"Герои смутного времени" - читать интересную книгу автора (Яковенко Павел Владимирович)

Часть 2

— Пиво!… Холодное, светлое, с легкой белой пенкой сверху!… С пузырьками, бегущими со дна высокого бокала вверх, и лопающимися у самой поверхности!… А какой у него вкус!… Только не покупай местное. Местное — это просто пойло. Бери «Волжанина»! А еще можно купить чехонь! Я знаю пару ларьков — там продают чехонь. Сначала — рыбу, потом — пиво! Холодное!… Холодненькое…

— Слушай! Заткнись, а? Сколько можно выть? Ты меня в депрессию вгонишь. Я сейчас взорвусь!

Олег «ласково» посмотрел на «любителя пива» прапорщика Якубенко. Тот был его ровесником, уроженцем Махач-Юрта, где отслужил срочную, а потом, в виду полного отсутствия перспектив в гражданской жизни, остался и на сверхсрочную. Прослужив еще пару лет, он решил повысить свой статус, и успешно закончив шестимесячные курсы, надел погоны с двумя звездами вдоль плеча.

— Тут воды холодной не найдешь, а ты про пиво ноешь, — уже более миролюбиво сказал Олег. — Сам хотел бы.

Они помолчали. Оба лежали на теплых пуховых перинах в кузове «Урала». Как ни странно, но здесь было прохладнее, чем снаружи.

— И ведь не закажешь никому, — снова продолжил свое выступление юный прапорщик. — Даже водку трудно заказать, а уж пиво… Пиво — это роскошь… Не знаешь, нам дадут отпуск, а?

Олег вытянул согнутые ноги.

— Магомедов говорил, что если из-под Бамута выйдем удачно, а потом будет тихо, нам дадут недели полторы отдохнуть. Отправят в Махач-Юрт на вертолете, а сюда — на этот срок — «пиджаков» пришлют.

— Хорошо бы… — мечтательно протянул Якубенко.

— Ванна, водка, пиво, бабы?

Прапорщик засмеялся. Голос у него был молодой, слишком молодой для прапорщика.

— Ну, ванна — это еще, теоретически, возможно. Можно воды из части наносить, нагреть… А вот бабы… Нет, тут глухо.

— Чего так?

— Ты издеваешься? Будто сам не знаешь? С местными я не связываюсь, а русские по домам сидят.

— Да знаю я… Я просто думал, раз ты, типа, «местный», тебе больше позволено.

— Да какой там «местный»! Я вообще никуда не отношусь. Русские своим не считают, даги — тем более.

Олег подумал, усмехнулся, и сказал:

— У меня у квартирной хозяйки есть подруга — она в больнице работает. Русская. Типа, сваха местная. Раз вы тут, русские, по домам сидите, носа не высовываете, то она пары сводит. Как узнала, что я не женат — так прямо и загорелась. Говорит, давай я тебя женю. У меня такие красавицы есть! Говорит, ты ведь все равно, рано или поздно, отсюда уедешь в Россию, так она тебе по гроб жизни будет благодарна, что ты ее отсюда увез. Она с тобой хоть белый свет увидит.

— Ну и чего ты?

— Да ничего. Это же не просто так — ни дискаче перехлестнутся. Потрепались, потерлись и разбежались. Через сваху — это серьезно. Это с родителями надо знакомиться. Тут секса без свадьбы не получится. А жениться мне еще рано. Да и война идет.

— Ну и что она тебе на это сказала?

— Сказала, что подождет, пока я созрею до женитьбы. Фотографии показала.

— Ну и?

— И что — «ну и»? Нормальные фото. Там и правда, такие крали есть! Блин, как картинки! Правда, она предупредила, что самая красивая ни хрена по дому делать не умеет. Но она не для этого родилась. Ей за богатого надо выходить. Типа, она как модель — на нее только любоваться нужно.

Якубенко засмеялся, а потом сказал:

— Слушай, Олег, я вот, может, надумаю жениться… Сведи меня с этой теткой!

— С телкой?

— Да нет! С теткой этой — со свахой твоей.

Олег возмутился:

— Что за хрень ты городишь? Какая она моя? И как я тебя сведу? Я тебе кто — свах? Иди ты, блин…

Якубенко не обиделся. К Мищенко и его натуре он уже давно привык.

— Не, ну, правда, как мне с такими кралями познакомиться? На улице у нас не познакомишься, сам пойми.

Олег обреченно вздохнул.

— Я тебе, короче, скажу, как ее зовут, и где она работает. И сам договаривайся.

Якубенко благодарно задышал:

— Вот это ладно. Только я скажу ей, что я от тебя? Гут?

— От тебя не отвяжешься, — обреченно ответил Мищенко. — Хуже «пиджака». Ты сначала с войны домой вернись!

— Уж как-нибудь вернусь. А потом, — мечтательно сообщил прапорщик, — надо жениться и детей завести. А то время тяжелое, а так хоть кто-то после меня останется.

Олег привстал, опершись на локоть:

— Ну, ты брат, меня сегодня уже задрал. То оптимизм из тебя не по-детски прет, то каркаешь тут… А ты что, хочешь в Махач-Юрте на всю жизнь остаться? В этой дыре?

Якубенко снова не обиделся.

— А куда мне идти? — грустно сказал он. — Я ведь тут, вообще-то, родился. Это моя родина, как ни крути. Где я еще кому нужен…

— Э-э-э… — строго ответил Олег. — Ты не дохни. Ты чего тут сопли развел? Я сам из Казахстана приехал. Хотя я там тоже родился. И ты можешь служить переехать куда-нибудь в Россию. Послужишь, притрешься, и останешься.

— А родители? Куда я от них?… Нет, где родился — там и пригодился!

— Ну, как хочешь! Только тогда не жалуйся.

— Да я и не жалуюсь.

Олег решительно поднялся на ноги.

— Все, пошли, — строго сказал он. — Надо к Магомедову идти на совещание. Время подошло.

Они оба почти одновременно подошли к заднему борту, синхронно взялись за ограждение, и…

А потом раздался свист, небо у Олега оказалось почему-то под ногами, земля стремительно нарастала, и наступил мрак…

Наверное, оператор ПТУРСа вряд ли был бы полностью доволен результатом своего выстрела. Или, может быть, как раз наоборот — если бы был человеколюбив.

С одной стороны, в машину он попал, чем привел ее в полную негодность. В кузове сгорели несколько автоматов, и все остальное имущество взвода, которое бойцы накопили за время боевого похода. Но вот убить — он никого не убил.

В кабине в этот момент никого не было. Снаряд разорвался в ней, а ударная волна стремительно вынесла лейтенанта и прапорщика из кузова.

Лейтенанта нашпиговало множеством мельчайших осколков, ни один из которых не принес серьезных повреждений. На удивление, но все застряли еще в коже. Даже удар головой пришелся в мягкую песчаную почву. Поэтому, хотя гул в голове у Мищенко стоял целые сутки, отошел он быстро.

Прапорщику Якубенко повезло значительно меньше. Он сильно ударился головой о твердую глину, и до сих пор не мог прийти в сознание. Бедняга лежал в медицинской палатке, вокруг суетился главный медик батальона — капитан Гаджиев, но сделать он ничего не мог, а только нервничал, и ждал срочно вызванного вертолета.

— Дело плохо, — сказал он без обиняков комбату. — Если им срочно не заняться, то, боюсь, может умереть.

— Займитесь мной, — простонал Олег. — Больно же…

— Тебя тоже отправим, — пообещал комбат. — Сейчас из тебя все равно толку нет. Вернешься в Махач-Юрт, подлечишься, а потом я тебя жду.

— Само собой, — искренне ответил лейтенант. — Только вытащите из меня все осколки, ладно?

— В Махач-Юрте вытащат, — отстраненно пообещал медик. Видно было, что Олег сейчас его совершенно не волновал. Мищенко затих, и попросил хотя бы спирта внутрь для обезболивания.

Комбат даже засмеялся. Но сам сходил к себе в кунг, и ради такого случая принес водку из личных запасов.

После ста грамм, действительно, стало легче.

Однако, с первым вертолетом, Олегу улететь не удалось. Прапорщика забрали, а Мищенко комбат пообещал другой вертолет — через два дня. Якубенко увезли в Грозный, а вот Олегу нужно было в Ханкалу, откуда уже на грузовом автомобиле можно было доехать до Махач-Юрта.

Правда, узнав обо всем этом, медик остался недоволен.

— Вот что, — сказал он Олегу. — Тебе надо срочно в госпиталь — осколки вытаскивать. Я тут этим заниматься не могу, и не имею возможности. Раны твои не опасные, но если их не лечить, то может всякая разная беда случиться. Понимаешь?

— Я понимаю, — напрягся лейтенант. — Только что ты мне все это говоришь? Скажи комбату! Я же не сам вертолетами заведую!

— Э-э-э, не шуми! Не пыли! — Медик обиделся. — Твои болячки — ты думай! Я тебя предупредил.

Несмотря на ссору, Гаджиев снабжал Олега обезболивающим, без которого, прямо скажем, лейтенанту было бы совсем плохо. Немного помогал, отвлекая от боли, и переносной телевизор, стоявший в палатке у медика. Смотреть там, правда, было особенно и нечего, да и трансляция почему-то шла с перерывами, но это было явно лучше, чем совсем ничего.

Промаявшись два дня, Олег дождался-таки своего вертолета, распрощался со штабными, с медиком, его помощниками, взял с собой пачку писем, и со спокойной душой отправился лечиться.

Юра с завистью посмотрел на отрывавшуюся от земли винтокрылую машину. Ему отправка в Махач-Юрт не светила совершенно.

Еще недавно он дышал надеждой на возвращение в город. Нет, это не была внезапно проснувшаяся любовь к населенному пункту, который он терпеть не мог. Еще чего не хватало!

Но при всех его недостатках это была цивилизация! Ну или так можно сказать — некоторые блага цивилизации не были чужды и этому дикому месту.

Самое главное — очень хотелось залечить гнойники. Еще с зимы в нескольких местах на теле появились язвы, гноились, зудели, чесались… Снова гноились, зудели и чесались. В купе со вшами…

Но летом вшей удалось победить, а вот язвы… По-крайней мере, число их не увеличилось, но и старые не зарастали.

Медик Гаджиев осмотрел их, и вынес не утешительный вердикт.

— Не смертельно, — сказал он. — С этим можно жить. А вот вылечить — только в госпитале. Или даже дома — но при условии чистоты, я бы даже сказал — стерильности, хорошем питании, и употреблении некоторых мазей. Но отсюда с такой болячкой тебя, конечно, никто не отправит.

— Да ладно, — кивнул Юра. — Переживу.

По утрам он осторожно отрывал одежду от язв, испытывая болезненное наслаждение от этого процесса, протирал раны одеколоном, слегка числил испачканные на форме места, и все начиналось сначала.

Не обращать особого внимания на эту неприятность позволяла надежда на скорое, где-то через месяц или два, возвращение в Махач-Юрт.

Там бы Юра с удовольствием лег в госпиталь… А потом… Мысли об этом уже больше напоминали мечты — отпуск домой для поправки здоровья, например. Уж этот отпуск, сколь бы мало ему не предоставили дней, Юра однозначно превратил бы в многомесячный.

Помимо проблем со здоровьем, хотелось, наконец, нормально поесть. Чего-нибудь домашнего, на хорошей посуде, в чистой одежде, за столом, на стуле. Со столовыми приборами… М-да, мечты…

Хотелось тщательно искупаться и одеть все чистое. Не колом стоящее, а мягкое, ласкающее кожу, свежее, пахнущее снегом, и чем-то еще, что там добавляют в моющие порошки.

Однако совсем недавно, на очередном совещании у комбата, комбат — подполковник Дьяченко, оставил Попова у себя в кунге, и начал издалека:

— Товарищ лейтенант, мужайтесь! Бурик сломал ногу.

Лейтенант Бурик лейтенанту Попову был хорошо знаком. Чудная личность был этот Леша Бурик по кличке «Старый Солдат». Кличку эту он заслужил неспроста. Сначала Леша оттрубил свой двухлетний срок в армии, а уже потом поступил в военное училище. Несмотря на такой солидный опыт службы, Леша постоянно влипал в какие-то непонятные ситуации. То он как-то так лихо ухитрился жениться, что решил развестись через полгода, но развод до сих пор продолжался, в виду того, что сам Бурик был здесь — в Дагестане, а его супруга где-то за Уралом, в поселке с ничего не говорящем названием.

То он подвергся наезду местных, (впрочем, это как раз обычное явление), из-за чего купил у кого-то самодельный пистолет, и также полгода два раза подряд не ночевал на одном месте.

То он уехал в отпуск, попал в какой-то переплет в кабаке, и чуть не загремел в тюрьму. Смешным в этой истории было то, что он никого из участников драки с поножовщиной не знал. Просто сидел за соседним столиком, и оказался в эпицентре борьбы.

Так что сломать ногу — это была сущая ерунда.

Напрягало другое соображение — Леша Бурик был вторым кадровым офицером-артиллеристом, специализировавшимся на минометах, в части. Впрочем, это ерунда — переход между пушкой и минометом для кадрового офицера ничего не стоит. Однако практически все другие кадровые офицеры — артиллеристы уже были задействованы в артдивизионах. Бурик был единственным, кто служил именно в минометной батарее.

— Это как-то касается меня? — осторожно поинтересовался Юра у комбата.

— Еще как! Самым непосредственным образом! — ответил Дьяченко без улыбки.

И он рассказал лейтенанту Попову, как обстоят дела. Ничего не утаивая.

Где-то через месяц весь их батальон должны были поменять. По крайней мере, в Махач-Юрте все-таки сумели за полгода подготовить из молодого пополнения, оставшихся в части офицеров, и тех, кто пришел из училищ, (или даже перевелся), в бригаду весной, почти полноценный батальон.

Готовились они основательно, естественно, насколько позволяла это сделать окружающая обстановка. Стрельбы были регулярны, технику к походу сумели привести практически в полный порядок. То, чего не хватало в машинах, офицеры докупали за собственные деньги, понимая, что они едут на войну, и потраченные деньги вполне, может быть, способны спасти им их собственные жизни.

Однако не все офицеры из действующей армии могли быть заменены. Так, например, заменить командира взвода связи было не кем. Еще в январе 2005 года из Махач-Юрта в Грозный вызвали почти всех офицеров — связистов, и обратно никто не вернулся. Как внезапно выяснилось, связисты в армии стали раритетом. В отличие от большинства остальных, их специальность оказалась востребованной и на гражданке, поэтому многие и рванули из безденежной армии в стихию рынка. Те, кто остался, высеивались из всех частей Российской Федерации, и отправлялись в Чечню.

Пополнения не было, следовательно, не было и замены. В результате старшему лейтенанту Бубенцову, который и был здесь командиром взвода связи, возвращение домой — к жене и детям — светило только после окончания войны. Что его, разумеется, не радовало.

Заменой же Попову должен был стать тот самый Бурик, и пара новых «пиджаков». Других вариантов, кстати, и не было. Однако теперь, после того как Бурик выбыл на неопределенный срок, заменить Попова в Чечне оказалось некому.

Но и это еще не все. Все его подчиненные, включая и его собственных подчиненных офицеров — «пиджаков», должны будут вернуться обратно в место постоянной дислокации. А вот ему придется принимать минометную батарею с «чистого листа».

— Как же он ногу сломал? — глухо спросил Юра.

— Я точно не знаю, откуда я здесь могу знать? Но вроде бы он что-то бурно праздновал — то ли так сюда в Чечню рвался, то ли бумаги о разводе, наконец — то, получил… Но в результате он надрался до поросячьего визга, и выпал из кузова дежурного «Урала». Падал вниз головой, но сломал почему-то ногу.

— Сволочь! — вслух выругался Попов.

Подполковник потер переносицу.

— Ну, вообще-то, это ты зря! — неожиданно сказал он. — Ты получишь в свое распоряжение людей, которые тебе будут в рот смотреть. Ты ведь для них будешь герой. Без преувеличения.

Эта мысль поразила Юру, и, несмотря на потерю лечения, бани, чистой одежды и домашнего питания, настроение у него резко поднялось…

Вместе с Юрой остались и его машина, и его водитель. Бойцу до дембеля все равно оставался еще почти год, так что возражать он не стал. Наоборот, выразил явное удовольствие от того, что ему не придется возвращаться в часть. У Попова мелькнула мысль, что не только он сам будет в батарее большим «авторитетом». Впрочем, его это не более чем позабавило.

Когда батальон, пришедший на смену, прибыл, Попов попрощался со своими бойцами, пожелал им удачи, и тут же пошел в новую батарею.

Новобранцы выглядели слегка ошарашенными, впрочем, и офицеры тоже оглядывались вокруг с некоторым недоумением. Попов выделил их взглядом из толпы, и, щелкая себя по берцам палочкой, приблизился.

Увидев его, «пиджаки» тут же вскочили на ноги, за ними, также быстро, поднялись и бойцы. Юра отметил, что все они были одеты в камуфляж, так что он, в своей выгоревшей «песчанке», выглядел как-то даже и бледновато. Впрочем, приглядевшись, он присвистнул — камуфляж-то оказался нестандартным, больше похожим на робу. Во всяком случае, многие нужные карманы на нем отсутствовали.

«Мне такое дерьмо», — подумал про себя Юра, — «даже новое, и бесплатно не нужно».

— Вы наш новый командир батареи? — неуверенно спросили лейтенанты.

— Да, — ответил Попов. — Я ваш новый командир батареи. А потому…

— Стройся! — скомандовал он.

Батарея построилась на удивление быстро и слаженно. Юра приятно удивился.

— Молодцы! — сказал он. — Неплохо начали… Впрочем… Я ваш новый командир батареи — лейтенант Попов. Я провел здесь — в Чечне — последние полгода. Вы — только что прибыли. Поэтому вы должны слушать меня с открытым ртом, очень внимательно, приказания выполнять досконально и в срок… Заметьте, это в ваших личных интересах.

Юра расхаживал вдоль строя взад — вперед, и вещал. Он слегка преувеличивал, но правильно считал, что лучше пусть они немного перебздят, чем даже немного больше, чем нужно, расслабятся.

— В моей батарее за эти полгода не было ни одного убитого. Ни одного! Раненые были? Были. И не буду скрывать — некоторые покалечили себя из-за собственной тупости. Потому что не выполняли приказов, потому что не думали своей тупой башкой. И это тоже было. Вам нужно избежать таких ошибок! Чтобы остаться с ногами, руками и глазами. Не говоря уже о собственной, единственной и неповторимой жизни. Понятно?

Строй молчал.

— Понятно!? — грозно повторил вопрос Попов. — Не слышу!!

— Так точно! — рявкнули бойцы.

— Вольно! Разойдись! Офицеры — ко мне!

Бойцы снова попадали на траву, а к Юре подошли два худощавых лейтенанта.

— Лейтенант Бессарабов! Лейтенант Чепрасов! — представились они по очереди.

— Ладно, господа офицеры, давайте в теньке присядем, познакомимся. Нам вместе, видимо, долго еще придется быть. Кстати, вы мой заказ привезли?

— Да, конечно, — спохватился Бессарабов. — Вам принести прямо сейчас?

— Нет, погоди, — остановил его Попов. — Потом. И давайте переходить на «ты». Как вас зовут-то?

— Меня — Костя, — сказал Чепрасов.

— Меня — Валера, — представился Бессарабов.

— Меня — Юрий, — улыбнулся Попов. — Давно в армии?

Лейтенанты переглянулись:

— Да вот — полгода уже. Мало, наверное, конечно.

— А что закончили?

— Военную кафедру закончили. Сельхозинститут. Волгоградский. Мы оба с экономфака. У нас как раз на минометах была специализация. Мы ПМ изучали. Ну и 160-миллиметровый еще немного. А орудия у нас остальные факультеты проходили. Мы в части сразу на минометы пошли. Конечно, мы раньше «подносы» и не видели. Но ничего сложного — все то же самое, что и ПМ, только меньше. Так что, думаем, мы неплохо освоились.

— Ладно, — протянул Юра с некоторым сомнением. — Проверим. Посмотрим. В конце — концов, освоитесь. Только надо очень быстро осваиваться, а не то, когда реальные дела начнутся, будет поздно.

«Пиджаки» закивали головами.

— Хорошо, пойдемте к личному составу, надо вам задачи поставить.

Попов снова построил батарею, и разъяснил, что нужно занять оставленные предыдущим батальоном позиции, произвести ориентировку, и подготовить боеприпасы.

— Так, Костя, — обратился Юра к Чепрасову. — Надо подготовить документы — схему ориентиров, карточку топогеодезической привязки… Понял, да? У тебя в планшетке что?

Чепрасов неожиданно достал Блокнот старшего офицера батареи, в котором все необходимые образцы документации уже были подготовлены.

— Откуда сие? — спросил пораженный Юра. Последний раз такую классную вещь он видел только у себя в училище.

— Да канцелярию ремонтировали в нашем батальоне, шкаф старый у стены развалили, я там в щели между половицами его и нашел. Ни разу не использованный. Советский еще.

— Там раньше артдивизия располагалась, — автоматически заметил Попов. — До сих пор всякие раритеты находим… А! Вот интересно. У нас в боксе выцарапано на дальней стене — «ДМБ 1956». Надо же!

— Ого! — засмеялся Бессарабов. — Этот дембель уже и помер, наверное.

— Может быть, — философски поддержал его Чепрасов. — Времени-то много прошло.

— Кстати, — спросил он. — А все эти документы?… Разве?…

— Все имеется, — ответил на незаданный вопрос Попов. — Но надо же мне посмотреть на ваши навыки и умения. Сейчас Валера вернется, и займется ориентацией минометов в основном направлении.

— Понятно.

— Ладно, выполняйте! — строго сказал Юрий, и кивнул Бессарабову. — А мы с тобой за моими вещами пока сходим.

Посылка Попова очень обрадовала. Он получил все, что заказывал, и даже чуть больше. Прислали и новую чистую форму, и три комплекта нательного белья, и мыло с шампунем, и мазь для болячек, и три пузырька «Тройного» одеколона, и как презент — бутылку водки.

Юра отправил Валеру заниматься ориентировкой, оттащил все полученное имущество к себе в кабину, и задумался, как же теперь ему искупаться? Нужно было выяснить, как минимум, кто теперь отвечает за доставку воды. Так как замена произошла только сегодня, у него было серьезное подозрение, что пока разобраться в этом вопросе не удастся. Впрочем…

Юра хлопнул себя по лбу. Ну, конечно же! Черт возьми! В батарее должен быть старшина! Предыдущий постоянно околачивался при кухне, и так там окопался, что Попов, наконец, просто перестал воспринимать его как собственного старшину. Но ведь он убыл, приехал новый! И где он? Тоже начал с того, что пошел знакомиться с тыловиками?

Юра решительно вернулся на позицию. Бойцы старательно пыхтели. Чепрасов чертил, Бессарабов крутил буссоль в разные стороны.

— Товарищи офицеры! — сердито сказал Попов. — Где наш старшина?

— Прапорщик Врублевский? — переспросил Костя. И удивленно ответил:

— Не знаю…

Юре эта фамилия также была незнакома. Он повернулся, и отправился прямо к столовой. Ну, где еще можно искать собственного старшину?

Так и вышло.

В столовой шныряло несколько папоротников, которые явно не находили себе места. Все пристраивались, приноравливались и принюхивались.

— Прапорщик Врублевский! — громко позвал Попов.

Все обернулись.

— Это я! — раздалось из угла, и на свет Божий появился человек с опухшим нездоровым лицом, большим животом, и невысокой квадратной фигурой.

«Ох ты, мать твою!» — промелькнуло у Юры в голове. — «Да я ж его знаю! Экий «синяк»!».

Да, это был довольно известный бригадный «синячина», которого, правда, Юра до этого хорошо знал только в лицо. Теперь узнал и фамилию.

«М-да… Здесь не напьешься, а каков он, интересно, в трезвом виде? Сейчас явно наквасился».

— Товарищ прапорщик! — позвал его Юра. — Выйдите на минутку.

— Бить будете? — громко спросил кто-то из другого угла. Все засмеялись. Попов промолчал. Ему не хотелось ни говорить «да» — вдруг прапорщик оскорбится, ни говорить «нет» — тоже может оскорбиться. Ситуация тупиковая — что не скажешь, все хуже. «Чертовы острословы»!

Старшина выбрался из палатки, попутно зацепившись ногами за растяжку, и чуть не упав. Он и упал бы, если бы Юра не удержал его.

— Слушайте, товарищ прапорщик! — сказал Попов, еле сдерживаясь, — вы личный состав кормить сегодня думаете? И еще нам нужна вода.

— Много? — переспросил старшина.

