"Заколдованный круг" - читать интересную книгу автора (Кулешов Александр Петрович)

Глава XI ЛЕГКИЙ ПУТЬ, ОБЕРНУВШИЙСЯ ТЯЖЕЛЫМ

Вряд ли Дон думал в тот вечер (если вообще в состоянии был думать), что, став на самый легкий путь борьбы с трудностями, он начинает путь бесконечно-тяжелый.

Он, разумеется, понимал, что с трудностями, препятствиями, невзгодами люди борются по-разному.

Одни смело идут им навстречу, чтобы сразиться в честной борьбе. Другие обходят стороной, хитрят, стараются обмануть, а в конечном итоге обманывают лишь себя. Третьи бегут, уходят от трудностей, наивно полагая, что от препятствий можно скрыться, что они сами исчезнут с дороги.

И наверное, человек не должен, не имеет права оставаться в стороне, видя зло, отказываться от своего счастья, не шевельнув пальцем, чтоб его удержать.

Только вот не у всех есть силы для борьбы. Силы или уменье…

Если человек силен, он останется сильным при любых обстоятельствах; если слаб, то не сегодня, так завтра неблагоприятные обстоятельства сломят его. Разве можно всю жизнь рассчитывать только на благоприятные?..

Кто был виноват, что так произошло с ним? Тер? Рив? Родители? Университет, тренер, друзья, приятели? Дон не искал ответа. И уж наверняка не возлагал вину на жизнь, что окружала его.

В ту ночь он но вернулся домой. Лишь на следующее утро позвонил отцу, объяснил, что был за городом, что неоткуда было звонить, что идет на тренировку, к вечеру вернется.

— Хорошо, сынок, тебе видней.

Больше отец ничего не сказал. Но Дон прекрасно понимал, что творилось в доме в ту ночь. Оп видел мать в отчаянии, отца, старавшегося ее успокоить, в то время как оп сам не находил себе места от беспокойства. Видел их бледные от бессонницы лица, их дрожь при каждом звонке, представлял их страшные мысли, мрачные картины, рисовавшиеся их воображению… Видел — и ничего поделать не мог. У него не было ни смелости, ни сил встретиться с ними. Он трусил…

У него действительно была тренировка, он вовремя явился в зал. После первых же минут занятий его и здесь охватил страх. Он не узнавал себя. Мгновенно вспотев, не мог попасть в кольцо, прыгал так, словно к ногам ему привесили гири.

Не узнавал его и тренер.

— Что с тобой, Дон? — решительно остановив занятия, спросил он. — Ты болен. Нет сомнения. Стоп! Кончай тренировку — и марш к врачу! Сейчас же к врачу! Учти, послезавтра игра, я хочу знать, могу ли рассчитывать на тебя. Судя по всему, тебе нужен постельный режим. Это грипп. Или лихорадка. Пусть врач посмотрит. Иди, иди. Я не намерен рисковать лучшим игроком. Да и национальный тренер звонил, — добавил он, — в понедельник он ждет тебя в спортзал. К тому времени уж во всяком случае ты должен быть здоров.

Это был удар. Если национальный тренер увидел бы его сегодня… А до следующего понедельника всего педеля.

Дон бесцельно проболтался целый день. На занятия он не пошел, в кино его не тянуло, а домой идти не решался. Тоска по Тер становилась невыносимой. Он вспоминал, как все было хорошо, представлял, как сегодня они сидели бы у нее (намечалась вечеринка), как танцевали бы, слушали пластинки, лежа на ковре у камина. А теперь… теперь все пошло прахом. Теперь она с ним, с этим Робеном. Вспоминал промчавшийся мимо него кремовый «бьюик», холеное лицо Робена с сигаретой в зубах…

К вечеру Рив нашел Дона. И повторилось вчерашнее. Опять они шлялись по городу, опять спустились в раскрашенный яркими красками подвал, опять подошла к ним тихая девушка с пустыми глазами и принесла соки.

