерпеливость по отношению к бесконечным деталям, которым антрополог посвящает свой анализ, анализ системы родства, например. Однако, основательная концепция человеческого поведения должна основываться на таком же скрупулезном изучении всех мелочей, какое в химии посвящено органическим соединениям.

Современная антропология имеет осознаваемые пределы. Существует глубокая пропасть между программами и их воплощением. Большее количество сил тратится на формулирование правильных вопросов, чем на обеспечение их ответами. Чувствуется необходимость сплава науки антропологии с другими отраслями знания. В частности, при изучении групповых вариаций следует обращать внимание и на индивидуальные. О подобном положении, о том, что современный мир переоценил силу «коллективной воли» и недооценил силу индивидуальной, говорит Райнхольд Нибур в книге «Природа и судьба человека».

И все же, несмотря на любые подобные существенные оговорки и ограничения, антрополог как гражданин морально обязан охватывать своим взглядом весь мир. В сущности

299

демократии заложено то, что каждый индивид привносит в группу свое собственное понимание мира, выведенное из особенностей его воспитания и опыта. Современное понимание интернациональных отношений имеет место там, где имеется знание специфики малых обществ, где антропологи уже начали свои полевые исследования бесписьменных культур. Антрополог не столько решает проблемы, сколько делает совершенно необходимый вклад в оценку общемировой ситуации. Он не станет питать никаких иллюзий относительно собственных эмпирических данных. Однако, он будет уверен в применимости своих положений. За последние десять лет антропологи не ограничились созданием нескольких работ об американской и британской культурах. Дэвид Родник написал своих «Послевоенных германцев» с такой беспристрастностью, с который пишут об индейских племенах. Книги Рут Бенедикт и Джона Эмбри о японцах, исследования Китая китайскими и некитайскими антропологами открыли новые перспективы понимания происходящего на Дальнем Востоке.

Историки, экономисты и политологи часто говорят, что «методы антропологов хороши в приложении к простым людям; но в работе со сложным, стратифицированным, сегментированным обществом они бесполезны». Хотя между племенными, земледельческими и полностью индустриализованными обществами и существуют яркие различия, упомянутые мнения покоятся на неправильном понимании основ антропологии. Несомненно, проблемы современной цивилизации гораздо более сложны. Количество необходимых для работы данных несравнимо выше. В некоторых случаях следует отдельно рассматривать каждую субкультуру. В иных же случаях региональные или классовые различия окажутся внешними, поверхностными и неважными. Хотя многокультурные страны, такие как Югославия, и имеют свои особенные сложности, поскольку никакая нация не может существовать достаточно долго как нация, если все индивиды не имеет четкого устремления к каким-то основным целям. Такие основные цели могут иметь самые разнообразные

300

формы выражения, но их должно придерживаться абсолютное большинство членов группы или общества.

Рут Бенедикт предлагает следующую яркую иллюстрацию:

«Состоятельный промышленник и рабочий или крестьянин, принадлежащие к одной нации или народности западной цивилизации, обладают многими сходными взглядами. Взгляд на собственность лишь частично определяется тем, богат собственник или беден. Собственность может выступать, как в Голландии, в виде почти незаменимой части самоуважения человека, которую следует увеличивать, безупречно охранять и никогда не растрачивать бездумно. Это верно, независимо от того, принадлежит ли индивид к придворным кругам или может сказать, как в поговорке: "Копейка рубль бережет". Напротив, взгляд на собственность может быть совершенно другой, как в Румынии. Человек, принадлежащий к высшему сословию, может быть или может стать наемным рабочим состоятельного человека без потери своего статуса или уверенности в себе; он "сам", считает он, это не его собственность. А бедный крестьянин сетует на то, что ему бесполезно пытаться накопить какую-либо сумму денег; "я бы накопил, — говорит он, — если бы был богат". Зажиточные люди увеличивают размеры своих владений не за счет бережливости, а традиционный взгляд связывает богатство с везением или с эксплуатацией других людей в большей степени, нежели с уверенностью в себе, как в Голландии. В каждой из вышеперечисленных, а также во многих других европейских странах существуют особые глубоко укорененные взгляды на собственность, чью специфическую природу можно во многом объяснить с помощью изучения того, что требуется от ребенка, когда он обладает и распоряжается собственностью, и при каких условиях и обстоятельствах человек имеет неограниченные возможности в юности и при переходе к статусу взрослого.

Подобным образом распределены и взгляды на власть. У грека, принадлежит ли он к высшему сословию или является деревенским крестьянином, имеется характерное отрицательное отношение к вышестоящим, которое проникает в повседневные разговоры и влияет на его выбор средств к существованию не меньше, чем на политические взгляды».

Поскольку антропологи утверждают, что некоторые принципы встречаются в различных сложных культурах, они

301

также настаивают на том, что универсальные законы человеческого поведения известны и могут стать известными. Поэтому упрек в ограниченности сферы применения, предъявляемый антропологии, также неверен. Все человеческие сообщества от «наиболее примитивных» до «наиболее продвинутых» составляют единое целое. Индустриализация ставит множество проблем, но они будут одинаковыми как для индейцев навахо, так и для польских крестьян, или для сиамских фермеров, выращивающих рис, как и для японских рыбаков.

Антропология с таким же пониманием относится к различиям в культуре, с каким и психоанализ трактует инцестуальные желания в человеке. Однако, это понимание ни в коем случае не подразумевает одобрения. Варварство концентрационного лагеря ужасно в силу того, что это один из элементов образа жизни, разработанного нацистами. Антрополог и психиатр принимают, что подобные желания наполнены смыслом и не могут игнорироваться. Фантазии об инцесте могут играть некоторую роль в психологической организации отдельной личности. Они являются симптомами мотивов, лежащих в основании личности. Если в качестве симптома выступает предотвращенное выражение желания, то мотивы останутся действенными и выработают иное психическое расстройство. Если обычный выход агрессивной воинственности какого-либо племени заблокирован, можно предсказать возрастание внутриплеменной враждебности (возможно, в форме колдовства) или патологических стадий меланхолии в результате гнева, обращенного внутрь против себя. Культурные шаблоны следует уважать, поскольку они действенны. Если шаблон разрушен, то должна быть обеспечена его общественно приемлемая замена, или высвобожденная энергия должна быть умышленно направлена по другим каналам.

Уважение не означает сохранения при любых обстоятельствах. Сицилийские народные обычаи не будут иметь особого смысла в Бостоне, сколько бы колорита они не придавали на севере. Привычки китайцев придутся не к месту в Сан-Фран-

302

циско, даже если они покажутся туристам «причудливыми». Антропологов справедливо обвиняли в желании превратить мир в музей различных культур, в стараниях поместить аборигенов в зоопарки. Некоторые из разговоров о ценностях культуры американских индейцев или испано-американских культур были чрезмерно сентиментальными. Примечательно то, что антропологи изучали эти экзотические культуры, почти забыв об общей американской культуре. Мы иногда путаем право на особость с требованием увековечить эту особость.

Наилучшая позиция для антрополога находится посередине между сентиментальностью и мещанским типом «модернизации». Полная потеря любой культуры является для человечества невосполнимой, поскольку нет народа, который ни создал бы что-либо ценное в течение своего существования. Антрополог предпочитает революции эволюцию, поскольку процесс постепенной адаптации предполагает как отсутствие потерянных поколений, так и слияние всех постоянных ценностей старого образа жизни с целостным потоком человеческой культуры.

Антропологический взгляд на мир требует терпимости к различным образам жизни — пока они не ставят под угрозу мечту о мировом порядке. Однако никакой мало-мальский мировой порядок не может быть достигнут путем нивелирования различий в культурах и создания всемирного серого однообразия. Богатое разнообразие форм, которое приняли культуры вследствие различий в их истории, физических условиях, современной ситуации — при условии, что они не вступают в конфликт с современной технологией и наукой, — является важнейшим вкладом в улучшение жизни в мире. Как говорит Лоренс Франк:

«Вера в то, что англо-говорящие или западноевропейские народы могут навязать другим парламентаризм, собственные экономические навыки ведения дел, эзотерические символы и религиозные ритуалы, а также другие характерные черты своих западноевропейских шаблонов, является следствием ослепления и изначальным заблуждением на фоне современного образа мыслей и планирова-

303

ния... Каждая культура неравномерна, полна предрассудков и несовершенна, каждая культура извлекает преимущества из своих недостатков. Преодолевая сходные проблемы, каждая культура вырабатывает образы действий, речи, веры, человеческих отношений и ценностей, которые выделяют какие-то определенные возможности человека, а какие-то игнорируют или подавляют. Каждая культура ищет способы выразить себя путем своих устремлений, подчеркивая свои высокие этические или моральные цели и свой сущностный характер и, как правило, игнорируя свои ошибки и множество своих разрушительных черт...

Ни одну культуру нельзя считать наиболее подходящей для всех народов; мы должны во всех культурах учитывать несчастье, деградацию, бедность, невероятную грубость, жестокость и человеческие потери, которые все пытаются игнорировать, подчеркивая высокие этические цели и моральные устремления... Мы можем рассматривать культуры так же, как мы рассматриваем искусства различных народов, а именно как эстетически значимые и наполненные художественным смыслом, каждую в своем контексте или обстановке».

Наше поколение враждебно относится к нюансам. Люди всех континентов все чаще и чаще вынуждены выбирать между крайне правым и крайне левым. Научные исследования изменений, происходящих с людьми, показывают, что переживания представляет собой некую целостность и что любая крайняя позиция искажает реальность. Считать хорошим лишь американское, или английское, или русское ненаучно и неисторично. Американцы, в основном, приняли различия между людьми в качестве жизненного обстоятельства, но лишь некоторые из американцев приветствовали это как ценность. Доминирующей позицией оставалась гордость от разрушения различий путем ассимиляции. Значение антропологического знания состоит в том, что любой особый образ жизни представляет из себя часть большего феномена (целой человеческой культуры), для которого любая отдельная культура является лишь временной фазой. Антрополог настаивает на том, чтобы каждая специфическая мировая проблема рассматривалась на основе принятия всего человеческого рода за единое целое.

304

Цена порядка слишком высока, если она заключается в тирании со стороны любой совокупности жестких принципов, сколь бы благородными они ни казались с точки зрения любой отдельной культуры. Индивиды различаются биологически; существуют различные типы темперамента, вновь и вновь возникающие в различных областях и в различные периоды мировой истории. До тех пор, пока удовлетворение требований темперамента не приводит к нарушению жизнедеятельности окружающих без особой необходимости, до тех пор, пока различия между людьми не являются пагубными для общества, индивиды должны не только иметь право выражать себя различными способами, но и поощряться за это. Необходимость различий основывается на фактах биологических различий, различий ситуаций, различий в индивидуальном и в общекультурном историческом прошлом. Единство мира должно быть отрицательным, лишь пока подавляется насилие. Позитивное объединение будет нуждаться в твердом основании: во всеобщей приверженности к очень общему, очень простому, но также очень ограниченному моральному коду. Оно будет торжественно процветать лишь до той поры, когда будут реализованы совершеннейшие и наиболее различающиеся потребности человеческого духа. Высшая мораль в лучшем обществе позволит удовлетворить все личные нужды, ограничивая лишь способ, место, время и объект их исполнения.

Парадокс единства в различии никогда не был так значим, как сегодня. Нацисты пытались избежать «пугающей гетерогенности двадцатого века» путем возвращения к примитивизму, где нет тревожащих конфликтов и беспокоящего выбора, поскольку имеется лишь одно-единственное правило, которое неоспоримо. Коммунисты также обещали «бегство от свободы» путем подчинения автономии индивида государству. Демократическое решение проблемы состоит в том, чтобы оркестрировать эти разнородные компоненты. То есть, это можно сравнить с симфонией. У симфонии есть общая партитура и отдельные партии для каждого инструмента, которых следует придерживаться. Но это не значит, что будет

305

потерян восхитительный контраст тем и темпов. Первая фраза симфонии отлична от четвертой. У нее своя ценность и значение — хотя все же ее полный смысл зависит от упорядоченного и связного отношения к остальным частям.

Таким образом, мир должен сохранять различия между людьми. Знание о проблемах других людей и о чуждых вариантах образа жизни должно быть достаточно общепринятым для того, чтобы положительная терпимость стала возможной. Необходимость испытывать уважение к другим также является определенным минимумом для обеспечения собственной безопасности. Известное неравенство человеческих возможностей должно быть нивелировано, даже при условии некоторых несомненных жертв со стороны наций, более преуспевающих в данный момент. Мировая безопасность и счастье могут быть построены лишь на основании безопасности и счастья индивидов. Корни индивидуальной, национальной и международной дезорганизации частично совпадают. Липпит и Хендри хорошо написали по этому поводу:

«Цивилизация — это процесс, в котором замешиваются и формируются люди. Если цивилизация, к которой мы принадлежим, находится из-за неудач индивидов в упадке, то мы должны задать вопрос: почему наша цивилизация не создала другой тип индивидов? Мы должны начать с возрождения утерянной оживляющей силы нашей цивилизации. Мы использовали преимущество спокойствия демократии, ее терпимости, ее мягкости. Мы паразитировали на ней. Теперь она значит для нас не больше, чем место, где нам было уютно и безопасно, как пассажиру на корабле. Пассажир использует корабль и ничего не дает взамен. Если участники нашего цивилизационного процесса деградировали, на кого нам подавать жалобу?»

Когда Коперник показал, что земля не является центром вселенной, он произвел революцию в образе мышления философов и ученых-естественников. По поводу международных отношений образ мыслей жителей Соединенных Штатов до сих пор опирается на ложную посылку, что западная цивилизация является осью культурной вселенной. Отчет

306

Гарварда о среднем образовании, опубликованный в 1945 году, представляет собой продуманный и во многих отношениях действительно замечательный документ. Но в нем нет ни слова о том, что образованному горожанину нужно знать что-нибудь о истории, философии или искусстве Азии, или о природных ресурсах Африки, или о неевропейских языках. История начинается с древних греков, а значительные достижения человеческой культуры ограничены средиземноморским бассейном, Европой и Америкой. Такая узость мышления должна быть ниспровергнута — но мирным путем.

Неудивительно, что мы продолжаем интерпретировать незападный образ мыслей и действий в терминах и категориях Запада. Мы составляем господствующие концепции недавнего прошлого — экономические, политические и биологические — вместо того, чтобы попытаться овладеть более фундаментальными культурными шаблонами, для которых данный тип экономической деятельности является лишь одним из возможных образов действия. Осветить именно эти основные концепции и образы, создающиеся у людей относительно себя и других, особенно поможет антропология. У антрополога есть опыт преодоления языковых, идеологических и национальных барьеров с целью понимания и убеждения. Он осознает, что нетипичное поведение в каждый свой момент является выражением целостного культурного опыта другого народа.

