"Заколдованный круг" - читать интересную книгу автора (Кулешов Александр Петрович)

Глава VI ОБЫКНОВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТСКИЙ ДЕНЬ

Университет занимал огромную территорию в одном из пригородов. В сущности, это был небольшой город. Разделенные аккуратными газонами, соединенные асфальтовыми дорогами, обсаженные липами, стояли десятки университетских зданий. Старинные, еще прошлого века, с украшенными скульптурами фасадами розового камня; ультрасовременные, из стекла и бетона. Здания одноэтажные, увитые плющом, здания трех- четырехэтажные и пятнадцатиэтажные, сверкающие в лучах осеннего солнца, словно зеркала.

Это были аудитории, лаборатории, административные помещения, общежития, столовые, библиотеки, клуб, спортзал, профессорский дом, разные вспомогательные и хозяйственные постройки.

Невдалеке раскинулись стадион, тренировочные поля, теннисные и баскетбольные площадки, бассейн, асфальтированные стоянки для автомобилей.

Целый город, город в городе.

С раннего утра кипела университетская жизнь. Бесконечно кружили по беговой дорожке стадиона спортсмены, уборочные машины объезжали здания, поливали асфальт, садовники на немилосердно трещавших травокосилках мерили газоны. Это в шесть утра.

К половине восьмого — восьми являлись на работу секретарши, лаборанты, мелкие служащие, приезжавшие на велосипедах, мотоциклах, рейсовых автобусах.

Студенты вылезали из общежитии и направлялись в столовые. Девушки в коротких шортах, в сандалиях на босу ногу, с распущенными или, наоборот, коротко постриженными волосами. Юноши тоже в шортах или вылинявших, в обтяжку, джинсах и тоже кто с длинными волосами, кто с прической ежиком.

В начале девятого начинали прибывать студенты, жившие дома. Один за другим городские автобусы вываливали пестрый, шумливый груз. Студенты выходили на разных остановках. Кому куда ближе, а потом растекались ручейками по дорожкам, сливались в широкие потоки, направлявшиеся к большим аудиториям.

То тут, то там порой вскипали недолгие водовороты — встречи друзей, и снова двигался многоцветный, громогласный людской поток.

Иные приезжали на своих машинах. На машинах прибывали и профессора, степенно, неторопливо шествовавшие по уже опустевшим аллеям к учебным корпусам. И потом весь день не останавливалось движение в университетском городке. Студенты и преподаватели переходили из аудитории в аудиторию, спешили в столовые, на стадион…

После занятий начинали заполняться библиотеки, клуб. Из общежитии доносилась музыка. Со стадиона неслись вопли болельщиков.

И так до позднего вечера.

Когда же опускалась ночь, под деревьями, в укромных уголках все равно продолжалось движение. Там гуляли влюбленные, мечтатели, а порой просто друзья, сокурсники, до хрипоты спорили о чем-то, на выяснение чего им не хватило целого дня.

Впрочем, спорили здесь всегда и везде — и днем и вечером, и на занятиях, и в столовых, и в клубе, и в бассейне, даже в библиотеках, где полагалась тишина, тоже спорили под шиканье соседей.

Босой, в меховом, без рукавов, полушубке и с тяжелой цепью на шее, бородатый парень, какой-то томный, скучающий длинноволосый юноша и Дон в перерыве между лекциями разлеглись на мокром газоне, лениво, без азарта, спорят. Так, чтобы провести время.

— Все это надоело, — говорил бородач, жуя травинку, — надоело…

— Что надоело? — спросил Дон, чтобы поддержать разговор.

— Все. Политика, коммерция, война, мир… Все болтают, кричат, ни черта не делают. Стиральные машины тоже надоели, — добавил он неожиданно.

— При чем тут стиральные машины? — удивился Дон.

— При том…

— Это не ответ.

— А я и не обязан отвечать, — воинственно заявил бородач и сел. — Почему я должен отвечать? И кому? Вообще, почему я что-то должен? Что хочу, то и делаю. Хочу — ношу эту шубу без рукавов, а захочу, оденусь, как Людовик Четырнадцатый…

— Одевайся хоть как Адам, — усмехнулся Дон, — не простудись только. Осень на дворе.