— Где Эруэль? — неожиданно спросил Дон. Рив махнул рукой.

— Не знаю. Черт с ней! А зачем тебе?

— Как же так? — удивился Дон. — А любовь? А спасение?..

— Я разлюбил ее. — Рив цинично рассмеялся. — Ее все равно не спасешь. Да и меня тоже, — добавил он грустно. Но тут же спохватился — Просто я разочаровался в ней, ничего не получится. Тяжело ее забыть, но постараюсь, как ты — Тер. Мы теперь одной веревочкой связаны. И должны держаться друг друга. Слышишь? Мы теперь как один человек… На!

Он протянул Дону знакомые сигареты.

В тот вечер Дон выкурил их целых три. И только третья оказала на него желаемое действие.

Еще до этого он все-таки позвонил родителям, предупредив, чтобы не волновались, что ночевать не приедет, так как тренер национальной сборной увозит его в загородный лагерь, где нет телефона. Утром его доставят в университет, а оттуда он сразу позвонит.

Голос отца показался ему печальным. Он, конечно, не поверил.

Дон обманул родителей впервые в жизни.

Потом пришли короткий миг блаженства и долгие, тяжкие часы забвения…

Наутро Рив сказал:

— Слушай, Дон, у тебя не найдется монеты? Они ведь дорогие, черт возьми, эти сигареты.

Дон смутился. В самом деле, ходит в этот подвал, курит, а это стоит денег. Это же не табак. Дон порылся в карманах — пусто.

— Я сегодня к вечеру принесу тебе, — успокоил он Рива. Но задумался. Где взять деньги? У него не такая уж маленькая стипендия. И раньше, когда он большую часть нес в дом, а кое-что оставлял для нехитрых своих развлечений, забот не было. А теперь? Впрочем, стоит ли сейчас ломать над этим голову!

Дон и Рив зашли в общественный туалет, вымылись. Почистили измятые костюмы, купили в аптеке таблетки от головной боли и отправились в университет. (Рив еще иногда похаживал на занятия, но в спортзале не показывался.)

— Итак, до вечера, — сказал Рив прощаясь. — Жду тебя на углу у аптеки.

— До вечера, — буркнул Дон, и они пошли каждый к своему учебному корпусу.

Дон не спеша брел по аллейке меж потухших с приходом осени газонов. Трава прилегла, она блестела от беспрестанных дождей, кое-где на ней валялись бурые, золотые, багряные, но потускневшие листья. С наступлением осени садовники перестали следить за газонами.

Меж листьев белели бумажки. Накануне члены организации «Власть студентам» устроили митинг. Они потребовали, чтобы повышение цен в студенческом кафетерии не коснулось неимущих студентов. Пусть попечительский совет совместно со студенческим комитетом составит список таких и для них отведут особый кафетерий, где цены останутся прежние. А деньги поступят от повышения платы за стоянку автомашин — все же, если у студента есть машина, он не так уж беден, пусть поможет товарищу. Митинговали, распространяли листовки. Артур произнес большую речь. Кончилось тем, что попечительский совет обещал рассмотреть требования студентов.

Дон по чистой случайности забрел на этот митинг. Сначала он скучал, но стиснувшая его толпа не давала уйти. Потом начал прислушиваться.

Хотя собрались, чтобы обсудить, казалось бы, конкретный вопрос о ценах в кафетерии, Артур говорил о другом, вернее, он ловко перекинул мостки от частного к общему. Он всегда делал так и в споре, и в речи, и в своих статьях в студенческой газете.

— Нельзя пасовать! — восклицал Артур. — Нельзя стоять в стороне! Надо бороться, реагировать на все, как вот сейчас мы протестуем против повышения цен. В стране, где мы родились и живем, трудностей и невзгод для нас, юных, так много, что не мудрено спасовать. Тут и с помощью опытных людей не всегда легко разобраться. А как быть, если эти опытные обманывают, подсказывают кривые дороги, ложные пути? Привести примеры?