Те обстоятельства, при которых американцы рассматривают каждое свидетельство о принятии культурных традиций других наций как пример собственного морального предательства, оказываются фатальными для достижения мира. Альтернатива не состоит в том, чтобы согласиться или отвергнуть; можно принять чужую культуру, признав факт ее существования и поняв ее. Насколько политики и население осознают, что ценности двух любых конфликтующих наций не могут внезапно измениться под влиянием общепризнанных логических доказательств их недействительности, настолько должна уменьшиться и опасность патологи-

307

ческой подозрительности с каждой стороны. Обоюдное непонимание растет под взаимным влиянием до тех пор, пока каждая сторона не заменит вопрос: «Разумно ли это с их точки зрения?» на вопрос: «Разумно ли это?» (имея в виду: совместимо ли это с нашей точкой зрения, которая никогда не была продумана или даже выверена разумом). Подлинные конфликты интересов между двумя или большим количеством сторон всегда могли бы быть разрешены путем компромисса, если бы они не были иррациональными силами, возникшими по причине неправильных интерпретаций культурных мотивов. По отношению к одной группе другая представляется неразумной, неспособной к логическим выводам, глупой и аморальной в своих действиях, и поэтому ее необходимо охарактеризовать как злую силу и атаковать.

Конечно, когда две нации осознают, что они исходят из разных предпосылок, это также не обязательно приведет к счастью и процветанию. Это лишь первый полезный шаг, с помощью которого невозможно не уменьшить влияние иррационального. Но посылки могут быть различными и все же согласовываться друг с другом, а могут быть различными и не согласовываться. В случае конфликта идеологий Советского Союза и западных демократий вполне возможно не будет, как предположил Нортроп, никакого стабильного равновесия, пока одна культура не уничтожит другую или, что более вероятно, не разовьется новая совокупность культурных традиций , которая вберет в себя и примирит в себе все вечные ценности как одного, так и другого образа жизни такого животного, как человек. Даже сейчас есть общая почва, способная стать центром острых политических дискуссий. Например, как американцы, так и советские люди выделяются из народов мира своей верой в способность человека манипулировать окружающей средой и контролировать свою судьбу.

Сужение мира делает обязательным взаимопонимание и взаимоуважение со стороны разных народов. Неуловимые различия во взглядах на жизнь различных народов, их

308

ожиданиях, образах себя самих и других наций, разнообразные психологические позиции, подчеркивающие контраст их политических институтов, и их, в основном различающиеся, «национальные характеры» — все это вместе еще больше затрудняет для народов понимание друг друга. И именно перед антропологом стоит задача указать на то, что эти «умственные» усилия приводят к столь же осязаемому эффекту, как и усилия физические.

Будет ли мировой порядок достигнут путем доминирования одной нации, которая навяжет свой образ жизни всем остальным, или с помощью каких-либо других средств, которые не лишат мир богатства разных культур, — вот первоочередная проблема нашего века. Единообразие мировой культуры будет означать эстетическую и моральную скуку. Антрополог решает эту проблему путем единства в различии: общемировое согласие по совокупности моральных принципов, но уважение и терпимость ко всем действиям, которые не угрожают миру во всем мире. Антрополог рассматривает достижение этого порядка как ужасающе сложную, но выполнимую цель. Антропология может помочь, показав механизм борьбы за мир, настаивая на том, что это затрагивает человеческие чувства, обычаи и нерациональную часть жизни людей в большей степени, чем считали сухие законники. Также антропология может оказать помощь в образовании в самом широком смысле этого слова. Она может предоставить материал для разоблачения потенциально опасных стереотипов у других народов. Она может способствовать выучке таких специалистов по любым странам, которые будут обладать действительно фундаментальными знаниями об этих странах, знаниями, которые за внешними чертами распознают суть и позволяют специалисту корректно интерпретировать для жителей своей страны поведение других народов. Множеством прямых и косвенных способов антропология может влиять на общественное мнение в научно верном и практически здравом направлении. Не последней заслугой будет демонстрация антропологией основ объединения человече-

309

ства, вместо того, чтобы ограничиваться интересом к поверхностным расхождениям.

У антропологии, несомненно, нет ответов на все вопросы, но люди, чье мышление будет просветлено антропологическими знаниями, будут некоторым образом лучше приспособлены к постижению правильных направлений национальной политики. Лишь те, у кого есть точная информация и хорошие устремления, обретут понимание, что наведение мостов между различными понятиями об образе жизни необходимо. Объединенное исследование всех культурных аспектов всех народов будет, в свою очередь, влиять на человеческий менталитет вообще. Изучая культуры мира в их сравнительном анализе, антропологи надеются повысить уровень понимания культурных ценностей других наций и эпох и, таким образом, помочь создать нечто вроде духа терпимого понимания, являющегося существенным условием международной гармонии.

Если посмотреть с перспективы достаточно большого пространства и достаточно долгого времени на описание событий, происходящих с людьми, то не останется и тени сомнения, что в истории существуют некоторые очевидные и всеобщие тенденции. Одна из этих стойких тенденций состоит в том, что размеры и пространственное протяжение стран постоянно увеличиваются. Вряд ли для антрополога является вопросом появление в будущем, в определенном смысле слова, мирового сообщества. Единственное возражение заключается в вопросах: Как скоро? После скольких страданий и кровопролитий?

В обязанности антрополога не входит разработка подробного описания политических и экономических средств достижения мирового порядка. Очевидно, что для изобретения механизма, с помощью которого люди построят новый мир, потребуется плодотворное сотрудничество экономистов, политологов, юристов, инженеров, географов, других специалистов и деловых людей из разных стран. Но индуктивные выводы из данных, собранных антропологами, предполагают

310

некоторые основные принципы, с которыми следует согласовать социальные изобретения, чтобы последние были осуществимы. С помощью своего опыта изучения общества как целостности, опыта общения с крайне разнообразными народами и культурами, антропологи и специалисты в области других общественных наук доказали несколько теорем, пренебрежение которыми со стороны государственных деятелей и правителей приведет к риску для всего мира.

Подчиняясь необходимости изучать одновременно экономику, технологию, религию и эстетику, антрополог вынужден распутать клубок всех зависящих друг от друга аспектов человеческой жизни. И хотя, как у мастера на все руки, его работа выглядит «сырой», антрополог в последнюю очередь заботится об академических абстракциях. Он из первых рук знает об обманчивости терминов «человек экономический», «человек политический» и т. д. Поскольку лабораторией антрополога является целый мир, населенный живыми людьми, занятыми своими обычными каждодневными делами, то и результаты его работы формулируются не как точные статистические отчеты психолога, но, возможно, антрополог более ясно осознает трудности, вызываемые неконтролируемым количеством воздействий — в отличие от их ограниченного количества в лабораторных условиях.

По всем вышеперечисленным причинам антрополог будет настаивать на признании неразумности любой стратегии, которая выдвигает политические или экономические факторы на уровень факторов культурных или психологических. Он согласится с важностью географического положения, природных ресурсов, текущего уровня индустриализации, уровня неграмотности и других бесчисленных факторов. Но он будет настаивать на том, что чисто географический или экономический подход обречен на то, чтобы породить новую путаницу. Никакой механический план управления миром или схема международных политических сил не спасет мир. Всем общественным организациям для поддержания порядка требуется нечто большее, чем полицейский.

311

Антрополог заподозрит, что не только некоторые из его коллег, но и вся американская публика рассматривает данные проблемы исключительно с помощью разума. Одна из самых живучих традиций этой страны — это вера в разум. Это великолепная традиция — до тех пор, пока люди не будут нелепо переоценивать количество разума, могущее быть использованным в данное время. Если мы будем ежеминутно критически рассматривать чье-либо поведение, то несомненно увидим то, насколько большая часть наших действий определяется логикой наших чувств. Если бы все люди всегда и везде испытывали исключительно одни и те же чувства, то огромная роль внелогических элементов наших действий, возможно, не вызывала бы серьезных затруднений. Но чувства людей определяются не только глобальными проблемами, стоящими перед всем человечеством, но и особым историческим опытом, особыми проблемами, которые ставятся различными условиями физической окружающей среды каждого народа.

В результате исторических коллизий у каждого народа существует не только собственная структура чувств, которая в некоторой степени сходна с другими, но и более или менее связный набор характерных предположений об остальном мире. На этот набор претендуют как разум, так и чувства. И проблема состоит в том, что наиболее критические посылки часто остаются несформулированными — даже интеллектуалами из той или иной группы людей.

Поэтому в расчет должны приниматься не только лежащие на поверхности факты о какой-либо нации. Чувства людей и бессознательные допущения, которые они выносят, характеризуя мир, также являются данными, которые следует обнаружить и уважать. Конечно, они будут связаны с религией, эстетическими традициями и другими более сознательными аспектами культурных традиций народов. Чтобы понять эти неосязаемые вещи и справиться с ними при планировании будущего, изучающий их должен прибегнуть к помощи истории. Для науки недостаточно объяснить мир

312

природы. Образование должно включать в себя и «неосязаемую» окружающую среду, в которой мы живем.

Проблема минимизации и контроля агрессивных импульсов является во многих смыслах центральной проблемой, касающейся мира во всем мире. Эту проблему следует разрешать любыми доступными средствами. Один, хотя только один, способ предотвращения войн состоит в уменьшении раздражителей, приводящих к напряжению в любом обществе. Это означает обеспечение в первую очередь определенного уровня экономического благосостояния и физического здоровья населению всех стран. Однако, задача на этом, несомненно, не заканчивается. Народ может экономически процветать и все же кипеть от враждебности. Норвегия в 1939 году была беднее Германии, и все же в ней не было никаких военизированных группировок.

Сейчас известно кое-что об источниках и развитии враждебности. Индивидуальное психологическое основание агрессии создается трудностями, свойственными социализации. В любом обществе ребенку могут надрать уши за какую-либо провинность, хоть эти обычаи и сильно различаются в разных странах по способу исполнения и временным параметрам. Некоторые нормы поведения для детей или слишком строги, или без них вообще можно обойтись. Другие устанавливаются с жестокостью, которой можно избежать. Вновь процитируем Лоренса Франка:

«До тех пор, пока мы верим, что человеческая природа определена и неизменна, и продолжаем принимать теологические концепции человека как существа, которого нужно подчинять, принуждать и терроризировать, которому для того, чтобы он был приличным человеком и полноправным членом общества, нужна помощь сверхъестественных сил, мы будем продолжать создавать извращенных, искривленных, искаженных личностей, которые постоянно будут ставить под угрозу, если не уничтожат полностью, все наши усилия достичь общественного порядка».

Некоторые расстройства и лишения неизбежны при воспитании ответственных взрослых личностей. Но проистекаю-

313

щее из них напряжение может быть устранено более эффективно, чем это происходило в прошлом в большинстве человеческих обществ: путем общественно полезного соревнования, путем общественно безопасного высвобождения агрессии, например в спорте, и другими, еще не найденными способами. Тот, кто сам не находится в безопасности, проявляет агрессию по отношению к окружающим. Психологические причины войн можно контролировать, уменьшая в мире как реальные, так и воображаемые обстоятельства, способствующие страху. Конечно, война — это лишь одно из направлений, которое может принять насилие. Обычно агрессия внутри общества обратно пропорциональна агрессии, вышедшей наружу. Многие меры лишь увеличат развитие враждебности — вместо того, чтобы уменьшить. Агрессия, явная или замаскированная, не является единственной возможной реакцией на страх. Отдаление, пассивность, сублимация, примирение, порывистость и другие реакции иногда дают эффект устранения напряжения для тех, кто испытал лишения и угрозы. Некоторые культуры в эпоху своего расцвета были способны направить большую часть своей высвобожденной враждебности в социально творческие русла: литературу и искусства, общественные работы, изобретения, географические открытия и тому подобное. В большинстве культур, в основном в культурах, существующих сейчас, большая часть их энергии распределяется по нескольким каналам: небольшие повседневные вспышки гнева, конструктивная деятельность, периодические войны. Разрушительная агрессия, которая, по-видимости, регулярно возникает после большей катастрофы, произошедшей с обществом, проявляется лишь по прошествии некоторого времени. Фашизм не возник немедленно после Капоретто, как и нацизм — немедленно после Версальского договора. В конце концов, следует заметить, что поскольку для войны требуются по крайней мере две нации, психологический климат, в котором царит неуверенность, замешательство и апатия, может подвергнуть мир опасности в той же степени, в какой он способен породить враждебность.

314

Война — это борьба за власть, но не просто за контроль над рынками и процессом производства. Согласно популярной концепции, экономическое и социальное благополучие не всегда зависит от политического превосходства. Уровень жизни населения в Швейцарии и Дании в период между двумя мировыми войнами был выше, чем во многих великих державах. Также нужно видеть причину войны и в особой точке зрения, в особом видении мира, поскольку все глубинные мотивы проявляются косвенным образом, влияя или наполняя собой воззрения индивида. Стремление к власти, избранный в обществе тип характера, экономическая продуктивность этого общества, его идеология, его шаблоны лидерства так тесно переплетены, что изменение в одном из этих факторов будет означать перемены во всех остальных. Кросс-культурная точка зрения — наилучшая, с которой можно рассматривать международные беспорядки. С этого преимущественного пункта наблюдения можно увидеть как характерные заблуждения каждой цивилизации, так и плодотворную ценность культурных различий.

Этот «взгляд» из прошлого направлен в будущее. Мораль, индивидуальная ли, национальная или международная, в значительной мере представляет собой структуру ожиданий. Природа ожиданий является почти настолько же решающей при предсказании событий, насколько решающими являются внешние факторы. В военное время патриотически настроенное население переносит сильную нужду, не жалуясь. В мирное время подобные лишения могут привести к народным волнениям и распространению общественного беспорядка. Внешние факторы те же самые, но ожидания изменились. Многое из того, что происходит в Европе и Азии, зависит не от нехватки продовольствия, не от существующей формы устройства политических институтов, не от воссоздания предприятий и не от других подобных условий, но в большей степени от согласованности по всем вопросам этих условий с ожиданиями людей.

315

Когда антрополог ломает голову над прошлым разных культур, он обязательно будет поражен важностью временного фактора. Способность одной и той же биологической группы к культурным изменениям, к поворотам в прошлое, представляется практически неограниченной. Ошибка многих социальных реформаторов, имеющих наилучшие намерения, не всегда ограничивается попыткой создать превосходное законодательство. Иногда принятые меры оказывались достаточно мудрыми по отношению к группе населения, для которой они предназначались, но это преимущество терялось из-за чрезмерной торопливости. «Меньше торопись» — вот хороший девиз для всех, кто хочет начать социальные изменения или придать им новое направление. Из-за огромной устойчивости алогических привычек, поспешные попытки что-либо изменить усиливают сопротивление или даже вызывают обратную реакцию. Проекты нового мира действительно должны быть громадными и дерзкими, но при их осуществлении нужно запастись большим терпением и неустанным стремлением практиковаться.