— Простужусь, опять же мое дело.

— Вы, «хиппи», все-таки какие-то ненормальные. — Дон неодобрительно покачал головой.

— Да брось ты, «хиппи», «хиппи», — рассердился бородач, — приклеили нам название! Я, например, вхожу в сообщество «безумцев»…

— Это уж точно, — заметил Дон.

— …в сообщество «безумцев». Живем как хотим, одеваемся как хотим. И нам легко. Кому нужна вся эта цивилизация, все ваши атомные бомбы и электронные мозги?

— Вам-то вообще мозгов не надо, — проворчал Дон, — вам бы по деревьям лазить и мамонтов ловить.

— Правильно. Тогда не было проблем, всем жилось спокойно.

— А между прочим, па лекции-то ходишь, — ехидно заметил длинноволосый, томный юноша.

— Ну и что? — пожал плечами бородач. — Хочу — хожу, не захочу — не буду ходить.

— Тогда как же мамонты? — хихикнул юноша. Бородач презрительно махнул рукой. Потом заговорил снова:

— Хорошо, вот вы смеетесь, а нас ведь тысячи. У нас тоже есть свои порядки. Мы, например, «безумцы», носим эту цепь. И у нас категорически запрещено курить марихуану. Потребляем только ЛСД.

— Да ну? — веселился Дон. — Только ЛСД? А марихуану ни за что? Молодцы! Вот это порядок — железный. А в душ вы ходите?

— Ходим, ходим, не беспокойся. И танцуем тоже. Приходи к нам как-нибудь — увидишь.

— Нет уж, спасибо…

— Занимаетесь всякой чепухой, — неодобрительно посмотрел на бородача длинноволосый юноша, — а между тем ведь так ясно, что надо делать. Надо молиться святому духу!

— Кому? — переспросил Дон.

— Святому духу! Наше движение единственно правильное. Нами руководит Иисус Христос, но все наши моральные принципы, а они у нас очень строгие, подсказал нам святой дух. Мы единственно праведные…

— Не валяй ты дурака, — обозлился бородач, — знаю я вас. Сборище идиотов. Ходите в море креститься, как стадо ослов, в холодную воду…

— И ходим, и гордимся этим…

— Гордиться-то нечем. Как стадо! Орете, поете, качаетесь, словно одурманенные. Стадо.

— А вы, — взвился длинноволосый, — вы не одурманиваете себя? Только мы святыми чувствами, а вы — ЛСД!

— Правильно! В этом чертовом мире, где все только и делают, что режут, да убивают друг друга, да обманывают, да продают, одна есть возможность спокойно жить — наглотаешься таблеток, и все прекрасно.

— И надолго? — поинтересовался Дон.

— Не очень, — неохотно ответил бородач, — но все-таки… В конце концов, это пока еще твердо не доказано, что от ЛСД бывает рак или слабоумие. Есть сомнения…

— А по мне, — заметил длинноволосый (он был ядовитым парнем), — если с тобой поговорить, то никаких сомнений не останется. Не насчет рака, конечно, а насчет…

— Вот врежу, так ты сразу слабоумным станешь! — Бородач призвал на помощь крайние аргументы. — Джимми Хендрикс уж на что светило, ни одной телевизионной программы в Штатах без него не обходилось, так прямо специальные песенки во славу ЛСД пел. Это здорово!

— Почему пел — перестал?

Бородач молчал. Зато вмешался длинноволосый:

— То-то и оно, что перестал. Умер он от этих самых наркотиков.

— Ну и что? — пожал плечами несколько смущенный бородач. — Умер, верно. А куда ваш святой дух смотрел? — нанес он неожиданный удар.

— Наш святой дух не для дураков! — парировал длинноволосый.

— Погоди, — вмешался Дон, схватив бородача за плечо, — ты скажи, много у нас в университете этой ерундой занимаются? Ну, жуют твой ЛСД.

— Господи, — засмеялся бородач, — да каждый пятый, а то и третий…

— Не может быть!

— Читай газеты, там все написано.