— Лично мне — много, — зло сказал Попов. — Я лично хочу искупаться. Я здесь уже чертову уйму времени, и я хочу искупаться, потому что мне, наконец, привезли шампунь и лекарственную мазь. А ее нужно наносить на чистое тело. Ясно?

— Не чертыхайтесь! — неожиданно сказал старшина. — Вот он вас услышит, и плохо будет!

Юра обомлел, открыв рот. То ли папоротник действительно был так религиозен, то ли нажрался до «зеленых чертей». Второе было гораздо вероятнее.

— Будет сегодня и вода, и еда, — икнув, пообещал старшина, и спросил по-уставному:

— Разрешите идти?

— Идите, товарищ прапорщик, — вздохнул Юра, и побрел обратно на позиции. Надежда на купание еще сегодня, конечно, оставалась, но была весьма слабой.

— Откуда вы такое чудо раздобыли? — спросил он у своих «пиджаков». — Неужели в части никого трезвее найти не смогли? Или он единственный по пьяни согласился ехать сюда?

— Неправда, — неожиданно запротестовали лейтенанты. — Он хоть и «синька», но дело свое знает. Хороший мужик. Он, когда трезвый, хуже — хмурый, недовольный. А пьяный он добрый, и исполнительный. Он если что обещает, обязательно сделает.

— Он нам сегодня жратвы обещал привезти, — неуверенно протянул Попов. — Но что-то я сомневаюсь…

— Раз обещал — значит, привезет, — твердо сказал Бессарабов.

Юра только хмыкнул.

Однако, к вечеру, когда было еще вполне светло, Врублевский прикатил на своей «шишиге», привез гречневую кашу с тушенкой, и две «капли» воды.

— Не уезжайте, товарищ старшина, — сказал Попов. — Подождите меня здесь, пока я искупаюсь, а потом посидим — выпьем.

Глаза старшины, которые явно выдавали желание их владельца поскорее убраться обратно к хозяйственной части, при последних словах изменили выражение. Прапорщик повеселел, и кивнул головой.

— Вот и славно, — прокомментировал этот кивок лейтенант. Он тут же оставил озадаченного прапорщика, и отправился искать своего водителя.

Водитель за этот день сумел добиться еще большего, чем сам командир батареи. Потому, услышав, что требуется Попову, он только сказал — «Минуточку», и через пять минут приволок за собой трех рядовых. Вручил им ведро, топор, спички, и объяснил задачу. Потом подошел к задумчивому командиру батареи, и вежливо спросил:

— Можно мне идти? Эти трое все сделают.

— Иди, — ответил Юра, улыбнувшись. — Как ты быстро всех узнал!

— Духи! — усмехнулся водитель, и убежал.

Юра тоже усмехнулся. Он видел «духом» еще самого этого водителя. И как бы водила не ухарствовал, но забыть это было трудно, если вообще возможно.

Попов осмотрел троицу.

— Представьтесь, — наконец, сказал он.

— Рядовой Воробьев! — ответил первый.

Он был высок, с тонкими чертами лица, слегка рыжеватыми волосами, несколько оттопыренными ушами, высоким лбом и умными серыми глазами. Воробьев слегка щурился, из-за чего Юра сделал вывод, что боец, видимо, близорук.

— Ты плохо видишь? — прямо спросил он.

— Так точно, — ответил солдат. — У меня минус полтора.

— Хреново. А как тебя зовут?

— Алексей!

Попов посмотрел на следующего. Этот боец был, как говорится, «в теле». Нет, не толстый, как часто путают некоторые не вполне образованные люди, а именно «в теле». Такие люди не худеют в принципе. Мешает строение — широкая кость и специфический метаболизм. Даже если не кормить такого индивидуума, он все равно будет таким вот круглым, и плотным.

— Моя фамилия Толтинов, — представился ширококостный. — А зовут — Олег.

Третий боец корчил рожи. То он хмурился, даже оскаливая зубы, то какая-то глупая улыбка озаряла его лицо. Улыбался он чему-то внутри себя, в полном диссонансе с окружающей обстановкой. Таких людей называют обычно «себе на уме». Попов предпочитал слово «дуропляс». Был у него один такой забавный одноклассник — точь в точь как этот солдат. И звали одноклассника «дуроплясом». Кто в глаза, кто за глаза… Но это странное определение казалось необыкновенно точным и все объясняющим.

— Ты кто? — еще раз пришлось задать вопрос «дуроплясу», так как тот за своими ужимками совсем забыл о вопросе командира.

— Я? — удивился боец. — Я — номер расчета.

Попов разозлился.

— Ты что — издеваешься? Фамилия твоя как, дуропляс?

Ну вот — он произнес слово, вертевшееся у него на языке, вслух. Впрочем… Да ладно!

— Это — Рагулин, — ответил за товарища, дернув острым как нож кадыком, Воробьев. — Точно, товарищ лейтенант, дуропляс еще тот. Это вы верно заметили. Очень точное определение. Дуроплясина даже, осмелюсь заметить.

Юра заржал.

— А имя у него как?

— Вроде есть, — опять вмешался чрезвычайно осмелевший Воробьев. — Но мы зовем его Рагулькиным. А имя ему и незачем.

— Ладно, друзья, — перестал смеяться лейтенант. — Рагулин и Толтинов — вон в той стороне есть сушняк, возьмете топор, нарубите его, принесете сюда, и соорудите костер. У меня в кузове, слева с краю, есть рогатки — поставите их над огнем… Так, ты — Воробьев — как самый умный, возьми ведро, и дуй за водой. Ты умный — и я могу доверить тебе свое ценнейшее ведро. Наберешь, и возвращайся. Я буду купаться. Вперед!

Бойцы отправились выполнять приказание, а сам Попов залез в кабине под сиденье, и достал плащ-палатку, которая должна была послужить ему полом для импровизированного душа.

Через час лейтенант натирался шампунем, мылом, а сверху его обливал горячей водой из кружки Воробьев.

Вечер был теплый, и ощущать движение водяных струй по телу было невероятно приятно. Казалось, что вместе с ней из тела уходит боль, уходят грязь и гной, исчезает тяжесть…

После омовения Юра одел все чистое… Он посмотрел на себя в боковое зеркало «Урала». На него смотрело мужественное, загорелое, бородатое лицо профессионального военного. Самое главное — чистое лицо.

Тщательно намазанные лечебной мазью гнойники, казалось, совсем перестали зудеть. Юра подумал, что теперь, обновленный, он может воевать еще пару месяцев точно. А там, глядишь, этот олух Бурик все-таки оклемается, и начальство найдет способ переправить это недоразумение сюда — ему на замену.

Кстати, пора было поить прапорщика…

Следующие две недели стали, пожалуй, самыми лучшими для Юры Попова за всю эту компанию. Батальон перекинули на пару десятков километров к северу — в сторону Грозного. Дыхание войны ощущалось здесь явственнее, чего стоили только обожженные развалины находящегося неподалеку от позиций поселка. Однако батальон расположился около реки, которая мирно текла внизу — в небольшой долине, и делала здесь петлю. Позиции части располагались на возвышении — роты заняли круговую оборону спиной к обрывам, а минометная и артиллерийская батарея расположились над самим обрывом. И если пушки были сориентированы в сторону Грозного, то минометчики соорудили для каждого миномета по две позиции — чтобы встретить, если что, противники как со стороны реки, так и поддержать огнем своих артиллеристов.

На своих новых подчиненных Юра просто не мог нарадоваться.

Как оказалось, последний призыв пришел из Курской и Брянской областей. Ребята были смирные, покладистые, и, в основном, работящие. Ночные, (да и дневные), контакты с местным населением в казармах в Махач-Юрте привели их в ужас, и, теперь, находясь в Чечне в собственной среде, они испытывали настоящее удовольствие. А самой страшной угрозой для этих белобрысых ребят стала отправка обратно в часть.

Конечно, как и в любом воинском коллективе, и здесь имелись свои лидеры, свои работяги, лохи и козлы отпущения, но по сравнению с ужасами землячества это было почти терпимо.

Такими ребятами могли без особого труда управлять даже «пиджаки». Как выяснилось, они также прибыли сюда с немалым удовольствием, и никакого желания возвращаться обратно не испытывали.

— Там — местные! — с дрожью в голосе сказал Чепрасов. — Я только тут — в Чечне — стал спокойно спать.

Юра сделал удивленные глаза, хотя, конечно, он прекрасно понимал, в чем тут дело.

— Тут у меня оружие в руках, — добавил Костя. — А когда без оружия, чувствуешь себя просто голым.

Неприятности у лейтенанта начались практически с первого месяца службы. Если бы он был мудрее и опытнее, то, конечно, не влип бы так рано. Однако долго избегать проблем, как он с горечью решил потом, все равно бы не удалось. Короче говоря, первый инцидент произошел, когда Костя отправился искупаться в солдатскую баню. Офицерская работала только по выходным, а на эти выходные у Чепрасова был караул. Искупаться же очень хотелось. У себя дома — в Волгограде — он, вообще-то, купался через день, и считал, что это норма для цивилизованного человека. Да и на военной кафедре им с самого начала внушали, что, несмотря на все анекдоты, настоящий офицер должен быть чистым, хорошо пахнущим, подтянутым и отлично побритым.

Таким образом, так как других вариантов не было вообще, Костя отправился в солдатскую баню днем. Был бы он умнее, пошел туда с компанией других офицеров, человек в пять или шесть. Но он не был еще так хорошо знаком со всеми, чтобы «упасть кому-нибудь на хвост».

Зайдя в баню, входные двери которой никогда, видимо, не закрывались, и поднявшись на второй этаж, Костя хотел было попасть в кабинет прапорщика — номинального заведующего баней. Однако кабинет его был замкнут, а солдат — банщик сообщил, что прапорщик и не появлялся. С самого утра не было.

Это, впрочем, было и неудивительно. Заведующий баней редко бывал трезв. Была в тот момент и еще одна причина, о которой Чепрасов узнал уже много позже. У прапорщика возник конфликт с местной шпаной, которая один раз, придя в баню, не очень его уважила. В результате и заведующий был жестоко бит, и входная дверь была выбита. Никто брать расходы по замене врезного замка на себя не захотел, поэтому баня так долго и не закрывалась даже на ночь.

В общем, прапорщик, оказывается, сам побаивался лишний раз в бане появляться, чтобы не встретиться со своими недоброжелателями. Хотя бы до тех пор, пока конфликт не будет разрешен путем переговоров разных уважаемых людей.

Если бы Костя знал все эти тонкости, то обошел бы эту баню за километр. Но он ничего не подозревал. Огорчился, конечно, что не может оставить бушлат и форму в надежном кабинете прапорщика, но, делать нечего, разделся в солдатской раздевалке, и решил искупаться по-быстрому. Что-то эта тишина его сильно напрягала.

И точно. Не успел он смыть с себя мыльную пену, как примчался солдат — банщик с глазами в пол-лица, и безо всякой субординации, трагическим шепотом, выдал:

— Беги в раздевалку, там у тебя сейчас бушлат забирать будут.

Фраза была построена странно. Почему «забирать»? Не «украсть», а именно «забирать»? Как будто его там ждут, чтобы выписать чин-чинарем протокол изъятия!

Да и поведение солдата было непонятным. То ли он искренне переживал, и испугался, то ли, вовсе наоборот, радовался предстоящему представлению.

В общем, честно говоря, у Кости по спине пробежал нехороший холодок. Тем не менее, как был, то есть в чем мать родила, он вышел в раздевалку.

Там, действительно, стояли два бугая, и несколько даже брезгливо рассматривали Костину форму. Пожалуй, впервые Костя почувствовал радость от того, что он получил бушлат абсолютно нестандартного белесого цвета, на который уважающий себя кадровый офицер в жизни не согласился бы.

Аборигены хмуро посмотрели на голого лейтенанта, потом на его экипировку, а потом один из них сделал резкий шаг вперед, и без подготовки ударил Костю ногой в живот. Удар был весьма чувствительный, а, главное, неожиданный. Лейтенант упал на холодный кафельный пол, сжался в комок, но второго удара не последовало.

— Что за говно ты носишь? — зло спросил второй, не бивший. — Нам хороший бушлат нужен. Короче, летеха, ты конкретно попал, сука. Даем тебе неделю сроку. Через неделю принесешь сюда нормальный камуфляжный бушлат. Не принесешь — пеняй на себя!

Вот тут первый еще раз одарил Костю ногой по ребрам, и они неторопливо ушли. Прятавшийся за стеной банщик вышел, и помог Чепрасову подняться.

— Кто это? — спросил лейтенант, морщась от боли.

— Это Изам и Расул. Ходят сюда постоянно. Это они папоротника нашего отмудохали. Черт их знает, кто такие на самом деле. Кто их местных, тут разберет? Может, и правда, блатные. А может так — понты кидают. Просто здоровые сильно.

Легче Косте от этих разговоров не стало. Тем более, что солдат добавил «оптимизма».

— Но нарики они — это точно. Они сюда пару раз обдолбанные приходили. Может просто курят, а может — ширяются?

Солдат подумал, а потом покачал головой в сомнении:

— Нет, наверное, ширяются. От анаши человек добреет. А эти всегда злые. Всегда. Только иной раз бывают совсем злые, а иной раз — не очень. Перышки носят с собой тоже.

— Какие перышки? — Костя так удивился, что не смог не спросить.

— Ну что вы, товарищ лейтенант, таким интеллигентом прикидываетесь? Вы что — реально не понимаете? Ножи они с собой носят. Выкидные.

Чепрасов собрался, и ушел с потухшим настроением. Чистота и свежесть его уже совсем не радовали, вообще не ощущались. Зато страшно хотелось собрать вещи, и дунуть из Дагестана домой как можно быстрее. Понятно, что сделать это он не мог. Нужно было что-то решать. Но что? Пойти к командиру части?

Идти жаловаться не хотелось. Костя вообще не любил жаловаться. Гордость не позволяла просить кого-то об одолжении. И все же?

Сутки в карауле были самыми приятными. За стенами, окруженными колючей проволокой, а главное — с пистолетом в руках, лейтенант чувствовал себя в полной безопасности. «Хорошо бы», — думал он, — «если бы поставили меня в бессменный караул. Я бы всю службу здесь просидел. Ей Богу! Кормят же? Кормят. Да и прикупить чего угодно в магазине можно. Телевизор, вон, целый день можно смотреть. Все подряд. И безопасно».

Потом он стал думать, что было бы здорово, если бы им — офицерам — можно было бы постоянно носить с собой оружие. Это так окрыляет! Но потом он представил, как стреляет в этих двух местных, убивает… Потом местная милиция… И все — туши свет. Лучше сразу застрелиться.

«Застрелиться не раньше, чем убить этих двоих», — зло подумал Костя.

Тем не менее, когда его караул закончился, он сдал пистолет в оружейку, попрощался с дежурным по батальону, и отправился домой — на квартиру, которая находилась на две улицы ниже расположения части.

Настоящий удар ожидал его именно там. Престарелая хозяйка квартиры, между прочим, сообщила, что приходил какой-то Расул, и спрашивал его. Представился другом, сказал, что срочно нужен. Ушел очень недовольный. Пнул ногой калитку.

«Странные у тебя друзья!» — недовольно пробурчала хозяйка. Костя так и обмер. Только и нашел силы сказать — «Аборигены, что с них взять? Сами знаете» — и ушел к себе в комнату. Вечер резко перестал быть томным. Надо было что-то делать.

Первой мелькнула мысль, что надо бы сменить квартиру. Но потом Чепрасов скривился — куда бы он ни ушел отсюда, от воинской части не уйдешь. Все равно найдут. В батальоне кто-то «стучит» из местных — ежу понятно. Иначе откуда шпана узнала адрес его съемного жилья? Ведь об этом знали только в штабе, и его личный посыльный.

«Ладно», — подумал лейтенант. — «Предположим, я с ними встречусь. Что может быть самого плохого? Изобьют?». Но потом ему представился гораздо более страшный вариант. «Нарики могут пырнуть ножом. А что им? Обдолбятся, пырнут, и помнить не будут. У нас теперь за бутылку водки убить могут, а тут… Как мне не хватает пистолета!».

Следующие два дня лейтенант провел как на иголках. Все время трясся и оглядывался. В каждом гражданском местном ему чудились или Изам, или Расул. Страшно напрягало и то, что кучи гражданских шныряли по части. Местные военнослужащие раскланивались с ними, здоровались, и что-то деловито обсуждали. В свете этого у Чепрасова сложилось абсолютно правильное впечатление, что они ему не помощники. Продадут с потрохами. Ну, а если и не продадут, то вмешиваться все равно не будут.

Те люди, к которым раньше Костя относился с симпатией, сильно упали в его глазах. Только одно читалось для него в их облике, и поведении — равнодушие к его проблемам.

Естественно, что проблемы вверенного подразделения тут же вылетели у него из головы. Костя непроизвольно начал жаться к компаниям офицеров или прапорщиков из славян. Среди знакомых людей одной национальности было как-то легче. Он начал задумываться, кому пожаловаться, и у кого спросить совета.

В конце — концов, Костя не выдержал, и рассказал все немолодому майору — зампотеху. Майор относился к «пиджакам», возможно, в силу возраста, а оттого — наличия опыта и мудрости, вполне доброжелательно.

Улучшив момент, когда они с зампотехом остались вдвоем, лейтенант все ему и рассказал.

— Хреново, — сказал майор. — Они тут мстительные и настойчивые. Просто так не отстанут. Надо тебе к комбату подойти. Может, поможет чем? Хотя бы узнает, что за люди это… Он тут давно служит, у него подвязки всякие есть. Если он тебя не отмажет… Даже не знаю. Хочешь, я сам с ним поговорю?

Костя кивнул. Что ему еще оставалось делать?

Ночь прошла спокойно, а на следующий день Чепрасов снова ушел в караул. Помощником у него оказался на этот раз прапорщик Абдуразаков, у которого как раз недавно родился второй ребенок. Счастливый папаша был до нельзя хлебосолен. Вот и в караул он принес несколько бутылок водки, закуску, и позвал к себе дежурного с КТП. Как-то кстати оказался в парке и командир ремроты.

Вчетвером они составили теплую компанию, и к исходу четвертой бутылки в голове у Чепрасова созрел план. «Как это я раньше не догадался?» — попенял он себе.

— Я скоро приду? — сказал он Абдуразакову. — Ты тут за меня побудь немного. Ладно?

— А ты куда? — напряг мысли счастливый прапорщик.

— Я по делам, — веско ответил начальник караула, и помощник счел это объяснение исчерпывающим. Остальные два собутыльника только обрадовались — на оставшиеся две бутылки водки количество претендентов сократилось на целую четверть!

В коридоре караулки лейтенант загнал патрон в патронник пистолета, вновь поставил его на предохранитель, засунул за пазуху, и пошел искать Расула или Изама в городе.

В этом и заключался его гениальный план — найти их и напугать. А если не испугаются — застрелить. «Все равно терять нечего!» — подумал он, и чуть не заплакал. До того ему стало жалко хорошего себя.

Водка давала энергию, ноги работали без устали, а в голове формировались, раскрывались, лопались и исчезали самые разные образы. В основном преобладал один — вытянутая рука с пистолетом, и указательный палец, нажимающий на спусковой крючок. С пистолетом в кармане Костя не боялся ничего.

Без пистолета он был одним человеком — робким, угнетенным, беззащитным… С ним — совсем другим: уверенным в себе, смелым, и, как ни странно, великодушным.

Да, именно так! А впрочем, это и не удивительно. Когда человек ощущает себя хотя бы в относительной безопасности, он начинает гораздо мягче относиться и к окружающим. Человек, в безопасности себя не ощущающий, сам в напряжении, и срывается на всех остальных.

Где-то в течение часа лейтенант бесцельно кружил по городу. Он обошел рынок, почту, несколько крупных магазинов. Постоял на площади перед кинотеатром «Дагестан», сходил на автовокзал… И никого из тех, кого искал, не встретил. Зато постепенно начал трезветь. А когда стал трезветь, то сообразил, что если его сейчас увидит кто-то из вышестоящего начальства, то неприятностей потом не оберешься.

Костя еще раз окинул улицу, на которой находился взглядом в обе стороны, подобрался, и поспешил обратно в караул. И вовремя. Веселая компания совсем окосела. Дежурный по КТП ушел спать к себе, командир ремроты мирно дрых в сушилке, а прапорщик громко и со вкусом храпел на кровати.

Чепрасов сел за пульт, с сожалением разрядил пистолет… И почувствовал, как вместо уходящего хмеля в его сердце снова заползает страх. Как ни крути, а оружие сегодня надо будет сдать.

Перед самой сдачей караула папоротника удалось растолкать, и он, не выспавшийся, с гудящей головой, и очень недовольный, поплелся сдавать караульное помещение. Впрочем, проблем у него не возникло. Он потрещал о чем-то с другим таким же прапорщиком, на своем, на местном наречии, они пообнимались, и разошлись.

В другой раз такая сдача караула Костя весьма обрадовала бы — никаких тебе нудных препирательств по поводу плохо вымытых полов, разбитого стекла на лампе «Летучая мышь», некомплекта ложек и вилок в столовом помещении, и пыли под плинтусами. Сейчас все это было где-то очень и очень далеко. Честно говоря, лейтенант не против был бы остаться в карауле еще на некоторое время.

Но нет! Увы. Время прошло, бойцы погрузились в «шишигу», Чепрасов с Абдуразаковым залезли в кабину, потеснившись, мотор взревел, и автомобиль покатил к части. Ехали недолго — минут десять. Водитель посигналил перед КПП, наряд открыл ворота, «шишига» вкатилась во двор, бойцы высыпали из кузова, построились, и отправились вместе с прапорщиком сдавать оружие в оружейку. Лейтенант краем глаза увидел, как дежурный по роте открывает дверь в казарму. В свете фонаря в руке у него блеснула связка ключей.

Костя вздохнул, и поднялся на крыльцо штаба. Пистолет нужно было сдать дежурному по батальону, в ведении которого находилась оружейная комната, где хранилось все личное оружие офицеров части. Чепрасов взялся рукой за дверь… Потом решительно опустил руку, развернулся, и ушел через КПП к себе домой.

Воображение нарисовало ему картину, как он подходит к калитке, а там — в темном углу — сидят на корточках несколько человек, и ждут его. Костя остановился, достал пистолет, передернул затвор, и пошел дальше. Было темно, поздно, на улице — ни души. Лейтенант подошел к углу двора, и остановился. Прислушался. Было тихо. Он осторожно выглянул из-за угла. Никого. Тогда Чепрасов быстрым шагом подошел к калитке, открыл щеколду, прошел во двор, отпер своим ключом входную дверь, и скрылся в помещении.

Сразу стало много легче. В своей отдельной комнате, с пистолетом, все казалось не таким уж и страшным. Во всяком случае, снова появилась уверенность. «Ну почему!? Почему?! Почему я не могу ходить с оружием постоянно? Что за дикость? Что за дурость? У вас постараются отобрать пистолет — вы подвергаете свою жизнь опасности! С ума сойти! А без пистолета я не подвергаю? Без пистолета я не офицер, а беззащитная жертва. Я, простите, не Рэмбо, и голыми руками драться с десятью человеками не научен!».

Было очень похоже, что Костя уже репетировал пламенную речь в свою защиту. Как ни крути, но пистолетик-то он должен был сдать. Должен. А не сдал. Чем прямо и грубо нарушил воинский устав.

Тем не менее, спалось лейтенанту спокойно и крепко. Сказались и полубессонная ночь в карауле, и выпивка, и осознание надежного и тяжелого пистолета под подушкой.

Когда с утра заколотили в калитку, Чепрасов вскочил, как подкинутый, первым же движением выхватил пистолет, подбежал к окну, стал сбоку, чуть-чуть отодвинул занавеску, и осторожно выглянул в окно. И расслабился. Это был начальник штаба.

Как был — в майке и трусах — лейтенант вышел на крыльцо, и помахал капитану рукой:

— Я здесь, сейчас выйду.

Капитан состроил злобную, угрожающую гримасу, и крикнул:

— Давай быстрее! Пулей!

Костя быстро оделся, обулся, и даже еще не до конца застегнувшись, поспешил к начальству.

— Где пистолет? — коротко спросил начштаба, даже не поздоровавшись.

— Вот пистолет, — показал его лейтенант.

— Почему вчера не сдал?

Костя промолчал. Капитан явно ждал ответа. Глаза его начали сужаться, что предвещало неминуемый взрыв.

— В целях личной безопасности, — глухо выдавил лейтенант.

— Чего? — протянул капитан.

Лейтенант замолчал.

— Так, — сказал начштаба, — сейчас пойдем в часть, сдадим пистолет, а то дежурный уже вешается. Но сначала хочет повесить тебя. А потом зайдем ко мне в кабинет, и ты мне все расскажешь.