Это — предостережение, но не пессимизм. Поскольку, возможно, величайший урок, который может дать нам антропология, состоит в том, что «человеческая природа» неограниченно пластична. Пышное разнообразие решений, выработанных для одной и той же проблемы (скажем, проблемы «секса» или «собственности»), поистине забавно и вызывает непреходящий скептицизм по поводу любого аргумента, изложенного в форме: «Это никогда не сработает — это противно человеческой природе». Однако, некоторые из энтузиастов культурного детерминизма и образования забывают, сколько поколений и тысячелетий было затрачено на эксперименты над человеческими жизнями, проводившимися в различных обществах. Homo sapiens при соответствующих условиях способен на все что угодно, но время, которое требуется для достижения определенного результата, действительно может длиться очень долго.

Возможно ли продолжительное сотрудничество между различными народами? Антропологии неизвестны достовер-

316

ные свидетельства обратного. Конечно, существуют отдельные примеры мирного и иногда продолжительного сотрудничества между группами людей, говорящих на разных языках, и менее часто встречающиеся примеры сотрудничества групп людей с сильно отличающейся внешностью. И не всегда они находились в отношении подчинения.

Эта книга — попытка выбрать среднее направление между «экономическим детерминизмом» и «психологическим детерминизмом». Недавно одна группа, изучающая человеческие взаимоотношения, во всеуслышание заявила, что мы всем обязаны ситуативным факторам, в особенности технологии и экономическому давлению. Другая группа, которая недавно стала крайне популярна, в сущности, говорит: «Инструменты и экономическая система являются ничем иным как выражением личности человека. Ключ к мировым проблемам заложен не в новом методе распределения, не в более справедливом порядке доступа к сырью и даже не в стабильной международной организации. Все, что нам нужно — это более умеренный способ воспитания детей, более мудрый подход к образованию». Каждое из этих «объяснений» само по себе односторонне и неплодотворно. Возможно, что в этих двух направлениях тенденция к всеобщему упрощению похожа на две противоположные исторические школы, которые со времен Древней Греции рассматривают историю либо как действие безличных сил, либо как личностную драму. Либо в концепции явно апеллирует к человеческим существам, которые жаждут простых ответов на сложные вопросы, но ни одна из этих концепций не расскажет нам всего; нам нужны обе.

Для нас важен как внешний, так и внутренний аспект проблемы. Когда надвигается бедствие, когда наш опыт оказывается еще более угрожающим, люди могут пойти по одному из путей или по обоим сразу. Они могут изменить обстоятельства — внешнюю окружающую среду — или могут измениться сами. Первый способ, честно говоря, — единственный из использовавшихся в сколь-либо заметной степени народами

317

Западной Европы в недавнем прошлом. Второй способ — единственный из использовавшихся азиатскими народами и нашими американскими индейцами. Ни один из путей сам по себе не приводит к равновесию и хорошей жизни для большинства людей. Полагание, в соответствии с несформулированной посылкой, что либо один, либо другой принцип спасут нас, стало трагическим обстоятельством нашего образа жизни по аристотелевской мыслительной модели взаимно исключающих друг друга альтернатив. Обе дороги необходимы и открыты для нас. Для демократии нам необходимы личности, которые способны быть свободными. Однако ни одна схема социализации или формального образования, составленная для формирования свободы личности, не может гарантировать создание организмов, свободных от необходимости бояться и воевать, пока социальная и экономическая структура не создаст реальное вознаграждение за подобные ориентации.

Внутреннее изменение должно происходить из развития веры, которая придаст жизни смысл и цель, но веры разумного человека, хорошо знакомого с фактами о нашем мире, полученных научным путем. Наиболее широкий индуктивный вывод, который может предложить антропология, состоит в том, что каждое общество испытывает отчаянную необходимость в морали в смысле общих стандартов, и в религии в смысле ориентации в таких неизбежных проблемах как смерть, индивидуальная ответственность, и в других первичных ценностных позициях. Религия в данном смысле абсолютно необходима для повышения общественной солидарности и индивидуальной безопасности путем утверждения и символического установления общей для всех системы целей. По моему мнению, требуется вера, которая не станет поощрять неискреннее подчинение, или конфликты, или разделение людей. Подобная вера, я убежден, в данный момент не может быть основана на сверхъестественных принципах. Это должна быть светская религия. В науках о человеческом поведении нет ничего, что отрицало бы существование «абсолютного» в человеческих действиях и для них.

318

Однако гуманитарные науки утверждают, что это «абсолютное» может и должно быть подтверждено эмпирическим наблюдением, а не документами, относимыми к сверхъестественным силам. Чарльз Моррис в своей книге «Тропы жизни» стал пионером в поиске светской мировой религии. Другие также стали размышлять в подобном ключе. Количество трудностей велико; но необходимость в подобной религии очевидна. «Светская религия» не обязательно означает «атеизм» в собственном смысле этого слова. Многие ученые, отдающие предпочтение естественной точке зрения перед сверхъестественной, верят в Бога, как описывает философ Уайтхед в своей работе «Процесс и реальность». Они убеждены, что вселенная является упорядоченной и, в некотором смысле, моральной вселенной. Их спор со сторонниками сверхъестественных сил заключается в том, каким образом человек может узнать о божественном порядке и жить по божественным принципам.

Человек должен смиренно, но смело принять на себя ответственность за судьбу всего человечества. Все иное будет отступлением, которое приведет к немыслимой пропасти хаоса. Человек может оказаться способным понять и контролировать себя в такой же степени, в какой он, очевидно, понял и контролирует неорганическую природу и домашних животных. В конце концов, стоит попробовать. Великим «эмоциональным озарением» второй половины двадцатого века является то, что «распространенная идея трансцендентного могущества», которая должна создавать все формы эксплуатации, теперь представляется нам банальной или даже вульгарной и неинтересной. К этому «озарению» изучение человека может добавить не только некоторые основные направления, но также и способы хранения большого количества информации, что является существенным.

Развитие процветающей науки о человеке послужит людям для более полного осознания необходимости антропологии и родственных ей наук, необходимости их адекватной поддержки. Большое значение материальных вещей в

319

американской культуре и огромный успех физических наук привели к оттоку лучших умов в юриспруденцию, бизнес и естественные науки. Если даже средний антрополог будет столь же умен, сколь и средний физик, для значительного исследования человеческих существ требуется порядочное количество людей, времени и денег. Даже самый лучший телохранитель не заменит целую армию. Пока что американское общество потратило больше на один телескоп в Маунт Вилсон, чем на трехлетние исследования жизни человека (включая медицину). В предвоенные годы американцы тратили за год в десять раз больше денег на сбор зоологических и ботанических образцов, чем на сбор незаменимых данных, касающихся человеческих культур, которые быстро исчезают перед лицом европейской цивилизации. Пока что, как замечает Мортимер Грейвз:

«Существенным фактом является то, что основные человеческие проблемы не находятся исключительно в сфере естественных наук, но и в таких сферах, как: расовые взаимоотношения, трудовые взаимоотношения, контроль за организацией властных структур социального назначения, основание философских жизненных принципов, модернизация социальной и политической структуры, координация влиятельных сил и демократии. Все эти проблемы возникают при приспособлении человека к динамичному научному и социальному миру, в котором он живет. Здоровое общество, к примеру, не озабочено проблемой изучения болезней в строго биологическом смысле. Проблема обращения наших уже имеющихся медицинских знаний в эффективное спасение человеческих жизней — это уже пролема, относящаяся к социальным наукам. С точки зрения технологии мы, возможно, уже достигли того уровня, когда каждого человека можно обеспечить работой, дающей ему необходимое пропитание. Нам необходимы не добавочные физические знания, а лучшая общественная организация. Крайне необходимо избавить социальные и политические обычаи от некоторых средневековых предрассудков, и вряд ли это будет сделано в физических и химических лабораториях. Простое увеличение знаний в этой или подобных областях без сопутствующего этому решения более важных социальных, эмоциональных и интеллектуальных проблем может привести лишь к еще бо-

320

лее худшей приспособленности к обстоятельствам, большему непониманию, большим общественным волнениям, и, соответственно, вызовет новые войны и революции».

В сфере общественной жизни должны быть проведены смелые эксперименты и поиски новых объединяющих принципов, согласующихся с миром, в котором коммуникация и экономическая независимость уже составили один из таких принципов — впервые за всю человеческую историю. Если мы должны делать больше, чем затыкать плотину пальцем, если мы должны выбраться из потопа, сопротивляться увеличению человеческой нищеты и расстройств, то мы должны ввести в общественный процесс изучение человеческого поведения, а также индивидов и общества. Это изучение должно включать в себя объективное исследование человеческих ценностей. На людей влияет не только общественное давление; они также подвержены влиянию со стороны идеализированных целей, установленных их культурой. Как сказал Ральф Бартон Перри, если идеалы играют какую-либо роль в жизни людей, то должны быть некоторые случаи, в которых они играют главную роль.

Контраст в человеческих потребностях, до тех пор, пока они больше относятся к группам людей, нежели к конкретным индивидам, в первую очередь происходит из различий в системах ценностей. Как очень часто говорилось, кризис нашего времени — это кризис ценностей. Остается мало надежды на создание новых социальных институтов, которые будут более стабильны, чем старые, пока новые, более свободные и сложные взаимоотношения не смогут выстроиться на ценностях, которые не только общепризнаны и глубоко прочувствованы, но также обладают некоторой научной гарантией.

Никакая фольклорная догма не была для нас столь разрушительной, как клише «наука и ценности несовместимы». Если полагание ценностей является эксклюзивной привилегией религии и гуманитарных наук, то научное понимание человеческого опыта невозможно. Но абсурдно требовать

321

логической необходимости от такого самоотречения. Ценности — это социальные факты определенного рода, которые могут быть обнаружены и описаны так же беспристрастно, как и лингвистическая структура или техника ловли лососей. Те ценности, которые по своему характеру инструментальны, могут быть проверены с помощью своих следствий. На самом ли деле данные средства эффективны в достижении желаемых целей?

Когда дело доходит до настоящих или «абсолютных» ценностей, следует учесть, что доступные методы и концепции еще не в состоянии строго определить степень изменения этих ценностей, при которой они, представленные в научном виде, будут согласованы с фактами природы. Однако, такая ситуация сложилась, поскольку до сих пор ученые очень редко некритично воспринимали исключение из этой сферы. В принципе, можно найти научное обоснование ценностей. Некоторые ценности являются столь же «заданными» природой, как и тот факт, что тела тяжелее воздуха. Ни одно общество еще не признало ценностью страдание само по себе — а только как средство для чего-либо; как наказание, как средство общественного повиновения. Мы не должны полагаться на сверхъестественное откровение для понимания того, что получать сексуальное удовольствие путем насилия — это плохо. Это такой же факт обычного наблюдения, как и факт, что у различных объектов различная плотность. Полагание, что истина и красота являются трансцендентальными человеческими ценностями, присутствует в человеческой жизни так же, как рождение и смерть. Огромная заслуга Ф. Нортропа заключается в том, что он сформулировал существенный обобщающий тезис: «Нормы этического поведения должны быть открыты в достоверном знании о природе человека так же, как нормы постройки моста следует находить в физике». Для того, чтобы проработать эту проблему в деталях, понадобится, по крайней мере, поколение исследователей, — конечно, если этому посвятят себя лучшие умы из многих стран мира. Сохраняются бесконечное число трудностей, возможностей

322

искажения, особенно на пути чрезмерного упрощения. Ключевой же является проблема универсальных человеческих ценностей. Оправдание ценностей иного порядка будет зависеть от того, будут ли они приемлемы для конкретных разновидностей индивидуумов или культур. Некоторые ценности (например — что я предпочитаю, капусту или шпинат) зависят только лишь от вкуса и являются социально нейтральными. Определение и выстраивание универсальных ценностей не может основываться только лишь на подсчете и расположении в пределах предполагаемой шкалы культурных достижений. Все имеющиеся факты весьма сложны. Мы же являемся частью одной из многих (не менее двадцати) конкретных культур. Моногамия — один из идеальных шаблонов, поддерживаемых нами, — практикуется представителями только одной четвертой описанных культур; однако, ее принципы разделяют некоторые из самых «отсталых» племен на земле. Тем не менее, несмотря на все трудности, методы научного анализы могут быть с огромной надеждой на успех применены и к человеческим ценностям.

Антропология уже давно не является наукой о том, что произошло очень давно и очень далеко. Сама перспектива антропологии обладает уникальной ценностью при изучении природы и причин человеческих конфликтов, и при разработке средств для их сокращения. Ее всеобъемлющий характер дает стратегическую позицию для определения того, какие факторы создадут человеческое сообщество с яркими культурами и удержат их всех от распада. Для того, чтобы определить, до какой степени люди подвержены культурному воздействию, антропология имеет методы обнаружения тех принципов, которые охватывают всякую культуру. Она особым образом освобождена из-под власти того, что принято там или здесь. Когда у Эйнштейна спросили, каким образом ему удалось открыть теорию относительности, тот ответил: «Я бросил вызов аксиомам». Антропологи, вследствие своих кросс-культурных исследований, свободны не верить тому, что кажется необходимо истинным даже ближайшим их коллегам.

323

На данном этапе мировой истории только те люди, которые способны подвергать конструктивному сомнению то, что традиционно считается очевидным, могут перебросить мост через кажущуюся непреодолимой пропасть между несколькими мощными противостоящими образцами жизни.

Лаймен Брайсон в книге «Наука и свобода» делает вывод, что «труднейшая проблема человека — это он сам». Атомное оружие и другие новые его виды опасны не сами по себе; опасна воля, которая станет их использовать. Источник такой воли должен быть исследован и понят как множественно обусловленный различными культурами, и поставлен под контроль. Наука должна создать такие условия, в которых она сама будет действовать, не принося широкомасштабных разрушений. Наука о человеке, применив к человеческому поведению те стандартные процедуры, которые уже доказали свою действенность в отношении иных аспектов природы, могла бы выработать некоторые необходимые для создания таких условий составляющие. Однако, она не сможет достичь этого в одиночку, даже если антропология будет пополнена психологией, социологией и географией человека. Полноценный вклад в решение этих проблем наука о человеке не сможет внести до тех пор, пока понимание и поддержка со стороны общества не поддержат ее человеческими ресурсами и капиталом. Те исследования, которые следует провести для того, чтобы прямо поставленные вопросы были бы сопровождены надежными ответами, относятся к уже проведенным исследованиям так же, как атмосферная пленка — ко всей толще нашей планеты.

Эдвин Эмбри дал красноречивую отповедь наиболее распространенным возражениям против этой программы:

«Многие люди считают фантастикой попытку усовершенствовать нашу жизнь и наши отношения. Они полагают, что тема может быть закрыта заявлением: "Человеческую природу вы не способны изменить".

Что ж, мы не внесли изменений в физическую природу вселенной, но, поняв ее, мы мириадами способов направили течение природных процессов в соответствии с тем,

324

что нам нужно и удобно. Научившись летать, мы не преодолели силы притяжения. Мы не должны были исправлять законы давления и натяжения, нам нужно было просто понять их, чтобы строить мосты и небоскребы или разогнать двигатель до ста миль в час. Мы не изменили климат, однако с помощью центрального отопления в самые холодные зимы мы обеспечили себе комфорт, а при помощи освежающих воздух устройств наслаждаемся таким же комфортом в самое жаркое лето. А чтобы вырастить быстроногих лошадей и тучных свиней, кукурузу и пшеницу такого качества, которого не знают их дикие родственники, и даже для того, чтобы вывести такие полезные гибриды, как мулы и грейпфруты, мы не переделывали биологические закон...