— Слушай, а Рив — знаешь, в команде со мной играет, — он не нюхает, не глотает эти…

— Рив? — Бородач сосредоточенно нахмурил лоб. — Нет, среди наших нет такого. — Он посмотрел на часы. — Пора, через пять минут лекция.

— Да, печально смотреть на таких, как ты, — вздохнул длинноволосый, отойдя все же на безопасное расстояние, — прискорбно видеть, как губите себя…

— Э, — махнул рукой Дон, — разве мало прискорбного! Война, к примеру, кому она нужна? Да много чего…

— Прискорбно, прискорбно, — согласился длинноволосый, — но ведь не переборешь! Главное — любить Иисуса. Остальное суета.

— Главное, болван, удрать от всего этого, — воинственно вскричал бородач, он очень хотел, чтоб последнее слово осталось за ним, — удрать! Поскольку теперь нет необитаемых островов, так надо искать их здесь вот, рядом…

— Трепачи, — констатировал Дон.

И все трое отправились на занятия…

«Спорят, спорят, — размышлял Дон, — у каждого своя правда, свой рецепт против бед. Одни опиум дуют, другие лоб в молитвах расшибают, а эти оделись, что тебе гробовщики, во все черное, на лацкан прикололи красную козлиную голову, да еще с тремя рогами — сатана! — и разгуливают. Или еще в пустыню, видите ли, „удаляются“, на разные заброшенные фермы да каменоломни, живут, как неандертальцы, ходят голые и не отказываются стянуть, что плохо лежит. Еще мотоциклы завели себе некоторые, глушители сняли и носятся везде, народ пугают… у всех свои рецепты, как от неприятностей удрать. А что толку? В конечном итоге все живут на земле, всем нужно есть да пить и, между прочим, сдавать экзамены. — Дон пожал плечами. — Не убегут, бежать-то некуда. Поболтают, поломают комедию… От Жизни не убежишь. Впрочем, были такие, кто считал, что жизнь надо переделывать, не убегать от нее, а менять ее. Но как? Попробуй-ка измени! Не так-то это просто. Тут надо не человеком быть — кремнем. И то…» Дон подумал, что «кремневых» ребят в университете не так уж много. Впрочем, если прикинуть, их становилось все больше.

Одним из таких был Артур, долговязый, белобрысый парень, игрок «Рысей» и притом отличный. Пожалуй, как защитник он не имел себе равных. У него был лишь один недостаток: он носил очки. Поэтому во время игры ему приходилось вставлять под веки контактные линзы. Это сразу изменяло выражение его лица. Из немного рассеянного и удивленного оно становилось сосредоточенным и целеустремленным.

Последнее время Артур все реже надевал очки и все чаще прибегал к линзам.

— Понимаешь, — объяснял он Дону, — мне врачи сказали, что есть такие, что даже спят с линзами. И уж, во всяком случае-, носят их весь день. Вначале неудобно, а потом привыкают. Главное — привыкнуть. Я теперь могу полдня носить, и ничего. Потом, правда, утомляет. Но постепенно привыкаю. Правда, так лучше? — И он устремил на Дона сосредоточенный взгляд.

— Конечно.

Познакомились они еще в прошлом году при обстоятельствах, которые Дон запомнил надолго. Как-то на одной из соседствующих с университетом улиц он повстречал оживленную толпу. Она окружала здоровенного полицейского с громадной шишкой на непокрытой голове (фуражку он держал в руках) и крепкого молодого нагловатого парня, сильно подвыпившего. У парня под глазом красовался фонарь. Оба просто исходили яростью, размахивали кулаками, кому-то грозя.