Чепрасов кивнул. Утро было свежее, солнечное, яркое. Не хотелось верить ни во что плохое. Лейтенант подумал, что, может быть, если он расскажет о своей беде капитану, что-то сдвинется с места? Ну, вдруг, а?

Дежурный по батальону был так обрадован появлению пистолета, что даже ничего не сказал Чепрасову, а сразу кинулся оформлять документы, и потащил пистолет в оружейную комнату.

— Пойдем ко мне, — сказал начальник штаба, и лейтенант обреченно побрел за ним. В полутемном коридоре весь эффект от солнечного утра пропал, и душу снова охватила депрессия. Тем не менее, в кабинете у капитана Чепрасов рассказал все, как есть.

Начальник штаба вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой и закурил.

— Хочешь? — спросил он у лейтенанта.

— Не откажусь.

Костя взял сигарету, затянулся — стало чуть — чуть полегче.

— Значит так, — наконец капитан принял какое-то решение. — Никуда, конечно, не ходи. Еще чего не хватало! Сегодня пойдешь в караул, там тебя никто не тронет, естественно. Я попробую узнать, что за ребята. Если что, приедут сюда из ФСБ. Разберемся… Все, давай на развод.

Чепрасов вышел из штаба в легком недоумении. С одной стороны, стало легче дышать, как будто часть проблемы он перенес со своих плеч на чужие. Но, с другой стороны, ФСБ? Значит, надо будет писать заявление? Это все серьезно. Служить еще очень долго, а вдруг эта кодла решит ему отомстить?

День прошел словно в тумане. Обязанности начальника караула Костя исполнял «на автомате», благо успел так в него находиться, что помнил весь порядок наизусть. Да и помощником у него сегодня снова был прапорщик Абдуразаков, который, в конце — концов, устал праздновать, и теперь, словно компенсируя прошедшее в алкогольном тумане время, отдавался службе с удвоенной энергией.

Честно говоря, лейтенант был ему очень благодарен, так как сам не чувствовал в себе силы во что-нибудь вникать.

Караул подходил к концу, а от начштаба не было ни слуху, ни духу. Скоро уже должна была прибыть смена, и Костя снова начал подумывать, что нужно опять взять пистолет домой. Правда, как он подозревал, теперь это сделать будет не так просто, потому что дежурный по батальону будет явно иметь в виду такую возможность.

Однако когда караул прибыл в часть, а Костя зашел в «дежурку», дежурный по батальону сразу сообщил:

— Тебе начштаба просил передать, чтобы ты шел спокойно домой. А завтра он с тобой утром поговорит. Сдавай оружие.

Избавившись от пистолета, Костя, тем не менее, спокойствия не ощутил, и дорога от КПП до дома приятной ему не показалась. Мерещились какие-то тени, неясные звуки… Здорово, что это было только разыгравшееся воображение.

Около калитки никого не было. Костя прошел к себе, но вскоре к нему в двери постучалась хозяйка.

— Опять к тебе местные приходили, — сказала она. — Те самые. Что за люди это?

Чепрасов даже не сразу нашелся, что ответить.

— Я не знаю, кто приходил, — наконец ответил он. — У меня местных знакомых много разных…

— И не все знакомства приятные, — все же счел нужным добавить он.

— О-хо-хо, — хозяйка вздохнула, и вышла к себе.

Лейтенант упал на кровать. Выхода он не видел — впереди был огромный тупик. Как стена из белого кирпича. Не разобьешь! Правда, оставалась надежда на завтрашний разговор с капитаном.

«Буду просить у него право носить оружие с собой!» — подумал Костя. — «Конечно, начнет отказывать, ныть, дохнуть. Но я попробую. Других вариантов не вижу. Не будет же ФСБ меня здесь охранять все время?».

Последняя мысль показалась ему довольно забавной, и он даже криво усмехнулся.

Разговор с начальником штаба оказался довольно коротким, и совсем не таким, как Чепрасов себе его представлял.

— В общем, — почти торжественно сказал капитан, — можешь не переживать. Они — никто, и звать их никак.

Костя оторопел.

— В смысле? — спросил он, не подумав даже, что такое высказывание будет для вышестоящего начальства оскорбительным. Впрочем, сейчас его эти уставные условности волновали в последнюю очередь.

— Ну… — развел руками капитан. — В смысле чего? А! Ну, короче говоря, я тут побеседовал с одним местным авторитетом… Они не из криминала. Так, мелкая шпана. Ничего серьезного. Так что смело можешь посылать их на хер, живи, служи и не парься. Как сейчас говорят — расслабься, короче.

Костя как в тумане покивал головой, вышел из штаба, и побрел, сам не зная куда. В голове кишели обрывки мыслей, настроение и состояние души окончательно ушли во мрак безысходности.

«Вот, блин, поговорили! Побеседовал он! Шпана, типа, мелкая! А то я сам не знал! Ну и что, что мелкая? А я что — крупная фигура? Как раз по мне и шпана. И еще наркоманы. Вхожи они в криминал, не вхожи… Какая на хрен разница! Под кайфом или за дозу пырнут. Точно пырнут! Бушлат я им, конечно, не понесу. Потом все равно не наносишься. А вот что делать-то? Прятаться? Но как???».

Лейтенант зашел в казарму, не отвечая на приветствия, открыл канцелярию своим ключом, зашел, и заперся изнутри. Ему нужно было хорошо подумать. Ситуация складывалась не просто тупиковая, а катастрофическая. Встреча с местными становилась стопроцентно неизбежной, и Костя был совсем не уверен, что ему удастся отделаться легкими телесными повреждениями.

Через полчаса в дверь застучали. Пришел командир батареи Здорик. Пришлось вставать, открывать дверь, что-то обсуждать. Здорик заметил вялость подчиненного, но Чепрасов отговорился, сказав, что приболел что-то. Температура, голова болит. Командир батареи отстал. Да ничего особенного в этот день и не намечалось. Часть батареи ушла в наряд по кухне, часть забрал старшина для каких-то своих хозяйственных работ. Свободных бойцов не осталось вообще. А завтра им всем надо было идти в караул.

К вечеру, неожиданно, Костю вызвал к себе комбат.

В кабинете у майора он был не один. Напротив него сидел крепко сбитый, плотный, с лицом, наполовину закрытым черной жесткой щетиной. На столе стояла бутылка водки, на тарелке — останки жареной курицы. Рядом лежали две горки костей. Пустая бутылка водки выглядывала из-под стола.

— Садись, — кивнул на пустой стул комбат. Он повернулся к шкафу, взял пустой стакан, налил в него водки, и подтолкнул его к Косте.

— Выпей, — скорее приказал, чем предложил он.

Костя почувствовал себя неуютно. Но присел, взял стакан, напрягся, представив, что в стакане простая вода, (как его учили здесь же в самые первые месяцы службы), и быстрыми мощными глотками высосал водку.

Она обожгла глотку, прокатилась в желудок, но скоро неприятные ощущения ушли, а чувство эйфории и облегчения накатило.

— Рассказывай, как на тебя наехали. Кто? — Комбат пододвинул тарелку ближе к лейтенанту. Строго говоря, выбирать-то там особо было уже нечего. Костя взял кусочек кожи, бросил в рот, мигом прожевал, и начал говорить.

Он рассказал все, включая и то, что ночевал с пистолетом, не сданным после караула.

— Это товарищ из ФСБ, — кивнул в сторону незнакомца комбат. — Сулейман Хашиев.

Чепрасов кивнул, и представился.

— Я уже в курсе, — улыбнулся Селейман.

Они пожали другу руки.

— Хочешь, — сказал Хашиев, — мы устроим на них засаду? Когда они обещали прийти?

— Они не обещали прийти, — возразил Костя. — Это я не пришел к ним, а они несколько раз приходили к моему съемному жилью. Правда, не застали меня ни разу.

— Ну, вот, — чему-то обрадовался Сулейман. — Ты с ними встреться, скажи, что заплатишь. А потом напишешь заявление о вымогательстве. Мы их возьмем.

Несмотря на все участие в его судьбе, эта идея у Чепрасова энтузиазма не вызвала. Ему очень не хотелось еще глубже влезать в эту историю. Он просто желал, чтобы его оставили в покое. Правда, свербила мозг еще одна мысль… Но это потом.

— Если придут, конечно, — сказал он вслух.

Комбат улыбнулся, и указал лейтенанту на дверь. Костя встал, еще раз пожал руку Сулейману, и быстро ушел. В казарму идти он не захотел, а зашел на узел связи, который располагался прямо напротив дежурки, и где сегодня сидела за пультом Лейла, и стал смотреть телевизор. Шел какой-то бразильский сериал, но Чепрасову было абсолютно все равно. Он думал над предложением фээсбэшника, и чем больше думал, тем меньше оно ему нравилось.

С одной стороны, было бы неплохо избавиться от этих типов. И если бы они поняли, что за него «подписывается» само ФСБ, то, возможно, отвалили бы навсегда. Это было вероятно.

Но минусов было гораздо больше. Основной их причиной служило то, что Костя никому из местных здесь не доверял. Нет, строго говоря, были и хорошие люди, рядом с которыми лейтенант чувствовал себя совершенно спокойно, (тот же Абдуразаков, например), но и им Костя доверял не до конца. Незнакомым, или малознакомым, веры не было вообще.

«Предположим», — размышлял он. — «Предположим, что все так и будет. Я с ними встречусь, наобещаю всего — всего, а потом сдам их ФСБ. Куда их отправят? Что, ФСБ будет заниматься делом о мелком вымогательстве? Да, мелком. Это для меня вопрос жизни и смерти, а для органов — мелочь. Значит, мелкой шпаной, как они у них числятся, ФСБ заниматься не будет. Значит… Что значит? Что их сдадут в местную милицию. Вряд ли отпустят. Но в милицию сдадут. Местную. И тогда, скорее всего, они скоро выйдут. А что они такого сделали? Не убили же. Пусть не успели, но не убили! Значит, отпустят. И куда они отправятся после этого? Ко мне… Да и то вряд ли. Скорее, друзей пришлют, чтобы самим не светиться. Я их друзей не знаю, зато они узнают меня. И тогда… И тогда я в любой момент могу получить по темечку, или ножом в бок… Вот так оно все и будет. Самый плохой вариант чаще всего и сбывается!».

Костя встал со стула, и ушел из штаба. То, что никакого заявления в ФСБ писать он не будет, он решил окончательно.

«Если бы меня перевели служить после этого в другое место», — горько размышлял он, — «тогда да. Тогда я бы все это сделал. Наверное… Но так как служить я останусь все равно здесь же, то не надо кидаться кирпичами в стеклянном доме».

Потом его обожгла еще одна мысль: «Если комбат знает о моей проблеме, то, значит, начштаба ему рассказал. А мог и еще кому-нибудь рассказать! Да и через кого он справки наводил, я тоже не знаю! Тут полчасти могут теперь знать, что на меня наехали».

Вскоре выяснилось, что это почти так и есть. Когда Костя выходил вечером через КПП, чтобы идти домой, внезапно за руку его потянул прапорщик Домбаев.

— Зайди ко мне, — сказал он.

Чепрасов послушно зашел в помещение, а прапорщик закрыл за ним дверь.

— Тебе, говорят, пистолет нужен? — без обиняков спросил он.

Почему-то лейтенант даже не удивился.

— Нужен, — меланхолично ответил он.

— У меня есть для тебя, — улыбнулся Домбаев. — Дорого, пистолет самопальный, но хороший. Его испытывали — проблем нет.

— Самопальный… — протянул Костя как бы с сомнением.

— Так это и хорошо! — чуть не взвился прапорщик. — Его ведь и в картотеке нет. Улавливаешь!

Сердце Чепрасова забилось. Это был выход! По крайней мере, ему так казалось. Никакое ФСБ, никакая милиция, и даже частные детективы не могут охранять его так, как это маленькое, но крайне эффективное в ближнем бою оружие. Оно будет всегда при нем! Он будет спокоен. Спокоен в любой острой ситуации. А когда противник почувствует, что Костя его не боится, что Костя совершенно спокоен, то может дрогнуть. Дрогнуть, и отступить. И не надо никаких сомнительных заявлений с не менее сомнительными последствиями.

— Сколько? — спросил лейтенант.

— Так ты согласен? — уточнил Домбаев.

— Да, конечно, согласен. Сколько стоит? А то, может, у меня денег не хватит?

Прапорщик наклонился к Костиному уху и шепотом назвал число. Лейтенант с облегчением вздохнул.

— Хоть сейчас, — сказал он. — У меня есть.

И действительно. В отличие от многих других воинских частей, в Дагестане денежное довольствие выдавали вовремя, не задерживали даже единовременное денежное вознаграждение, выплачивали караульные, и один раз — даже компенсацию за поднаем жилья.

На текущие расходы у Кости уходило совсем немного. Более значительными были затраты на оплату квартиры, но далеко не чрезмерными. В последнее время лейтенант начал даже заметно нервничать, обнаружив, что у него в комнате скопилась приличная сумма денег. Он спрятал ее в ножке кровати, но не был, конечно, уверен, что в случае грабежа ее не найдут. А если начнут пытать, то и сам отдашь.

Как иначе сохранить деньги, он не представлял. Положить на счет? Костя был настолько далек от этого, что такая мысль им даже и не рассматривалась.

Теперь же представился превосходный повод и избавиться от денег, которые уже начали жечь ему руки, и приобрести крайне полезную вещь.

— Когда встретимся? — Домбаев перешел к конкретике.

— Чем быстрее, тем лучше, — ответил Костя. — Можно прямо сейчас… Даже лучше, если прямо сейчас.

Ибрагим рассмеялся.

— Не все так просто, — сказал он. — Ты завтра как?

— Я завтра в караул.

— Ну, вот и ладно. Вечером, после караула, зайдешь сюда же, а потом мы пойдем к тебе. Там все и уладим. Хорошо?

Костя кивнул.

— А пока иди. Давай!

В помещение зашел солдат из наряда. Костя попрощался с Ибрагимом, и отправился домой. Снова он пробирался осторожно, оглядываясь и прислушиваясь. Весь вечер лейтенант провел как на иголках, дожидаясь полной темноты. Он боялся. Теперь прапорщик знал, что в доме у него есть деньги, и что завтра его тут не будет. Почему бы не проделать такую ловкую операцию, и не залезть к нему в квартиру?

Дождавшись полночи, Костя выключил в комнате свет, в свете луны приподнял кровать, стараясь не шуметь, вытащил из нее деньги, потом положил их еще в три целлофановых пакета, обмотал сверху оберточной бумагой. Затем он очень тихо и осторожно вышел из дома, прошел к куче дров и дровяного хлама, которая располагалась прямо напротив крыльца, и спрятал деньги в этой куче.

Надолго оставить там деньги, он, само собой, не решился бы, но на одну-то ночь посчитал такой тайник вполне приемлемым…

Покончив с обязанностями начальника караула, Костя отправился к КПП. Домбаев уже ожидал его.

— Товар у тебя с собой? — уточнил Костя.

— Да, — Ибрагим похлопал себя по пазухе.

— Хорошо, пойдем.

На этот раз Костя шел домой совершенно спокойно. Он был уверен, что рядом с прапорщиком никто не посмеет на него напасть. Все-таки местный — это местный, а не приезжий «пиджак». За местного прапорщика разборки могут учинить такие, что никому мало не покажется.

Хотя… Хотя Бессарабов рассказал ему по секрету, что даже сам комбат однажды был в такой ситуации. Неудачно «подписался» за одного знакомого, а потом ему пришлось две недели ночевать дома с пистолетом. Причем, конечно, никакой дежурный по батальону не посмел майору и слово сказать. Ситуация разрулилась, когда этот знакомый выплатил кому-то там долг. После этого комбат сдал пистолет в оружейку.

— Так что все это полное дерьмо! — горько сказал Бессарабов товарищу. — Все они понимают. Знают, что тут на нож запросто могут посадить. Дикие нравы. Когда их заднице угрожает опасность, то не церемонятся. Просто на нас им глубоко насрать. Ну, случится там что-то с «пиджаком»… Да и хрен с ним! Другого пришлют! А за оружие и документацию лично их наказать могут.

Когда Костя и Ибрагим зашли во двор, навстречу им вышла хозяйка дома. Это было необычно, и Чепрасов сразу почувствовал, что у него неприятности. Интуиция его не подвела.

— Костя, — сказала хозяйка. — У тебя в комнате кто-то был. Я ночью услышала шум, подошла к двери, прислушалась — у тебя в комнате кто-то ходил… Ты уж извини, но я отошла подальше. Если бы они меня учуяли, то… Я не знаю. Такие лихие люди, такие скверные времена! Убили бы старуху. Потом кто-то по двору метнулся, и через калитку тихо ушел.

Все трое прошли в комнату Кости. Да, вещи были разбросаны по полу, но ничего не сломано. Лейтенант просмотрел все, что считал самым ценным для себя — документы, форму, и плэйер. Документы и форма оказались на месте, а вот плэйер пропал. Беспорядок, конечно, напрягал, но в данный момент это волновало Чепрасова меньше всего. Он кинулся к поленнице.

Руки у лейтенанта внезапно задрожали, хотя еще минуту назад он чувствовал себя совершенно спокойно. Что было даже несколько удивительно для него самого. Но нет… Пакет оказался на месте. Победная ухмылка озарила сумрачное Костино лицо. Он взмахнул рукой — «Есть Бог на свете»!

— Главное, деньги на месте, — сказал он хозяйке, — а в комнате я сейчас уберу. Плэйер у меня пропал, но это ерунда! Не серьезно. Еще куплю.

Они с Ибрагимом выжидательно посмотрели на старуху, но она явно не собиралась уходить. Такое происшествие в ее серой и скучной жизни было пусть и страшным, но ярким эпизодом, который ей хотелось обсудить, разжевать, обмусолить… Это откровенно читалось в ее слегка выцветших глазах.

Ибрагим ждал. Костя решил взять «быка за рога».

— Таисия Михайловна! — обратился он к ней. — Разрешите, мы тут с товарищем один вопрос обсудим — конфиденциальный. Служебное дело — секретное.

Хозяйка поджала губы, и явно обиделся. Костя немного расстроился про себя, но виду не подал. Решил, что найдет подходящее объяснение для хозяйки после, а сейчас ему главное — закончить дело с прапорщиком. Получить в личное пользование пистолет, и чувствовать себя хоть в какой-то степени спокойным.

Таисия Михайловна удалилась с видом оскорбленного достоинства, и даже чрезмерно громко закрыла дверь.

Ибрагим огляделся по сторонам — так, на всякий случай. Потом полез за пазуху, и вытащил предмет, тщательно обмотанный в свежий портяночный материал. Положил его на кровать, предварительно отодвинув в сторону набросанную на нее груду белья и одежды, (последствия ночного визита), и торопливо раскрыл.

Форма пистолета Костю не впечатлила. Он ожидал чего-то типа ТТ, или ПМ на худой конец. Нет, больше всего это оружие напоминало спортивный пистолет. Такой однажды Чепрасов видел в детстве, когда ездил с матерью на черноморский курорт подышать морским воздухом для исцеления от катара верхних дыхательных путей.

Сомнение, мелькнувшее в глазах лейтенанта, которое не могло не отразиться на его лице, Ибрагима обидело.

— Он пристрелян, — заявил прапорщик, — работает хорошо. Патроны — от ПМ. За небольшие деньги могу еще продать подмышечную кобуру, и две упаковки патронов. Суперпредложение!

Это решило. Чепрасов вытащил из пакета деньги, отсчитал нужную сумму, передал Домбаеву, и взял покупку в руки. Пистолет оказался тяжелее, чем казался внешне.

— Все? — спросил прапорщик. — По рукам?

— Да, — ответил лейтенант, бросив взгляд на почти опустевший пакет с деньгами.

— Я пошел? — сказал Ибрагим, пересчитывая купюры.

— Да? Ага, до завтра, — рассеянно ответил Костя, сразу начав с разборки оружия. Что-то не получалось.

— Погоди! — вскинулся Чепрасов, — покажи, как разбирается.

Уже почти подошедший к двери прапорщик вернулся, осуждающе покачал головой, сел, и быстро разобрал оружие. Потом собрал снова.

— Не жалко? — кивнул на пистолет лейтенант.

— В смысле?

— Ну, продавать?

— Да нет, — отмахнулся Ибрагим, — я еще закажу. Мне еще лучше сделают.

Наконец он ушел. Лейтенант сразу сунул пистолет под подушку, кобуру повесил на вешалку, а патроны поместил в верхнем ящике тумбочки, прикрыв общими тетрадями, из которых он выдергивал листы, когда писал домой письма.

Однако настоящее разочарование Костя пережил утром, когда проснулся, и пора было идти на службу. Внезапно выяснилось, что никуда со своим чудесным приобретением лейтенант пойти не может. Под бушлатом все выглядело вполне себе терпимо. Но куда деть пистолет, когда бушлат придется снять?

Под хэбэ? Чепрасов примерился, подошел к зеркалу… Да, сразу стало понятно, что вопросов, на которые не будет ответа, не избежать. Все было слишком заметно.

Лейтенант в бессилии сел на кровать. Время поджимало. Он, понадеявшись на авось, положил пистолет к себе в большую хозяйственную сумку, под белье, и отправился на службу. Единственная мысль, которая его грела, что теперь он может быть спокоен хотя бы у себя дома.

Но на разводе его ожидала новая неприятность. Пока еще не подошел командир батальона, и прапорщики с офицерами кучковались перед облезлой трибуной, а солдаты вяло переминались в строю позади, к Косте подбежал мелкий абориген, и, потянув за рукав, сказал:

— Подойти к складу, там тебя твои друзья ждут.

Чепрасов обернулся. У прохода в банный комплекс на корточках сидели и курили те самые — двое. Увидев, что Костя на них смотрит, они поднялись, и приветственно замахали руками. Лейтенанту показалось, что они над ним издеваются.

— Скажи им, что сейчас развод, я все равно не могу подойти.

Пацан усмехнулся, и убежал. В это время подошел комбат, и все начали строиться. Костя украдкой оглянулся — враги ушли.

Нетрудно было догадаться, что это временная отсрочка. Потом Чепрасов часто думал, что ему здорово повезло.

В этот день он ушел в караул, а когда вернулся, то ему прямо вечером, еще в штабе, объявили, что формируется новый маршевый батальон. Он уйдет в Чечню на смену воевавшему там прежнему батальону, который измотался, обтрепался, и бойцам которого давно уже пора было дать отдохнуть.

Для этого часть офицеров и прапорщиков, которые подлежали отправке, переводилась в первый военный городок на казарменное положение.

В любое другое время лейтенант, услышав про «казарменное положение», был бы разозлен и обижен. Но только не сейчас. Он снова украдкой пробрался домой и собрал сумку с вещами, куда положил белье, сменную форму, и мыльно-рыльные принадлежности. Глубокой ночью Костя вышел во двор, пистолет, закрученный в несколько слоев полиэтилена, оберточной промасленной бумаги, вместе с патронами, он закопал под опилками.

Хозяйка была слегка глуховата, поэтому столь тихий шум, который производил лейтенант при раскопках, разбудить ее точно не мог.

Под утро прошел еще и ливень, так что следов ночной работы не осталось никаких. Костя со спокойной душой отправился в первый военный городок. Кобуру он просто оставил в тумбочке — особой ценности она не представляла.

В первом городке было относительно безопасно. Тут размещалось командование бригады, и местные так активно не шныряли. Начальство все же несколько береглось, и охрану городка осуществляла разведрота, которой раздали боевые патроны. Несколько раз посторонним местным гражданам стреляли под ноги, и просто так шастать они перестали. Хотя запомнили, и однажды постарались отомстить. Но это уже было много позже. В данный момент Косте казарменное положение даже нравилось. Если не было занятий в городке, то ездили на полигон. В город лейтенант не выходил, и всячески увиливал от этого, если вдруг случалась такая нужда.

Пока все выходило неплохо. Несколько раз бойцов водили в баню, но Чепрасов удачно отмазывался. Сам же он купался в душе в жилой зоне. В этом ему здорово помог Здорик, который здесь проживал, и которому Костя успел понравиться.

Правда, один раз на квартиру сходить ему все-таки пришлось. Перед самой отправкой в Чечню. Он заплатил хозяйке сразу за несколько месяцев вперед, и поинтересовался, как дела. Не приходил ли кто, не шастал ли?

— Приходили один раз те же самые парни, — ответила Таисия Михайловна. — Вежливо так разговаривали. Я им сказала, что ты в части на казарменном положении, здесь давно не ночуешь. Выругались они по-аварски, и ушли. В комнату твою больше никто не лазал, я захожу каждый день — смотрю. Все тихо, спокойно.

— Ну, хорошо, — ответил Костя. — Вот и замечательно. А я скоро на фронт уезжаю. Наверное, больше уже и не зайду. Не получится, наверное. Я теперь уже приду, когда или нас из Чечни обратно выведут, или война закончится.