Что же касается человеческой природы, то дело не в "изменении" фундаментальных мотивов и инстинктов; речь идет просто о понимании этих сил и направлении их в более конструктивные и целебные русла, нежели борьба и фрустрация, столь распространенные даже в окружении нашего материального благосостояния».

Может статься, что новая ступень в развитии социальных наук, до сих пор широко не осознанная в большей части общества, будет иметь такие же революционные последствия, какие имела новая стадия в изучении атомной энергии. Тем не менее, было бы фантастикой предвосхищать, что мировая цивилизация немедленно примет новые формы в соответствии с человеческими чаяниями и надеждами. Культуры и верования, склонности и чувства человека изменяются медленно, даже при нашем ускоренном темпе. Будем здравомыслящими и примем во внимание некоторые факты. Лесли Уайт напоминает нам, что только около двух процентов всей человеческой истории прошло с тех пор, как развилось земледелие, тридцать пять сотых процента с тех пор, как был изобретен первый алфавит, девять тысячных процента с тех пор, как было опубликовано «Происхождение видов» Дарвина. Современная социальная наука — всего лишь назойливый ребенок, кричащий громко потому, что остальной мир все еще остается глух. Однако, он воплотит большие надежды, если не будет избалован или не умрет от истощения.

325

Существующее в обществе неведение относительно методов и теорий социальных наук, а также его незрелость не следует замалчивать. Человечество, постепенно оставляющее мечты о царстве небесном, должно выстоять перед соблазнами дешевых мессий, проповедующих легкое достижение царства земного в один день. Культуры, в некоторой степени, сами создают себя. С точки зрения наблюдателя, оперирующего малыми масштабами, человеку все еще остается надеяться на милость необратимых тенденций, в которых он не принимает полновластного участия. Тем не менее, в более широком масштабе, социальные науки предоставляют возможность понимать и предсказывать происходящее, ускорить желаемые процессы, расширить возможности если не к контролю за ситуацией, то к успешной адаптации.

Человеческая жизнь не должна покидать свой дом со множеством комнат. Однако, мир во всем своем разнообразии должен быть един и оставаться верен простейшим общим целям, разделяемым всеми людьми. Те границы, которые препятствуют взаимопониманию, будут стерты благодаря активному развитию общих идей и благодаря обмену предметами и услугами. Использование научных методов для изучения человеческих отношений в пределах каждого общества сможет приспособить наши культурные шаблоны к изменениям, приходящим вместе с новыми технологиями и общемировой экономической независимостью. Это может случиться. Это, вероятно, случится. Но когда?

Приложение

Разделы антропологии и отношение антропологии к другим наукам о человеке

Некоторым людям с чисто академическим складом ума представляется, что области науки о человеке располагаются подобно разделенному стенами ряду регулярных садов. Согласно статье, вышедшей недавно в одном специальном журнале, их можно представить следующим образом:

социология:

соотнесенность человеческих существ;

психология:

человеческое поведение в контролируемых условиях;

социальная психология:

человеческое поведение в реальных жизненных условиях;

история:

уникальные события и их межвременная связь;

экономика:

поведение, направленное на поддержание существования, его формы и процессы;

политические науки:

властное поведение, его формы и процессы;

антропология:

основные анатомические и культурные сходства и различия.

Такая классификация социальных наук полезна в описании теоретического ландшафта в его историческом развитии. Некоторые ученые, и вправду представляя, что эти высокие, непроницаемые стены существуют на деле, обороня-

329

ют свои границы от всякого рода браконьеров. Но на практике некоторые стены либо так и остаются невозведенными, либо настолько низки, что ученые поотважнее могут с легкостью перескочить через них; остальные же осыпаются в течение следующих одного или двух десятилетий. Но только потому, что некоторые ученые, занимающиеся наукой о человеке, верят в реальность существования этих стен, некоторым самым драгоценным цветам в этих садах не удается принести плоды. Более того, некоторые сады так и остаются необнесенными стеной, поскольку право собственности на них продолжает оставаться под вопросом. И они до сих пор плохо возделаны, поскольку отважный ученый, рискнувший вынести свои исследования за пределы своей собственной территории, взыскует подозрения и возмущения своих более консервативных коллег. Итак, за пределами нескольких социальных наук, а также между ними, широко раскинулась никому не принадлежащая земля.

Не столь давно имело место сомнительное предположение о том, что человеческое поведение развивается в ряде непроницаемых отсеков. Таким образом, экономисту следовало изучать «экономического человека», политологу — «политического человека», социологу — «социального человека» и т. д. Такого рода различения и понятия для антрополога, привычного к работе среди примитивных групп, где часто можно встретить религиозные обряды или «правительства», неотделимые от остальной социальной жизни, казались порождением косности академической организации. Ему представлялось, что такая классификация препятствует последовательному изучению тех вопросов, к которым подводит само исследование. Среди ученых из других областей также возрастала неудовлетворенность тем, что им приходится доводить свои исследования только до условных пределов, или тем, что их оставили посреди интеллектуальной свалки.

В том же, чем на деле занимались ученые, посвятившие себя науке о человеке, непроницаемые различия растворяются. Ныне существуют такие ученые, о которых нельзя с

330

большей определенностью сказать: «Он — социальный физиолог», чем: «Он — социолог» или: «Он — антрополог». Кафедра Социальных отношений в Гарварде совмещает исследования в сферах социальной антропологии, социологии, социальной и клинической психологии. Некоторое число психиатров могут быть названы также и антропологами. Ряд исследователей почти на равных являются «географами человека» и антропологами. Часть физических антропологов преподают анатомию человека в медицинских институтах.

Однако, до сих пор сохраняются различия как в теории, так и в практике, связанные с разным пониманием роли антропологии в современной жизни. Разделение труда между антропологией и другими науками о человеческой жизни, а также между различными отраслями самой антропологии, определяются, с одной стороны, тем, «что» исследуется, и, с другой стороны, «как» исследуется.

Наиболее очевидное разграничение территории заключается в утверждении, что антропологи изучают биологию, историю, язык, психологию, социологию, экономику, способ управления и философию примитивных людей. История примитивных племен известна только в том коротком временном промежутке, который охватывается воспоминаниями и устной традицией, далее еще любыми скудными упоминаниями, находимыми в европейских исторических документах, а также ограниченными, хотя полезными и важными свидетельствами, предоставленными археологией. Антропологу приходится реконструировать историю на скудном основании последовательности артефактов во времени и их распределении в пространстве. Поскольку антрополог, работая с примитивными обществами, может лишь изредка привести живого индивида в лабораторию, он не в состоянии провести те эксперименты, которые являются критерием в психологии и медицинских исследованиях. И так как примитивные общества не имеют письменно зафиксированных конституций или международных соглашений, некоторые области исследования остаются за пределами территории антропологии.

331

При более близком знакомстве обнаруживается, что некоторые группы, доставшиеся антропологии, не являются примитивными. Язык майя в Мезоамерике был частично письменным. Археология Китая, Ближнего Востока и Египта считается почти такой же «территорией» для антропологии, как и для востоковедения, и для египтологии. Более того, антропологи в течение по крайней мере одного столетия принципиально сопротивлялись любым попыткам ограничить их имение границами «высшей варварологии». Хотя не прошло еще и двадцати лет с начала изучения антропологами европейских и американских сообществ, а антропологические исследования современной индустрии еще совсем молоды, английские и немецкие антропологи вторглись на священную территорию ученых-классиков задолго до 1900 года. Их точка зрения пролила свет на проблемы греческой и римской цивилизаций. К 1920 году французский ученый Марсель Гране подверг исследованию с антропологических позиций китайскую цивилизацию. В физической антропологии ограничение исследования только примитивными народами было менее выражено. Антропометрия (стандартная техника измерения человеческих существ) развилась по преимуществу среди европейцев и в приложении к европейцам.

Если говорить о предмете исследования, единственная черта, выделяющая каждую отрасль антропологии и не являющаяся характерной ни для какой другой из наук о человеке, — это использование сравнительных данных. Историк занимается, как правило, историей Англии, или Японии, или девятнадцатого века, или эпохи Возрождения. Если же он занимается систематическим сравнением моментов истории различных стран, периодов или направлений, он становится философом истории или антропологом! Ведь именно историк — знаменитый Эдвард Майер — указал антропологии на задачу определить универсальные черты человеческой истории. Социологи, за небольшим исключением, ограничивают свои исследования рамками западной цивилизации. Экономисты знают только те системы производства и

332

обмена, в которых преобладают деньги и рынок. И хотя в последнее время стали модными разработки «сравнительной системы управления», политологи все еще мыслят в понятиях конституции и письменно зафиксированных законов. Традиционный горизонт лингвиста ограничен индоевропейскими и семитскими языками. Психологи и психиатры совсем недавно, под влиянием антропологии поняли, что стандарты нормальной и ненормальной «человеческой натуры» по большей части меняются относительно времени, места и людей. Человеческая анатомия и физиология являются для врачей анатомией и физиологией только современного белокожего евроамериканца.

Антропологи же давным-давно впустили на свою территорию все человечество. Физическая антропология изучает волосы негра только в сравнении с волосами китайца или европейца. Археолог никогда не отчитывается о раскопках без включения сравнительных данных; составляя отчет, он сопоставляет свои данные с точками зрения других антропологов и использует эти данные в целях сравнения. Для антропологического лингвиста описание необычной фонемы или грамматической формы не самодостаточно, а является выражением лишь одной точки в ряде разнообразных форм. Этнолога интересует специфический тип клановой организации только как одно звено в цепи очевидностей, показывающих существовавшую некогда в прошлом связь между двумя или более людьми. Социальный антрополог анализирует веру в искусство колдовства и его практику, чтобы показать, как человеческие существа различным путями решали одни и те же фундаментальные проблемы, или то, что некоторые социальные процессы имеют универсальный характер.

В настоящее время психология, некоторые области медицины, социология, география человека, и в меньшей степени лингвистика, право, философия и другие дисциплины используют сравнительные данные все больше и больше. Психологи изучают воспитание детей в примитивных обществах

333

и штудируют труды по антропологии в поисках данных о восприятии, обучении и эстетике. Среди психиатров появился огромный интерес к типам умственных расстройств, обнаруженных среди множества неевропейских групп, и к тому, как эти группы обращаются с подобными отклонениями. Медики других отраслей находят полезным разузнать, какие заболевания появляются у племен, которые имели лишь очень небольшой контакт с европейцами, и выяснить, существует ли «расовый» иммунитет. Полевая работа свойственна социологии в гораздо меньшей степени, чем географии человека, однако современные социологи изучают собранные антропологией факты и выработанные ею теории, как будто это — часть их собственного образования. Социологи, психологи и психиатры таскают из кладовой антропологов факты для того, чтобы проверить теорию, проиллюстрировать ту или иную точку зрения или отыскать новую проблему, требующую формулировки или подтверждения.

История, в самом широком смысле, — это попытка описать прошедшие события настолько аккуратно, конкретно и полно, насколько это возможно, попытка установить последовательность этих событий, попытка обрисовать некоторые модели в их следовании. Таким образом история является как отдельной наукой, так и методом, и у антропологии есть историческая сторона. Исследования направления развития человека, распыленности его по поверхности земли и эволюции культур являются историческими.

Психология и антропология — вот два основных моста между науками о жизни и исследованиями человеческого поведения. Психология и медицина изучают человека как животное. Социология, экономика и политология изучают человеческую деятельность и ее результаты. Только психология, психиатрия и антропология объединяют в себе эти два подхода, равным образом интересуясь и поведением, и его биологическим основанием. Сходным образом антропология и география человека помогают перекинуть мост через зазор между физическими и социальными науками. И

334

антрополога, и географа интересуют приспособляемость человека к климату, природным ресурсам и местоположению. Из тех, кто изучает человека как животное, антрополог выделяется своей настойчивостью в измерениях и работой с соизмеримым числом случаев. Исследователь, изучающий вымерших или ископаемых животных (палеонтолог), имеет подчас совсем малое количество образцов для работы. Медики, за исключением тех, кто занимается общераспространенными заболеваниями, совсем недавно поняли необходимость в статистике лечения. Под влиянием физической антропологии анатомы обратились к графикам и кривым вариаций, хотя до сих пор предпочитают отчитываться на основании вскрытия одного или двух тел. Антропологи отличаются от врачей тем, что изучают по преимуществу здорового человека, а не больного.

Различие в кругозоре между психологом и антропологом исходит, в основном, из того, что психолог обращает свой взор на индивида, антрополог же — на группу или на индивида как члена некой группы. Отличие антрополога и географа также состоит в направлении взора и акцентах. Индивид заботит географа лишь по случаю, если заботит вообще. Он обращает внимание на технологию, которую создали люди, и на способы изменения людьми природного ландшафта путем его использования. Географ имеет дело с физиологической и жизненной статистикой только в той степени, в которой она является отражением крайности температур или качеств почвы. К интригующим антрополога ритуалам, искусству и языковым особенностям он имеет весьма слабое отношение.

Имея в виду, что антропологов и социологов интересуют, очевидно, одни и те же проблемы, то, что они придерживаются фундаментально различных подходов, кажется одним из самых курьезных фактов в истории западной мысли. Позиция социологов обращена к практике и настоящему, позиция антропологов — к абстрактному пониманию и прошлому. Антропология развивалась среди классов, социоло-

335

гия — среди масс. Богатый человек может позволить себе роскошь эстетической экзальтации по поводу различных очаровывающих и сложных предметов. С точки зрения консерваторов, антрополог также был не столь социально опасен, поскольку он — «джентльмен» и весьма увлечен тем, что произошло очень давно и очень далеко.

И даже сегодня на совместных заседаниях сравнительно легко выделить два вида этих ученых. Они говорят по-разному, у них различные точки зрения даже на самих себя. Можно проследить источник такого контраста в происхождении обоих видов ученых, в различии мотивов, которые приводят мужчин и женщин в социологию или антропологию, а также в разных интеллектуальных связях этих групп. Антропология была создана, в основном, личностями, прошедшими жесткую умственную тренировку в таких эмпирических дисциплинах, как медицина, биология и геология. Социология выветвилась из теологии и философии, в которых абстрактные размышления занимают высшие позиции. Социологи имели множество личных связей с социальными работниками, реформаторами и философами. С одной стороны, антропологи склоняются к чистому наблюдению. Они, к сожалению, остаются недоверчивы к частым разговорам о концепциях, методах и теориях. О социологии же один жестокий критик сказал, что это «наука с максимальным количеством методов и минимальным количеством результатов». Антропологи часто не замечают за деревьями леса; с другой стороны, они иногда спрашивают, осознают ли социологи, что существует такая вещь, как дерево. Следует иметь в виду, что это обобщение указывает скорее на общую тенденцию, чем на факт. Хотя эпитет «социолог» часто слетает с уст антрополога, развитие обеих дисциплин в последние годы проходило особенно близко. Труд великого социолога Эмиля Дюркгейма долгое время настолько восхищал антропологов, что они пытались присвоить ему звание антрополога.