Выяснилось следующее. Пьяный парень привязался к проходившей по улице цветной девушке. Он проездом в городе, сам южанин, и не привык, чтоб цветные девушки на его ухаживания отвечали кулаками. Правда, ухаживание выразилось в том, что он крепко шлепнул девушку пониже спины, но ведь всем ясно, что это так, от доброго отношения. А она — р-раз! — и сумкой ему в глаз. Но он успел все-таки схватить девушку и закатить ей пощечину. Она вырвалась, побежала, а тут — полицейский. Девушка сразу ябедничать. Но полицейский оказался стоящим парнем, он схватил девушку и повел в участок — фингал-то под глазом у парня, а не у пее. Парень, в качестве потерпевшего, тоже пошел и в какой-то момент изловчился шлепнуть обидчицу еще раз. Девушка взвилась, вырвалась и побежала. Они за ней. И вот тут оказалось, что за всей этой сценой наблюдал какой-то белобрысый юноша в очках. Когда преследователи пробегали мимо него, он неожиданно и с удивительной ловкостью выхватил у полицейского дубинку, которой тот размахивал, стукнул его по голове, а пьяному парню подставил ножку. И исчез. Толпа веселилась, парень возмущался, полицейский изрыгал поток угроз…

Дон пошел своей дорогой. Уже подходя к университету, он нагнал долговязого парня в очках, который шел широким шагом, весело насвистывая и жонглируя на ходу какой-то палкой. Присмотревшись, Дон увидел, что это полицейская дубинка.

Дон с любопытством посмотрел на парня, тот ответил веселым взглядом и подмигнул. Дон расхохотался, парень тоже.

— Это ты? — спросил Дон, кивнув в сторону злополучной улицы.

— Я, — радостно сообщил парень.

— А девушка?

— Смоталась.

И они продолжили путь, оживленно обсуждая происшествие.

Дону нравился этот спокойный парень в очках, долговязый и белобрысый, и, как хорошо знал Дон, обладавший железной твердостью, неподкупный и до предела упрямый в защите своих взглядов.

Взгляды у Артура были ясные, но такие, с которыми нелегко жить.

Он, например, считал, что военным в университете делать нечего. Между тем существовал там специальный корпус подготовки офицеров резерва, который поставлял офицеров для армии. Военные инструкторы занимались со студентами, усиленно рекламировали райскую армейскую жизнь, романтику дальних экзотических гарнизонов на тропических островах, в полярных льдах, у голубых морей, в прекрасных городах чужих стран.

И вот студенты потребовали убрать из университета этот корпус. Во главе «мятежников» стал Артур. Уж сколько его ни уламывали и члены попечительского совета, и тренер, и самые уважаемые профессора — ничего не помогло. Руководимые Артуром студенты устроили сидячую забастовку, а когда не подействовало, подожгли помещение корпуса. Вышли неприятности: многих, в том числе Артура, арестовали, его чуть не выгнали из команды. Если б не очередной матч с «Кузнечиками»… Наконец тренер все уладил.

И что же? Думаете, Артур рассыпался в благодарностях? Черта с два! Просто сказал, что «Рысей» не подведет, но их двадцать, а всех студентов двадцать тысяч. Поэтому их выручать важней, так что пусть уж не взыщут, но военных он и те, кто с ним, рано или поздно из университета выкинут.

Об Артуре ходили разные слухи. Некоторые доходили до того, что считали его чуть ли не коммунистом. Подумать только!

Во всяком случае Артур создал целое движение, которое называлось «Власть студентам». Там были энергичные ребята. Они знали, чего хотели, и умели постоять за себя. Однажды они добились, чтоб начальство не увольняло заподозренного в «левых» взглядах профессора. Другой раз сумели освободить арестованных во время демонстрации своих товарищей, устроив пикетирование главного полицейского управления. Когда в город прилетел диктатор одной из соседних стран, известный своей кровавой деятельностью, они легли по всей ширине шоссе, что вело на аэродром, и высокий гость опоздал на устроенную в его честь в муниципалитете торжественную встречу.

Они помогали бастующим рабочим, собирали подписи под петициями протеста, сжигали свои призывные карточки, охотились на доносчиков — словом, время зря не теряли. Движение «Власть студентам» было не единственным в университете. Существовали еще движения: «За свободу слова», «Долой войну», «Комитет за мир» и другие.

Еще был «Комитет — не позволим обижать кошек», «Общество защиты зверей», выступавшее против мясных консервов и ношения мехов. Было «Движение помощи уругвайским нищим», «Совет по борьбе со светофорами», мешавшими, по его мнению, уличному движению. Были «Безумцы», «Возлюбленные Христа», «Ученики дьявола», «Сатанисты», были «Обожатели Пресли», «Поклонники Холидея», «Рыцари Адамо».