Таисия Михайловна вздохнула:

— Ты, Костик, молитвы-то хоть какие знаешь? Крестик носишь?

Лейтенант ответил утвердительно. «Отче наш» он знал твердо, «Верую» — с некоторыми купюрами, а золотой нательный крестик носил постоянно.

— Вот и молись почаще, да Бога вспоминай! Даст Бог, все обойдется, и вернешься домой живой и здоровый.

Чепрасов кивнул, и пошел к калитке. Открывая ее, он оглянулся — старуха грустно смотрела ему в след…

Валера Бессарабов, в отличие от Кости, который с ужасом думал о возможных побоях, был совсем не дурак подраться. Но тут он свои силы явно переоценил. И в результате попал в ситуацию едва ли не худшую, чем Чепрасов.

Началось все в офицерском общежитии, где он поначалу проживал. Как это обычно у всех начинается, Валеру быстро вовлекли в ежевечерние алкогольные возлияния, против чего он, собственно говоря, и не протестовал. Среди офицеров, прапорщиков и контрактников ему было весело, вскоре он почувствовал себя практически в своей стихии. Тем более, что прижимистостью никогда не страдал, для товарищей денег на выпивку не жалел, и те отвечали ему взаимностью. Ну, по крайней мере, пока были пьяны.

Потом на какой-то период все это утихло, потому что в части неожиданно задержали денежные выплаты, и тратить на водку временно, (как все надеялись), стало нечего.

Однажды вечером, возвращаясь к себе, Валера увидел на порожках двух местных гражданских лиц. Это были парни примерно его возраста. Они сидели на корточках, курили, и сплевывали вниз на землю.

— Привет! — сказал один из них, посмотрев на лейтенанта не вставая.

— Привет, — сказал Валера, и выжидательно остановился. Парни явно загораживали ему вход.

— Тебя Валера зовут? — спросил один из них — с кудрявыми волосами.

— Да? Откуда ты меня знаешь? — удивился Валера.

— Как не знать хорошего человека! — ответил кудрявый. — Меня Мага зовут.

— А его? — кивнул на второго парня Бессарабов.

— Его? Его Расул зовут. Классный парень, между прочим.

«Классный парень» был слегка лысоват, и лицо у него было какое-то недовольно обрюзгшее.

— Вот и познакомились, — констатировал Мага. — Ну что, лейтенант, не угостишь новых друзей? Говорят, ты хороший человек, не жадный фраер.

Вот об этом моменте думал потом Валера много раз. Чтобы было, если бы он отказался? Может, все и по-другому бы пошло?… Да нет, логика подсказывала, что не пошло бы. Не этот бы повод сработал, так другой нашелся бы. Может быть, даже наоборот, прямо там, у дверей, все бы и началось?

«Наверное, там бы и началось», — приходил к наполовину утешительному выводу Валера. Значит, такая была судьба, и изменить тут что-то было очень трудно. Если вообще возможно.

— Хорошо, базара нет! — преувеличенно дружелюбным тоном сказал Валера. — Пойдем в ларек, затаримся.

— Пойдем! — встали с карачек местные. — Тут рядом есть хороший магазинчик.

Дошли они быстро, ни о чем не разговаривали, Бессарабов купил две бутылки водки, напиток «Буратино» на полтора литра, а на закуску — две большие банки консервированного тунца. Вернувшись к себе, лейтенант выложил рыбу на тарелку, достал стакан, две кружки, и три вилки.

Мага открыл бутылку водки, и разлил.

— Ну, за знакомство!? — полувопросительно произнес тост Валера.

— Ага, за оно самое, — ответил Расул, и ощерился. Они выпили, а потом по очереди, прямо из горла, запили водку газировкой.

Закусили; не долго раздумывая, Бессарабов разлил по второй, и снова выпили. Затем разговорились. Местные начали спрашивать, какой институт он закончил. («Уже знают, что я не кадровый», — неприятно удивился Валера). Где живет, какая у него семья.

Сами они, как выяснилось, закончили ПТУ, где готовили мастеров для местной обувной фабрики. Правда, фабрика уже года полтора как приказала долго жить. Поэтому по специальности они ни дня не работали.

— На что же вы живете? — непроизвольно вырвалось у Валеры.

— Так, бизнес — шмизнес, движения — мижения разные, — усмехнувшись, ответил Мага.

Поначалу эта манера местных уроженцев удваивать слова казалась лейтенанту весьма забавной. «Шашлык — мышлык», например, он теперь говорил и сам. Но в этот момент ничего забавного для себя Бессарабов не услышал. Наоборот, как-то зловеще все это прозвучало. Возможно потому, что Мага избегал открытого взгляда? И с его лица не сходила ехидная улыбочка?

Они выпили по третьей, и первая бутылка кончилась.

— Ну, а как к солдатам относишься простым, лейтенант? — неожиданно с подковыркой спросил лысый Расул.

— Хорошо отношусь, — пожал плечами Валера.

Странный был этот вопрос. Что? Неужели они думали, что он сказал бы им — «Ненавижу всех! Перебил бы ногами! Своими бы руками позадушил! Но пока только бью и гоняю сортир голыми руками чистить»? Неужели этого они ждали?

На какой-то момент у лейтенанта мелькнула мысль, что на него нажаловался кто-то из местных солдат. Но потом понял, что это не так. Вопрос был риторический, лишь бы к чему прицепиться. Потому что потом начались вопросы о том, почему он пошел на военную кафедру, вместо того чтобы честно отслужить год рядовым? Что вот они, простые парни, честно отслужили свои два года, и клали во время службы на всех офицеров части вместе взятых…

— Ну, кто на что учился, — попытался несколько сбавить их напор лейтенант, и начал открывать вторую бутылку.

После четвертой и пятой дозы местные парни начали рассказывать, к каким могучим родам они относятся, на почве чего чуть не схлестнулись промеж собой. Что-то они залопотали не по-русски, а потом раскраснелись, даже схватились за грудки, подержали друг друга с минуту, но потом расслабились. Мага кивнул на Валеру, и что-то сказал своему другу. Тот поправил воротник рубашки, и ответил что-то примирительное.

Потом они еще о чем-то говорили. Мага все время называл Валеру «лейтенантик», что лейтенанту не нравилось, но он молчал. Он вообще ясно понял, когда Мага и Расул под влиянием алкоголя расслабились, что они его откровенно презирают. Валера решил, что такие посиделки будут первыми и последними.

Он перестал шутить, улыбаться, и вообще, повел себя довольно сухо.

Впрочем, «гостям», похоже, это было уже все равно. Когда вся водка закончилась, Мага попросил денег взаймы.

— Извини, — ответил Валера, — все съели и выпили. Больше ничего нет.

— Да ну? — язвительно сказал Мага. — А нам уверяли, что ты не жадный фраер!

— Не жадный, — ответил Бессарабов, показывая на стол, — разве вы сами в этом не убедились?

— Ты сам больше нас съел и выпил, — вдруг огрызнулся не особо разговорчивый до этого Расул. Было ясно видно, что в этой паре он был на второй роли. — Друг — у нас — это тот, кто последнее отдаст другу.

— У меня сейчас ничего — все на вас потратил, — как-то уже устало ответил Валера. Вдруг он почувствовал, что добром они все равно не уйдут. Но вместо страха и выброса в кровь адреналина он ощутил внезапную апатию. Однако это чувство было временным. До следующей фразы.

— Нет, говоришь? — широко улыбнувшись, прошипел Мага. Улыбка эта была злобной. Даже не улыбка — рот растянулся в сторону ушей, но глаза сузились до предела, и оттуда плеснула бешеная ненависть. И предвкушение чего-то страшного. Так улыбаются садисты перед началом любимого занятия.

— А если мы сейчас поищем, и найдем? — продолжил он. — Ты согласен, что все, что найдем, наше будет?

Лейтенант даже опешил. Все это так ярко напомнило ему школу… Ее не самые приятные стороны. Вот так некоторые особо «выдающиеся» старшеклассники вытрясали у них мелочь, полученную от родителей на еду. Маленькому Валере тоже пришлось это пережить. Но деньги так просто он не отдал. Он вступил в драку с парнем, который был головы на две выше его. Понимая, что в обмене кулачными ударами ему ничего не светит, Валера прорвался к телу нападавшего, и впился зубами в его руку, там, где она была защищена только рубашкой.

Старшеклассник бил его изо всех сил, но Валера, даже отупев от ударов, держался как бульдог, не разжимая челюстей. В конце концов, не выдержал именно его противник: он позорно завизжал, зарыдал, начал просить отпустить его… На крики сбежались не только ученики разных классов, случайно находившиеся неподалеку, но и вышли учителя.

Валера не сказал, из-за чего он полез в драку. Само собой, промолчал и старшеклассник. После этого Валеру трогать перестали — поняли, что больно хлопотно. И зачем рисковать, когда вокруг полно гораздо более сговорчивых мальчиков.

— Это уже не дружба, это уже грабеж, — спокойно сказал Бессарабов своим гостям.

— Нет, — снова ощерился Расул. — Это нормальная плата за то, что ты живешь на нашей земле. Мы здесь хозяева, а ты, чтобы иметь право здесь жить, должен нам платить.

Расул встал, подошел к окну, взял с подоконника маленький радиоприемник, повертел в руках, и повернулся к Маге:

— Вот, можно взять, для начала. У него тут наверняка еще что-то есть ценное.

Валера понял, что если он сейчас ничего не сделает, то потом никогда в жизни сам себе этого не простит.

— Положи приемник на место, — сказал он. — Это не твое.

— Чего? — прошипел Мага, — да я сейчас тебя опетушу прямо тут.

— Ну, рискни здоровьем, — зло ответил лейтенант, и отступил к стенке.

Мага бросился на него, попытался ударить в лицо, но не попал, а скользнул по уху. Валера же ударил снизу — под ребра. Мага отшатнулся от удара и посерел.

Расул метнул в лейтенанта приемником, который все еще держал в руках. Валера уклонился, приемник ударился об стену, его пластмассовый корпус раскололся, развалился, и составные части с проводками вывалились на пол.

Теперь Расул с Магой вдвоем нападали на Бессарабова. Однако он стоял лицом к стенке, обойти его они не могли, а на каждый их удар он отвечал своим. Видя перед собой такую решимость стоять до конца, Расул попытался закончить все одним ударом. Он схватил из-под стола пустую бутылку, и бросился на противника, целя ему в голову. Валера снова уклонился, а Расул промазал, ударил со всего маху по металлической спинке кровати, и бутылка разлетелась на осколки.

Драка, тем не менее, протрезвила противников. Убивать лейтенанта «гости» явно не намеревались, а справиться с ним только кулаками у них не получалось. Видимо, приличный синяк под глазом у Маги, и разбитые губы у Расула резко поубивали охоты продолжать.

— Ладно…, мы еще вернемся! — пообещал тяжело дышащий Расул.

Во рту у него Валера заметил три блестящих желтых зуба. «Неужели золотые?», — мелькнуло в голове у лейтенанта. — «У «бедного» пэтэушника? Или просто обычный цирконий, а блестит как золото? И где зубы потерял? Рот, может, гнилой, или в драках выбили?».

Мага внезапно отошел к столу, перевернул его на пол, плюнул, и тоже добавил со своей стороны:

— Ты не жилец тут. Убирайся отсюда. Или пожалеешь, лейтенантик.

Они открыли ногами дверь, и ушли. Валера еще некоторое время постоял на месте, пока сердце колотилось, как бешеное, потом подошел к двери, и закрыл ее на ключ. Вечера он не боялся, должны были подойти остальные жильцы общаги, и местные вряд ли бы сюда сунулись в такое время. Но вот что будет дальше…

«Они знают обо мне все», — с тревогой подумал Бессарабов, — «подкараулят где-нибудь обязательно».

Но потом он успокоился:

— Да пошли они! Чего мне их бояться? Никогда я никого не боялся! Получили по морде, теперь, наверное, успокоятся.

После этого он вернул стол на место, выбросил в контейнер на улице разбитую посуду, потом даже замыл следы крови на полу. Осмотрел себя в зеркало. Ухо слегка распухло, но на лице синяков не было. На теле оказалось много гематом, особенно на ногах, которыми он блокировал удары ног своих противников.

Была ссадина на подбородке, но ничего серьезного — ее он просто обработал перекисью водорода, как научила его еще в детстве мама.

В общем и целом, бой для него, не считая разгрома в комнате, закончился, как он думал, лучше, чем для местных. У тех последствия были написаны прямо на лице, и, как он злорадно надеялся, болели значительно сильнее, чем у него.

Надеждам на то, что все самое страшное и неприятное уже позади, оправдаться было не суждено. Местного менталитета лейтенант не учел. («Не те книжки в школе читал», — сказала бы его школьная учительница литературы). Да, большим любителем книг и чтения лейтенант не был. И, как оказалось, зря.

На следующий день к нему в казарме подошел солдат, из местных — но не из его батареи. Звали его все Хасри, а вот имя это или фамилия — Валера не знал. Солдат сообщил, что прапорщики ждут его около ларька «Кавказ». Там у кого-то какой-то праздник, и они его приглашают на пару стаканов.

Ничего необычного в этом сообщении не было. Такое уже бывало, тем более, что у «Кавказа» было поставлено несколько столиков, на которых удобно было размещать выпивку и закуску.

Бессарабов даже обрадовался такой новости. Все-таки после вчерашнего происшествия чувствовал он себя довольно паршиво, и просто посидеть в веселой компании было бы совсем неплохо. (Где-то в глубине души крутилось еще одно соображение: если я с ними пью и гуляю, может быть, они мне и помогут, в случае чего?).

В общем, Валера вышел за КПП, прошел до угла, повернул направо, прошел еще пару десятков метров, причем последние десять метров он ушел уже по инерции, все укорачивая шаг… И остановился.

Вот тут его ждали. И уже не два человека, хотя и Расул, и Мага стояли в самом центре компании, а семь.

Валера непроизвольно оглянулся. Сзади подходили еще двое.

«Какие же они все одинаковые!» — почему-то мелькнула мысль. — «Одинаковые черные джинсы на всех, темные рубашки, темные туфли». Лейтенант успел только стать спиной к каменному забору, и они бросились на него — молча, но все одновременно. Они просто снесли его всей своей массой, навалились, повалили на землю, и начали бить ногами.

Возможно, если бы их было меньше, это закончилось бы для Бессарабова совсем плохо. Но нападавшие мешали друг другу, и потому не все удары доходили до цели; или они были не настолько сильны, насколько бы это хотелось бьющему. Потом раздался громкий женский крик, затем закричал что-то гневное, (но не по-русски), мужчина, и наподдавшие отступили.

Только Мага подошел к лейтенанту, наклонился, ударил в ухо, и прошипел:

— Это еще не все, еще встретимся. Это только начало.

Все местные парни пошли вниз по улице — спокойно, пересмеиваясь, с осознанием достойно выполненного долга.

Валера попробовал подняться, встал, но голова закружилась, ноги были как ватные, они само собой подогнулись, и Бессарабов снова сел на землю. Он сидел долго, прислонившись к стене, и к нему не подошел ни один человек. Прошли мимо девчонки в черных платках — местные школьницы, увидев его, похихикали, показывая на него пальцами, и пошли дальше.

Когда туман в глазах окончательно прошел, лейтенант смог подняться на ноги, и заковылять в сторону части. Его разрывали на части страх и ненависть. Страх — потому что здесь ему еще предстояло служить и служить. Ненависть… Понятно, почему. Особенно бесил солдат — провокатор.

— Ну, дай я до тебя доберусь! — зло сказал Валера… А потом неожиданно понял, что ничего он этому солдату не сделает, потому что нечем ему его зацепить, да и не главное это сейчас, вообще-то. Очень болели два ребра.

Бессарабов с тревогой думал, что они могут быть сломаны. Его не радовала перспектива даже очутиться в госпитале. Он, (и не безосновательно), предполагал, что проникнуть, при необходимости, в этот местный госпиталь его «друзьям» особого труда не составит.

В отличие от Чепрасова, Бессарабов к командиру батальона пошел сразу. Возможно, помогла интуиция, возможно, это была просто удача, но жалоба лейтенанта попала на благодатную почву.

Командир батальона — майор Мязин — был далеко не самым стандартным человеком. Начать хотя с того, что в военное училище он поступил, как говорится, не по необходимости, не из-за неких меркантильных соображений, а исключительно по зову сердца. Еще с комсомольской юности Андрей Мязин свято верил в грядущий коммунизм, в партию, и в пролетарский интернационализм.

Училище он закончил прекрасно, но вместо какого-либо удобного распределения сам написал рапорт об отправке в Афганистан. За спиной шептались — «Вот карьерист недобитый — сам на рожон попер за наградами!», но это было неправдой. Юный Андрюша исповедовал принцип — «Кто, если не я», и полагал, что ему нужно быть там, где сейчас труднее.

Его афганские подвиги оказались вовсе не придуманными, и, несмотря на периодические конфликты со старшим командным составом, храбрый и сообразительный лейтенант довольно скоро оказался в звании капитана. А далее все застопорилось.

При всех своих положительных коммунистических качествах Мязин обладал еще одним — одинаково прискорбным как для развитого социализма, так и для загнивающего капитализма. Это качество стало известно каждому советскому школьнику с нелегкой руки Льва Николаевича Толстого — «Не могу молчать»!

Андрей Мязин слишком уж все принимал близко к сердцу, а язык у него был чрезвычайно длинный.

В Афгане через чур честному и чрезмерно разговорчивому лейтенанту прощалось многое за его безусловную боевую необходимость. В Союзе эти его черты стали совсем уж неудобны.

Майора он получил значительно позже, чем даже многие его сверстники. Причем в разговорах начальства очень часто слышалось — «как быстро вы проскочили старлея!». Это очень злило Мязина, потому что при этом все как будто забывали о том, что вот путь от капитана до майора уж как-то чрезмерно затянулся.

В конце — концов, звание майора он таки получил, но оказался всего лишь командиром батальона в Богом забытом городе.

За прошедшие годы Андрей Мязин, конечно же, не мог не обтесаться. Однако получился из него не паркетный льстец, как можно было бы надеяться, а злой циник, который «забил на все». Особенно сильно это чувство укрепилось в нем после крушения СССР. Всякий интерес к службе майор потерял. Способствовало этому и интуитивное понимание того, что выше майора прыгнуть он уже не сможет. В последнее время Мязин мечтал только об одном — убраться отсюда куда-нибудь подальше в тихий спокойный военкомат и досидеть там до пенсии. Как назло, ни один он оказался такой «умный». Желающих сбежать от армейского маразма девяностых в тихую военкоматовскую «гавань» было гораздо больше, чем в этих военкоматах мест. Потому потуги Мязина и до сего момента оставались тщетными. Не помогали даже бывшие «афганские» связи.

Тут, как назло, совершенно явно засветила невеселая перспектива отправки в Чечню. Майор полностью потерял боевой энтузиазм юности, и непосредственное участие в войне уже ничего, кроме ощущения тревоги и опасности, у него не вызывало.

«Воевать за клику Ельцина — Березовского — Чубайса? Увольте, товарищи! Пусть господа сами за себя воюют»!

Тем не менее, не требовалось большого ума, чтобы сообразить, что командиром нового сводного батальона назначат именно его.

Когда формировался первый батальон, его командир был известен заранее. Прямо сказать, он вызвался сам. Товарищ собирался поступать в академию, и, как он наивно полагал, наличие боевого опыта должно было сыграть свою положительную роль. Раз вызвался сам, то никаких возражений это ни у кого не имело. Наоборот, многие почувствовали в душе тайное облегчение.

Теперь возможных вариантов осталось всего два — командир второго батальона и командир третьего батальона, то есть Мязин.

Командир второго батальона отпадал. Сам он по национальности был наполовину чеченцем — по матери. Поэтому, когда началась война, он хоть и не грубо и не прямо, но сумел ясно донести до вышестоящего начальства, чтобы на него не рассчитывали. Злые языки в штабе бригады поговаривали, что оный комбат с большим удовольствием воевал бы на стороне Дудаева, чем за федеральные войска. Но, к его счастью, перед необходимостью выбора он поставлен не был.

Что касается службы, то проблем с текущими делами он никому из высокого начальства отнюдь не создавал. Даже наоборот, в силу своей уникальной смешанной национальности он не испытывал ни малейшей, даже легкой робости, перед солдатами местных национальностей. Пару раз — особо борзым — комбат намекнул на неприятную встречу со своими чеченскими родственниками, и «отмороженные» солдаты как-то удивительно быстро «разморозились».

Так что с этой стороны придраться было не к чему, и, естественно, об увольнении такого ценного кадра не могло быть и речи. В конце — концов, не только же с чеченцами российской армии воевать? Пригодится на другой войне.

А пока… А пока, кроме Мязина, вариантов не оставалось. Комбат поплевался, поругался про себя… Но в душе согласился, и потихоньку привык к этой мысли, решив относиться к будущим событиям как к неизбежности.

Выслушав рассказ Бессарабова, который вообще ничего не утаил, а рассказал все, как было, (да и что было ему скрывать?). Комбат, в задумчивости принялся грызть ногти. (Он никогда не считал свою привычку вредной, и при всяком неожиданном напряжении ума автоматически начинал их кусать).

Лейтенант, (естественно, не подозревая того), попал со своей жалобой в самый подходящий для себя момент. Выслушивая его рассказ, Мязин вспомнил своего собственного сына.

Сына в военное училище, как намеревался в молодости, комбат не отправил. И даже, на всякий случай, запретил ему думать об этом. Парень у него вырос умный, медалист. Потому, без особой натяжки, при небольшой помощи дальних родственников, он смог поступить на бюджетное отделение экономического факультета Тульского госуниверситета.

Однако жена с маленькой дочерью проживали здесь, в городе. После окончания первого курса юный студент приехал к родителям в гости, и опрометчиво решил прогуляться вечером по городу. Все бы ничего, но приехал он не один, а с подругой. И гулять отправился тоже с ней.

Подруга прибежала домой часов в одиннадцать вечера, причем объяснить, как она смогла найти дорогу с первого раза, да еще в таком состоянии, она не могла. Просто, как говорится, повезло. Сына не было, и объяснить, где она его оставила, заикающаяся девушка, что вполне естественно, никак не могла. Хуже того, она наотрез отказалась возвращаться в город. На требование Мязина сделать это вместе с ним с ней случилась истерика.

Проклиная все на свете, комбат забрал дежурную машину, вооружил наряд, и отправился в район местного парка отдыха. Девушка — Лена — смогла указать только на то, что они, видимо, зашли в местный парк.

Майор приказал остановить машину около ворот парка, а сам с тремя солдатами отправился прочесывать парк. Сына он нашел на удивление быстро. Тот сам, сильно хромая, ковылял им навстречу.

С первого взгляда было видно, что ему прилично досталось. Во всяком случае, один глаз у него уже не открывался, а зубов явно не хватало.

— Что случилось? — спросил Мязин, сжимая и разжимая кулаки.

— Ленка им сильно понравилась, а я — нет, — сын еще нашел силы улыбаться. — Папа, а где Лена. Она убежала куда-то.

— Дома твоя Лена, — зло ответил майор. — Черти тебя понесли с блондинкой сюда вечером в город, да еще в парк? Ты что, не знаешь, что тут за люди живут?

Сын пожал плечами. Он и сам не понимал, чего это он так опростоволосился? Привык у себя в Туле ходить куда угодно и в какое угодно время, и как-то потерял не то что даже страх, а просто элементарную осторожность.

После этого происшествия студент и его подруга сразу же ретировались из города, причем на поезд в Кизляр отец их отвез сам — на личном легковом автомобиле одного хорошо знакомого прапорщика.

А потом как-то так вдруг выяснилось, что девочке пора идти в школу. Дочка у майора была поздняя, самая любимая, голубоглазая и светловолосая.

Мязин, который после происшествия с сыном вообще возненавидел город, где служил, начал задумываться. И чем дольше он думал, тем яснее ему виделась невозможность отправки в местную школу его любимицы. «И не служба будет», — думал он. — «А одно постоянно беспокойство… Да что там врать себе. Не беспокойство, а настоящий страх — как там она»?

И когда супруга в категорической форме высказала ему свое желание уехать в более безопасное место, Мязин сразу согласился.

— Поезжайте в Тулу, к моим родителям. Там и сын рядом, и вам будет спокойно. Пусть Малыш пойдет в хорошую школу. А мне тут одному — без вас — будет много спокойнее. Хоть трястись за вас не буду. Езжайте скорее.

Жена с дочкой, не долго думая, уехали, а Мязин, вместе с облегчением, почувствовал в себе огромную пустоту. Без дочки, в которой он души не чаял, жизнь казалась ему пустой и бессмысленной. А в глазах и ушах все время крутилось одно и то же — «Папочка! Я не хочу без тебя!».