— Не надо! Знаем! — орали студенты, И, выждав тишины, Артур продолжал:

— Мы пытаемся разобраться сами. Только вот не все это умеют. Иные из вас удаляются в обманчивые сны. Вы, как страусы, прячете голову в песок, чтоб не видеть охотника, и воображаете, что, окутав голову дурманом, дабы не видеть окружающего зла, тем самым это зло уничтожаете. А оно живет, продолжает существовать, с двойной силой бьет вас по башке…

Есть такие, что призывают на помощь бога или иную силу, взваливая на них тяжесть борьбы: «Помоги, господь, будь добр, думай и действуй за нас!» А бог не дурак— он за вас работать не будет! И когда ничего не получается, вы его не вините.

Есть, конечно, и готовые действовать энергично, активно. Только вот заносит их не в ту сторону. Убивают, грабят, видят виновников в тех, у кого другой цвет кожи, другой бог, другие мнения… А чем они хуже нас? Конечно, путь борьбы не самый легкий. Там не найдешь мягких перин. Зато это честный путь. И единственно реальный. Только он может дать пусть не сегодня, пусть завтра, даже послезавтра, но настоящие результаты…

Дон ушел с митинга в задумчивости. Артур выразил его собственные мысля, только яснее. Надо поступать так, как говорит Артур, только у Дона нет для этого сил. Пусть уж это делают другие!

Дон шел и смотрел по сторонам. Будто не два дня прошло, а пролетело столетие. Иногда ему казалось, что он смотрит в перевернутый бинокль: так четко, но так далеко было все, что видели его глаза. Эти домики, эти людишки, эти нити-аллейки. Они стали далекими, чужими…

Подойдя к увитому плющом двухэтажному зданию, где проходила очередная лекция, Дон спохватился, что не позвонил родителям. Он повернул назад в поисках автомата. Их было много в холле библиотеки нового, современного здания, сплошь из стали и стекла. Отсюда видны были общежития, столовые, учебные корпуса, стадион, автомобильная стоянка, такая большая, что на ней можно было бы построить второй университет.

Сейчас, в разгар занятий, на стоянке столпились тысячи машин. Дон замер, он увидел кремовый «бьюик» с поднятым верхом. Машина Тер. Значит, она сейчас где-то здесь, на занятиях. Да, да. Дон вспомнил, у нее в понедельник история, это в новом здании на другом конце университетского городка. Тер!..

Дон печально усмехнулся. Еще три дня назад у него была Тер. А теперь только Рив да эти кошмарные вечера…

Он вздохнул и подошел к автомату. Стараясь придать голосу веселую бодрость, Дон сразу заговорил, как только услышал голос отца:

— Это я. Как дела? Я был в лагере, там все нормально. Национальный тренер в восторге от меня, отец! Скоро начну у него тренироваться, в следующий понедельник. Вернусь к обеду, я сейчас в университете, у меня лекция.

Он говорил и говорил, лишь бы не слышать, что скажет отец (нет — КАК скажет).

Когда он замолчал, молчала и трубка.

— Алло, отец, ты слышишь, алло! Так я вернусь к обеду.

— Хорошо, сынок, — долетел до него далекий, как ему показалось, голос отца, — приходи. И вот что, свяжись с Тер, она звонила, беспокоится.

Слова отца оглушили Дона, словно кричали в самое ухо.

Отец подождал немного, не скажет ли что-нибудь Дон, и повесил трубку.