Обычно науки разделяют на физические (такие как физика, химия, геология и т. д.), биологические (ботаника, зооло-

336

гия, медицина и т. д.) и социальные (экономика, социология и т. д.). Иногда физические и биологические науки вкупе именуют «естественными науками», причем их сопоставляют с «социальными науками», и, как правило, не в пользу последних. Иногда даже говорят, что социальные исследования вообще не являются наукой и никогда не смогут ею стать. Такое мнение является забавным отражением невежества и предрассудков прошедших веков. Когда-то считалось, что человек слишком нечестив, чтобы изучать особенные творения Бога, или, что человеческое поведение в сущности своей непредсказуемо, поскольку все данные в этой области «субъективны». Тем не менее, каждому ученому следует знать, что данные не бывают «субъективными» или «неосязаемыми»: только то, как мы смотрим на них, может быть или не быть «осязаемым» или «объективным». Социальные науки, по общему признанию, еще незрелы; и это можно понять, поскольку они еще молоды.

История является первостепенной гуманитарной наукой, однако она в значительной степени является и социальной. Политология или «политическая наука» считается, как правило, социальной наукой, однако ее сходство с историей и правом настолько поразительно, что ее принадлежность остается под вопросом. Конечно, наблюдения из первых рук до сих пор играют очень небольшую роль в области социальных наук. Некоторые психологи относят свою дисциплину к биологическим наукам, другие — к социальным. Антропология не может быть подогнана ни под одну из этих категорий. Археолог в известной степени работает и думает, как геолог и историк. Действия антрополога, изучающего физическое окружение какого-нибудь племени, едва могут быть отличены от действий географа человека. Человек, занимающийся физической антропологией, неизбежно будет заниматься биологией человека.

Также необходимо сказать несколько слов о различии между антропологией и гуманитарными науками. Гуманитарии, в общих чертах, обращаются назад, в прошлое, антропо-

337

логи — вперед. Они зондируют одни и те же вопросы, но их методы различны. Искусство и наука в равной степени пытаются превратить опыт в нечто понятное. Для художника Сидящий Бык является драматическим воплощением всей борьбы индейцев против белых людей. Для антрополога же Сидящий Бык растворяется среди всей массы военных вождей индейцев прерий, понятой в терминах всего нашего знания о роли вождя, различных конкретных факторах того времени, а также в терминах его собственной биографии. Гуманитарные науки подходят к общим проблемам через конкретных личностей или происшествия. Антропология имеет дело с частностями в обрамлении общего.

Судя по всему, многие авторы недовольны тем, что наука о человеке посягает на те территории, которые давно считались собственностью драматургов, прозаиков, а позже и журналистов. Следует в то же время признать, что великие прозаики и драматурги, придерживаясь старых традиций своего ремесла, в гораздо большей степени, чем антропологи, привержены раскрывать движущие мотивы действий человека. Если мой друг пожелает в короткое время узнать, в чем особенности сельского населения Польши, я, несомненно, отошлю его к роману Владислава Реймонта «Мужики», а не к классической работе Томаса и Знанеского «Польские крестьяне». Лучшая монография Малиновского, посвященная тробрианцам, не идет ни в какое сравнение с «Моей Антонией» Уиллы Катер или «Черным ягненком и серым соколом» Ребекки Вест, по силе, с которой они представляют внутреннюю работу общества и мотивацию поведения индивида в нем.

Но даже великий художник не даст нам возможности проверить его выводы, разве только на основании субъективного суждения. То, что прозаик может расшевелить самые глубокие наши чувства, не дает доказательств того, что он говорит истинную правду. Как известно, некоторые прекрасные драматурги ограничивались частным миром, движущимся и интересным, но очень тесным. Художники отводят боль-

338

шую роль интуиции и вдохновению, в то время как антрополог всегда с благодарностью относится к собственным прозрениям, но не принимает их до тех пор, пока не проверит их самыми жесткими методами. Указывая на возможность тщательного изучения своих выводов и сводя к минимуму личные убеждения путем использования стандартных методов исследования, антрополог выдвигает положения, которые имеют некоторые более прочные достоинства, хотя они и более абстрактны и, следовательно, не так быстро могут быть поняты.

В чем различие в подходах между хорошим репортерам и хорошим полевым антропологом? У них много общего: препятствия, которые они должны преодолеть, чтобы встретить тех, кого им нужно встретить, аккуратность, с которой им следует выбирать информаторов, а также тщательность записи всего, что говорится и делается. Весьма лестно, когда один антрополог говорит другому: «Это — прекрасные заметки». Различия заключаются в целях, которые они определяют и к которым движутся. Репортер должен быть интересным; антрополог же обязан с энтузиазмом записывать скучные вещи. Репортер должен всегда думать о том, чем бы занять свою аудиторию, и о том, чтобы сделать репортаж понятным в соответствии с тем, чем живет его аудитория. Основная задача антрополога — в том, чтобы фиксировать события так, как их воспринимают люди, которых он изучает.

Главное же в том, что и писатель, и ученый различными путями преследуют одну и ту же проблему, но не исключают при этом друг друга. Оба подхода необходимы, так как у каждого есть свои пределы, и каждый особым образом способствует просвещению.

Обычным общим разделением антропологии является разделение на физическую и культурную. Физическая антропология включает в себя палеонтологию приматов (описание вымерших разновидностей человека и его ближайших животных родственников), эволюцию человека (процесс развития типов человека, начиная с его нечеловеческих пред-

339

ков), антропометрию (технику измерения человека), соматологию (описание живущих разновидностей человека, половых различий и индивидуальных физических различий), расовую антропологию (расовую классификацию человечества, расовую историю человека, смешения рас), сравнительное изучение роста и еще конституциональную антропологию (изучение предрасположенности людей с разными типами тела к некоторым заболеваниям и типам поведения, например, к преступному). Культурная антропология включает в себя археологию (изучение остатков прошлого), этнографию (чистое описание привычек и обычаев живущих народов), этнологию (сравнительное изучение прошлого и настоящего народов), фольклор (коллекционирование и анализ эпоса, музыки и повествований, сохраняемых устной традицией), социальную антропологию (изучение социальных процессов и социальной структуры), лингвистику (изучение живых и мертвых языков) и изучение культуры и личности (отношение между отличительными типами жизни и характерной психологией). Прикладная антропология — это применяемые как в физической, так в социальной антропологии способы сбора и использования данных для разрешения современных социальных, политических и экономических проблем в таких сферах, как управление колониями, военное руководство и производственные отношения.

340

Указатель

Абиссиния 204

Австралия 7, 262

Австрия 180

Агард, Уолтер 17

Адамс, Генри 79

Адамс, Джеймс Траслоу 294

Адар (город) 94

Адмиралтейство 204

Азия 74,84,113,140,207,263, 307,315

Аквинский, Св.Фома 53

алеманы 141

Альфред Великий 141

Аляска 77

Амазонка 32

Америка 27, 28, 30, 43,58, 74, 90,95,108,140,170,174, 196,212,234,262,266,270, 271,274,278,289,290,291, 292, 294, 307