Майора передергивало. Дома он стал бывать очень редко и довольно поздно. Большую часть времени Мязин проводил в части, не уходя из нее, даже когда ему абсолютно было нечего там делать. Подчиненные нервничали и злились. Постоянное присутствие комбата их весьма напрягало.

Да и сам майор все больше и больше желал уволиться. Он начал думать, что ему ни хрена не нужна и эта вожделенная военкоматовская должность. Единственное, что его удерживало от увольнения, так это осознание того, что на гражданке с распростертыми объятиями его никто не ждет, а вот семью кормить нужно. Грубо говоря, Мязин продолжал служить в армии исключительно из-за денежного довольствия…

Так вот, выслушав лейтенанта, майор не стал читать нудные нотации о служебном долге, о мужестве и прочем героизме, и не стал самоустраняться, предоставляя Бессарабова собственной судьбе.

— Ну, что же, — сказал он. — Эта публика, и правда, просто так от тебя не отстанет. Надеяться на это нечего.

— Что же мне делать? — спросил Костя, подняв опущенную голову, и взглянув на майора — в его словах ему послышалась надежда.

— Есть способ, — щелкнул костяшками пальцев комбат. — Тебе нужно месяца на два исчезнуть отсюда. Нужно получить длительный больничный… И уехать подальше.

Майор посмотрел в окно. Было пасмурно, темно, мрачно. В окно били ветер и струи дождя.

— Только не думай, что это гуманитарная помощь, — сразу добавил Мязин. — Придется доктору заплатить. И сейчас. Мне ничего не надо, но доктор рискует. А риск должен быть оплачен.

Валера был готов на все. На данный момент потеря денег волновала его меньше всего. Особенно этому способствовала не проходящая боль в правом боку.

«Как бы мне не загреметь в больницу на самом деле», — с тревогой думал лейтенант. — «Приеду к домой — сразу к нормальному врачу пойду. Деды дадут денег — и схожу в платную клинику. Чтобы лишних тупых вопросов не задавали».

— И вот еще что, — добавил комбат. — Мне нужен от тебя адрес, по которому тебя можно будет вызвать в часть. Если мы отправимся в Чечню в ближайшее время — мало ли — то ты нам понадобишься. С артиллеристами у нас напряженка. Особенно с минометчиками. Да и не просидишь же ты всю службу на больничном? Так что для тебя отъезд в Чечню будет, пожалуй, даже благом.

Валера шмыгнул носом. Этот вариант его вполне устраивал. Удрать из «мирного» Дагестана в воюющую Чечню — вот и решение проблемы.

— Дайте бумагу и ручку, — сказал лейтенант. — Я адрес напишу.

Мязин вытащил из верхнего ящика стола небольшой листок для записей, и ручку с черной пастой:

— Пиши.

Валера написал свой домашний адрес, протянул бумагу обратно майору, и преданно добавил:

— По первому зеленому свистку…

— Хорошо. Давай дуй в больницу.

Валера уже встал, почти подошел к двери, но потом вернулся обратно.

— Товарищ майор, а что я врачу скажу? С чего он мне должен оказать такую услугу?

Комбат недовольно посмотрел на лейтенанта. Казалось, его взгляд говорил — «Ты начинаешь злоупотреблять моей добротой». Но потом самому Мязину пришла в голову где-то вычитанная им мысль давно сгнившего в сырой земле мудреца, что всякий добрый поступок можно назвать добрым лишь тогда, когда он доведен до конца.

— Хорошо, — сказал он. — Сядь.

Потом снова полез в ящик, достал новый, чистый лист бумаги, и написал крупно — «Помоги этому лейтенанту». Внизу он написал свою должность, фамилию, и расписался.

— Вот дашь ему этот листок. А суть дела расскажешь устно. Он не дурак. Поймет.

— А как доктора-то зовут? — спохватился Валера.

— А что? Разве я не сказал? — в свою очередь, удивился Мязин. — Старею, наверное. Не голова, а чердак с барахлом! Ладно. Найдешь майора Сулейманова Наби Набиевича. Это тот, кто тебе нужен. Все, давай, не задерживай — своих проблем хватает…

Полностью «забив» на службу, (не до нее теперь), лейтенант, не теряя времени, помчался в госпиталь. Майора он нашел не сразу. Тот куда-то уехал, и его пришлось ждать в течение двух часов. Впрочем, Валера мог бы ждать и дольше. По крайней мере, в госпитале он чувствовал себя в безопасности.

Когда врач все-таки приехал, Бессарабов сказал ему, что у него дело к нему от майора Мязина. Наби Набиевич слегка удивился, но пригласил лейтенанта к себе в кабинет. С замиранием сердца Валера протянул ему записку. Врач быстро глянул в листок, потом с немым вопросом посмотрел на лейтенанта.

Валера, который начал излагать свою просьбу, слегка заикаясь, быстро справился с волнением, и довольно внятно сумел объяснить, чего он хочет, и на какой срок.

Наби Набиевич вытащил из кармана белого халата записную книжку, вырвал листок, написал на нем что-то, и толкнул листок по столу в сторону лейтенанта. Валера поднял его, увидел число, и на одно короткое мгновение расстроился. Сумма была немалая. И, хотя, к счастью, она была Бессарабову по карману, расставаться с такими деньгами было жалко.

Потом он вспомнил лица своих «друзей» Расула и Маги, и жадность мгновенно отступила. Лопнула словно воздушный шарик.

— Хорошо, — бодро сказал лейтенант. — Нет проблем. Когда и как?

— Выйдем во двор, — сказал врач. — Покурим. Ты куришь, кстати?

— Да, — ответил Валера. — Я — за…

Вопрос, после внесения средств, решился со свистом, и уже через три дня, забрав с собой только самое ценное и необходимое, Валера Бессарабов быстрыми перебежками, не забывая предварительно осмотреть, насколько возможно, улицы, куда он направлялся, мчался в местному автовокзалу, откуда должен был доехать до Махачкалы.

Последние две недели прошли, можно сказать, на «ура». Никто ни в кого не стрелял, часть жила в поле, словно и не было войны. По «зомбоящику» то и дело показывали в новостях сюжеты о потерях, подрывах, столкновениях… Этот же батальон Бог словно миловал. Конечно, мнительному человеку показалось бы, что это все уж больно благостно как-то… Такое затишье и благоволение, в воздухе растворенное, обычно перед грозой наблюдается. Но Попов не был сильно суеверным. Он просто тихо радовался жизни.

Река была рядом, солнце жарило вовсю свою летнюю силу. Язвы у Юрия, благодаря чудодейственной мази, закрылись, перестали гнить и чесаться, и теперь каждый день после обеда лейтенант уходил к реке — к любимому присмотренному месту, раздевался догола, и заходил в воду. Плавать было нельзя, но вот сидеть в воде по самое горлышко, опираясь на откинутые назад руки, можно. Быстрое течение постоянно приносило свежую, прохладную воду, и Юра, как говорится ныне, «балдел». Балдел он так часа полтора — два. Потом возвращался обратно на позиции батареи, строил бойцов, осматривал внешний вид каждого, проверял личное оружие, потом расчеты показывали ему состояние минометов. На все это уходил еще час, не больше — ведь, по большому счету, это уже была формальность. Что тут могло измениться за сутки, если бойцы целыми днями купались, ловили рыбу, что-то готовили себе на кострах, (свое, не казенное!), играли в карты, слушали музыку и спали.

— Как на курорте! — постоянно говорил дуропляс Рагулин.

В эти моменты даже на Попова накатывало легкое облачко сомнения. Такой «курорт» начинал казаться ему сильно подозрительным. Но Рагулин уходил по своим делам, Юра забывал о его словах, и снова все было хорошо…

Этим утром сказка закончилась. Ни свет, ни заря, прискакал боец из штаба, разыскал место ночлега командира батареи, и стучал в окошко кабины до тех пор, пока Попов не проснулся.

— Ну, чего тебе? — недовольно пробурчал лейтенант. С вечера, как типичная «сова», уснуть он не мог, зато утром, когда, наконец, ему сладко спалось, начал доставать посыльный.

— Товарищ лейтенант! Вас к комбату вызывают. Срочное совещание. Немедленно ждут.

Юра еще посидел немного, размышляя, не поднять ли ему водителя? Но потом прикинул, что искать водителя придется долго, потом будить, потом ему приспичит в сортир… Расстояние до штаба было не такое уж и большое. Можно было пешком дойти.

Юра вылез на свежий воздух, постоял в лучах восходящего солнца, и бодрым шагом отправился к Мязину.

Когда он пришел в штаб, все командиры рот и артбатареи уже были там.

— Попов здесь? — громко спросил Мязин. Он увидел лейтенанта, кивнул ему головой, и начал:

— Так, через два часа выдвигаемся. Порядок выдвижения такой…

Майор объяснил каждому, кто за кем двигается, в каком порядке, на какой дистанции.

— Мы выдвигаемся в город Грозный. Будем двигаться по территории, на которой противник действует особенно активно. Имейте это в виду! Игрушки кончились. Серьезность, внимательность и концентрация! У нас тут почти все солдаты необстрелянные, не дайте им впасть в панику, если что.

Мязин несколько перевел дух. Потом продолжил во всеобщем молчании.

— Будем обходить поселки стороной, но все равно. Вполне возможны минирование дороги, обстрелы. Здесь самые непримиримые. Это центр Чечни — тут решается все. Будьте в полной готовности.

Юра вздохнул про себя. Конечно, он помнил, что здесь не обычный полевой выход, не учебный сбор на свежем воздухе, а самая настоящая война. Но так не хотелось переходить от почти мирного, уже привычного состояния к неизвестности. Причем неизвестности мрачной. Снова замелькали мысли о возможной гибели, об опасности…

Вернувшись в батарею, лейтенант приказал сворачиваться, затем построил личный состав, и произнес краткую речь. Причем незаметно для себя он использовал почти те же самые выражения, что и комбат. Главное целью своего выступления он ставил, конечно, не доведения бойцов до испуга и легкой дрожи в коленях, а желал добиться концентрации их внимания, дисциплины, и осознания ответственности своих действий. Потому как за недели безмятежной спокойной, и честно сказать, ленивой жизни, солдаты, изначально настроенные крайне серьезно, заметно расслабились.

Самое же, пожалуй, главное — в чем Юра и не хотел в душе признаваться себе, он желал, хоть частично, опять объединить всю эту массу людей в виду всеобщей опасности. Они были объединены в тот момент, когда только прибыли в Чечню. Недели безделья произвели на них свое разлагающее влияние.

Как всегда — ничего нового. Подразделение распалось на ведущих и ведомых. Хотя и были все они погодки, это не значило ничего. Появились лидеры, появились лузеры. Среди лидеров началось соперничество, среди лузеров — разброд и шатания. Вполне ожидаемо, что Воробьев, Толтинов и Рагулин оказались в числе последних. Веселые, добрые, исполнительные… Но слабовольные.

Более всего напрягало лейтенанта то, что новоявленные «авторитеты» все чаще посматривали в сторону комбата с явным желанием «прощупать» его на вшивость. Еще ближе были к этому неприятному процессу «пиджаки». Хотя их, как бы по инерции, еще слушались, но Юра-то замечал в солдатских глазах некоторое непозволительное размышление — а стоит ли выполнять тот или иной приказ? Может забить на него, и «умоются»?

Иногда, сидя в реке, лейтенант раздумывал над всем этим. «Ну почему?» — думал он про себя. — «Почему невозможна сплоченность, равенство и братство? Почему обязательно это разделение, это принуждение, унижение? Неужели всегда и везде так?».

Все чаще он списывал происходящее на то, что у молодых лидеров просто нет не то что мозгов, у них нет мудрости и понятия о справедливости. Мораль обезьяньей стаи. Ему казалось, что только отряд, состоящий из людей разных возрастов, может быть по-настоящему сплоченным. Там недостатки одного возраста компенсируются достоинствами другого. И в результате получается даже не просто воинская часть, а настоящая семья. «Но не в этой жизни», — вздыхал Юра, и с душевной болью чувствовал, что скоро придется усмирять самых оборзевших.

Причем если бы эти потенциальные «оборзевшие» знали о душевной метаморфозе, происходившей в душе их командира, никто не рискнул бы лезть на рожон. Юра начинал «закипать». И у самого терпеливого человека нервы не железные. Он долго терпел предыдущий состав батареи, но на новый состав этого терпения уже не хватило бы. Сам того не зная, Попов ожидал только повода, чтобы сорваться, и наказать виновного так, чтобы ни у кого потом даже и мысли не было что-то вякнуть, и не исполнить приказа «бегом — спотыкаясь и падая»…

— Так, — сказал он бойцам. — Снять личное оружие с предохранителя, дослать патрон в патронник.

Прослушав щелчки затворов, Попов скомандовал:

— Поставить автоматы на предохранитель. Смотрите не перестреляйте друг друга случайно. Были и такие случаи… И еще. Напоминаю. Если будет обстрел, и ваша машина остановится, всем немедленно покинуть ее и разбежаться как можно дальше. Автомобиль — самая ценная мишень для духов. А у нас там ящики с минами. Если сдетонируют… В общем, вы поняли.

Он замолчал, прошелся вдоль строя, глядя в глаза каждому. Возле «авторитетного» бойца Коли Николаева он приостановился, и поморщился. В глазах сержанта ему почудилось плохо спрятанная усмешка. Юра и сам усмехнулся, но ничего не сказал.

Обойдя всех, он посмотрел на часы.

— По машинам!

Все четыре «шишиги» минометной батареи выстроились в одну линию. В первой сидел сам командир батареи, во второй и третьей — Чепрасов и Бессарабов, а в последней, за неимением офицеров и даже прапорщиков, сидел сержант Николаев. Старшина Врублевский передвигался где-то в составе колонны ПХД. Попов на него давно уже не рассчитывал, только удивлялся, отчего минометке так не везет на старшин. Все они, как сделанные по копирку, игнорируют вверенное подразделение, и околачиваются где-то в среде прочих хозяйственников. Хорошо еще, что хотя бы еду подвозят своевременно. Правда, как выразился иногда излишне бойкий на язык боец Воробьев, «они сначала кашу с мясом сварят, чтобы мясом хотя бы пахло, а потом все мясо всем своим кагалом из котла сами и выберут».

— Ты знаешь, что такое кагал? — спросил Попов с улыбкой. Трудно было не улыбаться, глядя на неунывающее лицо Воробьева.

— Ага, так точно! — радостно сообщил боец…

Тронулись. Мимо поплыли берега, обрывы, до боли знакомые уже кусты и деревья. Юра вздохнул про себя. А потом решительно откинул всякую расслабленность и уныние. «Уныние — тяжкий грех», — сказал он сам себе. Смотреть в боковые стекла было затруднительно, так как и с его стороны, и со стороны водителя они были завешены бронежилетами. Остальных бойцов, тех, что находились в кузовах, лейтенант заставил броники одеть.

— Когда начнут стрелять, — жестко предупредил он, — сами поймете, насколько вам нужна эта вещь.

Они поверили ему на слово. Все-таки, что ни говори, это он провел в Чечне несколько месяцев подряд, а не они.

Попов думал, что сделал на данный момент все, что мог, и потому отдался приятному чувству передвижения. Впереди маячили, в клубах пыли, БМП второй роты, но над ними было высокое голубое небо с белыми пушистыми облаками, на горизонте можно было видеть строения, даже целые поселения. Юра достал карту, и попробовал сориентироваться. У него было отмечено место их последней дислокации, и благодаря спидометру, показывавшему количество пройденных машиной километров, а также некоторым уцелевшим с того времени, когда эту карту издали, ориентирам, ему удавалось примерно определять местоположения колонны.

Вдруг они остановились. Рация, находившаяся в кабине, и подключенная к автомобильному аккумулятору, молчала. Попов не решился сам выходить на комбата, а потому был в неведении — можно ли выйти и размять ноги, или не стоит. Но остановка затягивалась. Лейтенант вышел из кабины, скомандовал — «К машинам»! — и выпрыгнувшим бойцам разрешил расслабиться, и посидеть на сухой придорожной траве.

Место, конечно, было не самое приятное для отдыха, но по сравнению с сумрачным, пыльным и жарким кузовом и это было неплохо. По крайней мере, крепкий степной ветерок позволял хотя бы немного осушить пот.

— Как называется эта местность? — подошел к комбату любопытный Толтинов. Он вообще как-то искренне всем интересовался с какой-то научной точки зрения. И строго говоря, на взгляд Попова, гораздо больше напоминал студента — «ботаника».

— Эта местность, — ответил лейтенант, — называется Чеченская равнина… Кстати, Толтинов, скажи мне, братец, ты же ведь по виду — типичнейший «ботан». Ты как в армию-то попал, а не в институт?

Толтинов даже не обиделся, только грустно наклонил голову.

— Да я и поступал в институт — провалился просто. Первый экзамен у нас был математика. Билет мне попался самый неплохой: два теоретических вопроса я точно знал, и пример — такие мы в школе часто решали. Я всю теорию записал, а потом начал решать пример, а у меня не получается! Все делаю по правилам — а не получается! Мне потом уже объяснили, что это был нестандартный пример. Там были три переменные, и две нужно было представить как одну. На сообразительность пример. А я не сообразил. Время вышло, меня вызывают, я теорию рассказываю — все хорошо. А на пример глянули — а он не решен. Вот и все. Сразу двойка. На первом экзамене «два» — все. Вернули документы. Год курьером проработал у отца на заводе. Ради стажа. А потом сюда — в армию… Вот какие-то козлы вместо экзамена тест на сообразительность устраивают, а я пострадал!

— Бывает, — неопределенно протянул лейтенант, потому что не знал совершенно, что ему можно сказать Толтинову в этом случае, и нужно ли вообще что-то говорить.

— Куда после армии? — все же спросил он, потому что молчать было неинтересно, а рядом все равно больше никого не было. — Опять будешь поступать?

— Да, наверное, — ответил солдат. — Да нет, точно буду. Что же мне — без профессии жить? У меня от дома неподалеку строительный техникум есть. Поступлю туда. Там всегда недобор — все в институты ломятся, чтобы в армии не служить, а техникумы отсрочки не дают. А мне после армии бояться будет нечего — буду спокойно себе учиться.

— А если тебе твоя профессия не понравится?

Толтинов на минуту задумался, причем его нижняя губа, видимо, непроизвольно, поднялась на верхнюю, отчего боец стал похожим на толстого глупого гусака.

— Да ну! — воскликнул Толтинов. — Строитель — профессия нужная. Всегда нужная. В конце — концов, закончу техникум, можно будет еще куда-нибудь поступить. Выучусь. Я умный, просто невезучий.

Попов с усмешкой посмотрел на разоткровенничавшегося солдата, и поднялся. И сразу увидел, что боевые машины второй роты начали движение.

Из кабины же «шишиги» уже махал руками водитель:

— Вас к рации, товарищ лейтенант!

Очередная остановка произошла через час. И потом движение так и шло рывками. Так продолжалось весь день, а к вечеру, когда солнце уже явно начало уходить за горизонт, весь батальон собрался в кучку.

Мязин приказал ротам занять вершины воображаемого треугольника, и окопаться. Минометная и артиллерийская батарея расположились в центре. Причем «пушкари» разворачиваться не стали, а вот минометчикам Попова пришлось оборудовать огневые позиции.

Уже совсем в потемках Юру нашел знакомый лейтенант Лосев — из «пехотинцев» — и пригласил в кунг к начальнику штаба.

— Есть немного водки, карты, музыка, — сказал он. — Тебя начштаба приглашает. Говорит, ты поешь хорошо. Пойдем.

— Ладно, я сейчас, подожди тут минутку, — ответил Юра, позвал своих взводных, дал им ценные указания на всякий непредвиденный случай, и ушел вместе с Лосевым.

Вечер получился неплохой. Народу набилось прилично, но раз уж Попова пригласили персонально, то ему нашлось и хорошее место, и выпить, и закусить. Сначала играли в «дурака», потом в «кингу», потом в «секу». Но в «секу» Юра играть не стал. Заядлые картежники сгрудились в одном углу, а пьюще — поющие товарищи — в другом.

Начштаба играл на гитаре, поэтому сначала спели все, что он умел играть. Потом пели уже без аккомпанемента. Юра пел так, как давно не пел. И голос шел без хрипа, и связки не саднили, и мышцы живота вибрировали так, как было нужно. И текст как бы сам собой всплывал в памяти без сбоев. Так что Попов разошелся, и, наверное, пел бы еще до утра, если бы, в конце — концов, не пришел сам Мязин, и всех не разогнал.

Да все и так понимали, что пора, просто как-то не было причины, чтобы уйти из такого приятного места. Нашлась причина — и через пять минут уже никого в кунге и не было.

Костры разводить запретили, но ярко светила луна, и несмотря на выпитое, (да и немного было выпито), Юра спать не хотел. Он добрался до своей машины, нашел снарядный ящик, лежавший около выставленного миномета, и присел.

— Это ты, комбат? — спросил подошедший Чепрасов.

— Да, я, — ответил Попов. — Что, твоя смена?

— Да, еще час, а потом я Бессарабова разбужу.

Попов обернулся к нему:

— Спать хочешь?

Чепрасов не стал жеманничать:

— Если честно, то да.

— Тогда вот что. Ты иди спать, а я часок тут побуду. Потом я сам Валеру разбужу. Все. Дуй, давай, спать!

— Спасибо, комбат, — благодарно ответил Чепрасов, и тут же скрылся в темноте.

Юра опять повернулся к луне, и заворожено уставился на ее сияющий диск. Ему вспоминалось детство.

Как-то родители сказали ему, что на Луне находится лицо человека. Тогда он присмотрелся, и увидел это лицо. И с тех пор всегда, когда видел огромный, яркий диск Луны, искал эти странные, вечные как Космос, черты лунного человека. Лицо Луны всегда было печально, и Юра начинал грустить.

Вот и сейчас в голову полезли призрачные образы отца и матери, бабушек и дедушек, дяди и тети. Отчего-то вспомнилась большая красная гоночная машина на батарейках и с пультом управления, которую ему подарил дядя в день рождения на шесть лет. Куда она потом делась, интересно?

Где-то очень далеко послышалась стрельба. Настолько далеко, что Попов даже и не вздрогнул. Здесь, в Чечне, вообще трудно было не привыкнуть к постоянной канонаде и не воспринимать ее как какой-то неизбежный звуковой фон окружающей местности.

И все же стрельба не прошла для лейтенанта даром — он совсем затосковал. Со страшной силой захотелось домой, захотелось увидеть всех своих, зайти в знакомые с детства дворы, пройти по истоптанным своими же ногами дорожкам, порожкам и половицам… Захотелось на речку — и чтобы побыть там одному. В тишине. Чтобы только ветер шумел листьями в верхушках деревьев, чтобы квакали лягушке в прибрежных зарослях, а в прозрачной воде мелькали серебристыми молниями проплывающие рыбки.

И такая тоска взяла Попова за душу, что даже слеза прокатилась по его серому, со следами высохшего пота лицу. «Неужели я больше никогда не увижу этого?» — спросил он сам у себя. — «Неужели я могу остаться здесь? В этой чужой для меня, враждебной земле?… Ох, как хочется домой».

Тут же Юра недобрыми словами стал вспоминать лейтенанта Бурика, которому в этот миг икалось, наверное, непрерывно. Если бы не Бурик, как думал Попов, он уже сейчас был бы в Махач-Юрте, и, вполне возможно, ему удалось бы выхлопотать себе отпуск домой. Всех увидеть, убедиться, что у них все в порядке, все хорошо, и потом уже, скрепив сердце, успокоенному, вернуться обратно в часть…

Лейтенант взглянул на часы. Все, час прошел, можно было идти будить Бессарабова. И то — комбат явно начинал клевать носом, и слегка заболела голова, отзываясь так на исчезающий из организма хмель.

Юра напоследок поискал глазами Большую Медведицу, а потом встал на ноги, потянулся всем телом, и отправился на поиски своего взводного…

На второй день случился обстрел. Не заранее подготовленная засада, а именно обстрел. Такое впечатление, что все произошло случайно.

Половина колонны уже прошла мимо наполовину разрушенных зданий из красного кирпича, сильно заросших высокой травой, как совершенно неожиданно по машинам второй роты оттуда начали стрелять из пулемета, и сделали гранатометный выстрел.

Но то ли атака эта была неподготовлена, то ли стрелки там сидели какие-то странные, но только граната перелетела колонну БМП и разорвалась далеко за их строем, а очереди из пулемета — все как одна — ушли в молоко. Все это произошло на глазах изумленного Попова, и он дал приказ водителю остановиться, но дальше замялся — впал в небольшой ступор, и никак не мог сообразить — то ли просто убегать, то ли разворачивать батарею к бою.