«Тер беспокоится, Тер беспокоится, Тер беспокоится», — стучало в мозгу у Дона. Она звонила! И не просто звонила, а беспокоится. О чем беспокоится? Огромная волна радости подхватила его — о нем, конечно; почему не позвонил в пятницу, почему не позвонил сегодня. Волна накатила и тут же схлынула. А если она беспокоится о судьбе Рива? Ее интересовала вся эта история. Или она беспокоилась о своей любимой ракетке, которую он обещал отдать в починку? А может, о том, состоится ли игра с «Леопардами»? Да мало ли о чем может она беспокоиться!.. Почему он вообще решил, что, бросив его ради Робена (а вернее, просто прекратив морочить ему голову), она откажется поддерживать с ним просто приятельские, даже дружеские отношения? Отношения однокашников. Начнутся еще сплетни. А Тер и такие, как она, терпеть этого не могут, Вот она и будет поддерживать внешнее знакомство.

Дон опять впал в уныние.

Как поступить? Но, еще задавая себе этот вопрос, он уже мчался, забыв о лекциях, к расположенному на другом конце студенческого городка зданию…

Прибежал. Остановился, тяжело дыша.

Возле корпуса никого — все на лекции. Дон посмотрел на часы. До конца оставалось еще четверть часа.

Эти четверть часа показались Дону бесконечными. Широкими шагами он ходил вдоль фасада здания. Останавливался. Снова начинал шагать. Мысленно он беседовал и Тер. Он осыпал ее упреками, уличал, припирал к стенке, потом просил прощения, унижался, он возносился на вершину блаженства и падал в пропасть отчаяния.

В конце концов не выдержал и, поднявшись на второй этаж, приоткрыл дверь аудитории, где она занималась. Но в аудитории было темно: демонстрировался учебный фильм, и слышалось лишь жужжание аппарата и немногословные пояснения профессора. И эта на первый взгляд незначительная деталь — темно, не видно Тер — оказалась последней каплей. Все плохо, все не так! И Тер сейчас скажет ему, чтобы он оставил всякие надежды. И опять будет мрак и отчаяние…

Дон спустился по лестнице, понурив голову вышел из здания, прошел через газоны, прямо по сырой траве, минуя аллейки, пересек улицу и зашел в лавчонку, о которой ему рассказывал Рив. Небольшая лавчонка, где продавались всякие необходимые студентам вещи — чернила, тетради, ручки, бумага, жевательная резинка, вымпелы и значки с изображением «Рысей», каскетки, кое-какой спортивный инвентарь, а заодно и кастеты, наручники, газовые пистолеты, старые неприличные журналы, учебные магнитофонные пленки. Такие лавчонки десятками лепились ко всем университетам и колледжам, ютясь на близлежащих улицах. Студенты охотно заходили сюда.

Кроме учебных пленок и чернил, посвященные могли приобрести здесь и кое-что, не выставленное ни на витринах, ни на прилавках. Ответы на экзаменационные вопросы (до экзаменов, разумеется), микрошпаргалки, всякие шуточки (вроде, например, металлической имитации чернильного пятна или резинового паука), чтоб пугать и разыгрывать преподавателей, бутылочки виски, выполненные в виде бутылок с молоком или чайных термосов, и особые, но в обычной упаковке сигареты.

Все это было так же доступно, так же легко купить, как и пачку тетрадей. Просто надо было знать заветное слово (которое, знал каждый второй студент). У лавчонок по вечерам прогуливались «пушеры»-толкачи. Под разными предлогами и детям они давали закурить. Спрашивали:

«Ну как?» Денег не брали. Если их прогоняли — не обижались.

Многие ребята бросали сигареты на землю. Но другие докуривали до конца и опыта не возобновляли. А иные возобновляли, приходили снова и уже сами тянулись за необычным куревом. «Пушеры» (отличные, добрые ребята) никому не отказывали. Лишь на третий, четвертый раз начинали требовать деньги.

И все больше школьников, студентов, все больше и больше юношей и девушек, любопытных, но безвольных, становились постоянными клиентами 'удаленьких лавчонок.

Дон зашел в одну, повертел головой — он был один. В столь ранний час сюда обычно никто не заглядывал. Дон приблизился к вопросительно уставившемуся на него продавцу и тихо сказал:

— Мне пачку конфет — полярных.