И все устраивали свои собрания и митинги, выпускали университетские газеты, расклеивали листовки, агитировали, требовали, осуждали и клеймили…

Не так-то просто было разобраться, кто прав, а кто нет, кто занимается чепухой, а кто серьезным делом. Страстных ораторов, умелых агитаторов, весомых аргументов хватало, но как увязать войну с войной и прославление сатаны, борьбу со светофорами и членство в автоклубе, обожание Холидея и преклонение перед Адамо?

Лучше, рассуждал Дон, держаться от всего этого подальше. Вот есть «Рыси». Он их кумир, пусть ему и поклоняются. Еще есть Тер — тут поклоняется он. А остальные пусть идут подальше со своими уругвайскими нищими (их и у него на родине хватает) и вегетарианскими меню (как ему, баскетболисту, без бифштекса?).

Но однажды произошел случай, заставивший Дона задуматься, В команде играл крепкий, ладный паренек, прекрасный нападающий, его приятель. Да он и учился неплохо. Жил не богато и не бедно, родители держали лавчонку. Словом, рядовой гражданин, как он любил сам говорить о себе.

И вдруг задул для него ветер дальних странствий. Захотелось поездить по экзотическим странам, поваляться на золотых песках, погулять по джунглям. А тут еще из-за чего-то поссорился с родителями, девушка его ушла к другому.

Словом, записался в армию. И уехал.

И стали приходить от него письма. Сначала просто унылые, а потом отчаянные. Писал, что таких, как он, надо убивать при рождении. Что только круглые идиоты, кретины могут записываться в армию, соблазнившись плакатами, где изображены прекрасные страны. Что, кроме грязи, крови, здесь ничего нет. И никому это не нужно — ни война, ни смерть, ни чужие страны. Пусть живут как хотят, и нечего совать туда нос, который так легко прищемить. И вообще он один здесь такой болван, остальных затащили силком, они не чают, как вырваться. И он тоже.

Потом перестал писать.

Дон уезжал играть в другой город. Когда вернулся, узнал, что приятель его пал смертью храбрых, а тело доставили домой в запаянном гробу и похоронили неподалеку, на местном кладбище. Все «Рыси», кто не ездил на игру, и многие болельщики были на похоронах.

Дон долго переживал смерть друга и однажды отправился к его родителям.

Это был тяжелый визит.

Отец сидел мрачный и за все время не произнес ни слова. Только под конец, прощаясь, шепнул Дону на ухо, чтоб не слышала мать: «Ведь это я его уговорил, я. Ладно, мальчишку обманули, но меня-то, старого дурака? Ох, убийцы, убийцы, придет их час!»

А мать все время плакала, причитала и каждый раз, глядя на Дона, восклицала:

— Был бы сейчас здесь, как ты, как все, здоровый, живой! Ничего ему тут не грозило. Дома всегда хорошо! Живи себе да живи, как ты, как все…

Дон несколько дней ходил под впечатлением этой встречи. Черт их знает, этих «Долой войну», или «Комитет за мир»… Может, они и правы? Кому это нужно умирать, когда двадцати еще нет? Убьют на футбольном поле или на ринге — это понятно: спорт, бывает. Но тащиться за тридевять земель на войну да еще оставлять там свою шкуру, кому это нужно?

А в общем, надо тренироваться, решал Дон. Скоро городское первенство, а у него этот бросок из угла все же не ладится. Надо дальше отставлять локоть…

…В четыре часа кончились занятия, и Дон отправился на тренировку.

Она проходила в спортзале, большом круглом здании, построенном на деньги, пожертвованные одним из виднейших филантропов города господином Лонгом. Газеты два дня курили ему фимиам, внутри зала прибили медную табличку с именем дарителя, а арену, верхние ярусы и купол опоясывали яркие, красивые и убедительные рекламы, восхваляющие продукцию его предприятия. Зал часто арендовали различные клубы для своих игр. В дневное же время здесь тренировались хозяева — «Рыси». Дон прошел в раздевалку, переоделся и вышел на площадку.