Зато бойцы, которых он сам же и проинструктировал, со страшной скоростью покинули кузова «шишиг», и разбежались по обочинам.

В это время все близлежащие БМП открыли по развалинам огонь. Кроме того, следовавшие прямо за минометкой машины зенитно-ракетного дивизиона поддержали коллег из ЗЭУшек. Благо, что они были закреплены прямо в открытых кузовах, и развернуть их в нужном направлении было делом нескольких секунд.

Из развалин никто не отвечал, и огонь как-то сам собой утих.

Попов выпрыгнул из кабины, чтобы осмотреться. К месту стрельбы, короткими перебежками приближался разведвзвод. Даже издали Юра узнал их командира — уж больно он выделялся своими габаритами. Крупный был товарищ, но удивительно легкий на подъем.

Развалины молчали. Вскоре все разведчики скрылись в растительности. За это время бойцы минометки вернулись к своим машинам.

— Молодцы! — громко сказал Попов. — Так и дальше — поступайте согласно указаниям.

— А чего мы не развернулись — постреляли бы туда из минометов, — прямо спросил у Юры веснушчатый белобрысый солдат.

— Потому что мы бы просто не успели. Пока бы ты тут на дороге разворачивался, тебя бы уже сто раз перещелкали. Нам время нужно для развертывания. А тут бой скоротечный — его нет. Так что все правильно — разбежались от машин и лежите тихо. Целее будете.

Разведчики вернулись ни с чем.

Как потом узнал Юра, за этими развалинами бывшего животноводческого комплекса начиналась сплошная «зеленка». Скрыться там можно было запросто. Честно говоря, разведчики просто побоялись лезть далеко в эти дебри, потому что нарваться на противника можно было самым неожиданным образом. Да и задачи преследовать никто им не ставил.

Попов получил от комбата только одно указание — двигаться быстрее, и быть внимательнее. Строго говоря, это было неконкретно. Двигаться быстрее всей колонны минометка все равно не могла, а от их внимательности толку особого быть не могло. Разве что, чуть раньше стартовать подальше от своей техники?

Тем временем, дорога стало заметно оживать. Периодически появлялись автобусы — старые советские ПАЗики и КаВЗ, набитые народом по самое не могу. В основном из окон торчали женские и детские головы. Реже попадались подростки и старики. Замелькали по дороге легковушки — то же все старая советская техника, на которой стояли еще такие же старые советские номера. На иных машинах и вовсе никаких номеров не наблюдалось.

Юра с каким-то странным напряжением вглядывался в эти лица, но кроме, в основном, равнодушия, или какой-то явно читаемой ненависти, и даже отвращения, ничего не находил.

«Как же мы могли быть гражданами одной страны»? — изумлялся про себя лейтенант, на которого все эти лица производили по-настоящему удручающее впечатление. — «У нас же с ними нет ничего общего! Похоже, что мы все-таки идем вперед — к Европе, к западной цивилизации. Плохо, страшно медленно, но все-таки идем. А они катятся обратно — в Средневековье. И кажется, очень этому рады… Или все совсем не так, и я, со своей высоты, вообще в этом ничего не понимаю»?

И все же Попову было очень — очень неуютно. Почему-то из глубин сознания само по себе поднялось, и выплыло огромными черными буквами, расплывшимися как кляксы, звучное слово «оккупант».

«Но как я могу быть оккупантом в собственной стране!?» — воспротивился ему Юра. Потом вздохнул, и замялся: «В моей ли стране? Может, правы те, кто говорят, что страна должна быть маленькой, благообразненькой — как Бельгия, например. Что самое правильное, вернуться в границы Московского княжества, а остальное — отдать Америке. Пусть управляют?».

— Смотрите, товарищ лейтенант, какие странные пассажиры! — внезапно подал голос водитель, который почти всю дорогу до этого промолчал. Он указал рукой на бодрым ходом удалявшуюся в сторону Грозного белую ободранную «шестерку».

— Что в них странного? — спросил Юра, потому что теперь уже разглядеть ему было что-то в этой машине невозможно.

— Да рожи у них разноцветные. Верхняя часть морды коричневая, как кирпич, а нижняя — почти белая. Индейцы какие-то!

Несколько секунд лейтенант переваривал услышанное.

— Они просто бороды сбрили — вот что! — уверенно сказал он. — Безбородый участок загорел на солнце, а под бородой — нет. Они бороды совсем недавно сбрили — вот и сверкают.

— Что, — сразу спросил водитель, — это духи? В лесу обросли, а в город чтобы поехать — выбрились?

— Очень похоже на то, — пробормотал лейтенант.

— Так, может, остановить их, проверить? А? Вы по рации комбату скажите, что вот странные такие пассажиры…

— Нет, — перебив водителя, покачал головой Попов. — Прав у нас нет таких. Там, впереди, на блоках менты должны стоять. Они имеют право проверять документы, останавливать, арестовывать… Не наше это дело.

— А что нам делать? — уже как бы по инерции спросил разом нахохлившийся и поскучневший водитель.

— Нам? — переспросил Юра. — Нам — что прикажут. Мы люди служивые — подневольные. Главнокомандующий у нас — редкостная сволочь, конечно, но ничего не поделаешь. Ельцины приходят и уходят, а Россия — она, надеюсь, все-таки останется.

— Да уж, только надеяться и остается, — зло добавил водитель, и прозвучало это для Попова очень неожиданно. Как-то слишком по-взрослому. Юра с невольным интересом взглянул на своего бойца, но тот уже ушел в себя, и опять замолчал. Видимо, надолго.

До Грозного оставалось совсем немного, но в город батальон так и не вошел. Снова встали на ночевку у каких-то сооружений. Разведка их тщательно осмотрела, и, вдобавок, во избежание неожиданностей, батальон расположился вокруг них, так что они оказались как бы в центре кольца из войск.

Юре было приказано развернуть батарею — на всякий случай. Уже в сумерках комбат позвал всех командиров подразделений на совещание.

Неожиданно выяснилось, что Юре Попову, как и старшему лейтенанту Логвиненко, было поставлено особое задание.

— Тут недалеко от нас, — сказал майор Мязин, — находится блокпост внутренних войск. На какую-то срочную и неотложную операцию всех вэвэшников снимают, и из Грозного выводят. Этот блокпост, по идее, должен был бы остаться пустым. Но… Наше армейское командование и МВД договорились, что временно, подчеркиваю, временно! мы должны занять этот объект, чтобы он не пустовал. Поэтому вы — Попов и Логвиненко, займете его.

Юра и старлей переглянулись.

— Мне всей… — начал вопрос командир минометной батареи, но комбат перебил его, даже не дослушав, потому что, во-первых, уже заранее предвидел этот вопрос, да и сам собирался об этом сказать.

— Нет, — ответил на незаданный вопрос майор. — Ты останешься там с двумя минометами. Остальные я забираю с твоими двумя «пиджаками». Мне «карманная» артиллерия тоже нужна… Почему ты — понятно. Я же не оставлю на блоке кого-нибудь из необстрелянных «пиджаков»? А не дай Бог что? А они у меня будут лучше под приглядом.

А вот Логвиненко всей ротой пойдет.

Майор пару секунд передохнул о выступления. Затем продолжил:

— Мы будет от вас недалеко стоять. Держитесь все время на связи. Если что — поможем.

— И что нам там делать? — спросил Логвиненко. — Досматривать проезжающих?

Майор нахмурился.

— Ничего не надо делать, — сказал он. — Это не в нашей компетенции. Этим менты должны заниматься. Ваша задача — еще раз повторяю — просто охранять блокпост. Поэтому смотрите, не развалите там ничего, и не испортьте. Людям там еще Бог его знает, сколько стоять придется. Точнее сказать — жить.

Строго говоря, вопросов-то особых у Попова и не было. Такие разделения уже сколько раз происходили и в прежнем составе батальона, так что ничего необычного в этом не было.

Единственное, что позволил себе Юра — это выбрать те два расчета, которые он сам хотел с собой забрать.

Он взял Воробьева, Рагулина и Толтинова, а также расчет Николаева. Но Николаева он взял как раз таки не из-за особого доверия, а именно потому, что постепенно доверие это к нему терял.

Лейтенант пришел к выводу, что если отправить сержанта к «пиджакам», то он может совсем «забуреть». А потом вернуть его в человеческие рамки будет гораздо труднее, чем не допустить «забурения». В общем, Юра посчитал, что такого человека лучше иметь у себя на виду. Прочие бойцы из его расчета были ребята смирные. Но в этом и заключалась еще одна беда. Они настолько боялись Коли, что сделали бы все, что угодно, если бы он это им приказал.

Утром колонна снова продвинулась вперед, но вскоре остановилась, и к машинам Попова подъехал БМП комбата.

— Вот видишь то сооружение? — спросил майор. — Вон там уже БТР стоят. Вам с Логвиненко туда. И я с вами съезжу. Давай сворачивай в сторону. БМП Логвиненко уже туда покатили.

Действительно, вторая рота отправилась к блокпосту. БМП Мязина развернулся, и напрямик через луг отправился туда же. Попов приказал водителю выворачивать из колонны в сторону, и двигаться за БМП комбата.

«Шишига» развернулась, и несколько раз покачавшись, спустилась с небольшой насыпи, по которой шла основная дорога. За машиной командира батареи потянулись остальные.

Начальник блокпоста ждал их. Когда до объекта добрался Попов, начальник — крепкий мужик с кирпичного цвета лицом — показал им позиции, сектора, пояснил, откуда можно ждать ночного обстрела, а затем продемонстрировал спальные помещения, и места для укрытия техники.

Тут вышла неприятная заминка. Выяснилось, что внутри блока можно было спрятать или только машины минометки, или БМП Логвиненко.

Мязин быстро решил эту проблему.

— Я забираю твои машины с собой, — сказал он Логвиненко. — Давайте, быстро выгружайте из машин, что вам тут непосредственно понадобится. Боеприпасы все выгружайте.

Старлей явно был очень недоволен, но молча отправился распоряжаться своими бойцами, дабы исполнить указания комбата.

Юра же решил сразу оговорить вопросы питания.

— А кто нас будет кормить? — прямо спросил он у Мязина. — У меня треть батареи получается.

Майор снова нахмурился, казалось, он думал уже о чем-то другом, гораздо более важном, а тут опять его отвлекли из-за какой-то хозяйственной мелочи.

— На вас паек будет старшина второй роты возить. Я распоряжусь, — ответил он. — Вопросы?

— Никак нет, — козырнул Попов. — Разрешите идти?

Но комбат уже отвернулся от Юрия и давал указания водителю своего БМП. Лейтенант отправился к своей машине.

Ответ комбата его, прямо скажем, не удовлетворил. Были, как говорится, прецеденты, когда вот так же часть минометчиков придавали пехоте, передавали, вроде бы, на роту и их довольствие, а в результате ничего минометчики не получали, и несколько дней ходили голодные.

Однажды, когда в очередной раз оставшиеся без снабжения бойцы раскулачили какой-то местный, чудом существующий, магазинчик, вышел страшный скандал, и все эти факты всплыли. Выяснилось, что по бумагам продукты выделялись, а вот куда они потом исчезали — тайна, покрытая мраком. Бывший старшина минометки вякнул что-то насчет того, что это все исчезло в желудках вечно голодной пехоты, но получил в морду прямо там — на совещании — от вспыльчивого и агрессивного старшины первой роты.

В общем, историю замяли.

Теперь же Юра решил для себя однозначно — если продукты на него и его бойцов вечером не придут, он выгонит «шишигу», и сам поедет на ПХД скандалить. И без продовольствия уже не вернется. Надо будет — придет и напомнит Мязину его же слова. Чего бояться-то, в конце концов? Что, можно заслать его куда-то дальше Чечни или Дагестана? Смешно…

Логвиненко и Попов указали бойцам, кому где располагаться, где что размещать, и, пока личный состав занимался делом, командиры пошли по периметру блокпоста, рассматривая окрестности уже самостоятельно. Внутренние войска к этому времени давно упилили вместе с их начальником.

Попов и Логвиненко, конечно, были люди разные — и по взглядам на жизнь, и по мироощущению, и по привычкам, и по воинским специальностям, но походив по блоку, они ощутили одно и то же неприятное чувство тревоги.

— Что-то мне тут не нравится, — наконец, высказался Логвиненко. — Смотри. С двух сторон — высотные здания. С третьей стороны — производственный корпус — глухая стена. Но, видно, крыша там широкая и крепкая. Там, наверное, можно гаубицу поставить — не то что миномет или АГС какой… Вот там — возле дороги — овраг. И овраг разветвленный. Значит, по нему можно перемещаться, и мы ничего не будем видеть… Короче говоря, тут над нами столько свободных высот, а мы получаемся в какой-то низине. Не дай Бог, снайпера и гранатометчики займут эти высоты… Мы тут будем как на сковородке прыгать.

Юра признавал справедливость всех слов Логвиненко, но попытался придать ему, (а, в основном, если честно, себе), некоторую долю оптимизма.

— Ну, овраг я весь из минометов накрою. Там особо не полазаешь. Крышу у корпуса я снесу, если надо будет — там тоже от мины не укроешься. С многоэтажками, конечно, будет тяжко. Но там видно будет… Да и вообще — пересидим тут пару дней, и к своим!

— Ты в это сам веришь? — спросил старлей, глядя на Попова с жалостливой улыбкой — как на любимого, но все-таки дурачка. — Нам когда говорят пару дней посидеть, обычно сколько это бывает?

— Пару недель, — признался Юра.

Действительно, только хорошие минуты пролетали мгновенно. Всякие неприятности обычно затягивались надолго.

Пехота расположилась на блоке довольно быстро. А вот у Юры сразу возникли проблемы. И неудивительно. У вэвэшников не было кроме стрелкового оружия, больше ничего. И, конечно, свой блокпост они оборудовали, не рассчитывая, что здесь будет стоять артиллерия. И даже минометы.

После некоторых раздумий, Попов приказал расположить два своих «подноса» прямо посреди блока. Во всяком случае, это позволяло быстро разворачивать минометы и переносить огонь в новом направлении.

Второй проблемой оказалось размещение боеприпасов. Размещать штабеля ящиков с минами прямо около огневой позиции казалось явно небезопасным. С другой стороны — больше никаких подходящих мест не было вообще. Все, что можно было использовать под эти цели, уже заняла своим имуществом пехота.

Попов подумал — подумал, и решил, что пусть лучше большая часть боеприпасов остается в «шишигах». Во всяком случае, как представлялось хотя бы на первый взгляд, техника была укрыта относительно неплохо.

После того, как покончили с организационными мероприятиями, личный состав разбежался по своим «комнатам». Минометчикам досталась целая такая «комната», и они почему-то безумно этому радовались.

Юре же это было совершенно безразлично. Он все равно собирался спать в машине.

Но это ему не удалось. Пришел Логвиненко, и честно сообщил, что здесь есть отдельное помещение для командного состава, и что располагаться там ему одному совесть не позволяет, а тащить туда за собой солдат не хочется.

— Пойдем ко мне ночевать, — сказал он. — Да и будем вдвоем на одной рации. Будем их включать по очереди, аккумуляторы сэкономим… И этот… Вэвэшник. Просил меня, чтобы мы сохранили там все в целости. Они ведь планируют опять сюда вернуться.

Юра замешкался, а потом представил, что можно будет вытянуть ноги, или даже вообще развалиться как барин… И что там такого, что вэвэшник так трясся за сохранность? И согласился.

Помещение оказалось наполовину подземным. Вниз вели настоящие бетонные ступеньки. А вот внутри…

Да, видно, постарались. Это была настоящая жилая комната — что для боевых условий, конечно, было вещью вызывающей.

Полы были покрыты коврами. По углам стояли три деревянные кровати, с относительно чистыми матрасами и теплыми байковыми одеялами. Стол, стоявший посреди комнаты, был круглый, очень красивый, резной. Стулья соответствовали столу. В серванте стояла самая настоящая посуда. Сверкали хрустальные бокалы.

На стенах были приторочены картины. Не репродукции — именно картины. Не оригиналы, конечно, великих художников, но тем не менее…

Своей очевидной пустотой на этом фоне выделялось место под телевизор. Сиротливо болтался только антенный провод.

— Телевизор они забрали, — со вздохом прокомментировал Логвиненко. — Я было попросил оставить… Куда там! Сами будем смотреть, говорят. Телевизор свой — не реквизированный.

— Вот что значит в столичном городе квартироваться, — желчно сказал Юра. — Нам бы так жить!

— Вот и поживем, — весело сказал Логвиненко. — Хоть на натуральных кроватях поспим. Ей Богу, надоело в палатках кукожиться… Эй, Иванов, давай на рацию!

Пришел боец, присел в уголке около рации.

— Не вздумай заснуть! — строго наказал ему командир роты. — Пропустишь что важное, я тебя на антенне повешу. Она тут высокая и крепкая!

Логвиненко и Попов немного посидели на стульях, присели на кровати, пощупали одеяла… Потом отправились проверить личный состав, дать последние инструкции перед наступлением ночи, а потом Юра хотел только одного — завалиться спать. Горячего ужина сегодня все равно не обещали, оставался еще кое-какой сухпаек, да и есть, честно говоря, не особо хотелось…

Прямо посреди ночи загрохотало так, что казалось, начался штурм города. Офицеры выскочили на поверхность. Личный состав метался по блоку, не зная, что ему делать.

— По местам! — заорал Логвиненко.

— К минометам! — закричал Попов.

Паника вроде бы исчезала, все распределились по своим боевым позициям, и… И замерли. Грохотало где-то в другом конце города, а непосредственно у блокпоста был тихо.

Логвиненко вышел по рации на Мязина. Послушал, и снял наушники с просветлевшим лицом.

— Комбат сказал, что тут каждую ночь такое творится. Все уже привыкли местные. Говорит, не дергайтесь. Не по вам же стреляют.

Юра тут же дал отбой своим минометчикам, все же оставив дежурить около них двух человек.

— Пошли досыпать, — сказал Логвиненко. — Я такой сон хороший видел. Будто я на море, в Геленджике, и такую телку только что снял… Только я ее в номер повел… И тут эти — духи долбанные!

— Ну, — ответил с улыбкой Попов, — может, ты ее еще и увидишь. А не то уснешь — увидишь другую. Еще лучше той, что была. Так что, давай спать.

Без разговоров оба завалились.

Очень и очень давно не спал командир минометчиков в постели, и без обуви. Он как-то даже поколебался, снимать ему на ночь берцы или нет? Но спать на такой роскошной кровати в обуви показалось ему воистину кощунственным, а спать, свесив ноги, неудобным.

«Да и какого черта?» — подумал вдруг Юра, внезапно обозлясь сам не зная, на что. — «Посплю хоть одну ночь, как человек. Авось этой ночью ничего не случится с нами. В конце — концов, не один я тут, а с Логвиненко». Почему присутствие Логвиненко оправдывало сон без обуви, что, вообще-то, противоречило неписанным правилам, сложившимся на войне, (ибо командир должен быть готов к действию в первые же секунды после пробуждения, а босиком как-то не очень удобно это делать), Юра и сам не мог понять. Почему-то подумал так, и все.

Он лег в постель, вытянулся, и только закрыл глаза… И будто бы провалился в сон. Ничего ему не снилось совершенно, а вот под утро Попов проснулся. Да так, что сон разом вылетел у него из головы.

Какая-то тревожная мысль посетила его во сне. Что-то связанное с вечерними событиями, со стрельбой этой, с тревогой. Так часто бывало: что-то тревожило лейтенанта на фоне вроде бы полного благополучия, и он начинал анализировать, перебирать события… И, как правило, до причины докапывался.

Вот и сейчас он сел на кровать, опустил босые ноги на пыльный, но густой красно-бордовый ковер, и задумался.

Какое-то слово… Или дело… Что-то, связанное с бойцами. Мимолетное высказывание, случайно им услышанное. Или какое-то заговорщеское перемигивание с усмешками… Что-то было связано с Николаевым…

И вдруг он вспомнил. Вспомнил! Да, было. Словно воздух тогда, когда он прокричал им всем отбой тревоги, донес до него еле слышные слова — «Водку предлагают». И тогда это как-то он пропустил мимо ушей, а вот ночью мозг сам вспомнил это, и разбудил тело. «Откуда здесь, на блокпосту, может быть водка?» — пожал плечами лейтенант. А потом его лицо перекосилось, и он начал быстро одеваться.

Логвиненко спал сном младенца, открыв рот. Возможно, ему продолжала сниться та самая черноморская телка, потому что он периодически сладострастно улыбался.

В углу попискивала рация, около которой мирно сопел носом спящий боец.

Попов надел «гуманитарные» носки, натянул берцы, и, проходя мимо солдата, потряс его за ухо. Боец вскинулся в испуге. В его черных, но мутных со сна глазах отразились ужас и непонимание.

— Не спи, а то повесят! — подбодрил его лейтенанта, и пошел по ступенькам на выход. Что-то ему подсказывало, что сейчас начнутся неприятности.

Было довольно тихо, и уже достаточно светло. Толтинов мирно дремал, свернувшись калачиком на снарядных ящиках возле миномета. Во сне его лицо казалось совершенно детским. Он, в отличие от многих других солдат, даже растительности на лице толком не имел, хотя, естественно, не брился уже много недель. Правда, был большой вопрос, брился ли он вообще еще хоть раз?

Лейтенант обошел минометы, не стал будить Толтинова, а зашел в блиндаж к остальным минометчикам. Остановился, принюхался… Да, так и есть. В воздухе явно чувствовался запах перегара. Попов начал пристально осматривать помещение, хотя этому несколько мешал легкий сумрак.

Но, в конце — концов, Юра выглядел то, что хотел найти. Он пошел, перешагивая через ноги, руки и тела, в самый дальний угол блиндажа, и отбросил в сторону чей-то лежавший там бушлат.

Под ним оказалось три пустых бутылки из-под водки. Юра взял одну, поднес к носу, понюхал. Запах был свежий, на дне оставалось еще несколько капель.

— Ну и откуда же вы взяли водку? — спросил вслух Попов. Но спросил он негромко, больше про себя, так что никто из спавших даже не пошевелился. — Наверное, что-то пришлось продать? А что? И кому?

Попов аккуратно вернулся к выходу, держа все три бутылки у себя в руках, и теперь уже очень громко, отчетливо, и протяжно закричал:

— Батарея, подъем!!!

Перепуганные бойцы словно взвились в воздух. Не встали только трое. Сержант Коля Николаев, и парочка его товарищей — прихлебателей.

— Что это?! — сразу перешел в наступление лейтенант, потрясая бутылками. — Откуда?

Сзади подошел проснувшийся, и также перепуганный Толтинов. Юра развернулся, и впихнул солдата внутрь помещения.

— Кто пил? — уже почти спокойно спросил он. Однако этот переход тона с громкого на преувеличенно спокойный, как раз и свидетельствовал о том, что лейтенант начал впадать в бешенство.

— Понятно, — сам себе ответил Попов, глядя на безмятежно спавшую троицу. — По пузырю на лоб всосали, так что теперь и в себя прийти не могут.

Бойцы стояли, опустив головы в пол. Поднять глаза, чтобы встретиться взглядом с командиром, не хотел никто.

— Что продали? — теперь уже командир перешел напрямую к интересовавшей его теме.

В помещении установилась такая тишина, что было только хорошо слышно, как сопят «алкоголики», да под потолком гудят толстые черные мухи.

— Так, давайте показывайте свои штык-ножи и боеприпасы.

Оружие, патроны и гранаты трех спящих Попов осмотрел сам — тем более, что им было, видимо, все равно, и они пребывали в блаженном забытьи.

Осмотр ничего не дал. Правда, тут же Попов вспомнил, что в одной из «шишиг» лежало несколько цинков с патронами, которые за ненадобностью, в виду передислокации обратно в Махач-Юрт, презентовал ему прежний командир второй роты.

— Ну-ка, сбегай, принеси их, — приказал Попов Воробьеву, как самому сообразительному.

Воробьев мгновенно «испарился».

— Тащите воду из капли в котелках, — продолжал раздавать приказы командир батареи, — сейчас будем реанимировать покойников. «Реаниматор» все видели?

Дуропляс Рагулин не удержался, и пошутил:

— А вот они поднимутся, и всех нас покусают!

Бойцы засмеялись, напряжение у них спало. Попов улыбнулся одними губами. Глаза у него по-прежнему были темные.

Воду доставили, и в ту же минуту вернулся растерянный Воробьев.

— Ничего нет, — сказал он. — Я все обыскал.

— Ты уверен? — спросил его Попов.

— Ну да, я же сам их положил в машину по вашему приказу. Нет их там теперь.

