"Уникум Потеряева" - читать интересную книгу автора (Соколовский Владимир Григорьевич)

ОЙ, Я ВЕРЮ, ЧТО МЫ ЕЕ НАЙДЕМ!

— Ой, я верю, что мы ее найдем! — воскликнула Мелита Набуркина, прощаясь вечером с Валичкой в его пустоватой квартире. Он проводил ее до двери, и даже осмелился жамкнуть легонько, — после чего замер, ожидая ответной реакции. Нотариус не вырвалась из его рук, не крикнула презрительных слов, ощутив толстое тело, — наоборот, с несвойственной ей грациозностью, тихонько ахнув, она выскользнула за порог и послала с лестницы потрясенному пожарному директору прекрасную улыбку.

Нет, жизни нельзя было отказать в приятности!

Валичка вернулся к себе, присел, и написал с ходу аж два рапорта начальству: один — на отпуск, другой — на увольнение. Если не дадут отпуск, то уволят. Это уж обязательно. Третьего не дано.

А Мелита Павловна, постояв немного у подъезда Валичкиного дома и чему-то поулыбавшись, понеслась вдруг к автобусной остановке, и скоро уже рыскала среди пятиэтажных темных домов, в одном из которых, в крошечной каморке коммунальной квартиры, жила машинистка Люська с девчонкой Тонькой.

Люська была грустная. Впустив начальницу, она села на продавленный диван, на котором и спала, понурилась и заморгала красными веками.

— Ты чего, Люсь? Плачешь, что ли?

— Да нет, ничего… Это Тонька бегала, да и ушла на другой двор. Искала, искала ее, вся изревелась. Ух, и драла потом! Опомнилась — сидим рядом, да и ревем себе, словно две дуры, во всю глотку. Спать вот ее уложила, а сама… не проходит… ге-е…

— Бабьи слезы — Божья роса. Чего тебе реветь, Люська? Крыша над головой, ребенок, работа. Даже мужичок имеется. Где он, кстати?

— Не знаю, — машинистка снова всхлипнула. — Придет вот так, уйдет…

— Ну и Бог с ним! — откликнулась Мелита, и тут же повернула разговор на нужную ей тему. — Все равно ты счастливая. Вон, утюг выиграла.

Полученный по лотерейному билету утюг «Филипс» Люська сразу же толкнула, перепродала с небольшим наваром. Она давно, пару лет уже, все собирала деньги на японский телевизор, смотреть сериалы и телешоу. Сначала все вкладывала в банки, чтобы нажиться на процентах; вкладывала, конечно, туда, где больше сулили. А потом они вдруг все прогорели, и денежки пропали, без надежды на возврат. Тогда она, собрав миллион, сама сдала его под ссуду некоей надежной женщине, рекомендованной ей одной клиенткой нотариальной конторы. Договорились о большои проценте, и Люська посчитала, что хватит и на телевизор, и еще на кой-какую мелочь, — как вдруг надежную арестовали, вскрылось много жульничества; машинистка опять осталась с носом, с пустым карманом. Теперь снова копила, но уже не давала никому — а, несмотря на инфляцию, держала дома, в чулке, боясь с ними расстаться. Мелите это было известно: иногда Люська плакалась на свою окаянную жизнь, и тогда выбалтывала все, что ни лежало на душе.

— Друг-то твой, Алик, не пропил еще денежки? — допытывалась она теперь.

— Да что ты, что ты! Разве я ему их дам? С получки — пусть берет, пожалуйста, а эти уж деньги — фигушки ему! Нам и самим с Тонькой пригодятся.

— Слушай, дай мне их взаймы, а? Я отдам, осенью отдам. И инфляцию учту, и… и еще добавлю!

— Зачем тебе? — настороженно и грубовато спросила Люська. — Своих не хватает, что ли? Ведь больше меня получаешь. И ребенка нету. Вон еще… одеваешься как.

Нотариус сколько-то секунд покумекала; да ну, Люська, шмакодявка, стоит ли принимать ее всерьез? — и выложила:

— Едем, Люсинька, с одним молодым человеком (ну, не таким уж молодым, конечно, не юношей!) — искать клад. В Потеряевку, в мои родные места, понимаешь?

Машинистка обомлела. Осведомилась с подозрением:

— Да ну тебя, не болтай. Какие теперь клады!

— Ой, да в кладе ли дело! Понимаешь — мы будем вдвоем, лето, природа…

— Хы! Природа! — фыркнула Люська. — Скажешь тоже. Брось заливать. Клад-то хоть богатый?