Американское Философское Общество 18

"Анализ трех сеток для волос из области Пахамак" 30

Англия 28,53,71,93,96,99, 134,142,153,154,162,164, 181,182,189,199,210,230, 332

антропология биологическая 98

"Антропология и современная жизнь" 16

антропология культурная 340

антропология прикладная 340

антропология физическая 28, 29,127,163,333,339

Аренсберг, Конрад 225

Аризона 40, 78

Аристотель 198

Арканзас 105

Арктика 96

Ассоциация по проблемам науки, философии и религии 19

Атлантика 86

Африка 90,98,100,113,140, 146,154,155,202,307

ашанти 202

Бавария 141

Бак, Пол X. 18

Бали (острова) 261

Барбаросса 141

баски 68

Бастиан 25

Бауэр, Урсула Грэхэм 204

Беккер, Карл 184,271

Бенгалия 155

Бенедикт, Рут 17,49,92,300,301

Бентон 292

Берлин 182

Берн, Юждин 17

Бетховен 38

Библия 129, 131, 181

Ближний Восток 136,204,332

Блумфилд 179

341

Блэквуд, Беатрис 17

Блюменталь, Эрнст 19

Боас, Франц 16, 108,110, 133, 145,147,158,271,293

Бог 38,65,182,183,319,337

Богоматерь 53

Бойд В. К. 18

Бора-Бора (острова) 205

бораби 178

Бостон 35,51, 302

Бразилия 163

Брайсон, Лаймен 222, 324

Бригитта (Св.) 53

Бриджес 282

Британия 126, 133

Британская Колониальная служба 59

Британская Колумбия 192

Брю Дж. О. 17, 18

Брюнер, Эдвард 18

бугабуга 63

бургундцы 141

бушмены 58,95,98, 125, 130

Бэйн 86

Бэйтсон, Грегори 17, 261

Бюро американской

этнологии 27

Бюро сельскохозяйственной экономики 203

Вавилон 85

Вайденрайх 161

Варрон 184

Вашингтон 206,217, 223,289

Веблен 286

Веймарская конституция 63

Великая Депрессия 58, 289, 290

Вена 182,186

Венгерский парламент 181

Венгрия 141

Венский университет 17

Версальская мирная конференция 77

Версальский договор 70,314

Вест, Ребекка 338

Вестерн Электрик Плант (Западная электростанция) 222

Ветхий Завет 185

Викинг Фонд 18

Вико 65

Виктория (королева) 124

Вилсон, Маунт 320

винту 192, 195

Винчестер 181

Вирджиния 90

Вирхов 86

Висконсина Университет 17

Виттелсей, издательский дом 18

Военно-морская разведка 204

Военное управление по эвакуации 204

Восемнадцатая поправка к Конституции США 63

Восток 36, 79, 280

Восточная Азия 74

Восточная Африка 56,126

Вотертаун 35

Вселенная 52

вторая мировая война 178, 215,290

Вуд 292

Вэшбурн С. Л. 149

Гёте 159, 166

Гавайи 108,234

Гавайские острова 109

342

Гамбург 27

Гамильтон 56

Гарвард 17,27,222,307,331

Гарвардская бизнес-школа 222

Гарвардская школа искусств и наук 276

Гарвардская юридическая школа 276

Гарвардский колледж 276

Гарвардский университет 18

Гарвардского университета издательство 19

Генрих VIII 287

Германия 53, 63, 70, 141, 146, 164,180,182,313

Геродот 23, 24

Гиббс, Виллард 278

Гидрографическое ведомство Главнокомандующего флотом 204

Гитлер 29,251,265,293

Гликсман, Гарри 17

Глэдвин, Томас 109

Гобино 164

Гогенштауфены 141

Голландия 199,301

Голливуд 272

Гольдшмидт, Вальтер 263

Гомер 185

"Город Янки" 262

Государственный Департамент 201, 204, 224

готтентоты 38

Гражданская война (США) 164

Гране, Марсель 332

Грант, Мэдисон 165

Грейвз, Мортимер 320

Греция 88,96, 157

Гугенхейма Джона Саймона

фонд памяти 18

Гудзонский залив 93

Гюнтер 159

Давида звезда 164

Далберг 159

Дальний Восток 84, 300

Дания 315

Дарвин, Чарльз 45, 86, 98, 124, 130,131,141,143,165,325

Департамент сельского

хозяйства 262

"Держите порох сухим" 262

Десять Заповедей 69

Джейкобс 136

Джеймс 292

Джексон 290

Джефферсон 56, 268

Джойс Джейн 38

Джонсон А. В. 175

"Джоунсвиль, США" 263

Дикинсон, Дж. Лоуэс 275

Дихон Р. Б. 80,84, 100

Добжанский 107, 151

Доллард, Джон 17

Доллард, Чарльз 18

Дорожный проект 204

Древняя Греция 317

Дьюи, Джон 278,292,295

Дэвис, Джоанн 18

Дэвис, Пол 18

Дэвиса Кубок 182

Дюбуа, Кора 258

Дюркгейм, Эмиль 287, 336

Европа 24, 68, 77, 79, 81, 84, 98, 99,127,129,130,140,141,

343

164,221,262,263,265,275, 289,307,315

Египет 68,81,85,96,139,157, 332

египетские пирамиды 81

египтяне 23

Жуковский В. А. 186

Запад 36,154,280,307

Западная Азия 262

Западная Африка 56

Западная Европа 53, 271, 279, 318

Зельцер, Карл 115

земи 204

Знанеский 338

"Золотая ветвь" 25

зулусы 44, 97

зуни 43,251

Иван Грозный 141

"Идея культуры" 19

Израиль (библ.) 131

Иисус 282

"Илиада" 185

Иллинойс 222

Индиана 40, 155

Индия 80,110,154,155,157, 204

Индонезия 125

инки 38

Интендантский корпус 204

инцест 41, 302

Иордан (библ.) 181

Иран 85

Испания 180, 199

Исследовательский Центр

Социальных Наук 18

"История по Скотту Тисью" 232

Италия 53,68,141,180,206, 287

Йельский университет 41, 108

Йемен 219

Йеркс 120

йоги 122

Каин (библ.) 116

"Как вы сеете" 263

Калифорния 77, 154, 156, 263

каменный век 75

каменный век поздний 79, 109

каменный век ранний 79

Камерон, Норман 17

Канада 77,83,84,233

Канзас-Сити 173

Каплан, Берт 19

Капоретто 314

Карл Великий 140, 141, 142, 143

Карнеги корпорация 18

Каролинги 141

Карр Е. Г. 292

Касабланка 205

Кастор (гомер.) 185

Катер, Уилла 338

Кафе Сосайети 236

Кафедра Антропологии Гарварда 17

Кафедра Общественных отношений Гарварда 17

Кафедра Социальных отношений Гарварда 331

квакиутль 64, 238

344

Келли В. Г. 19

Кембридж 34, 35

Кения 204

Кентукки 156

"Кеньон Ревью" 19

Киддер А. В. 86

Кизинг, Феликс 202

Киплинг 298

Китай 38,40,87,98,127,157, 213,220, 300, 332

"Китайский человек" (ископ.) 99

Клакхон, Джейн 17,18

Клакхон, Джордж 17

Клакхон, Кэтрин 17

Клакхон, Флоренс 18,19

Кларк, Грэхэм 73

"Клеточная патология" 86

Книга Притчей Соломоновых (библ.) 69

Кобден 268

Коллиер, Джон 18,203

Колон 279

Колумб 73, 74

Колумбийского университета издательство 19

"Комитет бдительности" (линчеватели) 279

Комитет военной экономики 204

Комитет по делам индейцев 59, 203, 223, 227

Комитет по зарубежной экономике 204

Комитет по информации 199, 204

Комитет по эвакуации 199

Комитет федеральной безопасности 204

Комптон 292

Конант, Джеймс 18

конголезцы 97

Константинополь 141

Конституция США 63, 272

Конт, Огюст 26

"Конфигурации культурного роста" 86

"Конфликты власти в современной культуре" 19

Коперник 306

Копперс В. 17

Коржибский 191

Королевский антропологический институт 27

коряки 40

Коулер Р. Дж. 16, 19

Крёбер, Альфред 17,18,86,87, 88

Крёбер, Теодора 18

крестовые походы 87

Крит 96

"Критика политической экономии" 86

"Критические ситуации в пустынях и джунглях" 205

Крогман У. М. 105, 145

кроманьонцы 68, 109

кроу 237

Кроу, Джим 287

"Кто должен быть образованным?" 263

культура боевых топоров 72

Лаборатория Социальных Отношений 18

Лавджой 271

Лагуна, Грэйс де 37

"Лайф" 27

Лакедемон 186

лангобарды 141

345

Ласкер, Гэбриэл 119

Левант 136

Лейбниц 80

Лейтон, Александр 17,18,19

Лейтон, Доротея 17,18,19

"Лекции об уме" 86

Линд, Роберт 31,269,270

Линдеман 187

Линкольн, Абрахам 132

Линтон, Ральф 17, 19, 53, 84, 95

Липпит, Рональд 169, 306

Липпман, Уолтер 298

Листер 112, 130

Литрэ 86

Локк, Джон 185

Лоренц 139

Лос-Анджелес 155

Лоуер Ист Сайд 236

Лоуренс Т. Е. 204

Льюис, Джон Л. 167

Майер, Эдвард 332

майя 332

майя пирамиды 71, 81

Мак-Гро и Хилла компания 18

Малиновский 338

маратуи 155

Маретх 155

Маркс 86

Маррет Р. Р. 17

Мартир, Питер 24

Маршалл, Джон 132

Массачусетс 34, 90, 222

Массачусетса Институт технологии 222

Медицинское отделение

Военно-Воздушных сил 204

Мезоамерика 332

Мексика 84, 162, 176, 199, 203

Меланезия 62, 192

Мелвилл 292

Мендель, Грегор 81, 103, 130, 131,143,160

Меровинги 141

Месопотамия 24, 157

Мид, Маргарет 17, 188, 189, 196, 236,245,255,262,267,272

"Мидлтаун" 262

"Мидлтаун в переходный период" 262

Милс 109

Милуоки 173

Мильтона фонд 18

Министерство иностранных дел 204

Министерство сельского хозяйства 203

Миссисипи 83, 156

Михельсон 292

Мо, Генри Аллен 18

Морган 25

мормоны 94

Моррис, Чарльз 319

Моурер О. Г. 17, 19

"Моя Антония" 338

"Мужики" 338

Муссолини 70

"Мы, Европейцы" 162

Мэмфорд 285

Мэн (остров) 141

Мюллер, Макс 135

Мюррей, Генри А. 17

"Навахо" 19

навахо 40, 43, 47, 55, 78, 93,84, 192,193,194,232,233,302

346

"Наплыв цветных" 165

натчез 83

науатль 176

"Наука и свобода" 324

"Наука о человеке

и мировой кризис" 19

неандертальцы 68,99,100

Невада 90

Нибур, Райнхольд 60, 299

Никий 248

Новая Англия 225, 289

Новый Свет 68,74,79 81 119, 131,294

Ной (библ.) 131

Норвегия 313

норманны 141

Норт Халстед стрит 105

Нортроп Ф. 308, 322

Нью-Йорк 40, 51, 189

"Нью-Йоркер" 27, 264

Нью-Мексико 17,30,43,54,78, 93, 178

Ньютон 80

Общество прикладной антропологии 227

Огайо 155

Огути болезнь 125

Океания 90

Оклахома 71

Оксфорд 17,27, 182

Оксфордшир 71

"Олд Доминион" фонд 18

Оплер, Морис 124

Организация специальных заданий 204

Орегон 77, 93

Ортега-и-Гассет 69

Отделение военной химии 204

палеолит 68

Палеологи 140

Палестина 68, 85, 99

Папуа 203

Париж 178, 186, 189

Парсонс, Талкотт 17

Пастер 112, 130

Пеннимэн Т. К. 17

Пенсильвания 105

первая мировая война 266

Перл Харбор 220

Перри, Ральф Бартон 321

Персия 72

Перу 68

Петти 231

Пибоди музей 18, 27

пигмеи 95

Пидмонт 225

Пикассо 38

пикты 141

"Пильтийский человек" (ископ.) 99

"Пир" 296

Пирсон, Карл 103, 142,146

питекантроп 99

Плато 83

Платон 293, 296

плейстоцен 98

Полидевк 185

полинезийцы 98

Полинезия 77

"Польские крестьяне" 338

Португалия 199

"Послевоенные германцы" 300

"Прикладная антропология" 202

примитивные культуры 51

"Примитивный человек как философ" 52

347

"Природа и судьба человека" 60,299

"Проблемы мира во всем мире" 19

Провидение 294

"Происхождение видов" 86, 325

Просвещение (истор.) 287

пуритане 126

пуэбло 78, 79, 93

Пуэрто-Рико 108

Пьемонт 136

Рагби 182

Радин, Пол 52

Райтер, Пол 17, 18

Рама 17

Рамах 93

Редфилд, Роберт 17,164,218

Реймонт, Владислав 338

"Религия и наши расовые проблемы" 19

Ренсом, Джон Кроу 19

Реформация (истор.) 87

Римская церковь 282

Рипли 274

Риткари (остров) 157

Род-Айленд 90

Родник, Дэвид 300

Родса фонд 18

Розенцвейг 169

Роквуд Х. Г. 16, 19

Рокфеллера фонд 18

Романтизм (истор.) 73, 287

Россия 87,141, 197,230

Ростен, Лео 210

Ростовцефф, Майкл 17

Рузвельт 29, 269

Румыния 301

Руни, Микки 279

саамы 130

Савойя 141

Сайсеро (город) 222

Саксония 141

Сальвемини 206

Самнер 56

Самоа 219

Сан-Франциско 112,289,302

Север 156

Север американский 78, 275

Северная Америка 77, 83, 99, 262

Северная Европа 72, 113, 125, 153,245

Северная Месопотамия 85

"Секс и темперамент в трех примитивных обществах" 236

Сибирь 77

синантроп 99

Сирия 85

Сирьямаки 291

сиу 89,90

Сицилия 136

Скарлатти 38

скифы 23, 72

Скотт, Дональд 17,18

Скроггс 298

Служба информации 204

Служба сохранения почвы 203

Служба стратегической бомбардировки 204

Смит, Джозеф 292

Собор Шартрской Богоматери 279

Советская Россия 163

Советский Союз 292, 308

Солас 140

Сомали 93

348

Сомервилль 35

Сорокин 295

Социальная Инспекция военного времени 204

"Способ жизни" 19

Спулер, Джеймс 19

Средневековье (истор.) 109, 129,130

Средний Восток 84

Сталин 29, 293

Стамбул 213

Старый Свет 74,75, 119

Стауфер, Сэмуэль 18

Стегнер, Уоллес 70

Стоддарт, Лотроп 165

Стратегическое Министерство 204

Стрейтберг 194

Стюард 95

Судан 204

Судьба 38

Суматра 233

США 27,29,35,38,69,84,88, 90,93,94,104,108,110,115, 116,140,154,165,170,174, 178,189,199,202,204,207, 213,225,230,233,234,262, 263,264,265,271,272,274, 277,278,288,289,291,292, 294, 306

Сэпир, Эдвард 17,59,176,198, 285

"Сэтэрдей Ивнинг Пост" 27

Таиланд 61

"Тайм" 278

Танненбаум, Франк 275

Таос (долина) 54

Тасмания 96,147

Тацит 24

Тексан 94

Теннесси 155

Терок, фон 103

Тибет 47

тибетцы 125

Тимбукту 155

Тихий океан 68, 76, 202, 207, 219

Тихоокеанская Чайная Компания 86

Токвиль 268, 270

Томас, Норман 287, 338

Томпсон, Лаура 18

Торо 292

Точчер, Альфред 17,131

"Трактат о языке" 175

Тробрианские острова 61

Троллоп 86

"Тропы жизни" 319

Троя 23

Туркестан 71

Тэйлор, Джордж 18,25,27,69

Тэкс, Сол 31

Уаймен Л. К. 17

Уайт, Лесли 17,66,325

Уайтхед 58, 87, 149, 319

Уаллерстайн, Рут 17

Уитмен 292

Уолл Стрит 167

Уорд, Лоуристон 17,19

Уорнер, Ллойд 218,262, 288,289

Уотели 86

"Уход великой расы" 165

Уэльс 131

Фатум 65

ФБК 181

ФБР 105, 204

349

Фенихель Отто 247

Фенс Лэйк 93

Фехос, Паул 18

Фиджи 221

финикийцы 131

Фишер Р. А. 146

Фландрия 141

Флеминг 156

Фогт, Нанин 19

Фогт, Эван 17, 19

"Форчун" 168

Фрайс, Маргарет 252

Франк, Лоренс 18,66,303, 313

франки 141

Франция 53, 162, 164, 180, 199

Фрезер, Джеймс 25

Фрейд 78, 79, 248, 250

Фридрих, Карл 293

Фромм 270, 291

Хавигхерст 262

хайда 192

Хаксли, Олдос 34, 124, 162, 184,295

Халс, Фредерик 220

Хаммурапи 24, 69

Хамфри В. Дж. 97

Хан (династия) 24

Хантингтон, Элсворт 98, 110, 126, 136

Харрис, Бейла 18

Харроу 182

Хендерсон Л. Дж. 35

Хендри 306

Хилл В. В. 17

Хичман, Эдвард 17

Хогбен, Ланселот 69

Холмс В. X. 73

хопи 73, 80

Хорни 291

Хортон, Дональд 201

Хотрей 185, 186

ХоуэлсВ. В. 126

Храм Трех Королей 279

"Христианская Наука" 184

Христос 69

Хутон, Эрнест 17,105, 111, 115,116,124,139

Хьюберт (Св.) 53

хьюнг-ну 24

Хэддон 162

Хэлдейн 153

Центр занятости 199

Центральная Америка 80

Центральная Европа 113,153

Чайлд, Гордон 76, 85, 89

Чарлсон 296

Чейпл, Элиот 224

"Человек разумный" (ископ.) 99

Чемберлен 164

"Черный ягненок и серый сокол" 338

Чикаго 40, 105, 173

Чикагский университет 173, 222

Чикагского университета

Отдел антропологии 173

Шапиро, Гарри 108, 145, 174

Шарп, Берта 17

Шарп, Фрэнк 17

Швейцария 108,315

Швеция 138, 181

Шелдон В. X. 117, 118

Шмидт В. 17

350

шотландцы 141

Шоу, Бернард 221

Штаб армии 204

шумеры 24

Эгган, Фред 17

Эдди, Мери Бейкер 292

Эдисон 278

Эдуард III 142

Эзра (библ.) 129

Эйзенхауэр 274

Эйнштейн 31, 78, 80, 187, 273, 323

Эквадор 204

Эмбри, Джон 227,300

Эмбри, Эдвин 324

Эмерсон 292

"Эмоция и воля" 86

"Эпос об Америке" 294

Эритрея 204

эскимосы 125

Эфиопия 84

Эшли-Монтэгю М. Ф. 149

Юг 156

Юг, американский 65, 225, 275

Юго-Восток американский 71, 95

Юго-Восточная Азия 233

Юго-Запад американский 77, 78,93

Югославия 300

Южная Азия 81

Южная Африка 113, 125, 150

"Южный город" 262

юрок 237

Ява 98,113,127

"Яванский человек" (ископ.) 100

"Язык позитивной философии" 86

Япония 38,43, 108,109,125, 206,207,209,220,234,265, 332

«112 разочарований во французах» 210

Иностранные термины Homo sapiens 99, 127, 132, 137,229,237,316

Pitekantrop erectus 98

351

Клайд Кей Мейбен Клакхон

Зеркало для человека (Введение в антропологию)

Главный редактор Чубарь В. В.

Художественный редактор Лосев П.П.

Ответственный выпускающий Кирсанов Д.О.

Корректор Ларчик Ю.А.

ООО Издательская группа «Евразия»

Лицензия на издательскую деятельность

серия ЛР№ 065280 от 09 июля 1997 г.

191194 Санкт-Петербург, ул.Чайковского, д. 65, пом. 7Н

тел. 245-91-20

Сдано в набор 25.05.98. Подписано в печать 15.07.98.

Объем 11 печ.л. Формат 84x108 1/32. Гарнитура «Таймс»

Тираж 5000 экз. Печать офсетная.Бумага офсетная № 1

Заказ №3713

Отпечатано с готовых диапозитивов в

Санкт-Петербургской типографии «Наука»

199034,Санкт-Петербург, 9 линия, 12

«К началу XX века ученые, интересовавшиеся необычными, драматическими и непонятными аспектами человеческой истории, были известны под именем антропологов. Это были люди, занимавшиеся поиском самых отдаленных предков человека, гомеровской Трои, прародины американских индейцев, связей между солнечной активностью и цветом кожи, историей изобретения колеса, английской булавки и керамики. Они хотели знать, "как современный человек пришел к этому образу жизни": почему одними управляют короли, другими — старики, третьими — воины, а женщины — никем; почему у одних народов наследство передается по мужской линии, у других — по женской, а у третьих — и по той, и по другой; почему одни люди болеют и умирают, если они считают, что их заколдовали, а другие смеются над этим. Они занимались поиском универсалий в биологии и поведении человека. Они доказывали, что в физическом строении людей разных континентов и регионов гораздо больше сходств, чем различий. Они обнаружили многочисленные параллели в обычаях людей, некоторые из которых можно было объяснить историческими контактами. Другими словами, антропология стала наукой о сходствах и различиях между людьми».

ISBN 5-8071-0009-3

Клайд Кен Мейбен Клакхон. Зеркало для человека. Введение в антропологию

КЛАЙД КЕЙ МЕЙБЕН КЛАКХОН

ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА
Введение в антропологию

ЕВРАЗИЯ
Санкт-Петербург, 1998

I. Странные обычаи, глиняные черепки и черепа. 8

II. Странные обычаи. 14

III. Глиняные черепки. 24

Гордон Чайлд. 27

IV. Черепа. 36

V. Раса: современный миф.. 45

Карл Пирсон. 50

VI. Дар языка. 61

А. В. Джонсон. «Трактат о языке». 61

VII. Антропологи за работой. 70

Феликс Кизинг. 71

Лаймен Брайсон. 78

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа) 80

IX. Соединенные Штаты глазами антрополога. 92

X. Мир глазами антрополога. 104

Приложение. 115

Разделы антропологии и отношение антропологии к другим наукам о человеке. 115

Содержание

От издательства 6

Благодарности 17

Предисловие 21

I. Странные обычаи,

глиняные черепки и черепа 22

Н. Странные обычаи 38

III. Глиняные черепки 68

IV. Черепа ЮЗ

V. Раса: современный миф 127

VI. Дар языка 175

VII. Антропологи за работой 199

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа) 228

IX. Соединенные Штаты

глазами антрополога 262

X. Мир глазами антрополога 297

Приложение 327

Указатель 341

От издательства

остается самым читаемым произведением среди антропологической литературы.