Он любил тренировки.

Он любил ощущать скорость своего тела, силу своих мышц, любил, оттолкнувшись от пружинистого пола, взлетать высоко в воздух так, чтобы можно было чуть не заглянуть в кольцо. Любил с ошеломляющей скоростью промчаться через всю площадку и закончить стремительный пробег мгновенным движением — аккуратно и точно уложить в корзину мяч, который падает потом на пол, неторопливо протиснувшись сквозь сетку.

Он мог часами, стоя на одном и том же месте, словно автомат бросать и бросать мяч, добиваясь девяноста попаданий из ста, девяноста пяти, девяноста девяти…

Дону нравился БАСКЕТБОЛ, а не только игра в баскетбол. При этом в нем не было ничего от фанатика. Бывали у него и неудачи, из-за которых он не собирался кончать самоубийством; бывали «неладные», как он выражался, дни — не шла игра; бывало порой, что он жертвовал тренировкой ради лекции какого-нибудь особенно интересного профессора.

Но это был надежный спортсмен. На такого можно было положиться. Впереди его ждала блестящая карьера.

Закончив тренировку, Дон долго плескался в душе, сделал сам себе массаж, а потом, полежав несколько минут, вышел на улицу.

Он и от этого получал удовольствие. Он вообще от всего получал удовольствие. Во всем старался найти хорошую сторону.

Дон посмотрел на часы. Через двадцать минут у Тер заканчивается последняя лекция и они поедут домой — она подвезет его.

Подойдя к учебному корпусу, где томилась на занятиях его подруга, он уселся на крылечке.

…Они ехали по забитому машинами городу в ее открытом кремовом «бьюике».

Ехали невыносимо медленно, зажатые в уличном потоке. От запаха бензина и отработанных газов впору было задохнуться; от беспрестанного скрипа и лязга тормозов, включаемых и переключаемых скоростей, нетерпеливых сигналов — оглохнуть. Машина продвигалась, как блоха, короткими, неожиданными скачками, разделяемыми долгими периодами неподвижности.

Ох уж это движение! В этом городе!

Но Тер и Дон не очень досадовали. Чем дольше путь, тем больше у них времени побыть наедине друг с другом. Потому что в этом грохочущем, многолюдном и многомашинном потоке они были одни. Были лишь вдвоем. Они никого не замечали, их никто не интересовал.

У них были дела поважней: обсуждали, как провести следующее воскресенье, прошлое им не удалось побыть вместе.

— Давай просидим весь день у меня. Никого не позовем. Запремся и перепишем, наконец, эти пленки, что дал Луиджи. Он уже требует их назад, — предлагала Тер.

— А я думаю, не сходить ли в зоопарк? Я не был там сто лет.

— Да ты что, Дон? Тебе ведь не пять лет. Чего это ты вдруг?

— Так, — мечтательно рассуждал Дон, — захотелось. Медведи, слоны, жирафы… гуляют там. Им кажется, что они на свободе, они небось уже забыли свои джунгли да саванны. А они в клетке. Как ты думаешь, Тер, мы, например, — мы на свободе или тоже в клетке, только не замечаем этого? Тебе иногда не кажется, что мы живем в большой клетке? Ходим, спим, играем в баскетбол. Но все в пределах, в рамках. Как захотим куда-нибудь повыше, подальше, так стоп, прутья перед носом! Не кажется?

— Нет. — Тер неторопливо поглаживала руль. — Что нас ограничивает? Хотим поехать в другой город, даже в другую страну — пожалуйста. В театр, в кино, мюзик-холл, зоопарк твой — пожалуйста. Кого хотим, того любим; чем хотим, тем и занимаемся. Где ж твои прутья?

— Да нет, — Дон вздохнул (как объяснить ей?), — у каждого свои прутья. Я вот не могу поехать, например, на Гавайские острова — денег нет. Это для меня прутья. Ты же, если хочешь заниматься баскетболом, ничего у тебя не выйдет. Видишь, для тебя тоже прутья есть. Даже для твоего отца, хоть и богат он и власть имеет. Ему пятьдесят, и обратно в молодость он уже вернуться не может. Тоже, значит, прутья. Словом, у каждого свои…

— Перестань ты философствовать! — Тер досадливо поморщилась. — Откуда у тебя это взялось последнее время? Так что делаем в воскресенье? Сидим у меня?