(Полярных, то есть белых, означало ЛСД — не совсем наркотик, конечно, но тоже сойдет.)

Продавец даже не вышел из комнаты. Он просто наклонился, достал пакет жевательной резинки и высыпал из него маленькие, похожие на жвачку таблетки. Дон расплатился и ушел.

Он засунул одну таблетку в рот и медленно направился по улице куда глаза глядят.

Свое действие «полярные конфеты» оказали очень скоро. Дон вдруг остановился, минуту постоял, а потом торопливо зашагал обратно к университету.

Весело напевая, Дон шел к новому зданию, где занималась Тер. Он даже преодолел некоторое расстояние вприпрыжку, имитируя дриблинг.

Однако, когда он добрался до места, а потом еще час прождал окончания уже новой лекции, на которой сидела Тер, действие «конфет» ослабело. Дон снова чувствовал неуверенность.

Опять ходил взад-вперед, не зная, куда деть руки, покусывая губы, уставившись в одну точку. Кончилось тем, что он проморгал Тер.

Она вышла в толпе студентов и направилась к стоянке машин. А Дон все ходил и ходил, он сейчас замедленно реагировал на все. Услышал звонок и не сразу понял какой, увидел выходящих ребят и девушек и не сообразил, что кончилась лекция и все идут домой. И Тер тоже. А когда сообразил, бросился за ней.

Он догнал Тер у самой машины, когда она уже открыла дверцу.

— Погоди, Тер, погоди… — Он тяжело дышал, незастегнутый плащ распахнулся и, поддуваемый ветром, вился за ним подобно огромному нелепому горбу. Несмотря на холод, на лбу Дона выступили крупные пятна пота.

Услышав неожиданно близко незнакомый хриплый голос, Тер испуганно обернулась. И вдруг лицо ее мгновенно преобразилось. Глаза залучились радостью, губы раскрылись в ослепительной улыбке.

— Дон, господи, наконец-то! Если бы ты знал, как я волновалась! — Она порывисто обняла его и поцеловала.

И тогда произошло неожиданное. Дон, высокий и красивый, атлет и чемпион, сильный и мужественный, вдруг сел возле машины, прямо на асфальт, и разревелся, как маленький ребенок.

Он всхлипывал, рыдания сотрясали его, он неловко размазывал по лицу слезы, пытаясь утереть их, длинные ноги нелепо скребли асфальт…

Тер, пораженная, смотрела на него. Потом бросилась к нему, обняла, горячо зашептала:

— Дон, Дон, что с тобой? Встань! Да что с тобой? Встань же! Как тебе не стыдно! Тут же люди. Ну, пожалуйста, встань. Садись в машину! Сейчас ты мне все расскажешь! Ну, пожалуйста, дорогой… Прошу тебя!

Дон тяжело поднялся и забрался в машину. Тер рванула с места, и кремовый «бьюик» с поднятым верхом на бешеной скорости вырвался со стоянки, и помчался по дороге.

Ехали молча и остановились, лишь добравшись до любимой каштановой аллеи. Тогда Тер затормозила и, выключив зажигание, повернулась к Дону:

— Объясни, что случилось. Почему ты такой? О господи, как ты выглядишь!

Тер вынула платок, отерла Дону залитое слезами и потом лицо, поправила волосы, галстук, застегнула пуговицы плаща.

— Объясняй, я слушаю! — В тоне ее звучал приказ.

— Не могу я без тебя, — тихо сказал Дон.

— Так вот же я! — воскликнула Тер. — Это ты пропал, а не я. Почему ты не позвонил в пятницу? Мы же договорились.

— Я спасал Рива…

— Перестань, Дон. Ты последнее время только и делаешь, что его спасаешь. Может быть, опять ходил в какую-нибудь курильню? А? Говори!