Попов подошел к Николаеву, и с размаху ударил его носком ботинка по подошве сапога. Сержант замычал, и брыкнул ногой в ответ. Окружающие рассмеялись. Юра прикусил губу. Ему даже показалось, что блиндаж слегка поплыл у него перед глазами, но это неприятное ощущение быстро исчезло.

Лейтенант взял полную кружку холодной воды, отпил из нее, потом подержал на весу, выпил всю воду до дна, и протянул руку обратно:

— Дайте другую!

Получив другую кружку воды, он наклонился над Николаевым, и начал медленно выливать воду ему в ухо. Сержант закряхтел, повернулся на спину, и вода полилась ему на лицо. Николаев с трудом приоткрыл мутные глаза, и прохрипел:

— Пошли на хер все! Охренели, что ли, совсем?! А ну…, а то рыло начищу.

Юра списал всю эту тираду на похмельный синдром, взял еще одну кружку воды, и продолжил поливать сержанта. В конце — концов, тот поднялся и присел.

— Где ты взял водку? — спросил его Попов.

Сержант смотрел на него, словно не узнавая, и не понимая, о чем его спрашивают.

— Где ты взял водку? Кто тебе ее дал?

Николаев начал расталкивать своих спящих товарищей, и глядя куда-то в сторону, ответил невнятно:

— Товарищи дали.

— Какие товарищи? — тут же последовал уточняющий вопрос. — И что ты дал товарищам? Куда цинки с патронами дел, скотина!

Попов заорал. Да, его раздражало не то, что Николаев был пьян. Выпивали у него бойцы и до этого. Но тогда он знал — откуда это все. Доставали сахар, дрожжи, сами затевали брагу, сами выпивали. Самое главное — ставили его, командира, в известность заранее. Они, впрочем, догадывались, что возражать он не будет.

Так что к самому факту выпивки Юра относился довольно лояльно. Брага получалось не такая уж крепкая, ртов было много, так что напиться серьезно было почти невозможно. Так, легкая эйфория, и не более того. Ну, как, скажем, две бутылочки пива натощак выпить.

Но вот продавать за водку боеприпасы… Это уже выходило за все границы дозволенного. Это было, в глазах Попова, настоящее преступление. В общем-то, он уже решил, что доложит о происшедшем комбату, и пусть этого оборзевшего сержанта забирают отсюда, и разбираются уже наверху. Под трибунал, в штрафбат, или куда там еще — не важно. Спускать такое нельзя, и такая сволочь у него в батарее процветать не должна.

Не понятно, что это было — то ли Николаев, и правда, еще не отошел от опьянения, то ли такое похмелье у него было тяжелое, то ли он вообще слетел с катушек, только сержант громко и отчетливо сказал вслух то, что говорить ему по должности было совсем не положено:

— Сам ты, летеха, скотина!

Это было такое оскорбление, что на мгновение Попов опешил, и даже почувствовал в животе пустоту и ледяной холод. Такое спускать было нельзя. Юра сделал шаг вперед, и без особого замаха, резко ударил Николаева кулаком в глаз. Тот покачнулся, взвыл от боли, размахнулся, и ударил лейтенанта в ответ. И попал точно в нос.

Боль на мгновение была просто адская. Потекла кровь, и Попов отступил. При этом он увидел выражения лиц своих бойцов. Они ждали. Они ждали, что он сделает. Юра понял, что отступи он сейчас — и все. Его вообще никто не будет слушать. Вступить в драку сержантом — поставить себя на одну доску с ним. Каков не был бы итог боя — а Коля был массивным товарищем — потом бы все равно посмеивались.

Момент был решительный. Лейтанант сбросил с плеча автомат, передернул затвор, и выстрелил Николаеву в голень. Тот взвыл, рухнул на пол, потянулся к оружию… Но тут Попов уже не дремал, а быстро метнулся к бойцу, и наступил своей ногой ему на пальцы. Николаев закричал, как будто его резали.

Юра ударил сержанта ногой в лицо, потом подобрал его автомат, и предупредил:

— Дернешься — я тебя вообще пристрелю, сволочь!

На выстрел необыкновенно быстро прибежал Логвиненко. За его спиной маячили еще бойцы. Два бывших собутыльника Николаева уже давно вскочили, и теперь стояли — ни живы, ни мертвы — прижавшись спинами к стенке. Было видно, что хмель из них мгновенно испарился.

— Перевяжите его, — кивнул на сержанта Попов, и кинул свой индивидуальный пакет второму сержанту в его расчетах — краснодарцу Волобуеву.

— Что тут у вас? — спросил, вытаращив изумленные глаза, Логвиненко.

— Вот, сука, продал патроны, купил водки, у местных наверное, нажрался, и ударил меня, то есть своего непосредственного начальника. В боевой обстановке. Трибунал?

— Трибунал, однозначно, — кивнул головой ротный. — А может, замнем все же?

Последние слова он произнес очень тихо, так, чтобы окружающие не слышали.

— Нет уж, — громко и зло ответил Юра. — Это невозможно. Вот сейчас оформим его как раненого. Он отправится в госпиталь. Может, сюда уже больше и не вернется. Да, скорее всего, так и будет — точно не вернется. Будет лежать в госпитале — на белых простынях, сладко спать, хорошо жрать, дрочить будет в теплом сортире по ночам. А нормальные бойцы тут останутся. Может, бой. И будут в них стрелять патронами, которые эта падла духам продала за водку. И, может, убьют кого. Этими же самыми нашими патронами!!

Лейтенант сорвался на крик.

— А потом эта гадины получит свои боевые на руки. А потом еще льготы смотри какие, ветеранские. Хотя ему не льготы положены. Его надо было бы к стенке поставить. Прямо сейчас. Так это точно, потом вони не оберешься… Почему такому дерьму всегда и везде так везет, а?

Волобуев как-то не очень умело перебинтовывал ногу раненому сержанту, но тот уже не орал, а просто стонал, но к окружающему относился несколько индеферентно — во всяком случае, глаза у него закатились.

— Так, гаврики, — обратился Попов к двум собутыльникам Николаева, — рассказывайте быстро, как дело было.

«Гаврики», глядя на простреленного сержанта, на бешеное лицо своего комбата, сочли, что Николаев теперь точно по любому «списан», и что лучше рассказать все как есть.

Действительно, вчера в самых уже сумерках, к блокпосту с той стороны, где располагались минометчики, подошли какие-то малолетки, и предложили развеяться. Как на зло, в этот момент там был сержант Николаев, который оказался в этом месте случайно. Он вступил в разговор, и сказал, что развеяться хотелось бы, но денег у них нет.

Малолетки засмеялись, и сказали, что это им и так было известно, но им нужны патроны, или другое ценное имущество, например, штык-ножи. Но предупредили сразу, что если патроны будут какие-нибудь фиговые, то пусть тогда «солдат потом не обижается», найдут способ как его достать.

Николаев сказал, что у них есть патроны, прямо в нераспечатанном цинке, чтобы не сомневались. Друзьям он сказал, что штык-ножи отдавать не хочет. Типа, летеха, рано или поздно, узнает. Конечно, можно на него и «забить», но будет много лишней вони. А так он видел, как «этот лох» Воробьев прятал цинки. Николаев решил, что пока эти цинки хватятся, куча времени пройдет, и концов не найдут. На «Птичкина» потом и свалить можно будет, если что.

Цинки они обменяли на водку. Долго торговались, и сошлись на трех бутылках. Цинки спустили по стене вниз на веревке. А чтобы местные не вздумали сбежать, не отдав товар, держали их на прицеле.

Сержант сказал, что им на троих хватит одной, чтобы не «спалиться». Но когда они выпили бутылку, им показалось, что все хорошо, но мало. Тогда они выпили вторую. Закуски почти и не было, и как они выпили третью, вообще не помнят. Очнулись вот только сейчас утром, когда их пришел будить командир батареи.

— Вот вы дебилы!! — ахнул Логвиненко. — Духи солдатам тупорылым, как вы, могут продать отравленную водку, чтобы вы все сдохли. Это вам просто повезло, что вам не отраву продали… Или гадость какую, от которой слепнут на утро… Ну, дебилы… Это нечто!

— Ну, что? — спросил Юра у ротного, дашь мне машину, чтобы этого козла к комбату отвезти. Надо же как-то оформить все это дело юридически. А? Как ты думаешь?

Однако попасть к комбату Мязину в этот день не суждено было не только Попову и продажному сержанту Николаеву, но и вообще, ни одному человеку с блокпоста.

Когда Логвиненко повернулся, и начал подниматься по ступенькам, чтобы выйти из блиндажа наверх, на блоке раздался первый взрыв.

Ротный кубарем полетел обратно в помещение. И в этот момент стрельба стала непрерывной. Юра Попов помертвел. Как всегда, неприятность застигла его врасплох — причем в самый неудачный момент. В блиндаже не было ни одной рации. Одна находилась в командирском блиндаже, вторая — в «шишиге» Попова. До обоих еще нужно было добраться.

Но что мог сделать командир минометной батареи в такой ситуации? Наверное, только то, что первое пришло ему в голову, чему его учили в военном училище. Он скомандовал бы — «Батарея! К бою!» — и первым кинулся бы к выходу. Судьба Николаева его больше не волновала. Строго говоря, в эту минуту он про него просто забыл…

Но он не отдал этот приказ. Потому как он сразу вспомнил, что минометы стоят прямо посреди блока, и что они, почти наверняка, прекрасно просматриваются с близлежащих высоток. И что отправить сейчас бойцов к минометам — это просто превратить их в беспомощные мишени.

Поэтому он приказал им оставаться на месте, и ждать его дальнейших приказов, а сам обратился к набившему большую шишку и грязно ругавшемуся матом ротному:

— Надо к рациям пробиваться. Что вообще происходит-то? Надо помощь вызывать!…

Тактика дудаевцев в этот страшный по напряжению и по последствиям, для кого-то — короткий, для кого-то — затяжной, штурм, была простой, но более чем эффективной. Они наносили удары по фактически неподвижному противнику, причем его полное единовременное уничтожение, тем более — задача по занятию блокпостов, не ставилась. Небольшие группы проводили интенсивный обстрел позиции федеральных войск, причем особенно успешно отрабатывали свою роль снайперы, потом быстро отходили, но новая группа — уже с другого направления, начинала обстрел снова. Это не давало нашим бойцам никакой передышки. Причем реагировать на постоянно меняющееся направление ударов противники было очень затруднительно.

Очень сильно сказывалось плохое знание местности. В этом отношении боевики располагали еще одним несомненным преимуществом…

То, что блокпост неплохо простреливается с вышестоящих зданий, Юра понял в первую же секунду после того, как оказался вне блиндажа. Пуля выбила фонтанчик серой пыли из бетонной плиты, которыми был вымощен почти весь внутренний двор.

— Осторожно, снайпер! — успел крикнуть Юра, и изо всех сил, на которые он был способен, рванул к «шишигам», стоявшим в укрытии. Впрочем, ощущение было такое, словно он бежал во сне — наверное, каждому знакомо это ощущение. Когда, кажется, рвешься изо всех сил, но ноги, словно парализованные, делают какие-то вялые движения, и ты практически не трогаешься с места.

Да, он правильно решил, что расчеты выводить из укрытия нельзя. Как можно под таким снайперским обстрелом наводить минометы и вести стрельбу? Самое обидное, что он заранее знал, что попадет именно в такую безнадежную ситуацию, если начнется настоящий бой. Но еще обиднее, что и сделать ничего было нельзя. На блокпосту просто не было таких мест для размещения миномета, где и стрелять из него можно было бы достаточно эффективно, и расчеты были бы хорошо укрыты от огня противника.

Попов оглянулся, и на долю секунды испытал облегчение. Он увидел, как Логвиненко исчезает в дверях их командирского блиндажа. «Он успел», — проскочила мысль. — «Значит, свяжется по рации с нашими, вызовет подмогу… Надо просто постараться избежать потерь».

Юра включил рацию, которая была подсоединена к автомобильному аккумулятору, и выключена, разумеется, ради экономии заряда. Он вышел на частоту, но не комбата, подозревая, что та сейчас и без того переполнена, а начальника артиллерии бригады, который вроде бы должен был координировать деятельность минометной и артиллерийской батарей, но пока, за ненадобностью этого, не координировал ничего. Тем не менее, вращался он непосредственно около комбата, и всегда был в курсе всего происходящего.

— Товарищ майор! — закричал Попов, когда назвал свой позывной, и услышал отзыв. — Что происходит? Тут нас так молотят, будто город штурмуют!

— Да его и штурмуют, лейтенант! — последовал неожиданный ответ. — Это штурм, Юра. Весь город, кажется, атакован. Со всех сторон. По нам тут самим молотят — мама не горюй!

Это было потрясающе. Это шокировало и сбивало с толку. Как вообще могло произойти такое?! Эти духи, которых скоро как два года гоняли по всей Чечне туда и обратно, которые, казалось, окопались в своих горах и лесах, и были способны только на засады и набеги… Вдруг они все собрались в огромном количестве, непонятно откуда взявшимся, и перешли в наступление? И сразу решили вернуть себе обратно свою столицу? Да как это было вообще возможно? Ведь даже захвати они ее, тут можно было перепахать все снизу доверху авиацией и тяжелой артиллерией! Просто окружить город и бить по нему, пока никого живого не останется!

Это было, по Юриному мнению, бессмысленное военное решение, но вот оно — осуществлялось прямо на его глазах, И все это надо было как-то пережить!…

Ротный командир Логвиненко, вполне оправдывая свое хохляцкое происхождение, был запасливым и расчетливым начальником и хозяином своего подразделения. Помимо того, что он собирал в свою роту, откуда только мог, лишние боеприпасы, что сейчас оказалось особенно актуально, он сумел еще обеспечить каждый свой взвод отдельным АГС. Расположенные на трех направлениях, они, когда личный состав немного оправился от шока, своим огнем заставили нападавших отступить.

Юра заметил, что стрельба прекратилась.

Нет, конечно, пальба в городе не только не унималась, но становилась все сильнее и сильнее. Огонь утих только у них на блокпосту. Догадываясь, что это, вполне возможно, совсем временное явление, Юра выскочил из кабины, крутыми зигзагами добежал до блиндажа своих минометчиков, нырнул туда, отправил водителя «шишиги» на рацию, личный состав — к минометам, приказав им укрыться кто как сможет, но быть готовым в любой момент к открытию огня, а сам метнулся в блиндаж к Логвиненко.

Ротный сразу встретил его несправедливым упреком:

— Вы чего молчите, а? Обосрались все, да?

— Да чего ты? — обиделся Юра и, надувшись от несправедливости обвинения, сам начал кричать.

— Ты видишь, где мои минометы стоят? Да куда бы я бойцов послал — под снайпера? Твои хоть укрыты, а мои — как на ладони!

— А чего ты их так поставил?… Да и какое, к черту, мои укрыты. У меня уже двое убитых, и трое раненых! Обезболивающих нет! Орут как резаные… Панику наводят на остальных.

— А где я минометы мог здесь поставить? Это же вэвэшный блокпост! Тут под подносы никто позиций не оборудовал. Поставил, куда смог! Так моих бы вообще всех перебили сразу. И меня с ними!

Оба покраснели и запыхтели.

— Да я уже отправил их к минометам, — уже гораздо тише, примирительно сказал Попов. — Как только по нам снова начнут стрелять, пару — тройку мин, думаю, успеем кинуть в нужном направлении… Но хреново нам будет!… Лучше скажи, что там у наших? Когда помощь? Я на начарта выходил — он сам ни хрена не знает.

Неожиданно красный Логвиненко прямо на глазах у лейтенанта начал бледнеть.

— Слушай, Юра, — выразительно, но тихо сказал он. — У меня нюх на такие вещи, поверь. Мы попали в охренительную жопу! Нам, по крайней мере, в ближайшее время, никто не поможет. У наших там у самих проблем выше крыши. Танк их выходил к нам, и на мине подорвался. Так они не смогли экипаж вытащить, прикинь. Обложили их…

Логвиненко не сумел закончить фразы — по блокпосту снова начали стрелять.

На этот раз ситуация не выглядела так катастрофично, как ранним утром. Обстрел шел со стороны производственного здания, с крыши. Блокпост поливали из пулемета, и сделали пару выстрелов из «мухи».

Попов, чувствуя в груди и животе страшную пустоту, пробежал до минометов, поднял пинками наводчиков и заряжающих. По счастливому стечению обстоятельств, оба миномета были нацелены как раз в нужную сторону. Они успели закинуть по мине, когда по расположению «подносов» ударил снайпер. Пуля попала в ствол миномета, и со страшным визгом рикошетировала. Второго выстрела никто дожидаться не стал. Бойцы бросились врассыпную. Юра просто упал на бетон, и в два движения уполз за плиту.

От отдачи минометы должны были бы подпрыгнуть, но бетонные плиты, на которых они стояли, оказались не очень прочными, и они попросту треснули, отчего минометные плиты несколько ушли вовнутрь рассыпавшегося бетона. Лейтенант механически отметил это, но думал он, конечно, в этот момент совсем не об этом, а о том, как бы сжаться так, чтобы превратиться в маленькую точку.

Одна мина не долетела до цели, ударилась о переднюю стену строения. А вот вторая ударила по ребру крыши. Стрельба со стороны противника прекратилась — может быть, выстрел был удачный, может, боевики предпочли за лучшее отступить, чтобы зайти с другого направления.

— К минометам! — закричал Попов. Так как огонь прекратился, бойцы его батареи быстро вернулись на свои места. Все были целы и невредимы, (не считая, конечно, этого подонка Николаева). Юра со злостью снова вспомнил о нем — может, из тех патронов, что он отдал за водку, сейчас по ним и стреляли. А этот козел лежал в блиндаже, и особой опасности быть убитым не подвергался.

Пользуясь временным, как лейтенант не сомневался, затишьем, он перестроил расположение минометов. Один миномет он развернул в одну сторону, а второй — в противоположную.

— С какой стороны будут стрелять, тот миномет и отвечает. Понятно?

Попов решил, что терять время на перемещение минометов нельзя. Пусть лучше один из них стреляет сразу, чем, страшно рискуя, под огнем разворачивать оба.

Хороший, наверное, был план, только кончился плохо.

Пару обстрелов так удалось быстро погасить. Каждый миномет успевал выпустить по три — четыре мины. Неизвестно, попадали они куда-нибудь, или летели в белый свет, как в копеечку, понять было довольно трудно. Но раз после минометных разрывов противник прекращал обстрел блока, значит, что-то в этой тактике было.

Был в ней только один изъян, зато серьезный и непреодолимый. Поменять позицию своих минометов Попов не мог, он по-прежнему был как на ладони для тех, кто мог видеть его из прилегающих высотных зданий.

Если бы… Если бы вокруг блокпоста было чистое поле… Тогда взять его было бы крайне затруднительно. Корректировщик впереди, укрытые от прямого огня расчеты, возможность спокойно наводить, исправлять прицелы… А так…

А так духи быстро вычислили, как им избавиться от артиллерии на этом блоке. Произошло это к вечеру, когда Юра уже даже сам начал потихоньку верить, что, может быть, сегодня все обойдется, а ночью они с Логвиненко что-нибудь придумают. Ротного страшно бесило отсутствие у него БМП. Он жаловался лейтенанту, что без техники чувствует себя словно без ног. Словно он заперт в клетке, из которой нельзя убежать, даже если захочешь.

Солнце начала потихоньку клониться к закату, как со стороны промзоны снова по блоку заработали два духовских пулемета. Уже даже как-то привычно рота ответила из АГС, а миномет плюнул двумя минами.

Но тут же, неожиданно, огонь был открыт со стороны многоэтажного дома. С блока заработал другой АГС, и включился второй миномет.

И вот тут с третьего здания духи массированно выпустили несколько гранат из РПГ. Попов в этот момент находился у блиндажа Логвиненко. Он снова пытался выйти по рации на начальника артиллерии.

Это, видимо, его и спасло. Часть гранат ушла в сторону от минометов, но одна разорвалась в непосредственной близости, а другая — прямо у миномета.

Результат был ужасен. И хотя мины, лежавшие у «подносов», к счастью, не сдетонировали, хватило и того, что было.

Миномет завалился на бок, а личный состав разметало по сторонам. Расчет второго миномета бросился к спасительному блиндажу, но один человек не успел. Он попал под снайперский выстрел, и рухнул на половине пути.

Духи обстреливали блокпост еще пару десятков минут. Но теперь видимых целей для них не было. Боевики попытались подобраться поближе, но были встречены пулеметным огнем, и отошли.

На землю опустились сумерки. Стрельба снова прекратилась.

Воспользовавшись этим, Юра, и несколько человек из пехоты подобрались к опрокинутому миномету. Все три бойца, которые составляли его расчет, были мертвы.

— Может и к лучшему, — тихо сказал сам себе Попов, — нам все равно нечем лечить. Мучились бы, орали. А помочь нельзя. Уж лучше так.

Попов осмотрел упавший миномет. Прицел разбился, двунога-лафет согнулась — в общем, стрелять из него было не то, чтобы вообще нельзя, но практически нереально.

— Так, три человека, и миномет. Что же будет дальше?

Странное дело, но Юра почему-то не чувствовал никакого ужаса от того, что произошло. То ли все человеческие чувства у него отключились, то ли он начал уже потихоньку сходить с ума, то ли, сам не зная того, был настолько мужественен, что относился к войне, как к работе. А смерть воспринимал как неизбежный профессиональный риск.

Лейтенант сходил в блиндаж за своими живыми бойцами, и вызвал их к уцелевшему миномету. Вышли Толтинов, Воробьев, Рагулин и Соловьев — второй из друзей — «алкоголиков».

— Братцы! — сказал Попов. — Война еще не закончилась. Или мы тут все отобьемся, или нас тут всех убьют. Другого варианта нет… Как там, кстати, Николаев?

— Живой, — ответил Воробьев. — Сидит в углу, матом ругается.

— Надо его в пехоту отправить, — задумчиво сказал лейтенант. — Нечего ему там прохлаждаться. Надо родине послужить.

В этот момент подошел Логвиненко.

— Надо посоветоваться, — сказал он. — Отойдем в сторонку.

Ситуация была еще хуже, чем представлялось Юре. Как выяснилось, в первый день рота выпустила по противнику половину своего боезапаса. Ротный несколько раз выходил на Мязина, но тот, в конце — концов, прямо ответил ему, что у них у самих очень жарко, стрельба по ним практически не прекращается, потери растут, вырваться из расположения они не могут, потому что дорога оказалась заминированной, а разминировать ее под таким обстрелом нереально. И так уже потеряли танк и две БМП. Причем из экипажей спасти удалось далеко не всех. Так что на скорую помощь рассчитывать нечего.

Тем более что здесь, типа, у них, еще не самая задница, по сравнению с тем, что творится в центре города.

— В общем, — сказал Логвиненко. — Придется отстреливаться потише. Иначе нас надолго не хватит. А потом, если что — будем прорываться к своим. Других вариантов не вижу.

— У меня еще полно мин, — ответил Попов. — Только вот миномет уцелел только один. И я даже не знаю, что делать. Опять ставить его на старое место я не буду — я и так уже троих потерял. Это просто самоубийство.

— Знаешь что, — задумчиво проговорил ротный. — А давай-ка ты его поставишь вон к той стене. Там типа укрытия получается спереди и сзади. И пусть твои периодически по мине пускают по крыше вот этого комплекса. Тогда там точно никто на нас не полезет, а я оттуда своих переброшу на другие участки, а?

Юра моментально оценил полезность предложения, и тут же согласился. Воробьев и компания перетащили миномет в указанное место, собрали туда все мины, которые оставались еще на старой позиции, и принесли два ящика из машины.

Попов сам настроил полупрямой наводкой миномет, и опробовал прицел. Мина перелетела крышу и разорвалась где-то там сзади. Понадобилось еще две мины, чтобы крыша оказалась точно пристрелянной.

— Вот на этих установках прицела и работайте, — веско предупредил расчет лейтенант. — Сами ничего не переустанавливайте! Никакой самодеятельности! По одной мине каждые полчаса.

Юра знал, что из-за постоянно меняющихся метеоусловий мины все равно будут падать в разных местах. Но это было даже и хорошо. Угадать, куда она упадет в следующий раз, было почти невозможно.

Трупы снесли в один из блиндажей. Раненых перенесли в другой. Логвиненко выделил двух легкораненых солдат, чтобы они смотрели за ними. Николаева Попов лично отвел на позиции, и добавил:

— Вот теперь сам посидишь под пулями, которые ты духам продал!

Сержант молчал, сцепив зубы. Встретили его пехотинцы угрюмо. Его проступок, на который они еще вчера бы не обратили никакого внимания, (а предоставься такая возможность, смотри, и сами бы сделали также), сегодня выглядел в их глазах уже как настоящее преступление. Николаев попросил их дать ему закурить, но никто даже и головы не повернул.