Владислав Трофимов.

X. Г. Роквуду и Р. Дж. Коулеру

Франц Боас.

«Антропология и современная жизнь»

(1928 г.)

Благодарности

Предисловие

I. Странные обычаи, глиняные черепки и черепа

Один из признаков наступления лета на юго-западе Америки — это приезд множества разных «-ологов», нарушаю-

логией. Сейчас в Соединенных Штатах существует менее дюжины рабочих мест для физических антропологов.

II. Странные обычаи

— Какая тут разница?

— А как бы вы почувствовали себя, оказавшись в постели с родным братом?

вершенно надуманным. Наиболее правдоподобное различение такого рода лежит в области философии сознания.

можем мы? В конце концов, все относительно». Но культурная относительность как раз не означает этого.

III. Глиняные черепки

Гордон Чайлд

Между тем, необходимого свидетельства в пользу этого нет. Известные сегодня факты демонстрируют, что точка

Ход культурной эволюции схож и отличается от эволюции биологической. В культурном изменении неожиданные

Возьмем пример культовой «Пляски Духов» у индейцев сиу шестьдесят лет назад, когда их со всех сторон окру-

Жители двух не очень отдаленных друг от друга населенных пунктов в Нью-Мексико, Рамах и Фенс Лэйк, явля-

Что формирует жизнь человека?

Погода.

Что красит вещи в разные цвета?

Погода.

Что заставляет зулусов жить на деревьях,

А конголезцев одеваться в листья,

Тогда как другие ходят в мехах и мерзнут?

Погода.

Что одних печалит и веселит других?

Погода.

Что сводит фермера с ума?

Погода.

Что заставляет вас закладывать землю,

А вас изворачиваться в поте лица,

Чтоб не отдать концы до срока?

Погода.

Дихон красноречиво подытожил основные принципы, имеющие отношение к данному вопросу:

100

101

IV. Черепа

103

пологии строгие и стандартизированные техники измерения нашли свое немедленное применение на практике.

104

тела — с учетом размеров конечностей, задействованных в данном случае.

105

106

107

108

109

ли ряд соответствий между физиологическими процессами, погодными условиями и временными циклами.

110

111

112

врач, тогда это действительно было бы признаком умственного расстройства.

113

114

115

116

117

Использование телесной типологии должно быть признано ценным пока только на стадии изучения. Самое боль-

118

119

120

121

122

123

124

125

V. Раса: современный миф

* Вариетет — принятое в биологии обозначение любого варианта зоологического или ботанического таксона.

127

128

ми особенностями, которые человеческие общества унаследовали от своих предков.

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

* Брак между двоюродными братьями и сестрами.

139

Те европейцы и американцы, которые имеют возможность назвать своих предков, давших им свою фамилию, по

140

141

Карл Пирсон

142

143

Классификации, построенные в соответствии с набором разных критериев, либо очень размыты, либо вообще не ра-

144

145

146

147

148

149

150

151

152

* Краниальный индекс — соотношение измерений черепа, отражающее его пропорции.

153

154

155

156

157

158

159

случайного скрещивания — понятие «чистых рас» совершенно мифологично:

160

161

162

163

164

165

166

167

168

«Точно так же, как тело, сопротивляясь инфекции, не прибегает к разрушительным предохранительным реак-

169

170

171

172

173

VI. Дар языка

А. В. Джонсон. «Трактат о языке»

175

* Sapir E. Language // Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. IX. 1933.

176

177

178

179

180

181

182

183

184

185

So said she; but they long since in earth's soft arms

were reposing

There in their own dear land, their fatherland, Lacedaemon.

(Так говорила она; но они уже давно покоились в мягких объятиях земли, там в своей родной земле, в Лакедемоне)*.

186

Слова «проститутка» и «шлюха» имеют одно и то же значение. Однако их коннотации сильно различаются. А

* Traduce (клеветать, злословить) вместо translate (переводить). — Прим. перев.

187

188

189

190

191

192

193

194

195

196

197

Эдвард Сэпир

В некотором смысле язык — это философия.

VII. Антропологи за работой

199

200

201

Феликс Кизинг

Вскоре после этого курс антропологии стал обязательным для отправляющихся на работу в колонии. В 1933 году

202

203

димы им, как нам наши собственные, и что у каждой культуры существуют свои потребности.

204

205

206

Вторая иллюстрация касается психологической войны против японской армии. Большинство членов высшего во-

207

208

209

210

211

212

213

214

ствие своей автоматичности, они сложнее всего поддаются изменениям.

215

216

217

218

219

220

Темп реформ всегда представляет собой сложную проблему с дополнительными осложнениями в каждом отдель-

221

Лаймен Брайсон

222

223

224

225

Так или иначе, практический антрополог поступит правильно, если назовет себя скорее социальным врачом, чем

226

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа)

228

229

230

231

232

233

234

235

236

237

Допуская, что личность по большей части является продуктом обучения и что само обучение определяется и конт-

238

239

240

241

242

243

244

245

246

редь сдерживается страхом, и что человек испытывает страх вместо агрессии?

247

248

249

Эмоциональная схема отношений с родителями или братьями и сестрами часто становится прототипом для привыч-

250

251

252

253

254

255

256

Многие также верят, что свободный режим сна аналогично вредит физическому здоровью ребенка; но если ребе-

257

258

259

Абсолютный, опирающийся на культуру, взгляд на человеческую природу не только не придерживается ни одной

260

IX. Соединенные Штаты глазами антрополога

262

263

264

265

Доминанта американской политической философии состоит в том, что простой человек должен думать и действо-

266

267

с концепцией места человека в обществе, которая может быть названа «романтическим индивидуализмом».

268

269

270

В Америке и Западной Европе, пожалуй, фундаментально различается отношение к конформизму. Американцы

271

272

ской мечты. Девушка, готовая выйти замуж, — путеводная звезда для американского общества.

273

274

275

276

277

278

279

280

281

282

283

284

285

286

287

288

289

290

291

Мы не можем почивать на лаврах прошлых достижений. Е. Г. Карр прямо высказывается об альтернативах:

292

293

294

295

X. Мир глазами антрополога

297

298

299

300

формы выражения, но их должно придерживаться абсолютное большинство членов группы или общества.

Рут Бенедикт предлагает следующую яркую иллюстрацию:

Поскольку антропологи утверждают, что некоторые принципы встречаются в различных сложных культурах, они

301

302

303

304

305

306

307

308

309

ства, вместо того, чтобы ограничиваться интересом к поверхностным расхождениям.

310

311

312

природы. Образование должно включать в себя и «неосязаемую» окружающую среду, в которой мы живем.

Некоторые расстройства и лишения неизбежны при воспитании ответственных взрослых личностей. Но проистекаю-

313

314

315

Возможно ли продолжительное сотрудничество между различными народами? Антропологии неизвестны достовер-

316

317

318

319

320

321

322

323

Эдвин Эмбри дал красноречивую отповедь наиболее распространенным возражениям против этой программы:

324

325

Приложение

Разделы антропологии и отношение антропологии к другим наукам о человеке

социология:

соотнесенность человеческих существ;

психология:

человеческое поведение в контролируемых условиях;

социальная психология:

человеческое поведение в реальных жизненных условиях;

история:

уникальные события и их межвременная связь;

экономика:

поведение, направленное на поддержание существования, его формы и процессы;

политические науки:

властное поведение, его формы и процессы;

антропология:

основные анатомические и культурные сходства и различия.

329

330

331

332

333

334

335

336

337

338

339

340

Указатель

Абиссиния 204

Австралия 7, 262

Австрия 180

Агард, Уолтер 17

Адамс, Генри 79

Адамс, Джеймс Траслоу 294

Адар (город) 94

Адмиралтейство 204

Азия 74,84,113,140,207,263, 307,315

Аквинский, Св.Фома 53

алеманы 141

Альфред Великий 141

Аляска 77

Амазонка 32

Америка 27, 28, 30, 43,58, 74, 90,95,108,140,170,174, 196,212,234,262,266,270, 271,274,278,289,290,291, 292, 294, 307