— Что ты, Тер, — испуганно запротестовал Дон, — никуда я не ходил, он ночевал у меня, его избили за то, что он привел меня туда. Пожалел…

— Избили? — Тер разволновалась. — А тебя они нетронут? Тебе это ничем не угрожает? Дон, скажи, тебе…

— Мне — нет. При чем тут я? А вот ему досталось. Видела бы ты его — ни одного живого места! Не мог же я его бросить. Провозился с ним и не успел позвонить. Но…

— «Не успел»! Странно. — Тер недоверчиво усмехнулась. — Для этого требуется всего одна минута, между прочим.

— Перестань, Тер!.. — В голосе Дона была печаль. — Я не позвонил, верно. Зато приходил. Без звонка…

— Когда?

— Когда ты выезжала с ним из ворот, — еле слышно прошептал Дон, опустив голову.

И вдруг он услышал тихий смех. Тер смеялась все громче и громче. Неожиданно смех оборвался. Зажав щеки Дона ладонями, она подняла его лицо, заглянула в глаза.

— Дон, ты что, приревновал меня? Серьезно? Ты что ж, решил, что я тайно и коварно изменяю тебе? Так? Скажи, тебе не стыдно? Почему ты так плохо обо мне думаешь? Ты пойми: если ты мне станешь безразличен или, наоборот, я полюблю другого человека, ты первый об этом узнаешь. Я сразу тебе скажу, немедленно! Ни секунды не будешь в ложном положении. И я.

Губы ее превратились в ниточку, глаза полузакрылись, квадратный подбородок выдвинулся вперед, она не была сейчас красивой.

— Уж не думаешь ли, что я из жалости или еще почему-либо буду скрывать от тебя? Разве я обязана? Нет, Дон, я никому ничем не обязана. И лгать бы тебе не стала. Разлюблю — сразу скажу, не беспокойся. А ездили мы к его сестре, моей подруге, кстати, ты видел ее у нас. У нее трагедия: заболела ее знаменитая собака, было о чем поговорить. С ней я провела уик-энд. Робен, если хочешь знать, и не был. Он уехал в тот же вечер. Мы с ней вдвоем там оставались…

— Ты могла…

— Позвонить? Нет, уж будь любезен, сам звони, как договорились. Если б ты во время своей спасательной миссии нашел для этого время, я б тебе сама сказала… Наконец, ты мог позвонить в субботу.

— Я звонил.

— Так горничная дала тебе номер телефона? Я ей оставила.

— Я не назвал себя…

— Ну, знаешь! Не понимаю, чего ты хочешь! Она не могла любому незнакомому номер давать. Ведешь себя как ребенок, и мне же еще предъявляешь претензии…

Дон молчал. Он был настолько счастлив, что ему не требовалось слов.

Как все, оказывается, просто. А он-то вообразил! Свинья он все же, заподозрил свою Тер невесть в чем! Действительно, нафантазировал целую трагедию. Зачем ей это? Тер права. Уж она-то не постесняется прогнать его, если захочет. Не опустится до лжи. Прямо скажет. Но зачем думать об этом? Все хорошо, все прекрасно, она любит его. Он дурак — она права!

— Ты что молчишь? — Тер трясла его за плечо. — Глубоко переживаешь свою безмерную вину передо мной? Да? Переживай, переживай.

— Прости, Тер, — тихо сказал Дон, — я больше не буду.

— О боже, ты совсем как маленький — «больше не буду»! Ну смотри, а то поставлю тебя в угол и оставлю без десерта. — Она погрозила пальцем и рассмеялась.

Кремовый «бьюик» еще долго дремал в уединенной каштановой аллее…

Тер подвезла Дона домой. Как всегда, поцеловала в щеку, как всегда, он махал ей рукой с крыльца. Веселый, счастливый, вошел он в дом. При виде напряженных, полных тревоги взглядов родителей у него чуть слезы не навернулись на глаза. Сколько он принес им волнений! Здесь он тоже вел себя по-свински. А из-за чего? Из-за самим же им выдуманной драмы. О боже, какой дурак!