Минут через десять блокпост снова обстреляли. Но как-то не особо активно. Рота огрызнулась, явно экономя патроны, и духи куда-то отошли.

— Мы им пока не мешаем, — сказал Логвиненко Попову, — так, побеспокоят, и отойдут. Жаль, что мы тут сидим, как в клетке. И ничего не знаем… Наступление всегда лучше обороны. Ждать и догонять — хуже нет. Бездействие разлагает, а от постоянного напряжения может крышу сорвать… И очень хочется жрать…

Да, вдобавок ко всему, есть было нечего вообще. Сухпай добили еще вчера — никто же не рассчитывал на такое страшное развитие событий. По идее, сегодня уже должны были подвезти и горячую пищу, и свежую воду. Но теперь рассчитывать ни на то, ни на другое было невозможно.

Ладно, жратва. Без пищи человек может жить месяц, так что несколько дней продержаться можно. Но вот вода… Особенно доставалось раненым. Пить им хотелось постоянно, но командиры приказали «санитарам» экономить. И вообще, предупредили всех, чтобы воду экономили, потому что взять ее негде. У личного состава началось недоумение — это как? Почему? А где помощь?

Пришлось ротному и командиру батареи собрать в одном из блиндажей что-то вроде собрания, (раньше бы такое собрание наверняка назвали комсомольским).

— В общем, — прямо рубанул ротный, — у нас тут полная жопа! Помощи не будет. Пока. Там идут тяжелые бои, прорваться к нам не могут. Мы отсюда уйти тоже без техники не можем. Перебьют по дороге всех, как куропаток. Патроны надо беречь, воду беречь, жратвы не будет. Сколько дней придется сидеть в осаде, неизвестно.

— А курить? — кто-то робко спросил из притихшей солдатской массы, которую, казалось, откровение Логвиненко придавило как бетонной плитой.

— Что, курить? — переспросил ротный. — Нечего у меня курить для вас. Одна хорошая новость — заодно и курить бросите.

Никто не засмеялся. Лица были серые, унылые.

— Хватит дохнуть! — крикнул Логвиненко. — Будем сражаться, и отобьемся. Нам в атаку не ходить. Отсидимся. Только патроны экономьте — а то придется прикладами отбиваться. Все, давайте по местам. А то что-то давно никто в нас не стрелял!

Попов отправился вместе со своими бойцами, которые все, кроме Толтинова, были на собрании.

— Товарищ лейтенант, — неожиданно унылым голосом спросил обычно задорный Воробьев. — Это что происходит? Мы все погибнем?

Попов первоначально хотел ответить что-то в казарменно-бодром стиле, с юмором, перемешанном с сарказмом, но сразу в голову ничего не пришло, а потом пропало желание так грубо и пошло отвечать.

Юра ответил честно:

— Я не знаю. Если повезет, выкрутимся. Надо просто стараться делать то, что ты должен… Главное, в плен не попасть. У вас гранаты есть?

— Да, — закивали головами бойцы.

— Пользоваться умеете?

— Да, умеем.

— Вот для себя и оставьте, на всякий случай.

Но потом, увидев, как Рагулин совсем повесил голову, лейтенант решил все-таки его подбодрить:

— Но я думаю, до этого не дойдет. Должны к нам на выручку прийти. Мы же на связи все время с нашими. Они про нас помнят. Просто сейчас у них не получается добраться до нас… Но они обязательно доберутся!

Юра сказал это, и даже сам поверил в то, что сказал — настолько он был убедителен.

Следующие два дня прошли как один. Особого напора со стороны дудаевцев не было. В покое они, правда, не оставляли — постоянно обстреливали с разных сторон. Несколько минут интенсивной стрельбы — из снайперских винтовок, пулеметов, гранатометов, а потом противник уходил. Но через некоторое, не особо продолжительное время, появлялась новая группа.

Однако, стоит сказать, что с той стороны, где у блокпоста работал миномет, обстрелы почти прекратились.

— Жаль, что его по периметру нельзя таскать, — со вздохом сказал Логвиненко.

— И то скажи спасибо, что хоть с одной стороны перестали тревожить, — вяло ответил Попов. Буйствующий адреналин первого дня ушел из-за огромной усталости, и начало накатывать какое-то равнодушие. Хотя, точнее сказать, это было отупение. Надо было выспаться… Но спать почему-то было страшно. В голове у Юры страшной занозой сидела мысль, что если он сейчас уснет, то не проснется уже никогда. Спать хотелось страшно, а заснуть он не мог.

Однако, в общем-то, это было не самое ужасное. Гораздо хуже складывалась текущая ситуация.

Роте пока сильно везло, что на их блок не обращали особого внимания, так как он особой оперативной ценности не представлял. Если бы на роту еще раз навалились как следует, патронов у бойцов хватило бы максимум на несколько часов напряженного боя.

Логвиненко и так бегал по позициям, и со страшным лицом требовал у измученных бойцов экономить патроны, пугая их всеми мыслимыми и немыслимыми карами, земными и небесными. Особенно трясся ротный над гранатами для АГС.

Еды не было давно, но это было пока терпимо. Личный состав гораздо больше страдал от отсутствия курева. Но и это было настоящей ерундой по сравнению с тем, что закончилась вода. Несколько раненых уже умерло. Логвиненко и Попов заставляли себя заходить в блиндаж к раненым, но там, с их появлением, сразу начинались слезы и жалобы. А ни утешить, ни помочь чем-то своим бойцам офицеры не могли. Им было страшно стыдно и горько. И одно это чувство уже заставляло их бежать подальше от этого страшного блиндажа.

Было и еще одно горе. Трупы начали сильно пахнуть, и некоторое время мутило всех живых, кто находился на блокпосту. Потом чувство обоняния притупилось, и на запах просто перестали обращать внимания.

— Человек такая скотина, что ко всему привыкает, — философски заметил Воробьев.

Как показалось Попову, эта троица, постоянно занятая боевой работой, в хорошо укрытом от огня месте, на удивление приноровилась к текущей ситуации. Они почти успокоились и даже изредка шутили.

— Боезапас израсходован на две трети! — доложил Толтинов, и шмыгнул носом. Лицо у него было черное, в полосах, только зубы белели, да сверкали белки глаз. — Тут еще есть полтора десятка мин, но в них основных зарядов нет. Жалко, если просто так пропадут.

— Где я их возьму, рожу, что ли? — хмуро и недружелюбно ответил лейтенант. Не сдержался. Сказал, и сразу подумал, что зря сказал. Не стоило срывать собственное зло на бойцах.

— Ладно, — уже гораздо мягче сказал Юра. — Все нормально. Посмотрим. Подумаем… Иди на свое место.

Толтинов пожал плечами, развернулся, и ушел. Было видно, что он слегка обиделся…

Логвиненко уже в который раз просил по рации помощи у комбата. Юра зашел в тот момент, когда ротный получил новое, самое свежее сообщение.

— Мы не можем к вам пробиться! — орал Мязин. — У нас и второй танк подбили! И потери большие. У нас нет сил дойти до вас сейчас! Просто нет. Держитесь! Нам обещали резервы! Как только подойдут к нам — будем пробиваться к вам.

Мязин слегка лукавил. Пробиться, если бы на то было огромное желание, было можно. Но проблема была как раз с желанием.

Ситуация у его батальона до критической точки еще не дошла. Несмотря на существенные потери и в технике, и в личном составе — это была правда. Противник не наступал на этом участке города. Его отряды имели явно только одну цель — удерживать батальон на месте. Для этого позиции части постоянно обстреливались. А окружающая местность активно минировалась.

Тем не менее, если бы собрать все силы в кулак, и пойти на прорыв — то, наверное, прорыв был бы совершен. Другой вопрос — какой ценой? Сколько техники и бойцов пришлось бы погубить в этом броске?

Но и это было не еще все. Дело в том, что и батальон выполнял свою задачу. Ему было предписано блокировать эту часть города, не подпуская к нему резервы и боезапас для боевиков. Причем длина этого блокируемого участка для и без того не большого батальона, оставшегося к тому же без целой роты, была весьма приличной. Видимо, расчет составили без учета того, что часть батальона находилась на блокпосту. Еще бы — ведь находиться там вторая рота должна была только одни сутки…

Батальон, который должен был прикрывать часть окраины города от остальной Чечни, очень быстро сам оказался заблокирован, и превратился в некое подобие сосиски, окруженной тестом. Это произошло, как только боевики добрались до прикрываемой части города изнутри. Теперь батальон обстреливался с двух сторон — и с фронта, и с тыла.

В общем, как прекрасно понимал комбат, прорыв сил батальона к заблокированному и явно гибнущему блокпосту был практически равнозначен оставлению и сдаче позиции, на которой части было приказано находиться.

Это означало срыв выполнения боевой задачи.

Мязин не мог этого сделать. Привычка повиноваться вышестоящему командованию была вбита в него еще в юности, и он ей никогда не изменял. Да, конечно, были такие командиры, с налетом — более или менее сильно выраженным — партизанщины. Они бы, наверное, бросили все, и пошли на выручку своих. Были такие командиры… Но Мязин к таким не относился. Все, что он мог сделать — это просить держаться, и врать. Врать, чтобы поддерживать надежду. Ведь человек без надежды — уже наполовину труп…

— Какие, на хрен, резервы! — сказал Логвиненко, снимая наушники. — Слушай, Юра — они к нам не придут. Задницей чую!

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — горько сказал Попов. — Что делать будем?

Они посидели, помолчали. Снаружи снова начался обстрел. Блокпост вяло огрызался. Как боеприпасы не экономили, они явно подходили к концу.

— Знаешь, что, — медленно и задумчиво, сверкая красными воспаленными глазами, произнес ротный. — Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе… Нам надо самим идти на прорыв!

— Ты с ума сошел! — воскликнул Юра.

Почему-то в этот момент у него в голове возник образ бойца, выпрыгивающего из окопа с мосинкой наперевес, и устремляющегося на пулеметный огонь. Этим бойцом был он сам, следовал сильный удар в грудь, и темнота…

— Нет, не сошел, — твердо сказал Логвиненко. — У нас нет другого выхода. Просто нет… Все! Критическая точка.

Ротный встал со стула и заходил из угла в угол. Он то ли рассуждал вслух, то ли пытался убедить Попова в своей правоте, то ли убеждал самого себя. А может быть и то, и другое, и третье.

— Когда у нас закончатся патроны, чехи просто подойдут, и закидают нас гранатами. Просто тупо перебьют. И справиться с нами им будет не так уж и трудно, потому что мы уже давно не только не жрем, но даже и не пьем. Нечего! Пока у нас бойцы еще не валятся трупами от жажды, нужно использовать оставшиеся силы.

— За нами наверняка следят, — вяло возразил Юра. — Сидит где-нибудь возле выбитого окна в многоэтажке дух с рацией, и обо всем сообщает своим, что тут у нас происходит. И когда мы пойдем на прорыв, нас уже будут ждать.

— Пойдем ночью!

— А у него ПНВ!

— То ли есть, то ли нет! Чего гадать? Это не причина. Все равно при прорыве ночью у нас намного больше шансов… Откроем ворота, и рванем в направлении нашего батальона. Кто-то да дойдет. Иначе все погибнут.

— А раненых куда мы денем? У нас лежачих троих, и обессиленных еще человека четыре.

— Есть носилки, есть плащ-палатки. Бросать их, конечно, нельзя. Это бесчеловечно…

— И с такой обузой куда мы добежим?

Логвиненко покрылся красными пятнами, которые было хорошо видно даже сквозь его грязное, закопченное лицо.

— Мы рискнем, — сказал он, — а там будет видно. Все равно без воды и мед помощи они все скоро умрут.

— Так может их того…

Попов и Логвиненко посмотрели друг другу в глаза. Они оба понимали, о чем идет речь, но договорить вслух то, о чем подумал командир минометки, он не смог. Пока слово не было сказано, существовал путь назад.

— Мы попробуем, — упрямо сказал ротный. — А там да поможет нам Бог!

Юра поскреб черными ногтями свою жесткую курчавую бороду.

— А может, на моих «шишигах»?

Логвиненко посмотрел на лейтенанта как на больного.

— Ага, — саркастически сказал он, — точно! Тогда о нашем прорыве будут знать все желающие. Шум двигателей, свет фар — отличная мишень даже ночью. И путь — до первой мины… Делать для своих бойцов гроб на колесиках я не хочу… Брось машины здесь. Они точно никуда не пройдут.

Юра сглотнул, но промолчал, и кивком головы согласился с доводами ротного. Он задумался, можно ли забрать с собой миномет… Потом представил себе Воробьева со стволом за спиной, Толтинова с плитой, Рагулина с двуноголафетом… Проще было сразу пристрелить бедолаг.

— Что будешь с минометом делать? — словно подслушав его мысли, спросил Логвиненко.

— Выведу из строя, — меланхолично ответил ему лейтенант. — И все брошу. И машины, и минометы…

— Главное, чтобы личный состав вышел живым, — возразил на невысказанный упрек ротный. — Оружия в стране много. На третью мировую запасали. Не дошло, правда, до войны-то… А вот с людьми полный амбец! Воевать стало некому. Кто откупился, кто откосил, кто просто сбежал… Остались рабочие и крестьяне в строю. Красная Армия в натуральном выражении! Самая настоящая!

Стрельба снаружи стихла.

— Ладно, когда пойдем? — спросил Юра.

Логвиненко остановился, сел на стул, опустил бессильно руки вдоль тела, глубоко вздохнул.

— Да сегодня и надо, — сказал ротный. — Через несколько часов стемнеет. Когда станет совсем темно, соберем бойцов перед воротами, заберем раненых, и тихо — тихо выйдем наружу. Ну а там, как получится. Если нас обнаружат и начнут стрелять, то пойдем в атаку.

Юра помолчал. Внезапно этот обстреливаемый со всех сторон, провонявший кровью и трупным запахом, весь в гари и пороховом дыму, блокпост показался ему уютным, почти как родной дом. И покидать его казалось очень — очень страшно. Но, как и Логвиненко, Попов не видел иного выхода.

— Ну, сегодня, так сегодня, — сказал он, поднимаясь, — пойду бойцам скажу.

Ротный сделал протестующий жест.

— Не надо, — сказал он. — Ничего не говори! Подожди. Скажем прямо перед прорывом. Чтобы не успели испугаться. А потом им пугаться будет некогда… Пусть пока побудут в блаженном неведении…

За час до того времени, когда Логвиненко запланировал бросок, Попов пробрался к своим минометчикам.

— Товарищ лейтенант, — обратился к нему Воробьев, — мин осталось еще на сутки максимум. Что дальше будем делать?

— Ничего, — пробурчал Юра. — Снимайте прицел, давайте, а я пока тут кое-что вытащу ценное.

— Это зачем? — изумился Толтинов, и раскрыл рот.

Лейтенант посчитал, что нет смысла в излишней секретности:

— Мы скоро отсюда уходим.

Бойцы вздрогнули и повеселели.

— К нам придет помощь?! Когда, сегодня?

Рагулин пробормотал нечто нечленораздельное, но Попов расслышал что-то вроде «Слава Богу, дождались».

— Нет, — резко оборвал восторги лейтенант. — К нам никто не придет. Мы на хрен никому не нужны! Мы сейчас испортим миномет, а потом подойдем к воротам, и все вместе пойдем на прорыв… Как у вас с боеприпасами?

Никто не ответил. Вся троица пребывала в шоке. Видимо, резкий переход от эйфории к ужасу сказался на них не самым лучшим образом.

— Как у вас с боеприпасами? — уже громче переспросил Попов.

И снова никто не ответил. Воробьев сидел с остекленевшим лицом. Потом черты его исказились, и он почти крикнул:

— Я не пойду! Я не хочу лежать в блиндаже, как остальные!

Юра дотянулся со своего места, и влепил ему пощечину.

— Все пойдут, идиот! Все! У нас нет другого выхода. Иначе ты просто тупо умрешь. А так у нас есть шанс. Будем прорываться к своим. Понял? К остальным нашим.

Личный состав был растерян, расстроен и сильно напуган. «Вот, блин, пристроились!» — зло подумал Попов. — «Здесь место самое тихое на блоке получается. Просидели в укрытии, мины покидали, и думали, что так до конца и будет. Не фига!».

— Толтинов! Понесешь прицел. Держи.

— А что с собой брать? — встрял очнувшийся Рагулин. Дуропляс как-то всегда быстрее отходил от шока. Дуропляс и есть дуропляс.

— Ничего. Боеприпасы — все что есть. Остальное — не нужно. Машины мы тоже бросаем. Налегке бежать легче.

В этот момент послышалось цоканье сапожных подков. На огневую позицию свалился растрепанный, весь какой-то потный, почему-то запыхавшийся солдат из пехоты.

— Товарищ лейтенант! Там ротный! В общем, все к воротам. Очень тихо.

— Идем, — ответил Попов. — Уже выходим.

Он похлопал Воробьева по спине:

— Ну что, братья — славяне? Все, пора! Поднимайтесь, и за мной.

В душе лейтенанта нарастали страх и возбуждение. В голодном животе что-то заурчало, а давно пересохшее горло саднило.

— Прорвемся — воды напьемся, — добавил он.

— Да, ради этого стоит, — искренне ответил Толтинов. — Мне вода постоянно снится. Я думал, с ума скоро сойду. Да и жрать хочется — мочи нет.

— Ага, сейчас пулю в живот всадят, — мрачно пробурчал Воробьев, — и нажрешься, и напьешься. Ага.

— Заткнитесь! — обозлился лейтенант. — Вперед!

У ворот собрались все, кто остался. Целый и невредимые, раненые, которые могли передвигаться сами, несколько человек лежали на плащ-палатках.

Логвиненко громким шепотом давал последние указания бойцам.

— Сейчас как можно тише выходим, на перекрестке — налево. И там прямо. Если что случится, если кто отстанет, окажется один, или еще что — помните, направление — строго прямо. На север. Прорывайтесь туда.

Ротный отвернулся, приказал двум бойцам тихо открыть ворота. Тихо не получилось — железо заскрипело так, что лично Попову показалось оглушительным грохотом.

— Пошли! — скомандовал Логвиненко, и махнул рукой, словно запуская в космос ракету.

— Пошли! — скомандовал Юра своим подчиненным.

Личный состав потянулся через ворота, потом быстрым шагом колонна обогнула блок пост возле дальнего угла, и вышла на проходящую мимо дорогу. Пока никто не стрелял.

Было очень темно, хотя на северо-востоке небо освещало багровое зарево, в Грозном что-то горело. И не было тишины — в городе непрерывно звучали очереди из автоматического оружия, и один за другим грохотали разрывы. Этот шум, как надеялись Попов и Логвиненко, мог, хотя бы частично, скрыть звук передвижения большой массы людей.

Сердце у лейтенанта колотилось так, что казалось, вот — вот выскочит. Это был страх. Это был страх ожидания чего-то ужасного. И это было еще ужаснее, чем сам этот предстоящий возможный ужас.

— Уж скорее бы что-то началось! — прошептал сам себе Попов. Он не верил, что им вот так легко и непринужденно удастся выполнить задуманное.

И не ошибся.

Когда головная часть колонны поравнялась с близлежащим оврагом, оттуда по ней ударили из пулеметов.

Пулеметы били из нескольких одноэтажных полуразрушенных зданий, которые ранее никто с блокпоста не видел, так как они были закрыты многоэтажкой.

Соблюдать маскировку теперь стало бесполезно. Рота начала отвечать огнем. Юра и сам, припав на колено, дал несколько длинных очередей в ту сторону, откуда по ним велся огонь.

Судя по крикам и стонам, в кого-то явно попали. Но в кого, что и как — ничего в темноте разобрать было невозможно. Бойцы разбегались в разные стороны. Строй нарушился, все перемешалось. Это была настоящая паника.

— В овраг! В укрытие! — Логвиненко заорал так, что перекрыл на секунду все.

Овраг был справа, Попов, не мешкая, устремился туда. Внезапно он споткнулся обо что-то торчащее из земли, перелетел через голову, и, попав на самый край оврага, покатился вниз. Его падение остановил куст. Слева и справа раздались взрывы.

— Мины! — истошно закричал кто-то.

«Вот черт! Какие продуманные сволочи! На мины нас погнали!». Теперь Попов просто боялся пошевелиться — ему казалось, что стоит только ему сделать какое-нибудь неосторожное движение, и его разнесет в клочья.

В овраге захлопали разрывы. Но это были не мины. Это стреляли из подствольников.

Из оврага заработал АГС. «Это наш», — с радостью отметил Юра. Но АГС вскоре замолчал. «Наверное, гранаты закончились. Их и было то…». (Так оно, кстати, и было).

«Нас тут всех перебьют, если останемся на месте», — билась в голове мысль. — «Надо вперед. Даже если мины. Может быть, мне повезет. Может быть, я не наступлю. Или еще что. Но только вперед!… Очень хочется жить!».

Как не готовь себя к смерти, как не уговаривай и не убеждай себя — все мысли вылетают мгновенно, когда опасность гибели становится во весь рост. Если есть хоть малейший шанс — разум и сердце заставляют им воспользоваться.

Юра заставил себя встать, и двинуться вдоль ската. На дно оврага он решил не спускаться ни в коем случае — он решил, что там было самое удобное место для минирования, и именно там полно мин.

Он был не один, кто-то двигался вслед за ним. Юра оглянулся.

— Не спускайтесь на дно! — крикнул он. — Там наверняка мины. Двигайтесь за мной.

Спиной он почувствовал, что его услышали и поняли. Попов наткнулся на чье-то тело. Лейтенант склонился к шее, проверил пульс… Труп.

Юра перешагнул через него, и пошел дальше. Впереди тоже кто-то двигался. Споткнулся, выругался матом, и по голосу Попов с неким удивленным удовлетворением понял, что это Рагулин.

«Жив еще, дуроплясина!».

Над головой просвистели пули. Лейтенант бросился на землю. Впереди и позади него кто-то продолжал стрелять. Попов повернул голову, и бросил взгляд назад. Там еще были люди. Два человека тянули плащ-палатку. Судя по стонам, там лежал кто-то раненый.

— Эй, бойцы, — не удержался от вопроса Юра. — Вы его что — от самого блока тянете?

— Да, — ответил один из бойцов. Близкий разрыв на доли секунды осветил его лицо. Это был один из четырех казахов, входивших в роту Логвиненко.

— Это брат мой, — сказал солдат. — Если что, я его на себе один понесу. Я брата не брошу.

— Молодец, — хрипло подбодрил его лейтенант. — Верю. Только не спускайтесь на дно оврага. Там, наверное, духи мин поналожили.

— Куда нам дальше? — внезапно спросил казах. — Сколько еще идти осталось?

— Откуда я могу знать? Надо идти по оврагу, пока он не закончится. А там будет видно…

К звукам перестрелки, которая не замолкала ни на секунду, казалось, все уже привыкли. Но тут где-то значительно дальше по ходу движения начался настоящий огненный шквал.

Вся группка, стихийно сформировавшаяся возле лейтенанта, одновременно, словно по команде, повернула туда головы. Потом бойцы уставились на командира. Даже в темноте он ощущал их вопрошающие взгляды.

— Наши на засаду нарвались, — прошептал казах.

— Или наши кнам на помощь идут, — сказал Рагулин. — Лучше пусть так!… Товарищ лейтенант! Куда?

Попов сам был в смятении. А действительно — куда? Если наши идут — то однозначно, вперед! А если это духи… Тогда даже на месте, здесь, оставаться опасно. Зачистят они этот овражек… И ведь сейчас надо решать что-то! Некогда ждать и думать!

Но также внезапно, как и начался, шквал огня стих, и снова началась «тихая» перестрелка. Потом — разрывы гранат. Сразу, много. И вот…

И вот стрельба, как будто, началась приближаться. Это было последней каплей.

— Так, — скомандовал Попов. — Сейчас переходим на ту сторону оврага, поднимаемся, и вперед. Сейчас темно. Нас не должны увидеть, по идее. Будем уходить от города. Где-нибудь заляжем подальше отсюда. А потом — утром, разберемся. С раненым мы вообще далеко не убежим.

Рагулин, который одним ухом тщательно прислушивался к приближающимся автоматным очередям, внезапно резко развернулся, и с испугом сказал Попову:

— А там, кажется, «Аллаху Акбар» кричат…

— Все, — приглушенно крикнул лейтенант. — Вперед, пошли!

Вся группа оказалась на ногах, вперед пошли казах и его товарищ, неся раненного в плащ-палатке, они спустились на самое дно оврага, казах зацепился за что-то ногой, упал, и тут раздался взрыв…

Земля встала вертикально, и понеслась на лейтенанта со страшной скоростью. Он вытянул руки, чтобы оттолкнуть ее от себя, но это ему не помогло…