Американское Философское Общество 18

"Анализ трех сеток для волос из области Пахамак" 30

Англия 28,53,71,93,96,99, 134,142,153,154,162,164, 181,182,189,199,210,230, 332

антропология биологическая 98

"Антропология и современная жизнь" 16

антропология культурная 340

антропология прикладная 340

антропология физическая 28, 29,127,163,333,339

Аренсберг, Конрад 225

Аризона 40, 78

Аристотель 198

Арканзас 105

Арктика 96

Ассоциация по проблемам науки, философии и религии 19

Атлантика 86

Африка 90,98,100,113,140, 146,154,155,202,307

ашанти 202

Бавария 141

Бак, Пол X. 18

Бали (острова) 261

Барбаросса 141

баски 68

Бастиан 25

Бауэр, Урсула Грэхэм 204

Беккер, Карл 184,271

Бенгалия 155

Бенедикт, Рут 17,49,92,300,301

Бентон 292

Берлин 182

Берн, Юждин 17

Бетховен 38

Библия 129, 131, 181

Ближний Восток 136,204,332

Блумфилд 179

341

Блэквуд, Беатрис 17

Блюменталь, Эрнст 19

Боас, Франц 16, 108,110, 133, 145,147,158,271,293

Бог 38,65,182,183,319,337

Богоматерь 53

Бойд В. К. 18

Бора-Бора (острова) 205

бораби 178

Бостон 35,51, 302

Бразилия 163

Брайсон, Лаймен 222, 324

Бригитта (Св.) 53

Бриджес 282

Британия 126, 133

Британская Колониальная служба 59

Британская Колумбия 192

Брю Дж. О. 17, 18

Брюнер, Эдвард 18

бугабуга 63

бургундцы 141

бушмены 58,95,98, 125, 130

Бэйн 86

Бэйтсон, Грегори 17, 261

Бюро американской

этнологии 27

Бюро сельскохозяйственной экономики 203

Вавилон 85

Вайденрайх 161

Варрон 184

Вашингтон 206,217, 223,289

Веблен 286

Веймарская конституция 63

Великая Депрессия 58, 289, 290

Вена 182,186

Венгерский парламент 181

Венгрия 141

Венский университет 17

Версальская мирная конференция 77

Версальский договор 70,314

Вест, Ребекка 338

Вестерн Электрик Плант (Западная электростанция) 222

Ветхий Завет 185

Викинг Фонд 18

Вико 65

Виктория (королева) 124

Вилсон, Маунт 320

винту 192, 195

Винчестер 181

Вирджиния 90

Вирхов 86

Висконсина Университет 17

Виттелсей, издательский дом 18

Военно-морская разведка 204

Военное управление по эвакуации 204

Восемнадцатая поправка к Конституции США 63

Восток 36, 79, 280

Восточная Азия 74

Восточная Африка 56,126

Вотертаун 35

Вселенная 52

вторая мировая война 178, 215,290

Вуд 292

Вэшбурн С. Л. 149

Гёте 159, 166

Гавайи 108,234

Гавайские острова 109

342

Гамбург 27

Гамильтон 56

Гарвард 17,27,222,307,331

Гарвардская бизнес-школа 222

Гарвардская школа искусств и наук 276

Гарвардская юридическая школа 276

Гарвардский колледж 276

Гарвардский университет 18

Гарвардского университета издательство 19

Генрих VIII 287

Германия 53, 63, 70, 141, 146, 164,180,182,313

Геродот 23, 24

Гиббс, Виллард 278

Гидрографическое ведомство Главнокомандующего флотом 204

Гитлер 29,251,265,293

Гликсман, Гарри 17

Глэдвин, Томас 109

Гобино 164

Гогенштауфены 141

Голландия 199,301

Голливуд 272

Гольдшмидт, Вальтер 263

Гомер 185

"Город Янки" 262

Государственный Департамент 201, 204, 224

готтентоты 38

Гражданская война (США) 164

Гране, Марсель 332

Грант, Мэдисон 165

Грейвз, Мортимер 320

Греция 88,96, 157

Гугенхейма Джона Саймона

фонд памяти 18

Гудзонский залив 93

Гюнтер 159

Давида звезда 164

Далберг 159

Дальний Восток 84, 300

Дания 315

Дарвин, Чарльз 45, 86, 98, 124, 130,131,141,143,165,325

Департамент сельского

хозяйства 262

"Держите порох сухим" 262

Десять Заповедей 69

Джейкобс 136

Джеймс 292

Джексон 290

Джефферсон 56, 268

Джойс Джейн 38

Джонсон А. В. 175

"Джоунсвиль, США" 263

Дикинсон, Дж. Лоуэс 275

Дихон Р. Б. 80,84, 100

Добжанский 107, 151

Доллард, Джон 17

Доллард, Чарльз 18

Дорожный проект 204

Древняя Греция 317

Дьюи, Джон 278,292,295

Дэвис, Джоанн 18

Дэвис, Пол 18

Дэвиса Кубок 182

Дюбуа, Кора 258

Дюркгейм, Эмиль 287, 336

Европа 24, 68, 77, 79, 81, 84, 98, 99,127,129,130,140,141,

343

164,221,262,263,265,275, 289,307,315

Египет 68,81,85,96,139,157, 332

египетские пирамиды 81

египтяне 23

Жуковский В. А. 186

Запад 36,154,280,307

Западная Азия 262

Западная Африка 56

Западная Европа 53, 271, 279, 318

Зельцер, Карл 115

земи 204

Знанеский 338

"Золотая ветвь" 25

зулусы 44, 97

зуни 43,251

Иван Грозный 141

"Идея культуры" 19

Израиль (библ.) 131

Иисус 282

"Илиада" 185

Иллинойс 222

Индиана 40, 155

Индия 80,110,154,155,157, 204

Индонезия 125

инки 38

Интендантский корпус 204

инцест 41, 302

Иордан (библ.) 181

Иран 85

Испания 180, 199

Исследовательский Центр

Социальных Наук 18

"История по Скотту Тисью" 232

Италия 53,68,141,180,206, 287

Йельский университет 41, 108

Йемен 219

Йеркс 120

йоги 122

Каин (библ.) 116

"Как вы сеете" 263

Калифорния 77, 154, 156, 263

каменный век 75

каменный век поздний 79, 109

каменный век ранний 79

Камерон, Норман 17

Канада 77,83,84,233

Канзас-Сити 173

Каплан, Берт 19

Капоретто 314

Карл Великий 140, 141, 142, 143

Карнеги корпорация 18

Каролинги 141

Карр Е. Г. 292

Касабланка 205

Кастор (гомер.) 185

Катер, Уилла 338

Кафе Сосайети 236

Кафедра Антропологии Гарварда 17

Кафедра Общественных отношений Гарварда 17

Кафедра Социальных отношений Гарварда 331

квакиутль 64, 238

344

Келли В. Г. 19

Кембридж 34, 35

Кения 204

Кентукки 156

"Кеньон Ревью" 19

Киддер А. В. 86

Кизинг, Феликс 202

Киплинг 298

Китай 38,40,87,98,127,157, 213,220, 300, 332

"Китайский человек" (ископ.) 99

Клакхон, Джейн 17,18

Клакхон, Джордж 17

Клакхон, Кэтрин 17

Клакхон, Флоренс 18,19

Кларк, Грэхэм 73

"Клеточная патология" 86

Книга Притчей Соломоновых (библ.) 69

Кобден 268

Коллиер, Джон 18,203

Колон 279

Колумб 73, 74

Колумбийского университета издательство 19

"Комитет бдительности" (линчеватели) 279

Комитет военной экономики 204

Комитет по делам индейцев 59, 203, 223, 227

Комитет по зарубежной экономике 204

Комитет по информации 199, 204

Комитет по эвакуации 199

Комитет федеральной безопасности 204

Комптон 292

Конант, Джеймс 18

конголезцы 97

Константинополь 141

Конституция США 63, 272

Конт, Огюст 26

"Конфигурации культурного роста" 86

"Конфликты власти в современной культуре" 19

Коперник 306

Копперс В. 17

Коржибский 191

Королевский антропологический институт 27

коряки 40

Коулер Р. Дж. 16, 19

Крёбер, Альфред 17,18,86,87, 88

Крёбер, Теодора 18

крестовые походы 87

Крит 96

"Критика политической экономии" 86

"Критические ситуации в пустынях и джунглях" 205

Крогман У. М. 105, 145

кроманьонцы 68, 109

кроу 237

Кроу, Джим 287

"Кто должен быть образованным?" 263

культура боевых топоров 72

Лаборатория Социальных Отношений 18

Лавджой 271

Лагуна, Грэйс де 37

"Лайф" 27

Лакедемон 186

лангобарды 141

345

Ласкер, Гэбриэл 119

Левант 136

Лейбниц 80

Лейтон, Александр 17,18,19

Лейтон, Доротея 17,18,19

"Лекции об уме" 86

Линд, Роберт 31,269,270

Линдеман 187

Линкольн, Абрахам 132

Линтон, Ральф 17, 19, 53, 84, 95

Липпит, Рональд 169, 306

Липпман, Уолтер 298

Листер 112, 130

Литрэ 86

Локк, Джон 185

Лоренц 139

Лос-Анджелес 155

Лоуер Ист Сайд 236

Лоуренс Т. Е. 204

Льюис, Джон Л. 167

Майер, Эдвард 332

майя 332

майя пирамиды 71, 81

Мак-Гро и Хилла компания 18

Малиновский 338

маратуи 155

Маретх 155

Маркс 86

Маррет Р. Р. 17

Мартир, Питер 24

Маршалл, Джон 132

Массачусетс 34, 90, 222

Массачусетса Институт технологии 222

Медицинское отделение

Военно-Воздушных сил 204

Мезоамерика 332

Мексика 84, 162, 176, 199, 203

Меланезия 62, 192

Мелвилл 292

Мендель, Грегор 81, 103, 130, 131,143,160

Меровинги 141

Месопотамия 24, 157

Мид, Маргарет 17, 188, 189, 196, 236,245,255,262,267,272

"Мидлтаун" 262

"Мидлтаун в переходный период" 262

Милс 109

Милуоки 173

Мильтона фонд 18

Министерство иностранных дел 204

Министерство сельского хозяйства 203

Миссисипи 83, 156

Михельсон 292

Мо, Генри Аллен 18

Морган 25

мормоны 94

Моррис, Чарльз 319

Моурер О. Г. 17, 19

"Моя Антония" 338

"Мужики" 338

Муссолини 70

"Мы, Европейцы" 162

Мэмфорд 285

Мэн (остров) 141

Мюллер, Макс 135

Мюррей, Генри А. 17

"Навахо" 19

навахо 40, 43, 47, 55, 78, 93,84, 192,193,194,232,233,302

346

"Наплыв цветных" 165

натчез 83

науатль 176

"Наука и свобода" 324

"Наука о человеке

и мировой кризис" 19

неандертальцы 68,99,100

Невада 90

Нибур, Райнхольд 60, 299

Никий 248

Новая Англия 225, 289

Новый Свет 68,74,79 81 119, 131,294

Ной (библ.) 131

Норвегия 313

норманны 141

Норт Халстед стрит 105

Нортроп Ф. 308, 322

Нью-Йорк 40, 51, 189

"Нью-Йоркер" 27, 264

Нью-Мексико 17,30,43,54,78, 93, 178

Ньютон 80

Общество прикладной антропологии 227

Огайо 155

Огути болезнь 125

Океания 90

Оклахома 71

Оксфорд 17,27, 182

Оксфордшир 71

"Олд Доминион" фонд 18

Оплер, Морис 124

Организация специальных заданий 204

Орегон 77, 93

Ортега-и-Гассет 69

Отделение военной химии 204

палеолит 68

Палеологи 140

Палестина 68, 85, 99

Папуа 203

Париж 178, 186, 189

Парсонс, Талкотт 17

Пастер 112, 130

Пеннимэн Т. К. 17

Пенсильвания 105

первая мировая война 266

Перл Харбор 220

Перри, Ральф Бартон 321

Персия 72

Перу 68

Петти 231

Пибоди музей 18, 27

пигмеи 95

Пидмонт 225

Пикассо 38

пикты 141

"Пильтийский человек" (ископ.) 99

"Пир" 296

Пирсон, Карл 103, 142,146

питекантроп 99

Плато 83

Платон 293, 296

плейстоцен 98

Полидевк 185

полинезийцы 98

Полинезия 77

"Польские крестьяне" 338

Португалия 199

"Послевоенные германцы" 300

"Прикладная антропология" 202

примитивные культуры 51

"Примитивный человек как философ" 52

347

"Природа и судьба человека" 60,299

"Проблемы мира во всем мире" 19

Провидение 294

"Происхождение видов" 86, 325

Просвещение (истор.) 287

пуритане 126

пуэбло 78, 79, 93

Пуэрто-Рико 108

Пьемонт 136

Рагби 182

Радин, Пол 52

Райтер, Пол 17, 18

Рама 17

Рамах 93

Редфилд, Роберт 17,164,218

Реймонт, Владислав 338

"Религия и наши расовые проблемы" 19

Ренсом, Джон Кроу 19

Реформация (истор.) 87

Римская церковь 282

Рипли 274

Риткари (остров) 157

Род-Айленд 90

Родник, Дэвид 300

Родса фонд 18

Розенцвейг 169

Роквуд Х. Г. 16, 19

Рокфеллера фонд 18

Романтизм (истор.) 73, 287

Россия 87,141, 197,230

Ростен, Лео 210

Ростовцефф, Майкл 17

Рузвельт 29, 269

Румыния 301

Руни, Микки 279

саамы 130

Савойя 141

Сайсеро (город) 222

Саксония 141

Сальвемини 206

Самнер 56

Самоа 219

Сан-Франциско 112,289,302

Север 156

Север американский 78, 275

Северная Америка 77, 83, 99, 262

Северная Европа 72, 113, 125, 153,245

Северная Месопотамия 85

"Секс и темперамент в трех примитивных обществах" 236

Сибирь 77

синантроп 99

Сирия 85

Сирьямаки 291

сиу 89,90

Сицилия 136

Скарлатти 38

скифы 23, 72

Скотт, Дональд 17,18

Скроггс 298

Служба информации 204

Служба сохранения почвы 203

Служба стратегической бомбардировки 204

Смит, Джозеф 292

Собор Шартрской Богоматери 279

Советская Россия 163

Советский Союз 292, 308

Солас 140

Сомали 93

348

Сомервилль 35

Сорокин 295

Социальная Инспекция военного времени 204

"Способ жизни" 19

Спулер, Джеймс 19

Средневековье (истор.) 109, 129,130

Средний Восток 84

Сталин 29, 293

Стамбул 213

Старый Свет 74,75, 119

Стауфер, Сэмуэль 18

Стегнер, Уоллес 70

Стоддарт, Лотроп 165

Стратегическое Министерство 204

Стрейтберг 194

Стюард 95

Судан 204

Судьба 38

Суматра 233

США 27,29,35,38,69,84,88, 90,93,94,104,108,110,115, 116,140,154,165,170,174, 178,189,199,202,204,207, 213,225,230,233,234,262, 263,264,265,271,272,274, 277,278,288,289,291,292, 294, 306

Сэпир, Эдвард 17,59,176,198, 285

"Сэтэрдей Ивнинг Пост" 27

Таиланд 61

"Тайм" 278

Танненбаум, Франк 275

Таос (долина) 54

Тасмания 96,147

Тацит 24

Тексан 94

Теннесси 155

Терок, фон 103

Тибет 47

тибетцы 125

Тимбукту 155

Тихий океан 68, 76, 202, 207, 219

Тихоокеанская Чайная Компания 86

Токвиль 268, 270

Томас, Норман 287, 338

Томпсон, Лаура 18

Торо 292

Точчер, Альфред 17,131

"Трактат о языке" 175

Тробрианские острова 61

Троллоп 86

"Тропы жизни" 319

Троя 23

Туркестан 71

Тэйлор, Джордж 18,25,27,69

Тэкс, Сол 31

Уаймен Л. К. 17

Уайт, Лесли 17,66,325

Уайтхед 58, 87, 149, 319

Уаллерстайн, Рут 17

Уитмен 292

Уолл Стрит 167

Уорд, Лоуристон 17,19

Уорнер, Ллойд 218,262, 288,289

Уотели 86

"Уход великой расы" 165

Уэльс 131

Фатум 65

ФБК 181

ФБР 105, 204

349

Фенихель Отто 247

Фенс Лэйк 93

Фехос, Паул 18

Фиджи 221

финикийцы 131

Фишер Р. А. 146

Фландрия 141

Флеминг 156

Фогт, Нанин 19

Фогт, Эван 17, 19

"Форчун" 168

Фрайс, Маргарет 252

Франк, Лоренс 18,66,303, 313

франки 141

Франция 53, 162, 164, 180, 199

Фрезер, Джеймс 25

Фрейд 78, 79, 248, 250

Фридрих, Карл 293

Фромм 270, 291

Хавигхерст 262

хайда 192

Хаксли, Олдос 34, 124, 162, 184,295

Халс, Фредерик 220

Хаммурапи 24, 69

Хамфри В. Дж. 97

Хан (династия) 24

Хантингтон, Элсворт 98, 110, 126, 136

Харрис, Бейла 18

Харроу 182

Хендерсон Л. Дж. 35

Хендри 306

Хилл В. В. 17

Хичман, Эдвард 17

Хогбен, Ланселот 69

Холмс В. X. 73

хопи 73, 80

Хорни 291

Хортон, Дональд 201

Хотрей 185, 186

ХоуэлсВ. В. 126

Храм Трех Королей 279

"Христианская Наука" 184

Христос 69

Хутон, Эрнест 17,105, 111, 115,116,124,139

Хьюберт (Св.) 53

хьюнг-ну 24

Хэддон 162

Хэлдейн 153

Центр занятости 199

Центральная Америка 80

Центральная Европа 113,153

Чайлд, Гордон 76, 85, 89

Чарлсон 296

Чейпл, Элиот 224

"Человек разумный" (ископ.) 99

Чемберлен 164

"Черный ягненок и серый сокол" 338

Чикаго 40, 105, 173

Чикагский университет 173, 222

Чикагского университета

Отдел антропологии 173

Шапиро, Гарри 108, 145, 174

Шарп, Берта 17

Шарп, Фрэнк 17

Швейцария 108,315

Швеция 138, 181

Шелдон В. X. 117, 118

Шмидт В. 17

350

шотландцы 141

Шоу, Бернард 221

Штаб армии 204

шумеры 24

Эгган, Фред 17

Эдди, Мери Бейкер 292

Эдисон 278

Эдуард III 142

Эзра (библ.) 129

Эйзенхауэр 274

Эйнштейн 31, 78, 80, 187, 273, 323

Эквадор 204

Эмбри, Джон 227,300

Эмбри, Эдвин 324

Эмерсон 292

"Эмоция и воля" 86

"Эпос об Америке" 294

Эритрея 204

эскимосы 125

Эфиопия 84

Эшли-Монтэгю М. Ф. 149

Юг 156

Юг, американский 65, 225, 275

Юго-Восток американский 71, 95

Юго-Восточная Азия 233

Юго-Запад американский 77, 78,93

Югославия 300

Южная Азия 81

Южная Африка 113, 125, 150

"Южный город" 262

юрок 237

Ява 98,113,127

"Яванский человек" (ископ.) 100

"Язык позитивной философии" 86

Япония 38,43, 108,109,125, 206,207,209,220,234,265, 332

«112 разочарований во французах» 210

Иностранные термины Homo sapiens 99, 127, 132, 137,229,237,316

Pitekantrop erectus 98

351

Клайд Кей Мейбен Клакхон

Зеркало для человека (Введение в антропологию)

Главный редактор Чубарь В. В.

Художественный редактор Лосев П.П.

Ответственный выпускающий Кирсанов Д.О.

Корректор Ларчик Ю.А.

ООО Издательская группа «Евразия»

Лицензия на издательскую деятельность

серия ЛР№ 065280 от 09 июля 1997 г.

191194 Санкт-Петербург, ул.Чайковского, д. 65, пом. 7Н

тел. 245-91-20

Сдано в набор 25.05.98. Подписано в печать 15.07.98.

Объем 11 печ.л. Формат 84x108 1/32. Гарнитура «Таймс»

Тираж 5000 экз. Печать офсетная.Бумага офсетная № 1

Заказ №3713

Отпечатано с готовых диапозитивов в

Санкт-Петербургской типографии «Наука»

199034,Санкт-Петербург, 9 линия, 12

ISBN 5-8071-0009-3

"Зеркало для человека. Введение в антропологию" - читать интересную книгу автора (КЛАЙД КЕЙ МЕЙБЕН КЛАКХОН)

КЛАЙД КЕЙ МЕЙБЕН КЛАКХОН

ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКАВведение в антропологию

I. Странные обычаи, глиняные черепки и черепа

II. Странные обычаи

III. Глиняные черепки

IV. Черепа

V. Раса: современный миф

VI. Дар языка

VII. Антропологи за работой

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа)

IX. Соединенные Штаты глазами антрополога

X. Мир глазами антрополога

КЛАЙД КЕЙ МЕЙБЕН КЛАКХОН

ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКАВведение в антропологию

I. Странные обычаи, глиняные черепки и черепа

II. Странные обычаи

III. Глиняные черепки

IV. Черепа

V. Раса: современный миф

VI. Дар языка

VII. Антропологи за работой

VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа)

IX. Соединенные Штаты глазами антрополога

X. Мир глазами антрополога

ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА
Введение в антропологию

ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА
Введение в антропологию