Он весело вбежал в комнату, поцеловал мать, обнял отца, закричал: «Есть хочу!», помчался в душ.

Стоя под обжигающими струями, он словно смывал с себя все, что было в эти два дня, всю грязь, тоску, горести, переживания, всю мерзость, все неприятные воспоминания.

Впереди счастливые дни с Тер, тренировки в олимпийской команде, слава, успех, веселые вечеринки и радостные дни!

Дон вылез из-под душа обновленный. Он чувствовал огромную нежность к родителям, увидев их оттаявшие лица, потеплевшие глаза; бесконечную любовь к Тер — чистой, верной, влюбленной. И испытывал зверский голод…

Он уселся за стол и под умиленными взглядами матери принялся уплетать все, что стояло перед ним.

Они ни о чем не расспрашивали. Он сам все рассказывал. Без подробностей. В общих чертах. Перескакивая с одного на другое. О том, как засомневался в Тер, как ревновал, следил, убедился, что зря. Как она подтвердила это. В его рассказе все выглядело весело и забавно. Он подсмеивался над собой, подшучивал над Тер. Так, смешная история.

Ни разу он не повторил своих выдумок о поездке в олимпийский лагерь, не вспомнил о Риве, ни словом но обмолвился о сигаретах с марихуаной. Родители чувствовали, что сын что-то недосказывает. Ну что ж, бог с ним (у кого из молодых не бывает своих маленьких тайн?). Главное, он здесь, с ними, смеется, увлеченно рассказывает о своих забавных похождениях, уплетает за обе щеки. Значит, все хорошо, все прекрасно, и нет причин для волнений.

Потом Дон ушел в свою комнату, слушал пластинки, болтал по телефону, читал, занимался. Потом ужинали, смотрели по телевизору спортивную передачу.

Это был кэтч. Звероподобные жирные мужчины метались с воплями по рингу, били друг друга ногами и кулаками, таскали за волосы. Они выли от боли, закатывали глаза, корчились в ужасных страданиях, но через минуту спокойно продолжали свою драку как ни в чем не бывало. Мать ужасалась, отец неодобрительно покачивал головой, а Дон посмеивался. Это все липа. Изображают жуткие схватки, а сами валяют дурака. Но жить-то всем надо, а за кэтч хорошо платят.

Когда разошлись спать, Дон с удовольствием погрузился в прохладные простыни, почитал немного и, потушив лампу, закрыл глаза. Но сон не шел.

Перед ним вновь мелькали картины прошедших дней, радостные п печальные, приятные и тягостные. Он повернулся на другой бок, но сон не приходил.

В голове все усиливался странный глухой звон, что-то давило грудь, он вспотел…

Дон зажег свет (ну и ну, два часа ночи!). Распахнул окно в холодную ночь. Вернулся в постель. И опять не мог уснуть.

Снова и снова вспоминались эпизоды этих дней. Но теперь веселых становилось меньше, а тягостных больше. Мысли распирали гудящую голову.

Почему он так уверен в Тер? Потому, что она сказала ему. А если она лжет? Это она говорит, что Робен уехал в тот же вечер. Но ведь нет других тому доказательств. И эта сестра его… хоть Тер и говорит, но что-то он ее не помнит…

Дон снова зажег свет и сел на кровати. Господи! Когда это кончится? Уже все было ясно, все хорошо. Так нет, опять… Он посмотрел на будильник — три часа утра! А он все никак не уснет.

И тогда автоматическим жестом он залез в карман висевшего на спинке стула пиджака, достал коробочку «полярных конфет» (которую вечером, несмотря на твердое решение, так и не удосужился выбросить) и положил маленькую белую пилюлю в рот.

Вновь погасил свет и откинулся на подушку.

Постепенно все наладилось. Все пошло хорошо.

Так он и заснул, с легкой улыбкой на губах, с покойными, светлыми мыслями.