— Да черт с ним, ничего мы там не найдем! Я сначала верила, а теперь думаю: да в том ли дело?

— Ну-ну. Ты скажешь, конечно! Ты, Мелита, хитрая, скрытная. Ладно. Деньги-то тебе зачем?

— Ну не могу же я показаться там в том, в чем хожу в городе. Надо же упаковаться! Есть на примете один костюм, еще отпадный сарафанчик, блузон роскошный. Ну дай мне три лимона, Люська, — заискивающе сказала она. — Ты ведь знаешь: только на ноги становимся, весь доход летит за старые долги: лицензия, мебель, машинка, хурда-мурда, аренда-шмаренда, энергия-шманергия, налоги-шмалоги…

— Ладно. Только уговор: найдешь свой клад — и сверху еще лимон положишь. Договорились?

— Пам-парам-парам… — Мелита заскакала по комнате. А Люська порылась где-то в ворохах одежды, тряпья, сваленного в гардеробе, вытащила комок пятидесятитысячных бумажек и отдала ей.

Хоть нотариус и не думала, что Люська откажет, — однако поступок ее так почему-то растрогал, что она хотела аж сбегать за бутылкой, чтобы посидеть так, по-бабьи, может, и всплакнуть на пару, однако выполнить намерение не пришлось: зашаркали в коридоре тяжелые шаги, ботинок стукнул о дверь, и в комнату ввалился Люськин дружок. Он с подозрением, исподлобья глянул на обеих, хлюпнул простуженным носом; осклабился и двинулся к Мелите, протягивая к ней руки. Она взвизгнула, побежала в угол. Заверещала испуганная Тонька, и в комнате поднялись такие гвалт и содом, что впору стало оглохнуть. Алик, рыча, бегал за Мелиткой, шугал ее туда-сюда, словно курицу, а Люська кидалась на него сзади и сбоку, пытаясь задержать или сбить хоть немного с курса. Потом он вдруг в броске ударился коленом о табуретку, охнул, сполз на пол и немедленно уснул. Набуркина, не прощаясь с Люськой, выбежала из квартиры. «Ну подонок! Ну, кошмар! Ну, надо же!» Села в автобус, вздохнула, успокаиваясь, и глянула мельком, тайком от пассажиров, в сумочку. Пачка бумажек, туго сложенных, и каждая по пятьдесят штук. Нор-рмалек.

Алик же, именуемый в своей компании кличкою Ничтяк, опамятовался под утро, и переполз с пола к Люське на диван. Они долго ласкали друг друга, а когда пыл приугас, взмокший Алик спросил:

— Эта сука зачем приходила?

— Да-а, сука-а… — расслабленно молвила Люська. — А ты зачем за ней каждый раз бегаешь? Нравится тебе, что ли? Глаза-то ей выцарапаю.

— Ничтяк! — сказал Ничтяк. — Она ничтяк. Ты тоже ничтяк. Но это все сено. Сено-солома. У тебя получка была?

— Получка… Все бы тебе получка. Это Мелитка, начальница моя. Ты с ней не больно-то… она себе хахаля нашла. Клад с ним едет искать.

— Кла-ад?! — Алик приподнялся на локте. — Клад — это ничтяк. Я люблю золотые монеты. Люблю также серебряные. Драгоценные камни. Перстни купчих, маркиз и банковских работниц. Они ничтяк. Р-рассказывай, каракатла!

— Я, Алик, ничо не знаю-у-у… — заныла Люська. — Она мне не сказала-а… Только, дескать, мол, в Потеряевку с хахалем-то едут, вроде бы там станут искать.

— В Потеряевку? — старый диван заскрипел под заерзавшим Ничтяком. — Это в Маловицынскую Потеряевку-то, что ли? У меня там связь есть. Потеряевка — это ничтяк. Пусть эти плебеи ищут свои клады, а мы те клады будем хавать. Люблю звон монет и блеск жемчужин. Ладно, хватит тут с тобой… Дай червонец, да надо идти. У тебя выпить-то нету? Так и знал. Давай, давай червонец, шевелись маленько.

Так разговаривая и одеваясь, Алик бродил по комнате, и вдруг остановился возле кроватки, где спала девчонка Тонька. Стоял и глядел на свою и Люськину дочь, и человеческим, грустным и затравленным стал взгляд, и волчье обострившееся, неопределенное лицо разгладилось и помолодело. Он вздохнул, выхватил деньги из Люськиных рук, сунул ноги в туфли с никогда не развязывающимися шнурками, и ушел, тихо притворив дверь: чтобы не будить Тоньку и соседей.