— Давай у тебя. Если ничего лучше в голову не придет.

— Подумать только… — начала было возмущаться Тер, но в этот момент в потоке машин наметился просвет, и она стремглав направила «бьюик» в открывшуюся щель.

Тер рассказала Дону, что накануне в их доме были гости: Доначио, владелец спортивных «конюшен», и хозяин оружейных магазинов, отец застрелившегося Стена. Много выпили и много спорили.

— И как ты думаешь, о чем? — возмущалась Тер. — О том, чей бизнес лучше!

— В каком смысле? — наивно спросил Дон. — Чей, так сказать, благородней?

— Как же! — фыркнула Тер. — Чей выгодней. «Ваше оружие, — Доначио говорит, — скоро никто покупать не будет. У каждого и так в доме арсенал, в стране пятьдесят миллионов одних винтовок». — «Не беспокойтесь, — тот спорит, — старое выкидывают, новое покупают. Вот мы сейчас выбросили на рынок полуавтоматические винтовки двенадцатого калибра. Это для мужчин; для женщин винчестер или ремингтон; для подростков спортивные винтовки; для детей тоже есть полуавтоматические, калибр 0,22. Есть семьи, где по пятнадцать — двадцать единиц оружия! А вы ездите, скупаете своих „звезд“ и сами же на них аферы лотерейные делаете. Подождите, скоро они вас обманывать начнут». — «Не начнут, — Доначио хорохорится, — мне-то легче. В конце концов, „звезда“ не „звезда“, какая мне разница, я их сам, как господь бог, делаю».

А отец сидит слушает, он-то трезвый; смотрю, хитро подмигивает мне и спрашивает: «Как это делаете?» — «А очень просто. Велю всем какому-нибудь одному подыгрывать — и все! Да еще соперникам, чтоб под щит его пропускали, — вот вам и „звезда“». — «Хорошо, — это отец Стена, — это же липа, на обмане наживаетесь!» — «Лучше, — тот парирует, — чем на убийствах наживаться!»

Словом, переругались. Еле отец их примирил, — закончила Тер свой рассказ.

Когда машина остановилась у домика, где жил Дон, и он уже собрался вылезать, Тер вдруг спросила:

— А как Рив? Ты что-нибудь узнал?

— Нет, — растерянно ответил Дон. Настроение его сразу испортилось. Действительно, так ничего и не выяснил, а того опять на тренировке не было, и вообще неизвестно, где он.

— Что ж ты? А еще друг!

— Сегодня же позвоню, — засуетился Дон, — зайду к родителям, поговорю с ними. Ты права. Запустил я это дело.

— Ладно, если что-нибудь узнаешь — позвони. — Она наклонилась к нему и быстро поцеловала в щеку.

Дон смущенно огляделся (соседи все-таки вокруг), помахал рукой вслед отъезжающей машине и вошел в дом.

— Ну как, сынок? — Отец в синем фартуке с посудным. полотенцем и тарелкой в руках появился на пороге. — Что нового?

— Ничего, отец. Позанимался, потренировался хорошо — и все дела. Обыкновенный университетский день. Тер подвезла. Есть охота.

— Сейчас, сынок, сейчас. Пока помоешь руки, все будет готово, — раздался из кухни голос матери.

— Никуда сегодня не пойдешь? — опросил отец.

— Наверное, придется выйти, надо к Риву сбегать, пропал он куда-то, вообще что-то с ним неладно; болеет или с родителями поссорился. Никак не поймем. Хочу к нему домой зайти.

— Погоди, сынок, он сам придет к тебе…

— А вдруг не придет? Уж сколько дней его нет ни в университете, ни в спортзале…

— Ты не понял, сынок, он придет к тебе сегодня. Час назад звонил, просил передать, чтоб не уходил, чтоб дождался. Очень просил…